Аннотация: рассказ из цикла "Истории города Еннска"
ДЯДЮШКА СУИЦИДМЭН
Ножницы блестели призывно.
- Дура что ли я их заплетать... Мама, пожалуйста...
- Ладно, делай, что хочешь, но чтобы в школе не говорили, что ты их ешь на уроке.
- Что ем?
- Волосы, конечно...
Веронике было непонятно, как можно есть волосы, но спорить - бесполезно. Мать и так с утра слишком взволнована.
- Ладно, иди, я сама разберусь.
Когда за спиной хлопнула дверь, Вероника взяла ножницы. Толстая коса не резалась, пришлось расплести её, чтобы лезвия не скользили по волосу. В результате долгих усилий стало легче: злость испарилась, как и вся шевелюра. Голову теперь украшала куцая чёлка и частокол торчащих обрубков там, где когда-то рассыпались тёмные с рыжими просветами локоны. Вероника надела шапочку для купания.
- Я в ванну, - крикнула она, стараясь заглушить шипение ароматных гренков.
Мама даже не подняла головы от шипящей сковороды.
Вероника разделась, не отрывая взгляда от зеркала, повернулась вправо, влево, потом втянула живот, подняла руки, сплетя их за головой, и потянулась как кошка или, лучше сказать, как ее любимая героиня на заставке телесериала. Получилось красиво: и талия на месте, и бёдра, и аккуратные груди с бледно коричневыми сосками весело смотрят в стороны. Вероника склонила голову набок, полюбовалась на себя, потом повернулась боком, раздула и выпятила вперёд живот, помрачнела и задумалась. Надо было что-то срочно делать. Только вот что? Не с мамой же советоваться. Она до сих пор заставляет её косы плести. Фу...
Мелкие волоски - итог работы ножниц над шевелюрой - заскользили по телу, увлекаемые струями воды, девушка сняла шапочку, привычно тряхнула головой и только тогда вспомнила, что локонов-то нет. На секунду ей показалось, что случилось что-то непоправимое, ужасное до такой степени, что хотелось завыть, сначала тихо, со слезами, потом всё сильнее, доходя до хрипоты. Машинально Вероника прибавила горячей воды и, ошпарившись, отскочила из-под висевшего над головой смесителя, насколько ей позволяла стандартная чугунная ванна.
Едва она открыла дверь, в нос шибанул резкий неприятный запах. Милые любимые гренки издавали такой отвратительный аромат, что внутри всё свело предрвотными спазмами. Ника прошлёпала в свою комнату, с силой хлопнула за собой дверью, упала на кровать и разревелась.
- Верочка, что случилось? - заглянула в дверь мама.
- Я же просила тебя, - заорала вдруг Вероника, - просила никогда не называть меня этим мерзким именем. Как угодно, но только не Вера!
- Ладно, деточка, ладно. Ты не заболела часом? - мама подошла к кровати, села на краешек и дотронулась до плеча дочери. Вероника всё ещё рыдая бросилась к ней на грудь, а вернее, на живот. Ей хотелось забиться в эти родные тёплые руки и ни о чём не думать.
Наревевшись, она встала и зачем-то начала перебирать висевшие на спинке стула джинсы и майки.
- Ты объяснишь, что произошло? - спросила мама.
- Да... ничего... Волосы жалко, на кого я теперь похожа... - Вероника стянула полотенце, обнажив ёжик мокрых волос.
- Фу, ну ты и напугала меня, - выдохнула мать. - Иди кушать, а потом в парикмахерскую. В школу немного опоздаешь - ничего страшного, я записку напишу, что ты в больнице была.
Новая причёска убила всех наповал. Ни разу за десять лет учебы никто не видел Веронику с короткой стрижкой.
- Ну ты, Самойлова, ваще... - выдавил из себя сидевший позади неё конопатый ухажёр её подруги Насти Серега Филатов.
У остальных слов не нашлось.
Ещё в парикмахерской, Вероника поняла, что стрижка ей очень идёт: делает взрослее, серьёзнее и утончённее. Встав с кресла мастера и взглянув на себя в зеркало, она даже немного повеселела, обнаружив, что теперь ещё милее и привлекательнее. А маленькие ямочки на щёчках так оттеняются закрученными кончиками прядей, что хочется их поцеловать. Да, да... обязательно поцеловать.
В таком игриво-весёлом настроении Вероника пришла в школу. Четыре последних урока прошли как-то незаметно, то есть совершенно мимо неё. Она вертела в руках календарик, и всё что-то высчитывала. Задумалась под конец так, что не расслышала звонка.
- Алё, Ника, ты где, - это как раз Настюха рукой мельтешит. - Ты что спишь?
- Нет, просто... задумалась...
Настя бросила взгляд на подругу, на календарь, огляделась по сторонам и подсев за стол шёпотом спросила:
- Ты что, залетела что ли?
Опять откуда-то накатили слёзы, слова застряли, а зубы ухватили предательски дрогнувшую нижнюю губку.
- Ты точно знаешь?
Резкий отрицательный кивок головой.
- Тогда проверься. Возьми в аптеке тест, он копейки стоит, - закончила подруга таким тоном, как будто говорит с совершеннейшей дурой. Потом она снова нагнулась к Самойловой, - это Владик?
И тут Веронику прорвало. Она снова разрыдалась.
- Гад он, Владик. И я тебя предупреждала. Он знает?
Снова отрицательный кивок головой.
- Тогда иди и скажи ему. Или я скажу. Сама. Так и знай!
Владик раньше учился в параллельном классе, но года два назад школу бросил, вроде бы где-то в училище околачивался, потом предки устроили его учеником на завод. В конце концов, он всё бросил и жил в ожидании армии. Вернее, он просто жил, а вот родители ждали, когда же их охламона призовут. Ника знала Владика чуть ли не с первого класса, по крайней мере, в лицо, пока однажды, а было это прошедшей весной, не поехала с друзьями на базу отдыха отметить окончание учебного года. Настоящего парня у Вероники не было, влюбленности проходили как-то очень быстро, не успевая запечатлеться в памяти даже в виде поцелуя. Вот и приняв участие во "внеклассном мероприятии", как она охарактеризовала поездку маме, даже не подумала, что на базу едут парами. То, что Ника осталась в совершенном одиночестве, обнаружилось только на природе. Принимал участие в той вылазке и Владик, правда, был он с высокой белобрысой девицей - Дашей.
Поначалу всё шло тихо-мирно, парочки то и дело уединялись в лесочке, оставляя Веронику хозяйничать у костра, и возвращались лишь хлебнуть прихваченного из города пивка. Ника алкоголь на дух не переносила. Слишком уж болезненными были воспоминания из детства, когда мама, ещё до развода, воевала с постоянно пьяным отцом. Зато вот Даша выпить была не дура. К вечеру она так налакалась, что пришлось всей компанией затаскивать её в домик, дабы она там мирно отоспалась. Так Владик тоже остался один. Всю ночь они разговаривали и гуляли по берегу реки, а на рассвете впервые поцеловались. Вероника до сих пор вспоминает это мгновение с особым трепетом и нежностью. Утром они разъехались, но уже вечером Владик пришел к ней домой и пригласил на дискотеку. Потом было жаркое лето, и дача, ставшая на время их общим домом. Приезжавшая на выходные мама даже не догадывалась о тайном жильце их небольшого домика. А Вероника не могла дождаться, когда же наступит понедельник и к ней вернётся её возлюбленный.
Но лето закончилось, и... Владик пропал. В сентябре Ника видела его всего один раз, и то благодаря тому, что простаивала у заветного подъезда буквально сутками. И всё. Как будто испарился. Вероника приходила к его родителям, но те только руками разводили.
Вот и на этот раз двери открыл отец Владика Александр Николаевич и, ничего не спрашивая, пожал плечами.
- Да что ты её мучаешь, - раздался вдруг сзади голос его жены, - скажи ты ей правду.
Александр Николаевич обернулся, хотел было что-то возразить, но промолчал. А мать Владика, обращаясь уже к Веронике, продолжила:
- Девка у него какая-то. Они уж месяца два вместе живут где-то в Кировском районе. Сюда он не приходит, а с тобой ещё в прошлый раз наказывал не говорить, мол, нету и всё.
Вероника медленно сползла по стенке. Дальше в памяти как-то всё расплывалось. Помнила лишь воду в каком-то длинном фужере, скамейку во дворе и взволнованный голос Александра Николаевича: "Может "Скорую"?"
Мамы дома не было, она эту неделю работала в ночную смену. Ника дошла до дивана и буквально рухнула на него как подкошенная. Делать тест на беременность смысла нет. Она и так знала - результат положительный. Да и срок, видимо большой... Два месяца, три? Какая теперь разница. А может воспользоваться советом Насти? Йод вроде где-то был, молоко есть. Она встала и начала действовать. Скипятив молоко, бухнула туда пол-бутылька жутко вонючей коричневой жидкости, набрала в ванну такого кипятка, что едва терпела, влезла в воду, маленькими глоточками выпила приготовленную смесь и закрыла глаза. "Не хочу жить", - думала Вероника, прислушиваясь к своему организму. Сердце билось как колокол, лоб покрылся испариной, становилось трудно дышать. "Вот бы умереть и всё, никаких больше проблем"...
Через двадцать минут она не выдержала, с трудом вылезла из ванной, добралась до постели и легла, стараясь заснуть. Но сон всё не шел. "Кому я нужна, - думала Ника, - никому. Почему всё так несправедливо? Ведь сколько себя помню, никогда никакого счастья и не было. Никто меня не любил. Никогда. И не полюбит уже. Как я могла поверить такому подонку"... Ника вновь завыла сквозь душившие её рыдания. Но на сей раз открыто и во весь голос, ведь никто всё равно не услышит.
А потом она как будто пришла в себя. Тихо, медленно встала и начала ходить по квартире, ощупывая и рассматривая все вещи, словно впервые их видит. Вот любимая вазочка. Она склеивала её пластилином, когда отец во время очередной пьянки смахнул её с полки. Вот мамино пианино, оно молчит уже сто лет. Вот фотография бабушки с дедушкой в рамке. Они-то любили Веронику и всегда играли с ней. А потом умерли...
- Я не хочу жить. Не зачем и не для кого, - вслух сказала Вероника, прошла на кухню, взяла нож и направилась в ванную. Не спущенная ею вода уже остыла и теперь была приятно холодной. Ника забралась в ванну и начала примеряться к венам на левой руке. Нож дрожал. Наконец, она решилась и полоснула им изо всех сил. Вместе с ужасной болью на руке появился небольшой надрез. Выступили капли крови. И всё. Видимо, нож был настолько тупой, что думать о вскрытии вен бессмысленно, а лезвий в квартире, где живут лишь две женщины, не оказалось.
"Все равно я умру, - решила Вероника. - Пусть тогда побегают"... Кто будет бегать, она в мыслях не уточняла. Но представлялся ей заплаканный, убитый горем Владик с большой корзиной цветов.
"Может быть, мне повеситься? - девушка оглядела зал и кроме люстры не нашла ничего, за что можно было бы зацепить верёвку. - Стоп, а верёвки-то тоже нет, разве что бельевые на балконе". Вероника открыла балконную дверь, подошла к перилам и глянула вниз: "Точно, с третьего этажа, если спрыгнуть, можно разбиться, - она представила распростертое на земле тело. - Нет. Не надёжно. Да и очень больно".
Она начала размышлять о боли и поняла, что больше всего в вопросе ухода из жизни её волнует именно это. Резать вены очень больно, повеситься - говорят, ломаются шейные позвонки - ещё больнее. Отравиться? Но чтобы наверняка и безболезненно.
Вероника открыла сервант. Там в коробочке с красным крестом на крышке лежала гора всяких таблеток. Сначала девушка пыталась вспомнить, какие же пилюли мама пьет от бессонницы, потом махнула рукой, опустошила почти все пачки, высыпала в горсть и заглотнула, запив водой. Затем она прибралась в квартире, легла в свою постель, закрыла глаза и представила себя в гробу: в белом платье, купленном ещё летом для выпускного, молодая, красивая, даже без роскошных локонов. А вокруг цветы и плачущие люди. Ей стало ужасно себя жаль. Она опять расплакалась, и чем дольше представляла себе картину похорон, тем слёзы становились всё жгуче. Потом всё в сознании стало распадаться на цвета и сливаться в одну серую пену...
И тут Вероника услышала странные голоса, как будто соседи за стенкой на полную громкость включили телевизор.
- Стоп, мотор! - тут же раздался резкий командный баритон. - Уберите верблюда из кадра. Из кадра верблюда уберите! Вот, совсем другое дело... Светлана Васильевна, голубушка, материнское сердце заныло! Покажите, как у вас заныло материнское сердце?! Да не может так заныть материнское сердце! Не может! А я говорю, что не может! Вот! Вот-вот-вот... А так - может! Почувствовали? Ну, всё снимаем! Стоп! Почему берёзки опять вверх корнями стоят? Переверните... Ладно, так пойдёт...
- "Хроники Акаши. Стоп. Снято". Дубль два...
Вероника приоткрыла глаза и увидела посреди своей комнаты низенького худощавого мужичка, танцующего странный медленный танец. Девушка подумала, что вообще-то полагается взволноваться или хотя бы удивиться, но ни того, ни другого у неё не получалось. Её чувства будто атрофировались, или сказать точнее заморозились, а всё происходящее напоминало дурной кошмар, который по логике вещей должен вот-вот закончиться. А мужичонка продолжал пританцовывать и тихо бормотал себе под нос какую-то странную песенку:
- Я сегодня болею... Я дарю это всё, всё этому миру, потому что Он пришёл ко мне... А там - Она. Перестаньте осуждать... Через чердачные трубы мы выйдем в подвальное ушко... Там нам будет чрезмерно уютно... Нам там будет удобно и ловко... Мы пройдём оставив чертополох чердачных драм, сквозь каменные камыши, по дну неба... Они-то и были нам загвоздками, они-то и смазали нас замазками... А мы-то чердачники, а мы-то авосьники, а мы-то отдадим, то что надо отдать... И представьте в отсутствии пятницы, ненавидя в зеркале комнаты смеха, наступив на грабли в комнате страха, я приду на вечер пьяненьким и сломлю надломленную веточку... Ей то слабенькой, ей то жаленькой, ей то и надо бы быть добренькой... А потом пусть Она - проплачется, а потом пусть Она - возрадуется, ведь когда я пришёл к ней однажды, Она приняла меня радуючи...
От этой песенки Веронике отчего-то стало спокойно, как в детстве, когда мама напевала ей колыбельную. А мужичок и в самом деле выглядел очень прикольно. Он как бы состоял из двух взаимоисключающих половинок: голова и всё остальное. Голова была большой и солидной, как у генерал-губернатора в Гоголевском "Ревизоре". Пышные седые усы и бакенбарды, тщательно выбритый подбородок с ямочкой, выразительный прямой нос и главное глаза, выглядывавшие из-под седых бровей: добрые и немного лукавые. Длинные тёмные волосы, подёрнутые благородной сединой, были схвачены пониже затылка красной резинкой в забавный хвостик. В левом уголке рта в зубах у танцующего была зажата черная прямая курительная трубка, из неё выходила тоненькая струйка зеленоватого дыма и тут же исчезала в пространстве, не оставляя никакого запаха. Как удавалось незваному гостю так ловко одновременно петь, танцевать и курить, просто уму было непостижимо.
Если верхняя часть мужичка и вызывала к нему некоторое доверие, то нижняя, напротив, навевала по поводу его персоны очень большие сомнения. Такую одёжку мог натянуть на своё тщедушное тельце только конченный бичуган-алкоголик. Поверх поношенной майки был, накинут серый пиджачок, с тоскливо оттопыренными карманами. Треники с пузырящимися коленками и стоптанные тапчонки, не вносили в общий имидж гостя особого разнообразия.
- Кто вы такой? - не вставая с постели, как-то нехотя, между прочим, спросила Вероника. - Что вы тут делаете?
- Я - танцую! Не видишь? - приятным баритоном, тем же самым, что и говорил режиссёр за стенкой, ответил незнакомец. - Этот танец называется Вальсальва - Вальс!
Гость сделал ещё несколько замысловатых па и, едва не потеряв левый тапочек, галантно поклонился и представился:
- Дядюшка Суицидмен. К вашим услугам! - он уселся в кресло рядом с кроватью, вытащил изо рта трубку, сунул её во внутренний карман пиджака и уже другим, жутко уставшим голосом, произнёс, - в принципе можно проще - дядя Суи... Фу-у-у... устал сегодня. Ты у меня двенадцатая...
- Двенадцатая? - переспросила Вероника. - Это в каком смысле?
- В смысле сводишь счёты с жизнью, - объяснил Суицидмен.
- Так вы - врач?
- Можно и так сказать, - чуть поразмыслив, ответил гость и вдруг, отвернувшись от Вероники, куда-то в сторону шифоньера, закричал, - стоп, стоп, стоп! Это никуда не годится! Ни-ку-да не годится! В автобусе никто теперь так место не уступает! Вот не уступает и всё! Вот встаньте, встаньте, Светлана Васильевна! А ты, мальчик сядь на её место... Так-так-так...
Вероника поудобнее устроилась на кровати, обхватила колени руками и с любопытством стала слушать режиссёрские выходки дядюшки Суицидмена. На мгновение ей показалось, что вся эта бредовая фантасмагория касается лично её, причем напрямую, но это мимолётное ощущение быстро пропало.
- Пионер - шпионер, ты откуда взялся? Ты видишь, у тёти дочка помирает? У тёти болит материнское сердце, она домой торопится, ты зачем ей место уступил? Вот она присела, у неё сердце перестало болеть. Она теперь домой не будет спешить, в булочную зайдёт хлебушка прикупить. Потеряет лишние три минутки... Ну всё, камера, мотор. Начали...
- Вы режиссёр? Вы там кино снимаете? - тихо спросила она.
- Да какой я режиссёр, так... скорее актёр из массовки фильма ужасов про зомби... - гость снова достал свою трубку, сунул её в зубы и задумчиво пробормотал, - да, таблеточки у нас, таблеточки... Похоже придётся тянуть верблюда на Рыжий Плес, а не хотелось бы... В созвездии Coma Berenices будут чрезмерно недовольны... - и решительно сказал, - ну давай показывай свою ПиЗу!
- Ага, щазз! Показала! - Вероника встрепенулась. - Вы гинеколог что ли?
- Деточка, ну какой же я гинеколог? Посмотри на меня? ПиЗа - это предсмертная записка...
- А у меня, её нет... - у Вероники похолодело в груди. Похоже, дурной кошмар ещё только начинался. - Я её не написала...
- Ну, вот тебе дядюшка и Судный день! Как же вы нынче молодежь из жизни-то расторопно уползаете... Второпях - впопыхах, даже ПиЗу после себя не оставляете, для родных, для близких. А раньше, какие посмертные письма писали, - и дядюшка Суицидмен продекламировал:
"Как говорят, -
"инцидент исперчен",
Любовная
лодка
разбилась о быт.
Я с жизнью в расчёте
и не к чему перечень
взаимных болей,
бед
и обид.
Счастливо оставаться..."
Владимир Маяковский.
А какие песни пели! Красота! Вот, к примеру, Александр Башлачёв:
"Как ветра осенние да
подули ближе
Закружили голову.
И ну давай кружить.
Ой-ой-ой да я сумел бы
выжить
Если б не было такой
простой работы -
Жить.
Как ветра осенние
жали - не жалели
рожь,
Ведь тебя посеяли, чтоб
ты пригодился,
Ведь совсем неважно,
от чего помрёшь,
Ведь куда важнее, для чего
родился..."
Последние строчки дядюшка Суицидмен начал напевать, а Вероника по-прежнему никак не могла ухватить за хвост постоянно ускользающую мысль, которая расставила бы всё по своим местам. Казалось, вот-вот она разберётся - кто этот странный человек и зачем он пришёл к ней. Ещё чуть-чуть, ещё немного, вот сейчас...
- А знаешь, какая у меня коллекция предсмертных писем и записок? - продолжал гость. - О! Какие есть шедевры, какие раритеты! Ну, как тебе, например: "Долго думал - повеситься или само пройдёт? Однажды, на приёме у депутата областного совета решил, что само не пройдёт. Прошу близких и дальних родственников на моих похоронах не произносить слово "Гражданин". Знакомым и соседям - можно". А? Каково? Эстет! Или вот: "В моей смерти прошу винить мою жизнь. Ухожу с лёгким сердцем, с пустыми карманами и с верою в любовь. Парашеньке передайте мои последние шедевры". Это один поэт написал в начале века. А вот уже посовременнее: "Прощайте, друзья! Свидимся на том свете. Карбюратор я спрятал в дровнике, там же и фляга с бражкой"...
- Вы, наверное, из милиции? - Вероника сделала еще одну наивную попытку поймать ускользающую мысль.
- Почти... Слушай, а давай мы тебе какую-нибудь предсмертную записку напишем?
- Ну, я не знаю... А надо?
- Надо, надо, так все делают. Ну, скажем: в моей смерти прошу винить Владика П., а?
- А почему П.? У него фамилия не на П.
- Ну, давай Г.?
- Да не хочу я никого винить... Дело не в нём... Сама я - дура... - Веронике вдруг снова жутко стало себя жаль и захотелось разрыдаться, но слёзы никак не желали выкатываться из глаз.
- А может тогда так: мама, прошу тебя, только не плачь. У меня не было другого выхода. Я сама виновата во всём. Прощай... Твоя Вера.
- Вот только Вера не надо, - поморщилась Вероника.
- А почему не надо? Сделай маме приятное напоследок, - дядюшка Суицидмен улыбнулся. Он всё время как-то странно улыбался в самых неподходящих моментах. - А знаешь, в Древнем Китае был удивительный обычай. Когда женщина чувствовала, что она беременна, наступало время общения с плодом...
- И что?
- Ну, родители рассказывали эмбриону, как они живут, кто они такие, что ждёт младенца, когда он родится, какую может прожить жизнь. И нередко случалось так, что зачатие устранялось. Душа ребёнка отвергала возможное воплощение...
- Правда?
- Не знаю... В Поднебесной много чего творили и творят... Можешь считать, что ты со своим уже поговорила... Ладно, давай собирайся - верблюды заждались, - дядюшка Суицидмен раскурил свою трубку и добавил, - тапочки нацепи, а то там... - он что-то произнёс, но как-то невнятно, то ли "сыровато", то ли "сильно ватно"...
Вероника послушно встала с постели, натянула свитер, влезла в джинсы и обула свои домашние тапочки с прикольными кошачьими мордашками: левый она называла Барсиком, а правый Мурсиком. А гость, тем временем, потешно вытянув губы трубочкой, выпустил изо рта несколько дымных зелёных колечек. Они стали постепенно расширяться, пространство внутри них начало искорёживаться и внезапно из этих колец образовался коридор, примерно метра два в диаметре.
- Давай руку, предсмертие закончено, - решительно сказал дядя Суи. - Верблюды не любят долго ждать.
Они пошли по появившемуся невесть откуда коридору в пространстве. Барсик и Мурсик легко пронесли свою хозяйку по какой-то мягкой желеобразной поверхности, из которой состоял пол межпространственного коридора. Впрочем, точно сказать, где был пол, где стены, а где потолок - не представлялось возможным. Вся конструкция медленно вращалась и переливалась невероятно яркими оттенками красок. Как ни странно в этот момент никакого страха Вероника не чувствовала - было просто любопытно, куда же они, в конце концов, придут. А вышли они на берег кроваво-красной реки...
Коридор исчез, и под ногами зловеще зашуршала разноцветная галька. Пейзаж, открывшийся взору, совершенно не понравился девушке. Солнце, безликим пятнышком, тоскливо маячило где-то слева по течению. Да и солнце ли это было? Мрачная река тихо и печально несла свои кровавые воды. Сзади нависали высоченные скалистые утёсы, взобраться на которые даже со специальным альпинистским снаряжением было бы непросто. Противоположный берег терялся в розовой дымке, а на этой стороне повсюду, на сколько простирался взгляд, лежала мелкая самых разных расцветок и форм, галька.
- Где это мы? - спросила Вероника.
Вместо ответа дядюшка Суицидмен принялся камлать, пританцовывая свой медленный Вальсальва - Вальс:
- Там... там... Где Они? Здесь и сейчас...Вечный Рим в Серый Дым... Рыжий Плес в Тихий Час... Возьми, возьми Её у нас... Не растёт ничего... Голубая черника на углу Утёса и Маго прикорнула на плече у сторожила некрополя... Скушай, скушай деточка, ещё одну конфеточку... Скушай, скушай деточка, ещё одну таблеточку...
Вероника устало присела на корточки, взяла в ладонь горсть гальки и тут же с омерзением её отшвырнула. Она, вдруг с ужасом обнаружила, что никаких мелких камешков нет. Весь берег и справа, и слева, и сзади - везде - и всё было усыпано разноцветными таблетками, пилюльками, витаминками...
Девушке стало плохо. Ком ужаса подкатил к горлу, ей жутко захотелось вытошнить, выкинуть, выплюнуть его из себя, но это было бесполезно. Спазм душил сильней и сильней, и Вероника, вдруг, вспомнила всё: и таблетки, и желание умереть, и все загадочные слова "потешного" гостя - проводника в иной мир. Только сейчас она поняла, кто этот гость и зачем он привел её в это отвратительное место на пустыре мироздания. Внезапно её охватило властное ощущение запретности. Хотелось встать на колени и завыть одно слово: "Не-е-ет!", но кто-то стал полностью контролировать все движения. Вероника вдруг почувствовала себя механической куклой, которой сохранили сознание и разум, но начисто лишили воли. Вся дальнейшая функция Куклы-вероники сводилась только к одной унизительной операции: ползать по Рыжему Плесу и поедать, поглощать, грызть, кромсать, заталкивать в себя эти бесчисленные миллиарды таблеток... И так вечно...
- А ты думала - как? Это - Ад узум интэрнум, для внутреннего употребления, - раздался над ней негромкий голос. - У него, конечно, другое название, но так тебе будет хоть немного попонятней. Здесь Вечный Ад для самоубийц, покончивших с собой посредством употребления сильнодействующих лекарственных и иных средств. Здесь ты будешь пребывать во Веки Вечные, пока не приплывёт корабельщик Уршанаби или... - Суицидмен улыбнулся, - или пока не скушаешь все эти таблеточки на всём бесконечном побережье. Но, сама же знаешь - кушать тебе их в любом случае придётся... Или? - он вдруг обернулся, словно бы что-то увидел, где-то позади около прибрежных скал.
- Или? - с неимоверным трудом выдавила из себя Вероника.
- Стоп, мотор! - заорал вдруг дядя Суи. - Ну, что там? Касса заела? Нет? Ещё успевает? Да разгоните этих верблюдов! Сколько мороки с этими внутренними употребленцами! Успевает ещё, я спрашиваю? Ну, зачем, зачем вам, Светлана Васильевна, эта уксусная acidum, тьфу ты, кислота? Не надо! Я говорю - не надо! Всё - снимаем!
- Вставай, деточка, пойдём. Похоже, не все одуванчики ещё облетели, - сказал дядюшка Суицидмен. - Заступились все-таки за тебя негуманоиды...
Вероника поднялась. Комок ужаса пропал - растворился сам собой, но эти несколько мгновений, проведённые на берегу Рыжего Плеса, казалось, будто бы вырвали из неё какую-то часть сердца. Все проблемы и беды, и одиночество, и беременность, и всё, всё, всё оставшееся в той жизни, показалось ей невыразимым счастьем, дарованным только с одной целью - жить и радоваться жизни. Стараясь не глядеть на россыпи таблеток под ногами, она подошла к Суицидмену, упала перед ним на колени и простонала:
- Я хочу домой, к маме...
- А я вот чего думаю, - улыбаясь, произнес тот, - всё-таки самоубийство, по земным меркам - это вершина садомазохизма. Суицидники - они и мазохисты, и садисты единовременно. Они думают: вот я умру, достигну пика наслаждения смертью, а вокруг, все будут, гляди-ка ты, плакать, страдать, убиваться. На кого ты нас покинул, на кого ты нас оставил... Не все, конечно, но большинство... Видят человечки из всех жизненных ситуаций один выход - шлёп, петлю на шею и сюда. А всё потому, что поставили себя в центр мироздания и ждут, когда для них вселенная ватрушки начнёт выпекать... Антропоцентристы! А человек, скажу я вам любезная барышня, не есть финал творения, как впрочем и мир вокруг него... Да, заговорился я тут с тобой. Беда с вами эвтаназистами, всё полегче проскочить желаете, а потом возись тут - обратно отправляй, если там откачают. А верблюды у меня не двугорбые, не бактрианы, обратно дорогу не знают... Ну да, хорошо, что сразу подстраховался, опыт уже немаленький... Пройдём по дну неба сквозь каменные камыши...
Дядюшка Суицидмен снова выдул несколько дымных колечек, и они образовали новый межпространственный переход.
- Мы домой? - с надеждой спросила Ника.
- Это ещё хорошо, что ты не повесилась и с пятого этажа не сиганула, - вместо ответа произнёс Заведующий самоубийцами. Они вступили в коридор, и прозрачные его стены начали переливаться немыслимыми цветами. - Висельникам тоже не сладко приходится - пока в одном месте странгуляционную борозду расправишь, она в трёх других появляется. Так и ходят - жуткое дело... А уж прыгуны и утопленники, вообще кошмар... Хорошо, что этих редко откачивают...
- Кто же это всё придумывает? - тихонько поинтересовалась девушка.
- Как кто? "Каждый человек умирает только той смертью, которую придумывает себе сам". Тебя вот кто надоумил таблеток наглотаться? Никто. Сама догадалась...
Мир, в котором они оказались на этот раз, показался Веронике обыкновенным лунопарком. Был он совершенно заброшенным, полуразвалившимся и безлюдным, но, приглядевшись, она заметила, что все качели, аттракционы, карусели изнуряюще медленно движутся, скрипя своими насквозь проржавевшими конструкциями. По американским горкам, будто бы в кино в замедленном действии, издавая тихий скрежещущий звук, двигалась пустая тележка, похожая на здоровенный перевернутый револьвер. Сразу три Чёртовых Колеса негромко побрякивали своими прицепными кабинками. Почему-то, кругом царил влажный полумрак, туман, воздух был липкий как сладкая вата, и дышать снова стало тяжело.
- Это Ад рулеточников, - пояснил дядюшка Суицидмен, - любителей поиграть в Русскую Рулетку. Тоже, в общем-то, одна из форм самоубийства, хотя и довольно забавная. Он сейчас почти совсем заброшен - мало осталось этих игроков. Оружие в вашем мире теперь сплошь автоматическое, вариантов практически нет. А раньше здесь весело было - все дорожки мозгами усыпаны...
- Как мозгами? - пролепетала Вероника.
- Да не важно. Ты не бойся. Всё самое страшное у тебя уже впереди...
- То есть, вы хотели сказать - уже позади?
Дядюшка Суицидмен остановился, внимательно посмотрел на подопечную и строго сказал:
- Я говорю - то, что говорю. А то, что я не хочу говорить - я не говорю. Ты сегодня у меня столько слов отняла, что мой шлейф стал короче на двух дядюшек. А это - невосполнимая потеря. Если я сказал, что всё страшное у тебя уже впереди, то по сравнению с тем страшным, которое осталось позади - это всего лишь не вовремя перевёрнутые песочные часы...
Они снова двинулись в путь и вскоре добрались до огромного павильона, больше похожего на Дворец культуры. То, что это именно павильон с аттракционами Вероника догадалась по двум табличкам, висящим по разные стороны массивной железной двери. На одной было написано "Комната Смеха", на другой "Комната Страха".
- Ну, хоть одна проходная дверь попалась, - устало вздохнув, сказал проводник. Он порылся в кармане и протянул горсть таблеток. - Вот, возьми и не выбирай - хоть туда, хоть сюда - вход один, а выходов много.
Взять снова ненавистные пилюли в руки Веронике стоило большого труда, но она пересилила отвращение, приняла их и робко спросила:
- А как же я попаду домой?
- Извиняйте, барышня, обратно верблюды не ходят, - дядюшка Суицидмен подвел её к двери и проинструктировал, - по одной таблетке бросишь на каждый цветок. Не забудь - на каждый. Потом проберёшься на чердак и увидишь вход в Мир Тюбиков - туда и ступай...
- Спасибо вам, - сказала Ника. - Вы на самом деле такой добрый...
- Благодарить меня не надо, не надо, - дядюшка Суицидмен вдруг засмущался. - Ты эти, свои Волосы Вероники поблагодари... Они тебя скоро навестят... Ну, прощай! Даст Бог, более мы с тобой уж не свидимся... И не забывай, что Старший Сенека сказал: пока смерть подвластна нам, мы никому не подвластны...
С этими словами дядюшка Суицидмен испарился в полумраке лунопарка, а Вероника решительно потянула на себя дверь...
Дверь поддавалась с большим трудом, Вероника всё тянула и тянула её на себя, а она как будто заржавела, и никак не хотела открываться. Вдруг девушка почувствовала, что рядом есть кто-то ещё, кто-то большой, тёплый и, кажется, мокрый... Кто-то поддерживает её и помогает...
Вероника с трудом приоткрыла глаза и увидела рядом с собой маму, Светлану Васильевну, всю в слезах, причитающую что-то неразборчивое...
Вероника лежала посреди зала. Её стошнило прямо на любимый мамин ковёр. По зелёному полю с большими красными цветами раскатились разноцветные таблетки.
- Почему так темно... - простонала она. - Включите свет... Почему темно? Мама, где свет... На каждый - по одной... на каждый... по одной... по одной...
А Барсик и Мурсик смотрели на пёстрые кружочки своими ничего не понимающими пуговками глаз и хотели поскорее вернуться назад под кроватку, где было чрезмерно уютно, тепло и сухо.