Да, так оно всё и было: февраль, самое начало. Первые студенческие каникулы. Отвратительная слякоть, обманчивая зимняя оттепель - не предвестница весны, а природное недоразумение.
Аня летела домой, низко надвинув беретку на покрасневшие от слез глаза и моля только об одном: только бы в подъезде никого не оказалось! Только бы не вступать ни с кем в бессмысленные разговоры!
Но нет. Аня догнала знакомое трио. По лестнице уныло поднималась Сонька Литвинова с грудным малышом на руках. Сильно раздобревшая Сонька, семнадцатилетняя мать-одиночка. Следом Сонькина бабушка с трудом волокла по ступенькам детскую коляску. Младенец у Соньки на руках тихонько хныкал. Под этот своеобразный аккомпанемент Вера Степановна с мазохистским удовольствием проклинала отсутствие лифта в хрущевках, нескладную Сонькину жизнь, тяжелые детские коляски, изготовленные без всякого соображения - не атлетам же их таскать, а молодым мамочкам! Или, если у вышеупомянутых мамочек нету ни стыда, ни совести, ни законного мужа, ни образования, ни работы, ни мозгов - то их несчастным бабушкам.
Аня сдавленно прошептала универсальное "Здрасьте". Раздраженная Сонька, занятая малышом, даже не ответила, а бабушка холодно кивнула. Какое-то время Аню поражал столь внезапный, как у профессиональной актрисы, переход от смачной бабской ругани к ледяной надменности английской королевы, а потом Аня просто догадалась, в чем тут дело. Это сейчас в чести простота и непринужденность нравов, а во времена молодости Веры Степановны - попробуй-ка, роди без мужа! Все женское население близлежащих домов с удовольствием перемоет косточки незадачливой мамаше (часто не стесняясь ее присутствия), а потом, с печатью благородства на челе, громогласно предаст бесстыдницу анафеме.
Как хорошо, что по ненавистной прокуренной лестнице Аня поднимается в последний раз... как хорошо, что скоро не будет ни надоедливых Валькиных причитаний, ни ее вечных сетований на безденежье, ни сознания собственной ничтожности, ни даже такого важного события в жизни студента, как летняя сессия. "В жизни, - зацепилось в мозгу. - В жизни..." Только не надо ни с кем разговаривать, пусть вокруг будет тишина.
Квартира и встретила Аню тишиной... долгожданной тишиной. Валентина вернется нескоро - закончит работу в семь, и до дому ей целый час добираться. А сейчас... Аня бросила взгляд на допотопные часы-будильник, заключенные в металлический корпус - только полчетвертого.
Сколько раз семнадцатилетняя Анечка ловила себя на мысли: не придумала ли она Сергея? А может, попросту приняли телесный облик герои книг и грёз? И все-таки он, Сергей, - был: звонил по вечерам, встречал из института... А чего стоила возможность уйти на прогулку - не с книжкой под мышкой, как в детском стишке, а опираясь на руку спутника!.. С гордостью встретить взгляды соседок, улыбнуться с новой, какой-то очень женственной уверенностью... Аня втайне мечтала о том времени, когда Сережа будет ее спутником не только на прогулке, а в жизни... Глупые мечтанья! И то спасибо: продержался три месяца на невинных поцелуях, пока не предложил перейти к чему-то более существенному.
В ресторан однажды сводил... облагодетельствовал. Пару раз дарил чахлые, полузамерзшие на зимнем ветру, острые треугольные розочки. На робкое Анино предложение насчет кино авторитетно возразил, что это несерьезно - мерзнуть на жестких сиденьях в насквозь продуваемом зале, как будто бы человечество не изобрело такую полезную вещь, как видео. Несколько раз после занятий Сергей приводил Аню к себе - смотреть фильмы на жутко навороченном плоском телевизоре невероятных размеров. Сережа хозяйски расписывал его достоинства домашнего кинотеатра и что-то со знанием дела объяснял насчет расположения колонок... Анечка заворожено слушала. Не все ли равно, что и где смотреть, о чем говорить, если рядом - тот, кому она нужна... Наконец-то хоть кому-то нужна, кроме Вальки...
Вот и сегодня - сидели у него в квартире, родители уехали... Ну, Сергей и рассудил по-деловому: не упускать же такой случай!..
Как тошно вспоминать... Ничего, скоро с воспоминаниями будет покончено. Если тебе противен другой человек - можно перетерпеть. Хуже, когда сама себе противна, - будто в кожу въелась жирная, маслянистая грязь, не заметная для глаза, но от того не менее отвратительная.
Сережка бормотал что-то успокоительно-отвлекающее, обнимал за плечи, долго и уверенно мял губы... Пока не сообщил шепотом, что пора бы, дескать... И хуже всего то, что Аня еще с самого начала поняла, что сегодня всё как-то не так, что близится какой-то перелом - ладно, не надо себя обманывать: ясно, какой... И все-таки - не встала, не ушла сразу, а молча высидела, дождалась вполне определенного предложения!
...Да, бедный мальчик искренне удивился, когда Аня вскочила, оттолкнула его и, не рассчитав голос, с некрасивой истерической ноткой закричала:
- Не хочу тебя видеть!
И правда, истеричка... Чего кричать-то, надо было гордо, сохраняя достоинство, одеться и уйти... Да какая теперь разница!
Опешив, Сергей попытался разумно объяснить, что он ничего обидного не хотел, и вообще, здесь нет ничего предосудительного, а глупые предрассудки не должны мешать взрослым людям выстраивать отношения... "Предрассудки" и "выстраивание отношений" Аню и подкосили...
- Выстраивай свои отношения с другими! - прокричала она и метнулась к шкафу с одеждой. Руки дрожали и упорно не хотели попадать в рукава, беретку Аня нахлобучила как зря и даже в зеркало смотреться не стала. Дернула дверь - естественно, заперто. Но Аня продолжала рывками трясти дорогую полированную ручку.
- Открой! - наконец-то сообразив, взвизгнула она.
А Сережа стоял в коридоре и очень спокойно и рассудительно смотрел на ее отчаянные суматошные сборы. Просто стоял и смотрел, оценивая в уме ситуацию, раскладывая по полочкам Анины чудачества и делая выводы - не самые приятные выводы... Снисходительно улыбнулся и повернул замок.
Аня выскочила из квартиры, застегиваясь на ходу, трясущиеся руки с трудом нашаривали пуговицы, сумка ожесточенно била по ногам, встрепанная челка лезла на лоб, и вообще хотелось умереть прямо здесь, на лестнице, сию же минуту...
От унижения не умирают. Унижение - только повод для...
Нет, тогда еще Аня не думала о таком исходе, просто плакала в подушку одну ночь, вторую, третью... Вздрагивала от позднего телефонного звонка... нет, это Валина подруга с порцией свежих сплетен... И от звонка в дверь... нет, это Вера Степановна собирает на похороны, умер кто-то в соседнем подъезде, Аня толком и не поняла, кто...
Выходя из института, Аня тоже ждала - ждала, что он придет, ждала сначала покаяния, потом - извинений, а потом... Пусть придет, она простит... уже простила. Но он не приходил.
Как назло, на глаза то и дело попадались парочки, на семинарском занятии, посвященном творчеству Шекспира, девчонки ловко свели разговор к любовным страстям... "Вот бы такую любовь, как у Ромео с Джульеттой!" - восторженно вздыхала Ленка - и продолжала встречаться со своим Никиткой, водилой-дальнобойщиком, о котором сама же во всеуслышание говорила - двух слов связать не умеет, зато деньгу зашибает и отец семейства из него выйдет преотличный. М-да, гнездовой инстинкт - и никакой романтики...
Неужели и вправду инстинкт превыше всего?..
Оправдывая себя поиском ответа на этот вопрос, Аня позвонила Сергею... Лучше бы и не звонила! С первых же слов поняла - всё...
Ромео и Джульетта, ха!..
Куда настойчивее вспоминалась Вера Степановна, которая с приличествующим случаю траурным видом собирала деньги на похороны безвестного соседа...
...Не костлявая старуха с косой, а дородная Вера Степановна с кипой бумажных десяток...
...На кухне редко капала вода. Из окон в коридор сочился невыразительный зимний свет пасмурного дня. Всё было так же, как всегда, и так, как теперь уже не будет.
Зеркало не показало Ане ничего нового... На блеклом фоне дешевых, порядком выгоревших зеленых обоев в нём стояла не то чтобы взъерошенная - одежда и волосы в пределах нормы - но какая-то потерянная девчонка. Волосы светлые, но не золотые, а тусклые какие-то, так и просятся в глупый крысиный хвостик, белесые брови - уродство какое!... бледные некрашеные губы, глаза унылые, и вообще все такое невзрачное, тусклое, обыденное, что хоть кричи, хоть плачь, хоть зашвырни в зеркало сапогами... плохонькими, кстати говоря, сапогами из кожзаменителя, в которых не жалко топать по химической соли на скользких дорогах... Вот такой и запомнит Аню зеркало... очередная идиотская мысль!..
...Скорее бы уже, честное слово! - опротивело все донельзя. Где-то у Вальки были лезвия, а нет, так и кухонный ножик сгодится.
Лезвия отыскались в столе, засунутые в коробку из-под конфет, наполненную всяким хламом, который только придет в голову хранить человеку, вечно считающему копейки.
Теперь - в ванную... Какое брезгливое удивление было написано на лице самодовольного барчонка Сергея, когда Анечка привела его сюда помыть барские ручки... В крохотном закутке (даже стиральную машину негде поставить!) слабо горела лампочка - еще одно проявление жестокой Валькиной экономии: чем меньше ватт, тем лучше. Местами колотая плитка, потертый бугристый линолеум, обшарпанная сантехника - ржавый налет въелся намертво, несмотря на регулярное отдраивание, и старые трубы в хомутиках...
На всякий случай закрыться на крючок - Вальки дома нет, но... Или это просто стремление отгородиться, побыть в своем мире, в замкнутом пространстве, не поделенном напополам с мачехой, потому что в квартирке негде развернуться? Теперь включить воду. Все-таки с водой не так страшно - она живая... Тонкая струйка уныло потекла в раковину. А теперь - в правую руку лезвие, и подносим ее к левому запястью...
На бледно-розовой коже с голубыми прожилками расцвела тонкая красная ниточка и мгновенно окрасилась кровью. Не очень-то и больно. И даже не страшно... Только немного странно - жизнь уходит, и даже не жалко, пусть себе уходит... незаметно. А если сунуть запястье под воду, то и вправду незаметно. Аня присела на край ванной. Вот так бы и заснуть, и увидеть сон, один из любимых снов, что так радостно тревожил воображение, правда, приходил нечасто - раз в год, а то и реже... Какой-то незнакомый фантастический город, торжественно замерший на равнине, а в городе осень, и день вроде не солнечный, а почему-то от этой картинки спокойно и радостно.
Глупый Сережка... самое ужасное то, что он так и не понял, что случилось. И не поймёт... Потому что и не думает... Явственно представилось, как он сидит сейчас перед плоским экраном своего любимого домашнего кинотеатра... любимого... А может, родители усадили его за лекции... Однажды Аня смотрела, как он учит лекции, смотрела со счастливой - до слез - почти материнской нежностью: светлая голова чуть наклонена, брови решительно сдвинуты, губы сжаты... Неизменно трогающее женскую душу сочетание в родном лице черт мужчины и мальчика. Сережка, Сереженька...
Аня вытащила руку из-под крана. Сильно течет... Нет, держать под водой как-то спокойнее.
Тонкая струя лилась ровно. С двух сторон огибала запястье, раздваивалась, становилась розоватой, бесшумно ударяла в раковину и с тихим, песочным шорохом уходила в трубу. Аня тупо смотрела перед собой, безразлично ожидая наступления вычитанных где-то симптомов: слабости, головокружения... Нет, пока ничего. Как тихо-то, господи, как спокойно, и никого не нужно, и сидеть бы так долго-долго, пока... ну, одним словом - пока. И проснуться в торжественном осеннем городе из полузабытых детских снов.
Ухо уловило слабое царапанье ключа. Чёрт!
Валька...
Тихое умиротворение, похожее на приятную сонную истому, растеклось мелкими струйками, как розоватая водица в раковине... "И что ей на работе не сидится? Принесло же... День и ночь над душой стоит, и даже сейчас..." - обреченно думала Аня, уже понимая, что все было зря: и горькая решимость, и продуманные сборы, и полное одиночество, полная свобода от всех и вся, открывшаяся Ане здесь, в обшарпанной ванной родной квартирки.
"Приговорена к жизни", - не к месту промелькнула фраза, радужно засветилась, на мгновенье показалась чужой, взрослой и красивой, и тут же померкла. Ору-то сейчас будет... Почему-то ничего не хотелось так сильно, как тишины.
С налету распахнутая дверь, взвизгнув, ударилась о шкаф в прихожей, послышался глухой стук и запыхавшийся, какой-то настороженный Валькин голос:
- Аня! Ты дома?!
Аня не отзывалась. Ей овладело тоскливое безразличие: пусть делает, что хочет, хуже всё равно не будет.
- Аня! - не снимая сапог, Валька ринулась по коридору, проскочила мимо ванной, хлопнула дверью в комнату. - Аня! - продолжала звать мачеха.
"Вот дура-то, - без всякой злости, безразлично ругнулась Аня. - Не видит, что свет включен..."
- Аня! Ты в ванной? - голос зазвенел у самой двери. Додумалась все-таки, а может, увидела желтую щелку в двери.
Аня не отзывалась. Детская мстительность? Взрослая жестокость? Кажется, это было даже приятно...
- Анечка? - в голосе Вальки забилась тревога. - Анечка, ты купаешься? - тревога явно переходила в панику. - Аня! Ответь мне! Тебе плохо?! - Валя отчаянно замолотила кулаками по двери.
Хлипкая дверь сотрясалась от ударов. Железный крючок смешно подрагивал.
- Ох, что же делать... - послышался сдавленный полустон. Суматошно затопали каблуки. Лязгнула металлическая дверца, какой-то тяжелый предмет с грохотом упал на пол, послышался скрип отодвигаемой табуретки, какой-то скрежет - и снова металлический звук. "Что-то ищет..." - машинально отмечала Аня.
Каблуки вновь резво застучали...
- Аня! - со слезами в голосе крикнула Валентина и залепетала - уже не Ане, а себе, для самоуспокоения. - Так... давай-ка мы его подденем...
Аня поняла, что - всё. Вот сейчас перед ней предстанет Валька: в первую секунду - приходящая в себя от шока, а затем - впавшая в истерическую ярость. В дверь зловеще просунулось лезвие ножа, крючок вскинулся, неохотно выполз из петли, перевернулся и затрепыхался на гвоздике-основании. Валька рывком распахнула дверь, перед Аниными глазами навязчиво встали ненавистные зеленые обои в коридоре, и в проеме нарисовалась взъерошенная, красная, зареванная Валька.
- Аня... - еще не соображая, кинулась она к сидящей на ванной девушке.
Аня не поднимала головы. Затекшая рука на краю раковины вдруг заныла, тупой иглой кольнула боль в порезанном левом запястье. Как странно - а было ведь совсем не больно...
- И-и... - то ли шумно вобрала воздух, то ли сипло взвизгнула Валька.
Заметила - поняла, но еще не знает, как реагировать, - пришла в себя, как рыба, широко вдохнула ртом - и завопила благим матом:
- Что ты делаешь?! Дай руку, идиотка!
В голосе - ужас, ужас нормального человека перед еще не знакомой опасностью: почему-то орать - легче, а тишина гнетуще давит на плечи и лишает сил.
...Нет, что ни говори, мачеха - разумная женщина, поняла, что воспитательные меры следует отложить на потом. Сухо и четко, по-военному, она бросила Ане:
- Так. Я сейчас, - подхватилась и ринулась из ванной.
Грохот, стеклянный стук каких-то пузырьков, мягкий шорох... Валька появилась почти сразу же. В руках - бинт, кусок ваты, желто-синий пояс от домашнего халата и ножницы - и как успела все это ухватить за несколько секунд и домчаться туда-обратно?
- Руку дай!
Аня безвольно вытащила из-под крана порезанную руку. Валя размяла ватный кусок, сделав что-то типа подушечки, завернула в бинт, клацнула ножницами. Аню запоздало удивила не свойственная Вальке собранность и четкость движений... Валя крепко примотала подушечку к ране.
- Согни в локте!
Аня вяло подняла запястье - рука словно онемела. Валька еле слышно охнула и поправила руку, туго связав поясом верхнюю и нижнюю части руки.
- Руку держи кверху. Вот так. Не двигай, - приказала Валька. - Идти можешь?
Аня поднялась. Секунду постояла, переминаясь с ноги на ногу. Вроде ничего.
- Пойдем на диван.
Аня вполне самостоятельно двинулась в комнату. За ней вплотную двинулась Валька, готовая подхватить в случае чего. Идти и в самом деле было тяжело, и Аня покорно опустилась на диван.
- Ты как? - напряженно спросила Валя.
- Нормально, - прошептала Аня.
Но Валя уже не слушала, что-то соображая.
- Скорую надо, - вполголоса сказала она.
- Не надо... - как эхо, отозвалась Аня.
И тут... отступившая перед страхом и четкой сиюминутной задачей ярость, подпитанная облегчением от того, что - слава Богу, вроде обошлось! - лавиной ринулась наружу.
- Да что ты понимаешь?! - завопила Валентина. - Дура, идиотка, ненормальная! А обо мне ты подумала?! О ком ты вообще думаешь, кроме себя?! Что, совсем крыша пое... - Валька осеклась и замерла с глупо перекошенным ртом. Аня всё поняла... применительно к ней, Ане, расхожее сочетание "крыша поехала" вполне могло оказаться не только метафорой... Стоит небось и боится: осталась одна с падчерицей-шизофреничкой, и как теперь жить вместе, в одной квартире?!
- Так... - Валька подскочила к телефону на столике.
Как противно... как глупо... сейчас врачи припрутся... Отчего-то клонило в сон. Аня опасливо покосилась на руку - нет, бинты пока белые, кровь не просочилась. Какой же он прилипчивый, какой он... человеческий, ее страх перед кровью, порезами и врачами. И от этого страха пришло запоздалое понимание того, что Аня уже - здесь, и одинокая свобода осталась позади, а впереди будет жизнь, абсолютно ненужная, но все-таки жизнь, которая как-то пытается войти в колею.
- ...Кононова Анна Сергеевна... Тысяча девятьсот семьдесят девятый... дом двадцать семь, квартира двадцать девять... я перевязала... - доносился сбивчивый Валькин голос. Аня закрыла глаза.
Анна Сергеевна... Ее отца, которого она видела от силы десять раз за всю свою сознательную жизнь, тоже зовут Сергеем...
Валентина так и осталась сидеть у телефона, но, слава богу, утихла. Вот и хорошо.
Сколько времени продолжалось полусонное оцепенение, Аня не заметила. Очнулась она от надрывного звонка в дверь и голосов в прихожей.
Врачиха, усталая тетка в возрасте, неумело намазанная дешевой косметикой (почему Ане сегодня так явственно видится окружающее убожество? Вроде, и не должно бы, ведь все привычно, привычно), деловито направилась к Аниному диванчику.
- Что у нас случилось? - неприветливо поинтересовалась она. Будто бы не видно.
- Я готовила еду, вдруг голова закружилась, я упала и порезалась, - равнодушно выдала Аня очевидную ложь.
Врачиха недоверчиво скользнула по Аниному лицу, затем испытующе посмотрела на Вальку. Валька молчала.
- Раньше такое было? - сухо спросила тетка и полезла за аппаратом для измерения давления.
- Вроде нет, - Аня слабо пожала плечами.
Синтетическая ткань неприятно обвилась выше локтя по правой, здоровой руке, сочно чмокнули липучки, холодная кругляшка приятно ткнулась в локтевой сгиб, и Аня почувствовала, как натянувшаяся материя туго сдавила руку.
- Сто десять на семьдесят. В пределах... - буркнула врачиха, неизвестно к кому обращаясь.
Бинт зашуршал вокруг руки, обнажился тоненький, уже не страшный порез, из которого почти не сочилась кровь. Видно, Аня все-таки поосторожничала с лезвием... Инстинкт самосохранения? Будь они прокляты, все эти инстинкты!
Врачиха похвалила Валькину повязку и заменила ее на точно такую же. Валька, с нервно скрещенными на груди руками, почтительно смотрела на нее, как новобранец на командира.
- Можно вас? - врачиха наконец кивнула Вальке.
- Да, да, конечно, пройдемте на кухню, - засуетилась та.
- Карточку ее возьмите, - не глядя на Аню, кивнула врачиха.
- Да, да, - Валька подхватила потрепанную картонную карточку и двинулась на кухню.
Все-таки есть у Вальки ум, не выдала. Голоса Аня различала смутно, да она и не прислушивалась. Более-менее отчетливые фразы послышались уже из коридора, когда Валька вышла проводить врачиху.
- Вы, конечно, мать, вам виднее, и если всё так, как вы говорите... - сухим недовольным голосом вещала усталая тетка.
- Конечно, конечно, - отвечала Валька.
- Под вашу ответственность, - хмуро отрезала она. - Я тут выписала направление на обследование. И все-таки покажитесь психиатру.
- Никогда с ней ничего такого не было, - горячо втолковывала Валька.
- Всё когда-то случается, - философски заметила тетка.
Замок щелкнул. Послышались приближающиеся Валькины шаги. Валька, как фурия, уперев руки в бока, нависла над Аней.
- Ну? - зловеще прошипела она. - От психушки я тебя отмазала. Хоть бы спасибо сказала!
Аня недоумевающе вскинула глаза.
- Ну чего ты пялишься?! - взъелась Валька. - Вот горе-то свалилось на мою голову! Мало мне забот, на двух работах надрываюсь, только чтобы тебя вырастить! Я всю жизнь тебе посвятила! Свинья ты неблагодарная, вот ты кто! Переживаю за тебя, ночей не сплю!
Валька отчаянно, до слез жалела себя. Конечно, было за что. "Но попробуй приставить человеку нож к горлу, - горько подумалось Ане, - и начни на него орать: "А ну благодари меня!" - покажите мне хоть одного, который поблагодарит!"
- Ну, что молчишь?! - риторически восклицала Валька. И завела любимое. - Эгоистка! Дура! Шизофреничка! Вся в мамочку! По ее стопам пойти решила?! Хорошо еще, у начальника день рождения, он гулять уехал!
Ане не было никакого дела до Валькиного начальника, но надо ж было мачехе на кого-то выплеснуть поток столь важной информации!
- В ресторан закатился! - как заводная, трещала Валька. - А мы - по домам... Меня сегодня как в сердце кольнуло, а тут начальник отпустил... Думаю, нет, всё, надо ехать, что-то случилось. Ты слушаешь меня или нет?! Чего пол уставилась?! Что ты там увидела?! - и, без перехода, - есть же Бог на свете, есть! Спас он тебя, дуру неблагодарную! До смерти перепугала!
Аня слушала и не слушала. "Хоть бы спросила, в чём дело, из-за чего я так... Или мамина болезнь - уже сама по себе объяснение?"
- Да как мне жить теперь с тобой?! Чего мне от тебя ждать?! Мало ли что ты еще выдумаешь! - визжала Валька.
В комнату вползали сумерки - тошнотворная зимняя серость.
"Выживу, - думала Аня. - Все равно выживу. Как сволочь, буду пропадать, но всё-таки жить".
И, отвернувшись к окну, пряча вызывающую, одновременно дерзкую и горькую усмешку, не то поклялась, не то пригрозила - орущей над ухом Вальке, далекому и теперь уже ненужному Сережке, всей своей неуклюжей, маленькой жизни: "Не дождетесь!"