Пономаренко Анна Олеговна : другие произведения.

Академия

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


   Академия 29. 10. 2006 год.
  
   Часть первая. Первое сентября.
  
   Пролог
  
   Пронзительно пел орган.
   - А кто это играет? - спросила я. Обычные мысли вслух, я и не думала, что в этой незнакомой, гудящей толпе кто-то ответит:
   - Девочка из третьего класса, - услышала я. И обернулась.
   Передо мной стояла девушка примерно моего возраста, кудрявая, со смелым блеском в глазах. В руке она держала связку воздушных шаров.
   Меня охватил ужас:
   - У вас третьеклассницы так играют?!
   - Ты думаешь, она сама? Держи карман шире... - усмехнулась девушка. - Там учат дурить учителей на дополнительных курсах...Ничего себе, а?
   - Да уж... - проговорила я. - Как тебя...
   - Зина, - перебила она.
   - А-а, - протянула я.
   - Ты, я вижу, совсем в ус не дуешь со здешними порядками? - спросила меня Зина, и я, обрадовавшись, что у меня, кажется, появился проводник, усиленно закивала. - Ну, тогда слушай...
  
   Уверяю тебя, когда ты войдешь в эти стены, тебе еще долго будет казаться, что все, что ты видишь и осязаешь - не более чем мираж. Поверь, все, что ты увидишь там глазами, как ты думаешь, простой смертной, преобразит тебя в совершенно иного человека - или лишит всего человеческого вовсе. Не в буквальном смысле, а в самом что ни на есть прямом. Твоя жизнь переменится. Начнем.
  
   Видишь этого белобрысого мужичка? Ни за что не угадаешь, кто он.
   - Кто же?
   Зина помахала ему рукой, широко улыбнулась, окликнула:
   - Здравствуйте, Андрей Данилович!
   Этот человек был очень высок, довольно приятный внешне, с очень чистыми, мягкими чертами лица. Он заметил Зину с высоты своего колоссального роста, улыбнулся ей.
   Его улыбка была... Боже мой, его зубы!..
   Очевидно, в этот раз я тоже "подумала вслух", потому что Зина рассмеялась и сказала:
   - Да, да, он именно то, о чем ты подумала. А еще он наш преподаватель по ал...
   - Алгебре?..
   - Не совсем... Алгоритмическое построение схемы разделения.
   - Чего-чего?
   - Ну, в расписании значится как АПСР.
   - Разделения чего?
   - Ой, не спрашивай. Сегодня урок, он все тебе расскажет.
   - Это как-то связано с его...
   - Да нет, у нас многое вампиры ведут. И не только они. И не нервничай,
   он очень хороший педагог. Он у нас с пятого класса, с самого начала этот предмет вел, и серьезных проблем ни у кого нет, ну, за исключением парочки совсем безголовых.
   - Безголовых, надеюсь, не в прямом смысле?!
   - Не, не, успокойся, такого у нас пока что никто не замечал! - засмеялась Зина. - Без головы если и живут, то уж точно не учатся.
   - А ты не вампирша, нет? - скептически поинтересовалась я. Зря, наверное, - да, я действительно верила ей. Глупо пытаться это скрыть.
   - Не прикалывайся, тебе еще рано, - ответила Зина совершенно
   нейтрально, - Пойми меня правильно, Милочка, я вовсе не сомневаюсь в твоем остроумии, просто здесь шутят совсем по другому - и совсем не теми вещами, которыми ты привыкла шутить.
   Я вздрогнула, когда она сказала "Милочка" - мне и в голову не пришло, что это слово она могла употребить совсем не в значении моего имени.
   Я промолчала, давая этим понять, что усвоила сказанное ей.
   - И вот еще что - здесь предметы могут быть... э... немножко иными, нежели кажутся. Помни об этом, и когда с кем-то общаешься, и когда просто о чем-то думаешь.
   - Когда общаюсь... и с тобой тоже?
   Зина захохотала, как будто я сказала что-то потрясающе веселое.
   - Что смешного?.. А, я поняла... Ты издеваешься, да?
   - Н-нет... - сквозь смех ответила Зина, - Что значит издевательства, тебе тоже покажут... Наглядно...
  
   Я по-прежнему не понимала, что она имеет ввиду. Теперь я была совершенно уверена, что меня разыгрывают. Мне не приходило в голову вспомнить о том, как я оказалась здесь - и, конечно, если бы все, что мне предстояло узнать, было розыгрышем, я бы не рассказывала все это сейчас вам...
   И поэтому я скажу вам прямо сейчас, как когда-то говорила мне Зина: поверьте мне. Все - правда, и правда не та, которую стоит осуждать, а та, которой нужно бояться, и изо всех сил стараться избежать ее.
  
   Глава первая. За порогом.
  
   За порогом нас ждали светлые своды, белые колоннады, мраморные стены, задрапированные изумрудной тканью. Красивые интерьеры чистой воды классицизма, настоящая Академия, без сомнений, престижная, безусловно, небедная. Сомнения мои ушли ровно на все то время, что я была среди этих чистых стен, словно выгнанные особой магией. Я смотрела по сторонам без малейшей тревоги, без мысли о том, что вид этого интерьера может быть так же обманчив, как и дружелюбная наружность преподавателя АПСР.
   Колонны учеников вошли одна за другой в здание. Посмотрев на первоклашек, я застыдилась самой себя - так же испуганно и неуверенно, должно быть, выгляжу и я - "новенькая". Я посмотрела на красивую мраморную лестницу, спускавшуюся в просторный зал, представила, что, должно быть, этажом выше - кабинеты, что я буду сбегать с сумкой,
   переброшенной через плечо, по этой лестнице на завтрак, хохотать, обсуждать с Зиной урок. Мне стало неожиданно весело, и я как ни в чем не бывало спросила Зину:
   - Ты тут с первого класса?
   - С первого, - подтвердила она.
   - А сейчас в каком?
   - В десятом. Мы будем вместе учиться. Тянуть тебя буду.
   - Зачем? - не поняла я.
   - А здесь предметы не те, которые ты привыкла изучать. Если ты не
   гений, тебе понадобится серьезная помощь.
   - А что, очень тяжело?
   - Да как сказать... - пожала плечами Зина, - Привыкнуть надо.
   Андрей Данилович вышел на середину зала, который уже вместил в себя всех школьников.
   - Добрый день, - он улыбнулся. Я была в первом ряду всей толпы, находившейся здесь, и теперь уже совсем отчетливо видела его элегантные белые клыки. - Вы знаете, с этого года я замещаю директора... который сегодня по личным причинам не может явиться... так же вы знаете, что в этом году нашей школе исполняется десять лет, и именно в этом году мы прощаемся с первым нашим полноценным выпуском... Ребята, поприветствуйте наших начинающих!
   Зина ткнула меня в бок, и я подняла руки и закричала "ура" вместе со всем остальным классом.
   - Теперь перейдем к тому, чего некоторые из вас не знают.
   И он в упор посмотрел на меня. Я смутилась и отвела взгляд - я еще не знала, как нужно общаться с вампирами.
   - Не отводи глаз, дура! - в сердцах воскликнула Зина шепотом спустя минуту, - Всегда смотри на них как можно более дерзко, иначе тебе хана!
   Но уже оказалось поздно. Я даже не подозревала, что сделала для своей судьбы в тот момент, когда уставилась в пол вместо того, чтобы напрямую смотреть в глаза Андрея Даниловича.
   - Итак, информация для новичков: в то помещение, где вы находитесь сейчас, вы никогда не приходите, если вас сюда не ведет учитель. Форма одежды - исключительно черные и красные цвета.
   Он снова на меня зыркнул. Я не успела даже сообразить, что мне нельзя отводить глаз, когда он сам перестал смотреть на меня после секундного зрительного контакта, и прошелся взглядом еще по нескольким новичкам, как и я, одетым в цветное. Я посмотрела на свою одежду. Все было совершенно черным.
   - Расписание находится в нижних помещениях, там, где вы учитесь, висит на обычном месте. Это все, что я хотел сказать... Вы можете расходиться по своим классам в соответствии с вашим расписанием.
  
   Глава вторая. Алгоритмическое построение схемы разделения.
  
   - Разделения чего? - спросила я Зину.
   Этот вопрос не давал мне покоя все время до начала первого урока - по
   расписанию это было как раз АПСР, и с наступлением урока я уже попросту извелась от любопытства - разделение... Чего?..
   - Итак, мы с вами начинаем первый урок Алгоритмического построения схемы разделения... Ваши тетради вам уже раздали, они лежат перед вами. Милана, трогать их я пока что не просил...
   Я поспешно убрала руки под парту, жалобно уставившись на преподавателя. Он не обратил на меня внимания.
   - Обратите внимание, эти красивые черные тетради имеют обложку крокодиловой кожи, как у всех ваших учебников, а не змеиную, как на других тетрадях, поэтому прошу вас отнестись к ним бережно и ответственно. Теперь вы можете открыть их. Берите перья и записывайте тему сегодняшнего урока: Роль четкости алгоритма в искусстве умертвления. Тимур, напомни нам на простом физическом примере о важности определенного порядка при разделении души и тела.
   Я поперхнулась собственным испуганным возгласом, и, точно под гипнозом, уставилась на мальчика по имени Тимур. Он поднялся из-за парты и отчеканил:
   - При так называемом процессе разделения важно соблюдать алгоритм. Пример: если жертва взята в плен, ее сперва стоит связать, а затем совершить акт разделения, поскольку умерщвленного клиента связывать нет смысла. Пример номер два: акт разделения через четвертование нужно завершать отсечением головы, поскольку только потеря данной части тела может совершись функцию разделения. Следовательно, вышеупомянутый способ разделения стоит начинать с произвольного связывания клиента во избежание непредвиденных ситуаций, далее - избавление клиента от конечностей и по личному усмотрению, а так же в зависимости от пола, половых органов, и завершать акт отсечением головы. Несоблюдение последнего пункта алгоритма противоречит законам АПСР и лишает указанные ранее пункты всякого смысла.
   Тимур сел. Я едва не падала.
   Скажите мне, что это невероятно глупый сон... Где я? Я, хоть убейте, не помню, как поступила сюда... Где находится моя новая школа? Как называется? Кто и когда принес сюда мои документы...точно не я... Мама? НЕ МОЖЕТ БЫТЬ. Кстати, где мама?
   - Класс, вы освежили в памяти алгоритм? Как видите, ничего сложного, как я уже говорил, элементарная логика. Милана, тебе все понятно? Сможешь пояснить своими словами?
   - Кратко? - спросила я, хотя на языке секунду назад не было ничего, кроме рвавшегося на волю возгласа ужаса.
   - В произвольной форме - так, чтобы я понял, что ты усвоила материал.
   Я поднялась из-за парты, почувствовала на себе гипнотизирующий взгляд Андрея Денисовича, ожидание одноклассников. Как в обычной школе...
   - Всякий алгоритм имеет логическое обоснование, что делает его неотъемлемой частью процесса разделения, - выдала я, - Все пункты нужно выполнять в строгой последовательности, иное выполнение акта разделения может понести за собой невыгодные для производящего акт последствия, либо не будет нести в себе смысла.
   - Достаточно, все верно. Итак, непосредственно к теме... Берите перья и
   записывайте краткий лекционный материал, который необходимо выучить к следующему уроку. Записываем: Логически обосновав любой процесс, мы можем утверждать, что он может являться алгоритмом, вследствие чего выявляется прямая закономерность...
  
   Глава третья. Пыточный курс.
  
   То место, которое я надеялась называть местом учебы, было расположено на первом этаже - там, в парадном, где мы толпились со всеми классами, нас приветствовал Андрей Данилович, но дальнейшее оказалось совсем не таким, каким я хотела бы его видеть. Учились мы на минус-уровнях, то есть в подземных помещениях - наземные помещения были созданы только для преподавателей, и нам не позволялось туда ходить. Более того, нас не выпускали на улицу.
   Никогда.
   Мне не снились эти абсурдно-жесткие порядки, и это угнетало меня - пока что где-то в сердцевине сознания, но угнетало.
   Все кабинеты и комнаты, где мы жили, и столовая - все было под землей. Тем не менее, здесь были окна - особые окна. За ними была почва, черная, жирная, подходя к ней, мы наблюдали за ползавшими там червями, как за рыбками в аквариуме. На самом верхнем, минус первом уровне можно было иногда увидеть в окне кротов.
  
   В тот день, первый день моего пребывания в академии, вторым уроком был Пыточный курс.
   - Предупреждаю, это очень непохожий на АПСР предмет, - сказала мне Зина, должно быть, я сильно побледнела после первого урока. - Исключительно практический, там очень редко приходится что-то писать, но если не усваиваешь - лучше записывай. Она это любит.
   - Она - это училка?
   - Ага. Ее зовут Даяна Сергеевна.
   Даяна Сергеевна преподавала на минус четвертом уровне - около двадцати метров под землей, трубопроводы, по которым проветривались этажи, сюда приносили воздуха меньше всего, и поэтому в ее кабинете воздух был очень спертым.
   Кабинет был почти такой же, как и предыдущий, совершенно пустой - без всяческих стендов и моделей, а в дальней стене - точно такое же, как и в кабинете по АПСР, круглое отверстие диаметром метра в полтора, заслоненное решеткой. Просунув голову между прутьев решетки, можно было увидеть стенку получавшегося воздушного колодца - Зина сказала, что там, где видно стенку, он изгибается буквой "Г" вверх и ведет на поверхность, но когда приходят ученики, колодец запирают решеткой, чтобы ученики не выходили на свет и не получали прямого воздуха.
   Даяна Сергеевна была потрясающей молодой женщиной, высокая, с
   черными идеально прямыми волосами до лодыжек. Строгий черный брючный костюм, не мешавший ее фигуре выглядеть соблазнительно красивой. Но все ее достоинства были бы незаметными, если бы не уникальные глаза - гигантские,
   раскосые темные глаза, бросавшие этому из-под богатых ресниц такой огненно-задорный, и при этом загадочный взгляд, что пристальные взоры Андрея Даниловича после нее терпеть не представляло никакого труда. Она улыбалась, не показывая зубов, причем почти всегда, поочередно заглядывая в глаза каждому из учеников. Пока очередь не дошла до меня, я шепотом спросила Зину:
   - А она не вампир, нет? Ей можно в глаза не смотреть?
   - Можно, - ответила Зина, почему-то очень сухо. Я решила пока не задавать ей вопросов.
   Даяна Сергеевна тем временем добралась до меня. Я определенно была под гипнозом. Она едва заметно улыбнулась и сказала:
   - Вижу, вы все подросли за тот месяц, что провели на отдыхе, и наверняка среди вас есть те, кто соскучился по моему предмету... - Голос у нее был совершенно неземной - очень вкрадчивый, нежный, буквально раздевающий голос. - Сядьте за парты и запишите в тетради: два подхода к изучению искусства пытки. Первый подход - освоение искусства через умение блокировать эффекты ранее изобретенных пыточных устройств. Второй - познание путем анализа и изобретения собственных аппаратов... Записываете? Отлично. Если записали, то мы можем пройти в зал и закрепить материал прошлого учебного года.
   Она достала из кармана пиджака связку серебристых ключей, повернула один из них в скважине двери, располагавшейся возле входа в класс. Открыла ее и жестом пригласила учеников внутрь.
   Я видела, что никто особенно не рвется туда - многие нервничали, и их волнение, конечно же, передалось мне. Я не знала, что ждет нас за этой дверью - а они явно знали, что ничего хорошего, и я не могла им не верить. Я хотела спросить Зину, что нам предстоит пройти в зале, но знала, что она ответит: сейчас все скажут, дождись. И я молчала.
   Зал был пыточной камерой. Это стало понятно сразу, как только мой взгляд при входе упал на кожаные скамьи и паукообразные железные и деревянные приборы, развешанные по стенам, расставленные по всему помещению, как тренажеры в спортзале...
   - Ну что же, кто сегодня практикует? - с улыбкой спросила Даяна Сергеевна, - Тимур, Наташа, как насчет вас?
   Тимур опустил глаза. Я видела, как худенькую девочку, ту, что звали Наташей, передернуло, словно ее ущипнули под ребра. Тимур разделся, взгромоздился на одно из приспособлений, Наташа распяла его ремнями на деревянной столешнице, потом подошла к огромному рычагу, примыкавшему к конструкции, умело и ловко настроила какие-то мелкие механизмы, а затем с уникальной для ее роста и сложения силой налегла на рычаг. Даяна Сергеевна улыбалась и поигрывала своими ключами. Под потолком что-то заскрежетало, все подняли головы - я со всеми. С потолка медленно, с отвратительным скрипом спускался здоровенный деревянный брус, из которого торчали блестящие стальные иглы. С каждой секундой они мучительно-медленно приближались к телу Тимура. Спустя полминуты брус стал спускаться мелкими резкими рывками - ниже, ниже - и с последним рыком иглы вонзились в его живот и грудь.
   Тимур закричал. Кровь заструилась по его бокам на пол, в то время как иглы стали вращаться и скользить по его коже, рисуя на ней волнообразный узор.
   Потом брус пополз назад. Наташа снова подошла к Тимуру и вылила ему на живот какую-то мутно-белую жидкость.
   Должно быть, его вопль был слышен даже на минус первом ярусе... Протяжный, ужасающий вой - безвозрастной, бесполый, беспредельный; голос с хриплой кровавой примесью в надломанном собачьем визге. Его крик был прозрачен, сквозь него было видно всю его боль - но прозрачен, как стекло, запачканное грязью беспросветного, обволакивающе-жирного черного ужаса. Тимур плакал, и его слезы были даже на вид не менее жгучими, чем кровавые подтеки на груди, и соляной раствор, смешавшийся с кровью и теперь медленными розовыми каплями падавший на каменный пол.
   Наташа расстегнула ремни, но Тимур остался на месте, лежал, еле слышно плакал и скрежетал зубами. Он был не в том состоянии, чтобы самостоятельно подняться со столешницы. Я хотела помочь ему, но не успела дернуться, как Даяна Сергеевна сказала:
   - Милана, я слышала, ты продемонстрировала блестящие способности сегодня на алгоритмическом построении схемы разделения. Можешь ли ты сейчас сформулировать для себя, в чем основа пыточного курса?
   Я смотрела в ее феерические глаза.
   - Не знаю, - сказала я, уставившись в пол.
   - Да будет вам известно, - несколько громче, чем обычно говорила, начала Даяна Сергеевна, - Что боль по сути своей основывается на поступлении сигналов от раздраженного органа к мозгу, и это было пройдено нами в первом классе, ровно как и раздражающие свойства соли. Почему ты поступаешь в академию, не зная курса первого класса?
   - Я до этого училась в немного другой школе... - ответила я.
   - За август можно было освоить базовую программу.
  
   - Она сделала это нарочно! - громко сказала Наташа, когда мы втроем шли по лестнице на третий урок.
   - Запомни раз и навсегда - не нужно даже думать о том, чтобы помочь. Здесь это запрещено.
   - Я даже пошевельнуться не успела... - сказала я, мучительно вспоминая, когда успела сказать Зине о своем намерении помочь Тимуру. Кстати, где сейчас Тимур?
   - Практикующих после урока, если они не ведущие, оставляют до следующего урока в ее кабинете на регенерации, - сказала Зина. - Если он не смог блокировать машину, ему втолковывают урок всю перемену, заживляют раны, туда-сюда.
   - Он был распят... - заметила я, - Блокировать машину? Как?
   И Наташа ответила:
   - Магией.
  
   Глава четвертая. Совращение.
  
   - Самые скучные уроки. Такой старый бубнила преподает. Преподавал... Всегда...
   Учитель совращения был новый, и все остальные не знали его так же, как я, и это придавало мне некоторую уверенность.
   - Новый учитель! Нет, вы слыхали?! - к нам подлетела одна девочка из класса. - Опять вампир! Сколько их уже?
   - Двое! - заявила Зина, - Ты забыла, что Тростинку выставили, а этот старикашка Франц вообще ушел еще в прошлом году на покой, уехал куда-то в Карпаты и там теперь местных пугает, типа Дракула вернулся. И ведь ведутся...
   - Нет, ну новый совратитель - это ж полный улет... Ты, скажи-ка, просто так Дракулу упомянула, или уже все знаешь?
   - Ты что глупые вопросы задаешь? - спросила Зина.
   - Ах, ну да, я забыла, что ты... Ну, я же только для новенькой! Она повернулась ко мне. - В общем, Дракулу знаешь?
   Я растерялась:
   - Знаю... А что, это его ученик?
   - Ученик? Ха, бери выше! Его Цепеш собственной персоной покусал. Прикинь, сколько ему лет?.. А выглядит на двадцать. Нормально вообще, хорошо же этим вампирам...
   - И он будет вести совращение?
   - Будет. И уж наверняка этот новый, Александр Елисеевич, толковей того старого хрыча, который ушел. В его конспекты никто вообще не вникал.
   Мы вошли в кабинет по совращению.
  
   - Запомните раз и навсегда разницу между любовью и развратом. Разница прежде всего в том, что любви нет. Ее придумали древние, дабы облегчить себе пути к совращению. Любовь - то, чем древние мотивировали разврат. В мире, где живете вы, разврату не нужно вранье про любовь. Почему я не вижу, что вы записываете? Записывайте! Итак, любовь... В прежние времена, когда существовала любовь, люди считали ее высшим благом и посланием небес. И небеса послали их любовь далеко и надолго. Люди не могли отличить свою ненаглядную продуманную любовь от реальных, животных инстинктов, которые, в отличие от так называемой любви, существовали испокон веков, перешли от животного к Человеку Разумному и, укоренившись, существует по сей день.
   Мне было так обидно, словно он взял все мои убеждения, вывалял их в грязи, потом - в пыли, так, что она налипла на грязь густыми клочьями, изуродовал, запачкал все, во что я верила. Хотя... Пожалуй, не "словно", а так оно и было... Я жевала горький ком, безуспешно пытаясь отправить его обратно в горло. Не могла же я позволить себе расплакаться...
   - Приведем пример...- продолжал Александр Елисеевич. - Милана! Подойди сюда!
   Я вышла к доске. Александр Елисеевич некоторое время пристальным,
   оценивающим взглядом рассматривал меня, потом вдруг вцепился в меня руками и поцеловал. Я чувствовала языком его острые клыки. Он целовался жадно, с совершенно сумасшедшим желанием - и нежностью. Один такой поцелуй мог бы оставить любую из практикующих учениц, хоть бы и меня, его вечной пленницей. Но так сложилось, что в науках, преподаваемых в этой школе, я достигла совершенства, и сейчас я четко поняла - для него нет любви. Я - наглядное пособие.
   - Итак, - сказал Александр Елисеевич, отойдя от меня, показал мне жестом на мое место, облизнул губы. - Сейчас вы видели наглядный пример первой стадии совращения. С подобной лизни начинается все. Любой процесс в этой науке. Кристина! Ответь мне, я люблю эту девчонку?
   Многие из класса тянули руки, но ответила девочка, с которой мы говорили на перемене, Кристина:
   - Нет.
   - Полный ответ.
   - Нет, Милану вы не любите.
   - В силу какой причины, Тимур?
   Я только сейчас я заметила, что Тимур тоже сидит в классе, хотя я помнила, что не видела, как он вошел.
   - В силу того, что общались с ней всего пять минут, и в ней нет ни одной черты, которая могла бы вас привлечь.
   - Два, Тимур, - с усмешкой ответил учитель, - Нет ничего дельного в вашем ответе. Какого же вы рожна болтались где-то весь урок?
   - Я практиковал сегодня у Даяны Сергеевны.
   - Меня это не волнует. Кристина, ответь, пожалуйста, на вопрос, с которым не справился Тимур.
   - Вы не можете любить Милану, поскольку любви не существует.
   - Совершенно верно, - согласился учитель. - Любой из вас, кто уделяет внимание предмету, а не относится к нему наплевательски, как, например, Тимур, может сказать, что мне не составит труда оставить здесь Милану после этого урока и делать с ней все, что заблагорассудится, поскольку, во-первых, несмотря на мою расовую принадлежность, мне не чужды некоторые человеческие желания, во-вторых, это будет прекрасным дополнительным материалом для нее как для ученицы...
   - ...А в-третьих, она сама этого хочет! - крикнула Зина. Она прочитала это в закоулках моего сознания...
   Класс смеялся - девять человек. И еще учитель демонстрировал роскошные длинные клыки. Да, действительно, что-то очень похожее на похоть во мне уже поселилось и теперь прогрызало во мне червоточину, делало ее все больше, и желание возрастало. А любви, значит, нет... Не знаю, трудно поверить в это после первого урока, но он был убедителен.
   - Все, что Миланочка по простоте душевной могла принять за проявление нежности, являлось не более чем вступительным актом, который неизменно приводит к... чему?
   - К трахалкам!
   - К койке с кувырканиями!
   - К...
   - Так, все-все-все, - учитель жестом остановил класс с его порывами красноречия, - Сквернословие у вас по расписанию в среду первым уроком, там и оторветесь. На моем уроке попрошу выражаться корректно. И, чтобы ты знал, Петя, это может происходить не только в койке и не обязательно с кувырканиями. Пете и всем, кто разделяет его точку зрения, рекомендую "Кама сутру" для дополнительного прочтения. Вообще это, конечно же, книга для чахлых консерваторов, которые считают... как там ты, Зина, сказала...
   "Трахалки"... проявлением любви... Но то, против чего выступает теория изучаемой нами науки, то есть взгляд на секс с точки зрения древних индийцев, тоже должно быть изучено нами как теория, доверять которой нельзя. Тем не менее, она отлично пояснит господину Корикову, что ассортимент поз в нашей науке куда более широк, чем койка с кувырканиями. Домашнее задание... Поскольку материал первых трех параграфов был сегодня кратко изложен нами на уроке, я задаю для самостоятельно разбора параграф четвертый, "Понятие прелюбодеяния как греха в православии". Выписать определения, желающие получить пятерку могут рассказать первые три параграфа мне лично сегодня вечером, скажем... в восемь часов. Урок окончен, можете идти.
  
   Глава пятая. Большая перемена.
  
   - Откуда ты узнала?
   - Что ты хочешь учителя? Это несложно вывести. Основные положения теории разврата знаешь?
   - Нет.
   - Ну, тогда мой тебе совет - выучи первые три параграфа, приходи в восемь к Александру Елисеевичу, получи пятак и попроси, чтобы он объяснил тебе основные положения. Если сделаешь это, завтра уже сможешь выявлять сама, у кого и от кого капают слюнки.
   Насилие было первого сентября пятым уроком, если считать "линейку" за урок. Вела его Даяна Сергеевна - пыточный курс был чем-то вроде дополнения к урокам насилия, которые были исключительно теоретическими и включали в себя не только физическое насилие, но и любой процесс, совершающийся без обоюдного согласия.
   Меня затошнило от одной мысли, что сейчас придется снова идти в сырое душное логово этой подземной жительницы. Но никто уже не трясся, когда спускался по крутой лестнице на минус четвертый уровень, и я, кое-как успокоившись, стала разглядывать окружавшие меня интерьеры.
   Между каждыми двумя этажами была лестничная площадка, и на ней непременно была готическая портальная арка, в проеме которой виднелась небольшая комната. На минус первом уровне это была столовая, на минус втором - холл, через который мы могли попасть в свои спальни, на минус третьем - читальный зал, и, наконец, на минус четвертом - "предбанник" учительской. Таким образом, к низу шахта не сужалась и не расширялась, и планировка каждого этажа повторяла планировку предыдущего. Потолки были высокими, сводчатыми, на стенах не встречалось ни единой картины. Голый, тяжелый, серый камень - я чувствовала, как эти стены, за которыми не было ничего, кроме темной плотной земли (о чем не забывали напоминать окна-аквариумы), давили на меня - все коридоры были узкими, двоим было трудно пройти по коридору рука об руку (готова поклясться, это было задумано нарочно), и в сочетании с высокими потолками это создавало ощущение того, что стены движутся навстречу друг другу. Идущие по коридорам и лестницам ученики не были им помехой.
   Это была большая перемена, и, поскольку место проведения следующего урока я уже знала, то решила исследовать окрестности.
   Первое, что я заметила - что все десять классов, в том числе и мой, вмещают в себя строго по десять человек, и все классы передвигаются стайками - кроме меня здесь никто не бродил одиночкой. Таким образом, если я шла по узкому коридору, то он, как правило, пустовал - и внезапно через него проходили, дыша друг другу в затылок, десять ребят, и я прижималась к стене, пропуская их. Они шли мрачной колонной, походившей из-за их одежды на похоронную процессию, подмышкой у каждого был учебник с выбитым на корешке названием предмета и тетрадь змеиной кожи. Караван проходил мимо меня, покидал коридор, и я снова оставалась наедине с подозрительным чувством, что десять необычайно серьезных детей просто померещились мне.
   Все колонны отличались разве что возрастом - у всех были одинаково мрачные костюмы, из-за монотонности цвета фасон уже не запоминался, одинаковые учебники, различавшиеся лишь цифрой с обозначением класса, едва заметно видневшейся на корешках, такие же тетради. Одинаковое выражение лица - настолько глубокое погружение в собственную душу отражали эти лица, что смотреть на них было так же тяжело, как на угрюмый камень стен и червивые окна.
   Отличны от остальных были, правда, первоклашки. Все та же черная и красная одежда, все те же учебники - но на их лицах не было еще мучительной озабоченности, которую я видела даже у второклассников. Первоклашки с испуганным любопытством оглядывались по сторонам и совершенно не говорили друг с другом - дети постарше постоянно шепотом переговаривались. И все они выглядели очень странно, я долго не могла понять, что в их внешности меня смущает. И поняла.
   Никто не улыбался.
   Первоклассники ходили не одни, с проводницей - юной девушкой, возможно, старше меня - скорее всего, потому что иначе она училась бы в нашем классе - хотя выражение ее лица было схоже с учениками, правда, не первого класса, который она вела, а всех остальных - то же усталое погружение в свои сокровенные мысли. На ней было пронзительного, дразнящего красного цвета глухое платье, она все время ерошила рукой свои остриженные "под мальчика" волосы, и после этого всегда говорила тихо: "Дети, нам на другой этаж", "Дети, не портьте тетради".
   Мой класс был в столовой. Я поднялась на минус первый уровень и вошла в большой зал, где стояли одиннадцать небольших вытянутых столов под багровыми, почти черными скатертями. Я бегло осмотрела помещение. Десять столов были предназначены для классов, за одиннадцатым сидели Андрей Данилович, Даяна, Александр Елисеевич, очень полный пожилой господин, сидевший с краю, что позволило мне несколько секунд рассматривать его пояс - он был почти со всех сторон увешан ножами разнообразной формы и диковинными кинжалами - и еще несколько учителей. Была в этой столовой одна деталь, которая привлекла мое внимание больше, чем что-либо другое - между столов постоянно носились карлики, никак не выше метра ростом, с угольно-черной кожей и, как мне показалось сначала - без глаз. Глаза у них, конечно, были, иначе вряд ли коротышки сумели бы так ловко скользить между столов - координация их была просто уникальна - но глаза настолько маленькие и темные, что даже с самого малого
   расстояния их не было заметно.
   Я быстро отыскала глазами наш стол. Все ребята сидели за ним и ели. Я посмотрела на каждого из них, чтобы запомнить их в лицо. Кристина; невозмутимая Зинка; измотанный Тимур с покрасневшими глазами; Наташа, все еще очень белая; Петя Кориков; крепкий чернявый мальчик Ираклий; Люда с лошадиным лицом; Миша, все время смотрящий в пол, как будто там лежит что-то, неизменно его привлекающее; Гена, высокий парень с серебряными волосами.
   - Кто эти, черномазенькие? - спросила я, сама не понимая, у кого именно. Ответила мне, конечно же, Зина:
   - Мясники, - сказала она, - Видишь, мы мясо едим? А готовят, носят, и, главное, достают это мясо они. Мы иногда на уроках насилия ходим с Даяной на бойню, где они быков забивают или, там, индюшку режут, иногда - кроликов. Нам всегда мясо дают, а вот овощи - редко. Иначе мясникам работы не будет. Сегодня, кстати, вкусное мясо. Садись, ешь.
   Я села и попробовала. Мясо было не прожаренным, это чувствовалось явно.
   - Вкусно, - сказала я, - Только прожарено не до конца.
   - Хе, а ты чего хотела! - засмеялся Гена, - Они мясники, а не повара!
   Остальные хихикали. Не зло, а скорей снисходительно, но мне очень сейчас хотелось их поддержки - но я чувствовала, что опрометчиво поступаю, надеясь на нее.
  
   Глава шестая. Насилие.
  
   В дальнейшем из всех предметов я отдавала предпочтение именно насилию - наиболее понятный из всех преподаваемых в этой школе предметов, насилие являлось базовой наукой, которая выявляла многие закономерности, которые позволяли объяснять многие явления других дисциплин, будь то АПСР, сквернословие, совращение, пыточный курс или что-либо еще. Многое из того, что не объяснялось на этих уроках, и незнание мешало усвоить материал, становилось ясно на уроках насилия. Я всегда получала по насилию только пятерки, и меня не пришлось тянуть, как обещала мне Зина - потому что способность ориентироваться на этих занятиях давала мне возможность самостоятельно выводить многие истины других дисциплин до того, как нам их объясняли на уроках, например, совращения.
   Когда я в конце большой перемены спускалась на нижний этаж в кабинет Даяны Сергеевны, я понятия не имела о том, что однажды все повернется таким образом. Я волновалась, все время пыталась поддержать разговор с кем-то из ребят, что было весьма проблематично - учитывая, что и по коридору, и по лестнице все передвигались по одному, один за другим. В основном я говорила с Зиной - меня не особо тянуло к ней, слишком пугала меня ее проницательность, она же в свою очередь совсем не рвалась со мной общаться, но так уж вышло, что именно она заговорила со мной первой в этой школе, и я была благодарна ей за то малейшее участие, что она проявила ко мне.
   - Снова здравствуйте, - ласковым голосом поприветствовала нас Даяна, -
   Урок насилия, как вы знаете, включает в себя многие нюансы других изучаемых вами наук. Сегодня мы освежим в памяти именно этот принцип науки насилия. Берите тетради, записывайте. Владение насилием - основа познания темных наук... Как вам, опять же, известно, темные науки - все те, что изучаются в нашей с вами академии... Итак, начнем. Насилие лежит в основе всех темных наук. Природа насилия есть ничто иное как действие, совершаемое одним лицом над другим, при совершении этого действие только совершающая акт сторона является инициатором. Вспомним начальную школу - примеры форм насилия? Кристина!
   - Избиение.
   - Совершенно верно. Избиение, в зависимости от ситуации - изучаемое
   нами искусство пытки. Относятся оба эти термина к одной форме насилия. Охарактеризуй, Кристина.
   - Если речь идет не о школьной практике, то пытка или избиение относятся к насилию, то есть один применяет пытки или бьет другого, чего, естественно, этот другой никак не желает.
   - Верно. Еще?
   - Сексуальное насилие.
   - Абсолютно точно. Почему, Гена, действие, совершаемое Александром Елисеевичем по отношению к Милане на предыдущем уроке, нельзя назвать сексуальным насилием?
   - Потому что секса не было! - сострил Петя.
   - Неверно, Кориков. Потому что действие совершалось с согласия обеих сторон. Насилием было бы, если бы одна сторона не желала этого. Еще примеры форм насилия?
   - Моральное?.. - предложила я. Даяна Сергеевна повернулась ко мне и вонзилась в меня глазами.
   - Совершенно верно, Милана. За такой пример мне не жаль пятерки. Характеристика?
   - Это самая жесткая и самая болезненная из его форм, - сказала я, - Она может проявляться... в шантаже, в оскорблении, в любых манипуляциях чувством собственного достоинства у одной из сторон. Я знала, что ответила верно, и видела, что мой ответ понравился Даяне.
   - Именно так. Что же, я вижу, хоть материал начальной школы вы знаете на зубок. Теперь приступим к свежему материалу. Все, надеюсь, помнят, девятый класс? Или мне стоит устроить проверочную работу?
   - Не надо, Даяна Сергеевна! Пожалуйста...
   - Что же, я не буду назначать проверочной работы, но в таком случае, мы сразу перейдем к новой теме, которая будет напрямую связана с
   программой прошлого года, которую вам так не хочется повторять. И по этой
   теме будет контрольная на следующем уроке, который у вас уже в среду.
   Мольбы и стоны класса она как будто не слышала.
   - Итак, времени у нас немного, так что записывайте конспект уже на новую тему...
   Дверь в класс открылась, и мы увидели Александра Елисеевича. Только сейчас, пока он смотрел в сторону Даяны, я более-менее его разглядела. Одет он был в простенькие джинсы и джемпер, высокий, ладный. Лицо эдакой румыно-
   болгарской масти - затемненное, как бы затушеванное лицо с влажными крупными глазами. Но в его лице не было совершенно ничего потустороннего - однако все менялось, едва он улыбался. Я еще никогда не видела, чтобы улыбка так кого-то меняла. Впрочем, был еще Андрей Данилович.
   - Что случилось? - спросила Даяна. "Совратитель" усмехнулся - как мне показалось, довольно надменно.
   - А... Да, так, ничего, я думал, твои вши уже разбежались, - он вышел. Конечно же, все вылупились на Даяну. Она молчала.
   - У вас вши, Даяна Сергеевна? - спросил Петя Кориков. Кто-то из
   девочек позволил себе хихикнуть.
   - Сандро имел ввиду вас, - ответила она и открыла здоровенную тяжелую книгу, откуда диктовала нам конспекты. - Продолжаем урок.
   Никто не знал, о чем она думала в этот момент.
  
   Глава седьмая. После занятий.
  
   После урока насилия, последнего в этот день, мы, все десять, пошли на минус второй уровень, в то самое помещение, которое можно было увидеть с лестничной площадки через арку-портал. Здесь было десять пронумерованных дверей - конечно, мы пошли в дверь под номером десять.
   Спальные места девочек и мальчиков отделялись небольшой перегородкой, двери по обе стороны от кроватей спартанского типа вели в уборные. Ребята стали усаживаться на свои кровати, класть учебники в прикроватные тумбочки. По виду моих одноклассников было видно, насколько привычно им это место. На меня никто не обращал внимания, пока все не уселись на свои места, и лишь когда все уже сидели на койках с ногами, Миша поднял глаза на меня, стоящую напротив перегородки и растерянно прижимающую к груди стопку тетрадей, и сказал:
   - Чего стоишь? Вон, койка у перегородки с той стороны твоя.
   Я благодарно улыбнулась ему, кивнула и закинула вещи за перегородку.
   - А раньше здесь кто спал?
   - Да, девочка одна, - Миша улегся на кровать и спрятался за массивным
   учебником по сквернословию. Из-за перегородки вылезла Наташа, села возле него на кровать и тоже уткнулась в его учебник.
   - А теперь где она? - спросила я. Ответом мне была ухмылка Гены и слова Наташи из-за обложки книги:
   - Никто не знает.
   Я села на положенное мне место и посмотрела на Зину. Она
   раскладывала в пластиковом лотке свое нижнее белье, но ни это интимное
   занятие, ни ее уютные растрепанные кудри, ни жесты ее давно привыкших ко
   всем окружающим ее предметам рук не давали комнате одомашненного, обжитого вида. Я села на постель и едва заметно поежилась.
   - Я бы на твоем месте учила совращение, - сказала Зина, расправляя трусики. - Скоро ужин, после него можешь пойти к Александру Елисеевичу. Как там его назвала Даяна?
   - Сандро, - ответила я.
   - Ну да, так ему больше идет. И покороче будет, чем Александр Елисеевич.
   Я достала учебник по совращению и стала учить параграф. Ничего сложного, отметила я про себя, все то же, что проходили на уроке. До ужина успею все выучить. Стоит записать конспект, чтобы было удобнее читать и не
   придется запоминать лишней информации...
   Я не знаю, как объяснить мое необычайное рвение к учебе в этой школе. Возможно, все дело было в инстинктивном желании привыкнуть - желание, как будто вызванное особым, непобедимым, неуклонно и плавно опускавшимся на меня, словно непроницаемо-черный шелковый платок, чувстве, что больше мне попросту некуда деваться. "Привыкнешь" - холодно говорили мне каменные стены. "Привыкнешь" - подземные жители, смотревшие на нас и позволявшие смотреть нам на себя через стекла, такие же как мы, точащие подземелья. Однажды, проходя мимо них по лестнице, я остановилась, прикоснулась рукой к стеклу. Стекло шло вразрез с каналами, по которым полз крот, разгребая землю огромными совками лап...За моей спиной остановились остальные, тоже смотрели на копошащийся мир, закопавшийся в черную землю. Мы смотрели в зеркало...
   Но все это случилось позже. Пока же я еще не понимала, что эти бесполезные окна были явным намеком на всю нашу жизнь, а просто копошилась в этой земле, стараясь зарыться в нее - глубже, еще глубже, в нее можно уходить бесконечно - вернее, дойти до конца просто не хватит собственной физической способности - уходить и уходить, и в голову не
   приходит мысли о том, чтобы попытаться выбраться...
  
   Мы пошли на ужин без пяти семь. Мясники принесли все то же не прожаренное мясо, к нему - какие-то пряные травки, на десерт - киви. Странный ужин, дома я никогда так не ела. А как было дома?
   Я выронила из рук вилку и уставилась в пустоту.
   - Что с тобой? Эй, Милана! - позвала меня Наташа.
   Я не помнила свой дом. Я совершенно ничего не помнила...нет, помнила -мутные очертания, силуэты, контуры, голоса, запахи - но все эти смутные воспоминания понемногу растворялись в пряном, агрессивном воздухе академии...
   Возвращались с ужина мы тоже вместе.
   - Почему мы всегда ходим вместе? - спросила я.
   - Потому что иначе нам будет одиноко, - сказала Кристина, и больше
   никто и ничего мне явно не собирался говорить. Петя оторвался от группы на минус втором уровне, когда все пошли в корпус, он побежал вниз по лестнице.
   - Эй, Петь, ты куда? - крикнула ему Кристина, свешиваясь с перил.
   - В библиотеку, мне помнишь, Сандро советовал!
   И мы вдевятером вошли в наши спальни.
  
   Прошло около пятнадцати минут, хотя мне казалось, что целая вечность непреклонного молчания пронеслась передо мной. Ребята убрали перегородку - "Нам нечего стесняться", сказали они.
   Миша и Наташа читали по одному учебнику. Молчунья Люда дремала.
   Петя изучал "Кама сутру".
   - Как ты можешь это читать? Скучно же... - сказала Зина.
   - Да не то чтобы очень скучно... - ответил Петя, - Иногда ничего, даже интересно. Просто я смотрю, этот Сандро - крепкий мужик, кто учиться не будет - спустит семь шкур или просто глаза на задницу натянет. Не сам - так Даяну попросит...
   Зина пожала плечами и стала зашивать протертый красный носок.
   Тимур лежал на своей кровати. Его рубашка была расстегнута, и через нее было видно его изувеченный живот.
   - Больно? - спросила я. Тимур посмотрел на меня, ничего не ответив. - Может, я помогу чем?
   Не успела я это сказать, как в комнату вошел Андрей Данилович. Мы поднялись со своих мест - даже Тимур, которому каждое движение давалось немалыми усилиями.
   - Вы уже поужинали? Ребята, восемь часов, кто-нибудь идет на дополнительные по совращению?
   - Я, - ответила я.
   - Корецкая? Замечательно. Пойдемте со мной.
   Тимур глянул на меня с сожалением и тоской.
   Готова была поклясться, что все это было подстроено.
  
   Когда я вошла в кабинет по совращению, Сандро проверял тетради.
   - Милана? Я пока занят. Знаешь тему?
   - Да.
   - Займи себя пока чем-нибудь.
   Я стала разглядывать полки шкафов, стоявших у дальней стены класса. В основном здесь были видеокассеты и книги. Судя по названиям, кассеты были с порнографией. Книги также были подобного содержания.
   - Вы все это смотрели и читали? - спросила я.
   - Корецкая, не отвлекайте меня, пожалуйста, - резко ответил он. Я промолчала. Я заметила, что когда он раздражается, то обращается к ученикам на "вы". Это его "вы" действительно сильно смущало и даже чуть-чуть пугало нас. А раздражать его было занятием глупым - всем своим видом Сандро говорил: "Не зли меня".
   На другой полке лежали какие-то свертки и фаллоимитаторы. На меня напал приступ смеха - чуть было не спросила: "Вы всем этим пользовались"?
   - Что смешного, Милана? Вы что, ни разу этим не пользовались? - спросил Сандро, даже не поднимая на меня глаз.
   - Нет, - ответила я, мучительно стараясь сдерживать смех.
   - Тогда возьмите себе один и попробуйте.
   - Но...
   - Никаких "но". Считайте это домашним заданием. Расскажите тему.
   И я рассказала ему все так, что буквально отскакивало от зубов.
   Сандро пристально уставился на меня - прямо как на уроке перед поцелуем.
   - Неплохо, неплохо. Пожалуй, на пять. Можешь идти.
   Саму меня шокировало то обстоятельство, что я в первый день учебы
   получила две пятерки в такой "спецшколе". Но эти пятерки совершенно не радовали - то ли из-за сознания того, что я не приду после школы домой и не расскажу домашним о своих успехах, то ли из-за уже сложившегося представления о том, во что можно превратиться, учась здесь...
   А действительно, во что? Что-то среднее между проницательной Зиной, загадочной Даяной Сергеевной и циничным Сандро? "Любви нет"... Здесь - точно...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Часть вторая. Стажер Корецкая.
  
   Глава восьмая. Теория и практика.
  
   Так мы жили изо дня в день - как и первого сентября, за исключением того, что в будние дни у нас было побольше уроков.
   Я справлялась с учебой на ура. Весь класс всегда смотрел на меня с недоумением, когда я выдавала теоретический материал как по писаному - не говоря уже о том, чтобы хоть кому-то приходилось меня тянуть. Бывало чаще, что меня просили помочь по какому-то предмету. И недели через две я уже не видела ничего сверхъестественного в том, что разучиваю "почерк" Джека Потрошителя и спрашиваю у Миши на память четырехэтажные изречения по сквернословию.
   После двух уроков сквернословия, которые вел тот самый толстый дядька с ножами, которого я видела в первый день учебы в столовой, я поняла, почему вне уроков мои одноклассники неестественно вежливы со мной и друг с другом - мат так надоедал им на уроках, что, приходя в спальню, они мечтали только о том, чтобы не слышать никакого мата и уж тем более - не материться самим. Федор Павлович, наш необъятный преподаватель сквернословия, на уроках буквально говорил матом - хотя, безусловно, ругался очень много. Конечно же, на нас. Поносил нас так, что ехала крыша. От этих уроков мы очень уставали.
   Я была единственной, кому не составляло особого труда выявлять происхождение любого четырехэтажного мата - я сходу выявляла все предыдущие "ступени развития" любого изречения, какое только не задавал Федор Павлович, при этом самой себе не могла объяснить свои феноменальные способности к темным наукам. Я училась превосходно.
   Федора Павловича называли "Меченосцем" из-за его многочисленных ножей на поясе.
   - Зачем ему ножи? - спрашивала я у Зины. У нее всегда были ответы на
   все вопросы.
   - Неизвестно никому, кроме него самого, - сказала Зина, - Но вообще он
   любит пригрозить ножом за несделанное домашнее задание. Думаешь, кому-то нравится его словечки зубрить? Все учат, потому что боятся.
   - А что он сделает-то своим ножом?
   - Ну... Например, может обрить ножом наголо, так, что ран останется как волос. Людке в прошлом году выбрил брови - так у нее на лице так шрамы и остались. Он вообще это дело любит. Если кто-то что-то не так сделает - он свяжет и по одному волосу выдергивать станет со всех частей тела по сотне. Наташе сквернословие плохо дается - вот он около четырех месяцев назад взял и заперся с ней в камере Даяны Сергеевны, целый день издевался. Она после этого на его уроках просто блистала. А сейчас снова язык отваливается - не могу, говорит, и все. Только здесь кого это волнует.
  
   Однако успех в теоретических вопросах для меня не означал успеха на практических уроках. В первую неделю мне везло - не доводилось практиковать у Даяны, однако задание, которое мне дал Сандро, я долгое время боялась выполнять - не знала, как, а когда попробовала, было больно и страшно. Я видела, что Наташа, которая откуда-то узнала об этом, собирается помочь мне вытереть кровь с пола в уборной, но именно в этот момент пришел Меченосец и сказал, что всем получившим двойки за проверочную работу нужно идти в его кабинет, и что у них не будет другого шанса исправить свою оценку. В результате почти все ушли, и я мыла пол одна. Когда я вышла, никто не сказал мне ни слова, не было потоков молчаливого презрения - нет, скорей, сочувствия.
   - Ну-ка, покажи мне эту штуку, - сказал Миша. Я показала. Миша повертел в руках приспособление, протянул мне. Единственным комментарием было процеженное сквозь зубы: - Садист.
   Практиковать у Даяны, как я уже говорила, мне первое время не доводилось, и я старалась не думать о том, что не бывает случаев, когда одного из учеников никогда не "вызывают к доске". Но не могу сказать, что когда этот случай настал, я была готова...
   - Итак, кто сегодня? Кристина и Милана, давайте вы. Милана ведущая.
   Я не знала, что страшнее - быть "ведущей" и пытать Кристину или самой раздеваться и лезть на столешницу. Кристина смотрела на меня, и ее взгляд явно говорил мне: "все под контролем". Но я не понимала, как такое может быть. Кристина села на скамейку. Даяна протянула мне какую-то деревянную колодку. Кажется, я догадалась, что это...
   - Испанский сапог, - сказал кто-то из ребят - все они седели на скамейке в ряд, а напротив них, на другой скамье - Кристина. Это был именно он. Я не больше минуты вертела предмет в руках. Довольно тяжелый. Форма не слишком напоминала сапог - обычная деревяшка, которую можно разделить на две половины, расстегнув железные застежки. Несколько веков назад такой чурбак мог заставить людей признать любую, не всегда существующую вину.
   Отказаться от веры...
  
   Позже, стоя перед зеркальным стеклом, в котором копошились подземные жители, я поняла, что то, что с нами делали, ничто иное как отказ от
   веры. "Любви нет" - так они нам говорили.
  
   - Ты разобралась с механизмом, Милана? - спросила Даяна.
   - Да, - ответила я. "Это так больно...".
   - Что-что?
   - Ничего, Даяна Сергеевна.
   Я села на колени и "обула" Кристину. Она была совершенно спокойна. Я надавила на небольшой рычаг, приводивший в действие незамысловатый механизм варварской средневековой машины, и сделала это, впитывая в себя все то спокойствие, которое Кристина отчаянно старалась мне передать.
   Она зажмурилась, крепко сжала губы, кулаки - я видела, как напряглись все ее мышцы, проступая под кожей; как посинели ее тугие напряженные вены. А затем...
   Я отскочила от нее, потому что "сапог" буквально выстрелил в меня
   железной пряжкой - обе половины отлетели друг от друга и остались лежать в противоположных углах. Пряжки валялись у Кристининых ног - правая чуть подранивала от напряжения.
   - Сейчас Кристина продемонстрировала нам очень наглядно, что пытке можно противостоять, - сказала Даяна. Все-таки магнитное поле у нее зашкаливает, подумала я в который раз.
   - А как это делать? - спросил Тимур.
   - Ходить на дополнительные занятия, - ответила Даяна, - По субботам в семь часов.
   - У нас загружены субботы, Даяна Сергеевна! - возмутился кто-то.
   - Если Кристина нашла время, то и вы найдете.
   - Несправедливо, - сказала я. Или подумала.
   - Справедливость что, бывает? - спросила Зина. Я ничего не ответила. Я сомневалась.
  
   - Кристина, а ты когда успела на дополнительные?
   - Я не должна вам говорить, - сказала Кристина. Все смотрели на нее, и - было ясно видно - с сожалением. Я одна, кажется, не понимала, что происходит, в недоумении глядела на Кристину, которая сидела на своей кровати, вытянув вперед голые ноги, задрав подол черного платья выше колена и сосредоточенно разглядывая чуть покрасневшую правую ногу.
   - Почему? - спросила я. - Почему нельзя сказать нам?
   - Потому что здесь нельзя помогать, - сказал Гена тоном бывалого солдата, учившего уму-разуму молодую "пешку". Собственно, так оно и было.
   - Если она скажет, она даст нам совет - значит, поможет, - добавила Зина с точно таким же оттенком в голосе.
   - Да ты ребенок совсем, стажер Корецкая, - снисходительно ухмыльнулся Гена, - Новенькие у нас были, хоть, правда, редко... Но чтобы так, как ты, учились, и такие наивные...
   Я виновато улыбнулась, но вряд ли это было похоже на улыбку. Улыбки
   здесь так или иначе чем-то заменялись - царственной Гениной ухмылочкой, показными скульптурными "улыбками" Зины, такими вот моими виноватыми гримасками, как у пришибленной мартышки. Даже чудная улыбка Даяны была слишком далека от реальной, наземной - нет, ее лицо было намагниченным на центр земли и мироздания, с поволокой угольно-черной таинственности и блеском сталактитов в темных глазах, налитых полумраком. Здесь улыбались только учителя - особенно Даяна.
   Иногда мне казалось, что именно Даяна создавала среди всех нас и их - учителей - магнитное поле. Все, что происходило в академии, неизменно хоть самым краем касалось ее. Я это чувствовала - просто знала, что нас не всегда оповещают.
   - Она не такая, как остальные учителя, да? - спросила я у Зины. - Ты сказала, что она не вампир. Но ведь и не человек, да?
   - Как тебе сказать, Мила... - задумчиво проговорила Зина. - Она - образованный человек.
   - В смысле... темных наук?
   - Вот-вот. Ты ведь имела ввиду эту ее уникальную проницательность?
   - У нее это на грани ясновидения...
   - Да так оно и есть, я бы сказала. Она очень ясно видит все, что происходит вокруг нее. Можно сказать, что в совершенно другой... гамме, что ли? - нежели остальные.
   Я хотела задать еще один вопрос, но передумала. В теории я уже знала, как жить в академии.
   На практике все было куда сложнее.
  
   Глава девятая. Надпись на доске (Осенняя ночь).
  
   Прошло двадцать дней с тех пор, как я поступила в академию. Первого сентября я в последний раз видела небо - оно было легким, пастельным, изредка проплывавшие по нему облака казались серыми на фоне белых стен высокого, мощного, и при этом элегантного здания. Над высокой портальной дверью сверкал на солнце огромный римский циферблат; нарядные липы стройными рядами уютных аллей протянулись вдоль площади напротив академии. Вся площадь была растворена в толпах людей: учеников, педагогов, неизвестных мне гостей - богато одетых, улыбчивых; их зрелые лица, красотой своей напоминавшие задорно-желтые листья лип, изредка встречающиеся в густых и могучих изумрудных кронах - их еще не коснулась осень своей гибкой, прохладной рукой... Я помнила, как веселили меня эти нахальные желтые листья. Я тайно радовалась им, тайно обожала это нежное небо, как будто знала, что попадаю в заточение...
   Я не видела осенних ночей целую вечность. Помнила лишь их очертания, ностальгическим дымком кравшиеся в мои воспоминания. Помнила так же, как и всю свою жизнь до переломного дня первого осеннего месяца. Первого дня в академии - моей новой жизни. Жизни с горьким привкусом смерти, постоянно преследовавшим меня в узких коридорах школьного подземелья...И через двадцать дней я уже знала твердо свою заветную мечту - знала, что попросила бы, если бы однажды в нашу спартанскую спальню пришел добрый дух. Я расплакалась бы, как ребенок, и попросила у него надежду на то, что однажды увижу дневной свет.
   Но добрых духов теперь можно было ощущать возле себя так же часто,
   как и видеть луну, деревья и солнце - никогда. Я еще не успела соскучиться по осенней ночи, как не успела ее забыть, но знала - не увижу ее еще очень долго. Увижу ли... Любви нет. Нет. Нет...
   Я слишком часто видела эти слова в темных глазах Сандро, слишком часто слышала их от учителей. Никто здесь тебя не любит... - шептал голос, поселившийся в моем сердце - шепчущий, пряный голос с тонким присвистом. Конечно, не любит, - нейтрально, умиротворенно отвечал ему другой голос, где-то в мутных закоулках моей души. - Любви же нет. Ты забыла?
   Я не забывала. Мое сердце ни на секунду не забывало этих слов.
   Я задавала Сандро много вопросов. Приходила к нему на дополнительные занятия, выуживала доказательства, отказывалась признавать про себя, что он прав. Что все они правы... Надеялась застать его врасплох - но каждый раз он играючи выстраивал такие лепные каскадные фонтаны веских, как мрамор, изречений, что я лишь больше мучилась - не могла признать его правду, но уже не доверяла своим прежним взглядам. Именно эта борьба сделала меня своей в академии. Теперь я понимала всех, кто был со мной рядом - они тоже боролись. И тоже не понимали, что происходит внутри них, и какой процент их сущности доверяет тяжеловесной и одновременно простой, совершенно недвусмысленной теории Сандро, а какая - призракам давно потерянной надежды: "Александр Елисеевич, но... Почему нет любви?..".
   И каждый мой дополнительный урок кончался одним и тем же: Сандро переводил стрелки, в наглую начинал требовать с меня рассказать базовое домашнее задание. "Техника анального секса".
   - Это предусмотрено природой?
   - Нет...
   - Это безопасно для здоровья?
   - Нет.
   - Это секс?
   - Ну, смотря с какой точки зрения...
   - Ни-ка-кой долбаной точки зрения! - Сандро мотал головой и неутомимо продолжал: - Акт есть? Есть. Оргазм есть? Есть. Все! Вот тебе и секс! Как там ты говоришь... "Проявление любви"?.. Да ты скажи спасибо, что я, делая исключение твоей редкой любознательности, поясняю тебе материал, а не ставлю сразу единицу. Итак... Это неестественно, небезопасно, но это секс. И это есть?
   - Да...
   - И какая тогда любовь? Ее нет. Секс реален, и не может являться проявлением несуществующего чувства. Теперь сделай вывод к нашему сегодняшнему материалу.
   И я сама, будучи в сознании и в трезвом уме, выводила ему с ювелирной точностью формулу нелюбви, которую он клал в основу всей науки совращения, преподавая ее.
   ...Любви не было, как не было дневного света - за какое-то время, проведенное без этих двух, как я думала, аксиом мироздания, от них так отвыкаешь, что они кажутся тебе чем-то далеким и тебя не касающимся, а если и касающимся - то не напрямую, как предки в троюродном родстве; когда же
   это сомнение становится тверже, то перестаешь удивляться, перестаешь
   плакать, потом перестаешь и бороться за то, чтобы однажды эти "аксиомы" еще открылись твоему взгляду. Их для тебя больше нет.
  
   Я вошла в класс по совращению. Было пусто, доска вся полностью исписана - видимо, Сандро приготовил класс к контрольной работе у какого-то класса. Самого его еще не было; я села за парту, поразглядывала фаллосы на полках, потом перевела взгляд на доску. Замысловатым, но просто фатально-понятным почерком Сандро на доске было выведено:
  
   "Ты скучаешь по осенней ночи... Нет ничего в мире, что так же сладко пахнет опасностью, как ее мистическое темно-синее небо. Скоро ночь, и всю эту ночь ты проведешь, бессильно оплакивая ее, но не сможешь насладиться чарами ее тишины... Ты вспоминаешь ее ежесекундно, каждый твой нерв мечтает почувствовать ее взгляд, увидеть снова облаченные в золотую парчу гордые деревья, небрежно роняющие свои одежды на землю. А далеко, глубоко под этой землей - ты, и не можешь видеть разницы между днями и ночами, между летом и осенью..."...
  
   Я упала на парту, уткнув лицо в ладони, и заплакала. Так горько, так мучительно, как не плакала ни разу в жизни. Смех Сандро черным бархатом стелился по классу - то ли в моем изрезанном его ядовитыми речами воображении, то ли в реальности - неведомой, жестокой, той реальности подземных каналов, что темным куполом сомкнулась над моей головой в эти секунды...
  
   Глава десятая. Высшие умы академии.
  
   Список наших предметов был не просто уникален - он походил на заповеди Моисея или клятву древних египтян, описанную в Книге Мертвых,1 без слова "не". Помимо АПСР - аббревиатуры, даже в расшифрованном виде не сказавшей бы абсолютно ничего дельного тому, кто увидел бы ее - а так же сквернословия, насилия вместе в пыточным курсом и совращения в нашем расписании значились такие предметы, как техника лжи, анализ греха, религиозный практикум и еще много различных предметов, о содержании которых просто невозможно рассказывать полностью и вкратце. Так, религиозный практикум, несмотря на безобидное название, по сути своей являлся если не богохульством в чистой форме, то его тандемом с атеизмом, уходившим в совершенный нигилизм.
   Религиозный практикум вел чернявый мужчина с живописной кучерявой гривой, холеными усами и экзотичным именем - Юлий Андреевич. Его меланхолический темперамент был так похож на поповское смирение, что его речи, отвергающие всякую значимость веры, слышались нам вдвое более немыслимыми и резали слух болезненнее, чем ножи Меченосца - многострадальные спины двоечников.
   Техника лжи - этот предмет вполне четко характеризуется названием.
   Ложь, скрупулезно расчлененная преподавательницей Марией Кирилловной по прозвищу Готти. Ее так называли как ученики, так и другие преподаватели.
   Готти не была юной девушкой и не выглядела очень моложавой, фактурной дамой. Это была юркая тридцатилетняя тетушка, сложенная как двенадцатилетка, всегда таскавшая на шее навороченный кулон, размером никак не меньше ее детской ладошки. Видимо, именно этот готический кулон - своеобразный синтез перевернутого кельтского креста, сердца и каких-то диковинных завитушек, помещенный на посеребренную металлическую бляшку - и дал ей ее прозвище, как бы шутившее своим кокетливым лаконизмом над этим пафосным, громадным кулоном. Мы всегда удивлялись, как хрупкий позвоночник тоненькой Готти выдерживает этот массивный груз.
   На свете не было и не будет того, кто умел бы лгать лучше, чем Готти, поэтому на ее уроках мы и без наказаний и пыточных практик были просто шелковыми - мы знали, что ее нельзя обмануть, при ней нельзя схалтурить. Знали, что она все узнает - хоть неизвестно, покажет ли - и непременно отомстит так, что мы даже не подумаем заподозрить ее в своих проблемах. Ложь ее была действительно технична - к тому же, Готти была гениальной актрисой, и своими артистичными выходками могла запудрить мозги кому угодно - даже Андрею Даниловичу.
   Я сразу заметила, что Андрей Данилович столь же необычен, сколь и каждый учитель академии - но, безусловно, не только своим происхождением. Сразу стало ясно, что именно он заведует здесь всеми делами. В его взгляде было сдержанное, но совершенно неоспоримое лидерство - не менее пугающее, чем его предмет и даже чем знание об уникальности его расы.
   Я никогда не видела его пьющим кровь - Сандро, кстати, тоже - и уже не слишком-то верила, что они вампиры.
   - Скажите, Александр Елисеевич, вы - правда вампир? - спросила я как-то на дополнительных занятиях.
   - Тебе доказать? - спросил он, и я больше не задавала ему этот вопрос. И уж точно не сомневалась.
   В скором времени после начала учебного года Готти ввела курс под названием "Обман высших" - тот самый, о котором мне сказала Зина первого сентября. Готти учила нас обманывать учителей.
   Этот курс был наиболее коварным из всех наших предметов - он был невероятно сложен, но Готти заставляла нас регулярно лгать другим педагогам и даже самой себе. Ни у кого этого не получалось. Она ставила единицы за практическую работу тем, кто отказывался дурить высшие умы академии, а выполняя это задание, мы неизменно получали двойку за то, что наш обман разоблачали, и хороший нагоняй от недообманутого учителя. Наказание заключалось, конечно же, не в замечании в дневнике и не в посиделках в классе после уроков. Догадайтесь, как наказывали Даяна и Меченосец?..
   Именно своими излюбленными способами. Андрей Данилович так же направлял провинившихся к ним. Сандро, правда, относился к этому попроще - мы были уверены, что, отправляя нас к Даяне, он договаривается с ней о "щадящем режиме" - после попыток обмануть его нам всегда меньше всего доставалось.
   Режим Готти был, пожалуй, наиболее деспотичен, чем все остальные. Даже Зеленуха не шел ни в какое сравнение с ее коварством.
   С Зеленухой я познакомилась на второй неделе учебы.
   - Кто он? Что вообще из себя представляет? - допрашивала я ребят. Мне отвечали очень кратко - сказать им было мне попросту нечего. Про Зеленуху вообще мало что было известно. Он всегда ходил в балахонообразном костюме темно-зеленого цвета, из-за которого и получил свое странноватое прозвище, и этот балахон надежно спрятал его от посторонних глаз. Все, что мы знали о Зеленухе - его уникальная склонность к уединению.
   Под темным плащом не было видно толком даже его сложение, глаза у него были настолько непроницаемо-черными, что даже Готти вряд ли когда-либо пыталась его обставить. Кабинет Зеленухи находился где-то на верхнем этаже над землей, в чудесном измерении белого мрамора и зеленого бархата. Тем не менее, среди учеников находились те, кто бывал там. Один второклассник как-то рассказал мне, как его за какую-то провинность отвели в кабинет Зеленухи. Ничего серьезного никто ему не сделал - но мальчик навсегда запомнил этот кабинет. Он находился на самом верхнем этаже - считай, на чердаке - и он сбил в кровь ноги, пока доковылял туда из учительской на минус четвертом уровне.
   - У него треугольный кабинет, с одним единственным крохотным окошком, - сказал мальчик, - Пока он читал мне нотацию, я посмотрел туда краем глаза и увидел зеленый луг, а за ним - горы, покрытые темным лесом, синюю реку, бегущую через поле... Кусочек неба - крошечный голубой лоскут. Никогда не забуду...
   Видимо, это окно и стало наказанием за проступок для того мальчишки. Каждый студент страстно мечтал увидеть клочок неба - но не так, это слишком уж мучительно...Про Зеленуху было известно всем одно - он умел издеваться куда более тонкими способами, чем Меченосец.
  
   Глава одиннадцатая. Сандро и Даяна.
  
   Время - не лекарь, а учитель. Оно учит привыкать - привыкать даже к таким вещам, которые начисто противоречат природе и все законы мироздания для них половая тряпка. И директором над всеми высшими умами академии было в действительности время - на него они опирались, когда внушали нам формулу нелюбви, технику лжи и алгоритм убийства. Со временем все привыкали и к пыткам, и к пяти часам беспрерывного мата за неделю, и к фалломитаторам, и к вечному мясу в столовой с подозрительного вида мясниками. Только к сырым подземельям нельзя было привыкнуть - как мы хоть немного неба...
   Иногда магистры любили устроить нам сюрприз - например, Даяне очень нравилось по давно заведенной традиции водить нас на бойню - это был сараеобразный флигель, в который приводили скот и там же его забивали. Впрочем, учителя и сами были полны сюрпризов...
  
   Однажды я шла по школьному коридору поздно вечером, когда там
   нельзя было встретить почти никого - ученики сидели в спальнях над уроками,
   академики засели в учительской или где-то наверху, и лишь изредка могла пробежать по лестнице скользким темным призраком Готти - Зеленуха вообще показывался на этаже редко, грузный Меченосец принципиально не любил ходить, остальные же в это время как правило проверяли тетради в своих кабинетах или выпивали в учительской.
   В каменных стенах иногда встречались ниши, совсем маленькие, меньше иного чулана, и, поскольку толку от них особого не было, они загораживались гобеленом с изображением какого-нибудь странного зловещего существа на темном фоне.
   Я шла медленно, хотя мне было не по себе в этих коридорах - просто старалась привыкнуть. Шла, пока какая-то возня за гобеленом с изображением вервольфа не заставила меня остановиться и прислушаться.
   Характер этой возни было определить невозможно. Просто какие-то резкие шорохи. Но любопытство не пускало продолжить свои мирный путь по коридору. И я отдернула гобелен.
   Сандро и Даяна.
   Их полураздетые тела дергались в грубом, диком ритме; язык Даяны бродил по его шее, а его руки шарили по ее телу, словно насекомые, сжимали ее грудь и талию, как ее любимые пыточные приборы - так сильно, что казалось, из ее пор вот-вот начнет сочиться дрянная, липкая кровь, и склеит их кожу намертво. Они были похожи на животных... Таких бессознательно-похотливых, жадных животных, что меня затошнило, это зрелище было способно вызвать тошноту...
   Сандро отлип от Даяны и посмотрел на меня режущими глазами. Мне было так тошно и больно, что язык не повернулся что-то сказать, мучительный крик застрял в груди, мышцы одеревенели - если бы не острый взгляд Сандро, всаженный в меня до предела, не дававший мне сорваться с места, я бы убежала прочь отсюда - но я стояла, чувствуя, что, сделав хоть шаг, я умру от ужаса. Сандро обнажил гордые белые клыки.
   И я дернулась, как в судороге, сорвав с карниза гобелен, и помчалась прочь по коридору.
  
   Глава двенадцатая. Прислушиваясь.
  
   - Ты знала? - выдохнула я, ворвавшись в спальню, отдышалась, подняла глаза на Зину. Она смотрела на меня, и только спустя миг я поняла, что не говорила, что обращаюсь к ней. Она сама поняла. Никто не понимал, что происходит - все смотрели на меня в недоумении, одна Зина была спокойна, как не бывает спокоен даже рассвет в поле.
   - Что произошло, Зин? - спросил Гена.
   - Увидела Сандро с Даяной, - сказала Зина. Я не говорила ей...
   - Ты все знаешь, да?! - воскликнула я, - Все, все что я чувствую, все мои карты повернуты ко мне рубашкой, все их лица - перед тобой! Теперь я вижу... Теперь я вижу...
   - Ну вот, - улыбнулась Зина. - Теперь ты видишь. Разве это не замечательно?
   - Хватит думать о том, что я зелень! Я не об этом с тобой говорю...
   Я осеклась. Да, черт возьми, я понимала, о чем она думает. Хотя она не проронила ни слова вроде: "Э-эх, стажер Корецкая, зеленая ты еще, как весенние почки!". Теперь я видела.
   - Почему так происходит? - спросила я, незаметно для самой себя оседая на пол, не чувствуя своего тела, как будто час была в ледяной воде. Что со мной? Я стала...
   - Студентом Академии, - сказала Зина. - И происходит это только потому, что ты стала привыкать. Ты такая молодая рядом с нами... Действительно, еще зелена, как весенние почки. Понимаешь, наши сердца так состарены этим местом...
   - Я буду такой же? - спросила я.
   - Если успеешь... За год - вряд ли, конечно... - сказал Гена.
   - А что будет, когда мы... закончим школу? Через год... Что будет потом? Университет имени Джека Потрошителя? - я горько усмехнулась. - Что дальше?
   - Мы не знаем, стажер, - сказал Миша. - Честно, никто не знает. Можешь прислушаться - поймешь.
   Я прислушалась. Прислушалась к стуку их сердец, звуку, когда редкие слезы Наташи разбивались о пол, к тому, как пульсирует кровь в их жилах, к их мечтам... Мы все помнили свет и тьму, которые нам так хотелось видеть - я прислушалась к неясному подземному измерению светотени, не той, что на картинах, а к непонятной грязной смеси черного и белого - добро, зло, ненависть, любовь здесь были смешаны, опошлены - добро отвергалось, любовь выставлена на поругание, но ненависти не было как термина, потому что в противовес ему нельзя было поставить любовь - "любви нет" - а от зла отказались, чтобы не провозглашать себя им - соврать...
   Я прислушалась, услышала. Поняла - и в этом не было ничего сверхъестественного. Мы дышали одной мечтой.
   - Вы не знаете... - сказала я, кивая, впитывая в себя эту мысль. - Вы не знаете, что будет потом... Почему ты слышишь... видишь... знаешь лучше других?
   Зина помолчала.
   - Я не знаю. Наверное, все измеряется тем, как много в меня вложили академики. Нас же кормят этой сущностью, рано или поздно она забьется в нашем пульсе.
   - А Сандро и Даяна...
   - Я знаю, страшно.
   - А наверху любовь есть? - спросила я, и мои глаза обежали каждого из всех, кто был со мной. Гена ласково рассмеялся:
   - Эх, стажер... - и лег на постель. Я вздохнула и посмотрела на Тимура. Он лежал на койке слева от Гениной, водя пальцем по затягивающимся ранам на груди.
   - Я хотела бы...
   - Ты не поможешь, - ответил Тимур.
   - У нас есть надежда? - спросила я. Тогда я еще не понимала значимости этих слов.
   - У нас нет надежды, - сказал, сухо рассмеявшись, Миша, - У нас есть
   вера.
   - А чем разница? - спросила я. Почему небо голубое, откуда берутся дети... стажер Корецкая. Спустя время для меня не было более священного в мире, кроме как разница между надеждой и верой.
   - Надежда, Миланочка, умирает последней - но непременно умирает, да еще и после тебя, предварительно приводя тебя к гибели. На небо, как известно, надейся, а сам не плошай...Верь в небо. Ты же не надеешься на то, что оно есть. Они хотят, чтобы ты только надеялась на его существование, но ты должна верить. Год закончится, а что будет дальше... Ты ведь веришь, что мы здесь не зря?
   - Просто так ничего не бывает... - сказала я.
   - А если это ад? - с горьким скепсисом в фактурном голосе произнес Ираклий. Он говорил мало, и я была отчасти этому рада, потому что слыша его голос с болезненным привкусом, я всегда страстно желала разрыдаться от души, так, чтобы в моем стоне она выжалась наружу и не мешала больше моему существованию. - Если все это - бесконечная кара за грехи? Как в библии. Только вместо огня - вот...
   - За что мы в ад? Глупость, Ираклий, - сказала Люда, - Мы, может, и натворили глупостей за семнадцать лет своей жизни, но не тех, чтобы попасть сюда. Я кожей чувствую, здесь другое что-то. Здесь слишком много логики для ада.
   - Зеленуха - сатана? Я помру со смеху, - заявил Миша.
   - Ну, ты тоже не заливай, - ответил Петя. - Ты забыл второклашку, Мишку Коровина? Как он его к себе вызвал? Вот тебе и со смеху помру. Тут уж действительно, хоть помирай. Ну ты, Ираклий, тоже хорош. Ад не ад, а просто Людка права. Что-то не складывается... Я уверен, мертвые помнят жизнь.
   - С чего ты взял? - сказал Ираклий. Я едва не застонала. - Живые же не помнят, что с ними было до рождения.
   Я сидела совсем рядом с ним и слышала каждый терпкий полутон его голоса. Часто ли бывает, что голос приносит физическую боль?
   - Пожалуйста, пожалуйста, замолчи! - заплакала я, упала лицом в плечо Ираклию и разревелась. - Меня как кислотой ошпаривает... Ты еще будешь... как Даяна...
   - Да что ты... - сказал он. Голос его изменился. Чем-то напоминал вкус
   глинтвейна - и откуда я его вспомнила?.. - Выберемся, стажер... ты, наверное, для того и появилась тут - чтобы поверить в возможность выбраться.
   - Это так похоже на правду, - прошептала Наташа, - Ты умеешь добить этими мечтами...
   - Я не хотел никого добивать, - сказал Ираклий, - Я сам умереть не против. Только здесь не дадут умереть. Так, потомят немножко - и по новой, бить-бить, да не добить.
   - Но выберемся, сам же сказал, - ответствовал Миша, - И так и будет. - Он выключил ночник над своей кроватью. - Все, спать пора.
   Едва дотронувшись щекой до своей плоской подушки, я крепко зажмурилась, словно чего-то испугавшись - открыв глаза, увидела напротив меня, по правую руку от моей кровати, лицо Люды - ну точно как маленькая породистая рысачка, встреченная ночью в поле. Поле... Наваждение.
   - Ты Ираклия не бойся. Я от его голоса тоже дергалась на первых порах.
   Я криво ухмыльнулась, надеясь хоть как-то выразить благодарность за участие в моей ничтожной судьбе. У меня, конечно же, не вышло улыбки, но Люда, должно быть, прочла в моих усталых глазах то, что мне хотелось сказать ей, но язык не поворачивался благодарить в этих стенах. Люда протянула со своей кровати руку, секунду погладила меня по волосам.
   - Ты такая рыжая, - хихикнула она, как маленькая, подмигнула мне и закрыла глаза. Я отвернулась к каменной стене, вспомнила вдруг, что всю жизнь спала лицом к стене. Здесь не могла. Я вновь развернулась, но Люда уже лежала ко мне спиной, и, судя по тому, как мирно она дышала, уже заснула благодатным луговым сном. Я слышала, как ей снится мягкий тростник, чуть колышущийся от легчайшего, как тонкая кисея, ветерка. Мне было чудовищно одиноко. Детьми мы часто бывали ночью в странном месте - вроде бы родная постель, и знаешь, что темнота не скрывает ничего, кроме шкафа, стола и маминой кровати, но так пусто в сердце сознания, что пустота эта изнутри давит на глаза. Мы были детьми и так беспомощно утирали слезы, прячась от тьмы под одеялом, отчаянно мечтали растормошить маму и сказать: "Мне больно! Совсем, совсем ничего не осталось... я как будто не живу... так пусто...". И, конечно, разбудив ее, не решимся признаться. Или просто услышим тяжелый взрослый вздох...
   Передо мной спина спящей Люды. Ближе всех ко мне человек, который ушел в другое измерение.
   Мне семнадцать, и я как будто не живу. И не жила никогда. Или... когда-то... так давно... словно и не я. Словно мне уже гораздо, гораздо больше нет, и юность покидает мое сердце, убегает от него с ужимками и прибаутками. Словно все мои воспоминания утонули в веках, и я стара, как земля, и только в темной дымке тоски о тех днях, когда я действительно жила и была семнадцатилетней я видела искры, которые вот-вот угаснут совсем в моих глазах.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Часть третья. Темные коридоры.
  
   Глава тринадцатая. Куда вы уходите летом?
  
   - Куда вы уходите летом? - спросила я.
   - Не летом, только на август. Почему? Черт его знает. Возможно, потому что им все равно - они это просто показывают. Нам бы еще пару месяцев избавления, им же все равно - но нет, только август. Мы с трудом переживаем этот месяц... В нем нет того покоя, который нужен, чтобы отдохнуть. Лето... Я так давно не видела его... Мы уходим в павильон Августа и там живем весь месяц. Уходим подземными ходами и живем все так же, в подземелье, только в другом. Это очень странное место... там мы частично вспоминаем, что с нами было, и имеем право друг другу об этом рассказать. Мы сидим дни и ночи вместе и вспоминаем, как жили до академии. Это похоже на просветы между досками, когда заперт в погребе. В исступлении стремишься завладеть тем, что есть - этими дохлыми клочками света. В них эта обманчивая, злая надежда - она убивает. Настоящего света увидеть не можешь - он вне досягаемости. Вот каковы эти воспоминания. А первого сентября они уходят, и мы провожаем их с облегчением, чтобы не помнить ничего до следующих каникул. Ты счастливый человек, Милана. Тебе не придется уже этого пережить. Знаешь... - она не плакала, уже разучилась, ее неумение лить слезы как будто символизировало тщетность ее попыток избавиться от духа академии, уже выгрызавшего себе нору в ее душе, но слезы были - глубоко в ней. Я слышала их, она знала. - Знаешь, Мила... Как хочется жизни тем, кто напрочь ее лишен. Как хочется... для нас она так же доступна, как для мертвецов, ты не находишь?
   Я понимала ее так хорошо, словно говорила с зеркалом.
   - Тем утром... Когда я впервые пришла сюда... Помнишь, ты держала в руках воздушные шары...
   Остальное она поняла и так, я не стала больше ничего говорить. Да и она мне не ответила - наши мысли перемешались в воздухе, буквально сделав само наше мышление совершенно единым.
   Те шары... последняя зацепка за мир, в котором есть глупые, бесполезные, беззаботные предметы. Я помню, две недели они болтались на ручки двери в нашу спальню, пестрые, наивные воздушные циркачи - а однажды лопнули среди ночи, так же внезапно, как порой умирают люди, как однажды бросается в пропасть любая надежда, как ломается любая соломинка, за которую мы цеплялись, пока нас поглощала и обволакивала, текла по всем возможным путям в наши души академия. Мы проснулись от этого грохота - мы догадывались, что магия магистров подстроила так, что все шары лопнули одновременно. Мы были оглушены не столько шумом, сколько беспощадной истиной - последнее, что было взято с земной поверхности, превратилось в яркие обрывки, в тонкие тряпочки.
   Петя рассказывал, как пару лет назад, осенью, он сидел возле вентиляции в кабинете по совращению, ждал Сандро, чтобы заняться дополнительными. Это было осенью, и потерянный листок, выпавший из того, верхнего мира, случайно залетел в вентиляцию и лег где-то в полуметре от
   решетки. Петя взял с полки инструмент подлиннее и им втащил в
   кабинет лист. Желтый липовый лист. Когда он принес его в спальню, никто не мог на него наглядеться. Кристина поступила почти героически - с потрясающим самообладанием она отказалась смотреть на лист и просто рыдала в подушку целую ночь, а потом навсегда перестала плакать. Через несколько месяцев Петя в очередной раз достал его из учебника по совращению, и лист рассыпался прахом - хрупкий, как и любая связь с тем миром, который они вспоминали в летом, сидя кольцом в одной из комнат павильона Августа.
  
   Глава четырнадцатая. Стоящий у решетки.
  
   Я часто входила в пустой класс, подходила к люку вентиляции. Прижималась крепко-накрепко к решетке, закрывала глаза и жадно глотала воздух, падавший водопадом в нашу подземную тюрьму - и, вдыхая этот искаженный, насильно скрученный в дугу ветер, я вспоминала тот, которого здесь не было.
   Приложив ухо к двери кабинета, я вслушивалась. Даяны там, похоже, нет, не слышно ни малейшего шороха бумаги. Я подумала, что смогу сейчас немного подышать, пока она не придет, правда, если засечет, возможно, поиздевается немного, но сейчас почему-то все равно.
   Я вошла в класс и затворила за собой дверь. Было фантастически тихо, должно быть, наверху сейчас очень тихая погода. Мой взгляд упал на решетку. Возле нее кто-то стоял. Он был спиной ко мне, и был так неподвижен, окружен такой неприкосновенной тишиной, что даже не стал для меня неожиданностью - чуть-чуть дрожали от легкого ветерка его волосы, но ведь это не назовешь признаком жизни - скорей, это был единственный признак того, что я не в вакууме. Стоящий у решетки казался одним из предметов мебели. Пока не обернулся.
   Я не узнала его - это было болезненно-красивое лицо с неизвестным мне выражением лица, тем, которого я не видела в это жизни, возможно, видела в прошедшей, но я не помнила ни одного чистого образа той надземной эры, и лицо стоящего у решетки произвело на меня впечатление, подобное тому, что я испытала бы, услышав впервые смех или безутешные рыдания. Это было лицо не просто застигнутого врасплох - в нем была смешанная красота, возможно, так выглядят глаза человека, который тонет и знает, что жить ему осталось несколько секунд - смирение и тоска, последний прощальный взмах рукой перед тем, как уйти в бездну. Его взгляд уже был бездной. И где-то глубоко в них мерцало далекое, но пронзительное желание быть, вернуться. Желание...
   И тут я узнала его.
   Сандро не улыбнулся коварной улыбкой, радуясь, что снова так жестоко меня разыграл. Он не сказал мне ни слова, не прогнал и не подозвал к себе. Он вряд ли ждал моего появления. В его глазах не было слез, хотя они не показались бы на таком лице неуместными - я не слышала ни малейшего шороха его мысли, но его глаза... Мне казалось, вот-вот меня не станет - меня усыпляло чувство, отдаленно напоминавшее жалость, но что-то большее стояло за ним. Сандро стоял передо мной с глазами, полными горя, и молчал, словно я
   должна была увидеть; почему я, что происходит - я не знала. Я не могла понять, только слезы струились по моим щекам, и все мои знания о каждом повороте и пороге мыслей магистров рассыпались, и это пугало меня больше, чем если бы однажды бог дунул со всей силы на млечный путь, и тот обрушился бы в мировой океан, как беспомощная горстка мелкого стекла.
   Сандро не сдвинулся с места, и я не представляла, сколько прошло времени. У меня не хватило ни сил, ни сознания, чтобы пролепетать "извините", как если бы я просто застала его в классе, например, проверяющим тетради и ли разгребающим резиновое барахло на своих полках (конечно, будь он в своем классе). Я просто выскочила из класса, не хлопая дверью, но очень быстро закрыла ее, прижалась к ней спиной и медленно сползла вниз - ноги не держали меня со всем грузом страшных, странных, старящих знаний, и мне понадобилось нечеловеческое усилие, чтобы подняться и пойти в спальню, хотя я знала, что Сандро сейчас не выйдет - пожалуй, единственное, что я сейчас понимала, то, что он прикован к полу каким-то своим грузом и так же измотан им, как и я - своим.
  
   Глава пятнадцатая. Что мы должны делать.
  
   - Эй, что с тобой? Милана...
   Я открыла глаза. Чье-то лицо. В темноте с трудом различаются черты Тимура.
   - Идем скорее, ты знаешь, нам нельзя друг другу помогать, - он дернул меня за руку и потянул на себя с такой силой, что я за секунду уже стояла на ногах. - Сейчас придет Даяна или Сандро и...
   - Никто не придет, - сказала я. В ту секунду я понимала, что совершаю действие, ни в кой мере не позволительное здесь - опираюсь на его плечо. - Никто не придет.
   - Как - никто не придет? - он бы мог удивиться еще больше, но, кажется, услышал то оглушительное знание, владевшее мной в тот момент.
   - Послушай, - сказала я, - Просто послушай, и ты поймешь, что я видела. Отныне все будет не так, потому что теперь мы знаем, кто они на самом деле.
   - Мы не знаем, - возразил Тимур, - Мы не знаем до конца... все, что нам известно...
   - ...что все прежнее - неправда. Что они не те, кем мы видели их всегда.
   Когда мы пришли в спальню, мысли наши уже были четки и ясны, и волной накрыли всех, кто был в комнате, едва за нами закрылась дверь.
   - Что же это может значить? - спросила Наташа. Я не знала.
   - Только то, что в нашей власти информация, которая важна для нас, как ничто другое. И мы должны понять, что происходит.
   - Ты сказала, он...
   - ...он был печален. Именно, именно так... Как мы. В нем было горе... он тоже несчастен.
   - Он зло и не может быть счастлив, - сказала Кристина.
   - Нет, так мы могли думать раньше... Поверь, я видела его... зло несчастно, но не чувствует своего несчастья. Он чувствовал.
   - И как теперь? Что мы должны делать?
   - Должны выяснить...
   Сейчас они смотрели на меня, как на свою мать - если я еще помню, хотя бы смутно, что такое мать. Я, еще недавно - новенькая, стажер, сейчас увидела и почувствовала то, что они могли лишь подслушать в моих мыслях. И только я могла знать точно, что же нам всем делать дальше - теперь, когда весь наш подземный мир был обращен в противоположную сторону и все мысли, бежавшие в одном направлении, свернули назад и пошли против течения. Они смотрели на меня с такой верой, что у меня замерло сердце, я не чувствовала ни своего тела, ни своих мыслей - я знала лишь то, что несу ответственность за тех, кто еще недавно покровительствовал мне. Я хотела зажмуриться, как будто это могло бы мне помочь, но не посмела. И сказала:
   - Мы должны выбраться отсюда. Мы должны избавиться раз и навсегда от всего, что связывает нас с этим местом.
   Я была слишком слаба для того, чтобы сказать такие слова, и не сразу поверила, что произнесла их.
   - Как ты предлагаешь это сделать? - спросил Ираклий, и я уже была готова сдаться, разрыдаться, умереть, бросить их. - Вход перекрыт, и не успеем мы подойти к нему и глянуть одним глазком на засов, как объявится Даяна и пригласит к себе в кабинет.
   - Один из нас... по крайней мере, один... может это сделать... За проступок они ведут наверх, к Зеленухе. Можно организовать что-то, за что нас накажут и поведут наверх, и тогда... попытаемся отвлечь магистра и сбежать через парадный. Его им незачем закрывать, ведь правда?
   - Милана, Милана, зачем отвлечь? - горестно воскликнула Зина. - Только убить.
   - Убить?! Но...
   Она могла убить. Ее не учили жалеть.
   - Их нельзя убивать. Я знаю, я чувствую, слышу - называйте как хотите - они тоже в плену, тоже замурованы здесь... Как часто магистры выходят наверх? Чаще Зеленуха сам спускается вниз. Они тоже не видят света. Все, чему им нас приходится учить, они когда-то познали сами! Мы не должны убивать таких же, как мы. Надо найти другой вы...
   - Какой? - воскликнула Наташа, - Через вентиляцию, что ли?!
   Все как один повернулись к моим пронзенным озарением глазам.
  
   Глава шестнадцатая. Скотобойня.
  
   Конечно, вентиляция была неприемлемым вариантом - наш рост, если мы встанем один на другого, будет составлять пять метров - высота одного уровня, то есть если мы и найдем способ пробраться к решетке в одном из кабинетов минус первого уровня ночью, когда она, скорее всего, будет открыта, и встанем друг другу на плечи, что тоже непросто, хотя регулярные пытки обязывали нас пытаться поддерживать хорошую форму, в любом случае выберется только один из нас. Правда, можно поставить друг на друга парты... Но я нашла способ проще. Я не знаю, почему никто раньше не додумался до такого...
   - Хочешь, скажу тебе правду о той девочке, которая раньше спала на твоей кровати? - сказала мне Зина. Она взяла меня за плечи, усадила на кровать и села напротив меня: - Она пропала. После того, как попыталась сбежать. Она имела великолепные способности к технике лжи и с помощью преподаваемой на высшем уровне магии обмана почти сумела выбраться из Академии. Через вентиляционный люк, что примечательно, не находишь? Обхитрить Готти ей не удалось, и больше мы не видели ее. Вообще. О ней никто ничего не знает.
   - Нам повезет больше. Она выбиралась одна, поступила, как эгоистка. Мы делаем общее дело, вместе спасаем свои жизни! - сказала я. Я чувствовала, как мечты о побеге меняют меня. - Мы будем жить под небом, никогда не оденем черного и красного, никогда не будем лгать и мучить друг друга, мы сможем помогать и мы попадем туда, где любовь есть!!!
   - Возможно, - услышала я за своей спиной холодный голос. Теперь я поняла, почему все ребята, стоя передо мной, были так бледны и неподвижны. Андрей. - Надейся, тебе не запрещено.
   И исчез. Я не обернулась, не увидела этого - но воздух в комнате изменился, когда он ушел. Я глубоко вдохнула и сказала:
   - Что бы он ни говорил. Я вам клянусь, что мы уйдем отсюда, что нам не придется узнать, что с нами будет после выпускного. - И тут все снова вылупились на меня, как на призрака. Я и сама поняла, что меня посетила мысль, которая изменит наши жизни... Я хлопнула себя ладонью по лбу так, что голова затрещала (никчемный же я лидер): - Черт, черт, как же я раньше не догадалась?! Помните тот ход, через который пригоняют скот на бойню? Наверняка его приводят... откуда?
   - С земли... - прошептала Люда. Первой поняла, что случилось, Наташа. Она подскочила выше моего роста, а затем я увидела улыбку. Впервые в жизни увидела улыбку. Улыбка - здесь...
   Сознание того, что я подарила человеку улыбку в стенах Академии, раздражало мое сердце небывалой радостью, щекотало, царапало и гладило его, вытачивая жгучие слезы из глаз. Я видела, за ней стали улыбаться остальные - Люда, Ираклий, Петя, потом все остальные, Зина улыбнулась последней, и я увидела, что у нее замечательные зубы, и что улыбка ее делает похожей на ангела - не просто чистого, а сильного, как небесные ветры.
   И я улыбнулась.
  
   Ночью мы, совершенно обнаглевшие от радостного предвкушения, отправились на бойню...
   Было около двух часов ночи, когда мы, все десять, словно по сигналу открыли глаза, которые уже не первый час отчаянно пытались держать закрытыми, изнывая от желания вскочить, ворваться в класс, разгрызть зубами решетку и взлететь вверх по вентиляционному колодцу - вверх...
   Мы встали с постелей. Никто из нас не раздевался, прежде чем лечь, и сейчас мы поднялись и взялись за руки. Мы идем на свободу.
   Мы выходим в темноту...
   Она приняла нас, своих родных детей, скрыв от глаз и мыслей магистров,
   от их слежки, от наших собственных страхов. Мы шли по коридору на минус второй уровень, где, пройдя по длинному коридору, мы попадали на
   скотобойню.
   Коридор был невероятно узок.
   - Стойте! - шумно прошептала я. Все остановились. - Руки друг друга не отпускаем. Идем вполоборота.
   Я шла первой...
   Темно. Ни черта не видно... Вряд ли нас ждут на скотобойне коровки с факелами, зажатыми между передними копытами, и, скорее всего, вход в само помещение я не замечу, пока не врежусь в него головой. Я протянула руку вперед и шла, не опуская ее. Чернота, при всей своей выгодности для нас, не была панацеей от слежки, которой мы сейчас боялись превыше всего. Но, зайдя в узенький коридор и временно отделавшись от страха, что нас ждут за углом, мы получили дополнительную проблему - хоть мы и знали, что длина коридора - пятьдесят метров, сейчас, в кромешной тьме, когда мы вдесятером гуськом продвигались по этой темной прямой, чувство времени и расстояния терялось во мраке. Я чувствовала, что рука, которую я держала, страшно вспотела. Не знаю, чья - вроде бы, девичья.
   - Стоим! - прошелестела я. - Отдышаться надо.
   - Да... - проговорил в полголоса Петя где-то в хвосте, - Темнота как будто энергию пьет.
   - Мне страшно, - услышала я над самым своим ухом.
   - Наташа?
   Она крепче сжала мою руку.
   - Не плачь. Представь... сейчас мы выберемся...
   - Не верится, - сказала Наташа.
   - Идем! - скомандовала я и услышала, как Наташа с необъяснимо-тяжелым для такой худышки звуком оторвала спину от стены, и я так отчетливо представила себе ее измученное страхом лицо, словно разглядела его в темноте.
   Не представляю, сколько времени мы шли через эти пятьдесят метров. Ни я, ни кто-либо еще совершенно не чувствовали пространства. Оно утонуло в черном вязком воздухе.
   Внезапно я остановилась, как вкопанная, и за мной резко затормозили остальные.
   - Что такое? Милана! - шипел кто-то еле слышно.
   - Дверь, - сказала я.
   - Ищи ключи! - из потустороннего измерения до меня доплыл в кисельном, застоявшемся в воздухе голос Ираклия. Я стала шарить рукой по стене. Нашла замок, обхватила его ладонью, другой рукой принялась шарить по стенам в поисках ключа - он должен был висеть где-то здесь, на стене.
   - Возможно, он высоко, - сказала Наташа. Действительно... Опьяненная свалившейся на меня радостью возможности спастись и спасти остальных, я и забыла, что не всесильна - долгое воздержание от чувства радости, оказывается, может привести и к своеобразному "отравлению". Не всесильна... и не вышла ростом.
   Пользуясь тем, что никто не видит моего нелепого вида, я стала глупо подпрыгивать, дотрагиваясь до стен. Кто-то, должно быть, расслышал мой стыд - я слышала из хвоста неизбежные смешки... Но через несколько минут ключ
   был в моей левой руке.
   - Нашла... - сказала я.
   - Молодец! Молодец, Корецкая!
   - Умница...
   - Давай, открывай скорее! Их там два должно быть! Пробуй тот, что меньше, замок маленький, я помню!
   Я послушалась, хотя руки у меня дрожали. Не хочу подражать авторам душещипательных детективов, но звук, с которым отворились ворота в нашу, как мы верили, новую жизнь, иначе как зловещим просто не назовешь - у некоторых из нас зубы заскрипели на весь коридор, когда мы услышали этот отвратительный скрежет. Но дверь была открыта - и больше нам ничего сейчас не было нужно.
   Я вошла. Пахло кровью и сеном. Похоже, сегодня ночью здесь забили очередную коровку - ни одного животного на бойне не было, а запах крови был так свеж, что казалось, будто животное забили только что, и что мясники все еще здесь, и сейчас вскочат со своих сенных подстилок, проскочат мимо нас и побегут ябедничать магистрам... придут Даяна, Меченосец... они будут радоваться, вырывая волосы у нас из подмышек и из бровей - по одному...
   Нет. Здесь нет никого... можно искать выход.
   - Где может быть ход? Кто-нибудь слушал хоть что-то на экскурсии? - спросила Кристина.
   - Должен быть где-то справа от выхода... - проговорила я. - Погодите! Еще справа от выхода должна быть керосиновая лампа и спицы!
   - Нашел! - тут же шепотом прокричал прямо у меня за правым плечом Тимур, и через полминуты нас ослепил скрытный и недобрый свет керосиновой лампы. Я не успела толком сообразить, как она оказалась у меня в руке. Но больше было нечего поделать - я стала водить близ стен керосинкой. Остальные отошли к противоположной стене, чтобы случайно не напороться на меня - если я уроню лампу...
   Поиски казались все более бесплодными с каждой минутой, а минуты мучительно утекали. Утром сюда приведут новых животных, и мы должны успеть найти выход и сбежать... до утра...
   Лампу, по началу ослепившую нас, как молния, ударившая по земле точно перед нами, мы постепенно стали воспринимать более реалистично - она практически ничего не освещала. Но все же ее наличие было сейчас единственным, что обнадеживало наши поиски.
   Внезапно мой взгляд остановился на рельефном изображении быка на деревянной панели стены. В носу у быка было небольшое бронзовое кольцо.
   - Что там, Милана? Ты что-то нашла?
   - Дверь, - сказала я, с поразившей меня саму скоростью нашла скважину, вставила в нее большой ключ, дернула за кольцо...
   - Добрый вечер, Корецкая. Мне кажется, или вы собрались на прогулку?
   Я выронила замок. На пороге входа из коридора на скотобойню стояла Даяна.
   - Даяна Сергеевна... - умоляющим голосом прошептала Люда из темноты, но, конечно же, больше ничего не могла сказать. Даяна подошла ко мне вплотную. Керосинка выжимала из темноты капли легкой нефтяной
   пленки ее глаз.
   - Я могла бы раздавить тебя железным брусом, разрисовать твое тело, используя ножи вместо кистей, и подвесить тебя вниз головой так, что ты мучилась бы досадой, пока мысли твои не залило бы кровью, - сказала она тихим, нежным голосом, топившем меня в отраве ее гнева, но обладавшего таким безукоризненным спокойствием и гармонией, словно она была существом, созданном для беспредельной, неземной любви. - Но вместо это я просто отпущу тебя. Ты выйдешь на чистое поле под равнодушным и надменным звездным небом. Ты помнишь хотя бы минуту своей жизни наверху, которая не была бы размыта, как акварельная мазня маленького ребенка, которого сильно разозлили? - ее голос потрясал меня не меньше, чем голос Ираклия. Я хотела умереть. Прямо сейчас, здесь, незамедлительно... - Ты можешь идти. Ты помнишь, куда? Ты знаешь, откуда? Тогда можешь идти.
   Я слышала, как рыдает Наташа. Удивительно, но я думала о ней. Не думайте, что она из нас самая плаксивая... просто она была из тех людей, которые не бояться осознавать горя и мечтать об избавлении. Слезы лишь выливали из нее несчастье - понемногу, медленно, ведь оно никогда не переставало копиться.
   И в эту секунду мне открылось все... Все, что теперь составляло смысл моего существования. Отныне я привязана к Академии не железными цепями, кожаными ремнями и не угрозами. Именно я теперь ответственна за них всех. Сейчас они стоят и ждут, когда я... нет, не начну молить за них о пощаде...
   - Вы украли наше прошлое, - сказала я. - Объясните, зачем мы нужны вам.
   Про себя я четко, так, чтобы все - и Даяна - услышали: "Мы не прекратим верить". Даяна улыбнулась совершенно недоступной для истолкования улыбкой.
   - Идите спать, - сказала она.
   Я посмотрела на остальных. Именно сейчас я могла сказать ей все, что угодно.
   Но я услышала, как они просят на разные голоса: "Оставь свое тело не искалеченным. Ты нам нужна. Полумертвой ты не спасешь нас".
   Мы отправились спать, и обратный путь по коридору, в котором мы уже не посмели ни взяться за руки, ни проронить хоть слово, был тягостным путем в моей жизни - до того момента я не знала ничего более горького, чем досада, когда ты стоишь на самом пороге своей свободы и внезапно осознаешь, что даже под звездным небом, на просторном лугу, в объятиях живого воздуха не получишь избавления.
  
   Глава семнадцатая. Последние листья.
  
   Наташа плакала - и я видела, что и остальные находятся на грани. На их лицах была бездонная тоска, покрывающая мысли плотно, словно черная краска.
   - Прекратите! - воскликнула я, - Вы не понимаете, для чего мы здесь? Мы должны научиться верить! Только тогда мы отсюда выберемся! Нам только веры не хватает для того, чтобы выбраться! А что делаете вы? Хватит!
   Я поднялась, отняла у Наташи мокрый насквозь платок и бросила на пол. Окинула взглядом каждого, кто сидел передо мной. Я чувствовала, как мной овладевает их отчаяние - как инфекция, проникает в меня... последнюю, кто еще не сдался...
   - Перестаньте! - воскликнула я, - В ваших руках свобода, а вы...
   - Ты держала в руках нашу свободу, - сказал Ираклий. Я чувствовала, как бледнею... - Но ты не успела ее использовать. Даяна права - идти нам некуда. Кто из нас помнит, где был его дом? Есть ли здесь хоть один такой счастливчик? Наша судьба - гнить здесь с подземными гадами, мы никогда отсюда не уйдем!
   - Павильон Августа! Там должен быть выход! - закричала я. Отчаяние мое не скупилось на идеи. - Ведь... Не может быть, чтобы не было! Если мы выйдем через павильон Августа, то наверняка не забудем о том, что вспомнили в нем!
   - В Павильоне Августа нет выхода, - ответила Люда, - Ни одного. Только вход, он в конце тоннеля, по которому мы входим в него. Оттуда нельзя выйти наверх.
   - Значит, мы придем в Павильон Августа, вспомним всю нашу жизнь и в эту же ночь выйдем наверх через вентиляцию или через скотобойню! Мы уже знаем, как это сделать! Или вы предпочтете остаться здесь?
   - Ты смелая, Милана, - сказала Кристина, глядя в пол. - Мы - нет. Такие, как мы, остаются прогнивать в пыточных камерах, и не тебе нас спасать. Уходи одна. Одна ты наделаешь куда меньше шума. Нас не обвинят в твоем побеге, потому что мы слишком трусливы, чтобы тебе помочь...
   - В одном ты права, - сказал Ираклий. Все повернулись к нему - чувствовали, что он собирается сказать что-то важное. - Мы слишком трусливы. Но если мы смиримся с этим, это будет означать, что любви нет. Вы верите Сандро? Я отказываюсь.
   И он поднялся и встал бок о бок со мной.
   Через минуту стояли все...
   - Значит, я вас выведу, - сказала я. Кристина улыбнулась едва заметной, усталой улыбкой, и я вспомнила, как выглядит осеннее дерево перед тем, как скинуть последнюю листву. Наверное, в эту секунду я поняла, что мы, по сути, пытаемся предотвратить зиму. Но я слишком хотела удержать последние листья на деревьях, чтобы отказаться от своей безумной затеи. Они улыбались - значит, не одна я знаю, что мы можем выбраться.
   Мы еще до наступления зимы выйдем наверх, и будем помнить всю свою прежнюю жизнь, когда ступим ногой на первый снег и станем, наконец, хозяевами своей жизни. Мимо нас шла жизнь, и мы не владели ей. Не удерживали ни единой ее секунды - потому что то, что действительно можно назвать жизнью, бежало где-то наверху - по опавшим листьям, в потоках околдовывающего холодного ветра, совершенно отдельно от нас, как будто и не была нашей и не зависела от нас. Возможно, если бы она прекратила нестись и остановилась, если бы замедлила скорость, то мы бы и не заметили - жизнь не зависит от нашего существования, мы не видим ее. Она где-то далеко, между нами - многометровая толща земли, слои каменных комнат, и все, что с нами происходило до некоторых пор, нельзя было назвать жизнью - до момента, пока не появилась цель: выйти наверх, во что бы то ни стало.
   Выйти наверх, во что бы то ни стало. Больше не думалось ни о чем.
   - Только не расклеивайтесь, - умоляла я, - Не забрасывайте учебы! Они услышат вашу неуверенность, если вы не будете готовы к уроку, они поймут, что все наши мысли заняты побегом! Единственный выход...
   - Запутать их, что ли? - усмехнулся Гена, - Как Готти учит?
   - Именно! - с энтузиазмом подхватила я, - Именно так - их нужно запутать! Припудрить их извращенные ученые мозги, и тогда они не догадаются... Налегайте, учитесь, как прежде - помните, для чего мы это делаем, но не думайте об этом постоянно. Это как игра. Прикидывайтесь - и тогда мы точно выиграем. Нам ведь это нужно?
   Никто ничего мне не отвечал, но я слышала - они со мной согласны. Мы учили технику лжи так, что к концу семестра все стали отличниками. Все стали посещать курсы - и, что забавно - даже Готти не нашла это подозрительным. Мы уже знали, как заставить ее закрыть на это глаза... Мы с усмешками переглядывались на ее уроках: кажется, мы научились обманывать воплощение лживости.
   Мы копили знания, обменивались ими - могли все вместе ночами сидеть над дополнительным чтением, с конспектами в руках, с перьевыми ручками в зубах корпеть над книгами, меняться информацией, впитывая ее с поразительной скоростью и запоминая ее так устойчиво, что даже ветер предвкушения не мог выветрить этих знаний из головы.
- Твоей технике можно только позавидовать, - сказал Петя Ираклию. Тот нарочито самодовольно улыбнулся и выразительно показал на себя - мол, да, я такой; - Так что же ты говоришь, если сыграть от того, что клиент убежден в твоем намерении врать, не стоит его скрывать - и тогда он запутается и не станет докапываться?
   - Вот в чем твоя проблема, - вмешалась Кристина, - Вот, Мила подтвердит тебе - все зависит от позиции клиента, от того, насколько ему выгодно знать правду и какие он готов приложить усилия к тому, чтобы выжать из тебя все, что ты скрываешь. В нашем случае главную угрозу представляет Готти, потому что она гораздо профессиональнее нас, мозги у нее проворны, а такие, как ты, чешут всех под одну гребенку, словно к клиенту не нужно индивидуального подхода... Докапываться могут даже тогда, когда ты используешь все возможные приемы, все зависит от уровня дотошности. До нас Готти еще как докопается...
   - Ты еще посмотри, как бы ты сам не запутался, - весомо сказала я. Моя фраза была весьма острой приправой для их беседы. - Это ведь палка о двух концах... Вы хотя бы помните основные положения техники лжи? А туда же... Ген, открой пятую страницу. Дай-ка учебник... Вот, слушайте, это надо знать - вот вам и ключ к нашей цели: "Ложь порождает за собой новую ложь и таким образом является прочной цепной структурой. При процессе необходимо соблюдать четкий алгоритм построения цепи и всеми возможными способами предотвращать собственную зависимость от структуры и перенесение цели процесса с клиента на самого себя". Нужное подчеркнуть.
   Я захлопнула книгу.
   - Ну и ну... - пробормотал Гена. Я впервые видела его таким озадаченным.
   Остальные раскрыли книги и стали подчеркивать нужное. Самое необходимое я выделила голосом, и все поняли, на что нужно обратить внимание.
   - Милана... - сказал Ираклий. Я повернулась к нему. Такого взгляда его глаза еще никому не показывали. - Ты поразительна. Правда.
   - Я по учебнику читала... - смутилась я. Тот лидер внутри меня, та моя часть, которая была способна отвечать за свободу еще девяти человек, уступил на миг право слова стажеру, рыженькому ребенку, который стоял возле лестницы на первом уровне и смотрел на нее восторженными глазами.
   - Да нет же... Ты знаешь, я про другое, не в книге дело...
   Листья еще держались на нашем общем дереве веры. Я убеждала себя в том, что их возможно удержать...
  
   Глава восемнадцатая. Павильон Августа.
  
   Наверху, должно быть, уже зима - она гладит своей чудной белой рукой ветки деревьев, сплетаясь с ними в единое целое, облачая мир в голубое безмолвие. Мы не чувствуем холода - на зиму вентиляция перекрывается уже не решеткой, а плотной заслонкой, и мы остаемся в душных классах, точно в печи, только через какие-то тонкие вентиляционные проходы в наши коридоры и кельи поступает хоть какой-то воздух, отдаленно похожий, быть может, на то, чего мы не видим.
   - Увидим, обязательно увидим... Не дожидаясь конца года, - говорила я, - Мы попадем в Павильон Августа до наступления весны, и сразу же отправимся на скотобойню, и выйдем отсюда. Вы знаете это не хуже меня.
   - Знаем, знаем... - ответила мне Кристина. Я знала, ей очень хочется меня обнять. Мы сможем сделать это, когда выйдем. Я знала, что мы не расстанемся, когда окажемся на поверхности земли.
   Вы помните, я рассказывала, как остановилась перед аквариумным окном с копошащимися в нем червями - это произошло как раз в тот день.
   И всю ночь я мечтала увидеть зиму. Мы жили совершенно вне времени, и наша обитель была глубже любой могилы. Даже мертвые были ближе к жизни, чем мы - к той жизни, которая быстрыми реками, ледяными ветрами, солнечным светом неслась высоко над нами.
   Зима. Возможно, она сегодня свирепая, буйная, морозная. Может быть, земля томится под мягким покровом прохладной оттепели, а голые леса пронизаны дерзкими ветрами. Может быть - добрая, снежная, любящая, совершенно живая.
   А вслед за ней придет весна, мечтательная, задорная, с голосом флейты, прозрачным зеленым запахом...
   - Милана! Корецкая, прекратить мечтать! Объясните мне лучше ту причину, по которой вы не подготовили сегодня параграф по четвертованию и ответы на вопросы.
   В таких ситуациях обычно опускают глаза, но ко мне обращался Андрей Данилович - и этого делать было нельзя ни в коем случае.
   - Объяснений нет? Очень плохо. В таких случаях студенты получают два, вам это известно?
   Я кивнула.
   - Вам известно, я спрашиваю?
   - Да, Андрей Данилович. Я могу сдать тему сегодня сразу после обеда.
   - Я прекрасно знаю, что вы можете. Мне нисколько не интересно слушать этот материал, особенно после того, как отвратительно его изложили сегодня Макарская и Серов. Вам я не ставлю двойку, делая поправку на ваш интеллект. Вы разумная девушка и наверняка выучите материал. Он должен вам пригодиться... однажды...
   Последние слова вряд ли могли бы меня обрадовать.
   И, тем не менее, я училась. По-прежнему лучше всех. Возможно, мной двигало невероятно сильное желание быть для остальных примером, дать нам всем понять, что нас уже не испугать их приемами. Кажется, это у меня получалось. И мы делали это так, что никто из лекторов ни о чем не догадывался - мы это точно знали.
   Мы вышли на необходимый уровень - все уже поговаривали о том, что "пора на выход".
   Я просиживалась на сквернословии, когда сидевшая рядом Люда сунула мне записку, выразительно показывая взглядом на Ираклия. Меченосец стоял спиной ко мне - вплотную к моей парте. Я развернула записку. "Сегодня надо уходить, Корецкая! Все уже готовы!".
   Все готовы. Значит, пора. Ираклий красноречиво задвигал бровями. Я кивнула ему и бросила записку в мусорную корзину, стоявшую у кафедры. Меченосец развернулся ко мне.
   - Что происходит? Корецкая, какого е**ного *ера ты швыряешься чертовыми записками через весь класс? Я тебя, б***ь, спрашиваю!!!
   - Я выбросила лишний черновик работы по деепричастным оборотам.
   - Посмотрим, - ответил Меченосец, подошел к корзине и стал рыться в ней, нисколько не брезгуя тем, что там могло валяться, помимо бумаг - кровавые куски ваты, оставшиеся после какой-нибудь пытки, гусиные кости с его завтрака и прочая дребуда - когда он нагибался, ножи на его поясе зазвенели, точно безобидная связка ключей. Извлек оттуда записку Ираклия и стал внимательно вчитываться в нее. Весь класс смотрел на меня в напряженном ожидании - я сверлила глазами мятый листок бумаги, который сжимали толстые пальцы Меченосца. Он читал долго, вряд ли на то, что писал мне Ираклий, могло бы потребоваться столько времени. Наконец он выбросил записку обратно в корзину, вытер руки об штаны и сказал:
   - Ладно. Продолжаем работать, вашу мать! Чего вы все вылупились на Корецкую, у**ища гребаные, через ногу вас налево?! Работаем!!!
   Я чувствовала, как все смотрят на меня. Мы действительно были готовы.
  
   Мы отправились в Павильон Августа этой же ночью. Мы не верили - мы словно знали, что выберемся. Мы шли по черным коридорам, по лестницам, не спотыкаясь в кромешной темноте. Мы были готовы ко всему, мы были так превосходно подготовлены, что страх уступил нашей наглости и жажде воздуха.
   Вход в те тоннели, что вели в павильон Августа, были на самом нижнем уровне. Ключи были в учительской - ключ от учительской висел на гвозде возле входа в нее. Но нужный ключ еще было нужно найти...
   Мы прошли в учительскую, ключ от нее повесили на место, чтобы проходящий мимо учитель ничего не заподозрил, увидев, что ключа нет на обычном месте.
   - Комод... - проговорил Гена, - Наверняка там.
   Они с Ираклием стали обыскивать комод. Я с остальными мальчиками и Людой стала рыться на полках стенки.
   - Нашла! - крикнула через несколько минут Кристина, перерывавшая бумаги на столе. - Это точно нужный. Я помню, Зеленуха всегда открывал им проход в тоннель!
   - Тогда пошли скорее! - прошипел Гена, и мы все дернулись к выходу.
   Мы ухитрились добежать до находившегося неподалеку входа в тоннель в считанные секунды, я моргнуть не успела - а Зина уже поворачивала ключ в замке. У меня и у Кристины было по керосиновой лампе в руках, поэтому я пошла первой, а она - последней. Мне уже было знакомо это чувство... Но на этот раз я была намного счастливее.
   Я сделала первый шаг и тут же ощутила неприятный тухлый запах ила - возможно, тоннель располагался под каким-нибудь глубоким водоемом. Под ногой раздалось сырое хлюпанье грязи или какой-то еще пакости.
   - Не обращай внимания, - сказал Миша у меня за спиной. Я не узнала его голоса, слишком тихим он был, слишком искажало его эхо в этом странном пространстве, но я давно заметила, что именно Миша больше других старается отблагодарить меня за мои старания и не дать мне рассыпаться в самый неподходящий момент. - Это просто ил. Над нами пруд, мы скоро пройдем мимо него, но сейчас надо идти медленно и аккуратно, и за стены лучше не держись, они очень скользкие.
   Я шагнула еще, и теперь уже не останавливаясь, осторожно пошла вперед. Не знаю, сколько длился наш путь, хотя метров через двадцать-тридцать он стал куда легче - похоже, что мы прошли пруд - но тоннель был необыкновенно длинным. Даже сейчас, когда меня начинают преследовать сырой запах и сумрачный подземный холод, я с трудом представляю себе размеры тех катакомб. Путь этот был огромен, через неопределенный промежуток времени я начала чувствовать невероятную усталость - я не спала этой ночью, а сейчас уже вполне может быть утро. Вот бы знать...
   - Мила, давай остановимся! - взмолилась Наташа, шедшая где-то посередине. - Мы устали...
   - Хорошо, давайте. - Я остановилась и села, согнув ноги в коленях, уперлась ступнями в одну стену, спиной опершись о противоположную, керосинку поставила рядом. Все остальные тоже сели. Под нами был каменный пол, уже не запачканный илом, но все же очень холодный. Засиживаться долго нельзя.
   - Мы правда очень устали, - сказал Миша. - Давай отдохнем еще хоть чуть-чуть.
   Я кивнула. Некоторое время мы сидели молча, потом стало холодно - не было никакого сквозняка, его и не могло было быть, но мы были на глубине никак не меньше двадцати метров под землей, наверху - декабрь, а мы сидим на голом камне.
   - Фантастика... - проговорил Миша. Все то время, что мы отдыхали, он
   смотрел в одну точку, и я только теперь поняла, что точкой была я, а не темный тоннель за моим плечом. - Просто потрясающе... как жаль, что ты не видишь.
   - Ты о чем? - спросила я. Я действительно не понимала.
   - Свет... У тебя глаза совсем как небо. А волосы - как огонь, и при нынешнем свете... Ты просто жрица хаоса, честное слово. Очень красиво. Я уже забыл, что существует красота. Правда.
   Я знала, что сейчас заплачу, так, что глаза выльются на пол. Не знаю, как сдержалась, не ответив ему, подняла с пола лампу, встала и громко сказала:
   - Идем! Чем меньше мы будем отдыхать, тем быстрее придем. Сколько еще осталось?
   - Точно меньше половины, - сказал кто-то.
   - Отлично. Значит, есть смысл поторопиться.
   Мы снова пошли вперед.
   Шли так долго, что мысли стали понемногу теряться - словно я оставила их где-то на середине пути, и они звали меня, но оставались все дальше и дальше, и в конце концов я переставала их слышать. Их последние отголоски уже стихли, и я просто механически передвигала ногами, потеряв представление не только о будущем, но и даже о самом близком прошлом.
   И внезапно увидела перед собой арку - перед ней потолок был значительно выше, чем во всем тоннеле, скорее всего, его свод находился в каком-нибудь метре от поверхности. Арка была входом.
   - Павильон Августа, - сказал Петя.
   Ключ - на крючке возле двери. Почему мы были так уверены, что он будет ждать нас тут?
   Я отворила замок и попробовала открыть дверь, но не вышло - она была просто колоссально огромна и тяжела. Парни впятером налегли на нее - и только тогда она поддалась. Мы вошли.
  
   Первыми в комнате оказались мальчики, я тут же услышала какую-то возню, и через минуту зажегся свет - я увидела комнату в форме правильного десятиугольника, на каждой грани-стене висела полка, на ней - грузный старинный фонарь и спички, напоминавшие каминные; темно-серый ковер. Больше - ничего.
   "Что нужно делать?" - подумала я. Меня тут же взяли с двух сторон за руки - Миша и Зина. Вместе с ними я опустилась на ковер.
   Мы просто сидели на полу - больше ничего. Лишь спустя какое-то время я ощутила то, чего не чувствовала раньше - потусторонний холод, совершенно не похожий ни на тот, что я чувствовала в тоннеле, ни на тот страшный внутренний холод, который душил меня каждый раз, когда я заглядывала в глаза Андрея Даниловича или слышала коронную фразу Сандро (в те минуты я всегда была уверена, что дело тут вовсе не в действии вампиров на человека). Этот холод... возможно, так охватывает мысли декабрьский мороз - я не помнила.
   - Должна помнить, - сказал Гена. Я и сама понимала, что должна помнить - но ничего больше не происходило.
   - В чем дело? - спросила Наташа тревожным голосом. - Он не работает зимой... да?
   - Похоже, что нет, - сказал Ираклий и посмотрел на меня. Мне сделалось так тоскливо, как... этой тоске нельзя найти сравнения... Быть может, это и похоже на то, что чувствует человек, случайно убивший животное. Или тот, кому самый дорогое для него создание говорит о своей ненависти. Или ребенок в ту секунду, когда от него отказываются родители - а он слишком мал, чтобы понять, что и родительская любовь может быть невзаимной.
   Я увидела пронзительный взгляд Пети. Что он хотел сказать? Я поняла...
   - Ты думаешь, это и есть... воспоминания? - сказала я. Он кивнул. - Нет... - прошептала я. - Нет... Не может быть! Не мои... не помню... Не знаю! Не хочу знать!
   Наташа сорвалась с места и выскочила из комнаты в открытую дверь. Я выбежала за ней.
   Наташа сидела за дверью. Я протянула ей руку и привела ее обратно в комнату.
   Мы все сидели на полу, не поднимая глаз друг на друга. Сон уносил мой рассудок, и если бы я была в состоянии пошевелить хотя бы пальцем, я бы могла сделать любую сумасбродную глупость - такое бешенство напало на мою душу от неимоверной усталости, которую мы все внезапно почувствовали. Но, мое счастье, мышцы отказались меня слушаться, и я закрыла глаза. Намеки на воспоминания, которые нам дал Павильон Августа, исчезли вместе с желанием вспоминать.
   Мы проснулись в спальне, твердо решив не вспоминать о том, что с нами случилось.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Часть четвертая. На снегу.
  
   Глава девятнадцатая. Декабрь.
  
   Зина сидела, углубившись в книгу. Пыталась скрыть от меня свои мысли - напрасно. Я слышала и видела, о чем она думает. Она подняла на меня взгляд, и мне показалось, что именно так смотрела на нее я при первой нашей встрече. Наш мир накренился и вот-вот перевернется...это чувствовалось в воздухе. Я знала, что-то должно произойти.
   - Почему так случилось? Почему она не хочет нас отпустить?
   - Возможно, мы должны пройти все, и тогда... - начала Кристина.
   - Что значит - все?! - воскликнул Гена, - Что за бред ты мелешь?! Очнись! Она никогда нас не отпустит! Мы будем тут всегда, разве ты еще нее поняла этого за те девять с половиной лет, что провела здесь?!
   - Успокойся... - пожалуйста, успокойся... - просила Наташа. На Гену было страшно смотреть. Его серебристые волосы сейчас казались седыми, словно ему было не семнадцать, а семьдесят - но такой муки в глазах я не видела ни в прошлой, ни в нынешней жизни даже у глубоких стариков. Он был одиноким, и ему незачем было сдерживаться, никто не мог его сейчас успокоить.
   - Мы попробуем еще! - сказала я. - Только...
   Последним, что я успела им сказать, было неуверенное "только...". В следующую секунду открылась дверь. Вошла Даяна.
   - Корецкая, пойдешь со мной, - сказала она. Я поднялась. Даяна смотрела на меня совершенно непроницаемым взглядом, настолько лишенным всяких чувств, что она напоминала статуэтку с надменно поднятой головой, вокруг которой темной змеей обвилась причудливая коса. Она была так красива, что меня покинули совершенно все мысли по поводу того, зачем она могла бы за мной придти. Главное, что поражало меня, что мне было сложнее всего принять - красота, кажется, не зависит ни от чего в этом мире. Ей все равно, добру или злу принадлежать.
   Я пошла за ней.
   Кажется, я поняла...
   - Ты совершенно права, - сказала она. - К директору.
  
   Я вернулась на первый этаж. К белой лестнице, к высоким окнам, закрытым темно-зелеными занавесами. Передо мной шла Даяна, я брела за ней по просторным белым коридорам.
   Полный круг... Кажется, я была завернута все это время в ковер, а сейчас меня вдруг толкнули ногой - и я полетела вниз по лестнице, и теперь, лежа у ее подножия, пытаюсь понять, что сильнее - ощущение простора и свободы или боль, пронизывающая все мое существо. Полный круг... Обычно в таких ситуациях самое подходящее для человека - немедленно умереть, завершив кольцевой цикл своей жизни... по крайней мере, это выглядело бы наиболее естественным... Но я продолжила идти, хотя чувствовала ни с чем не сравнимое, фанатическое желание умереть.
   Я смутно помню какие-то еще чувства или впечатления от того пути, помню, как Даяна отворила дверь на последнем этаже и ввела меня в небольшую комнату. Я поняла, где я. И поклялась не смотреть налево...
   Я посмотрела вперед. За небольшим столом, битком заваленным древними книгами, напоминавшими брикеты древесной трухи, сидел Зеленуха. Он выглядел совсем не так, как обычно, пока я не понимала, в чем дело, но директор словно помолодел.
   Он указал мне на стул перед его столом, напротив кресле, на котором расположился он сам. Я села. У себя за спиной я услышала легкий шорох юбки - Даяна села в кресло в углу, и от осознания того, что она сидит позади меня, становилось не по себе.
   - Добрый день, Милана, - сказал он. - Впрочем... не все ли равно, день сейчас или ночь, не так ли?
   - Вы совершенно правы, Владимир Александрович. У нас больше нет дня. С тех пор, как появились вы.
   - Ты так уверена, что до этого у вас был день? - спросил он. Я думала, что вот-вот разревусь, но сдержалась.
   - Я чувствую, когда-то он был. Иначе я не хотела бы так сильно его увидеть...
   - Посмотри налево. Ты увидишь день, - предложил он. Я повернула голову направо и стала разглядывать зеленый гобелен, на котором было изображено белое здание Академии. - Любопытно, что ты смотришь туда... - сказал как будто бы сам себе Зеленуха, и я дернула головой в его сторону. Но налево так и не посмотрела. - Конечно, я прекрасно представляю себе твое желание посмотреть на дневной свет... - "Где уж тебе!" - с рискованной агрессией подумала я), - Но последнее время предпринимаемые тобой попытки побегов, признаюсь, начинают несколько меня напрягать. Что же мы будем делать? Предлагаю позвать остальных и решить.
   Я чувствовала, я слышала какой-то подвох в его мыслях...
   - Нет! Нет, все сделала я! Не надо трогать их! - воскликнула я, и мой голос балансировал на грани между мучительным криком и надрывными слезами. Сама я в первые слышала такое отчаяние в чьем-либо голосе... На секунду мне показалось, что Зеленуха подумал то же самое. Он поднялся, и я увидела его - теперь наконец-то сообразив, что в нем изменилось. На нем не было его знаменитого плаща. Зеленуха без него выглядел куда более крепким и высоким, даже лицо изменилось - словно морщин стало раза в два меньше.
   - Даяна, сделай одолжение, приведи сюда всех остальных.
   Я крепко зажмурилась и закрыла лицо руками. Я не хотела, чтобы Зеленуха видел мое лицо.
  
   Через пять минут Даяна пришла в кабинет, приведя с собой весь мой класс. Я слышала их голоса, обрывки их мыслей, их недоумение, испуг, напряжение, но по-прежнему сидела, спрятав лицо в ладонях, словно это могло меня спасти от Зеленухи, Даяны и всего этого страшного мира, который уже давно считал меня своей собственностью.
   - Ты, Милана, приложила столько усилий, чтобы дать им всем увидеть свет, - сказал Зеленуха, подходя к гобелену. Я решилась открыть глаза, боясь
   навлечь на себя его гнев.
   На меня смотрели все. Все они смотрели в мои глаза, и я видела, что их взгляды не винят меня ни в чем. Но в них было слишком много тоски, и я не могла не винить себя сама - они ждали. Ждали, что скажет нам Зеленуха.
   Он разглядывал гобелен.
   - Ты столько для этого сделала, - сказал он снова, - Правда, не хотелось бы, чтобы все это было даром?
   Он отдернул гобелен, и в ту же секунду яркий свет пронзил наши глаза. Кто-то зажмурился, кто-то спрятал лицо руками, кто-то отвернулся, согнувшись в три погибели, сломленный этим светом. Я медленно открыла глаза, и несколько нескончаемо-долгих секунд привыкала к свету - прежде, чем поняла, что я вижу... декабрь.
   Свет лился на меня белыми волнами. Еще два невероятных мига - и ветер бушующей за стеклом вьюги распахнул окно, и мне в лицо пахнуло морозом, самым свирепым, кристальным, свежим морозом, который я когда-либо чувствовала. Снег таял на моем лице, и талая вода застилала мои глаза, горячие слезы и ледяные капли растаявшего снега лились по моей коже. Зима обхватила мое тело, я замерзла, и режущий холод доставлял мне такое удовольствие, что сердце, казалось, меняет ритм каждую секунду. Я плакала - жизнь давила на меня. Что же чувствуют другие...
   В ту секунду я и поняла, что произошло. Смех, который вот-вот должен был вырваться из меня, на полпути во внешний мир превратился в рыдания. Я, должно быть очень громко плакала - я еле слышала свой крик, его почти не было в сумасшедшем радостном вое зимы, ворвавшейся в кабинет, но если представить себе, каким громким был этот вой, то я просто визжала в полную силу своего голоса.
   Окно захлопнулось. Внутри меня оборвалась какая-то нить, очень прочная, тугая, такая важная для моей души, что меня повалил на колени шок, вызванный ее внезапной гибелью, мне не верилось, что в этом мире может порваться что-то, имеющее такую значимость.
   Окно захлопнулось - и через мгновение свет был задавлен темно-зеленым гобеленом.
   Остальных я не видела - только слышала, сколько боли сейчас в их глазах.
   - Ты своего добилась, разве нет? - спросил Зеленуха.
   - Отпустите, - прошептала я одними губами, и вряд ли то отчаяние, с которым - я знала - его еще не простил об этом ни один из студентов Академии.
   Меня обнимали за плечи - горячее, дрожащее в ознобе тело прожималось к моему плечу, меня обхватили пахнущие морозом руки. Миша.
   Я плакала, и где-то в глубине моего сердца кто-то спрашивал меня, откуда у меня еще берутся слезы. Ни у Миши, ни у других уже не было ни капли.
   - Отпустить... - сказали прямо надо мной. Это был не Зеленуха. Голос напоминал мне Сандро, но что-то в нем было, чего не мог бы предать голос Сандро. Голос Сандро был слишком кровавым, слишком много в нем было
   опасности. А сейчас...
   Я подняла голову. Это все-таки Сандро.
   Возле меня были остальные. Тоже на коленях, только не плачущие. И все смотрели на меня с верой, которой раньше никогда не было. Теперь я поняла, что я сказала. Я попросила Зеленуху отпустить нас.
   - Довольно дерзкая просьба, - сказал Сандро. Я смотрела ему в глаза. Наверное, мое сердце хотело в него влюбиться. Я не хотела забывать его лица в тот день, когда он стоял ночью возле решетки в кабинете Даяны, как не хотела забывать его клыки и проворный язык. Возможно, зря - но это и правда было невозможным для меня. - Очень дерзкая. А с другой стороны, чего еще ты могла бы попросить... - сказал он. Все это время я была как во сне, и последние слова меня словно разбудили, ворвались мне в душу ледяным зимним ветром - может мне показалось? Нет. В его голосе действительно была грусть... - Вы так хотите в прежнюю жизнь - или, может в новую. А вы готовы вспомнить ее? Ты можешь за это ручаться? Я спрашиваю именно тебя, Милана, не смей отворачиваться.
   Я вспомнила то день, когда увидела Сандро и Даяну за гобеленом. И сейчас видела их... заново... видела тот день.
   Руки, скользящие по ее спине. Жадный, потерявшийся, не достигший губ поцелуй, рассеянный по всему ее телу. Она вцепилась в него так, словно в последний раз держала в своих руках. Волосы, опутавшие его, как вьюн - каменную стену, словно она надеется извлечь из него, каменного, все, что возможно и еще больше, выточить из него всю душу, выпить ее, впиться корнями. Так много любви... любовь есть... Конечно же, есть. И он это знал. И Даяна знала.
   Я чувствовала, так оно и было на самом деле. Почему они нам врали? Почему?..
   - Я все, что угодно, готова принять, - прошептала я. - Я могу говорить за всех.
   Я поднялась с колен и посмотрела в глаза Сандро. Даяне. Зеленухе.
   - Дайте нам выйти отсюда. Мы вспомним даже то, что будет страшно вспоминать.
   - Дело твое, - сказал Зеленуха. Сандро и Даяна молча переглянулись. Один дьявол знает, что мог означать их секундный молчаливый диалог. - Идемте.
   Сандро открыл дверь и вышел, и за ним пошли все остальные. Зеленуха вышел из кабинета последним, запер его и пошел позади всех. Иногда я оглядывалась назад и видела лица моих друзей.
   Как же им было страшно...
  
   Глава двадцатая. Воспоминания.
  
   Мороз снова сжал меня в своих пугающе крепких объятиях. Мы вышли на улицу.
   Я запрокинула голову. Небо... серое небо, полное снега, отопленное в нем... Оно осыпалось на мое лицо белыми крупицами, и голос зимы пел мне на ухо - завораживающим полушепотом, потусторонним гулом уносил меня в небо.
   Надо мной жизнь... Прозрачное и плотное, холодное небо...
   На Академию я не смотрела.
   - Милана... - услышала я. - Милана!..
   - Милана...
   Они произносили мое имя - снова и снова, на разные голоса, то шепотом, то про себя - но я слышала. Слезы в их голосах.
   - Милана...
   Зина кинулась мне на шею, визжа и глотая снег, как щенок, впервые увидевший зиму. Я едва не задыхалась - так она сжала меня. Но я ничего ей не сказала. Она долго так душила меня, а потом резко отстранилась от меня. Наши мысли сплелись в единое целое.
   Она заглянула мне в глаза, и меня как будто кольнули тончайшей острой булавкой в самое сердце.
   - Что же нам теперь предстоит узнать, если они так это скрывали?..
   Я опустила глаза и покачала головой. Я не знала - и боялась представить.
   Мы с Зиной сели на снег. Остальные поступили так же - стояли только магистры, Сандро и Даяна - почти вплотную друг к другу, Зеленуха чуть поодаль.
   Потрясающе приятный холод...
   Даяна смотрела на снег, по колено в сугробе, на ее косу и на плечи глухого черного платья садились снежинки, и она теперь была похожа на силуэт, вырезанный из звездного неба. Сандро смотрел на ее ресницы, такие длинные, что снежинки, лежавшие на них, не чувствовали тепла ее кожи и не таяли. А я смотрела на них. Потом перевела взгляд на Зеленуху, он стоял ближе к нам.
   - Когда? - спросила я его.
   - Скоро, - ответил он.
   Спустя некоторое время отворилась дверь Академии, и к нам мелкой походкой засеменила маленькая фигурка, завернутая в слои помпезно украшенной темной ткани. Она была такой легкой, что почти не проваливалась в снег, и по насту шла, как по паркету.
   - Я рассчитывала, что мы дождемся конца учебного года, - сказала Готти Зеленухе.
   - Я думаю, они уже вполне готовы, полгода ничего не решают, - ответил он. Готти пожала плечами и плюхнулась на снег. Ей вряд ли будет холодно - столько юбок между ней и снегом.
   Потом вышли Андрей Данилович и Меченосец, их, как и Готти, я узнала издалека. Меченосца - главным образом по ругани, которая эхом раздавалась по окрестности. На этот раз он был недоволен снегом, и непрерывно матерился, тяжело поднимая массивные ноги и шагая по высоким сугробам.
   - За**ись, как весело! - провозгласил он своим неприятно-шумным басом, когда они с Андреем дошли до нас.
   - Успокойся, уже не нужно паясничать, - сказал ему Зеленуха. Андрей улыбнулся.
   То была наша последняя встреча, и потом я долго вспоминала ту секунду - и первое, и последнее наше свидание запомнилось мне его улыбкой. В первый раз - с клыками. В последний - без них. Он был очень красив без клыков.
   - Так вы не вампир? - задохнулась Кристина.
   - Правда ведь, тяжело постоянно находиться в опасности? - ответил он, - Каково же узнать, что опасности никакой не было?
   - Чувствую себя ужасно глупо, - буркнула Кристина. Андрей усмехнулся. В его усмешке не было злобы.
   Очень скоро вышел Юлий, тот, что вел религиозный практикум.
   - Ты так уверен, что уже наступило время? - спросил он. Зеленуха выразительно посмотрел на меня.
   - Они уверены. Особенно Корецкая. Им лучше знать, ты так не думаешь?
   - Если бы вас видела моя мама, - сказал Петя Юлию, - Она очень религиозная была.
  
   Секунда - и Петя, вскочив на ноги, схватившись за голову, пораженно смотрел на Юлия. Тот ухмылялся.
   - А помнишь ты, что сделал со своей религиозной мамой?
   - Сейчас... вспомню... - проговорил он. Остальные смотрели на него во все глаза - а потом... нами овладел такой ужас, такая жгучая боль, что захотелось умереть на месте - только бы не знать о себе...
   - Я не мог такого сделать... Врешь! Врешь!!! - закричал Петя.
   - Тебе стоило подумать об этом, когда ты сказал ей, что ее бог от нее отвернулся. Кому, как не собственному ребенку, должна верить мать? Она и тебе поверила, - сказал Юлий. Петя плакал. Я впервые видела, чтобы в нашем классе плакал кто-то, кроме меня и Наташи.
   - Сегодня здесь всем придется плакать, - услышала я мысль Сандро, впервые за этот долгий день.
   Я наполнялась болью остальных изнутри - и до краев. Воспоминания...
   Очередь дошла и до меня.
  
   Старомодный сервант, антикварный, бабушкин. Мама - теплый, сандаловый запах ее каштановых волос.
   Я очень сильно люблю... Я люблю. Воспоминания - он похож на ангела, так похож на ангела... До него - детство, все тот же сандаловый запах. Ненависть к молоку. Домашнее обучение - у меня порок сердца. Учительницы мои были все, как одна, старые девы или вдовы. Мне было больно на них смотреть. Еще больнее - любить. Я полюбила, мой мир встал с ног на голову: мама стала подметать шоколадной шевелюрой паркет нашего старинного дома, сам дом вместе с антикварным сервантом встал вверх ногами. Старые девы ходят ногами по потолку... мир перевернулся. Два слова - я люблю. Это все, что по-прежнему на месте, и видится четко, кровь не приливает к голове, находящейся в неестественном положении, лишь тогда, когда я вижу его и знаю, что люблю. Все, что осталось на месте.
   Я помню.
   Вспомнила... как летела в равнодушный серый канал. Как меня обхватила вода - было пусто. Страшно. Холод сильнее зимнего - но без мороза, неправильный холод. Потом - глотаю воду. Я предала всех, и вкус гнилой городской воды, вкус моего предательства, был сейчас у меня на языке. Потом
   пропал воздух. За ним - мысли.
   Конец. Больше ничего нет.
   Так быстро совершить предательство... я могла бы жить...
   - Я же говорил, мы в аду! - воскликнул Ираклий.
   - Мертвые помнят жизнь, - ответил Зеленуха, покосившись на Петю. Тот, кажется, только сейчас вспомнил эти свои слова - а они всегда все о нас знали...
   - Вовсе не ад, - сказал Сандро, - А место, где вы, возможно, снова захотели пережить какой-то этап своей жизни и, вероятно, изменить его...
   - Да!!!
   - Да!!!
   Мы вскочили и подбежали к Зеленухе. В одну секунду я услышала, что произошло с Мишей. Больно было смотреть, как он ожесточенно бьет кого-то... Наш Мишка, так поражавший меня своей светящейся в каждом его движении честностью, добротой... Месть.
   Ненависть.
   Предательство.
   Убийство.
   Самоубийство.
   Проклятие.
   Равнодушие, трусость, зависть, подлость... мы все были в чем-то похожи.
   Мы были готовы на все, чтобы вернуть секунды до того, как мы стали такими. Тимур - пожар, когда мог бы спасти родного брата, а спасся один. Теперь он знал, что мог бы спастись вместе с ним и остаться при этом в живых. И знал, что вряд ли бы осознал это в первые годы новой жизни. Академии...
   - Если бы я поддержала ее тогда, она бы справилась со своей болезнью. Только я виновата! Пожалуйста, верни меня туда! - кричала Зина Зеленухе, - Я же могу вернуться и все изменить... просто... мне было все равно... Теперь я это знаю!
   Ираклий схватил мою руку - так крепко, что кости захрустели.
   Он держался за меня.
   - Спасибо, - прошептал он.
   - Хотите вернуться в одну жизнь - бросьте другую, - пожал плечами Зеленуха. - В Академию вы больше не вернетесь.
   - Не очень то и хо... - начал Ираклий, но осекся. Потом посмотрел на меня и крепко обнял. На мое плечо опустилось сразу несколько рук, кто-то взял в руки мою ладонь...
   - Эй, Милана... - сказал Тимур. - А ведь мы все-таки вышли...
   - Я же говорила, - сказала я.
   - А других вы отпустили? - спросила Наташа.
   - Что, думаешь, как тяжело, когда у одних есть, а у других нет? - спросил Юлий. Она кивнула. - Грань, лежащая против зависти. Ручаюсь, что ты бы ее не узнала, если бы не отучилась.
   Внезапно меня заставил обернуться совершенно осязаемый взгляд Даяны. И Сандро. Я посмотрела на них, они - на меня. Даяна крепко, верно держала руку Сандро. Трудно передать, как похож был этот жест своим благородством на то, как держал мою руку Ираклий несколько минут назад,
   как мы держались за руки в темных коридорах Академии - и как отличался от тех жестов природой своей любви. Просто держала руку - сколько любви...Любовь есть. Я понимала, почему они на меня смотрят. Когда я вернусь в ту жизнь, я буду любить с такой же силой, но совсем без такого взгляда, который получала Даяна. Какая же глупая я была... Вряд ли я еще хоть однажды причиню кому-то зло, когда вернусь.
   - Остальные вернутся... как и вы... просто вам их не видно, и не обязательно видеть, - сказал Юлий Наташе, и я снова посмотрела на остальных.
   - И когда мы вернемся? - спросил Гена. Еще бы. Вряд ли ему легко дается выдерживать минуты, когда он знает, что убил кого-то в другом мире.
   - Садитесь, ждите, - ответила Даяна.
  
   Глава двадцать первая. Конец Академии.
  
   Я сидела на снегу, и со мной - все одноклассники и магистры. Все молча смотрели на Академию, только я все еще не желала взглянуть на нее со стороны, как это было первого сентября, точно в глубине души боялась, что, посмотрев на нее, войду внутрь, как и в прошлый раз.
   Лица моих друзей были погружены в усталое ожидание. Они были как бы заморожены - никакой мимики, только изредка они моргали, и на щеках оставались прилипшие к ресницам снежинки, таяли и превращались в мерцающие алмазы.
   Даяна положила изящную голову на плечо Сандро. Они по привычке были очень сдержанны при учениках - до недавнего времени нам нельзя было знать про существование любви. Мне хотелось спросить его, есть ли любовь, чтобы окончательно убедиться, что он врал, но я не стала им мешать.
   Зеленуха не отрывал взгляда от Академии. Казалось, он не моргал. Его густые брови и волосы казались седыми, так много в них запуталось мелких снежных фей.
   Ветер успокоился, снег ровно падал на наши волосы и плечи. Готти сняла свой кулон и теребила его пальцами. Я впервые видела ее без кулона, и это было еще более странно, чем Зеленуха без плаща, потому что он, в общем, просто перестал походить на самого себя, а Готти просто стала выглядеть "взрослее".
   - Смотрите! - воскликнула вдруг Кристина, показывая на одно из окон на самом верхнем этаже. Я все-таки посмотрела на здание. Точно как на гобелене... Только вокруг все белое, а не зеленое. А в окне кабинета Зеленухи пляшет маленький, нахальный огонек.
   - Что, Академии больше не будет? - спросил Гена.
   - Для вас - не будет, - ответил Зеленуха. Все смотрели, как постепенно в каждом окне загорается пламя.
   Очень скоро оно начало вырываться наружу - пышные фонтаны огня цвели в высоких окнах, столбы дыма летели в серое небо, светлели, набирая высоту, и, в конце концов, сливались с серым небом.
   Небо цвета особенной, заливавшей сердце изнутри свободы. Воздушной, спокойной.
   Камень темнел и рушился. Не знаю, сколько часов мы сидели на снегу,
   глядя, как тонет в огромном ветвистом костре огромное здание. Верхние этажи уже обрушились, и теперь нижние засыпали подвал. Под землей слышался треск - подвалы тоже горели. Я чуть прикрыла глаза, и представила, как томятся в огне парты, учительские столы, стулья, наши кровати с темными одеялами... Пустые коридоры заполняются огнем. Они уже не темные, и свет освобождения напоил их - горячий, желтый, проникающий всюду, съедающий препятствия...
   Представила лестницу, которая так мне понравилась, когда я впервые попала в Академию, и охваченные пламенем вечно задернутые зеленые шторы. Кабинет Зеленухи... Пожираемые алыми языками бумаги, когда-то важные; книги со страшными трактатами; болезненно скорчился в огне темно-зеленый плащ.
   Я улыбнулась и открыла глаза. В третий раз почувствовала, как выхожу на дневной свет из сумрачных тесных стен этой школы и покидаю ее уже навсегда. Огляделась вокруг. Многие уже дремали, кто - сидя, кто - уютно лежа в сугробе. Я откинулась на спину, за шиворот попало немного снега, но мне было тепло, как никогда не было тепло под землей, когда я была надежно укрыта почти ото всех холодов - кроме лишь того, который разрастался внутри меня, пустив корни в сердце. Небо с летевшими с него редкими снежинками и уходящими в него темными искрами и серебристым пеплом. "Небо" - последний раз подумала я и задремала с приоткрытыми глазами.
   - Скоро исчезнут? - услышала я голос Даяны.
   - Скоро... - теплый шепот Сандро, то ли он плыл в его мыслях, то ли они стояли прямо надо мной, и я слышала их голоса.
   Я засыпала. Проснусь я уже не здесь... но будет так же тепло.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Содержание
  
   Часть первая. Первое сентября.
  
   Пролог 1
   Глава первая. За порогом. 2
   Глава вторая. Алгоритмическое построение схемы разделения. 4
   Глава третья. Пыточный курс. 5
   Глава четвертая. Совращение. 8
   Глава пятая. Большая перемена. 10
   Глава шестая. Насилие. 12
   Глава седьмая. После занятий. 14
  
   Часть вторая. Стажер Корецкая.
  
   Глава восьмая. Теория и практика. 18
   Глава девятая. Надпись на доске (Осенняя ночь). 21
   Глава десятая. Высшие умы академии. 23
   Глава одиннадцатая. Сандро и Даяна. 25
   Глава двенадцатая. Прислушиваясь. 26
  
   Часть четвертая. Темные коридоры.
  
   Глава тринадцатая. Куда вы уходите летом? 30
   Глава четырнадцатая. Стоящий у решетки. 31
   Глава пятнадцатая. Что мы должны делать. 32
   Глава шестнадцатая. Скотобойня. 33
   Глава семнадцатая. Последние листья. 37
   Глава восемнадцатая. Павильон Августа. 39
  
   Часть четвертая. На снегу.
  
   Глава девятнадцатая. Декабрь. 45
   Глава двадцатая. Воспоминания. 48
   Глава двадцать первая. Конец Академии. 52
   1 Книга, в которой древние египтяне описывали загробный путь души усопшего, в частности - клятву, в которой усопший говорил Осирису: "Я не был причиной слез, я не убивал, я не лгал" и т. д.
  
   1
  
  
   4
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"