Порутчиков Владимир Геннадьевич : другие произведения.

Куликово поле или маленькая повесть о большой битве

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 5.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Автор не претендует на историческую достоверность данного повествования и заранее приносит свои извинения, если какие-то эпизоды заденут чувства и разум эрудированного читателя. Если в итоге, человек, вообще, решившийся прочитать эту повесть, захочет еще раз обратиться к страницам русской истории, касаемые данных событий, то автор посчитает свою цель достигнутой

   В. Г. Порутчиков
  
  
   От автора:
   Автор не претендует на историческую достоверность данного повествования и заранее приносит свои извинения, если какие-то эпизоды заденут чувства и разум эрудированного читателя. Если в итоге, человек, вообще, решившийся прочитать эту повесть, захочет еще раз обратиться к страницам русской истории, касаемые данных событий, то автор посчитает свою цель достигнутой.
  
   От жизни той, что бушевала здесь
   О крови той, что здесь рекой лилась
   Что уцелело, что дошло до нас?
   Федор Тютчев
  
   И вечный бой! Покой нам только сниться...
   Александр Блок
  
   Куликово поле или
   Маленькая повесть о большой битве
  
   Вместо предисловия
  
   Катастрофа случилась в один из первых дней августа, когда размякшие от жары горожане отдыхали после обеда под сенью своих домов. На пристани, от торговых кораблей к складам и обратно сновали черные от загара грузчики; с криками и брызгами плесклись в Волге мальчишки. И никто из них не знал, да и не мог знать, что в это время в нескольких переходах от города, по-глупому погибало нижегородское войско, выступившее в поход против татарского царевича Арабшаха.
   Скинув раскалившиеся под жарком августовском солнце шеломы и кольчуги на сопровождающие обозы, воины шли налегке, мечтая о привале на берегу реки Пьяны. По данным, которыми располагал нижегородский воевода, противник был еще далеко. В городе загодя получили сведения о татарском карательном набеге и, желая сыграть на опережение, не медля выставили большую рать, усиленную специально присланным московским полком.
   Передовые отряды уже бежали к реке, стягивая на ходу потемневшие от пота рубахи, когда из соседнего леска со свистом и криками "урра" вылетели, образуя гигантское полукружье, татарские сотни. Татары стремительно смыкали кольцо, наскаку натягивая огромные луки..
   "Эх, оплошали, православные!"- только и успел сказать пронзенный стрелой воевода, когда пачкая своей кровью белую льняную рубаху, валился с коня. Закружилась страшная карусель... Воины, которые были поближе к обозам, пытались добраться до своих кольчуг и нагрудников, но тщетно. Стрелы сыпались со всех сторон и лишь немногие из них летели мимо цели. Часть русских бросилась спасаться вплавь, но на другом берегу их уже ждали выдвинувшиеся к реке лучники. Лишь небольшая группа ратников, состоящая из тех, кто не смотря на жару был в полном боевом облачении, смогла продержаться некоторое время, встав спина к спине и прикрывшись щитами. Но татары, быстро покончив с остальными, взяли оборонявшихся в кольцо и расстреляли практически в упор. "Пленных не брать!"- коротко приказал Арабшах...
   Город был обречен. Еще утром, один из отрядов Арабшаха примчался к низовьям Волги, где стояли со своими кораблями нижегородские купцы, дабы не смогли последние предупредить горожан о надвигающейся беде...

1

   Нижегородский купец Семен Семёныч Капуста, как он сам считал, согрешил. Он ел скоромную пищу и предавался плотским утехам в постный день - пятницу. И вот отсюда и проистекали все его неприятности... Накануне, Семен заключил выгодную сделку с купцом из Нового Сарая по имени Муса, и в пятницу они обмывали ее на борту корабля Капусты. Говорили про дела, что закрутились в Великих степях, о том какую великую силу набрал Мамай, что Тохтамыш ушел далеко за Волгу собирать верных ему людей.. Крутобёдрые танцовщицы изгибали в танце свои осиные талии: как чешуя блестели у них монетки нашитые на набедренные повязки, и от этого блеска да от старого бухарского вина, которым потчевал его купец из Сарая, совсем закружилась голова у Капусты... Утром, когда по палубе его корабля бесцеремонно загрохотали сапогами, Семен освободился из объятий полусонной танцовщицы и вышел из каюты, чтобы разобраться в чем дело. Желтолицые люди с кривыми саблями во всю крутили руки его людям, в кровь били лица... Побагровел от гнева Капуста, выбросил несколько непрошенных гостей за борт, и собрался было уже проделать то же самое с остальными, как получил по голове рукояткой сабли и лишился чувств.. Муса показал серебрянную пайцзу и его не тронули: позволили уйти вместе со своими испуганными танцовщицами...
   Когда Капуста пришел в себя и попытался ощупать нестерпимо ноющую голову, то не смог пошевелить руками, так крепко они были стянуты за спиной колючей волосяной веревкой. Тяжело ворочая головой, огляделся. Он сидел в окружении других купцов и их людей, многие из которых были в крови. "Смотрите, корабли жгут!"-закричал вдруг кто-то. И верно: то тут, то там закрутился над кораблями дым, весело заплясало, побежало вверх по мачтам пламя. Запричитали купцы, закричали: "Что творят басурманы, что творят!" Как молящие о помощи руки, тянулись к небу корабельные мачты. Ветер рвал с них обрывки сгоревших парусов. У многих купцов текли слезы при виде того, как полыхают их суда. Казалось, что сама их жизнь, их настоящее сгорает сейчас на воде, летит в тартаррары.. "Да что там корабли, самим бы живым остаться!" Через некоторое время, закованных в колодки купцов погнали в глубь выжженной солнцем степи. Говорили, что всех пленных, в отместку за избиение Мамаевых послов три года назад, продадут в рабство на турецкие галеры по бросовой цене..."Эх, страдаем за грехи наши тяжкие!"- тяжело вздыхали купцы. Капусте вспомнился заснеженный берег реки, кишащий нижегородским людом, и жалкие фигурки послов бегущие по покрытому красными пятнами льду от обезумевших от крови собак. "Ничего откуплюсь,"- думал Капуста, шлепя босыми ступнями по земле: его дорогие сафьяновые сапоги ехали впереди на ногах одного из сопровождавших колонну всадников, - Передам выкуп через доверенных людей..."
  
   Город еще спал, когда Арабшах подошел к нему на расстояние нескольких полётов стрелы. Он поднял руку и войско, повинуясь, замерло на холме, подобно остановленному на бегу морскому валу... Солнце еще не взошло и вода в Волге казалась черной. Ветер вдруг стих и печные дымы, кое-где поднимающиеся над городом, ровными столбами уходили в небо. Это был плохой, злой город и царевичу нисколько не было жаль его. Он верил в неотвратимость наказания, а город, поднявший руку на послов, заслуживал самого жестокого наказания, и вот оно явилось в его лице и готово обрушиться с холма, неудержимое, как весенний паводок.. Арабшах смотрел на спящий город с высоты холма и медлил отдать приказ о штурме. Он любил этот миг затишья перед бурей. Войско, словно туго натянутая тетива, томилось в нетерпеливом ожидании. Все взоры были устремлены на повелителя. Далеко внизу заметались, забегали фигурки людей- заметили приближение монголов и медлить было больше нельзя.
   Арабшах подал знак и тут же пронзительно запела сигнальная стрела. "Урра!!"- закричали сотни глоток и загрохотала земля под копытами сотен лошадей... Всё сметающей на своём пути лавиной покатился вниз тумен за туменом и казалось не будет им конца...Стоя на холме в окружении верных нукеров, Арабшах наблюдал, как его воины, подобно бурной реке, заполняют улицы города, поднимаются к Кремлю. Взметнулась, жаля крыши, стая горящих стрел. Запылали первые дома...Ветер, что вновь затрепал над головой Арабшаха волчьи хвосты его знамен, быстро разносил огонь по окрестности. Царевич оскалил в улыбке крепкие белые зубы и процитировал одного из своих любимых арабских поэтов:"О миг победы, ты, так сладок, и вседозволенность пьянит!"
   Веселые верткие всадники летели по улицам, топча копытами, рубя направо и налево, обезумевших от ужаса горожан. Война закончилась, начался грабеж. Группками по двое, по трое человек, монголы врывались в дома, резали, насиловали женщин и тащили, нибивали свои походные сумки мало-мальски ценными вещами: кто знает, какая из них потом приглянется перекупщикам из Нового Сарая...
  
   Это был уже второй дом, который привлек внимание Чойболсана, одного из "верных багатуров" Арабшаха. "Хороший дом, богатый."- подумал юноша и махнул рукой товарищу, чтобы тот остановился. Воткнули около ворот копья- знак другим , что дом занят, спешились. Чойболсан жестом показал напарнику, что идет первым и, выставив пред собой саблю (получить вилами в живот от обезумевшего горожанина никак не хотелось), резко толкнул ногой деревенную обитую железными полосками калитку. За спиной с хрустом натянули лук. Чойболсан даже не оглянулся: он знал , что товарищ прикрывает его с тыла, готовый пустить стрелу в любого, кто опрометчиво двинется в их сторону. Калитка оказалась не заперта. Просторный двор был пуст, если не считать телеги посередине, да нескольких мешков, разбросанных по углам. Крутая лестница расписанная цветами и птицами вела на крытую галерею. Ступени предательски громко заскрипели под ногами у Чойболсана, когда он стал подниматься наверх. В конце галереи юноша увидел большой кованный сундук. На какое-то мгновение, этот сундук отвлек внимание монгола, и он слишком поздно заметил занесенный над ним клинок. Чойболсан даже не успел испугаться, как звонко распрямилась тетива и пожилой седовласый урус в льняной неподпоясанной рубахе страшно закричал и рухнул на деревянный пол. Звякнул охотничий нож, выпавший у него из руки...Снова зазвенела тетива и длинная монгольская стрела пригвоздила к стене девушку, что успела только ахнуть, да так и осталась стоять на месте: стрела не дала ей упасть. В два шага подлетел разьярённый Чойболсан к уруске, приподнял за подбородок ее поникшую голову и ... пропал - утонула монгольская душа в голубых, затуманенных болью и слезами девичьих глазах. Сказал напарнику: "Бери здесь, что хочешь, но она - моя!" Тот только пожал плечами и бросился внутрь дома, так как времени на разговоры уже не оставалось: по крыше бежал огонь и комнаты были полны дыма. Уруска почти лишилась чувств, и едва понимала, что происходит. Юноша быстро осмотрел рану. Стрела, не задев сердца, пробила плечо и была надежда, что девушка выживет...Чойболсан обхватил ее за талию, другой рукой нащупал вошедший в стену наконечник и с силой потянул на себя. Раненная закричала и тут же обмякла в руках монгола, потеряв сознание. Чойболсан осторожно опустил ее на пол. Стрелу решил не вытаскивать, лишь сломал часть с оперением, чтобы не мешала, боясь, что уруска изойдет кровью и тогда уже ничто не сможет ей помочь. Если бы Чойболсан был поэтом, или на его месте оказался сам Арабшах, большой знаток поэзии и любитель женщин, то он непременно отметил бы и лебединую шею девушки, и свойственную лишь юности особенную нежность кожи, сравнимую разве что с прикосновением обработанного китайского шелка. Но юноша не был не тем и не другим, а такого шелка никогда в жизне трогал, ибо был он очень дорог и стоил много-много лошадей. Чойболсан просто не мог оторвать от девушки глаз, вдыхая запах ее золотых волос и теряя последнее благоразумие...Ему казалось, что его сердце с каждым ударом увеличивается в размерах и заполняет собой всю грудную клетку. Юноша даже не заметил, как приблизился почти вплотную к лицу уруски и, не удержался, поцеловал ее в полураскрытые безответные губы. Напарник уже спешил назад с набитыми сумками, теряя на бегу часть награбленного. Со звоном упало несколько серебрянных ложек, но монгол даже не обернулся. "Торопиться надо,- закричал он, споро переваливаясь на кривых ногах, - Сгореть можем!" Словно в подтверждение его слов, с грохотом обрушилось одно из перекрытий. Взметнулись кверху, заметались огненные пчелы-искры. "Зачем тебе она, все равно умрет!"- кричал на бегу напарник, но Чойболсан, не слушая его, схватил девушку на руки и понес прочь со двора. Языки пламени уже поднимались то тут то там: город был весь охвачен пожаром...
   Капусту и остальных купцов увели далеко в степь, где в огороженном жердями загоне, в обычное время, предназначавшемся для лошадей, они сидели несколько дней без еды и питья. Потом стали пригонять новых пленных из Нижнего Новгорода, в основном женщин и детей. Говорили, что татары сожгли город до тла и много людей порубили. Капуста встретил нескольких знакомых. Кто-то из них просил передать весточку или справиться о судьбе родных, кто-то просил помочь, если вдруг повезет вызволиться из татарского плена. Капуста обещал, хотя сам все меньше верил в такую возможность. Самому Капусте было не о ком справлятья: ни семьи, ни детей к своим тридцати годам он не нажил. Отец, помирая, оставил ему в наследство торговую лавку в Нижнем, да пару судов. На все попытки Капусты заговорить с монголами, последние только отворачивались и зло ругались по своему...Он видел, что у других купцов тоже ничего не получается. Уныние охватило многих. Капуста держался изо всех сил: истово молился, прося Господа сниспослать ему избавление, как мог поддерживал других. Через несколько дней подошел с основым войском и сам Арабшах. Он устроили шумные праздненства, с борьбой богатырей, скачками и большим количесвом хмельного айрана.

2

   Страшно и тревожно ночью в степи: гуляют по ней тени погибших в боях багатуров, да злые духи, что, прикидываясь то ветрами, то степными волками, так и норовят погубить одинокого путника. Ночью хорошо сидеть у костра в кругу товарищей и, подбрасывая в огонь сухой кизяк, слушать рассказы о славных делах минувших дней, когда под копытами монгольской конницы дрожало полмира. Добрый человек отправиться ночью в путь лишь в случае крайней нужды, да и то не в одиночку, а с надёжным попутчиком. У всадников, а вернее всадниц, что мчались во весь опор по ночной степи, была лишь одна причина, которая заставила их пуститься в дорогу в столь поздний час. И причиной этой была любовь. Два дня прошло с того моменат, когда весь гарем Арабшаха, получив известие о его победе над полками урусов и разорении Нижегородских земель, со всеми своим служанками, евнухами и поварами, в сопровождении надежной охраны погрузился на верблюды и отправился в сторону ставки своего повелителя, дабы присоединеться к празднованию столь знаменательной победы. До ставки оставался всего лишь один дневной переход, и к вечеру следующего дня они планировали быть на месте. Но Джалдыз* - любимая жена Арабшаха не хотела ждать еще одну ночь и день. Желание увидеть своего возлюбленного было таким сильным, что переодевшись в мужское платье, она тайком оставила гарем и , презрев всевозможные опасности и страхи, которые могли подстерегать ее в пути, сопровождаемая только верной служанкой, помчалась в ставку своего супруга... Уже почти у самого лагеря из-под копыт ее коня метнулась в сторону чья-то тень и скрылась во мраке. Закричала Джалдыз стегнула, что есть силы скакуна и, оставив далеко позади служанку, первой достигла сторожевых костров.
   " О, Аллах, как милостив, ты, ко мне!"- только и вскричал обрадованный супруг, заключая в обьятия "свою маленькую лань." Счастливые чмоки, охи и вздохи долетали из-за стен войлочной юрты почти до самого утра, и в обычно непроницаемых глазах, стоящих у входа нукеров, плясали веселые искорки, хотя может быть в этом было виновато пламя костра, отражающееся в них . "Хоть пленник я твоих садов, мне сладок жар твоих обьятий... Что мне сделать, для моей "маленькой бесстрашной козочки?-спросил поутру благодарный Арапшах, лаская трепещущую от счастья и желания Джалдыз.-Какай подарок хочет она?". "Придумай какую-нибудь забаву."-попросила та, в притворном капризе надувая губки. Мысль о том, что весь гарем еще спит и прибудет в ставку только вечером, здорово веселила ее. Она представила, как храпит сейчас в своем шатре, старшая жена Арабшаха, Гульнара, обладательница самой большой и пышной груди в гареме, на которой, по ее словам, так сладко и спокойно спится ее повелителю. Джалдыз захотелось какого-нибудь необычного действа, устроенного специально для нее.. "Хочу забаву!"- снова повторила красавица, чувствуя, что сегодня она - по- настоящему, единственная и желанная и может просить все что угодно. "Забаву?-задумался на мгновение Арабшах.- А давай-ка устроим "охоту" на русского зверя? Как тебе это?" Джалдыз радостно захлопала в ладоши.
   Уруских мужчин, выстроили в ряд, дабы жена повелителя могла лучше рассмотреть каждого. "Выбирай, кто тебе больше нравится."-сказал ей Арабшах. Джалдыз неторопливо пошла вдоль строя пленных. Мрачно смотрели они на хрупкую женщину с большими карими глазами, что скользила взглядом по их осунувшимся почерневшим лицам. Наконец, она остановилась около Капусты, обратив внимание на его высокую мощную фигуру, и восхищенно цокнув языком, сделала знак рукой. Нукеры тут же выволокли купца из строя. Через некоторое время она выбрала еще одного. Капусте он был незнаком... Молодой, лет восемнадцати не больше. Статный, чернявый. Даже большой кровоподтек под глазом не портил его юного лица. "Знает баба, кого выбирать!"- зло сказал кто-то из пленных.
   Правила "охоты" были просты: урусам дается время до полудня убежать в любом направлении в степь, а все желающие поучаствовать в действе степняки должны их найти и привезти назад. Тот, кто первым найдет урусов до захода солнца, получит награду из рук жены повелителя: саблю из дамасской стали. С пленных сняли колодки и, стегнув на прощанье нагайками, пустили на все четыре стороны. "Домой, на Русь побегут!"- загудели степняки, смехом и свистом провожая урусов, потирающих обоженные ногайками бока. Капуста перекрестился и, едва миновал последнего монгола, побежал на запад, стараясь, чтобы только-только поднявшееся над горизонтом солнце было у него за спиной. Второй припустил следом... Некоторое время они молча бежали по степи.
   Уже смолки вдалеке крики и свист степняков, а Капуста все не решался ни оглянуться, ни остановиться. Наконец, бежавший за Капустой взмолился: "Дядя, ты шибко-то не беги: нога у меня выбита!" Когда купец вернулся к нему, парень уже сидел на земле, растирая больную ногу. Даже беглого взгляда на нее было достаточно, чтобы понять, что с такой ногой далеко не уйдешь: ступня была вся красная и к тому же заметно распухла. "Да как же ты бежал все это время?"- изумился Капуста " От страха наверно."- пробормотал парень, морщась от боли. Как выяснилось, его звали Никита, и ногу он вывихнул, прыгая с крыши горящего дома. "Да только зря прыгал: все равно схватили?"- сокрушался он. "Давай -ка, Никита, обопрись на меня и пошли дальше: время уже против нас работает!" Парень поначалу отнекивался, но Степан приструнил его, что, мол, больше времени споря потеряем, и они, как могли, поспешили дальше.
   Чем выше в небо забиралось солнце, тем тревожнее становилось на душе у Степана. "Догонит татарва, ой, догонит.- сокрушался он.- Это нам с тобой степь, что небо: куда ни глянь все облака да тучи, а для татарина - дом родной, в ней он каждую былиночку знает, каждый след привечает. Найдет в два счета!" Время от времени, Степан останавливался и прикладывал ухо к земле: слушал - не гудит ли она под лошадиными капытами.. Он чувствовал себя как в ночном кошмаре, когда бежишь от настигающей тебя опасности и никак не можешь убежать..
   Кошмар стал явью, когда солнце, светившее им в лицо, наконец умерило свой жар, готовясь к встрече с горизонтом, и сумерки были уже не за горами. В очередной раз обернувшись, Степан увидел три, быстро увеличивающиеся в размерах точки. Без всякого сомнения, это были татары. Ветер, дувший беглецам в спину, донес до них радостные крики преследователей. "Давай Никитушка, поспешай!- закричал тут Капуста товарищу, - нам бы с тобой только бы до реки добраться!" Впереди уже виднелись густые камышевые заросли, коими были покрыты берега небольшой речушки, перерезавшей степь с севера на юг, и в которых Степан надеялся отсидеться до наступления темноты. А за рекой уже начинались дубравы и лески -там, в случае нужды, беглецам было бы легко спрятаться. "Господи, помилуй, Господи !"- закричал Капуста, когда нарастающиий топот копыт за спиной , заполнил собой все его сознание. Он понимал, что еще мгновение и ловко брошенный аркан остановит их отчаянный бег, повалит наземь. Никита вдруг споткнулся и полетел кубарем вперед, увлекая за собой вконец ослабевшего Капусту. Все что происходило потом, больше походило на сон. Камышовые заросли вдруг раздвинулись и из них вышел какой-то странный, не по здешнему одетый человек. На нем была запашная черная рубаха, с деревянными палочками-застежками и такого же цвета штаны, заправленные в невысокие желтые сапоги.. Из-за спины торчала рукоять меча. Роста незнакомец был невысокого, но сложен ладно. На вид около двадцати лет. Длинные черные волосы собраны сзади в пучок. На смуглом правильном лице особенно выделялись серые глаза. Видимо, мгновенно оценив ситуацию, этот странный человек быстро пошел навстречу приближающимся всадникам. Серьезность его намерений была столь очевидна, что татары, сходу отвергнув какие-либо попытки заговорить с незнакомцем, бросились в атаку. Первый всадник попытался накинуть на него аркан и, сбив с ног, потащить по степи. Но ловко брошенная петля, уже было захлестнувшая незнакомца, поймала лишь воздух. Разьярившись, всадник выхватил саблю, намереваясь зарубить наглеца. Подлетел, замахнулся, обрушил смертоносый булат и вдруг, издав неодумевающий вопль, вылетел из седла. Сабельный клинок, не причинив незнакомцу никакого вреда, каким-то непостижимым образом, оказалася сажатым между его ладоней. Двое других татар уже с улюлюканьем подлетали к странному человеку, размахивая кривыми саблями. "Все,- подумал Капуста,-сейчас порешат!" Беглецы были настолько потрясенны происходящим, что лежали там, где упали, не делая никаких попыток подняться. Тут незнакомец отшвырнул саблю и выхватил из-за спины свой тонкий чуть изогнутый меч. Словно молния несколько раз сверкнула у него в руках и вдруг замерла над головой...Упал с подрубленными ногами конь одного из нападавших, увлекая за собой дико завизжавшего седока. Его товарищ, как-то разом обмяк, выронил саблю и схватился за живот. Кровь хлынула у него из-под пальцев и он кулем свалися в траву. Все произошло за какие-то секунды. Первый татарин, у которого так стремительно вырвали оружие, уже почти оправился от падения, но, увидев, что сталось с другими, тут же повалился на колени, умоляя незнакомца пощадить его... Тот жестом разрешил татарину уйти и последний быстро побежал прочь, беспрестанно оглядываясь. Жалобно заржал конь с подрубленными передними ногами, тщетно пытаясь подняться. Его хозяин уже не подавал никаких признаков жизни: неудачно упав, он сломал себе хребет, а бьющийся на нем конь довершил дело. Незнакомец одним ударом меча избавил лошадь от страданий. Затем, бережно отерев тряпицей клинок, снова убрал меч за спину и, взяв за поводья оставшихся двух коней, направился к Капусте и Никите, которые все еще не могли поверить в свое чудесное избавление. В это время татарин, уже отбежавший на безопасное расстояние, засвистел по особому и один из коней, сбив с ног незнакомца, поскакал в степь к своему хозяину. "Шакалы, вы еще ответите за это!"- закричал татарин, ловко вскакивая в седло. Он еще что-то кричал, но конь быстро понес его прочь и остальные слова, скомканные порывом ветра, были неразборчивы.. Незнакомец уже вставал на ноги, потирая ушибленный бок. "Хороший конь, верный!"- сказал он, провожая взглядом удаляющегося всадника, и это были первые произнесенные им слова...

3

   Чтобы понять почему этот странный человек оказался в это время у степной реки, надо вернутья на несколько месяцев назад туда, где далеко-далеко от места описываемых здесь событий, японский феодал Такаяма готовился принять смерть, так как понял, что проиграл.
   Его замок был полон огня и людей. Огонь пожирал здание, люди резали друг друга мечами. Но здесь: на самом высоком этаже, в выложенном деревянными паркетинами зале - главном зале замка, было тихо и торжественно спокойно. Такаяма готовился сделать себе харакири в оружении десятка наиболее преданных ему людей. Среди них особенно выделялся высокий статный воин с серыми глазами и светлой окладистой бородой. И хотя, этот воин не был японцем, он тоже готовился, как и все присутсвующие в этом зале, последовать примеру Такаямы, ибо клялся ему в верности и умел держать свои клятвы. Но стоя на пороге вечности, Путислав - так звали белого самурая, думал не о предстоящей мучительной смерти, а о своем сыне - Яне, который, как он надеялся, должен был уже отплыть в Корею на торговом корабле...
   "Я не хочу, чтобы ты закончил свою жизнь здесь: твое время еще не пришло!-сказал он сыну накануне, когда, потерпев поражение от другого правителя в отрытом бою, остатки отряда Такаямы бежали в его фамильный замок, и там, заняв оборону, готовились к последней решающей схватке.- Ты должен увидеть свою вторую Родину и решить для себя, кому и какой земле ты хочешь служить. Это моя последняя воля, сын, и я прошу тебя ее выполнить. Я всегда мечтал вернуться на Русь, но видно уже не судьба. Поклонись там за меня могилам наших предков!" Путислав говорил нарочито сухо и отрывисто, и даже несколько высокопарно, как это принято среди самураев, но в глазах его сын увидел слезы. Юноша, который никогда не видел своего отца плачущим, был потрясен до глубины души. Мать Яна - тихая маленькая японка, угасшая год назад, всегда сетовала на то, что его отец будто выкован из стали. Даже на ее похоронах, Путислав не проронил ни слезинки, хотя сын знал наверняка, что его родители безумно любили друг друга. О том, как они познакомились, Ян узнал еще ребенком. "Мне едва исполнилось четырнадцать лет,- так начала свой рассказ мать, когда в один из дождливых осенних вечеров, он вдруг попросил ее об этом, - Я была помолвлена с сыном Такаямы. Через год должна была состояться наша свадьба. В канун того памятного дня, когда я впервые увидела Путислава, был страшный шторм и гроза. Мы с матерью, зная, что наш отец должен находиться в это время в море, прижавшись друг к другу молили бога бури и ветра - Сусанно пощадить его жизнь. Как потом мы узнали, корабль, на котором отец возвращался из Кореи, налетел на скалы и пошел ко дну. Отец, захваченный водоворотом, тут же наглотался воды, и уже готовился разделить участь других несчастных, как вдруг чья-то рука вытянула его из клокочущей пучины. Молодой человек, с серыми как у тебя глазами,- при этих словах мать погладила Яна по голове,- Затащил отца на обломок мачты, к которой был сам привязан веревкой. Отец узнал в нем одного из четверых светловолосых чужеземцев, которых он заметил еще на корабле. Как сказал отцу капитан, они щедро заплатили за то, чтобы их перевезли в Японию. Все чужеземцы были наголову выше самого высокого на судне человека и одеты в китайские одежды и шелка. Каждый был вооружен мечом и кинжалом. Отец решил, что эти люди - воины, плывущие к нам на острова в надежде устроиться на службу к какому-нибудь правителю. Держались чужеземцы обособленно и говорили между собой на непонятном певучем языке. И вот теперь, один из этих странных людей спас отцу жизнь... Всю ночь их носило по волнам и каждый молился своему богу о спасении. Море успокоилось только утром... На счастье, они оказались недалеко от берега и из последних сил устремились к нему. Как потом мы узнали, отец и чужеземец были единственными, кто спаслись. Говорили, что в ту страшную ночь буря потопила много торговых кораблей и рыбачьих лодок. Множество людских жизней забрал себе тогда Сусанно. В благодарность за спасение, отец назвал юношу своим сыном и уговорил пожить в нашем доме некоторое время. А потом...потом, я и Путислав полюбили друг друга. Это произошло как-то само собой, помимо нашей воли. Просто, в один прекрасный день я вдруг поняла, что не могу жить без этого сероглазого чужеземца, а он, как вскоре выяснилось, без меня. С каждым днем, нам становилось все труднее скрывать свои чувства и Путислав, зная что я помолвлена с другим, решил уйти от нас насовсем..Он не хотел быть причиной позора моей семьи, тем более, что уже начались приготовления к свадьбе. Я едва уговорила его подождать до утра...А вечером отец принес весть о гибели единственного сына Такаямы: он был убит в какой-то стычке... Видимо, этот брак был неугоден солнечной Аматерасу*. Я не знала плакать мне или радоваться. Когда траур по погибшему жениху закончился, мы с Путиславом решили открыться моему отцу. Убедившись в искренности наших чувств, он отправился на прием к правителю, ибо считал себя обязанным просить его разрешения на брак. Такаяма дал свое согласие, но при условии, что чужестранец пойдет к нему на службу, присягнув на верность. Наверное, он надеялся, что Путислав, в какой-то мере, заменит ему погибшего сына. Твой отец принял все условия и я стала его женой. О, это был один из самых счастливый дней в моей жизни, конечно, если не считать дня твоего рождения!"
   Между собой, Путислав и Ян всегда говорили только по- русски, и когда друзья, не понимая этого странного и певучего языка, спрашивали Путислава почему, то он неизменно отвечал: "Японский язык Ян впитал с молоком матери, он окружает его повсюду, и если я не буду говорить с ним по- русски, то он не захочет знать языка своих предков..."
   Ночью потайным ходом Путислав вывел сына из дворца, снабдив на дорогу деньгами. Он также отдал ему свой меч. Это был очень дорогой и хороший меч - подарок Такаямы, и Путислав надеялся, что он поможет сыну на его нелегком пути. Простились сухо, без обьятий как воины, хотя оба знали, что видят друг друга в последний раз. Когда пришло время и Путислав воткнул в живот ритуальный кинжал и, побагровев от боли, сделал последнее осознанное движение рукой: наискосок и вверх, Ян уже был далеко в море...
   Почти без приключений, если не считать нескольких стычек с разбойниками и правительствнными солдатами, которые опрометчиво позарились на его кошелек, Ян пересек Китай, переживающий период запустения и разрухи, и углубился в земли подвластные монгольским владыкам. Он шел по степи, сверяя направление по маленькому китайскому компасу и звездам, питаясь, в основном, мышами и змеями, пил воду из ручьев и настолько сжился с окружающим миром, что невольно ощущал себя его частью. Однажды ночью, он осмелел настолько, что пробрался почти вплотную к сторожевым кострам какого-то большого лагеря и едва не погиб под копытами налетевшего из темноты скакуна. Его спасло только то, что хорошо натренированное тело мгновенно отреагировало на опасность и он успел отскочить в сторону...
   Переправившись на другой берег реки, беглецы решили немного отдохнуть в одной из дубрав. Ян, предварительно спросив разрешения у измученного болью Никиты, осмотрел его повержденную ногу и, закончив осмотр, сказал: "Похоже на вывих. Попробуем вправить, когда опухоль спадет, а пока займемся лечением." Он тут же развязал свою котомку и, достав оттуда какую-то густую резко пахнущую мазь, ловко и бережно обмазал ею ногу бедняги. Притулившийся к стволу дерева Капуста, несмотря на усталость, с интересом наблюдал за действиями незнакомца. А тот, убрав остатки мази обратно в котомку, уже споро сооружал из веток и тряпиц некое подобие кокона вокруг поврежденной стопы, чтобы, как он обьяснил, меньше тревожить ее при ходьбе. Заметив, как напрягся, борясь с болью, Никита, как влажно заблестели его глаза, Ян ободряюще улыбнулся ему и сказал: "Сейчас полегчает." И действительно, боль и жар в ноге парня стали постепенно стихать. "Теперь надо перекусить."- сказал Ян, закончив. В сумках, притороченных к седлу татарской лошади, они нашли немного сушеного творога и вяленого мяса...
   Когда совсем стемнело и беглецы были уже далеко по ту сторону реки, вернулся татарин. Спешившись, он, то стеная, то сыпля всевозможные проклятья на голову убийцы, погрузил на коня тела своих мертвых товарищей и тронулся в обратый путь.

4

   Старый шаман, осматривая рану, беспрестанно цокал языком и качал седой головой, из чего Чойболсан сделал вывод, что дело плохо. Затем старик взял девушку за руку и, прикрыв глаза, некоторое время сосредоточенно молчал. "Трава нужна, редкая трава, долго по степи её искать надо,"-сказал наконец он и вопросительно посмотрел на мешок, который Чойболсан принес с собой. Юноша, перехватив взгляд шамана, тут же вытряхнул из мешка все содержимое.. Золотая и серебрянная утварь, кольца, монеты со звоном посыпались на пол...Сверкнули драгоценные камни на выпавшем из мешка золотом кубке. На миг расширились, словно вбирая в себя их блеск, зрачки шамана...Старик протянул руку к кубку, покрутил любуясь и, совладав с собой, сузил до щёлочек глаза: "Зачем тебе эта уруска? Чую много горя ты с через неё познаешь!" "Бери все, только помоги!"- взмолился Чойболсан. Шаман внимательно посмотрел на него, затем на девушку и взял в руки бубен. Вначале тихо, затем все сильнее и сильнее старик стал ударять в него, произнося непонятные и от этого наполненные пугающей тайной слова. При этом, он стал приплясывть вокруг лежащей в безпамятстве уруски, постепенно убыстряя темп. Чойболсан невольно попятился назад, задев плечом какую-то подвешенную к потолку сущеную тварь, пока не уперся спиной в войлочную стену юрты. Он с радостью, покинул бы это жуткое жилище совсем и подождал окончания шаманского танца снаружи, но старик ничего не сказал об этом, а Чойболсан побоялся его спросить. Так он и сидел, испуганно таращась на маленького сухонького человечка, который, казалось, был полностью поглощен своим танцем и нисколько не интересовался распростертым у его ног телом. Заунывный голос шамана и удары бубна ввели Чойбосана в некое подобие транса. Он уже потерял счет времени, как вдруг шаман страшно закричал и воздел к дымоходу руки, при этом Чойболсан был готов покляться, что видел, как чья-то черная тень внезапно отлетела от девушки и подобно дыму устремилась вверх. Тут же случилось чудо: уруска застонала и открыла глаза. "Дух смерти отпустил ее."- сказал , тяжело дыша, шаман и в изнеможении опустился на пол: пот градом катился по его морщинистому лицу..
   По дороге к юрте Чойболсана, которая стояла на самой окраине татарского кочевья, девушка заснула, но это уже был здоровый сон, а не забытье. У юрты сидела мать Чойболсана - Сэсэг (Цветок-монг.). Пожилая женщина ловко орудовала костяной иглой, сшивая два куска тонкой кожи. Заметив, возвращающегося из похода сына, она тот час же вскочила и, бросив работу, побежала к нему навстречу. "Вот, мама, кажется, я и нашел себе жену."- сказал ей Чойболсан, когда спешившись, бережно снял с коня и отнес в юрту крепко спящую уруску. Пожилая женщина молча опустилась на колени перед девушкой и осторожно провела своей маленькой ладонью по ее золотым волосам. "Что, ты, красавица, принесешь моему единственному сыну: счастье или беду?"- подумала мать, внимательно рассматривая лицо уруски, словно пытаясь прочесть ответ в его нежных чертах. Внезапно, Сэсэг охватило дурное предчувствие. Мать еще ниже опустила голову, боясь, что Чойболсан увидит, навернувшиеся на глазах слезы. Сэсэг знала своего сына, знала, что он такой же упрямый как его покойный отец: как решил так и будет, и поэтому она ничего не сказала ему о своих сомнениях. Справившись с чувствами, она, наконец, подняла голову и как могла спокойно произнесла:"Да будет так, сынок."
   Через несколько дней, Чойболсан ушел с войском Арабшаха в новый поход на Русь и мать осталась одна ухаживать за девушкой. Мазь, которую передал юноше шаман, оказала на рану уруски благотворное действие. К тому же, Сэсэг выпаивала девушку козьим молоком. Вскоре, та пошла на поправку и даже стала вставать, пытаясь помочь пожилой женщине по хозяйству. Только левая рука уруски еще плохо слушалась: стрела повердила сухожилия и мышцы плеча. За несколько месяцев отсутствия сына, Сэсэг сильно привязалась к девушке. И последняя, кажется тоже отвечала ей взаимностью. Девушка ничего не понимала по тюркски, Сэсэг не могла знать русского. Уруску звали Василиса, но для Сэсэг это было слишком сложно произнести и она звала ее прост "Васи". Василиса быстро научилась сносно общаться на чужом для нее языке. Она казалось веселой и жизнерадостной девушкой, но когда Сэсэг пыталась расспросить ее о прошлой жизни, та замыкалась в себе. По ночам Сэсэг слышала, как Василиса плачет и что-то горячо шепчет по-своему, быстро касаясь правой рукой лба, живота и плеч. Видно так, поняла Сэсэг, девушка молилась своему урусскому богу. Сама Сэсэг, как и великий Чингисхан, верила в Вечное Синее Небо, в котором, она знала, начертаны судьбы всех людей, и судьбы ее сына и урусской девушки тоже были начертаны и уже вершились там.
   Когда Чойболсан вернулся из похода, он не узнал плененную им уруску: куда девалась ее мертвенная бледность и худоба. Румяная, золотоволосая девушка, с голубыми как весеннее небо глазами, встречала его на пороге юрты. Любовь, которую он носил в своем сердце, вспыхнула с еще большей силой. Увидев Чойболсана, девушка сразу нахмурилась и отвернулась. Напрасно юноша пытался с ней заговорить, она убежала в юрту и там сидела, забившись в противоположный край, похожая на испуганного зверька. "Не торопи коня сынок,- сказала Чойболсану Сэсэг,- Слишком много горя ты ей принес, чтобы она так сразу приняла тебя."
   В подарок матери Чойболсан привез шубу, а Василисе - бусы из горного хрусталя и золотые подвески - колты, с изображением птицы Феникса. При виде украшений, Василиса несколько оживилась. Она взяла протянутые ей Чойболсаном подарки и некоторое время любовалась ими. Внезапно, пораженная какой-то мыслью, она отбросила их от себя и, отвернувшись к войлочной стене, зарыдала. Чойболсан мгновенно все понял. Он сгреб в ладонь украшения и, выскочив из юрты, зашвырнул далеко в степь. Вернувшись, он упал перед девушкой на колени, моля о прощении. У него за спиной беззвучно рыдала Сэсэг.
   Красотой девушки был поражен не только Чойболсан. Как-то, проезжая мимо его юрты, увидел Василису и Арабшах. Девушка в это время доила козу и, услышав шум копыт, резко подняла голову. Волосы золотым водопадом заструились у нее по плечам. Арабшах, онемев от восхищения, быстро проехал мимо, но красота уруски оставила в его душе неизгладимый след...
   Вскоре к Чойболсану пришли гости. В одном из них он узнал главного смотрителя гарема Арабшаха - Сайдуллу. Хотя толстый Сайдула и был евнухом и голос имел тонкий, но его многие боялись, ибо знали, что входит он в ближайший круг приближенных к Арабшаху людей и имеет на него некоторое влияние: как говорили злые языки, преимущественно, через жен своего хозяина. Говорили также, что он в совершенстве владеет целебным искусством массажа и под волшебными руками евнуха проходят боли в сорванной в походах спине Арабшаха, а его жены плачут и смеются от наслаждения. Покончив с необходимыми формальностями, Сайдулла перешел к делу:
   -Дошел до меня слух, храбрый Чойболсан, да будут длинны годы твои, что скрываешь ты у себя драгоценный алмаз. А как ты знаешь, любой камень требует надлежащей огранки и оправы, соответсвующей его красоте. Наш повелитель решил оказать тебе великую честь. Он хочет купить у тебя этот алмаз,- при этих словах Сайдулла, вытащил из-за пояса и потряс увеситым кошельком.- Более того, он готов отдать тебе за него, великолепного скакуна в придачу.
   -О каком алмазе, Вы, говорите?-посмела вмешаться Сэсэг, видя замешательство на лице Чойболсана. Василисы в это время не было в юрте: с другими девушками она ушла в степь собирать сухую траву и караган для растопки очага.
   -О той уруской рабыне, которую твой сын привез из похода.- растянул в улыбке толстые губы Сайдулла, пытаясь скрыть свое неудовольствие от того, что женщина нарушила правила этикета и прервала разговор двух мужчин.
   -Она мне не рабыня, а жена,- сказал, наконец, Чайболсан. Даже в полумраке юрты было видно, как он сильно побледнел,-передай моему повелителю, что я высоко ценю его щедрость, но отдать уруску, увы, не могу.
   -Как знаешь, храбрый багатур, как знаешь,-почти пропел Сайдулла, сминая в поклоне свой двойной подбородок и пятясь к выходу,-только, боюсь наш повелитель будет очень и очень расстроен.
   Спустя неделю, когда в степи выпал первый снег, Чойболсан уехал на охоту, которую устраивал Арабшах. Впечатляющая охота была у царевича. Конечно, она не могла сравниться с великолепием охот золотордынских владык, но десятки соколов и сотни собак, участвовали в ней. Все воины Арабшаха были обязаны прибыть к месту ее проведения, ибо любая охота - это совмещенные с удовольствием военные учения: тренировка слаженности действий войска и точности стрельбы из лука. К тому времени, Василиса почти перестала дичиться Чойболсана, и все чаще юноша слышал ее веселый звонкий смех, от которого сладкая волна проходила по всему его телу. Тот поцелуй, который Чойболсан сорвал с девичьих губ в горящем доме Василисы, был единственной вольностью с его стороны, о которой девушка, конечно, не догадывалась. С тяжелым сердцем уезжал Чойболсан на охоту. Его сильно смутил и взволновал странный порыв Василисы. Прощаясь, она вдруг стремительно обняла его за шею и поцеловала в щеку...Все сокровища мира и табун лошадей в придачу отдал бы Чойболсан, чтобы продлить это мгновение...
   Охота оказалась удачной. Было подстрелено много дичи и загнано целое стадо косуль. Сам Арабшах похвалил Чойболсана за меткость и подарил ему кинжал китайской работы. Когда довольный юноша вернулся с охоты с сумками полными мяса, из юрты ему навстречу никто не вышел. Лишь только пес по кличке Кумыс, подбежал к нему скуля (свое имя Кумыс получил за то, что был выкормлен Сэсэг лошадиным молоком, так как еще грудным щенком остался без матери, которую загрызли степные волки). С нехорошим предчувствием, вошел Чойболсан в юрту, где с ужасом увидел лежащую на полу мать. Руки и ноги ее были связаны веревками, во рту торчал кусок войлока, а седые волосы, обычно аккуратно прибранные, расстрепаны.
   "Где Василиса?"- закричал в отчаянии Чойболсан, когда развязал и привел в чувство мать. Сэсэг лишь только мотнула головой и зарыдала... Как выяснилось, вскоре после того, как юноша уехал на охоту, у юрты раздался шум лошадиных копыт. Мать первой выбежала наружу, думая, что это вернулся за чем-то Чойболсан. Но это был не он. На выходе женщину поджидали четверо всадников. Сэсэг сразу бросилось в глаза, что их лица были закрытыми черными платками. Без лишних слов, они связали ее и бросили в юрте, а Василису увезли в неизвестном направлении...
   -Я знаю, кто это сделал.-сказал Чойболан, с враз окаменевшим лицом. Мать испуганно смотрела на него.
   -Не смей даже и думать об этом сынок! Забудь!. Знать судьба ваша такая,-схватила его за руки Сэсэг, увидев, как юноша потянулся к висевшей у него на поясе сабле...

5

   Ян и Никита остались ждать на холме, где когда-то стоял, наблюдая над разорением города Арабшах, а Семен спустился вниз... Людей на пепелище было немного. Кое-где еще дымились остатки домов... В центре города, который опоясывал деревянный изуродованный огнем кремль, возвышался чудом сохранившийся собор. Кто-то уже во всю стучал топорами, отстраиваясь заново, но таких пока было меньшинство. У пристани стояло десятка полтора судов: часть горожан, во время нападения, успела отплыть на них вверх по Волге. Капуста не сразу отыскал свой дом - так сильно изменился город после пожара. Дорогой, за ним увязался белошерстный с черными подпалинами пес, которого Капуста назвал про себя "Погорельцем". На нем был толстый кожанный ошейник и обрывок цепи, с которой псу, видимо, удалось сорваться и тем самым избегнуть страшной смерти в огне. Капуста протянул ему на ладони остатки вяленого мяса и пес мигом заглотнул их в свое поджарое нутро, усердно виляя хвостом..
   От дома купца осталась только печная труба, да пара обугленных венцов. Капуста долго ползал по пепелищу, поднимая остатки пола, пока наконец не нашел спрятанный в подполе тайник. Погорелец, тем временем, с громким вздохом улегся неподалеку и, опустив на лапы большелобую взьерошенную голову, внимательно следил за купцом грустными всепонимающми глазами. К счастью, подпол был довольно глубокий и огонь не повредил устроенного там тайника. В нем хранился небольшой горшок с серябрянными монетами, отложенный Капустой на черный день. Он сунул горшок в котомку и пошел не оглядываясь прочь к белеющему в центре города храму.... Погорелец тут же поднялся и затрусил на некотором отдалении следом.. На пороге храма, купец оглянулся: пес уже расположился на каменных плитах рядом с папертью и заметив, что на него смотрят, радостно завилял хвостом...
   В храме почти никого не было, если не считать нескольких прихожан, да старика сторожа, который дремал около входа.. Опустившись на колени перед образами, Семен в горячей молитве поблагодарил Господа за свое спасение. Мирно горели лампады подле святых ликов и веяло от них таких смиринием и любовью, что Капусте на миг показалось, что ничего страшного вовсе и не происходило за этими стенами, а все случившееся с ним лишь дурной сон, который уже закончился и город шумит, как и шумел месяц и год назад, живя своей обычной мирной жизнью.. Уходя, он высыпал горсть монет в церковную кружку, прошептав чуть слышно: "Прими, Господи, мой скромный дар!". Грохот падющего серебра на миг расстревожил храмовый покой, разбудил сторожа, который, увидев склонившегося над кружкой Семена, благодарно кивнул седой головой и перекрестился....
   "Кто это?"- спросил Никита, указывая на пса, когда Капуста вернулся к ожидавшим его товарищам. "Да так, местный погорелец. Видишь увязался за мной. Погорелец!"- махнул рукой Семен. Пес поняв, что к нему обращаются, немедленно подбежал к Капусте и ткнулся мокрым носом в ладонь.
   После небольшого совета решили идти в Москву. Капуста слышал, что в московских землях степняки ведут себя смирно, с должным уважением к князю и его подданым. А если кто-то из заезжих ордынцев порой, препив вина или с какого другого неразумения, и пытается возвысить голос, так такого быстро осаживают. К тому же у Семена был в Москве знакомый купец, который, как надеялся Капуста, смог бы им помочь.. Яну было все равно куда идти: он планировал проситься на службу к какому-нибудь из местных князей...
  

6

   В те времена, как впрочем и во все другие, правители не отличались большой оригинальностью. Политика была простой и как нельзя более действенной: разделяй и властвуй. Русские князья, как верные вассалы золотоордынских ханов, должны были каждый год ездить в Орду за ярлыками на великое княжение. Монгольские владыки давали и отбирали эти ярлыки в зависимости от политической целесообразности, тем самым стравливая между собой наиболее сильных русских князей, дабы не пришла в их расчесанные на прямой пробор головы крамольная идея: собрать растопыренную пятерню грызущихся между собой княжеств в единый мощный кулак направленный против Орды. Когда система распределения ярлыков давала сбой, применялось прямое кровопускание, в виде карательных походов по землям слишком зарвавшихся князей. Но как ни дальновидны были монгольские владыки, просмотрели они, или им помогли просмотреть, быстрое усиление маленького московского княжества. Благодаря мудрости и терпению московских князей кровопускательные инструменты Золотой Орды не трогали, не ослабляли этот молодой быстрорастущий организм.
   Князья на Руси играли, в некотром роде, роли страховых компаний: вы нам страховые взносы, то есть налоги и другие повинности, а мы -защиту и покровительство в случае наступления страхового случая. Московские князья, дающие самые высокие гарантии стабильности и благополучия, притягивали к себе лучших людей земли русской. Даниил, Юрий, Иван Калита, Семен Гордый и Иван Красный кирпичик за кирпичиком строили здание будущей российской государственности. Границы княжества постоянно расширялись, земли в течении десятилетий не знали разрушительных карательных походов. За это время успели вырасти поколения людей, не привыкших гнуть головы перед степными владыками. А внутри самой Руси многие из сильных склонились перед Москвой. Так, смирила гордыню непокорная Тверь, признав первенство великого князя московского Дмитрия Ивановича...
   Уже почти стемнело, когда в ворота постоялого двора, коих в достаточном количестве было разбросано в те времена около Москвы, постучались трое путников. Хозяин постоялого двора, по-началу, не хотел их пускать, но тут в руках самого из троих здорового и страшного на вид бородача блеснула монета, и хозяин сдался и открыл ворота. "Собаку не пущу,- зло сказал он, увидев у ног Капусты белого взьерошенного пса,- Пускай ночует за воротами!" Пришлось купцу доставать еще одну монету. За время пути, он так привязался к Погорелцу, что сама мысль о том, что пес будет коротать ночь за воротами, была для него неприемлема. Деньги оказали на хозяина нужное воздействие: псу разрешили спать во дворе, но только в дальнем углу на соломе. Кони, привязанные рядом, сразу заволновались от такого соседства, но Погорелец, казалось, не обращал на них никакого внимания. Вздохнув, он безропотно лег на солому и лишь поднимал, то одно, то другое лохматое ухо, когда кто-то из коней, звеня уздечкой, поворачивал голову в его сторону. Разместив новоприбывших на ночлег, хозяин постоялого двора тайком отправил слугу к княжеским дружинникам. Странной показалось ему это компания: уж не Мамаевы ли соглядатаи, шныряют по московсой земле.
   Едва товарищи сели есть, как в трапезную ввалилась группа воинов и направилась прямиком к ним, хотя в помещении были и другие люди. Один из вошедших, видимо старший, выступил вперед и строго спросил: "Кто такие будете? Откуда и куда путь держите?" Капуста отвечал за всех, вкратце поведав о тех злоключениях, которые им пришлось перенести..
   "Да-аа, складно сказываешь. Ну что ж, придется вам всем пройте с нами, до полного выяснения, так сказать,-подытожил его рассказ старший и кивнул в сторону Яна, -А ты для начала отдай свой меч!" Сузил глаза Ян: "Пока живой, свой меч никому не отдам: грех это. Так пошли." " Вот оно как?- обрадовался дружинник, словно ждал именно такого поворота событий,- добром не отдашь, силком заберем. Робяты, вяжите их!." Капуста еще пытался спасти положение, обьясниться. Нависнув над старшим, он по дружески положил ему руку на плечо, заглянул в глаза, но тот ловко вывернулся и оскалив желтые зубы, саданул Капусту под дых. "Ну держитесь, окаянные!"- тотчас рассвирипел купец. Хрясь! Дружинник с окровавленнм носом отлетел почти к дверям, упав на руки, вбежавшего на крик хозяина постоялого двора. "Хватай, соглядатаев татарских!"- закричал тут последний. Завязалась драка..
   Ян, казалось, дрался всеми частями своего тела, нанося точные, быстрее удары и нападавшие только и отлетали от него, врезаясь в лавки и уставленный кушаньями столы. Летела на пол посуда. "Сколько ж добра зазря пропадает! -" сокрушался кто-то, из числа не принимавших в драке постояльцев. Капуста бил, размеренно, как молотобоец в кузне, изредка поплевывая на пудовые кулаки свои. Люди после его удара, уже не делали попыток подняться. Никита, сцепившись с одним из нападавших, не удержался на ногах и упал, увлекая противника под длинный стол, где они и катались с грохотом сшибая лавки и осыпая друг друга тумаками...
   "А ну прекратить!"- вдруг раздлася чей-то властный, перекрывающий шум драки голос. Дружинники сразу, как по команде прекратили драку и отошли от Капусты и его товарищей. На пороге трапезной стоял человек среднего роста, без бороды, с черными вислыми усами. Непокрытая голова его, была гладко выбрита, в ухе поблескивала золотая серьга. Из оружия у него был лишь только длинный охотничий нож, да маленькая плеточка, коей он постукивал по своим сафяновым сапогам. Красный плащ, наброшенный на могучие плечи, скрывал кольчугу тонкой работы. "Сам воевода пожаловал."-зашептали по углам. Густые брови воеводы в гневе сошлись над голубыми глазами. Старший, потирая помятые бока, тут же побежал к нему, скользя по разбитой посуде и разбросанной по полу еде. Левый глаз и нос его заплыли сплошным синяком и от того голос старшого зазвучал несколько гнусаво и даже, как показалось Капусте, плаксиво. "Вот, Гаврила Васильевич, оказывают неуважение княжеским дружинникам",-начал было он, но воевода движением руки осадил его, внимательно разглядывая купца и его товарищей.
   " Ну что ж, буяны, пошли на княжий двор,"- спокойно и как-то устало сказал воевода. "Оружие не отбирать,-кивнул он в сторону Яна.- Если у парня есть голова на плечах, то глупостей он делать не будет." На дворе их уже ждали конные дружинники с копьями наперевес. Увидев, выходящего из дома Капусту, вскочил со своего места Погорелец. Сразу почуяв неладное, пес заволновался, ощерился на дружинников. Шерсть на его загривке вздыбилась и он вдруг стал похожим на большой лохматый шар, издающий глухое словно далекие громовые раскаты рычание. Но Капуста голосом осадил пса и тот, громко чихнув и отряхнувшись, как ни в чем не бывало побежал за хозяином, виляя пушистым хвостом.
   Задержанных повели прямо к белеющему в сумерках Кремлю. Когда подходили к воротам, Капуста и его товарищи в восхищении задрали головы: ничего не скажешь, мощные стены поставил князь Дмитрий Иванович... На ночь их поместили в сарай, предварительно настелив соломы на земляной пол; дверь из предосторожности закрыли на внешний засов. "Отдыхайте пока,-сказал им воевода,- завтра поговорим." Погорельцу разрешили остаться в сарае вместе с Капустой. Пес в радостном порыве излизал купцу руки, а затем улегся у него в ногах, где и пролежал, вздыхая, всю ночь...
   Пленников разбудили рано, едва только первые петухи заричали над Москвой, и сразу повели на двор, где в окружении дружинников, их уже поджидал воевода Гаврила Васильевич. Он сидел подбоченясь на деревянной лавке и вид имел бодрый и даже, как показалось Капусте, веселый. На коленях воевода держал татарскую саблю в дорогих позолоченных ножнах. Семену снова пришлось повторить свой рассказ. Когда он дошел до того момента, когда Ян шутя завалил троих конных татар, дружинники недоверчиво загудели. "Ты ври-ври, да не завирайся!" - закричали Капусте,-Ишь ты, саблю голыми руками поймал!" Капуста побагровел от возмущения, но Гаврила Васильевич, зыркнув из-под бровей в сторону дружинников, дал Капусте закончить. Ян, все это время, стоял с совершенно невозмутимым лицом, как будто бы не о нем рассказывал сейчас купец. "Ну что ж, докажи нам слова своего товарища, покажи свое мастерство,"- предложил тут Яну воевода, вставая с лавки и расстегивая плащ... Дружинники сразу обступили их , образовав замкнутый круг. Гаврила Васильевич, поигрывая саблей, первым пошел на сближение. Раздался звон соприкоснувшихся клинков и воевода с удивлением почувстовал, как острие чужого меча вдруг уперлось ему в горло. Он даже вспотел от неожиданности. Всполошившиеся дружинники тут же схватились за мечи, но Ян уже убрал свой клинок в ножны. "Еще!"- сказал воевода, нервно закусивши ус. Но второй и третий, и четвертый разы повторилось то же самое. Потрясенная дружина молчала. "Силен, силен нечего не скажешь, такие бойцы нам нужны!-сказал наконец Гаврила Васильевич, отирая рукавом пот со лба. - А ну-ка покажи мне еще раз, вот это движение..." Воевода был воином опытным и многими видами оружия, известными в то время на Руси, владел мастерски: на ежедневно проводимых им тренировках никто из дружинников не мог одолеть его. Татарская сабля, котрую из всего оружия больше всего любил Гаврила Васильевич за ее легкость и прочность, так и порхала в руках воеводы, выделывая смертоносные фигуры. Особенно любил он, когда против него выходило человек пять -шесть дружинников. Удары сыпались на оборонявшихся со всех сторон и в реальном бою они были бы давно мертвы. Но то, что мог этот странный неулыбчивый чужеземец с серыми глазами, вызвало невольное восхищение и у воеводы.
   Ян остался в дружине князя. Его товарищей хорошо накормили и, снабдив проездной грамоткой, отпустили на все четыре стороны.
   "Хочу по новой свое дело организовать. Никиту в помошники к себе возьму. Кой- какие связи у меня и в Москве имеются,- басил дорогой Капуста, когда Ян отправился их провожать до ворот Кремля,- Деньгами и товарами добрые люди помогут. А пока надо друзей- товарищей из плена вызволять. Вон, у одного Никиты мать и сестра в татарском плену. Время уходит, может и не успеть." Погорелец бежал рядом, беззлобно погавкивая, на попадающихся им навстречу собак. У ворот Кремля друзья простились, наказав друг другу непременно встретится. Попрощался Ян и с Погорельцем, присев перед ним на корточки и ласково потрепав по лохматой голове. Пес лизнул Яна в нос розовым мягким языком и затрусил вслед за хозяином.
  

7

   На зимовку, Арабшах переехал со всей своей челядью и гаремом в Новый Сарай, столицу Золотой орды, как делал каждый год. В городе у него был большой теплый дворец. Войска царевича расположились лагерем в нескольких километрах от Нового Сарая. Там же стояли отряды других мелких ханов- всех тех, кто предпочитал каменный дом со всеми удобствами, зимовке в засыпанной снегом войлочной юрте.
   Гарем вернулся в Новый Сарай чуть раньше своего повелителя. Вместе с гаремом во дворец привезли и Василису. Девушка замкнулась в себе и была ко всему безучастной. Сайдулла, когда осматривал ее обнаженной, только восхищенно чмокал толстыми губами, и с притворной скорбью сокрушался, проводя руками по ее плечам и груди, что, увы-увы, не может сам насладиться этим красивым белым телом. Большинство жен Арабшаха, а было их числом больше сорока, не проявили никакого видимого интереса к новой наложнице своего господина. Лишь только Джалдыз, оценив красоту Василисы, по настоящему испугалась, что Арабшах забудет о ней и она больше не будет его любимой женой. Сама мысль об этом была невыносима для страстно любящего сердца. Задумав, по-началу, отравить соперницу, Джалдыз решила познакомиться с ней поближе. Мало-помалу, говорливая веселушка Джалдыз, вошла в доверие к Василисе, которая тоже была рада, хоть кому-нибудь доверить свою боль. Услышав историю уруски, Джалдыз сразу оставила затею с отравлением: судьба давала ей другую возможность избавиться от возможной соперницы...
   Однажды, около юрты Чойболсана, остановился всадник, вернее всадница. Это была служанка Джалдыз. Войдя в юрту, она передала изумленному Чойболсану привет от Василисы. В доказательство своих слов, девушка вручила ему прядь золотых волос возлюбленной. Заручившись согласием юноши и взяв с него клятву, что он не изменит данного ей слова, гостья тут же изложила Чойболсану план своей госпожи: Джалдыз под видом служанки вывозит Василису из Нового Сарая в заранее оговоренное место, где их , уже с настоящей служанкой, должен ждать Чойболсан. Непоседливая жена Арабшаха, с разрешения царевича, частенько покидала дворец со своей доверенной прислугой и очередной ее выезд, не должен вызвать большого подозрений у стражи. Две женщины выехали из дворца, две женщины вскоре вернулись в него. Вопрос, как говорится, исчерпан. Джалдыз знала, что сказать Арабшаху в случае чего. Тем более, что последний был настолько уверен в преданности и любви "своей милой шалуньи", что у него не могло возникнуть и тени сомнения в том, что она своими "маленькими" шалостями может хоть как-то затронуть его честь. Однако, их план чуть было не провалился. Тайные разговоры Джалдыз и Василисы, вдруг резко улучшевшееся настроение последней, не укрылись от внимания Сайдуллы. Заподозрив, что женщины что-то замышляют, он стал тайком следить за ними. Вскоре путем угроз и щедрых посул, а так же расслабляющего массажа, ему удалось выведать у доверенной служанки Джалдыз, о замыслах ее госпожи. Решив использовать открывшийся ему секрет в своих интересах, Джалдыз была единственной женой Арабшаха на которую он не имел никакого влияния, Сайдулла никому ничего не сказал. Это стало его роковой ошибкой.
   В назначенную ночь, Василиса не сомкнула глаз и, когда Джалдыз прокралась к ней в комнату с заранее приготовленной одеждой, она тут же вскочила с постели. Едва девушка стала переодеваться, как дверь в комнату отворилась, и они с ужасом увидели на пороге улыбающегося Сайдуллу. "Что сладкие, бежать задумали?"- почти пропел счастливый евнух в предвкушении женских слез и горячих просьб не расскрывать их тайны. "Теперь, вы обе будете у меня на коротком поводке!"- думал он, заходя в комнату и жадно вдыхая аромат духов и румян, наполнявших ее. Но евнух не учел взрывного, решительного характера Джалдыз, которая была под стать своему повелителю. Мгновенно оценив ситуацию, она с притворным испугом в глазах пошла навстречу нежданному гостю. "О, мягкосердный Сайдулла, прошу тебя, не погуби нас!"-горячо зашептала красавица, почти вплотную подойдя к вошедшему... Ее глаза как-то странно блестели в полумарке, но евнух решил, что это от слез. "Поплач, милая, сейчас самое время..."- удовлетворенно подумал он и раскрыл обьятья, намереваясь прижать к груди укрощенную гордячку и назвать цену за свое молчание. Но случилось непредвиденное... Как черное крыло взметнулась накидка у Джалдыз: удар кинжала, направленный ее маленькой, но твердой рукой, вошел евнуху точно в заплывшее жиром горло. Издав лишь клокочущий горловой звук, Сайдула рухнул всей своей массой прямо на женщину. Та едва успела отскочить в сторону...Василиса зажала ладонью рот, чтобы не закричать от ужаса. "Все, пути назад уже точно нет,- спокойно сказала Джалдыз, отбрасывая в сторону дымящийся от крови кинжал, - теперь все будут думать, что это ты убила его!"
   Копыта лошадей гулко стучали по замощенным камнем улицам спящего города - две всадницы мчались вдоль глухих заборов к заброшенному дому на окраине, где их уже должны были ждать. Встречающиеся на пути сторожевые разьезды не смели их задерживать, так как еще издали, едва завидя освещенную факелами кавалькаду сторожевого отряда, Джалдыз доставала золотую пайцзу, и всадниц беспрепятственно пропускали дальше. Вот и заброшенный дом. Захрустели под копытами лошадей битые камни и черепки. От стены отделилась чья-то фигура и бросилась им навстречу. Это был Чойболсан. У юноши даже закружилась голова, от нахлынувших на него чувств, когда он увидел Василису...Чойболсан вдруг понял, что готов на все ради этой прекрасной уруски. Он целовал ее в нежные горячие губы и полные слез глаза и все боялся выпустить девушку из рук, пока сзади не кашлянула Джалдыз, напоминая, что пора отправляться в путь. За домом их уже ждали готовые к дальней дороге лошади.
   "Не надо благодарить меня, Василисия,-сказала ей на прощание Джалдыз,- Здесь просто совпали наши интересы. Если бы ты знала, на что я была готова пойти, лишь бы только убрать тебя из дворца." Но Василиса так искренне благодарила ее, заливаясь от счастья слезами, что женщина невольно расстрогалась и даже сама немного всплакнула. "На, возьми на память обо мне,- сказала Джалдыз, снимая с пальца золотой перстень с красным рубином,- Мне уже пора возвращаться." На том они и расстались. Каждый поехал своей дорогой, чтобы уже не встретиться никогда.
   Чойболсан и Василиса, взяли путь на запад, в засыпанные снегом степи. Другого пути у них не было: согласившись на предложеие Джалдыз, Чойболсан сам обрекал себя на изгнание. Любовь оказалась сильнее. "Мама поедем со мной!"-просил он Сэсэг, но та была не готова на старости лет круто менять свою жизнь. "Здесь мой дом, здесь развеен прах моего мужа- твоего отца, и я тоже хочу умереть в родной степи. Прощай, мой сын, да хранит тебя и Васи Вечное Синее Небо!". Уезжая на встречу с Василисой, Чойболсан в последний раз обернулся. Маленькая фигурка на пороге заснеженной юрты, махнула ему на прощание рукой. У Чойболсана комок подступил к горлу. "Прости меня, мама, и прощай"-прошептал он и что есть силы стегнул своего скакуна...
  

8

   Ехать в Орду самим, без провожатого, Капуста побоялся, еще свежи были воспоминания о татраском плене. Московский знакомый, к которому он обратился за советом и помощью, свел Капусту с нужным человеком. Им оказался невысокий неопределенного возраста татарин, по прозвищу Хромой. Он брался провести их через неспокойные раздираемой междоусобицей земли Золотой Орды к Новому Сараю. Хромой сказал, что занимается этим уже много лет и дело свое знает. В доказательство своих слов, он показал Капусте деревянную пайцзу. Времени на раздумья не было. Ударили по рукам. Заплатив проводнику задаток, остальное - по возвращении, Капуста и Никита стали собираться в дорогу. Погорельца решили оставить под присмотром московского знакомого. Но пес никак не хотел оставлять своего хояина, чуя подвох. Пришлось заманить его сахарной косточкой в амбар и закрыть там на некоторое время.
   Еще каких-то двадцать лет назад, в степи было спокойно и почти безопасно - крепко держали в руках удила власти потомки Чингизхана. "И волк не мог проскользнуть без ведома Великого Хана. Порядок - одно слово."- вздыхали о былых временах старожилы. Через каждые пятьдесят километров стояли тогда постоялые дворы или ямы, как их называли монголы, где ханские гонцы могли поменять лошадей, а купцы и путники получить приют и защиту от лихих людей. Вдоль наеженных степных дорог были вкопаны столбы с табличками, на которых указывалось куда ведет тот или иной путь, чтобы путники не плутали, а ехали в нужном им направлении. Но потом, когда началась в Орде "великая замятня" и правители стали меняться чуть ли не каждый месяц , не стало порядка в степи. Разболтались, осмелели люди. Много крови пролилось с той поры и пришли в упадок ямы - часть из которых были разграблены и разрушены. Теперь, как печальное напоминание о минувших временах, чернели в степи их обгоревшие остовы, да кое-где еще торчали вдоль зарастающих травой путей покосившиеся столбы.
   Хромой не обманул. Добрались до Сарая без приключений. Проводник остался их ждать на постоялом дворе, а друзья отправились по своим делам. Никита был потрясен великолепием города, который в несколько раз был больше Нижнего и Москвы. Прекрасные дворцы, минареты и храмы, над которыми трудились лучшие зодчие Золотой орды, большие каменные дома и необьятные базары, где кружилась голова от аромата разнообразных фруктов и восточных пряностей - все это было достойно восхищения и внушало мысль о могуществе местного владыки... Друзья отыскали православный храм и, заказав молебен за успех своего предприятия, отправились к купцу Мусе - старому знакомому Капусты, с которым он так неудачно погулял когда-то на своем корабле. На их счастье, хозяин был дома и встретил гостей хорошо: накрыл стол в тени фруктовых деревьев, позвал уже знакомых Капусте танцовщиц и, выслушав историю Семена, философски заметил, воздев к небу руки, что "все мы песчинки в руках Аллаха". Он также был готов помочь приятелю деньгами и товаром. "Ни денег, ни товара не надо,-сказал ему расстроганный Капуста,-помоги людей наших из плена вызволить." "Поздно вы приехали,-закачал головой Муса, - большинство пленных уже продано. Но может быть вам повезет и еще найдете кого из своих. Завтра пойдем пленных смотреть. А сегодня ешьте, пейте, отдыхайте!!"
   Огромен был невольничий рынок в Новом Сарае. Здесь ежедневно выставлялись на продажу тысячи несчастных людей. Крики, гомон, звон цепей - все мешалось в один сплошной гул. Кого здесь только не продавали: русских, черкесов, булгар и даже самих татар, отданных за долги в рабство. Были люди с черной, как ночь, кожей и жесткой, как конский волос, шевелюрой. Они стоили очень дорого, так как везли их издалека. Вдоль выставленных на продажу рабов, неспешно ходили покупатели. Щупали, смотрели зубы, приценивались. "Русские невольники на другом конце рынка,"- сказал Муса, ведя друзей через площадь в нужном направлении. Никиту потрясли ряды в котором продавали негров: он никогда до этого не видел чернокожих людей. "Хороши у мавров женщины,- заметив Никитин интерес, сказал ему Муса,- лучшее средство от жары, так как тела их источают прохладу. Кладешь рядом с собой двух таких прелестниц и спокойно отдыхаешь даже в самый жаркий день." Заметив смушение юноши, Капуста весело засмеялся и похлопал его по плечу: "Ничего не робей! Держи лицо,ты же - купец!". В русских рядах было много покупателей, в основном турок. Русские невольники всегда пользовались большим спросом: мужчины - за физичесую силу и выносливость, женщины - за красоту и покладистый характер. Выставив вперед обтянутые дорогими халатами животы, турки с деловым видом прохаживались мимо пленных. Их интересовали, в основном, мужчины и мальчики. Мужчин отправляли на галеры, а мальчиков затем перепродавали в гаремы султана и его сластолюбивых вельмож. Цены на русских здорово упали этой осенью, благодаря карательным походам Арабшаха, и турки ловили момент, скупая невольников целыми партиями. Последние, завидев Капусту и Никиту, с робкой надеждой и мольбой смотрели на соотечественников. Говорить невольникам без разрешения продавца не дозволялось-за ослушание нещадно били плетьми. Капуста и Никита невольно отводили глаза, так как ничем не могли помочь несчастным. Глядя на такое множество народа, они с ужасом осознавали всею тщетность своих поисков. "Сколько людей зазря тут страдает!-процедил сквозь зубы Капуста. -Да будет проклят тот правитель, что дозволяет такое на земле своей!" Муса испуганно цыкнул на него: "Поосторожней тут! Ханские соглядатаи шныряют везде! Глазом не успеешь моргнуть, как окажется на месте этих несчастных!" Наконец, друзьям повезло: Капуста встретил среди невольников несколько нижегородских купцов, из тех , с кем вместе его повязали на Волге. За время проведенное в плену, они здорово изменились. Капуста едва признал в этих изможденных, настрадавшихся людях, тех цветущих жизнерадостных мужчин, какими они были еще несколько месяцев назад. Не торгуясь выкупил их, и тут же на месте приказал снять с купцов цепи и отправить, с согласия Мусы, к последнему в дом. "Помойте и хорошо накормите их, как лучших гостей!"-давал указание своему слуге Муса. Купцы плакали и благодарили, а у Капусты , от бессилия помочь всем несчастным, на душе скребли кошки...Тщетно проходив полдня и не найдя больше никого из знакомых, они в расстроенных чувствах повернули назад к дому Мусы.
   Их пусть лежал мимо городской пристани, где, в это время, стояли под погрузкой несколько торговых кораблей. Черные от солнца сухопарые грузчики споро затаскивали в их трюмы какие-то тюки. Большая группа невольников, под присмотром корабельной стражи, ждала своей очереди на посадку. "Аня!"- вдруг закричал Никита, рассталкивая прохожих и бросаясь к этой группе. Капуста и Муса, несколько опешившие от такого поворота событий, поспешили за ним. Реакция одного из стражей была мгновенной: древком копья он оттолкнул Никиту от невольников и тот, не удержавшись, полетел на землю. Увидя перекошенное гневом лицо юноши, стражник наставил на него копье и что-то предостерегающе закричал. Его товарищи тоже заволновались, всем своим видом показывая, что готовы прийти на помощь. Высокая темноволосая девушка, гремя цепями, упала перед стражником на колени, умоляя его не причинять вреда юноше. Но тот ничего не понял из ее взолнованных слов, ибо не знал странного языка несчастной, и бешенно вращая глазами затолкал девушку обратно к остальным невольникам. Никита уже поднимался с земли, собираясь снова броситься к сестре. "Остановись безумец! Ты этим только испортишь дело!"- закричал ему Муса и поворотясь к Капусте добавил: "Это арабы, я попробую с ними договориться." Подойдя к стражнику, он заговорил с ним по-арабски, видимо, как догадался Капуста, прося позвать хозина. Араб отрицательно замотал головой и тут же отвернулся, показывая, что разговор закончен. Но он плохо знал Мусу. Сахарно улыбаясь, купец протянул стражнику монетку и тот, сразу потеряв неприступный вид, что-то громко закричал. Не прошло и минуты, как на его крик сошел с корабля невысокий полный человек в белоснежных одеждах и аккуратно подстриженной бородой. Он вопросительно посмотрел на стражника своими черными чуть навыкате глазами и тот, кивнув в сторону Мусы, снова принял невозмутимый вид. А Муса уже расплывался в широкой улыбке, словно этот незнакомый купец был ему самым лучшим другом. "Знает свое дело, мусульманин!"- в восхищении подумал Капуста. Никита от волнения пошел пятнами, а на его сестру было вообще страшно взглянуть: бедная девушка была близка к обмороку. Остальные невольники во все глаза следили за происходящим. У многих по щекам текли слезы. Муса о чем-то долго шептался с купцом, то хлопая последнего по спине и вздевая к небу руки, то тряся перед его мясистым носом увесистым кошельком, и араб, хотя и неохотно, но все же согласился уступить им девушку за тройную цену. Капуста, вне себя от радости, уже доставал деньги. Араб, пересчитав полученный монеты, кивнул стражникам и те, на удивление быстро, приволокли откуда-то кузнеца, который снял с девушки цепи. Спустя мгновение, Анна уже была в обьятиях своего брата... Как потом узнал от сестры Никита, мать продали двумя днями раньше и она была потеряна для них навсегда...
   Освобожденные утром купцы с нетерпением ждали возвращения Капусты. Щеки их лоснилсь от недавно сьеденой плова, а глаза слипались, но несмотря на это, они все порывались обнять и облобызать Семена и его друзей. Купцов тут же отправили спать. Никита занялся сестрой, а Капуста, после некоторого раздумья, подошел к Мусе и обьявил ему о своем намерении на оставшиеся деньги , за вычетом дорожных расходов и премии проводнику, который ждал их возвращения на постоялом дворе, выкупить еще русских невольников. "Да вот, самому выбирать не хватает духу."- сказал он Мусе и попросил последнего поехать завтра на невольничий рынок и одному выкупить тех, кто по его мнению более всего (тут Капуста запнулся) нуждается в этом. Обычно улыбчивое лицо Мусы стало серьезным. "Слишком ты добрый, Степан. Для дела это плохо, но для дружбы хорошо..."-сказал он задумчиво. Муста все сделал в точности так, как просил его Капуста, и еще тридцать русских невольников, в основном женщин и детей, привели в дом купца на следующий день. Десятерых из них выкупил на свои деньги сам Муса...

9

   Худой и голодный медведь-шатун, неделю назад поднятый охотниками из берлоги, но сумевший, задрав одного из них, уйти, до поры притаился за усыпанным снегом кустом, наблюдая, как два всадника приближаются к нему по лесной дороге. Кони первыми почувствовали зверя и тревожно заржали, неожиданно для седоков поднявшись на дыбы. Один из всадников - ловкий и гибкий с трудом, но удержался в седле, а другой, вернее другая, поскольку это была женщина, полетела кубарем в сугроб.. Ее испуганный конь, не обратив на упавшую никакого внимания, скрылся за поворотом дороги. "Василиса!"- закричал первый всадник, с проклятиями разворачивая обезумевшего, по непонятной для него причине, коня, но девушка уже со смехом вылезала из сугроба....Медведь понял, что его время приспело и, оглашая окрестноси грозным утробным рыком полез на дорогу, ломая кусты. "Чойболсан, медведь!"-закричала в ужасе Василиса, чувствуя, как отнимаются от страха ноги. Чойболсан, а это был он, уже рвал из ножен саблю. Но реакция медведя была молниеностней. В мгновение ока, злой и голодный зверь достиг всадника, и Чойболсан только и успел, что вздыбить коня. Он еще вполне мог ускакать от разьяренного хищника, но тогда медведь бросился бы на беззащитную Василису. Верный конь с отчаянный ржанием взмахнул передними ногами и тут же повалился в мягкий снег с распоротым брюхом - страшен был удар огромной медвежьей лапы. Что-то хрустнуло в ноге упавшего вместе с конем Чойболсана и в голове на миг потемнело, но на свое счастье, он остался в сознании. Сабля, при падении выпавшая из руки, бесследно исчезла в снегу. Чуя над собой зловонное дыхание зверя, уже открывшего пасть в предвкушении мяса и крови, юноша успел вытащить из ножен висевший на поясе кинжал и выставить его перед собой. Медведь всей своей массой нанизался на сталь и пораженный прямо в сердце, испустил дух. Придавленный тяжелой медвежей тушой, Чойболсан попытался было выбраться из-под нее, но от страшной боли в ноге и боку провалился куда-то в темноту. Он долго летел через какие-то бесконечные соединенным между собой юрты, пока, в одной из них, не наткнулся на Сайдуллу, который сладко улыбнулся ему и протянул кошелек с деньгами. "Отдай алмаз!"- вдруг страшно закричал евнух и Чойболсан с изумлением увидел, что это во вовсе не Сайдулла, а старый шаман хитро смотрит на него. За спиной шамана горько плакала Василиса. Чойболсан уже хотел было бежать к ней, чтобы успокоить, как старик вдруг с силой ударил в бубен и от этого в голове у Чойболсана пошел такой звон, что он тут же очнулся и открыл глаза.
   Первое, что он увидел - была густая черная борода. "Отче, он пришел в себя,-" сказала она басом и Чойболсан , вначале подумав, что он еще бредит, вдруг понял, что это вовсе не бред, а борода принадлежит какому-то урусу, несущему его куда-то на руках через лес.. Снег споро скрипел под ногами незнакомца, но голос его звучал ровно, словно не человека он нес, а пушинку. "Ну вот и хорошо, Пересвет,"- ответил "бороде" чей-то негромкий, но удивительно звучный и спокойный голос.- Давай-ка занесем его в дом и уже как следует осмотрим рану." Чойболсан скосил глаза, чтобы увидеть говорившего, но ничего, кроме переплетения заснеженных веток и серого зимнего неба меж ними, не увидел. "Василиса," -прошептал Чойболсан, с удивлением отметив, как слаб его голос и плохо слушаются, враз ставшие клейкими губы. "Здесь твоя женщина, не переживай, позади меня идет,-" успокоил его Пересвет и юноша почувствовал себя несколько уверенней. Заскрипели ступеньки под ногами несущего его, и Чойболсан очутился в небольшой, но светлой комнате, в которой приятно пахло смолой и еще чем-то неуловимо сладким...
   Пересвет осторожно положил юношу на лавку и оборотясь в правый угол светелки трижды перекрестился на освещенный лампадкой лик какой-то женщины с младенцем ( Чойболсан никогда до этого не обращал внимания на иконы в урусских домах, а в православыне храмы во время набегов никогда не заходил: боялся гнева урусского бога). То же самое сделали вошедшие следом за Пересветом невысокий одетый в залатанный тулуп старец и Василиса. Старец сразу привлек внимание Чойболсана. Его худое аскетичное лицо, казалось освещенным каким-то идущим изнутри светом. Возможно, причина этого крылась в светло-карих глазах старца: они были удивительно молоды и полны глубокой мысли и чистоты одновременно...Василиса упала перед ним и Пересветом на колени, в порыве благодарности целуя их руки. "Да полно тебе, милая,-" ласково сказал ей старец, заставляя подняться с колен,- Ты, не меня, ты, Господа нашего благодари, который сподобил нас с Пересветом идти сегодня этой дорогой..." Позже, Чойболсан узнал, что старца зовут Сергий и он основатель затерянной в подмосковных лесах монастырской обители, куда его и принес инок Пересвет. По счастливому стечению обстоятельств, они оказались недалеко от того места, где на Чойбосана и Василису напал медведь. Ночью, когда юноша с уже омытыми и перевязанными ранами лежал в светелке, изначально предназназанчавшейся для гостей монастыря, а Василиса мирно спала подле его изголовья, ему было видение. Та женщина с иконы вдруг явилась перед ним, словно вся сотканная из лунного света и глаза ее были полны вселенской любви и непонятной Чойболсану затаенной грусти. "Что ж ты, Чойболсан, русскую девушку любишь, а веры православной не знаешь."- сказала она, как показалось ему, с мягким укором. И от слов этих и взгляда, слезы умиления вдруг сами собой полились из глаз юноши и на душе его вдруг стало так светло и радостно, как если бы он давно искал ответ на какой-то мучивший его вопрос и вдруг внезапно узнал его и ответ этот был прост и ясен...Утром Василиса поразилась той перемене, которая за ночь произошла с лицом Чойболсана. Вместо выражения боли и страдания, оно буквально светилось от счастья. "Позови отца Сергия!"- попросил ее юноша, когда она одновременно обрадованная и обеспокоенная этим обстоятельством, склонилась над ним. Девушка не посмела ослушаться и, накинув платок, побежала за старцем. И хотя последний был сильно занят монастырскими делами, он, увидя взволнованное лицо Василисы, немедля поспешил за ней. Услышав скрип открываемой двери, Чойболсан попытался привстать, но Сергий опередил его, быстро подойдя к раненому и взяв его за руку. "Отче, примите меня в Вашу веру!"- предвосхищая вопрос старца, вдруг попросил юноша, севшим от волнения и слабости голосом....
   После всех этих знаменательных для Чойболсана событий, жизнь его чудесным образом переменилась, и он каждый день находил тому новые подтверждения. Так раны, которые еще недавно мучили его, стали быстрее заживать. А потом, в монастырь к Сергию приехал московский князь Дмитрий Иванович. Услыхав от старца историю Василисы и Чойболсана, а также о чудестном видении последнего, князь захотел сам навестить раненого юношу. Его провели в светелку, где лежал Чойболсан. Князь был очень любезен с ним и звал по выздоровлении к себе на службу. Это предложение было как нельзя к стати: Чойболсан и Василиса имели самое неясное представление о своем дальнейшем будущем. Они изначально ехали к родственникам девушки, проживающим в Дмитрове, с робкой надеждой на то, что последние примут их на первое время у себя. Решив, что Господь дает ему шанс, Чойболсан, получивший при крещении имя Алексея, с радостью согласился на предложение Дмитрия Ивановича.. Ему тут-же выписали грамотку с печатью, в которой говорилось, что податель сего принят на службу в дружину московского князя, куда по выздоровлении и явиться должен. В монастыре Василиса и Чойболсан прожили до весны. Как только зажили его раны и просохли раскисшие лесные дороги, они стали собираться в Москву...
   В это самое время, заметил Чойболсан, что что-то неладное стало происходить с Василисой. Словно какой-то внутренний червь подтачивал девушку изнутри. К весне, она здорово исхудала и осунулась, но на все расспросы юноши, Василиса вначале отшучивалась, говоря что-то про скудность монастырской пищи, затем старалась сменить тему, а под конец и вовсе стала замыкаться в себе. Но Чойболсан не обманулся в своих опасениях. Была у его возлюбелнной на сердце одна большая печаль, открыть которую она решилась только на исповеди отцу Сергию. Дело в том,что Василиса была беременна. Когда связали ее нукеры Арабшаха и привезли в шатер к своему повелителю, последний не в силах сдержать своего сладострастия, тут же изнасиловал несчастную девушку, а затем, повелел отправить ее в свой гарем, под присмотр Сайдуллы. Когда девушка поняла, что носит под сердцем ребенка Арабшаха, то была готова в отчаянии наложить на себя руки. Лишь страх совершить еще более тяжкий грех, отвратил ее от мыслей о самоубийстве. Искренняя, чистая любовь Чойболсана, пробудила в ее сердце ответные чувства. Боясь потерять любовь юноши, Василиса никак не решалась открыть ему свою тайну. Более того, все робкие попытки близости со стороны Чойболсана, наталкивались на ее стойкое сопротивление, ибо даже сама мысль о близости между мужчиной и женщиной, была для Василисы невыносима . Старец внимательно выслушал горячую исповедь девушки и глядя на нее своими удивительными глазами, заметил, что на все воля Божья и никто, кроме Господа нашего не в праве судить ее.. "А юноше своему, я думаю, ты должна во всем признаться. Не гоже вам совместную жизнь со лжи начинать. Если он по- настоящему любит тебя, то обязательно простит, ибо нет в произошедшем твоей вины!" И Чойболсан действительно простил. Погонял, правда, по скулам желваки, сломал сгоряча лавку в светелке, и ушел до вечера в лес, чтобы побыть наедине со своими мыслями. А на следующее утро, отстояв в монастырской церквушке литургию, он упал перед старцем на колени, прося обвенчать его с Василисой.
  

10

   Велика и мощна была генуэзкая крепость в Кафе. Как бастион Запада, возвышалась это впечатляющее творение средневековой инженерной мысли на берегу Черного моря и казалось не страшны ей ни время, ни переменчивость монгльских владык. Подобно бущующему морскому прибою порой накатывались на стены крепости многотысячные армады восточных деспотов, да все уходили ни с чем: не по зубам была им Кафа. Город богател, постепенно распространяя свое влияние на весь полуостров, мудро предпочитая решать споры и неувязки, а также склонять на свою сторону влиятельных ордынских политиков, путем хитроумных переговоров и щедрых денежных вливаний. Смуглые, чернявые фряги, купаясь в теплых водах Черного моря, чувствовали себя под сенью великой крепости, как дети под опекой большого и сильного отца.
   Молодой итальянец по имени Джованни, в прошлом бедняк из Вероны, а теперь воин генуэзского союза, стоял на часах у ворот, ведущих в крепость. Часовых меняли каждый час, чтобы их не хватил тепловой удар, но даже этот час, под безжалостным крымским солнцем, был невыносим. Сменившиеся тут же спешили в прохладный колодец казарменнго двора, где, сняв горячие шлемы с мокрых от пота кучерявых волос, жадно пили и выливали на себя несколько ковшей воды из бочки, что стояла тут же во дворе, и уж потом сбрасывали панцири и в изнеможении падали на солому, настеленную около крепостной стены...
   Джованнн уже третий год тянул военную лямку, ибо имел мечту о собственном винограднике на далекой омываемой ласковым морем родине, а деньги которые причитались ему после пятилетней службы в генуэзском войске, давали ему неплохие шансы на ее осуществление. Места вокруг лежали дикие и необжитые, подваластные, как ему говорили, кровожадным монгольским владыкам и он чувствовал себя посланцем великой цивилизации среди враждебного степного мира, где вся надежда на тугие кошельки, крепкие стены, да мечи таких, как Джованни, наемных солдат.
   Стоя на солнцепеке в раскалившихся на солнце доспехах, он с завистью смотрел вниз, туда где в белой пене прибоя плескались свободные от караула солдаты. Будь Джованни сейчас на их месте, то он мигом доплыл бы до одиноко торчащей в море скалы и лежал бы сейчас подле нее на бирюзовой спокойной воде, подставив солнцу свою мускулистую волосатую грудь. Но сегодня был, увы, не его день, и в море он смог бы окунуться только поздно вечером, после смены караула. Но зато тогда жара сменялась умиротворяющей прохладой и свободные от службы могли спуститься в город: там- в близлежащих к крепости кварталах, собирались кафские проститутки. Выбрав себе по вкусу и кошельку, изнемогающие от желания солдаты увлекали женщин к берегу моря, где и предавались с ними любви на еще теплых отшлифованных морем камнях, а потом, насытив свою плоть, устремлялись в многочисленные приморские харчевни, чтобы весело спускать звонкие итальянские флорины за игрой в кости.... Прохладный летний вечер, близкий шум прибоя, постанывающая от наслаждения женщина, чью любовь он купит сегодня ночью - все это так живо представилось стоящему на посту Джованни, что он на миг забыл и о раскаленных доспехах и о все больше накапливающейся тяжести в распухших от жары ногах. Он даже причмокнул губами, мысленно моля жестокое солнце усорить свой бег. Но тут его внимание привлекла большая туча пыли, что вдруг зародилась у подножия горы, на которой стояла крепость. По каменистой, ослепительно белой на солнце дороге начинала свой подьем к воротам большая кавалькада всадников. Когда они подьехали на достаточно близкое расстояние, Джованни разглядел, что впереди всех на великолепном черном скакуне, мчится человек в красном вышитом золотом халате и белом тюрбане на голове. Джованни сразу узнал этого всадника, так как видел его уже не в первый раз. Всадника звали Мамай и был он, как говорили, самым влиятельным человеком не только в Крыму, но и в далеких отсюда приволжских степях. Говорили, что если Мамай появлялся в Кафе, то значит ему опять нужны деньги и военная помощь генуэзского союза. Вскоре всадники достигли места, где стоял с товарищами Джованни. Видимо, со сторожевой башни, высоко вознесщейся над окрестностями, еще раньше часовых заметили приближение гостей: солдаты даже не успели скрестить перед прибывшими копья, как крепостные ворота распахнулись и навстречу всадникам выскочил один из старейшин- верный знак того, что эта встреча имела особое значение и для генуэзской стороны. Старейшина склонился перед Мамаем в церемониальном поклоне, и по-тюркски пригласил его и свиту проследовать в крепость. Монгол сдержанно кивнул в ответ и тронул нетерпеливого коня... Властный взгляд темнокарих глаз Мамая быстро скользнул по лицу стоящего подле Джованни и у солдата вдруг тревожно сжалось и заныло сердце, хотя быть может в этом была виновата беспощадная июльская жара.
   С недавних пор, Мамай стал в Кафе частым и желанным гостем. "Мамай- это таран, который пробьет нам дорогу на Русь. Надо помочь ему деньгами и солдатами." - так говорили на своих советах люди, определяющие политику Кафы в регионе. Раскрылись перед Мамаем сокровищницы города: щедры был генуэзцы к темнику. Взамен просили "самую малость": разрешение на строительсво новых крепостей в Крыму и монополию на пушной промысел в русских лесах. В свое время московский князь Дмитрий отверг щердрые посулы генуэзких купцов , и Мамай, с его желанием перебить хребет заносчивой Москве, был как нельзя кстати...
   Человеку с большими политическими амбициями, если только не был он потомком какого- нибудь знатного имеющего хоть каплю царской крови рода, в те времена приходилось очень тяжело. Удел такого человека - быть, в лучшем случае, теневым владыкой и дергать за невидимые ниточки поставленную им же марионетку царских кровей. Но непрочны позиции такого владыки, ибо в любой момент может прийти истинный государь и тогда - прощай власть и вместе с ней, как правило, и жизнь. Поэтому, не принадлежавший к роду Чингизидов монгольский темник Мамай не любил степь, где он, на какое-то время, оказался самым сильным владыкой, ибо всегда боялся, что его власть однажды развеется как дым. Бежавший за Волгу Тохтамыш, законный наследник монгольского престола, стремительно набирал силу. Более того, Мамаю доносили, что беглеца поддержал сам Тамерлан, а поддержка этого страшного повелителя Средней Азии, дорогого стоила.. Мамаю нужен был плацдарм, куда он мог спокойно и с достоинством отойти, сохранив при этом всю свою власть и влияние. Русь как нельзя лучше подходила, для этих целей. Земли урусов были богаты, города многолюдны и удобны для жизни, леса полны зверя, а реки - рыбы, да и друзья-генуэзцы были бы довольны.. Осуществи свой замысел Мамай, и судьба Руси была бы на многие десятки лет, если не столетий, предрешена. Иго под которое попала бы страна, оказалось в несколько раз страшнее и кровавее уже существовавшего, а хитроумные богатые фряги быстро бы прибрали к рукам весь русский пушной промысел, а там и всю торговлю. Намертво бы вгрызлись они в русскую землю, понастроили своих крепостей и пошли бы по их стопам сладкоречивые папские проповедники, на место которых, в случае неудачи, немедленно пришли бы другие, привыкшие обращать непокорных в латинскую веру при помощи меча и огня.
   В те далекие времена, как впрочем и во все другие, даже самые воинственные правители предпочитали достигать своих целей политическими методами, переигрывая оппонента силой своего ума, а не мечами верных нукеров. И Мамай, когда посылал Московскому князю ярлык на великое княжение, тоже хотел добиться желаемого путем сладких речей, да грозных окриков. В свою очередь, Дмитрий, охотно приняв ярлык от незаконного правителя Орды и щердро одарив его послов, ни на какие уступки, кроме как выплатить требуемую темником дань, идти не хотел. Дальнейшая демонстрация мускулов и бряцание оружием со стороны темника не привели ни к чему. Русские оплошали лишь единожды на реке Пьяне, но через год уже взяли реванш: наголову разбив карательный отряд мурзы Бегича. Прямое столкновение между Мамаем и Дмитрием было неизбежно. "Забыли видимо урусы тяжелую поступь ордынской конницы, осмелели, но ничего напомним",- злился, узнав о поражении Бегича на реке Воже, Мамай. Он понял, что настала пора готовить полномасштабное вторжение на Русь. Поскакали в степные кочевья гонцы, кому с приказанием, кому с щедрыми денежными посулами и приглашением встать под знамена могущественного темника. Заспешили в Литву папские переговорщики, к склоняющемуся в сторону католичества князю Ягайле, дабы убедить его выступить на стороне Мамая... Подобно облакам, сбивающимся в грозовую тучу, копилась страшная сила степного временщика.. Два года готовил Мамай поход на Русь и лишь только в конце июля 1380 года, первые отряды его разношерстной армии подошли к границам русских земель. Но вначале, послал он московскому князю гонцов с требованием новой еще большей дани, ибо много его людишек и слуг преданных побил Дмитрий за прошедшие годы.. Хитроумный степняк надеялся, что гордый русский князь с гневом отвергнет это требование и тогда Мамай, уже с полным на то правом, страшно покарает своего зарвавшегося вассала. К его удивлению, Дмитрий вдруг согласился выплатить затребованную темником дань и даже отрядил к нему послов для переговоров, но такой поворот событий уже не удовлетворял всесильного временщика... Вторжение началось...

11

   Весть о войне с Мамаем настигла Капусту с Никитой на пути в Муром, куда они плыли по Оке на своем груженом московскими товарами корабле. Прошло уже почти три года с того момента, как они вернулись из Нового Сарая с выкупленными из плена соотечественниками. Вскоре после возвращения, сестра Никиты - Анна стала женой Капусты и успела родить ему за это время двух дочерей. Она и в этот год была на сносях, так как Степан мечтал о сыне и не собирался останавливаться на достигнутом. Бабки и няньки в один голос утверждали, глядя на большой живот Анны, что непременно должен быть мальчик. Дела у купца, с Божьей помощью, шли в гору. Он купил в Москве хороший просторный дом, где и жил со своей семьей и Никитой, ставшим теперь ему не только компаньоном, но и полноправным родственником. С ним Капуста еще несколько раз ездил в Орду выкупать из неволи русских людей...С Яном друзьям довелось увидеться лишь однажды, на свадьбе Капусты, так как их спаситель, став доверенным лицом воеводы Гаврилы Васильевича, постоянно был в разьездах, выполняя различные поручения последнего. Поручения были важные, секретные и их было много - наступало неспокойное время. В воздухе веяло грозой, которая уже собиралась в степи на границе русских земель.
   На одной из ночных стоянок, устроенных купцами со своими людьми на берегу Оки, к ним попросились на ночлег несколько путников. Как вскоре выяснилось, они шли в Москву, чтобы вступить в народное ополчение. Мужики были вооружены рогатинами и топорами, и вид имели весьма решительный. "Уж больно чешутся кулаки накостылять татарве поганой, чтобы не повадно было им на русскую землю захаживать!"- зло, с блеском в глазах, говорил один из путников, принимая от Никиты плошку с ухой, которую он перед тем как есть предварительно перекрестил. "Наконец-то нашелся князь, который не боится с ними в открытой сече сойтися!"-вторили ему другие, во всю хлебая деревянными ложками густое рыбное варево. У каждого из присутствующих было что припомнить и за кого посчитаться со степняками... Полночи над рекой, смущая окрестную живность, гудели возбужденные голоса. Погорелец сидел подле Капусты и, громко клацкая зубами, ловил кружащихся над ним комаров. В воздухе вкусно пахло ухой, догорали угли костра, вкруг которого сидели люди. Тревожно шумели над ними чернеющие в ночи верхушки деревьев, то ли вторя, то ли осуждая произносимые путниками слова. На следующее утро, мужики, поблагодарив за хлеб и ночлег, тронулись дальше на Москву, а купцы со своими людьми поднялись на корабль. Стоя на палубе, они некоторое время молчали, каждый думал свою думу, глядя на бегущую за кормой волну. Желание поворотить корабль и вернуться обратно в Москву было высказано ими почти одновременно...
   Когда купцы вернулись домой, город буквально бурлил от новостей: одна - тревожней другой. Но все они, вообщем-то, сводились к одному: Мамай собрал страшную силу и идет на Русь, "дабы в городах русских сесть и храмы православные осквернить". Вокруг Москвы разбили лагерь ополченцы и их количество увеличивалось с каждым днем. Говорили, что свое благословение на битву дал московскому князю сам Сергий Радонежский. Он же отрядил в княжью дружину двух своих иноков-Пересвета и Ослябю. Говорили так же о чудесном происшествии, случившемся во Владимире: перед пономарем местной церкви явился образ святого Александра Невского, великого защитника земли русской. "Знать сама Святая Русь за нас!"- делали выводы горожане.
   Анна, из-за живота своего и припухшего носа похожая на грустную уточку, узнав о решении мужа и брата идти на битву, тут же залилась слезами. Закричи, запричитай она по- бабьи, кляня свою женскую долю, и неразумных мужиков своих, то Семен быть может и осадил бы ее резко, как он умел, но жена только безмолвно плакала, по щекам ее текли крупные слезы и купец совсем растерялся. Он осторожно обнял расстроившуюся супругу, и гладя по волосам ее, заплетенным в тугую косу, так и не нашелся, что сказать...
  

12

   Красив был Дмитрий Иванович и тембр голоса имел такой, что слышавшие его мужи готовы были поверить каждому произносимому им слову, а женщинам казалось будто бы княжий голос проникает в самое сердце, сладкой дрожью наполняет все естество. Но строг был князь и к себе и к другим, "книги святые" в душе имел. Любил жену свою и верен был ей до самой смерти... Подобно талантливому режиссеру, в предвкушении звездного часа своего, вдохновенно готовящему полномасштабную постановку, забывая о еде и отдыхе, московский князь Дмитрий Иванович готовился к решающей схватке с Мамаем. День и ночь по дорогам его княжества сновали гонцы. Одни спешили в союзные города и земли с наказами готовить к походу рати и быть на готове, другие с отчетами о продвижении всесильного монгольского темника.
   По данным разведки, Мамай остановился со своим войском на реке Воронеж, где и кочевал в ожидании подхода литовского князя Ягайлы. Соединившись с последним, и без того грозная ордынская сила, имела бы почти стопроцентные шансы на успех всего предприятия и последующий захват русских земель. Для московского князя настала пора действовать. Назначив Коломну местом сбора всех обединенных русских сил, Дмитрий Иванович не медля выступил со своим полками из Москвы.
   Погорелец исхитрился убежать из дома и догнать Капусту уже на марше. "Ну что с глупой псиной делать!"- сокрушался купец, когда увидел несущийся за колонной русских ратников шерстяной шар с высунутым розовым языком. В глубине души он был тронут поступком собаки, что, однако, не помешало ему отругать Погорельца на привале за то, что последний оставил без присмотра хозяйку и дом. Пес только виновато вздыхал и отводил в сторону свои грустные глаза, как-будто бы говоря всем своим видом, что, мол, полность осознаю свою вину, да ничего поделать со своей собачей преданностью, увы, не могу.
   Обьединенную рать решили вести в обход рязанских земель, дабы не провоцировать на активные действия рязанского князя Олега, который, в разное время, клялся в верности и Мамаю и московскому князю, и по данным разведки последнего, все больше склонялся на сторону темника. Олег, напуганный сведениями о Мамаевой силе и его союзе с литовским князем Ягайлой, во что бы то ни стало хотел уберечь свои разоренные случившимися за несколько последних лет татарскими набегами земли от новой надвигающейся на Русь беды. И хотя Мамай казался ему обьективно сильнее, рязанский князь, будучи мудрым политиком, решил занять выжидательную позицию, ловко маневрируя между двумя идущими на роковое сближение врагами.
   В первых числах сентября русские войска вышли к Дону: чуть ниже того места, где он сливался с другой рекой - Непрядвой. Дон спокойно и величаво нес свои воды мимо остановившихся на его берегу людей. Первые листья, облетевшие с прибрежных деревьев и кустарников, уже желтели, покачивась на мутных речных волнах...
   Князья и воеводы собрались к Дмитрию Ивановичу на совет по поводу дальнейших действий. Они долго спорили и рядили, приводя все возможные варианты и доводы, ссылались на опыт предков и предыдущие битвы, и, наконец, решили переправляться на другой берег Дона, где чуть дальше в степи стоял со своими многоязычными туменами ничего пока не подозревающий Мамай. Багровый, уже безопасный для глаза диск солнца, почти коснулся горизонта, окрасив воду в Доне в кроваво-красный цвет, когда последние полки русского войска ступили на наведенные на другой берег мосты. Кто-то из воинов, идущих в этот миг по одному из них, заметил, глядя на воду: "Завтра так и людская кровь потечет."
   Когда переправа была закончена, Дмитрий Иванович приказал сжечь все мосты. Теперь две реки надежно прикрывали тылы русского войска от полков литовского князя, подойди он к месту предстоящей битвы. Реки также могли стать могилами русских в случае неудачи. Но об этом предпочитали не думать. Бросив жребий, не оглядываются назад.

13

   В ночь перед битвой, в стороне, где стоял со своей ордой Мамай вдруг страшно и тоскливо завыли степные волки. Боярин Михаил Бренок, в это время обьезжающий вместе с великим князем предстоящее поле битвы, остановил испуганно захрапевшего коня и стал вслушиваться в звуки ночи. Остановил коня и Дмитрий Иванович, зная, что Бренок обладет даром предвиденья. Слева от ордынского стана, словно вторя волкам, закаркали, зашумели в дубравах вороны, а справа: на невидимой за холмами Непрядве, забили крыльями по воде встревоженные волчьим воем лебеди и утки, уснувшие было в ее густых камышовых зарослях. За спиной всадников- там, где у Дона ждали указаний князя и воевод русские полки, стояла мертвая тишина: люди использовали малейшую возможность немного отдохнуть перед предстоящей битвой и сама природа не смела им мешать. Дмитрию Ивановичу даже в какой-то момент показалось, что у реки вовсе и нет никаких полков, и они с Бренком - единственные живые души на спящем Куликовом поле... К князю уже торопился боярин: все знаки, услышанные, примеченные им в ночи, сулили, по его словам, победу русскому воинству. Только одно обстоятельство опечалило Бренка, о котором он по-началу не хотел говорить. Но князь сразу догадался по тону его голоса, что не договаривает боярин всего до конца. "Еще мне послышался в ночи плач двух женщин: одной татарской, другой русской,"-признался под княжьими уговорами Бренок,- что означает лишь одно: много людей в этой сечи поляжет - и татар и русских." Услыхав такое, тяжело вздохнул великий князь и, перекрестившись, направил коня своего в сторону русского войска....На раздумья и сомнения уже не было времени, настала пора готовиться к предстоящему утром сражению.
   Никита и Степан лежали голова к голове, закутавшись в свои плащи: ночи были уже прохладные и, к тому же, сказывалась близость реки. Степану повезло несколько больше: с одного бока купца грел притулившийся к нему Погорелец. Пес пребывал на самой вершине своего собачьего счастья: он был рядом со своим хозяином и ничего более лучшего для себя и желать не мог, разве что пару мозговых косточек в придачу. Капуста, как и другие ратники, лежавшие вповалку вокруг, крепко спал, а Никита, как ни пытался, не мог сомкнуть глаз. Кольчуга мешала дышать, но, ввиду близости неприятеля, снимать железную рубаху не дозволялось, и, поэтому, приходилось терпеть ее тесноту и тяжесть. То ли в следствии этого неудобства, то ли от волненения перед предстоящей утром битвой, сон никак не хотел идти к Никите. Напрасно он, то неподвижно лежал с закрытыми глазами, то ворочался с боку на бок. Наконец, совсем отчаявшись заснуть, он лег на спину и, подложив руку под голову, стал смотреть на луну и звезды, что проглядывали в разрывах между плывущими по небу облаками, больше похожими сейчас на гигантские черные тени. Одно из них, на миг закрыв лунный абрис, освещенным краем своим вдруг напомнило Никите милый сердцу девичий лик и воспоминания тут же унесли его прочь от Донского берега...
   Вот худенькая девчушка, лет двенадцати с шелковой ленточкой в русых блестящих волосах, стоит у двери в горницу, внимательно рассматривая отцовских гостей, которые, раскрасневшись после специально истопленной для них баньки, садятся трапезничать за уставленный кушаньями стол. Из разговоров на женской половине дома, она уже знает, что гости бежали из татарского плена и теперь собираются обратно в Орду выручать из неволи своих родных и знакомых. Высокий чернявый юноша больше всего привлекает ее внимание и девчушка заливается румянцем, всякий раз, когда сталкивется с ним взглядом. "Никак, Машенька, понравился тебя наш гость?"- заметив с каким вниманием она смотрит на Никиту, смеется отец, чем тут же вгоняет в краску и дочку и юношу. "А что, Тимофей Ильич, подрастет твоя Машенька - сватов зашлем!"- вторит хозяину Капуста, подмигивая смущенному Никите. Девчушка сразу вспыхивает и, мотнув русой косой, скрывается за дверью, под довольный хохот отца и Капусты, а парень готов провалиться сквозь землю от смущения. Спутся некоторое время, он замечает, как через дверную щелочку Машенька внимательно смотрит на него своими озорными зелеными глазами...С того дня, Капуста и Никита стали не часто, но бывать в доме у Тимофея Ильича. Заезжали и по делу, и просто в гости к большой радости дочки последнего. Но Никита, казалось, не замечал ни того счастья, которым светилось лицо Машеньки всякий раз, когда он переступал порог ее дома, ни того внимания с каким она следила за каждым его словом и жестом. Для него купеческая дочка все еще оставалась тем озорным ребенком, какой он увидел ее в то их первое с Капустой посещение. Тимофей же Ильич, видя как каждый раз краснеет и смущается его дочка при появлении молодого гостя, а в отсутствие последнего становится тиха и задумчива, и вовсе перестала есть лук и чеснок, только посмеивался в свои густые усы. Но шло время и, однажды, огонь любви, горевший в сердце Машеньки, зажег вдруг ответное чувство и в Никитином сердце. Случилось это в тот день, когда вернувшиеся в Москву после долгого отсутвия, связанного с торговыми делами своими, Капуста и Никита решили вновь навестить своего хорошего приятеля. Услыхав о прибытии гостей, Машенька, будто бы невзначай: по придуманному на ходу делу, типа "матушка просила узнать с чем подавать блины с грибами или икрой, а может и с тем и другим" вбежала в горницу, где сидели купцы, и, неожиданно для себя самой, встретилась взглядом с обернувшимся на звук отворяемой двери Никитой. Он как раз делился с Тимофеем Ильичем своими впечатлениями от поездки в Крым за шелком. Поездка была долгой и трудной, но было в ней много интресного и забавного. Никита был хорошим рассказчиком и к тому же, он так смешно передразнивая язык тамошних купцов, что хозяин и Капуста не могли удержаться от хохота. Внезапно с шумом распахнувшаяся дверь, прервала его рассказ на полуслове и пред восхищенным парнем вдруг предстала статная зеленоглазая красавица. Не сразу сомлевший от такой красоты Никита признал в ней дочку Тимофея Ильича. Капуста тоже немного растерялся." Ну, ты Машенька, прямо невеста стала!"-только и сказал он восхищении, переводя свой взгляд, то на нее, то на враз онемевшего друга...
   "Коль доведется выжить в этой сече, непременно посватаюсь к Машеньке!"-думал, глядя на ночное небо Никита, незаметно для себя все больше и больше погружаясь в сладкую негу сна...Когда вернувшийся к полкам Дмитрий Иванович отдавал приказ поднимать людей и строиться в боевые порядки, Никита безмятежно спал, поворотив лицо к звездам, и счастливая улыбка блуждала у него на губах...
   Весь остаток ночи Дмитрий Иванович и его воеводы расставляли, "уряжали" полки. Каждому из них дал князь особое наставление, к каждому обратился с речью, чтобы воодушевить людей перед страшной битвой. А по утру, когда от речной воды поднялся туман и заполнил собой все поле и близлежащие холмы, князь убедившись, что все организованно так как надо и от него уже ничего не зависит, переоделся в простые доспехи и встал в первых рядах своего войска, дабы примером своим ободрить стоящих рядом людей и вместе с ними встретить врага. Видя, как Дмитрий Иванович отдает свою позолоченную броню и плащ, боярину Михаилу Бренку, а сам переодевается в доспехи простого ратника, воевода Гаврила Васильевич подозвал к себе Яна и тихо попросил его: "Прошу тебя, друже, присмотри за князем нашем, да только так, чтобы он ничего не заметил." Вдоль строя уже шли священники, кропя воинов святой водой и читая молитвы.
   Что думал в тот момент великий князь, когда стоя среди простых пешцев, вглядывался в утренний туман, скрывающий до поры огромное степное войско? Может быть вспомнились ему слова благословения Сергия, к которому он ездил накануне, или может быть он обращался к Господу с тихой молитвой о даровании победы русскому воинству, может предстали перед его мысленным взором лица жены и детей. Чувствовал ли он, что настает его звездный час, что здесь на этом окутаном туманами поле вершится новая российская история, открывается одна из славных страниц ее? Увы, нам остается только гадать. Но о чем точно не думал русский князь Дмитрий Иванович в то утро, так это о спасении живота своего, как и большинство из тех, кто пришел вместе с ним на Куликово поле...

"Без всякого сомнения, Государь, иди против них и, не предаваясь страху, твердо надейся, что поможет тебе Господь.."

Из благословенной грамоты Сергия Радонежского к Дмитрию Ивановичу, присланной ему накануне битвы

Б и т в а

   Сведения о том, что русские переправились через Дон и выстраиваются в боевой порядок, застали Мамая врасплох. Не суждено ему было дождаться подхода сил Ягайлы: противник первым шел на сближение. Мамай, как раз, заканчивал объедать нежное мясо с баранней лопатки и ароматный жир стекал у него по щекам и подбородку. Завтрак был безнадежно испорчен. В бешенстве вскочил темник с ковра, вытирая о халат руки. "Трубите общий сбор!!"- закричал он нукерам.- И коня мне! Немедля!" Спустя несколько минут, лагерь степняков пришел в движение. Весть о предстоящей схватке с русскими войсками мигом прогнала остатки утренней неги, настроила всех на боевой лад.
   Когда Мамай вьехал на Красный Холм и осмотрел предстоящее поле боя, он понял, что Дмитрий переиграл его, навязав битву в узкой низине между Непрядвой и Доном. Сплошным глубоким строем русские легко перекрывали шестикилометровую линию фронта и обойти их с флангов, закружить в смертельной каруселе уже не получалось. Холмы и водная преграда, непременно сломают единую конную лаву, ослабят напор.. Мамаю, подобно человеку вынужденному драться в узом пространстве, где нет места для хорошегоо замаха, оставалось только одно: ломиться вперед всей своей массой. Он не медля отдал необходимые указания о перестроении, стремясь усилить центр войска. Теперь темник делал ставку на таранный удар и мощный резерв, котрый был спрятан до поры за Красным холмом...Засвистели сигнальные стрелы, пришли в движение массы людские...
   Передовые отряды монголов, спустившиеся в утопающую в тумане низину с одной целью: приблизиться к противнику на минимально возможную дистанцию и обстрелять его из луков, внезапно натолкнулись на уже поджидавший их сторожевой полк. Звонко зацокали русские самострелы. Сотни стонущих тел покрыли поле брани. Завыли, закричали татары, откатились назад. Быстро перестроились, натянули огромные луки, от длинных стрел которых не спасали ни доспех ни кольчуга, и снова налетели на русские ряды. Неся большие потери, сторожевой полк медленно оступал к холмам, где стояли основые силы русских, но поставленная перед ним задача-сберечь остальные полки от гибельного огня монгольских лучников - была выполнена.
   Туман наконец рассеялся и русские увидели татар. Неохватной темной лавиной текли они к месту битвы, и почувствовал Никита, как дрожит земля под копытами многих тысяч лошадей. В центре, с ног до головы закованная в латы, ощетинилась копьями генуэзская пехота. Их тяжелая размеренная поступь вливалась в один устрашающий грохот, издаваемый Мамаевым войском. Жирно блестели добротные, кованные генуэзкими оружейниками панцири и шлемы. Казалось, что это шли не люди, а некий, управлямый особым образом, убийственный механизм. Вот уже передние ряды остановились, выстраиваясь в боевом порядке, а поле все продолжало гудеть. От такой массы людей, коней и оружия проступила вода, и казалось, что сама земля не в силах стерпеть тяжесть татарского войска, исходит, точится слезами... Никита машинально поправил шлем, поднял из травы щит. "Что страшно стало?"- оскалил зубы Семен и действительно, было от чего затрепетать человеческой душе. Все взоры русских устремились туда, где с грохотом и криками под вой боевых труб, выстраивалась великая татарская сила. Как много их и все на нас! На кого руку подняли православные? Господи, спаси и сохрани!
   Но вот гордо и слаженно затрубили русские трубы, закачались боевые стяги: русские полки двинулись в низину навстречу Мамаеву войску. Словно золотая река, засверклала, потекла в лучах восходящего солнца. Сурово и торжественно смотрел лик Христов с боевых знамен и суровы были бледные лица воинов. Все мысли, которые одолевают любого смертного: о семье, о детях , о хлебе насущном, вдруг отошли на второй план, собственное будущее перестало волновать их. Огромный мир, простирающийся вокруг ратников, наполненный пением птиц и шумом листвы в дубравах, с утренней росой на некошенной траве и плывущими над ними белоснежными облаками, внезапно сжался до размеров этого поля и смерть смотрела им прямо в глаза...Уже узкая полоска земли оставалась между войсками, еще немного, и два ощетинившихся копьями берега с грохотом сомкнуться, покроют сталью все Куликово поле.
   Тут выехал из татарского строя огромного роста всадник, что-то закричал. Тяжко ступал, прогибался под ним конь. Далеко стоит Капуста, ничего не разобрать. Заволновались ратники, вытянули шеи. "Что кричит-то?"- пошло по рядам. "Вызов бросает басурман, мол, кто не убоится его и на поединок выйдет!" "Да кто-ж такого убогого убоится-то!" - грозно загудел Капуста и шагнул из строя впред, да опоздал: опередили его. Ратник, статный и широкоплечий, уже выезжал к татарину на гнедом скакуне. Чойболсан, что стоял на правом фланге русского войска сразу узнал в нем инока, что нес его по зимней дороги к монастырю. Прокричал что-то русский в ответ, но далеко стоит Капуста, слов не разобрать. Слышно только, как страшно засмеялся татарин, потрясая тяжелым копьем. "Пересвет, Пересвет!!" -понеслось над русскими полками. Засвистели татары, заулюлкали: "Давай, Челубей, обломай уруса, зашиби!" Разьехались богатыри в разные стороны , поворотили коней и что есть мочи полетели навстречу друг друга, выставив копья. Сшиблись так, что слышно было в последних рядах, а птицы в соседней дубраве, с криками взметнулись в небо. Вылетел татарин из седла, тяжело грохнулся о землю. Пересвет же, выронив копье, склонился к лошадиной шее, словно задумался о чем-то. "Держись милай, держись!"- горячо зашептали рядом с Капустой... Удержался Пересвет, поворотил коня к своим, и лишь только домчался до расступившегося перед ним строя, упал на сразу подхватившие его десятки рук. "Наша взяла!"- закричал русские. И тут снова загудело поле, пришли в движение рати, стали сходиться, для решающей сечи...
   "Татарин сперва стрелу из лука пустит, затем копьем сбить под копыта коней попытается, а уж потом за саблю возьмется. Ты, Никита, самое главное не плошай, во время удары наноси, отбивай." - в который раз наставлял его Капуста, но Никита уже не слышал друга, глядя как стремительно приближается, ощетинившаяся копьями людская стена. Страшен был удар Мамаева войска, дрогнули русские, попятились назад принимая его, но ничего - устояли...Увязли татары в русских рядах, перемешались всадники и пешцы. Закипела сеча. "Не плошай!"- кричит Капуста Никите, принимая на щит, татарское копье. Легко сказать не плошай. Слева, справа, сзади зазвенела сталь о сталь. Капусту оттеснили от Никиты. Хрясь!Бум!Бах! Господи, как страшно-то! Убежать бы, спрятаться, да куда? Везде смерть, везде сеча и ноги уж в крови скользят. Проломили шелом соседу, дрогнули побежали справа. Где-то совсем рядом отчаянно закричали: "Выручайте погибаю, провославные!" Вот и на него самого скачет орущий что-то татарин. Увернулся Никита от его сабли, ткнул копьем куда-то в голову: попал в желтозубый рот. Захрипел татарин, полетел с коня. Но некогда зевать: другой басурман спешит, торопится навстречу - лицо перекошено, то ли от злобы, то ли от страха....Принял Никита на щит его саблю, а подскочивший с боку Капуста уже довершил дело тяжелым мечом...Хотел было поблагодарить парень друга, да не успел: удар страшной силы обрушился на него сверху. Потемнело в глазах у Никиты, закружилась голова и вдруг вставшая вертикально земля с размаху налетела на грудь и лицо, да так, что почти вышибла из него дух. Охнул от столкновения Никита и покатился куда-то в кровавый туман...
   Капуста, отбиваясь от наседавших со всех сторон врагов, краем глаза увидел, как мелькнул в воздухе татарский кистень и опустился на шлем сражающегося рядом Никиты. Закричал в бессильной ярости купец, оглушил щитом одного татарина, снес мечом голову другому и кинулся к упавшему другу. Отбросив в сторону мешающий ему щит, он оттащил Никиту к мертвой лощади, в надежде, что здесь может не затопчат, и снова ринулся в сечу. Страшен был Капуста в этот момент. С всклокоченой бородой и обезумевшими от ярости глазами, он, подобно сказочному богатырю, разил врагов направо и налево дымящимся от крови мечом. Обезглавленные, разрубленные трупы падали купцу под ноги и казалось ничто не способно усмирить его ярость...Татары в ужасе, ибо никто из них не хотел идти на верную смерть, отшатнулись от Капусты, спрятали в ножны окровавленный сабли, натянули тугие луки. Одна стрела насквозь пробила ему руку, чуть повыше кисти, и заставила выронить меч, другая впилась в незащищенное бронёй плечо, третья, нацеленная в грудь и выпущенная почти в упор, пробило зерцало и вошла прямо в сердце. Капуста еще жил некоторое время. Упав под ноги набегающих на него татар, он все пытался дотянуться до меча здоровой рукой, пока смерть не накрыла его своим черным плащом и не унесла навсегда из этог мира...И не знал Семен умирая, что сегодня поутру, его жена, стиснув зубы в сладкой родильной муке, подарила ему... еще одну девочку...
   Стоя в строю среди своих товарищей и как все ожидая сигнала идти в бой, Джованни вдруг едва ли не впервые в жизни задумался над тем, каким образом он - простой итальянский парень оказался на этом далеком от родного дома поле и готовится проливать свою кровь за людей, которые даже не являются его соотечественниками. И почему он, Джованни Пакколло, всю жизнь мечтающий делать из собственного винограда отличное вино, дарящее людям радость и веселье, не может бросить весь этот кошмар и идти немедля домой, идти день и ночь, невзирая на усталость, туда, где в увитом плющом домике с красной черепицей на окраине Вероны уже пятый год ждут его возвращения престарелые отец и мать. Как так получилось, что он, созданный по образу и подобию Господа, променял свою свободу, свою свободную волю на мешочек набитый серебрянными флоринами. Смущенный этими мыслями он посмотрел по сторонам, но шлемы, с опущенными забралами, скрывали выражение лиц его товарищей и он увидел только их плотно сжатые губы и гладко выбритые подбородки. Тут завыли боевые трубы, полетели сигнальные стрелы и Джованни, зажатый со всех сторон закованными, как и он, в латы солдатами, покорно зашагал вперед: туда, где краснели щитами русские полки.
   Джованни шел в третьем ряду, положив свое тяжелое копье на плечо впереди идущего пехотинца и в свою очередь, неся на своем плече копье следующего за ним. Последние ряды держали самые длинные и тяжелые копья, но не ощущали этой тяжести, так как их груз равномерно распределялся между шагающими впереди товарищами. Джованни чувствовал себя частью огромного слаженного механизма, и это чувство снова вселило в него утраченную было уверенность. Теперь он искренне жалел тех, кто встретится им на пути: "Ничего личного, рогацци, такая уж у нас работа!" Боевое построение генуэзцев, которое в древнем мире называли фалангой, обладало страшной сокрущающей силой. Спокойно и слаженно, как на учениях, солдаты вошли в прямой контакт с противником и первые ряды русских был частью опрокинуты, частью насажены на острые фряжские копья. Но потом, по непонятной для Джованни причине, единый генуэзский строй был разбит русскими конными ратниками, и итальянцы, побросав бесполезные теперь копья, вынуждены были схватиться за свои тяжелые мечи. Джованни дрался, как вепрь, понимая, что сейчас уже только от него самого зависит вернется ли он когда- нибудь в родные края или сгинет на этом вязком от близкой воды поле. Места, для такой массы собравшихся здесь людей, было слишком мало. В этой страшной давке Джованни даже саданул обжелезненным локтем в челюсть кому-то из своих, когда отбивался от русского ратника. Были мгновения, когда жизнь солдата висела на волоске, но добротные итальянские доспехи всякий раз спасали его от ударов русских копий и мечей. Ему казалось, что сражение длится целую вечность: солнце в начале битвы светившее ему в затылок, уже висело прямо над головой. Внимание Джованни вдруг привлек дерущийся в нескольких шагах от него неприятельский воин. Этот воин, хотя и облаченный в обыкновенные доспехи, был явно не из простых ратников. Что-то во взгляде и в манерах его, а так же, то внимание с которым сражающиеся рядом с ним русские относились к произносимым им словам, явственно выделяло его среди остальных. Джованни решив, что это - один из русских вождей, задумал во чтобы-то ни стало, убить его и тем самым внести панику и смятение в ряды противника. Воин что-то громогласно кричал, перекрывая шум битвы, и русские, слыша его слова, сражались еще яростнее, еще отчаяннее. Если бы Джованни понимал этот звучный язык, то он непременно бы услышал, прорубившись к русскому вождю и скрещивая с ним свой тяжелый меч, что воин громко произносит слова псалма, начинающегося словами: "Бог нам прибежище и сила..." Но Джованни было наплевать на то, что кричит этот русский. Он просто хотел вернуться домой, вдохнуть знойный, наполненный ароматом виноградной лозы воздух родины, но дорога к дому, по причудливой воле судьбы, вдруг пролегла через это прОклятое поле и дальше через чужие неласковые земли, и горе тем, кто оказался или окажется у него на пути. С удвоенной энергией набросившись на русского, он с радостью заметил, что воин уже порядком устал и с трудом парирует его тяжелые рубящие удары. Тут Джованни, сделав обманное движение мечом, обрушил свой клинок на голову противника. И хотя удар, смягченный шлемом, лишь только оглушил воина и заставил его упасть на колени, исход схватки был уже предрешен. Зарычал торжествующе солдат, замахнулся, намереваясь срубить голову русскому вождю, но вместо этого вдруг лишился своей. Пьянящее обжигающее чувство победы, заполнившее до краев грудную клетку итальянца, помешало ему до конца понять то непоправимое, что случилось с ним. Последнее, что увидел Джованни в этой жизни - это серые, полные холодной ненависти глаза убийцы и ноги: десятки человеческих и лошадиных ног, под которые покатилась его голова...Все произошло так быстро, что обезглавленное тело итальянца еще несколько мгновений стояло с занесенным мечом над упавшим на колени русским, и из перерезанных шейных артерий били вверх фонтанчики крови...
   Ян, срубив голову генуэзскомоу солдату, уже помогал подняться великому князю Дмитрию Ивановичу. Видя бледное лицо и полуприкрытые глаза последнего, он понял, что князь не в состоянни сейчас сражаться и нуждается в немедленной передышке. Ян, крикнув ратникам, чтобы прикрыли, быстро подставил плечо, под почти лишившегося чувств князя, и поспешил с ним к близлежащей дубраве, где Дмитрий Иванович имел бы возможность прийти в себя.....
   Погорелец, некоторое время, послушно сидел в тылу русского войска - там , где его оставил ушедший со своим полком в утренний туман Капуста. Купец строго-настрого наказал псу никуда не убегать и ждать его возвращения. Погорелец с беспокойством внюхивался большим черным носом в утренний влажный воздух, пытаясь среди тысяч запахов уловить тот единственный, принадлежащий хозяину, но время шло, хозяин все не возвращался, и пес начал жалобно поскуливать и перебирать передними лапами на одном месте, склоняя лохматую голову, то на один, то на другой бок. Прошло еще примерно с полчаса, и желание быть ближе к Капусте и все нарастающее чувство тревоги стали такими нестерпимыми, что Погорелец, позабыв о наказе, помчался к холмам, охватывавшим низину с правой стороны. Он с удовольствием побежал бы напрямки: через поле, но вой боевых труб и грохот сходящихся войск здорово напугал его. С выстоты холма Погорельцу вдруг открылось колыхающееся, сверкающее в лучах утреннего солнца людское море. Он даже зло залаял на дерущихся внизу людей, чтобы избавиться от ужаса, который охватил его при виде этого зрелища. Он чувствовал, что что-то нехорошее вот-вот произойдет с его хозяином, но спуститься в низину, где бушевала битва, было выше собачьих сил. Погорелец сел на задние лапы и завыл от отчаянья, но его вой не был услышан даже им самим, ибо грохот стоящий над полем, перекрывал все звуки на много сотен метров вокруг...
   Уже почти четыре часа кипело сражение. Тысячи людских душ, в муках расставаясь со своими изрубленными, исколотыми телами, стремились в бездонное синее небо. Вот упал смертельно раненный друг и любимец Дмитрия Ивановича - Михаил Бренок. Облаченный в великокняжеские доспехи и плащ он стал главной целью наиболее отчаянных татарских воинов, рвущихся скрестить свои сабли с самим московским князем. Дорого заплатил бы Мамай такому удальцу, положи последний к ногам темника голову его противника. Но не досталось тело Бренка татарам, думавшим, что поразили они самого московского князя; отстояли его русские ратники, не дали врагу надругаться над ним... Погиб и воевода Гаврила Васильевич, успев перед смертью отправить на тот свет не одну басурманскую душу. Двенадцать славных князей русских и почти полтысячи бояр пали в безжалостной сече, а простого люда и, вообще, без счета, но центр русского войска держался стойко, подавая пример другим полкам, снова и снова укрепляя великокняжеский стяг, к которому, обезумев от ярости и крови, стремились татары.
   С высоты Красного холма Мамай заметил, как под натиском его туменов отступает к реке левый фланг русских. Битва достигала своей кульминации. Чтобы усилить удар по левому крылу противника, смять его и зайти в тыл русским войскам, он приказал немедленно ввести в битву часть своего резерва. В случае успеха, это означало фактическую победу татарского войска. Решение оказалось правильным: тяжелая монгольская конница буквально разметала левый фланг русских и даже посланный ему на помощь запасной полк уже не смог спасти положение. Часть ратников, не выдержав, напора побежала. Единая оборона, окончательно разбитая на маленькие островки отчаянно сражающихся людей, перестала существовать. Теперь русским оставалось либо бежать к Дону, что было равносильно смерти, либо постараться подороже продать свои жизни.... Громогласное монгольское "Урра" полетело над Куликовым полем. Перед глазами Мамая разыгрывался финальный акт многотысячной человеческой трагедии. Он был практически единственным ее зрителем, если не считать слуг, да стаи воронья, что в предвкушении пищи уже с карканьем кружилась над полем брани. "Все-выиграна битва."- сказал темник и , приказав ввести в бой остаток резерва, чтобы закрепить успех, дал себе, наконец, возможность расслабиться. Он ушел в шатер глотнуть немного вина, сопровождаемый хором льстивых голосов. Воображение темника уже рисовала картину победоностного продвижения его армии вглубь Московского княжества. Вот теперь-то, он расплатится со всеми сполна и заставит замолчать злые языки тех, кто говорил, что Мамай - уже не тот грозный правитель, каким был раньше и не в состоянии контролировать ситуацию в подвластных ему землях...Теперь все увидят, чем кончаются шутки со всесильным темником. Сидя в шатре, он уже ожидал гонцов с докладами о полной победе, когда вдруг случилось нечто странное. Как туча, нашедшая на солнце, меняет окружающий мир, приглушая его блеск и звучание, так что-то внезапно изменилась в шуме кипящего у холма побоища. Почуяв неладное, Мамай отшвырнул в сторону кубок - вино красным веером полетело на окружающих, и выскочил из шатра.
   Из расположенной справа от холма дубравы, аккурат в тыл монгольскому войску, вылетала ослепительно сверкающая на солнце латами и шлемами конница русских. То двоюродный брат Дмитрия Ивановича, Владимир Серпуховской и воевода Дмитрий Боброк ввели в бой доселе сберегаемый ими резерв. Мамай с ужасом видел, как этот сверкающий поток, подобно гигантскому мечу разрезал, смял ряды его воинов, и те не ожидая такого удара, в панике побежали к реке, где многие из них нашли свою смерть, упав с конями с крутых обрывистых берегов. Ветер дул Мамаю в лицо, и до него долетали крики ужаса и отчаяния охватившего его тумены. Ввести бы в бой свежие силы! Остановить атаку отборной русской конницы! Еще можно было исправить положение, одним решительным ударом, будь у него хотя бы немного резерва. Но его лучшие люди уже деруться там внизу и кроме заплывших салом прихлебал, что толпятся рядом на холме, да нескольких верных телохранителей, никого, увы, не осталось... Мамай понял, что уже не владеет ситуацией, подобно удачливому игроку в кости, который, свято веря в свою фортуну, смело ставит на кон все что имеет в предвкушении неминуемого выигрыша, и вдруг с ужасом видит, что кости упали совсем не так...
   Русские полки еще недавно теснимые со всех сторон, ободреннные внезапной помощью, сомкнули ряды и перешли в наступление. Татары в панике побежали. В отчаянии кусая в кровь губы, Мамай все еще не хотел верить в свой проигрыш. Разум подсказывал ему, что настала пора покидать ставку, дабы не оказаться на пути бегущего в беспорядке собственного войска, а он все стоял и завороженно смотрел как стремительно рушится его настоящее, а будущее было уже туманно.
   В тот момент, когда Мамай в спешке бежал с холма, Чойболсан наконец увидел Арабшаха. Окруженный кучкой преданных нукеров, царевич подобно демону смерти летал по полю, рубя русские головы. Натянул лук Чойболсан, готовясь пустить стрелу прямо в грудь своего врага. На такой небольшой дистанции стрела била наверняка... За много километров от кипящей битвы, словно иголка пронзила сердце Джалдыз. "Арабшах,"-прошептала она,-что-то случилось с тобой.." Не медля отослав всех служанок, она опустилась на колени и стало истово молиться. Аллах ли, любовь ли Джалдыз, а скорее всего и то и другое, сохранили жизнь Арабшаху: стрела пущенная Чойболсаном, скользнула по позолоченному нагруднику царевича и ушла в сторону, не причинив вреда. Подлетели враги друг к другу, вздыбили лошадей, сшиблись на саблях. Только в этом поединки искусней и удачливей был Арабшах. Увернувшись от клинка Чойболсана, полоснул саблей по его лицу, и полетел последний в траву, где месили тела и влажную землю копыта обезумевших от запаха крови лошадей. Покончив с противником, Арабшах оборотился в сторону Красного Холма. Мамая там уже не было. Урусский конный отряд быстро взбирался на покинутый темником холм... Арабшах понял, что битва проиграна и настала пора спасать свою голову. "Правители приходят и уходят, а голова всего одна!"-благоразумно рассудил он, поворачивая прочь своего быстроногого коня. За ним последовал десяток верных ему нукеров, поражая саблями и стрелами тех, кто пытался приблизитья к их повелителю..
   Сабля Арабшаха, хотя и рассекла Чойболсану лицо, лишив одного глаза, но не убила. Не затоптали, миновали багатура и копыта лошадей. Очнулся он уже на закате среди трупов поверженных воинов, когда по полю ходили русские ратники в надежде найти кого-нибудь живого, и закричал из последних сил, моля о помощи. Услышали, подбежали. "Коли православный - перекрестись!-" сказал ему кто-то. Ослабевший от потери крови Чойболсан, с трудом осенил себя крестным знамением. " И правда наш!-" обрадовались ратники. Чойболcана подняли на руки и понесли к Дону, где раненых грузили на лодки и переправляли на другой берег....
   Чуть раньше, на другом конце поля, контуженный ударом кистеня Никита тоже пришел в себя от того, что его лицо кто-то настойчиво вылизывал мягким языком. Он открыл глаза и увидел черный нос и преданные глаза стоящего над ним Погорельца. Заметив, что Никита очнулся, пес тут же заскулил и отбежал куда-то в сторону, затем снова вернулся и ткнулся носом в Никитин подбородок, словно прося его скорее подняться и следовать за ним. Парень хотел было так и сделать, но поле и гаснущее небо сразу завертелось вокруг с бешенной скоростью и рвотный спазм снова заставил его лечь на землю...На счастье, бегающий взад-вперед пес привлек внимание русских воинов, и они подобрали Никиту. "Чья взяла, мужики?"-спросил он сразу, как только к нему подошли. "Не волнуйся, родимый, побили мы поганых!"- радостно отвечали ратники, бережно поднимая Никиту с земли. Погорелец, видя, что парня уносят, сел на задние лапы и в отчаяньи завыл. Страшная догадка обожгла Никиту. Стиснув зубы от подступающей волнами дурноты, он попытался глазами отыскать лежащего где-то рядом Капусту. Но тщетно. С ужасом видя горы людских и лошадиных трупов, он только теперь по-настоящему осознал, какую страшную цену заплатили русские за эту победу... Но не может быть, чтобы Семен погиб, он просто не имеет на это право! "Идите за собакой, там должен быть еще раненный,-" попросил он, с трудом разлепив пересохшие губы. И все это время, пока один из ратников шел за благодарно виляющим хвостом Погорельцем, Никита тешил себя слабой надеждой. Но вернувшийся назад воин, молча вложил в его руку крест, обычно одеваемый русскими ратниками перед боем поверх брони, и снял с головы шлем. Никита сразу узнал этот крест, ибо собственноручно одевал его на друга вчера вечером, когда русские полки, готовясь к переправе через Дон облачались в боевые доспехи...В лодке Никиту принял, огромного роста пожилой воин, чем-то неуловимо, напоминающий Капусту. Голова у него была перевязана побуревшей от крови тряпицей. " Ну что, сынок, видать не пришел еще наш час помирать! Но ты молчи, ничего не говори, береги силы."- ласково басил он, опуская Никиту на дно лодки, рядом с другими ранеными. Никита только слабо улыбнулся в ответ и полуприкрыл глаза, чтобы скрыть подступавшие слезы...
   Русские преследовали, разили бегущих в панике татар еще пятьдесят километров до реки Красная Меча. Был захвачен вражеский лагерь с провиантом, оружием и другим добром. Победа была полная, о чем с радостью и было доложено Дмитрию Ивановичу, которого уже на закате отыскали в одной из дубрав Куликова поля. На счастье, великий князь не был ранен, лишь только сильно контужен, хотя доспехи его были изрядно помяты и иссечены. Придя в себя и услышав о победе, великий князь приказал немедля отрядить гонцов в Москву, дабы скорее сообщить народу радостную весть.
   О победе московского князя на реке Дон, Ягайло узнал, будучи уже в одном переходе от Куликова поля. Потрясенный разгоромом всесильного темника, литовский князь не захотел испытывать судьбу и поворотил свои полки прочь.
   На следующий день, Дмитрий Иванович, воодушевленный великой победой русского оружия, несмотря на избитое тело свое, сумел сесть на коня, и обьехать поле брани. Увиденное потрясло его. Страшно было смотреть смертному на такое количество порубленного в сече народа. Многие, включая великого князя, не могли сдержать слез, видя сколько душ христианских нашли вечное упокоение на берегу Дона. Почти две недели стояли на Куликовом поле русские, хороня убитых. В честь великой победы и в память павших ратников, из дубов Зеленой дубравы, где во время битвы скрывался до поры Засадный полк, срубили церковь. Отслужив молебен, тронулись в обратный путь, туда, где их с нетерпением ждала Москва...
   И снова затихло, успокоилось поле, ставшее могилой для тысяч людей разной веры, как будто ничего и не происходило здесь несколько недель назад. Лишь деревянная церковь и свежие могильные холмы на краю его напоминали о большой битве. Теперь только ветер, что тревожил траву и шелестел листвой в тенистых дубравах, да крики птиц, чертивших крылами вечное синее небо, нарушали его покой. Люди ушли. Тоскливо смотрел им вслед крупный белошерстный пес с черными подпалинами, который так и остался сидеть около места, где был похоронен вместе с другими павшими ратниками его хозяин. Ветер трепал густую шерсть пса и от этого, он казался похожим на большой шерстяной шар. На все попытки воинов увести его с собой, последний отвечал им сдержанным рычанием, и его, наконец, оставили в покое. "Вот ведь верная псина!"- качали головами уходившие прочь ратники и все оборачивались на одинокую фигурку собаки, пока поросшие высокой травой холмы совсем не скрыли ее от людских глаз. А пес, проводив взглядом последнего воина, со вздохом опустил свою большую умную голову на передние лапы и, прикрыв глаза, стал ждать прихода смерти, ибо теперь только она одна могла помочь ему встретиться со своим хозяином...
   Весть о победе русских на Куликовском поле эхом прокатилось по всему средневековому миру. И в мрачных монастырях Запада и в прохладных библиотеках восточных владык, заскрипели перьями писцы, занося в свои рукописные книги, помимо прочих событий достойных их внимания, весть о большой победе, которую русский князь Дмитрий одержал над татарами на реке Дон. Русь снова заявила о себе, как о силе с которой надо считаться. И пускай нашу землю еще ждали впереди страшные испытания, и Орда была еще сильна, русские впервые за несколько сотен лет показалали самим себе и всему остальному миру, что может Русь, когда она едина...
   Июнь-Сентябрь 2003, Москва
  
   *АМАТЭРАСУ (букв. "светящая с неба"), главное божество пантеона синто, богиня солнца.
   *Джалдыз- Яркая звезда -каз.
  
  
  
   1
  
  
   39
  
  
  
  
  
  
  
  
Оценка: 5.00*3  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"