Страшно с ней. Уходит свет знакомый: хохотушка, песенница, модница... Ларочка стоит перед иконой.
Молится - не молится.
Тени предвечерние, большие. Тщатся навсегда очеловечиться. Ларка говорит: "Мы нагрешили, я теперь ответчица".
С семинара. Кажется, заплакана. Значит, что-то для себя проверила. Терпко, маслянисто пахнет ладаном. Нам нельзя проветривать.
Снят рисунок, на обоях - рана. Два стакана с высохшими ветками. Ларкины глаза - пустые, странные, светлые-пресветлые... В тёмной блузке, голова обмотана, посмотрите - грешница. В книгах, в именах, в тетрадке с нотами - знаки ей мерещатся.
В комнате, как на слащавом постере, всё - бело и розово. Всё - от платьев до цепочки простенькой - продано и роздано...
Я по морде надавал бы чётками тем сектантским неучам. Ларочка не говорит с девчонками: "тяжело" и "не о чем"... Помнишь, Ларка, волшебство творимое - песни наши давние?! Наше танго?! Ну-ка, повторим его?! Чур неблагодарного...
Разорвал брошюрки, в мусор вынес их, накупил ей сладкого... Ларка с криком на меня накинулась, вся тряслась и плакала. Я давал ей книги, фильмы - лучшие, бил в идейки чёрные... Только все - недобрые, заблудшие. Недопосвящённые.
Песня вьётся заунывно-долгая, лезет в уши зуммером. Наша Ларка. Жертвенная, добрая... Жертва неразумная. Мат, а может, слёзы - в горле комом. Страх с души не смоется.