Утро тихо как в гробу: не слышно ни гула машин, ни пения птиц тишина и покой вокруг. "Где я? - подумал я и приоткрыл один глаз. Передо мной грязная и затёртая локтями стенка, усыпанная в мелких пупырышках. - Не в Совке ли я? - с испугом я взглянул в окно. А там как в телевизоре безмолвно застыло жёлто-зелёное лето. - Нет, не в Совке я, а в Лондоне. Ну и, Слава Богу! Но почему так тихо на улице? Ах да, сегодня же воскресенье", - вспомнил я и уставился в стенку.
В воскресенье с утра всегда так тихо в нашем районе. Люди здесь живут порядочные и добросовестные, и жизнь у них течёт спокойно по правилу и расписанию. Всю неделю англичане трудятся и сильно не гуляют, но в пятницу после работы у них начинается загул и по полной программе. Все бары и рестораны на нашем Бродвее переполнены и на улицах полно мясистых девок и краснощёких горластых парней. В пятницу всю ночь за окном слышатся дикие вопли, звон бутылок и визжание пьяных девиц. Но к утру всё стихает и постепенно замирает, даже птицы прекращают резко чирикать, когда выключают уличные фонари.
А птицы здесь явно лунатики: ночью бодрствуют и поют, по-видимому, из-за хорошего освещения. В Лондоне даже на грязных помойках и тёмных задворках горят неоновые фонари и камеры кое-где тоже. Уличное освещение выключают после восхода солнца, хотя оно практически не выходит из-за серых и низких туч, постоянно зависших над городом. Да, а погода тут депрессивная и непредсказуемая. В один момент может выглянуть солнце тут же пойдёт проливной дождь вместе с градом, потом всё в миг успокоится, солнце спрячется за тучи и заморосит мелкий и серый дождь, к которому все тут уже давно привыкли это ведь страна дождей и туманов. Хотя туманов в Лондоне уже давно нет, и был это не туман, а смок от угля, но сейчас углём уже не топят.
В выходные дни до полудня на улице очень тихо и хорошо. Это время дня мне нравиться больше всего. На город ложится сизая дымка, движение замедляется, звуки затихают и всё погружается в вязкую дрему. В эти тихие часы хорошо резать мак в чужом огороде: хозяева спят и на улицах мало прохожих. В это же время выходят на охоту серые лисы. Они здесь не рыжие, а серые и облезшие как наши дворняжки. Бродячих собак в Лондоне нет. Их всех в специальных приёмниках держат, но зато лис тут видимо, не видимо. Днём они спят на кладбищах и в лесопарках, а ночью выходят на охоту, на помойку. Питаются они исключительно отбросами и живут можно сказать неплохо - этого добра тут хватает. Возле каждого дома стоят чёрные мешки с мусором вот их то и потрошат лисы по утру. Один раз, когда мы резали мак в утренней тишине, лисы спугнули нас своим писком и разрыванием полиэтилена.
После полудня же город начинает оживать, ухать, охать и стонать. Движение на дорогах ускоряется, усиливается шум, и появляются люди, робко бредущие в паб после бурной ночи. Пабом у них называются пивные бары. Там англичане смотрят свой безумный футбол, непонятный для меня крикет, пьют пиво, читают газеты, обсуждают новости и иногда дерутся, но не так часто бьются как у нас в пивнушках. Вообще Британцы можно сказать народ спокойный и тактичный. Конечно, за исключением футбольных болельщиков - эти просто чокнутые люди! Для меня всегда был непонятен этот нездоровый интерес к чужим победам и поражениям, а также и массовый психоз на стадионе. Не болел я ни за кого и ни за что. На футболе был один раз и то случайно попал, пошел, как говориться за компашку и сильно об этом пожалел. Естественно речь о билетах у нас не заходила, и мы полезли через забор. Перелезая через этот проклятый забор, я зацепился за штырь и порвал полу пальто. Весь матч я думал, что сказать старикам и за игрой практически не следил. А пальтишко то было импортное и дорогое. В общем, футбол мне не пошёл с первого матча. Во дворе я играл в футбол и в хоккей как все дети, но я всегда стоял на воротах, не любил я бегать и пассы давать.
Что ещё сильно бросается в Англии в глаза так это отсутствие красивых женщин. Безусловно, они есть, но их не так тут много как у нас в Союзе. В центре Лондона много бродит симпатичных тёток, но это в основном туристы; француженки, итальянки, испанки и т.д.п. Англо-саксонская порода женщин мне очень не понравилась. Топором струганные дамочки! Нет в них ни русской изюминки, ни французского шарма, ни итальянского темперамента - нордические бабы холодные. Что-то неладное произошло с Британскими тётками. Может, на них так эмансипация плохо подействовала или же они всегда такие и были? Выглядят они невзрачно; блеклые, бледные, рыхлые, рыжие и конопатые. Оказывается, в Великобритании живёт самый большой процент рыжеволосых людей в мире, по-видимому, климат тут располагает к этому.
Не умеют английские женщины толком за собой ухаживать, да и преподнести себя как следует, тоже не могут. Всё у них есть: и одежда стильная, и парфюмерия французская, но вот не могут они это правильно уложить и одеть. Иной раз смотришь на девчонку, хорошо выглядит, но как ближе подходишь, замечаешь, что вещи на ней или грязные или сидят как на корове седло. Многие англичане одеваются безвкусно и выглядят неопрятно. Может у них мода такая быть неряхой? У нас если девочка на улицу собирается то, прежде всего возле зеркала час просидит, а то и два и выйдет как куколка чистая и опрятная. А у них девки ходят заспанные помятые и без макияжа. Не знаю, хорошо ли это или плохо, но выглядят тут женщины не сексуально и не привлекательно.
А ещё здесь очень много лесбиянок, педерастов, трансвеститов и других извращенцев. Их сразу видать за версту. Они как нарочно одёжку броскую носят и внимание к себе притягивают. Лесбиянки заточены как солдаты: мужиковато-крепкие и в военной одежде все ходят. А у педиков фигуры женские и одежды цветастые и приталенные такие, что противно смотреть. Иногда мне кажется, что тут все мужики гомиками стали. По-видимому, на самцов эмансипация тоже плохо подействовала. Чёрти что происходит в Англии! Вырождается нация! А еще тут жуть как много толстых людей. Причём видно по ним, что они ожирели от лени и недостатка ума. У нас тоже хватает толстых и крупных людей, но они какие-то другие живые и более подвижные, а эти просто обжоры и хамы. Наши толстяки всегда пытались как-то прикрыть свои телесные недостатки одеждой, а эти как специально выставляют их на показ. Нате вам! Любуйтесь! Смотрите, какая я толстая и безобразная. А мне всё равно. Я такая и буду, и худеть я не буду. Прошу любить и жаловать я хряк!
"Который сейчас час? - подумал я и вдохнул воздух через нос. Еле ощутимый дурман жареного уксуса и дешевого одеколона "Инигма" защекотал мне пёрышком в носоглотке. У меня обильно потекли слюнки. - О, знакомый рефлекс! Слюнки текут как у собаки Павлова. Этот чудный аромат вызывает у меня тошноту и острые рези в желудке переходящие затем в жидкий понос. То есть голимые кумары - как говорят наркоманы. Но сегодня меня не кумарит. Ох, как хорошо! Вчера утром употребив по два куба, мы заснули, и день прошёл незаметно: толи дрёма толи смерть. И три месяца в Англии пролетели в забвенье и без следа. Мда... И что мы тут делаем?.. Как долго задержимся?.. Эти вопросы я задаю себе каждое утро, и ответить на них не могу. В данный момент я проситель политического убежища. Человек без паспорта и постоянного места жительства. Да никогда не думал я и не гадал, что всё так случиться и стану я беженцем. Хотя, я всегда могу вернуться обратно домой. Но, что я там буду делать, как я там буду жить? Оттуда люди эшелонами валят, а я туда обратно попру. Ну, уж нет, с этим я спешить не буду, погожу, посижу в Англии".
Последний год в Союзе был для меня страшно болезненным и невезучим. Всё началось в феврале. На остановке такси на меня напали пьяные работяги; папа, сын и кум. Они лезли нагло без очереди, и я им сделал замечание, но они проигнорировали меня. В конце концов, я зашипел на сыночка, когда тот влез опять, и у нас завязалась неравная драка. Кума я уложил с первого удара, он был большой и свирепый на вид. Я подумал, что он самый крепкий из них, но ошибся. Кум кротко хрюкнул от удара в подбородок и рухнул наземь как мешок с дерьмом. А вот с папой и сыном мне пришлось очень туго - они были крепкие и юркие трактористы.
Помахав пару минут руками, я понял, что меня скоро свалят: блоки мои не работали, и удары трактористов сыпались на меня с двух сторон. В глазах у меня начало искрить и я понял, что надо что-то делать. Вытащив из кармана нож, я изо всех сил ударил сына рукояткой по лбу, а рукоятка у меня была довольно увесистая. Сынок схватился за голову и начал визжать как недорезанный хряк. Папа его остановился и в это время я успел открыть нож. Увидев у меня в руке нож, папаша сразу поостыл и изменился в лице. Подпрыгнув к сыну, он оторвал его руки ото лба и злобно взглянул на меня. "Ух, бандюга, - прошипел он. - Пойдём, сынок, не надо его трогать у него нож". У сынка по роже ручьями текла кровь. Подняв своего неуклюжего кума, они поковыляли к метро. Я быстро вскочил в первое такси и поехал в кабак, но по дороге я изменил своё решение и поехал в больницу, говорить и жевать я толком не мог.
В больнице мне сделали снимок и сказали, что у меня трещина и надо делать операцию. Пришлось сдать одежду и ждать в очереди около часа. Доктору я сразу же объяснил, что наркоз меня не возьмёт, так как я был уже под наркозом; два куба ширки вмазал и двести грамм коньяку накатил. Операцию делали без наркоза, я стойко мычал и отхаркивал куски дёсен. С доктором мне не подфартило. В другой смене врач леской зубы стягивал, а этот делал всё по старинке, медной проволокой вязал и ко всему прочему был садист. Всё подбадривал меня во время операции: "Терпи, терпи, наркоман!" После операции мне предложили следовать в палату, что не входило в мои планы. Выглядел я неприлично. Мне выдали женский халатик в цветочек и оставили только туфли, а на улице стояла стужа, но я решился покинуть больницу, так как рядом жил мой дружок.
Выйдя из больницы через задний вход, я побежал трусцой по тропинке. Мороз меня не сильно беспокоил, но вот прохожие останавливались, оглядывались и качали головой. Некоторые крутили рукой у виска, а другие подолгу смотрели мне в след и что-то кричали. Вот народ у нас глупый! Всё им надо и до всего дело есть. Дверь открыла мне Вовина мама и сразу же закрыла. Через пару секунд дверь снова открылась, и Вова обомлел, а потом начал ржать, увидев меня в таком виде. Я попытался что-то сказать, но, увы, челюсти мои были связаны, я шипел и булькал слюной как закипающий самовар. Вовчик снабдил меня одеждой, и я благополучно добрался домой. Месяц мне пришлось жить дома, мама мне делала супы-пюре, и я их сосал через трубочку. Из хлеба я делал маленькие шарики и запихивал их в дырку, где у меня не было зуба. Через месяц мне сняли проволоки, и я заговорил, но подбородок у меня был ещё онемевший около года.
В июле этого же года я сильно перебрал с ширкой и попал в больницу. Около часа мой дружок, с которым я двигался, держал мой язык плоскогубцами, но потом вызвал Скорую помощь. Из больницы я поехал прямиком на дачу. Мама взяла отпуск за свой счёт и два месяца отпаивала меня разными настоями и травами. Хорошо, что я до этого много раз спрыгивал, и этот прыжок для меня был труден. В армии мне приходилось несколько раз спрыгивать. Были, конечно, кумары и ломки с думками поехать вмазаться, но это я пережил, обкурившись травою.
Перед отъездом на дачу, я купил стакан травы и взял с собой кучу книг. Родители мои не возражали насчёт курения. Под травой я был более разговорчивый, и даже смешил родных, что никогда не случалось под ширкой или водкой. Эти наркотики действовали на меня очень пагубно: под водкой я был агрессивный и непредсказуемый, а под ширкой молчал и был зол на всё и на всех, а также на себя. Под травой же я начинал философствовать и говорить о смысле жизни. Трава хорошо на меня действовала, я мог читать, не теряя концентрации и даже работать. Когда я практически отошёл от ломок, то помог отцу с постройкой подвала и нового туалета. Отец приезжал на дачу каждые выходные. Он сам лично выстроил двухэтажный капитальный дом и собирался в нём жить постоянно, когда выйдет на пенсию.
В Сентябре этого года, я уехал в Крым и месяц жил в Судаке у моего друга Ерёмы. Погода в Крыму стояла превосходная, и двигаться не хотелось, да и Ерёма стал большим противником сильных наркотиков. Мы курили траву, и пили домашнее вино. Ерёма стал семьянином и вёл оседлый образ жизни в Крыму. У него было двое детей; один от покойной Марины, которая умерла в прошлом году от передозняка, а другой от нынешней сожительницы. Официально жениться Ерёма не хотел и предпочитал просто жить вместе. В конце восьмидесятых годов он создал кооператив с одним армянином и занялся производством обуви в Крыму. Этот бизнес был довольно успешный и прибыльный. Ерёма и мне предлагал упасть в долю, но я отказался, так как не хотел быть привязанным к одному месту. Весь девяностый год я бил баклуши, родители мои к этому уже привыкли, так как я не работал более двух лет. Отец, конечно, пытался говорить со мной о будущем, которого я не видел в Советском Союзе.
Глава 2. Давид
"Так, но надо вставать", - подумал я и медленно развернулся на другой бок. Напротив меня на стуле сидя спит мой дружок и соотечественник Давид Антонович Кравцов, а если быть точнее Давид Абрамович Кравец. Голову буйну свою он свесил на грудь, одна рука его повисла на раковине, а другая лежит на ноге. В полураскрытой ладони как в гнезде лежит шприц с жидкостью темно-бурого цвета. Это и есть английская ханка. Над ним на стене висят две серые портянки,* приколотые иголками к обоям и сохнут.
* Бинты, пропитанные опиумом
"Так всё понятно, - улыбнулся я. - Циклоп ночью ходил на подрезку и нарезал свежего мака. Не выдержал искушения, наркоша. Вот и хорошо свежаком с утра вмажусь! Но надо вставать и как-нибудь его разбудить, негодяя!" Я резко встал с кровати, звучно потянулся и хрустнул суставами. Давид даже глазом не повёл так и продолжал втыкать на стуле. Подпрыгнув легонько вверх, я гулко приземлился на пол. Чердак наш затрясло, но реакции никакой не последовало. "Может, помер уже и пора выносить? - склонил голову я. - Не живой, сопит одной дыркой, засранец! Сейчас бы его сфотографировать и маме фотку на память отослать. Была бы довольна".
Переступив через Давида ноги, я очутился возле раковины. Номер у нас маленький и узкий: бывший чердак, переделанный местными умельцами в шикарные апартаменты для беженцев. Две кровати стоят вдоль стены, тумбочка-уродка между ними, два стула-калеки на металлических ножках дрожат, шкаф в стене и маленький цветной телевизор в рогатке на стенке висит намертво приделанный, не оторвёшь, мы проверяли. Вот и вся наша скромная мебель.
- Эй, Дэйв, очнись! - крикнул я.
- Шо такое? - медленно поднял он голову. - Чё ты орёшь, Лёха?
- Дай мне умыться.
- Я шо тебе мешаю?
- Ну конечно мешаешь, - открыл я сильно воду. - Ты же на рукомойнике висишь, отодвинься, забрызгаю...
Давид недовольно хмыкнул и подвинулся к окну.
- О! - удивился он, обнаружив в своей руке шприц. - Ты двигаться будешь?..
- Буду-буду, - пробубнил я.
- Тут куб и две точки... держи...
- Подожди, дай мне хоть бивни почистить и чаю попить, - включил я электрический чайник. Наш собственный котёл, приобретённый за личные сбережения. - А как ханка вообще получилась?
- Так себе... кодеина многовато.
- Ладно, надо бы душ принять сперва. Там кто-нибудь есть?
- Кажись пусто, - склонил Давид голову на грудь и засопел.
Ванная и туалет у нас были общие. Находились они в боковых башнях и были в три раза больше чем наш номер. Приняв контрастный душ, я бодренький вернулся в номер. Давид застыл на стуле в той же позиции и не подавал никаких признаков жизни.
Познакомились мы в юношестве в одном популярном кафе нашего города. Странная это была забегаловка - там как у водопоя было место всем: художники, инженера, актёры, неформалы и криминалы теснились под одним сводом. Я тоже любил захаживать в эту кофейню и случайно познакомился там с ребятами из английской школы. Они мне показались какие-то неформальные и бунтарские типчики. Не такие как мои дворовые знакомые из спецшкол. Было в них что-то революционное и протестующее против нашей системы. Одеты они были все в джинсу и яркие футболки. Как выяснилось позже, все из них имели обеспеченных родителей. Только вот Давид был не удел, мама его была инженер. Одет он был тоже не плохо, но было видно, что вещи у него не новые и застиранные. Соответственно его попросили из спецшколы убраться после восьмого класса за неудовлетворительное поведение. Как ни пыталась его мама всё это уладить, но, увы, не было у неё таких крутых связей. Пришлось Давиду идти в местную школу и заканчивать десять классов с уродами.
Я заварил чай в чашке и начал размешивать сахар, сильно стуча ложкой. Давид очнулся, посмотрел на меня исподлобья и бодренько так заявил:
- А англичане лохи!
- Тебе что-то приснилось?
- Нет.
- А чё ты так думаешь?
- У них в огородах хороший мак растёт, а они герой травятся... Лохи, да и только...
- Какая разница, чем травиться?
- Ну не скажи, Лёха, - прогнусавил Давид.
У него с раннего детства был гайморит. В армии ему сделали операцию, но не очень удачно: дышал он одной дыркой и то не всегда.
- Разница очень большая. Героин-то бабок немереных стоит и его килишуют с колёсами...
- Кто тебе сказал, что его килишуют?
- Али.
- Он тебе предлагал героин?
- Нет просто сказал, что качество здесь плохое.
Али был ночной портье у нас в отеле. Всем известно, что ночной портье может сделать всё и достать, что угодно. Такой и был Али - Пакистанец - портье. Были у него связи во всех сферах подпольной индустрии, мог он наркотики любые достать и проститутку клиенту вызвать. Всё он делал через посредников и руки свои соответственно не марал, но бакшиш всегда получал деньгами или товаром.
- Интересно, а с какими колёсами они геру килишуют? - спросил я.
- Что-то типа нашего демидрола. Как же их Али называл?.. О, вспомнил, парацетамол!
- Лучше бы с демиком забодяжили - толку больше было.
- Это, наверное, одна группа колёс. Как ты думаешь, Лёха?
- Может быть.
- Демидрол, парацетамол... одно окончание.
- Окончание может быть и одно, а действия могут быть разные...
- Если б я была барыга, - сказал Давид с грузинским акцентом. - Я бы тоже килишнул.
- Я не сомневаюсь.
- Ну, представь себе, Лёха. Есть у тебя кило геры, и стоит это сто штук, а если ты туда двести грамм мела с парацетамолом добавишь - это будет стоить сто двадцать тысяч. Есть же разница?
- Конечно, есть.
- Тачку можно сразу купить.
- То-то я и смотрю, что тут все нарики втыкают и слюни на подбородок пускают, а барыги на красных БМВ ездят. Парацетамол с мелом прёт не иначе. Только вот где эти попрошайки бабки на геру берут?
- Я не знаю, - покачал головой Давид. - Выпрашивают, наверное, или воруют.
- Может и нам попросить?.. На дудке в метро сыграть или на балалайке а?
- Нам этим заниматься не стоит.
- Почему?
- Нас за это могут депортировать.
- За што?! - скривился я. - За то, что мелочь просишь?
- Да. Я один раз видел, как мусора одного убогого вязали, а он им паспорт свой тыкал.
- Зачем?
- Они специально паспорта с собой носят чтобы доказать что они местные.
- Ясно.
- А нам лучше в полицию здесь не попадать, Лёха.
- Ну, это и слону понятно...
В Лондоне очень много нищих и бездомных людей, причём они не калеки, не юродивые и не беспомощные старики, а просто опущенные люди. Живут они, как правило, на улицах, спят на тротуарах в спальных мешках или в картонных коробах из-под телевизоров. Есть несколько типов таких людей. Первая - наркоманы и алкоголики. Они сидят под банковскими автоматами и в людных местах. Наркоманы поставят возле себя пластиковую чашку с надписью: "я голодный", и просто спят, просыпаясь лишь от звука монет. А алкоголики постоянно ноют и скулят: "ченже-ченже". Сначала я думал, что они хотят чем-то поменяться, но потом Давид мне объяснил, что так называется мелочь. Как только алкоголики набирают нужную сумму они сразу же бегут в магазин за крепким пивом.
Другая категория вымогателей это агрессивные панки в наколках и серёжках. Они просто занимаются вымогательством и запугиванием обывателей. Работает эта братва возле банков, супермаркетов и на крупных железнодорожных станциях. Когда человек подходит снимать деньги или идёт нагруженный баулами, они начинают рассказывать ему всякие бредни: типа вышел из тюрьмы, и денег нет, домой доехать. Многие люди из-за страха или сострадания дают им мелочь на проезд и пропитание. Причём они сразу просят пятерку, а потом падают до фунта. Панки так в день по полтиннику делают и с героина не спрыгивают.
И последняя группа - это музыканты и артисты. Почти на каждой станции метро они играют на дудках, гармошках, бубнах и барабанах. Многиеиз них и играть то толком не могут, но некоторые хорошо лабают. А те, кто хорошо играет - работает в Ковен-гардене или на Лестер-сквеар. Там безработные симфонические оркестры концерты дают. Шуты и скоморохи клоунады устраивают, а артисты пантомимы замирают на углах как статуи. Им немало люди денег дают, но они виртуозы. У многих начинающих артистов это основной доход в Лондоне. Говорят, что Стинг так начинал свою карьеру, пока его не заметили.
- Слышь, Дэйв, а как тебе не стрёмно по огородам тут лазить?..
- А что тут такого?!
- А если тебя менты повяжут?..
- Не ссы, не повяжут!
- Ну а если?! Что тогда ты им скажешь?
- Скажу, что собираю гербарий.
- Ночью? - усмехнулся я. - В чужом огороде? Шо ты мелешь, Циклоп?!
- А шо? - скорчил Давид невинную рожу.
- Мда!.. Чепуха получается, если мусора тебя свинтят - то и меня с тобой тоже повинтят.
- Почему это?
- Потому что они сюда придут, ты ведь здесь живёшь.
- Могут и не прийти, - поразмыслил он, а потом добавил: - Нет, не придут. Сто процентов!
- Придут-придут. А когда они мою рожу увидят - всё сразу поймут и отправят нас на Хохляндию маки резать.
- И что они поймут?
- Поймут что я нарик.
- Ой, Лёха, у тебя паранойя. Наркотики это болезнь и за это нас не депортируют.
- Ты сам себе противоречишь, Дэйв.
- Как?
- Ну, за наркотики не выставят, а за мелочь выдворят. Нет кроме шуток, Дэйв, что говорить будем, если поймают нас в огороде с мойкой и бинтами?
- Тикать будем.
- Куда?
- Да в разные стороны.
- А если не успеем слинять?
- Тогда? - пожал Давид плечами. - Ой, я не знаю. Чё ты ко мне придолбался, Лёха?!
- Надо бы что-то придумать для отмазки от мусоров...
- Я на дурочку закошу, скажу, что я натуралист-лунатик.
- Похуист ты, а не натуралист!
- Забрёл в огород я нечаянно, - скалился Давид, - и решил свежего мака на гербарий накоцать.
- На хуярий, а не на гербарий.
- А ты тут ни причём, Лёха, так что не волнуйся.
- Хм! Не волнуйся, спасибо успокоил... Кстати, лунатик, а ты мне гренки принёс?
- Принёс-принёс.
- А где они?
- На тумбочке, - склонил Давид голову на грудь и заснул.
У нас в отеле были завтраки, но посещал я их нечасто. Давид же ходил регулярно и приносил мне гренки и джем. Английский завтрак мне очень не понравился. Первое что делают англичане с утра - это пьют апельсиновый сок, который не содержит в себе натурального сока, а только эссенцию и оранжевую краску. От такого напитка меня весь день изжога мучит и кишки бурчат. Затем они лопают кукурузные хлопья с сахаром и молоком. После этого у них идёт горячее: яичница с беконом сдобренная бобами и сосисками. Потом чай или кофе с молоком с гренками и джемом. Это и есть полный английский завтрак, от которого я быстро отказался.
Давид же съедал весь завтрак и даже мог потребовать добавки. Хорошо, что горничные у нас были полячки, и добавки можно было не просить - сами положат: всем эмигрантам по два яйца, а нам как братьям славянам по три. После нескольких недель таких завтраков, я перенасытился яйцами и перестал ходить в столовку. Иногда конечно я посещал завтраки, но просил отварить мне яйца. Жареное мне было противопоказано из-за печени, а молочная продукция вызывала у меня понос. Спиртное и наркотики сильно подорвали моё здоровье. Чего нельзя было сказать по Давиду, он много кушал и любил жареное и копчёное.
По-национальности Давид был, конечно же, еврей, но он этого не признавал и утверждал что он русский, так как в паспорте он числился таковым и мать его тоже, хотя у неё отчество было Абрамовна. Давид всегда говорил, что из-за матери он не считается евреем, так как родство у них передаётся по-матери, а не по отцу. В Харькове проживает очень много евреев процентов двадцать пять от общего населения, а может быть и больше. Много у нас было откровенных евреев, не скрывающих своего происхождения, но большинство было всё-таки смешанных с завуалированными фамилиями и именами.
Моё происхождение мне тоже не внушало полного доверия. Фамилия моя была как-бы русская Фёдоров, но это фамилия отца и по его линии мне всё понятно: русские из Ярославля. А вот с мамиными родственниками у меня была непонятна. Их практически нет. Жив один только брат, которого я видел один раз - он живёт на Камчатке. И что его туда занесло? Ни деда, ни бабку я не знал и не видел, они умерли вскоре после войны. Во время войны моя семья была эвакуирована в Ташкенте, и там мой дед воевал до сорок пятого года. После войны они вернулись в Харьков и поселились в своей же квартире. Дед мой был партийный работник, и семья у нас была обеспеченная. Но, не смотря на то, что дед мой не воевал на фронте, здоровье у него было подорвано. В пятьдесят втором году он скоропостижно скончался от сердечного приступа. Бабушка моя осталась одна с двумя детьми. Осенью шестидесятого года она поскользнулась и сломала ногу. После этого она стала чахнуть и через два месяца умерла. В двадцать два года моя мама осталась совершенно одна. Брат её уже был на Камчатке, и приехать на похороны не смог, так как случилось всё очень неожиданно. Девичья фамилия моей мамы была Саранская и это натолкнула меня на мысль, что я тоже имею еврейскую кровь.
К евреям я всегда относился терпимо, но скрытных жидов не любил. Жил у нас во дворе один Богом обиженный жид. Иначе его просто не назвать. Смесь еврея с хохлушкой - гремучая смесь. Звали его Гриша, а фамилия у него была очень крутая Эйзенштейн. Плохой он был человек; гнилой и вонючий как зимний овощ. Папа его был еврей чистокровных кровей, но глупый и непонятный чертулай. Кличка у него во дворе была Хвост, потому что был он скрученный и тощий как поросячий хвост и всегда плёлся позади своей необъятной супруги. Дворовые мужики с ним не дружили и даже не здоровались. Жену его они прозвали Хряком, а его Хвостом, а потом и Гришу Прихвостнем окрестили, так как он тоже плёлся позади и был похож на папашу как две капли воды. Гришина мама была толстая и сиськастая хохлушка по имени Галина Гашуляк. Она была такая скверная и горластая баба, что её было лучше не трогать. Несколько раз она прибегала к нам домой и орала на меня и на моих родителей. Она так по-чёрному нас проклинала, что я решил её сына убогого больше не трогать. У него и без меня хватало проблем.
Не было у Эйзенштейнов ни друзей, ни знакомых. Жили они как зараза в подъезде. Дворовые евреи с ними не общались, а русские и хохлы над ними смеялись. С головой своей Хвост явно был в ссоре, так как работал он слесарем на заводе. Там то он и познакомился со своей женой-крановщицей. Прихвостень их тоже познаниями не блистал. Учился он в районной школе и очень плохо, на тройки еле-еле тянул, хотя постоянно занимался и на улицу не выходил. Да и выходить ему было туда не зачем. Так как там его никто не ждал, а если и ждали, то за углом, для того чтобы избить и выдернуть волосы из его противной бородавки. У Гриши на верхней губе росла большая бородавка, из которой торчали три длинных волоса. Не любили его во дворе. Даже евреи его за своего не принимали и гнали в шею, как прокажённого. Правда, иногда мы его подзывали на лавочку, для того чтобы спросить у него его национальность. Гриша всегда говорил, что он украинец, при этом сильно картавил. Это нас вводило в дикую истерику. Десять классов он закончить всё-таки не смог. Учителя посоветовали в ПТУ, но поступил он туда под фамилией Гашуляк. Мама решила сменить ему фамилию, так как у него были из-за этого постоянные проблемы. Вот так из жида получился украинец.
Давид не отрицал что его папа еврей. Его он толком не знал и не помнил, так как папа смылся от них, когда ему было три года. И ко всему прочему, Давид был обрезанный джигит. Обкорнали его в семилетнем возрасте и толком непонятно зачем. Лучше бы гайморит вылечили - чем шкурку срезать. Отчим его оказался хирург-педиатр и посоветовал это сделать в целях личной гигиены и предотвращения мастурбации, он тоже был иудей. Так говорил всем Давид, но никто ему не верил - все усмехались. Бред какой-то! С хирургом мама его развелась через несколько лет, не сложилось у них семейная жизнь, хотя он был человек порядочный и не пьющий.
Воспитывали Давида мама и бабушка, и возлагали на него очень большие надежды. Они хотели, чтобы он стал инженером как все и его мама. Но, увы, ничего из этой глупой затеи не вышло. До армии Давид был еще нормальный ребёнок, наркотиков сильных не употреблял, только курил траву и то иногда. Он даже поступил в институт, и целый год ходил туда с дипломатом и тубусом. Бабушка тогда в нём души не чаяла, нарадоваться не могла. "Давидушка наш, студент", - говорила она. Уж больно она его любила и баловала. Единственный внук как ни как. Перед выходом на улицу тёплых семечек ему в карман положит, и беретик попросит одеть, чтобы голова не замёрзла. В юношестве Давид наотрез отказался носить шапку, но бабушка всегда его просила и подкладывала беретик в карман. Чтобы бабушку сильно не расстраивать, он брал, беретик с собой, и прятал его за батарею в подъезде, где он также хранил сигареты.
После первого года учёбы Давида призвали в армию там то он, и присел на наркотики плотно, так как служил он водителем в Узбекистане. После армии в институт он всё-таки восстановился, но учиться не смог - обломался. Сначала он взял академический отпуск, а потом совсем забыл об учёбе, занялся фарцой и спекуляцией. Иногда он даже приторговывал травой, но продавал только знакомым. У него остались кое-какие связи с узбеками и, как правило, летом у него появлялся килограмм травы, причём очень хорошей. Он сам пробивал её и мацевал убийственный "план", который мне довелось пару раз курить, а пробитую шалу продавал знакомым.
Из-за долгого злоупотребления опиатами у Давида, по-видимому, атрофировался один глаз. Когда он был хорошо поддатый, глаз этот у него был плотно закрыт, а когда ширка была так себе, глаз был полуоткрыт и косил куда-то в сторону. Поэтому один из наших общих знакомых, нарик, но очень весёлый парнишка, прозвал его Циклопом, а позже Ширкометром. По его глазу он определял качество ширки. Ширкометр к Давиду не приклеился, а вот Циклопом его звали многие нарики нашего города. Давид очень сердился, когда его так называли, но поделать ничего не мог, так как кличка эта ему подходила.
Я допил чай, встал с кровати и подошёл к раковине. Давид очнулся и взглянул на меня сощуренным глазом.
- По глазу видно, что ханка так себе, - усмехнулся я.
- Шо-шо?
- Ничего...
- Что ты меня вечно подъёбуешь, Лёха?
- Я тебя не подъёбую, а качество ханки определяю. Ладно, не обижайся, помоги мне втереться.
- Ага, щас-с, разбежался. Ты шо сам не можешь врепаться?!
- У меня вены запортачены. Вмажь меня в обратку.
- В кисть врепайся, Лёха, не доставай меня...
- Я в армии себе все вены на кистях попалил. Прекращай, Дэйв, вмажь меня!
- Ох, ты и зануда, - встал он со стула. - Ты всегда какую-нибудь отмазку найдёшь... Покажи мне свои руки.
- Смотри, - вытянул руки я. - Нет вен - видишь!?
- Так это они просто спрятались, а не попалил, поработай рукой, вены появятся.
- Не появятся, я уже работал.
- Хорошо поработай.
- Прекращай, Дэйв, помоги мне втереться, я же тебе помогаю.
- Ладно-ладно, садись...
- Сильно колючая? - опёрся я грудью о спинку стула.
- Так себе, - достал Давид одеколон из тумбочки и смочил ватку.
- Ох, и вонюша, - прикрыл я нос рукой. - Дэйв, давай этот лосьон сменим.
- Зачем? Что в нём такого плохого?..
- Мне рыгать хочется, когда я этот запах чую.
- У тебя этот смел, ассоциируется с ширкой, потому и мутит - не дыши носом.
- Легко сказать не дыши, я всегда носом дышу, - зажал я нос пальцами. - А где ты плантарь вырезал?
- Возле колледжа, - подогнал Давид раствор под носик.
Я завернул руку за спину и скрутился на стуле креветкой. Давид мазнул ваткой по руке, воткнул иглу и начал ковырять ей как отвёрткой, задевая нервы и вены.
- Ну, што ты, - прошипел я. - Попасть не можешь?
- Подожди, дай контроль взять...
Двигаться в обратку было не удобно эта вена тонкая и эластичная. В неё трудно попасть и часто её пробивают.
- Ну, шо, есть?
- Нет, кажись, просквозил, - вытянул Давид шприц. - Давай-ка я ещё раз попробую. Перетяни заново руку.
Я распрямился на стуле, встряхнул пару раз рукой и затянул ремень потуже.
- Руку выше задери, - засопел у меня за спиной Давид. - Есть контакт, попускай...
Я отпустил ремень и почувствовал лёгкое щекотание в области локтя. Давид прижал ватку к месту укола и резко выдернул шприц.
- Прижми.
Я прижал ватку пальцем и приход не заставил себя долго ждать: в глазах потемнело, в ушах заложило, а сердце заглохло, задумалось и остановилось. От пяток к горлу подкатил горячий ком колючек и взорвался в голове как осколочная граната. В глазах заискрил фейерверк. Из головы полезли иголки. Сердце очнулось и застучало как колокол-набат, отдавая гулким эхом в голове: БУМ-БУМ! БУМ-БУМ!
- Ой, бля-я-я, - просипел я. - Что ты намотал?!
- Я же тебе говорил, что мак так себе.
- Там же один кодеин. Фу! Какая гадость.
- А что делать? - съязвил Давид. - Кому сейчас на Руси хорошо?
- Как хорошо, что мы не на Руси... почухай мне бошку...
Давид начал бороздить пальцами по моей коротко стриженой голове, а я начал краснеть и пухнуть.
- Ой-ёй-ёй, - начал я неистово чесаться. - Какой ужас... чесотка...
А чесалось определённо всё особенно между пальцами на ногах. Я резко развернулся на стуле, склонился к ногам и начал ожесточённо чесать пальцы.
- Почему я так припух?
- Ничего щас отпустит, - налил Давид кипячёную воду в стакан. - Я два куба вмазал и пожалел. Чуть сердце не выскочило на приходе...
- А ты баяны новые купил? - спросил я не своим, старческим голосом.
- Купил, - плюнул Давид в окно так звучно, что пара голубей вспорхнула с крыши. - Там новый индус работает.
- А старый где?
- Наверное, в отпуске. А этот не мог двушки найти, полчаса в шкафу ковырялся и инсулинки мне всё предлагал.
- Почему здесь так много индусов?
- Индия была их колония когда-то.
- А мне иногда кажется, что я в Индии, а не в Англии. Одни индусы вокруг. Чёрти шо! Они скоро и тут независимость попросят...
В Великобритании живёт около миллиона индусов. Они расселились по всему острову и открыли маленькие угловые магазины, рестораны и аптеки. В Мидланде есть два небольших городка, где восемьдесят процентов населения из Пакистана. Белым людям там приходится туго: их дети начинают говорить со странным акцентом. В Лондоне тоже много этнических районов, они как грибы возникают, а затем превращаются в грибницы. Стоит одному турку основаться где-нибудь, спустя пять лет там одни турки жить будут. Но вот русского района в Лондоне нет. Старая русская эмиграция осела на западе Лондона в Чизике и растворилась. Русским легче адоптироваться, чем азиатам или же африканцам. Но слава всем эмигрантам! Если бы не они - то все бы жили по английскому расписанию, то есть в выходные дни все закрыто. Индусы же работают даже по праздникам, а турки пашут круглосуточно. Правда, в некоторые индусские лавки лучше без респиратора не входить. Запашок там отвратный для европейского носа.
- А как шприц будет по-английски? - спросил я.
- Сириндж.
- Ой, бля, язык можно сломать. Кстати промой мой баян.