Война застала Костю Соловца на привокзальной площади, где он тщетно пытался найти попутку... ШоферА, тех немногих оказавшихся на площади машин, либо кого-то встречали и наотрез отказывались брать с собой еще одного попутчика, либо ехали в другом направлении. Отчаявшись, Костя собрался было идти пешком, как вдруг страшный удар швырнул моряка на землю, а часы над его головой разлетелись вдребезги белыми сверкающими брызгами... За этим ударом последовал новый, а потом еще и еще, и так продолжалось довольно-таки долго.
Когда Костя решился, наконец, приподнять голову, то не поверил своим глазам: вокзальный купол осел внутрь здания, а из высоких окон валил густой дым... Чуть дальше на путях, выхватывая из мрака стоящие колом вагоны и искореженные рельсы, гигантским факелом полыхала цистерна... Почти оглохший, смятенный увиденным Костя не сразу услышал крики о помощи: метрах в пяти от него корчился от боли, держась за бок, пожилой мужчина. Соловец узнал в нем одного из шоферов. Вместо его легковушки, еще недавно весело урчащей мотором, чернела огромная воронка... Костя помог шоферу подняться и, заметив на другом конце площади несколько чудом уцелевших грузовиков, повел его к ним...
Из здания вокзала стали выносить первых раненных, кто-то шел сам ... "Там еще убитых полно и в завалах люди... " - глухо сказал один из подносящих в железнодорожной фуражке... Все ждали, что вот-вот прибудут кареты скорой помощи или вернуться уехавшие в больницу грузовики.
Еще примерно час Костя помогал перетаскивать раненных и разбирать завалы... Все это время он лихорадочно соображал, как ему надлежит теперь поступить. Первой мыслью морячка было бежать назад к воинским кассам и требовать перекомпостировать обратный билет на ближайший поезд, чтобы поскорее вернуться в часть. Но потом, Костя решительно отбросил эту затею, впрочем вряд ли сейчас выполнимую, испугавшись вдруг одного, на его взгляд, очень важного обстоятельства: пока он будет ехать к Черному морю, война-то, пожалуй, успеет закончиться... Зато, каким героем он может вернуться на родной корабль, через десять отпускных дней. "Поприветствуем участника боевых действий на границе - матроса Соловца Константина. Несмотря на заслуженный отпуск, он помог нашим доблестным пограничникам отразить вражеское нападение. Ура, товарищи!" - зазвенел, зарокотал тут у него в ушах голос командира корабля, капитана первого ранга товарища Бульбоноса. Костя даже покраснел от удовольствия...
Когда в очередной раз вернувшийся за раненными грузовик тронулся с площади, Соловец решительным жестом поправил бескозырку и устремился к границе. Ошибиться с направлением было трудно: в районе крепости слышался непрекращающийся гул и стояло огненное зарево в полнеба...
Навстречу Косте то и дело попадались толпы испуганных, полуголых людей... Многие были в крови... Люди шарахались в стороны от бегущего морячка, с удивлением смотрели вслед. В спину кто-то зло и насмешливо бросил: " Это что - и есть вся наша легендарная Красная Армия". Боясь опоздать, Костя даже не обернулся, хотя в душе у него все клокотало от гнева...
Но по мере приближения к крепости людей становилось все меньше... Теперь Соловец бежал по абсолютно вымершим улицам, чувствуя, как былая решимость все больше и больше оставляет его... Нет, он не струсил, но вид окровавленных, испуганных людей, разбитые дома и пожар, пожирающий город, подействовали на Костю угнетающе... И почему-то ему до сих пор не встретилось ни одной воинской части, ни одного бойца Красной Армии, спешащего на помощь принявшим бой пограничникам. Терзаемый этим вопросом Соловец не сразу заметил, что обстрел крепости прекратился. Во внезапно наступившей тишине было что-то зловещее. В распахнутых окнах уцелевших домов, задумчиво покачивались на ветру занавески...
А потом он вдруг услышал все нарастающий мерный грохот, как если бы строем бежало множество людей... Грохот шел из небольшого переулка, мимо которого Костя только что проскочил. "Фу, ты.. наверное, наши.. Наконец-то!" - обрадовался было Соловец и повернул назад, чтобы выяснить в чем дело... В последний момент, какая-то сила заставили его прижаться к дому и осторожно заглянуть за угол. Тут уже морячок испугался по-настоящему: прямо на него из переулка набегала серая ощетинившаяся автоматами волна. Над розоватыми пятнами лиц жирно отливали сталью иноземные каски и сотни странно коротких, с расширяющимися кверху раструбами сапог слаженно били в камень мостовой...
Костя с ужасом подумал: не вернись он назад или поспеши выскочить из-за угла и все - короткая автоматная очередь и прости - прощай, товарищ Соловец - отличник боевой и политической подготовки, матрос Краснознаменного Черноморского флота...
Еще не зная, что предпринять, Костя бросился прочь от злосчастного переулка, мучительно ожидая окрика на немецком языке, а затем и пули... "Хотя они, пожалуй, и кричать-то не станут, а просто погонят выстрелами как зайца."- мелькнула тоскливая мысль. Впервые в жизни Костя ощущал себя таким большим и заметным. Мгновенно взмокшая спина, казалось, разрослась до размеров каменных зданий, мимо которых бежал он, не чувствуя под собой ног. Сознание работало какими-то рывками, при этом четко фиксируя мелкие незначительные детали: брошенная посреди улицы детская коляска, раскрытая книга на тротуаре: утренний ветерок лениво перелистывает ее ослепительно белые страницы...
Костин взгляд вдруг натолкнулся на черный прямоугольник распахнутого окна на соседней стороне улицы... Он не помнил, как добежал до спасительного проема, а когда очутился под ним, изо всех сил подпрыгнул и вцепился руками в нижнюю часть рамы... Отчаянно царапнув ботинками по стене, Соловец ловко перекинулся внутрь и упал на стоящую подле окна кровать. Упал и, мерно колыхаясь на растревоженных пружинах, стал ждать...
Когда скрип пружин, наконец, затих, а удары сердца перестали бить в уши, Костя услышал улицу: она вся грохотала под сотнями бегущих ног... В голове застучало: "Дурак, дурак! Надо было в часть возвращаться, а не геройствовать понапрасну."
Внезапно, с другого конца улицы, куда он стремился еще несколько минут назад, донесся чей-то отчаянный крик: "Вперед, за Родину!" и вслед за этим подхваченное сотнями глоток и многократно отраженное от стен "А-а-а" покатилось в сторону морячка... Протрещали и словно захлебнулись автоматы, хлопнуло несколько одиночных выстрелов, и вцепившийся в матрац Костя услышал, как прямо под окном завязалась яростная рукопашная схватка... В полушаге от Соловца дрались насмерть те, кому он так стремился помочь, но воли оторвать от матраца руки уже не было... "Трус! Зачем же ты в армию то пошел, сидел бы дома, быкам хвосты крутил... Сопля ты, а не мужик." - зазвенел тут в ушах голос капитана Бульбоноса.- Не мужик.." Костя рывком вскочил с кровати и, нахлобучивая на взмокшую макушку слетевшую при падении бескозырку, заметил вдруг канделябр. Большой чугунный на три свечи он лежал в другом конце комнаты подле кривоногого письменного стола... С этим самым канделябром, сразу надежной тяжестью нагрузившим руку, Соловец взлетел на подоконник и глянул, наконец, вниз - туда, где мешались в яростной драке немцы и наши бойцы - пограничники, судя по их зеленым фуражкам и петлицам. Дрались страшно: с хрустом, с выдавливанием глаз и разрыванием ртов... От этого зрелища Соловцу снова стало не по себе...
Так бы и стоял он, скрючившись, на подоконнике - маленький похожий на подростка морячок, не в силах уже ни спрятаться, ни прыгнуть вниз, как внезапно его блуждающий над схваткой взгляд натолкнулся на одного из пограничников. Последний яростно изгибался и сучил ногами в испачканных известкой сапогах под огромным немцем, душившим его своим автоматом... Фуражка с зеленым верхом откатилась в сторону и Костя увидел покрасневший от напряжения лоб, ежик смоляных волос и побелевшие в костяшках тонкие пальцы рук, мертвой хваткой вцепившиеся в автомат врага.... "Сейчас его задушат..."- каким-то непонятным звериным чутьем, что всегда проявляется у человека в критической ситуации, вдруг понял Костя и, сразу же позабыл о всех своих страхах... С отчаянным криком "Полундра", не видя более ничего кроме каски со свастикой и туго обтянутой серой тканью спины с темным клином пота промеж лопаток, морячок сиганул вниз... Он приземлился, куда и целил: прямо на автоматчика и, не дав тому опомниться, с размаху обрушил на его голову чугунный канделябр....
В этот самый момент, немцы не выдержали, захлебнулись русской яростью и побежали прочь, бросая оружие и что-то громко и отчаянно крича...
11
Из глаз Маши текли слезы, но она не чувствовала их... На душе было пусто, словно вырвали, выскребли из нее все светлое и оставили лишь тоску и боль.
Маша без сил опустилась на крыльцо и, кутаясь в пуховый платок, который в момент обыска только и успела набросить на плечи поверх ночной рубашки, некоторое время неотрывно смотрела на темнеющий за селом лес. Где-то там, в его наполненных мраком глубинах, бежала к Бресту дорога. По ней сейчас все дальше и дальше увозили Сергея угрюмые люди в фуражках с красными околышами.
Вой Каррубо вывел Машу из оцепенения. "Ну что ты воешь, сейчас всех соседей перебудишь."- сказала она ему с укоризной, хотя знала наверняка: соседи не спят и назавтра даже глухой пастух Сашка будет знать об аресте мужа.
В дом возвращаться не хотелось: там все сейчас, казалось, ей оскверненным чужими руками. Маша спустила с цепи пса и снова вернулась на крыльцо. Благодарный Каррубо, виляя тощим хвостом, затрусил следом. Лизнув руку хозяйке, он тяжело плюхнулся около ее ног и со вздохом опустил на лапы свою большую остроухую голову. "Каррубушка, хороший ты мой, одни мы с тобой остались." - Маша грустно улыбнулась и потрепала пса по холке, - Совсем одни.." Голос ее осекся, на глаза снова навернулись слезы. Прислонившись спиной к перильцам, она смотрела на лес, на небо, пока незаметно для себя не впала даже не в сон, а в какое-то полузабытье.
Далекий звук грома, так в начале показалось Маше, внезапно докатившийся с запада и пронесшийся над селом, разбудил ее. Каррубо приподнял сонную голову и грозно зарокотал в ответ, готовый вот-вот разразиться звонким лаем. В соседних дворах тоже заволновались, забрехали собаки. И было от чего: весь горизонт, там, где находился город, был охвачен всполохами. "Господи, что это.... Неужели пожар в Бресте? Там же Сережа!..." Чувство тревоги, было притупившееся дремой, снова охватило Машу...
Село стало быстро просыпаться.... Люди приникали к окнам, выскакивали на улицу и, вслушиваясь в далекий грохот, задавались одним и тем же вопросом: что случилось в городе? Пока подобно разносимому ветром пожару, не понеслось от дома к дому слово "война". Кажется, его первым произнес сельский гармонист Абраменя, за что, несмотря на свой двадцатилетний возраст и внушительные размеры, получил подзатыльник от матери (мать и сын были соседями Крутицыных). "Я тебе покажу "война", непутевый, ишь чего выдумал-то!" - громко закричала было пожилая женщина и тут же осеклась, закрыв ладонью рот... Из- за леса вдогонку тяжкому однотонному гулу вдруг выскользнули черные рокочущие тени, похожие на больших распластавших крылья птиц. На какое-то время они закрыли собой все небо... "На Минск, летят."- заметил Абраменя...
Елыгин, на ходу надевая через голову гимнастерку и прихрамывая на больную, покалеченную в гражданскую войну ногу, уже торопился к правлению: звонить в райком. За парторгом, весело галдящей стайкой бежали мальчишки, которым, как известно, только дай повод, чтобы не спать. Для них война была лишь будоражащим воображение словом, да геройским киноэкранным Чапаем, шинкующим беляков как капусту...
Поскольку единственным источником новостей в этот час мог быть только Елыгин, люди, не сговариваясь, двинулись к правлению...
Парторг уже сидел, понурившись на крыльце, и курил самокрутку... Рядом с ним с потерянным видом стоял директор племхоза Петрищев. Увидев людей, Елыгин тут же встал, оправил гимнастерку и, дождавшись, когда на площади перед правлением соберутся почти все, заговорил, как мог громко:
"Товарищи селяне! Попрошу сохранять спокойствие... Из города сообщают,- парторг возвысил голос и обвел строгим взглядом площадь,- из города сообщают, что враг попытался напасть на нашу территорию, но наши доблестные пограничники ведут с ними бой... И я уверен,- тут Елыгин рубанул воздух кулаком, - скоро отбросят фашистскую гидру от наших рубежей. Поэтому, предлагаю всем разойтись по домам и не паниковать.." "Значит все-таки война?" - выкрикнул кто-то из толпы, на что парторг, поискав взглядом крикуна, отреагировал живо и неожиданно зло: "Никакая не война. И нечего тут панику сеять. Вражья вылазка - не более... А что самолеты летают, то на это, видимо, есть стратегический план. Заманивают. Не над нами же их сбивать..."
Понемногу люди стали расходиться, но спать никто не ложился: все ждали новостей из города. Потянулись томительные минуты ожидания. Еще мучительней это ожидание было для самого Елыгина: на самом деле о ситуации в городе он знал не больше сельчан...
Несмотря на столь ранний час, трубку в райкоме взяли мгновенно... К удивлению парторга она зарокотала голосом самого первого секретаря товарища Слепченко: "Елыгин? Молодец, что позвонил.... Пока еще ничего до конца не ясно, но, кажется, немцы..." Тут в трубке что-то щелкнуло и связь прервалась... В этот момент, в комнату влетел запыхавшийся директор племхоза. Увидев звонящего, он с порога закричал: "Ну что? Что там?" Елыгин только растерянно развел руками, зачем-то подул в трубку и принялся заново набирать номер райкома. Но все дальнейшие попытки дозвониться успеха уже не имели...
"Ох, не к добру все это, не к добру..." - думал парторг, куря самокрутку за самокруткой и соображая: ехать ли самому в город или все-таки подождать...
Ответ он, как и все селяне, узнал к восьми часам утра, когда через Н. из города, помчались черные штабные машины, загрохотали бортами полные раненных бойцов грузовики и потянулись бесконечные обозы с беженцами... Говорили страшное: город разбит, в городе немцы, повсюду огонь и много убитых... "Так и лежат на улице, сердешные, и никому до этого дела нет..." - причитала одна из беженок. Слова эти длинной тонкой иглою вошли в Машино сердце и уже не отпускали... Господи Всемогущий, что сейчас с Сережей, где он? Жив ли?
12
Если бы кто-нибудь попросил командира дивизии полковника Алехно охарактеризовать ситуацию, царящую сейчас в городе, то услышал бы по- военному короткий и в высшей степени раздраженный ответ: бардак и хаос... С первых же минут обстрела на воздух странным образом взлетело здание почты, через которую осуществлялась связь с крепостью и другими расположенными в городе дивизиями, а от обрывочных, поступающих от посыльных сведений шла кругом голова и хотелось застрелиться... Куда-то запропастился начальник штаба (позже выяснится, что он погиб во время налета), а комиссар, так не вовремя, уехал в Минск в политуправление... Как разъяренный лев метался полковник с красным карандашом вокруг разложенной на столе карты, пытаясь составить более - менее цельную картину происходящего... По всему выходило, что граница прорвана, - причем во многих местах,- немецкие штурмовые отряды вот-вот окружат крепость, ворвутся в город, а между нашими войсками до сих пор нет связи, без которой организовать хоть какую-то совместную оборону, и тем более перейти к активным наступательным действиям в данных условиях не представляется возможным... Счет шел уже на часы, если не минуты...
Понимая, что дальнейшее промедление приведет к окружению и гибели дивизии, Алехно на свой страх и риск принял решение отвести вверенные ему части из Бреста и занять оборону у Минского шоссе...
Но беда заключалась еще в том, что отступать было не с кем: почти все его подразделения находились на западной окраине города и частично в крепости, и ни один из посланных туда связных до сих пор не вернулся. Только полк майора Андреева, который, по-счастью, размещался рядом со штабом, оказался способным приступить к выполнению поставленной перед ним задачи немедленно и уже два часа как находился на марше... После ухода Андреева в распоряжении полковника, кроме нескольких адъютантов, охраны и взвода телефонистов, никого не осталось. Пора было думать и о собственной эвакуации...
Когда на машины во всю грузили документы, а в разоренных кабинетах пахло жженой бумагой: спешно жгли то, что не могли увезти, к зданию штаба вдруг вышел батальон капитана Буланова. Самого капитана и тело убитого комиссара несли на плащ-палатках бойцы... Буланов был без сознания. Остатками батальона командовал молодой лейтенант Чибисов. Выслушав его рапорт, полковник тут же распорядился насчет раненных: их надлежало срочно вывезти из города, а затем снова обратился к стоящему навытяжку лейтенанту: "Ну что, Чибисов, принимай во временное командование батальон... Поступаешь в распоряжение майора Андреева... Его полк уже на марше,- Алехно достал из полевой сумки карту и показал маршрут следования и место, где батальону надлежало встретиться с Андреевым,- выступайте немедленно... К сожалению, карты дать не могу: держитесь шоссе... Возможно встреча с десантом противника... В этом случае приказываю вступить в бой и уничтожить десант... И передай Андрееву: дорогу удерживать любыми средствами до подхода наших сил..." Лицо Чибисова в этот момент казалось непроницаемым, хотя в душе его все кричало и рвалось от боли... "Лена... А как же Лена?" Мелькнула мысль: просить полковника назначить комбатом кого-нибудь другого, а ему разрешить вернуться назад в крепость, но... вместо этого он только ответил "есть", быстро бросив правую руку к околышу фуражки...
"Лейтенант, а это что такое? " - вдруг с удивлением воскликнул Алехно, указывая на маленького лопоухого матросика, который с другими бойцами уже во всю грузил раненных... "Товарищ полковник, матрос Соловец находится в десятидневном отпуске и следовал домой... В связи и событиями на границе, не смог оставаться в стороне...Спас мне жизнь. Сейчас намеревается вернуться в свою часть в Севастополе, но до того как представиться возможность, просит разрешения следовать вместе с батальоном. Документы у него в полном порядке... Сам проверял." "Ну что ж, раз просится - пускай следует, а там видно будет."- смягчился полковник и протянул лейтенанту руку.- Ну, до встречи, Чибисов... И желаю удачи"...
13
Крутицын вернулся в село вместе с обозом беженцев. Вернулся не один, а в компании незнакомого мужчины и маленькой девочки с карими заплаканными глазами...
Мужчина, отрекомендовавшийся Маше Дмитрием Хохлатовым,- при этом он грустно улыбнулся, блеснув золотой фиксой, - был молод и хорош собой. Крутицына он величал уважительно Сергеем Евграфовичем, а с Машей был подчеркнуто вежлив и предупредителен. Но в речах и манерах мужчины, в его серых все подмечающих глазах проскальзывало нечто такое, что вызывало у Маши, казалось бы, беспричинное беспокойство и непреодолимое желание проверить на месте ли ценные вещи и деньги. К тому же, золотая фикса на одном из передних зубов не добавляла образу Хохлатова привлекательности, а скорее даже наоборот...
Двухлетнюю крошку звали Тая или Таня... По крайней мере, на Машин вопрос, она быстро пролепетала: "Та-я" и сразу же, застеснявшись, уткнулась в плечо Хохлатова... Потом, Крутицын вкратце полушепотом поведал Маше ее коротенькую историю, которую узнал дорогой от Димы. О том, что произошло и происходит сейчас в городе, счетовод сказал только: " дело серьезное"...
Затем Крутицын, попросив жену "полить", вышел с ней на двор, где, обнажившись до пояса, с фырканьем и брызгами умылся... Когда он, посвежевший и приободрившийся, вернулся в дом с полотенцем на крепких плечах, Брестский заметил на шее у него небольшую ладанку и позолоченный крестик...
Переодевшись, Крутицын сразу же прошел к своему тайнику в саду. Из коробки он вынул лишь пистолет, а остальное снова спрятал... Маша, тем временем, успела вымыть и накормить Таю, и вскоре, разрумянившаяся и, наконец, умиротворенная малышка заснула у нее на руках...
Ближе к полудню, когда через Н. потекли отступающие войска, а долетающая с запада канонада стала явственно приближаться, во двор Крутицыных зашел офицер- пограничник. Маша как раз мыла на улице посуду, а мужчины совещались в доме, что делать дальше... Так и не посаженный на цепь Каррубо с грозным отрывистым лаем бросился к вошедшему, никак подлец не среагировав на испуганный окрик хозяйки и звон выпавшей из ее рук тарелки. Но пограничник не только не выказал никакого страха, а даже напротив - обрадовался, увидев перед собой здоровенного пса. Негромко, по-особому свистнув, мужчина посмотрел на него странным завораживающим взглядом и Каррубо, вместо того, чтобы налететь на непрошенного гостя, вдруг доверчиво ткнулся носом в протянутую ладонь и завилял хвостом... К ним уже подбегала изумленная Маша.... "Чудеса." - чуть было не воскликнула она, хватая пса за ошейник и вопросительно глядя на офицера.... "Водички бы..."- попросил тот и улыбнулся. Улыбка у него вышла какая-то виноватая и Маше почему-то подумалось, что офицеру стыдно за происходящее, за это поспешное больше похожее на бегство отступление. Выпустив к радости пса ошейник, она бросилась в дом за водой.
Воспользовавшись отсутствием жены, выскочивший на шум Крутицын тут же сбежал с крыльца и о чем-то вполголоса заговорил с военным. Говорил счетовод недолго, но чрезвычайно взволнованно, на что пограничник, облизнув сухие губы, только отрицательно мотнул головой... Лицо Крутицына пошло пятнами. Он хотел было еще что-то сказать, но тут с водою в запотевшем ковшике вернулась Маша, и счетовод, сразу же оборвав свою речь, стал с рассеянным видом теребить верхнюю губу... Некоторое время военный жадно пил, проливая воду на гимнастерку и кося глазами то в сторону забора, за которым уже проходили последние солдаты, то в сторону расстроенного счетовода.... "Большое спасибо, хозяйка.." - сказал он, наконец, и, вернув ковшик Маше, заторопился к выходу, явно пытаясь избежать вопросов... Уже у калитки офицер вдруг обернулся и добавил, обращаясь к Крутицыну: "Простите меня, товарищ: не имею права, хотя люди нам действительно нужны."
Чувствуя на себе пристальный взгляд Маши, Крутицын подождал, пока пограничник не скроется из виду, и, только после этого, решился посмотреть на побледневшую жену. "Ничего не говори. Так надо,- заговорил он тоном человека, уже принявшего решение,- с этими или другими, я все равно уйду воевать с немцами. Лучше помоги собраться..." "И я с Вами, Сергей Евграфович!"- отозвался с крыльца Хохлатов...
Крутицыны прощались уже второй раз за сутки... Но в отличие от того - ночного прощания, Сергей покидал дом по собственной воле, влекомый чувством офицерского долга, которое всегда жило в душе бывшего поручика, изначально выученного и призванного защищать свое Отечество, а не просиживать штаны в правлении племхоза...
"Господи, как давно я не говорил ей ласковых слов... Неужели разучился, - испугался вдруг Крутицын, привлекая к себе жену и глядя в ее набухающие слезами, глаза... За его спиной уже висела котомка, в которой заботливой рукой Маши было уложено все самое необходимое: смена белья, бритва, еда... В правом кармане тужурки лежал наградной револьвер. Наган, взятый у энкэвэдэшника, Крутицын отдал Хохлатову... С молчаливого одобрения мужа, Маша собрала котомку и его, как ей казалось, жуликоватому спутнику...
Тронутый до глубины души этой заботой, Брестский, деликатно отвернувшись, стоял сейчас около забора и с деланным интересом изучал уже опустевшую улицу... Решившись идти вместе с Крутицыным, он преступал воровские законы, но преступал их осознанно, ибо страстно желал отомстить за мать, за друзей, за маленькую девочку Таю, в одночасье потерявшую родителей. О том, что будет после, Дима старался не думать, считая это неблагодарным и бесполезным занятием...
"Маша, родная, единственная.." - начал было Крутицын, пытаясь сказать то самое-самое, что ободрило, вдохнуло бы силы в его вот уже захлюпавшую носом жену. Слова, которые всегда находились у поручика для идущих в бой солдат, в эту минуту почему-то никак не хотели рождаться в его смятенной голове. Да и не к месту были бы они сейчас - те предназначенные для солдатского уха слова... "Маша..." - повторил Крутицын и его васильковые глаза мучительно сощурились... Но жена опередила его: "Сережа, Сереженька... Послушай меня, пожалуйста. Чтобы ни случилось, я буду ждать тебя здесь: в нашем доме. Слышишь меня... Я и Тая ." Тут она не выдержала и разрыдалась по-бабьи, в голос. "Ну что ты, Машенька, причитаешь, ребенка разбудишь,- вконец, растерялся Крутицын, - мы ведь с тобой и не через такое проходили, а Маш? Вы тут берегите друг друга... и ждите: мы обязательно вернемся.. Слышишь родная.. Ведь ты всегда умела ждать и верить...." "Вон седины уже сколько в волосах и морщинки у глаз..., - подумал вдруг он и сердце его сжалось от любви и нежности,- как же тяжело от тебя уходить, Маша.." Крутицын смотрел на жену и вспоминал их первую встречу... Бал по случаю.. Ах, какая, в сущности, разница, по какому случаю... Он - постоянно краснеющий юнкер с едва еще чернеющим пушком над верхней губой и она - юная, легкая, обворожительная в каком-то совершенно немыслимом, завораживающе шуршащем платье...Они кружились и кружились в вальсе, и у Сережи Крутицына - отличника и балагура, вдруг отнялся язык и пошла кругом голова от оголенных плеч Машеньки Головиной, от неуловимого аромата ее духов и молодой разгоряченной танцем кожи... Банально, штампованно, стандартно, воскликнет тут искушенный читатель, но...ведь именно так все и было, как было когда-то у сотен таких же как и они молодых, честолюбивых и смелых, еще не ведавших, что рождены они в жестокое, страшное время и что кому-то суждено сгинуть, сгнить в окопах Первой Мировой или встать у стенки под дулами чекистких наганов, или тонуть на барже, запертыми в трюме, или бежать, бросая все, на пароходах, на перекладных, в общих вагонах, бежать навсегда из своей уже невозвратной России... "Ах, Маша, если бы было на земле такое место, где люди никогда не должны расставаться, я отдал бы все, чтобы оказаться там вдвоем с тобой.."- мысленно кричал бывший поручик 3-го его императорского величества кавалерийского полка, целуя родные морщинки около мокрых от слез глаз, пока, наконец, не заставил себя разжать объятья и, - все-таки, в самый последний раз, прижавшись губами к Машиным губам,- пойти, не оглядываясь, прочь...
Двинувшийся было за ним Хохлатов вдруг несколько замешкался у калитки и, решительно шагнув назад к Маше, быстро опустил руку в карман своего пиджака. "Марья Борисовна... Вот тут, наши фамильные драгоценности, успел, как говорится, прихватить, - торопливо заговорил он, и взгляд его при этом скользнул куда-то вбок,- вобщем, возьмите, не побрезгуйте... Спрячьте пока. А то эти, - Дима кивнул в сторону уже занятого немцами Бреста, - обязательно будут шарить, а Вам с девочкой еще пригодится... До свиданья и берегите Таю: одни Вы теперь у нее...." С этими словами Дима всунул в руки растерявшейся женщине горсть чего-то золотого, жидко сверкнувшего драгоценными камнями, и бросился вслед за Крутицыным...
Из всех односельчан навстречу Сергею Евграфовичу попался только один Елыгин, который посмотрел на счетовода, как на явившего с того света покойника, но быстро справился с собой и заторопился пройти мимо... Забот у него в этот час хватало и без Крутицына...
Через день парторга уж не будет в живых: его повесят немцы. Кто-то из своих донесет на него и председателя племхоза Петрищева. Кузьма Кузьмич успеет убежать в лес и вскоре возглавит партизанский отряд... Елыгин встретит смерть достойно, с гордо поднятой головой. До последнего своего часа, уже стоя на возведенном на скорую руку эшафоте, он будет призывать односельчан, согнанных немцами на площадь, бежать в леса, создавать партизанские отряды и бить фашистскую гадину. "Мы победим, товарищи!"- последнее, что успеет крикнуть Елыгин в наполняющуюся бабьими всхлипываниями и причитаниями толпу, перед тем, как немецкий солдат выбьет доску у него из-под ног... Целый день парторг провисит на площади в своей выцветшей застиранной гимнастерке, пока глухой пастух Сашка не обрежет ночью веревку и тайком не похоронит его на сельском кладбище.... Так погибнет верный сын своей партии товарищ Елыгин...
14
Майор Андреев был уже не молод и производил впечатление человека неторопливого и обстоятельного, за что и получил в дивизии прозвище "Дед"... Место для обороны он выбрал на небольшой возвышенности около шоссе... Вокруг полка простирались поля какого-то колхоза, на западе упирающиеся в густой лес, а за спиной - шумела листвою узкая лесополоса. Там Дед спрятал все имеющиеся орудия, приказав пристрелять поле и часть шоссе у леса, на котором, по его расчетам, и должны были появиться передовые немецкие части... Прибывшего с тремя сотнями бойцов Чибисова, он поставил на правом фланге уже во всю окапывающегося полка...
Приблизительно через час со стороны Минска послышался грозный гул: высоко в небе по направлению к границе строем, как на параде, шли наши бомбардировщики... Работа сразу же встала. Бойцы, побросав лопаты, выскочили из траншей, задрали головы... Бомбардировщиков было много: Чибисов насчитал штук 70-80. Их внушительный вид и солидный рокот моторов вселял уверенность... Бойцы заметно повеселели: наконец-то и наши отреагировали.
"И-эх, куда ж они без прикрытия-то идут: пожжет их немец, как есть пожжет,- в сердцах сказал вдруг кто-то рядом с Чибисовым... Увлекшись, Федор не заметил, как к нему подошел майор, который, придерживая за козырек фуражку, тоже смотрел сейчас в небо, - ни одного истребителя в прикрытии." Андреев вздохнул и, обернувшись к бойцам, зычно закричал: "Работу не останавливать... Продолжать окапываться: немец ждать не будет..." Прогудев над головами, бомбардировщики неторопливо и величаво ушли к границе... "Ну, как, лейтенант, у тебя дела? - спросил, наконец, Андреев, кивком отвечая на уставное приветствие Чибисова и беря его под локоть. "Окапываемся, товарищ майор" "Вижу, что окапываетесь... Молодцы. А как вообще настроение? У тебя, у бойцов?" "Настроение бодрое: все горят желанием побыстрее отбросить немцев обратно за Буг... Только вот патронов бы побольше..." "Обязательно отбросим! Отбросим и дальше погоним, чтоб впредь неповадно было... А с боеприпасами, лейтенант, ситуация аховая: немцы в Бресте разбомбили почти все армейские склады... Так что у нас сейчас ни снарядов толком, ни патронов..., - Андреев сморщился словно от внезапной боли, - Поэтому стреляйте с умом... Патронов немного, но подброшу - чем могу, как говорится... И вот еще что: пошли бойцов к капитану Бочкареву - твой сосед слева. Пускай поделится с вами гранатами... Скажешь, что я распорядился."
Минут через пятнадцать-двадцать загудело снова, но как-то пожиже, послабее, и помрачневшие бойцы увидели возвращающиеся обратно самолеты: их было только пять...
А вскоре появился и первый немец: маленький, юркий как оса истребитель c бело-черными крестами на крыльях пронесся над позициями полка, и, дав несколько очередей, умчался в сторону Бреста... "Значит, пора ждать гостей."-подумал Чибисов...
"Повезло тебе, Соловец, с ростом: в случае нужды, ты и в мышиной норке обстрел пересидишь." - рядовой Сотов говорил громко, с явным расчетом быть услышанным другими. Он оказался соседом Кости по окопу и теперь донимал морячка своими шутками. Хотя и без них ситуация выглядела достаточно комично: рослому плечистому Сотову отрытый за это время окоп едва доходил до пояса, а у Кости над земляным бруствером выглядывала лишь лопоухая голова. Копающие рядом бойцы засмеялись, а красный, как буряк, Соловец бросил на шутника очередной негодующий взгляд и с хрустом вонзил лопату в мягкую податливую землю... Довольный реакцией Сотов собрался было еще что-то сказать, но тут громко закричали "воздух" и всем стало не до веселья...
Штук десять самолетов, мгновение назад вынырнувшие из-за растрепанного ветром облачка, вдруг резко сорвались в пике над позициями полка и от каждого отделилось по нескольку жирных точек. "Бомбы" - догадался Костя... Повторяя траекторию крылатых машин, бомбы-точки полетели к земле, стремительно увеличиваясь в размерах... Взметнув над бруствером пыль и сухую траву, самолеты ушли с рокотом вверх и тут же рядом с Костей грохнуло так, что обвалился край окопа и заложило уши... Соловец посмотрел на Сотова. Тот сидел, скрючившись, рядом, - большой, нелепый с упирающимися в грудь коленями,- и смотрел вверх... По фуражке и плечам струилась земля.... "Да, прав был все-таки сосед насчет роста-то..." - подумал морячок... Почувствовав Костин взгляд, Сотов обернулся и, обнажив в улыбке крупные зубы, весело проорал: "Не дрейф, полундра, прорвемся!"
Пять раз сбрасывали немцы бомбы на позиции полка, но только последний пятый показался Косте самым страшным: невыносимый, леденящий душу вой вдруг наполнил небо и от этого воя захотелось бросить все и бежать, не разбирая дороги, прочь лишь бы не слышать его.. "Э-э, да они пустые бочки с дырками вместо бомб бросают, хотят на нас на тонкость кишки проверить..!" - закричал Сотов, который упорно продолжал смотреть вверх и лишь в момент взрыва, словно энергично с чем-то соглашаясь, быстро пригибал голову к коленям...
Еще не успел затихнуть рокот уходящих на запад бомбардировщиков, как по окопам пронеслось: "приготовиться к бою"... Схватив трофейный автомат, Костя взобрался на специально подсыпанную земляную приступочку, - еще один повод для шуток Сотова,- и сквозь клочья ползущего над позициями дыма неожиданно близко увидел немцев... Их густые цепи, казалось, перекрывали собой все поле.... "Пи-ють" - просвистело, пропело у виска, совсем рядом взметнулось несколько земляных фонтанчиков... "Ты рот-то закрой, а то свинцовая птичка ненароком влетит!- сказал Сотов, кладя на бруствер винтовку и передергивая затвор,- Сейчас они у нас потанцуют полевое танго..." Словно в подтверждении его слов, с флангов ударили пулеметы, огрызнулась огнем полустертая бомбежкой линия окоп и немецкие цепи вначале залегли, а потом стали откатываться назад... Новую атаку, судя по всему, они собирались предпринять уже под прикрытием танков, которые в этот момент один за другим выползали по шоссе из леса и съезжали в поле.... "Раз, два, три...., двадцать"- считал шепотом Костя, не замечая, что кусает в кровь губы... Сотов, сощурившись, оглаживал заткнутую за поясной ремень гранату....
Нагло подставляя борта, с повернутыми в сторону русских башнями, железные махины неспешно выстраивались в линию на краю поля. За ними замелькали серые фигурки пехотинцев....
В тот миг, когда двадцатая по счету машина съезжал на обочину, а из леса только-только выползла еще одна, вдруг грозно и слаженно рявкнули полковые пушки... Встретившись со снарядом, последний танк тут же выбросил в небо струю огня и черного дыма и замер поперек шоссе... У двадцатого взрывом сорвало башню, - видимо сдетонировал боекомплект,- а сам он сполз боком в придорожную канаву и перевернулся... На поле разом вспыхнули и омертвели еще пять машин. Шестая, закрутилась на месте с перебитой гусеницей... Несколько снарядов разорвалось и среди сгрудившейся на опушке леса пехоты. Мелькнули в воздухе разметанные взрывом тела, беззвучно повалились срезанные осколками деревья...
Оставшиеся танки, взревев моторами, рванули было на позиции полка, но тут снова ударили пушки, и еще шесть машин остались гореть на роковом для них поле.... От полного разгрома танкистов спасла налетевшая из-за леса авиация, под прикрытием которой они стали отползать за шоссе...
Полковые артиллеристы стреляли до последнего: когда первые авиабомбы рванули прямо на батарее, под ноги орудийных расчетов еще катились окутанные дымком гильзы...
Тем временем, в лесу на шоссе скопилась огромная масса немецких войск и частей снабжения. Для ликвидации тромба (как выразился один из высоких военных чинов) был срочно повернут назад танковый корпус из ударной группировки Гудериана. Последний уже перерезал Минское шоссе восточнее того места, где держал оборону майор Андреев и стремительно продвигался в сторону Барановичей...
15
Все закончилось внезапно и страшно, когда в тылу вдруг появились немецкие танки... Пока на разгромленной авиацией батарее спешно разворачивали несколько уцелевших орудий, танки уже начали утюжить позиции полка... На батальон Чибисова, проломившись через лесополосу в том месте, где в наспех вырытых укрытиях располагался переполненный раненными лазарет, вылетело сразу двенадцать машин... Непрерывно стреляя из пулеметов и орудий, они в два счета достигли линии окоп, и шансов у оставшихся в живых практически не осталось...
"Приготовить гранаты!" - успел даже не крикнуть, а почти прохрипеть лейтенант, чувствуя, как внезапно пересохло в горле... "...Товить гранаты!"- многократно отраженным эхом побежало от бойца к бойцу, и Чибисов, каким-то краешком пытающегося найти выход сознания, удовлетворенно отметил, что паники нет и в помине... В этот момент, одна из машин накрыла его окоп своей грохочущей воняющей бензиновыми выхлопами массой и, несколько раз крутанувшись, перевалила через бруствер...
"Ну что, дружок, похоже настал и наш черед помирать..." Сотов, непривычно серьезный, в последний раз обернулся к Соловцу и добавил: "Я первым пойду, а ты уже действуй по обстоятельствам". Глазные белки на черном от копоти лице показались Косте ослепительными, отчего взгляд и все лицо Сотова приобрели вдруг особую выразительность и силу. Отставив в сторону винтовку, со словами: "ну бывай, полундра", он полез с гранатой навстречу лязгающей окровавленными гусеницами махине и... тут же исчез в земляном столбе взрыва от рванувшего рядом снаряда... Костю, который как раз готовился выбраться следом, отшвырнуло назад и так приложило о край окопа, что потемнело в глазах...
Когда Чибисов выбрался из завала, не без помощи старшины Кашкарова - неулыбчивого сухощавого сверхсрочника, за время марша и боя успевшего стать его правой рукой, немецкие пехотинцы были уже в двух шагах от них... Заметив командирские кубики, один из солдат наставил автомат прямо на лейтенанта и заорал: "Хэндэ хох...!" Глядя на его напрягшуюся в крике шею, Федор подумал: "А что, если броситься, вцепиться в горло: быть может успею задушить гада, прежде чем пристрелят.." Шальная, туманящая разум мысль, видимо, отразилась и в глазах и подавшейся вперед фигуре Чибисова, потому что немец вдруг занервничал и, выпятив побелевшую губу, заорал еще громче: "Хэндэ хох...!" "Сейчас он нажмет на спусковой крючок." - понял Федор и почти уже сам захотел этого, как вдруг откуда-то сбоку долетел до него глухой голос старшины: "Не дури, лейтенант, поднимай вверх руки: Родине мы живые нужнее..."
Проутюжив окопы, танки повернули назад к лесополосе, чтобы не мешать своей пехоте... Бой откатывался все дальше от исполосованных гусеницами позиций полка. Несколько бронированных махин погнались по соседнему полю за разбегающимися в разные стороны бойцами, расстреливая их из пулеметов... Со стороны КП майора Андреева, еще некоторое время слышалась ожесточенная автоматная и ружейная стрельба, ухали взрывы, но вскоре смолкло и там...
Первое, что увидел Костя, когда пришел в себя, были измазанные глиной сапоги. Много сапог... Немецкие пехотинцы, человек пять-шесть не меньше, с хохотом показывая на Соловца пальцами, столпились над окопом. Заметив, что матросик очнулся, один из солдат под одобрительные возгласы товарищей опустился на колени и, схватив Костю за шиворот, рывком втащил на бруствер. Не помня себя от гнева, Соловец извернулся, пытаясь кулаком достать обидчика, но вместо этого сам получил хорошую затрещину. "Руссиш вольф! Руссиш марин вольф (Русский волк! Русский морской волк!) - загоготали немцы... Они подобрали и бескозырку, которую тут же водрузили на гудящую, полную отчаянных мыслей голову морячка... Кто-то из пехотинцев попытался было потрепать его по щеке, но Костя так зыркнул на немца своими злыми полными слез глазами, что тот отдернул руку и отшатнулся... "Ахтунг, Генрих, вирт цубиссен! (Осторожно, Генрих, укусит!) - еще громче заржали солдаты, а в руках одного их них появился фотоаппарат, которым он стал снимать своих товарищей, обступивших русского морячка... Мимо к шоссе вели первых пленных... Костя вдруг увидел Чибисова: набычившись, уже без портупеи, лейтенант шел, подталкиваемый сзади автоматчиком...
16
Поначалу они пристроились к очередному обозу с беженцами, но потом Крутицын резко свернул с дороги и повел Диму через какие-то леса и топи одному ему известными тропами...
Брестский уже раз десять пожалел, что ввязался в эту, как теперь он называл ее, авантюру, и порой его затуманенный невеселыми думками взгляд, направленный в широкую спину шагающего впереди счетовода, точился неприязнью... "И чего я вызвался идти с этим... Черт дернул за язык... Лучше бы рванул на окраину к Рае... Переждал бы все эту канитель, отлеживаясь в ее теплой постели и попивая домашнее сливовое винцо... И плевать кто в городе: наши ли вертухаи или немцы-хренцы... Э-эх.". Дима представил нежные телеса и горячие объятья своей черноокой подруги и вконец расстроился. В его ботинках хлюпала вода, и какая-то колючая, насыпавшаяся за шиворот дрянь, терзала вспотевшую спину... Брестский вспомнил о корешах: "Небось, думают, что погиб.... А я вот он, как последний ... шагаю неизвестно куда, неизвестно за чем..".
"Эх, пошкворчать бы щас!"- с тоскою сказал Брестский, уже зная, что Крутицын не курит, а свои давно закончились, и посмотрел на часы: стрелки показывали без четверти четыре.- Это ж надо: почти три часа пехаем." "Ничего, парень, нам бы только до наших частей добраться, а там уж видно будет."-сказал, обернувшись, Крутицын и Дима вдруг подумал, что никакого особенного плана у счетовода нет... "А если "наши" не возьмут, а что если откажут? И что тогда прикажешь делать? А еще чего доброго просто шлепнут... Скажут, что шпиёны и шлепнут... Это они запросто.." Вконец расстроенный такими мыслями Брестский чуть не налетел на замершего вдруг Крутицына.. "Слышишь?" - сказал тот, поднося к губам палец и показывая глазами вперед, туда, где в просветах между деревьями уже виднелась залитая солнцем опушка... Оттуда доносилась отдаленная стрельба и грохот разрывов... Несколько чернобрюхих самолетов с крестами на крыльях, растревожив верхушки деревьев, пронеслись над лесом и умчались в ту сторону...
Крутицын предложил взять левее и товарищи едва не натолкнулись на немецкую пехоту... Сгрудившись на краю ржаного поля, солдаты надевали каски, ранцы, готовясь, по всей видимости, идти в атаку... Слышался веселый гогот. Рядом на дороге стояли грузовики... "С комфортом воюют гады. Ишь ты, прям как на работу собираются,- шепнул Брестский Крутицыну, - Вот бы гранату в самую-то кодлу... Шухернуть." Но счетовод не ответил, внимательно наблюдая за происходящим... Немцы тем временем развернулись цепью и неторопливо пошли через поле к жидкой лесополосе, отделяющей его от другого поля... Рожь доходила им до пояса... Крутицын видел, как офицер, идущий чуть позади, сорвал стебелек и стал ковырять им в зубах... Вслед за пехотой тронулись и запылили по дороге грузовики...
Когда солдаты достигли середины поля, по ним вдруг ударил затаившийся среди высоких стеблей пулемет. Он бил почти в упор, как косой срезая серые, кажущиеся одинаковыми фигуры. Словно поскользнулся и исчез во ржи офицер. Отчаянно крича, немцы бросились врассыпную. Залегли. С разных сторон затрещали вразнобой автоматы.
Но пулемет внезапно смолк и, спустя некоторое время, перестали судорожно жать на курки и немцы... Крутицын увидел, как над покачивающими на ветру колосьями то там, то сям стали появляться тазообразные каски... Судя по их перемещениям, пехотинцы, рассредоточившись, стремились взять пулеметчика в полукольцо. Но тот словно сгинул, растворился среди ржи и солдаты потихоньку смелели... Уже не таясь, безостановочно стреляя, они рванули было к месту, откуда их окатили смертоносным огнем.. Над срезаемыми пулями колосьями бесновалась, не успевая осесть, колкая пыль...
И тут над полем опять покатилось тяжелое пулеметное: та-та-та-таа... Повалились в рожь нашпигованные свинцом иноземцы, затаились оставшиеся в живых и только крики раненных, да доносящиеся со стороны лесополосы грохот нарушали тишину солнечного дня...
Несколько раз пытались подняться пехотинцы и снова и снова падали в рожь, прижатые кинжальным огнем... Сотни автоматных очередей, в который уже раз, сходились в одной точке поля, где скрывался невидимый храбрец, и казалось ничего живого уже не может остаться в их смертоносном перекрестье.... Но пулемет, ненадолго замолкая, продолжал отчаянно огрызаться....
С каждым разом немцы подбирались все ближе и ближе к стрелявшему и, наконец, в ход пошли гранаты, брошенные с нескольких сторон почти одновременно... Стремительно крутанулись в воздухе их странно длинные ручки и там, где они упали вдруг вздыбились невысокие земляные кусты. Средь комьев земли мелькнул, словно почудился, пулеметный ствол и... все стихло. Брестский стиснул зубы и опустил руку в карман, в котором лежал пистолет... Крутицын, заметив это, отрицательно мотнул головой...
Ветер донес до них обрывки резкой, как лязг затвора, команды и из ржи медленно приподнялись несколько серых фигур. Сутулясь и безостановочно стреляя, солдаты побежали в сторону пулемета. Через мгновение, они уже призывно махали остальным...
Покончив с пулеметчиком, немцы стали быстро перетаскивать к машинам раненных и убитых...
Когда грузовики уехали, а сильно поредевшая цепь достигла, наконец, лесополосы, Крутицын бросился к месту боя... За ним рванул и Брестский... Рядом с разбитым пулеметом, на изуродованной взрывами и истоптанном сотнями ног пятачке лежало четверо... Их тела и лица были сильно обезображены пулями и осколками. На черных от крови изодранных гимнастерках Крутицын заметил зеленые петлицы "Пограничники..." - прошептал он и снял кепку...