Аннотация: Моя первая попытка жанров мистики и ужасов. Комментарии приветствуются.
- Посмотрите, как тихо, хорошо! - уговаривала меня маклер. Пожилая латышка, в больших, на пол-лица очках, делающих ее похожей на черепаху из старого мультика. Начесанные по старой моде едва тронутые сединой волосы, торчали высокой шапкой, опасно покачиваясь при каждом повороте головы. - Все как вы и просили. Тихий район, тихие, спокойные соседи...
- Знаете, говоря о тихих соседях, все же подразумевал нечто... другое.
Произнося эти слова, я бросил многозначительный взгляд в окно. Там, прямо через дорогу, расположилось заснеженное кладбище. Редкие голые деревья печально опустили посеребренные костлявые ветви над земляными холмиками, надежно укрытыми толстым слоем белого снежного пуха. И над всей этой картиной, золотая луковица купола церкви, увенчанная вычурным золотым же крестом.
Одинокие фонари, скрипя, покачивались на ветру, едва разгоняя ранние зимние сумерки, и причудливо искажая очертания деревьев, кустов, и редких прохожих. Сильный ветер, тоскливо завыл в печной трубе, нагоняя на сердце жуть. Но разве такая мелочь может смутить сотрудника агентства по найму недвижимости?
- Только не говорите мне, что вы верите в суеверия! - рассмеялась она. Блеснув стеклами, поправила очки, смахнула с рукава сиреневого махерового свитера невидимую пылинку, и как можно убедительнее продолжила: - Ваш сосед - милейший человек! Я имею в виду соседа по дому. Человек он глубоко верующий, порядочный. Шума от него точно никак не будет. Никто вам не помешает писать ваш диплом.
- Диссертация. Я пишу диссертацию.
- Ну и ее никто не помешает написать. Соглашайтесь!
Как и большинство людей ее поколения закончивших советские школы и институты, по-русски она говорила чисто. Лишь едва уловимый коктейль интонаций и неправильных ударений, подсказывал что русский язык ей не родной.
- Посмотрите, как тихо, спокойно. К тому же, домовладелец делает скидку из-за близости кладбища. Где вы еще найдете такое предложение, за такую цену?
В этом она была права. За половину небольшого домика просили почти в два раза меньше того, что я намеревался отдать за квартиру. К тому же, он понравился мне с самого начала. Недавно крашенные в желтый цвет стены, наглым пятном выделялись на фоне соседних бледно-серых домов. Резные наличники и крыльцо напомнили счастливые летние дни, проведенные в деревне у бабушки. Торчащая из-под сахарной шапки снега труба, заставила сердце екнуть в предвкушении вечерних посиделок с кружкой горячего грога у открытой дверцы печи, где потрескивают охваченные жгучим пламенем поленья. И обязательно кресло качалка, плед укутывающий ноги, и лежащий на коленях ноутбук, подсвечивающий снизу лицо, красное от всполохов огня.
- Как-то неуютно... - сделал я очередную попытку, но маклер, уже опытным глазом определила, что клиент готов, и нужно просто его дожать.
Через полчаса, я поставил свою подпись под договором найма, и получил ключи.
Сосед и правда оказался милейшим человеком. В первый же вечер, мы столкнулись у калитки, разговорились. И, к общему удовольствию, нашли друг друга интересными собеседниками. За чашкой горячего чая с пирожными вец рига1, я узнал, что моего соседа зовут Гирт Луцарс. По образованию философ. Сейчас на пенсии, но продолжает ездить по миру, давая небольшие лекции в университетах. Всю его половину дома, от пола до потолка занимали увесистые книжные полки. Не современное дсп, а надежное, сделанное из настоящего дерева руками мастера, произведение искусства. Названия, тисненые золотом на корешках, абсолютно ни о чем не говорили. Только на нескольких, призвав в помощь все убогие знания латинского, я разобрал слова: Бог, Религия и Господь - Deus, Religio и Domini. Кроме книг, в комнате обнаружилась аккуратно застеленная тахта, потрепанное кресло и массивный письменный стол, сверху обитый зеленым сукном. Ворох бумаг - некоторые совсем ветхие, желтые от времени - опасно наклонился, угрожая осыпаться на столешницу шуршащей лавиной.
- А я диссертацию пишу. Разбираю торможение науки религией в средние века, - откусив пирожное, и наслаждаясь сладкой творожной начинкой, поделился я. - Вообще-то, я питерский, да решил уехать подальше. Сами понимаете, дома друзья, родные... Только соберешься поработать, как обязательно гости пожалуют. Вот и решил сюда, к вам, уехать. Сбережения кое-какие есть, на написание диссертации хватит.
- Диссертация, говорите? - он подвинул ко мне тарелочку с пирожными, предлагая брать еще. - Мою судьбу как раз диссертация изменила.
- Спасибо, - я поблагодарил за угощение. Отказаться от такой вкуснятины было выше моих сил. - Как это - изменила?
Гирт снял со старой газовой плиты покрытый жирной копотью эмалированный чайник, подлил себе и мне горячего кипятка. Из изящного фарфорового заварника, резко контрастирующего своим видом с чайником, плеснул немного крепкой светлой заварки. Мимолетно пахнуло рыбой, но в следующий момент, я уже вдыхал терпкий аромат зеленого чая.
- et Spiritus Sancti5 - пальцы коснулись левого, затем правого плеча.
Мы помолчали. Ветер тоскливо завыл в печной трубе, обиженный, что его не замечают вырвался на улицу, и швырнул в оконное стекло горсть снега.
- Знаете, вера очень важна для человека, - после паузы сказал Гирт. Он встал из-за стола, подошел к окну, и, приподняв шторку, задумчиво всмотрелся в ряды заснеженных могил. Взгляд скользнул на, белеющие в ночном мраке, стены церквушки, поднялся выше, по отбрасывающему лунные блики золотому куполу, и остановился на большом узорном кресте. - Возможно, в ней и есть смысл жизни, ляпис филозофорум6, так сказать...
Я пожал плечами. Для меня религия всегда оставалась опиумом для народа.
Район был просто замечательный. В Риге, только в центре города слоняются толпы народа. Но стоит чуть отъехать в сторону, и попадаешь в другой мир. Мир, где на улицах почти нет людей, а редкие машины проносятся по пустынным дорогам торопясь поскорее покинуть эти глухие места.
Всю сознательную жизнь, я мечтал убежать от суеты мегаполиса. Пожить в тихом, уютном городке. Где идя по улице, тебе не приходиться постоянно лавировать между прохожими, где дорогу можно перейти спокойно, не прыгая зайцем от несущихся, словно на пожар, машин.
Я быстро привык к близкому соседству с кладбищем. Даже стал получать некое удовольствие, прогуливаясь вечерами по безлюдным улочкам, когда белоснежные сугробы искрятся бриллиантовыми брызгами в свете уличных фонарей. Вечернее благолепие не нарушали даже редкие автомобили и троллейбусы, с шипением переминавшие шинами выпавший за день снег.
Я проходил мимо деревянных домиков, ютящихся за невысокими заборами, перевитыми неаккуратными коричневыми веревками летом зеленого плюща. С интересом поглядывал на горящие окна, стараясь угадать, чем сейчас могут заниматься их обитатели. Наверное, смотрят телевизоры, удобно устроившись на диванах и креслах. Накрывшись теплыми пледами, потягивают горячий чай или кофе. С бутербродами или булочками.
Иногда, я доходил до железной дороги. И тогда подолгу смотрел на проезжающие поезда, яркими фарами разрезающие черное покрывало ночи. В их мрачном перестуке колес, слышалась вечная песнь о скоротечности жизни, точно так же проносящейся через годы, к конечной станции. К станции, одна из которых сейчас находилась как раз напротив моих окон.
В такие дни, я возвращался домой, и подолгу курил глядя в окно, как падающая с неба вата, мягко ложится на выхваченные из тьмы фонарным светом памятники и кресты.
Весна ворвалась в город безудержным ураганом, за каких-то пару дней растопив высокие сугробы, и превратив улицы в полноводные, непроходимые реки. Звон капели и радостный щебет птиц наполнили воздух, пробуждая мир от долгого зимнего сна.
Автомобили катерами рассекали талую воду. На узкие тротуары обрушивались настоящие цунами. Стоит зазеваться, и все - беги домой одевать сухое, ибо подхватить в такую погоду простуду - легче всего.
Именно весеннее половодье следует мне благодарить, и одновременно проклинать за то, что свело меня с Настей.
В тот вечер, я решил закончить прогулку раньше обычного. Дул сильный, пробирающий до костей ветер, и даже два свитера не спасали от холода. Упрямо забираясь под одежду, он выстуживал кожу, заставляя подбородок трястись в мелкой дрожи.
Впереди меня, торопливо стуча каблучками высоких - выше колена - черных сапог, блестящих лакированными голенищами и хромом пряжек, шла девушка. Она осторожно огибала лужи, временами замирая, и осматривая дорогу в поисках клочка сухого асфальта. Большой серебристый лэнд крузер, промчался по дороге не снижая скорости, не заботясь о редких пешеходах, шарахающихся от потоков воды вырывающихся из под его колес. Девушка дернулась в сторону, но длинный тонкий каблучок подвернулся. Руки ударили воздух в безнадежной попытке удержать равновесие. В следующий миг, она вскрикнула, и подняв тучу холодных брызг, плюхнулась точно в центр большой лужи.
Я бросился на помощь, помогая выбраться из густой грязной жижи. Едва сдерживая слезы, она попыталась отряхнуться, но куда там! Жирная уличная грязь, толстым слоем покрыла джинсы, туго обтягивающие ровные стройные ножки, и дутую, бело-голубую, курточку. Неброский макияж размазался - не разберешь где грязь, а где тушь. Даже челка намокла, и тонкими сосульками упала до подбородка.
Ветер немилосердно выстуживал намокшую одежду, зубы девушки начали выбивать четко различимую дробь. Я покачал головой.
- Пойдемте, - не допускающим возражений тоном, сказал я. - Обсохните, потом я вызову вам такси. Иначе бронхит вам обеспечен. Да и людей перепугаете таким видом.
Она покорно пошла за мной. Низко опустив голову, и, кажется, всхлипывая.
Далеко идти не пришлось. Неприятность случилось почти напротив моего дома, и не прошло и десяти минут, как она сидела у меня на кухне закутавшись в толстый махеровый халат, с наверченной на голове башней из полотенца. Грея ладони о большую кружку с горячим чаем, время от времени обжигаясь сербала, и с удовольствием заедала тягучим янтарным медом.
Кое-как отряхнув ее одежду, я развесил все в ванной, и присоединился к ней. Слово за слово, разговорились. Она рассказала что студентка, учится на вечернем, в институте сообщения, неподалеку отсюда.
Потягивая чай, неожиданно для себя, я пустился в воспоминания о своих студенческих годах. Припомнил много забавных случаев, происходивших со мной и моими друзьями. Девушка, - она представилась Настей, - сперва хмурилась, все еще вспоминая неприятное падение в лужу, потом заулыбалась, и, наконец, начала весело хохотать.
- Ой, наверное, уже высохло все, - спохватилась она, случайно бросив взгляд на висевшие на стене часы.
Одежда была еще чуть влажной. Но, во всяком случае, ее уже можно было одеть, не опасаясь превратиться в сосульку. Мы вместе отряхнули остатки грязи, и одежда приняла вид, если не приличный, то, во всяком случае, терпимый. В темноте вряд ли будут сильно заметны последствия купания в луже, серыми разводами расчертившие джинсы и куртку.
- Сейчас я вызову такси.
- Не надо, - остановила меня Настя. - Я тут недалеко живу. За кладбищем. И так добегу.
- Тогда, я хотя бы провожу. Сейчас... - я потянулся за курткой, но она решительно отказалась.
- Не нужно. Я часто поздно домой возвращаюсь. Привыкла уже.
- Так ведь кладбище, все-таки.
Она рассмеялась запрокидывая голову. Вымытые и тщательно расчесанные волосы цвета выгоревшей соломы, рассыпались по плечам.
- Ну и что, что кладбище! Я каждый день через него хожу, когда троллейбуса долго нет. Да и быстрее получается, на троллейбусе еще пересадку делать, такой крюк! А там и фонари есть, и сторож ходит, - сказала она, заглядывая мне в глаза. - Спасибо, но не нужно, вы и так много для меня сделали!
- Как знаете... - неуверенно протянул я.
- Все в порядке! - Настя улыбнулась такой светлой и открытой улыбкой, что я не удержался и улыбнулся в ответ.
Мы вышли на крыльцо. Луна сияла на угольно черном небе ярче скрипучих фонарей, часовыми застывших вдоль пустынной дороги. На улице ни души. Даже окна в домах давно погасли, черными квадратами уродуют стены - завтра рабочий день, кто будет засиживаться до двух часов ночи?
- Ну, я пошла...
Я кивнул.
- Спасибо большое, что так меня выручили. Не знаю, что бы я делала... Если б я в таком виде, на кладбище, сторожа встретила, его бы точно Кондратий схватил!
Мы посмеялись. Редкие снежинки, поблескивая в тусклом свете фонарей, медленно кружились вокруг нас в ночной тиши, создавая ощущение волшебной сказки.
- Еще раз спасибо...
Неожиданно, она привстала на цыпочки, и коснулась прохладными губами моей щеки. Я замер, а Настя, смутившись, быстро повернулась, и, постукивая каблучками по расчищенной днем бетонной тропинке, побежала к калитке.
Уже выйдя на улицу, она обернулась, и помахала рукой. Я помахал в ответ, и еще какое-то время смотрел, как бело-голубая курточка пересекла дорогу, и скрылась за чугунной оградой кладбища.
Стоит ли удивляться, что всю ночь мне снилась эта девушка?
На следующий день, я довольно плодотворно поработал над диссертацией. Только сердито рычащий желудок заставил оторваться от ноутбука, и обшарить кухню в поисках еды. Наскоро перекусив, я решил не возвращаться к работе, а провести вечер в блаженном ничегониделании. К тому же, до моей обычной прогулки оставались каких-то пару часов.
Проходя мимо кладбища, я невольно залюбовался мрачной, и в то же время какой-то одухотворенной красотой этого места. С детства я испытывал страх перед погостами, погребениями, захоронениями, и всем остальным, имеющим отношение к смерти. Даже днем, меня было не заманить никакими коврижками за ограду, где в торжественной тишине, среди кустов и редких деревьев, ровными рядами топорщатся холмики земли, увенчаные то простыми деревянными крестами по пояс, то мраморными монументами в рост человека.
Луна, едва поднимающаяся над горизонтом, пряталась где-то за кладбищем, бледным светом подсвечивая еще лишенные листьев деревья. Чуточку воображения, и уже не деревья скрипят на ветру, а неведомые монстры, вызванные к жизни колдовскими чарами Селены7, , растопырили костлявые пальцы, в тщетном желании схватить одинокого прохожего.
Должно быть, Лавкрафт только с одного такого пейзажа, смог бы написать десяток своих замечательных рассказов. Но мне стало не по себе, захотелось поскорее вернуться домой, и задернуть шторы, что бы не видеть этой пробирающей до костей жути. Я развернулся, и торопливо зашагал к дому, подальше от горбатых могил.
Девичью фигурку стоящую у калитки, и зябко притопывающую на ветру, я заметил издалека. И вовсе не удивился, а наоборот, обрадовался, и прибавил шаг. После мрачной картины, нарисованной воображением, мне как никогда за последние дни, вдруг захотелось простого человеческого общения.
- Я решила, что просто должна вас отблагодарить! - Настя показала бутылку вина и коробку конфет.
- Да какие благодарности, - мне стало неудобно. - Я просто сделал то, что был должен.
- Для меня главное - что сделали. И не спорьте!
Я и не спорил.
На кухне, чпокнув пробкой, я разлил по бокалам вино. Едва уловимый аромат муската игриво коснулся ноздрей, заставляя вкусовые сосочки на языке затрепетать в предвкушении.
Она попыталась удержать при этом серьезную мину, но не смогла, фыркнула, и, запрокинув голову, весело расхохоталась.
Мы сделали по глоточку, заели конфетками. Молочный шоколад с белой мятной помадкой обволакивал язык, путая слова. Только теперь я спохватился:
- Может быть, вы есть хотите? - вскочив, подошел к холодильнику, и заглянув, вынужденно констатировал: - Увы, но я холостяк, и предложить могу лишь яичницу с сосиками. К вину, правда, не очень, но...
- Спасибо, я сыта, - поблагодарила Настя.
Я снова присел за стол, отпил еще глоточек вина, и тут, мой взгляд упал на окно, за которым в свете фонарей, немым укором нехитрому празднику, чернели кресты.
- Вы не против, если я занавески задерну? А то, как-то не по себе становится, глядя на кладбище... - извиняющимся тоном, пробормотал я.
- Нет, что вы, конечно, не против, - она бросила задумчивый взгляд за окно. - Вам не нравится кладбище?
- А что в нем хорошего? - вопросом на вопрос ответил я, задергивая шторку.
Настя пожала плечиками.
- Не знаю, - чуть растерянно сказала она. - А мне нравится кладбище. Я часто гуляю по нему. Там так спокойно.
Не зная что на это ответить, я бездумно крутил бокал, гоняя вино по тонким стеклянным стенкам. Видя мое замешательство, Настя поспешила перевести тему разговора:
- А давайте выпьем на брудершафт, а то мне, прямо, не удобно, когда меня на "вы" называют.
Выпив на брудершафт, следуя обычаю, обменялись быстрыми поцелуями. Ее прохладные сухие губы, хранили вкус вина, и едва заметный аромат земляники.
Разговаривали ни о чем, и в то же время обо всем. Она мало рассказывала о себе, зато с удовольствием слушала обо мне. А я, в свою очередь, с удовольствием делился воспоминаниями, и откровенно любовался ей. Вчера, я как-то не обратил внимание на ее неброскую, но утонченную красоту. И ничего удивительного: вчера, у меня в гостях был мокрый котенок, а сегодня - царственная пантера.
Время пролетело незаметно. В какой-то момент, Настин взгляд, брошенный на часы, оборвал меня на полуслове.
- Ого! - не удержался я от восклицания, и обескураженно поскреб затылок. - Четыре утра! Вот, я тебя утомил своей болтовней!
- Что ты! - она положила ладонь на мою руку. - Мне было очень и очень интересно! Честно! Даже жаль, что пора идти.
Она снова отказалась от предложения проводить.
Мы вышли на крыльцо, и в глаза опять бросился жуткий пейзаж. Я поспешно перевел взгляд на Настю. Она улыбаясь смотрела на меня, крутя в пальцах светлый локон волос, и мне показалось, что тону в ее невероятных васильковых глазах.
- А можно... завтра я тоже зайду? - робко попросила она.
- Буду только рад, - искренне ответил я.
В этот раз, ее губы чуть дольше задержались на моей щеке. На краткий миг, но для меня этот миг превратился в сладкую вечность. Давешние страхи отступили на второй план, и ничто не екнуло в душе, когда она снова решила свернуть на кладбище, срезая дорогу.
Она зашла и завтра, и послезавтра, и послепослезавтра... Я действительно был рад ее вниманию. Иногда мы прогуливались по моему фирменному маршруту, иногда сидели на кухоньке, за чашкой крепкого черного чая и творожным тортиком, коротая время за увлекательными беседами.
Настя раскрыла себя как замечательный собеседник. Иногда, я просто поражался обширной эрудиции обычной студентки. Но это лишь добавляло ей очарования в моих глазах.
Она приходила вечером, и уходила поздно ночью. Практически утром, но еще до того, как встающее солнце окрасит горизонт в розовый цвет. Я спрашивал почему, и Настя отвечала, что днем работает, вечерами учится, и лишь ночь принадлежит ей.
В один из дней я набрался храбрости и спросил:
- А может, останешься ночевать у меня?
Она загадочно улыбнулась. Тонкие, нежные руки сплелись у меня на шее. Игриво стрельнув глазками, цвета хмурого осеннего неба, Настя привстала на цыпочки, и прижала свои губы, к моим губам.
С неохотой завершив поцелуй, она смущенно потупила взгляд, и тихо, едва слышно, спросила:
- Это принимается за ответ?
В свою очередь улыбнувшись, я подхватил ее на руки, и отнес в комнату.
Мягкая кровать стыдливо скрипнула под тяжестью двух тел. Я выключил бра, и комната погрузилась во тьму. Лишь падающий через окна неверный свет фонарей, временами выхватывал из темноты точеный силуэт изящного девичьего тела, то страстно выгибающийся, то склоняющийся ниц. Два прерывистых дыхания сливались друг с другом, взмывали к потолку, и, раскалываясь тихим стоном, порознь падали вниз.
Безумие первой ночи будоражило кровь, придавая сил снова и снова, заставляя без оглядки кидаться в омут страсти и наслаждения...
Когда я проснулся, часы показывали полдень. Насти не было. Но записка на кухонном столе, да скрученная в жгут простынь, не давали усомниться в реальности происшедшего.
Радость несколько омрачала легкая головная боль, с которой, в течении получаса, справились две таблетки цитрамона, и небольшая слабость, видимо, последствие бурной ночи. Голова прошла, но работать не хотелось. Вместо диссертации, я решил заняться наведением порядка, и еженедельным пополнением холодильника.
Прогулка до магазина и обратно по свежему воздуху, немного взбодрила, а литровый пакет апельсинового сока, в купе с хорошей свиной отбивной, с прослоечкой жира, румяного и сочного, окончательно восстановили силы.
В оставленной Настей записке, говорилось, что занятия в институте заканчиваются в десять часов, поэтому, времени на приготовление сюрприза осталось предостаточно. А сюрпризом должен был стать ужин при свечах, приготовленный собственными руками. Я не любитель готовить, но те, кому доводилось отведать моей стряпни, неизменно, постоянно, и безуспешно, уговаривали приготовить еще что-нибудь этакое.
Но для Насти, я готовил с удовольствием.
К тому моменту как она постучала во входную дверь, на столе исходили ароматным паром мясные рулетики в белом соусе, украшенные гарниром из вареного картофеля, посыпанного зеленью и брынзой. И, как апофеоз - бутылка охлажденного кьянти классико бролио, как заверил ''сомелье'', из самой Тоскани.
Свечи Настя попросила погасить, сказав, что у нее с ними плохие ассоциации, но объяснять не стала. А вот негромкое пение Джо Дассена из колонок подключенных к ноутбуку, привело ее в восторг.
После бокала вина, я галантно пригласил ее на танец.
Чудесная негромкая музыка и волшебный голос великого шансонье, паутиной сплетаясь вокруг наших тела. Сумасшествие страсти вновь захлестнуло душу, распалило плоть, и кинуло на кровать бесстыдно спаянные в агонии чувств тела.
Кончики пальцев скользили по обнаженной коже, вызывая истому такой силы, что зыбко граничила с физической болью. Болью пронзающей каждый нерв, опаляющей, и... сладкой. Ладони скользили по плавным изгибам, и сминали сочную мякоть созревших плодов. Горячее дыхание обжигало лицо, а прохладные губы дарили облегчение, успокаивая и снова распаляя плотское вожделение...
И снова я проснулся один. Несмотря на то, что солнце давно стояло в зените, организм ныл, что хочет спать еще и еще. И снова болела голова. Выпив цитрамон, я прилег полежать, и, незаметно для себя, задремал.
Второе пробуждение произошло около трех часов по-полудни. Голова прошла, сонливость почти тоже, но ощущение общей разбитости камнем повисло на шее. Напившись сока и доев холодные рулеты, я накинул куртку, и выполз на крыльцо, щурясь от бьющего по глазам солнца.
Весна, так быстро прогнавшая зиму, чуть замедлила свой стремительный бег. Пусть медленно, но уверенно подсушивала лужи, и ласкала тонкие ветки вербы, усыпая их толстыми, волосатыми, серыми гусеницами почек. Закурив, я с любопытством, каким-то новым взглядом, смотрел на стряхивающую с себя зимнюю спячку природу. Как странно, почему раньше я не замечал красоту первых дней весны?
Может быть, резкая смена зимы на весну, неожиданно позволила сравнить заснеженное ночное кладбище и ясное весеннее утро, наполненное зарождающейся зеленью, и заставило меня по новому взглянуть на окружающий мир?
Когда сигарета дотлела до фильтра, в душе окрепло желание пройтись по этому самому кладбищу, ужас перед которым, то затихал, то снова лишал сна, на протяжении долгих зимних месяцев.
Я шел по ровным тропинкам расчленявшим территорию кладбища на ровные квадраты, в каждом из которых прижались друг к другу оградками несколько могил. Все разные, непохожие друг на друга. Ухоженные и запущенные. Ровные и кособокие. С крестами и памятниками. Но все объединенные одной тонкой аурой вечной зимы, разрушить которую не под силу весеннему солнцу. Даже цветы и сорняки, которые через какое-то время проклюнутся на этих продолговатых холмиках, будут безжиненно-ледяными, отмеченными дыханием вечной и необратимой смерти.
- Что ты делал на кладбище? - спросила Настя, нависая надо мной так, что длинные волосы цвета акациевого меда, падали на мое лицо так густо, что казалось я и правда захлебываюсь тягучей сладкой массой, в тщетной попытке поймать перекошенным ртом глоток свежего воздуха.
- Как ты узнала? - спросил я, подаваясь вперед, в попытке слиться с ней в едином порыве.
Настя негромко застонала, прогнулась кошкой. Тонкие пальцы с длинными ногтями подпиленными по старой моде - острыми клинками, впились в мои плечи, едва не располосовав до крови.
- Я многое знаю, - наконец ответила она, голос звучал приглушенно, с хрипотцой, будоража и без того разгулявшееся воображение.
Она откинулась назад. Я привстал, потянулся к ней, поймал губами налитую бордовую земляничку, на темном, чуть морщинистом, и почти идеально круглом, блюдечке. Настя закусила губу, сдерживая стон и себя, стараясь не сорваться с медленной пытки, в галоп бешеной скачки.
- Давай завтра... вместе прогуляемся там? - предложил я, закрыв глаза, и вслушиваясь в ощущения, волнами прокатывающимися по телу.
- Нет.. не хочу... и ты не ходи, - выдохнула Настя, расслабленно падая мне на грудь.
Мы молча лежали, слушая дыхание и громыхающий в ночной тишине стук сердец друг друга.
- Обними меня, - прошептала она, с истеричным надрывом в голосе.
Я обнял. Но остановится на этом не смог...
Сумасшедшие ночи сменяли одна другую, разделенные приступами головной боли, апатии и слабости. Таблетки и витамины помогали слабо, и все чаще и чаще приходилось переступать через себя, что бы выйти на улицу, прогуляться, подышать свежим воздухом. Это единственное, что пока все еще приносило облегчение, и придавало сил.
Я все чаще приходил на кладбище, побродить в тишине, подумать о жизни. Но все мысли тем или иным путем приходили к Насте и нашим отношениям. Она ругалась на меня за эти прогулки, но объяснить причину отказывалась, так и оставаясь неразрешенной загадкой. Я не знал о ней ровным счетом ничего. Говорить о себе Настя не любила, все попытки расспросить, умело гасила томными, многообещающими взглядами, и нежными поцелуями прохладных губ.
Весна уже подходила к концу, и все чаще, я предлагал Насте съездить в Юрмалу. Пусть, для купания время еще не пришло, но посидеть в дюнах, глядя на набегающие на берег волны, подышать морским воздухом, напоенным густым ароматом йода - разве это не удовольствие?
Она отказывалась с сожалением в голосе, объясняя это загруженностью на работе. Даже по выходным, рано утром, пока я еще спал, она собиралась и отправлялась на работу, о которой наотрез отказывалась говорить.
Я смог привыкнуть к ее скрытности. Единственное, что меня удивляло, так это то, что я, крупный, здоровый мужик, едва ползал по утрам, после бурных бессонных ночей, а она, хрупкая девушка, полна энергии, как кролик Энерджайзер.
Изредка, мы прогуливались перед сном, когда улицы уже пустынны, но солнце, по-летнему, не торопится нырнуть за горизонт, безропотно уступая место ночи. Мы проходили моим старым маршрутом, до железной дороги и обратно. Любовались расцветающими за низкими заборами яблонями, вишнями, и, конечно же, сиренью. Я украдкой срывал густо пахнущие цветы, и украшал ими соломенную косу моей возлюбленной.
У железной дороги, раскинули ветви несколько старых каштанов. Зная мою к ним слабость, Настя не торопила меня, когда я подолгу курил глядя на белые, треугольные свечи.
Как-то, в начале июня, мы возвращались домой. Оставалось пройти совсем чуть-чуть, когда из часовенки на территории кладбища, вышел поп, и, не обращая на нас внимания, торопливо пошел к троллейбусной остановке, надеясь успеть на последний троллейбус. Он шел прямо нам на встречу. Тротуар узкий, не разминуться. Когда до него оставалось не больше десяти шагов, Настя вдруг шагнула на проезжую часть, дернула меня за руку, и буквально утащила на другую сторону дороги. Погруженный в свои мысли поп, не обратил внимания, продолжая отмерять асфальт широкими, торопливыми шагами. Длинная черная ряса, мела тротуар, едва не путаясь у него под ногами.
- Ты чего? - спросил я Настю.
- Не люблю попов, - хмуро сказала она.
- Ты их просто готовить не умеешь, - пошутил я.
- Их как не готовь... горькие, и от них тошнит.
Этой ночью, ее ласки были особо изощренными, с неожиданным садистским уклоном.
К концу июня, меня уже не беспокоил тот факт, что я несколько месяцев не притрагиваюсь к диссертации. Научная работа отошла на второй план, казалась мелким и несущественным делом. Апатия стала моим неразлучным спутником в отсутствие Насти. Привык я и к сонливости, и к отсутствию аппетита. Когда брился, из зеркала на меня смотрел худощавый мужчина, с усталым, бледным лицом. Но я не расстраивался. Наоборот, похудеть - было давней мечтой, но диеты, обычно, заканчивались на второй день, опустошением холодильника подчистую. А тут само-собой. Без всяких усилий и голодовок. Раз - и похудел!
Я шел по кладбищу, кутаясь в толстый шерстяной свитер. Не смотря на то, что солнце пекло так, точно задалось целью высушить балтийское море, мне было холодно. Меня знобило, и лишь нежелание выглядеть в глазах людей психом, удержало от попытки одеть теплую куртку.
Не знаю, куда я шел. Как обычно, бездумно бродил скользя глазами по эмалированным фотографиям стариков, молодых, детей... Кто только не нашел свой последний приют на этой конечной станции экспресса под названием "жизнь".
Могилы уже давно стали для меня частью привычной жизни. Не пугая, не отталкивая, просто вошли в мое существование, как непреложный фактор жизни и ее окончания. Мой взгляд равнодушно скользил по надгробиям, не задерживаясь ни на одном из них.
- БОМ!
Я вздрогнул. Впервые на моей памяти, ударил колокол в покосившейся, и, почти не используемой часовенке. Я обернулся, и прикрывая глаза от слепящего солнца, посмотрел в сторону, позолоченой луковицы купола. Позолота горела огнем, глаза моментально заслезились, не в силах выносить яркий свет. Лишь вознесшийся в небо крест, чернел меж двумя солнцами - нерукотворным небесным, и рукотворным земным. Грозно, как предупреждение он, казалось, рос, закрывая собой весь небосвод.
Отведя взгляд, и проморгавшись, я обнаружил, что стою за оградкой аккуратной, ухоженной могилы. Как я сюда зашел? Совершенно не помню. Вроде бы стоял на месте... Я опустил глаза на овальную фотографию прикрепленную к черной мраморной плите.
Перед глазами поплыли круги. Невольно оперевшись на столик вкопанный здесь же в землю, я снова посмотрел на фото. С черно-белой эмали, пронзительно синими пятнами, на меня смотрели знакомые васильковые глаза.
Анастасия Алексеевна Пономарева. 1920-1940гг. гласила надпись под фото. Я всмотрелся. Ошибки быть не могло. Моя Настя... Неожиданно, мне показалось, что взгляд васильковых глаз стал презрительно высокомерный. Я кулаками протер глаза, но фотография менялась. Менялась рывками, как застревающая в проекторе пленка. Губы расползлись в зловещей ухмылке, обнажая острые, звериные клыки. Черты лица исказились в гримасе ярости, лишаясь всякого сходства с человеческим, и в этот миг, из-под толщи земли, раздался глухой мрачный хохот.
Я побежал. Я бежал так, как не бегал никогда в жизни. Перепрыгивая через могилы, наискосок, побыстрее добраться до забора, через забор, и плевать на входы и выходы. Быстрее отсюда! А в спину, скрежетом лопающихся чугунных оградок и ломающихся сухих ветвей звучали слова, произнесенные знакомым, но совершенно чужим голосом:
- Все равно ты теперь мой!
Я бежал через кладбище, куда глядят глаза, но ноги, почему-то каждый раз возвращались к одной и той же могиле. Темная сила водила по кругу, не желая выпускать добычу из своих сетей. Кресты и оградки цеплялись за одежду, в тщетных попытках задержать сумасшедший бег.
Лицо на фотографии кривлялось, смеясь над тщетными попытками бегства.
- Ты мой, мой, мой! - глухо отдавалось в ушах.
Едва сдерживаясь, что бы не впасть в панику, я снова и снова отбегал от могилы, что бы вернуться через пару минут.
- Куда! С ума сошел?!
Я заорал, отбиваясь от вцепившихся в свитер рук.
- Чокнутый что ли? - снова раздался тот же голос, и хватка ослабла. - Остынь, парень!
Перепуганный кладбищенский сторож, на всякий случай отошел от в сторону.
- Извините, - я обессиленно упал на колени, уперся руками в землю, и попытался отдышаться.
Воздух с хрипами вырывался из легких, обжигающий и густой как вода. Сторож осмотрел меня с опасливым интересом, потом огляделся. На лице его проступило запоздалое понимание.
- Э, вот оно что! - он почесал затылок. - Никак Настька опять спокойно лежать не хочет?
- Что?! - я не верил своим ушам. - Вы знаете?!
- Держи, - он достал из нагрудного кармана грязных рабочих штанов, с лямками через плечо, плоскую маленькую бутылочку водки, уже початую, и протянул мне. - Глотни. Тебе не помешает.
Не чувствуя вкуса, я отпил. Забрав остатки, сторож допил, и сунул обратно в карман.
- Значит, опять Настька хулиганит?
- О чем вы говорите?! Кто она? Что она?
Сторож пожал плечами.
- А бог ее знает. Или черт. Я тут тридцать лет сторожем. Такого насмотрелся... Вот и поседел намного раньше, чем природой заведено. Да уж.
Он задумался, погрузившись в воспоминания. Кустистые брови зашевелились, то взмывая на середину морщинистого лба, то сходясь на широкой переносице.
- Настя, - напомнил я.
- Ах, да, Настька. Эта бестия с самого начала беспокойная. Ее ж вопреки священнику похоронили. Но в те времена, кто попа послушает? А он настоять не смог. Вот и положили ее в освященную землю.
- Вы хотите сказать?..
- Ага. Сама на себя руки наложила. Жених ее, взял, и на ее же подруге женился. Вот, Настька с горя-то, и сунула голову в петельку. Только не упокоилась ее душа. Сначала просто по ночам рыдала. А потом, начала за молодыми мужчинами охотиться. Тебе для жизни еда нужна ведь? Вот и ей нужна. Но не картошка с колбасой, а жизненная сила.
- А в молодых ее больше, - устало сказал я, с силой протирая ладонями лицо.
- Именно так.
- Я читал, но думал сказки все это. Их называют... ммм... - я замялся.
- Икону бы тебе. Освященную. Библия, святая вода, кресты... А главное - вера! Только так.
- Вы так много знаете о них?
Сторож улыбнулся.
- Еще бы. Я семинарию окончил.
- Так вы священник? - обрадовался я.
Сторож виновато развел руками.
- Расстрига. Так что, от меня тебе помощи не дождаться.
- Но, ведь вы знаете молитвы, и все такое! - с надеждой простонал я.
Он покачал головой, и грустно посмотрел прямо мне в глаза.
- Главное - вера. А ее-то у меня и нет. За что и расстался с возложенным саном. Потому и сторожу кладбище.
Он встал, отряхнулся, ободряюще хлопнул меня по плечу.
- Придется тебе самому, парень. Уж извини. Пойдем, провожу до выхода. Надо мной, у нее власти нет.
Первым делом, я обогнул дом, и забежав к другому крыльцу, постучал в дверь.
- Здравствуйте, - вежливо поздоровался Гирт. - Зайдете на чаек?
- Извините, мне некогда, - лихорадочно ответил я. Простите пожалуйста, у вас, случайно, нет Библии?
Он удивленно посмотрел на меня, но воспитание удержало от едкого ответа.
- Есть. Я ведь, в некотором смысле, верующий. Но библия у меня лишь католическая, так называемая нова вульгата9.
- Вы не могли бы мне ее одолжить? Мне очень-очень нужно! - умоляюще произнес я, с тревогой косясь на заходящее солнце.
Гирт скрылся в доме. Каждая минута ожидания, сейчас казалась вечностью. Я не переставая оглядывался, боясь, что сейчас то, что я видел на кладбище, подкрадывается сзади, оскалив жаждущие горячей плоти клыки.
- Вот, лудзу10, - он протянул мне небольшой пухлый томик в строгой черной обложке, с вытесненным крестом. - Оставь себе. У меня есть еще, а тебя она может привести к Богу.
- Спасибо! Большое спасибо! - выкрикнул я уже на бегу, прижимая к груди ценный подарок.
Я запер все двери и окна. Уверенности в том, что поступаю правильно не было. Лишь отрывочные воспоминания из далекой юности, когда я как многие подростки увлекался мистикой и религией.
Осторожно отделяя страницы от корешка, я лепил их на двери и окна так, что б не оставалось ни малейшей щелки. Снял со стены оставленное хозяином, или прежним съемщиком, распятие. Притащил с кухни все ножи и вилки, что удалось найти, и забился в дальний угол комнаты. Теперь я мог только ждать, и надеяться, что не ошибся.
Минутная стрелка на часах, медленно ползла по кругу. Скоро десять. Время, когда домой приходила Настя.
Ровно в десять, раздался знакомый стук в дверь. Я замер. Сердце остановилось, по позвоночнику разлился обжигающий холод.
- Дорогой, почему ты не торопишься открыть мне дверь? - раздался Настин голос. Настолько беззаботный и веселый, что я даже подумал: а не было ли произошедшее на кладбище, дурацким миражом, от теплового удара? Я начал вставать, намереваясь открыть дверь, но выпавшее из рук распятие, громким стуком, привело в чувство. Я потряс головой отгоняя наваждение.
- Уходи! Я знаю кто ты!
Из-за дверей раздался мерзкое хихиканье, совсем не похожее на Настин смех.
- Да? И кто же я?
- Кто же я? Кто же я? Кто же я? Кто же я? - эхом прокатилось, раздаваясь с потолка, от окон, из углов, и из-под пола, точно сама комната заговорила кривляющимися голосами, произносящими три простых слова, каждое на свой лад.
- Суккуб! - выкрикнул я. - Ты суккуб! Изыди, нечисть!
- Значит я нечисть? Значит мало наслаждения ты испытал в моих объятиях? Разве нечисть может быть такой нежной и страстной? И разве ты не хочешь, снова испытать всю радость моих поцелуев?
- Изыди!
- Какой ты стал противный! - в голосе уже мало напоминающим Настин, послышались обиженные нотки. - Ладно, все равно ты мне наскучил. Я так и так собиралась с тобой заканчивать!
Зашуршало. Кожа на всем теле покрылась мурашками размером с хорошую фасолину, когда листы библии, начали отклеиваться от дверного проема, и стремительно падать на пол, тяжелыми свинцовыми пластами.
Последний лист взвился в воздух, и дверь с треском распахнулась, выламывая филенку, ударилась о стену и замерла, словно впрессованная в стену. На пороге стояла Настя. Совершенно обнаженная, длинные пшеничные волосы, неестественно длинные, невесомым облаком струятся в стороны, образуя невесомую ауру вокруг тела, но мне напомнили змей медузы горгоны, ищущих свою жертву.
Васильковые глаза, равнодушными льдинками смотрели на меня и сквозь, от чего ужас сковывал члены, вгоняя в ступор и шок. Зато лицо, безжизненное, отливающее синевой трупа, перекошено злобой и ненавистью, точно посмертная маска, снятая с демона.
Скрюченные пальцы, с загнутыми длинными когтями, протянулись через всю комнату, удлиняясь и истончаясь, бескостно извиваясь, как тянущаяся к жертве пиявка. Заверещав раненым зайцем, я отпрыгнул назад, и выставив перед собой распятие и остатки библии, торопливо забормотал единственное, что пришло в голову:
- Отче наш, иже еси на небеси. Да святится имя твое. Да будет воля твоя. Да приидет царствие твое, яко на земли и на небеси...
Суккуб, скрывавшийся под маской девушки, дернулся словно от удара хлыстом. Завыл, зарычал, и бросился вперед, намереваясь сбить меня весом тела, но коснувшись распятия, с электрическим треском отлетел назад, с грохотом врезавшись в стену. С потолка посыпалась штукатурка.
- Хлеб на насущный, даждь нам днесь. И остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должникам нашим...
Губы безостановочно бормотали Отче Наш - единственную молитву, что случайно отложилась в памяти. Никогда прежде не считая себя верующим, в этот момент, я верил. Верил искренне, всем сердцем, всей душой. Не было в мире человека, более верующего в могущество Господа нашего.
Суккуб вскочил, и снова бросился на меня. Раз за разом его отбрасывало назад, но он не сдавался. Упрямо рвался вперед. С оскаленных клыков капала пена, с шипением падающая на доски пола. В тех местах, куда попадали капли, взвивались струйки дыма, и оставались глубокие, неровные язвы.
- И избави нас от лукавого. Да не введи нас во искушение. Аминь!
Суккуб захрипел. И замер. Я перевел дух, в надежде, на чудо. Но стоило об этом подумать, как он вновь прыгнул. Не успев защититься распятием, я упал. Плечо ошпарило кипятком. Вывернув голову, я увидел как разорванный рукав свитера, стремительно набухает от крови. Суккуб, присев на корточки, плотоядно слизнул с когтей карминовые капли. Меня едва не вывернуло на изнанку, когда кончик языка с легкостью пробежал по всей руке до локтя от мизинца.
Загнав меня в угол, чудовище снова захохотало, и, мощно оттолкнувшись, бросилось вперед, с твердым намерением на этот раз разорвать в клочья.
Сила удара отбросила меня назад. Безумно хохоча, суккуб навис надо мной, медленно преодолевая защиту библии и распятия.
Когти приближались к моему горлу.
Я смотрел на страшную оскаленную маску, отыскивая знакомые черты, и не находя их. Горечь утраты до боли сдавила сердце. Только в этот момент, я понял, насколько сильно полюбил Настю. Было ли это наваждением насланным на меня этим существом, или настоящей любовью? Плевать, главное, что я любил. И сейчас, потерял частичку себя.
Слезы хлынули из глаз. Я взмолился к Богу, всем сердцем, обратился к Нему. Умоляя спасти. Не меня. Спасти грешную душу той, которую так сильно любил.