КОНГРЕГАЦИЯ

ВЕДУЩИЙ В ПОГИБЕЛЬ

Главы 19-33

Глава 19

Совершившиеся в Светлую среду похороны привлекли не меньше зрителей, чем произошедшее накануне выступление глотателя огня; на фон Вегерхофа таращились, точно на диковинку, перешептываясь и указывая пальцами на тело Эрики. У выхода из церкви подле стрига вновь возникла фигура Штюбинга; ратман стоял спиной, и лица его Курт не видел, зато глаза фон Вегерхофа были различимы явственно и четко, и на мгновение подумалось, что тот не сдержится и выкинет какую-нибудь глупость, однако, судя по тому, как толстяк застыл на месте, когда стриг уже удалился, тот обошелся словесным порицанием.

Фон Вегерхофа Курт навестил к вечеру, появившись в его обиталище впервые с того воскресного утра. Прохожие косились на крышу дома, стопорясь и переговариваясь, и ненадолго он приостановился тоже, глядя на столб темного дыма, поднимающийся из трубы. Дверь отпер слуга с лицом настороженным и бледным; да и вся новая прислуга, спешно переведенная в городской дом из замка, была испуганной, притихшей и словно бы вовсе безгласной, ощущающей себя явно не в своей тарелке. Требование майстера инквизитора убираться прочь слуга воспринял со смятением, попытавшись несмело возразить и явно не представляя, что ему делать, и для того, чтобы избавиться от его докучливой услужливости, пришлось приложить некоторые усилия и толику жесткости.

Фон Вегерхоф обнаружился в занимающей половину второго этажа огромной трапезной, сегодня неестественно пустой и гулкой; в обеденной зале перед полыхающим вовсю очагом покоилась груда сваленных как попало вещей. Приблизившись, Курт разглядел ворох платьев, юбок и лент, а в очаге, чадя чернотой, прогорала пара легких кожаных башмачков. Стриг сидел на полу, упершись в колено подбородком, и смотрел в огонь, на своего гостя даже не обернувшись. За эти дни фон Вегерхоф похудел еще больше и словно бы высох; и без того бледное лицо заострилось и побелело, а отражающийся в прозрачных глазах огонь делал его вовсе похожим на призрак.

- Мог бы и встретить, - укоризненно выговорил Курт, остановясь рядом. - Твои новые холуи невоспитанны до неприличия. Прекословить инквизитору... Мрак.

Тот не ответил, лишь едва заметно поведя плечом, и, широко размахнувшись, бросил в очаг шелестящее шелком платье, свернутое в сиротливый комок.

- Новости, - уже серьезно сообщил Курт, отступив от пламени на шаг назад. - Мне пришло приглашение от Адельхайды.

- Да, - наконец, разомкнул губы стриг. - Мне тоже.

- Дело продолжается, - как можно мягче напомнил он. - Надо ехать на эту пирушку. Арвида в городе нет, и здесь мы ничего не разыщем. Я завтра еду.

- Езжай, - отозвался фон Вегерхоф тускло, и в огонь полетело еще одно платье, блеснув серебряным шитьем. - Я буду там послезавтра.

- Выбирайся из этой мути, Александер, - настоятельно потребовал Курт. - Это никуда не годится. Приходи в себя, ради всего святого; вспомни, наконец, кто ты такой и что должен делать. Очнись. Надо ехать.

- Являться вовремя - de mauvais ton[133], Гессе, - бесцветно улыбнулся стриг, не отрывая взгляда от очага. - Если прибывать на подобные встречи в назначенный час, могут счесть, Dieu préserve[134], что я человек ответственный и обязательный, а это скучно... Я появлюсь послезавтра.

- Если не появишься, - предупредил Курт, отступая к двери, - я вернусь. И притащу за шиворот.

- J'aimerais voir[135], - откликнулся фон Вегерхоф и, выдернув из пестрого вороха тонкую, как паутинка, нижнюю рубашку, отправил ее следом за платьем.

Свою комнату Курт предпочел за собою не оставлять, съехав из гостиницы на явную радость своим соседям и ее владельцу - когда торговец Вассерманн после новости о нападении на дом фон Вегерхофа спешно покинул Ульм, хозяин стал одарять своего неудобного постояльца укоряюще-печальными взглядами, посматривая на оставшихся клиентов с благодарностью, надеждой и тоской. Шагнув на улицу и закрыв входную дверь, Курт живо вообразил, как там, за его спиной, все присутствующие в трапезном зальчике разом вскочили на скамьи и столы, откупорив лучшие вина, разразившись радостными гиками и вскинув над головами шапки.

Ульм вообще словно бы закатил грандиозные проводы своему мучителю - остатки празднующих все еще шатались по улицам вперемешку с уже приступившими к всевозможным работам горожанами, и даже привратная стража выглядела изрядно повеселевшей, и напутствия, направленные вслед майстеру инквизитору, были довольно-сострадающие и искренне радостные. 'Он может вернуться в любую ночь', - предупредил Курт напоследок, успев увидеть, как оживленные лица осунулись, и в глазах солдат вновь собрались тучи.

Верить ли себе самому, он не знал, и путь до замка полувдовствующей баронессы фон Герстенмайер преодолевал по большей части шагом, опустив руки с поводьями и глядя на медленно ползущую под копытами дорогу рассеянно и отстраненно, размышляя над тем, что назойливо лезло в голову все эти дни. Арвид покинул город на своих двоих, затратив часть ночи на произведенное им нападение на дом фон Вегерхофа; означает ли это, что следом за ним ехала целая телега, груженная гробами или ящиками для льда, или еще каким-то вместилищем, которое должно было дать ему укрытие от солнца? Выпустили ли подчиненные им стражи целый караван, в котором, кроме птенцов, была еще и пара простых смертных, долженствующих обеспечить дневную охрану? Или же убежище на ближайший день находится поблизости, и он действительно связан с кем-то из окрестных 'фонов', как и было упомянуто в этой в высшей степени странной записке?..

До замка Курт добрался, так ни в чем и не определившись, решив для себя, что этот вопрос пока будет покоиться на дальней полке среди множества других, столь же неясных и трудноразрешимых.

Родовое гнездо фон Герстенмайер высилось на голом, как локоть, холме, окруженное внушительной стеной; отсутствие барона явно не сказалось ни на наружном показном состоянии имения, ни на внутреннем, как стало ясно, когда майстера инквизитора пропустили сквозь внешнее кольцо укреплений. Замок ограждался двойной стеной, выстроенной еще во времена оны, однако и по сию пору пребывающей в полном порядке, на металлических деталях ворот не намечалось ни следа ржавчины, на деревянных - ни единой трещины; внутренний двор блистал чистотой, свойственной не всяким городским площадям, своими размерами и выверенностью и в самом деле напоминая небольшой город. Замки, виденные им до сих пор, отличались редкостной безалаберностью в устроении и поддержании оного, здесь же царил порядок и согласованность в каждом деянии каждого самого мелкого существа, включая, кажется, двух щенков, с редкостной для их возраста невозмутимостью возлежащих у колодца. Дворня не шастала - вышагивала, обыкновенных для столь населенного обиталища выкриков и постороннего шума не было, да и вообще все это строение напоминало не жилой замок, а более военный лагерь, ожидающий, к тому же, с минуты на минуту высочайшей инспекции. 'Милая старушка', отладившая и блюдущая сию систему, кажется, существовала лишь в обществе собственной племянницы, оказаться же хоть на миг на месте одного из здешней прислуги Курт не захотел бы ни за какие сокровища в мире.

Центральная башня с округлыми тяжелыми боками отстояла поодаль, мрачная и непритязательная, окруженная еще обнаженными деревьями, кустами и свежевскопанными, взрыхленными холмиками и полосками земли, где в будущем наверняка прорастет нечто малонужное, но приятное глазу, вроде роз или садовых лилий; голый сад тянулся вдаль, теряясь из виду и обступая со всех сторон центральную башню и двухэтажный каменный дом, в разверстых подвальных дверях которого по временам исчезали и появлялись сосредоточенные, собранные бойцы этого переднего края благопристойности и традиций.

Несносно дорогостоящая гостиница, покинутая им сегодня, с ее услужливыми работниками, сегодня показалась забегаловкой для бедноты и спившихся игроков - того, как из-под него выдернули коня, Курт почти не заметил, как не сумел и сообразить, каким образом его вещи перекочевали с седла в руки одного из челядинцев. На лице молодого, быть может, младше него самого, парня не отобразилось ни единого чувства из тех, что, несомненно, вызвал вид новоприбывшего в сравнении с нарядами и скарбом прочих гостей, и в высказанном предложении проследовать за ним Курт не уловил ни тени пренебрежения, неприятия или чего бы то ни было еще, кроме хорошо поставленной предупредительности, преисполненной чувства собственного достоинства и неизбывной гордости за место своей службы.

Тушеваться и робеть в присутствии знатных особ Курт перестал уже давно, не почитая зазорным повысить голос на герцога Рейнского или нахамить Кельнскому архиепископу, однако сегодня и здесь внезапно пробудилось уже забытое чувство собственной малости и неуместности. Утвердиться в этом прибежище взыскательности можно было бы, представься возможность отчитать хоть бы этого свыше меры вышколенного прислужника, однако ничего, к чему можно было бы прицепиться, Курт так и не нашел - его комната походила чистотой и аккуратностью на операционную келью, учтивость прислуги не переходила грани, за которой начинается заискивание либо, напротив, замаскированная дерзость, и теперь, глядя в окно на огромный вылизанный двор, он с непритворным любопытством и некоторым напряжением ожидал встречи с генералом этой твердыни.

Созерцание окружающего мира было прервано спустя четверть часа - дверь за его спиной открылась без стука, и шагнувшая в комнату Адельхайда поинтересовалась без тени смущения:

- Надеюсь, я не застукала вас в непотребном виде, майстер Гессе?

- А ну как застукали бы? - отозвался Курт, и та передернула плечами:

- Это не смертельно. Надеюсь... Тетушка намеревалась приветить вас лично, однако в этот час у нее традиционное вечернее недомогание, то есть, второй послеобеденный сон, посему большая часть ее обязанностей лежит на мне. Встретить вас я, однако, не смогла - здесь сегодня форменный апокалипсис; кто-то приехал, кто-то уехал, кто-то остался, дворне надо отдавать новые распоряжения, в том числе касательно мест за столом... Но это вам навряд ли интересно. Как вас устроили?

- Хорошо. Даже слишком.

- А Александер, паршивец, снова не прибыл в назначенный день, - констатировала Адельхайда с наигранным вздохом, тут же убрав усмешку. - Видели его перед отъездом? Как он?

- Отвратительно, - искренне ответил Курт. - Если завтра его не будет, я намерен вернуться в город и...

- Он будет, - уверенно возразила Адельхайда, берясь за ручку двери. - Увидите. Просто он пытается придти в себя, злоупотребляя своими выходками... Что ж, отдыхайте; вечером у нас начнется работа, советую выспаться. Если же не желаете сейчас пребывать в четырех стенах - можете прогуляться по саду, никто здесь вас не остановит и с лишними вопросами лезть не станет. О вашем status'е предупреждены все вплоть до последнего помощника младшего поваренка. К сожалению, показать вам имение изнутри я не могу - нет времени. О начале ужина вас оповестят.

***

О начале ужина было оповещено все владение баронессы фон Герстенмайер разом, и не знакомый с замковыми порядками майстер инквизитор поначалу принял торжественное завывание рогов за сигнал тревоги или бедствия, каковое заблуждение развеял лишь все тот же юный слуга, явившийся в его комнату с предложением проводить гостя в трапезную залу. 'Я найду дорогу', - возразил Курт, и парень немедленно исчез, поклонившись, не возразив ни словом и не замявшись на пороге ни на мгновение дольше необходимого.

Он выждал четверть часа, слыша в коридоре, окружающем гостевые комнаты, голоса и шаги, шорох платьев и стук башмаков по камню пола; будучи еще не знакомым с хозяйкой, явиться всех позже наверняка было нарушением правил приличия, однако вместе с тем и избавляло от опасности попасть в неловкое положение. Неизвестно, укажет ли ему столь предупредительная прислуга его место за столом или же сочтет это само собой разумеющейся мелочью, не стоящей нарочитого внимания, и попасть впросак было бы очень некстати. 'Когда зван будешь', говорил еще Лука, 'придя, садись на последнее место, чтобы звавший тебя, подойдя, сказал: друг! пересядь выше; тогда будет тебе честь пред сидящими с тобою'... Однако апостол явно не представлял себе, что такое репутация служителя Инквизиции в глазах окружающих. Если сейчас позволить себе ошибиться в такой малости, невзначай усесться за один стол с низшими - это на все оставшиеся дни устроенных здесь празднеств создаст ему славу человека не уверенного в себе, не знающего себе цены, нерешительного, а кроме того - не знакомого с кодексом рыцарского сообщества, к которому, пусть и лишь de jure, принадлежит.

Его и в самом деле скудный запас сведений в этой области говорил о том, что его место именно там - где-то вдалеке от приближенных баронессы, занимающих главный стол, со всевозможными мелкими приблудами, обладающими, кроме титула, меча и цепи, лишь неохватным самомнением. Как 'господин фон Вайденхорст' Курт не мог рассчитывать ни на что большее, нежели общество таких же свежеиспеченных рыцарей, еще вчера, быть может, начищавших сапоги своему сюзерену. Однако звание 'майстер инквизитор Гессе' давало привилегию расположиться едва ли не у самой вершины хозяйского стола, подле владельца замка, был бы таковой в живых, либо же владелицы как блюстительницы его имения. Что изберет в качестве линии поведения упомянутая владелица, было неведомой тайной; для решения же этого вопроса самостоятельно познаний гостя уже не хватало. Теперь же, когда собравшиеся явно заняли большую часть скамей, вычислить среди них свое надлежащее место должно было быть куда проще.

Из комнаты Курт вышел спустя минуту после того, как стих гомон за дверями, отыскав главную залу без труда, однако на пороге оной на миг запнувшись. Не видя еще пестрого собрания за массивной дверью, он понимал, что разительное отличие его от прочих, столь явно бросившееся в глаза еще в ульмской гостинице, здесь будет и вовсе ошеломляющим. До сих пор его выходы в высокое общество и посещения замков начинались со слов 'вы арестованы' либо же, в лучшем случае, 'ответьте на пару вопросов', и внешний вид господина дознавателя при том имел значение даже не третьестепенное.

Сегодня, будь его воля, Курт ограничился бы лишь сменой своей дорожной одежды, и теперь, с некоторым усилием переступая порог шумной залы, он ощущал себя разряженным пугалом - ни разу до сих пор, кроме дня посвящения, не надеваемая, цепь на шее позвякивала при каждом движении, пристегнутый сегодня не за спиной, а, согласно правилам, на боку меч мешал непривычной тяжестью, и лишь Знак на груди вселял если и не хладнокровие, то хотя бы некоторую долю уверенности.

Ворон в курятнике, успело мелькнуть в голове, когда Рубикон порога остался за спиной. Кладбищенский ворон среди разноперого птичника...

'Еt mulier erat circumdata purpura et coccino et inaurata auro et lapide pretioso et margaritis habens poculum aureum in manu sua[136]' - пришла вторая мысль, когда сидящая подле древней, вытянутой, как сельдь, старухи Адельхайда привстала навстречу гостю. Золота, правду сказать, на ней не было вовсе, камней ровно в меру, жемчуга графиня фон Рихтхофен не носила, судя по всему, принципиально, да и лиловое платье слабо походило на порфиру, и ее кубок стоял на столе еще не наполненным, однако воображение уже откатилось назад по тексту, живо нарисовав эту черноволосую женщину верхом на багряном звере. Без порфиры.

- Ну, а вот и вы, майстер Гессе, - с заметным укором поприветствовала она, указывая на похожий на трон древний стул с высоченной, как замковая стена, спинкой. Стул помещался рядом с нею, через место от тетки; стало быть, при расположении гостя в пространстве учитывались все его звания, просуммированные и умноженные друг другом...

'Еt lapidis pretiosi et margaritis et byssi et purpurae et serici et cocci et omne lignum thyinum et omnia vasa eboris et omnia vasa de lapide pretioso et aeramento et ferro et marmore[137]' - текла уже сама собою мысль, пока глаза всеми силами старались не бегать по сторонам, а голова - не вертеться, точно у попавшего впервые в город деревенского пастуха. К указанному ему месту Курт прошел молча, не принеся извинений за опоздание, хотя по тому, как внезапно сорвалась с места и заскользила вдоль столов прислуга, ясно было непреложно, что все это сияющее сообщество ожидало только его. За стол он уселся неспешно, подчеркнуто лениво, дабы неловким движением не выдать собственного смятения; к взглядам, провожавшим его на улицах городов и деревень, он уже привык - к взглядам косым и робким, презрительным, озлобленным, ненавидящим, даже уважительным, случалось ощущать на себе и взор любопытствующий, но бывать предметом досужего интереса для трех десятков присутствующих разом, не имея возможности хотя бы просто уйти, еще не приходилось.

От камней, мехов, серебряного и золотого блеска рябило в глазах, и с каждым мгновением все больше хотелось отпустить какую-нибудь глупую выходку, лишь чтобы перестать быть точкой пересечения десятков глаз. На приветствие хозяйки замка Курт ответил рассеянно, понимая вместе с тем, что надо взять себя в руки не только ради предстоящей работы, но и для того, чтобы не показаться бессловесным неотесанным пнем, каковым он себя, по чести говоря, сейчас всецело и ощущал. Макушка начала уже, кажется, дымиться, и он, не сдержавшись, поднял голову, устремив прямой взгляд в глаза сидящего напротив него человека, укутанного в меха так, словно за дверью носилась февральская вьюга. Мгновение прошло в неподвижности, и взгляд высокородного гостя смятенно скользнул прочь, отчего на душе ощутимо полегчало. Отстрелив подобным же образом еще нескольких назойливых зрителей, Курт ощутил, как овладевшее им оцепенение уходит, сменяясь глубоким, однако уже давно привычным раздражением.

Короткая предтрапезная молитва замкового капеллана прозвучала как-то неловко и торопливо, и обычного, как он полагал, для таких застолий оживления при виде принесенных блюд не наступило - большинство гостей сидело недвижимо, глядя теперь уже в стол, не размыкая рта и не поднимая глаз. Обосновавшиеся в углу музыканты вступили едва слышными переборами, и эти ненавязчивые звуки были единственным, что не давало огромной зале потонуть в тишине. Придя уже к выводу о том, что его присутствие здесь напрасно и послужит лишь помехой задуманному делу, Курт заметил, как словно невзначай, походя, мужская половина гостей подставляет кубки под разносимые по зале кувшины вот уже во второй раз за те несколько минут, что истекли с начала этого ужина. Лишь теперь он отметил и хорошо различимую муть в глазах некоторых из них, и подрагивание рук, и тот факт, что женская часть приглашенных едва слышно, но все же перешептывается между собою. Все верно, понял он, не скрывая наползающей на губы усмешки. Лишь немногие, включая его самого, проводят свой первый вечер в этом замке, прочие же гостят здесь уже третий день, наверняка по достоинству оценивая при этом содержимое не только кладовых радушной хозяйки, но и ее погребов...

- Наверное, стоило предоставить майстеру инквизитору право благословения пищи.

В первое мгновение Курт не сразу понял, кому принадлежит уверенный, крепкий голос, прозвучавший рядом с ним, лишь спустя миг осознав, что заговорила хозяйка этих владений. Заданный вопрос равно мог адресоваться как капеллану, вмиг притихшему, так и собственно майстеру инквизитору; смотрела баронесса фон Герстенмайер при этом в свое блюдо, и понять, кто же должен ответить на ее слова, оставалось неясным.

- О, нет, - возразил Курт, выждав время и уверившись, что капеллан погряз в безмолвии. - К чему мне отнимать у других их работу? quod quisquis norit in hoc se exerceat[138].

- А как движется ваше дело? - поинтересовался гость в мехах. - Или это тайна следствия?

- Вы припозднились, майстер Гессе, - заметила Адельхайда, когда Курт замедлил с ответом, придирчиво разглядывая вопросившего в упор. - Посему - позвольте я представлю вам хоть некоторых из наших гостей. Это Эберхарт фон Люфтенхаймер - с не столь давних пор здешний ландсфогт.

- De jure, - поправил ее тот. - Пытаюсь быть в курсе текущих дел - но город меня в них не посвящает; стараюсь вникать в местные обычаи - но их попросту нет. Кроме, быть может, неизбывной заносчивости и вольнодумства. После императорского двора мне такое в новинку - не знаю, что с ними и делать. Я здесь чуть дольше году, и за это время я услышал больше смелостей и откровенных дерзостей, чем за все свои шесть десятков лет.

- Вот к чему приводят эти веяния, - заметила хозяйка непререкаемо. - Когда города принадлежали достойным родам, подобного и помыслить было нельзя. Теперь же это гнезда безначалия, безвластия, рассадники хаоса.

- Не могу возразить, - согласился Курт, предпочтя не упоминать тот факт, что именно представители достойных родов и прошествовали на помост после его расследования в Кельне; фогт осторожно кашлянул, привлекая к себе внимание, и он вздохнул: - Дело движется, господин фон Люфтенхаймер. Правду сказать, медленно - помощи от местных властей, вы правы, не дождешься; однако и своими силами можно кое-чего достичь.

- Я полагала, - вновь заговорила баронесса, - что вы прибудете вместе с бароном фон Вегерхофом; отчего вы один, майстер инквизитор? Надеюсь, даже его скверного воспитания недостанет на то, чтобы не ответить на приглашение.

- Александер обещал быть; всего лишь сейчас он загружен текущими делами, и их срочность не позволила ему приехать тотчас. После случившегося в его доме он несколько выбит из колеи, и к тому же его осаждают те, с кем он ведет дела - опасаются за свои капиталы.

- Его торгашеские забавы не доведут его до добра, - убежденно выговорила хозяйка. - В торговле все сплошь евреи, а уж как они могут подвести человека к краю разорения и могилы - известно всем. Думаю, в швабах немало еврейской крови, оттого они и помышляют о серебре больше, чем о душе и соблюдении законности, установленной людьми и Богом. Столько же изворотливости. То, что бедный мальчик до сих пор не разорился - не иначе как Господня милость. Вот теперь эти богоубийцы удерживают его в своем обществе, не позволяя приобщиться к окружению тех, к кому он по рождению принадлежит.

- Барон фон Вегерхоф ведет дела с итальянцами, насколько мне известно, - робко возразил фогт, и баронесса решительно отрезала ладонью воздух:

- То же самое.

- И в самом деле - милая старушка, - пробормотал Курт с усмешкой; Адельхайда передернула плечами:

- У всех свои пунктики. У вас это женщины. У тетушки - иудеи. Не вздумайте ей возразить - станете врагом на всю оставшуюся жизнь... Вы ни к чему не притронулись, майстер Гессе.

- Успеется. Как я понимаю по виду многих гостей, эти посиделки не ограничиваются часом-двумя. Откройте секрет, госпожа фон Рихтхофен: в наши дни, когда crisis опустошил кошельки и кладовые - для чего откармливать всю эту ораву совершенно постороннего народу?

- Вы так милы в своей откровенности, майстер Гессе, - улыбнулась Адельхайда, на миг отведя глаза от сидящих за столами и одарив его снисходительным взором. - Добро пожаловать в мир рыцарства...

- ... хлебосольства и нахлебничества.

- Здесь особая политика, майстер Гессе. Окрестные землевладельцы - это свой круг, который должен держаться вместе, это вам разъяснять, полагаю, не надо. Что же до всевозможных новопосвященных - и их присутствие имеет свой смысл. Тетушке, при всей ее разумности, смысла этого не постигнуть, она лишь поддерживает традицию, установленную супругом, однако польза от этой 'оравы' все же есть. Здесь их привечают, здесь им открыты двери и здесь они встречают доброе отношение; в случае, если у здешних хозяев наметится противостояние с соседями - как полагаете, кого поддержит эта молодая и амбициозная поросль?.. Кроме того, некоторые из них могут пожелать остаться здесь на службе - бывает, что и без платы, за один prestige, как сказал бы Александер, почитая это за привилегию. Ну, разве еще стол - и все.

- И в чем подвох?

- Это первая ступень на пути посвящения для тех, кто является потомком какого-нибудь 'фона' без гроша за душой, без приличной службы, которая дала бы надежду и их отпрыскам после получения рыцарской цепи поступить на службу в установленном традицией порядке; так они осваиваются в этом обществе, познают некоторые правила, привыкают держать себя... Учатся всему тому, что должен уметь будущий носитель почетного звания; учатся бесплатно, заметьте, что тоже немало. В результате - все довольны. Хозяевам это стоит вот таких редких званых обедов и ужинов, где и сами получают удовольствие (в прочее время здесь довольно скучно), а также затрат на еще одного едока, подобным же гостям это обеспечивает будущее. Помните парня, что приставлен к вам? Георг фон Люнебург. Взгляните в конец стола.

- А я почел его за слугу, - хмыкнул Курт, среди теснящегося на дальней скамье ряда гостей и впрямь отметив знакомое лицо.

- В некотором роде так и есть, вот только он не станет подбирать яблоки из-под вашей лошади - он отыщет того, кому следует поручить эту работу. Зато проследит, чтобы это сделали хорошо; он наточит и вычистит ваше оружие, подтянет седло, разбудит, когда скажете, или же, напротив, встанет под вашей дверью, дабы отогнать того, кто пожелает разбудить. Если вы порекомендуете его таланты знакомому рыцарю полетом повыше, у него появится вероятность хорошо устроиться, а это неплохое дополнение к грядущему посвящению.

- А это что за бочонок, не сводящий с меня глаз? - спросил Курт шепотом, кивнув через стол; Адельхайда улыбнулась:

- Понравилась?

- О, да, - покривился он. - Я всегда был в восторге от древних кубышек.

- Вы сегодня просто неподражаемы, превосходите сами себя... Ей, к вашему сведению, всего двадцать один. Это Мария фон Хайне.

- И вон та парочка подле нее...

- Не 'парочка', майстер Гессе, а 'семейная пара'. Ее родители, граф Фридрих фон Хайне с супругой.

- Из местных владетелей, насколько я помню, должен быть еще один граф и барон. Они здесь?

- Вон там. Граф Вильгельм фон Лауфенберг с женой и барон Лутгольд фон Эбенхольц, жену похоронил в прошлом году. Рядом с ним, этот юный оболтус - его сын, Эрих, посвящен всего два года назад, но в этом смысле уже подает надежды. К слову сказать, неплохо отличился на прошедшем турнире. Справа от него - сестра, Гизелла.

- Ничего.

- Сосватана; смотрите, не испортите девице будущее, майстер Гессе.

- Я на работе, - возразил Курт. - И ваши шуточки на эту тему совершенно неуместны.

- Если взглянете налево, кстати, увидите предмет ее воздыханий. Филипп фон Хайзенберг, из-под Гюнцбурга.

- Он же старше нее раза в три...

- И примерно настолько же длиннее родословной. Гизелле всего семнадцать, но она умеет думать. К примеру, о том, что казна ее отца пустеет с катастрофической скоростью, брат так и не нашел приличной службы, земля по большей части распродана, а у фон Хайзенберга, кроме длиннейшего перечня предков, две деревни, собственный немалый надел и желанное звание холостяка.

- Из всего сказанного я делаю вывод, что все подозреваемые налицо, - подытожил он хмуро. - Id est, собрались в этой зале, пройдя по внешнему коридору этого дома, освещенному рядом огромных окон.

- А вы надеялись, что с наступлением темноты в залу войдет мрачный и бледный человек с горящими глазами и выпирающими клыками?.. Увы, майстер Гессе, работа предстоит немалая. Судя по всему, если и впрямь здесь замешан кто-то из родовитых обитателей ульмских предместий, то лишь как соучастник. С переданных вами слов Арвида я делаю вывод, что высший в нашем деле не участвует.

- И что вы полагаете выловить, поедая куропаток в их компании? Надеетесь увидеть, как кто-то впивается в ножку особо нездорово?

- Не тревожьтесь, это дистанционное общение вскоре закончится, наберитесь терпения. Когда мужчины придут в себя после вчерашних возлияний, а женская скука перейдет в тоску, все разбредутся по углам, и тогда вы сможете пообщаться с любым, не перекрикиваясь с избранным собеседником с разных концов стола. Собственно, еще до тех пор эти благозвучные музыканты обратятся в прыгунов, жонглеров и акробатов, а это явление довольно громкое, посему и перекрикивания тоже не будут восприняты как нечто неприличное.

- Майстер инквизитор! - окликнул один из гостей, и Курт медленно обратился к барону фон Эбенхольцу, до этой минуты что-то обсуждавшему с соседом. - Майстер инквизитор, скажите, отчего бы Императору попросту не ввести войска в ульмскую епархию?

- Спросите об этом господина фон Люфтенхаймера, - пожал плечами он; фогт вздохнул:

- Я бы и сам задал этот вопрос Его Императорскому Величеству. Но - наверняка у него есть свои причины медлить.

- Пока он канителится, - возразил фон Эбенхольц, - в окрестных деревнях назревают беспорядки. Эта городская независимость плохо сказывается на прочих его подданных. И швабская вольность лишь все усложняет; не понимаю, чего ждет Император.

- Осторожнее, Лутгольд, - усмехнулся его сосед. - Хаять императорские деяния в присутствии инквизитора - не слишком хорошая идея.

- Меня обвинить не в чем, - фыркнул тот. - Я вслух говорю то, что думаю, и более мне ничего приписать нельзя.

- Это, друг мой, как повернуть; при большом желании обвинить можно кого угодно и в чем угодно, и майстеру инквизитору это наверняка известно лучше, чем кому бы то ни было. Скажите, майстер Гессе, смогли бы вы сейчас, после услышанного, выдвинуть обвинению барону?

- И вам тоже, - серьезно отозвался Курт, впервые с начала застолья отхлебнув из своего кубка. - Как вы верно заметили - смотря как повернуть. К примеру, из ваших слов я могу сделать вывод, что вы сейчас обвинили меня в недобросовестном подходе к ведению расследований, а это означает, что вы сомневаетесь в правоте Конгрегации вообще, что для верного католика просто недопустимо.

- Ха, - отметил барон фон Эбенхольц. - Съел, Вильгельм?

- И тем не менее, - не унимался фон Лауфенберг, - признайтесь, майстер инквизитор - если у вас возникнет желание, обвинение можно взять из воздуха, наполнить им же и раздуть до невероятных размеров, при этом не выдумывая лжи, а лишь иначе смотря на действительные слова и поступки.

- Только держите себя в руках, - едва шевеля губами, попросила Адельхайда неслышно сквозь беглую улыбку; Курт кивнул:

- Можно. При желании. Дайте мне две строчки из любой книги и две минуты времени - и я докажу вам, что автор еретик.

- Даже если это будут строчки из Писания?

- А вы полагаете, Священное Писание - ересь? - переспросил Курт заинтересованно. - Повторите это в присутствии Высокого Суда?

- Съел второй раз, - заметил фон Эбенхольц довольно. - Майстер инквизитор, обратите внимание на его вольнословие в вашем присутствии; наверняка это свободомыслие есть признак швабской крови, что, как мы услышали от баронессы фон Герстенмайер, ничто иное как иудейская примесь.

- Мои последние луга тебе все равно не достанутся, Лутгольд, - усмехнулся граф фон Лауфенберг. - Если меня арестуют и казнят, мои владения отойдут Императору. Верно, майстер инквизитор?

- Если вы не нажили эти владения незаконным путем - нет. Дерзайте, барон. У вас есть еще надежда.

- Увы, нет. У него есть наследница. Разве что Эрих согласен обождать с семейной жизнью еще лет пятнадцать-шестнадцать... Тогда, возможно, я и смогу наложить руку на его и в самом деле замечательные луга.

- Если я не продам их прежде, - недовольно покривился фон Лауфенберг. - Но идея сама по себе неплоха.

- Обсудим снова, когда она выберется из пеленок.

- Отец, - тихо выцедил Эрих фон Эбенхольц, глядя в стол.

- Достойных мужчин нашего сословия и сегодня днем с огнем, - вздохнул граф. - А уж что будет лет через пятнадцать...

- Эрих как раз войдет в возраст.

- Отец! - повторил тот с заметной злостью, оторвав взгляд от столешницы и не слишком успешно пытаясь смотреть барону в глаза прямо. - Я уже вошел в возраст - в тот возраст, когда могу сам принимать решения. Уж по меньшей мере о том, с кем связывать всю свою оставшуюся жизнь.

- Брось, - благодушно отмахнулся фон Эбенхольц. - Пока ты лишь вошел в годы, в которых принято дурить девицам головы; да и себе заодно. Ты еще сам не знаешь, чего хочешь, и мы оба это понимаем, верно?

- Я - отлично знаю, чего хочу, - возразил юноша твердо, отведя взгляд в сторону. - И поступлю так, как решил.

- Я тоже, - нежно улыбнулся барон. - Лишу к чертям наследства.

- Невелика потеря; его и без того осталась капля, - чуть слышно проронил Эрих, и фон Эбенхольц нахмурился.

- Я поговорю с тобой дома, сын. Не следует портить празднества прочим гостям, не виновным в том, что тебе неизвестно, что такое почтительность... Это новое поколение вовсе отбилось от рук. Майстер инквизитор, сделайте ему внушение. Ведь это прямое нарушение заповеди.

- Простите, - пожал плечами Курт. - Вы не к тому обратились, господин фон Эбенхольц. Я сам отношусь к этому поколению и наверняка тоже не всегда отличаюсь уважением к старшим.

- Вам это право дадено Знаком, - уверенно возразил барон. - А наши отпрыски, очевидно, заразились поголовной вседозволенностью. Господи, в наше время - могло ли мне придти в голову спорить с отцом!

- Очевидно, нет, - с плохо скрытым сарказмом пробормотал Эрих и, не дав отцу ответить, повысил голос, устремив взгляд на фогта: - Господин фон Люфтенхаймер, простите меня за любопытство, если я влезу не в свое дело, но... Отчего ваша дочь сегодня не с вами? Она здорова?

- Да, - кивнул тот, тут же замявшись. - То есть... Не уверен. Ехать она отказалась, сославшись на недомогание, однако я не думаю, что это нечто серьезное. Скорее всего, просто утомление. Жизнь в этих местах после придворной суеты... Думаю, она еще просто не привыкла к провинции. Скучает. И развлекается на собственное усмотрение; а эта новая всеобщая мода на книги не идет на пользу ее здоровью. По моему твердому убеждению, это занятие для монахов - засиживаться за рукописями допоздна, калеча глаза свечным светом; ну, быть может, и для людей, занимающих важные должности, но не для девиц. Отсюда и головные боли, и общее изнеможение. Словом, выбраться со мною она не пожелала.

- Напротив бы - такой повод развеяться...

- Скажите ей об этом, - усмехнулся фон Люфтенхаймер. - Как я вижу, у нее с вами в характерах немало общего.

- Но вы говорили ей, что я буду здесь? - порозовев щеками, уточнил Эрих, и фогт вздохнул, пряча усмешку в кубке:

- Простите, юноша. Не догадался применить столь безотказный прием.

- А отчего нет господина фон Шедельберга? - вновь подала голос хозяйка. - Граф фон Хайне, ведь вы должны были прибыть вместе. Вы всегда вместе.

- Бог дал, не всегда... - пробормотал тот тихо и, повстречавшись с каждым из направленных на него взглядов, отвел глаза в сторону. - Я не хотел говорить вот так... - через силу выдавил граф. - Не хотел пугать наших дам... Мы должны были повстречаться с ним по дороге - ведь я проезжаю через его землю по пути сюда... Мы уговорились о времени встречи - как всегда, в миле от его дома...

- Граф?.. - поторопила Адельхайда, когда фон Хайне умолк, нервно потирая ладонь, и тот вздрогнул, кажется, вжав в плечи голову.

- Мы так и не встретились, - продолжил граф нехотя. - Обыкновенно он ожидал меня со своими людьми - всегда в одном месте, но вчера там, где старая сосна у дороги... Он там висел. На ветке.

- Что значит - 'висел'?.. - растерянно проронила Гизелла фон Эбенхольц, и граф покривился, словно от удара под ребра, отозвавшись с преувеличенной выдержанностью, скрывающей невысказанную грубость:

- В петле.

- О, Господи... - прокатилось по рядам единым выдохом, и лишь чуть наметившаяся тишина стала совершенной, отчего голос владелицы замка прозвучал, как крик:

- Ведь это убийство... это позор - имперский рыцарь, словно бродячий вор, вот так... И что вы сделали? Хоть что-нибудь вы сделали?

- Я скажу вам, что я сделал, - кивнул граф, уже не скрывая резкости. - Под ним на коре дерева был вырезан Wolfsangel. Я проехал мимо - вот что я сделал. Не останавливаясь. Не оборачиваясь.

- Фема...

Кому принадлежал этот почти шепот, Курт не разобрал, услышав в этом голосе лишь дрожь, страх и ненависть; тишина, и без того нерушимая, обратилась могильным безмолвием, в котором неспешные мелодии музыкантов звучали, словно похоронная песнь.

- Боже, и здесь...

- Фема везде, - тихо возразил фон Эбенхольц. - Чему удивляться. Уж здесь - всего менее.

- Это крестьяне, - убежденно произнес фон Лауфенберг. - В последние несколько месяцев они распоясались вконец; теперь призвали себе на помощь и Фему. Сводят счеты с нами. Попомните мое слово, вскоре они перебьют половину знати, а вторая половина сложит оружие перед ними.

- Император доберется до них прежде, - вмешался Эрих, и граф пренебрежительно фыркнул:

- 'Император'; бросьте вы, юноша. Император едва может уследить за тем, что творится вокруг него в родной Богемии, откуда он почти не кажет носа, куда ему наводить порядки в Германии?

- Прошу прощения, - с нажимом выговорил фогт. - Не хотел бы показаться проповедником, однако попросил бы вас быть более сдержанным в выражениях.

- Я неправ? - отозвался фон Лауфенберг, не смутившись. - Я сказал что-то ложное? Разве дела обстоят не именно так? Я не адепт противников 'богемской крови на немецком троне', чтоб вы чего не подумали, меня тревожат вопросы иного плана, более земного, так сказать. И факт остается таковым: он не может контролировать все происходящее в Империи. Или не хочет - вот не знаю, что ближе к истине. Понимаю, что вам полагается быть верноподданнейшим из верноподданных по должности...

- По должности? - оборвал фогт. - Я скажу вам, почему я верноподданнейший из верноподданных. Когда-то отец нашего Императора взял на службу меня, тогда еще сопляка из давно обедневшего рода; у меня не было ничего, кроме меча и мечты. Он дал мне службу, приблизил, позволил проявить себя. Его сын дал мне подняться. Императорский престол - первопричина всего, что я имею. Жизнь при дворе, граф, это не только увеселения и забавы; я видел изнутри, как, какими усилиями достигается все то, что вам здесь кажется само собой разумеющимся. Я могу согласиться поэтому, что следить за всей страной - почти невозможно, что можно не суметь или не успеть вовремя пресечь нечто или чему-то, напротив, помочь, но когда я слышу, что Император не хочет блюсти порядок в государстве...

- Господа, - предостерегающе окликнула Адельхайда, и фон Лауфенберг вскинул руки:

- Боже упаси, госпожа фон Рихтхофен, мы не ссоримся. Спорим, да, но не ссоримся. Мы не похватаемся за мечи, не бойтесь... Пусть так, господин фон Люфтенхаймер. Сойдемся на том, что я неточно выразил свою мысль; ну, или на том, что не знаком со спецификой высших сфер. Согласен на то или другое на ваш выбор, ибо и слова я складывать не мастер, и в придворных кругах не вращался. Однако сказанное мною остается истинным: вот такие отдаленные от высшего ока места - это словно бочонок с порохом в горящем доме. Пусть не сразу, но - рванет. Тушить надо уже теперь. Не знаю, отчего медлит наш Император. И предположить не могу. Но не могу не думать о том, что это промедление после скажется фатально. И эти крестьянские волнения - ведь они не вчера начались, и с каждым днем они все наглее, все бесцеремонней, все дерзостней. Все изобретательней. Вот теперь - Фема.

- Не стал бы я все списывать на одних лишь крестьян, - хмуро возразил граф фон Хайне. - В Феме, сами знаете, всех сословий, что называется, по паре.

- Меня более смущает иной вопрос, - тихо вклинился Эрих, все так же не поднимая глаз от стола, и старшие удивленно умолкли, обернувшись к нему. - Можно что угодно говорить об этих людях, почитать их кем угодно, хаять... Однако до сих пор мне не доводилось слышать ни об одном из казненных... убитых Фемой безосновательно. Всякий, кто принял смерть от ее рук, что-то сделал - что-то недостойное. Я не хотел бы порочить память усопшего, но, коли уж он попал в число осужденных ею, стало быть, и фон Шедельберг имел какой-то порочащий его грех на душе.

- Господин фон Шедельберг для тебя, - сквозь зубы поправил его отец. - И благодари Бога, что здесь дамы... Но когда мы возвратимся домой, тебя ожидает крупный разговор.

- Быть может, проще не делать ничего, достойного кары, чем дрожать, этой кары ожидая?

- Эрих!

- В некотором роде он прав, - негромко проронил Курт, и теперь изумленные взгляды сместились к нему. - Я не могу говорить о покойном - я не знал его, однако и впрямь не доходило даже до нас хотя бы слухов о неправедном воздаянии.

- Ну, от вас я этого не ожидал, майстер инквизитор, - упрекающе протянул фон Эбенхольц.

- Я не намереваюсь их оправдывать, - оговорился Курт. - Отношение Конгрегации к Феме вам известно. В подходе к жизни вашего сына, несомненно, есть здравое зерно, однако эти люди взяли на себя право вершить суд, вершить его скоро и всегда жестко, а с этим я согласиться не могу, как и любой здравомыслящий человек. И - как знать, не станет ли кто-то из нас первым в истории человеком, убитым Фемой ни за что, господин Эрих фон Эбенхольц? Хоть и вы сами. И понятие правды в подходе этих людей - какое оно? Кто знает. Мне доводилось видеть тех, кто не считал непозволительным убивать детей ради ими самими еще не определенного светлого будущего, и они почитали это за благо. Что за мир хочет видеть в этом будущем Фема?

- Справедливый? - предположил Эрих тихо.

- В гробу я видел такую справедливость, - так же неслышно возразил фон Хайне. - В гробу вместе со всем этим помешанным сбродом.

- Они не помешанные, - вздохнул Курт, качнув головой. - В этом и беда. Они разумны и практичны. Они знают, какой силой являются. Знают, какой страх вселяют. Какие дарят надежды. Фема - политическая сила, и они прекрасно знают, что принесут в актив тех, на чью сторону их удастся приманить.

- Приманить? Чем?

- Если бы мы это знали, - усмехнулся он невесело, - Фема уже служила бы Конгрегации.

- По-вашему, такие люди могут кому-то служить? - усомнился фон Эбенхольц. - Могут кому-то подчиняться?

- Подчиняться - навряд ли. Служить - да. Заставить или уговорить на это можно кого угодно, лишь надо знать подход. Для Фемы важна некая 'справедливость' - оттого она и имеет столько поклонников, особенно в среде рыцарской молодежи, воспитанной на идеалах, которых почти не осталось в реальности, воплощения которых эта молодежь не видит. Потому и ваш сын склонен преувеличивать их заслуги. Потому вы и услышали от него то, что услышали. Кстати замечу, до нас доходили сведения о людях, которым удавалось оправдаться.

- Да вы им просто псалмы складываете, майстер инквизитор, - заметил фогт, и Курт пожал плечами:

- Это отвлеченные рассуждения, господин фон Люфтенхаймер. На деле же - их юстиционные потуги есть обширное поле для злоупотреблений и просто просчетов. Их действия некому оспорить, некому контролировать; и мне ли ex officio не знать, какова вероятность так называемой судебной ошибки. Всего один, желающий свести счеты, два лживых свидетеля плюс судья, не умеющий это понять - и человек погиб. Et cetera, еt cetera... Но люди об этом не думают. И - соглашусь с господином фон Хайне: это не крестьянская организация; ведь в Феме состоят выходцы из всех сфер. Собственно говоря, никто не может поручиться за то, что уже в этой зале нет кого-то, имеющего отношения к ней - быть может, слуга, который только что налил вам вина, или ваш сосед за столом. Тот факт, что именно крестьянству удается привлечь ее на свою сторону столь часто и сравнительно легко, объясняется просто: это одна из самых слабо защищенных законом частей нашего общества, в особенности крестьянство подневольное. Кому им жаловаться?.. И тогда возникает Фема, которая производит суд, невзирая на высоту положения обвиненного.

- Полагаете все же, что сегодня происходит именно это? Это связано - ее появление в наших местах и нынешние возмущения среди крестьян?

- Не стану делать выводов. Слишком мало данных.

- Мои крестьяне не бунтуют, - вновь вклинилась хозяйка, и фон Хайне криво усмехнулся:

- Еще не вечер.

- А мои, - негромко сообщил граф фон Лауфенберг, глядя в блюдо перед собою, - месяц тому отказались выплатить ренту. Просто отказались - и все.

- И вы это проглотили?!

- Пришлось, госпожа фон Герстенмайер, - вздохнул тот с некоторым смущением. - Я не смогу передать вам их точных слов, не смогу сказать, что именно в них было угрозой - со стороны так и ничего, но...

- В мое время все решали просто. Отряд стражей в деревню - и они тотчас становятся куда сговорчивей.

- Знаете, госпожа фон Герстенмайер, я не хочу однажды утром проснуться в горящем замке. Или не проснуться вовсе, ведь моя прислуга - это все те же наймиты из моих же деревень. Приходится делать вид, что я и сам прощаю им их долги по причине тяжелого для всех времени. Пока это работает, и я сохраняю хоть жалкие остатки былого уважения.

- Какое, к чертям, тяжелое время? - возразил фон Хайне хмуро. - Наши крестьяне сейчас богаче нас самих. Фон Шедельберг и вовсе намеревался женить сына на ком-то из своих крестьянок, дабы поправить дела - вот до чего дошло.

- Думаешь, я этого не понимаю, Фридрих? - покривился граф. - Но если применить против кого-то из них силу - прочие восстанут уже открыто, не ограничиваясь шайками по лесам, неуплатами или срывом сезонных работ.

- А вы еще задавались вопросом, почему Император не вводит войска в Ульм, - заметил Курт и, встретив взгляд фон Лауфенберга, кивнул: - Вот вы сами и ответили на него, граф. Десяток-другой покаранных за вольномыслие - и восстанет все приграничье. Полагаете, трону сейчас так уж необходима война в Империи?

- Назревает что-то... - тяжело вздохнул фон Эбенхольц и подставил кубок под кувшин тотчас возникшего рядом слуги. - Уж не знаю, что. Города вконец обнаглели, крестьяне воду мутят...

- И Фема, - подсказал фон Хайне; барон кивнул:

- И Фема. Для полного счастья.

- И сейчас, пока мы тут пьем и набиваем желудки, труп фон Шедельберга гниет на придорожном суку...

- Фридрих! - одернула его супруга, и тот встряхнул головой, выдавив неискреннюю улыбку:

- Прошу прощения у дам.

- В самом деле, господа, - робко вмешалась графиня фон Лауфенберг, - ведь это пасхальное торжество... А такие речи... Господи, сегодня не усну. Быть может, хозяйка соизволит велеть своим музыкантам исполнить что-то более живое?

- А в самом деле, - согласился граф, - мы ведь не на похороны собрались, а? Пусть эти лодыри споют что-нибудь, какую-нибудь застольную непотребщину, на худой конец.

- В этом доме 'непотребщины' не исполняют, господин фон Лауфенберг, - возразила владелица твердыни оскорбленно, и тот покаянно склонил голову:

- Простите. Я неверно подобрал слова. Все эти разговоры и впрямь не особенно благотворно сказываются на расположении духа и разума... Песен! - повысил голос он, не оборачиваясь к музицирующим. - Мы хотим песен, и повеселей! Как там оно, майстер инквизитор?.. Bibendum quid[139].

Глава 20

Uf dem berge und in dem tal

hebt sich aber der vogele schal;

hiwer als e

gruener kle.

Rime ez, winder, du tuost we[140]...

На то, чтобы притихшее сообщество вновь оживилось, а нахмуренные лбы разгладились, у музыкантов ушло не меньше пяти песен; Курт слушал вполуха, поглощая снедь вползуба, оглядывая лица вокруг и пытаясь понять, прячется ли за каким-то из них потаенная мысль, скрываемая от прочих жизнь - иная, темная. Разумеется, любой из присутствующих в другом окружении будет не таким обходительным и любезным, каким его можно увидеть сейчас и здесь - граф фон Хайне наверняка и дома прикладывается к вину столь же часто, но в выражениях и действиях куда беззастенчивей; барон фон Эбенхольц на ножах с сыном и ровным счетом никак не замечает дочери, Вильгельм фон Лауфенберг на дух не переносит хозяйку этого замка, а обладатель неизмеримой родословной Филипп фон Хайзенберг, невзирая на все свои богатства и возраст, скромен, тих и осторожен.

- А фон Люфтенхаймер - попросту подкаблучник, - заметила Адельхайда шепотом. - Он вдовец, жену потерял несколько лет назад; сына пристроил при императорском дворе, а дочь все еще с ним - даже при том же самом дворе он так и не нашел достойного ее руки. А ведь девице уже за двадцать.

- Жена...

- Да, - повела плечом та. - Судя по всему. Ее мать была много его моложе, но жили они душа в душу, дочь же слишком на нее похожа, чтобы вот так просто ее отпустить. А она из него веревки вьет. Слышали, майстер Гессе - отказалась поехать на празднество, и он это принял. И ни на какое недомогание она явно не жаловалась - попросту он отказался исполнить какую-нибудь из ее очередных прихотей, они повздорили, и дочь в отместку осталась дома, предоставив ему сомнительное удовольствие оправдываться перед присутствующими и придумывать отговорки.

- Фон Эбенхольц свое чадо наверняка не погнушался бы притащить за косу.

- Фогт вообще человек не жесткий.

- В таком случае, склонен заметить, что его напрасно отрядили наместником в эти края.

- Не жесткий со своими, - поправилась Адельхайда. - Но не приведи вам Господь стать его врагом. Хотите историю, майстер Гессе? История красивая, хотя и не достойная героической баллады по нашим меркам... Во времена его службы в императорском замке еще при Карле, когда фон Люфтенхаймеру было неполных тридцать, он заподозрил одного из приближенных в измене; поскольку не верил никому, следил за ним сам, сам выяснил, что подозрения не безосновательны, сам же и застал этого человека над копированием личной императорской переписки. Сам задержал. Сам допросил... Я не упомянула еще о том, что тот придворный был его другом. Поднять на помост давнего приятеля ему претило, однако и простить измену Императору - противоречило его воспитанной рыцарским кодексом душе. Поединок с тем придворным устроили в рыцарском зале Карлштейна[141] под надзором трех стражей, с которых взяли клятву молчания...

- ... которую они благополучно нарушили, - докончил Курт с усмешкой, бросив исподтишка взгляд на лицо фогта. - Ведь история получила некоторую огласку, коли уж она известна вам; и, думаю, не только вам.

- Да, к моему стыду, не могу сказать, откуда произошла утечка - проболтался ли кто-то из тех стражей, сам ли фон Люфтенхаймер или Карл лично; но, как бы там ни было, вот вам пример его отношений с теми, кто не входит в круг его друзей или оный круг покинул. В Ульме же он ведет себя правильно, майстер Гессе. Возьмись он за дело столь же рьяно, как вы, и его давно бы уже нашли со стрелой в черепе. Или, быть может, выжили бы отсюда средствами вполне легальными, ими тоже можно испортить существование, а местные власти на это большие мастера...

Der bliclichen bluomen glesten

sol des touwes anehanc erliutern,

swa si sint. Vogel die hellen und die besten,

al des meigen zit si wegent mit gesange

ir kint. Do slief niht diu nahtegal.

Nu wache aber ich und singe uf berge und in dem tal[142]...

- Перешли к старым любовным балладам, - вздохнула Адельхайда с неудовольствием. - Это знак.

- Знак чего?

- Того, что благопристойная часть застолья движется к концу. Сейчас дамы начнут вздыхать, размышляя над тем прискорбным фактом, что песенные рыцари в реальной жизни отчего-то прошли мимо них, вышеупомянутые рыцари - коситься на своих мегер и думать о том, в какую Лету канули те стройные веселые красавицы, на которых они некогда женились. Ну, или о том, что жениться пришлось не на них. Потом те и другие разбредутся по углам - дамы обсуждать мужей и детей, мужчины - жен и прислугу... Если бы здесь был Александер, большой успех имела бы идея партии в шахматы - никто из них так и не оставил по сию пору надежды сыграть с ним хотя бы вничью. Быть может, молодежь выйдет во двор размяться. Ну, а после подойдет время, когда дамам пристало покинуть залу и отправиться спать. Мне в том числе; увы, правила непреложны.

- И вся надежда, как я понимаю, на меня.

- Верно понимаете, - кивнула Адельхайда, понизив голос еще больше. - Я ложусь очень поздно. И если сочтете это правильным - приходите ко мне.

На мгновение Курт отвернулся от графа фон Лауфенберга, удивленно обратившись к собеседнице и повстречавшись с ней взглядом, лишь теперь, спустя две недели знакомства, увидев вдруг, что глаза у Адельхайды фон Рихтхофен зеленые, как поздняя летняя трава. Где-то на задворках мыслей мелькнуло порицание себе - следователь! ведь должен уметь увидеть всякого, с кем перемолвился хоть словом, уметь запомнить и описать; позор... Или, быть может, дело в том, что за эти две недели он так ни разу и не посмотрел ей прямо в глаза... Отчего бы это...

- Простите... - не сразу сумел выдавить Курт. - Не понял.

- Если что-то узнаете, - пояснила Адельхайда все так же тихо, и он встряхнулся, словно за шиворот вдруг упала холодная дождевая капля. - Моя комната на втором этаже, пятая дверь от главной лестницы. Постучите один раз.

- Конечно, - с трудом уследив за голосом, согласился он, чувствуя, как его недолгое оцепенение сменяется прежней злостью на себя и на эту женщину с зелеными глазами. Как у ведьмы... - Фема, - хмуро выговорил Курт первое, что пришло в голову, лишь чтобы занять чем-нибудь мысли и не позволить им потечь дальше. - Как полагаете, может она иметь отношение к нашему делу? Вот так, за день до этого сборища, убитый представитель знатного рода... Не слишком ли вовремя?

- Сомневаюсь, - пожала плечами Адельхайда, и, будь на ее месте кто иной, он поручился бы за то, что взгляд она отвела слишком поспешно, а в голосе проскользнуло нечто вроде мгновенной дрожи. - Стриги и крестьянские предводители... Им нечего делать вместе. К прочему, все это, включая проявления Фемы, началось задолго до нашей истории со стригом.

- Постойте-ка, - переспросил Курт уже с искренней заинтересованностью, - а кто здесь говорил о предводителях?.. Так это организованное восстание? Не спонтанные проявления недовольства? Имперской разведке об этом что-то известно, так?

- Auwei [143], - выговорила Адельхайда с неподдельным раздражением на себя, по-прежнему не поднимая взгляда от стола. - Александер был прав - вы плохо на меня влияете, майстер Гессе. Теряю бдительность. Подобная оговорка в иной ситуации могла бы стоить мне жизни...

- А теперь начистоту, госпожа фон Рихтхофен, - поторопил Курт, - уж коли вы и так проболтались. Что тут происходит? Чего еще я не знаю?

- Я нарушу приказ, ответив на ваш вопрос, - шепнула она и, вздохнув, обреченно кивнула: - Но придется это сделать; вы и без того смотрите на меня волком, а недоверие в нашей работе вещь фатальная... Да, кое-что известно. Не я занимаюсь этим делом, однако кое-какие сведения мне были сообщены.

- 'Не вы'; значит, кто-то все же сейчас пытается разгрести эту помойку?

- Разумеется.

- И какие же сведения вам сообщили? И для чего, если это не связано с нашим расследованием?

- Из-за вас, майстер Гессе, - пояснила Адельхайда тихо. - Возьмите себя в руки и постарайтесь не издать удивленных восклицаний, услышав то, что я скажу, не подпрыгнуть на стуле и не разразиться проклятиями.

- Я спокоен, как зимний медведь. Что там?

- В предместьях Ульма, - неохотно пояснила она, по-прежнему не гладя на Курта, - в точках наибольшей активности восставших или просто недовольных был замечен некто, чьи приметы схожи с приметами человека, после таннендорфского дела известного под именем Каспар.

Каспар...

Ладони под тонкой кожей перчаток свело забытой острой, холодной болью, и пламя факела у дальней стены на одно краткое мгновение словно перебило неслышным треском и гудение голосов за столом, и пение, и звуки музыки...

- И когда же вы собирались мне сказать? - через силу выговорил Курт, наконец.

- Никогда, - отозвалась она все так же тихо, и он зло усмехнулся:

- Вот как. Никогда. Это вселяет поистине неизбывное доверие к напарнику... Однако - рассказали. Нарушив приказ. И кто же отдал такой приказ и почему?

- Приказ поступил не от имперской службы, майстер Гессе, а от руководства академии. Почему? Потому что наверху опасались, что вы можете неадекватно оценить ситуацию.

- Я люблю протокольный язык, - заметил он мрачно. - Он допускает извалять в грязи, не сказав при этом ни единого оскорбительного слова... Стало быть, я могу неадекватно оценить ситуацию. Занятно. И что же это значит в переводе на человеческую речь, госпожа фон Рихтхофен?

- Вы можете сместить свое внимание с текущего дознания. Можете захотеть увязать эти два дела, увидев их общность там, где ее нет, чтобы заняться расследованием, связанным с крестьянскими волнениями, в надежде найти и задержать Каспара. Как бы там ни было, а вы не можете не относиться к нему как к личному врагу и все, связанное с ним, не можете не воспринимать глубоко лично.

- Это не так, но я не намерен оправдываться. Рискуя показаться неадекватным, повторю, однако, свой вопрос. Один из тех, кого мы ожидали здесь увидеть, один из 'фонов', один из подозреваемых поэтому, убит за день до появления здесь. Вопрос простой: это - подозрительно или нет? Ответьте.

- Подозрительно, - нехотя согласилась Адельхайда; он кивнул:

- Подозрительно. И далее - вопросов тьма. 'Человек, подходящий под описание' - Каспар или нет? Его ли это рук дело? Только ли его? Замешана ли в этом Фема? Работают ли они сообща или нет? Или то, как обставлена смерть этого фон Шедельберга, сделано для отвода глаз? Вырезать Wolfsangel могу и я - вот тут, на столешнице, от скуки...

- Ну, так и я задам вам вопрос, майстер Гессе. Вы явно подводите свою мысль к тому, что история со стригами тоже задумана и осуществляется им; верно?

- Скажем так - не удивился бы.

- Разве? - усомнилась Адельхайда. - Бросьте. В его ли это духе? Всем нам мало о нем известно, согласна, даже вам, знающему явно более всех нас, однако некий общий образ со времен таннендорфского дела сложился. И скажите, укладывается ли в образ этого человека наш неведомый подозреваемый? Только ответьте честно.

- Не знаю, - уже не столь уверенно отозвался Курт и, помедлив, нехотя договорил: - Скорее всего, нет. Каспар действует земными средствами. И если крестьянские бунты - его рук дело, что скорее всего, то стриги уж тем более не имеют к нему отношения; он разрываться на два фронта не станет.

- Его схватят, майстер Гессе, - сочувствующе произнесла Адельхайда. - Рано или поздно. И вы будете одним из первых, кто об этом узнает, не сомневайтесь.

- Да, - покривился он. - 'Рано или поздно'... Я ему это сказал. Лежа в луже собственной крови, простреленным в двух местах. И вижу, что правдой оказалось то, что он ответил мне - скорее поздно, чем рано. Он уйдет из Ульма, если тот, кого видели здесь, и вправду Каспар. В этом можете даже не сомневаться. Вот так просто - его не взять.

- А как?

- Не знаю. Но не так... Бог с этим, - отмахнулся он сам от себя и кивнул в сторону: - Взгляните-ка лучше вон туда. Что-то граф фон Хайне приуныл, и мне кажется, это не тоска, навеянная песнью об утраченной любви.

- Он потерял друга, майстер Гессе. Они с покойным и впрямь всегда и везде были вместе, и его смерть, а уж тем более такая... Неужто вы бы веселились?

- Всегда и везде вместе, - повторил Курт медленно. - Это я уже слышал. А как вам юный Эрих?

- В каком смысле?

- Неужели вы не заметили этого, гордость имперской разведки? Он ведь почти не ест, зато много пьет, и я бы не сказал, что он заливает вчерашнее похмелье. К слову, застолье он начинал в ином настроении.

- Ссора с отцом? - предположила Адельхайда, меряя баронского наследника взглядом; Курт передернул плечами:

- И это возможно. Но у меня есть и другие предположения...

- 'Мы играли вам на свирели, и вы не плясали; мы пели вам печальные песни, и вы не рыдали', - вдруг неспешно и насмешливо проговорил граф фон Лауфенберг, чуть повысив голос. - Майстер инквизитор, неужто вас ничто не трогает? Я заметил - к вину вы почти не притронулись, к угощению тоже, веселые песни вы слушали, скучая, любовные - безучастно... Мне даже становится совестно оттого, что всякий здесь нашел себе что-то по душе, не веселитесь один лишь вы.

- Увы, - отозвался Курт, - издержки службы. Человеческие чувства - лишь моя работа.

- Ну, полно вам; неужто никогда не расслабляетесь? Неужто ничто человеческое вам не свойственно? Ни радость, ни любовь...

- Песни о весне и жизни - не более чем реакция автора на ощущения собственного тела, избавляющегося от зимней депрессии. Застольные, которых здесь не звучало - ответ все того же тела на опьянение. Песни о любви - всего лишь прикрытое красивыми и зачастую лживыми словами желание или воспоминание о... Я не стану продолжать при дамах.

- Вы циник, майстер инквизитор, - заметил граф со смехом.

- Я реалист, - пожал плечами Курт. - Веселое застолье - головная боль поутру и, бывает, краска стыда при воспоминании о прошедшем вечере, весна - грязь и комары, любовь - обман. Или самообман.

- Вы не можете так думать на самом деле, майстер инквизитор, - тихо вмешалась Мария фон Хайне, бросив исподтишка взгляд на отца. - Неужели вам самому никогда не случалось любить?

- Увы, - кивнул он, - был такой casus.

- Отчего же 'увы'?

- Скажем так - мы с нею не сошлись в убеждениях.

- И... - краснея, словно мак, выговорила та. - Чем же все кончилось?

- Я ее сжег, - пояснил Курт, изобразив любезную улыбку.

- О... - вымолвила девица сдавленно, торопливо уронив взгляд в тарелку перед собой.

- Что вы делаете, майстер Гессе? - сквозь сомкнутые губы пробормотала Адельхайда, и он отозвался так же чуть слышно:

- То, для чего меня пригласили. Служу острой приправой к этому пресному ужину. Вы хотели, чтобы я привлекал внимание? Сдается мне, я это сделал.

- Постойте-ка, - вновь подал голос граф фон Лауфенберг. - Кажется, я кое-что слышал об этом. Ведь вы служили в Кельне прежде? И там была казнена графиня Маргарет фон Шёнборн, если не ошибаюсь. Неужто вы имели... гм... в виду племянницу князь-епископа, майстер инквизитор?

- Двоюродную племянницу, - поправил Курт. - Родную племянницу герцога Рейнского и двоюродную - кельнского епископа, он же герцог Вестфальский.

- Так появилась вестфальская ветчина, - пробормотал фон Хайне, покаянно вздохнув под устремленным на него убивающим взглядом владелицы замка.

- Однако, - усмехнулся фон Лауфенберг, скосившись на супругу, глядящую на господина дознавателя огромными испуганными глазами. - А мне начинает нравиться идея податься в инквизиторы... Но - за что ж вы так с бедняжкой?

- Сия бедняжка оказалась жрицей языческой богини, с замашками суккуба. И убийцей. На ее совести было четыре смерти; если бы я вовремя не спохватился - моя трагическая гибель была бы пятой. Ее дядя-герцог финансировал тайное чародейское общество, а епископ покрывал всю эту теплую компанию... По писаному. 'И возложат на вас ваше распутство, и понесете наказание за грехи с идолами вашими'.

- А с вами опасно связываться, майстер инквизитор, - заметил граф с усмешкой. - Поневоле начинаю перебирать собственную жизнь, присматриваясь, нет ли за мной какого греха, достойного страшной кары.

- И как? - уточнил Курт подчеркнуто серьезно. - Есть?

- А как вы думаете? - заинтересованно переспросил фон Лауфенберг. - Ведь, как я понимаю, инквизитор должен видеть людей насквозь.

- Ну, кое-что я вижу. Желаете, чтобы я озвучил это во всеуслышание?

Под обратившимися на него взглядами граф распрямился, с трудом удерживая на губах прежнюю улыбку, и в острых серых глазах отобразилась судорожная работа мысли.

- Думаю, не стоит, - отозвался он, наконец. - Мало ли, что вам привиделось, а мне после будет стоить таких трудов обелиться.

- Действительно, - согласился Курт с усмешкой. - Мало ли.

- И что же вы увидели, майстер Гессе? - тихо поинтересовалась Адельхайда; он передернул плечами:

- Да ничего. Госпожа фон Рихтхофен, любому человеку можно сказать такое - и быть уверенным в том, что попадешь в точку. У любого есть тайные мысли, желания, грешки... Ну, к примеру - он попросту поедает вас глазами на протяжение всего этого вечера. А ведь рядом жена. 'Еgo autem dico vobis quoniam omnis qui viderit mulierem ad concupiscendum eam iam moechatus est eam in corde suo[144]'. А он смотрит не так, как прочие - те лишь оценивают красивую женщину, на которую приятно смотреть; граф же попросту плотояден.

- 'Красивую женщину' и 'приятно смотреть'... Спасибо. Неужто это, наконец, комплимент, майстер Гессе?

Курт запнулся, не зная, возразить или согласиться; выдать подходящего ответа он так и не успел, обернувшись на очередное 'майстер инквизитор'.

- А оправдывать вам доводилось? - спросил фогт с уже заготовленным недоверием в голосе; он кивнул:

- Случалось.

- И часто?

- Увы, лишь однажды. Чаще всего все дурное, что слышишь о человеке, оказывается правдой, а все хорошее - ложью или приукрашиванием, и с каждым новым расследованием я убеждаюсь в этом все более.

- Неужто большинство людей, по-вашему, таково?

- Почти все.

- А что вы сами?

- И я не праведник, - развел руками Курт. - Те, кто знали меня, наверняка могли бы рассказать обо мне - много интересного и мало доброго. Но, как говорил один приходской священник, выходя из дома терпимости - 'не делай, как я делаю, делай, как я говорю'... Люди грешны, господин фон Люфтенхаймер, ведь это для вас не новость, верно? Кто не зол - тот подл, кто не подл - тот жесток, кто не жесток - тот слаб. Слабость же зачастую бывает причиной таких прегрешений, каких не совершить даже по злобе, алчности или подлости.

- А вам самому не приходилось поддаваться слабости, майстер инквизитор?

- Мне... - повторил Курт медленно, глядя мимо лица фогта. - Homo sum[145]. Все бывало в жизни - и слабость тоже. И это помогает понимать слабость других.

- Понимать... но не прощать?

- Прощать - не моя привилегия. 'Кто может прощать грехи, кроме одного Бога?', господин фон Люфтенхаймер. Если речь идет о зле, направленном против меня - это совсем иное; однако ex officio я сталкиваюсь не с этим, и преступления, с которыми я имею дело, прощать не в моей власти. Я могу высказывать свое мнение относительно дела или обвиняемого, мое мнение могут принять или не принять во внимание, я решаю мало. Я следователь, моя работа - найти. Найти человека, доказательства, причины.

- И что же - доводилось вам находить доказательства причин, извиняющих человека?

- Бывало всякое, господин фон Люфтенхаймер.

- И это сказывается на приговоре?

- Если есть доказательства тому, что причины не изменили человека. Бывает, что под давлением обстоятельств некто совершает преступление, перешагивая через себя, за ним - второе, уже с меньшими душевными терзаниями, а после втягивается... Порой это завершается тем, что происходящее начинает даже нравиться. Если такого человека уже не изменить - для чего ему прощение и жизнь?

- А если он раскается после? - вновь робко вмешалась Мария фон Хайне. - Тюремное заключение - это так страшно. В нашем имении нам приходилось привечать двух бегинок, и они рассказывали, каково узникам... Это просто ужасно. Никто не сможет вынести такого.

- Не сможет вынести - и не озлобиться еще более, госпожа фон Хайне. Кроме того, поверьте, человек может перенести многое, такое, что вам не могло бы привидеться и в самых страшных кошмарах; что там тюрьма... Если же обвиняемым является человек, обладающий сверхобычными силами, силами немалыми - как, скажите на милость, удерживать его под замком в ожидании неведомо когда будущего раскаяния? На чьи, позвольте спросить, средства? И главное - это опасно. Это - как держать стрига в подвале. Как бочку с порохом, повторю слова графа, в горящем доме. Смертная казнь, госпожа фон Хайне, зачастую есть не мера крайнего наказания, а мера крайней защиты.

- Нет человека - нет проблемы, - усмехнулся фон Лауфенберг. - Это точно. Mortui non mordent[146]; верно, майстер инквизитор?

- Это особенно справедливо в вопросе о стригах, - заметил фогт с усмешкой. - Уж коли и вы о нем упомянули, майстер инквизитор; так все-таки, в вашем деле - есть прогресс? Говорят, он ушел из Ульма. Что же теперь - и вы уйдете?

- Не сейчас, - качнул головой Курт. - Не могу рассказать вам всего, однако у меня имеются сведения, что он все еще рядом, и пока наличествует хоть малейшее подозрение на то, что в этом есть доля правды - и я тоже здесь.

- Теперь у вас наверняка начнутся проблемы со свидетелями? После того, что случилось с бароном... Ведь на его дом напали, потому что он вздумал помогать вам в вашем расследовании, верно? Никто не захочет его судьбы.

- Бедняга Александер, - согласился граф фон Лауфенберг. - Воображаю; полдома угваздано кровью, мебель вдребезги, да и челядь потеряна - даже для него это повлечет немалые расходы. Хорошую прислугу теперь не сыщешь; а его люди были - просто мечта. И где он их находит...

- Быть может, он им просто платит должным образом? - с неприкрытой язвительностью предположил фон Эбенхольц, и граф покривился:

- А твоих гнусных намеков, Лутгольд, я, будем считать, не слышал.

- Я могу повторить громче, - предложил тот.

- Дерзни, - пожал плечами фон Лауфенберг. - Майстер инквизитор, ваша святая обязанность изловить это адское исчадие и вышибить из него дух - он виновен хотя бы в том, что лишил нас возможности поквитаться с Александером за прошлые проигрыши. Я стер доску до дыр, готовясь к этим празднествам; и к чему были все мои мучения?

- Александер обещал появиться завтра, и клятвенно вас заверяю: если этого не произойдет, я возвращусь в Ульм и приволоку его сюда силой.

- Арестуйте его, - усмехнулся граф. - Арестуйте и приведите под конвоем - за неуважение к старшим, коим приходится понапрасну его ожидать. Заботы о доме мог бы оставить и на камергера.

- Его камергер также убит, - напомнил фогт, и фон Лауфенберг вздохнул:

- Ах ты, черт, верно... Майстер инквизитор, не сочтите за неуважение; владеете шахматами?.. Слава Богу! Если не напряженная баталия с мастером, то хотя бы новый противник... Госпожа фон Герстенмайер, дозволите нам покинуть вас?

- Засыпает, - чуть слышно заметила Адельхайда, когда баронесса согласно отозвалась не сразу. - Это плохо. Значит, вскоре соберется уходить, и тогда придется мне... Постарайтесь навязать по партии с каждым - будет проще присмотреться; и обратите внимание на то, что фон Лауфенберг назойливо ищет вашего общества. Спроста ли.

- Вскоре женщины разойдутся по постелям, - повторил уже слышанную новость граф, когда они разместились у дальней стены за низким столиком с выложенными прямо по столешнице клетками. - Без надзора этой старой ведьмы будет повеселее; а то нас вас тяжко смотреть, майстер инквизитор... Послушайте, неужто вы впрямь вот так живете - всякую минуту смотрите по сторонам, а нет ли в чем ереси? Так ведь никаких нервов не хватит.

- У меня их большой запас, господин фон Лауфенберг. А это - уже привычка.

- А consvetudo, майстер инквизитор, est altera natura[147], верно?.. Загадывайте, - предложил граф, вынув монетку, и Курт отмахнулся:

- Выбираю черные, без всякого жребия. Если судьба проиграть, очередность хода не будет иметь значения.

- Вы фаталист? А как же свободная воля венца творения?

- Часто перечитываете Завет на досуге?

- Не поймаете на слове, - усмехнулся фон Лауфенберг, сдвигая вперед огромную, с ладонь, мраморную фигуру. - Только Новый... К слову, для чего запрещено самостоятельное изучение Ветхого? И без того никто не читал.

- Ошибаетесь, читали многие. И делали из этой, замечу, неоднозначной Книги выводы и толкования попросту сногсшибательные. В моем прошлом расследовании, к примеру, мне подвернулся некромант, полагающий, что всякий человек на земле должен принять смерть в пламени - это, по его мнению, есть обновление и возрождение к новой жизни. Вообразить себе не можете, сколько подтверждений этому он нашел в Священном Писании.

- Любопытно... И что же с ним сталось?

- Обновился, - пожал плечами Курт.

- Вы позволите? - окликнул фогт, остановившись подле стола. - Надеюсь, зрители вам не помешают?

- Никоим образом, - согласился он. - Если граф не возражает...

- Пусть смотрят. Увидят, как я разгромлю вас в пух и прах, майстер инквизитор. Без обид.

Курт возражать не стал, лишь изобразив дипломатичную полуулыбку, повторив ее же, когда спустя четверть часа фон Лауфенберг откинулся на спинку низкого стула, глядя на своего одинокого короля неверяще и придирчиво.

- В самом деле, - заметил фогт, не скрывая усмешки. - В пух и прах... Ну-ка, майстер инквизитор, не сойдетесь ли и со мной? Сдается мне, я знаю, в чем ошибся граф.

- Нет уж, постойте, господин фон Люфтенхаймер, - возразил тот, воспрещающе вскинув ладонь, - это дело принципа. Желаю сатисфакции. Примете вторичный вызов?

- Ради Бога, - пожал плечами Курт, и тот перегнулся через столешницу, принявшись поспешно расставлять фигуры.

Часы, проведенные за доской по ту сторону от фон Вегерхофа лишь сегодня вспомнились с приязнью - в сравнении со стригом противником граф был никудышным, сдав вторую партию чуть более чем за десять минут.

- Да этого попросту быть не может, - недовольно проворчал тот, поднимаясь и уступая место фон Люфтенхаймеру. - Я угробил столько дней и вечеров, готовясь к встрече с Александером, и вот теперь меня бьет какой-то...

- Осторожнее, граф, - тихо заметил фогт. - Пока вы не закончили начатую фразу, призываю вас одуматься.

- ... юноша, - с подчеркнутой любезностью завершил фон Лауфенберг. - Я никого не намеревался оскорблять.

- Судя по твоей возмущенной физиономии, Вильгельм, здесь происходит нечто интересное, - заметил подошедший с его спины фон Эбенхольц; стоящий подле него Эрих молча смотрел на доску с равнодушным интересом. - Неужто майстер инквизитор разбил твои армады?

- Дважды, - уточнил фогт, медленно сдвигая вперед крестьянина. - Но я за вас отомщу, граф. Я уже понял, как можно одолеть вашего обидчика.

- Ха, - заметил фон Эбенхольц, когда последняя башня пала к ногам зажатого в угол короля; на победу над фогтом ушло более получаса, протекших в напряженном молчании. - И когда же вы покажете нам, наконец, как одолеть майстера инквизитора? Мы в нетерпении.

- Грешно смеяться над старым человеком, - укоризненно вздохнул фогт, приглашающе поведя над доской ладонью. - Дадите и мне возможность отыграться?

- А это становится любопытным, - с откровенным злорадством засмеялся фон Лауфенберг спустя четверть часа. - Я начинаю с еще большим интересом ожидать появления Александера. Будет занятно посмотреть на ваш поединок... Ну-ка, Лутгольд, испытай силы. Должен же найтись хоть кто-то, кто окажется ему не по зубам.

- Вообще, я не самый лучший игрок, - тяжело вздохнул тот, усаживаясь, - но попробую оказать достойное сопротивление.

- Этому теперь учат инквизиторов? - уточнил фон Лауфенберг, когда барон откинулся на спинку стула, пробормотав обреченное 'сдаюсь'. - Или это ваше личное увлечение?

- Слишком долго играл с Александером, - возразил Курт. - Если вам станет от этого легче, я у него тоже не выиграл ни разу.

- А вы достойны порицания, майстер инквизитор, - выговорил граф укоризненно. - Этим вечером вы развеяли все наши чаяния, внушив, что садиться с ним за доску попросту не имеет смысла. Лишить человека надежды! Что может быть более ужасным поступком.

- Ну, к примеру, я и без того особенных надежд не питал, - заметил фон Эбенхольц, поднимаясь, и подтолкнул сына в плечо: - Давай-ка, Эрих. Быть может, тебе повезет больше.

- Везение в этой игре значения не имеет, - не двинувшись с места, возразил тот. - И... вообще, я сейчас не слишком четко мыслю для таких забав...

- Я дам вам фору, господин фон Эбенхольц, - пообещал Курт, и юный рыцарь поморщился, неохотно присев напротив:

- Бессмысленно.

- Это просто срам, - заметил фогт через десять минут. - Нас бьют, как младенцев. Неужто нет никого, кто мог бы дать отпор? Фон Хайне, быть может, хоть вы?

- Настроения нет, - не слишком любезно откликнулся тот, усаживаясь поодаль. - Боюсь, я вскоре и вовсе вас покину.

- Господь с тобой, Фридрих, еще и женщины-то не разошлись!

- Устал, - коротко возразил граф, отвернувшись.

- Нет, так не пойдет, - упрямо выговорил фон Лауфенберг, вновь присев к столу. - Попытаю счастья снова; никто не может выигрывать бесконечно.

- Александер может, - возразил Курт, устанавливая фигуры на своей половине, и тот лишь раздраженно вздохнул, согласно мотнув головой.

Граф сдал партию еще трижды, все более ярясь с каждым проигрышем; неведомо, каковы были его умения в прочее время, но этим вечером стратегическим выкладкам явно мешало немалое количество выпитого. Довольно громкие и не всегда пристойные возгласы привлекли внимание молодежи с дальних столов, прежде переминающейся в сторонке; исполнить рекомендацию Адельхайды и сыграть со всяким присутствующим Курт не смог, однако по ту сторону стола побывало не менее пятнадцати противников, с каждым из которых удалось перемолвиться несколькими словами.

Того, как залу покинули женщины, никто почти не заметил; фон Лауфенберг приступал к игре еще многажды, с каждым разом сдавая партию все скорее и злясь все сильнее, и в конце концов фон Эбенхольц-старший едва не силой оттащил его прочь, вскоре выпроводив также и из залы под надзором двоих челядинцев.

- Граф не любитель проигрывать, - заметил фогт вполголоса, когда присутствующие оставили безуспешные попытки вырвать победу из цепких инквизиторских лап и разбрелись по углам. - Фон Лауфенберг известный гордец; поражение от вас - нестерпимый удар по самолюбию. От откровенных оскорблений вас защищает лишь Знак, а что выслушивает от него барон, не возьмусь и повторить. Столкновению в буквальном смысле препятствует лишь то, что терпение у парня ангельское, и он попросту пропускает мимо ушей все те эпитеты, коими награждает его граф.

- Александера вообще трудно вывести из себя, - согласился Курт. - Однако тот, кто разгромил его дом и убил его женщину, это сделал. И я не позавидую ему, когда они встретятся.

- А вы полагаете - встретятся, майстер инквизитор?

- Несомненно. Даже не полагаю - уверен.

- Снова ваша тайная информация, о которой нельзя говорить?

- Да, - подтвердил он с улыбкой. - Снова она.

- И... вы думаете, что он или вы сможете убить стрига?

- Voluntate Dei[148], - пожал плечами Курт.

- Да... - вздохнул фон Люфтенхаймер, отвернувшись к темному окну. - Божья воля... А вам известно, в чем она? Быть может, в том, чтобы вам погибнуть. Что тогда?

- Тогда погибну... - на отстраненное лицо фогта мгновение он смотрел молча и, вздохнув, тихо произнес: - Я и сам не особенно благочестив, господин фон Люфтенхаймер, невзирая на должность, каковая, казалось бы, к тому обязывает. До недавних пор при всех моих немалых знаниях о потусторонних вещах и вовсе был в некоторых отношениях скептиком, а во вмешательство благих высших сил в жизнь человеческую не верил, наверное, совершенно.

- И... что-то изменилось?

- Да. Я встретил святого. Серьезно, - подтвердил Курт, когда к нему обратился насмешливый взгляд. - Самого настоящего. Увидел чудо - самое настоящее. Вы ведь тоже весь вечер смотрели вот на это, как и все, - чуть приподняв ладонь с четками, заметил он, - и так же, как все, не спросили, для чего я их ношу... А если бы спросили - я и сам бы не ответил. Молюсь редко; да, увы. Странно для инквизитора, верно? Но это - его четки, того человека. И они со мной всегда.

- Надеетесь на небесное покровительство?

- Не знаю. Быть может. А возможно, ношу просто в память. Как некоторые, бывает, сохраняют какие-то вещи на память о потерянном человеке; вещи или что-то другое... или кого-то. Наша радушная хозяйка сохранила на память не только замок, но и саму жизнь своего (будем честны) покойного супруга. Сохранила - и ни за что не отдаст ни клочка этой жизни другому. Не продаст 'любимого жеребца' сгинувшего барона, сколько бы за него ни предложили. Господня ли воля в наших потерях? В наших несчастьях? Не скажу. Не знаю. Я лишь человек.

- Когда я потерял жену, - медленно произнес фон Люфтенхаймер, по-прежнему глядя в темноту за окном, - дочери было пять лет. Она уже была достаточно взрослой, чтобы понять, что происходит - жена долго болела; но недостаточно взрослой, чтобы понять - почему. Она говорила 'не умирай, пожалуйста', будучи уверенной в том, что мама исполнит ее просьбу, что - не может, просто не может сделать иначе, ведь без нее будет так плохо... Хелена спрашивала у меня, почему. За что так решено было - что ее мама должна нас оставить. Что она такого сделала, что я такого сделал, чем мы все провинились; если ей будет хорошо там... - фогт неопределенно махнул рукой над головою, - где-то... то это значит, что маме будет хорошо без нее. Значит, маме плохо с ней. Я выслушал столько вопросов - всех тех, что могут задать лишь дети, тех вопросов, каких мы сами себе или другим никогда задавать не станем, потому что ответ будет вот такой же, как ваш: не знаю. А мы хотим знать. Знать, что все будет как надо, если и мы поступаем правильно. Что мы не будем терять близких. Что не будет смерти и несчастий для тех, кто не заслужил этого.

- Но ведь так не бывает, - возразил Курт мягко. - От смерти и боли никуда не деться - так этот мир устроен. Мы ничего не можем изменить, и пытаясь удержать наших близких подле себя, все равно не сможем противиться тому, что должно случиться, как бы ни старались. Разумеется, мы можем их защитить - от природных бедствий, от людской злобы, от болезней...

- Но не всегда.

- Но не всегда, - согласился Курт. - Увы.

- У вас есть семья, майстер инквизитор?

- Нет, - признал он. - Понимаю, что вы скажете - что мне вас не понять... Но у меня нет семьи, потому что я тоже потерял ее когда-то.

- И никогда не задумывались над тем, что - могли не потерять, что все могло быть, как у других, у тех, кто не терял?

- Другие утратят их тоже - когда-нибудь. Это неизбежно. И наверняка у всего есть другая сторона.

- У потерь, бед и смерти?

- Знаете, кем бы я вырос, если бы не смерть родителей, господин фон Люфтенхаймер?.. Я не услышал бы от вас 'вы' и 'майстер' - в лучшем случае вы не заметили бы меня в толпе, а в худшем - быть может, пнули бы походя сапогом, чтобы не загораживал проход по улице... Но это не самое главное. Главное - множество тех, кому сумел помочь именно 'майстер инквизитор Гессе'. Они этой помощи не получили бы, потому что меня такого - не было бы. Это другая сторона моих несчастий - благополучие многих.

- Наверное, я недостаточно благочестив для того, чтобы заботиться о счастье сторонних мне людей, - невесело и натянуто улыбнулся фон Люфтенхаймер. - Но вы достаточно долготерпеливы для того, чтобы выслушивать от меня речи, отдающие ересью, и при этом не пускаться в откровенную проповедь; спасибо... Что-то сегодня я утомился, - вздохнул фогт, отерев ладонью глаза. - Наверное, отвык от всей этой суеты. Знаете, есть три возраста у человека. Первый, когда можно гулять всю ночь - и утром по виду этого не скажешь; второй - когда всю ночь гулял, и утром это заметно, а третий - спал, как убитый, а утром такой вид, будто всю ночь гулял... Я, кажется, вошел в крайний возраст - когда такой вид обретается уже вечером. Простите, если я прервал разговор и не дал вам высказать все, что высказать желали, майстер инквизитор, однако я вынужден покинуть это шумное общество; я и в самом деле устал.

Возражать Курт не стал, выразив понимание парой приличествующих фраз; к прочему, иные присутствующие также мало-помалу разбредались по комнатам, явно утомленные кто переездом, кто многодневными возлияниями и бдениями, и вскоре он также удалился - одним из последних, вместе с горсткой припозднившейся молодежи.

Глава 21

Утро пришло в его комнату вместе с юным Георгом фон Люнебургом, в чьи обязанности не входило подбирать за лошадьми, зато относилась необходимость принести воды для умывания и вина для придания гостю бодрости. В принятии сего лекарства Курт необходимости не испытывал, однако парня поблагодарил как можно душевнее, путем нескольких кружных вопросов выяснив, что большинство гостей в эти минуты пребывает в состоянии прострации, первый легкий завтрак посему будет подан каждому в его комнату, но к обеду все должны будут собраться в главной зале для поглощения пищи всем сообществом.

Замковые обитатели пробудились уже давно, заполняя мир вокруг голосами и движением; из окна комнаты виделась часть двора, пересекаемого челядью с сосредоточенными серьезными лицами, и угол полупустого сада, безлюдного и тихого, навевающего совершенно не весеннюю тоску. Солнце поднялось над стеной, озаряя внутренний двор рыжим огненным светом, еще холодное по-весеннему, однако на небе не было ни облачка, и день, судя по всему, предстоял жаркий. Заняться с утра было нечем, спать больше не хотелось, разговоров с гостями, судя по полученной информации, сложиться не могло, и Курт еще долго стоял у окна, глядя на людской муравейник по ту его сторону.

Когда в саду мелькнула меж темных стволов человеческая фигура, Эриха фон Эбенхольца он узнал тотчас; еще минуту Курт пребывал в неподвижности, всматриваясь, следя за тем, куда направляется непочтительный отпрыск барона, и, попутно сдернув с табурета лежащую на нем куртку, вышел из комнаты. По коридору он прошел так быстро, как было возможно, не показавшись при этом бегущим, и, выйдя во двор, торопливо свернул вправо, заходя фон Эбенхольцу-младшему во фронт. Обогнув угол сада по дуге, Курт придержал шаг, опустив голову и глядя себе под ноги, и двинулся навстречу отпрыску уже медленно, неспешно и спокойно, остановившись с выражением удивления на лице, когда через минуту Эрих едва не споткнулся о него.

- Господин фон Эбенхольц? - выговорил Курт, остановясь, и тот встал тоже, глядя на нежданного встречного равнодушно. - И вы здесь; я уж полагал, из всех гостей лишь я один в силах самостоятельно перемещаться.

- И вам доброго утра, майстер инквизитор, - отозвался юный рыцарь отстраненно, двинувшись в сторону, и Курт, развернувшись, пошел рядом. - В целом вы правы - большинство еще и не вылезли из постелей... Как вам этот праздник обжорства и пьянства? Пасхальные торжества... Думаю, Господь и представления не имел, какие неприличные излишества будут прикрывать его именем.

- А вы сегодня не в слишком-то благодушном расположении духа, господин фон Эбенхольц, - заметил Курт, и тот покривился:

- У меня к вам просьба, майстер инквизитор; если можно - без 'господина'. Отчего-то в ваших устах это звучит как издевательство.

- Вот уж не думал, - искренне отозвался Курт, и рыцарь передернул плечами:

- И тем не менее. Если можно. Эрих. Будь вы здесь в качестве имперского рыцаря - правила дозволяли бы перейти и вовсе на 'ты', но сказать такое инквизитору у меня не повернется язык.

- Как угодно. Так вот... Эрих. Я заметил, что вы не особенно увлечены упомянутыми вами празднествами. Неужто зрелище поедающих свинину гостей так глубоко бередит вам душу?

- Свинину, - кивнул тот. - Гусей, куропаток, кур, уток. Телятину. Снова куропаток и гусей; вино, пиво, снова вино, и - все сначала. День за днем. Просыпаясь утром с посиневшими глазами, чтобы все продолжить...

- Вы снова повздорили с отцом, - подвел итог Курт и, встретив мрачный взгляд, ободряюще улыбнулся: - Ничего. Мне сказать можно. Мне можно сказать многое.

- Такова служба, да? - уточнил Эрих тихо. - И часто говорят? Разумею - добровольно.

- Не поверите, - кивнул он, и тот неопределенно повел плечом, пойдя дальше молча и не глядя по сторонам.

- Это все - не то, - вздохнул вдруг юный рыцарь, вяло махнув рукой вокруг себя. - Когда близился день посвящения, я ждал его с трепетом. Ждал того, как я вступлю в какую-то другую жизнь. И клялся во всем, что говорили - 'уважай слабого, будь защитником его, защитником вдов, сирот, всякого немощного, защищай женщину, она часто притесняется беззаконным; крепко держись слова, не лги, будь щедр, будь великодушен'... Если сейчас спросить - все вспомню, наизусть. И что же? И где все это? И какой с этого толк? Слабого убивают, вдов и сирот сживают со света, немощного попирают, женщины... Да вам ли не знать. Все эти песни, что вчера звучали - вы правы; ложь. Мы не оберегаем их - используем, и покажите мне хоть одного, кто будет 'хранить образ в сердце' год за годом, оставаясь верным этому образу. Слово нарушается, не задумываясь, ложь - основа жизни, скупость - добродетель, великодушие - почитается слабостью. Правды нет нигде. Поначалу я соглашался со стариками - вот нравы! Не то, что прежде... Но теперь начинаю задумываться - а существовало ли оно вообще, то время, когда все это исполнялось, когда было в нашей жизни? Или это сказка - легенда, написанная теми, кто хотел бы, чтобы было...

- Однако же, - осторожно возразил Курт, - так живут не все. Или вам ни разу не доводилось видеть человека, исполняющего писаные и устные законы рыцарства?

- Ни разу. Наверняка потому, что таких сразу убивают... Или они уходят в монастыри - там им и место с подобными идеями. Хотя, и монахи, виденные мною за мою пусть и недолгую жизнь, мало похожи на тех, кем обещали быть при постриге, и священство...

- ... да и инквизиторы не сплошь ревнители истины, - докончил Курт и, когда в его сторону метнулся настороженный взгляд, махнул рукой: - Это правда. Никуда не денешься. Люди слабы, Эрих, в первую очередь - слабы духом, отсюда все беды, предательства, пороки.

- И как жить в окружении этих пороков? Если я не желаю жить, как они, не желаю быть, как они... Я слышал - вы к рыцарскому званию пришли сами, из...

- Из низов, - подтвердил Курт благодушно, когда тот запнулся; Эрих кивнул:

- Стало быть, понятия не имеете, что это за мир. Это свора. Сожрут заживо, порвут на клочья, если только вы вздумаете быть не таким, как принято в их среде. Здесь все забыто, все то, что говорилось в тот особый день; здесь один закон - будь как мы или не будь вовсе. Вас от их напора защищает Знак, а я... Отец хочет, чтобы я был таким, как они. А я - не хочу. Я хочу другого.

- Справедливости?

- По меньшей мере. Если кто-то нарушает закон - за этим должна следовать кара. Ведь верно? Это справедливо.

- Но немилосердно... - пробормотал он тихо; Эрих кивнул:

- Пусть милосердие; но к раскаявшемуся. А здесь... Когда один из них поступает подло, поступает гнусно, предает идеи не только рыцарства - простую человечность! от прочих требуется закрыть глаза, заткнуть уши, сомкнуть уста. Не видеть его порока, не слышать жалоб обиженных, не говорить о том, что было. Покрывать друг друга, что бы и кто ни сделал. Это называется рыцарской братской общностью... к черту! Это называется потаканием злу. И любая попытка поступить правильно, поступить как должно - называется предательством... И где сила, способная им воспрепятствовать? Где те, кто смогут поставить на место зарвавшегося хама, приструнить подлеца, наказать мерзавца...

- ... как Фема, - продолжил Курт, и рыцарь кивнул, спохватившись лишь через мгновение и уронив взгляд в землю.

- А и хотя бы, - тихо, но с непреклонной убежденностью согласился Эрих. - Вчерашним вечером вы выставили их какими-то расчетливыми убийцами, но я знаю, что это неправда.

- Знаете, - повторил он. - Вот как. А ведь знать достоверно человек может лишь то, что видел собственными глазами и слышал сам. Или я неправ?

Фон Эбенхольц-младший умолк, сжав губы и побледнев, и Курт, вздохнув, взял его за локоть, остановив и встав на месте сам.

- Фон Хайне, - произнес он негромко. - Он участвовал в том, что натворил его повешенный приятель. Верно, Эрих? Ведь не из-за фогтовой дочки вы так сцепились с отцом. Вы знаете, что сделали те двое, вы считаете, что оба заслужили наказание, но так не считают ваш отец и его друзья, весь тот рыцарский круг, к которому вам теперь совестно принадлежать... Верно ведь?

- Да, - чуть слышно отозвался юный рыцарь, по-прежнему не глядя на собеседника. - Я знаю, я так думаю, я стыжусь. Стыдиться собственного отца - это мерзко, майстер инквизитор. Я понял вдруг, что ничего не сделать - все равно что быть соучастником. Прежде мне не приходило такого в голову. А они соучастники - все. Все знают, почему произошло то, что произошло, но все делают вид, что не знают ничего.

- А знает ли ваш отец о том, что вы связаны с людьми из Фемы? - вкрадчиво уточнил Курт, и тот отшатнулся, глядя на него с нескрываемым испугом.

- Я не... - выдавил Эрих с усилием и, распрямившись, повторил, четко чеканя слова: - Я не связан с людьми из Фемы. Даю в этом слово, если вы способны моему слову поверить.

- Способен, конечно же, - кивнул он, - и верю. Верю в то, что не связаны; попросту я не так выразился. Вы не состоите с ними в постоянной связи, просто однажды... Что было, Эрих? Вас вызвали свидетелем на их суд? Ведь я знаю о них достаточно много, - продолжил Курт, когда тот не ответил, снова отведя взгляд. - Знаю, по крайней мере, как происходит их вершение правосудия. Вас вызвали - и вы не посмели не явиться; они этого не любят. Кроме того, когда вы узнали, по какому поводу... Думаю, в глубине души даже обрадовались.

- Не понимаю, о чем вы, - упрямо возразил тот; Курт кивнул:

- Это слова, которые выдают вас. Так - именно так - говорят все, кто на самом деле прекрасно понимает, о чем речь. Понимаете и вы, Эрих. И - я тоже все понимаю. Потому отец смотрит на вас косо? Он знает? Быть может, если я поговорю с ним...

- Нет! - поспешно возразил рыцарь и, потупившись, через силу выговорил: - Он не знает... Никто не знает. Не должен знать.

- Понимаю, - повторил Курт со вздохом. - Эти люди тоже блюдут свой кодекс - будь ты невиновен десять тысяч раз, но, если проболтался, наказанием будет смерть. Верно ведь, Эрих? Как по-вашему, это справедливо? Итак, - продолжил он, когда тот отвернулся, не ответив, - для начала расскажите мне, что такого натворил казненный ими фон Шедельберг. То, о чем все знают.

- Для чего вам это? - неуверенно возразил Эрих, и он пожал плечами.

- Все знают, - повторил Курт. - А я не знаю. Отчего чувствую себя довольно неуютно. Кроме того, быть может, рассказав, вы (как знать) измените мое мнение относительно столь почитаемой вами Фемы?

- Фон Шедельберг мерзавец, - тихо произнес юный рыцарь, все так же глядя в землю. - И получил по заслугам. Вы слышали - фон Хайне говорил, что тот намеревался женить сына на одной из своих крестьянок?.. И сын не возражал - это богатая семья, а фон Шедельберг был почти на грани разорения. Вот только ни та девушка, ни ее семья этого брака не желали - девица уже сосватана, у нее есть жених, у нее есть собственная жизнь. Что же - крестьяне не имеют на нее права? Право распоряжаться собственной судьбой вольному крестьянину дает имперский закон, в конце концов, и соблюдать его должны все, от этого самого крестьянина до Императора! Разве не так?.. Фон Шедельберг пытался их уговорить. Не вышло. Тогда он и фон Хайне явились в их дом... Знаете, крестьяне - парни здоровые, однако рыцарская выучка... Фон Шедельберг избил девушку. Избил ее отца и брата - он попросту вывернул парню челюсть; и вы бы слышали, как, с каким смехом и злорадством он об этом рассказывал. Потом нашел жениха этой девицы... Он теперь увечен, не может подняться с постели, и неведомо, сможет ли когда-нибудь... А теперь скажите мне, майстер инквизитор, расчетливые ли убийцы Фема или высшая справедливость? Скажите.

- В этой ситуации - не могу не признать, что с превеликим удовольствием и сам стоял бы подле того дерева и даже, быть может, вышиб бы опору из-под ног этого фон Шедельберга. В этой ситуации, - повторил Курт с нажимом. - В этом случае.

- Они сделали то, что не решался сделать никто, - продолжил Эрих уже уверенней. - И я в том числе... Та семья не пыталась призвать обидчика к ответу через закон, потому что это не имело бы смысла. Что случилось бы, если б кто-то из них попробовал? Даже если бы и началось разбирательство? Ведь на время расследования никто не стал бы заключать фон Шедельберга под стражу, майстер инквизитор, с него лишь, возможно, взяли бы слово, что он не станет 'встречаться с семьей истца'... Слово, - презрительно покривился тот. - Будто бы для него это имеет значение... Он пришел бы к той семье снова и неведомо, что мог бы сделать на этот раз; и никто - никто! - не обратил бы на это внимания.

- Вы сказали 'я тоже не решался'. На что, Эрих?

- На то, что должен был бы сделать. Если подлеца не может покарать закон - его должны карать люди. Он нарушил рыцарский кодекс, я - блюду его... стараюсь, по крайней мере.

- И вы что же - намеревались послать вызов фон Шедельбергу?

- Я думал об этом, - вздохнул Эрих с тоской и на миг поднял глаза, тут же отведя взгляд снова. - Но какой я ему противник... Чего бы я достиг? Только собственной смерти, ничего при том не доказав и не добившись справедливости.

- А вот это верный подход, - заметил Курт; тот покривился:

- Знаю. Но на душе все равно было мерзко... И поэтому - да, я обрадовался, когда узнал, почему те люди велели мне явиться к ним. И - да, я рассказал, что знал. То, что слышал от фон Шедельберга.

- Участвовали оба, - заметил Курт. - Почему покаран только один?

- Фон Хайне лишь наблюдал. И даже пытался возразить... - неохотно пояснил Эрих и докончил с прежней горячностью: - Но не остановил! Ничего не сделал, даже пальцем не пошевелил!

- Однако Фема это во внимание не приняла, так? - уточнил Курт, и тот сжал губы. - По их мнению, он не виновен.

- Пусть живет. Пусть дрожит. Он лишь чудом сохранил свою жизнь, и пусть теперь боится; зато он сам никогда ничего подобного не сделает, потому что знает, что и на таких, как он, есть управа.

- Вы повторяете их слова, Эрих, верно? - убежденно предположил он. - Так они сказали. Вы с этим не согласны, ведь так?

- Да, не согласен, - откликнулся юный рыцарь тихо. - Я считаю - он виновен так же.

- Они оставили фон Хайне в живых, чтобы он не молчал, - наставительно выговорил Курт. - Это как раз тот случай, когда Фема не станет карать за словоохотливость; если он вздумает поведать кому-то, что случилось и как - им это лишь на руку. Это прославит их.

- Вы снова обвиняете их в холодной расчетливости? Ну, пусть и так, однако один виновник все же наказан, та семья больше не подвержена опасности с его стороны; это много больше, чем могло бы быть.

- Думаю, я вас понимаю, - кивнул Курт во вздохом. - И полагаю также, Эрих, что и вы меня поймете... Несколько вопросов. Как они связались с вами? Где происходило это судилище? Оставили ли они вам возможность связи на будущее?

- Будете травить их? - с затаенным негодованием бросил рыцарь, и Курт качнул головой:

- У меня здесь другое дело. Мне не до них. Но когда вокруг действует некая сила - сила немалая, серьезная - я должен знать о ней, должен знать ее и... Быть может, мне самому придется когда-нибудь обратиться к ним же. Мне или нам.

- У Инквизиции собственная сила, тоже немалая; к чему вам они?

- Вы живете в предместье Ульма и все еще полагаете, что у Конгрегации есть власть? - уточнил Курт с улыбкой. - В таком случае, вы вернейший из всех католиков и наипреданнейший из подданных, коли уж такого мнения о нас... Вы нам льстите. Не всегда и не везде, Эрих, есть у нас власть и есть сила. И любой, с кем можно договориться о взаимопомощи, ценен.

- Я никого из них не знаю, - ответил рыцарь не сразу, вновь медленно двинувшись вперед. - Ко мне подослали какого-то немого и глухого человека... или, быть может, он притворялся; не знаю. Я растерялся и не задумался об этом. Мне просто передали записку, и я явился в место, что было в ней указано. Ничего конкретного - подлесок, опушка, человек в маске; мне завязали глаза и долго водили, посему я не могу сказать, куда в конце концов вывели. Там и состоялся их суд.

- И что же? Они упомянули о том, как можно снестись с ними впредь?

- Нет, - откликнулся рыцарь мгновенно, и Курт вздохнул.

- Неправда, Эрих, - с мягким укором заметил он. - Можете собою гордиться, вы истинный рыцарь: ложь - не ваш конек. Чего вы боитесь? Их мести? Они о нашем разговоре не узнают. Того, что я устрою засаду на них? Я уже говорил - сейчас они не мое дело. Что засаду устроит Конгрегация в будущем? Мы не настолько глупы - это оборвет единственную нить, через которую можно наладить отношения с этой и в самом деле влиятельной организацией. Итак, Эрих, еще раз: как связаться с ними?

- Та самая опушка, - ответил тот спустя полминуты молчания. - Там есть дерево с дуплом... Туда можно положить записку. Это все... А теперь - можете ли и вы дать мне слово, майстер инквизитор? Слово - что не попытаетесь использовать услышанное от меня, чтобы и в самом деле сделать засаду на них в том месте?

- Боитесь... - заметил он, и Эрих нервно дрогнул губами. - Понимаю. Не бойтесь. Если их тайное место будет раскрыто, обвинить в этом они могут не только вас - поверьте, не только вам Фема предоставила возможность донести, и вокруг вас наверняка еще не один и не трое, кому известно все то же дерево на опушке, то же дупло, тот же способ связи.

- Так значит, вы...

- Не значит, - возразил Курт, не дав ему договорить. - Не стану делать ничего подобного, как уже и сказал вам. Мог бы дать и слово, но... Совет на будущее, Эрих: не следует слишком доверять инквизиторскому слову. Обещаниям - иногда можно; клятвам, торжественным словам - не стоит.

- И вы говорите такое? - растерянно проронил юный рыцарь, на миг остановившись. - Неужели и вы, майстер инквизитор... Неужели совсем не почитаете все то, чему служите?

- Напротив, почитаю всей душой. Служу - всей душой. Отдаю - все, вплоть до души. Если будет надо, если того потребует восстановление той самой справедливости - готов и поступиться словом, и нарушить клятву. Это будет грех, но это будет мой грех. Камень на моей совести. Разобраться со своими прегрешениями я смогу после, если будет отпущено на это довольно жизни.

- А если не будет? Вы готовы отдать собственную душу на погибель?

- Если это потребуется. Если так будет надо. Если никак иначе... Хотите, скажу ересь? - предложил он с улыбкой, и Эрих настороженно покосился на собеседника, вновь придержав шаг. - 'Как скажешь брату твоему: "дай, я выну сучок из глаза твоего", а вот, в твоем глазе бревно'; вы помните это? Никогда не думали, что, напротив, верхом христианской жертвенности является озаботиться сперва ближним своим, а уж после - собою?.. Я, конечно, не образец добродетели, - усмехнулся он, когда тот смятенно замялся, - однако же, моя работа состоит в том, чтобы извлекать сучки, а сколько бревен останется при этом во мне самом - вопрос второстепенный. И если ради того, чтобы вынуть этот самый сучок, собственные глаза придется засыпать телегой бревен - я это сделаю, потому что так надо.

- А иначе - нельзя? Не ставя спасение других и собственную душу на разные чаши весов?

- Пытаюсь, - уже серьезно ответил Курт. - Пытаюсь, как могу. Вы еще мало видели в жизни, Эрих, так поверьте мне на слово: порою невозможно влезть в болото, чтобы вытащить тонущего, и не выпачкаться при том по уши.

- Или не утонуть самому?

- Случается и такое. Такова жизнь. Такова моя служба.

- Я вам не завидую, - тихо проронил Эрих, и он невесело усмехнулся:

- Да, завидного мало. Но кто-то же должен это делать - должен, чтобы не приходилось другим.

Тот не возразил, лишь молча вздохнув и вновь уставясь себе под ноги, и Курт тоже умолк надолго, давая ему как следует переварить услышанное и размышляя над тем, что услышал сам. Вывод из прошедшего разговора был очевиден: смерть одного из приглашенных не имеет отношения к делу, не имеет связи с расследованием, и Адельхайда вместе с давшим ей указания руководством, скорее всего, правы - не имеет никакого касательства к происходящему и присутствие в ульмской епархии 'человека, похожего на Каспара'.

На то, чтобы пересказать Адельхайде свои выкладки, Курт сумел найти лишь минуту - за коротким обедом царила тишина, в которой каждое слово, произнесенное даже шепотом, слышалось всем, и лишь после трапезы, проходя по освещенному коридору, он сумел вкратце изложить полученную информацию. 'К нему надо бы подпустить вербовщика, - подвел итог Курт, - пока парня с такими заскоками если не Фема, то тевтонцы не прибрали к рукам', и та кивнула: 'Вот вы этим и займетесь - по окончании дела, раз уж он к вам так благоволит'.

По завершении обеда гости разбрелись по комнатам, и пообщаться удалось лишь с кучкой так же, как и он, скучающей молодежи, устроившей вялую тренировочную потасовку на заднем дворе дома. Поклонение новопосвященного рыцарства обеспечилось после участия майстера инквизитора в их игрищах, для чего пришлось совершить над собою некоторое усилие и отказаться от самых эффективных и действенных приемов, каковые в этом окружении были бы сочтены, без сомнения, бесчестными, подлыми и низкими. Никакой отдачи, однако, кроме короткой разминки и беспредметного обсуждения тайн следовательской и рыцарской личной жизни, от проведенного во дворе часа Курт не получил.

К трапезе гости были созваны много раньше, чем вчерашним вечером, и начиналось застолье еще более пасмурно и тихо; судя по взглядам, бросаемым присутствующими друг на друга, за минувшие полдня фон Лауфенберг успел разругаться с фон Эбенхольцем, барон снова поцапался с сыном, фон Хайне равно не переносил всякого в этой зале, фогт косился на местного замкового капеллана с неодобрением, и лишь молодежь у дальней оконечности стола чуть слышно перешептывалась между собой, поглядывая на высшее общество настороженно. Владелица твердыни, кажется, не замечала ничего, и в тишине по временам слышался ее режущий слух сильный голос, повествующий о былых днях, о ценах на зерно и еврейских поползновениях на господство над добрыми христианами...

Когда от ворот послышался звук рога, Курт вздрогнул от неожиданности, вопросительно покосившись на Адельхайду; в замковых правилах и особенностях он так и не разобрался, и теперь ожидал реакции хозяев напряженно, не зная, на какое продолжение вечера надлежит рассчитывать.

- Быть может, Александер, - предположил фон Эбенхольц, и фон Хайне мрачно усмехнулся:

- Кроме двоих - все здесь. Надеюсь, это не фон Шедельберг. Это было бы неуместно.

- Граф! - с укоризненным ужасом ахнула хозяйка, и тот передернул плечами, отведя взгляд в стол:

- Прошу прощения.

Зал оживился, выкарабкавшись, наконец, из безмолвия; присутствующие вертели головами, озираясь на окна, едва лишь затемненные сумерками, на тяжелые дверные створки, и когда на пороге появилась высокая тонкая фигура в немыслимо вычурном камзоле, над столом пронеслись довольные восклицания.

- Александер! - с радостным упреком возгласил фон Лауфенберг, махнув приветственно рукой и едва не задев при этом локтем своего соседа. - Это попросту свинство; где тебя носит?

- И я рад вас видеть, Вильгельм, - широко улыбнулся стриг, прошагав к столу, и уважительно склонил голову в сторону владелицы замка: - Баронесса фон Герстенмайер; мое почтение... Я вижу, меня уже и не ждали, - заметил он, не обнаружив стула поблизости от хозяйского места, и оный стул явился тотчас, принесенный неведомо кем и откуда. - Je demande pardon, задержали неотложные дела.

Голоса вокруг шумели все беззаботнее, и пока подле стола затихала короткая суета с усаживанием припозднившегося гостя, Курт разглядывал новоприбывшего пристально и придирчиво. Фон Вегерхоф сегодня был не тем, кого он видел всего два дня назад в полупустой трапезной ульмского дома. Его обыкновенная бледность стала уже не такой явственной, потускневшие за последние дни глаза оживились, а на щеках выступило даже некоторое подобие здорового румянца.

- А где-то, - чуть слышно пробормотал он Адельхайде, - придя в себя в каком-то переулке, какая-то ночная пташка еще долго думала - отчего же так болит шея.

- Одной пташкой, думаю, не обошлось, - так же тихо отозвалась та.

- Ты проворонил все самое интересное, - громко заметил фон Лауфенберг. - Снова. Принять участие хоть в одном турнире тебе претят какие-то принципы? У тебя их, кроме рыцарских, еще уйма - торгашеские, монашеские...

- Турнир? - покривился фон Вегерхоф брезгливо. - То есть, грохот, толкотня и свалка на забаву зевакам? Fi. Как вульгарно.

- Мой супруг, - высокопарно возразила хозяйка, - в молодости своей прославился мужеством и благородством в турнирах! И мне жаль видеть, что новое поколение относится к этому торжеству отваги с таким пренебрежением.

- Le Chevalier sans peur et sans reproche[149] - это весьма эпично, - согласился стриг легкомысленно. - Не следует так сокрушаться о молодом наследии, баронесса - взгляните на Эриха. Я уже успел услышать о его подвигах.

- О, да, - язвительно усмехнулся фон Лауфенберг. - То, как он проехался по грязи всей физиономией - это, несомненно, величайшее из достижений. Такой мощной борозды в земле не оставлял еще никто за всю историю турниров.

- И вы удивляетесь, что я не участвовал? - сморщил нос фон Вегерхоф, не дав юному рыцарю разразиться ответной тирадой. - Грязь, кровь, испорченное платье и сотрясение мозга... Que c'est vilain[150].

- Слава, - все же вклинился Эрих оскорбленно. - Возможность вознести честь своей дамы. Приз, в конце концов. Неужели вам ничто не близко?

- Слава нужна юным, - отмахнулся стриг. - Приз - неимущим. А дамы, чья честь требовала бы возвышения, у меня нет.

- И напрасно, - наставительно проговорила баронесса фон Герстенмайер. - В ваши годы, барон, пора становиться мужчиной, пора думать о семье и потомстве. Подумайте о будущем вашего рода; вы единственный фон Вегерхоф, оставшийся в живых, и что же будет, если с вами приключится несчастье?

- К примеру, если свернут шею на турнире, - согласился стриг, адресуясь к фон Лауфенбергу, и тот пренебрежительно фыркнул. - Семейная жизнь, баронесса! Господь с вами; я еще слишком мало пожил, чтобы собственными устами изречь перед алтарем 'да, казните меня'.

- Вам нужна серьезная женщина, - категорично возразила та, и Курт услышал, как Адельхайда рядом с ним вздохнула с усталым недовольством. - Такая, какая могла бы вас воспитать.

- Думаю, из этого возраста я уже вышел. А если я и соберусь когда-нибудь жениться - Dieu préserve[151]! - баронесса, ни в коем случае не на серьезной женщине - они всегда делают жизнь невыносимо унылой. Уж лучше легкомысленная; эти, по крайней мере, не дают расслабиться.

- Жениться, барон, надо на женщине с хорошей родословной.

- Боюсь, хорошую родословную я способен оценить лишь при покупке лошади, - улыбнулся тот, и фон Лауфенберг передернул плечами:

- А разница невелика. Те же требования: хороший круп, красивая поступь и здоровые жеребята.

- Граф, - с подчеркнутой укоризной произнесла Адельхайда, и тот склонился в ее сторону:

- Вы - не женщина, госпожа фон Рихтхофен. Вы сказка.

- Я предпочитаю жить в реальности, - заметил фон Вегерхоф. - Она не имеет обыкновения заканчиваться неправдоподобно хорошо.

- И что же дурного в хорошем завершении?

- Ничего, госпожа фон Герстенмайер, - улыбнулся стриг. - Ровным счетом ничего.

Владелица нахмурилась, оторопело хлопая белесыми редкими ресницами, однако что ответить так и не нашлась, умолкнув и надолго впав в задумчивость.

- Быть может, турнирные забавы и не самое большое увлечение Александера, - вмешался Курт с усмешкой, - но на двухцветном ристалище он ни разу не пал, насколько мне известно. Помнится, господин фон Лауфенберг, вы намеревались его сокрушить. Надеюсь, сегодня мы это увидим?

- А вам так по сердцу смотреть, как меня бьют, майстер инквизитор? - покривился граф. - Вчерашнего вечера вам показалось мало?

- Сдаетесь до боя? - уточнил фон Вегерхоф удивленно. - А я рассчитывал на острую баталию.

- Сдаюсь? Я?.. Не дождешься. Как только ты будешь готов, я устрою тебе хорошую взбучку.

- А я, пожалуй, не стану позориться, - вздохнул фон Эбенхольц. - Для моих старых нервов это слишком.

- Что это с вами? - удивленно озирая помрачневших гостей, осведомился стриг, и фогт кивнул в сторону Курта:

- Спросите своего друга, барон. Вчерашним вечером он более двух часов попирал наше самоуважение; после этого садиться за игру с вами не просто самонадеянность, а безрассудство.

- Гессе? Неужто? - уточнил фон Вегерхоф и, когда Курт развел руками, широко улыбнулся: - Моя школа.

- Рано или поздно ты сделаешь ошибку, - уверенно сказал фон Лауфенберг. - Все ошибаются когда-нибудь.

- Завтра начнут разъезжаться по домам, - шепнула Адельхайда со вздохом, и Курт непонимающе нахмурился:

- Серьезно? Откуда такие выводы?

- Гости пресытились; думаю, и вы это заметили, - пожала плечами она. - Начинают скучать, и даже появление Александера не спасет ситуацию... К тому же, завтра пятница, последний день на то, чтобы приготовиться к завершению Пасхальной октавы, а кроме того, эти празднества длятся вот уж четвертый вечер, и примитивная благопристойность требует избавить, наконец, хозяйку от своего присутствия. Ну, и, в конце концов, простая statistica. Когда эти пиршества начинают завершаться так рано, еще до темноты, это означает, что присутствующие исчерпали запасы сил и намерены возвратиться к обыденной жизни, к делам, к каждодневным необходимым заботам. Фогт уж точно уедет - у него этих забот немало; фон Лауфенберг также не может оставить имение надолго - слышали сами, майстер Гессе, в его владениях сейчас неспокойно. Фон Хайне останется, правду сказать: этот не покинет стен замка, пока его прямо не попросят...

- Иными словами, - подытожил Курт хмуро, - на то, чтобы разобраться в деле, нам остается этот вечер и завтрашнее утро. Я верно понял?

- Да, если наш подозреваемый не окажется среди оставшихся. Молитесь, майстер Гессе, чтобы именно это и произошло.

- Как я вижу, ваши надежды на то, что виновный занервничает и наделает глупостей в моем присутствии, не оправдались?

- Не знаю, - отозвалась Адельхайда с неудовольствием. - Фема, примешавшаяся к нашему вчерашнему ужину, оспорила у вас пальму первенства по части воздействия на умы и души. Сложно теперь понять, отчего на самом деле так возбужден фон Лауфенберг, почему даже для него немыслимо много пьет фон Хайне и что стоит за постоянными тычками Эриху от его отца - любовь ли парнишки к народным мстителям, или к этому примешалось что-то еще.

- Прошу прощения, если выскажу оскорбительную нелепость, - продолжил Курт, - однако хочу спросить: а ваша тетушка ведет себя так, как обычно? Будь это посторонний человек, я предположил бы неожиданное возвращение тридцать лет отсутствующего супруга...

- Тетку я проверила в первую очередь, - не моргнув глазом кивнула Адельхайда. - Ее замок - в некотором смысле территория проведения операции и мое прикрытие; неужто вы полагаете, что я оставила бы спину незащищенной?.. Эта версия мне пришла в голову одной из первых: о том, что некоторое участие в расследовании смерти мужа я принимала, полностью скрыть не удалось, и месть оставшихся, быть может, в живых стригов из обнаруженного мною клана вполне могла иметь место. А если предположить, что кому-то как-то стало известно о моем чине в Конгрегации или должности в имперской разведке... Но - нет. Тетка непорочна, как кладбищенский камень. Я положила на это довольно сил и времени, чтобы говорить такое с уверенностью.

- Обидно. Версия на поверхности и такая удобная... - вздохнул Курт и, спохватившись, оговорился: - Простите.

- Ничего, - благодушно улыбнулась Адельхайда. - Многие, знающие мою тетушку дольше года, пожелали бы увидеть ее если не на костре, то уж за решеткой; взгляните хоть на фон Лауфенберга. Но, если вычесть из ее характера contra-еврейские пунктики, помешанность на рыцарской истории и желание во что бы то ни стало женить на мне Александера - она весьма даже сносна.

- Так вот к чему эти проповеди о семейной жизни.

- Местное высокое общество вообще поголовно уверено, что рано или поздно это произойдет, - недовольно пояснила она. - Ведь я навещаю тетку сравнительно часто, и мы с Александером общаемся не первый год... Однако во мнении собравшихся дам ему наметился противник, знаете?

- Фон Эбенхольц старший или младший?

- Ну, майстер Гессе, какая вопиющая ненаблюдательность и несообразительность... Вы, разумеется. 'Ах, милая, вы так шушукаетесь с этим инквизитором; неужели!..'; знаете, вы вообще покорили всю женскую половину. Таких мрачных, но непостижимо очаровательных типов они не видели, быть может, ни разу за всю свою жизнь.

- Excellenter[152], - покривился Курт. - Только сомневаюсь, что руководство оценит мои столь своеобразные достижения, посему в отчете я этого указывать, пожалуй, не стану.

- Наша задача, - посерьезнев, вздохнула Адельхайда, - сделать так, чтобы отчеты вообще имели смысл. Надеюсь на вас, майстер Гессе, даже, быть может, больше, нежели на Александера. Он, разумеется, может уловить человеческую реакцию, невидимую и неощутимую для нас с вами, однако простое общение, оговорка, мгновенная несдержанность - это в нашем положении значит едва ли не больше. Со мною, при всех моих привлекательных для них сторонах, откровенничать не станут, Александер, по их мнению, для этого недостаточно серьезен, и кроме того, мы оба - из их круга, близкие знакомые, а высказывать тайны своим человеку не свойственно. Вы же во всех отношениях пришлись ко двору. Говорите с ними - говорите со всеми, о чем угодно. Предчувствую, что уже через четверть часа, не больше, фон Лауфенберг выдернет Александера из-за стола, и все разбредутся по углам; у вас будет неплохой шанс. Я на вас рассчитываю, майстер Гессе; больше не на кого.

Глава 22

Фон Вегерхофа граф увлек к шахматному столу менее чем через десять минут; большая часть мужской половины гостей последовала за ними, однако Курт остался у стола трапезного, лишь пересев ближе к апатичному фон Эбенхольцу.

- Вы не с ними, майстер инквизитор? - с легким удивлением уточнил тот, и он отмахнулся:

- Ничего нового. Александер обставит каждого, граф фон Лауфенберг вновь начнет бесноваться... не хотел бы обидеть вас, вы друзья, но - зрелище он в эти минуты представляет малоприятное.

- Я так посмотрю - вам вообще мало доставляет удовольствия все происходящее, - заметил фон Эбенхольц убежденно. - Не похоже на то, что вы любитель шумных застолий.

- Отчего же, случаются застолья, и шумные - вот только в другом окружении.

- Слишком много незнакомых людей?

- 'Слишком много людей' просто, - улыбнулся Курт вскользь. - Мне привычнее шуметь в обществе двух-трех приятелей... ну, и, возможно, пары девиц; и пусть они будут незнакомыми. Избыток людей вокруг меня несколько утомляет; и ведь у каждого свои тайны, грешки, темные мысли...

- ... не вникать в которые вы не можете, - докончил тот, и Курт пожал плечами:

- Привычка.

- Давно служите?

- Два года.

- Быстро приобретаете привычки?

- Приходится. Жизнь требует. Теперь, входя в помещение, я смотрю, какие потаенные уголки могут быть использованы для укрытия, видя слишком сильную привязанность между мужчиной и женщиной, думаю, не приворот ли здесь... Если кто-то любит лунные ночи - не оборотень ли он, если слишком бледен - не стриг ли...

- Александера проверяли? - усмехнулся фон Эбенхольц, и он улыбнулся в ответ:

- И если кто-то становится близким другом - также повод насторожиться. Моя жизнь - это тьма, злоба, предательство.

- Не может же все быть настолько плохо.

- И различное 'не может быть' - также часть моей жизни. Мои немногочисленные приятели уже давно смирились с моими взглядами на бытие - Александер, к примеру, просто махнул рукой на попытки сделать из меня милого и приятного в общении юношу.

- Александер вообще предпочитает махать руками на все, что требует напряжения, кроме того, что составляет его страсть, как, к примеру, эти древние игрища - игра благородная, не отрицаю, однако никогда не понимал тех, кто засиживается за ней до ночи. Думаю, эти торговые дела, при всей их прибыльности, привлекают его более потому, что это интересно. Не знаю, евреи там или нет, однако всем известно, что в торгах главное - облапошить первым, и пока ему это удается, он счастлив... Но все прочее, ради чего надо делать над собою усилие, ему не по душе. Наверное, утратив обоих родителей и чудом выжив после чумы, он убежден, что теперь заслужил жить; жить так, как ему заблагорассудится. Получать от жизни удовольствие и избегать всевозможных досадностей. Никто здесь об этом не говорит, но всем известно, что, кроме мебели и слуг, он потерял еще кое-кого; я ожидал его увидеть в печали, однако... Вероятно, печалиться об утраченных возлюбленных, по его мнению, 'банально' или 'утомительно'; или же просто - страшно. Гибель близких напоминает о собственной близящейся смерти.

- Думаю, здесь дело в другом, - возразил Курт, бросив исподволь взгляд на оживленное лицо фон Вегерхофа. - Попросту он знает, что постного лица и сожалений о потере какой-то содержанки здесь не поймут. И, признайте, господин фон Эбенхольц - не поняли бы.

- Не все. Вильгельм - возможно, в его предках запутается и он сам... А знаете, что, к примеру, я женился на дочери человека, взявшего в супруги купленную им когда-то женщину? Она работала в его замке.

- Неужто? - с искренним удивлением переспросил Курт. - А я полагал, что подобные истории остались в песнях и сказках.

- Как видите - нет. Теперь же и вовсе - времена меняются, меняется многое. Александер сумел к этим переменам приспособиться, а мы, старики, увы - нет; мы привыкли жить согласно традициям и в новом бытии смыслим мало. А поскольку возвращения старых добрых времен не предвидится - Император явно намерен идти в ногу с переменами - то и нам впереди места не представляется. Нам судьба разоряться, умирать и освобождать место для новой поросли, как древним деревьям в лесу. Все эти попытки нашей хозяйки и подобных ей ревнителей старины держаться установленных правил, следить за чистотой рода, блюсти благородство линии - все это не имеет смысла, предсмертные судороги.

- И что же, по-вашему, является верным подходом к жизни, барон?

- Александер - при всех его недостатках - это верный подход, - отозвался фон Эбенхольц уверенно. - Жизнь надо брать за горло. Я уже не могу - какая хватка в мои-то годы?.. А вот Эрих мог бы. Мог бы, однако не желает этому учиться; теперь начинаю жалеть, что с детства развлекал его рыцарскими сказками - он вырос слишком возвышенным, от реальности совершенно отвлеченным и не имеющим понятия о том, что такое жизнь человеческая. В его представлении это благородство, доброта и любовь...

- ... к дочери фон Люфтенхаймера, - договорил Курт и, увидя, как тот поморщился, уточнил: - Что плохого в подобной партии? Ландсфогт - чем вам не угодил?

- Тем, что он - ландсфогт, - пояснил фон Эбенхольц недовольно. - Это политика, майстер инквизитор, а политика есть нечто схожее с упомянутой вами вашей жизнью - тьма, злоба, предательство. Все меняется в минуты. Сегодня он ландсфогт, его сын - особа, приближенная к Императору, его дочь - завидная невеста; а завтра? Император сменится, и новый престолонаследник решит поставить всюду своих людей, которым он верит; и что будет с прежними? с их семьями, включая детей и племянников до седьмого колена?.. Я знаю, как это бывает, майстер инквизитор. В лучшем случае - лишение имущества и чина, в худшем - плаха и обвинение в измене.

- Откуда такие мрачные взгляды в будущее, барон? Подобное развитие событий теперь, как сказал бы Александер, не в моде; околопрестольных чисток не проводилось вот уже два поколения Императоров.

- Это и настораживает, - возразил фон Эбенхольц. - Тем более остается на это вероятности. Кто сказал, уж простите за вольные речи, что следующим блюстителем престола будет снова кто-то из фон Люксембургов? Курфюрсты выберут какого-нибудь немецкого герцога - и все закружится, как вода на мельнице... Предпочитаю держаться от всего подобного подальше; и пусть Эрих после считает меня чудовищем и деспотом, но свою судьбу с дочерью имперского служителя он не свяжет - только через мой труп. А ее прескверный характер лишнее к моим резонам дополнение.

- О, да, - улыбнулся Курт. - Наслышан. Судя по тому, что я успел понять, из бедного отца она лишь чудом не сделала прикроватную скамеечку.

- А каких трудов стоило мне не превратиться в его подобие, майстер инквизитор... - вздохнул фон Эбенхольц. - Ведь я его понимаю; если женился не из расчета, если любишь свою половинку, потерять ее вдруг - это удар, удар по сердцу и душе, и дети - все, что остается. Это словно ее часть... Но потакая их желаниям, мы лишь сделаем им же хуже. Они так и не привыкнут к тому, что в жизни хоть что-то приходится получать с усилием, что чего-то придется добиваться, что что-то не возникнет при первом же 'хочу'. Что не все вокруг готовы им услужить.

- Господин фон Люфтенхаймер, - тихо, но решительно вмешался вдруг голос капеллана, - утратил свою супругу, когда дочь его была весьма мала. Ему много тяжелее было поступить подобно вам, господин барон - маленькой девочке требуется больше любви и внимания, нежели зрелому юноше и взрослой девице.

Фон Эбенхольц раздраженно поморщился, поджав губы, и, не ответив, тяжело поднялся.

- Я вижу, - произнес он с неискренней улыбкой, - Эрих пытается одолеть Александера; пойду взгляну. А вдруг. Чудеса случаются. Прошу прощения, отец Штефан, но вынужден прервать разговор, не начав.

- Кажется, вы задели его чувства, - с укоризной заметил Курт, и капеллан сокрушенно кивнул:

- Правда горька. Быть может, не всегда и стоит говорить ее...

- Невзирая на собственную должность - вынужден согласиться. Как я понимаю, вы каждого здесь давно и хорошо знаете?

- В некотором роде, - согласился тот. - Знаете ли, брат ..?

- Игнациус.

- Знаете ли, брат Игнациус, когда служишь при одном месте столько времени, начинаешь вникать во все, что вершится вокруг, волей или неволей. Случается, что гости бывают в этом имении во дни богослужений, случается - и исповедуются... сомневаюсь, что полно и искренне, но уж хоть что-то... Больше я узнаю о них из сплетен - в молве, бывает, слышишь то, о чем наедине, в исповедальне, не говорят; странная суть человеческая. Наверняка и в вашей службе такое замечалось.

- Бывало всякое, - согласился Курт. - В ближайшей пивной случайному соседу за кружкой пива в детальностях рассказывают то, что мне приходится вытягивать щипцами - порою и в дословном смысле. Не в одном и не в двух расследованиях мне доводилось получать основную, самую важную информацию не в разговорах с глазу на глаз, а вот так - слушая, что, кто и о ком говорит за глаза с соседом.

- А знаете, что говорят о вас, брат Игнациус? - поинтересовался капеллан, и Курт усмехнулся, кивнув:

- Воображаю. Кельнскую историю наверняка пересказали по десять раз, с каждым пересказом приукрашивая все более... Я привык и не возражаю - ничему. Пусть говорят. Ко всему прочему - не вижу, чтобы хоть кто-то, кроме дам, был этим шокирован. Фон Лауфенберга, кажется, услышанное и вовсе развеселило.

- Ох, граф - невозможный в некоторых отношениях человек, брат Игнациус. Вот он - он ни разу не подходил к исповеди, оказываясь здесь в установленные к тому дни. 'О моих грехах знает только мой духовник, и никто другой мне костей перемывать не будет' - вот что я от него слышу.

- Его можно понять, - пожал плечами Курт, и капеллан вздохнул:

- Понять можно, однако - вот вообразите себе: отказавшись таким образом от исповеди, по пути домой попадет он лошадиным копытом в кротовую яму, повалится и сломает себе, erue Domine[153], шею. И отойдет в мир иной нераскаявшимся и грешным.

- Думаю, за неделю-другую он не сможет нагрешить настолько, чтобы остаться непрощенным.

- Граф? - скептически уточнил капеллан. - Ему будет довольно и пары дней... Я бы сказал, что и всем присутствующим полагалось бы брать пример с барона фон Вегерхофа. На словах - да, все верные католики, поминают Господа и Деву Марию - замечу, к месту и не к месту; но на деле... Барон фон Эбенхольц полагает, что молитвы ничего не значат, и Господь спасет тех, кого заранее определил к спасению, и земные блага также даются тем лишь, кому Им решено их дать.

- А с его слов я сделал вывод, что он полагает человека способным добиться всего.

- Порою его рассуждения колеблются от крайности к крайности... А господин наместник, к примеру, убежден, что Бог о нас забыл; он так и сказал. Он полагает, что, сотворив наш мир и почивши от трудов, Господь до сей поры и пребывает в отдохновении, не наблюдая за вершащимся среди людей. Потеря жены надломила его давно... А около месяца назад, брат Игнациус, умер отец Иоганн, капеллан в замке господина фон Люфтенхаймера. Отец Иоганн мне много рассказывал о их молодых годах; они ведь были всегда рядом, почти друзья, а не только духовник и духовный сын. Это ввергло господина наместника окончательно в уныние. Жена, друг и духовник, сын далеко... У него теперь только дочь, и он панически боится утратить и ее тоже. Отец Иоганн перед своей кончиной порекомендовал ему одного из своих друзей как хорошего священника, способного занять его место, и господин фон Люфтенхаймер даже отрядил своих людей за ним, но... Не думаю, что будет то же единство душ. Думаю, господин наместник ощущает себя очень одиноким.

- Да, я это заметил... А фон Хайне? Что скажете - он всегда так несдержан в вине?

- Я не хотел бы показаться сплетником... - неуверенно пробормотал капеллан, и Курт кивнул:

- Понимаю; ну, что вы. Какие сплетни. Простая и понятная забота о душах мирян; кому об этом печься, как не вам и не мне? Полагается по чину.

- Граф фон Хайне... - все еще неловко произнес тот. - По-всякому. Некоторая слабость к винопитию в нем наблюдается, когда сильнее, когда слабее... В его жизни все сложилось не так, как он хотел. Его исповеди... не знаю, могу ли я... Да и без исповедей, просто - любит подсесть ко мне и поговорить...

- Я видел вас вчера, - отметил Курт, и капеллан вздохнул:

- Да. Вчера - снова. Я уж привык... Он ведь, брат Игнациус, не говорит - он жалуется; жалуется на свою судьбу. Все не так, как ему бы хотелось. Жена небогата - кроме родословной, никаких обеспеченностей; собственное имение на грани краха, дочь, прямо скажем, не красотка, вся в мать, dimitte Domine[154], а при отсутствии приданого - это возможный камень на шее до конца дней. Вот он и пьет... У всякого здесь свои маленькие слабости и большие прегрешения, если копнуть душу, не придется и копать-то глубоко.

- А у вас? - уточнил Курт, обратившись к капеллану, и тот, снова вздохнув, отозвался безо всякого смущения:

- А о моей слабости известно всем. Повара у госпожи фон Герстенмайер - чудо... Во времена редкого просветления я даже подумываю - а не возвратиться ли в монастырь? Хоть устав наш и не особенно строг, а все же там не такие пищевые излишества, коим предаюсь здесь. Боюсь, в райских вратах, когда придет мое время, застряну чревом... а в иные чертоги путь широк. Там пройду с легкостью.

- Боже мой, - усмехнулся Курт, обводя взглядом зал, - хоть кого-то здесь не одолела depressio? Я сегодня услышал многое - от опасений политического переворота до ожидания Преисподней; хоть бы кто-нибудь сказал мне, что видит впереди постоянство и счастье.

- Это вам скажет барон фон Вегерхоф, - с убежденностью отозвался капеллан. - У него, я полагаю, все хорошо - ну, или будет хорошо. Он переживает несчастья с легкостью, в будущее смотрит с надеждой, превратностей судьбы не замечает. Поговорите с ним - и на душе станет спокойнее.

- Думаете?

- Мне помогает, - передернул плечами капеллан.

- Майстер инквизитор! - окликнул от шахматного стола голос фон Лауфенберга, и Курт, поднявшись, улыбнулся:

- Вот и возможность это проверить... Спасибо за разговор, брат Штефан.

- Что это вы там застряли? - укорил граф, когда он приблизился; судя по раздраженным ноткам в голосе, фон Лауфенберг в очередной раз сдал все свои позиции на растерзание войскам противника, и теперь всеми силами пытался держать себя в руках. - Я завтра уезжаю, и больше, наверное, не представится возможности увидеть схватку века. Присаживайтесь. Александер согласился на партию с вами, а нам всем не терпится это увидеть.

- Это ваша месть, граф? - усмехнулся Курт, садясь. - Хотите посмотреть теперь на то, как бьют меня?

- Мы все это заслужили. Не упрямьтесь, майстер инквизитор. Справедливость требует поддаться на наши уговоры.

- А милосердие?

- А милосердия не существует, - уверенно отозвался фон Лауфенберг.

- Amen, - вздохнул Курт, утвердившись поудобнее, и кивнул на монету в руке фон Вегерхофа: - Орел.

За начавшейся игрой он следил вполовину внимания - позорного проигрыша все равно было не избежать, мысли же сейчас кружили по зале, останавливаясь по временам то на одном, то на другом госте; порою взгляд выхватывал в стороне лицо Адельхайды, с неподдельным интересом внимающей какому-то рассказу одной из дам, или хмурую физиономию фон Хайне, сидящего в отдалении в полном одиночестве. Заподозрить можно было любого - и с тем же успехом никого. Как верно заметил капеллан, у всякого человека есть в глубине или на поверхности души что-то, что он желал бы скрыть, или даже нечто такое, что и окружающие предпочли бы не знать, и даже, быть может, сам человек...

- Наверное, я сегодня не в форме, - с наигранно тяжелым вздохом произнес фон Вегерхоф, когда топчущиеся вокруг шахматного стола гости стали откровенно клевать носами и даже вслух жаловаться на скуку. - Предлагаю ничью.

- Мать Господня! - пораженно ахнул фон Лауфенберг. - Этого не может быть! Александер, что с тобой сделали эти торгаши? Подменили? Ты должен был за нас отомстить!

- Увы, Вильгельм, - развел руками стриг, - les voies du Seigneur sont impénétrables[155], иными словами - судьба переменчива. Судя по всему, вы не того избрали в заступники.

- Это просто бесчестно с твоей стороны. Я на тебя поставил.

- Все остались при своем, - успокаивающе проговорил фон Эбенхольц, - нечего белениться.

- Срочно найди себе еще одну хорошенькую горожаночку, - не унимался тот. - Пока ты был при девке, ты был непобедим. Наверняка воздержание на тебе плохо сказывается.

- Граф! - вспыхнул Эрих, и фон Эбенхольц, ухватив приятеля за локоть, оттащил его в сторону.

- Думаю, графу пора в постель, - пояснил он непререкаемо. - Да и мне тоже; завтра уезжать... Эрих, попрощайся за нас с хозяйкой и забери сестру.

- Я не стану извиняться за графа, - церемонно произнес юный рыцарь, когда оба удалились. - Если вы затаили на него зло, барон фон Вегерхоф - поделом.

- Он пьян, - попытался вмешаться фогт, и Эрих пренебрежительно покривился.

- Граф и в трезвом виде неприемлем, - отозвался он с уверенностью, коротко поклонившись в сторону всех разом. - Прощайте, господа.

- Нарвется парень когда-нибудь, - вслед ему вздохнул Курт; фогт улыбнулся:

- Юность... Идеалы...

- ... преждевременная смерть, - довершил он мрачно, и фон Люфтенхаймер напряженно скосил взгляд в сторону молчаливого фон Вегерхофа, неловко проронив:

- Примите соболезнования, барон. Здесь никто не сказал ни слова о случившемся в вашем доме, если не считать этого неприличного выпада...

- Не застольная тема, - согласился стриг, и фогт поморщился от его улыбки.

- Вы хорошо держитесь, - вздохнул фон Люфтенхаймер с пониманием. - Хотя я знаю, что вам тяжело и неприятно... И, поверьте, если бы я мог... как-то вам помочь...

- Но вы не можете, - развел руками стриг. - Думаю, не может никто. Когда приходит смерть, с этим остается только смириться.

- Не всегда это возможно, барон. Не всегда хватает на это душевных сил.

- А есть ли выход?

- Не знаю, - отозвался фогт устало и, бросив взгляд на потемневшие окна, тронул губы извиняющейся улыбкой: - Простите. Думаю, и мне пора - я тоже покидаю этот гостеприимный дом завтра утром и хотел бы передохнуть; эти дни меня утомили. Нынешнее празднество вообще прошло как-то...

- ... непразднично, - подсказал фон Вегерхоф, и тот кивнул:

- Да, наверное. Слишком много тем, как вы выразились, 'не застольных' здесь обсуждалось, а в моем возрасте вредно столько слушать о смерти.

- Ну, и к чему были эти поддавки? - поинтересовался Курт, когда фон Люфтенхаймер отошел от шахматного стола; стриг пожал плечами:

- Создаю тебе renommée, неблагодарный.

- К чему? Слышал - все разъезжаются?

- Фон Хайне остается. Фон Хайзенберг остается. Кое-кто из молодежи... Ну, а кроме того - как знать, быть может, наше расследование затянется еще на месяц, в течение коего тебе придется нанести visite каждому из них.

- Я этого не вынесу, - покривился он, и фон Вегерхоф передернул плечами, одарив его снисходительной улыбкой:

- О, брось. Каждый из них по отдельности вполне терпим.

- И даже фон Лауфенберг?

- Вильгельм - свинья, - отмахнулся стриг. - Это не подлежит сомнению. И он даже заслуживает некоторой кары за свое поведение... Но это после. Вообще же, позволю себе заметить, не всегда времяпрепровождение замковых обитателей выглядит вот таким вот непотребным образом; обыкновенно они увлечены ежедневными делами - вопреки мнению всевозможного простого люда, Гессе, они не проводят время в праздности. Ты вообразить себе не можешь, каких усилий требует поддержание имения в должном порядке. Я могу себе позволить обитать в городе, лишь время от времени наведываясь в замок, только потому, что нашел великолепного управляющего... Не суди слишком строго; за вычетом всего этого, жизнь в своем имении, вдали от приятелей и соседей, довольно скучна. Отсюда и подобные развлечения.

- Пиршества, увеселения... Турниры? - усмехнулся он, и фон Вегерхоф пожал плечами:

- Не самый худший способ убить скуку...

- ... и себя. За мешочек, вышитый поддельным золотом, или чистокровного жеребца, купленного на досуге в соседней деревне. И, что бы ты ни плел им всем, я же вижу - тебе до соплей обидно, что на этот самый турнир ты не угодил.

- Еn clair[156], - усмехнулся стриг. - Не скажу, что я удручен, а уж d'autant plus[157] в буквальном соответствии с твоим диагнозом, однако - да, некоторое неудовольствие тем фактом, что я не могу позволить себе принимать участие в подобной забаве, я испытываю.

- И отчего же не участвуешь?

- Quelle honte[158], - укоризненно заметил фон Вегерхоф. - Рассуди сам, какова будет реакция соперников и соратников на мое ранение, буде таковое случится. Если оно будет легким и на видном месте, все присутствующие смогут пронаблюдать процесс чудесного исцеления во всех мелочах. Если я и впрямь скачусь с коня, свернув себе шею, полагаю, я стану мишенью для менее, чем ты, осведомленных собратьев-конгрегатов или кандидатом в новые Лазари. Ну, а кроме того, мое участие будет попросту бесчестным по отношению к прочим воителям, если я буду биться в полную силу, или - не имеющим смысла, если стану сдерживаться. Равно никакого удовольствия en tout cas[159].

- Какое вообще в этом может быть удовольствие? Понимаю - бой, настоящий. За что-то или ради чего-то, хоть бы и пошло ради денег. Но это...

- О, ты себе просто не представляешь, Гессе, какие на самом деле разворачиваются на ристалищах схватки. Всевозможная шелупонь, красующаяся в новеньких доспехах - это лишь часть, и притом не самая важная; и это извращение с копьями в упоре - тоже не главное. На турнирах, бывает, встречаются злейшие враги, которые решают свои споры всерьез, и это - это бой. Настоящий.

- В настоящем бою важна победа, в настоящем бою победа - значит жизнь. А в ваших игрищах важно не нарушить ненароком какого-нибудь 'кодекса'. Не приведи Господь ударить этак вот из-под заковыки - заплюют и обесславят.

- Драться без правил легко, Гессе. А ты попробуй по правилам. Что проще - победить в бою на широкой площадке в пятнадцать шагов или в тесной комнатке три на три шага? В чистом поле или на узеньком мостике?.. 'В наших игрищах' есть законы, которые ты соблюдаешь, если вздумал назваться искусником в боевых навыках. Носишь рыцарскую цепь, имеешь рыцарское звание, лезешь в рыцарские потехи - будь добр играть по установленным правилам. Убить, Гессе, можно и стрелой из-за куста, а ты докажи, что можешь и вот так, будучи ограниченным в действиях. Покажи мастерство... Ты, mon cher clochard, просто не приемлешь боя как вида досуга, ибо для тебя в твоей жизни он всегда был лишь средством к выживанию - любой ценой; а в академии (знаю) такой подход лишь развивали и упрочивали.

- Не трогай академию, - одернул Курт, и стриг отмахнулся:

- Mon Dieu; и не думал.

- Ага, - заметил он с усмешкой. - Теперь, кажется, на больную мозоль наступил я... Ну, пусть будет так; не станем сейчас спорить, есть дела и важнее. Удалось что-нибудь выяснить?

- Стригов в зале нет, - пожал плечами фон Вегерхоф, лениво устанавливая фигуры по местам; Курт покривился:

- Да что ты? Вот это неожиданность... А я думаю - один все же имеется.

- Если твои слова есть тонкий намек, то он крайне неуместен. En premier lieu[160], со слов Арвида делается непреложный вывод о том, что высших в нашем деле нет (и об этом было уже сказано); а еn second lieu[161] - если б они и были, я бы почувствовал. В нашем случае имеется только сообщник - из простых смертных.

- Но ведь ты не предавался все эти полтора часа лишь соблюдению собственного renommée и созданию моего, верно? Ты ведь пытался задавать наводящие вопросы, поднимал интересующую нас тему? Следил за реакцией? Кто-нибудь нервничал, учащалось сердцебиение, поднималось давление, кто-то затаивал дыхание?

- Да почти все, - отозвался стриг снисходительно. - Все, кроме фон Лауфенберга. Как верно заметил ландсфогт, никто не говорит, но все думают - о том, что случилось в моем доме, и всякий раз, когда я касаюсь темы, связанной с интересующим нас предметом, каждый из присутствующих чувствует себя ne pas son assiette[162]. Приличия требуют выразить сочувствие, но благопристойность не позволяет заострять внимание на моих отношениях с безродной девицей, взявшейся неведомо откуда, в то время как я уже не первый год тесно общаюсь с дамой высокого сословия, которую все прочат мне в жены. Собственно, граф также был замечен в описанных тобою проявлениях неуравновешенности, ибо был раздражен, ожесточен, страстно стремился выиграть, и сердце его колотилось всякий раз, как он создавал, по его мнению, выигрышную позицию, которая его обнадеживала.

- Иными словами, мы в полном пролете.

- Улыбнись, - посоветовал фон Вегерхоф негромко, вскользь бросив взгляд вокруг. - Ты едва не выиграл у бесспорного и неизменного победителя, ведешь беспредметный разговор с давним приятелем - а лицо у тебя, как у инквизитора, ведущего дознание.

- Есть предложения, как выбраться из этой выгребной ямы? - спросил Курт сквозь растянутую до ушей улыбку, и стриг пожал плечами:

- Есть. Работать старыми добрыми средствами - c'est-à-dire[163], делая выводы из уже полученной информации. По теории вероятий, если среди присутствующих есть наш подозреваемый - он уже проболтался в беседе с тобою или со мной, и притом не раз; все, что остается нам, это понять, кто именно и как... Партию?

- Нашел время! - не скрывая раздражения, бросил он, поднимаясь, и фон Вегерхоф пожал плечами.

- Comme tu veux [164], - отозвался стриг равнодушно, отвернув взгляд к доске.

***

К трапезному столу Курт не возвратился - граф фон Хайне, единственный, с кем разговора так и не сложилось, как-то незаметно исчез вместе со всей семьей, а вести беседы с владелицей замка желания не возникало.

Этот вечер завершался не так, как предыдущий, попирая собою всяческие нормы установленных здесь порядков - зала пустела понемногу, обыкновенно уходящие первыми женщины все продолжали беседовать, собравшись небольшими пестрыми стайками, прежде держащиеся до предутренних часов мужчины в большинстве своем уже разбрелись по комнатам, и лишь молодежь все так же пересмеивалась с прежней оживленностью, сгрудившись у дальних скамей. Адельхайды тоже не было видно, хотя ее тетушка все еще пребывала на своем месте. При более внимательном рассмотрении выявилось, что гостей хозяйка наверняка покинет теперь не скоро - склонившись чуть набок, опершись о подлокотник стула, владелица твердыни сладко посапывала, даже во сне сохранив выражение суровости на сухом морщинистом лице.

На узкую крытую галерею Курт вышел, на ходу расстегивая ворот, и остановился там, где голоса и непрекращающиеся музыкальные переливы, от которых уже звенело в ушах, были всего менее слышны. Стоящую у самых перил Адельхайду он заметил в полумраке не сразу и усмехнулся с искренним удивлением:

- И вы здесь? Покинули пост?

- Во-первых, там Александер, - пожала плечами она. - Во-вторых, сейчас особенно не за кем следить, и мое пребывание здесь - лишь дань гостеприимству. Тетушка, как вы, наверное, заметили, несколько неадекватна, и бросить гостей на растерзание себе самим было бы с моей стороны неучтиво; переведу дыхание и возвращусь в залу.

- Неужто и вас утомило это празднество?

- Не столько празднество, сколько вообще... - Адельхайда замялась на миг, изобразив рукой нечто бесформенное, - все это. Вы в расследовании всего лишь две недели, и уже полны раздражения, а ведь я в Ульме два месяца, два месяца веду разговоры, улыбаюсь, навещаю знакомых, снова веду разговоры... Мне хочется действий, а их не предвидится.

- Мне доводилось слышать, что женщины более приспособлены к однообразной работе.

- Да. - Адельхайда обернулась к нему, и в сумраке едва различилась улыбка. - Мы терпеливы. И того, что хотим, можем ждать долго. Только, майстер Гессе, не бесконечно; бесконечным терпением наша половина рода человеческого не отличается.

- Не только ваша.

- Это обнадеживает, - серьезно заметила она, вновь отвернувшись и глядя на темный двор, и Курт умолк, проглотив заготовленный вопрос, не зная, что должен ответить. - Вы что-то особенно раздосадованы сегодня. Никаких зацепок?

- Александер бросил последний камень, - пояснил он недовольно. - Я, разумеется, рад, что он пришел в себя, однако меня он из себя выводит. Снова засел за шахматы, не видит никого и ничего; я не имею ничего против - в других ситуациях, но...

- Так ему легче думается, - не дослушав, пояснила Адельхайда. - Мне ведь прежде довелось уже с ним поработать, я знаю. Тогда мне это тоже действовало на нервы... Так он размышляет, майстер Гессе. Быть может, проводит какие-то соотношения, ассоциации, параллели; не знаю.

- А у вас - есть какие-нибудь мысли?

- Слишком много, - вздохнула она, подходя ближе, и коротко обернулась на освещенный дверной проем за их спинами, понизив голос. - Вот еще одна причина, по которой от вас я ожидаю больше, чем от себя: я всех их знаю. Они - знакомые мне люди вот уже несколько лет, а вы смотрите на них новым, я бы сказала - незамутненным взглядом. Можете услышать в их словах и поведении то, что я сочту чем-то не подозрительным, потому что объяснение этим словам и делам буду видеть вполне обыденное; не потому, что не пожелаю верить в виновность кого-то из них, а - предрассудочно, подсознательно. Будучи, если угодно, ослепленной. До сей поры мне не доводилось работать в среде своих, прежде я входила в общество подозреваемых, как вы - со стороны, составляя мнение о людях с чистого листа. Посему интересоваться моими мыслями, майстер Гессе, я бы вам не советовала, и брать в расчет мои возможные выводы - тоже, пока хоть какие-то заключения не сделаете вы сами. Вот тогда мы их и сравним.

- А вы не думали о том, что Арвид таки закончил свои дела в Ульме? Действительно закончил. Они, кем бы они ни были, сделали то, что хотели, что бы они ни хотели. Мы провалились. Они победили. И сейчас мы с упоением машем кулаками после давно затихшей драки... И стригов в ульмских предместьях нет, и нет в этом доме виновного, и нам не к чему больше идти...

- А вы оптимист, майстер Гессе.

- Оптимизм Александер посоветовал мне выбросить еще в начале этого расследования, и я его рекомендациям последовал.

- Вы всегда так внимательны к советам?

- Когда они разумны, - пожал плечами Курт, и Адельхайда тяжело вздохнула, качнув головой:

- Довольно шаткое определение... Откуда вам знать, какой совет разумен, а какой - чушь?

- Работа такая, - невесело усмехнулся он. - Отличать чушь от благоразумия. У вас, кстати, тоже... Так что скажете?

- Конечно, я об этом думала, - отозвалась она тихо. - Однако у нас есть одно неприятное доказательство того, что Арвид все еще занят чем-то, и будем надеяться - тем самым делом, над которым мы работаем.

- И что же это?

- Александер все еще жив, - пояснила Адельхайда, полуобернувшись к нему на мгновение, и пояснила, услышав в ответ растерянную тишину: - Его слуг и Эрику убить было просто, просто и быстро, и он сделал это походя, в ту же ночь, когда покинул Ульм; вряд ли эта операция заняла у Арвида больше часу времени. Но Александер остался все еще безнаказанным - с его точки зрения. С его точки зрения, он ничего не потерял - ну, кроме одной смертной женщины. С его точки зрения, их спор не завершен... Будь Арвид свободен от дел, он не стал бы уходить из города вовсе, он остался бы и совершил месть так, как должно, а именно, поскольку птенцов у его обидчика нет, убил бы его самого.

- Такая привязанность... - с недоверием произнес Курт. - Он убивает людей (и это понятно), но он убивает и своих, воспринимая их как пищу, что, как я понял, стрижьим сообществом не почитается за норму, он, прошу прощения, попросту сволочь без крупицы совести; и вот так, с таким упорством мстить за одного из своих выкормышей? Подумаешь, птенец; пойди и сделай другого, хоть десяток.

- Среди стригов, майстер Гессе, встречается не только привязанность, но и самая настоящая дружба, и любовь - на века; припомните женщину, обратившую Александера. Ведь она это сделала от отчаяния, потому что утратила своего возлюбленного.

- Сейчас я расплачусь, - покривился он, и Адельхайда усмехнулась со вздохом:

- Вы так непримиримы... Нет, - оборвала она его еще не высказанный ответ, - я не призываю вас проникаться их страданиями, однако в том, чтобы вникнуть в образ мыслей и жизни тех, против кого боретесь, ничего дурного нет. А вы не можете этого сделать - нет в вас милосердия, майстер Гессе. Не привыкли жалеть.

- Соглашусь, - не стал возражать Курт. - Один из моих кельнских сослуживцев однажды сказал мне это, и он, думаю, прав. Не умею жалеть, согласно его рекомендациям, 'даже младенцеубийцу с сотней смертей на совести'.

- Александера пожалели.

- Он - раскаявшийся младенцеубийца. Согласитесь, разница.

- А вы полагаете, каждый из тех, нераскаявшихся, счастлив тем, что имеет?.. Просто представьте себе, что однажды вы поддались слабости и согласились на обращение. Вы, быть может, были при своей прежней жизни неплохим человеком, и у вас не было никакого желания кого-то убивать - тем более что ваш мастер (заметьте, честно) сказал вам, что это не обязательно. И вот такой новой жизни прошел год, десять... Со временем вы начнете пересматривать свое отношение к людям. Вы остаетесь молодым, сильным, вы накапливаете знания, даже если не стремитесь к этому, просто потому, что живете достаточно долго, чтобы узнать достаточно много. А люди... Трусливые, глупые, быстро стареющие, слабые... Безмозглый источник вашей жизни. Как дойная корова - в лучшем случае. Но вокруг вас сородичи, которые сильнее вас, и все, что от вас требуется - перейти от подобных мыслей к делу. Начать убивать. Быть может, вначале вы станете выбирать тех, кто, на ваш взгляд, этого заслуживает... потом тех, кто просто вас раздражает... А потом наступает момент, когда вы понимаете, что жить в двух мирах больше не в силах. Что надо решить для себя один вопрос: кто вы. И - кто люди для вас. Вот тогда вы забываете о том, откуда вышли вы сами, кем были, вы начинаете возводить теории о том, что стриг - венец творения, высшее существо; 'хищник, которому люди - скот и пища' - это самый популярный в той среде догмат. Это красиво звучит, многое оправдывает и оттого им по душе. Вы можете в это не верить поначалу, но со временем - поверите. Потому что у вас нет выбора. Вы ничего не можете изменить, вы не можете вернуться в свою прежнюю жизнь, даже если очень этого захотите. И даже если не убивали до этого - теперь начнете, потому что время от времени так делают все, потому что это весело, потому что надо забить последний гвоздь в крышку того гроба, где покоится ваше прошлое. Провести кровавую разделительную полосу, сжечь мосты за собой, чтобы не было искушения вернуться к тому, что осталось за спиной; это тяжело и неприятно. Что бы там они ни говорили о себе, майстер Гессе, а во многом они так и остались людьми, лишь только людьми необычными; они мыслят по-человечески, совершенно по-человечески уходя от своих душевных проблем. Встав на краю пропасти, шагают вперед, чтобы только не стоять на краю. Совершив одно деяние, приведшее их самих в ужас, совершают его снова, снова и снова, так заставляя себя забыть о собственных терзаниях. Разумеется, есть те, кто ни о чем подобном не задумывался, влившись в ту среду легко и без напряжения, но среди них, майстер Гессе, есть и такие - есть те, кто стал чудовищем не из собственной тяги к злодеяниям, а потому что иначе нельзя. Александер это сделал когда-то, помните?.. Да и что сделали вы сами, оказавшись на улице, в обществе тех, кто мыслил подобным образом? Вы стали вором, майстер Гессе, грабителем и убийцей, и даже если ваша душа содрогнулась в первый раз, вы подавили это в себе. И убили снова. И снова. Наверняка при этом убеждая себя, что так и надо, со временем в это поверив и перестав задумываться над тем, что делаете.

- Я был ребенком, - отозвался Курт, и Адельхайда коротко отмахнулась:

- Ерунда. Взрослый человек не менее слаб, а возможно - и более; к прочему, положение, в котором оказывается обращенный, не идет ни в какое сравнение с вашими уличными приключениями. Поверьте, майстер Гессе, многие из них жалеют о том, что сделали, рано или поздно. Вспоминая момент, когда сказали мастеру 'да, хочу', готовы отдать все на свете, чтобы вернуть тот миг и ответить 'нет'. Многие, зная, что их ожидает на самом деле, не согласились бы.

- В таком случае, им, столь слезно раскаивающимся, надлежало бы выйти утром во двор - и их мукам конец.

- Им только начало. Вы хотите в Преисподнюю, майстер Гессе? - спросила Адельхайда и, не услышав ответа, кивнула: - Вот и они не хотят. Самоубийство - путь в адские глубины, их жизнь - путь тот же самый, но он дольше, и конец можно отсрочивать долго, очень долго.

- Может быть, этим особенно сознательным особам для начала перестать убивать нас, и все? - предложил Курт язвительно. - Знаете, уже этого одного хватило бы, чтобы не возводить теорий, не бить себя пяткой в грудь и не обливаться слезами, высасывая последние капли. Не убивай - и мы тебя стерпим. Все просто.

- Стерпите ли?

- Пусть проверят. Это, в конце концов, с их стороны должна исходить инициатива. Вместо того, чтобы упиваться собственной грешностью, можно бы и попытаться найти разумный выход.

- И такие есть, - отозвалась Адельхайда. - Есть разные. Образ мыслей стрига во многом зависит от образа мыслей человека, которым он когда-то был, от склада характера... С людскими страстями столько сложностей - вам ли не знать, господин следователь? Отчего, по-вашему, у стригов все должно быть просто? Те же страсти, те же слабости, все то же предательство, ненависть, любовь и благородство. Они убивают людей и, случается, друг друга, подставляют и лгут; а также дружат столетиями и столетиями сохраняют пары, блюдя верность друг другу. Прикрывают друг друга в опасности, даже жертвуют собой ради близких - как тот, кого потеряла обратившая Александера. И - мстят за птенцов, майстер Гессе; да. Да, с таким упорством. Птенец - это как ребенок, которого надо выносить и взлелеять. Он получает в себя часть мастера; и это не просто слова. Мастер чувствует его, где бы он ни находился, почти видит, почти слышит. Это связь, с которой в нашем, человеческом бытии сравнить нечего. Слугой можно сделать кого угодно, но птенец - кандидата на него подбирают долго, по немыслимому множеству критериев, на него тратится невероятное количество душевных сил, и если мастер хочет не просто живучее мясо, которое будет защищать его, если он хочет полноценное продолжение себя самого - он эти силы тратит с искренностью, с отдачей, он сживается со своим творением, и его смерть для такого мастера - настоящий удар. Настоящая утрата. Словно смерть собственного сына. Для Арвида это, судя по всему, так. И, если бы что-то важное ему не препятствовало, он уже явился бы к Александеру.

- Любопытные наблюдения, - заметил Курт неспешно. - Не поручись за вашу благонадежность Александер, за чью благонадежность ручается отец Бенедикт... Знаете, госпожа фон Рихтхофен, после таких лекций обыкновенно возникает нехорошее чувство. Вы так сострадательны к ним, так хорошо их понимаете... Заподозрить вас, что ли...

- Заподозрите, - пожала плечами Адельхайда. - Подозревать надо всех; я и вас подозреваю - так, на всякий случай.

- Я появился здесь много позже того дня, когда все уже началось, - напомнил Курт, и она отмахнулась:

- Ерунда. Ваше появление могло быть подстроено. Заметьте, приехать в Ульм должны были не вы, а действительно давний знакомый Александера; вы пустились в дорогу вместе, и долгое время подле него были лишь вы, и более никто. И как он умер, когда, от чего - все это нам тоже известно лишь с ваших слов, мы даже не знаем, где тело. Понимаете, к чему я клоню, майстер Гессе?.. На вашей стороне лишь то, что отец Бенедикт души в вас не чает и убежден в вашей беспорочности, а также - ваша репутация, включая то самое кельнское дело, о котором теперь с ужасом сплетничают наши дамы и из-за которого вы почитаете меня воплощением мирового зла.

- Я такого никогда не говорил.

- И не надо - ваше лицо все сказало. Готова спорить, ваша гордость испытала бы невероятное удовлетворение, если б вы узнали, что я и есть тайный сообщник Арвида среди людей. Вам так по сердцу пришлась эта мысль...

- Неправда, - возразил Курт. - Мне это было бы крайне неприятно. Из этого следовал бы pro minimum один досадный вывод - что мне не везет с женщинами.

- Как-то неожиданно для себя вы это сказали, да? - уточнила Адельхайда с усмешкой, когда он запнулся. - Хм. Вот это и называется 'неловкая ситуация'. В таких обстоятельствах есть два выхода, первый из которых - глупо улыбнуться, сделав вид, что ничего подобного не было сказано, и отступить...

- А я отступать не привык, - отозвался Курт. - Вы сами это сказали.

Адельхайда не ответила, оставшись стоять, как стояла - в шаге чуть в стороне, только смотрела теперь не на темный двор, а на собеседника; зеленых глаз в полумраке было не различить, и выражения этого лица никак было не определить, не понять, насмехается ли она всерьез или пытается отшутиться от собственного напряжения...

- Да не все ли равно... - пробормотал он вслух, решительно шагнув вперед и впившись в губы; Адельхайда пошатнулась, отступив, и Курт, тоже споткнувшись и едва устояв на ногах, вмял ее в стену галереи.

- Эту прическу укладывали почти час, - предупредила она шепотом, с усилием оторвавшись; он мотнул головой:

- А мне наплевать.

- Хорошо, - согласилась Адельхайда в перерыве между двумя поцелуями, - если тебе так хочется, я вернусь в залу растрепанной и пыльной. Гости будут снабжены темой для разговоров еще на год.

- Мы вообще не должны этого делать, - через силу выговорил Курт, и та кивнула:

- Разумеется, не должны. Я еще не дошла до того, чтобы заниматься этим на балконе, на холоде, рискуя, к тому же, попасться на глаза дворне.

- Ты же поняла - я не об этом...

- Сейчас я уйду с галереи, - оборвала Адельхайда, чуть отстранившись. - Через три-пять минут можешь выйти ты, лучше другой дверью. Через полчаса - я жду в своей комнате. Смотри, чтобы тебя не увидели. Не стучать. Заходи и немедленно закрой за собой дверь.

- Слушаюсь, - улыбнулся Курт, все так же не отступая и не разжимая рук, лежащих на ее талии, и та демонстративно нахмурилась:

- Идея 'на балконе' тебя привлекает больше?

Он стоял неподвижно еще мгновение, с неохотой сделав медленный шаг назад и опустив руки, и Адельхайда встряхнулась, словно кошка, окропленная дождем.

- Полчаса, - повторила она, быстрым движением ладони пригладив волосы и платье, и исчезла в светлом прямоугольнике двери, ведущей в залу.

Доносящиеся сюда звуки музыки он стал слышать снова лишь спустя минуту, лишь теперь вновь начав различать стрекот сверчков и ощущать легкий ветерок, проникающий под навес галереи. Остановившись у края балкона, Курт закрыл глаза, опершись о перила и опустив голову, и глубоко вдохнул зябкий весенний воздух, пронзивший грудь обжигающим глотком, словно минуту назад завершилась одна из тренировок Хауэра...

- Теплая ночь. Приятная.

От голоса фон Вегерхофа рядом он подпрыгнул, вскинув голову рывком, и стриг улыбнулся:

- Решил проветриться?

- Вышел покормить твоих мелких сородичей, - зло на собственную растерянность отозвался Курт. - Ты это делаешь нарочно? Потехи ради? Мог бы хоть шаркнуть подошвой или кашлянуть.

- Кхем, - старательно выговорил тот, не гася улыбки. - А ты мог бы уже и привыкнуть. Учитывая ситуацию, замечу, что умение отслеживать неслышные шаги за спиной лишним для тебя не будет. Хороший повод напомнить самому себе: Гессе, не теряй бдительности.

- Благодарю за урок, - покривился он, и фон Вегерхоф церемонно поклонился:

- À votre service[165]... Гости расходятся, - заметил стриг невзначай. - Адельхайда вдруг собралась уходить; к чему бы это?

- Ну, давай, - подбодрил Курт, не скрывая досады. - Отпусти одну из своих мерзких шуточек. Выговорись, отведи душу - быть может, тогда уберется эта глумливая ухмылка.

- Оn ne badine pas avec l'amour[166], - откликнулся фон Вегерхоф подчеркнуто серьезно и, скосившись на его недовольное лицо, вздохнул, усевшись на перила галереи: - Брось. Чего ты боишься? Снова ошибиться? Так обжегся на молоке, что дуешь на скованную льдом воду?

- Сводник, - буркнул он тихо. - Старый грязный сводник... Александер, это просто смешно - мы с ней знакомы всего две недели и виделись раза четыре.

- И больше не увидитесь, - кивнул фон Вегерхоф. - Это и есть самая лучшая сторона всего происходящего. В этом главная прелесть. Вы можете сделать, что угодно, и наговорить друг другу все, что только взбредет в голову - завершив дело, вы расстанетесь, никогда больше не повстречаетесь и сохраните друг о друге только хорошие воспоминания.

- Хорошие ли?

- Чего ты, в самом деле, опасаешься? Разочарований? Боишься поутру обнаружить, что она злобная ведьма, прячущая для тебя кинжал под подушкой?.. à propos[167], имей в виду, что не только кинжалы и в самых неожиданных местах у нее впрямь могут оказаться... Qui ne risque rien ne gagne rien[168], Гессе. Так рискни.

- Зачем?

- Да затем, что вам так хочется, imbécile, - вздохнул стриг устало и, перебросив ноги через перила, легко и беззвучно приземлился по ту сторону галереи, тут же растворившись во мгле, укрывающей безлюдный двор. - Желаю успехов, - донесся снизу короткий смешок, и в темноте вновь воцарилась тишина.

В залу Курт не вернулся спустя несколько минут, как то ему было велено; на продуваемой ночным ветром галерее он простоял все полчаса, все так же опершись о перила, глядя в темноту и слушая собственные мысли. Когда он переступил порог ведущей в трапезную двери, ни одного гостя в зале уже не было, и лишь пара слуг бродила вдоль столов, разгребая оставленный пирующими беспорядок. На припозднившегося майстера инквизитора они взглянули мельком, безо всякого удивления и не произнеся ни единого вопроса, наверняка решив, что молодой не привычный к застольям господин следователь задержался на балконе, дабы освежить голову.

Коридоры и лестницы были пустынны и безмолвны, и, поднимаясь на второй этаж, Курт не повстречал никого, кроме недовольной настороженной кошки, метнувшейся из-под его ног к узкому сводчатому окну. Пятую дверь от лестницы он отсчитывал дважды, не зная сам, чего именно опасается - ошибиться ли комнатой или войти в комнату ту самую; у двери он простоял еще минуту, глядя на окованную узорной медью створку, уже не понимая, о чем думает, и, наконец, решительно распахнул ее, шагнул вперед и закрыл дверь у себя за спиной.

Увиденное обрушилось разом, будто камнепад, оглушив, ошеломив, сковав тело холодом - черноволосая обнаженная женщина, сидящая на кровати у противоположной стены, и огонь вокруг - десятки свечей, утвердившихся на столе, в канделябрах, на каменном полу перед ним, занимая собою все пространство, ослепляя и пробуждая вместо былого желания - панику. Запах нагретого воздуха пережал дыхание, голова закружилась, и Курт вжался спиной в дверь, уже слабо видя то, что было перед ним, различая лишь озеро огня, начинающееся в двух шагах от него. Давно зажившие раны в плече и бедре задергало, точно бы всего мгновение назад из них вырвали арбалетные стрелы, в боку свело, будто лишь только что в него врезался тяжелый башмак, ломая ребра, ладони скрутила давно забытая боль, и каменные стены вокруг словно сдвинулись, обращаясь стенами замкового коридора - горящими стенами...

- Не смей, - выговорил строгий голос, когда он, едва шевеля рукой, нащупал ручку двери за спиною, и Курт застыл на месте, разрываясь между двумя чувствами, между двумя видениями - прекрасным - и кошмарным...

- Убери, - попросил Курт едва слышно для самого себя, собрав на это одно-единственное слово почти все силы; Адельхайда качнула головой, поднявшись и шагнув вперед.

- Нет, - отозвалась она твердо, сделав еще шаг, и сквозь пелену в глазах стало различимо, что от двери к ее кровати ведет узкая дорожка, не захваченная горящими свечами. - Просто подойди... Если, - повысила голос она, когда Курт снова стиснул пальцы на ручке двери, - если сейчас ты выйдешь из этой комнаты, больше ты сюда не войдешь - ни сегодня, никогда. И жалеть об этом ты будешь до конца своих дней.

- Я... не смогу, - выдавил он с усилием, и Адельхайда улыбнулась, протянув навстречу открытую ладонь:

- Сможешь. До меня всего несколько шагов. Это легко. Просто иди вперед. Или впереди ты не видишь того, ради чего стоило бы постараться?

Он видел. Видел, как огонь отражается от ее тела, расцвечивая кожу алыми отблесками, окутывая ее с головы до ног, и в горячем воздухе проскользнули явственные оттенки знакомого пепельного запаха...

Это просто копоть с фитилей, с невероятным усилием собрались вместе мысли. Просто сквозняк, и фитили обгорают. Просто огонь дает блики на ее тело. Это просто свечи, не горящий залитый смолой пол, не полыхающие стены - просто свечи...

- Иди, - повторила Адельхайда настойчиво, и он, наконец, отлепился от двери, сделав шаг - один короткий шаг на дорожку среди пламени, стараясь не смотреть вокруг, пытаясь видеть только то, что перед ним. - Просто иди! - коротко приказала она, и Курт, выдохнув, сорвался с места, пройдя оставшиеся пять шагов за мгновение, не чувствуя ног, не чувствуя себя, ощутив лишь тело, подавшееся навстречу и прижавшееся к нему. - Вот видишь, - шепнул тихий голос, смешавшийся с потрескиванием огненных сверчков вокруг. - Ведь я же сказала. Ты можешь.

Глава 23

Он лежал на маленьком островке, на крохотном клочке безопасности посреди озера, окружающего со всех сторон - огненного озера; пламя свечей подрагивало, словно огненные бабочки стремились сорваться с тонких почернелых стебельков и перенестись сюда, на этот островок...

- Все занялись идеей меня излечить, - выговорил Курт, отвернувшись от их пламенных трепещущих крылышек. - Один из моих инструкторов изобрел, по его мнению, безотказный способ, на исполнение которого, правда, ему дозволения не дали.

- Запереть в горящем доме? - предположила Адельхайда с улыбкой; он поморщился.

- Запирать, - поправил Курт. - Раз в неделю. Он убежден, что это поможет - если не оставит меня вовсе умалишенным.

- Думаю, мой способ все же приятнее. Надеюсь, теперь, вспоминая пламя вокруг, ты будешь думать не только о замке фон Курценхальма.

- Полагаю, therapia должна быть повторена - для закрепления эффекта; и раз в неделю - это, считаю, недостаточный курс, - заметил он серьезно и, бросив взгляд на пол, вновь с усилием отвел глаза от горящих свечей. - А если бы вышло наоборот? Так ведь может и impotentia приключиться.

- Не с тобой, - возразила Адельхайда убежденно. - Боязнь опозориться - твой самый большой страх в жизни, перед ним меркнет даже твоя пирофобия; я знала, что делала. Наверняка когда-то в своей прошедшей жизни ты осрамился не на шутку, раз уж теперь это так в тебя въелось... - Адельхайда умолкла на мгновение, глядя на его помрачневшее лицо, и осторожно предложила: - Не хочешь рассказать?

- Нет, - отозвался Курт четко и сам поморщился от собственной резкости. - Нет, - повторил он спокойнее. - Не хочу и не расскажу. Никому. Никогда.

- Ты дернул плечом, - заметила она и, встретив вопросительный взгляд, повторила: - Ты дернул левым плечом, как будто засаднила рана - но этому прострелу года два, он не может болеть... Вот в чем дело? не можешь себе простить неудачи с Каспаром?

- Не хочу об этом говорить.

- Не совсем, - сама себе ответила Адельхайда, все так же пристально вглядываясь в него. - Но я почти попала.

- Быть может, хватит на сегодня терапевтических изысканий? - недовольно предложил Курт. - Что-то они начали плавно переходить в хирургические.

- Ну, хорошо, - согласилась она с улыбкой, мягко накрыв ладонью неровный круглый шрам под ключицей. - Больше не буду... А это откуда? Попытка суицида?

- Слава Богу, нет, - усмехнулся Курт, повернув правую руку и рассматривая рубец над запястьем. - Догонял одного шустрого малого. Кованая ограда, острый выступ, испорченная куртка.

- А это?

- Это на память от его сиятельства герцога фон Аусхазена... - на две давно затянувшиеся короткие раны у плеча он взглянул, поморщась, и спрятал руку под подушку, перевернувшись на живот. - Если бы не подоспели наши - не знаю, обошлось ли бы двумя порезами. Он был неплох.

- А здесь что за народные узоры? - ее палец прочертил длинные полосы по спине, и Курт передернулся, отстранившись:

- А это личная подпись одной красотки со склочным характером.

- Неправда, - надула губы та, - характер у меня чудесный. Так поверх чего я расписалась?

- Поверх конспектов воспитательных лекций во дворе академии.

- Хм. Не образцовый мальчик.

- Я давно исправился, - возразил Курт серьезно. - Теперь я само благонравие, не заметила?

- Наверное, я очень невнимательна, - вздохнула Адельхайда, улегшись на спину, и недовольно вздохнула: - А вот мне похвастаться нечем. Я себе шрамов позволить не могу.

- Специфика работы?

- Порой приходится, - согласилась та коротко, и Курт осторожно уточнил спустя мгновение тишины:

- И не противно?

- Бывает, - отозвалась она еще кратче.

- Для чего ты это делаешь? Со мною все ясно, меня к будущей службе приучили с детства, но почему... себя отдала этой службе ты? Конгрегация едва не поставила тебя на костер - а ты за нее рискуешь жизнью и... идешь, как я понимаю, на многое. Почему?

- Не 'Конгрегация', - поправила Адельхайда, - а один закоснелый болван. И он не причина к тому, чтобы зарыть в землю все то, что в моих руках. А в руках моих - знания, умения и способность их применить... Когда закончится обязательное десятилетие, когда ты отслужишь положенный строк - уйдешь из Конгрегации или останешься?

- До сих пор об этом не думал; до того дня надо еще дожить, в чем я сильно сомневаюсь... Но если доживу, то - скорее, нет. Точно нет. Я на своем месте, для чего искать другое?

- Вот и я - на своем месте. Того, что я умею, не умеют другие; таких возможностей, как у меня, нет у других. Мне по душе то, что делает современная Конгрегация, что происходит в Германии сейчас, и если надо оказать этому помощь, все равно какую, я так и сделаю - потому что могу. 'Potest, ergo debes[169]', перефразируя излюбленное выражение одного из моих знакомых...

- 'Debes, ergo potest[170]', любит говорить этот знакомый? - усмехнулся Курт, и она улыбнулась:

- Кажется, я понимаю, что за инструктор измыслил столь радикальный метод излечения.

- Хауэр вообще большой выдумщик, - покривился он. - Думаю, за то и ценят. Что ж, вопрос 'о, и ты тоже была там?!' будет бессмысленным и прозвучит глупо... Прими мои соболезнования.

- Это того стоило, - возразила Адельхайда убежденно. - Для нас обоих это было полезным; я постигла некоторые умения, а Хауэр получил неоценимый опыт на будущее - думаю, я не последняя женщина-следователь в Конгрегации. И уже не единственный агент.

- Выдаешь секретную информацию, - заметил Курт, и она ахнула с нарочитым испугом. - Свой излюбленный трюк со свечой он тебе представлял? Отчего-то мне кажется, что никто из его воспитанников его еще не повторил; быть может, наверху просто не умеют пока распознавать какую-то особую способность, которая и помогает ему?

- У Александера на этот счет своя теория. Я не могу высказать ее Хауэру, ибо не могу назвать ему теоретика и изложить обоснования, им приведенные...

- И что ж это?

- 'В человеке есть собственная сила' - Хауэр любит повторять это, но он не понимает, насколько прав. Вспомни, что говорил Александер, что он рассказывал о собственном прошлом. Стриг получает куда больше, когда научается убивать, когда он умеет выпить не только кровь, но и саму жизнь, ту самую человеческую силу, что он отнимает с последним глотком. И тот, кто имеет подобный опыт, может сказать тебе, что у одного человека эта сила невелика, от другого можно не получить и вовсе почти ничего, кроме удовольствия, а третий насыщает все существо своего убийцы так, что это, бывает, мало различно с полученным от выпитого стрига, недавно обращенного. Думаю, что Хауэр и был бы как раз не закуской, а полноценным обедом. С десертом. Не в том дело, насколько сильно и в каком направлении толкает воздух рука - он пошел по ложному пути; дело в том, как человек умеет собрать, накопить в себе эту силу и выбросить ее через себя... Но пока это лишь теория, высказанная, ко всему прочему, не человеком, посему я молчу.

- Теория, похожая на истину, - выговорил Курт задумчиво, припомнив, как ныла рука, едва не затушившая ту свечу на гостиничном столе, как казалось тогда, что сквозь нее будто прошло что-то почти вещественное... быть может, и впрямь - не казалось?..

- Ну, и что бы там ни было - мне это пока неподвластно, - вздохнула Адельхайда удрученно. - Или у меня проблемы с глазомером и контролем удара, если прав Хауэр, или я не могу собраться с силами, если прав Александер... А как твои успехи?

- Почему у вас с ним не сложилось? - не ответив, спросил Курт, и она нахмурилась:

- Меняешь тему?

- Просто хочу понять, - пожал плечами он. - Когда при таком конкуренте выбирают меня - хотелось бы знать, в чем я его обставил.

- Для потакания тщеславию? - усмехнулась Адельхайда, и он улыбнулся в ответ:

- Хоть бы и так... В самом деле, чем он тебе не угодил? Всем хорош, и только совершенно слепой не увидит, что Александер тобою, так скажем, заинтересован. Сам он полагает, что 'помеха совместной работе' - лишь отговорка с твоей стороны, а на самом деле в тебе говорит брезгливость, и для тебя подобное развитие событий что-то вроде сожительства с Дьяволом в виде козла. Он прав?

- Боже, - поморщилась Адельхайда, - какая гадость... Все просто, Курт: поначалу я его побаивалась; думаю, не надо разъяснять, по какой причине. А после, когда мы узнали друг друга лучше... Он, разумеется, хорош во многих отношениях, но я не могу лечь в постель с тем, к кому испытываю только нежную жалость. Что-то в этом есть противоестественное. Отдает инцестом.

- Перипетии человеческой психики, - усмехнулся он. - Материнские чувства к древнему старцу. Думаю, не стоит открывать Александеру правду. Пусть пребывает в заблуждении, иначе, боюсь, его больная самооценка умрет в муках... Да. В очередной раз убеждаюсь в правоте своего помощника, который утверждает 'ткни в любого в Конгрегации - каждый будет с прибабахом'. Интересно было бы знать, эта работа так меняет людей, или такие люди избирают эту работу?

- Думаю, справедливо и то, и другое. Вряд ли ты страшился бы огня настолько, не будь ты на этой службе; ты просто не думал бы о нем ежечасно... Ты не просто боишься огня, ты ненавидишь его, - уверенно приговорила Адельхайда, и он поморщился, услышав из этих уст слова Хауэра. - А ты его полюби. Подумай о том, что, вообще говоря, огонь хранил человека во всю его историю. Наши предки защищали себя от зверья, согревались в зиму; он хранитель наших жилищ и защитник наших жизней...

- ... а также убийца и разрушитель, - докончил Курт, и она тяжело вздохнула:

- Я вижу, лечение затянется. Знаешь, некоторые чудаки полагают, что свечи создают уют.

- В самом деле? Ну, кто бы мог подумать... Как, кстати сказать, ты намерена объяснить прислуге поутру, что это ты вытворяла здесь этой ночью? Разумеется, прислуга - это такое явление, которому никто и ничего объяснять не обязан, однако нечего после возмущаться, если это явление начнет пересуды на всевозможные темы, включая отправление дьявольских ритуалов. Или же твоей свадьбы с Александером начнут ожидать с еще большей уверенностью.

- Увы, разыскать слуг, не умеющих думать лишнего, способен только Александер; у него талант... Я попрошу Лотту. Она уберет.

- Слуг... - повторил Курт растерянно, рывком усевшись, и Адельхайда непонимающе и настороженно нахмурилась:

- В чем дело?

- И как же я прежде не обратил на это внимания... - пробормотал он. - Слуги... Это не раз упоминал Александер, об этом не единожды говорила ты, а мне и в голову не пришло задуматься над тем, как вы произносите это слово. Ведь явно имелось в виду нечто большее, чем просто прислуга в человеческом понимании, верно?

- Александер не рассказал?

- Я не спрашивал, а он, возможно, и не помнит уже, о чем у нас был разговор, а что мы упустили; ведь ему все это привычно... Так я прав? Что это означает в понимании стригов? Простой смертный, взятый на службу, или нечто большее?

- Простой смертный, - согласилась Адельхайда, - служащий стригу. Но не купленный деньгами, а - зависимый от своего хозяина.

- Каким образом?

- Александер упоминал о том, что в зависимость впадает человек, подвергающийся укусам слишком часто?.. Это первый путь.

- Откровенно говоря, слабо понимаю, что может привлекать в постоянной кровопотере и подставлении собственной шеи под чьи-то зубы. Допускаю, что это может быть по душе какой-нибудь девице вроде его покойной содержанки - мало ли любительниц постельных игр и похлеще, однако речь, как я понимаю, идет о том, что в подобную подвластность впадет любой. Верно?

- Верно. Вспомни (уж это он наверняка рассказал) - человек забывает о том, что был укушен, практически мгновенно; можно, разумеется, сделать и так, чтобы запомнил, однако по вполне понятным причинам любой стриг, не промышляющий убийствами, предпочитает стереть это из памяти жертвы. И это делает он сам, это не происходит механически, укус не подразумевает потерю памяти a priori. Стриг воздействует на сознание - даже самый необученный и молодой имеет в своем арсенале этот навык. А сознание человека откликается на это воздействие. Самый близкий аналог в человеческом понимании - изнасилование, при котором жертва получает удовольствие.

- И после начинает требовать этого удовольствия снова - уже по доброй воле...

- Не требовать, - поправила Адельхайда многозначаще. - Просить. Со временем эта зависимость становится без преувеличения жизненно необходимой.

- Александер и Эрика...

- Нет, - качнула головой она. - Здесь именно случай упомянутой тобою любительницы extremum'а. Александер строго блюл меру; иметь в любовницах девицу, смотрящую в глаза с собачьей преданностью, ему не хотелось... Все упомянутое лишь одна разновидность слуги. Но есть и вторая: не человек, как ты выразился, подставляет шею, а сам стриг. Не шею, правду сказать - как правило руку; попросту из соображений удобства... Но в подобном случае это должен быть уже мастер.

- Кровь стрига вызывает обращение... - с легкой растерянностью возразил Курт. - Или нет?

- Нет; обращение - процесс сложный. И начинается оно именно так, как говорят народные предания - стриг выпивает кровь человека. Вот только не до того самого последнего глотка, а - едва не достигая этого предела, подводя к тому мигу, когда человек начинает умирать от потери крови. И лишь после этого мастер дает вкусить крови собственной. Быть может, кроме всего прочего, этому есть и простое объяснение, восходящее ad biologiam - возможно, такое действие кровь стрига обретает только после того, как смешается в его же венах с кровью обращаемого - своеобразный алхимический cucumella destillatoria[171]... Не знаю. Не стану ручаться. Собственно, не думаю, что не только Александер, но и вообще хотя бы один стриг на белом свете ответит тебе на этот вопрос. Так это происходит, и все. Но совершается это, напоминаю, на грани смерти, причиненной укусом стрига.

- А слуга, стало быть, творится из живого и здорового?

- Из живого, - кивнула Адельхайда, - но не всегда здорового. Здоровых людей, если уж на то пошло, не существует; а кровь стрига способна исцелять болезни.

- Ах, вот даже как... Любопытная информация.

- Способна исцелять, - повторила она. - Способна продлить жизнь; она не омолодит, но приостановит старение. Она предотвращает болезни в будущем... Вообще, быть таким слугой довольно выгодно. Разумеется, если не обращать внимания на то, что собственные желания постепенно заменяются желаниями хозяина, без его крови вскоре жизнь станет просто невыносимой, и за ее каплю человек будет готов на все. Зависимость происходит и в этом случае.

- Эликсир долгой жизни, - произнес Курт с усмешкой. - Эссенция молодости. Уже открыта и в активном пользовании.

- С побочными эффектами, - напомнила Адельхайда. - С очень неприятными побочными эффектами. Существует ли возможность от них избавиться - неизвестно. Вполне возможно, что кровь стрига можно использовать единожды в качестве средства последней надежды для тяжело больного человека, и это не даст никаких осложнений в виде утраты воли и прочих признаков зависимости... Возможно, да. А возможно - нет. Проверить это, как ты понимаешь, случая не было. Александер как donor не подойдет; его организм уникален, и насколько много общего его кровь имеет с кровью его сородичей, неизвестно. Точнее, теперь - известно: мало. После произошедшего с птенцом Арвида, даже если кому-то и приходило в голову провести подобный эксперимент, эта идея растворится в воздухе. Как знать, быть может, с человеком случится нечто куда более скверное.

- Ну, а кроме того, Александер не мастер, - докончил Курт, и она вздохнула:

- А кроме того... Все, что было мною сказано, лишь материальная сторона вопроса; но а как насчет опасности для души? Что происходит с душой человека при подчинении? При принятии крови стрига? при обращении?

- При обращении? - переспросил он, пожав плечами. - Описанное тобою более всего напоминает нечто вроде чумы. Или проказы. Заражение. Болезнь. Подчинение же... Знаешь, в конце концов, подчинение - оно происходит, по большому счету, и тогда, когда женщина щелчком пальцев велит бросать себе под ноги цветы и города.

- Постой-ка, - нахмурилась Адельхайда, - ты это всерьез? А как же те стриги, на которых таки воздействует святая вода и Распятие, и...

- Распятие и святая вода были частью вероучения последнего уничтоженного мною еретика, - возразил Курт, отмахнувшись. - Но уничтожила его она же; вот только не из первой попавшейся церкви, а благословленная святым - он попросту устроил дождь из святой воды. Такова была его сила. Думаю, тот дождь стер бы в порошок любое зло вокруг. Потому что собственная сила этого святого перевесила силу его противника; хотя никакой Сатана там явно и рядом не лежал.

- Я не в курсе таких подробностей, - нехотя призналась Адельхайда и, встретив его удивленный взгляд, повторила почти с раздражением: - Да, я знаю не все. Да, ты был прав - мой допуск в некоторых вещах ниже твоего. И хотела бы я знать, что именно тебе открыли такого, если уж ты так хорошо понимал написанное в книгах доктора Штайна. И если уж говоришь сейчас такие вещи.

- Я больше не буду их говорить, - не сразу отозвался Курт, попытавшись изобразить беспечную улыбку. - В конце концов, каких только выводов не сделает человеческий ум по собственному усмотрению и притом из одних и тех же источников; уж в нашей с тобой работе эту истину познаешь одной из первых... Лучше говори ты. По крайней мере, ты говоришь факты; это надежнее. А если убить хозяина? Зависимость останется?

- Если разбить единственный кувшин с вином, отнятый у похмельного пропойцы, что случится? - отозвалась она вопросом, и Курт вздохнул:

- Мой отец в подобной ситуации едва не расколотил голову мне.

- Вот тебе и ответ. Скорее всего, если слуга был подчинен давно - он умрет. Даже если остановиться на твоих материальных...

- ... домыслах, - докончил он понимающе, и Адельхайда вздохнула:

- Теориях. Даже если так - ведь и его тело, его организм уже перестроился, и иначе вряд ли сможет существовать. Возможно, есть шанс на излечение, если он подчинен не слишком давно. Но это будет тяжело и неприятно, как со все тем же пропойцей.

- Привязать его к кровати и кормить плюшками?

- А его, - кивнула Адельхайда, - в это время будет тошнить, трясти и корежить; он будет рвать себя о веревки и просить хоть глоточек... Наверное. Не знаю. Таких экспериментов тоже еще никто не проводил. Одно известно точно: слугу можно перехватить, если другой мастер окажется достаточно сильным для этого. Правда, сохранится вероятность того, что человек умрет в процессе, когда две силы в нем вступят в конфликт - когда за контроль над территорией дерутся два медведя, живущему там волку под ногами лучше не путаться, а человеческий организм, сам понимаешь, с волком не сравнишь. Скорее, с зайцем. Здесь человек не tertius gaudens[172].

- Человек здесь даже не заяц, - усмехнулся Курт, - человек в таком случае - та трава, по которой катаются две когтистые и клыкастые туши... А теперь последний вопрос. Александера обратили без его согласия, без его ведома... не сказать 'насильно', но и не добровольно в полном смысле этого слова. Можно ли так же против желания человека сделать его слугой?

- Пришла в голову какая-то идея по делу? - оживилась Адельхайда, и он отмахнулся:

- Не знаю; вначале ответь.

- Я не углублялась в эту тему, Александер сказал бы точнее.

- Не знаю, где его сейчас носит; в последний раз я видел его перед тем, как придти сюда - он спустился во двор. Наверняка направился лишать памяти кого-то из прислуги твоей тетушки.

- Отъедается, - мимолетно улыбнулась она, тут же посерьезнев. - Ведь я говорила, что он выберется.

- Не занесло бы.

- Александер умеет держать себя в руках, Курт. Он просто пытается войти в силу, насколько хватит его возможностей.

- Остается только поверить в это... Так что же? Скажи то, что знаешь, быть может, мне этого будет довольно, чтобы додумать свою мысль.

- Возможно ли подчинить человека насильно... - повторила Адельхайда задумчиво и неуверенно передернула плечами: - Обыкновенно это ни к чему - всегда найдется тот, кто отдаст себя сам, соблазнившись обещаниями долгой жизни, лишением болезней... Полагаю, да, можно и против воли, если постараться. В том, что касается воздействия на человеческое сознание, стриги непревзойденны.

- Слугу можно определить? Выделить среди прочих людей?

- Нет. Если не подошло время очередного 'кормления', если его еще не начало ломать и не начали сдавать нервы, слуга - человек, как все. Ест, пьет, шутит, плачет, адекватен в общении и поступках.

- И как часто происходит это 'кормление'?

- Раз в пару недель, как питание стрига... Ты полагаешь, мы имеем дело со слугой? - приподнявшись на локте, уточнила Адельхайда. - Так? Что сообщник из среды людей, неизвестный 'фон' - не подкуплен или запуган, а подчинен?

- Вспомни письмо. Разумеется, никакого письма вообще не существовало в природе, это ясно и младенцу; разумеется, была лишь бумага, где в нужном порядке проставили определенные слова, долженствующие привлечь наше внимание. Но часть этих слов подтвердилась. Primo. Ульм как место событий. Secundo. Стриг - как их участник. Да и 'люди в Ульме', судя по всему, тоже. Отчего бы не быть и 'фону'?

- У тебя созрела теория? - оживилась Адельхайда, усевшись на подушке. - Говори же.

- Не знаю, можно ли принять это как версию - просто несколько мыслей.

- Так выскажи их, в конце концов!

- Для начала еще вопрос, - возразил Курт, и она нетерпеливо поджала губы. - Может ли слуга в такие дни спокойствия терять привязанность к хозяину? Может ли желать даже покинуть его? Сожалеть о своем положении?

- То есть, считаешь, эту комедию с запиской мог разыграть раскаявшийся слуга?.. Слишком сложно для подвластного стригу простого смертного - ведь был тот, кто нес это письмо. Был тот, кто шел умирать. Добровольно. На такое идут ради чего-то большого...

- ... или также будучи подчинены. Ты не ответила.

- Да, может; а теперь говори. Что за версия?

- Я склоняюсь к мысли о том, что Конгрегацию попросту использовали два клана (или гнезда) стригов, дабы нашими руками напакостить конкуренту. Откуда всем нам знать - быть может, в Ульме уже давно... или не так уж давно, не суть... обосновался кто-то еще, кроме Александера? И даже не один. Они осторожные твари, и скрываться, как я понимаю, умеют. Если б не то письмо, если б не тела на улицах - кто вообще знал бы о присутствии Арвида в городе? Да никто. Включая Александера. Он бродил по улицам не одну неделю, нарочно, почти каждую ночь, выслеживая - и только тогда смог увидеть его. А веди он свою обычную жизнь - так и пребывал бы в неведении по сю пору. Похоже на правду?

- Пока да... А 'фон' в перехваченной записке - думаешь, слуга из местного высшего общества?

- Возможно. Возможно, подчиненный ради его замка; неплохое место обитания. Возможно, так и было, и обитали, пока их противники не заимели на них зуб. И теперь мы идем по следу одного из кланов; по следу, подброшенному нам членами другого.

- Но в таком случае - что ты хотел выяснить своим последним вопросом? Да, слуга может не иметь к хозяину никакой другой привязанности, кроме физиологической зависимости от его крови. Да, может вовсе его ненавидеть, но притом подчиняться. Да. Но к чему ты завел об этом речь?

- К тому, что этими вечерами мы, возможно, вслушивались не в те слова. Нам сказали 'кошка', и мы пытались слушать мяуканье, а надо было услышать рычание рыси. Мы искали сообщника и потому заранее выискивали в их разговорах не те намеки, не то поведение пытались отследить. Если в нашем деле замешан слуга, он может ненавидеть стригов искренне, род человеческий любить всей душой, сам по себе такой человек будет образцом для подражания и достойным членом рыцарского братства...

- Как Эрих?

- Как Эрих. Как ландсфогт. Как фон Эбенхольц, которому до безгрешного человека, конечно, далеко, но... Как фон Лауфенберг. Этот подходит под описание лучше всех - раздражительный, высокомерный, слишком жизнерадостный для своих лет - и именно потому его я все-таки не записывал бы в первые строки перечня подозреваемых.

- В таком случае, надо пересмотреть заново все услышанное. Переосмыслить, отринув уже сделанные выводы.

- Эй, - остерегающе заметил Курт, - а кто сказал, что моя версия имеет больше прав на жизнь, чем твоя?

- Я сказала, - отозвалась Адельхайда, вновь неспешно улегшись, и недовольно пояснила: - Потому что у меня версии нет. У Александера, насколько я знаю, тоже. Возможно, мы оба не видим чего-то, что видишь ты...

- Или просто у меня более развитая фантазия и никакой узды, чтобы ее застопорить. Александер однажды уже посоветовал мне уйти в сказители.

- Твои противники, - наставительно проговорила Адельхайда, - и те выявили твой талант видеть дело в мелочах. Замечать незаметное. Тебя пытались устранить - именно потому, что это правда. Ты узнал многое и многих именно потому, что они не ошиблись в тебе - ты действительно способен схватить что-то мимолетное, что от взгляда прочих ускользнуло...

- У меня разболелась голова, - вздохнул Курт, и Адельхайда осеклась, глядя на него придирчиво из-под приподнятых бровей.

- Это к чему? - уточнила она спустя мгновение. - Проснулись старые уличные привычки, Курт Гессе? По какой еще причине можно было столь нагло и неприкрыто похитить у женщины ее самый весомый аргумент?.. который, к слову сказать, в твоих устах звучит крайне неубедительно.

- О, нет, - усмехнулся он, - так просто ты от меня не отделаешься. А головная боль одолевает меня, когда я замечаю то самое незаметное; замечаю - но не могу еще разъяснить самому себе, что же именно я уловил. Как, бывает, заходя в знакомую комнату, понимаешь, что что-то не так, что-то изменилось, но не можешь понять, что. Сейчас - так. А следственно, моя версия не нравится мне же самому, ergo, я не встроил в нее то, что увидел. Что, в свою очередь означает, что версия эта неверна.

- Но она выглядит логичной.

- А как тебе такая вариация: все это было затеяно ради того, чтобы отыскать Александера. Арвид сказал, что его дела в городе закончены - сказал это в ночь их встречи; быть может, это и было его дело? Закидать трупами улицы, чтобы живущий в Ульме стриг вышел на поиски чужака, раскрыл себя...

- А перехваченное послание?

- Стриг, живущий в Ульме и работающий на Конгрегацию, - уточнил Курт, и она решительно качнула головой:

- Об этом узнать невозможно.

- В самом деле? Всего один выживший в пражской зачистке, перебравшийся на жительство в Германию и увидевший его в компании отца Бенедикта - и конец всей его конспирации. Если такой выживший, умяв пару пьяных прохожих, разоткровенничается со своими... Его, могущего опознать Александера, предположим, убили, или он ушел; и единственный способ выйти на нашего святошу - подбросить Конгрегации дело, где в одном ряду будут стоять она сама, стриги и Ульм, место обитания интересующей их личности. И смерть Хоффманна в таком случае вписывается куда как гладко - ведь реальное расследование им не нужно, и инквизитор в городе нежелателен, им надо, чтобы зашевелился Александер... Как? Выглядит логично?

- Вынуждена признать, - вздохнула Адельхайда, прижав пальцы к вискам, и, закрыв глаза, размеренно, глубоко вдохнула. - Жаль, что нельзя возвратиться в прошлое - хотя б наблюдателем, пусть ничего и не изменяя, лишь заново услышав все то, что было нам сказано за эти вечера. Быть может, впрямь на какие-то слова мы взглянули бы иначе...

- Разболелась голова? - с преувеличенным состраданием поинтересовался Курт, и она улыбнулась, приоткрыв глаза:

- Думаю, ответ 'да' и в моем исполнении тоже прозвучит не особенно убедительно.

***

Он покинул спальню на втором этаже за час до рассвета, проскользнув по коридорам в свою комнату и рухнув на постель, не раздеваясь; в сон клонило уже давно, но обыкновение не засыпать в присутствии постороннего Курт нарушил лишь однажды - в домике Нессель, единственно по недостатку сил и по причине отсутствия выбора. Проснулся он поздно утром, когда привычные уже подвывания рога созывали к завтраку; в залу он вошел, когда все уже сидели за столом, включая Адельхайду, цветущую и бодрую, словно вся ночь проведена ею была в блаженном сне.

Фогт и фон Эбенхольц с семьей уже покинули замок, торопясь возвратиться домой к середине пятничного дня; фон Хайне, по-прежнему хмурый, сидел на своем прежнем месте, и стриг, подозрительно посвежевший, уже рассказывал что-то фон Лауфенбергу. Граф слушал его неохотно, понуро глядя в стол перед собою, и, подперев рукой голову, апатично отправлял в рот кусок за куском всевозможную снедь.

- Вы неважно выглядите, - заметил Курт, когда отзвучали разрозненные приветствия, и тот поморщился:

- И чувствую себя так же... На мне будто всю ночь черти пахали; голова кружится, сушь во рту и голод просто зверский.

- В вашем возрасте надо быть осторожней с застольями, - дружелюбно посоветовал фон Вегерхоф, с увлеченным интересом рассматривая ногти. - Раньше ложиться, не переутомляться.

- Я еще попирую на твоих похоронах, - огрызнулся фон Лауфенберг. - И выпью по числу собственных лет, и просижу до девятого дня поминок. Молодежь совсем обнаглела...

- Я лишь пытаюсь проявить дружескую заботу, - возразил стриг, едва заметно поведя уголками губ. - На вас просто страшно смотреть; в лице ни кровинки.

- Que c'est abomination[173], - сквозь любезную улыбку проговорил Курт негромко. - Dans l'enfance toi n'apprendont pas que il est intredit de jouer avec le manger?[174]

- Мêle-toi de tes affaires[175], - с такой же приветливой миной коротко отозвался фон Вегерхоф, не поднимая глаз, и Адельхайда оборвала едва слышно в тон им обоим:

- Еn voilà assez! Qu'est-ce qui vous prend?[176]

- Я уже должен быть дома, - с тоскливым раздражением пробормотал фон Лауфенберг, не обратив, кажется, на них внимания. - И был бы, если б не проспал...

- Наверняка съели что-то не то, - не удержался Курт и умолк, наткнувшись на укоризненный взгляд Адельхайды и насмешливый - стрига.

- Лутгольд, свинтус... - продолжал граф, не поднимая головы от подпирающего ее кулака. - Уже испарился. Обещал, что поедем вместе.

- У него дела, - оправдывающе возразила Адельхайда. - Пасхальные празднества на исходе, и заботы ждут...

- Безделье его ждет, - оборвал фон Лауфенберг. - Я еще понимаю наместника - тому есть куда спешить; но Лутгольд... Хотя, майстер инквизитор, - с принужденной глумливостью заметил фон Лауфенберг, - я бы на вашем месте обратил внимание на один факт. Капеллан в его замке отдал Богу душу, а фон Люфтенхаймер не остался здесь и не направился в Ульм в одну из церквей - нет, он поехал домой. То ли потакание прихотям дочери для него важнее церковных таинств, то ли это явные признаки уныния и зарождающегося неверия.

- Приму во внимание, - отозвался Курт с усмешкой и тяжело выдохнул, встряхнув головой: - Что-то и я себя чувствую не лучшим образом. Откровенно говоря, эти замковые горницы ввергают меня в бессонницу...

- Горницы или горничные? - уточнил фон Лауфенберг с вялой ухмылкой, и он укоризненно качнул головой:

- Не надейтесь, граф, даже в таком состоянии я не спутаю вас с замковым капелланом; развлекательных историй не будет. Лучше я выйду на галерею, с вашего позволения, и вдохну воздуха.

- Замковые трапезные залы вам тоже не по душе, майстер инквизитор?

- Как и замковые стены вообще, - согласился Курт дружелюбно; поднявшись, неспешно вышагал на крытый балкон и отступил в сторону, остановясь у перил и глядя на пустующий сегодня двор между садом и главной башней.

- Я бы сказала, что это неприлично, - заметил голос Адельхайды спустя две минуты, и он обернулся, поприветствовав ее короткой улыбкой, - однако это просто больно. Для чего было меня колотить?

- Просто толкнул, - возразил Курт, и та поморщилась, уточнив:

- Ногой. Теперь бы не было синяка...

- Больше не буду, - пообещал он и, бросив взгляд вокруг, привлек ее к себе, отступив к стене галереи и долго поцеловав в губы; Адельхайда нахмурилась, отклонившись назад, хотя и не попытавшись высвободиться:

- И что это означает?

- Прикрываю тылы, - пояснил Курт с подчеркнутой серьезностью. - Надеюсь на то, что после этого ты размякнешь и, критикуя возникшую у меня версию, не станешь хотя бы высмеивать.

- Как это недостойно, - с упреком заметила Адельхайда. - Пользоваться моей слабостью...

- Laisse[177], нельзя воспользоваться тем, чего нет, - возразил фон Вегерхоф, явившись снова беззвучно, будто призрак, и остановился в шаге, глядя на них вопросительно и насмешливо: - Твои немые сигналы призывали меня выйти сюда, дабы быть свидетелем... je demande pardon - чего?

Курт смятенно опустил глаза и руки, неловко кашлянув, и Адельхайда отступила назад, расправляя платье.

- Не думала, что ты сумеешь выйти так скоро.

- Нечего уметь, - передернул плечами стриг. - Моя необъявленная суженая уединилась на балконе с юным покорителем сердец местного цветника; я просто встал и вышел следом. Никто не удивился. Хотя в иное время все сие было бы непростительным нарушением...

- Laisse, как ты сказал, - оборвал его Курт. - Оставь свои игры. Разговор нешуточный.

- И безотлагательный, как я вижу, - посерьезнел фон Вегерхоф, - уж коли нельзя было дождаться, пока разойдутся все. Что вдруг?

- Во-первых, я хочу высказать тебе версию, которую уже высказал Адельхайде: предполагаю, что наш подозреваемый - слуга. Не соучастник, не идейный союзник или подкупленный продажный сукин сын, не тайный малефик; слуга. Поэтому мы все эти вечера искали не то, что нужно. По-твоему, имеет эта теория право на жизнь?

- И немалое, - кивнул фон Вегерхоф, на мгновение задумавшись. - Это бы многое объяснило. Но для чего ты вытащил нас сюда из-за стола?

- Я... предполагаю, кто наш подозреваемый, - пытаясь придать себе большей уверенности, ответил он, и стриг вскинул брови:

- В самом деле? Что навело тебя на твою мысль столь внезапно?

- Не что. Кто. Фон Лауфенберг.

- Это не он, - с некоторой заминкой возразил стриг. - Я бы... понял, если твоя версия слуги имеет смысл.

- Да и без того - не он; слишком неосторожным было бы такое поведение с его стороны...

- Я знаю, - оборвал Адельхайду он, слыша, что выходит излишне резко, и попытался сбавить тон. - Я знаю, - повторил Курт, - и имел в виду не это. Его слова о ландсфогте - вот что мня зацепило.

- Эберхарт?.. - переспросила она настороженно. - Я бы сказала 'не может быть', если б не богатый опыт, однако это весьма... неожиданное предположение. Курт, я знала его прежде - еще по Карлштейну; он предан Императору всей душой и телом вплоть до костного мозга.

- Если, повторю слова Александера, моя версия слуги имеет смысл, то все это - не имеет значения... Я изложу детальней, - решительно выдохнул Курт. - После слов графа я вспомнил первый свой день здесь и - слова самого фон Люфтенхаймера. Он поинтересовался ходом моего дознания; и, к слову, им интересовался лишь он один. Да, понимаю, фогту полагается испытывать интерес к подобным вещам, и тогда меня это не насторожило, и теперь заинтересовало не это; нет. Помните ли, он сказал - 'я слышал, что стриг ушел из Ульма'?.. Он не мог этого слышать. Просто было неоткуда. О том, что Арвид покинул город, знает городская стража - и только. Слухи? Да, слухи о том были и есть, однако фогт не показался мне глупцом, и я наверняка прав - он не поднялся бы и не приблизился к Императору, не занял бы такой пост, будь он неумен. И навряд ли он стал бы повторять сплетни. Или - сказал бы 'ходит слух, что...'.

- Не аргумент, - заметила Адельхайда; он кивнул:

- Согласен. Само по себе - нет.

- И, - дополнил фон Вегерхоф, - вполне вероятно, что среди ульмских стражей у него есть свои люди. Это было бы логично, учитывая, насколько рьяно рат не допускает фон Люфтенхаймера к городским делам. Быть может, эту информацию ему передали именно стражи - его агент среди них.

- Фогт здесь уже пять дней, с самого начала этого бедлама, и рассказать ему об этом никто просто бы не успел - я сказал солдатам, что стрига нет, всего шесть дней назад, к вечеру.

- А проще - слово 'слухи' в своем вопросе он попросту опустил?

- Согласен, - повторил Курт, не запнувшись. - И это возможно. А возможно ли, что всем здесь уже известная и прославившаяся совершенно не тихим нравом его дочь не явилась на празднества, утомившись книгами? Она лишь год назад покинула императорский замок, где была, возможно, и не в центре внимания многоразличных господ, но все же жизнь вела куда более увлекательную и живую. Здесь - скука, в сравнении с прошлым ее бытием - провинциальная тина, болото, одинокий огромный замок, никаких событий; Александер - вспомни: ты сам расписывал мне все недостатки замковой жизни. И ты говорил о мужской части этого сообщества, которым все же есть чем заняться, хоть каким-то делом - держать на себе самом управление имением есть занятие и впрямь нелегкое. Но женщине - куда себя деть? Проверить работу кухарок, швей, горничных... Что еще? В любом случае - скука. И чтобы молодая девица, незамужняя, не отправилась на хоть какое-то увеселение, где, к тому же, будет присутствовать симпатяга Эрих... Ведь, как я понял с его слов, они виделись уже не раз. И - со взаимностями. Я прав?

- Они виделись трижды, - кивнул фон Вегерхоф. - Но - ты прав, взаимное чувство возникло. Что ты хочешь сказать? Что Арвид сделал слугой дочь ландсфогта, чтобы управлять им?

- Что Арвид обратил дочь ландсфогта, - тихо, но с убежденностью возразил Курт и продолжил, слыша вокруг недоверчивую тишину: - Вспомни, что сам мне говорил. 'Запереться в замке, каждый месяц рассчитывая слуг' - весьма похоже... Возможно, фон Люфтенхаймер и не рассчитывает слуг ежемесячно, однако, убежден, их количество несколько уменьшилось, а правила стали строже - к примеру, возникли запреты на появление прислуги в некоторых частях замка. Но это предположения, не факты; факт - в том, что его дочь не появилась здесь, где нельзя весь день лежать в постели при закрытых ставнях. Факт в том, что месяц назад умер замковый капеллан - единственный, кому не прикажешь 'не ходи' и 'не спрашивай', учитывая, к прочему, и то, насколько давно он состоит и в духовных отношениях с фон Люфтенхаймером, и в просто дружеских; они всюду вместе с самой молодости. Капеллан умер - и имперский наместник, образец католичности в городе еретиков, пример для подражания всем верноподданным - почему-то не являлся ведь каждую неделю в одну из церквей Ульма, не нанял нового капеллана. Лишь сейчас он отрядил своих людей за каким-то приятелем умершего духовника, когда дольше тянуть уже подозрительно. Если, конечно, это вообще правда, и ему не потребовалось попросту объяснить пропажу пятка солдат...

- Это... - замявшись, Адельхайда скосилась на стрига и осторожно договорила: - смело. И...

- ... неправдоподобно?

- Правдоподобно, - откликнулся фон Вегерхоф. - Но таких доказательств недостаточно для ареста. Есть что-то еще?

- Есть, - кивнул Курт, пытаясь не сорваться с уверенного тона. - Есть и еще. Припомни, что он сказал тебе о смерти Эрики. 'Если б я мог'... И осекся. Что он мог? Чем-то помочь, как он договорил потом? Глупо. Что тут сделаешь? Скорее, он едва не сказал: 'если б я мог помешать этому'. Но он не мог, потому что не управляет Арвидом - тот управляет им. Далее. У меня был долгий с ним разговор, в продолжение которого фон Люфтенхаймер высказал несколько мыслей, которые тогда я расценил... думаю, неверно. Его сетования на смерть жены, завязанные на сомнении в справедливости воли Господней, в справедливости вообще, в бессилии человеческом перед судьбой... А главное - в смертности человеческой. Его рассуждения вообще вращались именно подле смерти и ее неотвратимости. Его занимает мысль о том, как, утратив жену, не потерять и дочь, а также то, на что он готов пойти, дабы не допустить ее смерти. Может статься, что - на собственное подчинение и ее обращение. Александер, вопрос к тебе: ты видел прежде эту знаменитую особу?

- Да, разумеется, и не раз...

- Это, - оговорился Курт, - лишь очередная теория, однако... Мне доводилось услышать от кое-кого из рыцарской молодежи, что дочь фон Люфтенхаймера не отличается крепким здоровьем и цветущим видом. Ее мать, по словам фогта, долго болела перед смертью. Возможно ли, что болезнь эта наследственная? Ты видишь, слышишь, чувствуешь больше нас, скажи - дочь фогта здорова?

- Разумеется, не здорова, - пожал плечами фон Вегерхоф, - всецело здоровых людей нет на белом свете. Что касается именно Хелены фон Люфтенхаймер - да, у нее проблемы со здоровьем, и немалые; сердце у нее уж точно не в порядке. И - предупреждая твой следующий вопрос - да; такие недуги зачастую передаются по наследству.

- Иными словами, - подвела итог Адельхайда, - ты полагаешь, что она уже начала умирать? И Эберхарт...

- Да. Или уже начала умирать, или кто-то (и мы знаем, кто) - вот как Александер сейчас - сказал ему, что дочь его больна, что больна смертельно, что осталось ей недолго... Но есть выход. И он этим выходом воспользовался. Многие воспользовались бы.

- Его предположительные мотивы понятны, - кивнул фон Вегерхоф, - но к чему это Арвиду?

- Фон Люфтенхаймер - ландсфогт, помнишь?.. Вспомни еще, что сказал ты на второй день нашего знакомства. Ты сказал, что, будь ты представителем злобного подполья стригов - и возможностью занять место фогта ты бы не пренебрег. 'И Ульм стал бы прибежищем всевозможной нечисти'.

- Это уже и сейчас недалеко от истины, - покривился фон Вегерхоф, - пусть эта нечисть и смертна, занимается торговлей и ходит в церковь. Временами.

- Это недалеко от истины, - согласился Курт. - Я, к своему позору, не задумался и еще об одной вещи, увлекшись прениями с городским советом. Этот самый городской совет влезал в мое расследование, мешался в мои дела; после смерти Эрики один из них явился к тебе - явился, чтобы убедить тебя молчать, я прав?.. Они делали все это, потому что их волновало происходящее. Их это заботило. Их тревожило то, что творится в городе. Вопрос - почему не вмешивался фон Люфтенхаймер? Почему он не лез с расспросами, не донимал меня придирками? У него мало власти в городе... Правда. Но - сейчас в Ульме появился инквизитор, представитель Конгрегации, у которой власти побольше, сотрудничество с которой можно использовать и для укрепления позиций в городе светской власти, поставленной Императором, id est[178] - его, фогта. И, в конце концов, что же - его, преданного трону служителя, столь верного подданного не волнует происходящее во вверенном ему городе? Чем еще объяснить его молчание и бездействие? Ко мне даже ни разу не был прислан дотошный и наглый представитель наместника, с тем чтобы потребовать отчета о мох действиях. Мной никто не интересовался - будто бы фогта у Ульма нет вообще. Почему?

- Потому что это подозрительно, - тихо предположила Адельхайда. - Подозрительно с точки зрения виновного интересоваться тем, в чем он замешан...

- Это часто выдает людей, - кивнул Курт. - И на моем недолгом веку я с подобным сталкивался не раз; пытаясь не выказать своего причастия к чему-либо, люди порой могут и переусердствовать. Как фон Люфтенхаймер сейчас. Будь он хладнокровней, он сообразил бы, что именно так и сумел бы себя обезопасить, но - при всех его, быть может, и немалых достоинствах, хладнокровием он не обладает. Думаю, вы согласитесь... Вот теперь я сказал все. Что скажете вы?

- Я бы сказала, что это похоже на правду, - не сразу откликнулась Адельхайда, - как, собственно, и предшествующие твои версии. Я не хочу сказать, что это натянуто...

- Нет, я понимаю, это именно натянуто; притянуто за уши, как любит говорить мой помощник. Однако в нашем положении мы ни на что иное рассчитывать не можем, и нам остается лишь выбирать, чьи фантазии нам представятся самыми близкими к правде.

- Твои мне кажутся... приближающимися к ней; надо взвесить высказанное тобою еще раз. Только не думай, что я просто ищу, к чему бы придраться...

- Эй, любовнички, - оборвал ее фон Вегерхоф с плохо скрытым раздражением, - бросьте это взаимное облизывание. Быть может, 'помеха совместной работе' - и не самый дурной повод блюсти дистанцию? Представьте себе, что вы по-прежнему друг друга не выносите, и давайте-ка займемся делом; наплевать, кто и что подумает и что его заденет - главное найти истину. Верно, или я, по-вашему, неправ?

- Что это с тобой сегодня? - покривился Курт. - Несварение? И в самом деле - ты то, что ты ешь, а фон Лауфенберг довольно ядовит.

- Если у тебя есть возражения, Александер... - начала Адельхайда, и стриг вскинул руку, отвернувшись и глядя вниз, на пустующий двор.

- Нет, - выговорил он четко. - Возражений у меня нет. Но если они есть у тебя - выскажи их, не броди вокруг, стремясь подобрать слова помягче. Он не обидится. Он оскорбится, напротив, на твои попытки не затронуть его самолюбия.

- Кхем, - окликнул Курт, нахмурясь. - 'Он' присутствует, не заметил?

- У меня тоже нет возражений, - чуть повысила голос Адельхайда. - Нет - ибо все их, каждое возможное, он высказал сам. И ответил на них. Хотите мое мнение, мальчики? Думаю, версия справедливая. Думаю, Курт, ты прав. Думаю, что лучше Эберхарта фон Люфтенхаймера на роль подозреваемого не подходит никто. Думаю, надо действовать. Александер?

- Я ничего не решаю, - улыбнулся стриг безвыразительно. - Я лишь агент. Мое дело - предоставить информацию, я не принимаю решений.

- Не прибедняйся, у тебя полномочий едва ль не больше, чем у меня, - поморщился Курт, и тот пожал плечами:

- Это факт. Но принять ли версию как основную, если у меня нет возражений против нее и нет других, требующих проверки, решаете вы.

- В таком случае, - кивнул Курт, - надо брать фон Люфтенхаймера. Он - фогт, и никаких подозрений не должна вызвать, даже если я прав и он виновен, моя просьба явиться в Ульм. Можно придумать какую-нибудь причину, которая покажет ему и Арвиду, что я напал на ложный след и намерен обсудить с ним свои дальнейшие действия как с рукой Императора в этом городе. И когда явится...

- Вот тот момент, когда я имею право воспользоваться полномочиями и возразить, Гессе. Как я уже упомянул, я - агент, и мое дело предоставлять сведения. Ты - следователь, и твое дело - их классифицировать и строить версии. Но вот что еще: когда версия принята, следователь пишет отчет и ждет указаний от начальства.

- И кому же я должен отчитаться? - язвительно поинтересовался он. - Фогту, быть может? Ах ты, зараза, ведь он подозреваемый.

- Довольно ехидствовать, - вздохнула Адельхайда, - он прав. Есть еще кое-что, что тебе не известно... Неподалеку, в пустующей деревне между Аугсбургом и Ульмом, располагается зондергруппа, ждущая только сигнала, и через день, много - полтора они будут здесь. Без них - без них мне перед отправкой в Ульм было дано четкое указание к подозреваемым не соваться.

- Вот как, - недовольно покривил губы Курт. - Предлагаю перестать делать из меня идиота и высказать все - все, что я не знаю, но, мать вашу, должен знать, потому что...

- Не бесись, - оборвал стриг коротко, и Адельхайда примирительно улыбнулась:

- Нет, Курт. Всё. Это - все; никаких тайн больше не осталось. Собственно, и это не было тайной, попросту не являлось ни причин, ни поводов упомянуть этот факт. Теперь, если ты узнаешь что-то, что не знал прежде, можешь быть уверен - этого не знали и мы. Сейчас, Курт, ситуация выглядит так. Брать фогта отдельно от Арвида просто нельзя - как знать, не насторожится ли он, не заподозрит ли что, не решит ли сделать что-то ненужное, лишь чтобы обезопаситься наверняка, не решит ли исчезнуть или... Как знать, что ему может придти в голову. Брать надо всех, а на это, согласись, мы трое не способны. На это способна зондергруппа...

- ... снаряженная нарочно на стригов?

- Да. Единственная на всю Германию; и, поверь, эти парни свое дело знают. В этой группе - несколько выживших на зачистке пражского гнезда, да и после им случалось уже бывать в подобных переделках... И пусть они свое дело делают. Теперь, если ты прав, если твоя версия верна, если фогт виновен, и Арвид в его замке - теперь наше дело лишь стоять в стороне. Повторю лишь, что для вызова группы мы должны быть уверены в том, что говорим.

- Id est, - подытожил Курт, - если они с шумом и треском вломятся в один из окрестных замков, пройдут по этажам, укладывая всех носами в пол и бегая по темным комнатам с криками 'всем стригам выйти с поднятыми руками', и выяснится, что мы ошиблись...

- Головы с нас, конечно, не снимут, но... А главное - мы спугнем истинных виновников.

- Тогда надо решить, - кивнул Курт, не дав ей договорить. - Или да, или нет. Я - почти уверен в своих словах. Готовы ли вы поддаться моим настояниям и принять эти слова на веру?

- На веру - нет, - откликнулся фон Вегерхоф, - ex facto - да. Думаю, выскажу общее мнение, подведя следующие итоги. Версию о соучастии фогта мы принимаем, мысль о возможном обращении Хелены фон Люфтенхаймер высказываем как предположительную, и в свете этого сведения о наличии в замке наместника двух стригов (мастер и новообращенный) предоставляем с оговоркой - 'pro minimum двое'. Убитый птенец был не единственным, и зондергруппу встретят двое plus новообращенный; а Эрику по всем признакам убивали трое, вспомните. Стало быть, возможно, трое plus новообращенный. Мы не знаем, как обстоят дела на самом деле.

- А скольких можно ожидать, если pro maximum?

- Если Арвид не глупец и подходит к созданию гнезда ответственно... а я думаю, это так... Вряд ли более пяти-шести. Это предел, за которым начинается потеря контроля.

- А сколько народу в зондергруппе?

- Около пятнадцати человек, полагаю; нам не известны детали.

- Да, - покривился Курт после мгновенного молчания. - Проведя нехитрые математические подсчеты, могу лишь призвать всех присутствующих молиться об успехе штурма. Под успехом я подразумеваю хотя бы пару выживших... И как же упомянутый сигнал будет передан этим бравым парням?

- Я отправлюсь в Ульм немедленно, - отозвался фон Вегерхоф, мельком бросив взгляд на солнце, - и пошлю голубя. Голубь доставит извещение в Аугсбург, где есть человек, обладающий должными полномочиями; он передаст сообщение группе.

- Когда старушка проснется и увидит, что ты исчез без прощания, при следующей встрече она сожрет тебя с потрохами, - предупредил Курт, и стриг отмахнулся:

- Я возвращусь самое большее часа через три - она даже не узнает о моем отсутствии.

- Чем так рисковать, быть может, проще потратить пару нервов на прощание с милой тетушкой фон Герстенмайер?

- Именно чтобы не рисковать - я не намереваюсь прощаться; я останусь здесь. Если, Dieu préserve[179], родится иная версия, если произойдут какие-либо перемены в планах, если вообще изменится хоть что-то - я должен быть рядом и узнать об этом, ибо, кроме меня, более никто не сможет связаться с зондергруппой. Итак. План озвучен. Возражения?

***

Возражений не было ни у кого; и, быть может, именно оттого Курт вдруг ощутил себя потерянным и словно бы никому не нужным. Не было возражений, не имели значения более никакие мысли и догадки, кроме тех, что могли бы переменить ход событий в корне, не требовалось уже никакого напряжения - от него не требовалось теперь ничего, кроме постного ожидания. На смену возбуждению, вызванному его внезапными догадками, на смену оживлению пришла какая-то подавленность и меланхолия, медленно и неотвратимо переходящая почти в злость. 'Это синдром следователя, - заметила Адельхайда во время их бесцельного блуждания по саду после завтрака. - Так бывает всякий раз, когда плоды своих рук приходится передать другому, и неважно, кто это - группа захвата, которая пойдет арестовывать твоего подозреваемого, или следователь рангом выше, который внезапно является для того, чтобы забрать у тебя 'наработки по делу', а точнее - дело почти уже раскрытое, на которое ты угробил уйму бессонных ночей, нервов, сил. Но такова работа'. Курт кивал, соглашаясь и признавая ее правоту, но не имея сил бороться с подступающим раздражением. После встречи с Арвидом иметь иллюзии относительно собственных возможностей было уже глупо, здравый смысл говорил, что совладать с подобными созданиями могут лишь обученные для того люди, однако отделаться от иррациональной зависти к бойцам зондергруппы было нелегко.

Нелегко было бродить по пустому саду - вначале рядом с Адельхайдой, временами останавливаясь и прерывая беседу, после - одному, уже безостановочно и все так же без цели и смысла; нелегко было сидеть в одиночестве в пустой комнате, выделенной ему, и смотреть в стену, в пол или в потолок, валяясь на кровати и раздражаясь оттого, что, невзирая на бессонную ночь, сон никак не идет. День тянулся и тянулся, и на возвратившегося фон Вегерхофа обрушился праведный гнев за долгое отсутствие, и было испытано невероятное удивление от того, что минуло всего четыре с половиной часа. Нелегко было продолжать беспредметные беседы за обедом, где в отсутствие прочих гостей внезапно обретшая тягу к общению тетушка взяла майстера инквизитора в оборот, затеяв долгую беседу о еврейских корнях народов Европы за исключением германского и о важности семьи для мирянина. Нелегко было днем дождаться вечера, вечером - дождаться темноты, а тогда - ждать, пока затихнет засыпающий дом.

***

К двери на втором этаже Курт подошел осторожно, пытаясь определить, тянет ли из-под створки горячим запахом нагретого воздуха и расплавленного воска, стараясь услышать, что происходит по ту сторону, не видя и не слыша ничего. У порога он остановился, касаясь ручки пальцами и не торопясь взяться, и, наконец, толкнул дверь, растерянно замерев, когда створка не поддалась.

Мгновение Курт стоял недвижимо, глядя на старую узорчатую медь, покрывающую темное дерево, и толкнул снова, понимая уже, что попытка бессмысленна. Осторожно, стараясь двигаться и мыслить спокойно, он поднял руку и, помедлив, постучал - мерно и сдержанно, постучал один раз, как было условлено еще до того, как прозвучали слова 'входи без стука'. Тишина осталась - не было ни звука, не послышалось шагов по ту сторону порога, не донеслось ни слова...

Навалившиеся этим днем тоска и злость схлестнулись, слившись в один сплошной темный клубок, и Курт тихо выдохнул сквозь зубы, опустив голову и стараясь умерить дыхание.

- Ну, конечно, - шепнул он в пол. - А чего ты ждал...

Чего он, в самом деле, ожидал? Того, что дверь эта теперь будет распахиваться по первому его слову? Что в этой комнате его будут ждать всегда? Что не обманется в надеждах, вновь позволив себе поверить в то, что говорится обычно в таких комнатах, такими ночами... Такими женщинами.

От двери, развернувшись, Курт отошел едва ли не бегом, вывалившись на галерею через проем в оконечности коридора, и встал там, прислонившись к стене и глядя в небо над кромкой замковой крыши. Понять, отчего на душе всего мерзее, он все никак не мог, даже не пытаясь осмыслить, явилось ли последней каплей это молчание за запертой дверью, или же последний удар нанесло осознание собственной глупости, доверчивости и слабости...

- Не спится?

Наверное, лишь из-за занимавших его терзаний он не подпрыгнул в очередной раз от голоса фон Вегерхофа совсем рядом; стриг стоял так же у стены, так же привалившись к ней спиною, и прозрачные глаза сейчас слабо посверкивали отраженным лунным светом.

- И ты здесь, - неопределенно отозвался Курт, и тот передернул плечами:

- Я тут уже был, когда ты столь стремительно и внезапно возник - я даже, веришь ли, перепугался. Поначалу я решил, что ты тренируешься являться ниоткуда, но, судя по твоей бледной и недоброй физиономии, на свежий воздух ты вышел остудиться. M'est avis[180], не обретя возможности остудить этот пыл в ином месте.

- Слушай, - поморщился он, - не знаю, что на тебя сегодня нашло, но... Я не могу сказать тебе, чтобы ты ушел - я не в своем доме, уходить сам тоже не желаю - хочу побыть, в самом деле, на свежем воздухе, но если уж и ты хочешь быть тут - будь молча, сделай одолжение.

- Нет. Пожалуй, я все же уйду; сегодня, вопреки твоим гнусным подозрениям, я намереваюсь отоспаться, что и тебе советую, коли уж тебе так или иначе выпал на это шанс и нет другого выхода. Желаю добрых снов. Судя по завершению вечера, сны у тебя сегодня должны быть увлекательными.

Несколько мгновений он смотрел в спину фон Вегерхофа молча и, неожиданно для самого себя, окликнул вдруг:

- Александер.

Стриг остановился, обернувшись, и сделал один шаг обратно, глядя с выжиданием; Курт вздохнул.

- Что это мы сейчас делаем? - осведомился он, и когда взгляд напротив стал вопросительным, продолжил: - Скажи-ка мне на милость, это мы с тобой что же - вздорим из-за женщины? То есть, меня угораздило попасться под руку ревнивому стригу?.. Александер, брось, это же глупо.

Еще миг тот стоял все так же неподвижно, не говоря ни слова, и, наконец, вздохнул, медленно возвратясь обратно и вновь остановясь в трех шагах в стороне.

- Глупо, - кивнул фон Вегерхоф с невеселой усмешкой, не глядя на собеседника. - Учитывая, с каким рвением я исполнял работу... как ты сказал?.. 'грязного сводника'...

- Ты что - серьезно? - проронил он растерянно. - Ты же...

- Да? - уточнил стриг, когда Курт запнулся. - 'Я' - что?.. Молчишь? И молчи. Я знаю, что ты можешь сказать, можешь - но не скажешь. Я скажу. Во всех прениях подобного рода у меня заведомо меньше прав добиваться своего. Объективно говоря, мне незачем это делать. Тебе есть куда спешить, есть причина опасаться, что в будущем станешь жалеть об упущенном, о том, что, быть может, никогда более не увидишь, не узнаешь, не встретишь, не испытаешь... Я увижу. Когда-нибудь. Лет через десять, двадцать... пятьдесят, на худой конец. Если мне не удается с наскока взять то, что мне хочется - я могу и отступить. Когда-нибудь будет другое. Может статься, даже и получше в некоторых отношениях. От того, что мне не достанется то, что я хочу (а вчера это стало очевидно), ничего ужасающего не произойдет. Солнце не погаснет от того, что мне предпочли вздорного мальчишку. Земля не разверзнется, сердце не остановится, жизнь не утратит смысл, птицы не умолкнут и мир не перевернется... Обидно? Да. Досадно. Неприятно. Тут уж ничего поделать нельзя; я все-таки какой-никакой, а - человек. И не меньше фон Лауфенберга не люблю проигрывать.

- Heureux au jeu, malheureux à l'amour[181], - усмехнулся Курт и неловко умолк, встретив взгляд стрига. - Гм... Вот уж не думал, что все настолько серьезно... В конце концов, все это не имеет значения. Я ведь не к венцу ее увел. И скоро уеду; дело окончено. Согласно твоей логике - у тебя впереди уйма времени... ну, пока она не покрылась морщинами и не стала добычей, которую уже не захочется взять. Мы ведь с ней более не свидимся, и никакой трагедии в происходящем нет.

- Однако, как я вижу, ты так не полагаешь, - заметил фон Вегерхоф уже без прежней насмешки и почти с состраданием. - Что случилось? Тебя развернули?

- Можно сказать и так, - ответил Курт неохотно. - Если говорить точнее - я ткнулся носом в запертую дверь.

- Она сказала 'приходи' и не впустила? - с удивлением переспросил стриг. - Не мог я так ошибиться; я был уверен, что с тобой она подобного фокуса не выкинет.

- Ну, - уточнил Курт смущенно, - по правде сказать, сегодня она такого не говорила... Просто я подумал...

- Ах, вот оно что, - протянул фон Вегерхоф с усмешкой. - Ты подумал. В таком случае, Гессе, в очередной раз попирая собственное светлое чувство, я возьму на себя роль утешителя. Оцени это - я мог бы поглумиться и оставить тебя в этом греющем мою душу состоянии.

- Я оценил, - отозвался он хмуро. - Только утешений не надо, иначе меня вывернет. Все случилось, как должно было, я другого и не ждал.

- Не храбрись. Выходит скверно. А выглядит - и того хуже - жалко... Гессе, если тебя не звали, это не означает ничего, кроме того, что тебя - не звали. Знаешь, почему? Потому что, как ты верно заметил, дело окончено, а точнее - близится к окончанию, а при завершении расследований чего только не случается, уж тебе ли этого не знать. Завтра к ночи в Ульме будет зондергруппа; что может произойти еще, что придется сделать или не сделать, неизвестно, а потому, Гессе, она легла спать. Отдыхать, понимаешь? Люди иногда это делают. Замечу, что и я сейчас сказал тебе правду - даже я намерен отоспаться. И тебе, вместо того, чтобы предаваться терзаниям, полагалось бы поступить так же. Не бродить по ночной галерее, как привидение, не смотреть в небо с тоской и не злобствовать на изменчивую женскую натуру, а - отдыхать. Набираться сил перед тем, что будет впереди.

- А ничего впереди нет, - возразил Курт удрученно. - Приедут удалые парни и повяжут нашего подозреваемого. Убьют Арвида. Я соберусь и уеду. Вот что будет.

- Бедняга, - усмехнулся стриг. - Облапошили во всем. Какие-то вояки отнимают у тебя самую увлекательную часть дела, а твоя женщина изменяет тебе с подушкой. Есть от чего впасть в уныние... В постель, Гессе. Поверь мне, сейчас это для тебя самое лучшее, учитывая прошлую ночь, полную бодрствования и напряженного физического труда.

- Быть серьезным долго ты просто не умеешь? - вяло усмехнулся Курт. - Или не хочешь?

- Ни к чему, - передернул плечами фон Вегерхоф. - От этого одни только неприятности, как ты сам себе доказал этим вечером... Словом, ты меня слышал. Ты - поступай, как хочешь. Лично я - спать. Bonne nuit, malheureux à l'amour[182].

Глава 24

Ночь доброй не была. Однако справедливости ради стоило заметить, что не была она ни полной тоски, ни посвященной мыслям о несбывшихся желаниях и обманутых надеждах, ни бессонной - вопреки собственным ожиданиям, в сон Курт провалился разом и глубоко.

Он проснулся от осторожного, но настойчивого стука в дверь и, подхватившись с постели, бросился открывать, на ходу влезая в штанины, понимая при том, что слабая надежда, предательски трепыхнувшаяся где-то в глубине души, безосновательна и глупа. Засов Курт сдвинул одним движением, распахнув створку и растерянно глядя на девицу по ту сторону порога, не сразу припомнив горничную или помощницу Адельхайды.

- Лотта, - подсказала память; девица кивнула и, окинув его взглядом, твердо потребовала:

- Оденьтесь и выйдите на галерею, майстер Гессе, я буду ждать на повороте. Это важно.

Прочь она двинулась все так же решительно и не оглядываясь, оставив ему возможность либо кричать в спину, пытаясь узнать, что случилось, либо последовать ее указаниям.

В куртку он влез так же поспешно, срываясь и не попадая в рукава, и, прихватив перчатки, вышел, надевая их на ходу. По длинному коридору Курт почти пробежал, благо час был ранний и безлюдный, и на повороте галереи едва не наскочил на фон Вегерхофа, одарившего его настороженным и удивленным взглядом.

- Ты, - уточнил стриг, и он вытолкнул с раздражением:

- Господи, ты что - вездесущ?

- 'Господи', быть может, и вездесущ, - согласился фон Вегерхоф, - однако я здесь по делу.

- Вы оба здесь по делу, - оборвала его Лотта, и Курт нахмурился, переводя взгляд с нее на стрига. - Быть может, я перегнула палку, но опыт подсказывает, что порою лучше это, нежели бездействие.

- Что произошло? - спросил стриг напряженно, и та вздохнула.

- Майстер Гессе, - чуть утратив свою решительность, выговорила Лотта, - я должна задать вам вопрос, на который прошу ответить и... без обид. Прошу вас.

- Ну? - довольно неучтиво поторопил он; девушка кивнула:

- Да... Так вот... Этой ночью, уходя от Адельхайды, в каком состоянии вы оставили ее? Простите, если мои слова покажутся вам слишком прямолинейными, однако...

- Стой, - перебил ее Курт, ощущая, как что-то неприятное и холодное зарождается под ребрами. - Стой, - повторил он размеренно. - Этой ночью?

- Или утром... не знаю, когда вы ушли, и прошу извинить еще раз за такую назойливость, но это в самом деле важно.

- Да не было меня у нее этой ночью! - бросил он раздраженно. - Уж если ты в курсе таких ее тайн, отчитаюсь, госпожа помощник следователя, по полному списку: дверь была заперта, на стук мне не ответили, и какие бы мысли ни были у тебя по поводу ее планов на ночь, а - она просто заперла дверь и легла спать. Удовлетворена?

- Этого не может быть, - растерянно произнесла Лотта. - Это невозможно.

- Отчего же? - не сумев скрыть злости, осведомился Курт. - Кто-то был, и ты решила, что это я? Тебе ли не знать, что, согласно специфике ее работы...

- Не смейте, - угрожающе потребовала та, и он умолк, понимая, что ведет себя глупо и недостойно.

- Объяснись, Лотта, - попросил фон Вегерхоф, бросив на него укоризненный взгляд. - Что случилось?

- Ее дверь заперта, - пояснила девушка тихо. - Заперта дверь из коридора и не поддается на ключ; наверняка вдвинут засов. На стук она не отвечает. Есть еще дверца - из моей комнаты в ее, но и она закрыта. Ключ ее не открывает - стало быть, тоже на засове... Майстер Гессе, господин барон, поверьте - она никогда так не делала. Никогда.

- Быть может, и впрямь просто спит, - предположил Курт уже спокойней, и та мотнула головой:

- Так крепко? Не она. Адельхайда просыпается от скрипа половиц, и чтобы не выйти на стук? Этого не может быть. И она никогда не запиралась от меня - я всегда должна быть под рукой, всегда должна иметь возможность явиться по первому зову, вы сами должны понимать. Это... ненормально. И если вы сказали, что и этой ночью не сумели к ней попасть... Понимаете, это тоже подозрительно. Вчера вечером она попросила сделать ей купание с лавандой... ну, и прочее... понимаете?

- Нет... - проронил он оторопело, и фон Вегерхоф вздохнул:

- Она ждала тебя, тупица. Ждала, что ты придешь к ней, и готовилась встретить тебя по первому разряду. Я ошибся. Ты - нет. Вчера ты должен был войти в ту дверь.

- Что делать? - спросила Лотта настойчиво. - Я не хочу поднимать шума, но как попасть внутрь? Ломать засов? Перебудим половину дома...

- Вторая дверь - в твоей комнате? - перебил стриг и, дождавшись кивка, махнул рукой: - Идем. Я открою.

- Хорошо, - коротко согласилась Лотта и, без лишних возражений развернувшись, пошла вперед, не оглядываясь и торопясь.

'Ждала, что ты придешь'... Все-таки ждала... Но почему не отперла дверь? Уснула? Заболела? Что могло произойти еще - в охраняемом замке, за толстыми стенами, в окружении прислуги...

Как и в ульмском доме фон Вегерхофа.

- Вот зараза... - проронил Курт чуть слышно, и стриг, шагающий рядом, молча поджал губы, не ответив на его невысказанные мысли.

Фон Вегерхоф шел безмолвно до самой двери в комнату помощницы Адельхайды, молча вошел, когда та распахнула створку, молчаливым кивком велел закрыть ее и так же молча, все медленнее с каждым шагом, приблизился к ведущей в соседнюю комнату дверце.

- Заперто, - снова повторила Лотта, понизив голос. - Просто не понимаю, не знаю, что думать...

- Отойди к порогу, - велел фон Вегерхоф коротко, и та, на миг запнувшись, послушно кивнула и попятилась, не отрывая от него взгляда, вздрогнув, когда уперлась спиной в дверь, ведущую в коридор.

- Сделайте что-нибудь, - попросила она чуть слышно, и стриг вскинул руку:

- Тихо. Полная тишина, - повторил он, подступив к самой створке, и замер, упершись в нее ладонью, прикрыв глаза и чуть склонив к плечу голову, точно вслушивающийся в шумы леса охотничий пес.

Тишина тянулась долго - невыносимо долго; стриг все стоял недвижимо, опустив веки и не говоря ни слова, и Курт ощутил, как возникнувший под ребрами неприятный холод растекается по телу, примораживая к месту. Это выражение лица он уже видел у фон Вегерхофа - в его доме, на пороге комнаты Эрики...

- Что? - требовательно уточнил Курт, и стриг осторожно выдохнул, все так же не поднимая взгляда и медленно сжимая в кулак лежащие на двери пальцы.

- В той комнате, - с усилием отозвался он едва различимым шепотом, - живых нет.

- Ты сказал, что откроешь, - пытаясь держать голос ровно, не сразу выговорил Курт, и тот кивнул, отступив на шаг назад.

От удара ногой дверь скрипнула, грохнув клепами, с той стороны что-то хрустнуло, и второй удар внес ее внутрь, вывернув петли из камня и цемента, переломив засов пополам и отбросив тяжелую створу на пол. На охнувшую Лотту Курт не обернулся, стоя рядом со стригом у порога, глядя внутрь и не делая вперед ни шагу. Еще два мгновения висело молчание и, наконец, позади прозвучало нетерпеливое:

- Ну же! Господи, скажите, что с ней!

- Ее нет, - ответил Курт, все так же не двигаясь, и покачнулся, когда Лотта подбежала к порогу, попытавшись оттолкнуть его в сторону. - Стой, - велел он жестко, удержав помощницу за локоть и не давая войти. - Встань, где была. И лучше запри ту дверь тоже. Это - понятно?

- Как такое может быть?.. - тихо обронила та, и Курт встряхнул ее, повысив голос:

- Ты меня поняла?

- Да, майстер Гессе, - кивнула Лотта, рванув руку и высвободившись. - Я поняла.

- Хорошо, - отозвался он коротко и переступил порог, не глядя махнув рукой назад: - Александер?.. В самом деле, - понизив голос, уточнил Курт почти шепотом, - как такое может быть? Двери заперты, на окне решетка... Где тело?

Фон Вегерхоф болезненно покривил губы при последнем слове, глубоко переведя дыхание, и медленно оглядел комнату, всматриваясь напряженно и пристально.

- Никаких больших сундуков, - констатировал стриг, наконец, - никаких шкафов... под кроватью не уместилось бы... Да и к чему бы прятать...

- И что это значит?

- Это значит, Гессе - она жива. Видно, он не хочет быть однообразным.

- Думаешь, Арвид? - уточнил Курт, и сам понимая, что стриг прав; тот, не ответив, медленно прошел по комнате дальше и остановился, глядя под ноги.

Он обошел кровать, приблизившись и встав рядом, глядя на большой серебряный гребень - этот гребень был на Адельхайде всегда, удерживая прическу или покрывало. Сейчас можно было различить то, что обыкновенно скрывалось копной черных волос - гребень был стальным, лишь покрытым серебром, а образовывающие рисунок отверстия как нельзя лучше подходили для пальцев, делая это украшение кастетом с пятью изогнутыми остриями длиной с ладонь.

- Она все-таки достала одного из них, - бледно улыбнулся фон Вегерхоф, опустившись на корточки и тронув серебряную поверхность. - Умница девочка.

- Это... - Курт присел рядом, протянув руку, но так и не прикоснувшись к вязкой черной слизи на зубьях гребня. - Это что - кровь? Кровь стрига? Так она выглядит?

- Реакция с серебром. Такое образуется в венах, если ударить серебряным оружием, или в мелких капиллярах, если прижать к коже... Да, Гессе, это кровь стрига, - подтвердил фон Вегерхоф и рывком поднялся. - Надеюсь, Арвида.

- Надеешься?.. Иными словами, ты уверен, что здесь он был не один?

- Иди сюда, - вздохнул стриг, подойдя к окну; когда Курт приблизился, тот взялся за решетку окна с коваными лепестками и легко, словно цветок из чаши, вырвал ее из проема, оросив пол крошками камня.

- И что это значит? - уточнил Курт.

- Ты мне льстишь. Полагаешь, я бы смог это сделать одной рукой?.. Это сделал тот, кто побывал в этой комнате. Запертая дверь - гарантия того, что никто не войдет, решетка на окне, все в порядке... Но навряд ли Адельхайду спускали вот так по стене. Она это может, но откуда это знать Арвиду?.. Он вывел ее через дверь. А другой покинул комнату через окно, сделав вот это, - докончил фон Вегерхоф, одним движением вогнав решетку в проем.

На вновь посыпавшиеся на пол камешки и цементную крошку Курт смотрел долго и безмолвно, пытаясь собраться, и тяжело выдохнул, яростно потерев ладонями лицо.

- В одном ты был прав, - произнес он с расстановкой. - Помеха совместной работе - не самый последний аргумент к тому, чтобы не затевать личных отношений с сослуживцами. Еще всего только чуть более суток назад я бы мыслил яснее... Все верно. Они наверняка и вошли через дверь. Могли даже не скрываться; после наступления темноты дом пустеет, а если кто и увидит, в эти дни здесь уйма постороннего народа - гости, их челядь, привезенная прислуга, сыновья... И если Лотта права, если она впрямь меня ждала, то... то и дверь-то была открыта. Не пришлось ни ломать, ни даже стучать... И судя по гребню, одного она таки достала; думаю, этот сукин сын очень удивился, - добавил Курт желчно. - Наверняка он надеялся на то, что, увидев его, девчонка оцепенеет от ужаса и забьется в угол... Судя по тому, что все прошло тихо, а в комнате полный порядок - после такого приветствия Арвид решил не надеяться на factor страха или силы и попросту подчинил ее. Согласен?

- Думаю, так. Никто не слышал ни криков, ни шума - даже Лотта в соседней комнате.

- Если бы я думал спокойнее, я бы и сам увидел вот это, - вздохнул Курт, поведя рукой над полом, где рассыпались песок и раздробившийся камень. - Еще до того, как выдернул решетку ты, здесь уже было изрядно натрушено... Я этого не заметил, а вот ты - да.

- Нет. Я увидел выщербленный камень вокруг решетки.

- Еще позорнее, - отмахнулся Курт с обреченной злостью. - Я не увидел ничего.

- Это простительно, ты...

- Далее, - оборвал он четко. - Как они могли покинуть замок? Так же, как городские ворота?

- Вернее всего, это проще. Преодолеть стену дело одной минуты; на такую заберешься даже ты, но с грузом в виде лишенной воли женщины... К чему. У замковых ворот есть калитка, и если кто-то вздумает отпереть ее, к примеру, подчиненный привратник, это не создаст того шума, что бывает при открытии ворот. Легко, просто, быстро.

- Но на что все эти сложности? Если он хотел нанести тебе очередной удар, почему просто не убить, для чего...

Он запнулся, внезапно споткнувшись о собственную мысль, и лишь сжал зубы, когда фон Вегерхоф спросил в ответ:

- Для чего стригу живой человек?

- Он будет... А что после? - проговорил Курт с усилием; тот дернул плечом:

- Не знаю. Тебе известны все варианты; выбирай. Надеюсь, что после Арвид просто убьет ее, - фон Вегерхоф вздохнул, привалившись спиной к стене и уставясь себе под ноги, и тихо договорил: - Если я не справлюсь.

- Ты это о чем?

- Он ждет, что я приду за ней, - пояснил стриг. - И он прав - я приду. Как я уже говорил, моя работа довершена, я здесь более не нужен, ничего не изменю и ничем не помогу. Мое присутствие не обязательно...

- Ты всерьез решил, - перебил его Курт, - что ты полезешь в это логово один?

- Не играй в героя, Гессе, - вздохнул стриг, на мгновение вскинув к нему вспыхнувший взгляд и снова опустив глаза. - Это смешно. Ты боишься даже меня в этом облике... только не говори, что это не так - я это чувствую; что с тобой будет при встрече с ним?

- Qui a peur des feuilles ne va point au bois[183] - так ты сказал?

- Арвид - не шорох листьев, Гессе. Он не мнимый страх, который можно и нужно перебороть, он - опасность реальная, которой надо страшиться. И ты будешь. Но не это главное. Ты... Пойми, тебе там делать нечего. Просто нечего. Он сомнет тебя походя, не заметив, как; чего ты добьешься, как сможешь помочь своей смертью?

- Ну, - натянуто улыбнулся он, - может, пока меня будут жевать, вы хоть удрать успеете.

- Шутки кончились, - поморщился фон Вегерхоф. - Ты не охотник на стригов, не боец зондергруппы, зарубивший хотя бы с десяток простых смертных, у тебя нет не только такого опыта - у тебя его нет вовсе. Чем ты можешь похвастать? Поединком с герцогом фон Аусхазеном, из которого ты вышел порезанным в двух местах? Противостоянием с Крысоловом, едва тебя не доконавшим? Или стычкой с Каспаром, оставившим тебя измочаленным и умирающим? Что ты можешь противопоставить Арвиду?

- Неплохой способ узнать это.

- Я иду туда, оставляя на успех, быть может, один шанс даже не из ста и не из тысячи. На что уповаешь ты?.. Останься здесь. Не лезь на верную смерть; а она верная, Гессе. И, поверь, жуткая.

- Ты прожил столько лет, - качнул головой Курт, - и все еще не понял? Мы же дети, Александер. А если детям что-то втемяшится в голову, их ничем не урезонишь. Проще дать, чем объяснить, почему нельзя... Я не могу остаться. Не могу не лезть. Знаю, что это нелогично, знаю, что глупо. Знаю, что самому себе объяснял бы это всего пару лет назад - объяснял бы истово и с убежденностью. И наверняка я же спустя лет пять или через год назову себя болваном; но сейчас - не могу. Оставишь меня здесь - и тебе придется смириться с мыслью о том, что этим вынудил меня полезть в замок со стригами в одиночку, без прикрытой спины, без напарника, без дельного совета, данного вовремя. Готов взять мою смерть на свою совесть?

- Ты оттуда не выйдешь. Ты понимаешь это? Ты уверен, что размен ее жизни на твою того стоит? Не для тебя - для дела. Не на нее охотятся малефики половины Германии, не ее назвали уникальной твои друзья и враги. Не над ней трясется начальство...

- А над тобой не трясется? Ты - не уникален? Ты - не важен для дела? Как по-твоему, твоя жизнь стоит того, чтобы разменять на ее или, как ты сам сказал, прибавить к ней? Так не лечи меня.

- Это безнадежно, - уже с обреченной настойчивостью вымолвил фон Вегерхоф, и Курт пожал плечами:

- Но ведь ты туда идешь? Не для того же, чтобы таким веселым манером покончить с собой, раз уж иные способы для тебя столь сложны. Значит, есть надежда. Есть шанс... И не говори, что он есть только для тебя, а я смертная тля.

- Что-то схожее я и намеревался сказать. Надеюсь, ты достаточно благоразумен, чтобы не оскорбиться. Это правда.

- Плевать. Nil mortalibus ardui est[184].

- Есть хоть какой-нибудь аргумент, могущий убедить тебя? - устало спросил стриг, и Курт вздохнул:

- Если б он был, думаешь, я сказал бы?.. Это не обсуждается, Александер. Просто не обсуждается.

- Хорошо, - согласился стриг, - пусть. Идем вместе. Только теперь, Гессе, все, что я говорил прежде, уже неверно - я не агент, ты не следователь, и твои решения ничего не стоят; то, что мы намереваемся сделать, не имеет отношения к службе и не повинуется ее правилам. Теперь главный я. Делать будешь, что я скажу, как скажу, когда скажу. Готов это принять - иди, нет - поверь, я смогу сделать так, чтобы в ближайшую неделю ты не только не смог покинуть этот замок, но и не сумел бы подумать даже о том, как подняться с постели. Лучше сломанная нога, чем, в самом деле, смерть на моих глазах... которая, повторяю в последний раз, более вероятна, нежели благополучный исход.

- А моя смерть и без того недалека - если сравнить с некоторыми известными мне личностями, - пожал плечами Курт. - Сегодня или завтра; какая разница?..

- Мы полагаемся, по большому счету, на везение. Понимаешь это?

- Fortuna favet fatuis[185]... Сегодня будет отличный повод убедиться в верности этого суждения, ибо (сознаемся самим себе) мы оба совершаем глупость.

- В таком случае, признай как факт, что я главный глупец (а так и есть, судя по тому, что я поддался на твои увещевания); и слушаться меня, Гессе, беспрекословно. Завершая наш цитатник, скажу последнее: Hominem te esse memento[186].

- Возразить нечего, - признал Курт. - Командуй.

- Остается надеяться, что ты не ошибся, - вздохнул фон Вегерхоф, бросив через плечо взгляд в окно. - Что это и впрямь фогт. Потому что, если это не так, Адельхайде уж точно конец... Ты уверен?

- Я уверен, - твердо ответил он. - Это фон Люфтенхаймер. Без сомнений.

- Имей в виду, что ошибиться мог я, - спустя миг безмолвия тихо предупредил стриг. - Возможно, она уже мертва. Возможно, Арвид убил ее за пределами замка, надеясь именно на это - на то, что я решу, будто она жива, и наделаю глупостей. Или он вовсе не рассчитывал на мое появление - ведь никаких подсказок о том, где его искать, он не оставил. И Адельхайду он, быть может, намерен выпустить спустя несколько дней, так ударив куда больнее.

- 'Выпустить' - id est?..

- Да. Вполне вероятен и такой исход. Готовься к тому, что мы можем войти в этот замок лишь для того, чтобы убить ее самим. Сумеешь ты убить женщину, к которой неравнодушен?

- Не впервой, - отозвался Курт сухо, и стриг кивнул:

- Хорошо. Будем надеяться, что, если я и ошибся, то в своих худших опасениях. А теперь, Гессе, я буду говорить то, что считать ошибкой не вздумай. Теперь я прав всегда. Понял меня?

- Каков план?

- Лотта скажет всем, кто будет этим интересоваться, что Адельхайда приболела и лежит в постели. На сутки этого хватит, а после - если у нас ничего не выйдет, скрывать происходящее попросту не будет смысла. Напиши отчет - подробный; оставишь его вместе с вещами Лотте на сохранение. Когда... если так сложится, она передаст его, куда следует. Теперь о самой операции. До замка фогта галопом часа два; выезжаем в четыре.

- В четыре?.. - переспросил Курт растерянно. - То есть, к вечеру? Ехать надо немедленно, пока день, пока солнце! Ты сам сказал, что она в опасности, быть может, в этот самый час Арвид уже обставляет ее торжественное обращение, а ты намереваешься тянуть до ночи!

- Предупреждаю во второй раз, - чуть повысил голос фон Вегерхоф. - Во второй и последний, третьего не будет, Гессе, будет сломанная нога и постель в этом замке. Делать будем так, как скажу я. Если ты не согласен с тем, что я говорю, ты можешь спросить, почему так; спросить - но не более. Если у нас будет на это время. Во всех прочих случаях повиноваться беспрекословно.

- Как слуга? - не сдержался он, и стриг холодно улыбнулся:

- Как птенец. Считай, что на время этой операции я тебя усыновил. И при малейшем непослушании буду применять телесные наказания; ясно?.. А теперь я отвечу. 'Пока день', ты сказал. Ты полагаешь, что это даст нам преимущество, но ты ошибаешься. Днем Арвид менее опасен, да. За пределами стен или в освещенных комнатах. Но в темных коридорах, в комнатах с закрытыми ставнями, в подвале - там не будет иметь значения, светит ли снаружи солнце. Зато будет иметь немалую значимость тот факт, что на стенах, во дворе, в тех же коридорах и комнатах полно стражи, бодрствующей, Гессе, и бдительной. Днем, кроме двоих или троих опытных стригов и одной новообращенной, на нас повиснут еще и люди - вооруженные, обученные и хорошо видящие и слышащие. Ночью же будет меньше угрозы хотя бы со стороны людей. Кроме того, если Арвид настолько переоценил меня и полагает, что я мог догадаться, где его искать, если он меня ждет - он ждет меня днем. Он просто не может не быть уверенным в том, что я попытаюсь воспользоваться своим преимуществом перед ним и его птенцами. Что же до Адельхайды... Либо уже поздно, либо у нас еще есть время и нам некуда спешить до нынешней ночи.

- Почему?

- Просто поверь. До наступления глубокой ночи он не сделает того, чего мы больше всего опасаемся. И у меня есть время на то, чтобы подготовить некоторые важные мелочи для моего плана. Мы выезжаем в четыре.

- Понял, - отозвался Курт нехотя. - В четыре.

***

Лотта держалась отлично - улыбаясь оставшимся гостям и обеспокоенной тетушке, она крайне достоверно и внятно изложила симптомы легкого, но чрезвычайно неприятного недуга, уложившего в постель ее хозяйку, весьма изобретательно отнекиваясь от лекаря и посетителей в лице сострадающего дамского сообщества. Распоряжения, касаемые сумки с вещами Курта и его отчетом, она выслушала внимательно, клятвенно заверив, что все будет исполнено должным образом, если прибывшая зондергруппа обнаружит, что сам майстер инквизитор дать этот отчет уже никогда не будет в состоянии, и лишь ближе к их отъезду, прослушивая указания вновь и повторяя сказанное, помощница Адельхайды начала потягивать носом и часто хлопать ресницами.

Стриг исчез сразу после разговора в комнате Адельхайды; его не было видно нигде вплоть до второй половины дня, и на все вопросы Курт услышал в ответ лишь отговорки и пожелания не лезть не в свое дело. Покинуть замок баронессы фон Герстенмайер удалось с некоторыми усилиями - фон Вегерхофу пеняли на легкомыслие, явно подразумевая под этим его ярое нежелание повести к венцу ее дорогую племянницу безотлагательно, майстера инквизитора призывали в свидетели обвинения, и прощание заняло едва ли не полчаса. В четыре пополудни, однако, как и было решено, замковые стены уже смотрели в спину.

Коней пустили крупной рысью, и Курт во все время пути косился на третьего жеребца - с пустым седлом; в том, что он понадобится в будущем, были немалые сомнения, равно как и в том факте, что обратно с седоком отправится хотя бы один из коней. По временам фон Вегерхоф приказывал переходить в галоп, спустя несколько минут вновь придерживая скакунов, но больше от него Курт не слышал ни слова. Таким угрюмым и сумрачным он не видел стрига до сих пор ни разу; в седле тот сидел расслабленно, точно на стуле в собственной комнате перед неизменной шахматной доской, однако не заметить, как он собран и сосредоточен, было нельзя. Сегодня на нем не красовалось его обычного вычурного наряда, и фон Вегерхоф был неузнаваем в простой, безыскусной, хотя и добротной одежде из сукна и кожи. Стриг был при мече и кинжале, пренебрегши, однако, какой бы то ни было броней, рукава при движениях рук вызывающе открывали запястья, а расстегнутый воротник - шею.

На собственные руки, держащие поводья, Курт поглядывал скептически, понимая, насколько иллюзорную защиту дают его стальные наручи - если одна из этих тварей пожелает добраться до его крови, на их усмотрение оставалось еще немало подходящих частей тела. Кроме того, зубы и желудок - не единственное оружие его противников, и даже простой кухонный нож, примененный ими, убьет его вряд ли хуже, чем двуручный меч тяжеловооруженного рыцаря, разве что все той же крови вокруг будет чуть меньше. Кольчуги, к которой Курт уже привык, с которой сжился, снимая лишь перед сном и купанием, на нем сегодня тоже не было, дабы избегнуть лишнего шума, отчего тело ощущалось неприятно легким и открытым, однако и она вряд ли была бы хорошей защитой - меч в руке стрига прорубил бы стальные кольца, как пергамент. На боку ощущалась непривычная пустота; арбалета, с которым также не разлучался никогда, Курт не взял. Недальнобойный, но мощный вблизи, заряжающийся разом на четыре болта, по выражению фон Вегерхофа, 'идеальный для перестрелок в коридорах и sortir'ах' - он не раз выручал прежде, и для замковых переходов был бы самым подходящим оружием, однако на зарядку уходило слишком много времени, при движении он позвякивал стальными деталями, а при натяжении невыносимо громко скрипели струны. Сегодня пришлось удовольствоваться обычными двумя кинжалами и пригнанным за спиной бастардом, впервые со дня посвящения найдя этому мечу применение практическое, а не лишь только представительское. Вот только много ли будет от него проку...

Hominem te esse memento[187]...

Стены замка проступили в сумерках впереди, за стволами голых деревьев, после получаса все такого же безмолвного пешего шествия, и лишь тогда, остановившись, фон Вегерхоф впервые за последние полтора часа разомкнул губы.

- Надеюсь, ты и впрямь уверен, - произнес стриг, медленно проведя ладонью по конской шее, и переместил взгляд с серой громады на Курта. - Потому что, если нет, сейчас самое время повернуть назад.

- Я уверен, - ответил он твердо, силясь не замяться под взглядом прозрачных глаз в шаге от себя; взгляд этот сейчас был тяжелым, как ледник, и таким же стылым. 'Что будет, когда повстречаешься с Арвидом?'... - Я уверен, - повторил Курт, и стриг отвернулся снова, прикручивая поводья к низкой ветви.

- Хорошо, - продолжил фон Вегерхоф ровно. - Привяжи коней и жди меня здесь.

- Почему? - стараясь говорить спокойно, уточнил он; стриг кивнул вперед:

- Ты знаешь этот замок? Бывал в нем?.. Я тоже нет. Перед тем, как лезть туда, для начала надо выяснить, где мы будем это делать. Согласись, было бы крайне неучтиво с нашей стороны внезапно вывалиться посреди казарменного плаца или у парадного крыльца.

- Ты не хочешь дождаться полной темноты? Почему? Вокруг стен голого пространства шагов на сто.

- Именно сейчас. Стражам уже видно плохо. И сейчас можно быть уверенным, что Арвида или одного из его выкормышей нет где-нибудь на стене - он бы мог меня и увидеть.

- А стражи не смогут? Как, скажи на милость, ты намерен преодолеть голое вырубленное поле?

- Как?.. - повторил фон Вегерхоф, отступив от коня на шаг, и Курт шарахнулся назад, когда тот внезапно исчез - попросту сгинул, оставив перед мысленным взором смазанный след, похожий на пролетевшую мимо ночную бабочку. - Арвид может лучше, - шепнул голос позади, у самого уха, и от коснувшегося шеи теплого воздуха по спине мерзко скользнула невидимая сосулька. - Арвид может куда лучше, - повторил стриг, когда Курт рывком обернулся, попятившись. - Имей это в виду. Будет идти за тобой след в след, и ты его не услышишь. Не почувствуешь за собственным плечом. Не увидишь, когда он вот так пройдет мимо. У меня выходит куда хуже... Но довольно для того, чтобы проскользнуть мимо людей на стенах всего сотню шагов в полумраке. Это требует известного напряжения сил, но вполне исполнимо. Я ответил?

- Вполне наглядно, - согласился Курт сдавленно, и тот кивнул, вновь сделав шаг в сторону и снова растворившись в нигде.

Жеребец, припасенный для Адельхайды, нервно фыркнул и дернулся, и он зло рванул поводья на себя, сгоряча покрыв животное нелестными словами.

На душе было тускло. Сейчас, сидя на холодной прошлогодней траве напротив недвижимого и неприступного замка, Курт еще четче, чем этим утром, осознал, насколько глупой, а скорее всего и бессмысленной является их затея. По всем правилам, согласно любым указаниям, согласно здравому смыслу - стоило дождаться появления зондергруппы, которая будет здесь уже завтра, возможно, к утру. Но завтра утром вполне может быть поздно; однако поздно может быть уже и теперь. Согласно логике, идти самим в руки собственным убийцам было совершенно незачем - шансов на то, что Адельхайда все еще жива, почти не было, и ничем иным, кроме как жестом отчаяния, происходящее назвать было нельзя. С чего они взяли вдруг, что малолетний инквизитор и депрессивный стриг сумеют повторить то, что провернул с ними Арвид - войти и выйти из охраняемого жилища с пленным в руках?

И все эти вопросы имеют смысл лишь в том случае, если он впрямь не ошибся, если человеческое прикрытие этой твари - в самом деле ульмский ландсфогт. Если сейчас за теми стенами, что видятся в просветы меж стволов, замковые обитатели не готовятся отойти ко сну, не имея представления и никакого отношения ни к каким стригам, заговорам и смертям вокруг...

- Все тихо.

На этот раз Курт не вздрогнул, не подскочил на месте, и даже показалось, что за долю мгновения до того, как рядом прозвучал этот голос, до слуха донесся не то шорох шага, не то дыхание...

- Все слишком тихо, - повторил фон Вегерхоф, обойдя его и тоже присев на пожухшую траву, кое-где простреленную свежими зелеными всходами. - Если Арвид действительно ждет гостей, то он весьма умело прикидывается ничего не подозревающим.

- А если не ждет? Если он и в самом деле намеревается... подчинить или обратить ее и выпустить и пребывает в уверенности, что ему никто не помеха? Откуда ему знать, что нам что-то известно?

- Молись, чтобы так и было. Потому что либо так, либо замок, который я сейчас видел, населен обычными людьми, занимающимися обычными вечерними делами. На стенах никаких признаков повышенной готовности, со двора слышно прислугу, жизнь идет, как всегда идет в подобных местах; и множество, множество иных мелочей... Гессе, это в последний раз: ты - уверен?

- Да, - ответил Курт еще тверже, чем прежде, еще уверенней, чем думал сам; фон Вегерхоф вздохнул, на миг опустив взгляд.

- Надеюсь, ты прав. Потому что иначе, Гессе, все будет очень плохо. Адельхайду мы не спасем, но это полбеды. С нас снимут головы - но это не вторая половина этой беды; головы с нас снимут справедливо - вот в чем бедствие. Вообрази себе лицо фогта, если он невиновен, и мы вломимся в его покои, в то время как он мирно спит. Вообрази себе только, что он скажет, а главное - вообрази, кому. Император припомнит тебе все, что было до сих пор, позабыв о том, что уничтоженные тобою его знатные подданные предали его благоволение и его самого. Конгрегация вновь станет предметом порицания и мишенью для злобствования. И снова столкнутся в противостоянии светские службы и инквизиторские, и на сей раз, Гессе, нам будет ответить нечего.

- Тебе так много обо мне известно, - помедлив, выговорил Курт почти уже жестко, - так хочу кое-что спросить. Ты знаешь, почему меня намеревались устранить? Почему малефики всех мастей начинают меня опасаться, а начальство - без меры холить? Что, кроме выносливости и устойчивости к воздействию на мое сознание, ставится мне в заслугу?

- Надеюсь на это, - повторил фон Вегерхоф. - Потому что, кроме твоей всеми восхваляемой сверхъестественной интуиции, у нас нет никаких доказательств, подтверждающих твои же выкладки... Ну, и полно. Решено - стало быть, решено.

- Ты нашел, где можно пробраться и куда?

- Задний двор, - кивнул стриг. - Замок фон Люфтенхаймеру достался древний, старой постройки и простого устроения: стена, донжон, главный двор со всевозможными службами и задний с птичниками, клетями и прочим хозяйством. Вокруг небольшой сад, подступает вплотную к стенам; он, разумеется, голый, но вообще - задний двор просто создан для того, чтобы через него проникали. Не похоже даже, чтобы там была особенно усиленная стража. Возблагодари Бога за то, что нет хотя бы рва, вот что было бы препятствием серьезным... Единственная проблема - собаки на заднем дворе. Четыре. Но с ними я разберусь.

- А что же я?

- А ты можешь сделать одну правильную вещь: Гессе, разворачивайся и уезжай. Или хотя бы просто останься здесь. Пойми и еще одно: мне ты будешь только мешать.

- При проникновении в замок - не спорю, - согласился Курт. - Но внутри лишний человек, как ты однажды сказал об Адельхайде, лишним не будет. Не знаю, чего я буду стоить в столкновении с Арвидом и его приятелями, но некое количество людей вполне могу взять на себя. Кроме упомянутых тобою стычек с герцогами и крестьянскими вождями, Александер, мне доводилось и отбиваться от толпы поднятых мертвецов, одно прикосновение которых могло обратить в прах; думаю, такой опыт вполне достаточен для того, чтобы не слишком дрожать за мою шкуру. В последний раз: нет. Я иду. Итак; что стена?

- Ну, что ж; я предупредил... - вздохнул стриг и продолжил, коротко кивнув за спину: - Стена там, разумеется, выше, нежели в прочих местах; на интересующем нас участке - стражник. Один. С ним я тоже разберусь.

- Как, позволь узнать?

- Я преодолел стену своего замка, будучи новообращенным месяца от роду, без каких-либо приспособлений и без подготовки, - напомнил фон Вегерхоф. - Она, конечно, была существенно ниже, однако и я уже не тот... Когда разделаюсь со стражем, я сброшу тебе веревку. Постарайся не сучить по стене ногами слишком часто - в ночи трение подошвы о камень будет просто оглушающим. По возможности подтягивайся на руках. Достанет сил?

- Вполне. А твои подошвы? Лезть по стене - не идти, здесь все твои выкрутасы работать не будут, и твои охотничьи сапоги будут шуршать не меньше моих походных.

- Значит, полезу без сапог вовсе; не забивай голову не своими проблемами. Думай о том, что должен сделать ты. Тебе предстоит преодолеть тихим шагом полпути до стен, после чего оставшуюся половину проделать ползком. Очень медленно. Так медленно, как только хватит у тебя терпения. Если на стенах только люди, тебе это удастся.

- А если нет? - хмуро уточнил Курт, и тот пожал плечами:

- Если нет - не удастся никому из нас.

Глава 25

Земля была холодной, как камень, и такой же твердой - вырубавшиеся десятилетиями деревья и кустарник пустили всю свою силу в корни, сплетясь ими в крепкий жесткий панцирь под тонким слоем дерна. Сухие столбики скошенной прошлым летом травы, обрубки торчащих из земли ветвей цеплялись за одежду, царапая толстую кожу, пытаясь не пустить дальше, остановить, задержать, словно уже здесь, на подступах, была первая линия обороны, ограждающая замок. И на миг вообразилось даже, как, стоя на кромке стены, ночное создание простирает руку, повелевая земле, и вот-вот выхлестнутся из ее недр прочные, как корабельные канаты, корни, обвивая и душа пришельца, посягнувшего на темнеющую впереди твердыню...

Тело начинало уже леденеть, ладони давно промерзли, не защищенные тонкой кожей перчаток от земного холода, зато от зябкого ночного ветерка укрывала наброшенная сверху, скрывая его целиком, толстая рогожа, и в этом был несомненный plus. Minus состоял в том, что вот так, ползя по земле запрятанным под утыканную прошлогодней листвой и мелкими ветками рогожку, чувствовал он себя полным идиотом. Курт напоминал себе ребенка, схоронившегося под одеялом и пребывающего в уверенности, что никто его не видит, когда в действительности никого и ничего не видит он, включая приближающуюся, быть может, опасность. Изредка приподнимая голову, он различал стену перед собою, корректируя линию движения, во все остальное время видя лишь сухую траву у самого лица и мрак. Как знать, быть может, его приметил уже какой-то особенно остроглазый страж, обладающий таким же привычным к темноте, а оттого довольно неплохим ночью зрением, как и он сам. 'Я увижу', - отмахнулся фон Вегерхоф, когда Курт спросил, как тот узнает о его приближении. Не наблюдает ли за ним в этот момент с дозорной башни, снисходительно усмехаясь, Арвид или его оставшийся в живых птенец - наблюдает со злорадством и издевкой, не желая просто пустить стрелу в хорошо им различимую спину, ожидая, пока их гость проделает весь путь и порадуется своему успеху, дабы убить уже тогда?..

Когда он поднял голову снова, до стены были считанные шаги, и прямо перед ним темным силуэтом на фоне алого факельного пятна замер страж - тот стоял, пригнувшись, опершись о камень стены и явно глядя вниз. Курт застыл, не шевелясь и стараясь не дышать, пытаясь представить себе, как это выглядит - рогожный обрывок на фоне травы в темной ночи, пытаясь понять, смотрит ли страж на него, уже увидев и лишь пытаясь разобраться в том, что видит, или попросту остановился, навалившись на стену, дабы дать передохнуть ногам.

Сколько истекло времени, он не мог сказать - минуты, часы, вечность; наконец, на стене чуть в отдалении возникла другая тень, и солдат вздрогнул, приняв боевой вид и распрямившись. Тень приблизилась к стражу, приостановившись, до слуха донесся короткий диалог на чуть повышенных тонах - вероятно, проверяющий также заметил это небольшое нарушение устава - и тень удалилась. В безмолвии миновала минута, другая, и силуэт стража внезапно опрокинулся назад, в полной тишине исчезнув и более не появившись.

Курт сдвинул себя вперед еще на полкорпуса, проползя уже быстрее, чем прежде, не отрывая от стены взгляда и не видя никого; и наконец, спустя еще одну долгую минуту над кромкой мелькнула тонкая змея, сбросив конец хвоста наземь у подножья стены. Остаток пути он преодолел уже почти не скрываясь, запрятал свернутую рогожу под стену, втоптав в землю, и ухватился за веревку, не чувствуя ее замерзшими пальцами. В осыпающийся камень он не стал упираться ногами, пытаясь, как и велел фон Вегерхоф, использовать для подъема лишь руки, но все же сам морщился от того, как громко шуршит кожа куртки, когда плечо или локоть задевают стену. Веревка поднималась вместе с ним - куда быстрее, нежели взбирался он сам, и когда его плечи поравнялись с границей камня, за шиворот ухватилась ладонь, коротким рывком выдернув его наверх.

Курт присел у стены, прислонившись к ней спиной, отмечая с неудовольствием, что ожидаемой им от себя нервной трясучки или хотя бы легкой дрожи нет, и даже сердце бьется ровно, и боязни, логичной и понятной в его положении, он не испытывает. Это было хорошо - и плохо. Хорошо, потому что колотящееся сердце и разогнавшаяся кровь были бы лишним фактором, способным выдать его Арвиду, плохо - ибо такое спокойствие, такое неестественное хладнокровие означали, что он оценивает ситуацию неверно, не осознавая полностью всех грозящих ему опасностей...

Тело стража лежало чуть поодаль, однако крови Курт не увидел, спустя мгновение осознав, что тот лишь оглушен и пребывает в беспамятстве; от губ солдата нестерпимо несло каким-то дешевым пойлом, а подле него покоилась укупоренная фляжка, которая до того была на поясе фон Вегерхофа. Логично. Обнаруженный проверяющим труп - это тревога, страж же, валяющийся в невменяемом состоянии рядом с опустошенной флягой, есть лишь повод для беснования.

Трезубый крюк стриг закрепил на противоположном краю стены, сбросил вновь смотанную веревку и предупредительно прижал к губам палец, коротко кивнув вниз, где под стеной мельтешили темные тела собак - в темноте, прорезаемой светом редких факелов, было различимо, как они замирают, нюхая воздух и прислушиваясь. Курт подобрался, готовясь ко всему. Если псы натасканы на охрану подступов, тишина останется, пока незваный гость не подвернется им под зубы - такие нападают молча, и слышен бывает лишь крик их жертвы; если же собаки сторожевые, то через считанные мгновения ночной воздух разорвет хорошо слышимый каждому стражу лай.

'Жди и сиди тихо' - наверняка в переводе на человеческий язык грозящий кулак, сунутый под самый нос, и указующий перст обозначали именно это. Ответить фон Вегерхофу, что он в норме, что следит за собой и прекрасно понимает все и сам, на языке жестов не представлялось возможным, посему Курт лишь кивнул, вскинув руки, и стриг отвернулся, скрывшись за стеной со стороны двора. Еще одна минута безмолвия на этот раз истекла скоро; снизу донеслось едва слышное поскуливание, какой-то шорох, снова тихий скулеж, и держащийся за край стены крюк слабо дрогнул, когда стриг дважды дернул за веревку. Спустился Курт просто - соскользнув по ней ладонями, отметив с невеселой мысленной усмешкой, что в постоянном ношении перчаток имеются и свои преимущества. Крюк, обмотанный ветошью, не скрипнул о камень, когда Курт стряхнул его за веревку, а фон Вегерхоф поймал кошку, не дав ей удариться оземь.

Прячась в тень, он огляделся в поисках собачьих трупов, однако ни одного тела видно не было. 'Где?' - молча осведомился Курт вопросительным взглядом, когда стриг обернулся, и тот махнул рукой в сторону массивной двери подсобного входа. Он всмотрелся, теперь и сам увидев, как поблескивают в темноте собачьи глаза - псы сбились в кучу под старой каменной лестницей у двери, как щенки под брюхом матери, не пытаясь выбраться наружу и не издавая уже ни звука. Что ж, собаки - твари умные. В отличие от людей, они хорошо знают, когда и с кем лучше всего не связываться.

Факелы освещали пространство перед стеной неверным, редким светом, оставляя довольно тени для того, чтобы преодолеть его незамеченным, подняться по каменной лестнице и остановиться у стены донжона, прижавшись спинами к камню по обе стороны от двери. 'Иду первым', - показал фон Вегерхоф молча, и Курт кивнул, взявшись ладонью за гарду одного из кинжалов, не обнажая пока оружия. Убивать ли сейчас попадающихся им на пути стражей, никто из них еще не решил: в случае, если он прав, если интуиция не подвела его, оставлять за спиной слишком много живых было бы крайне опасно. Однако если Курт все же ошибся, если фогт не имеет отношения к происходящему, то ложное обвинение и проникновение в его жилище померкнут перед убийством личной охраны наместника...

Того, что сделал стриг, он не ожидал, хотя ничего более логичного представить себе было и нельзя - став на это мгновение снова узнаваемым, прежним фон Вегерхофом, тот спокойно, почти деликатно, постучал в дверь костяшками пальцев. Вновь опустившаяся тишина все длилась и длилась, чуть поодаль на стене вышагивала фигура стража, постепенно приближаясь настолько, что вскоре просто нельзя будет не увидеть их, стоящих у входа в свете фонаря над ним; наконец, когда Курт ощутил, как мелкая дрожь все-таки начинает исподволь проползать под ребра, засов по ту сторону зашипел, скользя по петлям, и отъехал в сторону. В раскрывшуюся дверь Курт успел увидеть лицо стража - настороженное и раздраженное; фон Вегерхоф шагнул вперед, перехватив взметнувшуюся к мечу руку, вывернув ее в сторону и ударом кулака направив солдата в страну грез, где уже пребывал его приятель на стене. Короткий коридор оказался безлюдным - слева пустела узкая скамья, у ножки которой притулился наполненный водой кувшин, а у стены стояла небрежно прислоненная глефа.

Все говорило о том, что в этом замке и впрямь никто не ожидает никакого тайного нападения - этот страж не обнажил даже меча, когда выглянул на стук, наверняка решив, что за дверью может оказаться только свой. На эту скамью уместилось бы еще человек десять в полном вооружении, а дверь эта, как заметил фон Вегерхоф, и впрямь словно создана для проникновения - однако никто и не подумал усилить охрану. Открывшаяся за коридором кухня была безлюдна, два темных прохода, ведущих от нее, тихи и пусты, и у входа на лестницу не было ни души.

- Никого, - заметил Курт одними губами, и стриг кивнул, бросив через плечо на беспамятного стража странный взгляд. - Что? - уточнил он, и фон Вегерхоф отмахнулся, так же беззвучно выговорив 'ничего'.

Тишина по-прежнему была вокруг, не нарушаемая никем и ничем, однако тот внезапно вскинул голову, вслушавшись, и сделал шаг вперед, к одному из коридоров, уводящих из кухни. 'Что?' - повторил он настороженно, и фон Вегерхоф лишь отмахнулся снова, молча указав себе за спину и двинувшись к проходу. Курт направился следом, стараясь держаться ближе и в то же время на расстоянии, дабы оставить себе пространство для маневра при встрече с неведомым противником, и через несколько шагов услышал и сам какое-то копошение за одной из раскрытых дверей и увидел падающий в коридор косой прямоугольник света. 'Люди', - на миг обернувшись, по-прежнему беззвучно проговорил фон Вегерхоф, жестом показав двоих и вновь остановившись. Осторожно, медленно переведя дыхание, стриг на миг прикрыл глаза, встряхнувшись и чуть расслабившись, и когда он вновь поднял веки, блеск в прозрачных глазах исчез. 'Теперь идем' - кивнул стриг, и Курт, на ходу вынимая оба кинжала, следом за ним перескочил порог, пытаясь видеть все углы и стены разом и готовясь ко всему.

Их действительно было двое - мужчина и женщина лет сорока в заляпанных засохшей кровью и еще Бог знает чем фартуках; оба сгребали с пола в огромную корзину горох, высыпавшийся из лопнувшего мешка. На вооруженных пришельцев они уставились с непониманием и испугом, и женщина уже медленно размыкала губы, наверняка готовясь огласить ночную тишину истошным воплем.

- Только вякни.

Это вырвалось само собой, опередив столь же привычное 'Святая Инквизиция', каковая форма убеждения наверняка не дала бы должного эффекта. Мужчина, покачнувшись, упал с корточек, оставшись сидеть на полу и не шевелясь, а его товарка в тот же миг захлопнула рот, для верности зажав его ладонью.

Стоящий рядом фон Вегерхоф не одернул Курта, не возразил его словам и действиям, и он продолжил уже чуть спокойнее, но по-прежнему строго:

- Мы вас не тронем. Только тихо и без глупостей; идет?

Женщина с готовностью закивала, мужчина шумно сглотнул, ничем не выказав согласия, однако, судя по его взгляду, кричать или кидаться на незнакомцев в его планы не входило. Что же до планов собственных, то в этом вопросе Курт пребывал в некоторой потерянности.

- Et que faire avec eux?[188] - поинтересовался он тихо, и фон Вегерхоф, помедлив, развернулся и закрыл распахнутую дверь.

- Soumettre à un interrogatoire, bien sûr[189], - отозвался стриг ровно.

Ну, разумеется. Кому, как не прислуге, знать, гостит ли кто в замке их хозяина...

Тот факт, что работа в команде не самая сильная его сторона, Курт отмечал уже не раз, но если прежде в подобной работе ему приходилось принимать решения и распоряжаться, то теперь ему выпадала роль подчиненного. Это выбивало из колеи вовсе и не давало думать должным образом.

- Мы вас не тронем, - повторил он, указав на мешки с неизвестным содержимым чуть в стороне, у стены. - Сядьте. Я кое-что у вас спрошу, и мы уйдем. Это - понятно?

- Мы поняли, - смиренно отозвался мужчина; его подруга по несчастью лишь снова молча кивнула, по-прежнему зажимая рот ладонью, и оба, косясь на ночных пришельцев, перебрались к стене, усевшись на мешках рядышком и всем своим видом выказав полную готовность к сотрудничеству.

- Attends[190], - вмешался фон Вегерхоф, не дав ему продолжить, бросив на закрытую дверь взгляд через плечо - взгляд тот самый, каким он одарил беспамятного солдата у входа; Курт нахмурился:

- Qu'y a-t-il?[191]

- Еn effet, tout ne marche pas à souhait[192], - тихо заметил стриг, пояснив в ответ на вопросительный взгляд: - De garde. Il étonné était, mais il n'avait pas l'air effrayé. Tu vois ce que je veux dire?[193]

Лишь теперь, припомнив, что и как произошло у той двери, он осознал, насколько это было странным - солдат пребывал в замешательстве лишь мгновение, по истечении которого тут же попытался схватиться за оружие. Так ведет себя страж, обнаруживший вторжение чужого - но чужого человека. В его лице была легкая растерянность, удивление, но логичной в его положении оторопи при виде твари в шаге от него - не было. Что сделал бы любой на его месте? Застыл бы, окаменел от ужаса, по меньшей мере отшатнулся бы назад, ибо ни один нормальный человек, пребывая на таком посту, ведя обычную жизнь обычного солдата в обычном замке, даже готовый ко всему - не готов к такому, не готов однажды ночью отпереть дверь и обнаружить на пороге стрига. Но этот - этот был готов, удивившись лишь тому, что стриг ему не знаком...

- Вот зараза, - проронил Курт тихо, и фон Вегерхоф выразительно кивнул, поведя рукой в сторону испуганно притихшей прислуги:

- Pour cela... Vas-y[194].

- Вы грабители? - разомкнула, наконец, губы женщина, испуганно отъехав в стену, когда Курт неспешно приблизился и опустился на корточки напротив.

- Святая Инквизиция, - отрекомендовался он, выдернув Знак из-за ворота и пытаясь понять, что за чувства отобразились в двух парах глаз. - Я буду спрашивать, вы оба - отвечать. Это - понятно?.. Хорошо, - отметил Курт, дождавшись двух синхронных кивков. - Кто вы здесь?

- Мы... просто работаем при кухне, - неуверенно пояснил мужчина, явно не зная, с чего начать и как объяснить собственную скромную должность. - Прибрать, унести... Все вот уходят, мы остаемся - порядок наводим...

- Поздно уходите сами?

- Да уж за полночь... - столь же растерянно кивнул тот, и Курт продолжил, не дав ему погрузиться в рассуждения о собственной тяжкой доле:

- Кого видите ночами в замке или дворе? Ничего необычного не замечали?

- Ну - как кого видим... стражу... собаки вон...

- Я знаю, что вам надо, майстер инквизитор, - вмешалась женщина, внезапно растерявшая желание разражаться криками и впадать в истерику. - Вы про гостей, что у господина наместника поселились?

- Верно, - одобрительно согласился он. - И что же гости - странные?

- Благочестивые люди спят ночами, - вздохнула та. - А эти шлындрают. И по замку, и, как вы сказали, по двору. И, в самом деле, странные. Знаете, как посмотрят на тебя - и душа в пятки... Я думаю, они убийцы - знаете, наемные.

- Почему?

- Да так у нас говорят, на кухне, - пояснила женщина охотно. - И, бывает, когда идешь по коридору или мимо птичника... идешь - его нет, а вдруг появляется. Из ниоткуда. У нас говорят - есть такие, кто всю жизнь учится только, как нежданно-негаданно напасть и убить по-тихому. И ведь стража, что приехала с господином наместником, она вся делась куда-то, знаете?

- Ты лишнего не болтай... - начал мужчина, и Курт строго нахмурился:

- Хороший совет; дам его тебе. Если не можешь сказать ничего полезного, притихни лучше и не мешай. Это - понятно?.. А ты продолжай. Что значит 'куда-то делась'?

- Да вот так. Пятеро последние уехали куда-то по поручению, а до того разбредались или рассчитывали их - по одному, двое...

- А видел кто-нибудь, как они уезжали?

- Нет, - дернула плечом та, - но говорили, что их рассчитали, и больше их не видели. Уехали, что ж еще.

- И кто теперь охраняет замок?

- Наемники ж, говорю, - понизив голос, убежденно ответила женщина. - Мы тут слышим, как они меж собою говорят - ну, не подслушиваем, Боже упаси, но бывает ведь... само собою... Так вот понятно, что наемники - со стороны. Недавно здесь. И еще с гостями свои люди приехали, так и они тоже теперь по замку. Человек семь их, майстер инквизитор.

- Женская наблюдательность - это что-то, - усмехнулся Курт, и та неуверенно улыбнулась, привычным движением заправив под чепец выбившуюся седеющую прядь. - Ну, а самих гостей - сколько?

- Попервоначалу было четверо, - с готовностью продолжила она. - Потом они все делись куда-то, а после опять появились - теперь трое.

- Moins un pupille[195], - отметил стриг, и Курт кивнул, бросив через плечо:

- Il y'a de ça[196]... И где они были - никто не знает?

- Нет, майстер инквизитор, - настороженно скосившись на фон Вегерхофа, мотнула головой женщина. - Это никто не знает. Были - и нет, и вот опять тут.

- А господин наместник - как он... вел себя во время их отсутствия?

- Не знаю... - начала она нетвердо, и Курт благожелательно улыбнулся:

- Послушай-ка... как тебя зовут?

- Ханна.

- Очень мило, - отметил он. - Мою тетушку звали Ханной... Так вот, Ханна, ты так хорошо начала, не порть все, ладно? Как ты думаешь, почему я здесь? Я уже многое и без тебя знаю, понимаешь?.. Ведь с господином фон Люфтенхаймером творится что-то неладное, и мне это известно, и здесь я для того, чтобы разобраться, что именно. Если не хочешь навредить хозяину, если хочешь ему помочь - лучше говори все, как есть; все, что знаешь и что всего лишь слышала от других. Так как он пережил их отсутствие?

- Тяжело, - нехотя ответила она. - Даже и не знаю, почему. Наверное, их главный ему родня какая или что-то такое - ведь он господина наместника от себя ни на шаг не отпускает...

- И его дочь тоже? - осторожно уточнил Курт, и та опустила голову.

- Госпожа Хелена больна очень, - вздохнула женщина. - И... господин наместник ее при себе всегда держит...

- Господин наместник или его гость? - уточнил он и на сей раз, не услышав ответа, настаивать не стал, продолжив: - А когда гости уезжали - где была дочь господина фон Люфтенхаймера?

- Не знаю, - истово проговорила женщина, вновь подняв взгляд на него. - Господом Иисусом клянусь. Не видела ее. Мы ее вообще видим редко - говорю ж, больна она очень. Почти всегда в постели, не ест ничего...

- Совсем ничего?

- Ну, как... понемногу... точно птичка, - болезненно пожаловалась она. - И в постели целыми днями. Даже есть не спускается - приносим в комнату.

- А что гости? Они разносолов не требуют?

- Да не особенно; тут сказать нечего, упрекнуть не могу. Не шикуют. Точно их и вовсе тут нет - никаких пиров, никаких излишеств. Во всем прочем, майстер инквизитор, понимаете - люди как люди, даже приличные, к девкам дворовым не цепляются (ни одна не жаловалась), снеди особенной не заказывают, вином не роскошествуют... А только все равно с ними что-то не так. И девки эти самые вдруг чахнуть начали - не так чтоб сильно, чтоб прямо до лежачки, но все до единой. Быть может, порчу они наводят какую, а, майстер инквизитор? И на госпожу Хелену, и на хозяина. С чего б еще такое? Или не порча, не знаю, но чем-то они господина наместника изводят... Вы узнайте, чем. Он ведь совсем другой стал - невеселый какой-то, пасмурный. Прежде он был другой.

- Я узнаю, - пообещал Курт твердо. - Последний тебе вопрос, Ханна: скажи-ка, этим утром не было еще гостей в замке? Не уезжали ли минувшей ночью эти, странные, и не привозили ли с собой кого-то еще?

- Не смогу вам сказать, - вздохнула она. - Не видела. Ни гостей, никого. Не знаю я, майстер инквизитор.

- Жаль, - отозвался он, поднявшись, и обернулся к фон Вегерхофу, всем своим видом вопрошая о дальнейших действиях; тот кивнул в сторону, и Курт, проследив его взгляд, наткнулся глазами на скрученный жгут, висящий на стене среди мешочков, ножниц и прочей прикухонной дребедени. - Жаль, - повторил он, - однако эту ночь вам обоим придется провести здесь.

На господина дознавателя оба взглянули непонимающе, а когда ночные налетчики покидали кладовую - укоризненно.

- Итак, их трое, - подвел итог фон Вегерхоф едва слышным полушепотом, отступив от двери и остановившись у выхода на пустой кухне. - Мастер и два птенца.

- И фогтова дочка.

- А также подчиненный фогт, семь человек их личной охраны и наполненный наемниками замок - наемниками, кое-кто из которых (быть может, и все) знают, на кого работают. Ты оказался прав. Мы пришли куда нужно.

- Две вещи, - так же едва различимо себе самому шепнул Курт. - Primo. Теперь можно не якшаться с ними и смело убивать. Даже если мы наткнемся на наемника, не знающего, что здесь происходит... Ну, эти парни понимали, на что шли, когда выбирали такую работу. Secundo, - продолжил он, когда стриг медленно кивнул. - Полагаю, надо возвратиться к двери и прикончить того стража. Если его найдут, тревога все равно будет, но мертвым он, по крайней мере, не сумеет рассказать, кого видел. Второй фляжкой ты не запасся, да и двое спившихся на посту за одну ночь - не менее подозрительно, нежели истекающий кровью труп.

- Второй проход должен вести в большую кладовую, - выговорил фон Вегерхоф с усилием. - Или в ледник. Все замки подобного типа относительно похожи... Нам подойдет любая подсобка. Покинувший пост - все же не лежащий на этом посту мертвым; быть может, выиграем какие-то минуты.

- Не вздумай расклеиться, - предупредил Курт, и стриг отмахнулся, развернувшись к выходу, вновь молчаливым знаком велев идти следом.

Фон Вегерхоф оказался прав - короткий коридор в другой оконечности кухни и впрямь вел в кладовую, пронизанную запахом пряностей и копченостей; по стенам и с крюков, вделанных в потолок, свисали колбасы, вязки толстых перченых сосисок, окороков, за которыми местами не было видно стен и в гуще которых можно было бы, наверное, заблудиться. Все еще беспамятного стража стриг, разоружив, перетащил к дальней стене и усадил на пол. Несколькими несильными ударами по щекам приведя его в чувство и дождавшись, пока взгляд солдата станет осмысленным окончательно, тот тихо предупредил:

- Раззявишь пасть - пожалеешь, что родился.

Страж вздрогнул, распрямившись и вжавшись в стену, и остался неподвижным, не делая попыток подняться или заговорить. На Курта он не смотрел вовсе, приклеившись взглядом к фон Вегерхофу; стриг кивнул:

- Ты не спрашиваешь, что происходит и кто мы. Стало быть, понимаешь все. Молчишь; будем надеяться, это признак твоего благоразумия, а не немоты с рождения... У меня всего один вопрос: вчера ночью Арвид привез сюда женщину. Где она?

- Понятия не имею, какая, к чертям, женщина, - глухо отозвался страж, и фон Вегерхоф холодно улыбнулся.

- Врешь. Вот если б ты сказал 'какой такой Арвид', я поверил бы тебе скорее. Итак, я повторю вопрос и буду ждать ответа - на сей раз правдивого. Где держат женщину, привезенную сюда вчера?

Тот поджал губы, бросив мимолетный взгляд на Курта, и снова поднял глаза к фон Вегерхофу.

- Не имею представления, - повторил страж твердо.

- Ты из слуг Арвида или просто наемник? - уточнил стриг, присев на корточки подле него, и тот вздрогнул, сжав в кулаки упирающиеся в пол ладони. - Нет, своих он не посадил бы караулить кухонный выход... Наемник. К чему тебе это геройство? Ты за него ничего не получишь. Не будь глупцом. Просто скажи.

- Они убьют меня, - произнес тот тихо; фон Вегерхоф наклонился к нему, стиснув пальцы на горле.

- А как думаешь, что сделаю с тобой я? - шепнул стриг. - Арвида здесь нет, зато я - рядом. Ведь ты понимаешь, с кем говоришь. Понимаешь, кто я. И должен понимать, что я могу сделать твою смерть такой долгой и болезненной, как не сумеет ни один человек.

- Убьет он, - выдавил наемник, - убьешь ты. Какая разница.

- Скажи, где она, - предложил фон Вегерхоф, - и отделаешься сломанным носом. Ну, и посидишь в этой кладовке до утра, ничего не поделаешь... Предлагаю жизнь в обмен на твой честный ответ.

- Я не знаю, - не сразу отозвался тот. - Действительно не знаю. Возможно, на третьем этаже. Если смотреть со двора, то видно, что там окна с решетками. Я бы запер там.

- Охрана?

- Не знаю. Не думаю. Быть может, пара людей, но и то вряд ли. Я... видел ее вчера. Она была не в себе. Сомневаюсь, что в таком виде она будет особенно дергаться.

- Было предупреждение страже о том, что мы появимся? О том, что надо ждать кого-то?

- Нет. Все было, как всегда. Ни тревоги, ни готовности.

- Еще что-то? - уточнил стриг вкрадчиво, и наемник тяжело выдохнул, опустив взгляд:

- Нет. Все. Больше ничего не знаю. Давай, - криво ухмыльнулся он подрагивающими губами, вновь подняв глаза. - Ведь соврал - ты меня не отпустишь. Ваши такого не делают.

- Ты прав, - тихо согласился фон Вегерхоф. - Соврал.

Пальцы на горле стража сжались, кисть чуть повернулась в сторону, и в гулкой тишине прозвучал хорошо слышимый сухой хруст. Помедлив у обмякшего тела, стриг неспешно поднялся, отступив назад, и обернулся.

- Третий этаж, - произнес он ровно. - Должна быть лестница где-то на первом; если нам посчастливится, на второй этаж она выходов иметь не будет.

- Ты все еще надеешься войти и выйти, не столкнувшись с Арвидом?

- Их трое, - напомнил фон Вегерхоф. - Мастер и два взрослых птенца. Нам крышка, Гессе, если мы встретимся с ними. Стало быть, надеяться нам больше не на что - только на это... Идем. Держись за мной, будь готов теперь ко всему, и - больше ни слова.

Курт молча кивнул, посторонившись, и стриг вышел из кладовой первым, на пороге вскользь обернувшись на лежащее на полу тело стража.

Лестница, уводящая из коридора у кухни, была одна - узкая и темная, сжатая стенами с обеих сторон; Курт шагал следом за фон Вегерхофом, с трудом различая и больше нащупывая ступени под ногами, думая о том, что, знай Арвид об их присутствии в замке, и лучшего места, чтобы упокоить незваных гостей наверняка, просто не найти...

Ступени окончились внезапно, вперившись в глухую стену, и стриг остановился, упершись в нее ладонью, точно надеясь, что все это ему привиделось, что это лишь обман зрения, и дверь - вот она, перед ним, лишь только протянуть руку и коснуться того, что не видит глаз. Дверь была и видимая - но слева, выводящая в коридор второго этажа, и никакого прохода, позволяющего миновать этот путь, не было. 'Придется идти' - кивком показал Курт, когда стриг обернулся; фон Вегерхоф медленно кивнул, на миг устало прикрыв веки. 'Держись за мной' - повторил он беззвучно, и Курт снова отозвался таким же молчаливым кивком, обнажив оба кинжала осторожно, пытаясь невзначай не скрипнуть сталью о ножны.

Дверь с лестницы заперта не была и отворилась беззвучно, открыв взору пустынный коридор - узкий и похожий на крюк, расходящийся в две стороны. Ни одного окна или бойницы не прорезало сплошного камня, и никогда не умевший должным образом ориентироваться внутри этих громадин Курт потерял уже всякое понимание о том, в какой части донжона они сейчас находятся и куда следует идти. Фон Вегерхоф, однако, двигался уверенно, лишь осторожно придерживая шаг и вслушиваясь, и оставалось только надеяться на то, что он знает, что делает.

За поворотом коридора обнаружилось три двери, но ни на одну из них стриг не обратил внимания, все так же идя вперед по каменному лабиринту; у очередного поворота фон Вегерхоф остановился, напрягшись и слушая воздух, как охотничий пес, учуявший зверя в лесу, и медленно сделал шаг назад, движением руки велев Курту отойти. Он попятился, перехватывая оружие удобней, готовясь ко всему и не представляя, чего или кого ожидать; еще несколько секунд стриг стоял неподвижно, склонив голову набок и чуть прикрыв глаза, и, наконец, неспешно обернулся. 'Четверо' - показал он и, снова помедлив, уточнил: 'Люди. Двое ближе и двое чуть дальше'. Курт нахмурился, всматриваясь в озабоченное бледное лицо пристально и придирчиво, и настоятельно сжал его за локоть. 'Точно только люди?' - усомнился он, и стриг, осторожно переведя дыхание, кивнул и качнул головой одновременно. 'Один' - нехотя показал фон Вегерхоф, изобразив ладонью нечто неопределенное и туманное, витающее неведомо где, что Курт расценил как 'есть; поблизости, но не здесь'. 'Ну, что ж делать' - развел руками он и кивнул на поворот - 'Идем?'.

Стражей действительно оказалось четверо; двое стояли у самого поворота, стояли молча и прямо, не переговариваясь и не перетаптываясь - наверняка только заступив на смену и не успев еще утомиться и заскучать. Еще одна пара таких же молчаливых меченосцев застыла поодаль, оберегая закрытую тяжелую дверь, за которой вполне могли находиться ступени вожделенной лестницы наверх...

Сделать Курт не успел ничего, лишь увидеть, как фон Вегерхоф прошел вперед - именно прошел, а не пробежал, успел уловить движение его руки и плеснувшую на стену алую дугу, неестественно яркую в свете факелов на стенах, и вторую, ударившую в пол мгновением позже. Оружия стриг так и не достал, и пара солдат в противоположной оконечности коридора застыли на месте, глядя на приближающееся к ним существо, на их глазах перебившее горло их соратникам попросту пальцами. Судя по тому, как оба попятились, позабыв об оружии, эти наемники либо не имели представления о том, что происходит вокруг них, либо же, напротив, знали это слишком хорошо. Курт двинулся следом за стригом, успев бросить походя взгляд на два тела под ногами и припомнив другое - в доме фон Вегерхофа; та же широкая рана поперек горла, те же обрубки артерий, сейчас все еще подрагивающих в такт плещущей крови. Ударом таких ногтей наверняка можно без особенного труда пробить и его куртку, и грудную клетку одним движением...

Обнажить оружие стражи у двери так и не успели. Курт остановился, ощущая собственную бесполезность остро, как никогда до сих пор, понимая, что стриг был трижды прав, утверждая, что он лишь помеха и в лучшем случае - никчемный очевидец происходящего. До сих пор он не сделал ничего, чтобы оправдать собственное присутствие здесь, и сейчас просто молча и безропотно ждал дальнейших указаний. Сам фон Вегерхоф стоял так же недвижимо, опустив руки, с которых капала на пыльный камень вязкая красная жижа, и смотрел в пол перед собой, не говоря ни слова, не подавая ни знака, не делая попыток открыть дверь впереди, и когда Курт уже собрался тронуть его за плечо, дабы вернуть к реальности, тот медленно обернулся, однако смотрел при этом не на него, а за его спину, в ту часть коридора, откуда оба они только что пришли.

Курт обернулся, невольно отступив назад, когда увидел его - человек в дверном проеме стоял спокойно, скрестив на груди руки и прислонясь плечом к косяку, и во взгляде его была явственная усмешка.

- Отойди, - тихо велел фон Вегерхоф, и явившийся ниоткуда, оттолкнувшись от косяка, шагнул вперед, возразив:

- Его очередь за тобою, не волнуйся... Нет, какова наглость. Ты - здесь.

- Отойди, - повторил стриг и, ухватив Курта за локоть, почти отбросил его в сторону. - И не вздумай лезть.

- Знаешь, - продолжил явившийся, - Арвид не любит, когда убивают без его ведома, но, думаю, твоя голова его порадует.

- Чтобы получить мою голову, надо иметь на плечах собственную, - тихо возразил фон Вегерхоф, сделав осторожный мягкий шаг навстречу. - А это как раз то, чего мастер вроде Арвида лишает выкормышей вроде тебя.

- Да, - улыбнулся тот. - Я слышал. Ты любишь поговорить... Меня зовут Марк. Просто, чтоб ты знал, чья рука вырвет твое сердце.

- А как звали того, с улицы? Просто, чтоб знать, что за падаль хрипела у моих ног.

То, как с взбешенным рычанием метнулся вперед Марк, Курт едва успел заметить, однако хотя бы успел - сегодня не было того оцепенения, что овладело им на ульмской улице; в ту ночь тьма скрадывала любое движение, мешая видеть, в ту ночь он не имел ни малейшего, пусть и самого отдаленного представления о том, чего можно ждать, а потому растерянность тогда ввергла в оторопь, умножив все виденное надвое. Движения этих двоих были быстрыми - но не настолько, чтобы не видеть ничего, как казалось тогда, просто отследить их было тяжело, как сложно бывает заметить удар воробьиного крыла...

Не вздумай лезть?..

- Ну, конечно, - выдохнул Курт шепотом, сорвавшись с места и кинувшись вслед стригу.

Две твари впереди уже схлестнулись, когда он оказался рядом - схлестнулись в самом буквальном смысле, словно две плети, две змеи, ударившие навстречу друг другу. В руках у обоих уже было неведомо когда обнаженное оружие, уже дважды сошедшееся с оглушающим звоном; Курт метнулся ближе к дерущимся, видя перед собой открытую спину Марка, однако ударить не успел, почувствовав, как острый и твердый, как камень, локоть врезался в плечо, едва не вывернув сустав и отшвырнув его в стену. Звезды в глазах разбежались не сразу; не дожидаясь, пока утихнет пронизывающая боль в кости, Курт бросился вперед снова, успев увидеть, как фон Вегерхоф перехватил противника за руку с оружием, вывернув в сторону и ударив коленом в ребра. Успел подумать, что, окажись на месте птенца он сам, и меч выпал бы из его пальцев, рука была бы сломана в двух местах, а ребра пропороли бы легкие насквозь. Успел нанести удар, едва не достигший цели - острие одного из кинжалов уже почти коснулось бледного лица. Успел увидеть, как Марк ударил фон Вегерхофа ногой в бедро, оттолкнувшись от него всей подошвой, и, развернувшись уже в воздухе, вырвал руку из захвата; успел увидеть перед тем, как отлететь к стене снова, не понимая, что и где пропустил и ощущая лишь дикую боль в скуле и соленый вкус во рту.

Курт встряхнул головой, пытаясь изгнать из нее мерзкий звон и собрать воедино двоящийся окружающий мир. Мир возвратился в должный вид на удивление скоро, позволив увидеть, что спина Марка снова рядом, снова открыта; он снова попытался нанести удар и едва успел отшатнуться от метнувшейся к нему ладони, со всей возможной для себя скоростью выбросив вперед зажатый в правой руке второй кинжал. Рука словно натолкнулась на несущегося во весь опор рыцарского коня, закованного в броню, когда тот, отвлекшись на долю мгновения от главного своего противника, подставил под лезвие клинок. Фон Вегерхоф ударил острием, Марк изогнулся, пропуская лезвие мимо ребер; Курт, пытаясь не упустить момента, напал снова, надеясь на то, что даже такая мелочь, как смертная букашка, зудящая над ухом, будет хоть какой-то помехой одному и поддержкой другому.

Марк успевал всюду, отражая удары и нанося их сам; отбив клинком в сторону довольно удачный выпад Курта и оказавшись при этом вполоборота к фон Вегерхофу, тот саданул не глядя, и стриг отлетел прочь, врезавшись в пол спиной и проехав по шершавому камню, точно по ледяной дорожке, далеко в сторону...

Однажды ты осознаешь, что видишь удары до того, как они будут нанесены, успеваешь сделать два движения и обдумать еще четыре, пока противник совершит одно...

Это заняло половину мгновения - понять, что сейчас, используя эти две секунды, пока фон Вегерхоф поднимается с пола, птенец развернется, и тогда уже ничто не спасет, ибо один на один с таким противником нельзя было надеяться продержаться даже этих самых двух секунд. Бежать надо было уже сейчас - бежать или бить; но спина далеко, достать в шею - просто никак не успеть, а лицом к лицу - и вовсе самоубийство...

Тело сделало это само собою, без всяческих подсчетов и вычислений, без раздумий - Курт уронил себя на пол, упав на колено, изо всех оставшихся сил ударил сразу обоими кинжалами по ноге, глубоко взрезав вены, и, не тратя времени на то, чтобы подняться, откатился в сторону.

Он даже не вскрикнул, запоздало отметило сознание, когда, приподнявшись на коленях, Курт увидел лицо птенца. Лицо было каменным, точно у статуи, простоявшей не одно десятилетие под дождем и ветром - серое, тусклое, и лишь по подбородку, становясь все шире и насыщенней, лился быстрый рубиновый ручеек. Клинок Марка выпал из его разжавшихся пальцев, зазвенев, как погребальный колокол, и фон Вегерхоф рванул на себя руку, до того погруженную в его грудь почти по локоть. 'Так вот как оно выглядит', - пронеслось в голове на удивление равнодушно, когда стриг поднес ладонь с зажатым в нем еще трепещущим сердцем к мертвеющему лицу.

- Мой привет Арвиду, - выговорил фон Вегерхоф тихо и, раскрыв ладонь, уронил кровавый комок под ноги умирающему.

Тело стояло, пошатываясь, еще мгновение и, наконец, обвалилось в кровавую лужу, обдав темно-красными брызгами стену у пола.

Тишина обрушилась вместе с ним, в свой первый миг оглушив, и не сразу стало слышно, как падают тяжелые капли с руки стрига, как стучит кровь в собственных висках, как все еще гудит в голове и рвется дыхание. Курт неспешно поднялся с колен, упираясь в пол ладонями, и фон Вегерхоф медленно обернулся, глядя так, словно увидел его впервые за время всего этого сумасшедшего ночного приключения.

- Цел? - коротко вытолкнул стриг, и он пожал плечами:

- Относительно.

Во рту по-прежнему стоял привкус собственной крови; Курт сплюнул на пол, отерев губы, и поморщился.

- Как вы пьете эту гадость? - пробормотал он, убирая оружие в ножны; стриг встряхнулся, переведя взгляд на свою руку, и, прошагав к телу на полу, отер ее о плечо убитого.

- Мелкими глотками, - отозвался фон Вегерхоф хмуро. - Надо идти отсюда - и быстро. Теперь можно не осторожничать и не таиться.

- Что за мрачность? Эй, мы его уделали! И, заметь, сами без единой царапины; разбитая губа не в счет.

- Мы его уделали, - повторил стриг. - И Арвид уже знает об этом. Он знает, что мы в замке. Он... хороший мастер. Он чувствует, когда умирают его птенцы, чувствует, как именно, знает, где; и потому, повторю, надо уходить отсюда, и поскорее. Идем.

- А ты-то как? - уже в спину спросил Курт; фон Вегерхоф приостановился, снова опустив взгляд на свою не оттертую до конца руку, и распрямился.

- Лучше, чем когда-либо, - отозвался стриг и, мгновение помедлив, обернулся, кивнув на неподвижное тело у стены: - А ты молодец.

- Ай, брось, - покривился он, прижав к лопнувшей губе ладонь, и болезненно поморщился, поведя плечом. - Что я смог?

- Ты дал мне время, и я сумел достать его. Не знаю, как все повернулось бы, будь я один... Однако, - вновь вернувшись к прежнему тону, обмолвился фон Вегерхоф, - я велел не лезть, и в следующий раз, Гессе - не лезь. А теперь довольно разговоров, наше время пошло на минуты. Держись за мной.

Курт покривился, однако не исполнить указание было нельзя - лестница, и впрямь обнаружившаяся за дверью, была так же узка и тесна, как и предыдущая, и идти иначе, нежели друг за другом, было просто невозможно. На верхнюю площадку фон Вегерхоф вымахнул первым, сметя стоявших у выхода двух стражей, первым же оказавшись в длинном коридоре, копии того, где сейчас лежали тела четырех человек и стрига - узком и глухом, без единой двери и окна. Здесь стражи были на ногах - тоже четверо, и что-то неведомое, что-то не заметное глазу подсказало, что эти парни противники куда более серьезные, что что-то отличает их встречавшихся прежде. Те двое, что стояли у двери в дальней оконечности коридора, не отшатнулись от стрига, который приблизился, переступив через тело их убитого соратника, не замерли на месте и даже успели обнажить оружие, и даже один из них успел вскинуть руку с мечом, огласив каменное нутро истошным воплем, когда рука, все еще сжимающая клинок, отлетела в сторону и упала, ударившись о стену. Идя следом за фон Вегерхофом, обходя кровавую лужу осторожно, чтобы не поскользнуться, Курт успел подумать о том, что у него самого ушло бы на этих двоих куда больше времени и даже, быть может, осталась бы пара ран - возможно, и небольших, но здорово мешающих жить, учитывая ситуацию...

- Люди Арвида? - предположил он на ходу, и стриг кивнул, не оборачиваясь, бросив так же коротко:

- Похоже.

Дверь вывела в следующий коридор, уже шире и светлее, озаренный редкими светильниками, с рядом дверей по левую руку. Здесь стражи не было, и меж каменных стен царила тишина.

- Комнаты? - предложил Курт, и фон Вегерхоф кивнул, вновь обнажив оружие:

- Стой рядом, - негромко велел он. - Я открываю двери. Вхожу. Ты следом.

- Готов, - отозвался Курт, взявшись на сей раз за меч, и стриг, помедлив, толкнул ногой створку ближайшей двери.

Та распахнулась, открыв темную комнату с узким окном; нелюбовь к свечам и в самом деле приучила глаза к темноте, выработав некую привычку видеть сквозь нее, однако в первые мгновения Курт не разглядел ничего - лишь окно, освещенный луной кусок пола и темный массив кровати. Однако стриг уже шел к следующей двери, а это значило, что комната пуста. Дверей было семь, и каждая не скрывала за собою ничего, кроме безгласных, нежилых пустых комнат.

- Вперед, - не задерживаясь у последней двери, бросил фон Вегерхоф, ускоряя шаг.

Коридор за поворотом оказался галереей, протянувшейся вдоль всей стены донжона, и Курт с некоторым облегчением перевел дыхание - до сих пор ему казалось, что внезапная дрожь и холод за шиворотом есть проявление запоздало проснувшегося страха; однако зябкий ветер не почудился ему - он проникал сквозь многочисленные окна по правую руку от них, выходящие на замковую стену и сад. Второй ряд окон смотрел в огромный, занимающий весь центр каменного колодца, приемный зал, в иные времена наверняка видавший виды полюбопытнее, нежели попойка, устроенная вдовствующей баронессой. Отблески факелов на стенах виделись отсюда бледными красными пятнами; галерея была полутемна, освещаемая только прозрачной луной, и лишь у двери, отделяющей ее от входа в жилую часть донжона, горели два тусклых светильника. 'Бегом' - кивнул фон Вегерхоф, и он кивнул, подчинившись распоряжению молча, хотя был уверен в том, что со двора или стен увидеть две крохотные фигурки, мелькающие в окнах, невозможно.

Дверь оказалась не заперта, стражи подле нее не было, и открывшийся за нею новый коридор с новым рядом дверей на сей раз освещался ярко горящими факелами. 'Она здесь' - уверенно выговорил Курт одними губами; стриг не ответил - фон Вегерхоф приостановился у крайней двери, вновь склонив голову и вслушиваясь, как вслушивался несколькими минутами ранее, учуяв появление Марка. 'Что?' - уточнил Курт кивком, и тот мотнул головой, передернув плечами. 'Где-то рядом' - показал стриг и, помедлив, уточнил: 'двое'.

Двое... Если Арвид с оставшимся птенцом вздумают напасть разом, им ничего не светит. Арбалет все-таки стоило взять - сейчас, когда можно было уже не скрываться постоянно, он сильно бы пригодился; даже и без перезарядки четыре выстрела подряд это немалое подспорье, когда дело касается стригов...

За распахнувшейся створкой первой двери обнаружилась все такая же пустая комната, вот только на стене горел забытый светильник, а на столе стоял наполненный водой кувшин и глубокая миска с обкрошенным ломтем хлеба и недоеденными кусками какого-то овощного блюда. 'Охрана Арвида?' - предположил Курт, и стриг вновь не отозвался никак, снова замерев посреди комнаты и настороженно озираясь. 'Они здесь' - показал тот неуверенно и прикрыл глаза, вслушиваясь. 'Не пойму, где' - докончил стриг, наконец, и Курт вопросительно ткнул пальцем в стену, граничащую с соседней комнатой. 'Возможно', - согласился фон Вегерхоф и, встряхнув головой, кивнул на выход - 'Идем'.

У следующей двери стриг снова остановился, перехватив ладонь на рукояти поудобнее, отступив на полшага и явно не решаясь открыть, и когда Курт вознамерился уже поторопить его, одна из створок впереди внезапно распахнулась, и в коридор, ступая твердо и уверенно, вышагал Эберхарт фон Люфтенхаймер. На пришельцев фогт взглянул сурово и, остановясь поодаль, поинтересовался:

- Какого черта происходит в моем замке?

Молчание и всеобщая неподвижность длились мгновение - всего одно короткое и такое долгое мгновение, и лишь после, лишь по памяти, возможно было воспринять все то, что случилось, когда упала песчинка этого мига.

Дверь, у которой стоял фон Вегерхоф, распахнулась с невероятной силой, повиснув на одной петле и отшвырнув стрига в сторону, какая-то смазанная тень мелькнула перед взором, и Курт почувствовал, как пальцы теряют клинок, как в спину и затылок врезается камень пола, уронив на глаза тьму и застлав слух бешеным перезвоном. Воздух встал в глотке горстью ржавых гвоздей, когда на шее словно стиснулся стальной ошейник, пережавший горло и не дающий вздохнуть; что-то неведомое вздернуло его с пола, притиснув к стене, и сквозь затихающий звон пробился голос, уже слышанный однажды на ночной ульмской улице:

- Застынь!

Еще одно долгое мгновение прошло все в той же мгле и гуле где-то под самой макушкой, стальной ошейник на горле сжался крепче, вырвав невольный хрип, и голос повторил - чуть жестче и громче:

- Я сказал - застынь, Александер, или мальчишка труп.

Глава 26

Мгновения падали, как снежинки - медленно и равнодушно, и было никак не возможно понять, сколько их миновало, таких неспешных мгновений, прежде чем начала рассеиваться тьма, прежде чем стал тише звон - стал тише, но не смолк совершенно, и все так же словно сквозь колючий кустарник продирался воздух в легкие...

Глаза напротив - первое, что Курт смог рассмотреть; горящие ненавистью и злостью глаза того, кто держал его за горло, прижав к стене и почти подвесив над полом. Еще одной вечностью позже взгляд сумел собраться на всем остальном - фон Вегерхоф, замерший в пяти шагах в стороне, фогт, так и стоящий у двери, из которой появился, и на пороге комнаты рядом, в окружении юной девицы и двух стражей - поджарый, как волк, стриг в нехитром, словно у справного ремесленника, холщовом платье.

- Хорошо, - выговорил он, указав себе под ноги. - А теперь оружие. Всё оружие. На пол.

Фон Вегерхоф помедлил, бросив мельком взгляд вокруг, и тот кивнул:

- Верно. Слишком много, слишком сложно... Оружие, или Конрад сломает щенку шею.

Брошенные меч и кинжал лязгнули о пол, со скрипением проехавшись по камню к ногам Арвида, и тот улыбнулся:

- Вот и ладно. А теперь, поскольку ты и сам по себе какое-никакое оружие - на колени и сцепи на затылке руки.

- Не дождешься, - с шипением отозвался стриг; Арвид вздохнул.

- Конрад, - позвал он, Курт ощутил, как темнота вновь навалилась, стремясь погасить сознание, и голос фон Вегерхофа пробился сквозь звенящую мглу едва-едва:

- Стой.

- Конрад, - чуть другим тоном повелел Арвид, и хватка ослабла, позволив ему дышать и снова видеть происходящее.

И без того бледное лицо фон Вегерхофа было похоже на меловую маску, закаменевшую и смерзшуюся; замявшись на миг, стриг медленно опустился коленями на пол, подняв руки, и замер, не глядя вокруг.

- Вот так-то лучше, - одобрительно отметил Арвид, выходя в коридор, и, бросив взгляд на Курта, равнодушно махнул рукой. - Конрад, ты проломишь ему кадык.

- А может, и стоило бы? - предположил птенец мрачно; тот улыбнулся.

- Посмотрим... Забери оружие и отпусти. Этот не помешает.

Когда хватка разжалась, Курт рухнул на пол, не чувствуя ни пола под собою, ни себя самого; воздух устремился в легкие рваными холодными глотками, умеривая шум и звон в ушах, голова закружилась, и подняться на ноги он сумел не с первой попытки.

- Знаешь, Александер, - продолжил Арвид, не глядя на него, - поначалу я полагал, что ты испытываешь слабость к смертным кошечкам; и это понятно. Случается. Но оказывается, твоя слабость смертные вообще. Я думал также, что инквизитор-приятель это не более чем прикрытие на случай осложнений, обманутый бедолага или даже, быть может, слуга, однако - смотри-ка, я ошибся... И ты явился сюда за той девчонкой... На что ты надеялся? перебить нас всех? Глупо. Ведь ты не мог не понимать, насколько это глупо.

- Твой птенец тоже говорил что-то подобное, - глухо произнес стриг, приподняв голову. - Марк, кажется. Он, можно сказать, всем сердцем рвался доказать это.

Тот поджал губы, распрямившись, словно тростина, и Конрад рванулся вперед, перехваченный за плечо своим мастером.

- Нет, - приказал Арвид холодно, отстранив птенца назад, и неторопливо, сосредоточенно перевел дыхание. - Увы, - согласился он медленно спустя несколько секунд тишины. - Не поспоришь. На твоем счету двое моих птенцов. Ты лишил меня двоих, Александер... Признаюсь, поначалу я поверил, когда ты сказал, что той ночью в Ульме ты лишь защищался; признаюсь, растерялся. Но по зрелом размышлении понял - ты убил моего птенца, убил своего не из самозащиты, не в схватке за территорию, даже не ради его крови - нет; ты убил его, пытаясь защитить того смертного, что валялся там на земле. Ты убил одного из нас, чтобы продлить жизнь одного из них. Даже поняв это, я не сразу поверил. Сегодня ты здесь, подставляешь собственную голову и снова убиваешь своих - ради того, чтобы спасти человека, которого, быть может, уже нет в живых. И сейчас, кроме (снова признаюсь) беспредельного гнева, я испытываю столь же безграничное любопытство. Почему?

- Если бы ты мог понять, - все так же тихо отозвался стриг, - ты уже понял бы. К чему тебе мой ответ.

- О, - поморщился Арвид, - только без выспренностей, пожалуйста. Любое событие, действие и явление в этом мире можно объяснить нехитрыми и понятными словами... Впрочем, я в самом деле кое-что уже понял. Нечто сходное видеть мне доводилось, я встречал тех, кто, подобно тебе, брал под крылышко смертных, но тогда речь шла об одном... чаще 'одной'... или двух, о паре-другой приятелей, но чтобы вот так оберегать род людской? Брать под защиту этих овец - для чего?

- 'Этих овец'... - повторил фон Вегерхоф с болезненной усмешкой. - Ты забыл, кто ты сам, Арвид? Забыл, что не родился таким?

- Разумеется, помню. Разумеется, знаю, кто я сам; я, Александер, тот, кто покинул это стадо - вот кто я. И вот кто ты. Почему ты забыл это? Мне действительно интересно; что-то подсказывает мне, что это напрямую связано с твоими способностями высшего, хотя ни высшим, ни даже хоть просто мастером ты не являешься. Ведь я прав?

- Прав или нет, - устало откликнулся стриг, - что тебе до этого?

- А ты интересный exemplar, - заметил Арвид, медленно приблизившись, и присел перед ним на корточки, глядя в лицо сквозь пристальный прищур. - Что-то в тебе не так. Что-то кроме ядовитой крови. Что-то кроме столь необъяснимой любви к смертным... Или нет; именно она. Вот оно что. Узнаю это унылое выражение лица, эти нотки вселенской скорби в голосе. Узнаю эти слова. Узнаю проповедь. Уже слышал. Такие, как ты, призывают раскаяться и отказаться от того, что составляет нашу жизнь и сущность, что дает нам силы, призывают возвратиться в прежнюю жизнь, не понимая, что это не нужно и невозможно... Вот только тебе это удалось - удалось сочетать две жизни. Не думаю, что ты был таким со дня обращения, иначе не было бы этой тени в твоих глазах. Как ты этого достиг?

- Чего именно? - покривился в усмешке фон Вегерхоф. - Жизни под солнцем, которого тебе больше никогда не увидеть? Равнодушия к серебру? Жизни без крови?

- Всего. Ты добился этого сам - я вижу это, слышу это в твоем голосе. Так, как говоришь об этом ты, может говорить лишь тот, кто шел к этому долго и упорно и, наконец, получил желаемое... Или я ошибся? Неужели твой мастер был способен на это - передать тебе способности высшего? Кто он? как он это сделал?

- Я не стану тебе отвечать, - отозвался фон Вегерхоф, снова отведя взгляд. - Тебе это не поможет.

- А ты попробуй, - дружелюбно предложил Арвид. - Как знать. Я на многое способен.

- Не на это, - повторил стриг четко, и тот вздохнул с показным утомлением, позвав, не оборачиваясь:

- Конрад.

От метнувшейся к нему руки Курт попытался увернуться, успев лишь отшатнуться назад; каменные тиски вновь стиснулись на горле, прижав к стене, и Арвид кивнул:

- Если сейчас я не услышу ответа, Конрад вырвет сердце этому мальчишке, как ты это сделал с Марком. Желаешь на это посмотреть? Это того стоит?

- Арвид... - впервые подал голос фогт, приблизившись на два шага и глядя на происходящее с ужасом и растерянностью. - Это слишком...

- Я не дозволял тебе раскрывать рот, - оборвал тот, и фон Люфтенхаймер умолк, сделав еще один неуверенный шаг вперед. - Итак, Александер? Я жду.

- Я сказал, что это не имеет смысла, - повторил стриг тихо.

- Конрад.

В глазах напротив отобразилось злое удовлетворение, когда вторая ладонь птенца прижалась к груди, сжав пальцы. Куртка затрещала, в плечо прострелило болью, и он ощутил, как словно звериные когти пропарывают кожу.

- Стой, - выдавил фон Вегерхоф; когти погрузились глубже, войдя в мышцу, и стриг рванулся, попытавшись подняться: - Я сказал - стой!

Арвид ударил его ладонью в плечо, оттолкнув снова на пол, и кивнул:

- Вижу, мы наконец-то начали друг друга понимать. Отпусти его, Конрад.

На этот раз на ногах Курт устоял, лишь пошатнувшись и прижав ладонь к пяти прорехам в куртке, уже пропитавшимся кровью; фон Вегерхоф бросил на него взгляд исподлобья, снова опустив голову, и с усилием выговорил:

- Хочешь знать имя моего мастера? Я скажу, если тебе так хочется это услышать, но тебе это не поможет.

- Я жду.

- Ты прав, - согласился стриг. - Когда-то я был, как все мы. Так же жил, так же нуждался для этого в крови, как все мы. Так же поминал 'людское стадо', как ты.

- Довольно покаянных речей, - поморщился Арвид, - давай по существу.

- Ты хочешь стать таким, как я? - подняв взгляд, тяжело усмехнулся фон Вегерхоф. - Вот тебе перечень указаний, Арвид: разочаруйся в том, что делаешь. Разочаруйся в жизни, в своем мире, в себе. Войди в ближайшую церковь и скажи Ему об этом. Скажи, что готов принять все, что бы тебя ни ожидало - любую кару. И тогда Он явится тебе и даст подлинное Причастие. Помнишь, что это такое, Арвид? Это - Его кровь. Если сделаешь, как я тебе говорю, ты получишь от Него посвящение, которое переменит твою сущность. Ты хотел знать имя моего мастера? Теперь ты его знаешь. Ну, как, тебе сильно помог мой ответ?

- Что за бредятина... - проронил Конрад оторопело, и Арвид, помедлив, качнул головой, придирчиво всматриваясь в лицо перед собою.

- Нет, - возразил он с чуть растерянной усмешкой. - Нет, Конрад, он не бредит. И знаешь, что самое смешное? Не похоже, чтобы лгал... Вот черт, святой стриг. Что только не увидишь за такую долгую жизнь... Это что же - плата, которую твой мастер потребовал от тебя? Ты должен оберегать людишек и уничтожать своих? Поэтому ты убил двоих моих птенцов?

- Пока двоих, - не сдержался Курт, и Арвид, на мгновение замерев, огляделся с показным вниманием:

- Это что? Кто-то заговорил?.. Смотри-ка, твой смертный щенок подал голос.

- Отдай его мне, - вкрадчиво попросила молчавшая до сих пор девица, и Арвид улыбнулся ей:

- Имей терпение. Все в свое время... А ты, - указующий перст ткнул в сторону Курта, - заткнись. Заговоришь, когда я велю.

Его последние слова словно растворились в воздухе - как дым, обволакивающий со всех сторон, проникающий сквозь дыхание, сквозь кожу и плоть, в мозг, в разум; от попытки вытолкнуть его из себя, не впустить, не покориться, закружилась голова и затошнило...

- Я не подчиняюсь клопам, - выдавил Курт с усилием, - даже говорящим.

Арвид распрямился, уже не глядя на фон Вегерхофа, и медленно развернул голову, обернувшись к нему.

- Не может быть... - пробормотал Конрад, и его мастер поднялся с корточек, приблизившись неспешно и мягко.

- И в самом деле, - произнес Арвид, всматриваясь в лицо своего пленника с нескрываемым любопытством. - Сегодня ночью происходит множество невероятных вещей... Итак, щенок оказался с зубками. Еще один интересный exemplar. Курт, верно?

- Майстер инквизитор для тебя, тварь.

- Как мило, - улыбнулся Арвид, склонив набок голову, точно разглядывая причудливую фреску на стене. - Он еще и огрызается. Вот только укусить не может. Но это ничего; я научу... Знаешь, Александер, я намеревался принять их в число своих слуг - твою черноволосую красотку и этого мальчишку со Знаком. Ручной инквизитор - это была привлекательная идея для меня и неплохой удар по тебе. Но теперь я склоняюсь к иному мнению.

- Не думай даже, - прошипел тот, и Арвид передернул плечами:

- Не хочу показаться банальным, но все же - а чем ты можешь мне помешать? Только попытайся сделать одно резкое движение, и здесь будет кровавая каша. Ведь ты сам понимаешь - ты мне не угроза. Что же до тебя, Курт... Наверное, я должен был разозлиться. Однако я не разозлен - я заинтересован; и, убежден, если усилить давление, ты не устоишь, но этого я делать не стану. Не хочу ломать тебя без необходимости. Предпочитаю птенцов в своем уме.

- Лучше я сдохну, - выговорил Курт зло; тот приподнял бровь:

- В самом деле? Сомневаюсь. В тебе есть стремление к жизни; как же я прежде не обратил на тебя внимания...

- Теряешь хватку, - пояснил он, выдавив из себя улыбку, и невольно отступил, вперившись в стену за спиной, пытаясь хотя бы не отвести взгляда, когда горящие глаза приблизились.

- Боишься, - отметил Арвид, подступив вплотную и оглядев его оценивающе. - Так значит, смерть, по-твоему, лучше? Да знаешь ли ты, о чем говоришь?

- Арвид, можно я! - нетерпеливо попросила Хелена фон Люфтенхаймер, и тот отмахнулся, не глядя:

- Нет.

- Арвид!

- Я сказал - нет, - повысил голос он. - Помолчи.

- Ты не можешь такое делать, с кем захочется... - начал фогт неуверенно, и стриг нахмурился:

- Мне кажется, я не спрашивал ничьего мнения.

- Бунт на корабле? - поинтересовался Курт с улыбкой, и Арвид улыбнулся в ответ:

- Боишься, и все же дерзишь. Это хорошо... Наверное, Александер, можно сказать, что ты искупил часть вины за то, что сделал; погибших не вернуть, однако одного птенца взамен убитого ты мне привел. И какого. Давно не доводилось встречать таких.

- Не смей, - проговорил фон Вегерхоф четко, и Арвид усмехнулся:

- А твой приятель довольно эгоистичен, Курт. Имея вечную жизнь, он так противится тому, чтобы ее дали тебе...

- Это не жизнь, - возразил он сухо.

- Вот как? - понизив голос до шепота, отозвался стриг; отклониться от взметнувшейся к нему руки он снова не сумел, едва не зашипев, когда Арвид схватил его за волосы на затылке, пригнув к плечу голову.

Попытка оторвать от себя эту руку, распрямиться была бессмысленной и безуспешной, пальцы цеплялись, словно за каменную статую; стриг перехватил его руки одной ладонью, одернув вниз, и прижал локтем к стене, не давая шелохнуться.

- Не смей... - повторил фон Вегерхоф, попытавшись подняться, и мгновенно оказавшийся рядом Конрад ударил наотмашь, вновь уронив его на пол.

- Не жизнь, да? - переспросил Арвид все так же едва слышно. - А что такое жизнь? Ты ведь и этого тоже не знаешь.

Курт попытался рвануться в сторону, когда приблизилось бледное лицо с полыхающими бесцветными глазами; вжимающий его в стену локоть придавил сильнее, снова перекрыв дыхание, и от шеи в голову и плечо внезапно рванулась боль - жаркая и ледяная вместе, острая, как бритва, полосующая каждый нерв на части. То, как истекает из артерии кровь, чувствовалось всем существом, словно уходило и что-то еще, нечто необъяснимое, незримое и неощутимое, нечто важное, сама жизнь, силы, словно тварь, присосавшаяся к нанесенным ею ранам, вытягивала душу сквозь узкое кольцо с рваными режущими краями...

Когда Арвид отступил, на миг показалось, что с головы сдернули пыльный мешок, до того не позволяющий видеть, слышать, дышать; мир перед глазами вращался, смещаясь и перемешиваясь, оставляя в зрительной памяти лишь обрывки - Хелена фон Люфтенхаймер, алчно глядящая на него, фогт с выражением ужаса на лице, фон Вегерхоф, лежащий лицом в пол, и Конрад, стоящий коленом на его спине...

- Чувствуешь? - лицо Арвида было по-прежнему рядом, но увидеть его все никак не удавалось, и лишь голос слышался четко и ясно. - Вот что такое жизнь.

Круговорот красок и образов останавливался медленно и нехотя; Курт пошатнулся, ощущая, что сползает по стене спиной, и с усилием распрямился, не дав себе упасть на пол, теперь видя это лицо отчетливо, но не желая смотреть...

- Сколько силы, - одобрительно произнес Арвид; подняв руку, аккуратно отер пальцем уголок рта и, слизнув алую каплю, погонял ее на языке, точно глоток вина. - Сколько упрямства... И столько злости... Идеальный букет. Превосходное, подающее надежды красное двадцатилетней выдержки.

- Чтоб ты подавился, урод... - выдавил Курт болезненно, прижав ладонь к шее, и тот улыбнулся:

- Отлично. Просто отлично. Нет, ты не думаешь, что смерть лучше, ты любишь жизнь, умеешь цепляться за нее, а это главное. Сейчас ты можешь противиться мне, можешь поливать меня бранью, но после - поверь, сам же скажешь мне спасибо... Знаю, откуда это неприятие, - снисходительно усмехнулся Арвид, кивнув на стрига. - Это он наговорил тебе всевозможной чепухи. С его слов ты наверняка сделал вывод, что наша жизнь - мрак и уныние; воображаю, как слезно он каялся. Не заметил, это сделало его слабым?.. Что случилось с тобой? - медленно развернувшись, тот прошагал к стригу; Конрад рванул фон Вегерхофа за шиворот, подняв с пола на колени, и Арвид вновь присел напротив, глядя в его лицо. - Как я уже говорил, мне доводилось видеть подобное, и всегда это происходит с теми, кто по опрометчивости или неосторожности погубил кого-то, кто был ему близок - смертных друзей, любовниц, братьев или сестер из своей прошлой жизни, жен, детей... Ага, - отметил Арвид удовлетворенно, заглянув в его глаза, - вот оно что... Жена и дети - вот в чем дело. Ты их убил, Александер? Тебя это надломило?.. Ну, что ж, в этом - ты не уникален. Многие из нас, проходя период становления, совершали нечто подобное. Это случается. Пока они не научаются владеть собой, верно оценивать собственные силы, пока не приходят в возраст - такое происходит. Но вот только не все из нас после подобных происшествий теряют себя; а ты - ты себя потерял. Полагаешь, даровав тебе способность питаться человеческой пищей с серебряного блюда солнечным утром, твой новый мастер возвратил тебя в людскую среду? Брось. Ты тот, кто ты есть, ты - один из нас, каким бы иным при этом ты ни был. Ты не человек, смирись с этим, не человек и человеком уже никогда не станешь. Твой мастер дал тебе новые возможности, а ты его опозорил, ибо, когда птенец так бездарен и ничтожен, это позор для мастера... Хотя, он так же жалок, как ты сам. За своих птенцов, Александер, сражается мастер; и будь я рядом, когда ты напал на Марка, я не позволил бы тебе так просто его убить. Я - дрался бы за своего птенца. И сейчас - я здесь. А где твой мастер?.. Молчишь. Все верно. Тебе нечего сказать. Ты запутался в собственной жизни; покинув прежний мир, никуда не пришел. Пожелав перестать быть одним из нас, стал никем. А вот ты - сможешь. - Арвид легко поднялся на ноги, приблизившись к Курту снова, не обернувшись на оцепеневшего в молчании стрига. - Ты способен перенести и больше. Стать чем-то большим.

- Я понял, что такое жизнь, - отозвался он тихо. - Ты объяснил доходчиво. Но еще раз: лучше я сдохну.

- Тебя так проняла вся та чушь, что ты от него наслушался? Эта жалкая пародия на стрига не сумела даже стать достойной копией человека, и ты придаешь его словам столько значимости? Выбрось из головы. Значение имеет лишь то, что ты увидел и понял сам. Знаешь, что ты увидел сегодня, майстер инквизитор? Ты увидел, как он поставил подпись под собственным признанием - он признался в слабости. Сейчас я мог попросту тебя убить; и что бы он сделал? А ничего. Просто сидел и смотрел бы на это - потому что помочь он не в силах, хотя, вижу, очень хочет. Так же, как не сумел и помочь этой девчонке, ради которой пришел... - в его глаза Арвид, внезапно смолкнув, всмотрелся с пристальностью, и вдруг улыбнулся: - Вот ведь черт... Так значит, я не на то поставил. Стало быть, это твоя женщина, не его?.. А хочешь - оставлю ее для тебя? Ведь ты явился, чтобы спасти ей жизнь, и она, открою секрет, все еще жива. Вон там, - чуть обернувшись, стриг указал в дальний конец коридора, - за той дверью. Совсем рядом. Жива; и останется таковой. Дарю. Я, каюсь, привык иногда баловать своих птенцов. И заметь, я не предлагаю тебе жертвовать собственной жизнью ради нее - я предлагаю тебе жизнь в довесок к ее жизни; ты получишь то, за чем пришел, и даже больше... Нет-нет, - покривился он, не дав Курту ответить. - Ничего не говори. Я знаю, что ты можешь сказать сейчас - вновь начнешь дерзить и принимать позу... Я долго живу, и я слышал такое не раз. Все они после меняли свое мнение. Верно, Конрад?

Птенец, все еще стоящий за спиной фон Вегерхофа, тронул губы усмешкой, покаянно пожав плечами, и Арвид решительно кивнул:

- Словом, так. Я передумал. Я не стану убивать вас обоих. Ты, Александер... велико искушение прикончить тебя на месте. Очень велико. Однако при всей твоей немощи ты все-таки уникален, и прежде, чем тебя убить, я все-таки подумаю над тем, как к тебе подступиться. Сейчас ты миска с горячей кашей, но, как знать, возможно, я придумаю, как ее остудить... А ты, - вновь обернувшись к Курту, докончил тот, - будешь гостить здесь до тех пор, пока я не увижу, что ты готов; а это произойдет скоро.

Рука, от которой снова не вышло увернуться, на сей раз не стиснула горло - ударила в висок, погасив сознание и погрузив во тьму.

***

Тьма расступалась медленно и неохотно, как толпа, преграждающая путь через площадь; тьма отступала, оставляя после себя невнятицу в мыслях, боль в голове, слабость и ноющую ломоту в теле. Курт осторожно попытался пошевелиться, чтобы определить собственное положение в пространстве, и резкая боль в плечах, прострелившая тело от шеи до поясницы, как-то вдруг поставило все на место, рассеяв рябь перед глазами и муть в мозгу.

Вокруг были голые каменные стены тесной каморы без окон, освещенной проникающим из-за решетчатой двери факельным светом. Связанные руки были подняты над головой и прикручены к вмурованному в стену кольцу; пребывать в этом состоянии можно было, лишь сидя на полу или, если подняться, согнувшись в три погибели. Никакого оружия при нем, разумеется, не было.

Курт приподнялся на коленях, пересиливая головокружение, и присмотрелся к своим путам. Веревка была закручена вокруг запястий и металлического кольца так, что не оставляла пальцам ни малейшей возможности ухватиться за какой-нибудь узел, сквозь витки, плотно обхватывающие руки, протащить ладони было никак невозможно, а само кольцо сидело в стене прочно и недвижимо.

- Насмотрелся?

На голос позади себя он обернулся рывком, снова сев на полу, и мгновение глядел молча на стража, стоящего по ту сторону решетки.

- Арвид вязал, - пояснил тот с заметным уважением в голосе. - Лично. Оцени почет. Давненько я не видел, чтобы он так холил человека; чем-то ты ему приглянулся.

- Где Александер? - спросил Курт, никак на его слова не ответив, и страж вздохнул.

- Дай-ка я тебе кое-что поясню, парень, - отозвался он беззлобно. - Я буду сидеть вот тут, на скамеечке, подле твоей двери, однако это не значит, что я буду с тобой трепаться. Я буду молчать. После меня сменят, и молчать будет кто-нибудь другой. Разговаривать с тобой я, вообще говоря, и сейчас не должен, но делаю это - для того, чтобы не пришлось впредь. Ради внесения ясности. Сиди и молчи. Не пытайся рыпаться. Не пытайся со мной заговорить, устыдить, подкупить или спеть мне колыбельную. Здесь должны быть тишина и спокойствие. Я не стану спрашивать, понял ли ты меня. Или понял, или будет плохо.

Страж отошел от двери в сторону, не бросив на него напоследок ни взгляда, не слушая ответа и не добавив ни слова; со своего места Курт видел, как тот уселся на скамью чуть в отдалении, прикрыв глаза и откинувшись к стене затылком.

Тишина и спокойствие водворились.

Несколько минут он сидел так же неподвижно, как и страж, так же прикрыв глаза - голова слабо кружилась, в горле было сухо и черство, и несильно, но противно саднила шея. На душе при воспоминании о всем произошедшем в коридоре третьего этажа становилось тускло и мерзко, и от мысли о том, что до цели оставалось каких-то два десятка шагов, подымалась бессильная и оттого еще большая злость.

Планы действий на ближайшее будущее никак не вырисовывались в четкие линии. По большому счету, можно было вздохнуть, признать свое поражение и не суетиться - этой ночью Арвид вряд ли решится на какие-то эксперименты над ним или тем более над фон Вегерхофом, а в течение суток в этом замке будет зондергруппа, которая по долгу службы спасет и Адельхайду, и незадачливого следователя с его приятелем. С другой стороны, при виде первого же из бойцов все тот же Арвид вполне может не полениться и спуститься в подвал, дабы (совершенно без обретения какой-либо выгоды, попросту из принципа) убить всех своих непрошеных гостей - а получится это у него просто и быстро.

Фон Вегерхоф наверняка рядом, и даже, возможно, в соседней камере - страж сидит чуть левее его двери, вероятно, чтобы держать под надзором оба узилища. И уж он-то точно упакован еще крепче. О чем сейчас думает стриг, невозможно и представить; неизвестно, какие планы строятся в его голове, да и строятся ли вообще, или сейчас тот лежит в каком-нибудь гробу, пригвожденный к его дну для верности пресловутым колом - восстановить его можно будет довольно просто, а такое хранение оберегает от неприятностей. Словом, полагаться надо только на себя.

Страж по-прежнему сидел неподвижно, не меняя позы и не открывая глаз - отсюда казалось, что, утомленный ночным бдением, тот попросту уснул. Курт осторожно, медленно приподнялся, усевшись на коленях перед кольцом, и пошевелил кистями, пытаясь понять, можно ли расслабить узлы настолько, чтобы вытащить хотя бы одну руку. Теоретически, если затянуть петли на одном запястье, они хоть немного ослабнут на другом...

- Эй, - окликнул его голос стража, и Курт, мысленно ругнувшись, обернулся. Тот стоял у решетки, глядя на пленника с усмешкой. - Я тебе еще кое-что скажу, - сообщил он по-прежнему благодушно. - Я работаю на Арвида уже пятнадцать лет... Что? - уточнил страж, когда Курт недоверчиво нахмурился. - Да, согласись - я неплохо сохранился, а? Прелести жизни на службе у стрига.

- Слуга? - выговорил он, не скрывая презрения; тот пожал плечами:

- Ну, да. И что? Мне нравится. Но вопрос не в том. Так вот; я работаю на него пятнадцать лет, даже с лишком, и за это время научился слышать, как он ходит. Как дышит. Чувствовать, спит он или нет, смотрит на меня или отвернулся. Понимаешь, к чему я клоню? Если ты думаешь, что сумеешь что-то тут потихоньку провернуть, пока я не вижу, предлагаю подумать над моими словами и кончить эти глупости. У тебя все равно ничего не выйдет, но это копошение меня раздражает. За время жизни в обществе стригов привыкаешь, знаешь ли, к тишине и покою.

- Покой я тебе обеспечу, - пообещал Курт, отвернувшись от него и продолжив манипуляции с веревкой. - Вечный. Когда выберусь.

- Я вижу, слов ты понимать не желаешь, - вздохнул страж, зазвенев ключами, и дверца камеры раскрылась, скрипнув петлями.

К Курту тот приблизился неспешно и лениво, и он, не дожидаясь того, что будет дальше, упал с коленей на пол, распрямив ноги и обеими подошвами ударив наемника под колено. Тот повалился набок, Курт рванулся вперед, чтобы добить ударом в лицо, и страж, извернувшись, как змея, отпрянул на спину, свободно и непринужденно поднявшись одним неуловимым движением.

- Молодец, - отметил он, отряхиваясь, пока Курт сидел неподвижно и растерянно. - Неплохая реакция. Только, парень, ты плохо меня слушал. Напомню: я на службе у Арвида пятнадцать лет...

От удара ногой под ребра легкие сжались в комок, в который уже раз за эту ночь вызвав приступ удушья, до самой спины прорезало молнией; Курт согнулся, пытаясь вдохнуть и хоть чуть расслабить мышцы, чтобы вытравить боль из тела.

- Без обид, - произнес голос над ним все так же незлобиво и спокойно. - Это просто для того, чтобы не осталось недосказанностей. Если я верно понял планы Арвида в твоем отношении, нам с тобой предстоит общаться еще много-много лет, посему я не стану затевать раздор уже сейчас. Не в моих интересах. Но поверь, парень, все пройдет гораздо проще, если ты не станешь больше выкидывать фокусов. Арвид запретил наносить тебе непоправимые увечья. Подумай над тем, что это значит.

Когда страж удалился, Курт еще долго сидел, согнувшись и упершись в колени лбом - боль расходилась медленно, голова снова кружилась, и воздух проходил в горло с напряжением. Нескоро сумев распрямиться, он увидел солдата на прежнем месте и в прежней позе; вокруг по-прежнему властвовало безмолвие, и теперь никакого выхода впереди не виделось. С такой охраной надеяться на старые затасканные приемы не приходилось, а никакие другие способы выбраться из запертой камеры у этой охраны на глазах, будучи связанным, не годились.

Время шло в тишине медленно и тягостно, и вскоре, вновь придя в себя от ломоты в плечах, Курт осознал, что уснул; надолго ли, было неясно, однако, судя по тому, что головокружение все еще не оставило его, в этом состоянии полудремы он провел вряд ли намного больше часу. Страж сидел на все том же месте, только теперь не расслабленно, прислонясь к стене, а прямо, словно семинарист, глядя перед собою и не смотря по сторонам. Курт поднялся, чтобы опустить и расслабить затекшие руки, ожидая окрика или вяло брошенного порицания, однако тот так и сидел, не шевелясь и не глядя на пленника.

Стоять, задрав пятую точку, было неловко во всех смыслах, и через минуту он снова уселся на холодный пол, глядя на подрагивающее пятно факела в стороне от его камеры и пытаясь дышать медленно и спокойно, дабы задавить вновь зарождающуюся злость. Ощущать себя беспомощным и прижатым к стене доводилось слишком часто за последние несколько часов, и это начинало уже порядком надоедать...

Когда в замке вновь заскрежетал ключ, на стража Курт взглянул удивленно и вопросительно, поинтересовавшись как можно безмятежнее:

- Что теперь? Я слишком громко дышал?

Тот не ответил; смотрел наемник прямо перед собой, мимо него, и приближался медлительно, точно спросонок, вынимая на ходу кинжал.

- Эй, - окликнул Курт, прикидывая, как ударить на этот раз, учитывая столь развитые навыки его тюремщика, - а как насчет непоправимых увечий? Сомневаюсь, что он дозволял тебе игры с режущими предметами.

Страж подступил ближе, все так же молча и не глядя на пленника, и он придержал удар, который готовился нанести - что-то в происходящем было не так; если этот stupor вызван тем, что слуга в данный момент находится под прямым контролем мастера, в прямой с ним связи, то убивать или калечить пленника он не намерен, и дергаться сейчас не самое подходящее время - Арвид узнает о его побеге тотчас, что немало осложнит дело.

На мгновение наемник приостановился, держа кинжал неловко, словно кухонный нож, и, наклонившись к вмурованному в стену кольцу, перерезал веревку. Курт опустил руки, отползя от стража чуть назад, массируя запястья, и осторожно, каждый миг ожидая удара, поднялся на ноги. По-прежнему не одаривая его ни взглядом, страж все так же медленно развернулся и вышел из камеры в коридор.

- Dissolvisti vincula mea[197]... - пробормотал Курт растерянно, опасливо выходя следом. - Amen, что бы это все ни значило...

Наемник стоял у соседней такой же решетчатой двери, ковыряясь в замке ключом, и когда он приблизился, скрипящая дверца уже распахнулась. Страж прошел вперед, остановясь посреди тесной камеры, и, на мгновение замерев, вдруг пошатнулся и рухнул на пол подрубленным деревом.

- Это было сильно, - отметил Курт, остановясь над неподвижным телом. - Подчинять чужого слугу - это тебе не потроха рвать... А говорил - не умеешь.

- Не умею.

Фон Вегерхоф не сидел - стоял у стены; обе руки удерживала толстая цепь, подняв их высоко над головой, едва давая ногам касаться пола. Видимых повреждений не было, только вдоль щеки спускалась уже засохшая струйка крови из некогда рассаженной кожи над виском - судя по всему, его Арвид или Конрад приложил от души, дабы перетащить в эту камеру без помех.

- Не умею, - повторил стриг, - и посему не имею представления о том, сколько он проспит. Быть может, посмотришь, нет ли у него ключа от моих украшений? На мое требование отпереть оковы он попытался уйти. То ли это означает, что я и в самом деле не умею покуда управлять людьми, то ли ключа у него нет, и Арвид забрал его с собой.

- Арвид забрал его с собой, - подтвердил Курт, обшарив одежду стража, и стриг вздохнул:

- Что ж, не судьба... Когда явится зондергруппа, упомяни, будь добр, о присутствии заложников в замке.

- Если ты имел в виду, что я должен сбежать, оставив тебя здесь, значит, по голове тебя употребили слишком сильно, - возразил он; фон Вегерхоф неловко пожал поднятыми плечами:

- А есть иной выход?

- Поглядим, - неопределенно отозвался Курт, приблизившись и пройдясь взглядом по удерживающей стрига конструкции.

Два широких браслета, облегающие запястья, запирались на замок; цепь, идущая от них, тянулась к кольцу у самого потолка и, проходя через него, к крюку на уровне груди чуть в стороне, позволяя таким образом регулировать высоту в зависимости от роста заключенного.

- А вырвать крюк? - предположил Курт; фон Вегерхоф покривился:

- Ты мне льстишь.

- Арвид выломал оконную решетку.

- Оконную решетку выломаю и я, а этот крюк вмонтирован в стену на длину не меньше локтя. Если это единственное твое предложение...

- Нет, - оборвал Курт, взявшись за цепь у крюка, и уперся в стену плечом. - Просто показалось, что так проще... Подними руки.

- Смешно, - согласился стриг, демонстративно позвенев цепью, и он раздраженно поморщился:

- Значит, поднимись на цыпочки; и вообще, я слышал, что стриги умеют летать.

- Угу, - кивнул фон Вегерхоф, вытягиваясь вдоль стены. - Я тоже слышал.

Курт уперся в пол, потянув цепь на себя; стриг был выше него почти на голову, однако вряд ли намного тяжелее, но звенья старой цепи цеплялись за кольцо, не давая ей проскальзывать, а изгиб крюка был довольно длинным. Упора в пол не хватало, и он развернулся, не тяня вес на себя, а навалившись на цепь собственным телом.

- А с виду одни кости... - прошипел он, зло рванувшись вперед; звено звякнуло, соскользнув с крюка, и фон Вегерхоф приземлился на ноги, рванув цепь на себя.

- Это уже лучше, - отметил стриг и, скептически оглядев свои руки, договорил: - Однако не думаю, что, если я буду ходить по коридорам и греметь цепями, у Арвида случится сердечный приступ. Есть еще светлые идеи?

- Неблагодарная свинья, - откликнулся Курт, взявшись за пряжку ремня, и тот нахмурился:

- Не скажешь, что это ты задумал?

- Меня разоружили, - пояснил он, отгибая пряжку. - И отобрали все - все, что Арвид нашел опасным. Видимо, ремень он таковым не посчитал, а зря... Есть у нас умелец в академии, Фридрих; недурные выдумывает штуки. К примеру, отмычки, которые можно вот так спрятать меж двух полос кожи. Такой набор, как у Адельхайды, сюда, разумеется, не засунешь, отмычки хиленькие, однако их, надеюсь, должно хватить - запоры на тебе тоже не амбарные. Прежде, - продолжил он, пристроившись ближе к свету и принявшись за замок на браслете, - в подобном же ремне я прятал лезвие. Тонкое, гибкое и острое; однажды оно меня даже выручило. Но в мое последнее появление в академии Фридрих предложил отмычки - и что-то меня дернуло согласиться, скорее всего, темное прошлое. А гляди-ка, пригодились.

- Уверен, что сможешь? - уточнил стриг, когда пальцы сорвались с тонкого инструмента, и Курт огрызнулся:

- Не болтай под руку.

На оба браслета ушло почти десять минут, проведенных в молчании и напряжении; стриг косился на тело стража на полу, на дверь, вслушиваясь в тишину. Когда оковы упали, Курт распрямился, отерев лоб ладонью, и аккуратно спрятал отмычки обратно.

- Счет я пришлю в твой ульмский дом, - сообщил он деловито, и тот мельком улыбнулся, тут же посерьезнев.

- Мы в подвале, - произнес фон Вегерхоф и, обернувшись на дверь, присел перед все еще беспамятным телом стража, отстегивая меч с его пояса. - До выхода пол-этажа. Над нами - десятки наемников и два с половиной стрига. Какой путь выбираешь?

- Иными словами, предлагаешь отступиться и удрать?

- Предлагаю. Тебе.

- Снова?

- Ты ведь уже понял, с чем имеешь дело, Гессе.

- А ты?

- И я понял, - кивнул стриг, - посему выбираю путь через наемников.

- Думаю, такой наглости он от нас не ожидает, - без особенной уверенности предположил Курт, и тот, мгновение помедлив, вздохнул, протянув ему меч. - А ты?

- Обойдусь, - откликнулся фон Вегерхоф, подбирая кинжал стража с пола. - У выхода должна быть караулка; там добуду что-нибудь посерьезнее.

- Возражать не стану, - согласился он, кивнув на дверь. - Идем?

- Как ты себя чувствуешь? - не двинувшись с места, спросил стриг, и Курт тяжело усмехнулся:

- Как я себя чувствую... Меня обсосал заносчивый выродок, воняющий кровью. Меня фактически нагнули; как я, по-твоему, себя чувствую?

- Ты забыл упомянуть, что твой напарник ничем тебе не помог.

- Не смог помочь, - поправил Курт, умерив тон, и, взглянув на помрачневшее лицо стрига, отмахнулся: - Плюнь на все, что он наплел. Сам же отлично осознаешь, что говорилось все это именно для того, чтобы ты вот так погрязал в самобичеваниях. Забудь.

- Нет, - возразил тот. - Не забуду. Он был прав - пора перестать корчить из себя неведомо кого. Пора признать реальность и вспомнить, кто я есть.

- Да? - уточнил он настороженно. - И кто же ты?

- Тот, кто убьет этого заносчивого выродка, - ответил стриг коротко, и Курт сделал торжествующее лицо:

- Отлично!.. Тогда идем, пока упомянутый выродок не решил спуститься и проверить, как тут его гости.

- Дай мне две минуты, - отозвался фон Вегерхоф, перевернув стража лицом вверх. - И... лучше выйди.

- Ну уж нет, - возразил он, - если я верно тебя понял - нет. Я останусь. Я должен это видеть.

- Зачем?

- Для общего развития.

- Врешь, - отмахнулся тот. - Боишься оставить меня с самим собой наедине... А впрочем, нет времени на споры. Как тебе угодно; только предупреждаю - тебе это вряд ли понравится.

Фон Вегерхоф оказался прав и неправ - при виде этого зрелища заныла собственная шея и живо вспомнились та боль и беспомощность, что обрушились на него самого меньше двух часов назад, однако при мысли о том, скольким подобным происшествиям за столько лет своей службы стал пособником этот человек, на душе теплело от злого удовлетворения...

Когда безжизненное тело стража с глухим стуком соскользнуло на пол, фон Вегерхоф рывком поднялся, отступив и закрыв глаза; его пошатывало, стиснутые в кулаки ладони слабо дрожали, и воздух пробивался в горло рваными глубокими глотками. Наконец, вдохнув всей грудью, стриг открыл глаза, глядя вокруг так, словно видел все это впервые - каменные стены, окрашенные алыми огненными отблесками, полумрак и тишину. Ладонь коснулась груди, где, бывало, висел посеребренный Знак и где его не было сегодня, и замерла, стиснув в пальцах складки одежды.

- Как самочувствие? - осторожно поинтересовался Курт, и стриг, не оборачиваясь, хрипло выговорил, на миг вновь прикрыв глаза:

- Четки не пролюбил?

Он спохватился, судорожно сунув руку за отворот куртки, и облегченно выдохнул, извлекши низку деревянных бусин; фон Вегерхоф помедлил, глядя в пол, и тихо потребовал:

- Дай.

Курт протянул руку; стриг, подступив, еще мгновение стоял, не шевелясь, глядя на отполированное пальцами дерево четок, словно на кубок с ядом, и наконец, шагнув ближе, решительно сжал их в ладони и замер.

- Гром небесный не грянул, - отметил Курт, забирая, и, подумав, прятать не стал, навесив на запястье. - Так как себя ощущаешь? Выглядишь, как с перепою... уж извини за lusus verborum[198].

- Я не делал этого более тридцати лет, - произнес тот, глядя на посеревшее тело стража на полу. - И думал, что больше никогда... Я в порядке, - встряхнувшись, ответил стриг, обернувшись к нему, и усмехнулся. - Даже слишком. Просто потерял навык; а слуга другого мастера - это и вовсе словно бутыль вина после долгой голодовки. Слишком крепко, слишком насыщенно. Мне нужна еще минута, чтобы освоиться, но это вполне можно делать и на ходу. Ты сам в силах?

- Спать хочу смертельно; но у меня выбор невелик, - пожал плечами Курт и вновь кивнул на дверь: - Идем. Думаю, Арвид с приятелями позаботится о том, чтобы я не заснул.

Глава 27

У выхода из подвала фон Вегерхоф приостановился, указав в сторону низенькой дверцы, бросив - 'Караулка', и, не дожидаясь Курта, распахнул створку, влетев в небольшую освещенную комнатушку. Двое стражей уже истекали кровью, когда он торопливо вбежал следом; стриг, переступив бездвижные тела, остановился напротив стены с оружейной стойкой.

- Выбери что-то посущественней, - посоветовал фон Вегерхоф, пристегивая довольно старомодный широкий меч, более похожий на тесак. - В этот раз идти будем нагло.

- Проскочим, - отозвался Курт, обойдя кровавую лужу. - У нас выбора нет.

Себе он выбрал в довесок к мечу пару тяжелых кинжалов и, помедлив, остановился перед скопищем арбалетов чуть в стороне. Ничего похожего на его легкое многозарядное чудо механики здесь не было, в основном у стены топорщились дугами громоздкие и совершенно неудобоносимые монструмы, и внимания заслуживали лишь две относительно небольших ручных конструкции. За неимением лучшего могли сгодиться и они, и Курт, подумав, взял оба, перевесив за спину и прихватив по паре болтов для каждого.

- Не нагружайся, - предупредил стриг, и он отмахнулся:

- Бросить никогда не поздно.

Тот не стал возражать и, кинув напоследок взгляд вокруг, вышагал в коридор.

За стремительным легким шагом фон Вегерхофа он почти не поспевал; сейчас казалось, что стриг и впрямь летит, едва касаясь пола. Торопясь не отстать, Курт успевал лишь отмечать путь - коридор, пять широких ступеней, коридор, дверь; два наемника, рухнувшие ему под ноги. Первый этаж; коридор, дверь, еще двое, лестница... Второй этаж; тот самый коридор, уже без тел стражей и птенца, но все так же залитый кровью, дверь, лестница... Третий этаж; площадка в крови, окровавленный пол коридора...

Их снова было четверо, и снова он не успел сделать ничего - стриг просто прошел мимо первой пары стражей, не задержавшись ни на мгновение, отбросив прочь два бездыханных тела, и когда Курт шагнул следом, другие двое уже падали на пол.

Дверь, коридор с пустыми комнатами...

Здесь их было шестеро, и трое успели проскочить мимо, когда фон Вегерхоф обрушился на них; Курт врубился в эту маленькую группку со злостью, почти с облегчением, радуясь тому, что есть куда сбросить владевшее им напряжение, что, наконец, и он может сделать хоть что-то. После боя с Марком короткая стычка сейчас показалась уличной дракой. Наемники, пренебрежительно подумалось в мгновение между двумя ударами. Слаженной работой единой командой эти шестеро могли добиться и большего; стоило только преградить путь глефами и поставить троих стрелков - и в узком коридоре этому вряд ли чем-то можно было бы воспротивиться, однако, на счастье, подобной выучкой здесь и не пахло...

Пустая галерея...

Коридор. Тот самый.

- Арвид... - начал Курт вопросительно, уловив мгновенную заминку в уверенном до сего момента шаге стрига, и запнулся, едва успев отпрянуть от распахнувшейся двери.

Они появились одновременно - два наемника, возникшие на пороге ближней комнаты, с массивным кистенем один и мечом в паре с топориком другой, и чуть в отдалении, посреди коридора - Конрад с выражением растерянного ожесточения на бледном лице. Еще мгновение прошло в неподвижности - наемники застыли, глядя на несостоявшихся заключенных в нескольких шагах от себя, оценивая свои силы в свете случившегося этой ночью с их соратниками, фон Вегерхоф пытался смотреть разом на всех, не зная, как поступить, а птенец явно силился осмыслить, каким образом оказались здесь эти двое...

- Ты!.. - выдавил он, наконец, с шипением, и сорвался с места, преодолев разделяющее их расстояние в два прыжка.

Фон Вегерхоф метнулся навстречу, все еще норовя при этом не повернуться спиной к наемникам, и Курт крикнул зло, встретив выброшенное к нему острие меча ответным ударом:

- Я справлюсь!

Один из кинжалов он выхватил на ходу, увернувшись от метнувшегося в лицо кистеня; пригнулся, отпрыгнув в сторону, и граненый шар со скрежетом врубился в стену, оставив глубокую полосу над его головой, брызжа вокруг осколками камня. У самого виска блеснула стальная молния, Курт отшатнулся вправо, с трудом уйдя от рассекшего воздух топорика и едва не напоровшись на меч.

Оба наемника были в кольчугах и двигались чуть медленнее, чем он, чем он уже привык ожидать от противника этой ночью, но их было двое, и каждый - сильнее, а их вооружение и вовсе не оставляло ни единого шанса. Близкие стены не давали места даже для того, чтобы просто уворачиваться, и уж тем паче не шло никакой речи о том, чтобы использовать против врага единственный подходящий в данной ситуации прием. Бегать в узком коридоре было решительно негде.

Кистень снова устремился в лицо, на развороте едва не врезавшись в плечо, и рондаж на левой руке, снабженный длинным шипом, прошел на волос от груди, царапнув куртку; топорик второго наемника, столкнувшись с кинжалом, рванулся назад, и рукоять выскользнула из пальцев, едва не вывихнув суставы. Отклонившись от меча, Курт пригнулся, проскочив мимо, не дав прижать себя к стене, и отчаянным рывком метнулся вперед, в распахнутую дверь комнаты, перемахнувши через тяжелый стол и развернувшись к противникам лицом по ту его сторону. Обладатель кистеня сделал лишь один шаг, внезапно замерев, и отступил снова назад, остановившись на пороге.

- Отлично, - заметил наемник с усмешкой, бросив косой взгляд в даль коридора, где, не видимый Курту, сцепился с птенцом фон Вегерхоф. - А теперь постоим и подождем Арвида.

Курт застыл, на миг растерявшись, и кивнул в ответ, снимая один из арбалетов.

- Подождем, - согласился он покладисто. - А я пока заряжусь, не против?

- Черт, - проронил наемник с равнодушным раздражением и устремился вперед снова.

Незаряженное оружие он запустил противнику в ноги, постаравшись вложить в это столько сил, сколько был способен, тут же швырнув и второе. Оба брошенных арбалета тот перескочил легко, и Курт внезапно для самого себя коротким пинком послал им вдогонку массивный трехногий табурет; сиденье ударило под колено, развернувшись ножками вбок, и наемник, запнувшись о них, растянулся во весь рост, выронив кистень и вперившись лицом в пол. Острие меча Курт вонзил в открытый затылок мимоходом, не дав ему подняться, и развернулся к оставшемуся противнику, обнажив второй кинжал и жалея о том, что обращение с кистенем не входит в число его умений - сейчас это оружие пришлось бы как никогда к месту.

Наемник замешкался лишь на мгновение, лишь чтобы бросить взгляд вскользь на приятеля, убедившись в том, что помощи от него ждать уже не приходится, и махнул вперед одним прыжком, обрушив на своего противника оба оружия разом. Курт отскочил назад, не блокируя, упал спиной на стол, перевернувшись и приземлившись по ту сторону, едва успев поднять голову со столешницы за миг до того, как в дерево врубился топорик. Глубоко засевшее лезвие наемник выдернул одним движением и сделал шаг в сторону, пытаясь обойти стол; он отступил в противоположном направлении, попятившись снова, когда тот шагнул еще раз. Бегать так можно было долго, и, наконец, поняв это, наемник приостановился, чуть опустив оружие и пренебрежительно усмехнувшись. Курт пожал плечами. Сейчас было не время доказывать собственное бесстрашие; хотя, с другой стороны, завершить бой надлежало как можно скорее, дабы вмешаться в драку стригов в коридоре или хотя бы получить возможность узнать, что же происходит там, за стеной...

Остановившись напротив него, наемник кинул оценивающий взгляд на стол между ними, на своего противника и, не пытаясь больше догнать его, ударил подошвой в столешницу; тяжелый стол проехался ножками по камню, едва не вмазав Курта в стену, вслед предмету мебели выметнулось острие меча, а справа, не позволяя увернуться, свистнул топорик. Повторить трюк наемника недостало бы сил, и он, попросту упав на пол, кувыркнулся под стол, выронив меч и услышав, как над головой снова врезалось в дерево тяжелое лезвие. Развернуться в тесноте и дотянуться кинжалом было невозможно, посему он ударил, как мог - ногами под оба колена, и, когда тот пошатнулся, отступив, не слишком ловко и споро выкарабкался из-под стола, подхватив брошенный клинок. Голова мягко закружилась, на миг подвинув мир в сторону; меч мелькнул у самого лица, и когда Курт извернулся, скользящим ударом сбив его в сторону, топорик внезапно вынырнул откуда-то снизу.

Боль ощутилась не сразу; в правом боку потеплело и намокло, а спустя миг ощутился пульсирующий жар, мгновенно рванувшийся к плечу и в спину. Отпрянув от удара в живот, он споткнулся, едва не полетев на пол и болезненно зашипев, лишь сейчас поняв, что одним порезом не обошлось и перебито по крайней мере одно ребро. Изворачиваться с прежней ловкостью уже не удавалось, и все чаще приходилось подставлять под удары клинок, пытаясь не встречать их прямо, а сбивать в сторону; подобраться к открытым лицу и шее наемника никак не выходило, удары по ногам тот отводил с легкостью, нападая в ответ и вынуждая отступать. Правой рукой действовать становилось все сложнее, и тот факт, что рабочей была левая, помогал слабо; при каждом движении в боку прорезывало болью, мешая двигаться и уклоняться.

Дальше будет хуже, понял Курт, когда, вывернувшись из-под удара, едва не насадил себя все теми же ребрами на топорик снова, и, когда ладонь наемника с зажатой в ней рукоятью меча оказалась вблизи, он не стал отступать, а шагнул вперед, впервые встретив удар впрямую, вложив в него все силы. На одно мгновение рука противника ушла в сторону, открыв путь для его кинжала, и он с размаху, без хитрых приемов, хватанул по пальцам, резанув по кости и потянув клинок на себя одним движением. Топорик вывалился на пол, на него плеснуло красным, заливая пол; наемник вскрикнул, инстинктивно прижав руку к себе и опустив меч, и Курт ударил по склонившейся на миг голове - в лицо, пропоров щеку и вонзив клинок в гортань. Полотно заскрипело о кость, засев в обезображенном лице; упершись ногой в плечо наемника, он с усилием выдернул меч, замарав пол кровью и белой россыпью выкрошенных зубов, и отступил, морщась от пронзительной боли в боку. Несколько долгих мгновений Курт стоял, не двигаясь, прижав локоть к ребрам и восстанавливая дыхание; из-за двери донесся какой-то визг, стук падающего тела, и он, развернувшись, выбежал в коридор, остановившись снова в пяти шагах от образовавшейся там потасовки.

На полу чуть в стороне лежала Хелена фон Люфтенхаймер, держась за щеку с полосой ссаженной кожи и потерянно глядя вокруг, а фон Вегерхоф, почти прижавшись спиной к стене, сдерживал напор противника, подставив полотно меча под его клинок - напор примитивный, силовой, без изысков. Стряхнув мгновенное оцепенение, он метнулся вперед, на миг позабыв о боли в ране; стриг отвалился назад, упершись в стену лопатками, и ударил ногой в колено, с силой оттолкнув замешкавшегося птенца прочь. Курт подскочил со спины, однако ударить не успел - Конрад перехватил его за руку, дернув вверх и едва не подняв над полом...

Когда каменная хватка внезапно разжалась, почти выронив его, он пошатнулся, отвалившись в стену; Конрад отпрыгнул назад, точно кот, ошпаренный кипятком, так же зашипев и утробно взрыкнув, и попятился, выронив оружие и схватившись ладонью за запястье. Фон Вегерхоф сделал нерешительный шаг вперед и замер, глядя на еще больше побелевшее лицо птенца, перекошенное болью и растерянностью, не зная, как поступить, и не понимая, что происходит.

- Конрад?.. - оторопело проронила Хелена фон Люфтенхаймер; тот не ответил, осторожно отведя ладонь в сторону и взглянув на свою руку.

На бледной коже под кистью, краснея ожогом, четко пропечатался маленький крестик с широкими перекладинками и три маленьких бусины.

Курт приподнял руку, глядя на висящие на его запястье четки неверяще, едва ли с не большей растерянностью, нежели птенец Арвида. 'Они намолены, аж светятся' - кажется, так сказала та лесная ведьмочка? 'Ты их получил от того, кто их носил не ради красоты'...

На Конрада он перевел взгляд неспешно и торжествующе, одарив его приветливой улыбкой, и тот отступил, снова зажав ладонью руку и позабыв о выроненном оружии.

- Уходим отсюда, - тихо бросил птенец, подняв Хелену фон Люфтенхаймер с пола, все так же пятясь назад. - Уходим! - повторил он зло, когда та замялась, и Курт, развернувшись, метнулся обратно в комнату, где у тел двух наемников лежали брошенные им арбалеты.

Когда, подхватив один из них, он выбежал в коридор снова, птенцов не было, лишь фон Вегерхоф все так же стоял у стены, глядя им вслед.

- Зараза... - проронил Курт, тоже прислонившись к холодному камню, вновь начав ощущать боль в ребрах и все сильнее одолевающее его головокружение, и стриг медленно перевел взгляд на него.

- Что это было? - выговорил фон Вегерхоф тихо, и он пожал плечами, упершись арбалетом в пол и согнувшись, дабы хоть чуть уменьшить болезненные ощущения в ране:

- Четки отца Юргена. Когда этот урод схватил меня за руку, они коснулись его. А говорил, что стриги распятий и святой воды не боятся.

- Я такого не говорил, я сказал, что этот вопрос сложен и... Ранен? - сам себя оборвал стриг, приблизясь, и Курт поморщился, распрямившись и заглянув в разрез куртки.

- Ребро сломано. Надеюсь, одно.

- У нас будет минута-другая, чтобы тебя перевязать, - сказал фон Вегерхоф, и Курт отмахнулся:

- Я вполне мобилен.

- Арвид отхлебнул от тебя стакана полтора, - возразил тот строго. - И сейчас кровь продолжает уходить; а ты уже бледнее смерти.

- Хорошо, - не дослушав, перебил он. - Перевяжусь. Но вначале осмотрим остальные комнаты - Арвид сказал, что она здесь. Ты все еще помнишь, для чего мы пришли?

- Вначале, - возразил фон Вегерхоф, кивнув на распахнутую дверь позади себя, - сюда. Думаю, ради этого ты задержишься.

На стрига он взглянул непонимающе, осторожно подступив к порогу, и, заглянув, расслабился, неторопливо пройдя в комнату и остановясь в нескольких шагах от Эберхарта фон Люфтенхаймера. Фогт сидел на широкой кровати у стены, не глядя на вошедших, упершись в колени, опустив голову на руки и закрыв ладонями лицо.

- Так-так, - произнес Курт, приблизясь. - А вот и наш радушный хозяин... Или, как я погляжу, хозяин в этом замке нынче другой?

Фогт медленно отнял руки от лица, подняв голову, и он покривился, увидев пять глубоких длинных царапин на его щеке.

- Смейтесь, майстер инквизитор, - тихо проговорил фон Люфтенхаймер, глядя в пол у своих ног. - Меня уже ничто не трогает.

- Это ваша дочь вас так разукрасила? - уточнил Курт, и фогт закрыл глаза, словно не желая видеть вовсе мира вокруг.

- Я пытался ее остановить. Я хотел объяснить ей... пытался велеть ей не вмешиваться во все это...

- Дайте догадаюсь, - вздохнул фон Вегерхоф, остановившись на пороге, и тот вздрогнул, подняв к нему болезненный взгляд. - Она сказала 'знай свое место'... или что-то в этом роде. Обыкновенно они не особенно утруждают себя подбором слов.

- Вы... - с усилием вымолвил фогт. - Вы, Александер... Когда он сказал, что и вы такой же...

- Я другой, - возразил стриг, глядя на фогта с состраданием. - А вот ваша дочь - она теперь такая же. О чем вы только думали, Эберхарт...

- О чем я думал? - вскинулся тот. - Я думал о ней! Я думал о своей жене, которая умерла в цвете лет, я думал о своей дочери, которая тоже умирала - вот о чем я думал! О том, что никто из них не заслужил такой судьбы, что божественное провидение отчего-то решило отнять у меня Хелену, а он - даровал мне ее!

- Арвид отнял ее у вас, отнял теперь уже навеки, погубив ее и вашу душу. Хотя бы теперь вы это понимаете? Пара высокомерных слов и одна пощечина - это только начало, Эберхарт, впереди вас ожидает существование, полное боли и разочарований. Она забудет очень скоро, быстрее, чем вы думаете, и о том, что вы ее отец, и о том, что сделали для нее (ведь и она полагает это благом), и о том, от чего отказались, чем пожертвовали ради спасения ее жизни. Она станет чудовищем - таким же, как он. Но вы - человек, вы не сделали того непоправимого шага, что изменил ее... К счастью, Арвид и не позволит вам его сделать.

- Он сказал...

- ... что обратит и вас, - докончил стриг, и фогт запнулся, глядя на него потерянно. - Со временем. Когда вы докажете, что достойны этого... Я знаю. Так говорится всегда - это обещание позволяет заручиться преданностью надежнее, нежели деньги или что иное. Есть те, кто отдается в слуги добровольно, кому достаточно того, что они обретают - долголетия и обеспеченности, но когда подчиняется кто-то подобный вам, из нужды или под давлением, аргументы в ход идут иные. Вам обещали, что ваша дочь будет жить, что вы сами будете рядом с нею - вечно, и вечно сможете исполнять то, что делали все эти годы - заботиться о ней, оберегать... Но ей больше не нужна ваша забота. Сказать вам, Эберхарт, что, в конце концов, происходит со слугами вроде вас, или вы догадаетесь сами?

- Она не позволит ему убить меня... - проронил тот, и фон Вегерхоф вздохнул:

- И вы в это верите? Ваша судьба - смерть. Но до этого вы успеете стать безропотным исполнителем повелений своего хозяина, существом, лишенным воли, для вас не будет существовать собственных желаний, и лишь один закон - его слово. Вскоре от вас можно будет слышать лишь одно - 'да, мастер'. А когда вы прогорите, когда истощите запас душевных сил, он просто убьет вас, и тогда настанет конец вашей душе. Ваше спасение, Эберхарт, в конце концов, ваше личное дело, но вы собственными руками отдали им душу вашей дочери.

- И все это говорите мне вы! Вы, такое же чудовище, как и они!

- Все-таки, остатки здравого смысла еще живут в вас - вы все еще понимаете это... - отметил фон Вегерхоф, и фогт снова закрыл ладонями лицо, не глядя ни на кого. - Я не выбирал эту жизнь, - продолжил стриг тихо. - Это слабое оправдание - даже будучи таким существом, вполне можно сохранить остатки человечности - но все же это оправдание. Я через многое прошел, чтобы обрести право говорить вам то, что говорю, право упрекать вас. Я угодил в этот мир молодым повесой, а вы - вы, Эберхарт, вы предали все то, чему отдали всю свою жизнь, чему должны были служить... предали того, кому служили. Того, кто дал вам все, что вы имеете. Вы предали все и всех, включая собственную дочь. И не говорите мне о своей правоте, не произносите речей о бессердечии Господнем; сейчас вам так плохо именно оттого, что вы понимаете - прав я. Вы погубили все вокруг себя.

- Откуда вам понять меня... - шепнул фон Люфтенхаймер тоскливо. - Вы... Откуда вам знать, что это - видеть смерть близких.

- Конечно, - едва размыкая губы, выговорил стриг. - Откуда. Ведь это не моя любимая женщина была убита несколько дней назад - убита жестоко и страшно. Откуда мне знать.

Фогт приподнял голову, попытавшись возразить, и вновь потупился.

- Вы и ваши новые приятели, фон Люфтенхаймер, - вмешался Курт, с трудом заряжая арбалет, что все еще держал в руках, - с ним и рядом не лежали. Не вам бросаться обвинениями... Я на минуту.

В коридор он вышел опасливо, оглядываясь и прислушиваясь, и, держа оружие наизготовку, добежал до комнаты с телами двоих наемников; развернувшись лицом к двери, Курт присел перед одним из них, уложив арбалет на пол, снял ремень и так же осторожно, озираясь во все стороны, возвратился назад, прихватив второй арбалет.

- Я не знал о том, что он задумал, - произнес фогт едва слышно. - Если б я только знал...

- Ничего бы не изменилось, - оборвал Курт и, передав заряженное оружие стригу, приблизился к фон Люфтенхаймеру. - Ваше слово здесь ничего не стоит, ничего не значит. Для них вы никто... А вот для меня вы - particeps criminis[199]. Я не стану оглашать вам обвинения и ваши права; вам хорошо известно и то, и другое, а у меня нет на это времени. Просто и коротко: вы арестованы. Если нам удастся выбраться живыми, вы предстанете перед судом... А теперь - быстро - пара ответов на пару вопросов. Где Арвид?

- Ушел, - тускло отозвался фогт, не попытавшись даже возразить, когда Курт развернул его, стянув ремнем руки за спиной. - Я слышал - он сказал, что выйдет за стены, дабы убедиться в том, что вы одни.

- Давно?

- Давно... наверное. Не знаю. Не заметил. Не помню...

- Последний вопрос. Адельхайда действительно еще жива?

- Да, - тускло откликнулся тот. - Она в крайней комнате. Арвид не был намерен ее убивать...

- Тогда вперед, - кивнул Курт, подняв его на ноги, и, забрав арбалет у стрига, подтолкнул фогта к двери. - Шагайте первым, фон Люфтенхаймер, и сохрани вас Господь от мысли выкинуть какую-нибудь глупость. Сегодня выдалась беспокойная ночка, и нервы у меня порядком измотаны; даже думать не хочу, что я сделаю, если ваше поведение мне не понравится. И молитесь, если вы еще помните, как это делается - молитесь, чтобы она и впрямь была жива, иначе... Ваши новые друзья вам покажутся ангелами милосердия. Это - понятно?

- Я не желал ей зла, - тихо возразил тот, покорно идя вперед. - Я никому не желал зла. Я не думал, что все так обернется.

В согбенную спину перед собой Курт взглянул молча, ничего не ответив и не обернувшись к стригу, чей тяжелый вздох прозвучал рядом. В иное время он, быть может, и пожалел этого запутавшегося старика, но сейчас от потери крови кружилась голова, при каждом движении простреливало сломанное ребро, невыносимо ныло плечо, едва не вывихнутое в стычке с первым птенцом, саднила разбитая губа, и единственное, что сейчас одолевало душу - это злость и раздражение...

- Это здесь, - вяло кивнув в сторону последней в ряду двери, проронил фогт. - Не заперто. Охраны нет.

В словах фон Люфтенхаймера Курт не усомнился - будь здесь наемники, они давно уже проявили бы себя. Распахнув дверь пинком, он втолкнул фогта внутрь, войдя следом, и остановился, стиснув пальцы на прикладе арбалета и едва удерживаясь от того, чтоб хотя бы как следует вмазать арестованному этим прикладом, поправ все предписания и снисхождение к летам. Адельхайда лежала на убранной кровати у дальней стены комнаты; вытянутые над головой руки облегала тонкая веревка, обвиваясь вокруг изголовья, другой жгут охватывал лодыжки, уходя к столбику в ногах кровати. Лицо было бледным и изможденным, похожим на лицо умершей, однако посеревшие губы и веки закрытых глаз подрагивали, словно там, по ту сторону сна, происходило что-то невероятное и жуткое...

- Вон к той стене, - приказал Курт, пытаясь не повысить голоса. - Чтоб я вас видел.

На то, как фогт исполнит его указание, он даже не взглянул, шагнув вперед, и фон Вегерхоф удержал его за плечо:

- Стой. Прежде подойду я.

Он встал на месте, глядя на разметавшиеся по подушкам черные волосы и все так же сжимая приклад. 'Сможешь ли ты'...

- Думаешь, она... - начал Курт, и стриг вскинул руку, мягко оборвав:

- Не знаю. Но лучше я.

К кровати тот подошел медленно, осторожно присев рядом и повернув безвольную голову набок, и Курт болезненно поджал губы, увидев засохшие кровавые пятна на плече тонкой ночной рубашки и две сизо-багровые раны на побелевшей коже.

- Сколько ж он раз, мразь... - выговорил он с усилием; фон Вегерхоф вздохнул.

- Она жива, - с заметным облегчением в голосе сообщил стриг. - И вполне человек. Просто в беспамятстве.

По бледной щеке фон Вегерхоф хлопнул ладонью осторожно, позвав Адельхайду по имени, и, не услышав ответа, легонько встряхнул, окликнув снова; дрожащие веки приоткрылись, не видящий ничего и никого вокруг взгляд на мгновение остановился на фогте, притихшем у стены, и ресницы сомкнулись снова.

- Чтоб ты, наконец, захлебнулся, тварь... - чуть слышно и охрипше пробормотала она; стриг усмехнулся.

- Еn voilà des manières, ma chérie[200], - отметил он укоризненно. - Впрочем, я всегда подозревал, что ты меня недолюбливаешь.

Адельхайда распахнула глаза, повернув голову на его голос и с трудом собирая взгляд перед собой; переведя покрасневшие глаза со стрига на Курта за его плечом, еще несколько секунд она лежала недвижимо и молча и, наконец, уточнила:

- Есть способ доказать, что вы не бред?

- Ущипнуть? - предложил он, подойдя к кровати, и Адельхайда слабо улыбнулась в ответ, снова закрыв глаза.

Курт присел у изголовья, вынув кинжал и осторожно взрезав веревки, глубоко впившиеся в тело; кожа вокруг них местами стерлась до сукровицы, и он сжал зубы, не желая видеть даже мысленно того, как пленница пыталась вырваться - упрямо и долго...

- Где этот буйный жмудин[201]? - не открывая глаз, спросила она; фон Вегерхоф, освободив ее босые ноги, поднялся, кивнув через плечо:

- Снаружи замка. Однако это ненадолго. Понимаю, что вопрос глупый, и тем не менее - как ты?

- Тошнит, - откликнулась Адельхайда, вновь открыв глаза и с трудом севши. - И голова кружится.

- Тебе надо что-то съесть, - вздохнул стриг. - И ты сильно обезвожена.

- Там на столе должно быть какое-то питание, - слабо повела рукой она, криво улыбнувшись. - Он пытался меня накормить. Не хотел, чтобы я отдала Богу душу прежде, чем он натешится.

- У нас немного времени, - предупредил фон Вегерхоф, подойдя к столу и скептически оглядывая что-то намертво присохшее к тарелке. Помедлив, он взял со стола кувшин с водой и возвратился к Адельхайде. - Вначале попей... В коридоре мы столкнулись с одним из птенцов, незадолго до этого убили слугу, и только что Гессе - еще двоих; он уже знает, что мы здесь. Не хочу на тебя давить, но задерживаться мы не можем.

- Я приду в себя, - отозвалась Адельхайда уверенно. - По крайней мере, идти смогу.

- Для начала надо определиться, куда, - возразил Курт, осторожно выдернув из-под нее простыню, и, придирчиво осмотрев, надрезал край и оторвал широкую полосу. - Пройденная половина пути, по крайней мере, уже проверена. Вряд ли он успеет нагнать туда еще такую же толпу народу... К счастью, если наши сведения верны, не осталось в живых по крайней мере его личных людей, а наемники ложатся легко.

- Для начала всем надо прийти в себя, - возразил стриг, поставив кувшин на пол, и, принеся Адельхайде тарелку со стола, забрал у него полотняную полосу. - Повернись и подними руки... Наши дальнейшие действия будут зависеть от того, как себя будет чувствовать Адельхайда и не свалишься ли в обморок ты сам.

- Спасибо, - покривился Курт, подставляясь разными боками и тихо шипя, когда фон Вегерхоф от души затягивал повязку.

- Вы не сможете выйти отсюда.

На фогта все обернулись, разом умолкнув, и тот повторил, не глядя ни на кого:

- Вы не выйдете. Вы разозлили его. Он вас не выпустит.

- Ну, и вам свободы тоже не видать, - огрызнулся Курт раздраженно. - В любом случае. Выйдем - молите Бога о том, чтобы угодить на имперский суд, а не на суд Конгрегации. Не выйдем - вам свернет шею ваш хозяин. Или скормит вас вашей же дочери. И поделом.

- Постой, - на мгновение оторвавшись от поглощения засохшей снеди, возразила Адельхайда, понизив голос до шепота, - послушай меня. Оба послушайте; мальчики, здесь что-то не то. Я его знаю. Я его давно знаю, знаю хорошо; это не он.

- В каком смысле? - нахмурился Курт; та кивнула:

- В прямом. Он не может так себя вести. Фон Люфтенхаймер не мог сдать замок и город кучке тварей, пусть бы они не только исцелили дочь, но и воскресили жену. Не мог отдать себя в рабство такому созданию добровольно.

- Люди меняются, - заметил фон Вегерхоф. - Случается - до неузнаваемости.

- Но не так. Александер, ты его не знаешь, как знаю я. Просто поверь: то, что мы видим и слышим - не он. При каких угодно обстоятельствах он не может говорить и думать так, это не его слова, не его воля.

Стриг помедлил, глядя на фогта пристально и долго, и, отвернувшись, неспешно затянул узел на боку Курта. Он повел плечами, глубоко вдохнул, осваиваясь с теснящей ребра повязкой, и, подобрав с пола окровавленную одежду, с трудом протиснулся в рубашку.

- Словом, - подвел итог он, - по твоему мнению, он под полным контролем Арвида? - Адельхайда молча кивнула; Курт вздохнул. - Помнится, я и сам выдвигал подобную версию, однако сейчас не вижу, отчего бы ей не быть ошибочной.

- Это можно проверить, - вновь подал голос стриг, и он обернулся, недоверчиво нахмурясь. - Я не склонен с ходу принимать ничью сторону, однако все может быть. Подумай над тем, что, проведи Адельхайда здесь неделю-другую, заверши Арвид то, что задумал - и она тоже утратила бы значительную часть своей рассудительности. А ведь ее он не намеревался привязывать к своей крови. И этого бы хватило.

- Можно проверить? - повторила Адельхайда, никак не отреагировав на его слова, и, отставив вмиг опустевшую тарелку на пол, осторожно прилегла снова. - Действительно?

- Как? - требовательно уточнил Курт. - Заперев его на все те же пару недель и посмотрев, что будет?

- Нет, - коротко отозвался фон Вегерхоф и, отвернувшись, медленно приблизился к фогту; тот стоял поодаль, глядя в стену, смолкнув и упорно не замечая устремленных на него взглядов; стриг вздохнул. - Эберхарт, - окликнул он, и фогт распрямился, демонстративно отвернувшись. - Эберхарт, - повторил фон Вегерхоф настойчиво, - посмотрите-ка на меня.

Еще мгновение фон Люфтенхаймер стоял все так же неподвижно, упрямо поджав губы, и, наконец, медленно поднял глаза к собеседнику.

- Что вам еще надо от меня? - выговорил он страдальчески и внезапно осекся на полуслове, словно примерзнув к месту.

Фон Вегерхоф подступил ближе, не отрывая глаз от окаменевшего взора наместника, и опустил ладонь на его лоб, точно лекарь, желающий узнать, ушел ли жар у его пациента; минуту оба они не двигались, сцепившись взглядами, и словно бы даже не дыша, ставши похожими на каменное изваяние - памятник Гиппократу во дворе лазарета. Безмолвие и неподвижность тянулись невыносимо долго; наконец, фогт сипло вдохнул, задрожав всем телом, рванулся, пытаясь сбросить с себя прижавшуюся к нему ладонь, и, отшатнувшись, сполз по стене на пол, ошалело хлопая глазами.

- Эберхарт? - тихо позвал фон Вегерхоф, присев перед ним на корточки; фогт вздрогнул, встряхнув головой, точно медведь, которому угодила в ухо пчела, и вскинул взгляд, уставясь на стрига растерянно.

- Господи Иисусе, - пробормотал фон Люфтенхаймер тихо, - что это было...

- Я полагал - вы нам скажете, - заметил Курт осторожно. - Вы, правда, уже много чего наговорили, однако...

- Да-да-да... - поспешно согласился тот, и в голосе фогта проскользнул почти ужас. - Я помню. Хотя, надо признаться, помню слабо; последние месяцы словно попросту ушли куда-то - я будто и не жил. Эта тварь... Я две недели провел запертым, а он поил меня кровью - своей кровью; какая мерзость, если б вы знали...

- Знаю, - тихо откликнулся фон Вегерхоф; тот снова мотнул головой, прикрыв глаза на мгновение, и оглядел комнату с еще большей потерянностью, словно не понимая, где он вдруг очутился.

- Пустота... - едва слышно проронил фогт, и в голосе, на эти мгновения словно изменившемся, снова прошла трещина; он рванулся, пытаясь высвободить руки, фон Вегерхоф прижал его к стене. - Не могу, нельзя! - надрывно выкрикнул фон Люфтенхаймер, и стриг вновь притиснул ладонь к его лбу.

- На меня смотрите, Эберхарт! - приказал он жестко.

Конвульсии стихли так же внезапно; один миг фогт сидел, глядя в никуда, не говоря ни слова, и вдруг медленно, спокойно поднял взгляд к стригу. В лице этом что-то изменилось, сделав его неузнаваемым и не похожим на самое себя, и старческие губы тронула такая знакомая, вызывающая болезненный спазм в горле, усмешка...

Фон Вегерхоф отпрянул, вскочив на ноги и отступив назад, покачнувшись, точно каменный пол был корабельной палубой в бурю, и едва не опрокинулся, споткнувшись на ровном месте. С трудом удержав равновесие, стриг распрямился, отступив еще на шаг и опасливо глядя на фогта - тот молча и тяжело поднимался с пола, озираясь вокруг прежним тоскливо-враждебным взглядом.

- Не хочу повторяться, - неуверенно произнес Курт, - однако - что это было?

На пол у ног фон Вегерхофа капнуло красным; тот осторожно провел пальцами над верхней губой и, посмотрев на испачканную в крови руку, запрокинул лицо к потолку, зажав переносицу.

- Ты как? - испуганно спросила Адельхайда; стриг отмахнулся.

- Так мне и надо, - чуть севшим голосом отозвался он. - Надо было отступить. Когда он снова перехватил контроль - надо было плюнуть и сдать позиции; а я зарвался.

- И каков же diagnosis? - уточнил Курт; фон Вегерхоф опустил голову, осторожно потянув носом, и, возвратившись к кровати, присел рядом с Адельхайдой.

- Она права, - подтвердил стриг, понизив голос. - Фон Люфтенхаймер не в себе. Да, он говорит то, что мог бы говорить, если б принимал решения сам, однако я полагаю, что дело было так: Арвид запер его, держа на крови, одновременно обрабатывая словесно. Разумеется, одними психологическими изысками не обошлось, и ко всему этому было добавлено прямое воздействие на сознание; учитывая же тот факт, что слуга в любом случае есть проводник воли мастера, сейчас мы имеем человека, который думает, что он думает то, что говорит. Сейчас фон Люфтенхаймер искренне полагает, что пошел на все это добровольно - ради спасения жизни дочери. Но эти воспоминания не более чем внушены ему, и он был просто подчинен - в самом буквальном смысле этого слова.

- Его можно вытащить из этого состояния? - так же тихо спросила Адельхайда. - Я подразумеваю - навсегда, а не так, как сейчас?

- Если нейтрализовать Арвида. И после некоторого периода восстановления он вполне придет в себя. Наверное.

- И это безошибочно? - усомнился Курт. - Ты не мог обмануться? То, что мы сейчас видели - прорыв его сознания через контроль? Не выходка Арвида?

- Это безошибочно, - подтвердил стриг; он вздохнул:

- Жаль.

- Не поняла, - настороженно уточнила Адельхайда, и Курт пояснил, кивнув в сторону стен:

- Как я понял, через своих птенцов и слуг Арвид в некотором смысле получает о происходящем некоторую информацию. Верно?

- В некотором роде, - согласился фон Вегерхоф.

- Он знает, что мы убили всех его людей, что столкнулись с Конрадом. Что сейчас ты попытался образумить фон Люфтенхаймера, что он с нами. Так?.. Выходит, таскать его с собой по замку - все равно что пристроить себе на макушку сигнальный флажок с большой надписью 'мы - тут'. А таскать придется, ибо он, как выяснилось только что, даже не соучастник - он потерпевший, которого моя работа - спасать. Был бы он преступником - я с чистой совестью прибил бы его на месте, обезопасив нас и решив массу проблем. Сейчас же мы обрели суму без ремня: таскать тяжело, а бросить нельзя. Посему я говорю: жаль.

- Само добросердечие, - заметила Адельхайда с усмешкой и вздохнула, посерьезнев: - Но в одном он прав. Фон Люфтенхаймер невиновен, однако от этого не менее опасен. Мы можем сделать хоть что-то уже сейчас?

- Дать ему по черепу, - предположил Курт; она покривилась:

- И волочить с собой беспамятное тело?

- У меня идея лучше, - все так же тихо вмешался фон Вегерхоф и, кивнув на его руку, пояснил: - Эти четки нанесли рану Конраду. Стало быть, они имеют воздействие на тот тип стригов, с которым мы столкнулись.

- Почему?

- Сейчас не время для лекций.

- Почему? - повторил Курт упрямо. - Пока я не пойму, почему и как, действовать дальше не смогу. Я хочу знать...

- Хорошо, - оборвал стриг с заметным раздражением. - Коротко: если подобное существо уверено, что своим обращением вступает в сговор с темными силами, враждебными любой светлой силе, все артефакты, имеющие к ней отношение, являются также враждебными его сути. Можешь полагать это самовнушением, если тебе так будет проще. При этом сговор как таковой вправду может иметь место, ибо в момент обращения душа открывается, и к ней рвутся всевозможные сущности. Обращение - момент принятия решения о собственном будущем и месте в мире. Это - коротко и упрощенно; на более подробное обсуждение у нас нет времени. Для нас не важно и то, что мы имеем сейчас - реальную связь Арвида с недобрыми силами или же таковое мнение его птенцов; важно - что сила, которой служил обладатель этих четок, может им противостоять.

- Допустим. И что ты предлагаешь?

- Напоить фон Люфтенхаймера освященной водой, - серьезно сказал стриг. - И как знать, быть может, мы добьемся хоть каких-нибудь результатов.

- К примеру, убьем его.

- Это вряд ли. Он человек. К тому же, собственную душу никому добровольно не вручавший.

- В любом случае, - отмахнулся Курт, - все это пустые разговоры. Святой воды под рукой нет.

- Есть полкувшина простой воды и есть ты.

- Права не имею, - возразил он, и фон Вегерхоф пожал плечами:

- А ты и не будешь ее освящать; освятит святой Юрген. Четки работают - это мы знаем с достоверностью.

- Я даже чина не помню.

- 'In nomine...' - на все случаи жизни.

- В таком случае, заняться этим должен ты - из всех присутствующих ты один имел счастье огрести на свою голову благодать Христову от Него лично.

- Однако из всех присутствующих именно тебе передал эти четки во владение новопрославленный святой. Быть может, в других руках они заупрямятся.

- Господи, ересь какая, - выдохнул Курт, прижав ладони к вискам, начавшим уже постукивать тонкой, как паутинка, болью. - Все, что я слышу, что говорю и делаю, что я вижу вокруг себя этой ночью - одна сплошная ересь.

- Время, - напомнил фон Вегерхоф настоятельно, и он вздохнул, мельком обернувшись на фогта.

- Хорошо, - отмахнулся Курт, - пусть так. Но лично я полагаю эту затею бессмысленной и на вашем месте на многое бы не надеялся.

- Ты сказал это сам, - напомнила Адельхайда укоризненно. - Упомянув о произошедшем на своем последнем дознании, ты сказал, что сила этого человека оказалась настолько велика, что уничтожила бы не только того некроманта, но и, по твоему мнению, любое зло вокруг.

- Что тебе нужно для того, чтобы уверовать? - уже нешуточно спросил стриг. - Ты лично был знаком с таким человеком, видел такое, сейчас говоришь с тем, кто прошел через невозможное, несколько минут назад своими глазами видел эту реликвию в действии; что еще тебе нужно, инквизитор?

- Быть может, повстречаться с твоим Мастером лично.

- Если мы так и будем сидеть в этой комнате, ничего не предпринимая - вскоре встретишься.

- Сдаюсь, - кивнул Курт со вздохом. - Давайте воду. Попытаться не убудет.

- А настрой поблагочестивей? - упрекнул стриг, передав ему полупустой кувшин, и Курт, сняв четки с запястья, коротко огрызнулся:

- Отвали.

Установив кувшин на пол у своих ног, несколько секунд он сидел, не двигаясь, глядя на темные бусины в своей ладони, и вздохнул.

- Ну, словом... - неуверенно произнес Курт, наконец, - если вы там способны меня услышать, святой отец, и реально имеете силу... Беру свои слова назад. Святая вода и молитва помогают. По крайней мере, ваша. Я так до сих пор этого и не сказал, так что - спасибо, что спасли меня тогда. И... сейчас мне опять необходима ваша помощь... Ну, поехали, - оборвал он, чувствуя себя до невозможности по-дурацки, и погрузил четки в воду. - In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti[202]...

- Amen, - подсказал фон Вегерхоф, когда он замялся; Курт пожал плечами:

- Amen, - и, помедлив, вынул четки, аккуратно стряхнув капли в широкое горло кувшина. - Это было глупо, - подытожил он уверенно, вновь надев их на руку, - но это было сделано. И давайте уж закончим эту мистерию; Александер, держи его. Правы вы или нет, в любом случае - не думаю, что он просто скажет 'спасибо' и выпьет.

На приблизившегося фон Вегерхофа фогт, до сего мига еще пребывающий в некоторой потерянности после того краткого допроса, взглянул настороженно, попытавшись отодвинуться; стриг ухватил его за плечо, легко опрокинув на пол, и уселся рядом, упершись ему коленом в грудь и держа голову ладонью.

- Не хочу говорить избитости, однако это для вашего же блага, - вздохнул Курт, присев рядом; фон Люфтенхаймер молча рванулся, и стриг сжал ладонь сильнее. - Не вынуждайте нас вскрывать вам рот ножом, - попросил он настоятельно. - Не приведи Господь, лезвие сорвется, и я вас прикончу или повыламываю зубы... Откройте рот.

Фогт упрямо стиснул зубы, глядя на своих пленителей с ненавистью и отчаянием, и Курт пожал плечами.

- Когда вы придете в себя, я за это извинюсь, - пообещал он и, сжав кулак, одарил связанного коротким тычком под ребра.

Фон Люфтенхаймер сипло охнул, застыв, и Курт, переждав вдох, осторожно плеснул водой в раскрытый рот. Фогт задушенно булькнул, попытавшись отвернуть голову в сторону, взбрыкнул ногами, и он отодвинулся, убрав кувшин подальше от конечностей наместника, глядя на конвульсии пленника со все возрастающей настороженностью.

- Он захлебывается, - заметила Адельхайда напряженно, и стриг качнул головой, прижав фон Люфтенхаймера к полу крепче:

- Нет. Воду он проглотил. Это другое.

- Сердечный приступ? - предположил Курт; фон Вегерхоф не ответил, сдерживая содрогающееся тело уже с заметным усилием.

Фогт побелел, словно и в самом деле впав в припадок, в горле булькнуло; стриг поспешно вздернул его вверх, ухватив за шиворот и приподняв, и едва успел отодвинуться от потока дурно разящей желчи, устремившейся на пол.

- Какая мерзость, - отметил Курт, когда фон Люфтенхаймера стошнило снова; фон Вегерхоф отволок безвольно провисшее тело в сторону, аккуратно опустив на пол, и отступил на шаг назад. - Теперь возникает вопрос, где в данный момент находится выпитая им святая вода - в нем или в этой гадости?

- По твоей логике, - отозвался стриг серьезно, - после принятия Причастия не следует посещать нужник... Вода вышла, святость осталась. Сойдемся на этом.

- А осталась? - поинтересовалась Адельхайда.

- А была? - усомнился Курт, оглядывая притихшего наместника скептически. - Может, он поперхнулся просто. Бывает.

- Почему тебя до сих пор не поперли со службы? - отозвался фон Вегерхоф с искренним удивлением; он пожал плечами:

- Я уникум. Не знал?.. Так что же теперь с нашим пострадавшим? Каким он будет, когда очухается?

- Откуда мне знать, - отозвался стриг, отойдя в сторону. - Как ты понимаешь, подобных опытов я еще не ставил. Подождем. Думаю, минута у нас есть.

Вокруг фогта Курт ходил всю эту минуту, посматривая на него с подозрением; тот так и лежал на полу, глядя в стену и редко мигая, не сделав ни одной попытки подняться или заговорить. Так и не дождавшись никаких перемен в состоянии наместника, он присел перед тем на корточки, заглянув в неподвижные глаза, и тихо позвал:

- Фон Люфтенхаймер?

Тот не шевельнулся, не отозвался, даже не подняв взгляда, и Курт повторил настойчивей, сопроводив оклик тычком в плечо:

- Фон Люфтенхаймер! Если ты, жертва обстоятельств, сейчас же не встанешь, - присовокупил он, склонившись ближе, - я врежу тебе по почкам.

- Курт, - укоризненно произнесла Адельхайда, и Курт отмахнулся, поднявшись:

- Он меня не слышит. Что ж, вынужден признать, Александер, твоя идея сработала. Вода вправду освятилась и некое действие на него вправду возымела. Это хорошая новость. Но теперь фон Люфтенхаймер невменяем. Это новость плохая. Нам надо двигаться дальше, время уходит; но бросить его здесь мне теперь совесть не позволит.

- Скоро рассвет, - заметил фон Вегерхоф, приоткрыв ставню и бросив взгляд в окно. - Через час, может, даже меньше... В отличие от нас, зондергруппа, думаю, явится утром.

- Если явится вообще, - возразил Курт, - а не притащится сюда к полудню или следующему вечеру. Если я верно понял твою мысль, то - возражаю. Эти парни не станут вникать в тонкости, и, если фон Люфтенхаймер к тому времени несколько опамятуется и вновь начнет плести чушь, они вполне могут уложить его на пол со стрелой в черепе вместе с прочими... Господин наместник! - повторил он, снова наклонившись к неподвижному телу, и, ухватив фогта за шиворот, с усилием поднялся, восстановив его в вертикальное положение. Помедлив, Курт осторожно убрал руки, и тот, покачнувшись, остался стоять. - Уже неплохо... Вперед! - повысил голос он, подтолкнув пленника в спину, придержав снова, когда тот довольно резво зашагал к двери.

- Ходит, - отметила Адельхайда, осторожно вставая, зажмурилась и опустилась снова на кровать. - А я - нет, - виновато довершила она. - Простите, мальчики. Голова кружится, и стоит встать - все плывет.

- Все, - решительно отмахнулся стриг, со стуком захлопнув ставню. - Более тянуть нельзя. Надо двигаться. Гессе; на тебе фогт. Толкай, бей, делай что хочешь - но чтобы шел. Адельхайда; идти ты не способна, а Гессе протащит тебя шагов двадцать, не больше, посему понесу я. Но поскольку основная боевая сила также я, предупреждаю: в случае столкновения я не теряю времени на нежности и просто бросаю тебя на пол и перешагиваю.

- Переживу, - согласилась она. - Не хрустальная.

- Тогда идем, - подытожил фон Вегерхоф, легко подхватив ее на руки, и кивнул в сторону двери. - Гони фон Люфтенхаймера. Идем тем же путем, до первого этажа.

- А дальше?

- Давай-ка мы сперва дойдем, - предложил стриг. - Вперед.

- С места не сдвинусь, - возразил Курт, и тот нахмурился:

- Не понял. Наш уговор внезапно забыт?

- Пересмотрен, - уточнил он твердо. - До сих пор я исполнял все указания вслепую, ибо допускал хоть мысль о том, что ты знаешь, что делаешь, и у нас все получится. Теперь я хочу знать с достоверностью, как ты намерен вывести нас из замка, в котором сейчас все стоят на ушах. Ведь у тебя есть четкий план, не так ли?

- Время, Гессе, - напомнил фон Вегерхоф, и Курт кивнул:

- Вот именно, время; посему - давай-ка без споров и кратко.

- О, Господи, - вздохнул стриг раздраженно, вновь опустив Адельхайду на кровать, и, взяв фогта за плечо, аккуратно, но настойчиво оттолкнул его в сторону. - Хорошо, - согласился фон Вегерхоф, понизив голос. - Расскажу. В самом деле, как знать, что будет дальше, и не придется ли вам уходить без меня... В любом замке есть потайной выход - на случай осады. Здесь он в кухне, за кладовой подле очага. Есть и еще один, однако он располагается в часовне - прямо напротив нас, через залу. Не вариант.

- Как ты узнал? Только не тренди мне про время, просто ответь побыстрее.

- Прежний владелец этого замка ушел на покой от дел городских и поселился здесь же, неподалеку; скончался около полугода назад. В Ульме живет его бывший начальник стражи, который тоже уже немолод и тоже оставил службу. Человеку такой должности полагается знать о подобных вещах. Этим утром я побывал в городе, через канцлера выяснил, где он живет, и поговорил с ним.

- И на основании каких полномочий ты вынудил его раскрыть такие тайны? Ты что же это - засветил Знак?

- Показал ту сторону, где нет номера, да он и не рассматривал. Лица моего он тоже не видел и не знает, кто именно его навестил.

- И обитатель Ульма, - усомнился Курт, - вдруг вот так просто при предъявлении Знака безличным кем-то не послал этого кого-то куда-то?

- Пришлось как следует припугнуть и расписать, что будет, если я ничего от него не услышу или услышу неправду. В случае вранья с его стороны я посулил ему пристальнейшее внимание Инквизиции к его персоне; благодаря шуму, который ты поднял в городе, он в моих словах не усомнился... Итак, я ответил, - нетерпеливо оборвал стриг сам себя, снова поднимая Адельхайду на руки. - А теперь бери фон Люфтенхаймера и вперед.

Глава 28

Коридор они миновали быстро и без помех, не повстречав никого, равно как и на галерее и лестницах. Коридор второго этажа тоже был пуст и тих.

Адельхайда время от времени оглядывалась на фогта, идущего позади, встречаясь глазами с Куртом, и он пытался ободряюще улыбаться, видя в ответ скептическую гримасу. В один из таких моментов, обернувшись назад, она вдруг зажмурилась, ткнувшись лицом в плечо фон Вегерхофа, издав приглушенное рыдание, и ее плечи судорожно задрожали. Стриг остановился.

- Что? - плохо скрывая испуг, спросил он, и когда Адельхайда подняла голову, Курт увидел, что ее душит смех.

- Видели бы мы себя со стороны... - выговорила она с усилием. - Инвалидная манипула... С Арвидом не придется драться; встретимся - он умрет со смеху...

- Вы! - со злостью осек фон Вегерхоф, когда Курт прыснул тоже, и вновь зашагал вперед. - Спокойно - оба.

- Извини... Нервы, - уже тише отозвалась Адельхайда, встряхнувшись. - Все, все. Я в норме.

Стриг не ответил, явно усомнившись в ее последних словах; Курт и сам ощущал уже усталость от этой наполненной событиями ночи. Фон Вегерхоф был прав - крови он и впрямь потерял довольно много; встреча с Арвидом уже в тюремной камере отзывалась головокружением, а после боя с двумя слугами и ранения нет-нет, да подкатывала легкая тошнота, и пол чуть съезжал в сторону. Крохотные и до противного аккуратные ранки на шее не затянулись и все еще саднили, едва не вывихнутое Марком плечо ныло, сломанное ребро, затянутое в плотную повязку, отзывалось болью во всей половине тела, правда, уже не такой острой и пронзительной, а словно отдалившейся и приглушенной, и давно одолевающая его сонливость накатывала все чаще и неотступнее. Все виденное, слышанное и пережитое этой ночью с трудом умещалось в голове, мысли теснились, суетясь и не желая останавливаться, и осмысливать происходящее сейчас Курт просто отказался, оставив сие занятие на более удобное время, если таковое наступит, для чего еще надо было воплотить план фон Вегерхофа в жизнь.

Сам стриг даже со спины выглядел хмурым, и, хотя вслух этого не было сказано, Курт понимал, что вызывало его недовольство. В комнате, где заключалась Адельхайда, они задержались слишком надолго, было потрачено слишком много времени; нельзя было сказать, что потрачено впустую, но все же множество драгоценных минут ушли в никуда, дав Арвиду время возвратиться в замок, а его людям - собраться для нового встречного удара...

- А вот и они, - словно продолжив его мысль, произнес фон Вегерхоф, остановившись, и Адельхайда встрепенулась, напрягшись, готовясь, возможно, к обещанному броску на пол.

- Ты их слышишь? - почти утвердительно выговорил Курт, и тот кивнул:

- Арвида - не слышу и не ощущаю, но это не значит, что его там нет; людей - слышу. Много.

- В том смысле, что через них нам не пройти? Тебе не пройти?

- Никому не пройти, - внезапно заговорил фогт, и Курт покривил губы, бросив озлобленный взгляд на его опущенную голову.

- Господи, он снова за свое... - вытолкнул он раздраженно, и голова рывком вскинулась.

- Помолчите, майстер инквизитор, - чуть слышно, но непреклонно потребовал фон Люфтенхаймер. - Помолчите и послушайте меня, покуда я в себе; не знаю, сколько это продлится. Если мы прошли так просто, значит, вы зачистили эту часть замка, и охраны здесь больше не осталось, а это означает, что сейчас на подходе те, кто прежде был во дворе и на стенах. Стало быть, вооружены арбалетами. Барон прав - нам не пройти, не пройти даже ему.

- А откуда мне знать, что сейчас вы действительно вменяемы, а не... - начал Курт, и стриг оборвал его:

- Уверены?

- Больше, чем в себе самом, учитывая ситуацию, - кивнул фогт, складывая слова со все большим напряжением, и, прикрыв глаза, медленно перевел дыхание. - А на месте Арвида, - с усилием прибавил он, - я выставил бы стрелков и по верхней галерее.

- Ему известно о тайных выходах из замка? - осторожно поинтересовался фон Вегерхоф, и фогт с натугой кивнул:

- Да. Узнал первым делом... - тихо выдохнул он, зажмурившись и сжав зубы, словно боясь вдохнуть невидимую мелкую пыль, повисшую в воздухе. - Господи, как тяжело. Не могу. Нет сил...

- И времени, - докончил стриг твердо. - Словом, так. Если кто-то допускает хотя бы мысль о том, что тайные выходы нам известны, именно от них нас будут отрезать. Кухня близко - вот она, и вполне логично ожидать от нас, что к ближнему ходу мы и станем прорываться. Поэтому прорываться мы будем к ходу дальнему - к часовне. Если там кто-то и есть, их должно быть меньше. Если же наш противник полагает, что мы надеялись выйти так же, как и войти, он просто перекрыл нам все выходы из донжона и подступы к внешней стене, до которой, опять же, именно из кухонной двери всего ближе. И в том, и в другом случае часовня для нас лучший вариант. Я бы сказал, единственный.

- А если впрямь арбалетчики на галерее? - усомнился Курт, и фон Вегерхоф кивнул:

- Уверен, что без 'если'. Они есть. Но как тебе арбалетчики в узком коридоре или за дверью?..

- Я вполне смогу пробежать залу сама, - подала голос Адельхайда, настойчиво оттолкнувшись от плеча стрига. - Слабость чуть отошла, а головокружение - мелочь; если меня возьмут за руку, мне не обязательно видеть, куда бегу.

- Поверь, в качестве груза ты менее обременительна, - возразил тот; Курт качнул головой:

- И все же мне эта мысль не по душе. На то, чтобы открыть замаскированный выход, нужно время, которого у нас в часовне не будет - нас моментально припрут к стенке.

- В часовне, - вновь через силу заговорил фогт, глядя себе под ноги, - единственная дверь. Сейчас она не заперта, но если изнутри опустить засов, держаться можно часами. Это последний оплот, и тот, кто строил ее, сделал ее крепостью.

- Я вижу, вы все еще в себе, - заметил фон Вегерхоф, и наместник болезненно сжал губы. - Бежать сами сможете?

- Со связанными руками это не слишком удобно, - отозвался он и, не ожидая ответа, кивнул: - Но освободить меня я не прошу. Никто не скажет, сколько еще мой рассудок будет при мне... Да, смогу.

- Тогда разговоры в сторону, - решительно подытожил стриг. - Я иду первым. Выходим по коридору у кладовых, через дверь в залу. Идем тихо. Если у кухни только люди, сможем просочиться. По зале бежим быстро. Бежать с моей скоростью вы не можете, а я должен видеть, все ли на месте, посему там я - замыкающий. Держимся ближе к стене - там тень, и для арбалетчиков будет меньше шансов. Первый этаж необитаем, и я надеюсь, что оттуда нам опасаться нечего, но все же смотреть в оба: несколько ниш вдоль него - это двери. Если нам удастся наш план, можно считать, что мы в относительной безопасности: близится рассвет, и наружу ни Арвид, ни Конрад за нами не сунутся. С людьми мы как-нибудь справимся. Все готовы?

- Не все, - покривился Курт. - Но это, боюсь, мало меняет дело. Вперед.

- Я первый, - напомнил стриг. - Потом впереди вы.

Последние ступени лестницы, выводящей на первый этаж, Курт преодолел, почти не дыша, и лишь когда до сих пор беззвучно шагавший впереди фон Люфтенхаймер тихо шаркнул подошвой, он похолодел, едва не оцепенев на месте. Возможно, некоторое временное просветление и нашло на фогта, возможно, он, наконец, начал отдавать отчет в собственных словах и деяниях, но сколько это продлится? Не возвратится ли в его разум воля хозяина именно в эти мгновения, что требуются сейчас, дабы миновать поворот коридора, за которым притаились готовые к нападению наемники? Одно слово, даже не крик, лишь шепот, неверный шаг - и вся эта вооруженная орда хлынет им наперерез. Окликнуть фон Вегерхофа, призвать его к тому, чтобы заткнуть фогта кляпом на всякий случай, уже было поздно, и дальше Курт шел, думая не столько о том, как наступить или вдохнуть, сколько о том, как при внезапной необходимости успеть броситься на идущего впереди, и сделать это тихо. Поворот фон Люфтенхаймер, однако, преодолел бесшумно, не выдав их ни звуком, вселив тем самым слабую и некрепкую надежду на то, что его относительное здравомыслие укоренилось надолго.

У двери, долженствующей открыть путь в залу, стриг остановился и, одарив Адельхайду извиняющейся полуулыбкой, перебросил ее через плечо, точно ковер, тут же посерьезнев. 'Вы - вперед', - знаком напомнил он Курту и приподнял раскрытую ладонь.

Пять, четыре, три...

Когда пригнулся последний палец, сжавшийся кулак рывком опустился, дав отмашку, фон Вегерхоф ударил по двери ногой, распахнув ее настежь, и Курт сорвался с места, подтолкнув замешкавшегося фогта в спину.

Что прозвучало в донесшемся справа и сверху крике, он не разобрал, да это было и не важно - важно было то, что крик этот отозвался стальным звоном арбалетного болта, взбившего камень там, где он был мгновение назад. За спиной не раздался вскрик или шум падающего тела, а значит, и стриг избежал стрелы. Лишь теперь запоздало пришло в голову, что фон Вегерхоф, хоть и рассказал о тайном ходе, не уточнил, как именно и где он укрыт, и если сейчас один из летящих им вслед снарядов упокоит стрига, что, как тот сам признался, не так уж и сложно, отыскать этот выход в одиночку он попросту не сумеет. Разве что фогт все еще сохранится в этом состоянии внезапной уравновешенности...

До раскрытой двери часовни оставалось несколько шагов, мысли были поглощены лишь тем, что происходит там, за спиной, и тем, как не попасть под бьющие вдогонку стрелы, и когда что-то с пронзительным визгом вылетело из темноты одной из ниш, Курт просто не успел увернуться. Он покатился на выложенный двухцветной плиткой пол, видя перед собою горящие глаза и распахнутый рот с двумя рядами неправдоподобно белых зубов. Оба арбалета выскользнули из разжавшихся ладоней, отлетев далеко прочь по гладкому камню; пальцы, жесткие, как веревки, вцепились в его руку, закрывшую горло, и лишь тогда он сумел осознать, что это не Арвид и не Конрад - Хелена фон Люфтенхаймер, всю эту ночь жаждавшая действий и крови. В плиту рядом с головой ударил тяжелый наконечник, оросив лицо брызгами камня, лишь чудом не угодившими в глаза, с галереи донесся испуганно-гневный окрик, и остатками разума, поглощенного страхом и злостью, осмыслилось, что стрелять в птенца своего нанимателя они не станут, не станут теперь и в него самого, пока он укрыт этим телом.

Это снова произошло само собою, без раздумий - висящие на запястье четки Курт забрал в пальцы, как, бывает, наматывают на кулак цепь в бесчестной уличной драке, и ударил в лицо над собой, вмяв деревянные бусины в висок с такой силой, на какую только был способен. Хелена завизжала, едва не оглушив, и отпрянула, прижав ладони к лицу; Курт вскочил следом и ударил снова - снова в лицо, в другой висок, попав по скуле и оставив на бледной коже крестообразный отпечаток.

Все случившееся заняло считанные секунды - это он осознал, увидев стрига, лишь теперь оказавшегося рядом. Бросив мельком взгляд на отвалившуюся к стене Хелену фон Люфтенхаймер, Курт ухватил ее за волосы, вздернув на ноги и подхватив на руки бессознательное тело, оказавшееся неожиданно легким, точно детское.

- Вперед, - подбодрил он фогта, замершего на пороге часовни, и ввалился за ним следом, услышав, как позади облегченно выдохнула Адельхайда.

- Отличный вышел щит; неплохо придумал, - отметила она, когда фон Вегерхоф толчком плеча захлопнул дверь и вопреки обещаниям аккуратно установил свою ношу на ноги; Курт поморщился, брезгливо сбросив с рук бледное тело с исчерканным ожогами лицом, и отступил на шаг назад.

- Ничего я не придумывал. Случилось спонтанно. Александер, долго стриг может быть в отрубе?

- Почем мне знать, - отозвался тот, вдвигая огромный окованный засов в петли шириной с две ладони. - На моей памяти кастета из святых четок никто не применял.

- Лучше убейте ее, пока она не пришла в себя.

Нельзя сказать, что о фогте Курт забыл, однако на этот голос обернулся с растерянностью. Фон Люфтенхаймер стоял чуть поодаль, прислонившись плечом к стене тяжело, точно бы пробежать довелось не несколько десятков шагов, а не менее полумили.

- Она слаба в сравнении с прочими, - продолжил наместник, глядя на неподвижное тело на полу, - однако все равно опасна.

В часовне царила почти полная темнота, две узкие бойницы с решеткой во внешней стене были закрыты толстыми ставнями, лишь слабые отсветы факелов из залы пробивались через круглый витраж под самым потолком, и невозможно было сказать, что за чувства сейчас отобразились на его лице. Мгновение прошло в полной тишине, нарушаемой лишь плеском воды, струящейся из стены в каменную чашу у входа.

- Это вы... о своей дочери? - наконец, уточнил Курт осторожно, и фогт распрямился.

- Это не моя дочь, - выговорил фон Люфтенхаймер четко. - Моей дочери больше нет. Это - одна из тварей, и лучше вам убить ее.

- Мы возьмем ее с собой, - возразил стриг, когда Курт с сомнением посмотрел на неподвижное тело. - Арвид ценит своих птенцов, а в нашем положении заложник не помешает.

- Слуга и стрига за вашей спиной - это не заложники, - тихо отозвался фогт, закрыв глаза и тяжело выдохнув. - Это горячий уголь в мешке с порохом.

- Однако вы, как я вижу, вполне вменяемы, - заметил фон Вегерхоф, обходя алтарь вокруг и глядя на четыре огромных золоченых подсвечника подле него. - Стало быть, все не так плохо... Гессе, свяжи ее.

- Чем?

- Найди. Адельхайда, пошарь вокруг на предмет кремня. Вам будет нужен свет.

- За алтарем, в нише, - подсказал фогт тускло, все так же не открывая глаз. - Там светильник и огниво.

- Действительно, - согласился фон Вегерхоф, присев и заглянув в указанный тайник. - Гессе, поторопись.

Курт раздраженно отмахнулся, оглядевшись. Часовня была полупуста и безыскусна.

- Мне резать на веревки алтарное покрывало? - уточнил он; стриг установил зажженный светильник на пол, приблизившись решительными широкими шагами, и сдернул ремень с локтей фогта.

- Держите себя в руках сами, Эберхарт, - попросил он, не дав Курту возмутиться, и тот вздохнул.

- Я стараюсь всеми силами... Поспешите. Им потребуется не слишком много времени, чтобы оказаться здесь.

На то, как стриг ворочает тело Хелены, Курт смотрел настороженно, невольно отступая все дальше назад, а когда тот взгрузил ее на плечо, поморщился.

- Когда она придет в себя... - начал он, и фон Вегерхоф оборвал:

- Я успею среагировать. Она еще щенок. Не тратим больше времени; возьмись за дальний правый подсвечник, наклони в сторону алтаря и сдвинь влево. Быстрее.

Еще мгновение Курт стоял на месте, глядя на Хелену фон Люфтенхаймер и освобожденного фогта, и, наконец, развернувшись, прошагал к алтарю и взялся за указанный рычаг. Каменная тумба, задрожав, съехала в сторону, открыв узкий проход с оббитыми ступенями и вызвав мелькнувшую вскользь похвалу техническому гению стародавних строителей.

- Я первый, - отстранив его плечом, распорядился фон Вегерхоф. - Следом вы, Эберхарт. Имейте в виду, что, поскольку теперь вы свободны, в случае осложнений я церемониться с методами не стану. Заранее приношу извинения. Адельхайда, ты в самом деле способна двигаться сама? Плохо выглядишь.

- Ну, - пожала плечами она, - я не хотела жаловаться, однако, раз уж речь о том зашла... Я обескровлена, на дворе апрель, подо мной каменный пол, а я, если вы заметили, в исподнем и босиком. Нет, - пресекла она, когда Курт начал расстегиваться. - Оставь. Это твоя единственная броня.

- Возьмите, - все так же тускло подал голос фогт, сняв свой украшенный мехами камзол, и фон Вегерхоф нетерпеливо кивнул:

- Стало быть, двигаться можешь... Итак, ты за ним. Понесешь светильник. Гессе - замыкающий. Когда войдешь, по левой стене будет рычаг - он не замаскирован, найдешь сразу. Поднимешь его. Это двинет алтарь на место и закроет за нами вход. И все: слушать меня. Говорю стоять - стоять, скажу бегом - бежать. Прикажу не дышать - умрите, но ни вдоха. Ясно?

- Веди, - кивнул Курт, и стриг, поправив лежащее на его плече тело, развернулся к ступеням.

Фон Люфтенхаймер спустился следом, придерживаясь за стену, и когда вместе с Адельхайдой в темноту ушло дрожащее облако света, Курт осторожно шагнул на ступени, погружаясь в безвестность опасливо и настороженно. Клинок он держал наизготовку, не зная, готовиться ли более к опасностям со спины, нежели с фронта, и шел полубоком, глядя во мрак и ничего не видя за пределами трех шагов. Вообще говоря, полагать, что наемники, даже взломав или взорвав дверь часовни, сумеют отыскать тайный выход, было нельзя - наверняка Арвид не раскрыл столь важную информацию даже своим птенцам, судя по тому, что Конрад в отсутствие мастера не приложил особенных усилий к тому, чтобы отрезать пленникам путь к часовне.

- Здесь все должно быть в паутине, - шепотом заметила Адельхайда. - Ведь ходом не пользовались столько лет... Или пользовались? Эберхарт, вы или Арвид входили сюда?

- Мне было ни к чему, - откликнулся фогт так же чуть различимо. - За него не поручусь. Возможно, узнав о ходах, он их опробовал.

В словах и движениях фон Люфтенхаймера все больше пробивались уверенность и хладнокровие, и Курт начинал посматривать на него с подозрением, не зная, радоваться ли уже начавшемуся исцелению и в очередной раз за свою пропитанную удивительными событиями жизнь увериться в действенности сил, чью помощь обретал уже не в первый раз, или же готовиться к стычке с наместником, чья воля на сей раз окончательно захвачена хозяином, выжидающим лишь удобного момента для нападения и столь даровито лицедействующим.

Под низким потолком среди близких стен было душно, и пламя светильника горело едва-едва, освещая лишь крохотную часть пути; кое-где пробившиеся сквозь камень длинные корни, похожие на встрепавшееся волокно, изредка задевали лицо, заставляя жмуриться, а облегающая со всех сторон тишина вскоре стала казаться громозвучным гулом, лишающим слуха...

- Стоять.

Едва слышный шепот фон Вегерхофа Курт разобрал с трудом, скорее догадавшись о том, что было сказано, когда стриг внезапно остановился, вынудив встать на месте всю их маленькую процессию. Мгновение он не двигался, и оглушительная тишина навалилась всей силой, давя крепче, чем каменные узкие стены вокруг.

- Он впереди, - коротко выговорил фон Вегерхоф, и фогт вздрогнул. - Назад. Живо.

Курт развернулся, едва не споткнувшись в темноте; светильник за его спиной бросал вперед длинную тень, заставляя скользить по каменному полу его искаженное темное подобие. Шаги людей позади звучали громко, слишком громко, наверняка слышимые тому, чью поступь было не различить и кто приближался теперь неотвратимо, отрезав им путь к свободе и жизни.

Рычаг на стене он рванул на себя торопливо, отступив от раскрывшегося прохода; сверху доносился мерный стук, замешанный на ругани и криках, яснее прочих примет говоривший о том, что наемники все еще по ту сторону массивной укрепленной двери. Поднявшись по ступеням, Курт осторожно приблизился к ней, оценивая состояние петель и засова; в створку с грохотом ударило что-то тяжелое, донесся хруст разбитого дерева и долгое, нечленораздельное упоминание Девы Марии в непристойном окружении.

- Мы в западне, - равнодушно сказал фон Люфтенхаймер; Курт обернулся.

- Мы еще живы, - заметил он ободряюще, и фогт пожал плечами:

- Это и есть самое страшное, майстер инквизитор.

- Ну, Эберхарт, - возразила Адельхайда, быстрым, хотя и все еще неверным шагом идя вдоль стен и зажигая одну за другой многочисленные свечи. - Dum spiro, spero[203], помните?

- По крайней мере, я умру самим собой, - вздохнул тот, остановившись у чаши с водой, убегающей через каменный край в отверстие у пола. - Это уже немало.

- А я намерен выжить, - возразил Курт, отчаянно жалея об утраченных арбалетах. - Александер, как по-твоему, если на его птенцов воздействует сила Креста - сам Арвид подвержен ей?

- Если ты надеешься на святость этого места - напрасно, - откликнулся стриг, закрыв проход за собою и сбросив тело Хелены на пол чуть в стороне от двери. - Часовня осквернена. Верно, Эберхарт? Наверняка, убив вашего капеллана, он именно это и сделал - хоть бы и par principe[204].

- Что-то они там притихли, - вмешалась Адельхайда, установив светильник в неглубокую нишу в дальней стене, и остановилась в стороне от алтаря, зябко кутаясь в фогтов камзол. - Обыкновенно это не означает ничего хорошего.

- И Конрад здесь, - тихо заметил фон Вегерхоф, медленно приблизясь к двери. - Чувствую его. Лучше отойди оттуда, Гессе...

Курт успел сделать один шаг назад, от тяжелой створы, когда последние слова стрига потонули в звоне стекла - витраж под потолком разлетелся мелкими разноцветными брызгами, искрящимися в свете огня, и в часовню, словно вихрь пыли при порыве бури, сквозь маленькое круглое окошко влетело нечто темное, похожее на клочок темноты в мире света.

Конрад упал на пол, перекатившись через плечо и поднявшись на ноги за мгновение - за мгновение до того, как фон Вегерхоф метнулся навстречу, выдернув на ходу меч. Лицо птенца было искажено злостью - настолько человеческой, простой, понятной, привычной, что на миг забылось и то, кем является это существо, и все то, на что оно способно; этот миг Курт пребывал в готовности броситься вперед, вторгнувшись в начавшийся бой, в каковом, как показал опыт, и он все же чего-то стоит, а просторная замковая часовня - это не коридор, где не развернуться, здесь и шансов больше...

Часовня...

Сила Креста, способная противостоять этой твари...

'Часовня осквернена'; 'если надеешься на святость этого места - напрасно'...

Резать на веревки алтарное покрывало...

Чаша с водой...

'Есть простая вода и есть ты'...

Алтарь уже дрожал, подвигаясь с места, когда Курт бросился к каменному престолу и сдернул тяжелое бархатное покрывало, загремев разлетевшейся по полу богослужебной утварью, мысленно принеся извинения Высокому Начальству за столь бесцеремонное обращение с Его имуществом. К каменной чаше у входа он рванул мимо дерущихся, едва не угодив под клинок кого-то из них, не успев даже заметить, чей именно; не тратя времени на то, чтобы снять четки, Курт сходу сунул руку в воду, не задумываясь уже над тем, верит ли сам в действенность создаваемого им в этот момент оружия.

- In nomine Patris...

Алтарь уже начал открывать темную пасть прохода, когда с последним произнесенным словом Курт швырнул покрывало в чашу, прижав негнущийся ком кулаком. Не дожидаясь, пока полотно намокнет полностью, он выхватил потяжелевший бархат из чаши, заплескивая пол вокруг, и, на ходу закручивая его в неплотный жгут, бросился вперед, ударив почти наугад, не особенно заботясь о том, кого из противников заденет.

Конрад споткнулся на выпаде, выронив оружие и схватившись за лицо ладонями, и из его горла вырвался даже не крик - вой пополам с шипением; на долю мгновения Курт застыл, все еще не веря в то, на что сам же надеялся, и ударил снова - от души, с потягом, словно exsecutor, бичующий заключенного. Птенец согнулся, когда полотно угодило по ребрам, вмиг промочив сукно его одежды, и фон Вегерхоф саданул ногой под челюсть, взбросив противника над полом и отшвырнув далеко прочь. Тот ударился о стену, повалившись и оставшись лежать без движения, безвольный, похожий на большую тряпичную куклу; стриг метнулся вдогонку, занеся меч для удара, и внезапно отпрянул, когда у его ног глубоко в камень ударил арбалетный болт.

- Даже не помышляй об этом, - явственно прозвучал подчеркнуто спокойный голос во внезапно наступившей тишине.

Стриг замер, оставшись стоять подле лежащего на полу тела с занесенным над ним оружием и глядя на Арвида - тот стоял еще по пояс в открывшемся проходе; в опущенной руке был зажат разряженный только что тяжелый арбалет, а в другой, поднятой, в сторону фон Вегерхофа смотрел еще один стальной наконечник.

- Прочь от него, - четко выговаривая каждое слово, приказал Арвид. - Опусти клинок и отойди. Нет, - чуть повысил голос он, когда стриг приблизил острие меча к открытому горлу Конрада; арбалет подвинулся в сторону, и Фон Вегерхоф остановил руку, когда наконечник уставился на Адельхайду. - Я попросил сделать простую вещь - три шага назад. Это стоит ее жизни?

- Смерть одного из вас стоит не одной жизни, - отозвался стриг, и Арвид поднял брови в показном изумлении:

- От тебя ли это слышу? Как меняется мир всего за несколько часов... Отойди от моего птенца, Александер. Иначе я всажу стрелу ей в живот, и она будет корчиться в предсмертных муках очень-очень долго.

Еще мгновение протянулось в безмолвии, и фон Вегерхоф, опустив руку с мечом, медленно отступил назад. Арвид неспешно поднялся на последнюю ступеньку, все так же целя в Адельхайду, и обвел взглядом собравшихся в часовне.

- Удивительная ночь, - заметил он серьезно. - Нечасто доводится провести время столь... неоднозначно. Что ж, нелегко сознаваться в собственных ошибках, но следует признать: я вас недооценил - вас обоих. Это даже в некотором смысле недурно. Приятно иметь достойных противников, это случается нечасто. Однако вы перебили моих слуг и едва не лишили всех птенцов; это уже не приятно.

- Больное самолюбие, - заметил Курт с усмешкой. - Это самая большая проблема подобных тебе тварей.

- Я редко дозволяю смертному столь долго и безнаказанно дерзить мне, - кивнул Арвид, - однако для тебя я делаю исключение. Своих планов относительно тебя я не оставил, мало того, последние часы лишь утвердили меня в моем мнении. Ты возвратишься в ту камеру, и следующей ночью ты по-иному взглянешь и на собственные слова, и на собственную жизнь. Думаю, вы сойдетесь с Конрадом. У вас много общего. И - мое предложение в силе; если, разумеется, твоя дамочка не станет делать глупостей. Тогда у нее есть шанс остаться в живых... ненадолго. Она самому тебе надоест довольно скоро, однако она будет неплохим начальным опытом. А вот с тобой, - под холодной улыбкой фогт распрямился, с явственно видимым усилием заставив себя не отступить, - у нас будет отдельный разговор. За измену я караю нещадно. И не надейся - просто смерть, быстрая или долгая, тебе не грозит. Ты будешь служить верой и правдой, вот только на сей раз я не коснусь твоей памяти - все, произошедшее до сей минуты, ты будешь помнить; помнить и страдать.

Зондергруппы у замка нет - это Курт осознал внезапно и четко. Отчего бы ни задержались бравые парни в броне, что бы ни было причиной, но факт оставался фактом: они не пришли к рассвету, как рассчитывал он и, наверное, втайне надеялся даже фон Вегерхоф. Арвид, осмотрев лес вокруг стен, возвратился с дальними замыслами на будущее, возвратился спокойным и невозмутимым, не насмехаясь над затаившимися в кустах людьми, что было бы, увидь он их и пройди мимо, не похваляясь победой, что, несомненно, сделал бы, если б группу захвата ему удалось перебить. Их нет. И не будет, пока не станет слишком поздно...

- Итак, остался ты, - переместив взгляд на стрига, кивнул Арвид. - Я не упомянул лишь тебя в своих планах.

- Я так опечален, - фыркнул фон Вегерхоф, и тот коротко усмехнулся:

- А вот это верно. Без шуток. Ведь сейчас ты осознаёшь одну вещь: все, что я расписал, станет возможным лишь после твоей смерти. Заметь, я не требую ни от кого из вас отпереть дверь и впустить сюда моих людей; как полагаешь, отчего бы это?

- Ты сам скажешь, - отозвался стриг; Арвид кивнул:

- Скажу. Тут ты прав. Скажу то, что уже говорил. Помнишь? За своих птенцов бьется мастер. Я - готов на это; у той способной девочки многое впереди, а с Конрадом у нас слишком многое позади, чтобы я вот так просто дал им умереть. А готов ли ты? Есть ли для тебя твои смертные друзья то же, что для меня - мои птенцы? Решим наш спор раз и навсегда. Если победу одержишь ты - я знаю, им не жить; если я - ты слышал, что будет с твоими смертными приятелями. Это справедливая ставка. Нечего размышлять, - заметил Арвид, чуть шевельнув арбалетом. - У тебя нет выбора. Если ты откажешься, я не стану стрелять в кого-то из них, я выстрелю в тебя. Ты не сможешь увернуться, ты знаешь, с такого расстояния не увернулся бы и я. Я нанесу рану, которая обездвижит тебя, после чего у тебя на глазах порву на части эту черноволосую куколку - медленно и очень болезненно; не говори, что тебя это не тревожит. Ты пришел за ней в мой замок, рискуя собственной жизнью, а стало быть, кое-что она для тебя значит. Но даже если я промахнусь, ничто не изменится: я просто стану убивать каждого, кто находится в этой часовне, а ты, разумеется, попытаешься мне воспрепятствовать, и драться со мною тебе так или иначе придется... Брось, Александер. Я только начал думать, что ошибался на твой счет, не заставляй меня возвращаться к прежнему мнению. Я понимаю, ты знаешь, что я сильнее, ты боишься схватки со мной, однако в том и есть жизнь - идти к цели через свой страх. Все зависит от того, насколько важна для тебя твоя цель...

- С той стороны хода есть засада из твоих наемников? - оборвал его фон Вегерхоф, и тот качнул головой, улыбнувшись:

- Нет. Вы сумеете уйти, если ты победишь. Если ты победишь, ты достигнешь своей цели: спасешь наместника, душу своего смертного друга и жизнь этой красотки. И избавишь мир от трех ужасных тварей; ведь и это важно для тебя, верно? Но - насколько важно?

- Даже не думай, - тихо выговорил Курт, и фон Вегерхоф качнул головой:

- Он прав. Выбора нет.

- Нет, - повторил за ним Арвид, когда тот шагнул вперед. - Без оружия. Мы разрешим наш спор так, как это всегда совершалось среди нас: только я и только ты. Никаких клинков. И если кто-то из них встрянет в наш бой...

- Никто не вмешается, - вновь оборвал фон Вегерхоф, отбросив меч к стене, и, отстегнув ножны, отправил их следом. - Только я и только ты.

- Ты спятил, - шепнул Курт как мог тише, понимая при том, что и Арвид тоже слышит его. - Ты не справишься с ним один.

- Да, - согласился стриг; помедлив, неспешно поднял взгляд к небольшому Распятию над алтарем и уверенно докончил: - Но я не один.

- И последнее, - со снисходительной усмешкой добавил Арвид, обратясь к Курту. - Брось-ка сюда свое столь оригинальное оружие.

Помедлив, он смерил взглядом расстояние от себя до замершего напротив стрига и, размахнувшись, швырнул бархатный жгут, целя в лицо. Арвид отбросил прочь разряженный арбалет, перехватив покрывало, и, поморщась, оглядел зажатое в руке мокрое полотно.

- Неприятно, - сообщил он доверительно. - Не моё. Однако, как видите, в отличие от моих птенцов, я способен снести и это; по крайней мере, настолько, чтобы успеть должным образом ответить, если кому-либо придет в голову, к примеру, плеснуть на меня водой из той чаши. Твой мастер будет наблюдать, Александер. Не более. - Арвид отбросил покрывало прочь, и Курт успел увидеть, что кожа его ладони покраснела, точно от прикосновения к горячей стене очага. - Все, подобное этому, приравнивается к оружию и в случае использования рушит наш договор: тогда я начинаю убивать присутствующих.

- Никакого оружия, - заметил фон Вегерхоф, и тот кивнул, разрядив второй арбалет и бросив его на алтарь.

- Не бойся, - подтвердил Арвид, отшвырнув стрелу в угол часовни, и, наклонив подсвечник, закрыл за своей спиной вход в тоннель. - Я не намерен жульничать. Это лишило бы все происходящее смысла. Надеюсь, сам ты ничего не припрятал?

- Не бойся, - повторил стриг, сделав еще два шага вперед, и тот сорвался с места - легко, словно подхваченное ветром перо, одолев расстояние до противника одним прыжком.

От удара ладонью в грудь фон Вегерхоф отлетел к колонне, подпирающей темный потолок, кувыркнувшись на пол; Арвид остановился напротив, поведя плечами, и кивнул:

- Вот тут-то бы тебе и конец... Но это лишь одно падение; ничего не значит. Вставай. Я знаю, ты способен на большее. Я хочу увидеть, на что.

Курт шагнул вперед - безотчетно, непроизвольно, и фон Вегерхоф вскинул руку:

- Нет! - жестко велел он, поднявшись на ноги, и, встряхнув головой, повторил: - Нет. Не вмешивайся.

- Если он победит с твоей помощью, - не оборачиваясь, заметил Арвид, - он так никогда и не узнает, чего же стоит на самом деле... Итак, будем считать, Александер, что ничего не было, и мы начали с начала.

- Будем, - согласился стриг, устремившись вперед.

Арвид уклонился легко, сделав лишь один шаг в сторону и ударив локтем по затылку; стриг вновь покатился на пол, на сей раз перевернувшись и вскочив на ноги одним не уловимым глазу движением, и тот одобрительно кивнул:

- Уже чуть лучше... А теперь довольно игр.

Да.

Довольно игр.

Жизнь - не игра, не доска из двух цветов.

Два цвета - два пути; всегда в этой жизни есть выбор лишь из двух путей. К свету или тьме. Избавлению или погибели. Согласию или отрицанию. 'Еst est non non quod autem his abundantius est a malo est'[205].

Жизнь - игра.

Сумрак - время выбора. Рубеж избавления и гибели - стезя к освобождению. Грань между признанием и отрицанием - постижение. Есть просторная тропа меж двух путей. Кто не сумел понять это - обречен. Ты обречен.

Ты слаб. Ты так и не сделал выбора, так и не обрел свободы, не постиг себя самого. Теперь - поздно. Ты обречен.

Я выбрал давно. Обрел освобождение, не надеясь на него. Постижение собственной сути пришло из глубин себя.

Ты обречен. У тебя недостанет сил спорить с Судьбой. У тебя недостанет сил. Ты словно высохший лист на холодном ветру.

Folio sum similis, de quo ludunt venti[206]...

Я словно лист на ветру...

Ты обречен. Ты не можешь постичь того, чего не видишь. Тебя нет. Ты никто. Пылинка на дороге под моими ногами.

Я пылинка. Капля в огромном океане. Океан в маленькой капле. Я пылинка - крошечная пылинка, затерявшаяся в огромной Вселенной. Вселенная в одной пылинке.

Ты умрешь сегодня.

Я умру сегодня. Не спорю.

'Mundus sive vita sive mors sive praesentia sive futura omnia enim vestra sunt'[207]. Все мое.

Я уже умер. Я умер дважды. Я ждал третьей смерти давно, и если она придет с тобой - пусть так. Но мой последний путь ты пройдешь со мною вместе, ты, такая же капля, пылинка, ничто. Я готов. Готов ли ты?

Курту казалось - он готов ко всему. Казалось, что после всего увиденного и пережитого удивиться ничему уже не может, казалось - ничто уже не может изумить, потрясти, ошеломить.

Он ошибся.

Сейчас снова возвратилось то чувство, что овладело им на ночной улочке, когда впервые увидел, что это такое - две твари в схватке. Сейчас Курт вновь переживал ощущение собственной малости и потерянности, никчемности и беспомощности, видя перед собою лишь два вихря, не различимых глазу и разуму, два силуэта в тускло освещенной часовне.

Невзирая ни на какие угрозы, несмотря ни на что, наплевав на напыщенные рассуждения Арвида и запреты фон Вегерхофа - когда начался этот бой, он был намерен вмешаться. Курт рассчитывал добраться до разряженного арбалета на алтаре, до отброшенного в угол болта и пришпилить к стене эту пакость, ибо вполне отдавал себе отчет в том, что клинком добьется немногого - если уж птенцы едва не вышибли из него дух, состязаться в скорости с их мастером не стоило и надеяться.

Надеяться на себя не стоило - теперь это стало ясно совершенно. Помочь он не мог ничем; вклиниться в этот бой Курт просто не успевал, не успевал даже увидеть, где и кто из поединщиков находился в прошедший только что миг и где находится сейчас. Даже то, что было видено на темной ульмской улице, не шло ни в какое сравнение с происходящим здесь и теперь; здесь и теперь он не видел ничего - лишь промельк, скольжение полумглы в дрожащем свете пламени. Алый отблеск на стенах трепетал и бился, когда удары заставляли вздрагивать прогревающийся свечами воздух; подпирающие свод колонны, казалось, содрогались и готовились вот-вот переломиться, когда в них врезалось отброшенное ударом тело. Единственное, что удавалось заметить четко - чаще всего это было тело фон Вегерхофа. Чаще всего именно он оказывался прижатым к стене, и мельком удавалось отметить, что щека стрига глубоко ссажена о камень, а поперек правого плеча пролегают четыре широкие рваные полосы, и там, где ему доводится замереть хоть на миг, на полу остаются крупные багровые кляксы.

Казалось, мир вокруг застыл, и движутся лишь эти двое - стремительно, словно само время. И казалось невероятное - казалось, для них время застыло, словно оба здесь - и не здесь, словно где-то там, где они могут просто остановиться против друг друга, враг против врага, и просто говорить. Спорить. Убеждать один другого в собственном превосходстве. В собственной правоте. В собственном праве - на жизнь. На смерть.

Ты умрешь.

Я не спорю.

Ты умрешь.

Я готов. Готов ли ты?

Я буду жить - как всегда, как прежде.

Ты умрешь вместе со мной.

Я буду жить. Ты - умрешь.

Ты уйдешь вместе со мной. Я уходить не боюсь. А ты - боишься?

Ты боишься. Ты не знаешь, кто ждет тебя по ту сторону, и лишь потому так цепляешься за жизнь. Ты боишься всего, что тебе не известно. Всего, чего не можешь понять. Ты не знаешь меня. Ты не можешь понять меня. Ты не знаешь, чего ждать от меня. Ты сегодня понял, что это так, и - ты боишься. Боишься меня так же, как и всего того, что за мной. За мной твоя смерть.

Я буду жить.

Ты умрешь.

Признай это.

Я буду жить.

Ты умрешь.

Твоя стезя, твоя просторная тропа меж двух путей, окончится здесь, сегодня, сейчас. Оборвется в пропасть. Она была слишком долгой, ты проторял ее слишком безоглядно - и она должна была оборваться. Ее должен был прервать кто-то рано или поздно.

Не ты.

Ты умрешь.

Смирись с этим.

Я буду жить!

Ты умрешь. Ты уже это понял. Я вижу. Я вижу тебя.

Я буду жить!

Я вижу тебя. Я вижу твою жизнь. Ту тропу, что оборвется здесь и сейчас.

Я буду жить...

Я вижу тебя. Я вижу твою смерть.

Я буду жить...

Я вижу тебя.

Я буду жить...

Ты умрешь.

Я буду жить!

Нет. Тебя не будет.

Что-то изменилось - внезапно и неуловимо; что-то пошло не так - не так, как прежде...

В сторону фон Вегерхофа, прижатого к стене, выбросилась рука; стриг отклонил голову, и сжатый кулак врезался в стену, оставив в сером камне неглубокую вмятину. Он отшатнулся вправо, и от встречного удара в горло Арвид на миг остолбенел, хватанув воздух громко, с тяжелым хрипом. Фон Вегерхоф, не остановив руки на взмахе, ударил локтем в лицо, вывернулся позади, вмяв кулак в позвоночник и огласив гулкую тишину часовни явственно слышимым хрустом, и последним ударом под колени опрокинул противника на пол.

Арвид упал неловко, точно старец, потерявший опору на скользкой зимней улице, изогнув переломленную спину и сипло ловя вдох распахнутым ртом; ладони уперлись в пол, пытаясь поднять тело, зло царапнув камень, и фон Вегерхоф опустился коленом на грудь, вмяв его в точку схождения ребер. Занеся стиснутый кулак над его головой, стриг мгновение помедлил и ударил - но не в лицо, а в пол, глубоко пронзив ногтями ладонь.

На кровь, бегущую с поднятой над ним руки, Арвид взглянул мутно, вяло попытавшись отвернуть голову, но уже не стремясь подняться.

- Этого ты хотел? - выговорил фон Вегерхоф с усилием и прижал порезанную ладонь к его стиснувшимся губам, докончив севшим, охриплым шепотом: - Так пей.

Тот рванулся в сторону, вздрогнув и изогнувшись, силясь оттолкнуть его от себя; стриг надавил сильнее, едва не вмяв ему голову в пол, и поднялся, отступив на шаг назад от поверженного мастера. Арвид опрокинулся набок, давясь и кашляя, плюясь кровавой слюной, привстал, упираясь скользящими по камню ладонями, и упал снова, хрипя, точно загнанный конь.

- Добей, - плохо слыша самого себя, подстегнул Курт, и стриг воспрещающе вскинул ладонь.

- Нет, - отозвался он, не оборачиваясь, лишь отступив еще на один шаг от агонизирующего тела. - Пусть.

- Не дай Бог... - начал он, и фон Вегерхоф коротко оборвал:

- Не даст.

Арвид уже не двигался, лишь пальцы хватались за горло, раздирая кожу и мясо, словно пытаясь выцарапать, исторгнуть то, что жгло его изнутри; в последний раз тело его содрогнулось, и он застыл, уставясь в потолок окаменевшим невидящим взглядом...

- Арвид!

Того, как Хелена очнулась, Курт не заметил, не заметил никто, пока она с надрывным воплем не бросилась к убитому мастеру; фон Вегерхоф шагнул ей навстречу, перехватив за удерживающий ее руки ремень, та забилась, силясь вырваться, и стриг отшвырнул ее прочь, с силой ударив о стену. Она сползла на пол, оглушенно зажмурясь, и осталась сидеть, тихо всхлипывая и бормоча проклятья.

- Неужто его больше нет... - проронил фогт, ошеломленно глядя на недвижимое тело посреди часовни. - Я не могу в это поверить...

- Я, кстати, тоже, - многозначительно заметил Курт. - Ты уверен, что он не встанет?

Фон Вегерхоф, не ответив, медленно прошагал к отброшенному перед боем клинку, подобрав, возвратился к убитому и, присев перед ним на колено, с короткого замаха ударил по открытой шее.

- Не встанет, - отозвался он, наконец, бросив меч на обезглавленное тело, и тяжело поднялся, держась ладонью за раненое плечо. - Свяжите его, - посоветовал стриг, кивнув в сторону все еще беспамятного Конрада. - Этот очнется - одной оплеухой дело не обойдется, а я сейчас несколько... утомлен.

- Как ты себя чувствуешь? - осторожно подала голос Адельхайда, и фон Вегерхоф болезненно поморщился, усмехнувшись:

- Parfait, mа chéri, vraiment рarfait[208]... Я только что убил мастера. Чувствую себя... неоцененным. Я ожидал хотя бы одного замечания в духе 'это невероятно, Александер!'. И, быть может, некоторой признательности моему Мастеру за помощь.

- Я что-то не видел небесного света, нисходящего на твою голову, - возразил Курт, подбирая алтарное покрывало, и, искоса подняв взгляд к Распятию, покаянно вздохнул: - Прости уж, Господи, но придется... Я, - продолжил он, разрезая мокрый бархат на полосы, - не видел также поразившей его молнии или чего-либо в таком роде. Да, ты одолел настоящего мастера; respectus тебе за это. Знаешь, я в Кельне слышал историю об одной старушке, которая при пожаре в ее доме вытащила на улицу сундук с барахлом, который потом тащили четверо здоровых парней... Это называется status affectus[209]. Ты был зол, за твоей спиной были мы, выхода не было... Как у той старушки. А теперь помоги мне скрутить нашего птенчика, и давайте линять отсюда, пока те, за дверью, не сообразили, чем ее снести.

- Быть может, безопаснее убить его? - с сомнением заметила Адельхайда, отступив в сторону, когда стриг перевернул Конрада лицом вниз, связывая его руки полосой тяжелого полотна. - Сдержат ли его такие путы, пускай и освященные?

- Сдержат, - уверенно отозвался фон Вегерхоф, затянув узел, и приступил к ногам, закручивая на них вторую полосу. - По меньшей мере, чуть ослабят.

- В конце концов, если он станет слишком активным, мы вполне успеем насадить его на меч, - добавил Курт, - а привести потом в норму - несложно. Адельхайда, это - живой стриг, и мы будем пытаться сохранить его таковым до последнего...

- Эберхарт! - внезапно замерев, повысил голос фон Вегерхоф, распрямившись, и он обернулся на фогта, застыв неподвижно на месте.

Тот стоял у тела Арвида, держа в руке брошенный меч стрига, и смотрел на лезвие пристально, словно надеясь увидеть что-то, не видимое прочим, в мутной стальной глуби. Курт медленно поднялся с корточек, шагнув от связанного птенца к нему, и фон Люфтенхаймер попятился, крепче сжав пальцы на рукояти.

- Господин фон... Эберхарт, - осторожно произнес Курт, - отдайте мне оружие.

- Против вас я его не применю, майстер инквизитор, - отозвался тот твердо, отступив еще на шаг, и он кивнул, шагнув следом:

- Это меня и беспокоит... Отдайте. Прошу вас.

- Это обвинение в измене, - тихо выговорил фогт. - Публичный суд. Публичная казнь. Позор на весь род, от предков до потомков. Что ждет моего сына? Бесчестье, изгнание, стыд... Не хочу. Не могу. Я не уберег дочь... у меня больше нет дочери. Не уберег себя. Я хочу сберечь хотя бы имя.

- Потеряв душу? - тихо докончил фон Вегерхоф, и наместник кивнул, распрямившись:

- Тогда убейте меня вы. Скажите, что сделаете это - и я отдам вам меч. Но я не могу себе позволить предстать перед судом.

- Этого и не будет, - возразил Курт, медленно сдвинувшись еще на шаг вперед. - В этом деле вы пострадавший, Эберхарт. Вы не изменили, не предали, не замыслили заговор и не примкнули к нему. Вас не за что судить Конгрегации, и Император, поверьте, не станет; не делайте глупостей. Отдайте.

- Я слишком много знаю, - улыбнулся фон Люфтенхаймер с усилием. - Барон - агент Конгрегации, верно? Иначе вы, майстер инквизитор, не общались бы с ним так запросто. Стриг-агент. Информация не для всех. Адельхайда... Дитя мое, мне жаль, что вам выпало пережить такое... но вы весьма легко это снесли. Слишком легко. Слишком просто влились во все то, что происходило этой ночью. И как вы трое держите себя друг с другом... Ведь и вы тоже служите Конгрегации. Не говорите, что я ошибаюсь, я старик, но не слепой и не дурак.

- Именно потому ваша жизнь так важна, - подтвердил Курт, видя, как подобрался стриг, готовясь сорваться с места. - Суда над вами не будет, поверьте. И никто не намерен вас устранять, если вы намекали сейчас на подобное развитие событий. Да, теперь вам известно многое, очень многое... и это хорошо. Не будет недопонимания в будущем, когда имперским служителям доведется сотрудничать с Конгрегацией в этом городе.

- Мне нет веры, - возразил фон Люфтенхаймер, и он качнул головой:

- Император полагал иначе, когда направлял вас сюда. Вы утомлены, Эберхарт. Отсюда сомнения. Но для человека в вашем положении - взгляните на себя! - вы прекрасно владеете собой. А теперь скажите, много ли таких, как вы, в императорском окружении? И много ли вы найдете тех, кто готов вот так, на меч, потому что не оправдал возложенных на него надежд?.. И вы хотите лишить Императора такого подданного?

- Поверит ли он мне теперь...

- Думаю, он все мною сказанное понимает не хуже меня, - ответил Курт уверенно. - Отдайте оружие, Эберхарт, и постараемся выбраться отсюда живыми. Нам будет нужна ваша помощь, в конце концов, а не ваше бездыханное тело.

- Но почему вы полагаете, что мне можно верить, майстер инквизитор? Теперь... теперь я сам себе не верю. Откуда мне знать теперь, моя ли мысль пришла мне в голову, мои ли желания руководят мною? Я даже не знаю, надолго ли мой разум возвратился ко мне, и не вздумаю ли я час спустя выкинуть что-то... неподобающее. Как теперь верить себе?

- Верьте Ему, - ответил стриг просто, кивнув на Распятие за его спиной. - Я поверил однажды, и не жалею.

Фон Люфтенхаймер медленно поднял взгляд на вознесенный над алтарем крест, потемневший от времени, и тяжело выдохнул, опустив руку и бросив клинок на пол.

- Надо уходить, - вымолвил он с усилием, и Курт кивнул, приблизившись и подобрав меч:

- Вот это верно. Мы все еще внутри замка, запруженного вооруженными людьми, и они, я думаю, не оставят попыток пробиться сюда, даже узнав, что их наниматель убит. Напротив - захотят уничтожить свидетелей...

Договорить он не успел, оборвавшись на полуслове и замерев; земля под ногами внезапно содрогнулась, а из-за каменных стен донесся близкий, оглушительный взрыв. Несколько мгновений прошли в безмолвии, а потом сквозь тишину прорвались крики и явственно различимый стальной лязг.

- Это еще что такое? - проронила Адельхайда настороженно, и фон Вегерхоф облегченно перевел дыхание, прислонясь к стене и медленно сползши вдоль нее на пол.

- Ну, - отметил стриг устало, - а вот и кавалерия.

Глава 29

Чтобы тело не дрожало от холода, поднимающегося от земли и облегающего со всех сторон, мышцы должны быть расслаблены. Сопротивляться холоду нельзя, надо пропустить его в себя; в себя - и через себя, позабыв и думать о нем, и тогда на стылой апрельской земле можно пролежать без движения час и другой, и третий, ожидая рассвета...

Бывало и хуже. Бывала душная июльская ночь, когда комары и мошкара пытаются состязаться в количестве выпитого с теми, от кого должны защищать стальные посеребренные наручи и высокий ворот, а под промасленной кольчугой и двумя слоями кожи собственная шкура томится, словно в разогретом очаге. Тогда, сколько ни усердствуй, преешь, как свинья, и не учуять полторы дюжины разящих потом тел может только стриг, которому кто-то из сородичей отхватил нос и закупорил дыру хорошей деревянной пробкой. Пройди в такую ночь один из них рядом, в пяти шагах - и всему конец. Однако, Бог дал, подобного casus'а еще не случалось. Не случалось - до сей ночи.

Такого прежде не бывало; первое гнездо, подлежащее зачистке, пребывало в покое и беспечности, и даже людская стража не подозревала ничего, второе же, состоящее из четверых зеленых по их меркам тварей, и вовсе было застигнуто во сне. Здесь же, этой ночью, происходило нечто решительно непонятное. Бойцы, закладывавшие взрывчатый пакет под петли калитки на заднем дворе, слышали в этом самом дворе суматоху и гомон; начальник стражи орал на подчиненных, кто-то орал на начальника стражи, кто-то грозился вздернуть проверяющего посты и утопить сторожевых псов. Ради того, чтобы сообщить о непредвиденных осложнениях, парням пришлось нарушить оговоренный план действий и отослать одного назад, сюда, в этот чахлый лесок вокруг лысого вырубленного пространства у замка. Перемен в планах вот так, на ходу, Келлер не терпел. Залогом любой успешной операции является именно тщательно выверенный план, когда каждый знает свое место и свои обязанности; мелкие поправки допустимы, но все же и они нежелательны.

Однако то, что случилось около часу назад, и вовсе выходило за всякие рамки: из замка явился стриг. И вел себя так, словно подозревал наличие зондергруппы. Наверняка десятка два седых волосков на голове прибавилось за те минуты, что тварь бродила в окрестностях замка, в кустарнике в нескольких шагах от залегших бойцов. Одно Келлер понял точно - когда все закончится, надлежит помолиться о здравии и долгих летах Альфреда Хауэра: выучка не подвела, и ни один из парней себя не выдал. В эти минуты припомнилось все и пригодилось все - все, что казалось когда-то чрезмерным и лишним. Когда-то казалось, что самое важное при подобных операциях - умение быстро двигаться, точно бить, видеть темноту и слышать шаги за спиной, и на единственных двух зачистках стрижьих гнезд в истории зондергруппы именно так и было. Однако сегодня волей-неволей пришлось вспомнить, как учился умеривать дыхание, удерживать сердце от желания сорваться вскачь. Удерживать страх от стремления захватить все существо, до последнего нерва и жилки в теле. Сегодня впервые довелось применить все то, что твердил Хауэр, на практике - до сей поры не приходилось лежать лицом на колких травинках, не видя, не слыша, где тварь, не зная, смотрит ли она на тебя или уже уходит прочь. Дышать - не дыша. Заставить сердце не биться так часто. Не биться часто. Почти не биться. Заставить душу не испытываться страха, разгоняющего кровь. Преодолеть страх так же, как холод - не противясь, пропустив его в себя; в себя - и через себя, позабыв и думать о нем. Это похоже на временное помешательство. На сумасшествие. На безумие. Ежемгновенно помнить о том, что забыл. Это похоже на ту грань меж явью и сном, когда в последний миг разумного существования осознаешь - 'засыпаю'. Растянутый на минуты миг.

Парни не подвели. Даже самые молодые, ни в одном деле ни разу не побывавшие - не подвели, выдержали, сумели. Эти несколько минут были испытанием едва ли не большим, чем прошлые прямые столкновения с тварями лицом к лицу. Стриг не заметил людей. Ни одного. Пройдя в пяти шагах от них - не заметил... Существуй в зондергруппе особые награды - после этой ночи выдал бы всем, кто выживет, и прочим - посмертно.

Тварь ушла, и тут же снова явился один из взрывников. То, что парень, не знающий о явлении стрига, не столкнулся с ним, уходящим - не иначе чудо и Господне благоволение. В замке снова затеялась суета, вот только на сей раз стража орала не друг на друга, а друг другу; судя по услышанному, внутри был кто-то сторонний, не относящийся ни к стрижьей братии, ни к охране замка и очевидно не являющийся приглашенным гостем наместника. И этот кто-то доставлял обитателям явно немалые неприятности.

Работать в Ульме должен был Эрнст Хоффманн - об этом было сообщено, когда группа прибыла в предместье. Однако чуть менее месяца назад пришло уточнение: вместо него расследование ведет Курт Гессе, и именно по его команде надлежит явиться в указанную им точку. Курт Гессе... Когда Молот Ведьм запросил помощь в последний раз, зондергруппа явилась лишь для того, чтобы принять уже упакованного подозреваемого. И теперь в душе шевелились нехорошие подозрения касательно личности незваного гостя в этой крепости.

В предутренней редеющей темноте видно было даже отсюда, как за стенами во дворе мечутся факельные отсветы, как бегают огоньки по внешним стенам; криков здесь было не слышно, однако и они наверняка были. Что-то происходило там, впереди, и надо было срочно решать, надлежит ли снова поменять утвержденный план, или наплевать на все и ждать рассвета, как и намеревались изначально. Выбрать меж двумя путями. 'Pro' et 'contra'[210]. 'Contra': уклонение от плана чревато срывами и неудачей. До рассвета еще с полчаса, а это невообразимо много, когда речь идет о тварях, и той хилой серой мути, что потихоньку расползается по небу, явно будет недостаточно для того, чтобы существенно облегчить парням задачу. 'Pro': тварь, верховодящая в этом гадюшнике, только что лично убедилась в том, что опасности извне ждать не приходится. В гнезде в эти минуты находятся люди (или человек), отвлекающие на себя часть внимания охраны. Стража едва ли не вовсе позабыла о существовании внешнего мира за стенами. Все их внимание поглощено теми (или тем), кто внутри. Фактор неожиданности усугубляется вдвойне. Conclusio[211]: планы изменяются.

Этого момента Келлер тоже не любил. С молчаливой командой к началу активного этапа операции он перешагивал Рубикон, быть может, отделяющий многих из вверенных ему людей от жизни. Этим коротким движением руки он посылал их на смерть, и тот факт, что сам он так же будет рисковать своей шеей, не делал ни меньше, ни легче лежащего на душе камня. Из всей группы лишь шестеро знали на собственной шкуре, с чем придется столкнуться - пятеро выживших еще с пражской зачистки и он сам; кое-кто из остальных присутствовал при охоте на оборотня, с которым, кстати заметить, кровососы не идут ни в какое сравнение, а прочие - молодняк, жаждущий боя с тварями, но понятия не имеющий, что это такое.

Мастер и два птенца предположительно, если верить сообщению Гессе. И новообращенная. И людская стража. Кисловато...

Взрывник отправился обратно, к калитке у заднего двора, и в душе задрожала тонкая, едва слышимая и невидимая струнка - как и всегда за минуту до начала. Тишина. Последние мгновения тишины. Слышно просыпающихся птиц. Траву вокруг. Даже, кажется, слышно, как солнце карабкается к краю небосвода, цепляясь когтями за край земли, точно кошка, лезущая на стену. Тишина...

Взрыв.

Всё.

Начали.

Кони остались далеко - их не научишь лежать неподвижно, накрывшись маскировочным полотном, не дыша и придерживая сердце, и это вырубленное поле до снесенной взрывом калитки в стене надо пробежать на своих двоих, пока четверо взрывников одни удерживают этот проход. Еще одна заздравная молитва о Хауэре. Промасленная кольчуга, толстая кожа, клепаная и покрытая стальными шипастыми бляхами, шлем, сапоги со стальными полосами в голенищах, оружие - если все это взгрузить на весы, наверняка потянет не меньше, чем сам тот, на кого все это нахлобучено. Но сотня-другая шагов в сравнении с тем, что пришлось вынести в альпийском лагере - уже мелочь...

Сквозь едкий пороховой дым видно - все четверо живы и даже здоровы; стража во дворе и впрямь застигнута врасплох, их не больше десятка. Прочие внутри замка - оттуда слышны ругань и перекрикивания, однако не это занимает мысли. Главное - не видно тварей. Настоящий рассвет скоро, уже скоро, до него считанные минуты, но даже если они уже устроились на дневку где-нибудь в подвале - не могли же они не выйти, когда началось такое в их гнезде? Не подозревая о том, кто явился к ним, пребывая в уверенности, что на устранение любого человека им не понадобится много времени - не могли они не появиться здесь...

Или могли? Возможно, этой тусклой полумглы уже достаточно, чтобы они чувствовали себя неуютно? Засели и ждут в замке? Или просто надеются на стражу? Статистику составить было некогда, и какое поведение для них обыденно, а какое ненормально - дьявол их разберет...

***

Лязг и голоса у внешней стены стихли довольно скоро, чему Курт не удивился - все же зондергруппа Конгрегации свой хлеб с маслом ела не зря.

Тишина, вновь воцарившаяся вокруг, установилась надолго, и в часовне по негласному уговору также соблюдалось молчание. Конрад, уже пришедший в сознание, тоже не произносил ни слова - во избежание многообразных неприятностей рот избитого птенца был забинтован широкой полосой, отрезанной от все того же алтарного покрывала; Хелена фон Люфтенхаймер сидела так же молча, тихо всхлипывая и глядя в пол.

Тишина разрушилась от грохота в дверь, однако на сей раз это не было попыткой прорваться внутрь - попросту с той стороны кто-то с силой ударил в окованное дерево кулаком.

- Святая Инквизиция! - донеслось из-за тяжелой створы. - Открыть дверь немедленно, или она будет взорвана!

Мгновение Курт колебался, прикидывая, хватит ли у наемников выдумки на такой финт, и, взяв наизготовку вновь заряженный арбалет Арвида, вывесил Знак поверх куртки и отодвинул засов, отступив на несколько шагов назад.

Дверь распахнулась от удара ногой, обнаружив на пороге троих, похожих на чудовищных ежей из детского ночного кошмара - огромные стальные шипы топорщились не только на плечах, локтях и коленях, но и на груди, и, судя по всему, на спине, и Курт от души пожалел того стрига, что пожелал бы облапить такую добычу.

- Оружие на пол, - скомандовал тот, что стоял ближе, и, шагнув вперед, на миг замер. - Гессе, - отметил он, едва заметно покривившись, и Курт приветственно кивнул.

- Келлер, - отозвался он ничуть не более любезно; шарфюрер указал на пол острием вложенной в арбалет стрелы:

- Бросьте оружие, Гессе, и отойдите к стене. И - всем присутствующим, включая вас и даму: на колени и руки на затылок. Думаю, я не должен объяснять, что сейчас - ничего личного.

- О, ну, конечно, - согласился он, аккуратно положив арбалет на пол, и отступил назад, медленно опустившись на пол и подняв руки. - Совершенно ничего. Как всегда.

- Сарказм не к месту, - оборвал шарфюрер, переводя взгляд с одного связанного птенца на другого, и Курт пояснил, беспечно передернув плечами:

- Стриги.

Двое за спиной Келлера шумно выдохнули, что-то пробормотав, и шарфюрер нахмурился:

- Тихо. Дюстерманн, открой ставни. Начался рассвет, - нехотя пояснил он, пока один из бойцов, осторожно обходя людей в часовне, пробирался к дальней стене, - и если сейчас никого из вас не начнет корежить - можете подняться. Но резких движений не делать. Ты, - кивнул Келлер, обратясь к Хелене фон Люфтенхаймер, сидящей против бойницы. - В сторону.

- Не могу, - распрямившись, зло откликнулась та. - Я связана.

- Значит, отползи, тварь! - повысил голос шарфюрер, не дрогнув под взглядом сверкнувших в полумраке глаз.

Ставни скрипнули, распахнувшись, и Курт прикрыл глаза, глубоко вдохнув, словно вобрав в себя пробивающийся сквозь остатки ночи солнечный свет. В эту ночь стало казаться, что тьма вечна, что миновал уже не один день, и утра не бывало и не будет никогда...

- Ну, что ж, - вздохнул Келлер, - Гессе, вы можете подняться. Прочие смогут... или не смогут после того, как вы растолкуете, что здесь происходит и кто они.

- Эберхарт фон Люфтенхаймер, - пояснил Курт, вставая и указывая на фогта, и шарфюрер кивнул:

- Соучастник.

- Потерпевший, - возразил Курт.

- Вы сообщали, что...

- Ситуация изменилась, - перебил он. - Подробности позже - наедине; вашим людям детали знать не обязательно. Далее: графиня Адельхайда фон Рихтхофен. Потерпевшая. Барон Александер фон Вегерхоф...

- Стриг! - выпалила Хелена. - Если я связана - пусть будет и он! Он такой же!

- Гессе? - поднял бровь шарфюрер, и Курт снисходительно улыбнулся:

- О, Господи... Александер, будь любезен, подойди ближе к окну. Если этого недостаточно, - продолжил он, когда стриг, выйдя в бледный световой луч, повернулся разными боками, демонстрируя себя, - можете подойти к нему, и он прикоснется к вашему серебрённому наручу. Кстати, не далее как день назад он за обе щеки уплетал говядину с чесноком.

- Он может ходить под солнцем! - не унималась Хелена. - И серебро ему не страшно! И... Он стриг!

- Беда с головой, - вздохнул Курт. - Случается при обращении.

- Да что вы, - хмуро произнес Келлер, переводя мрачный взгляд с одного задержанного на другого. - Ну, словом, так. Вы лично - свободны; можете перемещаться по замку, хотя не советовал бы.

- А я не хотел бы, - согласился Курт, - уже переместился достаточно.

- Прочие выходят в зал и сидят там под присмотром моих парней; невзирая на ваши заверения, Гессе, предупреждаю: в того, кто сделает нечто непотребное вроде попыток двинуться с места без дозволения, стреляют, не предупреждая. Дюстерманн, пару ребят сюда: пусть присмотрят за тварями... И, - продолжил шарфюрер, оглядывая фон Вегерхофа, - вам нужна помощь? Вы ранены? Весь в крови.

- Испачкался, - пояснил тот, и Келлер нахмурился:

- Плечо тоже?

- Вы еврей или араб? - поинтересовался стриг, и тот переспросил с явной растерянностью:

- Что?..

- Только эти жители пустыни, не имеющие понятия о христианском милосердии, добравшись до колодца, поят сперва мужчин и коней, а уж после женщин. Не знаю, как вы, майстер... как вас там... а я верный христианин и немецкий рыцарь, позвольте заметить, и я не намерен плакаться вашему эскулапу, когда рядом женщина, нуждающаяся в помощи. Вам это, разумеется, в голову не пришло, но это простительно, учитывая, с кем вам приходится общаться по долгу службы, а барон фон Вегерхоф еще никогда...

- Я понял вас, - болезненно поморщась, оборвал Келлер, вскинув руку. - Вам не нужна помощь. Госпожа фон Рихтхофен? Вам - нужна?

- Я не знаю... - тихо и несчастно проронила Адельхайда, и шарфюрер нетерпеливо оборвал:

- Ясно. Гессе, как вы?

- Сломано ребро, - отозвался Курт. - Пока держусь.

- У вас кровь на шее, - заметил Келлер и, не дождавшись ответа, отмахнулся: - Хорошо. Итак, люди: поднимайтесь и выходите в зал. Вы двое, - обратясь к птенцам, жгущим его взглядами, снова повысил голос он, - оставаться на месте. Без движения. Без глупостей. Или я выволочу в тот зал и вас тоже - прямо под тамошние окна.

- L'amabilité même[212], - покривился фон Вегерхоф, выводя Адельхайду в огромный зал, уже озаренный алым, все сильней с каждым мигом разгорающимся солнцем, и шарфюрер раздраженно сжал губы, глядя на него с подозрением. - Крепитесь, mа chérie, этот кошмар не должен продлиться слишком долго. Думаю, вскоре вы сможете оказаться в более приличествующей обстановке.

- Не терпится покинуть это кошмарное место, - слабо отозвалась она. - Боже, это был ужас, просто ужас!

- Ну-ну, - успокаивающе проговорил стриг, - теперь вы в безопасности - под надзором таких славных воителей, готовых защитить вас и от меня, и от себя самой.

- Замок не обследован полностью, - пояснил Келлер, - и препроводить госпожу графиню в одну из комнат не представляется возможным.

- О, не беспокойтесь, майстер... как вас...

- ... шарфюрер, - с плохо скрытой злостью оборвал тот, и фон Вегерхоф шевельнул бровью:

- Еn effet[213]?.. Не беспокойтесь. Думаю, после всего, что бедняжке довелось пережить, лишние два-три часа ожидания в этой холодной зале не станут для нее особенно сильным испытанием.

- Присядьте, - сквозь плотно стиснувшиеся зубы выдавил Келлер, явно желая присовокупить к произносимым словам и другие, которых сказать не позволяли ни учтивость, ни осторожность. - И ждите. Замок вы сможете покинуть при первой же возможности.

Вероятного ответа фон Вегерхофа шарфюрер ожидать не стал, уйдя в сторону довольно поспешно, и Курт, невзирая на вечные и даже, можно сказать, традиционные трения меж oper'ами и служителями особых подразделений, проникся к бедняге искренним сочувствием. В происходящем тот понимал мало, надерзить в ответ не имел полномочий, и сейчас должен был стойко выслушивать колкости в свой адрес, продолжая сохранять выдержку и спокойствие. Однако, при всем сострадании к его незавидной доле, призывать фон Вегерхофа сбавить обороты Курт не стал - благодаря его нападкам и откровенно хамскому поведению шарфюрер теперь предпочтет держаться от их общества подальше, не влезая с расспросами без нужды и даже лишний раз не заговаривая. Адельхайда добавляла масла в огонь медленно, но неизбежно влажнеющими глазами, печальным выражением лица и дрожащими губами, что свидетельствовало о желании расплакаться по первому же удобному поводу, а Келлер, судя по всему, был из породы тех воителей, что в присутствии женской истерики теряются и не представляют, как быть и куда себя деть. Фогт предпочитал сохранять благоразумное молчание, живописуя крайнее утомление и апатию.

На скамьях у огромного каменного стола, занимающего центр залы, пришлось высидеть не менее часа под надзором молчаливого хмурого зондера, чье присутствие полностью исключало прямые разговоры по делу. В сторону господина следователя, изредка перебрасывающегося с прочими присутствующими редкими и ничего не значащими фразами, тот косился долго, оглядываясь вокруг, и, наконец, сделав шаг ближе, нерешительно окликнул.

- Вы ведь Гессе, верно? - уточнил боец, когда Курт вопросительно обернулся. - Хамельн. Полгода назад.

- Все верно, - осторожно согласился он, и зондер, помявшись, кивнул в сторону часовни, понизив голос:

- Там вправду стриги? Вы в самом деле взяли двоих - живьем?

- Взял, - согласился Курт и, уловив тень зависти в глазах напротив, усмехнулся: - Не доводилось видеть еще?

- Нет, - признался боец со вздохом. - Надеялся - увижу сегодня... На что они похожи?

- На меня сейчас, - покривился он. - Того же цвета.

- Коппельдорф!

На окрик шарфюрера зондер не обернулся, только поморщился, опустив взгляд и распрямившись, не повернув головы даже тогда, когда Келлер приблизился и встал рядом.

- Что ты сейчас не должен был делать? - поинтересовался шарфюрер угрюмо, и боец вздохнул.

- Разговаривать, - отозвался он кисло. - Только ведь это инквизитор, так?

- Считай - ты убит. Или хуже. Уйди с глаз моих, - тяжело отмахнулся Келлер, и Курт сочувственно вздохнул:

- Новички...

- И не говорите, - на миг словно позабыв о своей неприязни, согласился тот, глядя вслед подчиненному. - В чем умницы, а в чем... На два слова, - вновь возвратившись к прежнему настороженно-враждебному тону, кивнул шарфюрер, и Курт, поднявшись, отошел в сторону следом за ним. - Мы осмотрели замок, - продолжил он хмуро, - и в связи с этим у меня появились некоторые вопросы. Где ваш помощник, к примеру? Его трупа парни не нашли.

- Типун вам на язык, Келлер. Бруно здоровехонек... надеюсь. Сейчас он на дообучении, и я в этот раз работаю один.

- И Бог с ним. Не это главный вопрос... Что здесь происходило, Гессе? В коридорах настоящее побоище.

- Ну, не нахваливайте, - нарочито смиренно потупился Курт. - Так уж и побоище...

- Я, конечно, не следователь, - оборвал Келлер раздраженно, - однако сделать кое-какие выводы тоже могу. Большинство убитых убиты просто-напросто руками; я уже знаю, как это выглядит. На втором этаже мы обнаружили труп стрига с вырванным сердцем. Не знаю, что и думать о том факте, что у этого барона фон...

- ... Вегерхофа?

- Фон Вегерхофа, - кивнул шарфюрер, - руки по локоть в крови. Полагаю, вы понимаете, Гессе, что я говорю вовсе не иносказательно. И вот тут мне на ум таки приходит обвинение, брошенное этой девчонкой.

- Вы всерьез? - снисходительно улыбнулся Курт, и тот нахмурился:

- Более чем.

- Ну, в таком случае, записывайте в подозреваемые и меня: навряд ли вы найдете на мне место, не угвазданное этой субстанцией.

- Вас никто ни в чем подобном не обвинял, против него же данное обвинение было высказано. С чего бы. А поскольку свидетельств обратного найти невозможно...

- Отчего же. Очень даже возможно, - возразил Курт, и шарфюрер умолк, глядя на него с настороженным ожиданием. - Некоторым довольно случайным образом мне удалось вывести, если так можно сказать, испытание на человечность. Я не стану тратить слова, Келлер, действие лучше любых слов. Пусть кто-то из ваших людей (или вы сами) направится в часовню, пустит кровь одному из стригов и брызнет ею хоть бы и на свой серебрённый наруч. Когда вы увидите, что произойдет, проведите ту же процедуру с кем-то, в ком вы уверены, и сравните результат.

Мгновение Келлер стоял молча, глядя на собеседника взыскательно и пристально, и, наконец, кивнул:

- Хорошо. Если и впрямь в этом что-то есть... Ждите здесь, - велел он, развернувшись, и быстрым, почти торопливым шагом направился к распахнутым дверям часовни.

Он возвратился спустя две минуты, и, приблизясь, приподнял левую руку с наручем, испачканным черным слизистым веществом.

- Кровь обоих дала один результат, - с легкой растерянностью произнес шарфюрер и, отняв взгляд от своего рукава, осторожно уточнил: - И так с любым?

- Можно приучить себя не бояться солнца, - кивнул Курт, - можно даже стерпеть чесночные приправы, можно со временем суметь брать серебряные монеты голыми пальцами, но кровь, Келлер, не обманешь. Вам показать, что случается с человеческой кровью, или...

- Ни к чему. Это я и без вас знаю. Давайте-ка лучше совершим логическое продолжение опыта. Надеюсь, ваш барон не станет брыкаться?

- Не позволю всякому встречному резать себя, - вздернул нос фон Вегерхоф, выслушав предъявленные ему требования. - Вы не лекарь, и что мне делать после, если вы заденете важное сухожилие? Оставаться по вашей милости увечным?

- При всем уважении, господин фон Вегерхоф, - со скрипом улыбнулся Келлер, - если вы не позволите это сделать, я разобью вам к Господней матери нос, и тогда материала для исследования будет вполне довольно. Снимите куртку, и я возьму кровь из вашей раны на плече.

- Она только перестала кровоточить, и вы хотите, чтобы я ради ваших изысканий распотрошил ее снова?.. Просто дайте мне кинжал, и я сделаю это самостоятельно. Собственным познаниям в области анатомии я доверяю несколько больше, чем вашим.

- Я не дам вам оружия, господин фон Вегерхоф, даже если стены этого замка рухнут, и в проломы хлынут дьявольские орды. Чем дольше вы упираетесь, тем более крепнут мои подозрения, и я бы советовал вам...

- Моим познаниям ты доверяешь? - оборвал его Курт, и стриг, подчеркнуто утомленно вздохнув, поднял рукав, вытянув к нему руку.

- С'est vraiment incroyable[214], - выговорил он раздраженно. - Подобных обвинений мне выслушивать еще не доводилось.

- Можете потом подать на меня в суд, - отозвался Келлер, и стриг пренебрежительно фыркнул:

- Вы смеетесь, майстер... как вас там..? Полагаете, у меня нет более важных забот? Mon Dieu, - поморщился он, когда Курт глубоко резанул по его руке. - Ты хочешь меня убить?

- Н-да... - вынужденно произнес Келлер, глядя на растекающуюся по наручу рубиновую жидкость. - Что ж, похоже, вы человек.

- Неужели, - отозвался стриг саркастически. - Тогда, быть может, вы дадите мне что-нибудь, чем я мог бы перевязаться?

- Человек, - повторил шарфюрер, снова оттащив Курта в сторону, поглядывая на то, как стриг неловко и неумело завязывает порезанную руку. - И вы, что характерно, тоже. Не скажете, кто, в таком случае, убил того стрига столь нетрадиционным способом?

- Думаю, один из сородичей, - пожал плечами Курт. - Мне удалось услышать, что они повздорили между собою; один из них призывал на все плюнуть и уйти из замка. Судя по всему, он был слишком настойчив, и мастер решил его успокоить.

- А вы успокоили мастера, - докончил Келлер. - И еще с два десятка человек... Знаете, Гессе, часть моих парней, те, что уже знают, с чем пришлось бы иметь дело, вам благодарна. Другая часть, новички, готова вас убить. Сам я колеблюсь в выборе. Почему вообще вы здесь оказались? Зондергруппа была на подходе, зачем вы полезли сюда с этим хлыщом?

- Графиня фон Рихтхофен была похищена стригами и содержалась здесь. Ждать было нельзя, ибо время прибытия ваших парней, Келлер, оставалось неизвестным, посему я принял решение проникнуть в замок и спасти бедную женщину. Поскольку же она является невестой барона фон Вегерхофа, он также не счел возможным оставаться в стороне.

- Я настолько похож на идиота, или у меня сегодня просто такой дурацкий вид после четырех часов лежания под кустом у этих стен? - мрачно поинтересовался шарфюрер. - Эту сказку, Гессе, вы будете рассказывать горожанам, кое-кто из которых после наверняка сложит красивую балладу о доблестном рыцаре, ринувшемся спасать суженую в компании с великодушным и напрочь благочестивым инквизитором. Это не в вашем духе. Чтобы Молот Ведьм в нарушение всех предписаний, без поддержки и подготовки сунул голову в осиное гнездо ради какой-то графиньки, потому что она невеста его приятеля... Я не вчера родился. И с вашим бароном не все гладко. Он наш агент, так?

- Я этого не говорил, - возразил Курт, и Келлер тоскливо вздохнул:

- Значит, я прав. И девку наверняка пришлось спасать только ради того, чтобы он не передумал насчет своего служения; я всегда считал агентуру нашей ахилловой пяткой. От нее порой проблем больше, чем пользы... А теперь главный вопрос: что с фогтом? Каким невероятным манером он скакнул из подозреваемых в потерпевшие?

- Некоторое время он находился в подчинении у мастера, - пояснил Курт, понизив голос. - И этой сказки, Келлер, ни горожанам, ни даже вашим людям знать не надо. В идеале этого не надо было бы знать и вам самому, но у меня нет выбора, ибо вы единственный представитель Конгрегации на многие десятки миль вокруг, и мне попросту больше не от кого ожидать поддержки и содействия. Деталей раскрыть не могу. Для вас должно быть важно одно: сейчас он избавлен от влияния мастера, пребывает в своем уме, однако никто не скажет, есть ли это эффект постоянный, или же надлежит ожидать рецидивов. Посему, когда прибудем в Ульм, господин фон Люфтенхаймер должен будет пребывать в полнейшем удобстве, окруженный уважением и - охраной. При малейших странностях с его стороны вы должны звать меня. С самим фогтом обращаться при этом надо вежливо, аккуратно и бережно, даже если он кинется на вас с кулаками или оружием.

- Иными словами, если он начнет калечить моих людей, я должен отвешивать ему поклоны?

- Близко к истине.

- Так в каком качестве мне воспринимать его - как подозреваемого, свидетеля, потерпевшего?

- Как натерпевшегося свидетеля, подозреваемого в возможном покушении на самого себя. Келлер, - попытавшись сбавить тон, вздохнул Курт, - наместник - ценность, это главное, что вам надо помнить. Он в благоволении у Императора и испытывает к нему столь же сильное ответное почтение; а после этой ночи фон Люфтенхаймер станет ощущать и не меньшее уважение к Конгрегации. И благодарность. При всем благоволении к нам трона, взаимодействие с имперскими службами, сами знаете, не всегда столь гладко, как нам бы хотелось; фогт - хороший шанс это взаимодействие наладить. Человек, питающий благие чувства к Конгрегации и верно служащий Императору в таком городе... Хотите взять на себя ответственность за его утрату?

- В таком случае, не следует и доверять его мне. Надлежит препоручить заботу о наместнике тем, кто сумеет противопоставить его возможным бзикам нечто более действенное, а главное, менее вредоносное для здоровья, нежели мои способы воздействия.

- Так и будет, - кивнул Курт, - и как только мы возвратимся в Ульм, я тут же отошлю запрос на всех нужных в нашем положении специалистов, однако, поймите сами, до того минует не один день. Ничего, Келлер. Фогт человек неглупый и сам осознает ситуацию, а посему не станет впоследствии злобствовать и простит вам даже переломленный нос и вывихнутые руки. Главное не перестарайтесь.

- Господи, - вздохнул Келлер тяжело. - Ну, положим, этот вопрос решен. А что с дамочкой и бароном?

- Графиня фон Рихтхофен может остаться в Ульме, если таково будет наше требование (а оно будет - она свидетель); ей с радостью сдадут комнаты в самых лучших гостиницах. Скрываться она не станет и на любые мои вопросы ответит. Барон и вовсе имеет собственный дом в городе, где и можно будет его разыскать в любой час, кроме тех, что он посвящает делам. О них можете не тревожиться, Келлер. Не они главная наша забота.

- Вот именно, - многозначительно согласился шарфюрер. - Стриги. Это то, на что я не рассчитывал. Такого и в голову не могло придти - что удастся захватить кого-то из тварей живым. А уж двое...

- Девчонка не столь опасна. Она удручена смертью мастера, сбита с толку, а кроме того - обращена совсем недавно и не знает собственных сил. Проблема - тот, второй. Этот способен выкинуть фокус.

- Он связан всего лишь какой-то тряпкой...

- Это алтарное покрывало, - возразил Курт и, встретив обвиняющий взгляд, пожал плечами: - А что прикажете делать? Больше ничего под рукой не было. А покрывало перед этим было погружено в освященную воду.

- Бросьте, Гессе, - поморщился Келлер, - я не в первый раз хожу на тварей, я знаю, что они такое. Никакие Распятия и прочее, тому подобное, на них не воздействует. Пробовали.

- Я был настроен столь же скептически, - кивнул Курт, - однако это помогает. Оговорюсь: возможно, не всякое Распятие и вода не из всякой церкви на это сгодятся, однако при мне есть некий артефакт, дающий силу, способную противодействовать по крайней мере тому типу стригов, с каким мы столкнулись в этот раз.

- Да что вы? И что ж это за штука?

- Помните Пильценбах полгода назад? - уточнил он с усмешкой. - Помните, вы были несколько... так скажем - удивлены тем фактом, что я попросил вас быть как можно более учтивым с телом священника, что лежало в той церкви? 'Пообходительней с трупом', как вы довольно своеобразно выразились. Так вот, данный труп сыграл немаловажную роль в той истории...

- Уже слышал.

- Отлично, - кивнул Курт. - Тот священник незадолго до своей смерти передал мне четки... в продолжение нашего с ним разговора... Не это важно, впрочем. Важно то, что они оказались способны оказать мне помощь этой ночью. От их прикосновения на коже стригов остаются ожоги, и вода, освященная путем их погружения, действует на тварей, как выплеснутый в лицо кипяток. Поверьте. Как вы понимаете, на шутки я сейчас настроен всего менее.

- Хотите сказать...

- Да. Разумеется, я предпочел бы хорошую цепь, однако за неимением лучшего освященные путы сдерживают его и даже, кажется, чуть ослабляют. Если пошарить в подвалах замка, наверняка найдется что-то вроде завалявшихся в углу кандалов, однако и упомянутые путы я бы советовал оставить.

- Сомневаюсь, однако, что у фогта в погребе завалялась также и пара гробов, а оные были бы весьма кстати - перевозить тварей ночью я не рискну, а днем мы их увезем недалеко. Разве что оставить здесь до прибытия специалистов; но это, как я понимаю, неудобно в смысле ведения расследования - все участники дела должны быть под рукой.

- Бочки, - предложил Курт. - Думаю, уж пара-другая пустых винных бочек здесь точно найдется. Они ребята худосочные; влезут.

- Однако найдется ли, куда их деть в самом городе? - усомнился Келлер. - Есть ли там должным образом снаряженная тюрьма?

- Будет.

- Через часок сможем уехать, - подытожил шарфюрер. - Для вашей дамочки отыщем какую-нибудь повозку; барон, полагаю, выдержит и в седле. Вы сами как?

- Доеду, - отмахнулся Курт. - Кстати сказать - с той стороны, в лесу, в овраге, привязаны три лошади. Это наши.

- Хорошо, - кивнул Келлер, - пошлю пару парней привести. Итак, вы, девица, барон... Еще одна повозка с тварями, шестеро людей...

- Шестеро людей? - переспросил он, не скрывая удивления. - Ваши бравые ребята смогли взять кого-то живым? вот это самообладание... Передайте им благодарность от меня.

- Нечего; еще зазнаются. Это их работа. Итак; десятка парней в сопровождении должно хватить. Остальные останутся здесь. Замок пуст, и кто-то должен присмотреть за челядью. Как полагаете, они замешаны?

- Не думаю. Однако многие из них уже осознали, что с гостями фон Люфтенхаймера что-то нечисто, и во избежание ненужных осложнений - вы правы, их лучше держать на глазах. Как быть с ними далее, я еще и сам не знаю; надеюсь, мне скажут.

- В город въезжаем по-тихому?

- Напротив, - возразил Курт. - Знаки - на виду. Лица кирпичами. Едем центральными улицами к ратуше. Грохоча копытами и доспехами.

- Не выйдет; этот доспех умышленно создавался бесшумным. Но идею я уловил, - понимающе усмехнулся Келлер. - Нарочно ради такого случая что-нибудь придумаем... Все настолько плохо?

- Не так чтобы, однако встряхнуть этот приют вольнодумства не помешает. И еще одно замечание: не гнобить городскую стражу. Не грубить, не помыкать, не задаваться. Я положил немало сил на то, чтобы хотя бы эта часть Ульма прониклась к Конгрегации теплыми чувствами; предупредите своих. Обращаться с солдатами, как с малыми детьми. С любимыми детьми.

- А с городским советом?

- А городской совет, Келлер - это племянники вашего соседа, которого вы на дух не выносите с раннего детства. Ничто, кроме рукоприкладства, лишним не будет.

***

Привратные стражи, заприметив издалека короткую колонну всадников в невиданной броне, засуетились, спешно проталкивая замешкавшихся в проходе пешеходов, верховых и телеги, преграждая путь диковинным гостям и держа руки на мечах; Курт подстегнул коня, выехав вперед, и солдаты заволновались, возбужденно переговариваясь. К воротам он подъехал первым, изображая приветственное лицо, и стражи на мгновение замешкались, не зная, надлежит ли им расступиться и пропустить ведомый господином дознавателем отряд.

- Это... - наконец, вымолвил один из них, - это что ж такое, майстер Гессе? Это кто с вами?

- Зондергруппа Конгрегации, - пояснил Курт, остановясь под взглядами, направленными на его залитую кровью порезанную куртку. - Будут стеречь стрига.

- Стеречь... кого? - почти шепотом переспросил страж, сумев заговорить не сразу, и он повторил как можно беспечнее:

- Стрига. Сейчас он, обвитый освященными оковами, сидит вон в том бочонке, спрятанный от солнца.

- Штриг?.. Господи, неужто вы нашли его... А посмотреть можно? - с робкой надеждой попросил тот, и Курт вздохнул:

- Извини. Никак. Откроешь крышку - и кого я буду допрашивать? Горелый труп?

- Чего его допрашивать, - вклинился второй солдат, - прибить кровососа на месте!

- Ошибаешься, - посторонившись, чтобы пропустить зондергруппу, яростно стучащую копытами по каменной кладке у ворот, возразил он. - Узнать у него можно много интересного. К примеру, не имеет ли он сведений о местах сборищ его сородичей. И еще: видите вон тех шестерых? Это люди. Простые смертные. Которые служили в их личной страже.

- В их? Он был не один?

- Трое, - все так же беспечно отозвался Курт. - Прочих двоих я убил.

- Но... люди - служили штригам? - неверяще, с нескрываемой ненавистью в голосе проговорил тот. - Господи Иисусе, это ж каким надо быть ублюдком...

- Хотелось бы, - кивнул он, - узнать, где это им удалось найти толпу народу, без зазрения согласившихся на такую службу. И многое, многое еще. Ну, а кроме того - парни, думаю, то, как будет корежиться под солнцем стриг, не вы одни захотите увидеть. Давайте-ка сохраним его в относительной целости до того дня. Чем он будет здоровей и крепче - тем дольше промучается.

- Ну, это все верно, только... Ну, хоть бы одним глазком...

- Знаете-ка, вот что, - решил Курт, - сперва мы устроим его в защищенном месте, обезопасим, а там будет видно.

- Мы им что - бродячие шуты с диковинками? - недовольно пробурчал шарфюрер, выслушав переложение этой беседы, и он вздохнул:

- Придется впустить пару-другую человек посмотреть на тварь, иначе по городу может поползти молва, что мы парим им мозги. Один фальшивый стриг здесь уже был, и обыватели вполне могут предположить, что Конгрегация пошла тем же путем. А учитывая отношение местного рата, я даже могу вам точно сказать, кто именно пустит и станет активно распространять сей мерзкий слух. А уж горожане подхватят его с готовностью.

- Швабы, - с отвращением выговорил Келлер, и Курт лишь невесело усмехнулся в ответ, придержав коня у поворота на широкую многолюдную улицу.

Городская жизнь пребывала в высшей точке кипения, и взгляды, обращавшиеся к едущим, Курт ощущал спиной, кожей, нервами, пытаясь вообразить, как их процессия выглядит со стороны. Келлер, весь вид которого свидетельствовал о его начальственном положении, и он сам, в крови с головы до сапог, во главе небольшой, но внушительной группы из десяти всадников в одинаковой броне, пугающей даже видавших виды ульмцев. Вывешенные открыто Знаки с отличающим их от прочих служителей Конгрегации изображением Георгия Победоносца, покровителя бойцов зондергруппы, сияли на ярком весеннем солнце, как хорошо наточенный топор палача.

Адельхайда, уснувшая в пути на одной из телег, одетая в платье, найденное в гардеробе Хелены фон Люфтенхаймер, завернутая в одеяло темно-синего цвета и оттого кажущаяся мертвенно-бледной, притягивала взгляды заинтересованно-испуганные, на фон Вегерхофа же, залитого уже засохшей кровью еще гуще, чем майстер инквизитор, глазели изумленно и непонимающе. Вторая телега с огромными бочонками, накрытыми от солнца, и вереница из шести плененных наемников, похожих в своей связке на угнанных рабов, под охраной двух бойцов влачились позади.

Стриг разминулся с зондергруппой, увезя с собой и все еще спящую Адельхайду, заверив майстера шарфюрера, что ни помощь, ни охрана не требуется, и засвидетельствовав от собственного имени и от имени госпожи графини, что покидать пределов Ульма никто из них не станет, что следующим утром он будет готов принять майстера инквизитора или любого служителя Конгрегации в собственном доме, если таково будет их желание, а госпожа графиня наверняка займет прежние комнаты на втором этаже 'Моргенрота'. Уже уезжая, фон Вегерхоф высказал надежду на то, что отчет о произошедшем и приглашение специалистам явиться в Ульм руководство Конгрегации получит скорейшим образом. Келлер пропустил это сообщение мимо ушей, для которых оно, собственно, и не предназначалось.

Во всем пути до ратуши шарфюрер сохранял мрачное молчание, блюдя рекомендованный Куртом образ и, судя по всему, не прикидываясь - по сторонам он поглядывал с неподдельным пренебрежением и враждебностью, граничащей с презрением, каковое выражение лица лишь обострилось, когда мимо, подрагивая в такт шагам, протрусило тело кого-то из ратманов, несомое пыхтящими слугами.

- Добро пожаловать в обитель самостийности, - усмехнулся Курт, спешиваясь у ступеней ратуши, и тот тоже медленно спустился с седла, оглядывая внушительное здание. - Главное, - посерьезнел он, - не теряйте выдержки. Это будет сложно; здешний совет, мягко говоря, зарвался вдали от крепкой руки. Нам надо освободить здание. Долой из ратуши всех, от бюргермайстеров до метельщиков.

- А стража?

- Стража поможет, - заверил он убежденно. - Думаю, кое-кто из них даже будет вам благодарен по гроб жизни, если вы прикажете ему спустить с лестницы пару ратманов.

Келлер не ответил, скептически покривившись и с трудом скрыв удивление, когда оба стража, оберегающие порядок на первом этаже, выказали немедленную готовность к любому сотрудничеству, лишь узнав о причине возникшего переполоха.

Ощущать за своим плечом пятерку бронированных парней со Знаками было приятно, как никогда - мелкие служители разбегались, как тараканы, при первом же слове, не пытаясь вступать в пререкания, и лишь канцлер, уходя, недовольно вздохнул и попенял майстеру инквизитору на столь несвоевременное прерывание напряженного рабочего дня.

На второй этаж Курт поднялся, даже не пытаясь сдерживать злорадство, и, когда в коридор выглянуло знакомое толстое лицо, взволнованное шумом и беготней, одарил обладателя лица приветливой улыбкой.

- Штюбинг, - констатировал он, когда ратман застыл посреди коридора. - Как удачно, что вы на месте.

- Что это тут происходит, юноша? - выговорил тот, глядя на бойцов зондергруппы и пару ульмских стражей за его спиной из-под нахмуренных бровей. - Ваше поведение начинает переходить все допустимые границы.

- Вы никогда еще не видели меня переходящим допустимые границы, к вашему счастью, - возразил Курт, кивнув стражам. - Заприте его в этой комнате. Он мне понадобится через некоторое время.

- Что?!. - выдавил ратман оторопело и возмущенно, отступив на шаг назад. - Да какое право вы имеете отдавать подобные приказы!..

- Право, данное мне Святой Инквизицией, - отозвался он, махнув рукой, и солдаты нерешительно выступили вперед.

- Вы, двое! - зло вытолкнул Штюбинг, снова попятившись. - Вам платит город! Вам платит рат! Вы не можете исполнять чьи бы то ни было приказы, кроме приказов рата! Только подойдите - и можете не являться на службу завтра поутру!

- Завтра утром? Не явимся - не наша смена, - пожал плечами один из солдат, подступив ближе. - Будьте любезны, господин Штюбинг. В комнату.

- Руки прочь! - повысил голос ратман, когда страж взял его за локоть. - Не смей, или следующую неделю до своего повешения ты проведешь в тюремной камере!

- В данный момент, - заметил Курт, - стража этого города перешла в ведение святой Инквизиции. Посему сейчас, Штюбинг, я услышал угрозу в адрес Конгрегации. Напомнить вам, чем это карается?.. В комнату, сукин сын, или я лично вгоню тебя туда хорошим пинком!

- Вы... - выдавил тот побледнев, - вы... Вы еще за это ответите. Я затащу вас в суд, юноша, и там мы поговорим снова - уже иначе!

- Ну, конечно, - благодушно согласился он, закрывая дверь за его спиной, и обернулся к солдатам, нервно топчущимся у порога. - Он будет говорить еще много чего, - пояснил Курт успокаивающе. - Не слушайте. Сейчас его слово силы не имеет.

- А к чему он вам, майстер Гессе? - нерешительно поинтересовался один из стражей. - Он замешан в этом?

- Нет-нет, не совсем. Помните подложного стрига - того, с кладбища?.. Его рук дело. Теперь, когда настоящий стриг найден, мне найдется, о чем с ним побеседовать. Но чуть позже. Пока же я попрошу вас стоять у этой двери и не выпускать его наружу. Он будет продолжать давить, грозить, плеваться ядом; пусть. Поверьте, с его стороны вам опасаться нечего.

- А если он просто попытается уйти?

- Под мою ответственность: дозволяю заломить руки и водворить обратно. Можете привязать его к стулу, если придется.

- Хорошо, - согласился страж, не скрывая удовлетворения. - Не волнуйтесь, майстер Гессе. Никуда не денется.

- Для чего он вам, в самом деле? - тихо спросил Келлер, пока они вновь спускались вниз. - Если он соучастник...

- Нет, не соучастник, - отозвался Курт, - однако отношение к делу имеет. Можете считать, что это с моей стороны маленькое использование служебного положения в личных целях.

- Не думаю, что предписания позволяют мне вам в этом содействовать, - заметил шарфюрер и, когда он раздраженно поморщился, беззаботно пожал плечами: - Однако я ведь и не содействую. Это местная стража с вами заодно, а я что? я просто стою в сторонке. Что у нас на очереди?

- Благоустроенные комнаты для наших постояльцев, - отозвался Курт, сворачивая к выходу. - За мной. В этом вам посодействовать придется.

Келлер, не ответив, лишь вновь передернул плечами, кивнув молчаливым бойцам, и направился следом.

Здание тюрьмы отстояло чуть в стороне, будучи одноэтажной постройкой с подвальными камерами и комнатами для стражи, каковая удивленно остолбенела при виде майстера инквизитора с эскортом.

- Сколько камер в рабочем состоянии? - поинтересовался Курт сходу, ответив на растерянные приветствия, и солдаты, замявшись, переглянулись.

- Да все... - пробормотал один, неопределенно поведя рукой вниз.

- Заняты?

- Почти все...

- Кем?

- Ну, как... Пара должников... Несколько воришек - изловили сегодня на торгу... Один нищеброд - пытался клянчить у самых ворот без должного разрешения; его наши же убогие и побили, так и они тоже здесь, за драку. Четверо. Еще один - за грабеж... Всё.

- Всех вон, - распорядился Курт. - До единого.

- То есть... - страж запнулся, нахмурясь, и докончил с усилием: - То есть как это - вон? Без суда?

- Absolvo ad culpam[215], - приговорил Курт и повторил твердо и настойчиво: - Вон. Всех. Мне нужна пустая тюрьма. И еще одно: камеры для особо опасных преступников здесь есть? С цепями и глухой дверью?

- Да... - все еще потерянно проронил страж, переглянувшись с товарищем. - Да они все так устроены, просто не пользуемся кандалами - и все...

- Отлично. Надеюсь, еще не проржавели.

- Господи, что случилось-то? - не выдержал тот, нервно дернув рукой в сторону Келлера за его спиной. - Кто это с вами, майстер Гессе? Что происходит? Ради кого вот так вот всю каталажку опустошать? Вы, часом, не рат пересажать задумали?

- Нет, - вскользь усмехнулся Курт, - хотя искушение, не скрою, велико... Тюрьма опустошается ради одного заключенного. Очень опасного и могущего угрожать всем присутствующим, а преступления этих людей не настолько велики, чтобы желать им такой смерти.

- Такой смер... Матерь Божья... - шепотом вымолвил солдат. - Неужто вы его живьем взяли...

- Ведь я говорил, что возьму, - кивнул Курт, ощущая на себе неверяще-восхищенные взгляды. - А теперь я хочу, чтобы он дожил до того утра, когда сможет полюбоваться рассветом, а горожане - им самим. Гоните всех из камер в шею. Полагаю, они не станут особенно этому противиться.

- Уж я думаю, - серьезно согласился страж, с готовностью развернувшись к лестнице, ведущей вниз.

Магистратское обиталище опустело через полчаса; в здании ратуши царила непривычная для этого времени гулкая тишина, нарушаемая лишь тихими шагами бойцов зондергруппы, темница обезлюдела и того скорее. Солдат Курт изгнал также, напирая, дабы изгладить явную обиду во взглядах, на соображения их же безопасности, позволив остаться лишь тем двоим, что стерегли строптивого ратмана.

Вместилища с плененными стригами растащили в две камеры в разных оконечностях тюремного коридора, приковав обоих к стенам. Хелена фон Люфтенхаймер была помещена в самую дальнюю камеру, откуда нигде не было бы слышно ее крика, буде ей придет в голову привлечь к себе внимание: во избежание ненужных толков и урона репутации имперского наместника, его дочь было постановлено поминать погибшей. Растолкав по камерам наемников Арвида, Келлер разбил своих бойцов на группы, установив каждому время его смены в беспрерывной охране арестованных, и довольно решительно указал Курту на дверь.

- Идите, Гессе, - настойчиво порекомендовал шарфюрер. - Вам надо прилечь, на вас лица нет. Можете не говорить, но я вижу, понимаю: вам от одного из них досталось, и не только по физиономии. У вас ворот в крови; я знаю, что это значит. И рана в боку. В вас крови наверняка осталось меньше, чем в дохлой мыши.

- Согласен, - не стал спорить Курт, - и обязательно последую вашему совету, но сперва закончу это свое личное дело. Я ждал этого часа давно, и сейчас никак не могу отказать себе в удовольствии.

Шарфюрер ответил недовольным взглядом, однако вслух не возразил, лишь вздохнув, когда у камеры с Конрадом появились два стража, ведущие с собою задержанного ратмана, извергающего проклятья с утроенной силой.

- Какого черта, в конце концов! - возвысил голос он, косясь на молчаливых стальных ежей по обе стороны от двери. - По какому праву... По какому обвинению вы задумали запереть меня тут? Это произвол!

- Запирать вас я не намерен, - оборвал Курт, - хотя и стоило бы. Вы сможете уйти через минуту, Штюбинг, после того, как я кое-что покажу вам. Прошу сюда, - уточнил он, отпирая дверь в камеру. - Вам это будет интересно.

Ратман медленно шагнул вперед, остановившись у порога и косясь на майстера инквизитора с настороженностью, и он ободряюще улыбнулся, настойчиво кивнув в сторону двери:

- Смелей. Поверьте, такого вам видеть еще не доводилось.

Штюбинг подошел ближе, заглянув в приоткрытую дверь, Курт пихнул его в плечо, втолкнув внутрь камеры, и, закрыв створку, привалился к ней спиной. Мгновение царила тишина, потом звякнула цепь, и в доски с той стороны яростно забарабанили.

- Гессе... - остерегающе выговорил шарфюрер; он отмахнулся. - Это уж слишком. Если, не приведи Господь, тварь сорвется...

- Но ведь вы проверили оковы перед тем, как доверить им удержание такого существа?.. Вот видите. Будем считать это испытанием их на прочность.

- Откройте немедленно! - на пределе истерики донеслось из-за двери, и Курт нехотя отступил в сторону.

Штюбинг вывалился в коридор, похожий на беглеца из дома призрения для невменяемых, встрепанный и бледный; губы дрожали, пытаясь сложить какие-то слова, мельтешащие в его разуме, но никак не могущие попасть на язык.

- В чем дело, господин ратман? - с неподдельным удивлением уточнил Курт. - Вас так устрашил мой мифический стриг?

- Вы... - сумел, наконец, выдавить тот. - Вы... подвергли мою жизнь опасности!

- Отчего б это, - возразил он. - Стриг в Ульме - не более чем плод моего воображения, разве нет? Давайте-ка вы войдете еще раз, дабы убедиться в этом.

- Только посмейте! - взвизгнул ратман, отскочив назад.

- Id est, - подытожил Курт неспешно, - вы хотите сказать, что там, прикованный к стене, стоит настоящий, не поддельный, реальный стриг?.. Разумеется, хотите, - сам себе ответил он. - И скажете - как и обещали (и даже клялись, напомню), прилюдно, во всеуслышание, с принесением извинений.

- Вы... - проронил Штюбинг, затравленно оглянувшись на вооруженных людей, на дверь камеры, на выход, и Курт устало махнул рукой:

- Убирайтесь.

- Вы за это еще ответите! - выкрикнул тот на ходу, рванув к лестнице с завидной для своей комплекции прытью, и откуда-то сверху, уже из-за пределов видимости, донеслось: - Псих!

Глава 30

Рекомендацию шарфюрера Курт исполнил, выпроводив оставшихся двух стражей, каковым прежде также был продемонстрирован задержанный стриг - правда, в отличие от ратмана, солдаты были пропущены в камеру под бдительной охраной бойцов зондергруппы. Оба покинули здание тюрьмы притихшими и бледными, и можно было не сомневаться, что о достоверности существования плененной твари станет известно всему городскому гарнизону и половине Ульма уже к этой ночи.

Сам он наступившей ночи не видел - поднявшись в одну из комнат для охраны, Курт просто выключился, как башенные часы, из механизма которых кто-то вынул одну шестеренку, и запустился снова лишь к следующему позднему утру, когда город вокруг уже шумел и волновался, точно осеннее море. Келлер обнаружился в здании ратуши, злой и взбудораженный; остаток минувшего дня и все утро его осаждали представители городского совета, возмущенные тем, что их лишили служебного помещения, и горожане, не знающие, куда и к кому теперь обращаться по вопросам, связанным с законопослушным существованием. Шарфюрер, не стесняясь в выражениях, посоветовал рату не выделываться и занять еще не снесенное старое здание совета, располагающееся невдалеке от главной площади; в случае необходимости пользования какой-либо документацией, хранящейся в архивах ратуши, было обещано впустить полагающихся к случаю лиц, всем же прочим было велено не околачиваться, не любопытствовать и пенять на себя, когда к ним будут применены силовые методы убеждения.

Фогт, пробывший все это время под замком также в одной из комнат охраны, к удивлению Келлера, оставался по-прежнему в своем уме и воле, а проспав несколько часов, и вовсе стал выглядеть 'как нормальный'. Посетив фон Люфтенхаймера, Курт убедился в этом сам - тот действительно производил впечатление человека вменяемого, разве что крайне утомленного и опечаленного, что, впрочем, от истины было недалеко. Прикинув все за и против, уже привычными действиями сотворив воды, Курт напоил наместника, как хорошо набегавшегося жеребца, от души, влив в него едва ли меньше кувшина, прежде чем убедился в том, что тот более не корчится в желудочно-душевных муках. На миг даже усомнившись в действительности произведенного освящения, он спустился в подвал и, отперев дверь камеры, с порога плеснул остатками воды в лицо Конраду, удовлетворенно кивнув и удалившись под яростный вой. Фон Люфтенхаймера, однако, было решено оставить под надзором еще по крайней мере на сутки, всем интересующимся объясняя сии действия его недужным состоянием. Что делать с ним дальше, Курт еще не решил. Продолжать держать его под замком и впредь - значит яснее ясного дать понять горожанам, что назначенный Императором фогт замешан в чем-то противозаконном, однако просто так отпустить его на волю, оставить без надзора вовсе есть риск, и риск немалый.

Положение всех заключенных, вопреки ожиданиям Келлера, также осталось без внимания - ни одного, даже быстрого ознакомительного допроса Курт проводить не стал.

- С людей особенно нечего взять, - пояснил он на недоуменный вопрос, - а с птенчиком я поговорю позже. Чем позже, тем лучше мне и хуже ему.

- А девка? - уточнил шарфюрер, и Курт вздохнул.

- Станет совсем дурно - придется накормить. Какая-нибудь овечка или крыса, на худой конец; с голодухи не побрезгует. Старший протянет и без того, а новообращенная без должного питания может стать опасной... или мертвой.

- А не Бог ли с ней? - хмуро возразил шарфюрер. - Все одно туда ей и дорога.

- Как знать. Много вам известно о них, Келлер?.. Вот именно. На месте руководства я бы оставил одного в живых ненадолго. На месте руководства я оставил бы самого безопасного, самого слабого. На месте руководства я торжественно и прилюдно казнил бы звероподобного дядьку, не демонстрируя толпе забитую, плачущую и, что немаловажно, довольно миловидную девицу. На их месте я бы запер ее в подвале и провел бы испытание всех легенд, преданий и слухов, касаемых стригов, а также исследовал бы ее организм на всю мощь современной медицины и алхимии... Беречь, - подвел итог Курт. - Если будет необходимо - питать, если понадобится - чесать за ушком. Если ради сохранения ее благополучия ей надо будет спеть песенку - собрать всю зондергруппу и выстроить в хор.

Келлер лишь поморщился, ничего более не сказав, и удалился прочь.

Курт вышел на улицу, залитую солнцем, чувствуя на себе взгляды горожан, вместе с тем их почти не замечая; это было постоянным и неизменным сопровождением любого серьезного расследования и стало уже привычной частью жизни. Взгляды настороженные, любопытствующие, ненавидящие, испуганные - весь спектр чувств человеческих. Сегодня к ним примешивалась доля удивления: наверняка наскоро оттертый от крови наряд майстера инквизитора слабо вязался с обликом почтенного торгового города.

Правду сказать, и сам город этим утром утратил немалую часть своей благопристойности: улицы шумели чуть тише, но чуть возбужденней, стражи смотрели вокруг хмуро и взволнованно, и гораздо больше было кучкующихся группками людей, обсуждающих что-то кто вполголоса, а кто и громогласно, не стесняясь в выражениях и эмоциях. На майстера инквизитора, проходящего мимо, пялились так же открыто, опуская глаза лишь при его приближении и наверняка ожидая растолкования наступивших в Ульме перемен.

Владелец 'Моргенрота' окаменел при виде вторгшегося в его владения следователя, застыв в молчании и наверняка пытаясь соотнести в мыслях свое поведение несколько дней назад и наличие в городе бравых парней со Знаками.

- Майстер инквизитор... - проронил он неуверенно, и Курт, не поздоровавшись, потребовал:

- Графиня Адельхайда фон Рихтхофен. Она еще здесь?

- Конечно, где ж ей быть; спит, насколько мне известно, - охотно отчитался владелец. - Ее горничная прибыла этим утром, и совсем недавно она отказалась от завтрака, сказала - ей надо отдохнуть.

- Я поднимусь, - непререкаемо сообщил Курт, и хозяин лишь тоскливо вздохнул ему вслед.

Лотта открыла на стук тут же, улыбнувшись при виде гостя, и отступила в сторону, пропуская его внутрь уже знакомой комнаты.

- Я знаю, спит, - не дожидаясь объяснений, кивнул он. - С ней все хорошо, и Dei gratia[216]. Я, скорее, к тебе. Надеюсь, сумку с моими вещами ты не забыла прихватить, когда возвращалась сюда?

- Она стоит вон там, - кивнула в сторону соседней комнаты та. - Однако Адельхайда просила разбудить ее, когда вы придете. Думаю, ей интересно узнать о ходе дальнейшего расследования.

- Какой ход, я сам проснулся час назад, - возразил Курт, идя к указанной ему двери. - И на ее месте я бы подумал о собственном здоровье, а не о допросах и протоколах.

- Скажите ей об этом, - вслед ему посоветовала Лотта с усмешкой. - Только много ли будет с ваших слов проку; она никого не слушает. Отсюда все ее беды.

- Между прочим, я это слышала, - заметила Адельхайда, когда он, приоткрыв дверь, остановился на пороге. - Проходи. Какие новости?

Курт прикрыл дверь, медленно приблизясь, огляделся в поисках табурета и, не отыскав такового, присел на край постели.

- Новость первая: ты чудом выжила, - сообщил он недовольно. - Не хочешь потратить часть времени на то, чтобы насладиться этим фактом?

- Я наслаждаюсь, - кивнула она, усевшись и прислонясь к подушке спиной. - Вот уж третий час. И перед этим проспала всю ночь.

- И как спалось?

- Прилично, - кивнула Адельхайда, и он вздохнул, уловив едва заметное подрагивание в голосе:

- Кошмары?

- Да, - нехотя согласилась та, ответив не сразу. - Было. Лотте пришлось остаться со мной - я вскакивала раз десять за ночь. Мерзкие сны. И огонь горел всю ночь - не смогла уснуть в темноте... Надо с этим что-то делать, иначе конец работе.

- Ты оклемаешься, - возразил Курт уверенно. - В первую ночь после события, потрясшего психику, совершенно нормально видеть это событие во сне, и ассоциировать с ним схожее окружение вроде темноты - тоже вполне типично. Ты придешь в себя. Ты крепкая. Ты и вчерашней ночью держалась очень хорошо... И сейчас хорошо держишься. Слишком хорошо.

- Это как же понимать - 'слишком'?

- Ну, не знаю, - пожал плечами он. - Могла бы хоть поплакать для приличия. Я бы героем себя почувствовал.

- А кем чувствуешь сейчас?

- Дураком, - откликнулся Курт, и она вздохнула, кивнув:

- И ты недалек от истины.

- Вот спасибо, - покривился он. - И это вместо благодарности? Передам Александеру. Он будет рад это услышать.

- Передай, - серьезно согласилась Адельхайда. - Хотя, я думаю, он и сам знает все то, что я могла бы сказать. И ты знаешь. Вы сделали глупость, когда пришли в этот замок, Курт. Большую глупость. Разумеется, я не стану говорить, что жить так уж плохо, что за спасение я вам не благодарна, однако это не отменяет того, что вы поступили непростительно безответственно.

- Ждать было нельзя, - начал Курт, и она строго оборвала:

- Вы должны были ждать. Поправь, если я ошибаюсь, но мне кажется - никто из вас не пошел бы на это, если б на моем месте был кто-то другой. Ты не пошел бы. Ты не стал бы ввязываться в рискованное дело, фактически не имеющее шансов на успех, если бы не личные причины... 'Ни жен, ни детей, ни возлюбленных' - помнишь? 'Это безопасно, рационально, не мешает работать и думать, не приводит к срывам и провалам'. А еще - 'Proximus sum egomet mihi'[217]... Помнишь, кто все это мне говорил?

- Не стану спорить с тем, - через силу согласился Курт, - что вся эта затея и впрямь была рискованной, однако нашим действиям есть вполне четкое логическое оправдание. Во-первых, ты агент, обладающий не просто важной - секретной информацией. И как знать, что там могло произойти. Если тебе станет от этого легче, идя в этот замок, мы готовились и к тому, что придется не вытаскивать тебя оттуда, а, напротив, оставить там навсегда. Если бы Арвид задумался над тем, что какая-то девица не удивилась появлению стрига в ее покоях, что она схватилась за оружие вместо того, чтобы упасть в обморок - он понял бы, что с тобой что-то нечисто, и спросил бы, что. А ты - не смогла бы не ответить. Вот тебе первая, самая важная причина. Тебя не должно было быть в замке, не должно быть вообще или не должно быть живой. И еще одно: мы сохранили фогта. Ведь вероятность того, что зондергруппа попросту уложила бы его вместе с прочими, гораздо выше, чем надежда на то, что - арестовала бы. А кроме того, мы взяли двух стригов живыми; этого те парни не сделали б уж точно.

- Да, - согласилась Адельхайда с улыбкой. - Все это можно сказать руководству; и ты скажешь, не сомневаюсь. И это будет неплохим оправданием вашим действиям. Вот только возразить твоим словам несложно. Тот факт, что два стрига попались живыми - случайность, и вашей целью это не было. О том, что фон Люфтенхаймер подвержен в некотором роде исцелению, что его можно сохранить для дальнейшей государственной службы - никто и не подозревал; уж вы не знали об этом точно. А что до меня... Зондергруппа была на подходе. Даже если бы она явилась на следующий день, если б при этом я выложила Арвиду все известные мне тайны, если б и мое полное подчинение свершилось бы к тому времени... Эти ребята зачистили бы замок, и в живых никого бы не осталось, и все тайны остались бы тайнами. Все проблемы были вполне решаемы и без вашего вмешательства.

- Мы сохранили ценного агента. Не факт, что этот агент остался бы в живых в случае штурма.

- А о другом факте вы не задумались? Ведь вы явственней некуда дали понять Арвиду, что он раскрыт. Вообрази, что нам таки удалось бы уйти через тот ход в часовне, а он остался - живой и здоровый. Что зондергруппа не пришла утром - что задержалась, и штурма не было...

- Медяк ей тогда цена, - буркнул Курт и, вздохнув, отмахнулся: - Я понял тебя. Но Арвид не ушел бы. Primo, он и понятия не имел, что зондергруппа по его душу уже в пути. Ну, а secundo - мы слишком крепко его привязали. Ведь он всерьез загорелся идеей моего обращения; а, без ложной скромности придется заметить, мне подобных он не видел - судя по реакции его птенца, до сих пор перед его давлением никто не мог устоять.

- Да, - передернувшись, точно от холода, проронила Адельхайда. - Ты смог... А меня он подчинил за мгновение.

- Зато ты успела ранить одного из них, - утешил Курт. - Кстати, кого?

- Самого.

- Вот, - наставительно кивнул он. - А когда на меня напал птенец, я едва успел понять, что происходит... Однако - я Арвида заинтересовал. Найти же меня после моего побега и таки совершить то, что намеревался - это было бы делом принципа. Вот одна причина, по которой он не покинул бы этих мест. А вторая - Александер так и остался не отведавшим мести, мало того, он перебил его слуг и почти всех оставшихся птенцов. Мало того, тот, кого он счел ни на что не способным и слабым, сумел подчинить его слугу - того, в темнице, и, пусть на время, перехватить контроль над слугой другим. Я разумею фогта. Никуда бы он не делся.

- Победителей не судят, - отозвалась Адельхайда со вздохом. - Это единственное ваше оправдание перед руководством. Вы получили слишком многое, чтобы наложить на вас серьезное взыскание, однако... Однако, Курт, это было глупо. Я почти не удивляюсь действиям Александера, но от тебя я подобного не ждала.

- Я сам не ждал, - выговорил Курт с принужденной улыбкой. - Воистину женщина - орудие Дьявола.

- 'Ни жен, ни детей, ни возлюбленных'...

- Теперь уж точно, - уверенно согласился он. - В этот раз нам повезло, но удача табуном не ходит. Если тебя снова утащит стриг или огнедышащий дракон - оставлю на съедение. Тебе стало легче?

- О, да, - усмехнулась Адельхайда, передернувшись. - Гораздо.

- И все-таки мы с Александером сделали то, что никакая зондергруппа не сумела бы.

- И все-таки это было глупо.

- А люди часто делают глупости, когда... - начал Курт и, запнувшись, неловко кашлянул, зачем-то посмотрев в распахнутое окно. - Да... - неопределенно произнес он, не глядя на собеседницу. - Когда теперь уедешь из Ульма?

- До конца дознания я уж точно останусь, - словно не заметив его оговорки, ответила Адельхайда. - Во-первых, я замешана в деле как свидетельница и потерпевшая. Если я уеду до окончания расследования, могут задуматься над тем, кто мне дал такое право и почему. Во-вторых, как агент Его Величества я обязана остаться и наблюдать, дабы после отчитаться пред его светлыми очами. Он мне не простит, если что-то я оставлю без внимания, что-то не учту или не узнаю. Я тут императорские глаза и уши.

- Ты уже отправила отчет о произошедшем?

- Скоро здесь будут императорские войска, - кивнула она. - Как принято выражаться в таких случаях - 'ограниченный контингент'.

- Ограниченный - чем?

- Думаю, фантазией Императора, - пожала плечами Адельхайда. - К счастью, она у него чрезвычайно развита.

- Это обнадеживает... Надеюсь, Александер тоже ушами не хлопал, и конгрегатские силы тоже прибудут вскоре. Надеюсь, прежде императорских. Ничего плохого не хочу сказать о славных воинах нашего славного правителя, однако застолбить территорию хотелось бы первыми; кроме того, на аресте и допросах мои познания заканчиваются. Что и с кем делать дальше, мне должны указать сверху, дабы после не выяснилось, что я обратил в пепел какие-то важные планы и упования.

- Уже говорил с кем-то из арестованных? Что-нибудь узнал?

- Шутишь, - отметил Курт. - Я только проснулся. Для начала хотел убедиться в том, что вы оба в порядке, и поддержка запрошена. Выйдя от тебя, зайду к Александеру, выясню, отослал ли он одного из своих почтовиков, и тогда уже со спокойной душой займусь делом.

- Значит, у меня есть еще время для отдыха, - вздохнула она, сползая на подушку головой. - Все еще не могу отойти. Головокружение, слабость... А ты на ногах. И впрямь, о твоей выносливости не напрасно ходят легенды.

- Попросту у меня выбора нет, - покривился он. - Хотя я с превеликим удовольствием повалялся бы в постели тоже.

- Все зависит от желания, - улыбнулась та. - Найди способ добраться до этой постели.

- Я добрался до тебя в замке, заполоненном вооруженными людьми и стригами. Думаю, в комнату в гостинице я уж как-нибудь попаду.

- Нужно ли это, - посерьезнела Адельхайда, и Курт передернул плечами:

- Все возможные глупости уже совершены. Все ошибки, какие только мыслимы, сделаны. Чего опасаться теперь?.. А кроме прочего, как насчет многими веками практики учрежденного вознаграждения победителю?

- Бестактный, бессердечный, меркантильный, корыстный вымогатель.

- У женщин весьма странная манера говорить 'да', - улыбнулся Курт, поднявшись, и отступил к двери. - Отдыхай. Силы тебе в любом случае еще понадобятся. Я еще вернусь - для продолжения допроса.

На его сумку, перевешенную через плечо, владелец 'Моргенрота' взглянул мельком, ничего не спросив, но явно задумавшись над тем, откуда и почему она вдруг взялась, и не задумал ли майстер инквизитор начать конфискацию личных вещей госпожи графини; или, быть может, обрел от нее некое подношение, в просторечии именуемое взяткой. Курт вышел на улицу неспешно, сейчас жалея о том, что не отправился на свой обход верхом - вопреки дифирамбам, спетым ему Адельхайдой, ощущал он себя все же слегка разбитым и усталым, и голова, случалось, начинала кружиться слабо, но всегда неожиданно и противно.

От гостиницы он успел отойти на десяток шагов, остановившись чуть в стороне от запруженной людьми середины улицы и глядя на четверых носильщиков, с натугой ступающих мимо; в носилках покачивалось хорошо знакомое лицо Вильгельма Штюбинга. Мгновение помедлив, Курт развернулся и зашагал обратно, вновь переступив порог 'Моргенрота'.

- Графиня фон Рихтхофен снова снимает половину этажа, - предположил он, не дав растерянному хозяину сказать ни слова. - Верно?

- Да, майстер... - начал владелец, и Курт кивнул наверх:

- Вторая половина свободна?

- Свободна, майстер инквизитор, - напряженно подтвердил тот.

- Отлично, - удовлетворенно кивнул он. - В таком случае - ее займу я.

- Что, простите? - оторопело обронил хозяин и, спохватившись, поправился: - В том смысле... Сколько комнат?

- Все. Ну, - подбодрил Курт, когда тот замялся, - не стесняйтесь. Задайте вопрос, который вертится у вас на языке - 'могу ли я себе это позволить'. А впрочем, не надо, я отвечу сразу. Разумеется, не могу. Счет за услуги перешлите Вильгельму Штюбингу. Вы наверняка его знаете, это член вашего городского совета.

- А господину Штюбингу известно об этом? - осторожно уточнил владеделц, и Курт усмехнулся:

- Господин Штюбинг как член рата должен знать, чем карается невозвращение долгов, посему проблем с оплатой не возникнет, уж поверьте... Я поднимусь переодеться, а когда вернусь через час-другой, эта моя одежда должна быть отчищена. Надеюсь, к тому времени будет готов также и обед.

Обед готов был, и, судя по тому, что владелец ни словом более не обмолвился о деньгах, господин ратман о своем долге не забыл. От обеда, однако, майстер инквизитор отказался, повергши хозяина в состояние оскорбленного stupor'а; приготовленная снедь расточала дивные ароматы, однако сейчас, навестив фон Вегерхофа и убедившись в том, что голубь со срочным вызовом представителей Конгрегации отправлен еще вчера, голода Курт не испытывал. Стриг, как обычно, был застигнут за поглощением очередного кулинарного изыска, коим, как обычно, попотчевал и своего гостя. Обсуждать произошедшее в замке тот явно не желал, всячески обходя эту тему и уводя разговор, когда минувшие события поминал гость, и он оставил свои попытки, поведению фон Вегерхофа, в общем, не удивившись.

Задерживаться в 'Моргенроте' он не стал - оставив большую часть вещей в одной из огромных, как дворцовая площадь, комнат, с изрядно полегчавшей сумкой Курт вновь направился к ратуше, проделав обратный путь под все тем же дождем из разнокалиберных взглядов разношерстной толпы. У самого магистратского прибежища толпа была куда реже, с переменным успехом маскируясь под всего лишь проходящих мимо, и человека, который уверенно зашагал прямо к нему, Курт выделил из этого скопища сразу, остановившись и подождав, пока приблизится молодой парень при оружии, в узнаваемом за милю сером плаще тевтонского оруженосца поверх кольчуги.

- Майстер инквизитор Курт Гессе? - уточнил тот, поприветствовав, и, получив подтверждение, пояснил: - Я послан к вам, чтобы передать просьбу моего господина. Он хотел бы с вами встретиться, для чего просит вас, если возможно, придти в гостиницу, где он остановился.

- Доходчиво, - кивнул он, - однако мне хотелось бы знать, для чего, и о чем пойдет разговор. Я, видите ли, в эти дни человек довольно занятой.

- Разговор имеет отношение к вашему делу... Простите, но это все. Сам я ничего не знаю, а большего мне сказано не было, лишь это.

- Имя этого рыцаря, - потребовал Курт. - Я не хотел бы идти неведомо куда неведомо к кому; при моей должности это обыкновенно ничем хорошим не кончается.

- Разумеется, - согласился оруженосец несколько торопливо, - это моя оплошность, майстер инквизитор. Его имя Раймунд фон Зиккинген. Он готов явиться и сюда, если вы не пожелаете придти к нему на встречу, но полагает, что и ему, и вам, и делу более будет на пользу, если вы примете его предложение. Мне велено возвратиться с ответом, посему, если вам нужно время, чтобы подумать...

- Нет, мне не надо думать, - не дослушав, возразил Курт уверенно. - Как называется его гостиница?

- 'Лиса и Гусь', - отозвался посланец, и он невольно усмехнулся:

- Хм, зато честно... Я приду. Когда и к которому часу?

- Это было велено оставить на ваше усмотрение, майстер инквизитор, мой господин готов принять любое ваше предложение.

- Тогда сегодня, пока я еще не погряз в делах совершенно и могу найти на это время. Через два часа.

- Я передам, - кивнул оруженосец, чуть склонив голову и отступив. - Он спустится к вам в трапезный зал, майстер инквизитор.

- Это скверная идея, - поморщился шарфюрер, которому было велено искать некоего Раймунда фон Зиккингена в случае, если Курт не вернется в ратушу. - Идея пакостная и пахнущая дурно.

- Красноречиво, - отметил он. - Однако я сомневаюсь, что мне что-то угрожает. Такие встречи в моей практике уже происходили: как правило, с них я возвращаюсь с важной информацией, каковую иначе получить невозможно. Попросту некоторые люди не желают оглашать свое причастие к некоторым делам.

- Наверняка потому, что тогда им легче будет скрыться, бросив за столом в трактире ваш труп.

- А для вас, Келлер, - усмехнулся Курт, - все делятся лишь на два вида? На тех, кто служит в Конгрегации, и тех, кто желает ей немедленной погибели?

- Или медленной. Еще хуже. Оружие возьмите.

- Непременно.

- Ваш меч, кстати сказать, - уже вслед ему добавил Келлер, и Курт остановился, обернувшись. - Сегодня мой парень прибыл с первым отчетом по обыску замка; они нашли ваш меч в одной из комнат.

- Уверены, что мой?

- Герб на навершии рукояти - три пучка ивовых розог на зеленом поле, крест в верхнем правом углу...

- Мой, - согласился он. - Спасибо.

- Судя по всему, кинжалы, висящие на его гарде, также ваши. Можете забрать, оружие я сложил в комнате, которую вы заняли.

- Кстати, занял я также пол-этажа в одной из местных гостиниц, - упомянул Курт, уже уходя к лестнице. - 'Моргенрот'. Если меня долго не будет здесь, прежде чем поднимать панику и крошить ульмцев в капусту, удостоверьтесь, что я не сплю на мягкой постели в удобной тихой комнате.

- По соседству с той графинькой? - уточнил Келлер, и он строго возразил:

- По соседству с пострадавшей.

- Ну-ну, - хмыкнул шарфюрер, тут же посерьезнев. - Парни спрашивают - что трупы в замке? Через денек начнут попахивать.

- Закопать, - распорядился Курт. - Личные вещи сложить в отдельной комнате, если что важное и необычное - галопом ко мне посыльного. А сами тела - зарыть. Позовите на подмогу местного священника, пусть освятит землю где-нибудь в стороне от города...

- А как же ваши четки?

- Позовите местного священника, - повторил он настоятельно. - Пусть он потом разнесет слухи о количестве зверски убитых.

- Создаете себе славу мясника?

- Не помешает. Закопайте и прибейте сверху массивным крестом. Стригов, ясное дело, надо сжечь, для чего следует провезти их через Ульм, и чтобы на самой многолюдной улице с тел случайно сползло покрывало. Пускай полюбуются. Дрова, масла и прочее для дальнейшего уничтожения тел обеспечит магистрат; я договорюсь.

- А что делать с челядью? Какие задавать вопросы, каких требовать ответов?

- Никаких, - остерег Курт. - Вообще не разговаривать; вопросов не задавать, на них не отвечать, с глаз не отпускать. Я поговорю с ними сам, когда сумею найти время, чтобы съездить в замок.

- Вам с вашим ребром, Гессе, полагается лечь в постель на несколько дней, дабы не мешать кости срастаться, а кроме того, вы истощены и обескровлены. Вы так упорно отбрыкиваетесь от лекарской помощи, хотя издалека видно, что хороший порыв ветра снесет вас с ног, и вам ли разъезжать по предместьям?

- Благодарю за заботу, - откликнулся он, - однако кость не закроется быстрее, чем ей полагается природой, рану ваш эскулап зашил, а количества крови в моем организме он мне не пополнит - разве что напоит собственной... Будьте любезны разбудить меня через час, Келлер. Это все, что мне нужно.

***

Раймунд фон Зиккинген опаздывал - вот уж с четверть часа Курт сидел в трактире, который оруженосец упомянутого рыцаря поименовал громким словом 'гостиница', за столом в полутемной шумной комнате, каковая была названа трапезным залом. 'Лиса и Гусь' оказался постоялым двором средней руки, куда более привычным, нежели снятые нынешним утром покои или снимаемая прежде чуть менее роскошная комната; разумеется, здесь можно было нарваться на грубость со стороны разносчиков или равнодушие хозяина, кто-то из толпящихся постояльцев и посетителей мог наступить на ногу, не заметив этого, однако, в отличие от упомянутых заведений, здесь самым ходовым питьем было не вино, а пиво - на удивление пристойное и даже не пованивающее бочковой плесенью. Сидеть за столом просто так было нельзя, и майстер инквизитор неторопливо вкушал простой, без изысков, кусок жареной говядины, запивая все же не пивом, а, по совету лекаря, красным вином, вся дешевизна которого здесь ощущалась не только на вкус, но и на вид и запах.

Два соседа, оказавшиеся за одним столом с новоявившимся, дожевали свои порции торопливо и молча, испарившись в пространство, и сейчас Курт пребывал в полном одиночестве, выделяясь из пестрой галдящей толпы, оккупировавшей прочие столы. Не заметить его или спутать с другим было нельзя - Знак, снова вывешенный поверх, сиял на ползала, однако Раймунда фон Зиккингена все не было.

Тот появился, когда Курт уже твердо решил, доев, покинуть трактир. Присев напротив него, кряжистый, плотно сбитый воин аккуратно установил шлем подле себя, пригладив густо седеющие волосы, и уверенно предположил:

- Курт Гессе, инквизитор первого ранга. Ведете расследование касательно стрига в Ульме.

- Доброго дня, - пожелал он в ответ. - Вы задержались.

- Простите, - отозвался фон Зиккинген просто. - Не смог подойти раньше. Доброго дня, майстер инквизитор.

- Итак, - подбодрил Курт, когда в едва начавшейся беседе наметилось долгое затишье, - я есть я, и я действительно веду расследование. Собственно, оно почти закончено - стриг арестован.

- 'Арестован'... - повторил тевтонец с невеселой усмешкой. - Как-то даже странно и непривычно слышать это обыденное слово в применении к такому существу... 'Схвачен' - было бы как-то ближе к истине.

- Согласен. Протокольные тонкости, что поделать.

- Вам не терпится спросить, для чего я позвал вас на встречу, майстер инквизитор, - кивнул фон Зиккинген, оглядевшись вокруг, и чуть понизил голос: - С вашего позволения, я закончу обмен любезностями и перейду к делу, не стану отнимать ваше время понапрасну.

- Не буду возражать, - согласился Курт, и тот вздохнул, явно пытаясь произнести заготовленную им заблаговременно речь, но не зная, с чего начать.

- Я хотел рассказать вам одну историю, - пояснил тевтонец, - а также задать один вопрос, на который вы, надеюсь, в благодарность ответите.

Рыцарь умолк в ожидании, и Курт тоже заговорил не сразу, глядя в тарелку с недоеденным обедом и пытаясь решить для себя, какое поведение надлежит избрать.

Ссорить Конгрегацию в собственном лице с тевтонским орденом было бы крупной ошибкой, а именно это и произойдет, если сейчас, как обычно, ответить, что информация, связанная с расследованием, разглашению не подлежит, а сам Раймунд фон Зиккинген обязан сообщить Святой Инквизиции все известные ему сведения. Эти угрюмые ребята Императору не подчинялись, владели собственными немалыми территориями, подмяв под себя всю Пруссию, вели собственные малые войны, заключали собственные договоры и, что немаловажно, занимали срединную позицию в споре германского трона и понтификата. По дошедшим до конгрегатского руководства слухам, когда авиньонский Папа впрямую призвал Верховного магистра в союзники, тот ответствовал, что орден оберегает христиан от язычников, и не более, и в политику вмешиваться не будет, в откровенной и прямолинейной манере заявив - 'Тамплиеры впутались - и где они теперь?'...

Орденские рыцари строго блюли устав, граничащий с почти монашеским существованием, не влезая в околопрестольные экономические перипетии, наверняка помня все тех же тамплиеров, каковых слишком большое участие в мирских делах до добра не довело. Было время, когда орден начал хиреть, превращаясь в военизированный монастырь вовсе, однако в один прекрасный день им был заключен договор с польским королем, осаждаемым дикими языческими племенами, и эта возможность пустить кровь себе и другим явно пошла тевтонцам на пользу.

Кое-кто из этих одолеваемых религиозным рвением вояк открыто поддерживал Папу в Риме, кто-то столь же гласно заявлял о своих симпатиях Императору, однако, пока Верховный магистр блюл нейтралитет, все это оставалось не более чем личными предпочтениями каждого, не имеющими силы и значения, как, к примеру, белый или сизый цвет исподнего, нравящийся тому или другому. К какой из упомянутых сторон принадлежит его нынешний собеседник, Курт еще не определил; по поведению тевтонца сказать было ничего нельзя - даже обуреваемый жгучей ненавистью к Конгрегации, тот не станет проявлять своей антипатии, затевать распрю или прочим способом вносить раздор в этот и без того грешный мир...

- Что ж, откровенно, - ответил Курт, наконец. - И дабы не вселять в вас ложных надежд, господин фон Зиккинген, быть может, начнем именно с вопроса? Сами понимаете, не мне выбирать, о чем я могу говорить, а о чем должен умалчивать.

- Хорошо; даже лучше, - согласился тевтонец, как ему показалось, с облегчением. - Вопрос, майстер инквизитор, такой: среди тех, с кем вам пришлось столкнуться в этом деле, не было ли... существа... со следующими приметами. Выше вас, быть может, на ладонь, темный блондин, даже, наверное, ближе к пепельному; глаза, соответственно, серые...

Глаза...

Его прежний цвет глаз теперь было уже не различить - сейчас радужка была льдистой, почти прозрачной; однако все прочее, чем дольше он слушал, тем все четче вырисовывало навсегда теперь запомнившийся образ того, кто держал его за горло в полутемном коридоре замка фон Люфтенхаймера и кто теперь стоял прикованным к стене в магистратском узилище...

- Вы опустили глаза и задумались, - оборвав сам себя, заметил тевтонец со вздохом. - Это значит - вы его видели... Скажите, сейчас он убит, или ему удалось уйти?

- Ответить на ваш вопрос, - снова помедлив, отозвался Курт осторожно, - я пока не смогу. Поймите меня сами, господин фон Зиккинген, это дело не назовешь заурядным, и любая мелочь может иметь значение без преувеличений судьбоносное. Боюсь, вначале я попрошу вас таки рассказать историю, которую рассказать собирались.

- Понимаю, - легко согласился рыцарь, - я иного и не ждал. Однако вам придется набраться терпения, майстер инквизитор - история долгая и поначалу могущая показаться вам не имеющей к делу касательства.

- Слушать все, что мне рассказывают - моя работа. Я готов выслушивать столько, сколько придется, хоть вечер и ночь напролет, если это важно, а я не думаю, что вы пригласили меня сюда ради семейных воспоминаний.

- В некотором роде так оно и есть, - чуть улыбнулся фон Зиккинген и, посерьезнев, докончил: - И касается также дел нашего ордена, посему я был бы вам весьма признателен, майстер инквизитор, если вы не станете разглашать полученные сведения без крайней к тому нужды.

- Если это не будет крайне необходимо, - согласился Курт.

- Благодарю вас, - с достоинством кивнул рыцарь и, усевшись удобнее, повторил: - История долгая. И давняя. Она началась, когда наш орден держал границу меж нашими владениями и территорией соседних языческих племен. Жемайтские лесные племена, майстер инквизитор; вам и не вообразить, что там скрываются за чудовища. Человеческие жертвы их богам - это лишь часть того, что можно рассказать о них; часть - но часть немалая. Многие из них поедают своих пленников - судя по всему, не оттого, что таково их постоянное питание, а из соображений ритуальных. Мы видели, как сердце вырвали и стали есть даже и прямо на поле боя, мы находили человеческие останки в их лагерях - недвусмысленного вида... Охрана границ была действием явно недостаточным, и мы продвигались вглубь, выбивая язычников из их поселений; если всего лишь отбросить их, они переводят дух, зализывают раны и бьют с новой силой, бьют с жестокостью, свойственной даже не всем идолопоклонникам, и жизнь всех, обитающих поблизости от рубежа, посему была просто невозможной. Я не стану похваляться, не стану говорить, что мы не несли потерь - все же лес, скалы, а то и болота, укрытая и чужая местность, которую мало захватить - надо ведь еще и закрепиться; однако мы продвигались. А однажды наткнулись на очередное племя - немногочисленное в сравнении с другими, не обученное; какая у них может быть выучка, сами согласитесь... Мы не разбили их сразу лишь потому, что не могли выследить место их обитания. Кругом были болота, в которых тропки меняются каждые полгода, и даже местные проводники не желали туда соваться. К тому же, это племя даже среди все тех же местных почиталось совершенно диким, и любому чужаку нечего было и надеяться возвратиться живым и целым из их владений. Мы били их, они отступали, после являлись снова, мы отбивались... Это продолжалось довольно долго. И вот однажды ситуация резко переломилась. Они стали... - на мгновение фон Зиккинген замялся, подбирая точное слово, и неуверенно договорил: - Не знаю, как и выразиться... Словно их подменили. Словно это были не какие-то лесные дикари, а - настоящая армия. Маленькая, плохо вооруженная, но армия. Со своей тактикой - весьма удачной, с использованием особенностей местности, собственных возможностей; возникало чувство, что ими руководит во всякую минуту боя единый разум. Словно некий полководец раздает им указания. Они наступали, точно по команде, и отступали, как будто получив на то приказ; причем не бежали - они отступали, слаженно и четко, перегруппировывались и нападали вновь или уходили так, что мы не могли их преследовать... И при том они стали втрое бешеней. Их надо было изрубить в куски прежде чем они умирали или хотя бы прекращали сопротивление; стрелы, как то было прежде, их уже не брали - в ежах меньше игл, чем было в тех, кто, наконец, падал. Да, у дикарей слабая чувствительность к боли не редкость, они и прежде поражали и стойкостью, и мужеством, прости Господи, но такое - было слишком даже для них. Словом - вы меня понимаете, майстер инквизитор?

- Вполне, - коротко отозвался Курт, и тевтонец кивнул, продолжив:

- И вот, когда наша первая... не стану скрывать - растерянность... несколько сгладилась, когда мы попытались противопоставить их внезапному ратному таланту собственный - вот тогда мы и увидели, чей именно разум повелевает ими. Мы видели человека, стоящего в отдалении, не принимавшего участия в бою, и видно было, что он отдает приказы прочим. Но ведь самое страшное заключалось в том, что эти прочие не могли его слышать. Его не могли ни увидеть, ни услышать хоть слово из его уст те, кто был в десятках шагах от него, окруженные криками, лязгом, шумом битвы; это было просто невозможно, но это было. Все повиновались его приказам, точно эти приказы произносились подле них.

- Малефик, - не предположил - констатировал Курт, и фон Зиккинген усмехнулся:

- 'Малефик'... Знаете, майстер инквизитор, в этом слове есть что-то близкое, душевное... домашнее, что ли... Проще: колдун. Демон в человечьем обличье. Нечисть, способная внушить мысль напрямую человеческому разуму и (как знать), быть может, читать и наши мысли также, видеть заранее, где мы нанесем удар или развернемся. Мало того, отступив, через несколько дней они напали на наш форпост. Бывало, что и прежде особенно самонадеянные предпринимали подобные попытки, бывало, что доставляли при этом много неприятностей, однако потери не бывали большими. Но в ту ночь посланный на вылазку отряд полег целиком, и крепость едва выстояла - нас было немного. А их снова возглавлял тот человек. Мы попытались уничтожить его. Был приказ: игнорируя прочих, добраться до него, но - получившие этот приказ исполнить его не сумели. Они погибли еще до того, как приблизились к этому чудовищу, погибли не от стрел или их ножей, а просто умерли - умерли на месте.

- Но их атаку вы отбили.

- Отбили, но... Отряд, покинувший стены, погиб без остатка, а один из братьев исчез. Мы не нашли его тела на поле боя. Мы не могли их преследовать, мы не знали, где их обиталище, и... и смирились со смертью нашего брата. Это было больно и...

- ... противно, - докончил Курт тихо, когда тевтонец замялся, и тот, бросив на него короткий взгляд исподлобья, болезненно поморщился.

- Да, - согласился фон Зиккинген. - Но сделать мы тогда не могли ничего. Мы обратились за помощью, снарядили местных, положив на это немало сил, уговоров, денег и посулов, да и, что греха таить, угроз... И довольно нескоро мы все-таки нашли их лагерь. Они жили в скалах, в пещерах, одевались в шкуры и ели на земле, их женщины были наравне с мужчинами в свирепости, их дети... Впрочем, это не имеет отношения к теме, - сам себя оборвал тот, повстречавшись с собеседником взглядом. - Главное состоит в том, что в их логово мы вошли легко, не применив и пятой доли собранных нами сил. Мы не обнаружили среди останков и костей тела нашего брата, не нашли пустого доспеха, но не нашли его и живым. И их жреца, того колдуна, что командовал ими - там тоже не было. Мы допросили оставшихся в живых дикарей, и они рассказали, что захваченного человека тот увел в свою пещеру, и больше его не видели, а две ночи назад оба исчезли.

- Вы выяснили, что за сила стояла за их жрецом?

- О, да. Мы выяснили... Наберетесь терпения еще на одну историю, майстер инквизитор?

- Я весь внимание, - кивнул Курт, и рыцарь склонил голову в ответ:

- Тогда слушайте. Их жрецы готовили себе преемников, избирая тех, кто имеет склонность... способность к их бесовскому поприщу. 'Кого слышат боги'. Кто умеет достучаться до Дьявола. Это чудовище с юности подавало большие надежды, но тогдашний жрец имел своего любимца и потому не желал передавать ему своего места, и все уже склонялись к мысли, что в посвящении ему откажут. Как я думаю теперь, жрец тот просто испугался, когда увидел, что юнец сильней его самого... Бог знает, что на самом деле... Финалом в обучении и моментом посвящения в это дьявольское звание была традиция, заведенная еще во времена, которых никто уже не помнил. Претендент должен был отправиться в отдаленные от их стойбища места, на некую скалу (где, бывало, исчезали не в меру усердные охотники и где, по их суевериям, жили то ли духи, то ли боги) и провести там ночь. Судя по услышанному далее, прежние жрецы мошенничали в этом вопросе - бродили где-то по окрестностям, а поутру являлись домой. А тот - тот исполнил обычай в точности. Вот только он возвратился не утром - он пришел однажды ночью примерно 'через оборот луны'. Первым делом он убил вождя, потом порвал жрецов - в буквальном смысле; и, разумеется, своего конкурента по обучению. И возглавил племя сам. Все это время он являлся перед людьми лишь по ночам или в погоду, когда туман прятал солнце, скрытый этой их шкурой - знаете, с головой зверя, которая надевается на собственную голову, как капюшон...

- Стриг.

- На той скале, - кивнул тевтонец, - обитали они. 'In petris manet et in praeruptis silicibus commoratur atque inaccessis rupibus, inde contemplatur escam et de longe oculi eius prospiciunt, pulli eius lambent sanguinem et ubicumque cadaver fuerit statim adest[218]'... Таковы были их 'боги'. И претендент на звание жреца, подчинившийся традиции, и в самом деле мог получить от них силу - сами знаете, какого свойства.

- Если возвращался живым.

- Верно. Я не знаю, как эти твари избирали достойного, по их меркам, кто мог войти в их дьявольское сообщество, но этого - они таковым сочли.

- И это безошибочно? Воистину гнездо стригов?

- Обиров, - поправил рыцарь, пояснив в ответ на вопросительный взгляд: - Так я привык их звать.

- Предчувствую еще одну историю, - улыбнулся Курт, и тевтонец повел печами:

- Такова наша жизнь - одна история тянет за собою другую и далее... Вам наскучило?

- Господь с вами, господин фон Зиккинген, мне давно не доводилось выслушивать столь занимательных повествований. Прошу вас, продолжайте.

- Это слово вошло в мой обиход от моего родича, оставившего подробные записи об одном происшествии - тот также состоял в ордене, и на его долю выпало участвовать в бою с монголами при Лигнице. Случилось так, что он был в малом разъезде в предгорьях Паннонии[219]. Тогда еще орден не получил нынешнего опыта в ведении боя, каков он в обычае язычников, тогда еще трудно было совладать с конными стрелками, с небольшими отрядами, нападающими исподтишка... Словом, не орденский разъезд преследовал монголов, а, как ни скверно это признавать, наоборот. Преследование продолжалось по лесу и протянулось до темноты. Драться среди деревьев монголы не привыкли или не любили, да и отдых был нужен всем; сложилось так, что братья ордена и они заняли позиции неподалеку друг от друга, не нападая, но и не позволяя противнику уйти, и устроились на ночевку. Когда же спустилась глубокая ночь, на орденский лагерь напали. Невиданные существа с пылающими глазами, бледные, как призраки; так же, как призраки, они появлялись и исчезали - нежданно и невидно. Сколько их было, никто не заметил, но успели уловить, что были они почти голые и без какого-либо оружия, однако двое братьев, не сумев оказать никакого сопротивления, были утащены ими в темноту. Прочие лишь слышали крики... А потом крики стали слышны и со стороны монгольского лагеря. До той минуты кое-кто из молодежи выказывал уверенность в том, что это именно они устроили этот ночной налет, но старики сказали сразу - нет. Дикари, но это - не в их повадках. И оказались правы. Спустя некоторое время монголы вышли из своего укрытия, попросившись под защиту братьев; наверное, они полагали, что рыцари в броне будут более надежным укрытием от тех тварей. Однако плохо было всем. Они нападали всю ночь, но вместе от них удалось отбиться - как выяснилось, они не любят света, не любят огня, и факелы в паре с мечами могли их отгонять. Утром орденский разъезд и отряд язычников разошлись подобру, дав клятву избегать друг друга в бою. Не знаю, была ли эта клятва исполнена... Одного (всего одного!) в ту ночь удалось убить. Когда пришло утро, стало различимо, каковы эти создания на вид. Голые, лысые, белые, точно те черви, что живут в глубоких кавернах, не видя солнца... 'Обиры' - так называли их карпатские обитатели, когда мой родич, возвратившись из разъезда, попытался выяснить у местных, что это ему довелось повстречать. Так и я привык называть их. И когда мы услышали рассказ тех жемайтских дикарей, те из нас, кто читали записи или слышали эту историю в пересказе - те тотчас поняли, в чем дело. Мы решили уничтожить богопротивных тварей. Мы знали, что они боятся света, что на солнце их тела разлагаются и обугливаются, и было утро, когда мы подошли к тому утесу...

- И у вас получилось? - с нескрываемым удивлением уточнил Курт; рыцарь качнул головой:

- Нет. Когда мы пришли, они были уже мертвы. Их было с десяток, тощих, как скелеты, и таких же лысых, голых и бледных - и все они были убиты. Я достаточно видел в своей жизни, чтобы утверждать с достоверностью: убиты они были голыми руками... Видимо, получив от них свое посвящение, жрец вернулся и сокрушил своих богов. Не могу сказать, почему, но это и не есть самое важное. Важно - что существо, причинившее нам столько напастей, покинуло свое родное племя, покинуло родные места; он ушел, исчез, а с ним вместе исчез без следа и наш брат. Мы так и не нашли ни его тела, ни хоть останков, ничего. Лишь его распятие было совершенно случайным образом обнаружено на полу пещеры этого жреца в куче отбросов. Мы пытались узнавать у всех и всё, что только было возможным, искали, спрашивали, выведывали...

- Сдается мне, господин фон Зиккинген, - предположил Курт, - я понимаю, к чему была эта история. Полагаете, что стриг, с которым мне пришлось иметь дело в Ульме - ваш жемайтский жрец... Тогда он сильно изменился. Стриг, которого мне довелось увидеть, весьма сносно говорил на благородном немецком, да и выглядел он вполне пристойно.

- С тех дней минуло два десятка лет, майстер инквизитор. Даже простому смертному за такое время стыдно было бы не перемениться и не вжиться в новый мир, не научиться новому.

- И, - предположил Курт, - как я понимаю, все эти годы орден не переставал искать его.

- Его, - кивнул фон Зиккинген. - И нашего пропавшего брата. Со временем мы сумели узнать что-то... - на миг тот запнулся, вздохнув, и договорил с усилием: - что-то невероятное и ужасное. Прошло уж более десяти лет, когда след привел нас в один из небольших городков у границы с Польшей, и на наши расспросы, на описание нашего исчезнувшего брата нам сказали - да, мы видели такого человека. И он не был старше, не выглядел взрослей описанного нами, он был таким же, как много лет назад. И прошло еще десять лет, а мы, когда удавалось напасть на след, то и дело обрывавшийся, слышали все то же - описание нашего брата по ордену и заверения в том, что он молод и здоров, как прежде.

- Надо полагать, сюда вас тоже вывел этот самый след?

- Да, майстер инквизитор. Когда до нас дошел слух о стриге в Ульме, я был послан сюда, чтобы узнать, имеем ли мы дело со старым знакомым. У нас было его описание, описание нашего брата, которого он привлек к себе...

- И вы ни словом не обмолвились нам, - с осторожной укоризной заметил Курт. - За все двадцать лет.

Фон Зиккинген вздохнул, тяжело упершись локтями в столешницу, и с видимым недовольством поджал губы, бросив на собеседника взгляд, граничащий почти со снисходительностью.

- Поймите меня правильно, майстер инквизитор, - не сразу ответил тевтонец, - когда началась эта история, Конгрегация пребывала... не в лучшем виде. Это первое. Даже когда усилиями многих достойных людей она приобрела достойный вид, даже и сейчас - мы не были уверены в том, что у вас хватит...

- ... ума, - подсказал Курт; тот едва заметно улыбнулся:

- ...опыта. Что хватит опыта, дабы должным образом отнестись к происходящему. Откровенно говоря, когда я услышал этим утром, что замок, наводненный обирами, сумели пройти и выжить, и даже отбить пленницу лишь вы и один из местных щеголей - я не поверил. Однако же, довольно лишь посмотреть на ваше лицо и бинты, которые вы пытаетесь скрыть под одеждой, чтобы понять: вы действительно побывали в бою. Но не знаю, является ли правдой и все прочее, мною слышанное, хотя кое-кто из местных солдат и утверждает, что видел обира лично...

- Они его видели, - подтвердил Курт. - Но ведь главное не в этом, господин фон Зиккинген, верно? Главное, что в эту историю оказался втянут один из вас. Вот почему мы до сих пор не знаем ничего. Вы узнали, что в городе инквизитор, и решили просто дождаться результатов моего дознания. Хотя, если б вы взяли на себя труд раскрыть полученную вами информацию, как это облегчило бы мне работу, скольких смертей, быть может, случилось бы избежать. Одно лишь его описание могло в корне изменить ситуацию.

- Я не могу высказать вам собственного мнения по этому поводу, майстер инквизитор. Не я решил так. Но не могу не согласиться с вами так же, как не могу не поддержать мнение капитула: это личное дело ордена. Мы не подданные германского Императора, пусть большинство из нас и немцы, и орден в обиходе именуем Немецким; мы не подлежим имперскому суду, а также образованиям, Императором созданным, а (не станем прикидываться друг перед другом) нынешняя Конгрегация - его детище. Это было нашим делом. Один из нас... один из нас оставил орден, свое служение, всю свою жизнь - и ушел с тварью. Стал одним из них. Это позорнейшая страница в орденской летописи.

Тевтонец умолк, опустив голову и глядя в стол, и Курт тоже не говорил ни слова, решая важную задачу, в которой надлежало постановить, следует ли раскрывать нежданному свидетелю одну из тайн следствия.

- Ответьте на один вопрос, - заговорил он, наконец. - Этот член вашего ордена, пропавший вместе со стригом - как его звали?

- Конрад фон Нейшлиц.

- Сходится, - вздохнул Курт и тот поднял взгляд, непонимающе сведя брови. - Не винитесь, господин фон Зиккинген. Если верить тому, что мне удалось услышать - таким, каков он есть, ваш собрат по ордену стал не по своей воле. Однако время его изменило, и не думаю, что теперь он придает значение собственным мыслям и словам в бытность свою человеком; от него прежнего, каким вы его знали, уже мало что осталось - имя и, быть может, память.

- Так стало быть, вы все же видели его.

- Не просто видел. Сейчас он пребывает в одной из камер местной магистратской тюрьмы.

Рыцарь замер, снова умолкнув, глядя на собеседника пристально и чуть растерянно, и Курт, так и не услышав ни слова, предложил:

- Хотите увидеть его?

- А... - заговорил фон Зиккинген, наконец, утратив некоторую долю своей невозмутимости, - допустимо ли это?

- Думаю, да, - кивнул Курт. - Вообще говоря, я в этом городе фактически в вашем положении - решаю мало и просто сижу на месте в ожидании решения тех, кто надо мной, однако это - вполне укладывается в интересы дела. Думаю, принять такое решение я могу. Говоря протокольно, вы свидетель, очная ставка с которым поможет установить личность арестованного... Если, разумеется, вам самому хочется это делать. Наверняка вам будет тяжело, если вы правы, и он тот, о ком мы думаем.

- Тяжело, - согласился фон Зиккинген тихо. - Но от моего желания здесь мало что зависит. Я должен убедиться всеми доступными способами, что не ошибся, и дело закончено. Или - что не закончено. И если вы и в самом деле сможете допустить меня в камеру с заключенным, майстер инквизитор, я буду вам крайне признателен.

- Когда? - уточнил Курт, и тевтонец пожал плечами:

- Когда вам будет удобно. Я здесь в непреходящей праздности и готов в любую минуту.

- В таком случае, смогу препроводить вас, как только закончу с обедом, - подвел итог Курт и, помедлив, предложил: - Не присоединитесь?

- Благодарю, - возразил рыцарь серьезно. - Время ужина еще не настало, а обеденное давно отошло; чревоугодие же не в правилах ордена.

- Кхм... - проронил он, ощутив себя отчего-то неловко, словно на столе перед ним высилась гора непотребной снеди, и фон Зиккинген улыбнулся:

- Не воспримите это как намек, майстер инквизитор. Я не имел никакой задней мысли. Вам-то уж в любом случае подкрепиться не помешает; молодому организму нужны силы, а вы еще и с ранением.

- Быть может, хоть выпьете со мной? - кисло поинтересовался Курт. - В честь успеха завершенного дела. Даже если это и не ваш стриг, думаю, уничтожение любого гнезда вещь неплохая.

- Разве что чуть, - согласился тот, подумав, и, взмахом руки подозвав разносчицу, вздохнул: - Это событие, вы правы, и впрямь стоит того, чтобы его отметить... Воды, - коротко попросил рыцарь усталую неулыбчивую девицу, и та молча отошла, одарив постояльца нелюбезным взглядом. - Меня здесь не сильно жалуют, - пояснил фон Зиккинген с короткой улыбкой, когда та со стуком установила на стол узкогорлый кувшин и пустой стакан. - Не приношу особенного дохода.

- Разве устав запрещает? - усомнился Курт, и тот пожал плечами:

- Устав - нет, здравый смысл - да. На голодный-то желудок; в моем возрасте к чему мне еще и язва?.. Что ж, за ваш успех, майстер инквизитор, - провозгласил тевтонец, взявши свой стакан с вином, щедро разбавленным водой. - Наверняка он дался вам нелегко.

- Честно признаться - по большей части Господней милостью, - согласился он, и тот кивнул:

- Разумеется. Что еще противопоставить подобному исчадию?

К примеру, другое исчадие Господней милостью, мысленно отозвался Курт и отодвинул недоеденное блюдо. Аппетит ушел, изгнанный нетерпением и желанием как можно скорее проверить новые сведения; вот теперь, если они верны, допрос птенца должен пройти куда проще.

- Идемте, - предложил он, поднимаясь. - Завершим это до темноты; я, откровенно говоря, пока не рискую отпирать дверь этой камеры ночью.

Идея отпереть дверь вообще Келлеру была не по душе - это он продемонстрировал всем лицом, даже не пытаясь скрывать своей неприязни к добровольному свидетелю; рыцарь же поглядывал на служителя Конгрегации безучастно, не выказывая никаких вовсе чувств. Оттащив шарфюрера в сторонку, Курт повторил вслух собственные мысли относительно важности опознания арестованного, и тот лишь покривился, вскинув руки: 'Вы главный. Но когда у нас на глазах сожрут тевтона, отвечать за это буду не я, идет?'.

От двери, открывшейся перед рыцарем, он, однако, не отошел, оставшись стоять в шаге чуть в стороне. Фон Зиккинген переступил порог медленно, не сразу подняв взгляд, и остановился, глядя молча на того, кто стоял у стены напротив, скованный толстой цепью.

- И что это должно означать?

От охрипшего голоса, прозвучавшего чуть раздраженно и устало, тевтонец вздрогнул, на миг обернувшись на Курта, и тихо выговорил:

- Это он.

- Я тебя знаю? - уточнил птенец, распрямившись, и рыцарь вздохнул:

- Думаю, уже нет. Я знаю тебя. Наверное, я забыл бы твое лицо и твое имя, как забыл имена многих, с кем доводилось ходить в бой, если б ты не исчез в ту ночь от стен нашей крепости...

- А, - широко и демонстративно улыбнулся Конрад, и фон Зиккинген затаил дыхание, сместив взгляд к блеснувшим в дрожащем факельном свете клыкам. - Вот оно что. Даже не знаю, стоит ли полагать себя польщенным тем, как долго меня помнят старые друзья.

- Но помнишь ли ты старых друзей?

- Да, - погасив улыбку, ответил птенец коротко. - Они были убиты прошлой ночью.

- Ты погубил свою душу, брат... - начал тевтонец, и тот поморщился, оборвав:

- Избавь меня, будь добр. Проповедей за свою жизнь я наслушался довольно. И, кстати, дабы не осталось недопонимания: жизнью этой я доволен. Ни тебе, ни этому сопляку со Знаком не понять того, о чем беретесь судить. Если ты явился лишь для того, чтобы меня опознать, ты свою миссию исполнил. Это я. Если же ради того, чтобы призвать меня к покаянию - не трать слов понапрасну.

- Это он, - повторил фон Зиккинген и, помедлив, вышел из камеры, коротко бросив: - Мне больше нечего здесь делать.

- Ну, - продолжил Конрад, когда дверь затворилась за спиной уходящего, - и для чего ты привел его сюда? только для того, чтобы узнать, кем я был когда-то? Мог бы просто спросить. Я сам тебе сказал бы.

- Конрад фон Нейшлиц... - проговорил Курт медленно. - Посвященный рыцарь ордена тевтонского дома Пресвятой Девы Марии в Иерусалиме на побегушках у лесного дикаря. Вот уж не думал, что доведется такое увидеть.

- Ждешь, что я оскорблюсь? Что стану спорить? Скажу, что у этого лесного дикаря мозгов больше, чем у всех вас, вместе взятых? Ты это и сам понимаешь, потому и пытаешься вывести меня из себя - чтобы я взбесился и тем потешил твою душу. Чтобы ощутить себя на высоте. Почувствовать хозяином положения... Не усердствуй. Просто наберись терпения. Мы оба знаем, когда я начну терять выдержку: пройдет неделя - и мне станет скверно. А уж ты постараешься, чтобы твое дознание не завершилось прежде, чем меня начнет ломать, верно?

- Верно, - подтвердил Курт, - постараюсь. Только я не стану ждать неделю; думаю, мы несколько ускорим процесс, и уже через день-другой я приду к тебе побеседовать. Знаешь, я бы на твоем месте припомнил пару молитв. Кстати, вы кому-нибудь молитесь, к примеру, перед едой?.. могу одолжить четки.

- И кстати, о четках, - кивнул птенец с улыбкой. - Поубавь гонор, паренек. Без них ты ничто. Ты имел бы право высмеивать меня или Арвида, потешаться над моим поражением, говорить, что угодно - если бы сумел одолеть хоть кого-то из нас сам. Но ты не смог бы. Подумай над этим.

- Однако они при мне, - пожал плечами Курт, разворачиваясь к двери. - И ты тоже. Подумай над этим.

Фон Зиккингена, выйдя в коридор, он обнаружил чуть поодаль, стоящего у стены неподвижно и прямо, как оградный столб; тевтонец смотрел перед собой, не обращая внимания на глядящего на него в упор шарфюрера.

- Я вижу, разговор у них как-то не сложился, - заметил Келлер, кивнув на неподвижного рыцаря; Курт развел руками:

- Не нашли общих тем... Разочарованы тем, что увидели? - спросил Курт тихо, приблизясь к рыцарю, и тот неопределенно повел головой:

- Скорее - тем, что услышал. Хотя, разумеется, иного я и не ждал, но все равно больно, когда один из тех, кто... - фон Зиккинген неловко кашлянул, запнувшись, и вздохнул: - И еще - не сказать, чтобы все эти годы я лишь об этом и думал, лишь тем и занимался, но эти поиски отняли столько сил, времени, мыслей, чувств... что сейчас ощущается какая-то даже пустота.

- Это мне знакомо, - понимающе согласился он. - Но у меня начнется новый поиск... А что теперь вы?

- У меня поиск - вся моя жизнь, - кивнул рыцарь, встряхнувшись. - Теперь я должен доложить обо всем увиденном...

- ... позже, - докончил за тевтонца Курт. - Поймите меня и вы, господин фон Зиккинген: если я отпущу вас сейчас, меня пустят на колбасу. Через несколько дней сюда прибудут люди, которым о нашем с вами разговоре я не могу не рассказать и которые захотят с вами поговорить лично.

- Я понимаю, - с явным неудовольствием вздохнул рыцарь. - Я останусь в Ульме столько, сколько будет нужно; в любом случае, я не уехал бы прежде дня казни. Ведь она будет?

- Будет, но - стоит ли вам ее видеть? Ведь вы понимаете сами: поскольку он единственный, захваченный живым, отдуваться за всех придется ему. Не думаю, что предстоящее зрелище будет приятно кому-то из его близких.

- Я должен убедиться, что все кончено, - возразил фон Зиккинген твердо. - И это - не наш брат. Наш брат умер где-то в жемайтских лесах, а вместо него возродилось это сатанинское создание с его памятью. Сейчас я в этом убедился.

- Думать так всего проще - избавляет от душевных мук, - заметил шарфюрер, когда прямая спина тевтонца скрылась за дверью, и Курт обернулся.

- Вас мама в детстве не учила, что подслушивать разговоры следователя со свидетелем нехорошо? - осведомился он укоризненно, и Келлер пожал плечами:

- Моя мама учила меня подслушивать все, что плохо слышно, подсматривать все, что плохо видно, брать то, что лежит плохо, и складывать это хорошо - то есть, в нашем доме. Нас у нее было четверо, и благочестие не стояло на первом месте в моем воспитании... Уверены, что он не удерет из города?

- Уверен. Одно дело игнорировать Инквизицию, совсем другое - напрямую противиться... А теперь к делу. Дабы разговор с нашим птенчиком сложился у меня, сделайте мне одолжение: отберите пару ребят, чтобы вошли со мной в камеру. Думаю, опасаться нечего, но - так, на всякий случай.

- Начнете допрос?

- Не совсем. Сейчас он полон самолюбования и упрямства, это мне не на руку. Его надлежит привести в должную кондицию, и тогда уже он будет куда словоохотливей. Полагаю, гордыня, как и большинство подобных болезней, лечится небольшим кровопусканием.

- Не станет ли он в голодном виде опаснее?

- Всенепременно станет, - согласился Курт, - ну, так на то вы и здесь, верно?

Глава 31

Прежде, завершая дознание, Курт погружался в рутину; уходила прочь бессонница, одолевающая во дни размышлений и возведения всевозможных версий, и время начинало течь медленно и порою нудно. Результаты расследования предавались в руки вышестоящих, а ему самому доставалась в лучшем случае бумажная работа, скучная, унылая, не требующая особенных затрат ни сил, ни нервов. Сейчас все было иначе. Начальство существовало где-то в необозримой дали, а подчиненных критически недоставало; вопросов, требующих разрешения, наваливалось все больше с каждой минутой, мест, в которых надо было побывать, причем одновременно, меньше не становилось, и дел, которые надо было переделать немедленно, было невпроворот.

Ближе к вечеру к зданию ратуши явилась многолюдная делегация от лица местного церковноначалия, предложившая братьям инквизиторам любую помощь, какая будет потребна, от жилых мест до ежедневно поставляемого пропитания славным Христовым воинам. Приветствие собратьев было принято, потенциальная жилплощадь принята во внимание, прочие же предложения непреклонно отринуты. Разумеется, вряд ли вот так, открыто, представители рата или местных церковных властей станут травить служителей Конгрегации, однако любые поставки пищи со стороны были просто недопустимы, и еще утром фон Вегерхоф клятвенно заверил, что его личные люди, проверенные не раз и не десять, возьмут окормление зондергруппы на себя.

Следующим утром Курт выехал за пределы города чуть свет, почти беспрерывным галопом домчав до замка наместника. Допрос челяди прошел быстро - устрашенная то ли встрепанным видом майстера инквизитора, то ли произошедшими событиями, прислуга говорила охотно, откровенно и искренне, не сказав, однако, ничего такого, чего сам Курт не знал бы или не предполагал. Вся дворня была привезена фон Люфтенхаймером с собою и знала его далеко не первый год, не сумев не заметить перемен в поведении хозяина и его дочери; кое-кто слишком сообразительный и не в меру образованный уже догадался и об истинном положении вещей. Напрямую все же в известность поставлен никто не был, и обвинить их в предательстве веры и рода человеческого было нельзя, однако вся челядь и далее была оставлена фактически под арестом, разделенная по комнатам и лишенная возможности как сплетничать друг с другом, так и выносить грязное фогтово белье на люди.

Нескольким оставшимся в замке бойцам зондергруппы было велено явиться в Ульм следующим утром, привезя с собой наглухо заколоченный гроб, пропитанный всеми возможными благовониями, какие только можно будет отыскать в замковой часовне. Слух о том, что давно убитую дочь ландсфогта привезут для перезахоронения в Ульм, наверняка уже пошел тотчас же после того, как, возвратившись в город, Курт переговорил с местным священником, и все, что оставалось самому наместнику, это взять себя в руки настолько, чтобы выстоять заупокойное богослужение и церемонию погребения с приличествующим случаю видом.

Фон Люфтенхаймер держался неплохо, хотя нельзя было не увидеть, что относительное спокойствие дается ему нелегко. Фогт все еще пребывал в одной из комнат ратуши, не выказывая даже на словах желания покинуть ее и отделаться от общества двух бойцов, следящих за каждым его движением; однажды упомянутые бойцы пришлись как нельзя кстати, когда фон Люфтенхаймер, впав в буйство, вздумал бросаться мебелью в стены и собою - на пол. Будучи скручен по рукам и ногам, тот утихомирился лишь через час, когда явившийся по срочному вызову майстер инквизитор повторил уже привычную процедуру с водой и четками. Идея Причастия по долгом размышлении была отринута как средство чрезвычайное и неведомо чем могущее сказаться на претерпевающем терзания организме наместника.

С той минуты было решено поить фогта освященной водой регулярно, что дало весьма заметные результаты - всего за сутки фон Люфтенхаймер несколько оживился, словно воспрял, и однажды даже случилось увидеть подобие улыбки на его лице. Бойцы зондергруппы, однако, в своих отчетах за дежурство подле спящего наместника продолжали упоминать о том, что ночами тот скрежещет зубами и вскрикивает, поминая имя погибшего мастера, неясно, правда, с какими именно эмоциями.

В часы бодрствования, тем не менее, фогт пребывал в относительном благополучии, выдержав даже длительный разговор со священником, в коем выразил непременное желание похоронить свою трагически погибшую дочь на кладбище Ульма. Замок вместе с его землей как res fiscales[220] не мог служить вечным прибежищем, ибо было бы по меньшей мере странно, случись какая перестановка во властных кругах, оставлять будущему владельцу вместе с яблонями и кладовыми тела бывших хозяев. Пуститься же в продолжительное путешествие по германским землям, дабы захоронить погибшую во владениях семьи, есть труд тяжкий и опасный, взваливать который, учитывая обстоятельства, господин наместник ни на кого не пожелал. Вообще говоря, отделаться от фальшивого тела таким образом было бы выходом наилучшим - это избавило бы от необходимости терять время в церкви, платить гробовщикам и выводить все еще не совсем здравого фогта в толпу, однако мысль отнять от себя хотя бы одного бойца зондергруппы Курту не приходилась по душе. Даже если занятый одним из наемников гроб попросту спалить где-нибудь далеко за стенами, увезшим его людям в городе все равно нельзя будет появиться; вверить же его заботам людей со стороны, пусть даже тысячу раз идеальной прислуги фон Вегерхофа, было опасно - поручиться за то, что те из любопытства не сковырнут крышку, не мог никто.

Когда до церемонии оставались считанные минуты, на сцене явился забытый уж было персонаж - Эрих фон Эбенхольц, прослышавший о смерти своей несостоявшейся возлюбленной и о грядущей каре одного из ее убийц. Наместник, вопреки опасениям, разговор с убитым горем юным рыцарем выдержал на высший балл, убедив его в том, что открытие заколоченной крышки излишне, ибо Хелена была убита и варварски закопана тварями не одну неделю назад, и являть глазам то, что от нее осталось, есть надругательство над собственными чувствами и благопристойностью. Избавиться от скорбящего обожателя оказалось нелегко, и Курт вздохнул с немалым облегчением, когда за спиной фогта вновь закрылась дверь его временной благоустроенной тюрьмы.

Следующим утром, явившись в ратушу, он был встречен шарфюрером, с мрачным удовлетворением сообщившим, что минувшей ночью птенец впервые не сдержался, когда в камеру вошли бойцы, дабы, как всегда, проверить состояние оков. Конрад пытался вырваться из цепей, ссаживая кожу на руках и приходя в еще большую ярость от запаха собственной же крови, и пытался ухватить близстоящего; вообще же его состояние перешагнуло пределы самообладания, и, если господину следователю интересно знать мнение скромного солдата, сейчас самое время для подробной беседы с заключенным, пока еще голод не вытравил из него остатки разума.

- Пошлите кого-нибудь в дом барона фон Вегерхофа, - распорядился Курт, сквозь маленькое окошко в двери камеры оценив ситуацию. - Пусть прибудет немедленно. Я объясню, как проехать.

- Я все понимаю, - поморщился шарфюрер, - ценный агент, судя по всему, однако допускать его к допросу... Что происходит, Гессе?

- Задайте этот вопрос вышестоящим, когда они прибудут, - порекомендовал он дружелюбно. - Я же вам ничего сказать не могу. И, кстати: ваши парни, когда допрос начнется, пускай подождут за дверью.

- А вовсе из города нам не убраться?.. Чем нам так ценен этот сноб? Почему у него такой допуск?

- Если я вам скажу, Келлер, - серьезно ответил Курт, - мне придется вас убить.

- Сдается мне, это того стоит, - буркнул шарфюрер, отходя. - Ждите. Через полчаса привезу вам вашего хлыща.

Хлыщ явился лишь спустя час, подчеркнуто безмятежный и при этом невыносимо учтивый; Келлер, отправившийся добывать ценного агента лично, шагал чуть позади, недовольно супясь и явно с великим трудом удерживая рвущиеся на язык слова нелестного свойства.

- Тебя за смертью посылать, - заметил Курт укоризненно, и фон Вегерхоф коротко усмехнулся:

- Учту.

- Ты что же - с вещами? - уточнил он, кивнув на внушительную клеть в руке стрига, в которой под темным покрывалом что-то шебуршалось и царапалось. - Намерен поселиться в соседней камере?

- Отказался идти сюда, - хмуро отрапортовал Келлер, - и потащил меня на торжище. Купил зайца. Надеюсь, мысли, возникшие у меня по поводу употребления сей Божьей твари, ошибочны.

- А что вы предлагаете посулить вашему пленнику за интересный рассказ, майстер... как вас...

- Шарфюрер!

- Comme vous voudrez[221], - отмахнулся фон Вегерхоф равнодушно, не глядя на зеленеющего служителя. - Разумеется, можно скормить ему одного из арестованных. Если этот вариант вам более по душе...

- Моя работа убивать этих тварей, - сухо заметил Келлер. - А я вынужден выслушивать такое. Гессе, вы впрямь намерены подкармливать выродка? Понимаю - девка, но...

- В этом вопросе предлагаю согласиться с бароном, - пожал плечами Курт; фон Вегерхоф, не дожидаясь продолжения, зашагал по лестнице вниз, к камерам, и шарфюрер убежденно предположил, понизив голос:

- Так стало быть, парень эксперт по стригам. Тогда почему его не знаю я?

- Будь на моем месте Хауэр, он сказал бы - 'значит, не положено', - отозвался Курт, ступая следом. - Но я скажу - 'спросите у начальства'... Прежде, чем войдем, - удержал фон Вегерхофа он, оглянувшись на оставшегося позади Келлера, - краткая вводная лекция. Совершенно неожиданным образом мне подвернулся свидетель славных дел нашего покойного мастера. Думаю, тебе полезно будет это знать.

Историю Арвида стриг выслушивал, шагая все медленней, совершенно остановившись чуть поодаль от камеры с заключенным, молча глядя в пол перед собою.

- Это многое объясняет, - произнес он, наконец, нескоро, и Курт непонимающе свел брови:

- В самом деле? К примеру, что?

- К примеру - то, что я сумел одолеть его. Подумай - ему даже и от рождения всего-то лет сорок с небольшим. А для меня больше времени минуло только со дня обращения, я вдвое его старше. Будь он хотя бы моим ровесником - вообрази, какой степени силы он бы достиг. Боюсь, тогда я так легко не отделался бы.

- Молодой, да ранний, - пожал плечами Курт, и стриг мимолетно усмехнулся:

- Возможно. Но это в любом случае повод задуматься.

- О чем?

- О себе, - пожал плечами фон Вегерхоф. - Обо всем. О том, что он же и говорил; как ни крути, а каждое его слово было справедливым, не находишь?

- О том, что из меня выйдет отпадный кровосос?

- Выйдет неплохой, - согласно кивнул стриг, и Курт проглотил ухмылку. - Но в данный момент меня волнует вопрос - какой получится из меня самого... Еn voilà suffit[222], - сам себя оборвал тот. - Если я не ошибаюсь, сейчас ты был намерен допросить другого стрига - того, что в камере.

- Уверен, что тебе там стоит быть?

- Не уверен, что тебе стоит, - отозвался фон Вегерхоф, - но ничего не поделаешь... Насколько он вменяем?

- Пытался тяпнуть охранника, но от того, чтобы тянуться к собственным рукам, еще далек. Сейчас уже не буянит; возможно, выдохся.

- Это временно, - возразил стриг, вновь зашагав вперед. - Запомни главное, Гессе: даже сейчас он прекрасно понимает, что его ждет в конце концов. Не пытайся обещать то, чего не можешь дать; он не дурак. Много ты из него выпустил?

- Думаю, не меньше, чем я сам потерял той ночью.

- Хорошо, - коротко отозвался фон Вегерхоф, чуть замедлившись шагах в десяти от ряда камер. - Теперь тихо.

Курт кивнул, умолкнув, пока дверь темной каморы не закрылась за их спинами.

Конрад не стоял - почти висел в браслетах, в алом свете факела в руке фон Вегерхофа похожий на древнее привидение, за свои прижизненные прегрешения приговоренное к обитанию в фамильном замковом подвале. Три дня, минувшие с момента примененной Куртом экзекуции, почти высушили и без того не слишком упитанного птенца, выкрасив его в синюшно-белый цвет и сделав похожим на скелет, затянутый в сухой тонкий пергамент, и лишь глаза на заострившемся лице горели по-прежнему ожесточенно.

- Ну, вот и пришло твое время, да? - сквозь сжатые губы выговорил Конрад и запнулся, вцепившись взглядом в клеть в руке стрига.

- Я вижу, ты уже все понял, - кивнул Курт, остановившись у стены напротив, подле узкого окна, нарочно по случаю забранного толстой ставней. - Мне надо, чтобы ты дожил до появления моего начальства, а после этого - до того момента, как я вывезу тебя на площадь. Посему можешь даже не сомневаться: ответив на все мои вопросы, ты получишь те несколько глотков, что погасят твою жажду. Придется поплеваться шерстью, но я полагаю, что с этим маленьким неудобством ты смиришься.

- А почему, ты думаешь, мне есть что тебе сказать?

- Ты его первенец, - тихо откликнулся фон Вегерхоф, аккуратно поставив клеть на пол. - У него не было от тебя тайн. Или было мало. Даже если ты и не знаешь чего-то наверняка, даже если Арвид и не рассказывал тебе всего - кое-что, хоть что-то, тебе все же известно. Или ты догадываешься.

- Не представляю, что вы хотите услышать, - возразил Конрад, складывая слова с видимым усилием. - Расположение других гнезд мне не известно - Арвид не слишком любит... любил шумные компании. Все, кого нам доводилось повстречать за эти годы, считанные единицы...

- Подозреваю, что в живых их уже нет, - предположил Курт, когда тот замялся. - Верно?

- Радовался бы, - неискренне улыбнулся птенец. - Тебе меньше работы.

- Да я на седьмом небе, - согласился он. - Однако говорить мы будем не об этом. Я, конечно, не отказался бы узнать и о безвестных гнездах и кланах, однако получить сведения о том, что их больше просто нет, тоже неплохо... Для начала я хочу восстановить некоторые пробелы в известной мне истории. Что случилось в ту ночь, когда ты был пленен Арвидом?

- Не помню.

Мгновение он стоял неподвижно, и, вздохнув с показательной усталостью, рывком распахнул ставню, бросив на птенца яркую полосу света. Конрад зажмурился, отвернувшись и зашипев, рванулся прочь, натянув цепь, как струну, и Курт вновь закрыл окно.

- Чтоб не тратить слов, - пояснил он, глядя на обвисшего в оковах стрига. - Так будет всякий раз, когда я услышу неправду... Сегодня пятница, Конрад. Тринадцатое. Символично, верно? Для тебя лично более невезучий день придумать сложно, поверь.

- Это не может не остаться в памяти, - произнес фон Вегерхоф по-прежнему чуть слышно и неспешно. - Последняя ночь перед смертью, последние часы перед тем, как перемениться навсегда... Это запоминается. Это помнят все, сколько бы лет им ни было, а ты был обращен не столь уж давно.

- И это мое личное дело, - через силу вымолвил Конрад, - мое и мастера.

- Твоего мастера больше нет, - пожал плечами Курт. - Зато есть я и без минут полдень за этим окном. Весна в этом году приятная, солнечная... Я жду ответа.

- Для чего это тебе? Чем будет полезно? Что даст?

- Ничего. Но мне отчет писать... Итак?

- Не помню, - повторил птенец, напрягшись, когда на ставню легла рука. - Никогда не стремился сохранить эти воспоминания. Ни к чему.

- По какой причине Арвид выбрал обращение? Насколько мне известно, его сородичи обыкновенно пускали пленников на вырезки.

- По той же, по какой не был убит в ту ночь ты. Хотя я предупреждал его, что это кончится плохо... Если б он послушал меня, сейчас я не слушал бы тебя. Сейчас ты слушал бы его.

- Давай-ка проповедовать друг другу прелести жизни на стороне каждого из нас мы не будем - все равно не сойдемся, - поморщился Курт. - Прими как факт: убедить меня в том, что я много потерял - идея гнилая на корню. Итак, почувствовав в тебе большой potential, он создал своего первого птенца... Почему он ушел?

- Он впервые увидел чужаков, - пояснил фон Вегерхоф, когда тот не ответил. - Ведь так? Его поразили эти люди в броне, которую не берут ножи, этот размах... В сравнении со всем, что, думаю, рассказал ему ты о мире за пределами его леса, все, виденное им прежде, показалось неважным и мелким...

- Как, кстати, тебе это удалось? - уточнил Курт, не увидев и не услышав возражений. - Полагаю, в те дни он по-немецки не говорил, что понятно, да и ты на языке дикарей, думаю, был ни в зуб ногой. Как вы общались?

- Ему не надо было знать языка, - все так же вместо птенца продолжил фон Вегерхоф. - Арвид увидел все сам - просто заглянув в мысли и чувства своего пленника. Ведь за каждым произносимым им словом стоял свой образ. Верно?.. А поскольку он был любознательным и неглупым, незнакомое и чуждое не уничтожил сразу, предпочтя вначале узнать.

- К чему задавать мне вопросы... - выговорил птенец, прикрыв глаза и с хрипом переведя дыхание. - Вы сами все знаете лучше меня. Даже обо мне. Даже то, чего я не знаю.

- Хохмач, да?.. В чем дело? Так стыдишься самой мысли о том, что твой мастер когда-то молился пню?

- Ты молишься мертвому еврею, - покривил губы Конрад. - Чем лучше.

- Этот мертвый еврей, позволь напомнить, неслабо вмазал тебе в ту ночь, так что на твоем месте я бы не слишком хорохорился.

- Не говори, что ты забыл дни, когда молился Ему сам, - заметил фон Вегерхоф. - Ты не убедишь в этом нас, потому что не убедил даже самого себя. Ты не забыл. Ты не забыл и того, что не желал обращения.

- Наверняка ты тоже помнишь, как верил в пятилетнем возрасте, что луна сделана из сыра. Для чего здесь ты? Как охрана, или миссионерствуешь? Брось, со мной это не пройдет. С твоим мастером мне не по пути.

- Как знать.

- Я знаю, - оборвал Конрад. - Знаю, что будет - я выйду из этой камеры, чтобы встретить утро. Знаю, что меня ждет. И знаю также, что не намерен тешить вас двоих и толпу овец, выплакивая себе милости.

- Не приходило в голову задуматься над тем, что конец все равно настанет когда-то? Что вечной жизни не бывает? Не думаешь хотя бы сейчас о том, что будет?

- Стошнило бы, если б было чем, - покривился птенец. - Знаешь, о чем я думаю? О том, что было. Я скоро подохну; никуда не денешься. Это верно. Зато я жил. На полную. С размахом. Не дрожал, опасаясь болезни, не вымаливал лишнего года существования, не думал о том, что когда-то ослабею и стану мерзостным сморщенным уродцем. Я жил - в свое удовольствие. Любил, что хотел. Ненавидел, что хотел. Делал то, что хотел я сам. Не слишком ли большой платы ждет твой мастер за свое благоволение - отказ от жизни, которую сам же и дал? Не слишком ли много он хочет?

- Ты ведь сам знаешь, что все куда сложнее, - с укором возразил фон Вегерхоф. - И то, что ты говоришь сейчас, звучит неубедительно. Для тебя самого в первую очередь.

- Я не намерен никого убеждать, - устало опустив голову, выдохнул птенец, - и мне плевать, что думаете вы оба.

- А напрасно, - усмехнулся Курт, кивнув в сторону клети на полу. - Ням-ням, Конрад. Рождественский дед не приносит гостинцев грубым и невоспитанным стригам. Не в том ты положении, чтобы корчить из себя хозяина жизни... Но в одном ты прав: не будем погружаться в богословие. Продолжим. Почему Арвид убил тех, кто обратил его?

- Все просто, - с усилием ответил птенец. - Они вырожденцы. Они мерзость.

- Он смог перебить несколько стариков, - перечислил Курт, - всего лишь спустя месяц после обращения постиг умение управлять людьми, и к тому же, будучи обращенным такими тварями, восстал нормальным стригом... Я, как и твой мастер, умею ценить противника. Сейчас - не могу не сказать, что Арвид был силен. Во всех смыслах.

- Уже до обращения он замечал за собою необычные способности, верно? Потому ему все так легко далось? - на фон Вегерхофа Конрад не взглянул, не ответив, но и не возразив, и стриг кивнул. - Верно. Потому он сумел пережить такое обращение.

- Он умел многое, - болезненно улыбнулся птенец, по-прежнему глядя в пол; даже от противоположной стены Курт услышал, как он шумно сглатывает, втягивая воздух, и лишь теперь вспомнил о том, что этой ночью от неосторожного и слишком резкого движения разошелся на ребре шов, вскрыв не зажившую рану. - И он сумел бы еще больше. Встреть ты его чуть позже - он размазал бы тебя по стенке.

- Не стану спорить, - кивнул фон Вегерхоф.

- Я не видел, как ты смог одержать над ним победу. Но уверен, что без этих твоих божественных штучек не обошлось, иначе говоря - победа не была честной.

- Гляди-ка, вспомнил о чести, - хмыкнул Курт. - Надо же. Оказывается, лечебное голодание не миф, и на памяти сказывается благотворно. А кто-то говорит, что лишение воды и пищи - чрезмерная пытка... Ошибаешься, Конрад. Твоего великого мастера Александер забил, как котенка, и совершенно по всем этим вашим правилам. Мертвый еврей, чтоб ты чего не подумал, тогда не вмешивался... Для чего вы явились в Германию? Страна, где буйствует Инквизиция, как мне кажется, не самое лучшее место обитания.

- Напротив, неплохое, - возразил Конрад насмешливо. - Вы вечно хватаете не тех, кого надо.

- Да в самом деле? - с преувеличенным удивлением уточнил Курт. - Ты-то здесь. Сдается мне, причиной является что-то другое. От страстей и слабостей человеческих избавиться не так уж легко, а? Заела тоска по родине?

- А еще в обычаях Инквизиции самим отвечать на вопросы, заданные обвиняемым.

- А в обычаях большинства обвиняемых - упираться, не признавая фактов, Конрад. Конрад фон Нейшлиц, - повторил он медленно. - Вас было трое у него, верно? Марк и еще тот, убитый в Ульме... Их полные имена и краткая биография.

- Для чего скрывать? - поторопил птенца фон Вегерхоф, когда тот не ответил. - Сейчас в этом нет никакого смысла.

- Криштоф Эльбе, - отозвался, наконец, Конрад. - Это тот, кого ты убил в городе. Мы нашли его лет десять назад еще в Польше, уже у самой границы. Никакой особенной биографии у него нет - простой обыватель.

- И Марк, - напомнил стриг.

- Марк... - повторил птенец. - Просто - Марк. Бродяга. Разгуливал по дорогам, напрашиваясь на всевозможные работы и воруя, что подвернется.

- Но тоже с потенциалом, так?

- Арвид других не принимал.

- Значит, фогтова дочка тоже подает большие надежды? - усмехнулся Курт недоверчиво. - У меня сложилось мнение, что это девица нервная и строптивая, а кроме того, слегка тронутая умом. Или просто твой мастер решил разбавить ваш гадюшник миловидной змейкой?

- Она вздорная, - нехотя ответил Конрад. - Своенравная. Но неглупая и способная. Через месяц-другой, успокоившись и перебесившись, могла бы... Да какая разница, - раздраженно отмахнулся тот одним плечом. - Какое это имеет значение?

- Вот и я спрашиваю - 'какое это имеет значение'? Все это - обращение Хелены фон Люфтенхаймер, подчинение ландсфогта, тела убитых, брошенные в городе открыто... Переходим к самому главному: что вы делали здесь? Для чего явились в Ульм? Но прежде, - чуть повысил голос Курт, не дав птенцу ответить, - одно предупреждение, чтобы мне не пришлось снова открывать окно, хотя, признаться, руки чешутся. У тебя наготове два ответа, с вариациями - 'ничего особенного, просто город попался по пути' и 'не знаю, спроси у Арвида'. Но к чему скрывать что бы то ни было теперь? План провалился, организатор убит, все сообщники убиты. Унести все тайны в могилу принципа ради мысль глупая.

- Зато приятная, - возразил Конрад, и Курт, мгновение помедлив, коротким движением распахнул ставню.

- Ой ли? - усомнился он, когда птенец с шипением забился в оковах, пытаясь уйти из четкого, ровного, точно вырезанного из желтого полотна, солнечного прямоугольника. - Сдается мне, приятного-то немного.

- Закрой! - выкрикнул тот сквозь болезненное рычание, и он медленно притворил ставню, изобразив сострадающий вздох:

- Понимаю. Непривычно и противно отчитываться перед смертной овцой или кто я там. Однако придется, Конрад; эта смертная овца может доставить тебе много-много досадных минут или часов, и способов сделать это - несчитано. Мне даже не придется напрягаться, и exsecutor для этого не понадобится. А еще - ты мне сердце вынуть пытался, не помнишь? советую подумать о том, что я, выражусь так парадоксально, имею на тебя зуб и не упущу возможности поквитаться за ту ночь в замке. Человек существо низменное, знаешь. Мстительное и бессердечное. Можешь считать, что в моем лице ты видишь воплощение всех подобных пороков.

- Убери руку от ставни, - выдавил птенец напряженно, и Курт кивнул, отведя ладонь и шагнув от окна в сторону:

- Если тебе так будет легче говорить - хорошо... Брось выделываться, Конрад. Ты, отмечу очевидное, уже немолодой дядька, не дурак, в жизни уже немало повидал и понял. Что такое Инквизиция - знаешь; и то, что я рано или поздно ответа добьюсь - понимаешь. Ты, к слову, от всех прежних моих испытуемых выгодно отличаешься тем, что при любой жесткости допроса, если тебя подкармливать, через день-другой - как новенький и готов к продолжению. Я тебе, как орел Прометею, буду каждый день выклевывать печень, покуда не добьюсь того, что мне нужно. Колись. Что вы тут затеяли с вашим мастером?

Птенец молча смотрел в пол, не отвечая, но сейчас Курт не стал его торопить - кем бы ни был Конрад фон Нейшлиц, а многое в нем осталось человеческим; и тень в прозрачных глазах была узнаваемой, такой же, как и у многих других, у простых смертных, побывавших в его положении, вот так, напротив майстера инквизитора Гессе. Эта тень во взгляде всегда означала одно: сейчас будет сказано все, и сказано правдиво; когда молчание пройдет некий незримый и неслышимый рубеж, зазвучат слова, которые сейчас собираются в мыслях. Это значит, что допрашиваемый уже готов ответить и сейчас примиряет самого себя с этой мыслью, доказывая самому себе, что иного выхода просто нет.

- Это не наш план, - наконец, разомкнул высохшие губы Конрад, отвернув обожженное солнечными лучами лицо. - Не Арвида. Фогт и все прочее - это не он придумал.

- Арвид исполнял чьи-то распоряжения? - уточнил фон Вегерхоф. - Не могу в это поверить.

- Не распоряжения, - возразил птенец тихо. - Это был договор. Сделка. Соглашение, заключенное с одним человеком.

- Вы ввязались в какую-то авантюру, затеянную смертным? - неверяще переспросил Курт. - Исполняли его указания? Что ж вам надо было предложить, чтоб вы до такого опустились?

- Не нам. Арвиду. Он... Тот человек однажды явился в одно из наших укрытий; не знаю, как он сумел найти нас, откуда что-то мог понять, как догадаться или от кого узнать о нас. Не знаю, а он не говорил. Арвид был тогда один; он попытался напасть, и... Словом, не вышло. И взять его под контроль - тоже не удалось.

- И с таким человеком он полез в переговоры вместо того, чтобы велеть собраться и атаковать всем скопом?

- Вспыльчивость не в его характере, если ты не заметил, - с усталой насмешкой отозвался Конрад. - И тебя он не приказал убить, когда ты не поддался на давление. Он никогда не уничтожает то, что ему не понятно, пока не изучит, не узнает больше. До встречи с тобой я полагал, что это правильно, но сейчас жалею. Лучше б ему быть буйным параноиком...

- Так что с человеком? - напомнил Курт. - Разговора своего мастера с ним, как я понял, ты не слышал.

- Не слышал, - подтвердил птенец. - Знаю лишь то, что рассказал Арвид. Тот человек... старик, не знаю, скольких уже лет... он magus. Сильный и опытный. Он знал, что еще до обращения Арвид уже кое-что умел; старик сказал - он это почувствовал, но что на самом деле, не знаю. Возможно, солгал, а возможно и нет. Среди нас найти тех, кто уделяет внимание волшбе - случай редкий, такие прячутся и не высовываются, найти кого-то достойного среди людей - и того сложнее, а тут предстал такой случай... Старик обещал научить Арвида всяким колдовским штучкам. Он сказал - 'особая магия, доступная лишь стригу'. Он назвал это 'магией крови'. Он сказал, что талант есть, и недостает лишь умений, которые он может дать. В этом и был договор с его стороны.

- Обучение... - медленно произнес фон Вегерхоф. - Новые высоты... Новые познания... Стриг-чародей; страшная сила. И за такой бесценный дар - что он хотел в ответ?

- Ульм, - ответил птенец коротко; Курт приподнял брови:

- В каком смысле?

- Старик этот из тех, что мутят воду здесь, в Германии. Наверняка ты лучше меня знаешь, о чем я говорю. Разжигание недовольства среди подданных, заговоры и восстания; только действовать он может не одними лишь подкупами и выведыванием слухов.

- Восстания... - повторил Курт. - Восстания в предместьях Ульма - они имеют к тому старику отношение?

- Не знаю. Возможно.

- Вот как, - отметил Курт, переглянувшись с фон Вегерхофом, и тот едва заметно передернул плечами. - Хорошо. Итак, каков был план?

- Он предложил нового птенца - дочь местного фогта. Старик сказал, что девчонка ему приглянется, и сам Арвид после подтвердил это. Хелена могла бы... Впрочем, я это уже говорил, - устало оборвал тот. - Это было первым шагом. Второй шаг - подчинение наместника. Арвид должен был сделать все, чтобы фогт не лез в дела города, что бы в городе ни происходило.

- А в городе происходили нападения стригов... Это тоже часть плана, или просто девица вышла из-под контроля?

- Птенец, вышедший из-под его контроля? - улыбнулся Конрад. - Это невозможно.

- Стало быть, часть плана. Для чего?

- Для Арвида это была неплохая возможность дать ей испытать свои силы, выпустить на охоту - под надзором, но все же на охоту самостоятельную, не опасаясь последствий. Хорошая возможность обучить птенца. Для старика же... он сказал, что это должно будет вызвать панику, слухи, сплетни... Вы застали нас фактически на тюках - мы должны были покинуть эти места через неделю-другую. В этом и был план. Просто пошуметь в Ульме, навести страх и - исчезнуть спустя время. Когда все успокоились бы, фогту припомнили бы, что он ничего не сделал, что ставленник Императора погрязал в праздности, когда подданных убивали. Потом без Арвида ему должно было стать невмоготу, а это не могло бы не привлечь внимания, и inspector от Императора, явившись сюда, увидел бы невменяемого наместника, исчезнувшую в никуда его дочь, пропавшую стражу. Информация об этом должна была пойти в люди, все стали бы говорить о том, что императорский ландсфогт связался со стригами и кормил их горожанами - быть может, за деньги; не знаю таких деталей. Как я понял, все это какая-то политическая игра, и только.

- 'И только', - покривился Курт. - Конечно; по-вашему, серьезные проблемы - это короткая ночь и тесный гроб... Так стало быть, эта, с позволения сказать, операция есть фон для беспорядков в предместьях Ульма.

- Уже сказал - не знаю. Наверняка. Нам было все равно.

- Ты сам лично видел того старика?

- Не совсем, - замявшись, не сразу отозвался птенец. - Однажды я присутствовал на встрече с ним, и тот явился такой... таинственный. В балахоне, похожем на монашью рясу. Я видел только руки - в морщинах, и слышал голос - очень тихо. Сомневаюсь, что узнал бы его, если б услышал снова.

Сухие морщинистые руки, едва видные из-под рукавов, тихий шепот, гулко звучащий под сводами кельнских катакомб, спрятанных под живым городом...

Déja-vu, сказал бы фон Вегерхоф...

- Он называл свое имя?

- Нет. Возможно, Арвиду; не знаю. Я не спрашивал. Если Арвид не сказал чего-то сам - на вопрос он не ответит; и я не спросил.

- Вы должны были встретиться с ним после завершения вашей операции?

- Да, - кивнул птенец и покривил посеревшие губы в усмешке: - Но если ты надеешься на то, что я укажу его укрытие - ошибаешься. Не знаю. Он сказал 'я сам тебя найду'.

- И твой мастер не возразил?

- Возразил, - неохотно ответил Конрад. - Но толку от этого было мало.

- Допустим, все так, - согласился Курт неспешно. - Но тогда к чему было подбрасывать то письмо?

Птенец нахмурился, переведя непонимающий взгляд с него на фон Вегерхофа.

- Письмо? - переспросил он растерянно. - Что еще за письмо?

- Конрад, - остерегающе произнес Курт, шагнув к окну и тронув ставню; Конрад вздрогнул, непроизвольно рванувшись в сторону.

- Ни о каком письме мне не известно, - четко, явственно выговорил стриг, силясь сохранить остатки выдержки. - Я просто не знаю, о чем ты спрашиваешь.

- Письмо, - повторил Курт, пытаясь отследить выражение стылых глаз напротив, пытаясь увидеть, не дрогнет ли в них та самая тень, тень узнавания. - Убитый инквизитор. Уверен, что сказать нечего?

- О чем бы ты ни говорил, это не к нам. Никаких писем мы не посылали, не передавали и не получали, инквизиторов не трогали - кроме тебя. Если ты уверен, что то, о чем ты спрашиваешь, связано с произошедшим в этом городе, это сделал тот старик, не мы.

- Звучит почти убедительно, - кивнул Курт, убрав от окна руку. - Но появление инквизитора в городе в планы не входило?

- Старик сказал, что Инквизиции не будет. Что Ульм - слишком сложный регион, и вы сюда не полезете, и даже если появится кто-то из вас - это случится уже после того, как мы уйдем.

- И вы этому поверили? Ты поверил?

- Я давно не был дома, - отозвался Конрад нехотя. - И когда был в последний раз - Инквизиция особенной сообразительностью и уж тем более оперативностью не отличалась. Я знал, что все изменилось, но не знал, насколько; и - да, я ему поверил, ибо что такое швабы - это я помню.

- Как давно была обращена Хелена фон Люфтенхаймер?

- Не могу вспомнить точно. В феврале... в начале февраля. Это имеет значение?

- Здесь я спрашиваю, - напомнил Курт многозначительно, и тот зло сжал губы. - Как это происходило? Фон Люфтенхаймеру давали время обдумать это?

- Фон Люфтенхаймер? - усмехнулся птенец. - Кто его спрашивал... Арвид просто подчинил его, это было несложно; фогт объявил прислуге, что в его замке дорогие гости, и мы смогли спокойно заняться делом. Но, к вашему сведению: Хелена была обращена по ее согласию. Ей - выбор дали. Об этом Арвид предупредил того старика: если кандидат в птенцы не удовлетворит его требований, договор будет пересмотрен, и план меняется.

- Но наместник заранее осведомлен не был, так?

- Я это уже сказал.

- План, изложенный тем стариком. Ты слышал его лично, или Арвид передал тебе его слова?

- Я присутствовал на одной встрече - там обсуждались детали. Первоначальный план, в его общих чертах, то, что было предложено им Арвиду при их знакомстве - разумеется, этого я слышать не мог. Он был один тогда, как я уже говорил.

- Ну, - усмехнулся Курт недобро, - в таком случае, у меня для тебя новость, Конрад. Этот старик с твоим мастером просто подложили вас - все гнездо - под Конгрегацию. Они знали, что мы будем здесь, что будем гораздо раньше, чем вы покинете город, и мало того - они же и позвали нас сюда, причем еще до того, как началось претворение упомянутого плана в жизнь.

Конрад распрямился, глядя на допросчика взыскательно и пристально, пытаясь угадать, увидеть провокацию или попросту обман, и, наконец, медленно качнул головой, уверенно отозвавшись:

- Это невозможно.

- Да брось, - возразил Курт, отмахнувшись. - Собственно, мне все равно, веришь ли ты мне; вообще, я и говорить-то тебе это был не обязан... Но вот такой факт.

- Арвид не мог продать нас, - повторил птенец твердо, и он поморщился:

- За такую-то цену? Сила, которой и не снилось, новые возможности, тайны... Продал, как корзинку с цыплятами.

- Думай, что угодно, - медленно, четко выговорил Конрад. - Я знаю то, что знаю.

- И что же ты знаешь?

- Тебе - какая разница? - со злостью, которую даже не пытался скрыть, огрызнулся тот. - Ты не придашь значения ни единому моему слову; и это, впрочем, неважно. Тебя этот вопрос не должен занимать. Это мое дело.

- Как знать, - пожал плечами Курт. - Если это поможет прояснить что-то - это и мое дело тоже. А твое дело сегодня - отвечать. Говори.

- Для тебя мои слова значения иметь не будут. Я знаю, что предать нас Арвид не мог; знаю - и все. Слишком многое случалось в нашей жизни, чтобы я мог с уверенностью утверждать такое. Эта истина проверена на практике. Но для тебя это не будет доказательством - по твоему убеждению, мне подобные это просто твари, жрущие всех подряд и наплевавшие на всё; по-твоему, в нашей жизни никаким принципам и понятиям места не остается.

- Я неправ?

- Ты неправ, - согласился Конрад. - Даже не представляешь, насколько.

- Ну, что ж, - пожал плечами Курт, - допустим, это так. Но если прав ты - все еще интересней. Если прав ты, это означает, что подложили вас всех, и твоего великого мастера в первую очередь. Вам судьба была попасться мне или любому другому следователю на глаза, попасть в поле зрения Конгрегации вообще. Весь план был рассчитан на то, что вам придет конец.

- Откуда ты можешь это знать?

- Пожалуй, - кивнул Курт, - я сделаю некий шаг навстречу и дам ответ на вопрос, хотя, как уже упоминалось, не обязан... Было письмо, Конрад - письмо, адресованное Конгрегации, в котором недвусмысленно намекалось на то, что некое высокопоставленное лицо в Ульме связано со стригами. И получено оно было задолго до обнаружения первой жертвы, id est[223] - в середине января, когда Хелена фон Люфтенхаймер еще даже не была обращена. И был следователь, - продолжил он, видя, как каменеет и без того неживое лицо птенца, - следователь, направленный для дознания в этот город и убитый по пути сюда. Привлечь наше внимание к Ульму, убедить в серьезности происходящего больше, чем это сделали сии два события, согласись, невозможно... Хочешь, изложу тебе истинный план, задуманный тем стариком? Что-то я сегодня невероятно добр; сам удивляюсь.

- Говори, - коротко выцедил птенец; Курт кивнул:

- Вот тебе план, Конрад. Поначалу - все, как ты говорил, шум и страх в городе, бездействующий ландсфогт; вот только, ко всему этому, действующий следователь, который копает рьяно и упорно, потому что пришел на замену убитому сослужителю. Потому что это дело чести - раскрыть убийство следователя Конгрегации. Ты не мог этого не слышать, это мы повторяем на каждом углу: 'за последние более чем тридцать лет ни одно убийство инквизитора не осталось нераскрытым и ненаказанным'. А кроме того, именно это убийство яснее ясного говорит о том, что дело серьезное, что стриг в Ульме - не инсценировка, не шутка, не мимолетное и случайное происшествие, если уж инквизитора устраняют еще на подходе. Мы должны были накрыть всю вашу теплую компанию. Должны были арестовать или убить фогта по обвинению, уже тобой озвученному, но - и вас должны были уничтожить, вы должны были быть найдены, дабы доказать, что связи фогта со стригами - не измышление Конгрегации, что ставленник Императора воистину предал род людской. Все вы в его планах лишь пешки. Возможно, он оставлял некий шанс на то, что выживет Арвид, но выживет один, без гнезда, путающегося под ногами, и, так как его часть договора все же будет исполнена - получит обещанную награду. Знание. Обучение. Советы. А уж стать из советчика - учителем, авторитетом несложно при верном подходе; и в дальнейшем можно будет использовать в своих политических, как ты верно заметил, играх собственного стрига. Держать его, выражусь так образно, на цепи, спуская с нее время от времени. Но я не исключаю и того, что могила была уготована вам всем - без исключений. Таким людям не впервой бросаться и более ценными фигурами, чем вы. Как тебе такой план? Согласись, бьет куда крепче.

Конрад стоял неподвижно и молча, глядя в пол у своих ног, поджав губы и дыша осторожно, словно бы боясь обжечься холодным подвальным воздухом; прозрачные, точно восковые, пальцы сжались в кулаки, с бессильной злостью рванув цепь на себя.

- Убью... - прошипел птенец ожесточенно, и Курт вздохнул:

- Это будет сложно. Во-первых, ты сейчас ничего уже не сделаешь - никому. Во-вторых - кого ты собрался убивать? Ты его не знаешь, не имеешь представления о том, где его искать, тебе даже имя его не известно.

- Не будь я здесь - я нашел бы его. Уж поверь.

- Каким образом?

- Не знаю. Но нашел бы, - уверенно отрезал Конрад. - Я не ограничен во времени и искать могу долго.

- Угу, - согласился Курт с усмешкой. - И отыскал бы спустя сто лет его тихую могилку, на которую смог бы только смачно плюнуть.

- Где вы жили в Ульме? - снова тихо заговорил фон Вегерхоф, и птенец медленно поднял взгляд к нему. - Дом, где вы обитали - ведь такие дела не решаются ночью или заочно. Кто устроил вам жилище?

- Никто, - глухо отозвался Конрад. - Никаких помощников со стороны этого старика не было - мы все сделали сами. Дом сняли слуги. Небольшое строение по сапожной улице, дом с выносным чердаком.

- А наемники, заменившие стражу ландсфогта? Откуда они?

- Ты сам сказал - наемники.

- И все они знали, на кого работают?

- Все, - равнодушно ответил Конрад. - Так было проще. Никаких тайн - никаких неожиданностей; четкое разграничение обязанностей и ясное предостережение о каре за ослушание.

- Полсотни человек, вот так, без зазрения, служащих стригу? - недоверчиво уточнил Курт, и птенец усмехнулся:

- По-твоему, это так невероятно? Нет всечеловеческого единства перед лицом чуждого, инквизитор. Если для тебя это новость, мне остается лишь удивляться, на каком далеком острове ты жил до сих пор. Задумал все это, как видишь, тоже человек, забыл?

- Он не оставил возможности с ним связаться? - предположил фон Вегерхоф. - Никаких способов дать знать, если что-то пойдет не так?

- Если что-то пойдет не так, это будет наш просчет и наша проблема. Так он сказал, и Арвид с этим согласился.

- Что-то уж больно он был покладист, твой мастер. Не похоже на него. Больше смахивает на сговор между ним и этим стариком, не находишь?

- Не буду это обсуждать, - устало выговорил Конрад. - Думай, что хочешь.

- Если ты так уверен в нем, если, по-твоему, Арвид столь трепетно относился к вашей своре - скажи, почему он так распинался перед простым смертным.

- Он не простой смертный, ясно? - в хриплом голосе птенца вновь прорвалась откровенная злость. - Он маг. Не деревенский колдун, который без котла с вареными мышами ничерта не может, он - маг! На той встрече, где присутствовал я, Арвид попытался возмутиться, попытался поставить этого старикашку на место... Тот вмазал его в стену. Просто, мановением руки, даже не коснувшись - настоящего мастера шваркнул, как котенка! Я пытался встрять, и он... Не будь я тем, кто есть, сердце порвалось бы в клочья. А он ничего не сделал - лишь слово сказал. Даже не слово...

- Один звук, - подсказал Курт, и тот умолк, глядя на него растерянно. - Звук - и указал пальцем. От этого в висках что-то рвется, преграждается дыхание, и кажется, что мозг плавится, как воск при взрыве - в одно мгновение.

- Ты знаешь его, - чуть слышно произнес птенец. - Ты тоже встречался с ним, тоже пытался... И ты выжил?..

- Арвид тоже удивился, - напомнил Курт. - Многие удивлялись.

- Кое в чем он никогда не ошибался. Ты уникален.

- Это мне тоже многие говорили, - согласился он, тяжело оттолкнувшись плечом от стены и медленно прошагав к двери. - Александер, - позвал Курт, кивнув на клетку, - зверушка заждалась. Думаю, мы услышали все, что могли.

Из камеры он не вышел, оставшись стоять у порога, отстраненно наблюдая за бесславной гибелью грызуна в руках фон Вегерхофа и пытаясь вспомнить, как это было, когда от взгляда холодных прозрачных глаз бросало в дрожь, и при одной мысли о встрече с подобным существом становилось не по себе. Сейчас, если б оковы вдруг спали с рук заключенного, если б в трех шагах внезапно обнаружился свободный и относительно здравый стриг - не пережало бы уже воздух в горле, не похолодело бы под ребрами; сейчас то, что когда-то полагалось грозной непознаваемой силой и тайной за семью печатями, уже казалось чем-то столь же привычным, как и ворье на ночной улице или град поздней весной...

- Разговор еще не окончен, - предупредил Курт, когда фон Вегерхоф молча шлепнул сиротливую заячью тушку обратно в клеть; птенец на него не смотрел, стоя неподвижно, сжав губы и тяжело переводя дыхание. - Как ты понимаешь, до прибытия моего начальства ты еще здесь погостишь, а уж они, само собою, не упустят возможности пообщаться с таким арестованным.

Конрад не ответил, все так же не глядя в их сторону, и Курт, кивнув стригу на клеть с пушистым трупиком, развернулся к порогу.

- Эй, - вдруг тихо окликнул птенец, и он медленно обернулся, вопросительно глядя в чуть порозовевшее лицо. - Тебе действительно чем-то поможет то, что ты от меня услышал?

В этом голосе не прозвучало издевки, как еще минуту назад, и в морозных глазах сейчас не было насмешки.

- Пока не знаю, - осторожно ответил Курт и, помедлив, уточнил: - Скорее, да.

- Ты его найдешь?

- Я во времени ограничен, - заметил он. - Но я его найду.

- Это было во Франкфурте, - все так же чуть слышно сказал Конрад, выговаривая слова медленно, словно все еще решая, следует ли их произносить. - Когда старик пришел к нам - это было во Франкфурте. И это было в январе. В середине января, когда вы получили то письмо, о котором ты сказал. Он появился на следующую ночь после того, как мы опустошили тамошнее гнездо - трое, молодняк и мастер. Возможно, есть в этом что-то общее. Возможно, к Арвиду он пришел потому, что мы тогда перебили тех, с кем подобный договор он заключил до нас, с кем был до нас разработан этот план. А это значит, что у него есть способ или способность, какая-то возможность отыскивать наших - не знаю, какая. Но на твоем месте я бы над этим фактом подумал... Не надо, - покривился Конрад, и шагнувший было вперед фон Вегерхоф замер. - Такой взгляд обыкновенно предваряет проповеди; не надо. Я не намерен каяться. Просто: мои друзья, убитые вами, были убиты из-за него, поэтому я хочу знать, что встречусь с ним по ту сторону - и встречусь скоро.

- Встретишься, - коротко пообещал Курт, и птенец кивнул:

- Это всё.

- Не всё, - вздохнул фон Вегерхоф, и Конрад непонимающе нахмурился. - Твой мастер вас не предавал. В ту ночь он был уже на выходе из замка и мог уйти в любой момент, но он вернулся за вами. Он не стал бы этого делать, если б заранее обрек своих птенцов на смерть.

- Как это трогательно, - с раздражением отметил Курт, когда запертая дверь камеры осталась далеко позади; фон Вегерхоф пожал плечами:

- Быть великодушным легко, когда ты победитель.

- 'Calamum quassatum non conteret[224]'... Как это было благочестиво с твоей стороны - поддержать узника в печали; а то ведь парню совсем скверно.

- Хотя это твоя, а не моя работа, - напомнил стриг серьезно. - Помнишь, в чем ее смысл? Не только устранить опасное явление, но и, по возможности, попытаться его изменить.

- Изменить - это? - ткнув пальцем за спину, уточнил Курт. - Изменить тварь, даже в десяти шагах от смерти щеголяющую своей тварёвостью? И - чем? Подтверждением мысли о том, что его любимый мастер...

- Поверь, - мягко оборвал фон Вегерхоф, - узнать о том, что тебя не предавал тот, кому ты доверял - это многого стоит. Что же до твари, Гессе... Вспомни, с кем говоришь. Видел бы ты меня. Слышал бы ты меня. Слышал бы ты мои мысли за день до того, как все для меня изменилось. За час до того. За минуту. Меня изменило то, после чего все прочие, пожав плечами, разошлись по своим делам. Откуда тебе знать, что может переменить кого-то за миг до последнего мига, какие слова, какие мысли? По крайней мере, занимать его душу будет не только отчаяние... А главное, - добавил стриг наставительно, - вот что: уверившись в преданности мастера, желая поквитаться за его смерть, он и впредь будет чистосердечен, откровенен и полон желания оказать посильную помощь следствию. Вот только имей в виду, что слишком близко к нему я бы на твоем месте все равно не подходил.

Глава 32

К птенцу Курт не подходил вообще, не приближаясь даже к двери камеры, в последующие два дня: когда до окрестных замков доползли слухи о событиях недельной давности, в Ульм съехались все, присутствовавшие на празднестве у вдовствующей баронессы. В дорогих гостиницах стало тесно, и владелец 'Моргенрота' посматривал на своего постояльца с плохо скрытым укором и тоской; к воскресному вечеру трактиры пониже планкой заполнились менее обеспеченными и важными персонами, и чуть успокоившийся было город вновь загудел и заволновался. В здание ратуши, занятое зондергруппой, потянулись всевозможные делегации, с разной степенью наглости требующие или просящие разъяснений и зримых доказательств и с одинаковой неудачей уходящие восвояси.

'Моргенрот' также стал местом паломничества - многочисленные дальние и близкие знакомые госпожи графини желали из первых уст узнать подробности и детали, однако, явившись к пострадавшей, неизменно натыкались на хмурую физиономию вездесущего майстера инквизитора, вежливо, но неколебимо заворачивающего всех посетителей прочь. Наиболее настойчивые, однако, являлись снова и снова, но теперь уже не к Адельхайде, осаждая комнату следователя. Отделаться от большинства посетителей Курт смог относительно легко, избавиться оказалось сложно лишь от графа фон Лауфенберга, в своей упорной настойчивости не замечавшего ни намеков, ни прямых указаний - из тетушкиных пасхальных вечеров тот вынес странное заключение о том, что майстер инквизитор теперь является едва ли не его закадычным приятелем. В конце концов, хозяину гостиницы было дано указание докладывать о появлении всякого, лишь шагнувшего в дверь, а у оной двери был выставлен пост в лице двух ульмских солдат, оказавшихся как нельзя кстати, когда в 'Моргенрот' явился Вильгельм Штюбинг, дабы тихо и конфиденциально обсудить закрепленный документально немалый долг господина ратмана. Наверняка так сильно, как в эту неделю, рат еще никогда не жалел о том, что городская стража состоит из бойцов, нанятых со стороны.

Утро понедельника началось внезапно и застало беспокойного постояльца не в собственной комнате - фон Вегерхоф, пропущенный стражей у двери, предупрежденной о его исключительности в этом вопросе, и без особенного труда миновавший владельца, без зазрения вторгся в обиталище Адельхайды. 'Подъем, - скомандовал он, выдвинув за порог растерянную Лотту и не обратив ни малейшего внимания на устремленный в его сторону возмущенный взгляд. - Наши в городе'. ''Ваши'? Снова нашли труп?' - уточнил Курт, торопливо выбираясь из-под одеяла, и стриг поморщился: 'Fi. En voilà idées noires[225]... В Ульме представитель Конгрегации. С сопровождением. На твоем месте я бы оделся и явился в здание ратуши, к каковому они наверняка направятся. Порази Келлера своей всеведущностью'.

Келлеру было не до удивления - шарфюрер не сразу обнаружился в одном из коридоров магистрата, погрязший в суете и заботах. Сопровождение вновь прибывшего, как удалось узнать еще по пути сюда у одного из стражей, превышало все самые безнадежные теории ульмских ратманов. Сам прибывший, облаченный в черно-белую рясу доминиканца и окруженный флюидами кротости и благопристойности, по словам солдат, мгновенно внушал мысль о собственном главенстве во всей этой процессии, невзирая на свой скромный вид и мирное поведение; над всадниками за его спиной вздымались штандарты Конгрегации и академии святого Макария, под коими располагались представители и той, и другой. Как рассказал уже шарфюрер, вместе с представителем начальства явились его личная охрана, особо доверенный secretarius, а также назначенный в новообразующееся отделение обер-инквизитор и следователь с помощником, долженствующие сменить Курта по его отбытии из Ульма, и немалый штат, приписанный к ним и включающий в себя все возможные должности, от exsecutor'а до рядового стража.

- Он занял второй этаж целиком, - сообщил Келлер нервно, - и не пускает туда даже моих парней. Однако обоих тварей оставил под моим надзором; стало быть, не сомневается. Велел послать за вами, - добавил он и, одарив фон Вегерхофа испепеляющим взором, многозначительно присовокупил: - обоими. Но, как я вижу, вы и это учли.

- Предположил, - возразил Курт; шарфюрер раздраженно отмахнулся:

- Не заливайте мне уши, Гессе. Идите наверх - он велел послать вас к нему, когда явитесь. Обоих, - повторил Келлер снова, и стриг изобразил в его сторону благодушную полуулыбку. - Если выйдете от него живыми, значит, не полетит и моя голова. В свете этого - bene sit[226].

- Je vous remercie[227], - чопорно промолвил фон Вегерхоф, вплывая в двери, и Келлер нездорово поморщился.

Второй этаж ульмской ратуши в это утро напомнил внутренность кельнского Друденхауса в дни важных дознаний - так же у каждой лестницы стоял молчаливый страж, так же шел куда-то кто-то с бумагами в руках или просто торопливо пробегал мимо, не обращая внимания ни на кого и не останавливаясь, чтобы поздороваться, и лишь у самых дальних комнат наперерез шагнул некто, поинтересовавшийся, наконец, не есть ли не знакомый ему человек со Знаком майстер инквизитор Гессе в сопровождении барона фон Вегерхофа, коих ожидают вон за той дверью.

За дверью, некогда скрывавшей небольшой зальчик невнятного назначения, обнаружился напрочь вмонтированный в плиты пола каменный стол, за которым сидел одинокий немолодой человек в рясе доминиканца, неспешно и вдумчиво водящий пером по выложенному перед собою листу, своей безмятежностью являющий резкий контраст с окружающим миром. На вошедших он взглянул приветливо, без тени удивления, остановившись взглядом на стриге, и тот, не замедлив у порога, прошел к столу и уселся напротив.

- Альберт, - поприветствовал фон Вегерхоф коротко, и монах улыбнулся в ответ, глубоко кивнув:

- Знаю, постарел. А ты недурственно выглядишь. Как всегда, впрочем. Не мнитесь у двери, юноша. Курт Гессе, как я разумею?

- Да... - напряженно подтвердил он, медленно подойдя, и начальство, тяжело вздохнув, извлекло из-за ворота рясы сияющий полированной сталью Знак.

- Вам я не ведом, посему прошу подступить и убедиться, - предложил новоприбывший, подав Сигнум на ладони.

Убеждаться было не в чем - того факта, что фон Вегерхоф признал явившегося лично, было вполне довольно, однако исполнение предписаний повелевало необходимостью, и он осторожно шагнул ближе, склонившись над выбитым в медальоне номером.

- Четыре?.. - растерянно переспросил Курт, сам не зная, зачем - ошибки в таком деле были невозможны; доминиканец улыбнулся еще шире:

- Отчего вдруг сей устрашенный взор? О, нет; я не Альберт Майнц, как вы, возможно, могли себе помыслить, особенно после знакомства с Александером.

- Но вы представитель Совета.

- Истинно так; присядьте, Гессе. Нам с вами предстоит беседа о свершившихся в сем недостойном городе делах. У вас, замечу, - продолжил доминиканец, когда Курт, нащупав табурет, осторожно уселся рядом со стригом, - облик куда как менее здравый, нежели у упомянутого, из чего я вывожу заключение, что дела все так же и вершатся, не давая вам и минуты роздыха.

- Угу, - ухмыльнулся фон Вегерхоф. - Я тоже так подумал, застав его сегодня поутру tête à tête с Адельхайдой.

- В городе мирно, - пропустив высказанное мимо ушей, продолжил новоприбывший, - не слышно сумятицы, не видно возмущений. Шарфюрер поведал мне уже о некоторых детальностях начатых вами деяний, и могу сказать, что упования наши на вашу рассудительность и способность разрешать преткновения независимо оправдались всецело. Бенедикт весьма был в вас убежден, и теперь вижу - не понапрасну.

- Как он? - уже серьезно спросил фон Вегерхоф, и доминиканец вздохнул:

- Скверно, Александер. Неделю уж пребывает на одре. Плоть человеческая не вечна, сколь бы ни была крепка...

- То есть как - на одре? - несколько неучтиво оборвал Курт, и тот улыбнулся снова:

- Не тревожьтесь, сей одр не смертный, хоть несколькими днями ранее все мы почти уж было в том уверились. Бенедикт не желал сообщать вам о том, дабы не препятствовать вам мыслить благоразумно и не отвлекать от дознания. Теперь же опасности миновали, и лекарь свидетельствует, что дело идет к исцелению; не совершенному, увы, сердце уж не юношеское, однако и утратить вашего духовного отца вам сейчас не грозит. А теперь, побеседовав за здравие, перейдем к упоминанию за упокой. Прежде, нежели из ваших уст услышать изложение истории, имевшей место быть в замке императорского блюстителя, желалось бы мне уточнить некие детальности начатых вами решений. Как мне ведомо, обитателям сего города объявлено было, что убиты стриги (числом два), и есть плененные (люди, числом шесть, и стриг, числом один). Однако сих - двое, и хотел бы я услышать, отчего бытность второго создания была утаена.

- Я полагал - не мешало бы ее исследовать, - пытаясь не сбиться на древний слог отца Альберта, ответил Курт нерешительно. - К тому же - дочь наместника; ни к чему давать повод к обвинениям - этим мы фактически помогли бы исполниться хотя бы части плана Мельхиора.

- Ох, - коротко заметил доминиканец с укоризненной усмешкой. - Вы уж и зачинщика вызнали, и с такой убежденностью его именуете...

- Я... мы с Александером допросили птенца. Он описывает человека, нанявшего их шайку для учинения всего этого непотребства, и описания сходятся с его приметами.

- И все же, Гессе, поминать вот так гласно сие имя не следует - от греха, - с напором возразил отец Альберт, и Курт кивнул:

- Понимаю. Так вот - он хотел скандала, хотел опорочить императорского ставленника, и если прилюдно казнить его дочь, если огласить хотя бы ее причастность к этому делу, мы ему лишь поможем. Я распорядился объявить ее убитой, и она уже похоронена. Сам ландсфогт находится здесь, под охраной, и объявлен больным - после убийства его дочери и вообще выпавших на его долю испытаний этому никто не удивился, как и тому, что я не выпускаю его на волю - всем известно, как Конгрегация хватается за свидетелей. Также по моему приказу содержится без связи с внешним миром и друг другом вся замковая челядь, ибо без вашего указания я не знал, какие в их отношении следует принимать действия.

- 'Распорядился'... - повторил доминиканец с улыбкой. - 'По моему приказу'... Недурно управились. Размах обер-инквизиторский. Как вам такая мысль, Гессе? Не желаете соблюсти традицию, по каковой всякое новое дознание завершается для вас обретением нового чина?

- Смеетесь, - с надеждой предположил он, и отец Альберт кивнул:

- Смеюсь. Однако ж, смеюсь всерьез. Город немалый, тяжелый, при всем том же, вы сумели с ним совладать. Помощник обер-инквизиторский - неужто не осилите? Думаю, куда как лучше многих прочих, предложенных на сию должность. Бенедикт не возражает...

- Так это его идея, - невольно покривился Курт. - Всё мечтает отстранить меня от оперативной работы и усадить за бумаги... Благодарю. Полагаю, найдется немало достойных следователей, постарше, поопытней. А главное, без ветра в голове - боюсь, бумаги со стола сдует.

- Бенедикт поминал о том, что почтения к начальствующим в вас немного, - отметил отец Альберт, и Курт неловко пробормотал, распрямившись:

- Гм. Виноват.

- Пустое, - отмахнулся тот с прежней незлобивой улыбкой. - Сие не главное... Так стало быть, Гессе, вы убеждены в том, что сей недостойный муж и впрямь руководствовал событиями? Упомянутого птенца я допрошу и сам, несколько позже, теперь же мне бы желалось слышать ваши выводы. Отчего ж, по-вашему, он столь бестрепетно отдал таких редчайших сообщников на растерзание?

- В деле фон Шёнборн мне довелось с ним говорить, - напомнил Курт. - А он, полагая меня лояльным, имел неосторожность откровенничать в некоторых вопросах. Его жизненная позиция такова: он набирает в помощники всех, подающих большие надежды, из подающих большие надежды оказывает некоторое содействие наиболее талантливым, но никогда не цепляется ни за кого из них. Он предоставляет им выкручиваться самостоятельно, если кто-то попадает в переплет. По его мнению, такое поведение безопасно для него и прочих, связанных с ним, а также отсеивает неудачников, с которыми он дел не имеет. Меня смущает лишь одно в моих выводах, - прибавил он нерешительно. - Я полагал, что Эрнст Хоффманн был убит потому, что, прибыв в Ульм, он как опытный специалист в подобных вопросах раскрыл бы дело сразу, и нужный шум подняться бы не успел. Я полагал - его устранили в надежде на то, что замены ему прислать не успеют или пришлют кого-то, кто расследование провести должным образом не сумеет... Но письмо? Для чего оно было?

- И для чего?

- Или смерть Хоффманна - лишь попытка приковать наше внимание к делу покрепче (ведь убит следователь Конгрегации! для нас это серьезно), и любого другого ликвидировали бы так же, либо я все же прав, но...

- Но? - поторопил отец Альберт; Курт вздохнул:

- Боюсь показаться нескромным, однако после предыдущих дел, после того, как ради моего устранения полгода назад затеяли настоящий spectaculum - почему я жив до сих пор? Неужто после всего, что было, он не воспринял всерьез мое участие в деле? Или попросту он не следил за ходом событий? Но это глупо.

- Не думается мне, - вздохнул отец Альберт, - что вот так, с пути и без соответственного ознакомления с делом, я сумею разрешить сей вопрос, Гессе. Как полагаете вы сами?

- Никак, - ответил он уныло. - Ничего в голову не приходит.

- Так и не забивайте ее, голову, - предложил доминиканец. - Ответ приспеет, когда сможет. А сейчас дайте-ка мне ответы на мои вопросы. Догадываетесь, каковы они будут?

- Кажется, да, - вздохнул Курт, и тот вновь улыбнулся, кивнув:

- Вот и славно. Так отвечайте же, дети мои. Как так случилось, что посередь тварей вы очутились в одиночестве, не дождавшись предназначенных к тому воев?

***

Вопреки ожиданиям, стружка, снятая с майстера инквизитора и господина агента высоким начальством, оказалась довольно тонкой - победителей и в самом деле не стали судить чрезмерно строго. Надежды же Курта на то, что с прибытием вышестоящего его отстранят от связанных с делом забот, не оправдались; следователь, коему предстояло заменить его в будущем, все время проводил в изучении городского архива и строго отобранных отцом Альбертом отчетов дознавателя Гессе, каковые приходилось составлять в двух экземплярах - для Совета и, с поправками и недомолвками, для архива зарождающегося Ульмского отделения Конгрегации. Устроением близящейся казни схваченного кровопийцы занимался по-прежнему все тот же Курт, на чью долю выпала также сомнительная честь сообщить городскому совету о том, что расходы, с этим связанные, надлежит нести рату как управленческому органу, чья безалаберность и послужила усугублению ситуации.

Поиском здания для временного пристанища местного отделения Инквизиции занялся стриг при содействии канцлера, и это в глазах горожан явилось последним доказательством тому, что господин барон имеет в инквизиторской среде то, что принято называть многозначным словом связи. Все тот же фон Вегерхоф был использован для успокоения деловой части города, пребывающей после новейших событий в растерянности и готовности сорваться с места с вещами и домочадцами, каковая растерянность переросла в откровенную настороженность после явления отца Альберта.

В замок фон Люфтенхаймера для беседы с изнывающей в безвестности челядью тот направился лично, пропав там на сутки и по возвращении призвав фон Вегерхофа для беседы наедине. О том, что довелось выслушать от вышестоящего, стриг не обмолвился ни словом, выйдя из-за запертой двери серьезным, вытянувшимся и даже чуть бледным. В ответ на пару осторожных вопросов наткнувшись на непреклонное молчание, Курт оставил попытки узнать то, чего, судя по всему, знать покуда не полагалось.

Фогт был допрошен отцом Альбертом не единожды и после второй беседы безоговорочно приговорен к Причастию. Сам наместник все указания, распоряжения и требования, выдвигаемые ему служителями Конгрегации, исполнял с удивительным послушанием, проявляя с каждым днем все более ясность в рассудке и выдержанность в поведении. Единственная сложность возникла, когда фон Люфтенхаймеру было сообщено, что в интересах дела ему предстоит солгать пред императорским ликом, утаив от верховного властителя некоторые детали ульмской истории - фогт рвался покаяться чистосердечно, вверив себя в руки правосудия, и для его убеждения пришлось приложить все силы и красноречие.

В город в виде просочившегося слуха уже была выпущена официальная легенда, гласящая, что, убив его дочь и захватив замок, сообщество сатанинских созданий попыталось обрести власть и над душою самого наместника, каковой противился оным попыткам всеми силами своего духа и, наконец, воспротивиться сумел, выказав чудеса лицедейства и убедив богомерзкую тварь в своем повиновении. Присутствие фон Люфтенхаймера на пасхальной пирушке объяснялось тем, что глава стригов, уверившийся в собственной власти над фогтом, вынужден был отпустить своего пленника ненадолго, дабы не вызвать подозрений; тот же, выкроив удобную минуту, передал известную ему информацию майстеру инквизитору. Однако, дабы не принижать заслуг молодой легенды Конгрегации, упомянуто было также и о том, что к тому дню и сам господин следователь Гессе пришел к нужным заключениям, воспользовавшись полученными от ландсфогта сведениями исключительно и только как последним доказательством собственных выводов.

О том, по какой причине была похищена графиня фон Рихтхофен, никто не распространялся, однако, имея в виду противоположность полов жертвы и похитителей, горожане выстроили собственную версию, с которой по убедительности не смогла бы поспорить ни одна другая. На Адельхайду ее товарки по сословию косились с завистливым сочувствием, упоминая о том, что их-то мужья и женихи наверняка не рискнули бы сунуться за ними в логово ужасных чудовищ, а то и отдали бы в оное сами; фон Вегерхоф же, прежде почитаемый не более чем за напыщенного чудака, теперь встречал взгляды удивленные и какие-то опасливые. Странным образом неделикатные прежде высказывания графа фон Лауфенберга в его адрес внезапно и разом сошли на нет.

Тевтонец, притихший в своей гостинице и наверняка надеявшийся, что о нем забыли, был вызван в ратушу для беседы, и не явиться не посмел, хотя довольным он при этом не выглядел. Около получасу, по выражению мрачно удовлетворенного шарфюрера, 'отец Альберт делал из тевтонца тамплиера', и запертую изнутри комнату фон Зиккинген покинул задумчивым и удрученным.

В подобных заботах пробежала без малого еще неделя, завершение каковой ярким субботним полуднем ознаменовалось нашествием орды, осиянной блеском доспехов, грохотом оружия и копыт и трепетом штандартов, среди которых главенствующим воздымалось императорское знамя. Орда исчислялась тремя сотнями голов, включая как именитых и не слишком рыцарей, так и их подвластных, а также иных, рядовых представителей воинского и околовоинского дела. По свидетельству ульмских стражей, один из ратманов, увидя прибывших, взвыл весьма натурально, едва не вырвав собственные и без того немногие волосы с корнем.

Если служители Конгрегации обходились с горожанами и их правами не слишком бережно, то об императорских воителях можно было сказать, что те не церемонились вовсе. Казармы, где обитали местные стражи, были утеснены до предела, дабы вместить рядовых из числа вновь прибывших, оставшиеся еще не заполненными трактиры и трактирчики забились гостями познатнее, частные дома приняли рыцарей наиболее высокого полета, для чего безжалостно изгонялись все, мешающие осуществлению плана расквартирования. Рат, попытавшийся подать жалобу на вольное с ним обращение со стороны Инквизиции, был послан прочь словами, доступными в понимании, после чего особым громогласным указом объявлено было, что городской совет провозглашается распущенным по причине вопиющей неадекватности и неспособности к делу, ради которого был создан. Досрочные выборы волевым образом назначили на следующую неделю, а предвыборные споры отмели как вещь ненужную, ибо все достойные личности в Ульме и без того известны его обитателям. Любые возражения, касающиеся столь наглого вмешательства в городскую вольность, были отметены просто и безапелляционно; если слухи, донесшиеся до майстера инквизитора, не лгали, предводитель имперского воинства заявил прямо о том, что 'самоуправление вообще вредно - от него стриги заводятся'.

Некоторый конфликт юрисдикций обозначился, когда новые блюстители порядка попытались перевести в собственное подчинение ульмских стражей, уже объявленных повинующимися приказам представителей Конгрегации. В ратушу, наткнувшись на робкие возражения самих солдат, не желающих обрести на свою голову гнева Инквизиции, явились предводители имперского воинства с требованиями и притязаниями, и Курт, уже привыкший к препирательствам с личностями положением не ниже герцогского, в течение четверти часа вяло отбивал атаку конкурентов, продержав оборону до возвращения занятого иными делами отца Альберта. Тот, представ перед делегацией, повторил все, уже сказанное своим подчиненным, присовокупив к его словам разве что собственные полномочия и без особенного труда убедив господ рыцарей в том, что, поскольку совершенные в городе преступления имеют status supernaturalis, то и первый голос в ответных действиях принадлежит Святой Инквизиции и никому более. Разбирательства с ратом, несомненно, выпадают на долю светских властей, каковой чести их Конгрегация лишать не намерена, однако в отношении стражи, помимо прочих доводов, будет действовать закон prior tempore[228], или, выражаясь простыми словами, 'кто успел, тот и съел'.

Об освобождении фогта от инквизиторского попечения речь зашла мимоходом и уже нерешительно, каковой разговор завершился, не начавшись: не тратя времени и красноречия на убеждение, отец Альберт просто вывел фон Люфтенхаймера к господам рыцарям, и тот подтвердил крайнюю необходимость своего пребывания под опекой Конгрегации в течение еще некоторого времени.

Замок наместника имперские блюстители получили в свое полное распоряжение к середине воскресного дня - обследованный во всех закоулках, изученный и совершенно обезлюдевший. Вопрос, куда подевалась челядь, был задан без надежды на отклик, однако ответ все же был получен и поразил в первую очередь майстера инквизитора, с удивлением узнавшего, что вся прислуга без исключения была изуверски убита, и следы, оставленные на телах, ясно говорят о том, что - убита стригом. Цепляться с расспросами к начальству Курт не стал, разумно полагая, что подробности задуманного святым отцом хода ему будут сообщены в нужное время.

Понедельник, ознаменованный памятью святого Георгия Победоносца, прошел шумно. Месса собрала такое количество прихожан, какого в одной церкви разом этот город не видел, быть может, за всю свою историю, чему причиной наверняка было присутствие майстера инквизитора Гессе со товарищи и господ имперских рыцарей, а также железная клетка, увезенная этим утром из кузницы, в которой две недели назад был сделан данный заказ. Богослужение прихожане явно пропускали мимо ушей, не чая его завершения, споря временами даже во весь голос между собою, огласит ли сегодня господин дознаватель новость, давно ожидаемую всеми, и по рядам прокатился возбужденный гомон, когда Курт прошагал к кафедре. Голоса стихли с первым же словом, погрузив церковь в гробовую тишину и вновь грянувши бурным морским прибоем после объявления о назначенной на завтрашнее утро казни томящихся в заключении стрига и шести человек.

Отыскать в толпе Вильгельма Штюбинга удалось не с первой попытки, однако, будучи обнаруженным, тот не выказал тщетного желания немедленно улизнуть и, повинуясь мановению руки, послушно вышел вперед, встав подле майстера инквизитора. Неведомо, благодаря кому, но большая часть Ульма уже пребывала в курсе всех подробностей заключенной меж ними сделки, однако отказать себе в удовольствии выслушать от ратмана признание в некомпетентности и публичных извинений в свой адрес Курт не смог. Ухватив за рукав уже уходящего члена совета, цветом лица соперничающего со спелым садовым яблоком, он, не особенно следя за громкостью голоса, выразил уверенность в том, что и о своем долге тот также не запамятовал и оный долг доставит сегодня же к вечеру в 'Моргенрот' лично или с надежным посыльным. Штюбинг нервно кивнул, затравленно оглядев заполненную гостями города церковь, и поспешно ретировался прочь.

В гостиницу, тем не менее, Курт возвращаться не стал, направившись к зданию ратуши, однако свернул не в главный корпус, а в помещение темницы, где томился изнывающий от безделья последних дней шарфюрер. Келлер обнаружился в тюремном дворе - заложив за спину руки, тот стоял напротив блистающей свежей ковкой клетки, оглядывая прутья с закрепленными на верхних перекладинах браслетами.

- Неспроста инквизиторов почитают за подлых сукиных детей, - сообщил шарфюрер, не обернувшись на шаги за спиной, и Курт, остановясь рядом, изобразил лицом вопросительное удивление. - Здесь, - пояснил Келлер, кивнув на клетку, - иначе невозможно будет ни сидеть, ни стоять, как только на коленях. И головы в таком положении не поднять.

- Сочувствуете бедняге? - уточнил Курт, и шарфюрер вздохнул:

- Кого люди увидят здесь? Беззащитное, покоренное и сломленное существо. Люди решат, что такие они и есть; и что в них тогда страшного?

- Вот оно что. Боитесь, вашу работу не оценят по достоинству?

- Работа была вашей, Гессе, - со вздохом отмахнулся Келлер. - Его взяли вы. Слабо понимаю, как; даже с вашими этими святыми реликвиями и силами. И - кстати, дабы вы не думали, что я полный идиот: я понимаю, что вы мне всего не рассказали. Я знаю, что в этом деле что-то нечисто, и произошло в том замке явно не то, что мне известно... Но это так, к слову, - не дав ему ответить, продолжил шарфюрер. - Я не о том. Человек в наши дни зарвался. Человек ничего не боится... и никого. Сегодня он не боится стрига или ликантропа, или беса, или иного чего-то, что ему не известно, что скрыто тайной, непонятно, а значит - по определению опасно... а завтра он перестанет бояться столь же непонятного и неизвестного Бога.

- По вашей логике - тоже опасного по определению.

- Конечно, - передернул плечами Келлер. - Так настучать по шее, как это Высокое Начальство, не может ни один Великий инквизитор, Император или все Папы, вместе взятые. Куда уж опасней.

- А быть может, - предположил он, - и стоило б не бояться? Не знаю, как я мог бы продолжать службу, бойся я Его. Правду сказать, не могу утверждать и того, что мною движет любовь. Скорее, некое общее дело - некое родство душ, как с обер-инквизитором, под чьим началом довелось работать, или с любым другим сослуживцем... да и с вами, Келлер, хоть вы и полагаете всех следователей неумехами.

- Найдите мне следователя, не считающего бойца зондергруппы туполобой бестолочью, - буркнул Келлер.

- Не напрашивайтесь на дифирамбы, - укоризненно попросил Курт, и тот лишь молча отмахнулся. - Отоприте-ка мне лучше дверь к нашему птенчику: даже по отношению к нему я должен соблюсти протокол и сообщить заранее о назначенном ему часе.

- На случай, если раскается? - уточнил шарфюрер, медленно двинувшись вперед. - Хотел бы я посмотреть на раскаявшегося стрига. Зрелище наверняка еще то.

- И не говорите, - искренне согласился Курт, вступая под холодные полутемные своды.

- Тишина, - отметил очевидное Келлер, идя по гулкому коридору впереди него. - А обыкновенно фогтова дочка устраивает скандалы. Это у девок получается отлично, стриги они или нет. Уж не дождусь, когда ее увезут, наконец; когда она голодная - воет от голода, когда накормишь - надрывается не меньше, лишь слова другие.

- И какие же?

- Так, - поморщился шарфюрер, - чушь всякая. Что обыкновенно выкрикивают высокородные арестанты? Лучше меня знаете... Не будет с моей стороны нарушением пределов допустимого мне, если я спрошу - а что там наместник? Так ни разу и не высказал желания увидеть ее? Все еще полагает, что эта тварь и его дочь - две различных сущности?

- Отчего б это сегодня в вас проснулась столь необъяснимая тяга к душеведству, Келлер? - не ответив, отозвался Курт, и тот, помедлив, неопределенно качнул головой, отпирая дверь.

- А этот сегодня тихий, - лишь сообщил шарфюрер, проходя в камеру первым.

Конрад поднял взгляд навстречу вошедшим равнодушно и безучастно; полторы недели, минувшие со дня допроса, прошли для него не бесследно - сейчас он был похож уже не на призрак, а на его выцветшее древнее изображение.

- Сегодня без своего приятеля, - заметил птенец с бледной усмешкой. - Не стану спрашивать, что это значит.

- Догадливый, - кивнул Курт, не подходя ближе. - Завтра твой день. Мое начальство полагает, что ты должен это знать. За час до рассвета ты выйдешь отсюда.

- Удобно. Экономишь на дровах.

- У тебя как раз осталось время на то, чтобы развить эту мысль. Другим осужденным обыкновенно предлагается исповедь... даже не знаю, следует ли соблюдать протокол до конца. Прислать к тебе священника? Принести молитвенник? Или - может, есть последнее желание?

- Есть, - с внезапной серьезностью согласился птенец, и он нахмурился, готовясь услышать уже прямое оскорбление. - Девчонка, - пояснил тот коротко. - Хотя бы ее - не тащите на солнцепек. Убейте быстро. Она не успела натворить ничего, за что с ней можно было бы так.

Курт стоял молча еще два мгновения, глядя в бесцветные глаза напротив и видя в них только пустоту - как и прежде.

- Хорошо, - ответил он, наконец, и Конрад кивнул, неловко отмахнувшись одним плечом:

- Это все.

- Вы ему солгали, - заметил шарфюрер, когда из темничной полумглы оба шагнули на залитый солнцем двор; Курт удивленно округлил глаза:

- Что?

- Вы ему солгали. Девчонке быстрая смерть не грозит: прежде, чем от нее избавиться, наши exquisitores[229] ее распотрошат на части.

- Господи, Келлер. Что с вами сегодня? Откуда в вас сие христианнейшее сострадание ко всем Божьим тварям?

- К тварям, - повторил тот. - К тварям сострадания никогда не было. Как-то иначе и не приходило в голову на них посмотреть, кроме как на тварей. Знаете ли, сложно воспринимать их иначе, когда из темноты на тебя кидается этакое вот страшилище с горящими глазами и клыками навыкате. До сей поры не доводилось видеть их иначе. Слышать не доводилось иное что-то, кроме 'убью' или в таком роде; они в смысле боевых кличей не особенно многообразны...

- Неужто вас зацепило что-то в этом человеке?

- В человеке, - снова повторил шарфюрер. - Он ведь человеком был... Да и остался им, если на то пошло. В отличие от обывателей, утешающих себя этой мыслью, я-то знаю, что душа человеческая не замещается вражьей сущностью, что это все тот же он... или она, если говорить о фогтовой дочке.

- Так вот кто пробудил в вас сомнения, - протянул Курт сочувствующе. - Несчастная девица. Это случается.

- Нет сомнений, - отрезал Келлер. - Буду убивать их, как прежде. Просто... Господи, Гессе; это вы целыми днями бегаете по городу или снимаете показания с баронской невесты, а я с ними, здесь, круглые сутки. Уже вторую подряд неделю. Вижу их и слышу их; и установка 'не говорить с заключенными' не помеха. Они говорят. А я слышу. Девчонка уже пятый день как перестала грозить и шипеть. Даже плакать уже перестала. И говорит лишь одно - просит о встрече с отцом. По двадцать раз на сутки. И не похоже на то, что она прикидывается (для чего ей?) или хочет увидеть его, чтобы вместе помянуть покойного мастера. И этот... Наверное, мне было б легче, если б он скалил зубы и рвался с цепи, если б рычал и загробным голосом возвещал о собственном величии и обещал нам, смертным, жуткие муки - словом, если б вел себя как тварь. А я не знаю, многие ли наши с вами сослужители способны, будучи в плену, оставшись за два шага до смерти, вести себя вот так. Помяните мое слово, Гессе: народу на площади будет на что посмотреть. Даже не сомневайтесь - метаться по этой клетке и искать убежища от солнца под собственной подмышкой он не станет.

Шарфюреру Курт не ответил, не согласившись с ним вслух, но и не став спорить - собственно, возражений и не было. В том, что Келлер прав, он не сомневался и, как выявило наступившее утро, не ошибся.

Снятый с цепи Конрад не пытался воспротивиться, напасть или бежать; бежать в городе, запруженном войсками, из помещения тюрьмы с несметным количеством запертых дверей и бойцов зондергруппы, под прицелом арбалетных стрел, накануне уже назревающего рассвета - было бы бессмысленно и попросту некуда. О том, что ощущает присутствие фон Вегерхофа неподалеку, птенец не обмолвился ни словом, лишь невесело усмехнувшись, когда его вывели во двор, и мельком, вскользь обернулся в темноту, где стоял стриг. Он не произнес ни слова и не смотрел по сторонам во все время пути до площади перед той самой церковью, окруженной вонью дубилен, вымоченной кожи и красок; взгляд прозрачных глаз не остановился ни на одном человеке из немалой толпы, плотно сбившейся вокруг оцепленного солдатами круга, где уже ожидали своей участи шестеро людей.

Позади стражей застыли бойцы зондергруппы в полном боевом облачении, овеянные трепетом знамен Конгрегации, академии и пламенеющим в факельных отблесках алым штандартом, вещающим о непреложном праве карать смертью. Фон Вегерхоф появился из ниоткуда, в молчании заняв место на возведенной для почетных зрителей трибуне, уже занятой фогтом, бледной спросонок Адельхайдой, цветом прибывшего в город рыцарства и, на первых местах, служителями Конгрегации. Келлер, угрюмый и такой же молчаливый, стоял неподалеку от помостов, следя за своими бойцами и недвижимым, точно статуя, птенцом.

За предписанной процедурой, уже не раз виденной и привычной, Курт не следил, не слушая предварительной проповеди отца Альберта и оглашения приговора, лишь мимоходом отметив полагающиеся к случаю приготовления; краем уха улавливая обрывки произносимых слов, он наблюдал за присутствующими.

Келлер... Все более мрачный с каждой минутой, и все чаще взгляд соскальзывает от бойцов к кованой клетке, окруженной шестью столбами.

Конрад... Все так же безучастен и неподвижен, чего не скажешь о шестерых людях вокруг него - силятся высвободиться. И что только творится в голове осужденного при подобных бессмысленных и безнадежных попытках?..

Адельхайда... Прилагает немыслимые усилия к тому, чтобы не уснуть. Даже спустя две недели организм все еще не пришел в полную силу; и вряд ли дело лишь в физическом истощении. При взгляде на птенца ее губы вздрагивают, а пальцы сжимаются. Злится. Ненавидит. Явно ждет не дождется солнца. Но глаза печальные и сострадающие. Женщины; пойми их.

Фон Вегерхоф... Этого понять несложно. О чем думает, видимо отчетливо. Понятно, о чем вспоминает, когда глаза поднимаются к уже светлеющему небу.

И толпа вокруг - такие же лица, какие видел прежде, видел всегда в подобные дни; о чем бы ни думали эти люди еще вчера, что бы ни говорили, о чем бы ни шептались, но когда настает этот час, они все одинаковы, во всех городах, во всех сословиях. Одно и то же выражение на всех лицах - любопытство и нетерпение. Изредка можно отыскать оттенок испуга, но ни разу еще не удавалось увидеть хотя бы тень мысли - размышления над тем, что видят. Лишь любопытство и какой-то граничащий с идиотическим восторг. Чужая смерть всегда интересна, захватывающа и увлекательна, и неважно, чья она - потусторонней твари или человека, виновного или нет. Что-то просыпается в людских душах при виде чужих страданий. Быть может, какой-то отзвук собственной жизни, что-то из глубин животной сущности, познающей в сравнении с кем-то другим тот факт, что она - живет и дышит...

Толпа застыла, не желая пропустить ни звука, ни движения, ожидая награды за то, что пришлось ночью подняться с постели, ожидая зрелища, до сей поры невиданного. Толпа вздохнула разом, точно одна большая пестрая тварь, выползшая из своей пещеры под солнце - оно явилось как-то вдруг, внезапно выскользнув из-за крыш и церковных шпилей, озарив площадь, людей и кованую клетку.

Глава 33

В последующие два дня вместо прежней кислой вони на церковной площади водворился знакомый запах древесного пепла, смолы и горелой плоти. Немощеную голую землю соскребали, засыпая щебнем, весь день с самого утра под взглядами любопытствующих мальчишек, норовящих влезть под руку в надежде отыскать в углях и золе уцелевшую кость настоящего стрига или его прислужника.

Хелена фон Люфтенхаймер была увезена ночью, и вместе с ней из города исчез отец Альберт. К своему удивлению, предложение занять место помощника при обер-инквизиторе, назначенном в Ульм, перед отъездом начальства Курт услышал снова и всерьез, вновь отказавшись от вредной для душевного здоровья должности и решив продолжить путь к ранее означенному месту прохождения службы. Отец Альберт возражать не стал, упомянув лишь о том, что теперь к именованию собственного первого ранга майстер Гессе смело может прибавлять 'особые полномочия'.

Фогт, по вердикту начальства, пришел в уразумение настолько, что стало возможным отпустить его из-под надзора, вверив заботам имперских воителей, дабы те препроводили его к престолодержцу - об этом не говорилось, но логически предполагалось, что Император захочет услышать невероятную историю похождений своего наместника лично. Об отъезде фон Люфтенхаймера Курт услышал от шарфюрера, по возвращении в 'Моргенрот' получив подтверждение этих сведений от Адельхайды.

- Я еду с ним, - прибавила та, не глядя в его сторону. - Меня Император тоже захочет послушать. Наверняка и мне самой от него услышать придется немало...

- Когда? - оборвал он, и Адельхайда передернула плечами:

- Завтра. Мне здесь уже нечего делать. Когда уезжаешь ты?

- Завтра, - повторил за ней Курт. - Мне, вроде как, тоже заняться больше нечем. Сегодняшний день на то, чтобы окончательно сдать дела новому следователю, и ночь, чтобы... Словом, уеду утром.

- С повышением?

- Да уж, теперь мы в одном ранге, - усмехнулся он, договорив с подчеркнутым злорадством: - но допуск у меня все равно выше.

- Тебе предлагали должность помощника при обер-инквизиторе... Ты отказался? Почему?

- Ты спрашиваешь? - покривился Курт. - Вообрази меня сидящим за столом и ожидающим отчетов от подчиненных. Уж проще сразу в монастырь. Увы; остаюсь oper'ом.

- Отчего же 'увы' - ведь ты сам этого и хотел.

- Согласившись, я остался бы на постоянной службе в Ульме, - пояснил он, посерьезнев. - Оставшись в этом городе, я получил бы несомненные и весьма многочисленные преимущества - какие-никакие знакомства, ландсфогт, благодарный по гроб жизни, удобная для работы репутация, созданная мной за эти недели... И баронесса фон Герстенмайер, навещать которую хоть бы и раз в полгода ты, как и прежде, будешь. Посему - 'увы'. Я хотел бы остаться. Очень хотел бы. Но я уезжаю.

- Да, - вымолвила Адельхайда спустя мгновение молчания. - Это было бы... некстати.

- Я не намеревался начинать этого разговора, - вздохнул Курт. - Не хотел обсуждать того, о чем думал. О чем, уверен, думала и ты. Не хотел говорить того, что никто из нас еще ни разу друг другу не сказал.

- И не говори, - согласилась та. - Только хуже будет обоим.

- Куда хуже? - возразил Курт уверенно. - Все, что могло, уже случилось. Все уже прошло. И плохое, и, что существенно, все хорошее.

Адельхайда лишь вздохнула, не возразив, но наступившая ночь показала, насколько он неправ - хорошего оставалось еще немало. Однако утро выявило, что в остальном Курт не ошибся: подойдя к ее двери и не услышав отклика на стук, он толкнул створку и замер на пороге, когда та распахнулась, открыв взору пустую безмолвную комнату.

- Госпожа графиня уехала с рассветом, - запинаясь, пояснил владелец на его расспросы. - Я полагал, что, коли уж дело ваше окончено, она более не свидетель... Я не думал, что вам может еще что-то быть нужно, майстер инквизитор...

- Мне ничего не нужно, - отрезал Курт. - Узнать то, что намеревался, я могу и от другого человека, но впредь - будьте любезны ставить следователя в известность в подобных случаях. Когда дело окончено всецело, знаю только я. Это - понятно?

- Да, майстер инквизитор, - понуро согласился владелец, искательно осведомившись: - Что бы вы желали сегодня к обеду?

- Солнечной погоды, - отозвался он хмуро, развернувшись. - Сегодня к обеду меня в Ульме уже не будет. Можете начинать радоваться.

Последнее указание господина следователя владелец 'Моргенрота' исполнил с готовностью - когда спустя час Курт выходил из дверей гостиницы, его провожали ликующие взгляды не верящих своему счастью хозяина и обслуги, выглянувших даже и на улицу, дабы убедиться в том, что постоялец не намерен возвратиться.

По городу он шел неспешно, ведя коня в поводу. Нельзя сказать, что Ульм с его смрадными переулками, грязными площадями и галдящими улицами притягивал и грозил остаться в душе и памяти, однако, покидая его, Курт ощущал нечто вроде уныния. Год назад, прибыв в Кельн, он не испытал чувства возвращения домой - тот город, невзирая на знакомые улицы и даже лица, все равно стал чужим за годы, проведенные вне его стен. Ульм просто попался на его пути, попался случайно, как камень под подошву, и был слишком непривычным, слишком чужим и раздражающим, чтобы пожелать хотя бы притерпеться к нему. Ожидающий его Аугсбург будет таким же - быть может, обыденным или, напротив, уникальным, но вряд ли и он станет местом, которое можно будет назвать домом. Несомненно, и в этом была наиболее привлекательная часть службы - новое. Новые города, новые люди, новые дела, открывающие новые грани жизни, однако место, где его ждали, где он ощущал себя именно как дома, где можно было отдохнуть душой - оно было на всей земле единственным и отстояло слишком далеко для того, чтобы просто заглянуть туда, как это может сделать практически любой человек вокруг него. Академия, отнявшая десять лет жизни и давшая взамен саму жизнь вообще, отдалялась даже сейчас с каждым шагом все больше...

С боковых узких улиц Курт свернул не к воротам - пройдя лишних четверть часа, он постучал в дверь дома с голубятней на крыше, не удивившись, когда обнаружившийся на пороге слуга невозмутимо отступил в сторону, пропуская его внутрь.

- Мог бы зайти, - укоризненно выговорил он фон Вегерхофу, и тот беспечно отмахнулся:

- Pourquoi faire?[230] Ты не мог уехать, не попрощавшись, а говорить о наших делах предпочтительней на собственной территории.

- Да, - покривился курт, усевшись к столу с неизменной клетчатой доской. - Я - так уехать не мог. А вот кое-кто уехал.

- Партию напоследок? - с короткой улыбкой отозвался стриг, поведя рукой к доске. - Сочувствую, Гессе. Наверняка пропала даром заготовленная тобой изрядная и очень пронзительная речь.

- А ты и рад? - бросил он, придвигаясь ближе к столу, и вздохнул, задумчиво глядя на ряд одинаковых фигур. - Нет; все уже было сказано, что возможно. А что не сказано - того, наверное, и не надо говорить.

- Наверняка и она подумала так же, решив избавить вас обоих от банального прощания. Ведь знаешь, как это происходит. Вы запинаетесь, прячете глаза, говорите обрывками и недомолвками, злясь на себя и друг на друга за то, что хотите сказать, но говорить не будете; потом поцелуй - как правило, чересчур торопливый, и сожаления о не сказанном и не сделанном... Слишком пошло, чтобы быть последним, что остается в памяти.

- Возможно, - неопределенно согласился Курт, медленно переставляя коня. - У меня в подобных делах не слишком обширный опыт. Быть может, так и лучше. Попросту исчезнуть в никуда - и все.

- Отчего же 'в никуда', - возразил фон Вегерхоф. - Вам обоим известны имена друг друга. Тебе известно ее имя, что главное. Она не сгинула, не растворилась в пространстве... Я знаю, где находится ее имение. Сказать?

- Нет, - отозвался он, и стриг кивнул:

- Вот именно. Ты сможешь ее найти, если только захочешь; она это знает. Но ведь искать не станешь, верно?

- Верно.

- И это она знает тоже. Адельхайда уверена, что своим существованием на одном жизненном пространстве с тобой будет тебе мешать; и она права... Выпьешь со мной напоследок?

В предложенный ему кубок Курт заглянул с преувеличенным вниманием, усмехнувшись.

- Красное? Ни разу не видел у тебя в доме красного.

- В доме было, - возразил тот. - Я не пил.

- А, - уточнил Курт. - Теперь психологический барьер снят?

- Ты талантливый парень, Гессе, - не ответив, продолжил стриг. - Отличный следователь. Впереди у тебя большое будущее; только не растрачивай себя. Да, под этим я разумею личную жизнь; так уж сложилось. Выбор, тем не менее, за тобой: если хочешь, соглашайся на повышение или уходи в архив, по истечении обязательного срока службы освободишься от обязательств и сможешь жить, как все нормальные люди.

- Уже в дрожь кидает, - заметил Курт.

- Voilà, - развел руками фон Вегерхоф. - В этом ваш pierre d'achoppement[231]. Какие могут быть у вас перспективы сейчас? Способен ты будешь терпеть некоторые необходимости в ее работе? Нет. Да и она не все стерпит... Теоретически - все не так плохо: сословное различие меж вами удалено, а прочие проблемы можно было бы решить или обойти, если б не ваша приверженность оперативной службе. Однако невозможно вообразить тебя вооруженным пером и сражающимся с бумагами, а ее - сидящей дома и ожидающей тебя, поглядывая в печь на скворчащий ужин. Вы друг другу и сами себе опротивели бы уже через пару лет.

- А вот ты от подобной перспективы не отказался бы, верно?

- Это была ирония? - уточнил фон Вегерхоф с улыбкой, и Курт пожал плечами. Стриг вздохнул. - Я ведь такой жизни не хотел, позволь напомнить. Не хотел быть тем, кем стал. Не хотел, как бы ни коробило это твоего инквизиторского слуха, и работать на Конгрегацию. И то, и другое я получил помимо воли. Я обыватель, Гессе, и никем другим стать никогда не хотел. Не грезил боевыми подвигами в юные годы, не мечтал войти ни в какой рыцарский орден, не воображал себя спасителем принцесс или борцом за веру в чужеземных краях. Я никогда не слушал легенд о Граале, затаив дыхание, и всегда полагал, что кидаться сломя голову вдогонку небылицам - наиглупейшая из затей. Никогда не считал, что рисковать жизнью за идеалы - высшее счастье на земле. Я с пеленок имел все, что хотел, и надеялся, что так и останется; я надеялся прожить свою жизнь спокойно, тихо и ни во что не вмешиваясь.

- Самому не противно?

- Нет, - пожал плечами стриг. - До сих пор хочу только этого. Необходимость вынуждает жить иначе, но никакой радости по этому поводу я не испытываю. Так сложилось, и мне ясно дали понять, что на меня возлагаются кое-какие надежды; отказать же таким чаяниям человек в своем уме не может, даже если он стриг.

- Да брось, - возразил Курт, занеся руку над доской, и, подумав, вновь отвел ее в сторону, не тронув ни одной фигуры. - Не может быть, чтоб хотя бы упомянутое тобою самолюбие не потешилось после всего, что приключилось в фогтовом замке.

- Tout est bien qui finit bien[232], Гессе. Да, невзирая на многие неприятности, сопровождавшие наш поход, все повернулось лучшей стороной и каждому из нас что-то дало. Ты, наверное, теперь воображаешь себя великим воином...

- И имею на это полное право.

- Спорить не стану. Было и еще кое-что, на что ты не обратил внимания... Сейчас, проходя по коридору моего дома, наверняка снова шарахался от светильников?

Курт покривился.

- Шутки на эту тему, Александер, устарели лет тысячу назад, - начал он, и стриг вскинул руку:

- Dieu préserve[233]. Никаких шуток. Просто хотел бы напомнить: в замке фогта ты бегал по коридорам, комнатам, подвалам, прижимался к стенам; если напряжешь память, то вспомнишь, что была ночь. Темнота. Что освещало твой путь? Факелы, Гессе. Светильники. Свечи кое-где. И что-то я не припомню, чтобы ты... Да, - кивнул фон Вегерхоф, когда он растерянно замер. - Ты их просто не замечал. В ту ночь ты был поглощен другим, и все твои страхи отступили в глубь твоего разума... куда-то на его задворки. Не уверен, что так будет происходить всякий раз, однако это повод задуматься, не находишь?

- Я задумался, - подтвердил Курт, и стриг понимающе усмехнулся:

- Психологический, как ты выразился, барьер дал трещину, а?.. И ты в очередной раз получил доказательства собственной уникальности.

- А ты завалил мастера, - напомнил Курт. - Неужто не раздуваешься от самодовольства?

- Это и в самом деле невероятно, - вновь согласился фон Вегерхоф, и он оборвал:

- 'Невероятно'? Окстись. Сложно, не спорю, но не невероятно. Мне бы твои возможности...

- А кое-чего ты так и не понял, - вдохнул стриг со снисходительной усмешкой. - Вообрази-ка себе такую историю, Гессе. Потерпев кораблекрушение, некий библиотечный писарь оказался на далеком неизвестном острове и обнаружил, что там обитают крохотные человечки. По колено этому писарю. Среди них он - титан, Геркулес, полубог. Его друзья в его лице имеют величайшего заступника, его враги жалеют, что родились на свет. Но вот однажды к берегу пристало судно, и на берег сошли люди - команда хорошо вооруженных бойцов, перед которыми этот писарь стал таким, как прежде, каким он и является на самом деле, хилым, слабым и, честно признаться, трусоватым...

- Это ты, полагаю, перегнул.

- Это, Гессе, я исповедался, - возразил стриг серьезно. - Дай-ка я тебе напомню. Я никогда не увлекался боевыми забавами. В бытность простым смертным - лишь занятия с инструктором, какие полагаются любому носящему оружие обладателю титула. Чему мог научить начальник баронской стражи? Паре финтов?.. Из боевого опыта - два с половиной турнира; на третьем меня выбросили в пыль, и я очнулся уже дома. После - в развитии таких навыков не было необходимости. В пражском гнезде рукоприкладства случались редко, а по собственной воле я их не провоцировал. В орлеанском подобное поведение было не в чести и полагалось за mauvais ton. Посему, когда на мой одинокий далекий остров явилась хорошо вооруженная команда бойцов, я, как тот писарь, могу лишь радоваться случаю... или помощи свыше, давшей мне возможность выйти из их рук живым.

- Что-то на радующегося ты не слишком похож.

- Повторю: я не герой. Мне не нужна такая жизнь. Не хочу.

- Эй, - остерегающе заметил Курт, и стриг отмахнулся с усмешкой:

- Ну, от подобных мыслей я тоже далек. Я смирился с необходимостью, возьму свою ношу и пойду дальше.

- Кстати, - кивнул он. - Куда дальше? Я все ждал, когда мне объяснят, что происходит, но не дождался ни от отца Альберта, ни от тебя... или кто именно из вас сочинил эту невероятную историю с перебитой замковой челядью? Вы о чем-то говорили за запертой дверью, и вышел ты от него с видом осужденного, только что выслушавшего приговор.

Фон Вегерхоф ответил не сразу; тяжело вздохнув, откинулся на высокую спинку стула, глядя на доску отстраненно, и неискренне улыбнулся:

- Это недалеко от истины.

- Не пора ли мне рассказать, что, в конце концов, происходит, или и теперь еще мой допуск недостаточно высок для этого?

- Попросту у Альберта не сложилось посвятить тебя в детали - не было времени, да и он счел, что будет лучше, если рассказывать станет не он. А я тогда был не готов вывалить перед тобой то, что и сам еще не осознал и не принял.

- А ну как я уехал бы, не зайдя к тебе, или не спросил бы сейчас об этом - что тогда?

- Не уехал бы, - уверенно возразил фон Вегерхоф. - И спросил бы. Чтобы ты - и вдруг оставил неразрешенными какие-то вопросы, не сунул нос в какую-то тайну? Я счел бы, что тебя подменили.

- Итак? - поторопил Курт, и стриг согласно кивнул:

- Итак. Замковая челядь действительно убита - вся, до единого человека, и убита стригом. Это ты будешь рассказывать всем, кто спросит. Еще, если о том зайдет разговор, ты упомянешь, что барон Александер фон Вегерхоф, с которым ты вошел в замок наместника, не был все время рядом с тобою, что нам приходилось разделяться, и какие-то минуты, а то и час ты не видел меня и не знаешь, где я был и чем занимался.

- Вот даже как, - проронил Курт, глядя на стрига, нахмурясь. - У меня зародилось некое объяснение твоим словам... или я ошибаюсь?

- Нет. Не ошибаешься, и твое объяснение верное... Моей относительно тихой жизни настал конец. До сих пор Конгрегация держала меня в запаснике, как рачительный хозяин - неприкосновенную и уникальную жемчужину, в трудный момент могущую разом поправить дела. Но можно дойти в своей рачительности до того, что жемчужина померкнет и станет бесполезной или же времена настанут такие, что даже она не спасет. В капиталах, Гессе, главное - пустить их в дело вовремя.

- Неужто уходишь в оперативную работу?

- Сейчас, - согласно кивнул фон Вегерхоф, - как раз такое время, когда пора вбрасывать резервные финансы.

- Как я понимаю, убитые люди - твои начальные расходы, чтобы раскрутиться?

- Убитые люди, - подтвердил стриг. - Убитый мастер, посягнувший на мою территорию. Его птенцы, лишившие меня слуг.

- А приятель-инквизитор как укладывается в эту схему?

- Я тебя использовал, - улыбнулся фон Вегерхоф, и Курт покривился:

- Спасибо.

- Это не возбраняется, - уже серьезно пояснил стриг. - Я могу делать что угодно, пока не нарушаю правил, а использование смертных в своих целях - едва ли не основное из них. Убив Арвида, я был в своем праве: он явился хозяйничать в мой город. Воспользовавшись связями в Инквизиции, чтобы проникнуть в замок и озаботиться легализацией своих действий, я поступил разумно.

- А люди?

- Люди меня видели. Это - если о них вообще кто-нибудь спросит.

- Я спрошу, - возразил Курт. - Что с ними на самом деле? Я не придираюсь, но любопытство мучает.

- Summa agendum protectionis testum[234], - пояснил фон Вегерхоф официальным тоном. - А если сказать проще, им внятно и доходчиво объяснили, что в эту часть Германии им лучше не соваться, а кроме того, 'их' более не существует. Другие имена, другая жизнь.

- Ненадежно...

- Понимаю, надежнее было бы их и в самом деле убить, - покривился в усмешке стриг. - Но мы с Альбертом решили, что будет довольно внушительной суммы и - моего к ним явления. Думаю, это произвело должное впечатление; будь я на их месте, я подумал бы трижды прежде, чем нарушить молчание.

- Однако, - сдвинув, наконец, вперед башню, возразил Курт, - к чему все это? Не намереваешься же ты выйти на городские площади с объявлением о том, что тобою, якобы, было сделано? Если все это - способ войти в доверие к сородичам, то... Как они узнают об этом?

- Побойся Бога, Гессе. Шум, который подняло это дознание, достигнет Аугсбурга раньше, чем ты будешь там, а через месяц-другой разойдется по всей Германии. В течение полугода, не позже, ко мне явится кто-нибудь от старших мастеров.

- Уверен?

- Ты - стриг, - предположил фон Вегерхоф. - Тебе не одна сотня лет, ты многое видел и много знаешь, ты и твои приятели контролируют (или пытаются по мере сил контролировать) всевозможную мелюзгу, дабы она не нарушила равновесия, которое помогает вам выживать. И вдруг ты слышишь историю о явившемся невесть откуда сородиче, явно молодом (иначе ты услышал бы о нем раньше) со способностями высшего. Слишком молод, чтобы стать таковым, бытует в одиночестве, без мастера и собственного гнезда... Так скажи мне: ты - не послал бы кого-то из своих проверить, что происходит?

- Я - пришел бы сам, - отозвался Курт, и, когда фон Вегерхоф наставительно кивнул, неуверенно возразил: - Но есть одно 'но'. Ты говорил, что вы чувствуете друг друга - улавливаете душевное состояние, настроение, намерения... это ведь за полшага до чтения мыслей.

- Есть и те, кто этот шаг сделал.

- Они раскусят тебя в момент. Об этом начальство не подумало? Они ведь сразу увидят, что ты их боишься, что что-то скрываешь, что врешь им, в конце концов. Твоя агентурная деятельность оборвется, не начавшись.

- Приятно, когда в тебя верят, - заметил стриг, и Курт раздраженно поморщился. - Да, я осознаю такую опасность. И начальство это понимает.

- И?

- У меня пара месяцев на то, чтобы научиться контролировать себя. Если не терять даром времени, кое-чего я успею достичь. Ну, а если и уловят они некоторую нервозность или даже оттенки лжи - согласись, в моем положении это будет понятно. Когда к тебе приходят вышестоящие, требуя подробностей твоей жизни и раскрытия тайн... Любой нормальный человек станет лгать, запираться и нервничать. Некоторые нестыковки они спишут на это.

- Уверен?

- Нет, - пожал плечами стриг. - Но выбора у меня нет.

- Есть, - возразил Курт уверенно. - Откажись. Не думаю, что отец Бенедикт станет давить.

- Не могу. Такая возможность, такой момент; другого может не быть. Во всех иных случаях, чтобы попытаться войти в эту среду, пришлось бы измышлять легенду, обставлять, сочинять и инсценировать историю, а сейчас все сложилось само собой, и не я их ищу - они придут сами. И не я буду напрашиваться в их общество; они сами позовут меня туда. Я буду упираться, отнекиваться, и чем активней - тем со все большим рвением будут втягивать меня они. Многой пользы тотчас же от меня ожидать не следует, но все же это будет больше, чем мы имеем сейчас.

- А уверен ли ты, что справишься? Не с тем, чтобы утаить от них свои мысли, не с тем, чтобы войти в доверие, а - с собой самим. Входя в их среду, принимая участие в их жизни, пытаясь казаться таким, как они... как ты был прежде... сможешь ли ты не сорваться? Как тогда, ночью, на улице? Ты позабыл обо всем, о проведенной до той минуты работе, о собственных же планах - и ринулся спасать человека. Это первое, что меня настораживает, но есть и второе. Напрямую противоположное.

- Боишься - переметнусь? - усмехнулся фон Вегерхоф, и Курт неопределенно качнул головой:

- Слишком сильно, но в целом мысль примерно такова. Я видел тебя в момент смерти Конрада; ты отвел взгляд. Даже Келлер, проведя две недели подле Арвидова птенца, начал сдавать позиции своей непримиримости. А когда ты тесно общаешься с кем-то в обстановке мирной и спокойной, когда, к тому же, так много общего... Наверняка большинство из них милые ребята, если узнать их поближе.

- Не стану заглядывать так далеко в будущее, - признал фон Вегерхоф, помедлив. - И не исключено, что кое-кто из них впрямь вполне даже сносен.

- Для чего?

- Наши противники в последнее время пытаются прилагать к делу многое из того, что прежде обходили вниманием. Преступные низы, объединение малефиков, различных по образу жизни и по манере работы... и вот теперь стриги... Нельзя не попытаться перехватить инициативу. Вполне возможно найти тех, кто примет сотрудничество с Конгрегацией - по многим причинам. А мы - неужто откажемся от такой поддержки?

- 'Пусть утихнет буря'?

- Пусть утихнет буря, - повторил фон Вегерхоф.

- Ego mitto vos sicut agnos inter lupos[235], - выговорил Курт невесело. - Ovis in vestimentis lupinum[236], если быть ближе к правде. Только не врасти в нее совершенно.

- Твой ход, - не ответив, поторопил стриг, и, когда он не шелохнулся, заметил: - А ты стал осмотрительней.

- Надо же и выигрывать когда-нибудь, - вздохнул Курт, глядя на доску, где едва двинулись с места лишь несколько фигур. - Боюсь, Александер, партия повиснет, не окончившись. Не вижу хода; просто продуть тебе, как прежде, не хочется, а на долгие заседания у меня нет времени. Пора уже и в путь, а мне надо заглянуть еще в одно место...

- Доиграем при встрече, - предложил фон Вегерхоф. - Не сказал бы, что у тебя талант к планомерному выстраиванию ходов, но порою случаются озарения, которые менее опытного, чем я, противника ставят в тупик. Возьмешь их под контроль, приведешь их к системе - и в следующий раз, быть может, загонишь меня в угол.

- 'В следующий раз'... И когда это будет?

- Тем больше на это времени и возможностей.

- Времени - не сомневаюсь, - согласился Курт. - А вот с возможностями кисловато. Сейчас я еду в Аугсбург, лишь чтобы доложиться тамошнему обер-инквизитору и ознакомиться с ситуацией; после, по повелению отца Альберта, возвращаюсь в академию. Знак надо сдать в перековку - для пометки 'особый'; кроме того, мне хотят показать личные дела кое-каких следователей - как когда-то мое показали Хоффманну; на всякий случай. 'Особые полномочия' обязывают... Сколько времени всё это займет, возвращусь ли в Аугсбург после этого - неведомо, и если да, то насколько - неизвестно. И, думаю, впредь мало что изменится. Готовясь же в любой момент сорваться и уехать на другой конец Германии, я предпочитаю иметь при себе вот это, - пояснил Курт, приподняв с пола дорожную сумку. - Не думаю, что я обзаведусь, как ты, домом, в котором можно будет завести нарочитый столик с доской или хранить трофеи... хотя голова стрига на стене смотрелась бы весьма неплохо.

- Я ее тебе завещаю, - посулил фон Вегерхоф, поднимаясь, и отошел в сторону, сняв со шкафной полки плоскую шкатулку размером с полторы ладони. - А кое-что хочу преподнести уже сейчас. Небольшой présent, учитывая именно специфику твоей неспокойной жизни. Это не требует наличия собственного дома, особой комнаты и стрижьих голов на стенах, а вполне уместится в твоем ужасающем своей непритязательностью мешке.

На шкатулку, выложенную перед ним на стол, Курт взглянул растерянно, не прикасаясь к поверхности, украшенной клетчатой двухцветной глазурью.

- Один из моих деловых партнеров, - пояснил стриг, снова садясь, - зная мою слабость к подобным вещам, приложил этот набор к нашему договору. Доску можно разложить на столе в трактире, не мешая соседям, в съемной комнате, хоть на голой земле в походе... Эти шахматы изготовлены больше сотни лет назад в Шардже; вообще, город этот славен больше своими поэтами, однако с тех пор, как туда зачастили гости из Европы, в него начали съезжаться всевозможные мастера - европейцы любят скупать восточные поделки... Настоящая арабская работа. Кость, металл и смальта. Если не забивать им гвозди, он практически вечен.

Курт медленно придвинул к себе клетчатую доску, сложенную вдвое, словно книга, и осторожно расцепил скрепляющую две половинки маленькую застежку, рассмотрев фигурки, такие же крохотные, с полмизинца, лежащие рядами внутри и отливающие желтизной старой кости.

- Не могу, - вздохнул он, наконец, с сожалением, снова закрыв верхнюю половину, и тот поморщился:

- Absurdités que tout ça[237]. Это просто куски костей, проволоки и эмали.

- Эти куски стоят дороже меня самого со всеми потрохами...

- Ну, - оборвал фон Вегерхоф, - брось корчить целку, которая из подаренного ей букетика делает далеко идущие выводы. Просто возьми эту штуку, и все.

- Спасибо, - помедлив, согласился Курт, аккуратно убирая набор в сумку, и поднялся. - Только вот что: ходи осторожней. Помнится, однажды я уже получил один подарочек; и где теперь его бывший владелец?

- Soit[238], попытаюсь в ближайшее время не оказаться еще одним твоим небесным покровителем, - кивнул стриг, тоже вставая и пожимая протянутую руку. - Удачи, Гессе. С тобой было интересно работать. Не скучно - это точно... Провожать не пойду; ты знаешь, где выход.

От дома фон Вегерхофа Курт пересекал людские потоки уже сидя в седле - последнее место, требующее посещения перед тем, как покинуть город, находилось вдалеке от дорогих улиц. Трактир, где обитал Раймунд фон Зиккинген, сегодня был многолюден и шумен - еще не разъехались все те, кто сбежался в Ульм ради зрелища казни, совершившейся три дня назад. Однако тевтонец, сам же и просившей о встрече, исчез, оставив майстеру инквизитору через хозяина свои извинения и заверения в том, что все вопросы, каковые он намеревался задать, разрешились сами собою. Столь неблагородному поведению Курт не удивился и не опечалился, и без того поняв, в чем было дело, ибо встречу рыцарь назначал за день до отъезда отца Альберта. Святой же отец наверняка потребовал от него установления связей с орденом более тесных, нежели это было прежде, а также прямой связи с магистром, что в перспективе грозило обернуться потерей некоторых свобод для тевтонского братства, а для самого фон Зиккингена - большим втыком от начальствующих чинов. Разговор явно должен был перетечь в просьбы посодействовать и оказать влияние на отца Альберта, дабы отговорить его от этой затеи. То ли тот перед своим отъездом убедил рыцаря в ненужности подобных действий, то ли фон Зиккинген и сам осознал, что это бессмысленно, однако разговора не сложилось, чему Курт был отчасти даже рад.

Изложив переданное майстеру инквизитору послание, хозяин, помявшись, осведомился, не желает ли тот чего-либо, и он махнул рукой к дальнему столу у стены, единственному почти пустому, занятому лишь доедающим свой завтрак путешественником:

- Раз уж я все равно здесь... Пива. Пусть принесут.

Путешественник, едва лишь Курт присел напротив, проглотил остатки снеди невероятным образом за два с половиной мгновения, точно уличный фокусник, и испарился в окружающем пространстве. Пустующее место, невзирая на битком набитый зал, никто более не занял, и майстер инквизитор восседали за столом в гордом одиночестве, рассматривая старые изрезанные и выщербленные доски под своими локтями. Простой, как винная пробка, заказ все не несли, но сегодня Курт был не в настроении устраивать разносы и размахивать полномочиями; подумав, он извлек из сумки подаренный стригом шахматных набор и, пользуясь пустотой стола, высыпал фигурки перед собой и неспешно расставил их на нужные клетки. Две армии различались и цветом кости, и украшениями, изготовленными из тонкой бронзы и черненого серебра, и подумалось, что в одном фон Вегерхоф неправ: в людных трактирах их лучше впредь не раскладывать. В былые времена, не будучи еще майстером инквизитором, он убил бы за такую вещицу, не задумываясь...

Появившееся, наконец, пиво он отхлебнул неторопливо, наслаждаясь последними минутами отдыха перед дорогой, выставив фигуры на те позиции, что были заняты в неоконченной игре полчаса назад, поворачивая доску разными сторонами и пытаясь понять, чьи силы на самом деле размещены выгоднее. В том, что, продолжись партия - выиграл бы фон Вегерхоф, Курт не сомневался, но увидеть, как это могло бы произойти, он не мог. Однако, как уже было сказано, времени на это впереди еще много.

Пиво проскальзывало в желудок легко, в зальчике царил приятный полумрак, и этот шум вокруг был куда привычнее гробовой тишины дорогих гостиниц, и уходить куда бы то ни было хотелось все меньше - по телу разливалось приятное тепло, не сонливое, но все равно какое-то оцепеняющее. Маленькая фигурка коня при попытке переставить ее выпала из пальцев, едва не сбив соседние, и Курт мысленно ругнулся, установив ее на место. Если так пойдет и дальше, сегодня он никуда не уедет, а в Аугсбург уже направлено сообщение о том, что следователь Гессе закончил дела в Ульме и вот-вот прибудет. Получится нехорошо. Тамошний обер-инквизитор может, чего доброго, решить, что новый подчиненный самодовольный нахал, ни во что не ставящий начальство и зарвавшийся от славы...

Кружка давно опустела, армии застыли в недоумении, не зная, куда шагнуть, и Курт, вздохнув, наклонился, чтобы подобрать с пола стоящую у ноги сумку.

Точнее, он хотел это сделать.

Он хотел взяться за кожаный ремень и поставить ее на колени, чтобы сложить в доску-шкатулку фигуры и убрать в сумку набор, но тело отказалось послушаться повеления мысли. Тело так и осталось сидеть, как было - опершись о столешницу, и даже голова не смогла повернуться.

- Что за...

И этого - сказано не было. Лишь подумалось, не сумев выйти звуком, не произнесясь вслух - язык онемел, не двинувшись, и губы словно смерзлись, не сложив слов.

Яд, вспыхнуло в мыслях, когда и вторая попытка заставить себя подняться осталась без успеха. Снова яд... Это просто немыслимо - не темная полоса в жизни, а полоса просто ядовито-черная; что ж теперь - переставать питаться в трактирах?..

Это пронеслось разом, в один миг, прежде чем он успел испугаться, прежде чем подумал о том, насколько это будет глупо - умереть вот так, в людном месте, не в глухом лесу, а у всех на глазах, не имея возможности хотя бы и попросить о помощи. По-прежнему не выходило издать ни звука, шевельнуть ни пальцем, и со скамьи Курт не падал лишь потому, что его держали руки, сложенные на столе впереди и упирающиеся в темные отскобленные доски. И когда он упадет - никто не бросится к нему, не пожелает узнать, что случилось; посетитель лицом в стол - обычное дело в трактирах...

Когда напротив присел человек в дорожной одежде, поставив на пол, как и он сам, тяжелую сумку, Курт медленно поднял взгляд, надеясь на то, что хотя бы так сможет привлечь к себе внимание, и, быть может, не все еще потеряно. Взгляд примерз к новому соседу по столу, закаменев так же, как застыло и все обессиленное тело. Тот сидел, глядя на Курта молча, еще несколько мгновений, всматриваясь в его лицо, и, наконец, вздохнул, так же опершись о стол и сложив перед собою широкие, как лопата, ладони.

- Ну, здравствуй, - поприветствовал Каспар негромко. - Вот и свиделись.

Оцепенение разума длилось один миг, тут же вскипев сонмищем мыслей; тело напряглось изо всех сил, но по-прежнему не сумело пошевелиться.

- Увы, полноценного разговора не сложится - ты не можешь ответить, но я по твоим глазам вижу все, что ты мог бы сказать. Ты даже не пытаешься скрыть этого, напротив, хочешь, чтобы я увидел каждую твою мысль, касающуюся меня... Знаю, - вздохнул Каспар. - Ты обо мне нелестного мнения. А напрасно. Ты явно доволен самим собою, а - стал бы ты таким, если б не я?

Мысли шли четко, рассудок не затуманился, яд не заставлял мир кружиться и не жег нутра, но телом Курт не владел, словно это был лишь какой-то чуждый и неподвластный его разуму механизм...

- Не старайся, - благожелательно посоветовал Каспар. - Этого даже ты не преодолеешь. Ты не сможешь двинуться, не сможешь заговорить; помня твою поразительную выносливость, я удвоил дозу и, как вижу, не ошибся в расчетах. И ни к чему иноземные яды, надо лишь уметь отыскать под собственными ногами то, что нужно - как я уже и говорил, наша земля рождает невероятные вещи. Ведь породила же она тебя; хотя - взгляни на себя, какой из тебя немец?.. знать бы, кто в твоем роду, откуда такая сила...

Каждая жилка ныла от напряжения, каждый нерв, казалось, вытянулся в паутинку от бесплодных, тщетных попыток хотя бы разомкнуть губы. Собеседник умолк ненадолго, глядя на Курта оценивающе, и одобрительно кивнул:

- Не боишься. На этот раз нет в глазах страха... Да. Ты повзрослел. Еще не муж, но уже и не мальчик... Но все не так плохо, Курт. Этот яд не смертелен, он просто избавит меня от сложностей, связанных с твоей буйной принципиальностью. Ведь никакими иными средствами тебя было бы не удержать, никак иначе было бы не поговорить с тобой - невзирая на огромное количество людей вокруг, на опасность повредить невинным, ты ни перед чем не остановился бы в попытке меня взять. Сейчас же мы сможем спокойно побеседовать, после чего я спокойно уйду - этот extractum будет действовать около двух часов, вполне довольно для того, чтобы я покинул город... Вижу вопрос - что мне надо от тебя, зачем я затеял это, чего хочу добиться... Ничего, - пожал плечами Каспар и улыбнулся, доверительно понизив голос: - Маленькая человеческая слабость. Увидел тебя - и просто не смог не воспользоваться случаем. Я тебя не выслеживал, я не наблюдал за тобою, ища удобного момента; в Ульме я проездом, по своим собственным делам, и вдруг увидел тебя за этим столом. Ну, как я мог упустить возможность?

'Был по своим делам'...

'В предместьях Ульма был замечен некто, чьи приметы схожи с приметами человека, известного под именем Каспар'...

Адельхайда была права, правы были начальствующие, прав был он сам, высказывая уверенность в том, что восстания крестьян в ульмской епархии есть дело рук этого человека; Каспар просто занимался своим привычным делом, и сейчас, когда прибывшие имперские войска нарушили его планы, тихо и незаметно уходит, вновь исчезая в нигде...

- Не так уж часто доводится поговорить с тем, кто способен меня понять, - продолжал тот по-прежнему тихо. - А ты - из таких, Курт. Польщу тебе, если скажу, что ты знаешь меня вдоль и поперек, но лишь признаю правду, сказав, что многое понимаешь. У тебя дар понимать многое и видеть то, чего прочие не могут заметить. Увы, и я не заметил - не заметил твоего таланта сразу. Что ж - hominus sumus, non dei[239], а люди пленники недостатков, ошибок и слабостей. Ты ведь это знаешь лучше многих, верно? Ведь я вижу, о чем ты думаешь сейчас, - уверенно отметил Каспар, бросив взгляд на его лежащие поверх столешницы руки, затянутые в кожу перчаток. - Знаю, что ты думаешь обо мне в связи с этим; и хотел бы сразу разрешить некое недоразумение, каковое может возникнуть из-за того, что ты сделаешь неверные умозаключения. Ты наверняка решил, что о произошедшем в том коридоре я раззвонил уже всем своим приятелям, потешаясь над тобой и поминая эту историю при всяком удобном случае? Нет, - коротко качнул головой он. - Не обмолвился и словом. Даже не знаю, почему. Ведь поначалу, покуда мне не сказали обратного, я полагал, что ты сгорел в том замке, что тебя больше нет, что ты был просто неким моментом в моей жизни, мелким корешком, случайно зацепившим ногу. Но все равно промолчал. Что-то я все же в тебе увидел - уже тогда, что-то кроме твоей необычайной живучести, твоего упорства, что-то кроме твоей силы... И ведь ты, в конце концов, не жизни у меня вымаливал, а смерти... Извини, - с показным покаянием осекся Каспар, встретив его взгляд. - Ты не вымаливал. Ты попросил. Один раз. Разница существенная, ты прав... Открою тебе один секрет. Знаешь, почему я все-таки не прикончил тебя? Потому что ты и тогда не сдался. Попроси ты об этом искренне, осознай ты собственную ничтожность, бессилие перед происходящим, передо мной, перед Судьбой - кем угодно - и я прирезал бы тебя... не скажу 'без сожалений'; я бы тебя пожалел, потому что достоин жалости человек, так стойко державшийся и все же, в конце концов, сдавшийся. Не для того ли ты так настойчиво лезешь во всевозможные переделки, одна другой опаснее, чтобы самому себе доказать, что ты не трус? Забудь. Минутная слабость - простительна; а ведь уже через минуту ты не повторил бы собственных слов... Но все это я понял позже, а тогда просто что-то остановило мою руку. Тебе судьба была выбраться живым из той передряги, Курт; и судьба оставаться живым впредь. А я - проводник твоей судьбы и ее блюститель. Безо всякого злорадства, без тривиальных намерений ткнуть носом, без насмешки и попытки принизить - напомню: я сохранил тебе жизнь. Ты полагаешь, что жизнью обязан своему помощнику? Но кого он вытаскивал бы из огня, если б я не отвел руку - твое бездыханное тело? Жизнью ты обязан мне. И, - многозначительно присовокупил Каспар, - обязан не единожды. В этом городе я не следил за тобой намеренно, это верно, но о происходящем - знал и некоторое участие в твоей судьбе снова принял.

'Молот Ведьм, участвующий в расследовании, едва ли обрадует их больше, чем гроза тварей Эрнст Хоффманн'...

'После предыдущих дел - почему я жив до сих пор'...

- Вижу, не рад, - заметил Каспар с добродушной усмешкой. - Какая черная неблагодарность. Но я не в обиде: понимаю, гордость... Хм, вижу также, что этой новостью я разрешил вопрос, мучивший тебя до сей минуты; так стало быть, ты и сам задумался над тем, почему, устранив спеца по стригам, твой неведомый противник не убил тебя. Он намеревался. И тут - снова Судьба, Курт: я волей случая узнал об этом. Я не поручусь за то, что теперь твоя жизнь вне опасности, что никто больше тебя не тронет; понимаешь, мы ведь не сплоченная армия, наших 'вышестоящих' слишком много, и 'нижестоящие' их слушают не все, среди нас немало распрей, но все, что зависит от меня, я буду делать и впредь. Никто не отнимет твою жизнь, пока я рядом. Это моя привилегия. Твоя и моя судьба будут идти вместе, не прерываясь и не отворачивая; однажды они пересекутся - и вот тогда все встанет на свои места.

Каспар умолк ненадолго, отведя взгляд от его лица, и, осторожно взяв с доски увенчанного черненым серебром короля, приподнял его к свету.

- Это любопытно, - неспешно произнес он, рассматривая фигурку под разными углами. - На доске у этой фигуры меньше всего возможностей. Он даже не может погибнуть. Пешки малоценны и вместе с тем полезны и способны переломить ход игры... У всякого бойца этой игрушечной армии свое назначение, свои нерушимые обязанности и права, но никакой воли. Если сейчас я махну рукой, все они разлетятся в стороны, и их маленький мир перестанет существовать; будь у шахмат разум, они решили бы, что пришел Ragnarök. А я волен буду подобрать уцелевшие фигуры, сделать взамен поврежденных другие и начать игру заново... Но даже я не знаю, какая из моих пешек пройдет вперед, какая из них возвысится. Я могу назначить для этого одну из них и вести ее к этой цели. Но так может сложиться, что пройдет совсем другая... Боги не любят, когда в их партию вмешиваются. Но, в отличие от твоего бога, которого твои предшественники привели на германскую землю, они дают вторгнувшемуся возможность доказать, что он имеет на это право.

Еще мгновение Каспар смотрел на фигуру задумчиво и отстраненно и, аккуратно установив ее на прежнее место, вновь поднял глаза к Курту.

- Есть, - продолжил он негромко, - то, что решать могут они. Они назначают ту пешку, которая достигнет противоположной полосы; для того, чтобы сделать это, надо получить избранность из их рук. Не из рук человеческих. Только эта избранность имеет силу, ибо и самими богами руководит Судьба, она велит им отметить избранного ею. Однако людская природа такова, человек последних дней все пытается решать сам, не признавая высших сил, не веря им и отрицая Судьбу... Но Судьба терпелива, Курт. Она подождет установленного часа, когда решится, кто имеет право на существование - ее предназначение или созданное человеком. Я тоже буду ждать. Такова данность, и никак иначе сложиться не может. Твои сослужители ищут меня, меня ищут светские власти и, думаю, ты сам; и что же? Я здесь, у всех на глазах, видим всеми и никем не замечен. Поверь мне: искать меня не стоит, это бессмысленно, ни ты, ни кто иной найти меня не сумеет, пока не настанет определенный день, определенный час. Я не намерен исчезнуть навсегда - мы встретимся с тобою, но встретимся тогда, когда ты будешь готов. Когда достигнешь пика своей силы. Вот тогда мы и решим, кто из нас, любимец Судьбы или сотворенное человеком его подобие, продолжит свой путь к возвышению; в нашем споре решится, чье время будет властвовать теперь, время богов или человека...

Каспар замер снова, долго вглядываясь в глаза Курту, и тихо рассмеялся, качнув головой:

- Смотришь на меня, точно на помешанного. Однако в том, что я говорю, не больше сумасшествия, нежели в служении иноземному человеку-богу и в полагании его избавителем всего мира. Понимаю, ты еще слишком молод, чтобы осмыслить это; ты сильно изменился со дня нашей последней встречи, но изменился недостаточно. Постиг еще слишком мало. Но у тебя все впереди, ты парень способный, сообразительный и въедливый, это заметил не только я... Знаешь, - утратив свой торжественный тон, заметил Каспар, - Мельхиор просто в бешенстве. Ты поимел его трижды. Так его еще никто не проворачивал. Он надеялся сдать вам фогтову дочку и его самого - и все, на смерть мастера он не рассчитывал; птенцы - да, их потерю он допускал, но на мастера у него были большие виды. Стриг, по вине Инквизиции оставшийся без гнезда; каков союзник!.. Он просто в ярости... А вот меня ты поставил в сложное положение: даже не знаю, что я должен чувствовать. С одной стороны, ты испортил мне такой выверенный план, нагнал сюда имперских солдат, заставил свернуть дела, но с другой - от души вмазал этому старому козлу по мозгам, а сей отрадный факт многого стоит. Так меня мало кто радовал за последние пару лет.

Каспар смолкнул опять, вновь опустив взгляд на доску перед собою, и долго сидел, не произнося ни слова и не двигаясь.

- Мне пора уходить, - наконец, заговорил он снова, медленно подняв голову. - Жаль, что разговор вышел такой... односторонний. Я бы хотел поговорить; не исповедаться или прочесть проповедь, а - поговорить, как водится между людьми. Думаю, это еще случится, когда будут к тому повод и должные обстоятельства. Ну, и, в конце концов, однажды этому разговору быть - пусть и последнему; однажды мы встретимся там, где нам никто не будет мешать... И, дабы ты не полагал меня самоуверенным глупцом, помешавшимся на своих мистических выкладках и не замечающим реальности за ними: я готов проиграть, Курт. Я готов узнать, что наступает иное время, что теперь сила богов имеет все меньшее проявление в нашем мире, все меньше связана с ним, что слабые люди перехватывают руль этой большой и неустойчивой ладьи; это уже случалось в истории. Если победа будет за тобой, это значит, что приходит твое время. А это, Курт, значит, что мне не оставят места в таком мире. Поэтому я готов ко всему... Но, - вновь улыбнулся Каспар, - это не означает, что я прикупил себе новенький саван, дрова для погребального костра и заранее сложил в особливый сундучок ценные вещи, которые хочу прихватить с собой. На нашу последнюю встречу я явлюсь с уверенностью в победе. Это не означает, что я не вижу в тебе опасного противника; нет, ты парень с секретом, и я уже знаю, что бывает, если отнестись к тебе легкомысленно. Мельхиор еще не уяснил этого, но я - я понял. Ты быстро схватываешь, ты легко учишься, делаешь выводы из каждого события в твоей жизни; выводы как правило верные и полезные...

Каспар чуть привстал, бросив демонстративный взгляд на его ремень, где висел на своем прежнем месте четырехзарядный арбалет, и, снова усевшись, укоризненно качнул головой:

- Плагиат... Ты испытал его действие на себе и - взял на вооружение. В буквальном смысле. Как и многое. Ты перенимаешь у своих противников их оружие - и в иносказательном значении, как в деле с Маргарет фон Шёнборн, и в прямом. Я знаю, что противник ты серьезный - и поэтому, и по многим другим причинам, каковые перечислять не стану: не ровен час, зазнаешься, расслабишься, и я все испорчу... Но впереди у тебя еще многое; впереди долгий и непростой путь к вершине. К клетке на той стороне доски. Ты еще должен многое постичь и суметь; а когда останется один последний шаг, мы встретимся с тобой, и завершающий шаг этот, шаг к своей вершине, сможет проделать лишь один из нас.

На развернутую шахматную доску Каспар взглянул снова - на этот раз долго и задумчиво - и, аккуратно передвинув одного из крестьян на клетку вперед, снова поднял взгляд, с улыбкой указав на фигуру:

- Шах через четыре хода, если грамотно воспользоваться крохотным шажком этой пешки. У тебя будет время подумать над тем, как это сделать; сейчас я уйду, а ты просидишь за этим столом еще около полутора-двух часов. Только, когда отпустит, не пытайся, ради всего святого, поднимать тревогу, разводить панику и гнать за мной зондергруппу: думаю, ты и сам понимаешь, что они не отыщут моего следа и лишь напрасно загоняют коней, а ты сам будешь выглядеть глупо, согласись. Просто оставь все, как есть. Просто живи, как прежде, и когда я увижу, что ты готов, все свершится само. Только имей в виду: не факт, что убийцы будут подстерегать тебя на каждом шагу, что ни дня не пройдет без попыток напасть на тебя или подослать к тебе двурушника, однако теперь твоя жизнь в еще большей опасности, нежели прежде. Я со своей стороны сделаю все, что в моих силах, но я не всеведущ и не всемогущ. Смотри за спину, не верь никому; помни об осторожности.

Из-за стола Каспар поднялся медленно и словно нехотя, бросив короткий быстрый взгляд вокруг, в шумную пеструю толпу, забившую трапезный зальчик, на дверь и снова обернулся к собеседнику.

- Мне пора, - кивнул он, подбирая с пола сумку и перевешивая ее через плечо. - Mea pia desideria[240] Бруно; все же, в сохранении твоей жизни и он сыграл немалую роль... До встречи, Курт. Искренне желаю удачи.

ЭПИЛОГ

Сегодня господин был не в духе. Обыкновенно майстер Мельхиор пребывал в настроении пусть и не благостном, но в равнодушном, однако сегодня что-то было не так. Тушеная утятина, по крайней мере, была способна обратить его расположение духа в благую сторону даже на пороге конца света, но сегодня все было иначе. Домик, отстоящий от любопытствующих глаз в стороне, был пропитан запахами скворчащего мяса с укропом и перцем, от каковых благоуханий у Людвига самого подводило желудок, однако майстер Мельхиор оставался мрачен и безучастен к витающим над котлом ароматам.

О том, что сегодня господин ожидает кого-то к себе, Людвиг не так чтобы догадался - знал; если майстер Мельхиор напряжен, как струна, и обитает в некоем снятом на неведомое количество дней домике в заштатной деревушке у границ Баварии - наверняка это не просто так. Особенно учитывая все произошедшее неподалеку в последние полтора месяца. Об этом Людвигу не говорили, с ним этого не обсуждали; наверняка подразумевалось, что ученик этого вообще не знает, однако не видеть того, что видимо, было сложно, и, когда в распахнувшуюся дверь шагнул рослый крепкий, как вяз, крестьянин, он не удивился. Этот уже был знаком Людвигу, уже виден был не раз, уже даже и имя его было слышано, хотя он и предпочел оное позабыть тут же - так было как-то надежней...

- Каспар, - недовольно отметил господин, и крестьянин, зло швырнув в угол дорожную сумку, повысил голос:

- Я уже тридцать семь лет Каспар.

- Не смей возвышать голоса на меня, - мягко попросил майстер Мельхиор.

Обыкновенно присутствующие и впрямь стихали, заслышав этот голос, запинаясь и отводя взоры, однако крестьянин лишь пренебрежительно фыркнул:

- Вот как. Да осознаешь ли ты, что наворотил? Так, как ты в этот раз, никто и никогда еще не нарушал моих планов, не вредил делу, не...

- 'Вы', - поправил господин; Каспар покривился:

- Брось. Здесь нет твоих дружков, и выделываться не перед кем. Здесь только мы с тобой, - уточнил Каспар, и Людвиг затаил дыхание, замерев с ложкой в руке подле котла с ароматной утятиной. - У меня был план. Четкий план, выверенный - на недели вперед, на месяцы... годы! И все полетело прахом из-за твоих экспериментов.

- Мы здесь не для этого, - начал майстер Мельхиор строго, и крестьянин отозвался с раздражением:

- Неужто?.. Это твоя обычная манера, - продолжил Каспар, не слушая попыток господина возразить. - Наломать дров, не думая о последствиях. Все твои задумки, все твои, с позволения сказать, операции...

- Не тебе судить! - прошипел господин ожесточенно. - Ты, выскочка, мужлан, юнец! Где тебе понять...

- Я долго молчал, - оборвал его Каспар, шагнув вперед, и на миг Людвиг всерьез заподозрил крестьянина в попытке поднять на господина руку, - я долго ждал - быть может, из твоих потуг хоть что-то выйдет... Но теперь это не лезет ни в какие рамки. Ты нашел такого союзника - и вот так запросто выбросил его в хлам, попросту убил собственными руками. Как можно было этим воспользоваться в будущем, какие планы можно было выстроить вместе с ним... Какого парня ты загубил!

- Я сделал все для того, чтобы дело свершилось.

Людвиг окаменел в своем углу, слыша, как оправдывается господин, слыша то, чего никогда не слышал...

- Я устранил инквизитора, который мог помешать делу, который мог завершить расследование с ходу. И я, все твои черти тебя возьми, пытался вывести Молота Ведьм из игры; я предупреждал - его участие кончится плохо, я говорил, что ему нельзя жить, я пытался... А ты!..

- Я - нет, - согласился Каспар с неожиданным спокойствием. - Я - нет, - повторил он. - Потому что не его судьба быть убитым вот так, престарелым самовлюбленным дураком.

- Да как ты смеешь!..

- Смею, - кивнул крестьянин равнодушно. - Смею.

- Этот вздор может водить вокруг пальца остальных, но и их - недолго. Рано или поздно они поймут, как и я, насколько бредовы твои идеи; вот только не было бы слишком поздно! А пока, коли уж ты не желаешь слушать меня, я решу эту проблему сам; и ты же, если доживешь до лет, когда поумнеешь, скажешь мне спасибо.

- Если ты доживешь, - усмехнулся Каспар. - Насколько я знаю, ни одна встреча с этим парнем не прошла для тебя... приятно. Свяжись с ним - и я тебе не позавидую.

- Ты не дал мне его убить, - терпеливо, словно ребенку, пояснил господин. - Не он избежал моей руки; ты все сделал за него. Говорить после этого, что его хранит судьба - просто... не знаю, слепота или сумасшествие.

- Да, его прикрыл я. Просто перестраховки ради; уверен, он выкрутился бы и сам, и твои люди точно так же лежали бы мертвыми. Просто мне известна его судьба - и моя. Я знаю, что не твоя рука...

- Бред! - рявкнул майстер Мельхиор с внезапным озлоблением. - Чушь! Измышления извращенного разума; и добро б твоего человечьего - так нет! Фантазии желторотых божков - вот что это такое!

- Мои боги, - сквозь принужденную улыбку выговорил Каспар, - хотя бы похожи на людей. А твои покровители, которым место на инквизиторском костре, вызывают тошноту у любого вменяемого человека...

- Молчать!

- Скажи это еще раз, - предложил крестьянин, и показалось (разумеется, показалось - как же может быть иначе?..), что господин осекся, не ответив... - Это их воля. Воля Судьбы, повелевающей ими. Тебе все равно не осмыслить. Просто: никто не тронет его. Кроме меня, но это случится, лишь когда настанет время... Ты меня утомил, - отмахнулся Каспар, подобрав свою сумку. - Ничего нового я не услышал; и вижу, что напрасно сделал такой крюк. Я сказал, что хотел; прочее - пустое сотрясение воздуха.

- Стоять, - приказал майстер Мельхиор ему вслед, но тот лишь раздраженно дернул плечом, разворачиваясь к двери. - Ты, - повысил голос господин, - ты был рядом, лично ты (я знаю!), ты видел его, ты говорил с ним! Говорил! Вместо того, чтобы оставить его там навсегда - ты просто поговорил, точно с приятелем! А может, и впрямь так? Может быть, потому все наши начинания терпят неудачи, что ты вот так встречаешься с ним тайком? И передаешь ему наши секреты? И вся твоя высокая чушь - только пелена, которую ты бросаешь нам на глаза, отговорки, измышления, а на деле ты просто предатель. Или - что на самом деле связывает вас, а?

По тому, как напряглась спина крестьянина, Людвиг подумал, что сейчас тот разразится криками и ответными обвинениями или вновь примется за свою малопонятную проповедь, лишь с новой силой, однако тот просто медленно, неторопливо развернулся, сделав к майстеру Мельхиору всего один маленький шаг.

- Все ваши начинания, - тихо заметил Каспар, - терпят крах по одной простой причине: нажив седину, никто из вас не нажил ума. Конгрегатским начинателям, по крайней мере, хватило здравого смысла понять, что плода своих трудов они не увидят, что будущее, которое они строят, настанет спустя не одно, быть может, поколение. А вы хотите всего здесь и сейчас. И если остальные еще хоть что-то соображают, имеют хоть какую-то выдержку, то ты нетерпелив, словно младенец, которому подавай отцовский меч немедленно, и плевать, что он отрежет пальцы. Не знаю, на что сделать скидку - на старческое слабоумие, неотвратимо разъедающее твой и без того скромных достоинств мозг, или на ту тварь, что ввергает в этот орган как правило немногочисленные мысли.

- Ты зарвался, - промолвил господин угрожающе, - ты позволяешь себе слишком многое, и лучше не вынуждай меня...

- Заткнись.

Каспар выговорил это спокойно и негромко, почти лениво, однако что-то все же дрогнуло в голосе, что-то всколыхнулось в нем, тронув, точно круги на водной глади, окружающий мир. Господин запнулся, отступив назад, прижав к горлу ладони, словно от удара, и лишь сжатый хрип вырвался из его побелевших губ.

Крестьянин окинул его взглядом, словно оценивая совершенное, и, вновь развернувшись, вышел прочь.

Еще минуту майстер Мельхиор все стоял недвижно, глядя на закрывшуюся дверь, растерянно шевеля безмолвными бледными губами; Людвиг затих совершенно, стараясь ненароком не помыслить лишнего и не имея сил не думать о том, что никогда еще, никто на всем свете не мог, просто не имел такой наглости, чтобы говорить с господином подобными словами и (главное!) никто не имел силы, чтобы сказать одно слово, сказать его так. Никто и никогда еще не унижал его настолько...

Тот повернулся рывком, словно бы услышав его последнюю мысль; или, быть может, услышал и впрямь? В том, что господин это может, Людвиг не сомневался ни на миг, хотя сказано и выказано этого не было еще ни разу...

- Ты что-то сказал? - вытолкнул майстер Мельхиор ожесточенно и сипло, и он попятился в ужасе, не сумев ответить, лишь исступленно замотав головой в отрицании.

Когда вскинулась сухая, точно мощи, рука, устремив на него указующий перст, когда не услышался - ощутился бьющий в нервы звук, в висках словно лопнуло что-то, сердце вдруг взорвалось, точно огненный шар, и мир в глазах опрокинулся и померк.

Октябрь 2009

[133] дурной тон (фр.).

[134] Боже сохрани (фр.).

[135] Хотелось бы /это/ увидеть (фр.).

[136] И жена облечена была в порфиру и багряницу, украшена золотом, драгоценными камнями и жемчугом, и держала золотую чашу в руке своей (лат.).

[137] И камней драгоценных и жемчуга, и виссона и порфиры, и шелка и багряницы, и всякого благовонного дерева, и всяких изделий из слоновой кости, и всяких изделий из дорогих дерев, из меди и железа и мрамора (лат.).

[138] пусть всякий занимается своим делом (лат.).

[139] Надо что-нибудь выпить, выпьем чего-нибудь (лат.).

[140] В горах и долине
вновь поднимается пение птиц;
сейчас, как прежде,
зеленеет клевер.
Уходи, зима, ты приносишь вред (старонем.).

[141] Замок неподалеку от Праги, выстроенный Карлом Четвертым, первым чехом на престоле Империи. Здесь - постоянная резиденция Императора.

[142] Цвет ослепительных цветов будет сиять
повсюду еще сильнее после росы.
Самые голосистые и лучшие птицы
весной убаюкивают песней своих птенцов. Тогда не засыпает соловей.
Сейчас я просыпаюсь и пою в горах и в долине (старонем.).

[143] Ой, ох и т. д. (нем.).

[144] Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем (лат.).

[145] Я человек (лат.).

[146] Мертвые не кусаются (лат.).

[147] Привычка // вторая натура (лат.).

[148] Божьей волей, если на то будет Божья воля (лат.).

[149] Рыцарь без страха и упрека (фр.).

[150] Какая гадость (фр.).

[151] Боже сохрани (фр.).

[152] Отлично, превосходно (лат.).

[153] упаси, Господи (лат.).

[154] прости, Господи (лат.).

[155] пути Господни неисповедимы (фр.).

[156] Ясно, четко, открытым текстом (фр.).

[157] тем более (фр.).

[158] Какой позор (фр.).

[159] в любом случае (фр.).

[160] Во-первых (фр.).

[161] во-вторых (фр.).

[162] не в своей тарелке (фр.).

[163] то есть, а именно (фр.).

[164] Как угодно, как хочешь (лат.).

[165] К вашим услугам, не стоит благодарности, всегда рад (фр.).

[166] С любовью не шутят (фр.).

[167] к слову (фр.).

[168] Кто не рискует, ничего не получает (фр.).

[169] Можешь, следовательно, должен (лат.).

[170] Должен, следовательно, можешь (лат.).

[171] перегонный куб (лат.).

[172] 'Третий радующийся', происходит от пословицы 'duobus certantibus, tertius gaudet' - 'двое дерутся, третий радуется' (лат.).

[173] Какая мерзость (фр.).

[174] Тебя в детстве не учили, что нельзя играть с едой? (фр.).

[175] Не лезь, не суйся не в свое дело, не мешайся (фр.).

[176] А ну, довольно! Что это с вами? (фр.).

[177] Брось (фр.).

[178] то есть (лат.).

[179] Боже сохрани (фр.).

[180] Сдается мне (фр.).

[181] Везучий в игре, невезучий в любви (фр.).

[182] Доброй ночи, несчастный влюбленный (фр.).

[183] Кто боится листьев, не показывается в лесу (фр.).

[184] Нет ничего невозможного для смертных (лат.).

[185] Дуракам везет ('фортуна благосклонна к дуракам') (лат.).

[186] Ты /лишь/ человек, помни это (лат.).

[187] Ты /лишь/ человек, помни это (лат.).

[188] И что с ними делать? (фр.).

[189] Допросить, разумеется (фр.).

[190] Постой-ка (фр.).

[191] В чем дело? (фр.).

[192] В самом деле, здесь что-то неладно (фр.).

[193] Стражник. Он был удивлен, но он не выглядел испуганным. Понимаешь, что я хочу сказать? (фр.).

[194] Вот именно... Поехали, действуй (фр.).

[195] Минус один птенец (фр.).

[196] Похоже на правду (фр.).

[197] /Ты/ расторг узы мои (лат.).

[198] каламбур (лат.).

[199] соучастник преступления (лат.).

[200] Ну, что за манеры, моя милая (фр.).

[201] Жемайт, литовец.

[202] Во имя Отца, Сына и Святого Духа (лат.).

[203] Пока дышу, надеюсь (лат.).

[204] из принципа (лат.).

[205] 'Да, да, нет, нет, и этого довольно, прочее от лукавого' (лат.).

[206] Я подобен листу, с которым играют ветры (лат.). 'Исповедь', Архипиит Кельнский, XII век.

[207] 'Мир, или жизнь, или смерть, или настоящее, или будущее - все ваше' (лат).

[208] Превосходно, моя милая, просто превосходно (фр.).

[209] состояние аффекта (лат.).

[210] 'За' и 'против' (лат.).

[211] Вывод (лат.).

[212] Сама любезность (фр.).

[213] В самом деле (фр.).

[214] Это просто немыслимо (фр.).

[215] Оправдываю до /первой/ вины (лат.).

[216] слава Богу (лат.).

[217] Самый близкий для меня я сам (лат.).

[218] Он живет на скале и ночует на зубце утесов и на местах неприступных; оттуда высматривает себе пищу: глаза его смотрят далеко; птенцы его пьют кровь, и где труп, там и он (лат.).

[219] Латинское именование Венгрии.

[220] казенное имущество (лат.).

[221] Как вам угодно (фр.).

[222] Ну, довольно; ну, и хватит (фр.).

[223] то есть (лат.).

[224] На сбитую тростинку не наступит (не переломит надломленной былины) (лат.).

[225] Что за мрачные мысли (фр.).

[226] удачи (лат.).

[227] Благодарю вас (фр.).

[228] Prior tempore /potior jure/ - первый по времени есть законный владелец (лат.).

[229] исследователи (лат.).

[230] Для чего? (фр.).

[231] камень преткновения (фр.).

[232] Все хорошо, что хорошо кончается (фр.).

[233] Боже сохрани (фр.).

[234] Совокупность действий по защите свидетелей (лат.).

[235] Я посылаю вас, как овец среди волков (лат.).

[236] Овца в волчьей шкуре (лат.).

[237] Вздор все это (фр.).

[238] Так и быть (фр.).

[239] мы люди, не боги (лат.).

[240] мои наилучшие пожелания (лат.).