Как птица из крыла выстраивает свой полет, так и человек из букв складывает такие слова, что днями из головы не выходят, а ночами укрываться ими хочется.
Спросишь вот у кого: расскажи о хорошем человеке, - а не могут. Он такой, человек. Как солнечный зайчик. Всегда в стороне от солнца. Разве за ним угонишься? Нет таких людей у других народов, что не легкими дышат, а всей душой по всем вздыхают. Тяжелое это занятие. Она, душа-то эта, не тебя, других согревает. Довелось и мне повстречаться с таким.
Недалеко от дома моего стоят три мусорных бака, отгороженных дырявой сеткой рабицей. Вот там до восхода солнца собираются четверо нищих: два мужика, женщина с украденной внешностью и старик. Разводят костерок и своими телами до солнышка отогревают его. Уютно сидят, без ссор, сигарету из губ в губы передают.
Вот, глядя на них, и почувствовал я себя нищим: мне-то так и посидеть не с кем и поделиться нечем. Компанию нарушить не смел, а как старик один остался, подошел к нему, руку в карман свой опустил за мелочью. А он мне и говорит:
- Не думай, что от нищеты побираюсь. Не от нее, родимый.
Хуже есть.
- А что хуже ее может быть?
- Пустота, мил человек. От пустоты и побираюсь. А так люди
подойдут, слово какое подскажут, и жить теснее становится.
- Много ли за день подкинут, да в таком месте?
- Всякий народ встречается. Хороший-то человек монетку
никогда не бросит, а бережно подаст, как пирожок какой домашний.
- Смотрю, много вашего народа по весне вышло на волю.
- Помирать весной, ох, как не хочется, да одному в четырех
углах, вот и подались люди в люди.
- Милиция-то гоняет, наверное?
- Для нее у меня слово заветное есть.
- И что это за слово такое?
- Заветное на ветру не произносят, на ухо выдыхают. Вот
шепну, они и идут своей дорогой.
- Хулиганье донимает?
- Всякие есть. Иные и все, бывает, отнимут. Таких жалко: им
впрок не пойдет.
- И что будет-то с ними?
- А кто водкой подавится, а кого и свои задавят.
- Да, много зла на белом свете.
- Про зло не скажу. Свободы у людей нет - вот беда. Одни
хозяева ушли, а эти еще хуже.
- А где она есть, эта свобода?
- У тех, кто добро творит и у кого руки - крылья.
- Водочку-то попиваешь родимую?
- А как без нее, мил человек? У меня, кроме нее, никого нет.
- Другие вот от радости пьют.
- От нее не пьют, ею делятся.
- Да что-то не видно того, кто делится.
- То не каждому дано. Дар это божий - видеть добро.
Он из ладони в ладонь перекладывал остывшие угли, выглядывал что-то в них.
- Ты иди. Долго уже стоишь тут, как бы наши чего не
подумали.
- А что подумать могут?
- Подумают - не беда. А вот когда не подумавши... Ступай, мил человек, заболтались мы с тобой.
Знать бы, куда ступать... Студено мне, больше оступаюсь.
В парках на каруселях красят оси в синий сон. У слонов облезли хоботы. Холодно. Где-то рядом хлопают ковры - лето выбивают. И на всех, как в стылом тамбуре электрички, жуткая надпись: "Не прислоняться!".
Мир по-прежнему бесконечен, а места мало. Может, метр эталонный виноват. Не им бы измерять расстояния, а красотой, да как за края ее ухватиться?
На следующее утро опять меня потянуло к этому старику. Подошел. А сказать что, не знаю.
- Пойми, мил человек, мне не жалко, но помойка не церковь.
Сюда мусор, не душу носят. Высыпал и ступай своей дорогой.
- У Вас тут над помойкой небо голубее.
- Эка невидаль для птичьего места! Крыльями они эту синь за день взбивают.
Нет у меня дороги, изуверился. Не из ковров, из меня что-то последнее выбили. До церкви не дорос - до помойки не допускают.
- Сомнешься ты до нас. Воля штука горькая. Водка и та до нее
не дотягивает.
- Скажи, старик, как жить?
- Спросил бы где, ответил. А как? Кукушки вон у всех спрашивают, да никто им не отвечает.