НЕЗАКОННОРОЖДЕННЫЙ

"Пункт 1. Начальник прав.

Пункт 2. Начальник прав всегда.

Пункт 3. Если начальник все-таки неправ,

смотри пункт 1"

служебный фольклор

"Мужчины играют в любовь ради секса,

женщины играют в секс ради любви"

народная мудрость

* * *

Он спросил: "Мама, а что у человека болит сзади, вот здесь и здесь?..". Она возилась с ужином и ответила, не задумываясь: "Почки". Мальчик влез на табуретку, сложил руки на пластиковой крышке стола и уютно пристроил на них светло-русую голову: "Это опасно?". "А почему ты спрашиваешь? - мать слегка встревожилась и отложила нож, которым резала морковку. - У тебя болит?..". Сын невесело улыбнулся: "Нет, я еще маленький. Это у него болит. Он выпил все таблетки, а телефон дома не работает. Ему придется идти на улицу, чтобы вызвать "скорую" из автомата". "Опять придумываешь, - она вздохнула и вновь уткнулась в готовку, покусывая нижнюю губу. - Я тебе говорила, папа тебе говорил.... Нет никакого "его", это тебе кажется".

Мальчик засопел, как сопел всякий раз, когда взрослые ему не верили: "Я не вру. Я никогда не вру, между прочим! Сама меня учила говорить только правду!". Его маленькое лицо с россыпью веснушек вокруг носа сделалось обиженным, и мать, снова бросив нож, беспомощно подняла руки, будто сдаваясь: "Не врешь, не врешь! Я неправа. Но ведь никакого "его" нет. Наверно, это твой внутренний голос. У меня тоже так бывает... иногда. А в детстве постоянно было. Это у всех. Вот скажи: что он тебе сейчас говорит? - она лукаво оглянулась на холодильник, где на нижней полке хранились для мальчика конфеты. - Говорит он что-нибудь насчет того, что я сейчас сделаю?".

Глаза ребенка стали круглыми и забавно удивленными: "Мама, он же не со мной разговаривает, а сам с собой. Как будто меня вовсе нет. Сейчас он говорит: "Блин, неужели я сдохну здесь?". Ему очень, очень больно!". "Юра! - шокированная, мать почти рухнула на табуретку. - Ну, откуда это слово: "блин"?!.. Мы с папой разве так говорим? Никогда, ни разу в жизни мы при тебе не...". "Мама! - со слезами в голосе выдавил мальчик. - Это не я, это он! А если он правда умрет?!". Слезы хлынули, и мальчишка завсхлипывал, закрыв лицо маленькими чистыми ладошками.

В двери квартиры заворочался ключ, раздались шаги, и в крошечную четырехметровую кухню вошел, сразу заняв весь свободный объем, рослый мужчина в меховой куртке с запорошенными снегом плечами: "Хэлло, май фэмели! Хау ду ю ду?.. Чего ревем? - он погладил плачущего сына по голове и сурово посмотрел на жену, застывшую статуей у стола. - Саша, что опять такое?". "Аля, - машинально поправила жена. - Я просто теряюсь. Сам с ним поговори, у меня уже крыша от этого едет...". Снег потек, тая. Мужчина спохватился, ушел раздеваться, крикнул из прихожей: "Я вам мороженое купил!".

Мать и сын переглянулись - одна с растерянностью, второй сквозь слезы. "Не говори! - одними губами попросил мальчик. - Придумай что-нибудь!". "Юрок, что случилось-то? - мужчина вернулся с пакетом, полным деревянных брикетов пломбира. - Смотри, папа мороженое купил. Хочешь кусочек, чтобы не ревелось? Кто обидел? В саду, что ли?". "Я еще не ужинал, - совсем спокойно, уже не всхлипывая, ответил мальчик. - Папа Женя, а ты мне карандаши принес?". Теперь переглянулись родители. "Не папа Женя, а просто папа, - со странной интонацией сказала мать. - Скажи: па-па". "Я не грудной, - слезая с табуретки, независимо сообщил мальчик. - Я сам знаю, как говорить, - он пошел из кухни прочь и добавил уже из коридора: - Ничего тут обидного. Это я любя". Его худенькая спина в полосатом джемпере исчезла в маленькой комнате, дверь тихо закрылась.

"Я думаю, у него в группе есть какой-то усыновленный ребенок, - подумав, сказала Аля. - А наш наслушался, как тот рассказывает про отчима. Ты сегодня рано - что-то случилось?". Ее муж пожал плечами, уселся и стал чистить над расстеленной газетой картошку: "Ничего, просто отпросился. Слушай, но я-то Юрке не отчим. Или там вся группа этим заразилась? Смотри, а то я пойду, воспитательнице мозги-то вправлю. Что за "папа Женя"? Мне уж перед соседями неудобно. Неизвестно что думают".

Из комнаты мальчика неожиданно донеслись приглушенные рыдания.

"Господи! - Евгений положил недочищенную картофелину и встал. - Я с ним поговорю. Может, его избили? Или эта идиотка Елена Федоровна опять его за уши таскает?". Аля сделала протестующее движение: "Я сама. Он сегодня какой-то... Женечка, ты в это не вмешивайся. Он тебе все равно не скажет". Мужчина сердито поиграл желваками: "В конце концов, это мой сын. А получается, что только твой. Так нельзя. Пусти меня - мы уж как-нибудь договоримся. Как мужчина с мужчиной". "Ладно, попробуй...".

Аля осталась одна, достала дрожащими руками сигареты и открыла форточку. Снаружи была зима, давно стемнело, проспект гудел от транспорта, круглые огоньки фар сплошным потоком уползали в тоннель и таким же потоком выползали из него по встречной полосе. Синие фонари сияли на столбах многократно повторенными лунами. В яркой витрине магазина напротив уже появилась искусственная елка, и маленький Санта-Клаус рядом с ней безостановочно поднимал и опускал руку с серебристым посохом, вертя смешной головой в красной с белым островерхой шапке. Проехала "скорая помощь", и Аля, вздрогнув, проводила ее взглядом, слушая сквозь двойные стекла низкие завывания сирены. Машина нырнула в тоннель, и звук сразу отсекло. "Дай Бог тебе успеть, - шепот замерзших губ вдруг выдал тревогу. - Давай, жми на газ, там кому-то плохо...".

Она закрыла глаза, совсем забыв о сигарете, и пепел просыпался на подоконник. Что-то было там, глубоко внутри, за сознанием и подсознанием, может быть - в душе? Что-то прохаживалось во мраке, словно большая кошка, и готовилось начать царапаться, чтобы попроситься наружу. Что там? Кто там?..

Аля не впервые вспомнила слова лучшей подруги, сказанные Бог знает сколько времени назад: "Генетический анализ стоит бешеных денег, но это дело десятое. Допустим, Женьку тебе удастся обмануть. Но себя-то не обманешь. Тебе очень нужна эта правда? Ты сможешь с ней жить, если что?..". "Смогу, - вслух, словно в квартире никого не было, сказала она. - Ты мне на другой вопрос ответь. Мой ребенок - действительно какое-то аномальное явление, или я просто сошла с ума? Скажи, как медик, ты же все знаешь".

Подруга Таня, правда, всегда смеялась: "Я не медик, я - администратор". Но образование-то никуда не денешь, оно само собой вылезает, подсказывая ответы на вопросы. И есть лишь один вопрос, на который никакой диплом ответить не поможет, потому что аномальными явлениями (или чудесами?) медицина, увы, не занимается...

ЧАСТЬ I.

"МИГ" стартует на рассвете.

- А мы правда будем все время ходить в форме?..

- Что тебя в этом прикалывает? Ну да, будем. Думаешь, это так здорово? Мой отец говорил, что форма, а особенно галстук - это оковы человеческого разума. Знаешь, что такое галстук? Это такая зеленая гадость на резинке, которая тебе или мала, или велика, а если даже как раз, за него обязательно кто-нибудь дернет.

- Ну и что?

- А пилотка все время сваливается, и ее надо прикалывать к волосам "невидимками".

- Потише можно говорить?! - из кабинета напротив высунулась толстая тетенька с пышной прической, заставляющей забыть не только о пилотке, но и вообще о любом головном уборе. - Тут военкомат, а не дискотека!

Девчонки замолчали, сидя, словно два воробышка, на жестких казенных стульях. Тетенька убралась, недовольно шевельнув ноздрями.

- Овца какая, - чуть слышным шепотом сказала Таня, наклоняясь к уху подруги. - У людей радость, а она взяла и все испоганила.

Аля кивнула, подумав, что настоящую радость никто на свете испоганить не в состоянии. Счастливая картинка: желтый коридор с распахнутой в торце дверью в яркую зелень, отчаянное пение птиц, косые, чистые солнечные лучи, почти непереносимый запах свежести после дождя, а сердце стучит громко, как военный барабан, и подпрыгивает к самому горлу. Руки не могут спокойно лежать на коленях и хватаются то за папку с документами, то за подол короткой юбки, то начинают теребить резинку лежащей на груди косы, то просто мечутся, как странные, отдельные от тела существа. А дверь рядом все не открывается, ответа нет, и от этого страшно и очень хочется курить.

- Тань, чего они? Может, нас вообще не призовут?

Таня поглядела на часы и улыбнулась спокойной улыбкой человека, уверенного, что все будет хорошо:

- Семь минут прошло. Ты смогла бы за семь минут два "военника" выписать?

- Я выйду, покурю, ладно? - робко спросила Аля.

- Выйди и покури, - рассудительно кивнула подруга. - И подыши на счет "три", а то у тебя инфаркт будет. Если позовут, я тебе скажу.

Какой гладкий, вымытый, нежно-коричневый линолеум в этом коридоре и как далеко идти до двери! Ноги совсем не движутся, туфли прилипли к полу, а воздух сопротивляется, словно вода, и не пускает на улицу, в солнечный майский день, кипящий вокруг низенького старого здания военкомата.

- Шире шаг! - забыв про тетеньку напротив, скомандовала Таня, и тетенька тут же снова высунулась и начала бубнить.

Аля вышла на истертое тысячами ног крыльцо и обессиленно прислонилась к желтой шероховатой стене, глядя, как одетые кто во что горазд призывники строятся в шеренгу под присмотром немолодого и маленького, как гном, подполковника. Множество голодных взглядов тут же приковалось к стройной девчонке в коротеньком цветастом платье - будущие воины смотрели так, словно Аля была последней девушкой, которую им довелось увидеть в жизни. Ей стало смешно, и она осторожно, косясь на сердитого офицера, помахала им кончиками пальцев. Призывники заулыбались.

- Что смешного я сказал?! - немедленно заорал подполковник, встряхивая списками. - Отставить улыбки в строю!

Низко над военкоматовским двором, огороженным древним деревянным заборчиком, пролетел, широко и свободно разбросав крылья, белый голубь - символ мира, разве что без зеленой веточки в клюве. Он летел куда-то по своим птичьим делам, но Аля улыбнулась и ему, словно он принес добрую весть, и тут же из мягкого полумрака коридора донеслось: "Алька, иди сюда!". Покурить она так и не успела.

Суровый мужчина в гражданском костюме с галстуком (на который Аля с опаской покосилась) выложил на стол две новенькие красные книжечки и торжественно поднялся со стула:

- Плетнева Татьяна Николаевна!

Таня шагнула к столу, делая вид, что не волнуется, но ее обтянутые джинсами коленки заметно дрожали.

- Плетнева Татьяна Николаевна, тысяча девятьсот семьдесят первого года рождения, русская, родилась в Липецке, приказом номер пятьдесят четыре от сегодняшнего числа вы призваны в ряды Вооруженных сил Российской Федерации и отбываете для дальнейшего прохождения службы в войсковую часть номер *****. Поздравляю. Вот тут распишитесь.

- Спасибо, - деланно равнодушно сказала Таня, перехватывая поудобнее шариковую ручку.

Аля попыталась сглотнуть, но во рту пересохло.

- Малышева Александра Юрьевна, тысяча девятьсот семьдесят третьего года рождения, русская, родилась в Москве, приказом номер пятьдесят четыре от сегодняшнего числа вы призваны в ряды Вооруженных сил Российской Федерации и также отбываете для дальнейшего прохождения службы в войсковую часть номер *****. Поздравляю. И вы, пожалуйста, распишитесь. Я одного не понимаю: у нас для женщин призывной возраст - двадцать лет. А вам двадцать исполнится только в ноябре. Где у военкома глаза были?..

- Она - ценный специалист, - объяснила Таня, листая свой военный билет, еще пахнущий типографской краской.

- Да неужели? - мужчина склонил голову набок, разглядывая красную от смущения и едва не плачущую Алю. - Образование у вас - средняя школа. Или я что-то недопонял?

- Я - умею - рисовать! - роботом, почти не соображая, ответила ему Аля и неуклюже поставила в бумагах свою угловатую подпись.

- А-а, вон оно как.... Ну, правильно, в армии такие люди нужны... - сдерживая смех, покивал ехидный товарищ. - Будете там - Шишкин войскового масштаба.

Еле передвигая деревянные ноги и поминутно оглядываясь на ухмыляющуюся подругу, Аля покинула кабинет, прошла той же дорогой, по которой шла за несколько минут до этого, и очутилась в пустом теперь, насквозь солнечном дворе. Таня подтолкнула ее в спину и тонким, счастливым, готовым взорваться голоском поинтересовалась:

- Киса, позвольте вас спросить, как художник художника - вы рисовать умеете?

Аля обернулась, секунду глядела беспомощными круглыми глазами и вдруг начала смеяться. Смех не поддавался никаким тормозам, он поднимался из переполненной солнцем души и рвался на свободу, вышибая слезы и заставляя свою хозяйку судорожно хватать ртом воздух в перерывах между приступами бешеного хохота. Потекли новые слезы, но на этот раз - от облегчения.

- Понабрали малолеток, - ворчливо буркнула Таня, изо всех сил заставляя себя даже не улыбаться. - Учи их, воспитывай, сопли вытирай, подгузники меняй, а они тебе будут еще права качать, бить себя в грудь и орать, что ужас какие взрослые.

Аля замахала на нее руками и отступила от крыльца, согнувшись и не в силах перестать хохотать. Она пятилась, роняя слезы на теплый серый асфальт, пока не уперлась во что-то живое, и лишь тогда распрямилась и ойкнула. Тут начала смеяться Таня, потому что этим "чем-то" оказался сравнительно молодой майор, стоящий в обнимку с плотно набитой сумкой.

- Ни фига себе, - пробормотал он, поочередно рассматривая девчонок. - А можно узнать, отчего такая радость? Женихов, наконец, в армию забрали - свобода попугаям?

Алю снова разобрало, и она без сил опустилась на корточки, подвывая. Таня смогла говорить и объяснила натужным голосом:

- Это не женихов, это нас с ней в армию забрали. Вы не обращайте внимания, у нее это вообще-то бывает.

- Бывает, да? - майор сочувственно посмотрел на рыдающую Алю. - А вы что, медички?

- Я медичка, а она - художник, - сказала Таня.

Майор неуверенно улыбнулся:

- Какой... жизнерадостный художник. Она случайно не карикатуры рисует? А может, мультфильмы из армейской жизни?

Аля застонала.

- Прапорщиками будете? - майор никак не хотел отстать и хотя бы этим прекратить истерику.

- Не-а, пока солдатами, - Таня сошла с крыльца и принялась гладить подругу по голове. - Видите, как человек радуется?

- Вижу. Даже завидно, я после училища таким веселым не был... - он помолчал и вдруг торжественно, даже выпрямившись, продекламировал: - "Ну что, мой друг, с тобой? Ведь мы не виноваты. Там жизнь вокруг, сады цветут, а мы с тобой, увы, солдаты. Здесь назовут тебя неряхой, сотрут достоинство и честь, а ты в душе пошлешь всех на... - майор сделал паузу, - и, как всегда, ответишь - "Есть!"

Таня вытаращила на него глаза и мгновенно впала в точно такое же состояние, в каком пребывала ее подруга. Аля же вдруг подняла счастливый заплаканный взгляд и очень серьезно сказала:

- Какие хорошие стихи!

Тут начал смеяться майор, и несколько минут все трое не могли произнести ни одного слова. Со стороны могло, наверное, показаться, что это просто компания старых друзей смеется над свежим анекдотом, и лишь офицер знал, что зависть, вспыхнувшая в этот момент в его душе, долго будет вспоминаться и даже греть, словно и не зависть это вовсе, а почти забытое воспоминание детства, когда все было логично, понятно и хорошо...

Снова голубь - теперь он летел обратно. При виде безмятежной белой птицы на фоне молодой майской листвы Аля вдруг успокоилась, спазмы прошли, оставив чувство облегчения, как после любой сильной эмоции, безразлично, смеха или слез. Птица напомнила о человеке, которому следовало позвонить и сказать, все ли нормально с призывом. Но для этого нужно было еще доехать домой и не забыть купить по дороге шампанское.

- Нас призвали, - тихонько сказала она, поднимаясь на ноги и ладонью (за отсутствием платка) вытирая потекшую тушь со щек. - Понимаешь, Танька, призвали нас... Может, сегодня поедем в часть? Отдадим документы...

- Никак, - Таня посмотрела на часы. - Время без пятнадцати пять. Нет смысла.

Майор ушел. Они стояли на пустом, пестро раскрашенном тенями пятачке двора.

- Ну, ладно - я, - задумчиво сказала Таня. - Для меня армия - лучший выход. Но ты-то с чего так радуешься? Подумаешь, армия.... Нет там романтики, солнце мое. Поверь дочери военного - нет. Папу моего эта армия вообще на тот свет отправила. Если бы не Чернобыль этот поганый, жил бы сейчас, ему же лет-то всего ничего было...

- Танечка! - Аля подошла и обняла ее. - Не расстраивайся, котик, он же не мог иначе...

- Я знаю, - Таня мягко отстранилась. - Пойдем домой, у меня башка болит от всего этого. День какой-то... как кубик Рубика. Крути - не крути, а правильно не соберешь. И мать у меня что-то утром базарила, опять я не так кровать застелила.

Они двинулись, синхронно размахивая яркими полиэтиленовыми пакетами, в каждом из которых лежало чистое личное дело с бережно вложенной внутрь книжечкой военного билета. Впереди шумела улица, а за ней грохотали по рельсам электрички, душераздирающе гудел маневровый тепловоз, пестро перемешивалась веселая дачная толпа. Май выдался жарким, каждый вечер Москва выплевывала в этот областной городок огромную массу людей с чемоданами, корзинками, закутанными в брезент лопатами, детьми, котами и старыми бабушками. А две девушки шли навстречу, неся свои сокровища и шагая так широко и бодро, что на них оглядывались.

- Мороженого хочешь? - Таня снисходительно посмотрела на подругу.

- Давай! - та по-голливудски, в тридцать два зуба, улыбнулась. - Я тебе деньги дома отдам, у меня кончились.

- Шура, - Таня очень любила Ильфа и Петрова и цитировала их при любом удобном случае, - за каждый витамин, который я вам скормлю, я потребую массу мелких услуг.

Уютный киоск "Мороженое" стоял в тонко вырезанной тени пышного клена, а возле него здоровенный черный ротвейлер старательно нюхал следы предшественника, пока хозяин задумчиво рассматривал витрину.

- Тебе какое? - Таня разровняла на ладони кучку мелочи.

Аля была где-то далеко и ответила после паузы:

- Какое и себе.

- А я вообще мороженое не буду, от него толстеют.

- Что же ты будешь? - Аля начала возвращаться на землю, но глаза ее все еще туманились, как у пьяной.

Таня захихикала:

- О чем думаешь, редиска? - фильм "Джентльмены удачи" она тоже любила. - Смотри, будешь мечтать, "военник" твой сопрут.

Аля испуганно прижала пакет к груди.

- Так ты будешь мороженое-то? - хозяин утащил упирающегося пса, и Таня придвинулась к окошку.

- Спасибо, нет.

- У тебя в голове тараканы завелись? Или кто покрупнее? Птица какая-нибудь вроде голубя?

- Нет! - Аля шарахнулась и вдруг густо покраснела и отвела глаза.

- Очень интересно, - Таня неуверенно засмеялась. - Что-то я не совсем понимаю. Может, поделишься с лучшим другом?

- Ты... ты... - голос Алю слушался плохо. - Ты в каком смысле про голубя сказала? Просто так или...

- Просто так.

Аля покачала головой и сделала шаг в сторону станции:

- Пойдем, на электричку опоздаем. А мне еще позвонить надо, пока там рабочий день не кончился. Сказать, призвали меня или нет.

Они пошли рядом, молча. Потом Таня вдруг приостановилась и покачала головой то ли с сочувствием, то ли с осуждением:

- До меня, кажется, дошло. Только, знаешь... Я тебе не советую, зря ты это все. Тебе сколько лет, сопля? Чем ты думаешь - головой или другим местом? Плохо же потом будет, поверь умной взрослой тете.

Аля упрямо молчала.

- Ну, хорошо, - кивнула Таня. - Я понимаю. Что ты улыбаешься? Я не бревно бесчувственное - правда, понимаю. Но мир устроен по-идиотски. Он пока не для нас с тобой - ты тоже это пойми.

Аля улыбалась, изо всех сил пытаясь прогнать с лица эту улыбку, но ничего не выходило, радость сочилась наружу, как чистая искрящаяся вода.

- Ну, и все равно, - сказала она, поднимая глаза на огромный щит с расписанием поездов. - Пусть. Мне все равно.

* * *

Телефонный аппарат из блестящей красной пластмассы стоял на тумбочке в прихожей совершенно мирно, но Алькина рука раз за разом поднималась к трубке и падала, словно одно лишь прикосновение к телефону могло вызвать ядерную войну. Как назло, ладони вдобавок вспотели, и она просто боялась уронить и разбить трубку, даже если решится до нее дотронуться.

- Ты чего? - мимо, задев ее платьем, прошла бабушка. - Номер не помнишь? Ты же его к себе в книжку записала, она вон там, на телевизоре.

- Да, бабуля, да, - рассеянно отозвалась Аля. Номер она, конечно, помнила. Да еще не коммутаторский, а прямой - он, как татуировка, навечно отпечатался у нее в мозгу. Но вот сил и смелости, чтобы позвонить, совсем не было.

- А что ж не звонишь? - бабушка загремела чем-то на кухне, выглянула, улыбнулась внучке. - Стесняешься? Смотри, время полшестого.

- Да, я сейчас...

"Давай, на "три-четыре", - подумала она, пробормотала "Три-четыре!", торопливо схватила трубку и быстро, чтобы не передумать, набрала номер.

- Слушаю, - чуть лениво, устало, скучающе сказали ей на том конце провода.

Аля хотела ответить, но поняла, что речевой центр в мозгу намертво парализован. Звуков совсем не получалось, ни одного, только дыхание выходило, да и то через раз.

- Чего молчим? - оживившись, поинтересовался голос. - Думаем, что сказать? И сопим при этом мне в ухо, как будто бежали стометровку?

Дыхательный центр среагировал мгновенно - отключился. "Так и умру", - без всякой грусти подумала Аля.

- Мы там не умерли? - ответил голос на ее мысли. - Теперь уже и не дышим, прямо совсем плохо! - он откровенно забавлялся. - Ау! Прием! Как слышите?

- Прием, - через силу выдавила Аля и закрыла глаза.

- О! - голос обрадовался. - Наконец-то мы заговорили! А то я думаю, кто это там такой робкий на проводе?

- Это я...

- Ну вот, теперь я понял. Тебя где-то завалило бетонными плитами? Пищишь, как из-под пресса. Что там в военкомате?

- Я... я... - Аля попыталась вдохнуть. - Призвали.

- Ну, слава Богу! Военком твой - самый настоящий упертый дуб. А чем больше в армии дубов, тем крепче наша оборона, как ты, Александра, знаешь.

- Но вы - не дуб! - Аля вдруг обрела голос и чуть не оглушила своего собеседника. - Я уверена.

- Да, я - как говорит командир - клен опавший, - тот засмеялся. - Завтра, значит, приедешь?

- Хотите - могу сегодня!

- Сегодня?.. - он, казалось, всерьез задумался. - Нет. Сегодня поздно. Жалко, конечно, но мне машину из ремонта забрать надо - до семи. А то бы поболтали.... Завтра, смотри, не опаздывай. В десять я тебя жду.

- Почему не в девять? - Аля уже совсем успокоилась и согласна была поболтать хотя бы по телефону.

- Зачем тебе час меня ждать? - удивленно возразил голос. - Меня и так командир уже спрашивал: "Это у тебя дочка такая большая?". А завтра мне как раз к десяти. Так что давай уж в десять.

- А я похожа на вашу дочку? - Аля тоже развеселилась.

- Ты гораздо симпатичнее.

- Как вы сказали?..

Он весело фыркнул:

- Тебе опасно говорить комплименты, Александра - вдруг опять дышать разучишься или с сердцем плохо станет. Так что давай завтра разговаривать, у меня валидол есть.

- У бабушки тоже есть, - Аля с сожалением вздохнула. - Ну, хорошо, тогда до завтра.

- Давай! - он первым повесил трубку.

Прошла долгая минута. Аля стояла у телефона, машинально снова и снова набирая его номер, но трубка лежала на аппарате, и это невинное действие ничем не грозило. И вдруг звонок, раздавшийся внутри красной пластмассовой коробки, заставил ее подскочить. За секунду до этого она подумала: "Вот бы еще два слова...", хотя и знала, что ничего такого не случится, даже в праздничный, самый светлый в жизни день.

- Танька, ты? - буднично сказала она в микрофон.

Мозг среагировал быстрее, чем успел все осмыслить - снова выключил дыхание. Это была не Таня.

- Слушай, я забыл, - он еще досмеивался в безопасной дали своего кабинета. - Может у меня быть к тебе личная просьба?

- И-и-и... - придушенно отозвалась Аля.

- Ага. Опять какие-то трудности?.. Я тебя попрошу завтра с утра, перед работой, зайти на почту и купить мне пять конвертов. Ладно? Я не успеваю. А деньги сразу отдам, как придешь. Договорились?

- Угу.

- Александра! - голос посуровел.

- А? - испугалась она.

- Если вздумаете отмечать, не пей там много. У тебя похмелье бывает? Вот завтра я тебя чтобы с похмелья не видел. Чтобы была свежая, как майская роза. Поняла, нет?

- А у вас похмелье бывает? - Аля решила хоть немножко обнаглеть, чтобы перестать дрожать.

- У меня все бывает, а тебе еще рановато, - просто ответил он. - И вообще, как ты с начальником разговариваешь, товарищ солдат?

- Больше не буду, Юрий Евгеньевич. Виновата. Простите засранку, - наглость давалась легче, чем мягкость, и Аля никак не могла слезть с этой интонации.

- Смотри - я тебе ведь и всыпать могу, - добродушно отозвался он и попрощался.

В дверях кухни, оказывается, уже пару минут стояла бабушка.

- Это кто там был? - полюбопытствовала она. - С кем это ты журчишь, как ручеек?

- Бабушка, знаешь... - Аля вдохновенно уставилась на нее и вдруг, перебивая себя, начала рассказывать об этом человеке - такими словами, от которых старая женщина смущенно затеребила край чистого ситцевого фартука. В далекой молодости она и сама говорила так - словно читала странные стихи в прозе, светлые и насквозь прозрачные, как кристалл. Все было знакомо, и свет в юных внучкиных глазах, и срывающийся от счастья голос, и легкое, поверхностное дыхание, и сдержанный огонь души - все это уже случалось с ней, с бабушкой, но кончилось тогда, много лет назад, очень плохо. И внучку, высокую, стоящую сейчас с распущенными русалочьими волосами вокруг детского лица, было жалко.

- И еще он просил купить завтра пять конвертов, - добавила Аля и потерянно замолчала, разведя руками.

- Да, конверты - это особенно важно, - бабушка кивнула. - Ты сейчас куда? Отмечать?

- Да, мы же собираемся... - внучка вспомнила о волосах, схватила с тумбочки расческу и повернулась к зеркалу. - Шашлыки будем делать, ребята уже костер в парке разводят. Не бойся - я с Женькой, - лицо ее вдруг омрачилось. - Женька почему-то против армии, прямо на дыбы встает, лишь бы я не ходила. Только поздно - меня уже призвали.

- Танюше привет, - бабушка вздохнула и занялась своими делами.

* * *

Прислушиваясь к шагам матери за тонкой бетонной стенкой, Таня открыла шкаф и вытянула за штанину старенькие джинсы "для костра", много раз залатанные на коленях и столько же раз снова прожженные до дыр случайными искрами, неизбежными во время частых посиделок с Алькой и пацанами. За окном еще не вечерело, чистый свет сквозь юную зелень окрашивал узкую комнатку в почти нереальные тона. По стеклу ползали неровные тени ветвей, еще одна узорчатая тень лежала на белом подоконнике рядом с собачкой-копилкой и цветочным горшком. Правая створка окна была распахнута настежь, остро пахло свежестью и близким озером.

На стене висело круглое зеркало, и Таня остановилась перед ним, с тревожным неудовольствием вглядываясь в свое отраженное лицо. Вроде все в порядке. Красивая, яркая девчонка - вьющиеся рыжие волосы, узкое, сплошь в веснушках лицо, пронзительные карие глаза, розовые губы, маленький вздернутый нос, резкие скулы. Могла бы стать фотомоделью, ведь предлагали же в прошлом году, причем не куда-нибудь, а в престижный глянцевый журнал, но мать устроила грандиозную истерику и сама позвонила главному редактору и отказалась за дочь. Для нее "фотомодель" и "проститутка" - синонимы, и никакие слова и увещевания тут не помогут.

Красивая. Мишка Вишневский, один из пацанов, явно сохнет, даже похудел, бедняга, но отец у него алкоголик, и этого достаточно, чтобы любые отношения с замечательным парнем стали невозможны. Слава Богу, мать не знает, что он до сих пор ходит на костер и сидит, отделенный от Тани завесой пламени, глядя с мечтательной тоской в ее невеселые глаза.

Да, если смотреть с этой колокольни, Альке, конечно, повезло. Оба ее родителя, живые и здоровые, давно сгинули в неизвестном направлении, и осталась у нее только бабушка - чудо-человек. Есть еще дядя, пилот на международной линии, вечно пропадающий по каким-то заграницам, но это не в счет, дядя ведь - не отец. Он приезжает раз или два в месяц, привозит племяннице ворох обновок, катает ее и бабушку на новенькой "Волге" и снова исчезает. Наверное, поэтому Алька растет, как трава, и вряд ли задумывается о своей внешности. Нет, ее, безусловно, в модели не приглашали. Она самая обыкновенная, разве что глаза удивительные, детские, широко распахнутые в добрый мир, где все хорошо и справедливо. Но - есть одно существенное "но". Счастливой Альке никто на свете не говорит о том, что она не красавица...

Джинсы были коротковаты, и Таня подвернула штанины еще короче, чтобы казалось, будто так и надо. Как всегда - стоит взглянуть в зеркало, и сразу портится настроение. На лбу прыщик. Глаза глупые. Дылда вымахала - это ж надо умудриться в двадцать два года из штанов вырасти!

Таня знала, что рост у нее скорее средний - сто шестьдесят пять сантиметров, и что проклятые джинсы были коротки с самого начала, но это ее не убеждало. Все равно дылда. И при этом страшная и безмозглая.

Она прекрасно знала, что означает словосочетание "комплекс неполноценности", и вполне догадывалась, откуда взялся этот комплекс. Еще одно Алькино счастье - у нее комплексов нет никаких. На восемь сантиметров выше, и хоть бы хны, шляется в мини-юбке, может захохотать на всю улицу, запеть песню у костра, повиснуть у своего Женьки на шее, болтая ногами или спросить на спор у незнакомого человека, где поблизости продают крокодилов...

- Таня! - в дверях комнаты, утомленно растирая виски, стояла мать. - Далеко ты собралась?

- Я?.. - девушка торопливо спряталась за раскрытую дверцу шкафа и натянула старенькую желтую футболку. Матери она стеснялась, словно та была соседкой или вообще мужчиной. Может быть, это происходило из-за ее всегдашнего осуждающего взгляда на дочкину грудь, слишком, по мнению сорокапятилетней женщины, развитую.

- Ну, я вроде с тобой разговариваю. У тебя какие-то дела?

Таня вышла из-за дверцы и на всякий случай улыбнулась, прикидывая, будет истерика или нет:

- Мы с Алькой встретиться договорились. Ненадолго, может, на часик. Нас ведь в армию призвали, такое не каждый день бывает.

- Вы что, пить будете? - мать подняла тонкую изогнутую бровь.

- Почему - пить? - удивилась Таня. - Просто посидим, поболтаем. Нам надо решить, как завтра себя вести, ведь первый же день...

- Я вообще не понимаю, - мать вошла в комнату, взяла с постели Танин домашний халатик и принялась складывать его по всем правилам - шов к шву, пуговица к пуговице, - что вы собираетесь делать в этой армии. Можно подумать, медсестры больше нигде не требуются. Тебе очень хочется вшей у солдат вычесывать?

Где-то внутри Таню передернуло, но внешне она осталась все такой же спокойной и улыбающейся:

- Мам, теперь у солдат уже нет вшей. Они чистые, все время моются. И работа там чистая... - мысленно она кричала матери, что лучше вши у солдат, чем ежедневные допросы дома, но вслух все это никогда не произносилось и не произнеслось сейчас. - Знаешь, мы с Алькой будем в одной части, в соседних зданиях, прямо через дорогу, - Таня улыбнулась еще шире. - Вместе на службу, вместе домой. Не так скучно. И безопаснее.

- Но там же одни мужики, - мать положила аккуратный сверток на стул и взялась за синтетическую метелку для пыли.

- Почему, женщин тоже много, - возразила Таня, с тревогой следя за ее движениями. - Вместе с нами - шестьдесят три!

- Ага, и четыреста мужиков впридачу. То есть, соотношение - один к шести. Не многовато ли, а, дочь? - мать прищурилась.

- Мама, мы такие же военнослужащие, как они, - девушка развела руками и кивнула на новенький военный билет, лежащий точно в центре письменного стола. - Просто будем служить вместе. Я буду лечить больных, а Алька рисовать...

- Ты мне не рассказывай про свою Альку. Она сирота, следить за ней некому, вот и творит, что хочет. Но ты-то девочка серьезная, тебе бы на врача учиться, а не строем ходить.... И вообще, боюсь я, что тебя какая-нибудь сволочь собьет с толку, а твоя Алька там вообще по рукам пойдет.

- Мама! - Танины щеки вспыхнули. - Аля, между прочим, через месяц выходит замуж. За Женю Голубкина, ты его знаешь - у него папа замначальника цеха на заводе. Они заявление в загс вчера подали.

- Да-а, Женя Голубкин - жених завидный, - с усмешкой протянула мать. - Ну, а что же, главное - пока не пьет.

- Мама!

- Что - мама? Во сколько ты соизволишь вернуться со своих посиделок?

Таня пожала плечами:

- Ну, постараюсь не задержаться.

Мать кивнула, зачем-то выдвигая ящик письменного стола:

- Ты видишь? Натуральный бардак. Если у тебя нет врожденного стремления к порядку, и мне не удалось тебе его привить за двадцать два года твоей жизни, это, конечно, моя вина. Но чисто из уважения ко мне - ты могла бы хоть когда-нибудь разобрать свой стол? Я, между прочим, работаю на полторы ставки, лишнего времени у меня нет.

- Мама, я все сделаю, - медленно и четко выговорила Таня.

- Очень хорошо. Я надеюсь, не позже чем через два часа ты будешь дома и действительно все сделаешь.

Таня вдруг ощутила пустоту и испуганно повела глазами. Странная пустота, зияющая, как рана. Предвестник будущего кошмара, но пока - просто темное пятнышко на яркой поверхности майского вечера. Крохотный коготок чего-то чужого в душе. Совсем крохотный.

- Да, мамочка, я приду через два часа.

Мать, наконец, ушла. Таня села на кровать, сжала голову и силой загнала пустоту обратно, в темное царство, из которого она явилась. Все ведь хорошо. Завтра на службу. Сразу же - к командиру, просить место в общежитии. Если понадобится, то умолять, стоять на коленях, обещать что угодно. Командир поймет, не животное же он, есть же у него сердце!

Пустота исчезла. В жилах солнечного дня снова бежала быстрая янтарная кровь. Алька, наверное, уже ждет в парке у костра, Женька пришел, Мишка Вишневский, остальные.... В конце концов, сбылась мечта! А что может быть лучше?..

* * *

- Салют новобранцам! - Женька выстрелил пробкой от шампанского в синее предвечернее небо, изрисованное снежными штрихами облаков.

Зашипело, в пластиковых стаканчиках высоко поднялась белая пена, у кого-то потекло через край, кажется, у Мишки, но он ничего не заметил.

Еще двое ребят, Олег и Толик, принялись рассказывать снисходительным тоном бывалых вояк о том, что в армии, между прочим, надо стрелять из пистолета в специальном тире, на оценку, и еще сдавать "физо", тоже на оценку, и ходить строем, сначала просто так, а потом еще и с песней. Таня, услышав про песню, не на шутку перепугалась - уж что-что, а запеть на людях она точно не могла.

- Не слушай, - вмешался добрый Мишка, - там не петь, а орать надо, и чем громче, тем лучше. Заорать-то ты в состоянии?

- Вот Сашка - запросто, - возле Али, на корточках, с веселой ухмылкой во все лицо, появился Женя Голубкин. - Ну-ка, покажи класс!

- Не называй меня Сашей, - попросила Аля и вдруг пронзительно, заставив всех подскочить, завизжала: - У-би-ва-ют!!!..

- Вот! Вот как надо! - восхищенно пробормотал ее будущий муж. - Только ты после свадьбы на меня так не ори. Ори на моего однофамильца, ему не привыкать.

- Какой однофамилец? - жуя непрожаренный шашлык, поинтересовался Толик.

- А-а, это история! - Женя подмигнул. - У нее там, в новой части майор Голубкин есть. Прикинь? Сашка у нас - Александра Юрьевна, так? Смотри, что будет, когда мы распишемся: она станет Александра Юрьевна Голубкина. А он - Юрий Евгеньевич Голубкин.

- Ну и что? - Толик с усилием проглотил резиновые волокна мяса и запил остатком шампанского.

- Так ведь - дочка! - захохотал Женя и сразу оборвал свой смех. - А лучше бы, Саш, ты вообще туда не ходила. Мне его рожа не нравится. Антипатия у меня, понимаешь!

- Аля, - поправила девушка.

- Все равно рожа противная.

- Лицо как лицо, - Аля с максимальным равнодушием пожала плечами.

- Рожа, - упрямо повторил парень и набычился.

- Женечка! - Аля нежно закинула руку ему на плечи и прижалась щекой к его щеке. - А ты ревнивый. Тебе это не идет.

Олег, толстоватый, с редкими прилизанными волосами, обещающими вскоре превратиться в плешь, усмехнулся, выбирая кусок хлеба:

- А там есть к чему ревновать?

- Да ну, - Женя немного повеселел и обнял невесту, зарываясь носом в ее волосы. - Он же старый. Лет сорок, если не больше. Страшный, как моя жизнь. Да еще и женатый.

- Так чего ты дергаешься? - Олег соорудил себе бутерброд из хлеба и самого поджаристого куска мяса и торжественно отправил его в рот.

- Я тебе сразу сына рожу, как ты мечтаешь, - пообещала Аля. - И буду долго-долго сидеть в декрете. Пока товарищ майор на пенсию не уйдет.

- Смотри! - Женя, совсем успокоившийся, поцеловал ее в губы. - Только прямо сразу!

- Нет, месяцев девять подождать все-таки придется, - Аля ответила на его поцелуй и потянулась за шампанским. - Зато потом - долго-долго, до полного одурения, буду сидеть в декрете. Лады?

Выпили за новобранцев, откупорили вторую бутылку, разлили шипучий напиток по стаканчикам. Аля сидела на заботливо подстеленной Женей ветровке, подтянув к подбородку колени, и задумчиво слушала музыку, играющую внутри. Это было странно - тихий струнный оркестр, исполняющий вместо бодрого военного марша и даже марша Мендельсона что-то нежное, лирическое, наподобие "Ланфрен Ланфра" из художественного фильма "Гардемарины, вперед!". Ласковые аккорды наполняли не только мозг, но и душу, гладили ее крохотными дружескими ладошками, и мир вокруг - сумеречный парк, клены, сосны, молодые кусты, жаркий костер, низкая шелковая травка - все расцвечивалось от удивительной музыки яркими красками и плыло куда-то, как сновидение. Ей было хорошо. Легкий дым улетал в вечерние небеса, лица друзей, освещенные пламенем и последним отблеском солнца, казались милыми и прекрасными, и Женька, сидящий рядом, тоже казался прекрасным, но дело, как ни странно, было не в нем, и Аля, прислушиваясь к себе, никак не могла понять, кто же дирижирует волшебным несуществующим оркестром.

- Я счастлива, - с ноткой удивления сказала она и вдруг, запрокинув голову, засмеялась. Женя притянул ее к себе, но она была далеко - на каких-то зеленых холмах за краем света - и не видела и не чувствовала ничего здесь, в подмосковном поселке, мирно отходящем ко сну.

Таня смотрела на лучшую подругу, прикусив губу и хмурясь, как хмурится взрослый человек при виде ребенка, еще не знающего о своей неизлечимой болезни и оттого веселого, как все дети. "Ох, Алька, - подумала она, наблюдая, как безмятежное существо, сияя каждой черточкой обыкновенного, но в тот момент завораживающе красивого лица, мучается от своего невыразимого, но абсолютно безнадежного счастья. - Бедная ты моя, что же ты делаешь, дура...".

А оркестр все еще играл, и Аля внимала каждому его звуку, смутно понимая, что такие вещи не повторяются дважды, и завтра все будет уже иначе. Качнулась ветка - на ней сидела, вертя головой, пестрая сойка, совсем непуганая, любопытная, почти неуместная над головами шумной человеческой компании. Еще одна птица счастливого дня - сначала был голубь над двором военкомата, теперь эта сойка. Словно какие-то знаки свыше, символы начала, старта летящей жизни. Пауза - и завертятся невероятные события, но сейчас - только старт, взлетная полоса с огоньками, тишина и музыка, ничего больше...

Робко, словно боясь нарушить какое-то зыбкое равновесие, Таня придвинулась, села рядом, тихим жестом попросила Женю уйти, и он послушно побрел за хворостом для угасающего костра.

- Что? - словно очнувшись, спросила Аля и широко, свободно улыбнулась.

- Саш, - неожиданно для себя назвав подругу нелюбимым именем, сказала Таня, - это не может быть серьезно. Я же вижу, что с тобой делается.... Не надо, котик. Мне тебя жалко.

- Я счастлива, - не обратив внимания на "Сашу", чуть слышно отозвалась Аля. - Понимаешь?

- Ты через месяц выходишь замуж. Да вы ведь и сейчас живете с Женькой, да?..

Аля поглядела виновато:

- Нет. Он просит, а я не могу - тормоза внутри не отпускают.

- Ну, все равно. Не живете, так будете жить.

- Конечно, будем, - Аля, кажется, не понимала, чего от нее хотят. - Через месяц, когда поженимся.

- Тогда не делай глупостей, - Таня положила руку ей на плечо.

- Но я ничего и не д е л а ю! - Аля пожала плечами.

- Ты д у м а е ш ь, а это еще хуже.

В стороне от них Мишка Вишневский подтолкнул Женьку локтем в бок:

- Тебе не кажется, что она сегодня не такая?

- Все нормально, - сердито отозвался Женя. - Как всегда. Просто радуется своей армии. Она ж ребенок, это ей как конфета.

- Конфета?.. Да, похоже, у нее там конфета.

Женя резко развернулся, сузив глаза, как большая кошка:

- Еще раз выскажешься на эту тему - сделаю тебе бледный вид и неуверенную походку. Ясно?.. Извини.

- Ясно. Извиняю, - Мишка засмеялся и отошел.

* * *

- Ты не спала, что ли?

Таня и сама почти не заснула этой ночью, но синеватые тени под глазами Али говорили о том, что она вообще не ложилась.

- Почему? Спала. Как убитая.

- М-да?.. Военник-то не забыла?

Сырая утренняя платформа была почти пуста, большие часы над кассой показывали половину восьмого.

- Тебе же к десяти, - Таня зевнула.

- А на почту? - азартно запротестовала Аля. - Конверты надо купить, пять штук! И вообще, считай, что я тебя провожаю.

- Да, почта же там в сорока километрах. И конверты тяжелые, их до самой части тащить.

- А вдруг очередь!

Вдалеке показалась красно-полосатая морда поезда, и одновременно откуда-то из-за горизонта в небо над железнодорожными путями вырвался самолет, маленький и стремительный, как ласточка. Аля вскинулась ему навстречу и приложила ладонь козырьком ко лбу:

- Это истребитель?

- Бог знает, - Таня взяла сумку под мышку. - Может, и истребитель. "МИГ-29" какой-нибудь. Тут же испытательный аэродром рядом, вот и летают по утрам, спать не дают, заразы.

- Истребитель, точно, - удовлетворенно кивнула Аля, провожая самолет взглядом. - Смотри, что делает!.. Прямо как птица.

- Как голубь, - усмехнулась Таня.

Аля осеклась:

- Да ладно. Голуби не такие, они ленивые.... А этот - как стриж, вот. И не смейся. Я же над тобой не смеюсь! - она поправила на затылке свернутую улиткой косу и машинально посмотрела на свои черные, тщательно вычищенные туфли. - Слушай, как я выгляжу?

- Так, будто свадьба у тебя - сегодня.

- Серьезно, серьезно скажи! - Аля занервничала.

Таня отступила от нее на шаг, глянула, кивнула:

- На высшем уровне.

Чистая утренняя электричка проглотила гудящие рельсы и начала тормозить у платформы, пропуская солнце сквозь прозрачные вагоны.

- Вот и начинается, - сказала Аля, когда автоматические двери приглашающе открылись. - На старт, внимание, марш!..

Таня послушно вошла за ней, и сразу же двери съехались вместе, поезд поплыл, а они побежали по проходу еще быстрее его движения, и тени листвы заскользили по их лицам.

- Едем, едем! - восторженно крикнула Аля, несясь вприпрыжку без всякой цели, просто для того, чтобы не сидеть. - В армию едем!..

На них оглядывались редкие пассажиры, кто-то улыбнулся. Таня любила эту электричку - депо находилось прямо за их поселком, и вагоны всегда шли практически пустыми. И люди в них ехали совсем не те, что на дальних линиях - простые, добрые, в основном, ночная смена рабочих аэропорта, диспетчеры, иногда стюардессы в красивой форме и уж совсем редко - мужественные летчики, тоже в форме, с усталыми героическими лицами. Их нетрудно рассмешить, и улыбаются они охотно, особенно при виде чужого счастья, ничуть ему не завидуя.

Аля пробежала весь вагон и радостно плюхнулась на двойной диванчик у окна, завалившись по инерции на жесткую спинку. Хлопнула ладонью рядом с собой:

- "МИГ-29", приземляйтесь.

- Если на то пошло, - Таня села, положила сумку с документами на колени, - то "МИГ-29" у нас ты. Слышу характерный свист. Вижу ваши посадочные огни.

- Диспетчер, ответьте борту-тринадцать! - Аля немедленно вцепилась руками в невидимый штурвал. - Как слышите, прием!

- Слышу хорошо, - подыграла Таня. - Борт-тринадцать, посадку разрешаю, не забудьте реверсировать двигатели и проверить выход шасси!

- Борт-тринадцать вас понял! Захожу на посадку, освободите ВПП-5!

- Борт-тринадцать, будьте осторожны, в вашем воздушном коридоре обнаружен голубь, вы можете потерпеть крушение!

Аля опустила руки:

- Может, ты перестанешь меня подкалывать?..

- Разве я подкалываю? - Таня материнским движением подняла бровь и не заметила этого. - Мы ведь в самолет играем. А птица, попавшая в двигатель, может стать причиной катастрофы. Ты же это знаешь, у тебя дядька летчик.

- Почему именно голубь? Голубь - почему?

- Потому что других птиц на горизонте пока не намечается.

Помолчали. Потом Аля не выдержала и заулыбалась:

- Ехидна ты, Танюха. Жалко тебе, что ли? Ну и пусть - голубь. Я сама скоро голубкой стану.

- Ты поняла, что сказала?..

Электричка летела сквозь просвеченный солнцем сосновый лес, по высокой насыпи, и казалось, что она действительно летит, давно оторвавшись от рельсов и не подчиняясь больше притяжению Земли.

- А мы уже сегодня наденем форму, - сказала Аля, прижимая к груди дрожащие кулаки. - Я прямо в ней домой поеду. И билет покупать не надо, у нас же теперь бесплатный проезд! Ты представляешь: домой - в форме!

Начались ближние пригороды Москвы, замелькали белые панельные башни, наполовину скрытые пышной зеленью, блестящие рельсы расползлись на множество путей, пронеслась над головой Кольцевая дорога, похожая из окна электрички на обычный автомобильный мост, возникли слева голубые, отгороженные сеткой поезда метро, снова потянулась зелень - метро ушло под землю. Пространство вращалось, и лишь солнце стояло на месте, по-летнему жаркое, ослепительное, щедрое. Аля, не в силах сидеть на месте, выбежала в тамбур и приникла лицом к дверному стеклу, жадно всматриваясь в каждую черточку знакомого пейзажа, словно пытаясь увидеть и запомнить что-то еще, кроме пыльных придорожных деревьев, бетонных платформ и приземистых станционных строений. Таня осталась в вагоне - ее торжество не билось под сердцем, грозя взорваться, а напоминало больше тихую радость сбывшейся детской мечты. Оно не требовало действия.

Вокруг уже кипела утренняя Москва, поезд шел по городу, здорово сбавив скорость. Аля вернулась, но ей все равно не сиделось, и она стала раскачиваться в проходе, опираясь руками на спинки соседних сидений и поджимая на весу ноги. Лицо ее светилось.

- Шило у тебя в заднице, что ли? - буркнула Таня. - Что ты, как обезьяна, люди же смотрят.

- Прости, мамочка, - Аля качнулась особенно сильно, отпустила руки и приземлилась на ноги. - Я буду хорошо себя вести, только не отбирай у меня мои игрушки.

- Нам выходить через одну. Рано все-таки едем. Что тебя разбирает? Через месяц ведь надоест эта бодяга, ныть начнешь... Форма! Знаешь, как тебя достанет эта форма! Папу моего достала, я помню. Особенно галстуки. И пружину у него из фуражки свистнули какие-то гады.

- Мне говорили, что мы будем ходить в кепках, они без пружин, - безмятежно отозвалась Аля, прикидывая, чем бы еще занять свое беспокойное тело.

- И кто же тебе это говорил?

- Один человек.

- Вас понял, борт-тринадцать. Больше не спрашиваю.

На платформу они вылетели, держась за руки, словно там, на ровном нагретом бетоне, их могла встретить какая-то неведомая опасность. Электричка свистнула и ушла дальше, к вокзалу, чтобы через несколько минут тронуться в обратную сторону и вновь пройти здесь - когда девчонок уже и след простынет.

- Не лети, не лети! - Таня позволила затащить себя в прохладу крытого перехода, но на полпути поняла, что такой темп выдерживать не сможет. - Куда ты? Времени вагон, давай хоть по мороженому слопаем! У тебя дыхалки не хватит, куряга!

Аля дымила на ходу, не отпуская руку подруги, и даже не обернулась:

- Лучше прийти на час раньше, чем на пять минут позже! А мне еще на почту за конвертами, пять штук надо, это тебе не хухры-мухры!

- Александра, тормози, я же на каблуках, ты меня калекой сделаешь!..

После перехода солнце показалось ярче, а толпа - пестрей. Вовсю торговали семечками, сигаретами, вяленой воблой, пивом, пирожками, сновали какие-то люди, орала музыка из киоска "Звукозапись", ругались чернявые торговцы, пахло раздавленными апельсинами и горелым маслом. Где-то жарили шашлык, плыл ароматный дым. Тут же продавали газеты, женские колготки, цветы, игрушки, солнечные очки. На маленькой площади перед круглой станцией метро было тесно, как в автобусе.

Еще один переход, подземный, на ту сторону неширокого шоссе, горячий пыльный тротуар, старые здания, мелькающие со свистом автомобили. Впереди - мост через Яузу, провисшие троллейбусные провода, высокие перила над грязной водой.

- Где же тут почта? - пробормотала Аля, озираясь по сторонам с видом человека, готовящегося к выполнению важной секретной миссии.

По Яузе несся катер, в нем сидели два загорелых парня в майках, обвязанных вокруг пояса. Один из них помахал, Аля с готовностью взмахнула рукой в ответ.

После моста свернули на тенистую улицу.

- Сколько там времени, Танюх?

- Восемь тридцать. Я тебе говорю, рано. Тебе еще полтора часа! Даже у меня запас есть, хоть мне и к девяти, как всем простым смертным.

- Мы не смертные! - вдруг возразила Аля. - Мы никогда не умрем! И всегда будет май, и мы всегда будем счастливы!

Таня удивленно посмотрела на нее:

- Это у тебя н а с т о л ь к о серьезно?

- Не понимаю, о чем ты говоришь.

Показался кирпичный домик КПП.

- Девчонки, рано! - издали крикнул веселый широколицый дежурный с красной повязкой на пятнистом рукаве. - Вы у нас самые передовые, кроме вас, нет еще никого!

- А где тут почта?! - так же издали крикнула Аля. - Мне конверты нужны, пять штук, по России!

- Вон там! - дежурный показал на боковой проезд у бензоколонки. - Метров сто пройти. А меня предупредили, что тебе к десяти, Саша.

- Обращайтесь ко мне - Аля. Ничего, я специально пораньше. Вдруг на почте очередь?

Таня улыбнулась, тронула подругу за плечо и стала подниматься по чистым кирпичным ступенькам:

- Зайди потом ко мне в санчасть, хорошо?

- Танюшкин! - жалобно скривился дежурный. - А у меня опять коленка болит, не посмотришь после обеда?..

Аля уже не слушала - ноги сами несли ее к почте. Дежурный ей не нравился, несмотря на то, что запомнил с первого дня их имена и всегда приветливо здоровался. Точнее, "не нравился" - выражение неподходящее. На самом деле, парень был ей просто безразличен.

Почта оказалась действительно рядом, и конверты там продавались, правда, праздничные, оставшиеся еще с Девятого мая.

- Пять штук! - Аля торжественно протянула деньги в окошко. - Дайте самые красивые.

- Уж какие есть, - женщина по ту сторону стекла отсчитала пять конвертов и положила из взамен денег на полированную стойку.

- А покрасивее нет? - Аля расстроилась. - Праздник-то уже прошел.

- А тебе, девочка, не все равно?

Она вздрогнула. Неужели детство, от подозрения в котором надежно защищает дата рождения в паспорте, настолько заметно постороннему глазу?.. Неужели кто-то, присмотревшись повнимательнее, может разгадать правду, которую не знают ни Женька, ни даже Татьяна?..

Алю привезли в поселок в тринадцатилетнем возрасте, и вскоре в кармане у нее уже лежал этот самый паспорт, говорящий, что девочке не тринадцать, а целых шестнадцать лет. Красную книжицу с золотым советским гербом она берегла, словно зеницу ока, но показывать кому-либо старалась пореже: не буди лихо, пока оно тихо.

Невинная ошибка работника загса, который, торопясь домой, однажды неверно выписал ей взамен утерянного новое свидетельство о рождении - и пожалуйста, вот тебе долгожданная взрослая жизнь. В паспортном столе никаких проблем не возникло, а вот военкомат встал на дыбы, особенно сам военком, увидевший на призывной комиссии явно несовершеннолетнее, с детским еще лицом существо. Понадобились увещевания, звонки из части, официальные письма с просьбой о призыве, даже стол строгому полковнику накрыли прямо в его же кабинете - лишь бы подписал несчастное "отношение", как назывался главный документ, без которого все стопорилось. Стену пробить долго не удавалось. Военком уперся в очевидное: девушке по паспорту не двадцать, как положено, а девятнадцать лет. При таком раскладе возможны исключения, но полковника смущал не паспорт, а внешность и поведение его хозяйки. "Малышева - ребенок, - сказал он. - К строевой службе не годна по возрасту". И уперся.

И вот, совсем недавно, хитроглазый капитан Смирнов из строевой части сломил, наконец, тяжелое сопротивление, и военком расчеркнулся-таки с изнасилованным видом на затрепанном листке "отношения", распахнув для Али дорогу в завтра.

- Бери, бери, - подбодрила женщина, протягивая через окошко белые конверты с алыми гвоздиками. - Не все ли равно, в чем письма посылать.

Аля взяла. Подержала в руках, словно пытаясь вдохнуть жизнь в мертвую бумагу, и вышла в солнечное утро. Электронные часы на почте показывали без десяти девять. Вдалеке, по асфальтовому тротуару, уже спешили к КПП десятки людей, некоторые бежали, боясь не успеть на ежедневное построение. В форме были далеко не все, и Алю это поразило: неужели их действительно достала "вся эта бодяга", и они не гордятся тем, что служат в армии?..

Ноги вдруг ослабли, и она шла, едва их передвигая и бережно прижимая к груди новенькие конверты. Никто не обращал на нее внимания, никому не бросилось в глаза ее детское лицо, раскрашенное взрослой косметикой, никто не остановился при виде ее изумленных, почти глупых от этого изумления глаз. Она все шла и шла, кирпичный домик приближался, а время вдруг растянулось и повисло над землей неподвижно, как дым в безветрие. Еще шаг, еще, еще. Дверь. Блестящий никелированный турникет. Другая дверь. А за ней - иной мир, и первое, что видит взгляд - огромный щит с нарисованным масляными красками Александром Невским без головы и правой ноги. Чья-то рука крупно вывела мелом по нижнему краю изображения: "ПОМОГИТЕ ИНВАЛИДУ!", и никто не догадался стереть издевательскую надпись, словно так оно и надо. Чуть поодаль стоит маленький гипсовый Ильич, выкрашенный серебрянкой, которая местами уже осыпалась, в пышном венке из одуванчиков на голове. Цветы сегодняшние - кто-то с утра постарался. Немного трогательно, наверное, как раз потому, что Ленин низкорослый, всего-то по плечо взрослому человеку, но при этом очень серьезный - такой же, должно быть, как при жизни.

У штаба - фонтанчик питьевой воды, и все асфальтовые дорожки мокрые, как после дождя, а вдалеке виднеется уплывающая прочь цистерна машины-поливалки. Длинная аллея вся в цветах, на газонах клены, березки, юные каштаны. Трехцветная клумба - российский флаг в обрамлении темно-зеленых листьев. Еще один фонтан, побольше, спрятанный в кустах у кирпичной санчасти. Но в санчасть, к Татьяне - после, а сейчас можно просто пройтись праздным шагом гражданского еще человека, и никто ничего не скажет.

Вот казарма первого узла связи, большие окна, чистые стекла, недавно покрашенный подъезд. Вот клуб и клубная машина ГАЗ-66 с торчащей из-под кабины задницей водителя Игоря. Дальше - казарма второго узла связи, низкая, коричневая, с белыми ободками окон. Столовая, чайная и магазин в одном здании, на крыше кто-то копается с телевизионной антенной, вертит ее туда-сюда, чтобы телевизор внизу лучше принимал дециметровые каналы. А вот общежитие, где антенны торчат из каждого окна, и там же сушится детское белье и цветет герань в горшках. Дальше - широченный плац со свежей белой разметкой, деревянная трибуна цветов государственного флага, и перед этой трибуной начинается "развод" - смешное слово, совсем не армейское.

Аля остановилась на краю плаца, сложив на груди руки, и увидела командира, симпатичного, толстого, с красными щеками, лежащими прямо на его полковничьих погонах. Он тоже ее увидел и приветственно махнул рукой, занятый своими утренними мыслями. Офицеры в строю заулыбались, солдаты начали вытягивать шеи, кто-то узнал новенькую и весело подмигнул ей из-под козырька зеленой кепки. Здесь не было лишь одного человека, и Аля, вздохнув, пошла прочь, потому что без него не существовало и всех остальных. Где-то пропикало девять. Время совсем стояло, как сломанные часы.

Дедушка южного вида в заляпанном краской песочном "хебе" сосредоточенно возил кистью по штакетнику, отделяющему цветник штаба от тротуара. Аля присела рядом, заглянула в темное с белыми бакенбардами лицо:

- Здрасьте. Может, вам помочь?

Старик покосился на девушку, улыбнулся:

- А ты кто?

- Я - художник.

- Так ты же не маляр, да?.. Я дядя Давид. Вот я - маляр, черт бы подрал мои старые кости. Семьдесят лет, а все малюю. Внук уж тут капитаном, а я малюю. Судьба! - он взмахнул кистью, осыпав зелеными брызгами сразу закачавшиеся цветы. - Как зовут?

- Александра.

- Аля, выходит?

- Ага! - девушка просияла. - Угадали! Я тут солдатом буду. Но мне сегодня к десяти.

- Если хочешь помогать, сходи в мою кандейку и возьми себе рукавицы, - распорядился дядя Давид. - И еще одну кисточку, они в литровой банке стоят, на полке. Знаешь, где моя кандейка? Вон туда, за угол. Увидишь котельную, а рядом сарай. Дверь открыта. Э-э, фартук еще повяжи, а то юбку изгадишь!..

* * *

Остались последние пять дощечек. Старичок курил, сидя на скамейке у штабного подъезда, и рассказывал, наблюдая, как Аля красит:

- А потом мы из Душанбе перебрались в Кисловодск, к моей сестре по отцу, у нее дом просторный, всем хватило. Два года прожили. Внук учился в Тамбове, в ОВКУ, или как ее там. Сюда ему дали распределение, так он и меня, и старуху перевез, чтоб поближе были. А здесь хорошо... Москва... культурный город. Хотя зимой холодно, я-то в Душанбе к жаре привык, простужался тут первое время. Но вообще Москва хорошая, мы со старухой даже на выставки ходим...

Скрипнули, отъезжая в сторону, ворота части, и на территории показался бежевый "жигуленок", но Аля, занятая работой, ничего не заметила. За ее спиной машина подрулила к штабу и остановилась напротив, на крохотном асфальтовом пятачке с белым бордюром. Открылась дверца и, улыбаясь, из салона выбрался офицер с зажатой под мышкой фуражкой и торчащим из нагрудного кармана галстуком. Смотрел он на Алю, и от этого его взгляда дядя Давид вдруг умолк.

- Что, дед, нашел себе подмастерье? - весело поинтересовался офицер, хлопая дверцей. И тут же - кисть девушки замерла.

- Да вот, помогать вызвалась, - охотно объяснил дядя Давид. - Ты, Юра, не ругайся, рано человек пришел, надо же чем-то полезным заняться...

Аля медленно повернулась на корточках и встала, не зная, куда деть руки в грубых рукавицах и чем прикрыть грязный рабочий фартук.

- Привет, Александра, полезный человек! - майор Голубкин пересек тротуар, посмотрев зачем-то сначала налево, потом направо, словно переходил как минимум шоссе. - Я ж тебе сказал: к десяти. Неужели выспаться не хотелось?

- Я... я... я вам конверты купила! - Аля торопливо сунула кисть в банку с остатками краски и стянула рукавицы. - Сейчас, они там, в пакете...

- Кофе будешь пить? - поинтересовался майор, стараясь погасить улыбку и преувеличенно строго поглядывая на дядю Давида. - Дед, хорош ребенка эксплуатировать, сам давай, малюй. Немного осталось.

- Ко-фе? - пробормотала Аля и медленно, словно ей предстояло раздеться, развязала на спине жесткие завязки фартука. - Д-да... буду.

- Тогда пошли, - Голубкин подбросил на ладони ключи от своего кабинета. - У тебя, мать, щека в краске. У меня растворитель есть, сейчас вытрем. Дед, не забудь табличку прицепить, что окрашено, а то полштаба за день вляпается. Пошли, Саш.

Аля вскинулась было поправить, но промолчала.

- Спасибо, дедушка, - совсем невпопад, сразу покраснев, сказала она.

- Всегда пожалуйста, - солидно кивнул старик, с кряхтением берясь за кисть. - Заходите еще.

В штабе было так прохладно и свежо, словно по коридорам, как и по улице, проехала поливалка. Аля вытерла ноги о коврик и пошла вверх по лестнице за своим начальником, держась позади него на почтительной дистанции. Дежурный равнодушно глянул на них из-за своего стекла.

- Будешь числиться у меня в узле телефонисткой, - сказал Голубкин, отпирая дверь кабинета и сразу проходя к наглухо закрытому окну. - Нет такой должности - "художник", поняла? Но телефонистка из тебя - как из меня испанский летчик, - он с натугой распахнул створки и впустил свежий утренний воздух. - Правильно я говорю? Поэтому будешь рисовать в свое удовольствие. А народу в аппаратных у меня хватает.

Аля еще раз вытерла ноги - за отсутствием коврика - о паркет и положила на длинный письменный стол тонкую стопку конвертов:

- Вот.

- Спасибо, - Голубкин небрежно сбросил конверты в ящик стола. - Я сколько тебе должен?

- Да что вы, ерунда какая, - на одном дыхании, чуть не поперхнувшись воздухом, выговорила Аля.

- Тогда с меня пончик, - он кивнул, закрутил узлом штору и вытряхнул в корзину для бумаг переполненную пепельницу. - Ты куришь, нет?

- Курю. Немного.

- Не рановато? - майор весело прищурился на девушку, заставив ее отступить и стукнуться спиной о дверной косяк.

- Н..нет, я взрослая, мне даже бабушка не запрещает.

- Взрослая.... А жених-то есть, взрослая?

- Есть! - Аля хотела ответить радостно, но получилось почти панически, словно признание в мелкой краже. - Вы будете смеяться, он ваш однофамилец! Зовут, правда, Женя. Вы должны его помнить, он один раз приходил со мной...

- Что ж, бывает. Даже актриса такая есть - Лариса Голубкина. Совсем как моя жена, она тоже Лариса, - майор взял с тумбочки и встряхнул пустой электрический чайник. - Саня, не в службу, а в дружбу, сходи - налей водички. Туалет направо по коридору.

"Жена, - мысленно повторила Аля, выходя с чайником из кабинета. - Разве у такого человека может быть жена?.. - она чуть не засмеялась. - Ерунда какая".

- Саш, - догнал ее голос. - Погоди, кружки заодно помой, ладно?..

Через час она уже не могла вспомнить, о чем разговаривала с ним, что за растворимый кофе он заваривал, мурлыча сквозь зубы песенку "Ксюша, юбочка из плюша", как называлось то печенье, остатки которого он выгреб из своего стола. Наверное, было в их разговоре что-то смешное, потому что отпечаток этого смеха долго держался на Алиных губах вместе с горечью табачного дыма. Может быть, он о чем-то спрашивал или, наоборот, рассказывал о себе, жаловался на машину, разъяснял обязанности художника.... У нее внутри вновь звучала музыка, а остальное было несущественно. Она знала главное: теперь ее зовут Саша или Саня, на выбор, но называть ее так имеет право лишь один человек на свете. А Женьке надо твердо запретить, а то все забывает и забывает...

- О чем задумалась? - майор Голубкин улыбнулся через стол, допивая свой кофе. - Нравится тебе в части?

- Очень!

- Смотри, забудешь тут своего Женю! - он погрозил пальцем. - У нас и получше есть.

- Да, есть!

- Ну вот, уже забыла, похоже. Сердце красавицы склонно к измене, и ничего с этим не сделаешь, - он как-то ностальгически вздохнул. - Сейчас я тебя на склад отведу, форму получишь, шевроны всякие пришьешь. Нитка с иголкой есть? Или дать?..

- Юрий Евгеньевич, а вам нравится в части? - отважилась спросить Аля.

- Честно? Надоело до смерти! Осенью получу подполковника и свалю на заслуженный отдых.

- Да?.. - музыка вдруг прекратилась, и девушка с внезапным испугом закрыла ладонью рот.

- А что? - майор засмеялся. - Не надо?

- Не надо!..

Секунду он смотрел так, что Аля чуть не умерла под его взглядом, потом кивнул с усмешкой:

- Ладно. Остаюсь - решено! Ты меня убедила.

- Правда? - Аля заулыбалась. Музыка вновь зазвучала, и это было прекрасно.

- Слушай... тебе действительно девятнадцать лет? Ты меня не обманываешь? - Голубкин покачал головой. - Мне что-то подсказывает.... Почему тебя не хотели призывать?

- Полгода до призывного возраста не хватает.

- Полгода? А я бы сказал, что на самом деле годика три-четыре. Ну, ладно. Не смотри на меня, как Ленин на буржуазию. Шучу. Еще кофе хочешь?

Але смертельно не хотелось уходить из этого кабинета, но она собралась с силами и ответила:

- Спасибо, нет.

Дорога до вещевого склада тоже выпала из памяти. Осталась одна фраза, сказанная новым начальником мимоходом, через плечо, уже на старом выщербленном складском крыльце:

- Так ты что же, когда выйдешь за своего Женю, тоже будешь Голубкина? Да еще Юрьевна? Ну, вообще. Теперь командир мне окончательно плешь проест, что я дочку с собой в часть притащил.

- А хотите - я могу фамилию не менять! - с готовностью предложила Аля.

- Почему? Меняй, меняй, даже забавно будет. Доч-ка! - он весело рассмеялся и пропустил Алю вперед. - Шире шаг!

- Так точно, папа! - машинально, сразу испугавшись своих слов, отозвалась девушка.

На складе кругленький прапорщик выложил перед ней на деревянную стойку пятнистую темно-зеленую курточку, такие же штаны с завязками, майку, мятую кепку, жесткий офицерский ремень, два шеврона и несколько невесомых металлических вещиц, напоминающих паучков.

- Ма-лы-ше-ва, - вписав Алину фамилию в свободную графу на широченном листе ведомости, он поставил против нее галочку и положил ручку на стойку. - Расписывайся. Обуви нет и до сентября не будет, ходи в своей.

- Миша, ты когда мне бушлат поменяешь? - ласково поинтересовался Голубкин, возвышаясь над Алей буквально на несколько сантиметров и оттого производя впечатление не отца, а скорее старшего брата девушки. - Долго я буду в этой хламиде ходить, как солдат народного ополчения? У тебя откуда такой рост на складе? Смотри - во мне метр восемьдесят два. Это какой рост?

- У нас не попадает, - буркнул прапорщик. - Написано, что четвертый.

- Да мне рукава до колен достают, Миша, и сам бушлат - как пальто. Если не поменяешь, я тебя самого раздену, ты как раз подходишь. Серьезно. Прошлой зимой собаки на улице оборачивались.

Аля фыркнула.

- Иди в примерочную, дочь, - строго сказал майор, улыбаясь одними глазами. - Могу поспорить на двести грамм пончиков, что эта куртка на тебе не застегнется, зато штаны будут на метр сзади волочиться.... Если так и будет, крикни заранее, а то у меня сердце слабое, со смеху помру.

- Сердце слабое?..

- Выполняй приказание начальника - шагай в примерочную.

Уже за плотной желтой занавеской, натягивая через голову зеленую майку, она краем уха услышала:

- Что, правда - дочь? - это был шепот прапорщика.

- Да, а что, непохоже? - так же шепотом отозвался Голубкин.

- А фамилии-то почему разные?

- Так она у меня от первого брака, фамилия у нее по матери. Ничего, я уговорил, скоро на мою поменяет.

- А-а.... Когда ты все это успеваешь-то, Юр?

- Уметь надо!

Форма оказалась впору, и Аля крикнула из-за занавески:

- Все нормально! Штаны не волочатся!

- Майка не короткая? - озабоченно поинтересовался прапорщик, стоило ей появиться. - Нигде не жмет, нет?

- Спасибо, все хорошо... - Аля вдруг застеснялась своего вида и попыталась спрятаться обратно за занавеску: майор Голубкин разглядывал ее откровенно оценивающе, словно редкую зверушку, какие не водятся в наших широтах. - Что вы так смотрите?

- Я? - он спохватился и отвел взгляд. - Да просто так. Не очень представлял тебя в форме.

- Кепка налезает? - перебил прапорщик.

- Ну да, правда, впритык... - Аля примерила кепку. - Я завтра косу отстригу, тогда нормально будет.

- Я тебе отстригу! - Голубкин вдруг занес руку, словно для затрещины, но вместо этого неуверенно провел ладонью по затылку девушки. - Лучше уж кепку растянем. Миш, это самый большой размер?

- Пятьдесят восьмой! - прапорщик развел руками.

- Ладно.... Пошли, Саш. У меня к тебе еще дело есть.

"Почему он это сделал?.. - на слабых ногах, прижимая к себе груду гражданской одежды, Аля вышла со склада в солнечный день и сразу сощурилась. - Почему он... Он ведь погладил меня по голове - почему? Господи, помоги мне понять, что тут происходит!..".

- Вот эта штучка называется "кокарда", - Голубкин показал ей круглую блямбу с распяленными металлическими лапками. - Протыкаешь в кепке дырочку, прямо на лбу, и вставляешь ее туда. Давай, сделаю... А вот эти две эмблемки на воротник, по-моему, надо отступить сантиметр от края. У меня в кабинете книжка валяется, там все указано. Что-то ты бледная. Спала плохо, что ли?

- А?.. Нет, нормально.

- В санчасть тебя отвести?

- Спасибо, вы так обо мне заботитесь... Вас, наверное, подчиненные любят?

- Нормально относятся, - майор пожал плечами, - как ко всем. Думаешь, я с каждым солдатом на вещевой склад бегаю? Делать мне больше нечего.

- А с девушками? - Аля старалась не смотреть на него.

- Только с молодыми и красивыми. А поскольку молодая и красивая у меня только одна, то приходится мне, бедному, тратить силы исключительно на нее. Что ж ты хочешь - это долг командира подразделения.

- Спасибо, - повторила Аля. - Вы хороший человек.

- Ты забыла сказать, что я с гордостью несу почетное звание российского офицера и являю собой пример для подражания, - Голубкин возился с ее кепкой так сосредоточенно, словно предназначение российского офицера состояло и в этом тоже. - Блин, не вкрутишь сюда эту заразу. Вот делают, а! Ты знаешь: нашу форму ведь зеки шьют.

- Серьезно?

- Ну да, самые натуральные зеки. В зоне. Тетеньки такие в телогрейках. Какая-то из них сидела и строчила для тебя эту кепку. Швы все наперекосяк. План у них горел, что ли?.. Вот. Получилось. Получи, фашист, гранату и носи ее с собой! - он протянул кепку девушке. - С тебя благодарность.

- Все, что хотите! - обрадовалась Аля.

Голубкин фыркнул:

- Никогда так не говори, Саш, если не хочешь влипнуть в историю.

- А я никому, кроме вас, так и не говорю.

- Хорошо - я подумаю, чего мне хочется. А пока сделай доброе дело, вымой окно у меня в кабинете. Ничего не успеваю. Гавриков надо пойти проверить, они мне должны были со вчера казарму отдраить и проводку починить. Вот тебе ключ. И очень прошу - печенье из стола не таскать.

Аля взяла плоский желтый ключик и сжала его в кулаке:

- Все сделаю.

- Ты не обиделась, нет? Не обижайся. Я никому, кроме тебя, свой кабинет не могу доверить, - Голубкин слегка хлопнул ее по плечу, повернулся и пошел к казарме своего первого узла, по привычке глянув налево и направо, обернулся. - Саш, я приду к обеду, в столовку тебя отведу.

Аля осталась одна посреди огромного пространства, заполненного солнечными тенями и призраками людей в военной форме. Вокруг не было никого живого, только тени и призраки. Ни один голос не звучал, были лишь призраки голосов.

"Господи, что же мне делать?! - в душе у нее всколыхнулась на секунду самая настоящая паника. - Господи, избавь меня от этого наваждения, пожалуйста!.. Хотя нет, не сейчас, потом, пусть оно еще побудет, ладно?..".

Кабинет, в который она вошла, был так же безлюден, как пустыня снаружи, но призрак, живущий здесь, отличался от других призраков своей мягкой ласковой улыбкой и теплым огоньком, горящим под стандартной внешней оболочкой. Все вещи в этой комнате хранили отпечаток своего хозяина, все было будто специально подобрано в его стиле, даже казенная мебель, самим своим предназначением исключающая своеобразие. И все-таки...

Аля взяла со стола карандашный набросок: контуры женского лица, едва намеченные глаза, прядь волос на щеке, прямой нос, удивленно приоткрытый рот. Сходства не было ни малейшего, но она узнала себя сразу, словно глядела в зеркало. Тому, кто это нарисовал, удалось ухватить самую суть ее личности - странно, почему же он сам тогда не художник?..

А теперь - за работу, ведь обеда остается чуть больше часа, а как много надо еще успеть!

* * *

Таня заперла дверь смотровой, сладко потянулась и не спеша, вразвалочку двинулась на выход. Все было сделано: карточки бойцов рассортированы, физраствор приготовлен, стол протерт, в шкафах с медикаментами наведен порядок. Можно с чистой совестью выйти на обещанный еще с утра перекур. А Алька, свинья, даже не заглянула! Неужели так занята?..

В курилке у санчасти Игорь, водитель клубной машины, отдыхал, вытянув ноги и обмахивая грязной кепкой вдрызг перемазанное машинным маслом лицо.

- Здорово! - он подвинулся и протянул Тане начатую пачку "Явы". - Ну, как там делишки, в царстве белых халатов?

- Ты бы хоть умылся, - Таня взяла сигарету и прикурила от заботливо поднесенной зажигалки. - На черта же похож, я тебя узнала не сразу! Где моя Алька, не в курсе? Что-то она пропала. Даже странно.

- Алька - то есть Сашка? - проявил понятливость Игорь. - Она сперва с Голубем шарахалась, потом он к себе в узел пошел, а она у него в кабинете окно моет.

- Вот за что я люблю осведомленных людей, - заметила Таня, - так это за то, что они избавляют честных тружеников от массы лишних телодвижений.

- Ну так! - гордо откликнулся Игорь.

- Погоди... ты сказал - окно моет? Я не ослышалась? - лицо Тани чуть вытянулось. - А разве это входит в ее служебные обязанности?

- У нее ритм дыхания нарушен, - крайне серьезно объяснил солдат. - Неправильным каким-то стало, неровным. Твоя моя понимай? Как медик, ты должна сделать выводы.

- Насчет дыхания-то я в курсе, - Таня досадливо поморщилась. - Но окно - как-то... Игорек, а территориально это где?

- В штабе. Первый этаж, кабинет номер семь. Не бойся, если пойдешь, тебя пропустят, у нас демократично.

Таня быстро докурила и встала, сунув руки в карманы новенькой формы:

- И действительно - сходить, что ли? Проведать болящую?..

На душе у нее было тревожно, и вовсе не из-за какого-то там неровного дыхания подруги Альки. Насчет дыхания Таня все поняла давно, чуть ли не сразу после первого собеседования, и это было, конечно, плохо, но не смертельно. Дыхание - дыханием, но вот окна мыть?

На собеседовании они сидели за партой в каком-то большом и светлом кабинете и слушали тощего и скучного подполковника Старостенко, заместителя командира по работе с личным составом. Бубня что-то сквозь висячие запорожские усы, он прохаживался туда-сюда у самодельной кафедры и вертел в жилистых руках бильярдный кий, который, видно, использовали тут вместо указки. Народ шумел, трепался и обсуждал обещанные льготы. То, что говорил замполит, никого на свете не интересовало, и он это отлично понимал. Даже Алька, восторженно воспринимающая все армейское, и та начала прикрывать зевки и вертеться, словно в ее маленькой заднице в самом деле сидело шило.

И вот тут дверь открылась, и вошел майор Голубкин - но, конечно, тогда они еще не знали его фамилии. Вошел и заявил прямо с порога, широко улыбаясь почти голливудской улыбкой, странно не вяжущейся с грустными взрослыми глазами:

- Коля, чего ты жмешься, тебе нужен художник или нет?

Замполит встрепенулся:

- Ну... да, нужен, только вот...

Майор приблизился, шагая легко, словно кошка, и забрал у него кий:

- Ну, мальчики-девочки... - взгляд его вдруг остановился на Альке, - кто умеет рисовать?

И Алька подняла руку. Все остальное было уже неважно, потому что этой самой рукой она поставила подпись под своим приговором.

- Вот тебе и художник! - радостно сказал майор Голубкин. - Если нет должности, беру к себе в узел - с закрытыми глазами. И под свою ответственность. Вас как зовут, девушка?

Альку, что называется, замкнуло. Красная, как вареный рак, она поднялась с места, долго вспоминала русский язык, а потом ответила, заставив всех засмеяться:

- С-саша...

- Очень приятно! - майор тоже засмеялся и отвесил ей шутливый поклон. - А меня - Юра.

Алька отреагировала в своем стиле:

- Я так не могу, вы - взрослый.

Теперь покраснел он:

- А ты кто, чудо в перьях? Ты - не взрослая?.. Меня твое ФИО интересует, а не "Саша", - в руках у него появились тонкий блокнот и авторучка. - Пишу. Весь внимание.

Таня сидела за партой, почти физически ощущая, как подруга страдает от невозможности вести себя естественно. Хотелось ей помочь, ткнуть булавкой, что ли, или наступить на ногу. Тем более что Альку замыкало все безнадежнее.

- Ладно, останешься, раз такая стеснительная, - вздохнул Голубкин и аккуратно положил кий на стол. - Я после собеседования подойду.

Стоило двери за ним закрыться, а замполиту вновь забубнить, как Алька ожила и азартно вцепилась в Танин локоть, шепча:

- Ты видела?

- Я видела, - Таня приблизила губы к ее уху, - что ты страшно перепугалась. Больше ничего. Но этому кадру, похоже, нравятся пугливые девчонки - а вот мне не понравилось, как он на тебя смотрит.

- Как?!..

- Не знаю... - Таня инстинктивно передернула плечами. - Как на объект, достойный внимания. Вот.

- В каком смысле? - Альку, похоже, этот вопрос интересовал больше всего.

- Да в прямом. Как на девку он на тебя смотрит, а не как на будущего солдата. Не люблю таких.

- Тебе показалось, - беспечно сказала Алька и отвернулась с тревожно-радостным лицом.

- Э-э! Ты выбрось это из головы, - Таня сердито дернула ее за локоть. - Она у тебя не для того предназначена.

...И вот - пожалуйста. Окна моет. Замечательное развитие событий...

- Кто там? - весело откликнулись из недр кабинета на стук в дверь. - Заходите!

- Угу, - Таня вошла и остановилась на пороге. - Тебе что заказывали, окно или генеральную уборку?

- Я просто пыль протираю, - Аля с обидой слезла со шкафа по разболтанной стремянке и бросила тряпку в ведро. - А то дышать нечем.

- Да, накурено - страшно. Неделю не проветривали. Еще и селедка где-то протухла.

- Тань, ну что ты хочешь, человек все время занят...

- О, Боже! - Таня закатила глаза. - У малолетки поехала крыша на почве весны и радости от призыва в армию.

Аля присела на край стола и застенчиво сложила руки:

- Тань, ты не понимаешь, это... это... Ты не сердись, что я не пришла, просто дел тут много, а еще я форму получала, там целая проблема, оказывается, размеры не попадают...

- Вон летит твой Голубь сизокрылый, - Таня прищурилась сквозь чистое стекло. - Несет что-то вкусненькое, уже успел в магазинчик заскочить. Помнит о тебе, заботится. Если, конечно, это вкусненькое - для тебя, а не домой, детишкам.

Лицо Али не дрогнуло:

- Он не обязан меня кормить, я ему не ребенок.

... - Кстати, Сашка, скажи мне как художник художнику: ты рисовать умеешь? - голос появился в кабинете на полсекунды раньше своего хозяина, и этого срока Але вполне хватило, чтобы съехать со стола от хохота. Таня отошла к дальней стене, весело сияя, а Голубкин, просунувшись в дверь, удивленно оглядел обеих девушек и поинтересовался: - А что я такого сказал?

Але было хорошо, и говорить она совершенно не могла.

- Радуется человек, - Таня пожала плечами, принимая из рук майора бумажный пакет с неестественно розовыми пряниками. - Человеку девятнадцать лет. Жизнь в нем фонтанирует. Вот вы, товарищ майор, неужели в девятнадцать лет были таким же спокойным и рассудительным, как сейчас?

- Да я не помню, это ж когда было-то, - Голубкин осмотрелся. - Ну, Саня, молодец. У меня так чисто никогда не было. Всегда бардак.

Таня поморщилась, услышав любимое мамино слово, но сейчас это слово прозвучало как-то иначе.

- Тань, кофе будете? - гостеприимно поинтересовался майор.

Аля осторожно покосилась на него и вдруг вспыхнула, словно к ней поднесли спичку. Неизвестно почему, но лучшая подруга сейчас вызвала у нее слабую, совершенно безотчетную антипатию. Хороший человек - а не хочется видеть. Единственная мечта - пусть откажется и уйдет. Все разговоры - потом, один на один, а сейчас никого третьего здесь не надо!

- У меня времени нет, - с легким сожалением в голосе сказала Таня. - Меня начмед на полчаса отпустил.

- Ну ладно, - отозвался Голубкин совсем без сожаления. - А ты, Саш?

- Я буду! - от облегчения Али почти хотелось разреветься. - Пока, Тань.

Подруга ушла. Майор воткнул в розетку чайник, поставил на стол чистые кружки:

- В столовой сегодня дрянь, перловка какая-то. Я зашел, попробовал, так меня чуть не вырвало.

- Да? - с немедленным сочувствием вскинулась Аля.

Несколько секунд майор пристально смотрел на нее, словно пытаясь разглядеть издевку, потом кивнул:

- И вообще. Идти куда-то... правда? В четыре часа телевидение приедет первых контрактников снимать. Тебя в том числе. Умеешь речь толкать перед камерой? Вот, и я не умею. Будем учиться. Главное, говорят, в объектив не смотреть и вообще ни о каких камерах не думать. Общайся с человеком, у которого в руках микрофон, и представляй, что больше ничего и нет.

Аля испуганно села за стол и по-школьному, одну поверх другой, сложила руки:

- А если мы не сможем?

- Тогда мне влепят выговор, а тебя ласково пожурят на словах, - Голубкин открыл банку кофе и зачем-то понюхал его. - Кофе у нас тоже дрянь. Но лучше, чем эта перловка.

Девушка вдруг искренне засмеялась:

- А вы забавный!

- Прямо как зайчик в цирке, - он хмыкнул. - Знаешь, как меня называют в части?

- Знаю. Голубь сизокрылый, - покраснев, ответила Аля.

- Если бы только так. На самом деле, я - чудо в перьях. А с сегодняшнего дня - чудо в перьях Старшее.

- Кто же младшее?

- А нас тут сколько, доча? Двое? Вот и делай выводы.

- Что ж, против наследственности не попрешь.

"Мы не о том говорим, - Аля не решилась высказать эту мысль вслух. - Какая разница, кто из нас большее чудо? Я сижу с лучшим человеком на этой планете и не могу сказать ему об этом, вот в чем весь ужас - и весь прикол ситуации.... Когда он рядом, я живу и все чувствую, а нет его - и никого нет, только фантомы. Как же я домой-то сегодня уеду?..".

За окном ветер с теплым шумом расчесывал листву тонкой березки, вдалеке заводилась машина, звенели голоса, бормотало радио. А в кабинете было тихо, там словно наступил ранний вечер, опустились голубые майские сумерки, и вся дневная суета куда-то исчезла.

- Сегодня самый счастливый день в моей жизни, - сказала Аля. - Спасибо вам за это...

* * *

- Скажите, - толстый тележурналист в слишком плотном, не по погоде, джемпере поднес микрофон к самому Алиному лицу, - почему вы пришли служить в армию по контракту? Что вас тут привлекло?

- Не знаю, - Аля совсем не боялась камеры, пугала ее именно огромная черная шишка микрофона. - По-моему, армия - просто мое призвание. Я очень счастлива здесь, мне все нравится, и люди очень хорошие! Таких людей на "гражданке" просто не бывает! - глаза у нее вспыхнули почти религиозным восторгом. - Я останусь тут до пенсии и буду честно служить своей стране!..

Из-за спин солдат и офицеров ей чуть смущенно улыбнулся толстенький командир, какие-то немолодые женщины покачали головами, а майор Голубкин, которого Аля все время невольно искала взглядом, откровенно веселился, стоя в отдалении от других, за толпой, словно за густым лесом.

- Спасибо! - тележурналист махнул оператору. Стеклянный глаз камеры переполз на бледную от волнения Таню Плетневу. - А что вы скажете?

- Я медсестра, - кивнула Таня, изо всех сил пытаясь справиться с собой, а потому сжимая и разжимая кулаки. - По-моему, самое лучшее место для медика - армия, здесь есть возможность не только хорошо освоить свое дело, но и принести много пользы войскам.

- Вы будете продолжать свое образование? - поинтересовался толстяк.

- Да, - помедлив, ответила Таня, - но... не медицинское. Я сейчас на третьем курсе, учусь на экономиста. На заочном.

Аля ахнула. Сказать такое - и ведь куда! В эфир! Прекрасно зная, что если не сама мать, то ее знакомые эту передачу точно увидят!..

- Ну, что ж, экономисты в армии тоже нужны, - журналист вновь подал оператору знак, и камера уставилась на незнакомого парня, огромного, как мамонт, но добродушного на вид, как теленок. - Скажите, вы раньше служили в десанте?

- Нет, - удивился парень и застенчиво покосился на сияющую от облегчения Таню. - Я байкер. Но это в свободное время, а на службе я буду начальником аппаратной дальней связи, у меня образование техническое.

- Извините, а сколько вам лет?

- Двадцать восемь, - байкер засмущался еще сильнее. - Я в этом полку срочную служил, меня даже командир еще помнит, он раньше был начальником штаба. На "гражданке" я пытался видики ремонтировать, но это... не мое, что ли. Скучно. Каждый день одно и то же. В армии интереснее, осмысленнее. Тоже, наверно, до пенсии останусь. Мне прапорщика дать обещали, я же институт закончил.

Таня улыбнулась, беззвучно повторив: "Осмысленнее...". Парень заметил ее улыбку и засветился так, будто внутри у него зажглась лампочка.

- Так, все? - последний взмах рукой, и камера выключилась. - Молодцы, всем спасибо, все хорошо говорили, особенно... - взгляд тележурналиста остановился на Але. - Вот вы. Очень вдохновенно. До слез. Ладно, теперь - в комнату боевой славы, там командир скажет два слова. И общая панорама части.

- Не надо панораму! - испуганно вскинулся командир, быстро протискиваясь к телевизионщикам. - У нас ремонта семь лет не было, краска облезла, сорняки везде, щит вон на входе не дорисован - художник в запас уволился. Один только фасад и покрасили, возле которого сейчас стоим, а остальное - хоть святых выноси.

- Подретушируем, - бодренько откликнулся толстяк-журналист. - Без общих планов нельзя, мы же не в павильоне снимаем. Ничего, не бойтесь. Сережа у нас оператор хороший...

Они зашагали к штабу, волоча за собой толстые черные провода, и командир снова увещевал, а журналист снова успокаивал.

- Леша, - байкер протолкался к Тане и протянул здоровенную ладонь. - А ты?

- Татьяна.

- Итак, она звалась Татьяна, - широко улыбнулся Леша и бережно поцеловал ее маленькую руку, мельком проверив, нет ли на ней обручального кольца. - Может скромный младший сержант контрактной службы надеяться стать вашим другом, сударыня?

- Может, - Таня засмеялась. - Ты тоже первый день сегодня?

- Второй. Вчера прибыл и до сих пор свою аппаратную найти не могу. Одни говорят: в автопарке стоит. Другие: из Балакино не пригнали после учений. А третьи вообще удивились, что такая аппаратная существует. Придется самому расследовать.

- Ты зампотеха спрашивал? - очень серьезно осведомилась девушка. - Я его знаю, он сегодня приходил пломбу на зуб ставить.

- Зампотех не в курсе, - тяжело вздохнул Леша. - Моя аппаратная приписана к первому узлу связи, вон его начальник стоит, с дочкой - он же и мой начальник.

- А-а, Голубь.... Только это не дочка, это моя подруга.

- Да?.. Почему же он голубь? - байкер забавно захлопал светлыми ресницами. - Он больше на кота похож.

- А он и есть кот - мартовский. Папа всех глупых молодых девчонок.

- Но ведь и ты молодая девчонка, - Леша улыбнулся.

- Спасибо за комплимент, - Таня вздохнула. - Но мне все-таки двадцать два, а этой дурехе - шестнадцать.

- Как - шестнадцать?! Она же в форме?..

- Не ори ты! - Таня взяла Алексея под локоть и отвела его в сторону. - Мне ее бабушка проболталась. В загсе ошиблись, когда метрику восстанавливали. Приписали ей три года. А она и рада - чучело.

Леша нервно закурил, не переставая кидать на Алю изумленные взгляды:

- Танюш, но в таком возрасте не служат, ей еще в куклы играть надо...

- Не наше это дело, - Таня тоже закурила, присела на корточки и привалилась спиной к основанию фонарного столба. - Хочет - пусть служит. Романтики ей в жизни не хватает. Пусть наестся этой романтикой, пока молодая, а то так и будет маяться...

Толпа никак не желала расходиться. То ли приезд телевидения так взбудоражил отвыкших от повышенного внимания людей, то ли майор Голубкин настолько забавно передразнивал толстого журналиста, но, так или иначе, никто не покидал асфальтового пятачка у казармы первого узла связи. Доносились взрывы возбужденного смеха, яркой нотой выделялся звонкий Алькин голос, кто-то пытался ее перекричать и объяснял всем, что передача пойдет в самое лучшее эфирное время по каналу "МТК", и их увидит вся Москва и область, а еще кто-то вслух возмущался, что не всем дали слово перед всесильной камерой. Из штаба, вытирая со лба обильный пот, вышел подполковник Старостенко, напоминающий своим видом казака из мультфильма "Как казаки в футбол играли", и сообщил с нескрываемым облегчением:

- Все, отстрелялся!..

- Мне Староста нравится, - вполголоса заметил, наклонившись к Тане, байкер Леша. - Серьезный мужик. Ему бы пессимизма поменьше - цены бы не было. А вот начальник наш - большой, по-моему, ребенок. Смотри, как изгаляется. А ведь к камере даже близко не подходил.

Голубкин, словно в ответ на его слова, поднес несуществующий микрофон к мокрому лицу замполита:

- А теперь, Николай Иванович, признайтесь нашим уважаемым телезрителям - у вас усы настоящие? Можно подергать?

- Иди ты, - устало отмахнулся Старостенко и поделился со всеми: - Ой, ребята, боюсь, будут теперь события. Помяните мое слово - еще наплачемся. Я командира предупреждал, да только ему все по барабану.... Не надо нам светиться, огрехов у нас много...

- В автопарке - свинюшник! - горячо поддержал его начальник автомобильной службы. - Боксы древние, все сыплется, запчастей нет, на заправке шланги дырявые, вообще - жуть в полосочку!

- Автопарк! - возмутился начальник вещевой службы. - Что ты мне про автопарк! Мне людей одевать не во что, на зиму осталось тридцать шапок на сто человек, я их что, рожать должен?! И потолки текут после каждого дождя, плесень на складе, грибы какие-то растут...

- У меня в киноаппаратной, - заметил с кривой улыбкой начальник клуба, - кое-что почище грибов завелось - крысы. Провод у проектора сожрали, все стулья в погрызах, а СЭС не дождешься, мы не их объект. Кто будет травить? Я?

- У меня крысы в тумбочках спят, - пожал плечами начальник второго узла связи. - Бойцы уж привыкли, только альбомы свои от них прячут. Говорят, крысы картон едят.

- Купи крысиный яд в магазине, смешай с кашей один к двум и разложи по тумбочкам, - майор Голубкин, единственный безмятежный из всех, пристроился курить, сидя на белом бордюре дорожки. - У меня так травят, уже ни одной не осталось. Правда, на втором этаже дохлятиной несет, кто-то сдох за плинтусом, но вообще ничего, если ртом дышать.

Аля робко присела рядом с ним и тоже достала сигарету:

- Товарищ майор, а вам крыс не жалко?

Все засмеялись, и обстановка тотчас разрядилась, словно и не разгорался тут минуту назад стихийный митинг недовольных.

- Солдат жальче, - ответил Голубкин. - Дембельские альбомы - это ладно, но крысы ведь заразные, клещ у них, а он человеку передается. Начинается что-то вроде чесотки, и вот такие волдыри...

- Пойдем отсюда? - Леша жестом поманил Таню за собой. - Чего толпимся? Все ведь уже кончилось.

- Нет, - Таня встала, скользя спиной по столбу. - Самое интересное, по-моему, только начинается...

* * *

"Московское время восемнадцать часов одна минута, в эфире "М-Радио", сегодня девятнадцатое мая тысяча девятьсот девяносто третьего года, среда...", - сказал приемник, и начальник медицинской службы полка с усталой радостью захлопнул толстый журнал приема пациентов:

- Ну что, мирные труженики? По домам, наверное. Кто не занят на дежурстве, может идти.

Таня закрылась в процедурной, переоделась, расправила на вешалке форму и убрала ее в шкаф. Белый, слишком просторный халат уже висел на крючке, вбитом у двери, словно саван большого безобидного привидения. В коридоре слышались веселые голоса, щелкали замки, звенели связки ключей, кто-то крикнул: "Света, не выключай рентген, у меня после ужина Михайлов с вывихом!". Другой голос позвал с воодушевлением: "Плетнева! Кто у нас Плетнева?.. Покажись, к тебе пришли!". Таня выскочила из кабинета:

- Я!

- Иди, тебя снаружи бойфренд ждет, - толстая медсестра Юля, уже в летнем платье и соломенной шляпе, запирала зубоврачебный кабинет. - Ну, и здоровый же он у тебя!..

- Бойфренд? - удивленно, почти на цыпочках, Таня дошла до двери на улицу и выглянула. - А-а, Леша... Ты чего тут?

Байкер, уже не в форме, а в кожаных штанах и кожаной же безрукавке, надетой поверх футболки, стоял у крыльца санчасти с черным мотоциклетным шлемом под мышкой и улыбнулся, увидев девушку:

- Хорошо, что на тебе джинсы. Удобнее будет ехать. Ты где живешь?

- В области... - пробормотала Таня, сходя с крыльца и осторожно, одним пальцем, трогая шлем. - Это твой?

- Ну да, я на "Урале". Каталась когда-нибудь на "Урале"? Нет? Что ж ты так! Надо покататься.

- Да ты что, мы же угробимся!

- Со мной - не угробишься, - Леша протянул руку крендельком. - Прошу, прекрасная сударыня. Мотоцикл - он как лошадь, слушается хозяина. Так что поедем с ветерком. Погода хорошая, не грязно.

- Леша, не надо, я боюсь... - Таня попятилась и быстро спрятала руки за спину. - И вообще, я же с Алькой...

- Альке не до тебя, - усмехнулся парень. - Не веришь, сходи и посмотри. Они в курилке сидят за штабом, как голубь с голубкой.

Таня вздрогнула, вспомнив нечаянную фразу в электричке: "...я тоже скоро голубкой стану", и неуверенно, словно боясь нарушить какую-то тайну, дошла до угла штаба. В отдалении, под разросшимся кленом, две фигурки светились одинаковыми улыбками, словно и впрямь это были отец и дочь, занятые обсуждением чего-то важного.

- Извините, - Таня приблизилась, успев разобрать, что говорят они о принципах работы телевидения. - Аль, я, наверное, поеду? Ты же знаешь мою мать...

- Да, Танюх, - рассеянно отозвалась Аля. - У меня еще дело одно есть, я не хочу тебя задерживать...

- Ну, а как же! - кинув чуть насмешливый взгляд на майора, Таня неумело отдала подруге честь. - До завтра, товарищ рядовой Малышева, ведите себя хорошо. Я скажу вашей бабушке, что вы застряли по служебной необходимости. Всего доброго, товарищ майор.

- К пустой голове руку не прикладывают, - улыбнулся Голубкин. - До свидания, рядовой Плетнева.

- Она не пустая, в ней - мозги, - Таня повернулась к подошедшему Алексею и взяла его под руку. - А поехали, Леш! Гулять так гулять, официант, подай к чаю коржик!..

- Смешная у тебя подруга, - заметил майор, стоило парочке удалиться в сторону КПП. - А друг у нее еще смешнее. Аппаратную свою второй день ищет, тоже мне, Шерлок Холмс. Целое расследование устроил. А теперь у него еще и доктор Ватсон есть - вон, Таня твоя.

- Вам Таня нравится? - спросила Аля, с неожиданной болью глядя вслед подруге.

- Как человек - да. А вообще, я не люблю рыжих. У нее за веснушками лица не видно, одна пестрота. И, по-моему, она меня тоже не слишком любит.

- Нужна вам ее любовь, что ли! - держась за край скамейки и откинувшись всем телом назад, Аля поболтала в воздухе ногами, обутыми в гражданские туфли с блестящими стекляшками.

- Зачем? Пусть на эту тему у начмеда голова болит, а у меня своих гавриков выше крыши, - Голубкин закурил четвертую по счету сигарету. - Да еще ты, доча.

- Вам скоро домой? - Аля погрустнела.

- Не-а, я - ответственный до отбоя. А тебе во сколько трогаться надо?

- Как только выгоните, - девушка состроила рожицу.

- А если я тебя до отбоя не выгоню, как ты домой добираться будешь? Неужели заставишь старого больного майора на раздолбанной чихающей колымаге тащиться в твое Коровино, а потом обратно в Москву?

- Быково, - поправила Аля, смущенно ковыряя ногтем доску скамейки. - И не надо, в десять часов еще электрички ходят...

- Так я тебя и отпустил - на электричке. Чтобы тебя там убили... Ладно. Сделаем так. Сегодня едешь своим ходом, и не в десять, а через часик. День у тебя был первый, трудный, и ночь ты, по-моему, вообще не спала. Так что поезжай домой, ужинай там и ложись спать. Чтобы утром была свежая, как майская роза. Поняла? А завтра, если все будет нормально, мы с тобой сорвемся в шесть часов, как белые люди, и ты мне покажешь свое Коровино. Как тебе такой вариант?

- Быково! - Аля засмеялась. - Коровино - это где-то по другой дороге. А вариант хороший. Я действительно спать хочу. Но правда - еще на час остаться можно?

Голубкин вдруг вздохнул и развалился на скамейке, словно на диване у себя дома:

- Если ты не боишься, что нас неправильно поймут, то пожалуйста.

- Я? - искренне удивилась Аля. - Мне-то что до их мнения? Главное, чтобы у вас проблем не было. Я ведь просто так, поболтать, если можно.... С вами интересно.

- Скажи проще: ты не хочешь расставаться. Не нервничай - я тоже не хочу. Так что давай подождем, когда народ окончательно расползется, и пойдем за очередной дозой кофеина, а то ты в электричке заснешь и проедешь свое Коровино.

- Быково, товарищ майор...

* * *

- У меня уши болят от твоей трещотки, - пожаловалась Таня, ложась животом на гладкое кожаное седло медленно катящегося "Урала" и подпирая кулаками щеки. Алексей вел мотоцикл за руль, шагая рядом широко и спокойно, будто шел налегке. Солнце снижалось к темным верхушкам леса, наползли прозрачные облака, откуда-то возник ветер и закрутил пыль на тихом загородном шоссе.

- Я глушитель специально снял, - объяснил Алексей. - Так ехать веселее. Громче. Все на тебя оглядываются. Это детство, конечно, но ничего с собой поделать не могу. А хочешь - ради тебя обратно поставлю?

- Не надо, - расслабленно сказала Таня. - Господи, как хорошо... Тихо. Если бы еще мамаши дома не оказалось, вообще был бы рай и ангелочки с крылышками...

- Что, так достает?

- Ой, и не спрашивай, а то зареву! - Таня закрыла глаза, слушая ровный шорох шин по асфальту. - Моя мама, Леш, вдова. Папа умер от рака щитовидки в восемьдесят седьмом году, он работал ... то есть, служил в Чернобыле, ликвидатором.... И мать первое время совсем нормальная была, только плакала часто, на могилу каждую неделю ездила. А потом что-то с ней случилось, как будто предохранитель в мозгах полетел. Может, от горя. Или просто от одиночества. Замуж-то она больше не вышла.... Знаешь, встанет в дверях комнаты и давай мне башку сверлить, как дрелью. Можно подумать, все ее беды - от меня. И неряха я, и только мальчики у меня на уме, и в столе бардак, и подруги у меня проститутки.... Веришь, нет - иногда жить не хочется. Такая тоска накатывает, что сижу и реву белугой, когда ее дома нет. Деться-то некуда, замуж пока не предлагали, а разменять квартиру она не согласится.

- А почему не предлагали замуж? - удивился Алексей. - Ты такая красивая...

Таня засмеялась:

- Не в красоте же дело, старик! Знаешь пословицу: не родись красивой, а родись счастливой? Вот. А я, наверно, несчастливая. Папу так любила, просто до слез, а он умер и оставил меня с этой ненормальной. Парень у меня был, так мать ему сказала - представляешь? - что я неизвестно от кого аборт сделала! Аборт!.. Бред какой... Он-то, дурак, поверил.

- Действительно, дурак.

- Спасибо, Леш. Не было ведь никаких абортов, у меня вообще... ну да ладно. Так вот и живу. Есть один, которому я вроде нравлюсь, но он из-за матери даже подойти боится. В медучилище она меня пинками загнала, хотя медицина мне на фиг не интересна. Пыталась еще в институт запинать, да я ее обманула. Поступила на заочный, на экономиста, теперь вот тайком на сессии езжу, а вру, что тетку в Москве навещаю. Тетка, слава Богу, подыгрывает, а то я вообще не знаю, как бы крутилась.

Алексей наклонился и поцеловал Таню в рыжую макушку:

- Не грусти, малыш, прорвемся. А у меня мать - золото. Красивая, добрая... хотя отца, между прочим, тоже нет. Развелись они уж двадцать лет как. И ничего. Надо вас с ней познакомить, вот бы классная у тебя получилась... родственница, что ли.

- Мачеха? - вздохнула Таня.

- Это не так называется. Не мачеха.

Девушка подняла голову и с минуту смотрела изучающе:

- А как?

- Сама подумай, - буркнул Алексей и отвернулся.

- Леша... мы друг друга совсем не знаем. А ты уже... Может, я тоже стерва, как моя мамаша? Или даже хуже?

- Нет. Ты - хорошая. У меня, между прочим, была в жизни девушка, вот она действительно была стерва. А ты не такая. На тебе бы я женился. Хоть сейчас. И мать была бы рада...

- Старик, для этого одна мелочь желательна - любовь. Знаешь такую штуку? - Таня протянула руку и сорвала на обочине длинную травинку. - Альку помнишь? Она девятнадцатого июня замуж выходит за одного мальчика из поселка. Он предложил - Алька согласилась.... А теперь влипла по уши и сама этого не понимает, дура. Ей сейчас хорошо, у нее крылья выросли и душа поет, а что девятнадцатого июня будет? Парень-то чем виноват? Он к ней - всей душой, спит и видит, а она...

Алексей покачал головой:

- Ничего девятнадцатого июня не будет. Ни свадьбы, ничего. Если у нее не совсем крыша съехала, не выйдет она замуж. Или выйдет, но за другого.

Таня весело махнула рукой:

- За другого - никак. У него семейство. Дочка пятнадцати лет и сын десяти, мне начмед рассказал.

- У моего отца тоже было семейство, - Алексей почесал нос, - а потом появилась та девушка, Лена, и все - привет.

- Не-ет, Голубь не по этой части. У него кризис среднего возраста, ничего больше. Только дуреха наша не понимает, и говорить что-то ей бесполезно...

Справа и слева от шоссе появились первые дома поселка, и Таня загрустила:

- Ну вот, сейчас попаду в теплые мамины объятия.... Хоть бы начмед не обманул, поговорил с командиром насчет общежития! Обещал сегодня. Он вроде обязательный мужик. Но все равно это не скоро будет, мест пока нет...

- А хочешь, просто так у меня поживи? - Алексей вдруг приободрился и даже зашагал быстрее. - Не думай, ничего не будет! Я тоже обязательный. Если сказал, значит, ты в безопасности. Мать тебя полюбит. Пирожки научит печь...

- И что потом? - Таня слезла с мотоцикла и пошла рядом, жуя стебелек травинки.

- Поживем, увидим. Может, ты захочешь за меня замуж. А не захочешь... ну, значит, останемся просто добрыми дружбанами. У нас квартира большая, три комнаты! Так что тебе отдельную предоставим.

- Это рискованное предложение, - девушка покосилась на него, кусая губы. - Я ведь и согласиться могу - от отчаяния. Мне мать видеть - нож острый. Страшно так говорить, но я... я ее ненавижу.

- Соглашайся, Тань, - Алексей заговорил тихо и убедительно. - У нас тебе точно лучше будет, чем с ней. Подумай. Мама моя - чудо. Все понимает, я ей любую тайну могу рассказать. Любую! Я тебя еще на собеседовании увидел, но ты с подругой трепалась, меня не заметила. А я... Тань, соглашайся, ладно?

- А ладно! - вдруг развеселилась Таня, бросила травинку и пошла почти вприпрыжку. - Уговорил, байкерская морда! Ужас как хочу с твоей мамой познакомиться!

- Серьезно?! - Алексей неожиданно отпустил руль мотоцикла и стиснул девушку в объятиях. Тяжелая машина завалилась на бок и с грохотом рухнула в траву у дороги, беспомощно задрав к небу вертящееся переднее колесо.

- Ты что, ты что! - испугалась Таня, судорожно пытаясь вырваться. - Пусти, старик, с ума не сходи!..

- Не пущу! - парень захохотал. - Можешь орать, никто тебя не спасет! Ты такое чудо, Танька, моя зайка, если б ты знала! Пошли, заберем твои шмотки. Я с тобой буду - на случай эксцессов.

- Так ты сегодня, что ли, меня умыкнуть хочешь?..

- А когда? До завтра ты можешь передумать. Так что сегодня и сейчас. Где твой дом?

- А вон тот, белый, - Таня, наконец, выцарапалась из его железной хватки и поправила ворот рубашки на шее. - Первый подъезд. Видишь фигуру мировой скорби на лавочке? Это Женя Голубкин, жених нашей Александры. Купил цветочек, несчастный, и мается в ожидании любимой. А любимая еще за КПП, наверное, не вышла...

- Как ты сказала - он тоже Голубкин? - удивился Алексей, еще красный от радости, и наклонился поднять мотоцикл. - Что-то много у нас Голубкиных на квадратный километр, тебе не кажется, старушка?

- Судьба играет нами, как глупыми шахматными фигурками, - сказала Таня. - Никто не знает, чем обернется ее следующий ход, старик. Никто не может сказать, что будет завтра.

- Что будем врать скорбящему Евгению? - улыбнулся Леша.

- Мы не будем врать. Мы ведь ничего толком не знаем. Но Женьку мне жалко, поэтому.... Эй, Жень! Женя!.. - Таня радостно замахала рукой.

- А Сашка где?.. - Женя вскочил со скамейки и почти побежал навстречу. - Что случилось? Время восемь!..

- Как восемь?!..

- А ты думала, сколько? Привет, - Женя повернулся к Алексею, глядя на него с непонятной жалобной надеждой. - Друг, что там у них произошло? Мы уже звонили, дежурный по части говорит, что все давно разошлись...

- Альку задержали по работе, - максимально спокойно объяснила Таня, чувствуя все-таки, как наливаются предательским румянцем щеки. - Когда мы уходили, она была еще в части. Наверное, электричек нет. А может, порядок где-то наводит. К нам, понимаешь, сегодня телевидение приехало, шухер там был такой...

Женины глаза перебегали с одного лица на другое, словно только в этих двух лицах, как в лицах пожарных за окном горящей квартиры, и была его единственная надежда на спасение.

- Женя, правда, - Таня коснулась его локтя. - Мы ушли, она осталась. Больше я ничего не знаю. Честно, ничего.

Парень медленно выдохнул:

- Понятно.

- Женя, ничего такого во всем этом нет! Не смотри на меня так. Армия ведь не завод и не фабрика, там ненормированный рабочий день.

- Да, конечно, - он потеребил в руках тоненькую розу в прозрачном целлофане. - Спасибо, что сказала. Я... волновался. Бабушка ее на ушах стоит. Пойду сейчас, успокою. Кстати, мама твоя только что вышла, в больницу ее вызвали.

- Правда?! - радостно взвизгнула Таня и схватила Алексея за руку. - Пошли скорее, пока ее черт обратно не принес! Извини, Женька, у нас времени мало...

Женя остался один и снова уселся на скамейку, рассматривая цветок так, как будто видел его впервые в жизни. Гладкая дорога, ведущая от станции к пятиэтажкам, была пуста, по асфальту носились тени. Прошла, тонко пропев в прозрачном воздухе, очередная электричка из Москвы, через минуту потянулись в поселок усталые пассажиры, но угловатой, как у подростка, Алькиной фигурки среди них не было. Женя узнал бы ее из тысячи подобных даже на километровом расстоянии, в дождь, туман или снег, ночью, при свете одних лишь ледяных звезд. Он ощутил бы ее присутствие, если бы вдруг перестал видеть, просто почувствовал бы, как собака чувствует хозяина на огромном стадионе, в многоликой толпе. Он, наверное, прочел бы ее мысли, услышал самый тихий шепот в грохоте поезда, откликнулся на любой, пусть самый слабый, зов. Но против силы, которая вдруг схватила любимое существо и унесла в свое темное царство, он ничего сделать не мог и понимал, что - не может, никак, потому что сила эта способна перебороть все на свете, даже его любовь.

- Сашка, - сказал он, - приходи. Приходи, пожалуйста.

Через семь минут показалась следующая электричка, еще через двадцать - следующая. И вдруг маленький человечек в зеленой одежде вынырнул откуда-то из сонной тишины зарослей и зашагал прямо к подъезду, обнимая, как младенца, белый полиэтиленовый пакет с оторванной ручкой. У человечка было совсем незнакомое лицо, и первые несколько секунд Женя тупо глядел на него, не понимая, кто это. Потом понял и неловко, стесняясь наполовину увядшего цветка, встал.

Аля шла ему навстречу, но на самом деле была так далеко, что вернуть ее в мирный двор старого пятиэтажного дома не мог никто на свете. Тем более не мог этого парень, лицо которого она вспомнила лишь в тот момент, когда увидела. Она улыбалась, как улыбается человек, в последний миг избежавший смерти на электрическом стуле - тихой, блаженной, бессмысленной улыбкой маленького ребенка, еще не умеющего говорить.

- Саша, где ты была?!.. Саша, ты слышишь? Ответь мне, где ты была?.. - Женя встряхнул ее за плечи, но идиотически счастливое выражение с ее лица не исчезло. - Сашка, не пугай меня...

- Привет, - совершенно пьяным голосом отозвалась Аля. - Сколько раз тебя просила, не называй меня Сашей! А ты опять...

- Сколько ты выпила? Или ты под кайфом? Что принимала?!..

Аля удивленно нахмурилась:

- Я не пила.

- Я же вижу! Ради Бога, не ври!..

- Женя, я устала, пусти меня домой. Я есть хочу. У меня живот болит от кофе.

- От какого кофе, что ты несешь!

- От растворимого, - Аля неуверенной рукой отстранила будущего мужа и пошла к раскрытой двери подъезда, едва переставляя непослушные ноги.

- Погоди! - Женя подбежал, притянул девушку к себе, приблизил нос к ее губам, принюхался. - М-да, запаха действительно нет.... Или это были какие-то таблетки?

- Отпусти, не держи меня... - она жалобно захныкала, вырываясь у него из рук.

- Хорошо, - Женя отступил. - Но ты выйдешь попозже, когда поешь и отдохнешь?

- Нет, я спать буду.

- Сашка, ты по мне совсем не скучала?

Аля на мгновение протрезвела, задумалась и вдруг опустила глаза:

- Жень... Я не могу сейчас об этом говорить. В голове каша. Давай, как-нибудь в другой раз все обсудим, ладно?

Он хотел спросить: "У тебя что, кто-то есть?", но так и не смог выдавить из себя ни звука, потому что больше всего на свете боялся услышать в ответ - "да".

... А в другой квартире, на пятом этаже того же подъезда, Таня закончила писать записку и положила ее на мамин зеркальный столик. Потом повернулась к своему молчаливому спутнику, скромно стоящему в прихожей:

- Пойдем, если не передумал?..

Записка была короткой:

"Милая мамочка! Временно, всего лишь для того, чтобы прекратить наши с тобой ссоры, я ухожу жить к своему хорошему другу Устинову Алексею, военнослужащему из части. Прошу тебя понять это правильно. Мы с Лешей просто друзья, а не любовники, так что твоей и моей репутации ничего не угрожает. Я сейчас не могу жить с тобой, мне очень тяжело. Не сердись и прости меня. Надеюсь, ты не будешь приходить ко мне на службу и устраивать скандалы. Именно по этой причине не даю Лешин домашний телефон и адрес. До свидания. Целую. Таня".

* * *

- Как тебе - вторую ночь не спать? - бабушка, худенькая, в легкой ночной рубашке и длинном махровом халате, стояла в дверях внучкиной комнаты и щурилась от яркого света лампы, стоящей на стуле у низкой софы. - Половина третьего, а тебе вставать в семь. Что ты читаешь?

Аля молча показала ей обложку книги.

- "Унесенные ветром"... - бабушка усмехнулась. - Очень подходящее чтение для половины третьего ночи. Что у тебя случилось? Ты на себя не похожа. Как-то не так день прошел?

Аля закрыла толстый том и потянулась, разбросав руки по двум белым подушкам:

- Не знаю...

- Милая, - бабушка подошла и села с ней рядом, - я же старая, я за тебя беспокоюсь. Кто-нибудь на службе знает, сколько тебе лет? Друг твой об этом знает?

- Какой друг?..

- Про которого ты рассказывала.

- Это не друг... - Аля покраснела. - То есть, друг, конечно, но... Он старше на двадцать четыре года и называет меня "доча". Но я не говорила, что мне шестнадцать. Это ведь не призывной возраст... - помимо воли у нее вдруг потекли слезы. - Бабушка, он такой хороший, мы кофе пили, он мне кокарду на кепку приделал и обещал на машине покатать... я... я... - слезы хлынули потоком, - ...я не могу без него жить...

- О, Господи...

- Нет, ты только не сердись, все нормально, мы с ним друзья. Я все понимаю, ничего такого не будет, у меня же Женька, свадьба через месяц...

Бабушка сидела на краю кровати, закрыв глаза ладонью. Сказала глухо:

- Он должен знать, что ты несовершеннолетняя. Скажи ему. Тогда точно ничего не будет, если он не сумасшедший.

- Нет.

- Аля, это моя настоятельная просьба. Иначе я сама позвоню и расскажу ему про метрику.

- Нет!..

- Аля, мне не нравится твое к нему отношение.

- Бабушка, ни за что!.. Если ты куда-то позвонишь, я с тобой разговаривать не буду!

Старая женщина отняла руку от лица:

- Он тебе дороже меня?.. Можешь не отвечать, я все понимаю. Мне самой когда-то было шестнадцать лет. Оно у тебя пройдет... рано или поздно... и ты опять вспомнишь бабушку и станешь жаловаться ей на то, что в жизни нет справедливости. А сейчас ты одна против всего этого, совсем одна... вас даже не двое.

- Прости, бабушка! - Аля обняла ее и погладила по спине. - Только не звони. Не выдавай меня. Они могут отменить призыв.

- Кисонька моя, ружье в обратную сторону не стреляет.

- Все равно... проблем не оберешься.

- А если он сломает твою жизнь, как я после этого в глаза тебе посмотрю? - бабушка тяжело вздохнула. - Ладно. Я ведь как лучше хочу.... Давай, спи. В семь часов приду тебя поднимать.

Но ни одна из них так и не заснула до утра. Не спал в своей квартире Женька, пьяный и расстроенный рухнувшими с неба неприятностями. Не спали Таня с Алексеем, одна - от пережитой нервотрепки, второй - от странного душевного волнения, похожего на предчувствие праздника.

Не спал и еще один человек - вдова капитана Плетнева, рыдающая в своей одинокой комнате над запиской дочери.

А майору Голубкину снился странный сон: рука, протянутая сквозь ливень на скользком от раскисшей грязи краю пропасти, над ужасающей кровавой бездной, щелкающей острыми зубами в ожидании скорой добычи. Маленькая ладонь, исчерченное белыми шрамами запястье, светлая кожа без всякого загара - он, кажется, еще ни разу не видел эту руку, такую слабую на фоне ревущей бури. Всматриваясь в дождевую мглу, он силился разглядеть того, кто пришел на помощь за мгновение до смерти, но ничего не видел, кроме молний в облаках, потоков воды с неба и зыбкой, ненадежной кромки обрыва перед глазами. Рука удержала его и не дала упасть в никуда. Кошмар не состоялся.... И все - шесть утра, будильник, запах кофе по квартире, радио, ясный свет сквозь мокрую майскую листву.

Голубкин окончательно очнулся, сел, потер заспанное лицо. Сон тотчас убежал, задернув за собой плотные невидимые шторы. Осталось ощущение чего-то надежного, дружеского, почти материнского - но не более.

Начался новый день.

* * *

Зазвонил телефон. Бабушка торопливо сняла трубку и услышала приятный мужской голос:

- Доброе утро. Извините, я с Александрой могу поговорить?

- Ее нет, она на службу поехала. А кто спрашивает?

- На службу?.. Странно. Девять сорок, а ее еще нет. Проспала, что ли? Я ее начальник.

- А-а... - бабушка опустилась на тумбочку у круглого коридорного зеркала. - Вообще-то да. Всю ночь девочка не спала, задремала только под утро. А я сама что-то прозевала, только в восемь часов ее подняла. Вы простите. Это я виновата.

- Да Бог с ним, - голос зазвучал облегченно. - Я думал, может, что-то случилось. А проспала, так это бывает с непривычки.

- Еще раз простите... - женщина собралась с духом. - Вас Юрий Евгеньевич зовут?

- Ну, вроде того, - голос выдал любезную улыбку.

- Я хотела сказать... - внутри у бабушки неожиданно сработал тормоз, заставивший тело судорожно сжаться, - я хотела попросить... Вы, если можно, поменьше ее ругайте. Она у меня еще безмозглая, молодая. Может каких-нибудь глупостей наделать.

- Да нет, пока все нормально... Она сказала, что у нее нет родителей - это правда?

- Правда. Отец пятнадцать лет как испарился. А мать - то есть, моя дочь - через четыре года после этого вышла замуж и уехала жить в Прибалтику. Ни разу от нее ни строчки не пришло, не говоря уже об алиментах. Но мы справляемся. Сын мой помогает, он пилот на международных линиях...

- Понял. Учту, - голос стал деловитым и вдруг взлетел от радости. - Кстати, я уже наблюдаю вашу внучку в окно - она там сдает стометровку на время. От КПП до штаба как раз сто метров и есть. Извините - прощаюсь. Всего доброго.

...Если бы кто-то стоял с секундомером на травяном газоне у искалеченного Александра Невского, в то утро, возможно, и был бы зафиксирован новый мировой рекорд по бегу на короткие дистанции. Но Алькина скорость осталась покрытой мраком спортивной тайной, потому что проверить ее было абсолютно некому. Все занимались своими делами, лишь два бойца переглянулись у ворот автопарка, и один из них заметил вполголоса: "Летит Голубка над полями и лесами...". Второй переспросил: "Чего?..". "Я говорю, вон Голубка чешет, зря только панику развели..." - "А-а. Только она сейчас больше на воробья ощипанного похожа..." - "Ну так! Возьми да побегай с такой паршивой дыхалкой, совсем сдохнешь по дороге. Не понимаю, когда молодые бабы курят. Жить неохота, что ли?..".

У дверей штаба Алю занесло, и она чуть не грохнулась коленками о решетку для чистки обуви, но в последний момент была поймана за локоть унылым подполковником Старостенко:

- Рядовой Малышева, почему бегаете по территории части?

- Извините, Николай Иванович, больше не буду! - девушка задыхалась и судорожно ловила ртом воздух. По лицу ее катился смешанный с пылью пот, кепка съехала на затылок, коса наполовину расплелась, и часть волосков безжалостно намоталась на пуговицу правого погона.

- Ну и вид у вас, - заметил замполит, машинально распутывая Але волосы. Она поглядела искоса, махнула рукой, закашлялась тяжелым кашлем курильщика.

- Вот-вот, - Старостенко покачал головой. - Дымите, как паровоз, а ведь такая молодая девушка. На службу опаздываете... Нехорошо.

- Ну, простите, пожалуйста... - заканючила Аля, преданно заглядывая в глаза подполковнику. - Я больше никогда не просплю, буду будильник в ведро с мелочью ставить, чтобы звонил громче...

- Небось, первый служебный день вчера отмечали?

- Ну... как бы... да, - даже под страхом смерти Аля не смогла бы признаться, что стало на самом деле причиной бессонной ночи. - Посидели с ребятами немного, вот я и... это...

- Еще и пьете! - замполит оставил в покое ее прическу и сердито шевельнул усами. - Курите, пьете, режим дня не соблюдаете! Скажите мне, Саша, вы хоть рисовать-то умеете?..

- Как?! - Аля испуганно вытаращила на него глаза и вдруг начала истерически смеяться, сгибаясь в три погибели и хлопая себя по коленкам. - Киса... скажите мне... как художник художнику... вы... рисовать... - смех задушил ее слова, словно подушка, - ... Киса... ох...

Старостенко не видел в ситуации ничего смешного, а потому сразу покрылся мертвенной зеленью:

- Я вам анекдот рассказал, Малышева?

Аля стонала.

- Рядовой Малышева, я к кому обращаюсь? Какая еще киса? Что вы несете?! Почему Александр Невский до сих пор не дорисован?.. Хватит здесь веселиться, вы все-таки с офицером разговариваете...

В дверях появился майор Голубкин, очень довольный и улыбающийся, но при виде его сияющего лица Але вдруг сделалось еще хуже - она прислонилась к стене, держась за живот, и начала медленно сползать. Оба офицера среагировали моментально - подхватили ее под руки.

- Мне только обморока тут не хватало... - пробормотал Старостенко, испуганно вглядываясь в расширенные зрачки девушки. - Эй, что с вами, рядовой Малышева? Что я вам такого ужасного сказал?

- Так, все, Коля, оставь человека в покое, - Голубкин слегка отпихнул его руки и прочно зафиксировал Алю в положении "стоя с поддержкой". - Никогда не спрашивай, умеет ли она рисовать. Это запретная тема.

- Да почему?! - неподдельно изумился Старостенко.

- Не знаю. Вчера я спросил что-то подобное, и реакция была точно такая же. Нервный смех, переходящий в экстаз. Наверное, болезненные воспоминания детства, связанные с фильмом "Двенадцать стульев".

- Да ну вас к черту, - замполит передернул плечами. - Не знаю, что у кого там болезненное, но чтобы вон тот проклятый Александр Невский к вечеру был дорисован. Он мне весь этот... интерьер... антураж...

- Пейзаж? - почтительно подсказал майор Голубкин.

- Да! Весь пейзаж портит. Кто ни зайдет в часть, все мелочь под щитом складывают. На протез! Там даже какая-то сволочь баночку для денег поставила! - Старостенко сверкнул глазами. - Все. Вы меня поняли, Малышева? Обуздайте свое подсознание и принимайтесь за работу. Краски и кисточки у деда возьмете.

- Есть, - чуть слышно ответила Аля. Крепкие руки начальника не давали ей потерять равновесие, но сил разговаривать почему-то совсем не осталось.

- Ты как? - Голубкин украдкой поморщился вслед замполиту и заглянул девушке в лицо. - Тебе плохо?

- Не знаю... Здрасьте. Доброе утро. Извините, я проспала... первый служебный день с ребятами отмечала.

- Значит, у тебя все-таки бывает похмелье, - Голубкин перехватил ее поудобнее под руку и осторожно повел в здание, к лестнице. - Ладно, это поправимо. Сейчас посидишь, отдышишься... Я тут воды апельсиновой купил, а от нее стакан красится, представляешь? Огромное достижение нашей химической промышленности! У нас и желудки, выходит, оранжевыми будут.

Аля захихикала:

- Старосту угостите.

- Нет, Староста это не переварит. Что русскому хорошо, то немцу смерть.

- Но он же не немец!

- Все равно помрет. Да, кстати, прошу тебя: никогда не угощай его салом, он обижается. Даже не говори об этом и анекдотов не рассказывай. И не употребляй слов "горилка" и "нехай", они тоже табу.... У нас тут в полку весело, а потом еще веселее будет, когда Крюгер из отпуска вернется. Вот уж где будем хохотать!

- Фредди Крюгер? - удивилась Аля, бездумно наблюдая, как майор свободной рукой отпирает дверь кабинета.

- Может, и Фредди. Я такую пакость не смотрю, только так, понаслышке. Хотя кличку-то я придумал. Все клички на этой территории - мое творчество. Кроме "Голубя", ясное дело. Садись, отдыхай, несчастье. С чего тебе поплохело-то? От того, что бежала?

- От нервов, - Аля с сожалением позволила себя отпустить и села на свободный стул. Стакан перед ней наполнился ядовито-оранжевым лимонадом, и майор Голубкин, еще раз понюхав с сомнением горлышко пластиковой бутылки, тоже уселся.

- А вы не будете? - девушка стала пить, морщась от пузырьков газа, с силой бьющих в нос.

- Стакан только один. А кружки мы вчера не помыли.

- Так давайте, я помою.

- А ты дойдешь до умывальника-то? - Голубкин ласково потрепал ее по голове, нечаянно сбросив на пол кепку. - О, Господи, - кряхтя, он наклонился поднять, похлопал кепкой о ладонь, стряхивая пыль, достал платок, чтобы вытереть руки. - С тобой, я чувствую, беда будет. Попробую сформулировать свой вопрос максимально осторожно: у тебя в школе что было по рисованию?

- Трояк.

- Замечательно. То есть, Киса рисовать не умеет? Не смейся!..

- Да я и не смеюсь, - Аля забрала свою кепку, тщательно расправила ее и положила на стол. - Мне просто очень хотелось здесь служить, потому я и наврала.

- Ладно. Что наврала - так это я давно понял. Ничего, переживем... - майор глубоко задумался. - Ты мне друг?

- Конечно! - Аля даже засмеялась от нелепой мысли, что этот человек может сомневаться в столь простой истине.

- Тогда умой мордочку, причешись и слетай до метро, забери из ремонта мою магнитолу. Квитанцию и деньги я дам. А Инвалида Игорек из клуба дорисует. Он, конечно, не Киса, но кое-что может намалевать. Глаза у него только не очень получаются. Ты "Маппет-шоу" хоть раз смотрела?.. Там был один чудик, забыл, как зовут. Вот такие примерно и получаются у Игорька глаза. Круглые и в кучку.

- А Староста переживет? - Але стало до неприличия весело.

- Он сперва не заметит, а потом как-нибудь отмажемся. Скажем, что ты плохо себя чувствовала. Староста все равно сейчас в округ уезжает, так что нашего клубного живописца он на месте преступления не застукает. Главное, что Инвалид будет дорисован. Ты уже идти можешь? Или еще посидишь?

- Если магнитола пять минут потерпит, то посижу, - Аля допила приторную газировку и потянулась вытереть рукавом губы.

- На, на, - Голубкин достал носовой платок. - Мы ж не в джунглях.

- Вы, наверное, хороший отец? - она склонила голову набок, машинально облизываясь, потому что пачкать чистый платок рыжим химическим красителем не хотелось.

- Хороший, - кивнул майор. - Видишь, тебя удочерил за компанию. Теперь у меня трое, ты - старшая. Вон, подруга твоя идет со своим Рэмбо. У них что, любовь? Утром, я видел, он ее на мотоцикле привез.

- Может, и любовь, - Аля равнодушно пожала плечами, краем глаза наблюдая в окно за Таней, болтающей у санчасти с огромным Лешей-байкером, который сиял, как все майские розы мира.

- У всех нормальных людей любовь, - пожаловался Голубкин, - и только у меня одна работа.

- Разве? - удивленно повернулась Аля. - Но ведь... - глаза ее растерянно забегали, - но ведь у вас вроде семья есть. Это, конечно, не мое дело, извините. Но вы так сказали...

- Подрастешь - поймешь, дитя. Тебе еще рано о таких вещах задумываться, - Голубкин вдруг сморщился, словно у него что-то болело, и встал из-за стола. - Давай, беги за магнитолой. Только умойся сначала, а то выглядишь, как поросенок.

Оставшись один, он выдвинул ящик стола, достал лист бумаги и стал задумчиво рисовать, поглядывая в окно, за которым неожиданно заглохла поливалка, и человек пять или шесть тут же полезли под капот, пытаясь отыскать неисправность. Явился начальник автослужбы и стал всех подбадривать, собрались разморенные жарой зрители, даже командир полка выбрался из какой-то благодатной тени и активно включился в процесс.

А на листке под взмахами синей авторучки тем временем возникал, как на фотобумаге под действием химиката, простой символ - пробитое стрелой сердце. Майор Голубкин оторвал взгляд от окна, секунду хмурился, оценивая свое творчество, потом скомкал листок и сердито швырнул его в корзину.

- Тебе надо было здесь не сердце, а мозги нарисовать, - вслух пробормотал он. - Тогда было бы правильно. Бл-лин, Маппет-шоу...

* * *

- Как тебя угораздило? - Таня сосредоточенно накладывала швы на лоб маленького, состоящего почти из одних синих глаз мальчишки-повара. - Терпимо пока?

- Да вообще не больно, - мужественно ответил тот, стискивая зубы. - Так, противно. Ты не боись, штопай, шрамы мужчину украшают.

- Прости - они новокаин в шкафу заперли и разбежались! - Таня расстроенно вздохнула.

- Да ладно, ладно! Главное, чтоб аккуратно получилось.

- Уже почти все.

- Ты своему скажи, что его аппаратная может в Балакино стоять, - шипя от боли, сообщил поваренок. - Я ее вроде в тот раз видел на учениях, облезлая такая, на старую саранчу похожа. Водила-то на дембель ушел, а машина так в поле и торчит.

- Обязательно скажу.

- А твой что, правда - байкер?

- Угу, - Таня обрезала концы ниток, обработала швы перекисью водорода и наложила квадрат чистой марли. - Подержи... вот так... я сейчас пластырем прилеплю. Ты обо что так долбанулся?

- Да об стол разделочный! На полу вода, а я не посмотрел. Буду теперь девчонке своей рассказывать, что пострадал от руки вражеского лазутчика! - солдат засмеялся.

- Тебе освобождение бы надо, - Таня озабоченно рассматривала его травмированную голову с белой заплаткой над правой бровью. - Зайди через часик, может, кто-то из врачей появится.

- Их командир собрал, - объяснил парень, трогая повязку. - Я видел, в штаб почесали. Скоро же Крюгер выйдет, санчасть будет проверять.

- Крюгер? А это кто?

- Начальник штаба полка. Ты когда его увидишь, сразу поймешь, почему он Крюгер. Его даже командир боится. Страшный человек! Чума! Волосок найдет у тебя на халате - сразу до скелета сгрызет, только брызги лететь будут. Всю столовку на уши ставит каждый раз, проходу от него нет.

- Ну, прямо как моя мама... - пробормотала Таня и улыбнулась. - Ладно, иди. Извини, если что.

Мальчишка удалился, бодро насвистывая. На столике в углу зазвонил городской телефон. Таня с опаской подошла:

- Санчасть.

- Плетневу Татьяну будьте добры! - ударил ей в ухо резкий голос матери. - Она со вчерашнего дня у вас медсестрой работает.

- Ее нет, - придушенно пискнула Таня. - Все на совещании у командира.

- А во сколько кончится это совещание?

- Не могу знать, как только, так сразу.

- Тогда передайте ей, пожалуйста, что звонила ее мама и просила срочно перезвонить в больницу, она телефон знает.

- Хорошо, передам.

- Пожалуйста! - мать швырнула трубку, и девушка перевела дух.

Вот черт! Какой там Крюгер, когда родная мама начала осаду крепости! По сравнению с ней все Крюгеры планеты - не более чем сборище безобидных идиотов, не способных не то что сгрызть человека до скелета, а даже мало-мальски больно укусить. Они ведь не родные, и с ними не нужно делить одну жилплощадь, да еще малогабаритную со смежными комнатами. С девяти до шести - да, можно Крюгера бояться, но в шесть его власть над тобой кончается, и ты можешь, если очень хочется, издали показать кулак зловещим окнам его кабинета. А что делать с собственной матерью, власть которой постоянна, как мир?.. Эта женщина в муках родила тебя, выкормила, не спала ночей, волновалась, тратила на тебя нервы, время и деньги - как после этого можно равнодушно смыться, да еще и кулаком погрозить с безопасного расстояния? Жалко ее, грустно, и себя жалко тоже, потому что грызут-то твои косточки, а не чьи-нибудь еще...

Таня вздохнула и вышла в жаркий, пестро-солнечный, наполненный капельками искусственного дождя день. Старенький дядя Давид сидел на круглой скамейке "медицинской" курилки и, щурясь, добродушно наблюдал за Игорем, водителем клубной машины, который устанавливал стремянку у щита с Инвалидом. Таня села, достала сигареты и тоже стала смотреть, чтобы хоть чем-то занять глаза.

...С Алькой тоже плохо получилось. Даже парой слов со вчерашнего дня не перекинулись, а ведь ей, бедной, одной пришлось на службу ехать.... Неужели вот так и расстраивается дружба? Нет, быть не может. Просто заняты обе, впечатлений новых слишком много. Да, к тому же, Алька Голубя своего ревнует к каждому столбу, и зайти-то лишний раз боязно, вдруг обидится. Что она в нем такого нашла? Чем он лучше того же Женьки, своего однофамильца?.. Женька молодой, симпатичный, влюбленный, с ним семья получится всем на зависть, а с этим что? В лучшем случае - банальный служебный роман, который оборвется очень быстро и жестоко, оставив глупую Альку плакать в одиночестве. А в худшем - тоскливая неразделенная любовь, бессонные ночи и невозможность даже словом обмолвиться о своих чувствах. Хорошие перспективы для молодой девчонки, ничего не скажешь...

О, а вот и сама Александра Юрьевна, легка на помине! Интересно, что она там тащит под мышкой, золото и бриллианты, что ли? Уж больно вид хитрющий, глазки так и бегают.

- Ау, борт-тринадцать! - позвала Таня. - Ответьте диспетчеру!

Аля просияла и замахала рукой, но двинулась не к санчасти, а к штабу, неся свой сверточек с осторожностью неопытного сапера.

- Борт-тринадцать, куда полетели-то? - Таня нахмурилась. - Почему не приземляетесь на свой аэродром?

- Прошу посадки, - не слишком охотно отозвалась Аля и свернула к курилке. - Ты извини, времени мало, я бы потом зашла...

- Посиди пять минут, чудо, от тебя не убудет. Ты что, проспала?

- Ну да, - Аля присела на край скамейки и положила свое сокровище на колени. - Бабуля не разбудила, бежать пришлось...

- Тебя тут искали с фонарями. А кое-кто даже кружился над частью, громко хлопая крыльями, - Таня тронула сверток. - Это что?

- Магнитола от машины. Просили из ремонта забрать.

- Я смотрю, ты у нас теперь не художник, а личная прислуга? - Таня сощурилась. - Художник-то уже на месте, Инвалида лечит, головенку ему пририсовывает.

Аля обиженно задрала подбородок:

- Тань, ты иногда свою мать здорово копируешь, особенно когда тебе укусить кого-нибудь надо. Прямо одно лицо!

Ее подруга осеклась:

- Да ладно.... Ну, извини, Альхен. Больше не буду. Просто над тобой уже посмеиваются, вот я и злюсь из-за этого.

- Пусть посмеиваются. Я буду делать то, что мне скажут, и...

- Да подожди, - Таня тронула ее за плечо. - Не в том дело, что кому-то свое остроумие девать некуда. Так везде. Но мне тебя жалко, ты совсем сопливая, а он взрослый, умный - и туда же...

- Куда? - Аля повернулась с заблестевшими глазами. - Ты ничего не знаешь, откуда в тебе такая уверенность? Прости, Таня, но я не лезу к тебе в душу - и ты ко мне в душу, пожалуйста, не лезь. Все, мне пора идти.

- Боже мой, детский сад, вторая группа! - Таня безнадежно закрыла глаза и откинулась на спинку скамейки. - Да, кстати, сегодня в шесть двадцать - передача, которую вчера записывали. Не забудь посмотреть.

- Хорошо, - Аля уже уходила со своим сверточком, сердито цокая по асфальту каблуками. Хлопнула дверь штаба.

...Ну вот, обиделась. Юношеский максимализм - так это, кажется, называется по-научному?..

* * *

- Вот ваша магнитола. Вот сдача... - Аля с поникшим видом встала у двери и спрятала руки за спину.

Майор Голубкин был чем-то озабочен и почти не смотрел на нее.

- Спасибо, - он перелистывал на столе бумаги. - Можешь пойти погулять, ты мне сейчас не нужна.

- Что-то не так, товарищ майор?..

- Почему? Все так. Отдыхай. Я тебе еще много работы найду.

Аля медлила, отчего-то боясь просто выйти из кабинета и отправиться гулять по части в неприкаянном одиночестве. Ей казалось, что, если она уйдет сейчас, это будет в каком-то отношении непоправимо, что-то нарушится и не восстановится уже никогда в жизни.

- Извините... у вас неприятности?

Майор поднял голову от бумажек:

- У меня всегда неприятности, когда командир не в духе. А ты что такая взъерошенная?

- С Танькой поругалась, - Аля вздохнула и переступила с ноги на ногу.

- Ну, в вашем возрасте это бывает, - Голубкин снова стал рассматривать старые планы работы на полугодие и графики дежурств по первому узлу связи. "Спокойно, спокойно, - рассудительно велел он самому себе. - Держи себя в руках. И дурь эту из головы выбрось к чертовой матери!".

От двери кабинета до него донеслись слабые всхлипывания. "Господи, только этого не хватало!.. Что же мне с ней делать-то?.. Если она сейчас заревет, все это чертово самовнушение полетит псу под хвост...".

- Саша, иди, - замороженным голосом попросил он. - Не расстраивайся ты из-за этой Таньки, вы еще сто раз помиритесь. Хочешь, я с ней поговорю? Саш!.. Ну?

Аля стояла, глядя сквозь пустое пространство кабинета с такой болью в глазах, что Голубкин не выдержал и грохнул кулаком по столу:

- Что ж ты делаешь, мать твою!..

- А что я делаю?.. - испугалась Аля, отступая на шаг назад.

- Я же живой человек, это ты понимаешь своими детскими мозгами? Понимаешь, что я не просто дуб в погонах, что у меня тоже сердце есть? - он выбрался из-за своего стола, подошел к съежившейся от страха девушке и прижал ее к себе.

- Да, понимаю, - глухо отозвалась Аля, лицо которой было намертво придавлено к жесткой ткани офицерского кителя. - Я больше не буду плакать.

- Из-за чего ты ревешь? - майор погладил ее по голове, снова уронив на пол кепку. - Из-за меня? Я что - завтра умру? Или кто-то из нас увольняться собрался? Все хорошо, все прекрасно, лучше просто быть не может! А скоро старый добрый дядя Крюгер к нам придет и устроит нам рождественские каникулы с елками и подарками... Санька, все хорошо. Посмотри на меня. Вытри слезы. Вот тебе платок, ты же у нас такими вещами пренебрегаешь.

Аля послушно высморкалась в белоснежную ткань, улыбнулась, прерывисто вздохнула:

- Простите... грустно стало.

- Надо же, а я думал - это слезы счастья. Ты мне хочешь устроить досрочную пенсию по состоянию здоровья? Нет? Я тебе за это очень благодарен. А теперь послушай, - Голубкин отпустил ее, отошел и присел на край стола. - Как взрослый человек, я должен сказать...

- Не надо! - Аля испуганно и жалобно вытянула вперед руку. - Ради Бога! Я сделаю все, что вы скажете, я буду вести себя, как вы хотите, только не прогоняйте меня... гулять.

- Ну-ка, погоди... - майор вдруг поймал ее кисть, повернул ладонью вверх и стал с интересом рассматривать. - Хм... ну, надо же.

- Что такое? - удивилась девушка.

- Да нет... ничего. О чем мы говорили, я забыл? А-а, Крюгер. Так вот, придет дядя Крюгер и будет гонять весь полк, пока у нас подковы не сотрутся. Главное с ним - не показывать, что ты умнее. А коль скоро даже ты, сопливка, умнее этого урода как минимум на порядок, твоя задача - кивать и тупо улыбаться. Поняла, нет?

- Поняла, - Аля приблизилась на шаг, сияя от облегчения и радости. - Показать, как именно я буду улыбаться? - губы ее растянулись в идиотической ухмылке. - Вот так. Здорово?

- Нет, - майор с опаской обнял ее, развернулся вместе с ней, словно в вальсе, и прислонился спиной к закрытой двери. - У тебя какая-то гадость получается. Смотри, как надо! - на его лице возникло что-то совсем уж невообразимое. - Поняла? Повтори.

- Я так не могу... - Але было трудно разговаривать, потому что дыхание совсем сбилось. - Давайте: вы - так, а я - так. Для разнообразия. Чтобы дяде Крюгеру не было скучно.

- Знаешь, как называется то, что ты делаешь? - поинтересовался Голубкин.

- Я ничего не делаю. Я чувствую.

- И что ты чувствуешь?..

- Как будто вы не понимаете, - Аля отвела глаза.

- Представь себе, что я - Крюгер, и скажи словами. То есть, не сам Крюгер, конечно, а просто такой же идиот. Ну?

- Не могу! - Аля болезненно сморщилась, почти готовая вновь заплакать.

В коридоре, за дверью, затопали увесистые шаги, и зычный голос командира возопил в пространство:

- Где эта наглая сволочь?! Ему что, особое приглашение нужно?!..

- Это меня, - майор Голубкин с неохотой отпустил девушку, подвел ее за руку к своему столу и усадил. - Веди себя прилично, печенье не таскай, к телефону не подходи, карикатуры на Крюгера не рисуй, по коридору не шастай и язык офицерам из окна не показывай. Можешь позвонить Таньке и помириться. Бабушке тоже можешь позвонить и сказать, что ты сегодня задержишься. А я пошел на разборки.

Дверь закрылась. Аля осталась одна, растерянная, с горящими пламенем щеками и быстро колотящимся сердцем.

- Я люблю тебя, - тихо и сдавленно пробормотала она и сама испугалась своих слов.

... В санчасти долго и упорно не брали трубку. Потом неузнаваемый голосок прошипел, словно из тесного укрытия:

- Санчасть.

- Здравия желаю, - напрочь забыв, как здороваются обыкновенные люди, сказала Аля. - А Таню Плетневу можно?

- Так это я, Альхен! - голосок моментально обрел и силу, и живость. - Мне мать, понимаешь, с утра названивает, а народ весь у командира. Я тут, как в окопе, каждую секунду взрыва жду! Ты откуда по городскому?

- Ну, я... в общем...

- Ты вроде повеселела, - Таня тоже радовалась жизни и не скрывала этого. - Как магнитола? Донесла в целости и сохранности?

- Да, спасибо, все в порядке! Я хочу помириться. Давай мириться?

- Вас понял, борт-тринадцать, принято! Посадку разрешаю!

- Снижаюсь! - Аля засмеялась. - Значит, ты там пребываешь в режиме секретности? А я тут одна. Печенье таскать нельзя, язык из окна показывать тоже нельзя, чем же нормальному человеку тогда заниматься?

- У тебя счастливый голос, - Таня забавно причмокнула, словно кого-то поцеловала. - Чем это вызвано? Тебе дали за магнитолу конфетку? Или пообещали, что дадут, но после?

- Ну, вот... скорее, второе, - Аля приложила ладонь к горящей щеке. - Ты сегодня опять на мотоцикле?

- Да, я к Лешке жить переехала. На время, пока мать не перебесится. Не думай - просто так, как к другу. Вот она и обрывает телефон, меня доискивается на расправу.

- А-а... Здорово. Это правильно, - Аля ее почти не слушала. - Ну, ладно. Значит, тебе меня ждать не придется. А то я сегодня задержусь.

- Не надо! - Таня вдруг испугалась и заговорила быстро-быстро, как на трудном и опасном экзамене. - Ты подумай, что ты делаешь, это же такая глупость, Алька! Ты потом жалеть будешь, ты никогда себе не простишь!

- Что такое? - Аля искренне удивилась. - Я же сказала, что просто задержусь. Ты чего паникуешь, диспетчер?

- Эх, ты, "МИГ-29"... я-то понимаю, что все это не "просто". Вот и паникую. Жалко будет, если лучший самолет нашего аэродрома грохнется на бетон, и останутся от него рожки да ножки.... Не могу сейчас говорить, извини, начмед пришел. Пока.

- Таня?..

Гудки отбоя.

* * *

Майор Голубкин вышел от командира мрачнее некуда и закурил на крыльце штаба, сердито провожая взглядом каждого выходящего офицера. Последним показался сам командир в лихо заломленной на затылок фуражке:

- Все здоровью вредишь? Что, обиделся, что ли? На критику не обижаются, ее принимают к сведению. Другим, между прочим, побольше тебя доставалось, и ничего.

- Так точно, товарищ полковник. Но это в случае, если критика заслуженная, а не просто так, лишь бы душу отвести. Почему вы повышаете на меня голос в присутствии младших офицеров? Лейтенанты сопливые сидят, а вы, извиняюсь, на майора орете. А если какой-нибудь генерал при мне на вас заорет - вам приятно будет?

- Дело, Юра, тут не в "приятно" или "неприятно", а в том, что узел твой как был в отстающих, так и остался. Где план боевого применения? Почему он до сих пор не у меня на столе? Почему техника в таком состоянии? Где эта дебильная аппаратная дальней связи, которую никак найти не могут?

- Не начинайте все сначала, - Голубкин поморщился. - Аппаратную я найду, это вопрос времени. Можно подумать, она сейчас - самое главное.

- Найдешь, - сурово отозвался командир. - Вот завтра и начнешь искать, голубь мой - извини за каламбур. С утречка сядешь в дежурную машину и двинешь на полигон в Балакино. Там места много, может, она где-то в лесочке и ржавеет, пока ты тут бумажки перекладываешь. Если, конечно, ее на запчасти еще не разобрали эти Кулибины с подсобного хозяйства. А подчиненную твою, если не возражаешь, я попрошу стенд в комнате боевой славы оформить, там сто лет конь не валялся.

- Она рисовать не умеет, - буркнул майор, глядя в сторону.

- Научится! А иначе для чего она здесь? - командир весело прищурился. - Кстати, она тебе кем приходится, эта девочка? До меня дошли слухи, что это якобы твоя дочь от первого брака. Какой первый брак, Юра? Когда это было? Я тебя с пеленок знаю.

- Я не знаю, кто вам это сказал, - Голубкин мельком взглянул командиру в лицо. - И не понимаю, что вдруг за интерес к моей личной жизни. Больше трепаться не о чем?

- Да ладно, не переживай. Дочь так дочь, даже если и не от брака, мне-то до лампочки. Просто службе все это мешать не должно, вот в чем дело. Дети - после шести вечера, пожалуйста.... А вы похожи - я сразу заметил.

- Да?..

- Точно тебе говорю. Твоя кровь, - командир вдруг подобрел. - Ты с мамой ее случайно не в Киеве тогда познакомился? Помню, была у тебя какая-то подруга с механического завода. Нет?..

- Угадали, - помедлив, ответил майор.

- Вот-вот, я же помню. Ну ладно, Юр, иди, работай. А завтра чтобы без аппаратной я тебя не видел, хоть роди мне ее, но чтоб стояла в парке, и я мог лично ее потрогать.

... Аля спала, сидя за столом и уронив голову на сложенные руки. Тихонько закрыв дверь, майор Голубкин на цыпочках подошел, прислушался к ее ровному сонному дыханию, наклонился и увидел закрытый глаз с длинными, чуть вздрагивающими ресницами. Лицо у спящей девушки было детское, почти младенческое, и такое счастливое, словно снилось ей небо в алмазах. А может, и впрямь снилось - кто знает?

- Ну, спи, спи, - майор провел рукой по ее чистым русым волосам. - Надо же тебе когда-то спать, раз ночью шастаешь.

У него неожиданно поднялось настроение, и командир вместе с дебильной аппаратной дальней связи отодвинулся на второй или даже на третий план. Подумаешь, аппаратная! Консервная банка с двумя изломанными антеннами на крыше кунга, ржавая, с гнилыми рессорами и дохлым аккумулятором. Что ты такое по сравнению с чувством, что в жизни еще не все потеряно?..

- Спи, - Голубкин наклонился ниже и осторожно, боясь разбудить, поцеловал девушку в лоб. - Вот чудо. Дома не спится, а тут - за милую душу. Не может она, видите ли, сказать, что с ней творится...

Подумав, он взял лист бумаги и размашисто написал: "Сашка, ты так славно тут отдыхаешь, что я решил не мешать, поэтому ищи меня в казарме первого узла по телефону 6-37. На случай, если вдруг проснешься и захочешь выйти, запасной ключ от кабинета лежит на сейфе под телевизором. Я тебя запру, чтобы всякие рожи без толку не заглядывали. Не скучай. Ю.Г".

Девушка шевельнулась во сне, застонала, пристроила голову поудобнее.

- Саш?..

- Я сейчас... сейчас... - Алины губы двигались почти беззвучно, - подожди, я уже встаю...

Голубкин улыбнулся:

- Можешь не вставать, я все равно занят. Ты меня слышишь?..

Она тоже заулыбалась, словно майор сказал что-то приятное, и пробормотала:

- Не уходи...

- Саша, ты со мной разговариваешь или со своими снами? Кто там тебе снится?

- Да... снится... - Аля вздохнула и затихла.

Майор Голубкин подумал, осторожно снял трубку с телефонного аппарата, положил ее на стол и вышел в коридор, едва удерживаясь от того, чтобы не напевать. Через минуту возле казармы первого узла связи он уже орал на какого-то солдата, причем, если бы все это происходило в каком-нибудь художественном фильме, замещающий писк прерывался бы лишь на его словах "ты меня уже...", "козел" и "мать твою". Конечно, такое поведение никакого офицера не красит, но окружающие на грозный монолог даже не оглядывались, понимая, что по-другому иногда нельзя.

Время плавно текло к концу рабочего дня. Солдат по имени Игорь дорисовал лицо Александра Невского и слез со стремянки полюбоваться.

- Жуть какая, - одобрительно сказали у него за спиной.

- А по-моему, похож, - с сомнением пробормотал Игорь и обернулся.

Таня, в белом халате поверх камуфляжной формы, стояла, задрав голову и даже приоткрыв рот от изумления.

- Да-а... - протянула она. - Я, конечно, Александра Невского живьем не видела, но, если он и правда был таким, враги его, наверное, боялись.... А я и не знала, что ты тоже художник.

- Да сейчас! - Игорь вытер ветошью перемазанные краской ладони. - А даже если бы и был, ни за что бы не признался. Просто - надо же кому-то рисовать, если у Сашки твоей руки не оттуда растут. Меня Голубь припахал, я у него в узле числюсь, вот он этим и пользуется.

- А тебя что-то не устраивает? - бесшумно, как тень, рядом появился майор Голубкин.

- Никак нет, все просто отлично, - вздохнул Игорь и робко бросил взгляд на Инвалида. - Ну что, товарищ майор? Пойдет?

- Как тебе сказать.... Будем считать, что Александр Невский страдал болезнью Дауна, много пил и имел двухстороннее косоглазие. А вдруг так и было? В летописях ведь нет описания его внешности, правда?

- А вы могли бы лучше нарисовать? - поинтересовалась Таня с тщательно скрываемой неприязнью.

- Нет, это - шедевр, - без обиды отозвался Голубкин, снял фуражку и вытер рукавом мокрый лоб. - Жарко сегодня, дети. Про передачу знаете? Кто хочет, может к шести двадцати подходить в мою казарму, там цветной телевизор.

Таня повела плечами:

- У нас в санчасти тоже цветной. Так что мы уж у себя посмотрим. Где Алька?

- Спит, - Голубкин кивнул на окна штаба.

- Как спит?.. Где?

- У меня. Насколько я знаю, у нее по ночам бессонница, отмечает там с друзьями что-то... Вы бы, Тань, проследили. Живете-то рядом.

- А как магнитола? Работает? - Таня склонила голову на бок.

- Вечером узнаю, когда домой поеду, - майор с любопытством посмотрел на нее сверху вниз. - А знаете, Таня, я в вашем присутствии почему-то чувствую себя виноватым. Странное ощущение. Как перед учительницей. У вас не педагогическое образование?..

- Представьте, нет. А что касается чувства вины, так, видно, есть повод.

- Да. Повод есть. Я потерял целую аппаратную дальней связи, и мне велели к завтрашнему дню родить ее обратно, чтобы командир мог эту бандуру лично потрогать, а ваш мотоциклист - даже попытаться завести.

- Сочувствую, - Таня усмехнулась.

- Посылают завтра в Балакино, так что, может быть, вечером обрадуем вашего друга.

- Ну, что ж, хоть полигон Альке покажете.

Голубкин покачал головой:

- Я почему все это вам говорю, Таня: если не трудно, хоть пару раз навестите ее завтра. Я еду один, командир так распорядился. А она будет стенд оформлять - уж не знаю, как справится. Игорь, если что, будь на подхвате. Помоги человеку.

Солдат звонко чихнул, высморкался в тряпку и пробормотал:

- Будь здоров, дорогой Игоречек. Спасибо, милый... Хорошо, товарищ майор. Стенд я сделаю.

Из окна казармы первого узла связи Голубкина позвали:

- Товарищ майор, вас к телефону.

- Кто? - майор моментально оживился, словно услышал о выдаче зарплаты. - Голос какой?

- Женский, - долговязый боец уже протягивал прямо через окно черную телефонную трубку. Сам аппарат с бумажной наклейкой "ЦКС" стоял на подоконнике, от него в глубь комнаты тянулся длинный шнур.

- Да! - улыбаясь, Голубкин взял трубку, и улыбка тотчас остыла на несколько градусов. - Да. Привет. Что делаю, что делаю... работаю. Аппаратная у меня пропала, завтра в Балакино посылают. Ты нашла деньги, которые я для школы на шкафу оставил?.. Хорошо. Ага. Не знаю... Ты меня встр... а зачем?.. Ты что, с ума сошла, там же все закрыто будет. Ну, смотри. Ну, как хочешь.... Нет, не в шесть, я передачу про полк буду смотреть. Давай, в семь. Хорошо, жди за КПП. Ладно, целую... - трубка вернулась к солдату, и майор Голубкин, сунув руки в карманы, побрел прочь.

- Товарищ майор, ну так что, не надо переделывать? - догнал его робкий голос Игоря.

- Не-а, от добра добра не ищут.

Таня уже закрыла за собой дверь санчасти, на прощание оглянувшись с легкой насмешкой в глазах.

Откуда-то донеслись сигналы точного времени, и тихий радиоголос пробормотал сквозь помехи: "Московское время семнадцать часов, сегодня двадцатое мая тысяча девятьсот девяносто третьего года, четверг".

В части все было спокойно.

* * *

Предчувствие беды иногда похоже на укол, внезапный и очень болезненный. Аля проснулась от звука отпираемой двери и сразу, не успев осознать, где находится, вздрогнула, потому что сердце в ней вдруг сжалось от секундной, почти невыносимой боли: что-то случится.

- Выспалась? - майор Голубкин вошел и остановился на пороге со странным выражением лица, на котором застыла то ли грусть, то ли усталость.

- Почему же вы меня не разбудили? - Аля увидела на стене часы и вскочила. - Я почти весь день проспала!.. - взгляд ее упал на записку, губы зашевелились, читая. - А-а... мешать не хотели... но я...

- Зато хоть отдохнула, - майор закрыл за собой дверь.

Аля хотела сказать ему, что никакой отдых не стоит целого дня такой вот нечаянной разлуки, но промолчала и улыбнулась:

- Спасибо.

- Будем сегодня передачу смотреть? Ты не торопишься?

- Конечно, нет! Вы же меня предупредили, что надо задержаться!

- У меня вообще-то немного изменились планы, - майор подошел к столу и хотел взять свою записку, но Аля протестующе охнула и поспешно схватила листок.

- Не выбрасывайте, - краснея, она сложила бумажку вчетверо и убрала в карман.

- В общем, - Голубкин проследил взглядом за ее движением и пожал плечами, - после передачи придется нам разбегаться. Семейные обстоятельства, так сказать. А завтра меня не будет, командир отправляет в Балакино - аппаратную искать. Я бы тебя с собой взял, но мне это однозначно запретили.

Аля застыла в самом настоящем шоке, хлопая глазами:

- А когда же вы теперь придете?..

- Как положено - в понедельник.

- В понедельник! - ужаснулась девушка, пытаясь осмыслить невероятный срок до встречи - три дня.

- Я постараюсь завтра к вечеру появиться, но не обещаю, Балакино большое. Ключ запасной пусть у тебя будет, приходи, пей кофе, звони отсюда, если надо. Только сама на звонки не отвечай.

- В понедельник... - повторила Аля, почти не слыша, что ей говорят. - Это же очень долго... Юрий Евгеньевич, - голос ее вдруг задрожал, - я так умру.

- Ничего не умрешь, - немного ворчливо отозвался Голубкин, включая в розетку чайник. - И дольше люди ждут, не умирают. Ты лучше мне посочувствуй: завтра - полигон, в выходные - дача, а там, между прочим, крышу у сарая надо ремонтировать, это тебе не какие-нибудь художества. Э-эх, мне бы твои проблемы...

Аля со вздохом взяла кружки и медленно пошла к двери:

- Помыть надо.

- Не расстраивайся, - майор потрепал ее по спине. - Все будет хорошо. Кстати, а что тебе снилось? Ты разговаривала.

- Снилось?.. Вообще-то - вы. Только странно: как будто на улице зима, снег идет, а я прилетела к вам на вертолете, ищу везде телефон, а его нет. Странно, правда? И у меня во сне вот такие волосы, - она провела пальцем по своему погону. - В два раза короче, чем сейчас. А вы - не в форме, у вас свитер какой-то темно-синий...

- У меня на самом деле такой есть, - кивнул Голубкин. - Может, это вещий сон? Может, у нас над Москвой вертолеты начнут летать?

- Нет, - со странной уверенностью откликнулась Аля, - это была не Москва.

- А почему ты во сне называла меня на "ты"? - прищурился майор.

Девушка неуверенно помялась, подняла глаза на потолок, опустила на пол:

- Не знаю. Это было... в порядке вещей. Но ведь мало ли что во сне бывает, правда?..

Сон был страшным, но в этом она не призналась. Точнее, страшным было его начало: темное облако медленно ползло откуда-то из-за горизонта, готовясь поглотить навсегда маленький домик, одиноко стоящий на окраине заметенного снегом городка. В доме был он - человек, которого Аля наяву никогда не осмелилась бы назвать на "ты", но там, в странном глухом мире сновидения, у него было лишь имя - и колоссальная боль, которую он тщетно пытался преодолеть. "Помоги, Сашка!" - его крик отразился от ледяных стен незнакомой комнаты, вырвался на свободу, в круговерть белой метели, понесся по воздуху над спящим зимним лесом, над скованными льдом реками и пустыми полями, взлетел в серое небо, убегая от жуткого неумолимого облака, неуловимо связанного со страхом смерти, и достиг, наконец, своей цели - тихой квартиры почти в центре Москвы, где Аля мирно спала рядом с кем-то совсем чужим и все же смутно знакомым. "Я сейчас! - крикнула она в ответ на зов. - Подожди, я уже встаю. Не уходи!..". И страшное кончилось. Остальное запомнилось обрывками: вертолет, голубой снег за круглыми иллюминаторами, неработающие телефоны, люди в белых одеждах, пятна яркой крови на белом и всего одно слово, сказанное незнакомым седым мужчиной с пышными усами: "Жив".

Руки у девушки дрожали, она едва не разбила кружку, расписанную синими цветами, и прислонилась к кафельной стене туалета, успокаивая сердце. Какое счастье, что подобного кошмара с молчащими телефонными аппаратами никогда не будет! Ничего не надо, пусть ничего плохого не произойдет в ближайшие сто лет, пусть ничего даже не изменится, пусть всегда будет солнце, теплый май и ожидание счастья...

"А завтра из меня вырвут душу, - подумала она, закручивая водопроводный кран и глядя в зеркало на свое бледное лицо. - Это ужас какой-то, я ведь действительно не могу без него жить... Что теперь делать?".

* * *

Шел май 1993 года. Только что умер Советский Союз, и большинство граждан новой России еще не решило, грустит оно по этому поводу или радуется. Вокруг происходило множество странных событий, страну трясло, пессимисты предсказывали гражданскую войну, оптимисты в ответ хохотали. До расстрела Белого дома оставалось несколько месяцев, Останкино тоже пока стояло нетронутое, но многие чувствовали, что какой-то невидимый нарыв вскоре лопнет, иначе больному, на теле которого он растет, не выздороветь.

Все менялось каждый день, как картинка в калейдоскопе. Уже можно было свободно купить квартиру, но у магазинов порой выстраивались очереди за хлебом. Люди называли друг друга то "господами", то "товарищами", не зная, как будет правильнее - впрочем, армии это не коснулось, потому что какие в армии господа?.. Рождались десятки разномастных фирм с дикими иностранными названиями, строились финансовые пирамиды, появлялись и тут же лопались коммерческие банки.

Деньги не стоили ничего. Зарплата рядового по контракту составляла сорок две тысячи рублей, но прожить на них можно было лишь при обдуманной экономии и низких жизненных запросах. Контракта - как такового - тоже пока не существовало, его текст находился в стадии обсуждения, поэтому наемных солдат, которых брали на службу десятками и сотнями, по привычке еще называли "сверхсрочниками". Они не подписывали никакого соглашения с войсками и не принимали на себя никаких обязательств, даже текст присяги многие из них (по большей части женщины) представляли себе довольно смутно.

Красные флаги сменились полосатыми, трехцветными, и бойцов заставляли заучивать наизусть: белый - синий - красный, в таком порядке. Новенькие триколоры пестрели на праздники по всей Москве, вызывая своей веселенькой окраской досаду людей с консервативными взглядами, в основном, конечно, пожилых. Молодежи же, наоборот, нравилось.

Стало модно ездить на отдых за границу, а для тех, кто не мог выехать даже в Сочи, новоиспеченные режиссеры в изобилии штамповали фильмы о солнечных заморских круизах, белых теплоходах и загорелых туземках с голливудскими зубами. По телевизионным каналам расползалась самодельная реклама, и общим местом стали рассуждения о том, что надо убрать ее к чертовой матери.

Множество новых музыкальных групп радовало или раздражало мирных граждан своими песнями. Наряду с Ксюшей, у которой юбочка из плюша, встречались и настоящие шедевры, которые, увы, не дожили до наших дней. Иностранцы тоже старались: как раз тогда вошла в моду песня "Депеш Мод" "Прогулка в моих ботинках", и ее крутили почти круглые сутки, до оскомины. Появилась радиостанция "Авторадио" - вот она-то как раз до наших дней дожила. Приемник в кабинете командира части, полковника Незванова (по кличке Татарин) после недолгих раздумий настроился на ее волну: командир любил все новое.

Жизнь каждый день менялась. Может быть, в войсках - меньше, чем где-либо. Но и там что-то происходило. Ничто не стояло на месте. Даже подполковник Старостенко (кличка - Староста, или Всесоюзный Староста - по настроению), он же заместитель командира по работе с личным составом, которого по привычке еще называли замполитом, говорил иногда, задумчиво глядя в одну точку перед собой: "Мы еще наплачемся. Помяните мое слово, рыдать будем в три ручья!". Больше всего его пугало слово "демократия".

Подполковника Панченко (кличка Пончик), зама командира по технике и вооружению, пугали, наоборот, пережитки социализма, которых вокруг было еще полным-полно. О настоящей демократии он мечтал, и выражалось это в том, что на стене его кабинета висел огромный, шестьдесят на девяносто, цветной портрет президента России, украшенный искусственными цветочками.

Остальные замы боялись менее глобальных вещей. Зам по тылу, подполковник Хомяков (какую он носил кличку, догадаться нетрудно) трясся от ужаса при мысли об окружной проверке своего ведомства. А страхи начальника штаба, подполковника Урусова (кличка Крюгер) вообще не имели отношения к войскам - он панически боялся мышей, тараканов и инфекции, которая виделась ему буквально повсюду.

Офицеров пониже рангов тоже что-то пугало, но об этом история, к сожалению, умалчивает. Их фобии не стали общественным достоянием по одной простой причине - об этих людях не в пример меньше сплетничали подчиненные.

Вы спросите: а чего же боялся командир? Это тоже осталось неизвестным, потому что полковник Незванов никогда и ни с кем не откровенничал. О нем знали только то, что он любит новое, приходится дальним родственником майору Голубкину (которого он вытащил к себе из какой-то глубинки), не ест черный хлеб и не ругается матом, заменяя нецензурные выражения их аналогами. Еще про командира болтали, что он сам просматривает личные дела вновь прибывших и выписывает интересные данные к себе в блокнотик, но это могло быть и чьей-то выдумкой. Лазанье в личные дела было больше прерогативой Крюгера - и об этом все знали совершенно точно.

Полк связи, о котором идет здесь речь, хоть и располагался в Москве, имел сорокапроцентный недобор военнослужащих (у командира даже не хватало одного заместителя) и не пользовался особой любовью высокого руководства. В черном списке он тоже, конечно, не числился. Так, нечто среднее, не бельмо на глазу, но и не гордость Отечества. Территория здорово обветшала без ремонта, удаленные от штаба углы заросли лопухами, боксы автопарка были забиты неисправной техникой, в обоих узлах связи - "подвижном" и "стационарном" - текли потолки и шныряли крысы, часто выходила из строя котельная, в клубе пропадало электричество, на вещевом складе покрывались плесенью тюки с формой, в пищеблоке перегревались древние электроплиты, в общежитии не работал душ, а полковой плац напоминал пустыню в разгар засухи, столько на нем было трещин и странных бугров от пробивающихся сквозь асфальт деревьев.

Впрочем, не все было так безнадежно. В апреле месяце в полк приезжал корреспондент из газеты "Красный воин", потом появилось телевидение, а в тот день, когда передача вышла в эфир, еще один человек - на этот раз сам президент страны - решил заехать к связистам в гости. Последнее пока оставалось никому, кроме президента, не известным: только что по экрану пробежали финальные титры, и в казарме первого (то есть "подвижного") узла связи дежурный боец выключил телевизор.

Погасли экраны и в полковой санчасти, и в клубе, и в холле второго этажа общежития, и в тесных его комнатках, и в кабинете командира.

Лишь майор Голубкин со вздохом переключил свой старый черно-белый ящик на другую программу, подмигнул Але и сказал:

- У нас до семи еще целых десять минут. Ты что-нибудь хочешь мне сказать?

Девушка покачала головой:

- За десять минут - нет. Хотя... я буду без вас скучать до понедельника.

- Хорошо они смонтировали, - задумчиво сказал майор, усаживаясь на свое место рядом с ней. - Твоя речь, потом сразу эти флаги.... Умеют работать! И не догадаешься, какой у нас тут свинюшник. Прямо образцово-показательный полк с образцово-показательными контрактниками! Да, Саш?.. Эй, да ты не грусти. Держи хвост пистолетом. Прорвемся.

Аля сидела, смиренно сложив руки на коленях и глядя в никуда. В каждом ее зрачке отражалось крохотное окно и такой же крохотный экран телевизора. Майор взял ее за подбородок, повернул к себе грустное лицо, тепло улыбнулся:

- Слушай внимательно. Я обещаю, что завтра заеду в часть. В любом случае, даже если это будет в двенадцать ночи. Поняла? Хочешь меня видеть - дождись. Не знаю, правда, как мы потом доставим тебя домой.... Но это мы решим. А теперь давай, скажи папе "пока" и дуй отсыпаться.

- Пока, папа! - Аля заметно повеселела и сделала движение встать.

- Не поцелуешь папу в щечку? - Голубкин усмехнулся.

- Как?! - он отстранилась.

- Как папу, - майор усмехнулся снова.

- Хорошо, - Аля крепко зажмурилась и осторожно, словно ее могло ударить током, коснулась губами его щеки под глазом.

- Спасибо, - он моргнул и засмеялся. - Вот теперь - пока, дочь. Надеюсь, что до завтра.

* * *

- У меня было такое прозвище - Дождь, - рассказывал Алексей, идя рядом с Таней к домику КПП. - Я даже не помню, кто его придумал. В классе, кажется. Модно у нас было всякие загадочные прозвища изобретать. А мать подхватила, она у меня человек прогрессивный. Так и ходил несколько лет - Дождь, Дождь.... Даже привык.

- А меня звали Антошкой, - пожаловалась Таня, - потому что рыжая. Все десять лет в школе приставали: Антошка, пойдем копать картошку. Или говорили: рыжий-рыжий, конопатый, убил дедушку лопатой.

Парень захохотал:

- Как же ты посмела?! Дедушку, старенького...

Тане было хорошо. Ей нравился Алексей, нравилась его худенькая миниатюрная мама, сдвинутая на "Роллинг Стоунз", которая тоже считала себя байкершей, хотя последние три года и не прикасалась к мотоциклу. Нравилась их чистая, просторная, уютная квартира с плакатами на стенах, стеклянным глобусом на окне большой комнаты, лестницей на крышу и вечным, легким, почти неуловимым запахом бензина и пыльных книг.

Мать и сын жили одни, у них редко звонил телефон, никогда не включался телевизор, и лишь музыка не переставала звучать до поздней ночи. Алексей кормил пластинками большой старый проигрыватель и без конца рассказывал Тане о музыкантах, о концертах каких-то совсем незнакомых групп, о каких-то давних байкерских слетах, демонстрациях протеста против войны американцев во Вьетнаме, наркотиках, хиппи - "детях цветов", об отношении американцев к "новой волне", о бурной жизни маминого любимца Мика Джаггера, да Бог знает еще о чем.... Это было ново, интересно и совсем не похоже на ее прежнюю жизнь с твердым распорядком дня, круглосуточным контролем, постоянными генеральными уборками, лекциями о вреде курения и бесконечным унижением каждую секунду, даже в ванной, куда мать всегда заходила без стука, категорически запрещая запирать дверь.

Таня зевала: ночь была бессонна, до рассвета они болтали, сидя на героическом продавленном диване в комнате Алексея, и теперь все тело умоляло об отдыхе. А душа - она тихонько пела, потому что впереди было только хорошее и ничего плохого. Ни одно облачко не омрачало чистый небосвод радости, все люди вокруг казались милыми и приветливыми, мир был зелен и светел, как рекламная картинка в сияющей раме счастья.

- Поехали купаться? - предложил Алексей. - Вода еще не прогрелась, но я тебе замерзнуть не дам, ты у меня будешь ракетой летать.

- А поехали! - Таня весело кивнула, взбираясь позади него на сиденье мотоцикла. - Куда?

- На канал имени Москвы, я там такое место знаю - закачаешься. Покажу тебе, как с обрыва прыгать, только сама не пытайся, это опасно, - Алексей повернулся к девушке и подмигнул. - И за меня не бойся, я плавучий.

У КПП, задумчиво наблюдая за ними, стояла красивая, хорошо одетая женщина неопределенного возраста - от тридцати до сорока. Рядом маялся мальчик, тоже, кажется, сошедший с рекламной картинки, настолько он был хорошенький, почти ненастоящий, словно большая нарядная кукла.

- Все время мать мерещится, - сказала Таня, закручивая свои пламенные волосы в узел, чтобы не выбивались из-под шлема. - Даже вон ту дамочку увидела, а показалось - она. Нервной становлюсь, Дождь. Пугливой.

Отъехали в сторону ворота, показался бежевый "жигуленок" майора Голубкина, и красавица с ребенком сразу же двинулись к нему, держась за руки.

- Вот тебе и раз... - Таня застыла с поднятыми руками, держа в зубах заколку, отчего слова звучали невнятно. - Вон она какая. А я думала, старая грымза.

- Ты о чем? - Алексей проследил за ее взглядом. - А-а... М-да. Чисто по-мужски Голубя трудно понять.

- Его вообще трудно понять, - Таня выплюнула заколку на ладонь, наблюдая, как семья майора усаживается в машину, и мальчишка многократно хлопает дверцей, пытаясь ее как следует закрыть. - Он странный какой-то. Ведет себя слишком... демонстративно, что ли. Ведь понимает, что проблем потом не оберешься, а все равно.... Одно слово, одна какая-нибудь сволочь подойдет к этой женщине, и все - оборвут Голубю крылышки вместе с головой.

- Слушай, а может, и нет там ничего? - неуверенно предположил Алексей. - Он же действительно не дурак. Может, они просто друзья с Сашкой?

- Пока друзья, - кивнула Таня. - За два дня много не успеешь. Но голос у нее сегодня был... Ладно, Дождь, поехали купаться.

Мотоцикл и машина одновременно тронулись в противоположные стороны и так же одновременно скрылись из виду, и лишь после этого на крыльце КПП возникла маленькая фигурка в пятнистой форме с черным рюкзачком за спиной. Дежурный что-то сказал ей, она вяло ответила и сошла на теплый асфальт дорожки. Посмотрела в ту сторону, куда умчалась машина, тяжело вздохнула и поплелась к грохочущим вдали электричкам, не поднимая головы и не замечая наивной, доброй к людям красоты окружающего мира.

Оркестр больше не играл в ее душе, и этим день сегодняшний резко отличался от вчерашнего. Вместо музыки там пульсировала боль, пока еще не сильная, вполне терпимая, которую можно было просто не замечать, но Але казалось, что страшнее этой боли не бывает ничего на свете - ведь все познается в сравнении.

- Саш, до завтра! - догнал ее голос дежурного.

Аля улыбнулась, не ответив. Надо жить. Пусть душа болит, но ведь в шестнадцать лет даже это - счастье. Как там в песне поется? "И часто плачем мы невольно, когда дожди стучат в окно, не потому, что сердцу больно, а потому, что есть оно". Завтра станет легче, особенно вечером, когда дежурная машина посигналит перед воротами, требуя впустить ее в часть...

А мотоцикл, несущий на себе двоих, уже проглотил несколько коротких километров и несся теперь, обгоняя медленный поток транспорта, по широкой чистой дороге. Таня сидела, крепко обхватив Алексея руками и чувствуя, как плотный поток воздуха навстречу треплет, словно флаг, ее тонкую рубашку. Скорость ее завораживала - так было с тех пор, как отец последний раз катал ее на машине. Он умер, когда Тане исполнилось шестнадцать лет, столько же, сколько сейчас Альке, хоть она и делает вид, что взрослая. Как давно это было! Целую жизнь назад, жизнь, в которой совсем не было счастливых дней, одни только серые будни. И вдруг все вернулось, пусть и иначе, и не с отцом, но все-таки - снова праздник. Хочется петь, хочется вести себя глупо и безрассудно, бурно радоваться всему, что видишь и ощущаешь, ни о чем не думать, просто жить.

Дома они наскоро собрали сумку под причитания мамы Алексея, которая была уверена, что вода ледяная, обрыв высокий, дети устали, а ужин так и остынет нетронутым. Таня робко обняла женщину, шепнула ей на ухо: "Мы скоро... мам". Это было, наверное, предательство, тем более, на второй день после знакомства. Но где-то в глубине души девушка чувствовала, что все на самом деле совершенно правильно, так и надо поступать, а вот почему - для нее осталось загадкой. Просто правильно, и все.

И снова - дорога, встречный ветер, мелькающие посты ГАИ, зелень деревьев, дачники в набитых детьми и рассадой горячих консервных банках, небо с неподвижными облаками, жаркое, совсем не вечернее солнце, пыльные обочины, утекающая назад Москва, синие указатели, синяя полноводная река, несущая свои волны под обрывом, горы песка на том берегу, а на этом - заброшенный проселок с "кирпичом", качающимся на ржавой проволоке, и облезлым знаком "СТОП" на покосившемся столбе.

- Приехали! - Алексей с облегчением сорвал с мокрой головы шлем и весело зашвырнул его в траву у дороги. - Слазь, старушка, будем наслаждаться жизнью!

- Ух, как страшно! - обнимая свой шлем, словно драгоценность, Таня подбежала к обрыву и вытянула шею, глядя вниз. - Леша, это же сразу смерть!

- Смерть - если полететь вместе с байком, - Алексей поставил мотоцикл на подпорки и стал раздеваться. - А так - просто уметь сгруппироваться надо, когда прыгаешь. И не ногами вперед сигать, а "рыбкой", тогда все нормально будет. Думаешь, я сначала не боялся? Да ты что, первый раз чуть не описался, а потом - ничего, только сердце захватывает. Сейчас посмотришь. Это как в цирке.

- Не хочу, - Таня протестующе затрясла головой. - Дождик, не надо, давай, просто позагораем! А если ты голову расшибешь?.. Высоко очень...

- Спокуха! - парень стянул толстые кожаные штаны, бросил их на землю рядом с футболкой и бодро поддернул черные плавки. - Ну-ка, отойди от края!

- Леш! - Таня отскочила и испуганно зажмурилась.

- Нет, так мы не договаривались. Открой глаза. Мне нужен триумф! - Алексей качнулся на месте, готовясь к разбегу. - Да не боись, я же мужчина, ничего со мной не сделается. А потом вон там, подальше, вместе окунемся, там можно по тропинке спуститься.

- Ну, пожалуйста... - девушка поглядела на него с самой настоящей мольбой. - Не прыгай, мне тебя жалко...

- А ты выйдешь за меня замуж?

- Тьфу, шантажист! - Таня засмеялась.

- Понял. Не выйдешь. Тогда - гуд бай, принеси цветочки на мою могилу! - Дождь коротко разбежался, сложил руки над головой и под Танин визг взлетел с обрыва, словно большая нереальная рыба. Мгновение он как будто висел в воздухе, потом его стройное гибкое тело стало стремительно уменьшаться в размерах, секунда - и вода внизу взорвалась бесшумными белыми брызгами.

- Леша! - Таня бросила шлем, упала на живот и подползла к опасному краю, с тревогой вглядываясь в темные волны. Вздохнула с облегчением, когда Алексей вынырнул, отплевываясь, и помахал рукой. Крикнула: - Идиотина! - и засмеялась.

С ним ничего не случилось. Мокрый, дрожащий от холода, он вылез на берег метрах в пятидесяти ниже по течению, ловко вскарабкался по тропинке на обрыв, цепляясь за выступающие корни, и подбежал к девушке, зябко обнимая себя руками. С подбородка у него бежала струйка воды, зубы лязгали:

- Ой, мама дорогая, до чего ж холодно!..

- Идиотина! - повторила Таня, растирая его огромным махровым полотенцем. - А если бы башкой?

- У меня мозгов нет, сотрясение мне не грозит, - парень уселся на траву, еще дрожа, забрал полотенце и завернулся в него, как ребенок в одеяло.

- Дождь, ты дурак, - сказала Таня.

- Тоже мне, новость.

- Ты такой дурак, что у меня слов нет, одна музыка. Ты просто клинический идиот. Тебя надо долго и старательно лечить.

- Вот и занялась бы этим, а то воспитывать-то все мастера, - Алексей потянул Таню за руку и посадил рядом с собой, набросив ей на плечи свободный край полотенца.

- Ты холодный!

- Но это же временно. Сейчас согреюсь. Вот если бы постоянно...

- Типун на твой поганый язык, - девушка уже успокоилась. - Больше не прыгай, пожалуйста. Всю жизнь везти не может.

- А я вот надеюсь, - Алексей дотянулся до сигарет и взял из пачки две штуки, себе и Тане, - что лично мне будет везти всю жизнь, до самой смерти. Прежде всего - с тобой. Да мне с тобой уже повезло!

- Леш, мы два дня знакомы...

- И уже живем вместе! Смотри, какой прогресс! - он весело захохотал.

- Мы живем не... вместе, а просто в одной квартире, - Таня закурила. - Мама у тебя хорошая. Вообще - семья у вас хорошая. Но я еще ничего не знаю. Меня так воспитали. Должна быть любовь, иначе...

- Тань, - Алексей сделался серьезным. - Никто тебя не торопит. Я веду себя смирно, рук не распускаю, пристаю к тебе только на словах, да и то слегка. Весь белый и пушистый. И ждать буду, сколько скажешь. Хоть год. Только ты, если можно, так долго не тяни... - он вдруг густо покраснел, - а то меня однажды кондратий хватит, я же не железный.

- Тогда не обнимай меня, - Таня сбросила с плеч его руку. - Веди себя, как хороший мальчик. Почему ты до сих пор не женился? Тебе уж под тридцатник, в твоем возрасте некоторые детей в школу водят.

- Это грустная история, старушка. Не хочу ни вспоминать, ни рассказывать. Если вкратце, мне лет двадцать было. Только после армии, еще по привычке в одно и то же время без будильника просыпался. Глупый был, наивный. А она замужняя, с детенышем, красивая, как сволочь, и такая же умная. Все вперед просчитала, поняла, что я - человек безобидный, на дуэль ее благоверного не вызову. Вот и игралась, как кошка с мышкой, пока не надоело. А как надоело, дала пинка под зад... - Алексей вдруг поморщился, как от кислого. - Вот этой зимой только понял, что перестал ее любить, а до того на стены лез, так было хреново. Нашел сразу девчонку, а она оказалась такой же, как та, первая, даже звали так же - Ира. Но я бы с ней не расстался, если бы на собеседовании тебя не увидел.... Знаешь, буквально сразу - по уши. А ты ходила такая независимая... - он засмеялся. - Я, бедный, почти месяц потом на мыло переводился, пока ты на меня вчера не посмотрела. Помнишь, когда я глупость какую-то телевизионщикам сказал.

- Да, помню, - Таня ласково ткнулась лбом ему в плечо. - Так ты мне в любви, что ли, признаешься?

- Признаюсь. Грешен! Простите, тетенька.

- Ты очень хороший человек, Дождь. Я тебе обещаю: ровно через месяц скажу, да или нет. Хорошо? Не позже. Двадцатого июня.

- Надо же, - хмыкнул Алексей, - а у меня двадцатого июня день рождения. Двадцать девять стукнет. Так что надеюсь на хороший подарок. На твое "да, есть, так точно". Угу? Или не угу?

- Угу, - сказала Таня. - Буду напряженно думать, взвешивать все "за" и "против".

- Тогда давай трескать бутерброды, пить пиво и предаваться сладким мечтам! - Алексей встал и завозился с сумкой. - Предлагаю развести костер, тут можно, все равно место заброшенное. Вон там сваи в воде видишь? Раньше был мост, потом разобрали и построили новый. Этот-то старый был, еле держался, но я его помню - он мне казался ужас каким огромным. Меня сюда папаша привозил, он тоже с обрыва здорово прыгал...

- Знаешь... - задумчиво сказала Таня, чуть покачиваясь на месте и обхватив руками колени, - а ведь Альку ждет то же самое.

- Что? Обрыв?

- И обрыв тоже. Я хочу сказать, у нее будет, как у тебя. Я чувствую. Эта история добром не кончится. И она... она тоже будет несколько лет переводиться, как ты говоришь, на мыло, пока не поймет, что больше не любит. А за это время столько воды утечет...

- Ты за нее волнуешься.

- Еще как, Леш. Она же малолетка, ничего не соображает, таких глупостей может натворить, что потом век не расхлебаешь. Где-то я ей завидую... - Таня вздохнула. - Она способна на сильные чувства. На очень сильные. Мы с ней три года знакомы, я-то знаю, что говорю. Я вот никогда не писала стихов, а она писала. Мне заплакать трудно, даже когда это нужно, а у нее кран слабый, чуть что - три ручья. Все эмоции - как под высоким напряжением. У меня, по сравнению с ней, характер просто нордический. Алька, понимаешь... она - живой фонтан. Я так не могу. Завидую ей. Иногда мне даже кажется, что она на самом деле живет, а я только существую. Хочется этот панцирь сбросить, заржать, как она, во весь голос, или зареветь, да что угодно, лишь бы...

- Лишь бы жить, - подсказал Алексей. - Ничего, Тань. Ты не холодная, это только кажется. Тебя искусственно заморозили.

- Не знаю, - Таня аккуратно вдавила окурок в землю. - Алька - свободна, по-настоящему свободна, а я - как будто в неволе. На ней никакого панциря отродясь не было, может, потому ей и больно бывает.... Но лучше больно, чем никак.

- Со мной тебе не будет "никак".

- Я понимаю. Я верю. Но так же, как у нее, у меня все равно быть не может, вот что жалко.

Алексей оставил в покое сумку и снова сел рядом:

- Тань, откуда ты знаешь?

Девушка поднялась на ноги и сладко потянулась, задумчиво улыбаясь небу:

- Все узнать мне только предстоит.

- Чего тебе не сидится?

Таня не ответила. Отойдя на несколько шагов, она вдруг громко и торжествующе засмеялась, крикнула:

- Банзай! Принеси цветочки на мою могилу, старикашка! - и понеслась к обрыву, на бегу складывая рыбкой руки.

- Таня!!! - страшно закричал Алексей.

Половину своего детства она ходила в крытый поселковый бассейн, и прыгать с вышки, конечно же, умела. Но парень об этом не знал и зажмурил в ужасе глаза как раз в тот момент, когда ноги ее пружинисто оттолкнулись от земли, а тело взмыло, переворачиваясь, вверх. Прыжок вышел почти профессиональным - если бы было кому оценить его профессионализм.

- Таня... - простонал Алексей, открыл глаза и кинул взгляд с обрыва на воду, ожидая увидеть там безжизненно плывущий по течению труп. Но Таня была жива, и он, в точности повторяя ее слова, заорал со злым облегчением, молотя кулаками по жидким кустикам травы: - И-ди-о-ти-на!!!.. Дура!..

Девушка помахала снизу рукой, поднырнула под волну и начала быстро грести к берегу, выискивая место, где можно будет вылезти. Еще минута - и она уже карабкалась вверх по крутой тропинке, замерзшая, в прилипшей к телу рубашке и темных от воды джинсах. Мокрые ее резиновые тапочки безбожно скользили, мокрые руки срывались с узловатых корней, торчащих из земли, как сухожилия. Но Таня была счастлива, лицо ее светилось, и Алексей, вместо того, чтобы отшлепать ее, как собирался, просто сердито сплюнул на землю:

- Кому и что ты этим доказала?.. Я и не сомневался, что ты можешь прыгнуть с двадцати пяти метров.

- Перестань, - стуча зубами и выжимая волосы, Таня позволила закутать себя в полотенце. - Это не для того, чтобы доказать, а просто так. Сильных эмоций захотелось. Не бойся, я умею прыгать-то, у меня второй юношеский разряд...

Алексей едва не плакал от пережитого испуга, но старался держаться.

- Чучело, - сказал он, вытирая со лба выступивший пот. - Еще раз прыгнешь, по попе надаю так, что неделю будешь жрать стоя!..

Таня глядела весело:

- Ну, попробуй, рискни здоровьем.

- Слушай, у меня идея! - парень уже улыбался. - Надо сюда твою Сашку позвать. И Голубя тоже. Мне интересно, сможет он прыгнуть?

- Нет, - совершенно серьезно отозвалась девушка. - Она ему не даст этого сделать. Костьми ляжет, а не даст. Поверь мне на слово, нам с тобой и не снилась такая любовь, как у Альки к этому коту Базилио.

- За меня не говори, что мне снилось, а что нет. Идея-то хорошая, согласись! Можно же попробовать. На худой конец, они хоть вместе побудут. А все отмазки для его семьи я беру на себя, со мной-то его должны отпустить, я ж не девка.

Таня покачала головой:

- Как знаешь. Ты у нас старший, ты и решаешь. Но я не советую. Да и не поедет он, даже с тобой. Не такой человек. Пойми ты - и не те у них отношения, чтобы вместе на природу ездить.

- Спорим? - Алексей немедленно протянул ей широкую ладонь.

- На что?

- На штамп.

- Ладно! - Таня азартно тряхнула головой, от души смеясь. - Спорим на штамп, что Голубь откажется ехать. Если согласится, считай, что я твоя жена. А нет - будешь ждать, как миленький, пока я сама не созрею.

- Согласен! - Алексей крепко сжал ее руку. - Срок исполнения?

- Десять дней.

- Хорошо. За десять дней я кого хочешь уломаю. Добром не поедет, силой привезу.... Жаль, спор разбить некому. Ну, ладно. Надеюсь на твою порядочность.

Таня освободилась от хватки:

- Больно же, медведь, пальцы так поломаешь.... А ты целеустремленный. Неужели так хочешь на мне жениться? Быстрые решения - не самые лучшие. Смотри. Как бы тебе потом не пожалеть.

Налетел легкий ветер. С востока ползли облака, солнце опустилось уже до горизонта и косо светило оттуда, словно огромный оранжевый фонарь. Появились комары, некоторые машины на шоссе уже катили с включенными фарами. Алексей приложил руку козырьком ко лбу, поглядел на далекий зубчатый лес:

- Птицы летят. Спать собираются. И нам с тобой тоже пора. Завтра мне в Балакино ехать, аппаратную искать.

- И тебе тоже? - удивилась Таня.

- Как это тоже?

- Так ведь Голубя туда командир посылает. За твоей аппаратной. Он мне сам сегодня сказал.

Алексей засмеялся:

- Вот я его и уговорю! Очень здорово!

- Слушай, ну, раз он едет, ты можешь и остаться...

- Чудо ты, Тань, я же не сам, а по его приказу. Он еще с утра мне ЦУ выдал. Не знал, наверное, что его самого на полигон зашлют. В общем, разобьем поле на квадраты и будем рыть землю на пару, до полного посинения. Даже веселее вдвоем-то.

Таня вздохнула:

- Он едет в Балакино, ты едешь в Балакино, а мы с Алькой, бедные, в Москве остаемся. Одинокие и брошенные. Будем сидеть в обнимку и горько рыдать над своей участью.

- У тебя от нее есть существенное отличие. Ты увидишь меня вечером, а она так и двинет домой, грустно ножками перебирая. Голубь-то, скорее всего, прямо с полигона поедет на свою дачу, он мне уже жаловался, как его там забодали.

Девушка помолчала, кивнула:

- Ну, ладно, Леш. Поехали, пока светло. А в субботу можно сюда на весь день завалиться, тогда уж и костер будет, и все такое...

* * *

Сразу за указателем "дер. Балакино" начиналась светлая березовая роща, мокрая от ночного дождя и яркая на веселом утреннем солнце. Майор Голубкин выбрался из машины, потянулся после долгого сидения за рулем, прошелся по траве. На нем была новая, ни разу еще не стиранная камуфляжная форма, в которой он казался моложе и худее, чем был на самом деле.

- А вы на своей? - удивленно сказал кто-то.

Майор обернулся. Чуть в стороне, слабо накренясь на подпорках, возвышался черный "Урал", я рядом с ним, разминая сигарету и щурясь от солнца, стоял улыбающийся младший сержант Устинов, тоже в камуфляже, но без головного убора и ремня: видно было, что он едва успел переодеться.

- А ты что здесь делаешь, Алексей Павлович? Загорать приехал?

Алексей вытянулся по стойке "смирно":

- По вашему приказанию прибыл искать аппаратную дальней связи!

- Да?.. - Голубкин почесал под кепкой голову. - А я тебе забыл сказать, что никуда не надо - меня же отправили...

- Ничего, - младший сержант протянул начальнику открытую пачку сигарет. - Один в поле не воин. Как она хоть выглядит, эта аппаратная?

- Выглядит? - майор отказался от угощения и достал свой "L&M". - Ну, это КАМАЗ с зеленой кабиной и пятнистым кунгом, на кунге две здоровые антенны, согнутые назад, как... как у кузнечика, что ли.

- Что такое кунг? - почтительно поинтересовался Алексей.

- Вроде фургона. Вообще-то, "КУНГ" расшифровывается как "кузов унифицированный грузовой". Да ты сразу поймешь, если ее увидишь. Эта зараза здесь одна такая. Только вот размер полигона - двадцать с лишним гектаров, и это почти один лес. Бог знает, где она тут может стоять. Если ее вообще не разобрали...

- Найдем, - уверенно пообещал Алексей. - Как, товарищ майор, успели вчера? Ну, за этим... как его...

- Мотокультиватором, - подсказал Голубкин. - Успел. Оказывается, там какая-то частная лавочка, даже гарантию не выписали. Зато работают до десяти. А я вообще-то надеялся, что не успею... Жене, понимаешь, приспичило ввести цивилизацию на наши шесть соток, лопата ей уже не нравится, - он мягко улыбнулся, - а дети маловаты, чтобы огород копать. Только боюсь я, Леша, что запрягут меня в этот мотокультиватор, как савраску, и буду я все лето продовольственную программу выполнять, пока жена к диссертации своей готовится.

- Отдыхать вам надо, - сочувственно заметил Алексей, кидая на начальника быстрый лисий взгляд. - Загорать, купаться, на природу ездить...

- У меня на даче столько природы, что тошнит уже, - махнул рукой Голубкин.

- Да нет же, это природа не такая. Я имею в виду, что неплохо бы на свободу, так сказать, в пампасы...

Майор склонил голову набок и спросил с любопытством:

- Это куда, например?

- Я знаю одно место. Канал имени Москвы. Красота!.. Река настоящая, это вам не дачный пруд с лягушками. Обрыв, место тихое, народу никого...

- А ты что, меня приглашаешь?

- Конечно, почему же нет!

- С какой такой радости?

Алексей улыбнулся и развел руками:

- Товарищ майор, вы как будто корысть тут подозреваете! Думаете, я подлизываюсь, в друзья набиваюсь? А я же просто так. От души. Девушка моя тоже там будет, Таня Плетнева - вы ее знаете. Костер разведем, я шашлык готовить умею. Можете тоже кого-нибудь взять для компании...

- Например? - Голубкин откровенно забавлялся.

- Да кого хотите! - убеждающе сказал Алексей. - Чтобы вам было не скучно. Есть же у вас... ну... это... - щеки у него неожиданно залились розовым румянцем.

- Леша, я примерный семьянин. Никого у меня нет. И вообще, нам двигать пора. Поставим транспорт вон там, за шлагбаумом, а сами пешком пойдем. На машине можно эту бандуру проглядеть за деревьями запросто, она же зеленая.

Алексей досадливо крякнул и взялся за руль своего мотоцикла, подумав: "Ладно, один - ноль. Но ты, Голубь, меня плохо знаешь, если думаешь, что я отстану. Все только начинается...".

- В кого же ты такой здоровый? - час спустя, на пятнистой лесной просеке, поинтересовался майор Голубкин у молчащего подчиненного. - Сколько в тебе?

- Сто девяносто семь сантиметров, - с готовностью сообщил Алексей. - А вес восемьдесят девять кило. У нас в семье таких не было, я первый. Говорят, что в деда. Но он все же помельче был, с вас примерно.

- Ты в детстве баскетболом случайно не занимался? - майор действительно казался маленьким по сравнению со здоровенным младшим сержантом. - Как ты в дверь заходишь, не понимаю? Наклоняешься, что ли?

- Смотря какая дверь. Если дома, то двери у нас высокие и потолки три пятьдесят, так что помещаюсь нормально. А в других местах наклоняюсь, конечно, но я привык.

- В сталинской высотке живешь? - с оттенком зависти спросил Голубкин.

- Не-а. Не в высотке. У нас три этажа, но постройка тех времен, основательная, не то что сейчас. Летом прохладно, зимой тепло. Стены толстые. Нам за нашу квартиру кучу денег предлагали, но мать ни в какую, говорит, пусть лучше внукам достанется.

Прошел еще час. Никаких признаков аппаратной дальней связи не наблюдалось, мокрое утро начинало перерождаться в жаркий, душный день. Пару раз они останавливались на привал, сидели на траве, курили и вслух проклинали бесконечный лес. Периодически им попадались на пути загорелые расхристанные бойцы с подсобного хозяйства, которые глядели на обоих, а особенно на Голубкина, забывшего привинтить звездочки на камуфляж, с откровенной насмешкой. В чаще было полным-полно комаров, местами дорогу перегораживали болотистые лужи, и над ними насекомые просто роились, тонко звеня в прогретом воздухе.

- Да что ж за фигня такая! - воскликнул майор, в очередной раз хлопая себя по щеке. - Они нас тут сожрать решили! И аппаратная как сквозь землю провалилась, блин!..

За время этого бессмысленного шатания по лесу начальник и подчиненный как-то сроднились, плавно перешли на "ты", и Алексей даже проникся к шефу почти нежными чувствами. Он вообще легко привязывался к людям, особенно если эти люди были ему для чего-то нужны и чем-то интересны. А с майором Голубкиным ему было действительно интересно и легко, и не только из-за спора с Таней, а просто так. Этот человек не выходил из себя, не ругал начальство, ни на кого не обижался и ни о ком не сплетничал, как другие.

- Нет, ты представь, - жаловался он Леше, яростно расчесывая комариный укус. - Отпустили бойца на "дембель", а про машину даже не вспомнили! И я туда же - подписал ему обходной лист за милую душу, а он и рад, сволочь. Аж пятки засверкали. Может, он ее вообще за бутылку на запчасти продал...

- Да погоди, мы еще четверти леса не прошли, - Алексею хотелось утешить начальника, но он не знал, что нужно для этого говорить, чтобы не расстроить его еще сильнее. - А хочешь, иди в машину, я один поищу.

- Пошел ты в баню - один он поищет, - беззлобно отозвался Голубкин, продолжая чесаться. - А я, по-твоему, белый - в машине должен сидеть, пока ты, негритенок, здесь комаров кормишь?.. Слушай, мы с тобой по этой дороге уже шли или мне кажется?

- Нет, тебе кажется, - младший сержант огляделся. - В этом поганом лесу дороги все одинаковые. Но именно по этой мы еще не ходили, видишь дерево сломанное? Такого нигде не было.

- Ладно, - майор поплевал на палец и, морщась, смочил место укуса. - Нет, это был не комар, это был слепень, у меня аж глаз не открывается! Сильно разнесло?..

Алексей с сочувствием поглядел на его щеку:

- Порядочно.

Еще час или полтора спустя оба начали заметно приходить в отчаяние. Машина словно в воду канула, встречные бойцы пожимали на все расспросы плечами, жара усиливалась, и дышать становилось просто нечем.

- Все! - высмотрев полянку, майор Голубкин без сил повалился на траву, накрыл кепкой лицо и разбросал руки. - Все, я труп. Не могу больше, пусть хоть расстреливают.

- Юр, - Алексей тоже улегся и блаженно вытянулся на траве, - может, ее действительно здесь нет? Ты точно помнишь, что она участвовала в учениях?

- Да помню, помню... Она еще заглохла где-то возле штаба, и этот раздолбай у всех "прикурить" клянчил. Нет, я не понимаю - большая же машина, куда она провалиться могла?!.. Мать ее...

- Может, они ее на подсобное отогнали? Чтобы не ржавела? - предположил парень.

- Да звонил я вчера на подсобное, ни хрена они не знают, - майор перевернулся на живот и стал сердито срывать жесткие травинки. - Все на Белышева валят, а он тот еще придурок, прости Господи, все повторяет "Никак нет, никак нет"!.. Встал бы да сам посмотрел, так ведь лень-матушка.... Чувствую я, Леш, что нас с тобой этой аппаратной в гроб загонят. Время... - он вытряхнул из рукава часы, - время, между прочим, половина первого. Пилить отсюда минимум часа два. Даже если мы прямо сейчас ее найдем, надо ведь еще водителя на подсобном выпросить, потом тащить в Москву эту бандуру малой скоростью, так что в самом распрекрасном случае вернемся мы в полк после ужина. Это если мы ее вообще найдем и если она после этого заведется.

- А тебе сегодня что, в полк надо? - удивился Леша.

- Да. Хоть на пять минут, но надо.

- Я могу сам ее доставить. Запихнем мотоцикл в этот... в кунг, а за руль я запросто сяду, у меня все категории, кроме "D", открыты. Тебе-то чего напрягаться?

Голубкин устало улыбнулся:

- Я не из-за аппаратной, у меня свои дела.

Алексей кивнул:

- Я понял, кажется...

Майор быстро взглянул на него:

- Что, молва уже разнесла?.. Быстро. Только это не то, что ты думаешь и что думают все эти балаболки. Люблю я ее - как ребенка. Она же и есть ребенок.... Учти, это строго между нами. Станешь болтать, можешь на мое хорошее отношение больше не рассчитывать. Понял, нет?

- Да я-то и не болтаю, - пожал плечами Алексей. - У нас без меня болтунов выше крыши.

- Вот и хорошо, - Голубкин снова перевернулся на спину и закрыл глаза. - Я ей обещал, что появлюсь сегодня. Знать бы, что тут такой бардак... Мне казалось, что аппаратную мы быстро найдем, что она стоит где-нибудь на опушке, руку только протянуть... Блин, опять жужжат! - он слепо отмахнулся от чего-то летающего. - Заразы... не дают расслабиться человеку.

- Интересно, а Староста уже Инвалида видел? - усмехнулся Алексей.

- Жаль, нас там нет, - повеселев, ответил Голубкин. - Я бы много отдал, чтобы на его физиономию посмотреть...

* * *

Физиономия подполковника Старостенко выражала колоссальный ужас.

- О нет! - не веря своим ушам, он испуганно посмотрел в дырчатую пасть телефонной трубки, подул туда и осторожно положил трубку на аппарат. - Нет, быть того не может... Мама дорогая, почему я не ушел той зимой, а? Ведь предлагали, уговаривали, третью звезду обещали прицепить.... О, блин, мать моя женщина...

Известие, от которого он впал в такую прострацию, действительно того стоило. На какое-то мгновение подполковнику Старостенко даже показалось, что сейчас его хватит инфаркт, и на этом все благополучно кончится. Но история не ищет легких путей, и ничего такого с замполитом не произошло. Сердцебиение успокоилось.

Следующая мысль была такая: а может, притвориться сумасшедшим? Ворваться, размахивая руками, в кабинет командира полка, станцевать у него на столе чечетку, вылить ему на голову графин воды?.. Полковник Незванов, естественно, вызовет перевозку и отправит свихнувшегося от жары зама в госпиталь Бурденко, а сам останется на растерзание волкам. Но что будет потом?..

Нет, все это несерьезно. Надо мобилизоваться и встретить опасность в штыки, как и подобает истинному российскому офицеру. В конце концов, выслуга уже есть, пенсия обеспечена, а хозяйство у замполита простое: рот закрыл - рабочее место убрано. Не посадят же его в тюрьму за крыс, которые сожрали в клубе провод кинопроектора, и за Инвалида, встречаться с которым глазами просто опасно для человеческой психики...

Командир, который мирно поливал в своем кабинете цветочки, при слове "президент" схватился за подвернувшуюся спинку стула и сильно побледнел. Старостенко бросил задумчивый взгляд на графин и заботливо поинтересовался:

- Водички налить, товарищ полковник?

- Николаша, ты все это серьезно? - комполка медленно сел и обнял свою детскую пластмассовую леечку веселого салатового цвета. - Ты же меня убил, Николаша.... Признайся: ты меня разыгрываешь? Вы все меня разыгрываете?

- Никак нет, - смиренно отозвался замполит, опустив глаза в пол.

- Ну, почему? - обреченно спросил командир. - Почему - мы? Почему нас?.. За что?.. - лицо его вдруг исказилось неподдельным отчаянием. - Да еще эта вонючая аппаратная!.. Господи!..

- Голубкин поехал искать, - неуверенно сказал Староста.

- Он найдет, он мне ее, чувствую, найдет! - стонал командир. - А если президент скажет: ну-ка, разверните мне аппаратную дальней связи!.. Он, конечно, такого не скажет, что он там знает о дальней связи.... А вдруг?!.. Что мы знаем о президенте?!

Замполит покачал головой:

- Он не один приедет, а с командующим округом и начальником связи. А может, и министр обороны сподобится... Хотя не знаю - насчет министра.

- Коля, замолчи, не пугай меня дальше!.. - лицо комполка посерело. - Все, иди, Коля. Мне подумать надо. Может, повеситься?.. Тогда, конечно, тоже кто-нибудь приедет, но не президент - все-таки облегчение...

- Не надо, товарищ полковник, - попросил Старостенко. - Вы повеситесь, а драть будут меня.

- Только о себе и думаешь, - горько сказал командир. - Значит, так. Двадцать восьмого он приедет? Хорошо. Встретим. Выхода у нас нет. Вызывай немедленно Крюгера... тьфу, то есть подполковника Урусова. Сгоняй всех в актовый зал, объявляй внеочередное совещание полка. Чтобы явка была сто процентов! Никаких "не могу" и "занят"! У нас ЧП, всех занятых буду увольнять!

- Понял! - Старостенко заметно оживился.

- Звони в Балакино, выясняй, что там с аппаратной и где Голубкин. Если скажут, что он пьет водку и загорает, передай, что командир с него спустит шкуру. Про президента им не вздумай вякнуть!.. Но, если он там не загорает, а ищет или уже нашел, не трожь его, пусть работает. Так, что еще... - комполка отпустил лейку и покатал по крышке стола авторучку. - Всю документацию обновить, все проверить! Ну, ладно, это я сам доведу до личного состава.... Тогда все. Беги, занимайся.

В комнате боевой славы, мимо которой с топотом пронесся подполковник Старостенко, заставив задрожать пыльные стеклянные витрины, в этот момент заседал консилиум: Аля Малышева, Таня Плетнева, Игорь с клубной машины и его друг Руслан, известный своим умением красиво разрисовывать дембельские альбомы. Все четверо вдохновенно творили произведение искусства - новый стенд "Боевой путь части" взамен старого, пожелтевшего от времени и солнца.

- Эй, орлы! - Старостенко, видно, услышал из коридора голоса и звук приемника, включенного на половину громкости, и вернулся. - Быстро все бросайте и дуйте в актовый зал, у нас ЧП - через неделю президент приезжает!.. А почему вас так много?

Ему ответили дружным хором:

- Для усиления скорости и качества, товарищ подполковник.

- А-а... Вы меня поняли? Пулей! Впереди своего визга! Малышева, почему вид такой кислый? Ты не рада президенту?.. - голос у Старосты заметно дрожал. - Все, дети, халява кончилась - я предупреждал.

Дверь хлопнула, витрины с боевыми реликвиями полка вновь затряслись, жалобно звеня, а с потолка на пол тихо обрушился небольшой кусок серой штукатурки.

- Зашибись, - прокомментировал Игорь, собирая в кучу карандаши и фломастеры. - Почему я на полгода раньше не родился? Сейчас бы уже уволился и сидел себе спокойно дома...

- Президент - это очень плохо? - робко поинтересовалась Таня.

- Да как тебе сказать... - Игорь горестно вздохнул. - Сам по себе президент - это хорошо. Но в сочетании с нашей частью... я как-то не представляю, что из всего этого выйдет. Видела, Староста какой был? Ему еще немного добавить, и он просто чокнется. Будет ходить в каске и улыбаться...

Аля подняла от разбросанных бумажек и фотографий грустные глаза:

- А нам это чем грозит?

- Вам - ничем, - пожал плечами Игорь. - С вас спроса нет, вы новенькие.

- Когда я говорю "мы", я имею в виду всех людей в полку. Кроме старшего начальства.

- Да что угодно может случиться.... Не найдет, к примеру, твой Голубь аппаратную...

- Он не мой! - Аля вспыхнула.

- Хорошо, не найдет н а ш Голубь аппаратную, так весь полк зашлют в Балакино лес прочесывать с карманными фонариками. А так... ну, засадят на казарменное положение, красить все заставят, ремонтировать, бордюры белить, цветы сажать... Может, крышку трамблера мне для "шишиги" дадут, давно выпрашиваю. Проектор в клубе починят, который крысы погрызли, радиотрансляцию прикажут восстановить.... Да все, Саш. Ничего ужасного не будет.

- А что значит "казарменное положение"?

- Будете сидеть в полку безвылазно, пока президент не приедет и не уедет. Кровати в подразделениях вам поставят, кормить будут в столовке в счет пайковых, в солдатской бане мыться разрешат...

- А это... - Аля засмущалась и принялась вертеть в руках карандаш, - это только контрактники?

- Нет, - Игорь улыбнулся. - Это - весь личный состав. Только гражданских будут домой отпускать. Одно плохо: раз такие дела, Крюгер раньше времени припрется. Будут они с твоим... то есть, с нашим Голубем бодаться каждый день народу на радость. Никогда не видела, как они бодаются? Ну, ты много потеряла.

Аля засмеялась:

- Значит, и на Крюгера управа есть?

- Это как сказать. В разных они весовых категориях. Голубь - начальник узла, ему по должности сильно борзеть не положено. А Крюгер в своем праве, он начальник штаба, зам командира. Но приколов будет масса, ты даже не представляешь, как Голубь по-тихому гадить умеет - и не только пацанам.

Девушка удивленно подняла брови:

- А пацанам-то он чем не угодил?

Оба солдата засмеялись с ноткой грусти, потом Руслан вздохнул и ответил:

- Тем, что он существует на свете.

* * *

День уверенно клонился к вечеру, неожиданно сделалось прохладнее, и лес вдруг наполнился ровным шумом дождя, хотя солнце по-прежнему ярко светило сквозь ветви деревьев.

- Ты смотри!.. - с удивлением пробормотал майор Голубкин, задирая голову и глядя вверх, где тонула в синеве мощная крона дуба. - Грибной дождь.

Вдалеке неуверенно громыхнуло, потом еще раз, и еще.

- Надо бы нам потихоньку отползать, - сказал Леша, вытирая мятой кепкой мокрое лицо. - Сейчас гроза начнется.

- Куда? - майор с отчаянием вздохнул.

- Да хоть на подсобное. Во время грозы в лесу опасно, молния ударить может.

- Не опаснее, чем у командира в кабинете, - Голубкин махнул рукой. - Но ты меня убедил. Есть хочу страшно! Пошли, хоть молочка попьем.

Хромая от усталости, они поплелись по быстро намокающей дороге с травой между колеями, и Алексей заметил, поглядев на небо:

- Ну, чувствую, сейчас польет.

- Да пусть, - измученно отозвался его начальник. - Пусть вообще всемирный потоп будет, раз мы эту заразу не нашли. И пусть она утонет к такой-то матери во время этого потопа!..

- Юр, как хочешь, но после грозы я один пойду, а ты езжай-ка в полк, тебе потом еще на дачу пилить. Все на свете не успеешь.

Голубкин упрямо покачал головой:

- Можно подумать, тебе никуда пилить не надо.

- Меня Танька дождется, - улыбнулся Алексей. - Спать не ляжет, пока я не приеду. Вот так и будет сидеть, даже если я до утра здесь застряну.

- Все-таки я не понимаю.... Как это можно, вместе жить - и ничего...?

- Можно, - байкер пожал плечами. - Это не так трудно, как кажется. Надо просто к человеку, с которым живешь, относиться серьезно.

- Серьезно... - пробормотал майор. - Это иногда чревато бывает - серьезно относиться.

Алексей вытащил сигареты, с нескольких попыток закурил под дождем, спрятал пачку во внутренний карман, сказал, выдыхая облако дыма:

- Уважать свои обещания - это тоже серьезно, Юр. В полк ведь тебе только из-за нее надо, а какой это крюк и сколько ты потеряешь времени, ты даже не задумываешься.

- Леш, давай, о Сашке сейчас не будем, - попросил Голубкин. - Я сам не понимаю, что со мной делается. В моем ведь возрасте есть только две по-настоящему страшные вещи. Знаешь, какие? Первая - понять, что жизнь не сложилась так, как ты хотел. А вторая - влюбиться в молоденькую дурочку, которая смотрит на тебя, открыв рот, и готова луну с неба достать. Второе даже хуже, чем первое. И я этого никогда не допущу. А что касается обещаний, так я просто человек такой. Вон, солдату однажды пообещал, что отпущу его на сутки, с матерью увидеться, а тут вдруг генерал приехал и давай всех строить.... Еле-еле того парня за КПП вывел. А он мне через месяц еще и подгадил, настучал зампотеху роты, что я на нашей заправке себе канистру бензина взял...

Показалась тонущая в дождевом тумане опушка леса.

- Куда солдата ни целуй, у него везде задница, - сказал Алексей, натягивая на щеки воротник. - Не дойдем мы с тобой до подсобного, смотри, как хлещет. У тебя удостоверение с собой?

Голубкин похлопал по нагрудному карману:

- Мне пакетик герметичный сделали, что и тебе рекомендую. Давай свой военник, ко мне положим, а то размокнет.

- Военник у меня на службе, - беспечно отозвался Леша. - Зачем он мне, я ж на мотоцикле.

- Тогда почему не дойдем?

- Я-то дойду. А ты? Здесь километра два по грязи.

Майор засмеялся:

- Ты меня сильно не береги. Это я сейчас такой хороший, а на службе могу и по шее дать. Так что до осени ты меня еще возненавидишь. А осенью начальником узла Бондаря поставят, он подобрее.

- А тебя куда?

- Я - все. В запас. Выслуга есть, а романтики мне уже не хочется. Буду на даче кроликов разводить.

Алексей осекся, глядя на начальника большими глазами:

- Ну и новость.

- А может, не уйду, - вдруг сказал Голубкин. - Это мы посмотрим...

Открылось мокрое поле, дальний край которого был почти не виден из-за плотного дождя. Почти на пределе видимости возвышалось что-то огромное и темное, наполовину спрятанное за одиноким деревом.

- Стой! - Алексей порывисто схватил майора за руку. - Это что? Вон там, смотри! Вон - стоит!..

Голубкин ожил, всматриваясь в мокрый туман:

- Думаешь, она?.. А похоже... похоже... ну-ка, рысью!

Они пустились бегом, закрывая головы от дождя, и через минуту достигли темного предмета, который действительно оказался закутанным в грязный брезент грузовиком. Одна из антенн грустно торчала из-под чехла, с нее текла вода.

Голубкин потянул на себя край брезента, дернул, и тут же показалась кабина КАМАЗа с мутными стеклами и бело-черным военным номером "К 01-73 УС".

- Она!.. Леша, это она, мать ее, ты понял?!

От избытка чувств начальник и подчиненный обнялись и долго хлопали друг друга по спинам, приговаривая: "Нет, блин, ну, надо же!". Потом майор без сил прислонился к переднему бамперу и умылся дождевой водой:

- Нашли. Ну, ты глазастый. Я и внимания не обратил, думал, сарай какой-то...

До подсобного они добежали за двадцать минут, обгоняя друг друга, словно играли в салочки. Никакая грязь не мешала, настолько велика была радость. И даже известие о тревожном звонке из части, которое сразу вывалил им на голову начальник подсобного хозяйства майор Белышев, ни на минуту не омрачило настроения двух счастливых измученных людей.

- Пожрать дайте, - майор Голубкин дошел до телефона, набрал номер, вытирая ладонью мокрое лицо и стряхивая воду с волос. - Алло! Коля, ты?.. Привет, Голубкин беспокоит. Мы с младшим сержантом Устиновым только что нашли аппаратную.... Да где, где... в поле стояла! Ржавая вся, двигателя наверняка нет, кунг весь изуродован... сейчас тягач буду просить, на который этот двигатель, думаю, эта братва и переставила. Что?.. Какое ЧП? Кто-кто, я не понял?.. Ах, вот так, да... - глаза майора забегали по стенам. - Здорово... Что ты говоришь? Казарменное положение? - он вдруг улыбнулся, словно ему сообщили о присвоении очередного воинского звания. - И до каких пор? До двадцать восьмого?!.. Да нет, Коль, раз надо, значит, надо. Что? Когда это я рыпался?!.. Ладно. Я тебя понял. До отбоя надеюсь прибыть, но тут уж без гарантий, сам понимаешь...

- Что случилось? - Леша стоял рядом, старательно выжимая на пол кепку.

- Президент приезжает, - оглядевшись, шепнул ему Голубкин. - Полк перевели на казарменное положение до вечера двадцать восьмого.

Алексей ничуть не расстроился:

- Ничего, переживем.

- Да конечно! - майор устало уселся.

- Теперь плакала твоя дача вместе с мотокультиватором.

- Слушай, а ведь серьезно - никаких дач до двадцать восьмого! - глаза Голубкина вновь заметались. - Надо домой звонить, пока теща туда не рванула, а то ведь меня с собаками искать начнут!.. Мои-то еще утром поехали...

Алексей сидел, вытянув ноги, и лениво наблюдал, как начальник набирает свой домашний номер, кричит в трубку сквозь помехи на линии, что-то объясняет, доказывает и совсем не кажется при этом огорченным, несмотря на свои же слова: "Да, черт, забодали!". Потом телефонные рычаги звякнули. Майор потер ладони друг о друга и начал расстегивать мокрую камуфляжную куртку:

- Ну, все. Теперь главное - тягач найти. Как-нибудь допрем нашу бандуру. Лишь бы мой "жигуль" не зачихал, у меня с карбюратором что-то, и все никак не посмотрю...

- Юр, а где мы там, в полку, все разместимся-то? Нас много...

- Ты - в санчасти. Танька, думаю, с начмедом договорится, у них неплохие отношения. Я - у себя...

- А Саша?

Голубкин задумался:

- Саша... Я попробую пристроить ее в общежитие. Но желающих спать в цивильных условиях будет достаточно, поэтому.... Не знаю. Что ты от меня хочешь? Она же не может у меня остаться, никто этого не позволит, да и разговоров потом не оберешься.... Наверное, в узле какую-нибудь канцелярию откроем.

Алексей покачал головой:

- Все будет забито, Юр. Тем более, в узле. У тебя толпа теток, всем место подавай, чтоб запиралось и бойцы туда не шастали.

Майор вздохнул с чуть заметным раздражением:

- Хорошо, а что ты предлагаешь?

- Оставь Сашке свой кабинет, а сам спи в роте. Ты с бойцами одного пола, так что разговоров не будет. То есть, все равно будут, потому что ни одна тетенька, я думаю, в отдельном кабинете не поселится. Но это лучше, чем...

- Я понял, - Голубкин снова вздохнул. - Ну, а что, мысль-то здравая. Велю ей кровать принести, пусть отсыпается, а то она дома все время что-то отмечает...

- Да не отмечает, - махнул рукой Алексей. - Она вообще не пьет, Таня мне говорила.

- А что ж не спит тогда, как все нормальные люди?

- Наверно, мучает что-то.

- Мучает... - повторил майор. - Ладно, орел, ужинать пошли, пока там все без нас не съели. У меня уже желудок к позвоночнику прилип...

Гроза гремела вовсю, потоки воды лились с неба, пузырясь в глубоких лужах, но небо вдали уже очистилось, и голубой лоскуток среди густых серых туч обещал тихий солнечный вечер.

- Юра, - в переполненной солдатской столовой Алексей поднял глаза от тарелки, - так как насчет канала? Все-таки не поедешь?

- Сначала президента надо пережить, - буркнул Голубкин. - Если переживем, тогда, может, и вырвемся на денек. Давно я не купался - года три, наверное. У нас на даче пруда нет, даже с лягушками. А когда-то я хорошо плавал, причем с аквалангом... Ладно. Подумаю я.

- Отмазки беру на себя, - поспешно добавил Леша.

- Какие отмазки, мне же не двадцать лет - придумаю что-нибудь, - майор весело засмеялся. - Ты меня на преступление толкаешь, товарищ младший сержант, будущий прапорщик и вообще герой дня. Понял? Прекрасно ведь понимаешь, что, если я все-таки поеду, то не один. Сашка, понятно, рада будет, но ты хоть представляешь себе, чем это может кончиться?.. Вижу, что представляешь.

Алексей пожал плечами:

- Я предлагаю только то, что предлагаю. Отдохнуть на природе. В речке поплавать. Если будут такие дожди, вода за неделю нагреется. А что касается остального, так все и без речки возможно... при чем тут речка?

- Ешь, - устало сказал майор. - Нам еще заразу эту в Москву тащить. Самое интересное только начинается...

* * *

Аля сидела на подоконнике распахнутого в ночь окна, прислонившись спиной к жесткой раме, и неотрывно смотрела на освещенные белым фонарем ворота части. Над ее головой, вокруг плафона, крутилась мошкара, где-то громко пела птица, во тьме, переговариваясь, бродил пожарный патруль. Часы, громко тикающие на стене, показывали начало двенадцатого. Все давно разошлись по подразделениям и затихли, даже телевизор командира на втором этаже перестал бубнить с полчаса назад. Из кабинета начальника второго узла еще доносились звуки передвигаемой мебели, голоса, легко узнаваемый звон стаканов - там, кажется, пара-тройка офицеров потихоньку отмечала казарменное положение.

"Смотри, не поздно приходи спать, - сказала на вечернем построении полузнакомая женщина лет сорока с погонами ефрейтора, глядя на Алю странным, немного насмешливым взглядом. - Тебе уже койку в канцелярии ЦКС поставили. Но мы в одиннадцать закроемся - нас там пять человек, все устали. Следи за временем, а то в коридоре ночевать придется". "Не знаю, - совершенно честно ответила ей девушка. - Мой начальник еще не вернулся". Женщина подняла брови: "Какой еще т в о й начальник? Ты такая же телефонистка, как мы, и такая же его подчиненная. С какой стати тебе привилегии-то? Положат в узле, как миленькую. И не надейся ты, что он как-то по-особенному к тебе относится, он поначалу со всеми уси-пуси...".

Поморщившись от неприятного воспоминания, Аля слезла с подоконника, погасила верхний свет и зажгла слабенькую настольную лампу. Кабинет погрузился в полумрак, окно сразу посветлело. Ворота оставались неподвижны. Стрелка часов проползла еще часть круга, теперь на них было уже двадцать три двадцать. Канцелярию, конечно, закрыли. Ну и пусть. Лучше коридор, чем общество людей, которые тебя не любят. И потом, почему - коридор? Может, еще все образуется...

Она снова устроилась на подоконнике и разгладила на коленях записку майора. Неужели он действительно со всеми так? Быть не может. Лучше даже не думать, не представлять, как он поил кого-то другого кофе, посылал в ремонт за магнитолой, одалживал носовой платок, обнимал, утешая.... Все это просто сплетни. Не было ничего.

- Господи, - не в первый раз обратилась Аля к небесам тихим шепотом человека, боящегося, что его услышат чужие уши, - пусть он доберется нормально, пусть ничего с ним не случится, пожалуйста.... И пусть он никогда на меня не сердится и не прогоняет! Господи, пусть он ко мне всегда хорошо относится, прошу тебя!.. Не разлучай меня с ним, я без него умру. И сделай так, чтобы он никогда не болел, жена его не болела, дети тоже не болели, пусть все они будут здоровы и живут долго! Вот. Помоги мне, Господи...

Вдалеке возник глухой шум моторов, и Аля, на мгновение задохнувшись, нырнула с подоконника в комнату и спряталась, выглядывая одними глазами наружу. На КПП началось ленивое движение, ворота поехали в сторону, моторы взревели, и на территорию части торжественно вкатилась странная процессия: мотоцикл, за ним - "жигуленок", следом - натужно завывающий ЗИЛ-131 с сердитой кабаньей мордой, и, наконец - всеми проклятая аппаратная дальней связи, привязанная к грузовику толстым тросом и управляемая перепуганным плосколицым солдатом в перевернутой козырьком назад кепке. Вся эта техника рычала, стонала, подвывала, ярко светя фарами прямо в Алины зрачки и медленно двигаясь к автопарку. На перекрестке у штаба мотоциклист и остальные поехали прямо, а "жигуленок" свернул на стоянку.

- Спасибо, Господи... - пробормотала Аля, отклеиваясь от окна и в испуге забиваясь в угол. - Только пусть он не отправляет меня в узел, ладно?..

В коридоре зазвучали тяжелые усталые шаги, кто-то негромко позвал: "Юр, ты как, присоединишься?", голос майора Голубкина ответил: "Ой, не хочу, сил моих нет...", и дверь кабинета после паузы распахнулась.

- Сашка! Ты у меня тут живая?..

- Да, - пискнула Аля.

- А чего в темноте сидишь? - майор протянул руку к выключателю, но передумал и закрыл дверь. - Устал, как собака... Ты от кого спряталась? Приходил кто-нибудь?

- Нет, - девушка вышла в круг неуверенного света, сжимая в карманах дрожащие руки. - Спасибо, что вы приехали...

- А как я мог не приехать? Казарменное положение!.. Хотя, если честно, я так и так собирался, мы же договорились.... Ну, что, сильно скучала? Иди сюда, чудо...

- Спать хотите? - Аля не решалась подойти и стояла на месте, чувствуя, как колотится сердце.

- Вот спать, как ни странно, не хочу, - Голубкин придвинул стул и рухнул на него, бросив куда-то в угол сырую еще кепку. - Если ты мне друг, завари кофейку. На всю жизнь нагулялся! Хорошо, хоть Леша этот со мной был, развлекал меня всю дорогу...

Девушка послушно включила чайник, робко подошла к своему начальнику и решилась погладить его по руке:

- Я печенье купила. Хотите?

- Ничего не лезет, - он поймал ее за рукав, притянул к себе, ласково ткнулся головой ей в живот, отпустил. - Сама съешь, а я только кофе попью. Там компот давали, но ты бы видела этот компот!.. А еще называется подсобное хозяйство, мать их. Ты хоть обедала, Саш?

- Да, конечно...

- Не ври ты, ради Бога. Насчет того, что нам неделю здесь сидеть, знаешь? Бабулю предупредила? Спать в кабинете будешь, я сейчас распоряжусь, чтобы тебе койку принесли. Ну, не сейчас, а через полчасика...

- А вы? - искренне удивилась Аля.

- Я в роту пойду. Бойцы, надеюсь, подвинутся ради любимого начальника.

- Нет, я так не могу! Это же ваш кабинет!

- Кто из нас майор, ты или я? Соответственно, кто имеет право решать, а кто должен просто слушаться?

- Они и так недовольны... - в отчаянии пробормотала девушка. - Женщины. Особенно одна, ефрейтор...

- А-а, - Голубкин беспечно махнул рукой. - Марина Корнеева. Ты ей сразу не понравилась, она ко мне в первый день подходила, интересовалась, какого черта я не сажаю тебя на коммутатор.

- А вы что сказали? - Аля присела рядом с ним на корточки, глядя снизу вверх и испуганно хлопая ресницами.

- Я спросил, не в курсе ли она, благодаря чему Рокфеллер стал миллионером.

- Как это? - изумилась девушка.

- Ну, он ведь стал миллионером исключительно благодаря тому, что всю жизнь занимался только своими делами. Понимаешь ты это, Киса, не умеющая рисовать?..

Аля со взвизгом засмеялась, согнувшись и закрыв лицо ладонью. Почему-то любое упоминание о Кисе вызывало у нее такую бурную реакцию, и она ничего не могла поделать с рвущимся наружу весельем.

Неожиданно ласковая рука зарылась ей в волосы, стала медленно гладить, и смех сразу исчез. Это было уже серьезно, но Аля не могла пошевелиться, видя перед глазами только кусочек стертого линолеума и слыша звуки пьянки за стеной да шум закипающего чайника. Все внутри застыло, лишь кровь бежала по венам, подгоняемая быстро бьющимся сердцем.

- Что? Уже не смешно? - тихо поинтересовался майор Голубкин. - А как мы славно смеялись, какие у нас были сумасшедшие глазки.... Ну-ка, встань, мое золото, что ты пол разглядываешь? Тренируешься стоять на ковре у дядюшки Крюгера? Он любит покорных, ему бы феодалом родиться.... Ну, давай, давай... поднимайся, вот так.

- Не надо, пожалуйста... - Аля слабо засопротивлялась, отворачивая в сторону горящее лицо.

- Твоя жизнь в опасности? - Голубкин рывком поставил ее на ноги и тоже встал. - Ну-ка, смотри сюда. В чем дело? Ты нарушила мои запреты? Отвечала на звонки, дразнила офицеров? Почему в глаза боишься посмотреть?..

- Я не этого боюсь, - пробормотала Аля, зажмурившись и изо всех сил упираясь кулаками ему в грудь.

- Ну, точно, таскала печенье, - майор забавлялся ее испугом. - Да не боись. Если ты думаешь, что я тебя поцелую, ты ошибаешься - эти козлы заставили меня есть зеленый лук, а зубную щетку я с собой не захватил.

- Да? - Аля немедленно повернулась.

- Я тебя обманул, - доверительно сообщил Голубкин и быстро, не дав опомниться, чмокнул ее в губы. - Вот так. А теперь делай кофе, чайник давно кипит.

Аля стояла, ошарашенная, не в силах сказать ни слова. Чайник действительно кипел, но переключиться на какие-либо нормальные действия у нее не получалось.

- Все приходится делать самому, - пожаловался майор и полез за кружками. - Что ты стоишь, как столб? Хотя бы сядь, свет не загораживай. Ну? В чем дело-то? Обиделась на меня?

- Никак нет, - сказала Аля, глядя совершенно затуманенными глазами.

- Да не ел я зеленый лук, нам гадость какую-то давали, даже не знаю, как называется... Саша, очнись, ты меня пугаешь. Если тебе было неприятно, я больше не буду, просто сделай глупому майору замечание. Ну?

- Извините... - все так же заторможенно ответила девушка. - Просто я очень счастлива... мне говорить трудно...

- Ну, ну, - майор бросил в кружки по паре ложек кофе и выдернул из розетки свистящий чайник. - Счастлива... с чего это ты счастлива?

- Вы знаете.

- Даже не представляю. Наверное, потому, что аппаратную мы все-таки дотащили и даже живы остались при этом?

- Нет. Потому что я вас... ой, не спрашивайте, я все равно не скажу...

- Боже мой, неужели так трудно сказать слово "ненавижу"? - Голубкин засмеялся и потрепал ее по голове. - И это только начало! Ты потом меня вообще ночью зарежешь, настолько я за эту неделю тебя достану.

- Почему ненавижу? Люблю! - как все подростки, Аля легко поддалась на провокацию и тут же испуганно зажала себе рот.

- И давно? Дня два? - иронически усмехнулся ее начальник.

- Нет, месяц - с собеседования.

- С первого взгляда, что ли?

- Не знаю. Я не считала, с какого.... Зачем вы надо мной смеетесь? Это где-то глупо, я понимаю. У вас таких, как я, целый узел...

- Сколько-сколько? - Голубкин начал хохотать. - Узел? Какой, к чертовой матери, узел? Откуда там такие, как ты?.. Ой, ну, сказала... Ты сначала думай, потом говори. А смеюсь я потому, что это на самом деле немножко глупо. Но мне твоя глупость нравится, что же поделаешь...

- Не сердитесь на меня, - Аля подошла, забрала у него чайник, зашипела, коснувшись нагретой ручки. - Ой, горячий какой...

- Ну, и как тебе - быть счастливой? - поинтересовался майор, глядя, как половина воды проливается на полированный стол. - Руки-то трясутся. Что я такого сделал? Это же не по-настоящему было, это... как дочку.

- Хотела бы я быть вашей дочкой, - пробормотала Аля.

- Ничего хорошего. Ей от меня влетает, особенно когда за полночь является и врет, что была у подружки.... Слушай, поставь ты этот чайник на место, дай, я стол вытру... Господи, вот несчастье.

- Зато она видит вас каждый день.

- Ну и что? - майор нашел на тумбочке тряпку и расстелил ее поверх лужи воды. - Я для нее - необходимое зло. Знаешь, как она меня и мать называет? "Предки". Как будто мы уже умерли и только в родословной у нее и числимся.

- Она на вас похожа? - Аля ласково прижалась лбом к его плечу.

- Характером - да. Позавчера мамке в пузырек с шампунем красные чернила вылила, "Радугу", аж целую банку. Как я потом ржал, просто плохо стало! Мне она, правда, еще хлеще гадит, весной вон ботинки "Моментом" к полу приклеила, да крепко так, еле отодрал. А когда маленькая была, все время звездочки воровала. Приду на службу, а в погонах - одни дырки. Все смеются... Ты что? Почему ты плачешь?..

Аля помотала головой и вытерла глаза.

- Горе мне, горе, - Голубкин обнял ее и покачал на месте. - Баю-бай, моя старшенькая, не реви, папа тебя в обиду не даст, всем по роже надает, а Корнеева у меня завтра точно узнает, что случилось бы с Рокфеллером, если бы он к симпатичным девушкам с глупыми вопросами лез... Дочка моя, кстати, тоже плакса порядочная. Наору на нее, а она сразу нюни распускает, лицо такое делает... сразу: папочка, папочка... ну, как на нее после этого орать?

- А как ее зовут? - еще всхлипывая, поинтересовалась Аля.

- Будешь смеяться - Александра, в честь деда по матери. Вот выйдешь замуж, и будете вы с ней полными тезками...

- Нет, вы что! Я замуж не выйду!.. - девушка отшатнулась, глядя с испугом. - Зачем мне это надо?..

- А ваше заявление? И вообще, этот твой... Женя... он как воспримет?

- Да мне все равно, пусть воспринимает, как хочет... - Аля перестала плакать и казалась теперь даже веселой.

- Нет, так не пойдет, - майор Голубкин снова притянул ее к себе. - Во-первых, Сашка, тебе нужен кто-то, кто бы о тебе заботился. Ты еще совсем ребенок, конечно, но человеку одному в любом возрасте плохо. И вообще, тебе нужен кто-то... взрослый. Во-вторых, ты же вроде хотела носить фамилию, как у меня?

- Замуж выходят не ради фамилии, - сказала Аля.

- Согласен. Но этот Женя тебя, кажется, любит. Я могу ошибаться, но у меня такое ощущение. Тем более, ты забываешь о третьем обстоятельстве, самом главном.

- Что такое?..

- Ну, я хотел сказать, что ты ведь не можешь выйти замуж за меня, верно? А зачем тебе быть одной?

Аля покивала, сморщившись от подступающих слез:

- Не могу. Но я его не люблю. Пусть уж лучше одна... Вы тоже самое главное забываете - с мужем ведь не только живут в одной квартире и по магазинам вместе ходят, но и...

- Кстати, задам тебе очень нескромный вопрос: у вас уже что-то было? Можешь не отвечать, если не хочешь.

Аля посмотрела ему в глаза и вдруг, не понимая, почему, ответила:

- Было.

Голубкин вздохнул, как ей показалось, с облегчением:

- Ну, дело молодое...

- А если бы не было - тогда что?

- Тогда и со мной бы ничего не было. Что я, совсем уж сволочь - девочке жизнь портить?

Аля замерла:

- А так?..

Майор отпустил ее и отвернулся, делая вид, что полностью поглощен процессом насыпания сахара в кофе:

- А так - я пока ничего не знаю. Скажи, Саш, тебе-то это зачем? Меня можно понять, но тебя... Кругом полно хороших ребят, не один ведь Женя существует на свете. Не любишь его, найди другого и будь с ним счастлива.

- Но что же мне делать, - девушка всхлипнула, - если я уже нашла? Если мне никто другой не нужен?

- Так или иначе - ничего серьезного у нас не будет, - Голубкин вручил ей кружку. - Пей, малышка. Я тебя честно предупреждаю. Не люблю, знаешь, лапшу вешать...

- Хорошо, - Аля кивнула.

- О, Господи.... За что мне такое на старости лет? Чего молчишь? Считаешь ниже своего достоинства меня уговаривать? И правильно. Не надо. Никогда никого не уговаривай. Ты для этого слишком молодая и хорошенькая. Ну, пей. Тебе спать давно пора, иначе завтра не встанешь. А я тебя в семь утра, между прочим, приду будить. Если, конечно, сам проснусь...

- Вы сейчас уходите? - донышко кружки громко стукнуло по столу, руки у девушки ничего не держали.

- А как ты думала - что я останусь? Не могу. Мы не в лесу, сразу весь полк узнает.... Слушай, переночуй сегодня на стульях, я тебе шинель дам. Бог с ней, с кроватью, пока они там раскачаются, пока дотащат... Хорошо? Все равно утро уже скоро, время полпервого - на часы погляди. А завтра я тебя по-человечески устрою.

- Юрий Евгеньевич, - Аля потянулась обнять его, обхватила за шею, зарылась носом в волосы на виске. - Я вас очень люблю. Вы такой хороший... я никогда не думала, что такие люди бывают... мне иногда даже не верится, все кажется, что я сплю, что сейчас проснусь, а вас не существует...

- Нет, Сашка... - он неуверенно погладил ее по спине. - Все-таки, наверное, ничего у нас с тобой не будет. Все это слишком серьезно. Не могу я так, ты еще маленькая, ты, похоже, на самом деле любишь, а я ничего не дам тебе, кроме мучений.

- Ну, пожалуйста, не говорите так... - она бормотала почти неслышно, покачиваясь на месте, словно в бреду или во сне. - Все хорошо.... Простите меня, если я лишнее сказала... не уходите... еще пять минут, пожалуйста, только не уходите... я проснуться боюсь...

- Да не ухожу я никуда, - Голубкин поцеловал ее в глаз. - Мы еще кофе не пили, остыл, небось. Что ты так вдруг? Чем я лучше твоего Евгения? Он же лет на двадцать меня моложе...

- На семнадцать...

- Без разницы. Сколько ты сегодня курила? У тебя зрачки в точку, а ведь в комнате темно. О чем это я?.. Прости, Саша. Будешь смеяться, но мне в мои сорок лет такое немного непривычно. Плакать больше не будешь? Ну-ка, улыбнись. Вот, молодец, совсем другое дело.... Все, на сегодня надо заканчивать, а то у меня с сердцем плохо будет. Пусти меня, маленький, я зверски устал, а тут еще...

Аля послушно разжала руки и отошла на шаг.

- Садись, - Голубкин взял свою кружку и выпил кофе одним махом, словно водку. - Ой, ну, как я теперь спать буду? Сна ни в одном глазу. Ты, вон, тоже бодрая. Телевизор хоть посмотри, может, там идет какое-нибудь кино для полуночников, - он подобрал с пола кепку, сунул ее под левый погон, взялся за дверную ручку. - Представляешь, звездочки забыл приделать. Ну, ладно. Веди себя хорошо. Утром увидимся. В семь позвоню, в семь пятнадцать буду здесь. И чтобы за это время встала, привела себя в порядок и грела воду. Будем есть твое печенье. А шинель в шкафу возьми, вообще что хочешь оттуда бери, на чем спать можно.

- Спокойной ночи... - пробормотала Аля.

- Ну да - спокойной! - усмехнулся майор и вышел.

Она сжала кулаки, потом, улыбнувшись, перелила свой кофе в его кружку и стала медленно пить, глядя в открытое окно на белый свет фонарей. Мошкара все толклась, принимая, видно, тусклую лампу за солнце. Где-то в углу мышь деловито грызла сухарик, с неба подмигивали молодые созвездия, за забором части надрывалась собака, а в кабинете за стенкой кто-то тихо и почти жалобно пел хором песню "нанайцев" "Фаина", безжалостно при этом фальшивя и на ходу сочиняя собственные слова. Аля все смотрела на фонари, не чувствуя, что лицо давно мокрое от слез, слезы бегут по шее за подшитый белой тканью воротник зеленой куртки, их много, очень много, но на вкус они напоминают весенний дождь и совсем не отдают горечью. Она не чувствовала ничего, кроме тихого спокойствия и нежности, не думала ни о чем, кроме только что случившегося, и ни о чем не мечтала, потому что мечта ее уже сбылась.

Около трех часов, когда в кабинете начальника второго узла все, наконец, успокоилось, на столе неожиданно зазвонил телефон. Аля машинально взяла трубку:

- Да?..

- Так я и знал, что не спишь, - знакомый голос улыбался. - Свет у тебя горит, я уже полчаса смотрю из казармы, а ты все не выключаешь и не выключаешь... Что ты там делаешь?

- Сижу...

- Сидит она... - майор был, кажется, немного пьян. - А у нас тут жизнь бьет ключом, народ президента обсуждает и строит догадки, что завтра выкинет лапочка Крюгер - его ведь из отпуска вызвали на неделю раньше.

- Вам-то хорошо, весело у вас там, - Аля прислушалась к звуковому фону. - Пьете что-то, тетеньки у вас поют.... У нас тут тоже пели, только дяденьки. Недавно разошлись.

- Не люблю я водку пить, - тихо сказал Голубкин. - А уж когда тетеньки поют - это вообще. Лучше сразу пойти в роту и повеситься на плафоне. Да ты же без меня пропадешь, да?

- Если вам плохо там, приходите сюда, - предложила Аля. - Чтобы не было разговоров, я уйду. На лавочке возле штаба покурю...

- Ты бы ложилась спать-то, Сань. Нельзя так. Которую ночь уже не спишь? Что тебя так мучает? Если я, то мне действительно надо повеситься. Иначе совесть загрызет... Я приказываю: рядовой Малышева, спать! Поняла, нет?

- Так точно, товарищ майор.

- Уточняю приказ: спать немедленно, чтобы через три минуты света в окне я не видел!

- Хорошо.

В трубке раздались короткие гудки.

Составив вместе три стула, Аля застелила их шинелью майора, приятно пахнущей одеколоном у воротника, положила вместо подушки его же зимнюю шапку, щелкнула выключателем лампы и, вздохнув, свернулась калачиком на неудобном ложе. Странно, но она легко заснула, словно лежала дома на своей софе, с плюшевым медвежонком в обнимку. Сон был удивительно крепок, и его не прервал ни звук открываемой двери, ни шаги по скрипучему полу, ни дыхание человека, присевшего рядом на корточки, ни его ласковая рука, опустившаяся ей на затылок. "Надо же, спит... - удивленно пробормотал голос, и человек поднялся на ноги, собираясь уходить. - Мне бы так...".

* * *

- Ну, а потом мы вышли из леса, - рассказывал Алексей, отдыхая на старой панцирной сетке солдатской кровати, стоящей прямо в коридоре санчасти у дверей рентгенкабинета. - Представляешь, дождь льет, молнии сверкают, а мы стоим, как два идиота, и понятия не имеем, что делать. Старуха, это была картина Репина "Приплыли"! Мокрые оба, грязные, жрать хотим, ноги не ходят, комары искусали, в общем, жуть в полосочку. И тут я вижу - стоит в поле какая-то хреновина...

В коридоре горел слабый дежурный свет, лампочка тихо стрекотала, словно в ней сидел большой невидимый кузнечик. Вокруг все спали, лишь Таня слушала Алексея, оседлав стул рядом с его кроватью и монотонно жуя жвачку. Она казалась очень довольной жизнью, даже несмотря на то, что ночевать на службе ей, в общем-то, не слишком нравилось.

- И что, ты сразу понял, что это аппаратная?

- Да, сразу, - просто ответил Леша. - Это не могла быть не она, мы же целый день на нее убили, чуть с ума не сошли. Есть же Бог на небе, он не мог нас не пожалеть.

Таня усмехнулась:

- И как тебе Голубь в полевых условиях?

Алексей убежденно вытянул вверх большой палец:

- Во! Классный мужик, я с ним душой отдохнул. Мы даже на "ты" перешли, не получается как-то ему "выкать".

- Ты смотри, не влюбись у меня, - озабоченно покачала головой девушка. - Мне еще одного влюбленного не потянуть, я не резиновая. Сначала Алька, теперь ты... он что, привораживает вас чем-то?

- Знаешь, - очень серьезно отозвался Алексей, - к нему трудно остаться равнодушным. Не смейся, это же нормальное человеческое чувство. Я уверен: его многие любят. И многие ненавидят. Вот ты, например.

- Да, он забрал у меня Альку. И вообще, что-то есть в нем отталкивающее. Не во внешности, а в чем-то другом. Не могу объяснить.

- Ты ревнуешь, - Леша засмеялся. - И Сашку, и меня. Это тоже нормальное чувство. Вам просто надо с ним подружиться, и все это пройдет.

- Не хочу, старик. Не нужен мне такой друг. Не интересен он мне, понимаешь? - Таня с досадой тряхнула головой, уронив непослушную прядь волос на глаза. - Если бы не Алька, я бы до сих пор его фамилии не знала. И все ограничивалось бы "здрасьте" и "до свидания". А так приходится общаться, - она поправила волосы, деловито надула из жвачки пузырь и сразу втянула его обратно с веселым чмокающим звуком, когда-то удивившим Алю по телефону. - Он поедет с нами купаться?

- Сказал, что подумает.

- Ишь какой.... Подумает. Интересно, а если все-таки поедет, удастся его подбить прыгнуть с обрыва?

Алексей сурово покачал головой:

- Нет, старуха, вот этого делать мы не будем. У меня - опыт, у тебя - разряд, а он возьмет и сломает шею - что тогда? Некоторых людей можно поймать на "слабо". Вдруг он из таких? Так что, Таня, ограничимся шашлыками.

- Бог ты мой, как он за один день тебе мозги-то переплавил, - задумчиво сказала Таня. - Ведь идея была твоя. Ну, с прыжком. А теперь ты даже слышать об этом не хочешь. Жалко тебе его, да? А ты лучше мою подругу пожалей, с ней-то что будет?

- Я обещал не трепаться, Таня. Могу тебе одно сказать: если ему кто-нибудь мозги не переплавит, все будет хорошо. У меня чутье.

Девушка удивленно заморгала, потом вдруг выплюнула жвачку на ладонь и швырнула ее в далекую жестяную урну, доверху набитую комками ваты и сломанными ампулами.

- Попала, - одобрил Алексей. - Просто Робин Гуд в белом халате.

- Спать давай, - сказала Таня, прикрывая зевок. - Ваш с Алькой ненаглядный, небось, храпит давно. Да и все остальные тоже сны смотрят, одни мы с тобой все не успокоимся. Как дети, ей-Богу, первой ночью в пионерском лагере. Надумаешь курить, на улицу выходи, тут не положено, когда начмед на месте. Вот когда нет - тогда пожалуйста. Ну, пошла я к себе, глаза уже закрываются.

- Спокойной ночи, невеста, - весело буркнул Алексей, поворачиваясь на бок и уютно подкладывая руку под щеку. Он мгновенно уснул, словно его выключили, и тихо, ровно задышал, улыбаясь во сне.

Таня постояла у двери процедурной, где временно оборудовали спальню для медсестер, подумала и вдруг побрела к двери на улицу. Самое время, конечно - четыре утра. Но что делать, если есть вещи сильнее сонливости?

Начинало светать, звезды казались словно нарисованными тушью на густой синеве неба, на земле ласковым одеялом лежала прохлада, а запах свежести бил в нос, как острые сладковатые духи. Таня достала сигареты, но тут же убрала назад: портить утро не хотелось. В "медицинской" курилке кто-то сидел. Она подошла, пригибаясь, чтобы не задеть низкие ветки, всмотрелась в темноту:

- Ба-а, какие люди, и без охраны!.. Что не спите-то, товарищ майор? Лешка вон - без задних ног, аж стекла дрожат. Такой у него восторг от вашей поездки, что буквально пять минут назад успокоился, все рассказывал, как ему в Балакино безумно понравилось...

- А вы почему бродите, Таня? У нас в полку что, массовая эпидемия бессонницы? - в темноте мелькнул огонек сигареты, описал дугу, вспыхнул ярче и вернулся по новой дуге обратно.

- Мне Лешка спать не давал, - Таня села, подобрав ноги. - Слушайте, холодно! Говорят, в Балакино гроза прошла? А у нас так, поморосило чуть-чуть. Пыль прибило.

- Это не пыль, это нас там чуть не прибило, - майор Голубкин разговаривал до странности задумчиво, словно одновременно решая в уме сложную математическую задачу. - Форма до сих пор сырая, а переодеться не во что, я повседневную дома оставил.

- Так позвоните утром, пусть привезут, - Таня пожала плечами и все-таки закурила.

- Некому звонить - все до понедельника на даче. Да и зачем, больше ведь гроз не будет, я надеюсь. И в Балакино ехать не придется.

- А вы способны неделю в одной и той же одежде проходить, не стирая?

- Нет, такие подвиги не для меня! - майор невидимо улыбнулся. - У меня в кабинете чисто случайно "афганка" завалялась, правда, она песочного цвета, но на крайность сгодится.

- Ну, так в нее и переоденьтесь.

- Не могу - там Сашка. Будить не хочется. Спит она плохо. А если я начну по шкафам шуршать, точно проснется. Как я ее потом обратно усыплять буду?

- Колыбельную ей спойте, - помимо воли тон у Тани сделался язвительным. - Знаете, есть такая: спи, моя радость, усни...

Майор Голубкин несколько секунд молчал, потом сказал серьезно:

- Откуда это у вас, Тань? Молодая девушка, жить только начинаете, а злости... Что я вам сделал?

- Извините.

- Думаете, мне легко в такой ситуации?

- Знаете, товарищ майор, не мое это дело. Кто я такая, чтобы вмешиваться? Просто подруга одной девушки, которая имела несчастье однажды увязаться со мной на собеседование, вот и все. Не обращайте на меня внимания.

Голубкин пошевелился на скамейке, зевнул:

- Ну, ладно. Пойду спать.

- Всего доброго.

- Спокойной ночи, Таня.

Девушка осталась одна. Слушая удаляющиеся шаги, она смотрела в небо, которое стремительно светлело - планета неумолимо поворачивалась этим боком к Солнцу. Начался новый день - суббота, двадцать второе мая.

* * *

Женя Голубкин с треском распахнул балконную дверь и вдохнул полной грудью зябкий утренний воздух. Только что прошел легкий дождь, на неровном асфальте поблескивали мелкие лужи. За домами поднималось солнце, его лучи уже искали лазейки в лабиринте мокрых после дождя стен и заборов, пробивались сквозь свежую зелень, зажигали окна верхних этажей первым пожаром дня.

Женьке снилась свадьба, странная, какая-то киношная, слишком красивая, чтобы быть настоящей, но все-таки это была его свадьба с Алькой, и он радовался ей. Среди пышных цветников, флагов и белых скульптур собрались гости, большинство были в военной форме, и все стояли с шампанским в высоких бокалах и кричали: "Горько!". Женя наклонился поцеловать невесту и вдруг заметил слезы на ее щеках. Она смотрела мимо, на какого-то человека в толпе, и чуть слышно повторяла: нет, нет, нет... "Кто там? - Женя взял ее за руку. - Куда ты смотришь?". Аля перевела на него невероятно грустный взгляд и вздохнула: "Никого, Юра". "Я же не Юра, - удивленно поправил он. - Ты меня с кем-то путаешь. Кто такой Юра? Это он - там?". "Отстань, - Аля, кажется, узнала его и почти испуганно вырвала руку. - Ты хочешь быть первым, а первый все равно он. И даже не спрашивай, как это получилось. Я не знаю". "Я тебя не понимаю, - в отчаянии пробормотал Женя. - Что значит - первый? В каком смысле?..". "Номер один, - сказала она. - Я так хочу быть с ним, но это невозможно, Женя, понимаешь ты это своими детскими мозгами?..".

Он вскрикнул, проснулся и с облегчением понял, что видел всего лишь сон. Алька в порядке, и ее вечерний звонок это доказывает. Голос у нее был веселый, довольный, переполненный какой-то яркой эмоцией - впрочем, у нее все эмоции яркие. Сказала, что в часть приезжает президент, и целую неделю всем придется сидеть на казарменном положении. Что ж, армия есть армия.... Жаль, конечно, что не удастся никуда выбраться, но можно ведь навещать ее, привозить вкусненькое, болтать на КПП хоть по полчаса в день. А потом ее отпустят домой. Все будет нормально.

"Нет, не нормально! - внутренний голос, которому Женя привык доверять, неожиданно заговорил с настойчивостью лучшего друга, озабоченного его судьбой. - Ты прекрасно знаешь, что все идет не так. У нее кто-то есть. Быстро собирайся и дуй в часть, если вообще хочешь ее видеть. Там творятся скверные дела. Очень скверные".

Недоверчиво хмурясь, Женя вернулся с балкона в комнату и придвинул к себе телефон. "В крайнем случае, скажу, что просто соскучился", - подумал он и набрал номер полкового коммутатора.

- "Невский", - чуть насмешливо ответила в трубке телефонистка.

- Извините... - Женя вдруг поймал себя на том, что не знает, где именно нужно искать Альку. - Извините, девушка, вы случайно не знакомы с Сашей Малышевой? Не знаете, где она может быть? Это ее... муж, по срочному делу.

- Муж?.. - женщина чуть замялась. - Хорошо, соединяю.

Раздались гудки, потом звонко щелкнуло, и донесся фон: звук работающего телевизора, позвякивание чашек, шорохи и тихий, нежный, воркующий Алькин голос, рассказывающий кому-то: "... а они сказали: детка, у тебя не сифилис, а ветряная оспа, иди на фиг отсюда, тебе к детскому врачу надо, а ты в КВД приперлась!.. Я говорю: меня медсестра школьная направила. А они: передай своей медсестре пламенный привет и скажи, что, если бы глупость имела крылья, она бы порхала по кабинету, как канарейка...".

- Эй, Сашка! - встревоженно позвал Женя. - Ты с кем там треплешься?

"Секунду, - другой голос, мужской, мягкий и почти вкрадчивый, прервал Алькин монолог о ветрянке. - Погоди". Зашуршало, словно на том конце провода кто-то прикрыл микрофон трубки ладонью, голос сделался глуше: "Если это тебя, что сказать?".

- Город, вы разговариваете? - вклинилась телефонистка.

- Да, разговариваем! - сердито отозвался Женя.

- А вот голос повышать не надо, - буркнула она, отключаясь.

Мужчина, который болтал с Алькой, соизволил, наконец, ответить:

- Слушаю, Голубкин.

- Доброе утро, - Женя так удивился, что чуть не нажал на рычаги от неожиданности. - Извините, что так рано...

- Да нет, у нас подъем давно был, - мужчина говорил слегка в нос, словно был простужен. - Успокойте меня, скажите, что вы не из администрации президента.

- Нет, мне вообще-то рядовая Малышева нужна...

- Рядовой, - простуженный незнакомец усмехнулся. - У нас звания не имеют женского рода. Сейчас позову вам рядового Малышеву, если этот рядовой, конечно, прекратит... - голос отдалился от трубки. - Саш, я тебя сколько раз просил не трогать эту антенну! Ты мне всю настройку собьешь, мучайся потом.... На, поговори, это тебя.

- Да! - Алька возникла из небытия, быстро дыша, словно прибежала откуда-то издалека, с расстояния в несколько километров. - Здрасьте.

- Здорово, - буркнул Женя. - Кто там у тебя такой гнусавый? Начальник твой?

- Себя послушай! - Аля, кажется, обиделась. - Чего тебе с утра пораньше? Вчера вроде разговаривали.

- Извини, я соскучился. Тебе трудно лишний раз поболтать с любимым человеком? Кусок отвалится?..

Аля сделала заметную паузу.

- Ну, я слушаю тебя, Женя.

Где-то вдалеке мужской голос насмешливо поинтересовался: "Жених, что ли?..", и парень немедленно завелся:

- Слушай, Саш, а ему какое дело до того, кто тебе звонит? Что за комментарии, в конце концов...

- Ты только за этим меня и искал? - Аля почти в точности скопировала интонацию незнакомца. - Извини, у нас тут дел много, мне не до сцен ревности. На сегодня у меня три поручения: нарисовать ногу Александра Невского, закончить делать стенд в комнате боевой славы и привести в божий вид занавес в актовом зале. Это требует времени. А я, между прочим, еще не завтракала.

- А ты где? В столовке, что ли? - удивился Женя.

- Почему в столовке? - Аля вдруг заговорила так же простуженно, как начальник, но моментально спохватилась. - Я у себя.

- Не понял, у вас кабинет один на двоих?

- Нет, я тут пасусь в качестве бедной родственницы. Пока вроде не выгоняют, - она улыбнулась, но не Жене, а кому-то другому, и сказала мимо трубки: - Да, товарищ майор? Не выгоняете?..

- Сашка, ау! - Женя забеспокоился всерьез. Никогда прежде во время разговора с ним Аля не отвлекалась на посторонних людей.

- А?.. Да, так вот. Поручения. Дела. Круговорот радостных и печальных событий. Это ты понимаешь своими детскими мозгами?

Женя мгновенно похолодел, услышав фразу из своего странного сна.

- Да, Саш, понимаю... - медленно выговорил он.

- Ладно, если хочешь, я тебе звякну вечером, - девушка уже принялась что-то жевать. - Пока... жених.

- Саша!..

Отбой. Она даже ни разу не поправила, как делала всегда с первого момента их знакомства: "Аля!". Похоже, ей было совершенно все равно.

- Ой, блин, что же делать-то...

"Ехать, - уверенно приказал внутренний голос. - Ехать и разбираться. Причем, немедленно".

- Хорошо, - вслух пробормотал Женя. - Вперед - под танки.

Электричка ползла ужасающе медленно, и несколько раз он выходил в тамбур покурить, пока толстая тетка из пассажиров не заорала на весь вагон: "Дома у себя кури, всех задолбал своим дымом, придурок!". Пришлось сесть и заставить себя успокоиться.

Вот как, выходит, обстоят дела. Тот самый однофамилец. А ведь чуяло сердце, еще в самом начале чуяло, иначе для чего было навязываться Альке в тот день, когда она повезла в часть какие-то документы? На самом деле, конечно, дурацкие бумажки были лишь предлогом, чтобы войти лишний раз за серебристые ворота со звездами и пообщаться... с этим?

"Ах ты, гадина, - Женя с ненавистью стиснул кулаки, глядя в окно на проносящиеся мимо чужие дачи. - Да я же тебя в землю зарою, если ты к моей Сашке хоть пальцем притрагивался!.. Ах ты...".

Майор помнился ему смутно. Обыкновенный такой, довольно рослый, без всякой растительности на лице, волосы темно-русые, улыбка приятная. О чем они с ним болтали, пока веселая Алька потешалась над недорисованным полководцем, Женя вообще забыл. Кажется, ни о чем. Майору было не до него. А до кого?..

"Ну, ладно. Ты мне сегодня все объяснишь. Тебе придется со мной поговорить, даже если ты этого не хочешь, а иначе я к вашему командиру пойду. Надо же, отпустил, называется, невесту служить.... Нет, вы посмотрите, она даже не дослушала, трубку повесила... Что ж такое! Сашка с ума сошла... точно. Шла тогда, как пьяная... Что он с ней сделал?..".

* * *

- Что вы со мной делаете? - счастливая, Аля постоянно ловила себя на том, что начинает говорить в нос, и это ее смешило.

- Не дразнись, - майор Голубкин звонко чихнул. - Будь здоров, Юрочка. Спасибо, милый.

- Игорь так говорит! - расхохоталась Аля.

- Так у меня он и научился. Все тут обезьянничают, ничего своего. Скажешь что-нибудь, а весь полк и подхватывает в один голос.

- Будьте здоровы! - девушка перестала смеяться. - Как же вы так? Вроде не очень было холодно...

- Зато мокро. А я вдобавок полночи в сыром камуфляже шлялся по территории, тебя боялся разбудить, если б полез переодеваться.

- Нет, - Аля в ужасе повернулась к нему. - Да вы что, разве это того стоило...

- Ой, какие мы щепетильные, - майор взял со стола капли для носа. - Ничего, переживем. Ты смотри, сама не заразись. А то будешь тут соплями греметь со мной на пару.

- С удовольствием. Обожаю болеть, - улыбнулась девушка, обнимая его и демонстративно целуя в голову. - Особенно - ОРЗ, это просто излюбленная моя болезнь, еще со светлых школьных времен. Мне пора бежать в объятия Инвалида, вы обещаете, что полежите хоть полчаса?

- Обещаю, - Голубкин шлепком придал ей ускорение. - Ровно полчаса, засекай. А потом мне тоже придется идти в объятия, но, увы, к милому доброму Крюгеру. Как я по нему скучал! Просто плакал в подушку и писал ему нежные безответные письма.

- Ты его так ненавидишь? - машинально, не отдавая себе отчета в том, что говорит, сказала Аля.

Майор заметил ее оговорку:

- Молодец. Только при всех - "товарищ майор", пожалуйста. А то мы с тобой не доживем до президента, порвут нас на британский флаг...

- Простите! - покраснев, девушка закрыла лицо руками и попятилась к двери. - Я нечаянно! Что мне сделать, чтобы вы на меня не сердились?

- Сказать по-другому: "ты на меня не сердился", - улыбнулся Голубкин и с измученным видом запрокинул голову, чтобы капнуть в нос. - Как же меня развезло...

- Выздоравливай... - пробормотала Аля и тихо вышла, беззвучно прикрыв за собой дверь.

Дядя Давид возился у своей "кандейки", экспериментируя с оттенками красок над огромным грязным ведром без ручки.

- Слыхала, Крюгер вышел, - сообщил он, заметив присевшую рядом на корточки девушку. - А ты похорошела, красавица, так и цветешь.... Вот она, весна. Что с людьми делает! Или влюбилась? - острые черные глаза старика проницательно оглядели ее сияющее лицо.

- Нет, это весна... - Аля говорила так тихо, что дядя Давид наклонился, подставляя большое ухо, заросшее курчавой седой шерстью. - Весна, говорю.

- А-а... Ты чего пришла-то? Краску надо, кисточку?

- Мне велели ногу Инвалиду пририсовать, а Игорь занят, на клубную машину аккумулятор ставит. Вон, на весь парк матерится, слышите?

- Так бери, что хочешь. Стремянку не забудь. А кто ж у нас такой счастливый? Кого такая хорошая девка любит?

- Нет, дедушка, это на самом деле весна, - Аля мягко улыбнулась ему. - Авитаминоз и все такое. Гормональная буря. Слышали такой стишок: "Тихо замерло все до рассвета, организм погружается в сон, только слышно - в артериях где-то одинокий блуждает гормон..."?..

- Не слышал, - пожал плечами дядя Давид. - Это ты у Сизокрылого научилась? Он у нас любит такие штуки, через слово выдает.

Аля покраснела:

- Нет, это в школе еще...

- Бери краски и иди, рисуй, живописец. В школе.... Не умеешь врать, так не берись, это дело тонкое.

Девушка вздохнула, с грохотом выволокла из "кандейки" алюминиевую стремянку и повезла ее по асфальту, направляясь к щиту с Инвалидом. Звук получался мерзкий, но поднять лестницу и нести на весу у нее просто не хватало сил.

- Твою мать! - донеслось из какого-то штабного окна. - По башке бы тебе этой штукой поскрести!..

Аля в испуге остановилась, но возмущенный голос принадлежал, как оказалось, мучимому похмельем начальнику второго узла, молодому майору с перекошенным лицом и забытой фамилией, а вовсе не Голубкину - тот сидел тихо.

- Извините, товарищ майор! - крикнула девушка. - Она тяжелая!

- Так брось ее на хрен, пусть бойцы таскают! Что ж такое, с самого утра прямо по мозгам! - окно сердито захлопнулось.

Поднатужившись, Аля взвалила лестницу на спину и побрела, шатко перебирая ногами. В знакомом окне ветер покачивал шторы, оттуда не доносилось ни звука. "Выздоравливай, - подумала она с какой-то почти болезненной, сжимающей сердце нежностью. - Господи, пусть он быстрее поправится...".

Второй рейс к "кандейке", за краской, оказался почему-то намного тяжелее первого, хотя весила банка всего ничего. Ноги не шли - Аля буквально силой переставляла их, мысленно командуя себе: "Левой, левой, раз, два, три!". Что-то случилось и с ее зрением: все было как будто не в фокусе, расплывалось, дрожало, меняло цвет. Тереть глаза оказалось бесполезно, и Аля на секунду подумала, что заразилась, хотя никакую инфекцию невозможно подцепить так быстро. И все-таки что-то с ней было не так, начался озноб, заколотилось о ребра сердце, вспотели руки, начали цепляться друг за друга бестолковые поверхностные мысли. Одна из этих мыслей была: "Пусть лучше я переболею, чем он. Мне легче. Я моложе, у меня крепкий организм. А он пусть будет здоров".

И - странное дело! - в душе у нее вновь, сначала робко, а потом все увереннее, заиграл тихий оркестр, исполняющий самую красивую в мире мелодию. Аля улыбнулась: "Все только начинается. Диспетчер, говорит борт-тринадцать. Я стартую. Сопровождение не нужно, посадки не прошу. Буду лететь, пока хватит горючего, вверх, к Солнцу. Земля, прощай...".

* * *

Мальчик тихо плакал, закутавшись в клетчатое байковое одеяло. Мать села рядом, потрогала его лоб, погладила мягкие шелковистые волосы, нежно потрепала, успокаивая: "Ну, все, все.... Такое бывает, кажется иногда. У меня много раз было. Я даже думала, что умею читать мысли". Мальчик прерывисто вздохнул, поворачивая к ней мокрую от слез мордашку: "Мама, ему больно. Что ты сидишь - помоги ему!". "Милый, ты это в каком-то кино видел, просто сейчас не помнишь. Что тебе папа сказал?". Малыш отвернулся: "Папа Женя думает, что я сочиняю. Говорит, у нас с ним не должно быть друг от друга секретов. Но почему? А если я не хочу что-то говорить, разве я должен?".

Аля покачала головой: "Не папа Женя, а просто папа. Он же тебе отец, а не отчим. Где ты слышал, чтобы ребенок так называл своего отца? В саду? Почему тогда я не "мама Аля"?". "Какая же ты Аля? - безмерно удивился ребенок и даже улыбнулся сквозь слезы. - Ты - Саша. У тебя была пятнистая кепка, которая все время падала, и длинные волосы. Помнишь? Там еще стояли такие старые дома, и было много больших людей в зеленом". Алина рука замерла в воздухе: "Это тебе папа рассказал, да?".

До Нового - двухтысячного - года оставалось всего десять дней. Елка в углу горела цветными лампочками, отбрасывая на белые обои пятна радужного света, с улицы смутно доносились звуки песни "Happy New Year", и ровный шум транспорта, а в комнате было тихо. Отец семейства уединился за стенкой с телевизором, милосердно надев наушники, а мама все сидела рядом с плачущим сыном и гладила его по голове. Идти к мужу ей не хотелось, он вдруг сделался совсем чужим, и Аля поразилась, до чего остро ощущает сейчас эту отчужденность - словно границу.

Границу, которую ей не перейти никогда в жизни.

ЧАСТЬ II.

"I Love To Hate You!"

"Краткий словарь языка военнослужащих N-ского полка связи, город Москва:

1. Ара - а) офицер кавказской национальности; б) любое лицо кавказской национальности

2. Болтунчик - войсковая радиостанция

3. Братан - уважительное обращение к сослуживцу близкого к тебе звания

4. БТР - вошь

5. Вохра - военнослужащие Внутренних войск РФ

6. Гаситься - проводить время вдали от начальства, по секрету от него

7. Гоблины - военнослужащие ВДВ

8. Грызть мощи - обсуждать шефа за глаза

9. Деза - ложная информация

10. Запускать мулю (мульку) - умышленно распространять слухи

11. Кабан - а) прапорщик; б) автомашина ЗИЛ-131

12. Кандейка - небольшое помещение, в котором военнослужащий хранит свое личное имущество и отдыхает от начальства

13. Каптерка - примерно то же самое, что и "кандейка", но имеет статус официальной кладовой подразделения

14. Кафе "Обломов" - офицерская столовая

15. Кефир - водка

16. Коктейль "Доброе утро" - джин с тоником

17. Колонуться - внезапно сойти с ума

18. Котенок - молодой офицер (иногда до капитана включительно)

19. Маймун - странный, нехороший человек

20. Мама - женщина-военнослужащая старше тебя по званию

21. Мышерокеры - водители КШМ (командно-штабных машин)

22. Мэм - женщина-военнослужащая равного с тобой звания

23. Начальник паники, зам по пятнам на Солнце - офицер, склонный драматизировать события

24. Окислитель - водка

25. Организм - пренебрежительное обозначение военнослужащего срочной службы

26. Перекусить кабель - уйти в длительный запой

27. Перец - ловкий прохвост

28. Пиджак - офицер, призванный в армию после гражданского вуза

29. Пижама - летняя полевая форма одежды

30. Протоплазма - см. "Организм"

31. Разговор по ЗАС - беседа двух пьяных офицеров

32. "Раптом знык!" - говорят о человеке, который внезапно исчез с рабочего места

33. Ривьера - гауптвахта

34. Сиська - бутылка спирта "Ройял" емкостью 1 литр

35. Слоники - военнослужащие РХБ-подразделений (химики)

36. Тело - см. "Протоплазма"

37. Читать телеграмму, качаться на люстре, лечить нервы, подписывать план - распивать спиртные напитки

38. Шланг - военнослужащий, имитирующий бурную деятельность, а на самом деле ничем не занятый

39. Шпана, красноармейцы, сынки, зелень - военнослужащие Вооруженных Сил РФ

40. Щемиться - тщательно прятаться от начальства

41. Экстракция - приступ тошноты

42. Ящер - а) солдат, прибывший на службу из отдаленной глубинки; б) некомпетентный офицер; в) женщина-военнослужащая предпенсионного возраста".

* * *

Подполковник Иван Антонович Урусов (он же начальник штаба полка, он же Крюгер, он же Кошмар с улицы Вязов, он же - в прошлом - Кощей Бессмертный, он же Железный Ваня, он же Иванушка-дурачок, он же Ваня-СМЕРШ) сидел за своим столом над раскрытой папкой с надписью "Досье полка" и напряженно думал, сцепив пальцы перед лицом в замок. За время его отпуска в части появились трое новеньких, из них две девушки, а он еще не знал о них практически ничего, и это его угнетало.

На стандартном листке папки, лежащем поверх "Краткого словаря...", было написано:

"1. Младший сержант УСТИНОВ Алексей Павлович, родился 20 июня 1964 года в Москве, ныне проживает по тому же адресу. В 1981 году окончил среднюю школу Љ 243 г. Москвы. С 1982 года по 1984 год проходил воинскую службу в нашем полку (проверить характеристики). В 1989 году окончил с отличием Московский Автодорожный Институт по специальности "инженер связи", с августа 1989 года по апрель 1993 года работал наладчиком телевизионных антенн в мастерской по ремонту телерадиоаппаратуры Љ 15. На военную службу по контракту призван военным комиссариатом Куйбышевского района г. Москвы. Назначен на должность начальника аппаратной дальней связи 1-го (подвижного) узла связи.

Не женат. Состав семьи: мать УСТИНОВА Елена Викторовна 1945 года рождения. Отец - МАРКОВ Павел Леонидович, проживает отдельно, других данных нет.

2. Рядовой ПЛЕТНЕВА Татьяна Николаевна, родилась 13 апреля 1971 года в г.Липецке, до 1982 года проживала там же, после чего переехала с родителями в г.Чернобыль, где проживала до мая 1986 года (авария на АЭС?). В мае 1986 переехала в поселок Быково Московской области. В 1988 году окончила с отличием Быковскую среднюю школу Љ 15. В 1990 году так же с отличием окончила медицинское училище Љ 6 г.Москвы по специальности "медсестра широкого профиля". С сентября 1990 года по февраль 1993 года работала медсестрой хирургического отделения Раменской горбольницы. В данный момент учится на 3 курсе заочного отделения Плехановского института г.Москвы. На военную службу по контракту призвана Раменским городским военным комиссариатом 18 мая 1993 года. Назначена на должность медицинской сестры войсковой медсанчасти.

Не замужем. Состав семьи: мать ПЛЕТНЕВА Ольга Вячеславовна 1948 года рождения. Отец ПЛЕТНЕВ Николай Сергеевич 1947 года рождения скончался в мае 1987 года в Объединенном госпитале Вооруженных Сил (лучевая болезнь III степени, рак щитовидной железы).

3. Рядовой МАЛЫШЕВА Александра Юрьевна, родилась 27 ноября 1973 года в г. Москве, до 1989 года проживала там же, после переехала в поселок Быково Московской области, в 1991 году окончила Быковскую среднюю школу Љ 15, с октября 1991 года по март 1993 года работала оператором конвейерно-расфасовочной линии по производству мороженого на хладокомбинате Љ 4 г. Москвы. На военную службу призвана Раменским райвоенкоматом Московской области 18 мая 1993 года. Назначена на должность телефонистки ЗАС 1-го (подвижного) узла связи.

Не замужем. Состав семьи: бабушка ГРИГОРЬЕВА Юлия Борисовна 1920 года рождения, дядя ГРИГОРЬЕВ Константин Сергеевич 1951 года рождения. Данных о родителях НЕТ!"

Подполковник Урусов пребывал в некоторой растерянности. В общем-то, анкетные данные вновь прибывших его интересовали мало, все это можно было прочесть в их личных делах, да и вообще - каждый сообщил о себе то, что посчитал нужным, а значит, мог и соврать. Особенно Малышева.

Почему ему так кажется, Крюгер не знал. Девушку он видел лишь раз, да и то издали, и она не произвела на него никакого особого впечатления. Хорошенькая пустышка, очень молодая. По настоятельной просьбе командования полка призвана на военную службу до достижения призывного возраста, в девятнадцать лет. Исполняет обязанности художника.

В руках подполковника появился другой листок, обычный, вырванный из тетради. Там, косоватым почерком добровольного осведомителя, было сказано:

"Устинов. В свободное время увлекается зарубежной рок-музыкой. На службу приезжает на мотоцикле "Урал". Называет себя "байкером". Поддерживает неуставные отношения с ряд. Плетневой Т.Н.

Плетнева. Любит делать замечания, очень скрытна. Плохо отзывается о своей матери, просила предоставить место в общежитии, потом отказалась от своей просьбы. Поддерживает неуставные отношения с мл.с-том Устиновым А.П.

Малышева. Не умеет рисовать, своих должностных обязанностей так же не выполняет. Курит, пьет, не соблюдает служебной субординации. В разговоре производит впечатление девушки более молодого возраста. Поддерживает неуставные отношения с м-ром Голубкиным Ю.Е".

- Вот так-так... - пробормотал Крюгер, еще и еще раз перечитывая записи на листке. - Вот это уже интересно...

"Досье полка" он начал собирать примерно пять лет назад, как раз тогда, когда бывшего начальника штаба подполковника Незванова сделали полковником и назначили на должность командира части. С первого взгляда было ясно, что добродушный толстяк неспособен быть настоящим руководителем и держать людей в руках, как подобает. О Старостенко и говорить нечего, этот человек как раз подходит под определение "начальник паники" из "Краткого словаря языка военнослужащих". Напугать его - раз плюнуть, "козу" ему покажи - и все, инфаркт.

Именно поэтому - а может, и не только поэтому - подполковник Урусов и решил взвалить на свои плечи нелегкое дело воспитания личного состава и контроля над его повседневной жизнью. А жизнь била ключом. Буквально через несколько месяцев после утверждения Незванова в должности комполка, а Урусова - в должности начальника штаба, из какого-то затерянного в тайге гарнизона в полк прибыл новый офицер - тот самый майор Голубкин. И началось. То есть, сначала ничего не началось, но новенький как-то сразу, плавно и незаметно, влился в воинский коллектив и сделался его "мозговым генератором", а это не может не вызывать подозрений.

Потом появились прозвища. Идя как-то утром на службу по асфальтированной дорожке, ведущей от КПП к штабу, Урусов краем уха услышал разговор двух молодых лейтенантов, и за слух его сразу зацепилась фраза: "...А я Старосте и говорю: вы, товарищ подполковник, сначала распорядитесь мне ватман и тушь в подразделение выдать, а потом требуйте наглядную агитацию, я на свои деньги канцтовары покупать не обязан...". Кто такой Староста, догадаться было несложно, и в кличке этой, по сути, не было ничего оскорбительного, но у старшего офицера, да еще заместителя командира части, никаких кличек не может быть по определению. Это следовало пресечь.

Осведомитель, вызванный на ковер в тот же день, сообщил, что рассадником заразы в части является майор Голубкин, он же Голубь - это прозвище в полку было единственным, которое придумал не он сам, а его замполит, старший лейтенант Ежов (кличка Дикобраз).

- Черт знает что! - заорал Урусов, стукнув по столу кулаком и дико перепугав своего агента. - Напридумывали! Зоопарк, а не войсковая часть!.. Обезьянник! Уголок Дурова! Площадка молодняка!..

Агент хлопал глазами, потрясенный столь глубокими познаниями шефа в зоологическом деле, и пережидал бурю.

- Ладно, - Урусов остыл, не желая доводить молодого офицера до заикания. - А меня они как называют?

Осведомитель залился краской, опустил голову и выдавил:

- Они вас называют Железный Ваня. Или Ваня-СМЕРШ. Кто как.

- Что-о?! - от изумления у Урусова запрыгал подбородок. - Меня? Железный Ваня?! Это тоже Голубкин придумал, мать его за ногу?!..

- Больше же некому, - развел руками осведомитель.

Больше минуты Урусов молчал, потом, скрипя зубами, отпустил агента и вызвал наглого майора на профилактическую беседу.

Вот тогда и состоялась их первая схватка, названная позже Битвой при Ватерлоо Љ 1.

В кабинет начальника штаба Голубкин вошел с некоторым замиранием сердца, на всякий случай предварительно накапав себе тридцать шесть (по возрасту) капель валерьянки. Очень крепкими нервами он не отличался и предпочитал иметь дело с людьми спокойными, добрыми и не крикливыми, такими, например, как командир полка в периоды хорошего настроения. Буйный же темперамент Железного Вани его немного пугал.

Урусов оглядел майора с головы до ног и остался недоволен. Молодой, нахальный, впечатления настоящего боевого офицера не производит. По всему видать - крыса кабинетная, ничего в жизни не видел, кроме бумажек. Честь в дверях не отдал, по всей форме не представился, и вообще, что это за манера таскать фуражку в руках, а не на голове?! Что за "доброе утро", мать его за ногу?!.. И чему эта сволочь улыбается?

- Я сказал что-то смешное, товарищ майор? - сдерживаясь, начальник штаба указал на жесткий стул, стоящий в трех шагах от стола, точно на середине кабинета. - Присаживайтесь. Разговор будет серьезный.

Майор уселся, положил на колени фуражку, сверху - руки, и приготовился внимать. Лицо его выражало, по отдельности: огромное почтение к старшему офицеру, острый интерес к предстоящей беседе, легкий страх и глубокую умственную сосредоточенность. А вот вместе все эти замечательные вещи почему-то образовывали на редкость издевательскую гримасу, и подполковника Урусова передернуло.

- Хорошо, - сказал он. - Я не буду долго распространяться об огромной роли офицерского состава в воспитании младших подчиненных, вы это не хуже меня знаете. Перейду сразу к сути дела. До меня дошла информация, что вы, товарищ майор, вместо того, чтобы подавать пример своему личному составу, занимаетесь придумыванием идиотских кличек. Это так? Или меня обманули?

Голубкин солнечно улыбнулся, но тут же вновь сделался серьезным:

- Никак нет, товарищ подполковник, придумыванием идиотских кличек я не занимаюсь. Вас обманули.

- Угу, - Урусов поднял брови. - А кто же тогда этим занимается?

- Не могу знать, товарищ подполковник, в моем подразделении таких нет. Наверное, какие-то посторонние лица.

- Вы же врете! - начальник штаба не выдержал. - Вы врете, Юрий Евгеньевич, я это вижу невооруженным глазом, а я ведь кое-что понимаю в людях! Скажите, вам скучно на службе? Или вы путаете войсковую часть со средней школой, которую вы, судя по вашему поведению, совсем недавно закончили?!

- Никак нет, - предельно серьезно отозвался майор. - Среднюю школу я закончил почти двадцать лет назад, тогда же, когда и вы. У нас ведь с вами разница в возрасте всего десять дней, вы в курсе?

- Как это?.. - осекся Урусов, совсем не ожидавший перехода разговора на собственную личность.

- Вы старше, - Голубкин слегка поклонился. - Может быть, вы даже были председателем совета отряда.

- У вас своеобразное чувство юмора, - заметил начальник штаба, барабаня пальцами по столу. - Жаль, что вы с таким же вдохновением не относитесь к своим обязанностям, а то у нас тут с вами была бы просто благодать.

- Виноват, исправлюсь, - сказал Голубкин.

- Почему в первом узле до сих пор не висит график дежурств? Что у вас за дурацкая статуя на лестничной площадке между вторым и третьим этажами?

- Это Дзержинский, - неожиданно покраснев, признался майор, - Феликс Эдмундович. В молодости.

- Что, ваш кумир? - хмыкнул Урусов.

- В каком-то смысле - да.

- Ну, так поставьте эту статую у себя дома и любуйтесь на нее, сколько хотите!.. Что за детство, вы же все-таки офицер! Почему такой свинюшник в спальных помещениях? Когда вы в последний раз водили свой личный состав в баню? Бойцы у вас грязные, потные, от них воняет, как от козлов!.. Мимо пройти невозможно! Зашел к канцелярию вашего заместителя, и что? Не канцелярия, а отхожее место!.. На разводах ваше подразделение ходит хуже всех, как на бульваре, чуть не руки в карманы!.. - Урусова понесло, обида на "Железного Ваню" была все-таки слишком сильна. - Женщины... женщины вообще особая статья! Распустились донельзя, половина в неуставной обуви, в каких-то дурацких украшениях, чай пьют на рабочем месте! На коммутатор не дозвониться, все время занято, линейщиков приходится звать по двадцать раз, чтобы телефон проверили, аппарат мне третий месяц заменить не могут!..

Голубкин слушал молча. Он терпеть не мог криков, а потому решил сумасшедшего подполковника не злить и даже не объяснять ему, что линейщики (то есть, линейные надсмотрщики центра каналообразования и внутренней связи) приписаны не к первому, а ко второму (то есть, стационарному) узлу. Бог с ним, что возьмешь с умалишенного?..

- Что вы молчите? - спросил Урусов.

- Слушаю вас.

- Вы не слушать должны, а делать! Слушать кто угодно может! А мне нужна ваша конкретная работа, товарищ майор! Конкретная! Вот сегодня - что вы сделали сегодня?.. Ну? Нечего ответить? Как домой со службы удирать, так вы у нас самый первый, по тревоге не дозовешься, все время ваш ребенок к телефону подходит и говорит, что "папа на рыбалке"!..

Голубкин не выдержал и фыркнул в кулак:

- Это дочка. Простите ее, пожалуйста.

- При чем тут ваша дочка!.. Дело не в дочке, а в том, что вы просто саботируете службу! Почему вчера вы ушли домой, не дождавшись, пока ваши солдаты восстановят разбитую на учениях технику? Это что, не ваше дело?..

"Не мое, а командира ремонтной роты", - хотел ответить Голубкин, но промолчал.

- У вас кабинет в штабе, - продолжал неугомонный Урусов. - Это, конечно, удобно для командира полка и для вас, но, по-моему, в результате вы совершенно оторвались от повседневной жизни своего подразделения! Я буду вынужден походатайствовать, чтобы вам выделили помещение в казарме узла. Иначе ваши оценки за командно-штабные учения никогда не поднимутся выше троек!.. И потом, Юрий Евгеньевич, у меня есть к вам одно личное замечание. Нет-нет, я не о прозвищах, с этим мы разберемся отдельно. Я о другом: почему вы ставите свою машину на территории части? Эта стоянка предназначена для служебного автотранспорта, а личный автотранспорт извольте оставлять за КПП.

Вот тут терпение майора Голубкина и лопнуло:

- Извините, товарищ подполковник, но за КПП я машину оставлять не буду. Месяц назад с нее сняли там переднее колесо и свинтили фару. Дежурные за стоянкой не следят, охраны никакой нет, забор чисто символический, а отключить сигнализацию при наличии ловких рук большого труда не составляет. Я денег не печатаю. У меня, кроме машины, еще и семья.

- Хорошо, - спокойно сказал Урусов. - Вы свободны, товарищ майор, можете идти.

В пятницу, на итоговом совещании за неделю, майора Голубкина подняли с места в присутствии всего полка и объявили ему выговор с занесением в личное дело - за отвратительную организацию работы первого узла связи.

Вот тогда все действительно началось, и последующие события сохранились в истории полка под именем Большой Партизанской Войны, тяжелой, кровопролитной, но пока малоэффективной, поскольку противоборствующие стороны без конца изобретали новые виды оружия, и конца этому не было видно.

Итак, вот хроника Войны в пересказе местных летописцев:

1989 год

апрель - Битва при Ватерлоо Љ 1. Выговор Голубкину за плохую работу. Появление клички "Иванушка-дурачок". Комплексная проверка 1-го узла связи с привлечением командования полка.

май - телефон начальника штаба внезапно выходит из строя. Эпопея с линейщиками. Отказ майору Голубкину в предоставлении для дочери путевки в лагерь для детей военнослужащих.

июнь - отравление подполковника Урусова некачественным апельсиновым соком, принесенным к нему в кабинет неизвестным бойцом срочной службы, больничный лист с 12 по 18 июня.

июль - неожиданный пересмотр графика очередных отпусков для офицерского состава полка

август - подполковник Урусов в отпуске, в его кабинете внезапно и в огромном количестве заводятся рыжие тараканы

сентябрь - оценка "2" по итогам строевого смотра 1-му (подвижному) узлу связи. Расширенные занятия по строевой подготовке под руководством начальника штаба полка (2 часа в день). Исчезновение из кабинета начальника штаба "Плана работы на предстоящее полугодие" с последующим обнаружением этого плана в мусорном контейнере возле столовой.

октябрь - индивидуальная строевая подготовка с майором Голубкиным под руководством подполковника Урусова. Подполковник Урусов получает официальное приглашение на юбилей начальника штаба округа, но, явившись на торжество с подарком (Гжельская ваза), узнает, что никто его туда не звал.

ноябрь - вышестоящее руководство отказывается отпустить майора Голубкина со службы на час раньше для празднования с семьей дня его рождения. Неизвестное лицо проникает в шкаф начальника штаба и меняет погоны подполковника на погоны лейтенанта за полчаса до общего строевого смотра с участием представителей Округа.

декабрь - майор Голубкин в отпуске.

1990 год

январь - майор Голубкин выходит из отпуска и обнаруживает, что за время его отсутствия была реорганизована работа полкового коммутатора. Битва при Ватерлоо Љ 2, предмет обсуждения: "Кто кому тут должен указывать, как правильно нести службу". Домой к подполковнику Урусову являются два неизвестных бойца срочной службы и под предлогом замены деревянной двери на металлическую снимают и уносят с собой входную дверь квартиры.

февраль - майор Голубкин выезжает в командировку в войсковую часть Љ ***** (Мурманск) сроком на 3 месяца для восстановления связи.

март - командировка

апрель - командировка

май - командировка

июнь - проблемы с оплатой проживания майора Голубкина в гостинице во время командировки. Служебное расследование по факту возможной подделки гостиничных счетов (под руководством начальника штаба). Битва при Ватерлоо Љ 3. Вооруженное перемирие по настоянию командира полка. Прекращение расследования.

июль - подполковник Урусов в отпуске. В санаторий на Черноморском побережье, где он отдыхает, внезапно приходит телеграмма с приказанием срочно прибыть на службу. По причине огромной очереди на переговорном пункте подполковник Урусов вылетает в Москву без предварительного звонка и сразу же обнаруживает, что его никто не вызывал.

август - история с обвинением майора Голубкина в хищении с полковой заправки бензина А-92 в количестве 25 литров. Возмещение материального ущерба.

сентябрь - случайное падение подполковника Урусова в вечернее время в открытый канализационный люк возле подъезда казармы первого узла связи, перелом правой лодыжки, безвозвратная порча повседневной формы одежды. Больничный лист с 9 по 28 сентября. Появление клички "Кощей Бессмертный". Историческая фраза начальника первого узла: "Надо же, а ОНО все-таки тонет!".

октябрь - выезд майора Голубкина в командировку в войсковую часть Љ ***** (дер. Балакино Московской области) сроком на 21 день для расследования хищений имущества связи.

ноябрь - во время командно-штабных учений в палатке подполковника Урусова обнаружена живая коза, а так же козий помет в количестве около 0,7 кг. Лишение майора Голубкина "тринадцатой" зарплаты за плохую организацию связи в узле.

декабрь - майор Голубкин в отпуске.

1991 год

январь - командование части отказывает майору Голубкину в предоставлении для дочери путевки в детский бронхо-легочный санаторий

февраль - рапорт майора Голубкина в штаб Московского военного округа на тему предвзятого отношения к нему вышестоящих начальников

март - майор Голубкин выезжает в командировку в войсковую часть Љ ***** (Мурманск) для контроля службы связи.

апрель - командировка.

май - командировка.

июнь - командировка.

июль - подполковник Урусов в отпуске, в его отсутствие в кабинете обрушиваются потолочные перекрытия.

август - майор Голубкин отказывает подполковнику Урусову в предоставлении бойцов первого узла связи для ремонта помещения. Битва при Ватерлоо Љ 4, предмет обсуждения: "Кто здесь кто".

сентябрь - заседание Суда офицерской чести, на повестке дня вопрос о наказании майора Голубкина за оскорбление старшего по званию. Вмешательство Штаба округа.

октябрь - майор Голубкин в госпитале, диагноз "Острая стенокардия на почве нервного истощения", больничный лист с 3 октября по 21 ноября.

ноябрь - начало Перемирия.

декабрь - майор Голубкин в отпуске.

1992 год

январь - все спокойно.

февраль - все спокойно.

март - все спокойно.

апрель - комплексная проверка работы 1-го узла связи начальником штаба полка на предмет поиска виновных в срыве подготовки к учениям. Оценка подразделению - "2".

май - командование части отказывает майору Голубкину в предоставлении очередного отпуска (о котором он просит в связи с состоянием своего здоровья) в летнее время, а так же в предоставлении ему для сына путевки в летний лагерь для детей военнослужащих.

июнь - повторный рапорт майора Голубкина с просьбой о путевке для сына. Резолюция штаба: "Отказать в связи с отсутствием мест в отъезжающей смене". Битва при Ватерлоо Љ 5, предмет обсуждения: "Виноваты ли дети офицера в том, что их отец не нравится начальству?". Появление клички "Кошмар с улицы Вязов".

июль - подполковник Урусов в отпуске, в его отсутствие кабинет охраняется от посягательств. История с кражей аккумулятора из служебной машины начальника штаба.

август - расследование кражи аккумулятора. Публичный разбор поведения майора Голубкина как офицера и командира подразделения (на общем совещании полка). Обвинение в организации кражи аккумулятора. Возмещение материального ущерба.

сентябрь - майор Голубкин в госпитале на обследовании, больничный лист с 11 по 20 сентября. Заседание ВВК. Запись в медицинской карточке: "Рекомендовано досрочное увольнение в запас в связи с ограниченной годностью к военной службе по состоянию здоровья".

октябрь - появление клички "Крюгер". Командир части вносит предложение назначить майора Голубкина на должность заместителя командира по технике и вооружению взамен уходящего на пенсию подполковника Сорокина, а так же поднять вопрос о присвоении ему очередного воинского звания. Протест начальника штаба.

ноябрь - проверка работы 1-го узла связи силами объединенной комиссии полка и Штаба округа, оценка работы подразделения "3 с минусом". Уход Сорокина на пенсию. Назначение майора Голубкина ВрИО заместителя командира по технике и вооружению.

декабрь - майор Голубкин в отпуске. Рапорт подполковника Урусова по команде в вышестоящие инстанции.

1993 год

январь - приказ о назначении на должность заместителя командира по технике и вооружению вновь прибывшего подполковника Панченко.

февраль - все спокойно.

март - конфликт из-за наглядной агитации в казарме 1-го узла связи. Рапорт замполита узла, капитана Ежова, командиру полка с жалобой на оскорбление майора Голубкина начальником штаба в присутствии подчиненных. Битва между командиром и начальником штаба, предмет обсуждения: "Оставь его в покое!".

апрель - интервью майора Голубкина корреспонденту газеты "Красный воин" на тему: "Недостатки в работе штаба полка". По недосмотру главного редактора заметка идет в номер без согласования с командованием. Скандал. Извинение майора Голубкина перед начальником штаба.

май - подполковник Урусов в отпуске. Прибытие новеньких. Неуставные отношения майора Голубкина с рядовым Малышевой. Известие о визите президента. Вызов подполковника Урусова на службу.

* * *

"Ну, все, Голубь, - он задумчиво поглядел в окно и аккуратно сложил бумажку с донесением. - Я тебе крылья-то обстригу, вот теперь - точно обстригу. Хватит, отлетался. Ты у меня с такой формулировкой из войск вылетишь, что тебя ночным сторожем никуда не возьмут...".

Ненависть к непокорному майору в Крюгере не то что бы кипела, но все-таки булькала, как суп в кастрюле. Отпуск ничуть не помог. Стоило ему еще утром увидеть в коридоре штаба знакомое лицо, как все чувства пробудились с новой силой, словно и не было этих трех недель заслуженной свободы.

Закадычный враг, к его удивлению, выглядел чем-то очень довольным и шел к дверям своего кабинета легкой походкой человека, у которого все хорошо. При виде начальника штаба он вытянулся по стойке "смирно", щелкнул каблуками и приложил руку к кепке:

- Здравия желаю, товарищ подполковник!

- Все порхаете, товарищ майор? - осведомился Урусов. - Зайдете ко мне в десять часов. Я слышал, вы все-таки нашли свою аппаратную?

- Так точно! - глаза майора выражали восторженную преданность, но было в них и что-то еще, что начальнику штаба очень не понравилось.

- Вот это мы с вами и обсудим.

- Есть! - Голубкин неожиданно сморщился и чихнул, прикрыв рот ладонью. - Извините.

- Офицер, а платка с собой не носите, - поморщился Урусов. - Ходите и всех заражаете.

- Виноват, исправлюсь! Разрешите идти?

- Идите.... И прекратите мне тут болеть. Если вы, конечно, болеете, а не симулируете по своему обыкновению.

Что-то было не так. Наглый майор улыбнулся, мазнул по нему отсутствующим взглядом и скрылся в своем кабинете, приоткрыв для этого дверь ровно настолько, чтобы протиснуться в образовавшуюся щель, и ни на микрон больше.

"Значит, у тебя там кто-то был... - думал Крюгер час спустя, сидя над папкой с "Досье полка" и вертя в руках сложенный вчетверо листок с данными на новых контрактников. - И я даже догадываюсь, кто...".

Почесав голову, он вызвал коммутатор и попросил соединить с казармой первого узла связи.

- Дежурный? Вы располагаете информацией, где именно ночевала сегодня военнослужащая по контракту Малышева?.. Да, и побыстрее... Что? В узле не ночевала? А где? Как это - вам неизвестно?!.. Выясните и доложите! Мне все равно, как вы будете это выяснять! Хоть сами ходите и всех опрашивайте!.. Чтобы до десяти утра информация была у меня. Все.

Подумав еще минуту, он соединился с дежурным по части:

- Урусов говорит. Я хочу знать, пофамильно, кто сегодня ночевал в здании штаба. Если точнее, то в кабинетах первого этажа. Есть у вас список?

Дежурный зашелестел:

- Так точно, товарищ подполковник. Пофамильно. Матвеев, Козырев, Старостенко, Панченко, Хомяков, Фридман, Нетесов, Голубкин, Мартынец, Осипов, Малышева. Это те лица, которые находились в штабе после 23 часов. Кто из них остался до утра, данных у меня нет.

- Почему нет? - слегка ошарашенный такой легкой победой, пробормотал Урусов. - А эта Малышева - она что, официально записалась?

- На нее есть отдельное распоряжение.

- А именно? - Крюгер был совсем сбит с толку.

- Распоряжение пропускать в любое время, не спрашивая, зачем и к кому она пришла.

- Как я понимаю, это майор Голубкин вам приказал?

- Так точно.

Через десять минут подполковнику Урусову перезвонил дежурный по первому узлу связи и все подтвердил.

"Странно... - Крюгер положил телефонную трубку на место. - Такие вещи вот так, в открытую, не делаются.... Или он совсем свихнулся? Ничего не понимаю".

Часы показывали без пяти девять утра, когда с улицы неожиданно донесся возмущенный вопль: "Мать твою! По башке бы тебе этой штукой поскрести!..". "Извините, товарищ майор, - отозвался испуганный молодой голос. - Она тяжелая!". Крюгер хмыкнул, нахлобучил на свою острую птичью голову широкую фуражку, одернул китель и вышел из кабинета.

* * *

Надсадно кашляя и поминутно сморкаясь в белый платок начальника, Аля с усилием вскарабкалась на стремянку, мельком посмотрела вверх, случайно встретилась взглядом с Александром Невским, перекрестилась и сплюнула через левое плечо. Потом вытерла со лба пот и пристроила на ступеньке банку с черной краской. Силы ее окончательно покинули.

"Странно как, неужели заболеваю?.. - она прислушалась к себе, пытаясь понять, что же в организме вдруг разладилось, кроме души, и не смогла. - Вот ерунда какая. Как же рисовать?.. И вообще - как это делается?.. Сроду ведь ничего не рисовала, кроме чертиков в блокноте...".

- Какие-то затруднения? - поинтересовался снизу сухой насмешливый голос. - Требуется помощь?

Аля обернулась. Худой офицер, который стоял на газоне, скрестив руки на впалой груди, был ей незнаком, но сразу же, не успев его толком разглядеть, она поняла, что это и есть пресловутый Крюгер - гроза полка, лютый враг ее любимого, а значит - и ее враг. От нормального человека его отличали невероятно длинные, ухоженные, подпиленные и тщательно вычищенные ногти, плоское черепообразное лицо, тонкая жилистая шея и круглые, желтые и выпученные, как при Базедовой болезни, глаза.

- Здравия желаю, товарищ подполковник! - Аля вытянулась на стремянке, козырнула и уставилась на начальника штаба бессмысленным солдатским взглядом. - Затруднений нет, справлюсь сама!

"Нет, ну почему, субординацию она соблюдает..." - Крюгер одобрительно посмотрел на девушку и вдруг сказал с удивлением:

- Да вы же больны! В чем дело? Почему с утра я вижу уже второго больного, и ни один из них до сих пор не в санчасти?!

- Виновата! - четко ответила Аля. - Больше не повторится!

- Слезьте сюда, - приказал Урусов. - Вы грохнетесь с этой лестницы и сломаете себе шею.

- Есть! - девушка слезла и снова встала по стойке "смирно".

- Вольно, рядовой Малышева, - окончательно подобрел начальник штаба.

Аля приняла стойку "вольно", как учили на утреннем построении: ноги на ширине плеч, руки полусогнуты в локтях. Запершило в носу. Пытаясь сдержаться, девушка напряглась до алых щек, но ничего не вышло - она оглушительно чихнула, успев выхватить платок, и вдруг пробормотала себе под нос:

- Будь здорова, дорогая Алечка. Спасибо, милая.

У подполковника Урусова сразу же возникло мощное чувство "дежа вю". Картинка, которая в данный момент была у него перед глазами, в точности наложилась на другую картинку, увиденную утром в коридоре штаба, с единственным отличием: у майора Голубкина платка не было. Да еще эта фраза... где он ее слышал?..

- Будьте здоровы, рядовой Малышева! - подполковник отошел на шаг, спасаясь от въедливой инфекции. - Немедленно ступайте в санчасть и не распространяйте заразу!

- Есть!

- А после санчасти, если вам не станет лучше, идите и отдыхайте. Без вас справимся.

- Есть!

- Слушайте, - Урусов немного смутился, - вы человеческим языком разговаривать умеете?

- Так точно!

Стоит заметить, что женщины, а особенно молодые и симпатичные, были больным местом подполковника Урусова, и некоторые полковые дамы пытались этим пользоваться, впрочем, без особого успеха. Смертельно уставший за двадцать лет от законной супруги и мучимый пресловутым кризисом среднего возраста, начштаба в глубине своей бездонной души мечтал о каких-нибудь безрассудствах, о романтике на склоне лет, а может быть - чем черт не шутит - даже о любви. Проблема была одна: желающих полюбить его всем сердцем почему-то пока не находилось. А быстрый секс на рабочем месте в обмен на мелкие поблажки был неинтересен, отвратителен и опасен для репутации офицера.

Но Урусов не сдавался. Тетеньки из солдатской столовой и с коммутатора надоели ему точно так же, как и жена, но иногда в полку появлялось новое, еще не примелькавшееся лицо, и он встряхивался и начинал азартно бить копытом. Вот и сейчас: перед ним стоял совершенно свежий человек с приятной мордашкой и точеной фигуркой, сморкался и орал что-то ужасно уставное, просто неуместное в устах девушки.

Антипатия к хорошенькой Малышевой была мгновенно забыта. Теперь ее следовало приручить, и как можно скорее, пока это не успел сделать кто-нибудь другой, хотя бы тот же Голубкин.

- Саша, - как можно мягче сказал Крюгер, глядя на нее бережным отцовским взглядом, - вы, конечно, умница. Вы очень хорошо освоили манеру разговора со старшим по званию. Но не обязательно ведь говорить так постоянно, правда?

Аля сменила пластинку:

- Правда.

- Ну вот, так уже лучше, - Крюгер мысленно поставил себе галочку. - А теперь идите и лечитесь. Постойте! Как вы устроились?

- Спасибо, нормально.

- В канцелярии узла, наверное?

- Нет, в штабе, - девушка, кажется, не собиралась ничего скрывать, и это было странно. - В кабинете майора Голубкина.

- А почему там, деточка?

- Майор Голубкин уступил мне кабинет на время казарменного положения, в сам ночует в роте.

- А-а... - в мозгу у Крюгера что-то щелкнуло. - Что ж, очень благородно с его стороны.

"Вот как, вот как... - думал он, возвращаясь к себе и помахивая на ходу сорванным одуванчиком. - Значит, ребятки, спали вы не вместе. В роте он, видите ли, ночует...".

Мысли крутились вокруг каких-то посторонних вещей, но главное подполковник Урусов уже понял: для убийства майора Голубкина у него появилась еще одна веская причина. Очень веская.

* * *

- Температура? Насморк? Кашель? - Таня протянула Але термометр и покачала головой. - Ну, ты даешь. Жара же на улице, не продохнуть. Где ты простынуть умудрилась?

- Не знаю, - Аля сунула градусник под мышку и откинулась на спинку стула.

- Крюгер был, - заметила Таня. - Поставил всех в позу бегущего египтянина, особенно начмеда. Я уж думала, не выживет старик, так его трепали. Но ничего, посидел, поохал да снова впрягся в общую телегу. Велели нам до обеда санчасть отмыть, чтоб блестела. А не будет блестеть, заблестят наши задницы.

- Где Леша? - отстраненно поинтересовалась Аля.

- Как где? В парке, с аппаратной ковыряется. Там надолго.... Эй, мать, тебе совсем плохо, что ли?

- Нет... Мне нормально.

- А по-моему, не нормально. Не дай Бог, грипп подхватила. Мы ж хотели после всех этих дел тебя на канал пригласить, на шашлыки. Купаться любишь? Помнишь, как мы с тобой в Быковском пруду "лягушатник" строили?

Аля улыбнулась:

- А то. Только мы ж на мотоцикле втроем не поместимся...

- Если Голубь согласится, ты у нас как королева поедешь, на машине. Лешка его в поте лица уговаривает, на штамп мы с ним поспорили, что не уговорит.

- Хочешь, я уговорю?

- А ты можешь? - Таня с сомнением хмыкнула. - Он тебя послушает?

- Не знаю, - Аля пожала плечами. - Все может быть...

- У вас что, отношения уже изменились? Ты какая-то другая стала. Разговариваешь иначе. Даже глаза другие. Что-то было?.. Скажи честно. Скажи.

Аля покачала головой:

- Извини, Тань, не могу я об этом. Я его люблю - это не секрет. Остальное - только между ним и мной.

- Значит, было...

Подруги помолчали.

- Зря, - заметила Таня и забрала у Али градусник. - Температуры у тебя нет, расслабься. Просто насморк, возможно, аллергический. Тополя цветут... что-то в этом году рано. Ты, девочка, предохраняться-то умеешь?

- Таня, э т о г о не было и не будет.

- Но было что-то другое?.. Ладно, не хочешь, не говори. Поедешь с нами на канал? Вода будет уже теплая.... Слушай, Аль! - Таня вдруг страдальчески сдвинула брови. - У тебя такого не бывает: все вроде хорошо, а на душе пустота?

- Что?.. - Аля вернулась из своего светлого небытия. - Как это?

- Ну, смотри, - подруга придвинулась к ней поближе и понизила голос, словно речь шла о чем-то сверхсекретном. - У меня, например, сейчас все хорошо. Крюгер не в счет. Я вообще, про жизнь в целом. Лешка меня любит и спор, наверное, выиграет. А не выиграет, я сама соглашусь. На службе все получается, старик доволен, с девчонками отношения хорошие. Мама Лешкина ко мне всей душой... а я встала сегодня утром и чувствую: пустота. Внутри. Странно как-то... - Таня заговорила еще тише, держа Алю за кончики пальцев напряженной вздрагивающей рукой. - Ты только никому не говори, ладно? Может, пройдет. Оно... оно как ветерок, легкое такое... как дыхание...

- Я не понимаю, о чем ты!.. Танечка, милая, родная, что это значит - "оно"?..

- Пустота, - повторила Таня и закрыла глаза. - Иногда мне кажется, что я иду по большому светлому коридору с блестящими кафельными стенами, вокруг никого нет, я совсем одна, даже эхо не слышно... иду, как по вате, и везде эта вата... коридор бесконечный, назад смотришь - белизна, впереди тоже белизна.... А потом вдруг вижу, что это не коридор, а дорога. И над ней висит какой-то флаг или транспарант, а на нем написаны два слова. Но не знаю, какие. И ветра нет.

- Может, ты из-за матери переживаешь? - предположила Аля.

- Нет. Я о ней почти не думаю. Знаю, что жива и здорова. Набрала номер, она ответила, а я повесила трубку. Не хочу ее видеть, не хочу разговаривать.

- А давно у тебя... это? Ты ничего не рассказывала.

- У тебя свои заботы, - не открывая глаз, сказала Таня. - А вообще... месяца полтора. С матерью поругаюсь, часик пореву, успокоюсь, и - начинается. Именно тогда, когда я уже успокаиваюсь, понимаешь? Когда все уже хорошо... Что это может быть, Алька? Мне в такие моменты совсем ничего не хочется, ни плохого, ни хорошего. Даже страшно бывает, до чего на все наплевать. Меня, наверное, убить можно, а я и не почувствую.

Аля испугалась:

- Что ты несешь!

- Я просто с тобой советуюсь, как с подругой, - Таня слабо улыбнулась, чуть покачиваясь на месте. - Меня пугает эта штука. Вот как раз сейчас она опять началась... Может, минут за двадцать до твоего прихода. И это надолго, до вечера. А завтра утром, может быть, уже ничего и не будет. Я не могу тебе это объяснить! - тревожные глаза вдруг распахнулись, в них стояли слезы. - Алька, ты не бросай меня, мы же друзья!

Аля схватила ее за руки:

- Кто тебя бросает? Я с тобой, вот я сижу, видишь? Таня, ты медик... как медик, скажи, что ты сама думаешь? Ты врачам здесь говорила?

- При чем тут врачи? Это же не болезнь, а просто странное настроение. Может, мне нельзя допускать, чтобы все было хорошо? Вот сегодня Крюгер пришел, на всех наорал, и оно меня сразу отпустило! Сразу! Это... как скука. Скука от жизни.

Аля растерянно молчала. Ей никогда не было скучно жить, все время происходили какие-то новые, яркие, цветные события, все вертелось, Земля летела куда-то в сказку, и человек, без которого стала невозможной эта Земля и эта сказка, разрешил называть его на "ты" - что же может быть прекраснее?.. Внутри музыка, она наполняет все вокруг, от нее некуда деваться, сердце так и распирает радость, хочется петь, кричать, бежать до изнеможения.... А скука? Скука осталась в школе, которую Аля в свое время просто бросила, предоставив эту проблему дяде с его многочисленными связями...

- Танечка, я не знаю, что тебе сказать.... Давай, вместе подумаем? Почему тебе скучно? Ты, может, просто Лешу не любишь?

- Не люблю, - согласилась Таня. - Но это идеальный для меня человек, идеальный друг... он вообще лучше всех на свете. Мне очень с ним хорошо. Спокойно. Он надежный, верный...

- Но этого мало, - Аля обезоруживающе улыбнулась. - Надо любить.

- Я тоже так думаю, - ее подруга вздохнула. - Но если нет любви, это не значит, что нужно бросить хорошего парня и ждать до старости своего принца. Жить надо сейчас. Потом может быть поздно.

- Конечно, Таня. Рыжик ты мой бедный, что у тебя за напасти... Я Юру... тьфу ты! - майора Голубкина обязательно уговорю поехать на канал. Весело будет. Ты просто устала.

- Юру? Уже?.. - Таня усмехнулась и вдруг ожила, словно сбросив с себя тяжелый серый кокон. - Ой, ты смотри, отпустило!.. - глаза ее засверкали. - Алька, ты мой добрый волшебник! Твоя детская глупость творит чудеса! Отпустило!..

- Слава Богу, - Аля вздохнула с облегчением, еще краснея от своей оговорки. - Тебя надо почаще встряхивать, мать. Засиделась ты в своей санчасти. У тебя сейчас, кроме меня, больные есть?.. Так выйди, походи, цветочки понюхай, чудо ты в перьях! К Леше загляни, вон, купи ему в магазине шоколадку и отнеси, он же рад будет!..

Они снова были лучшими подругами. Таня засмеялась в ладони, тряся огненно-рыжей головой, и смех ее был смехом живого человека. Аля подхватила, пробормотав: "Киса! Скажите, ну, скажите же мне, как художник художнику! Вы, сволочь такая, рисовать умеете?!". Обе повалились на стол, содрогаясь от хохота. Заглянул седой подполковник медицинской службы Павлов, начмед полка, удивленно поморгал глазами: "Переволновались, девочки?" и с улыбкой исчез. Какие-то медсестры спросили у Тани, не нужна ли помощь психиатра, и это вызвало новый приступ рыдающего смеха. За окном по асфальтовой дорожке прошел взъерошенный командир, и девушкам он показался таким смешным и нелепым в своем съехавшем на сторону галстуке и мокрой под мышками рубашке, что они застонали.

Все было хорошо. Алин нос вдруг начал дышать, прошел кашель, глаза обрели утраченный блеск и ясность, куда-то делась мерзкая слабость, и музыка в ее душе звучала теперь на весь мир.

"Господи, пусть будет так! - по привычке обратилась она к Богу, словно к начальнику. - Пусть будет вот именно так, как сейчас! Остановись, мгновенье, ты - прекрасно".

* * *

- Малышева - ты? Подойди на КПП, к тебе пришли.

- Кто? - Аля перестала смеяться и уставилась на юного ушастого посыльного. - Бабушка?

- Нет, парень какой-то.

- О нет... - пробормотала Аля, сползая со стула. - А нельзя его как-нибудь... ну... того?

- Сама разбирайся, - беззлобно сказал посыльный. - Что я тебе, стрелочник? Иди быстрее, он странный какой-то...

Аля метнулась бегом. Странный Женя - это что-то особенное, потому что трудно на этом свете найти более нормальное и уравновешенное существо, чем этот белобрысый увалень с синими бездонными глазищами. У него что-то случилось, и его наивную душу надо срочно спасать. А то еще пойдет и утопится ненароком.

Пробегая по дорожке мимо Инвалида, она бросила на щит опасливый взгляд и невзначай подумала, что Крюгер, наверное, не испугался его потому, что каждый день видит нечто подобное в зеркале, когда бреется перед выходом на службу. Иначе в первый момент его, как и любого другого в полку, должно было пригвоздить к месту как минимум секунд на тридцать. Интересно, как Игорю удалось добиться такого эффекта?..

Женя маялся с той стороны, на улице, и лицо его было таким растерянным, что Алино сердце на мгновение сдавила жалость: "Бог ты мой, что я делаю?.. Ему ведь плохо, а я, скотина, не вспоминаю даже...".

- Женька! - окликнула она со ступенек, весело протягивая руки. - Ты чего?

Парень взлетел на крыльцо и порывисто обнял ее, не давая дышать:

- Сашенька!

- Да ты обалдел?! - девушка силой освободилась, тревожно оглянувшись на окна пропускного пункта. - Я же на службе, что за телячьи нежности?

Женя смотрел на нее с самой настоящей болью:

- Не телячьи. Я люблю тебя.

- Ну, хорошо, хорошо... - забормотала она, нервно поправляя воротничок куртки. - Только страсти-то зачем нагнетать?

- А ты меня любишь?

Аля была человеком честным, и это иногда мешало ей в жизни.

- Давай, поговорим, - взяв Женю под руку, она отвела его в сторону. - Только обещай не нервничать.

- Значит, нет... - он медленно, сонно достал сигарету, сунул ее в рот и забыл зажечь. - Почему?

- Да откуда я знаю! - с досадой отмахнулась Аля. - Сердцу не прикажешь!..

- А... кто он такой?

Девушка помялась, отвернулась, буркнула:

- Однофамилец. Извини, милый, ну, так получилось...

- Сашка! - совершенно неожиданно, совсем обезоружив ее, Женя заплакал, и это было намного страшнее любых упреков и обвинений - вот эти слезы на его красивом мужественном лице, слезы, которых он не замечал.

- Не надо! - Аля в испуге обняла его и стала быстро-быстро гладить по голове. - Ну, Женечка, родной, перестань сейчас же... Господи, да что с тобой делается? Все хорошо! Я пошутила! Никого у меня нет! Я просто... я тебя просто хотела проверить...

- Не ври, раз не умеешь, - парень тыльной стороной ладони смахнул слезы, поморгал, тяжело всхлипнул. - Надо же. Лет пятнадцать не ревел...

- Все, все... - Аля вытащила из кармана платок. - Дай, я тебя вытру.

- Мужской, - без интонации сказал Женя, коснувшись белой ткани с голубой полоской по краю. - Это - его, да?..

- Ну, его... - девушка покраснела.

- Вы с ним уже... ну, любовники?

- Глупость какая! - она искренне засмеялась, сжала платок в кулаке и сунула кулак в карман штанов.

- Не врешь, - кивнул Женя. - А что у вас тогда? - голос его зазвенел. - Что? Чем вы занимаетесь? Тем же, чем занимались мы с тобой тем летом, на речке?.. Помнишь? Я потом две ночи не спал, а тебе хоть бы хны...

- Дурак, - сердито сказала Аля. - Это совсем другое. У нас с тобой было... как это называется... ну, просто игра, что ли. И это ты, между прочим, руки распускал, а не я! Мне это было сто лет не надо.

- А сейчас вдруг понадобилось?..

- Я тебе говорю, это другое. Он рук не распускает.

- Вы поглядите, какой хороший! - Женя попытался вложить в свои слова максимум злого сарказма, но получилось у него по-мальчишески обиженно. - Не лапает он тебя пока, значит? Ну, ничего, все у вас впереди, до двадцать восьмого времени навалом, да и потом тоже...

- Ну, ты и дурак... Женя, я не знала, что ты можешь быть таким мелким и ревнивым.

- А я радоваться должен, что ли?! - заорал Женя, заставив дежурного с тревогой выглянуть из домика КПП. - Радоваться?.. - он понизил голос, с ненавистью зыркнув на солдата. - Тебе не нравится слово "лапать"? Придумай другое, более красивое. Суть дела от этого не меняется. Влюбилась, идиотка, во взрослого дяденьку, который тебе в отцы годится? И думаешь, что он будет тебе цветы дарить? А нет, моя хорошая, ему эта детская романтика на хрен не нужна, ему тело твое нужно, а все остальное - домой, супруге!

- Женя! Я сейчас уйду!..

- Уйдешь?.. К нему в дверь постучишься, чтоб пожалел, по головке погладил, сказал, что ты самая лучшая и самая прекрасная? Ну, иди. Ладно. Я плохой, я плохие вещи говорю, правду ведь никто не любит. Она горькая - правда-то. И ты сама все это понимаешь, только признаться себе боишься.

- Женечка, ну, что мне делать, если я без него не могу?.. - губы у девушки задрожали.

- Если дело еще поправимо, немедленно иди и увольняйся! - Женя смотрел в сторону. - Не будут увольнять, просто уходи. Потом разберемся с твоим "военником"... Да, ты будешь мучиться! Но не так, как если бы что-то уже было. А потом ты его забудешь. Время лечит. Поплачешь и забудешь.

- Ты рассуждаешь, как взрослый...

- А я и есть взрослый. Ничто так не взрослит, как предательство.

- Женя, я тебя не предавала.

- А с кем я заявление подал - не с тобой?.. Кого домой привел, с родителями познакомил? Кого они уже любят, как родную дочку? Не тебя?.. Думаешь, эта тварь в погонах поведет тебя со своими родителями знакомить? Да даже если так случится, его родители плюнут тебе в лицо, как шлюхе, и пинками выгонят!.. - глаза Жени вновь засверкали от слез. - Но только этого не будет, не тот случай!

Аля опустила голову:

- Пожалуйста, если можешь, прости меня... Мне надо сейчас идти. И ты иди. Объясни как-нибудь папе с мамой, они поймут...

- Саша... Аля! Ты хорошо подумала? Может, все еще нормально будет?..

Девушка всхлипнула:

- Спасибо. Целый год не могла заставить тебя Алей меня называть. Но только ничего не будет, Жень. Ни с ним, ни с тобой. Ты прав - мне это прекращать надо, а то я с ума сойду. Прямо сейчас, знаешь, вернусь туда, в часть, и буду просто работать. Дел уйма, президент ведь приезжает.... А к Голубкину даже не зайду. И попрошусь вечером к теткам, они мне найдут место. Буду рецепты кулинарные с ними обсуждать, тряпки и отметки их детей. И все.

- Ты тоже сейчас рассуждаешь, как взрослая.

- А у меня есть выход? - Аля подняла грустные глаза. - Я же знаю, что у него семья, и мне даже в страшном сне не снится сделать этой семье плохо. Если что, пусть меня хоть пытают, но я все отрицать буду, мне поверят, я же... я же еще.... Да ладно. Ты понял. И они поймут, что ничего не было.

- Сашка, мне тебя жалко, - сказал Женя, глядя на нее сверху вниз, как на маленькую девочку. - Я ничего не скажу родителям. Ты еще одумаешься. Ты ведь нормальная, у тебя шарики за ролики не совсем зашли. Это не любовь, это влюбленность, Саш. У всех бывает. Все, больше ничего не говори. Пока ты в тумане, с тобой бесполезно.... Одну вещь можешь пообещать? Обещай, что ничего у вас не будет только потому, что этого хочет он. Дай слово.

- Даю слово, - кивнула Аля.

- Все, - Женя поцеловал ее в лоб и быстро пошел, почти побежал прочь.

- Пока, - девушка тихонько помахала ему, повернулась и обессиленно, едва переставляя ноги, поплелась в часть.

"...Все, не буду. Никогда больше не буду. Даже не посмотрю. Разговаривать буду официально, по имени-отчеству. Или вообще по званию. Сумку свою из кабинета заберу, спать пойду в узел. Я такая же военнослужащая, как все. Даже хуже, потому что ничего не умею. Вот президента встретим, все успокоится, и начну учиться. Игорю на дембель только осенью, пусть научит меня рисовать. И каждый день по два часа буду сидеть на коммутаторе и смотреть, как там все делается. Крюгер увидит, что я стараюсь. Никто не будет на меня сердиться, будут только хвалить. А Голубкин... Юра, как же я люблю тебя.... Нет, стоп!!!".

Бледная, с остановившимися глазами, она зашла на коммутатор, присела на свободный стул рядом с женщиной-ефрейтором, заставила себя тепло улыбнуться ей:

- Марина, у вас еще есть для меня место? А то я вчера буквально на пять минут задержалась после одиннадцати, пришлось на стульях спать...

Женщина улыбнулась тоже, хотя и с настороженным удивлением:

- Но твою койку уже разобрали и отнесли в штаб... Я не знаю. Можно, конечно, и обратно притащить. Тебе Крюгер, небось, велел из штаба выметаться? - глаза Марины сузились. - Да-а, Крюгер - не Голубь, с ним уси-пуси не пройдет.

- Зачем вы так? - Аля все еще улыбалась. - Ведь лично вам я не сделала ничего плохого, правда? Мы даже почти не знакомы.

- Но я тоже тебе ничего плохого не делаю, - сказала Марина. - Я говорю то, что есть. Если Крюгеру кто-то не нравится, ничем его не переломишь. Скала.

- А я Крюгеру нравлюсь, - Аля чувствовала, что это правда. - Знаете, он, по-моему, очень одинокий. И бесится от своего одиночества.

- Это что-то новое! - женщина засмеялась. - Девчонки, слышали? Крюгер у нас, оказывается, никем не понятая одинокая душа!.. Божий одуванчик!

- Нет-нет, - Аля помотала головой. - Я не говорю, что он хороший человек. Он подлый и завистливый. Он всех ненавидит. Я просто сказала, что он одинокий, а ведь одинокой и сволочь может быть.

Теперь хохотал уже весь коммутатор, лежа головами на узких столиках и размазывая по щекам тушь. Смех был истерическим, почти нарочитым, словно женщины не выражали свои настоящие эмоции, а подчинялись чьей-то команде: "Смеяться!".

- Мама! - надрывалась Марина Корнеева, не в силах ответить на какой-то звонок из города. - Ну, комедия! Ну, дурдом!.. Малышева, уйди от греха подальше, пока я тебя случайно не убила. Ты нам всю работу срываешь.

- Как же он вас всех забодал, - почти с восхищением сказала Аля, слезая с высокого стула. - Ладно, я пойду.... Извините, спасибо.

У щита с Инвалидом подполковник Старостенко, в тот момент здорово похожий на сиротливого волка из мультфильма "Жил-был пес", стоял в позе приговоренного к смертной казни и созерцал страшную рожу, намалеванную на фанере.

- Николай Иванович, - Аля подошла, постояла рядом, вздохнула. - Может, переделаем его все-таки? Вдруг президенту станет плохо? Он ведь пожилой уже...

- А кто переделывать будет? - Староста повернул к ней грустное лицо с повисшими, как сосульки, усами. - Ты же не можешь. Это - нога? Посмотри внимательно! По-моему, это контур собачьего хвоста!.. А чего у тебя вид такой похоронный? С Крюгером познакомилась? Да плюнь, Саш. И разотри.

- Раза три? - усмехнулась Аля. - Нет, все хорошо. Жду ваших приказаний.

- Иди-ка лучше в клуб. С занавесом справишься? Его моль подъела немного, заштопать надо. Повесим такими красивыми складочками, совсем незаметно будет. Главное, чтоб без дырок.

- Вообще-то, я умею шить... - девушка, помедлив, кивнула.

- Слава Богу! - Староста просиял. - Вот и давай! Там два солдатика сидят, кинобудку красят. Попроси у них ткань и нитки, скажи, я приказал. У начальника клуба, кажется, есть сантиметр и большие ножницы. Если нет, позвони мне по 6-18, я найду где-нибудь. Давай, умница моя!..

"Никогда больше. Ни за что. У меня получится жить без него. Вон, Староста ко мне хорошо относится, буду обращаться к нему за приказаниями. Пусть загрузит работой по самое "не балуйся", чтобы у меня вообще свободного времени не осталось! Пусть гоняет, как паршивую кошку! Все тут зашью, покрашу, побелю... Занавес повесим... а Юра придет и увидит, как все красиво... Ма-амочка, как же плохо-то, Господи...".

- Шурик, музыку тебе включить? - в актовый зал, где Аля ползала на коленках по расстеленному на сцене занавесу, заглянул симпатичный веснушчатый боец. - Леха магнитофон принес. Правда, у нас всего одна кассета, "Эрейджи".

- Никогда не слышала, - девушка закончила измерять очередную дырку и записала цифры в блокнот. - Включай. Только я не Шура, я Аля.

- Слушай, имя у тебя классное. Саша, Шура, Аля - куча вариантов. Ну, давай, сейчас мы тебе заведем шарманку! Там первой будет моя любимая песня, "I love to hate you". Переводится как "Я люблю тебя ненавидеть".

- Крюгеру посвящается? - Аля улыбнулась.

- Нет, бабе моей. Месяц назад замуж вышла. Причем, сука, за моего друга.

- Не ругайся, Ром, что ты постоянно ругаешься...

- Пардон, прекрасная леди! - парнишка исчез, и почти сразу из мощных динамиков грянула музыка.

Песня была неплохая, хотя и не подходила к Алиному настроению: ей хотелось услышать что-нибудь грустное, спокойное, мелодичное... "Похоронный марш, - язвительно подсказал внутренний голос. - Вот что тебе хочется услышать".

Через силу подпевая мелодии, она все ползала, прикладывала истрепанный сантиметр к пыльной ткани, записывала, кроила, шила, чихала, запрещая себе говорить "Будь здорова, дорогая Алечка", снова ползала. Ребята заводили кассету по новой, орали хором какую-то чушь на музыку "Эрейджи", хохотали, прыгали в тесном пространстве кинобудки. Воняло краской. Время шло. Забарабанил по подоконникам дождь, стекла стали мутными от синих струй, в зале потемнело, и медленно, торжественно, как в храме, зажглась на высоком потолке огромная двадцатирожковая люстра.

"Никогда. Пусть он делает, что хочет. Пусть он... миленький, хороший... делает, что хочет. Пусть будет счастлив со своей семьей, пусть дочка перестанет называть его "предком" и просто целует каждый день, хотя бы по одному разу.... Как же я раскисла-то, а! Нет, все. Не реветь! Не реветь, я кому сказала!".

Бойцы убежали на обед, оставив магнитофон в зале. Аля закурила, сидя на краю сцены, стряхнула пепел в свернутый из газеты кулечек. Встала, поставила кассету, перемотала песню "I love to hate you" на начало, нажала "PLAY". Стала слушать, задумчиво пуская дым в потолок.

По коридору приблизились знакомые шаги, дверь открылась.

- Свершилось чудо! Друг вылечил друга! Все у меня прошло, - майор Голубкин улыбался. - И даже старина Крюгер был со мной сегодня нежен и осторожен...

- А я тут занавес штопаю, товарищ майор, - не зная, куда девать глаза, пробормотала Аля и торопливо затушила сигарету.

- Тоже занятие, - майор подошел к ней, взял за плечи, поцеловал в макушку. - Почему мы не обедаем? У нас строгая диета? В балет идти собираемся?..

- Мне не хочется есть, товарищ майор.

- Саш! Этот придурок тебя обидел, что ли?.. Посмотри на меня, - Голубкин поднял ее лицо за подбородок. - Та-ак.... Рассказывай. Мне терять нечего, я ведь сейчас пойду и морду ему набью, если что.

- Зачем вам из-за меня неприятности? - Аля вздохнула. - Да и ни при чем он здесь. Нормально пообщались, я ему, кажется, даже симпатична.

- Ты с ним поосторожнее. Фредди Крюгер из фильма тоже детишек любил, и чем все это кончилось?.. Саш, я по тебе с утра соскучился, а ты все лазаешь где-то, молодые люди к тебе какие-то приезжают толпами.... Это Женя, что ли, был? Мне уж позвонили на всякий случай, мол, скандал там, маленьких обижают, маленькие плачут... и большие тоже...

- Ничего нельзя скрыть, - Аля невесело улыбнулась. - Сразу все докладывают начальству.

- Чего он хотел?

- Любви.

- А ты, трепло, конечно, все ему рассказала? - Голубкин весело махнул рукой. - Ну, ничего, дело молодое.

- Товарищ майор... - Аля набрала воздуха для решающих слов, но сразу выдохнула, ничего не сказав.

- Что за "товарищ майор" в мирное время? - Голубкин медленно погладил ее по шее, отодвинул воротник и нежно поцеловал в ключицу, туда, где под тонкой кожей быстро билась артерия. - Ух, какой пульс у тебя! Ударов сто сорок. Смотри, это вредно.

- Товарищ майор, не надо...

- Да все на обед ушли поглощать здоровые калории. Одни мы с тобой худеем. Правда, я купил какой-то поганый плавленый сыр, даст Бог, не отравимся.... Ну, иди ко мне. Что ты шарахаешься? Поцелуй, наконец, папочку как следует. Давай, давай...

- Нет! - Аля оттолкнула его. - Я не хочу!

- У-у-у! - майор сделал вид, что воет на несуществующую луну. - Меня отвергли. Ну, и правильно. Так мне и надо. Ишь, размечтался, идиот старый, - он развернулся на каблуках и независимо сунул руки в карманы. - А ты в кабинете все-таки спи, тебе уже кровать притащили. Не бойся, я не приду.

Аля проводила его взглядом, без сил опустилась на край сцены, поднесла к носу ладонь, пахнущую его одеколоном, и вдруг, испугав саму себя, заревела в голос. Крик рвался изнутри, раздирая горло, заставляя сердце болезненно сжиматься, а легкие - работать почти вхолостую, совсем без воздуха. "Вот и все, все, все!.. Ужас какой, Господи, ужас какой!..".

Откуда-то донесся быстрый топот, голос, бормочущий что-то растерянное. Аля все плакала, согнувшись и слепо глядя в пол.

- Саша! - ласковые руки обнимали ее, гладили по голове, вытирали слезы, но она еще не верила и потому не чувствовала ничего, кроме колоссальной, неподъемной тоски.

- Саша! - повторил Голубкин, силой отрывая ее ладони от мокрого лица. - Ты что?!..

- Юра, я люблю тебя...

- А в чем тогда дело?

- Мне Женю жалко...

- Ой, ну и ребенок же ты, в самом деле! - майор поцеловал ее в нос. - Женю ей жалко... Жене твоему, между прочим, не три года. Взрослый мужик. И вообще, помиришься ты с ним, друзьями будете, может, и замуж за него еще соберешься. Жизнь штука интересная, такие чудеса в ней бывают... Что ты меня пугаешь? Меня пугать нельзя, у меня сердце больное. Так закричала, я чуть с лестницы не упал... Что мне сделать, чтобы ты успокоилась? Ты ведь сама чудишь, то тянешься ко мне, то отталкиваешь.... Определись, малыш, кто тебе нужен.

- Ты, - Аля еще всхлипывала.

- Тогда умывайся, и пошли травиться. Знаешь, где здесь туалет? Вон там, за кинобудкой. Я тебя подожду, иди. Не надо с таким лицом на улице показываться. Там чудеса, там Крюгер бродит и Голубь на ветвях сидит... - майор улыбнулся. - ...вместе с Голубкой.

- Юра, а у тебя на самом деле больное сердце? - девушка робко смотрела снизу вверх и не отпускала его руку, словно он мог исчезнуть.

- Да, - неохотно кивнул майор. - Потрепали нервы немножко, вот и разболелось. Ничего серьезного, но иногда схватывает. Вот сейчас схватило, когда ты.... Думал, тебе плохо.

- А мне и было плохо. Что у тебя с сердцем? Что врачи говорят?

- Стенокардия. На почве нервного истощения.

- Это Крюгер, да?..

- Только не вздумай за меня мстить! - Голубкин рассмеялся. - Я сам разберусь, без народного ополчения. Он, идиот, просто не понимает, с кем связался. А время мелких пакостей уже прошло...

- Юра, не надо, миленький...

- Тебе про козу уже рассказывали? Сейчас обедать будем - расскажу. Он тогда так орал, что чуть не умер. А коза - не моих рук дело, она сама откуда-то приперлась. Я, знаешь, до своей палатки тогда дошел, лег и лежу. Встать не могу. Бойцы приходят, восхищаются, руку мне жмут, говорят, что давно у них на душе так хорошо не было.... А я все лежу, и мне тоже хорошо. Очень хороший был день, светлый какой-то... Я думал, больше такого не будет. А сегодня иду по коридору, навстречу - Крюгер, харя такая радостная, что сейчас треснет. Что-то начал мне внушать, а я его даже не слышу, отвечаю машинально, потому что рядом дверь, а за дверью - ты спишь. Понимаешь, у меня такое чувство было, что со мной ничего не случится, пока ты у меня есть. Как соломинка.

Аля погладила его по голове:

- А это так и есть, с тобой ничего не случится. А если случится, я тебя спасу. Я у тебя всегда есть... всегда буду... даже если мы, не дай Бог, расстанемся, я все равно буду где-то... ты сможешь меня позвать, вот так: "Сашка, помоги!". Знаешь, так, наверное, будет, даже если я когда-нибудь перестану тебя любить...

- Опять ревешь, - тихо сказал Голубкин. - Не трави мне, Саш, душу. Мы всего месяц и три дня назад встретились, а ты уже расставаться собираешься? У нас, если на то пошло, все еще впереди. Только главного никогда не будет - того, что ты хочешь. К сожалению, я - временное явление в твоей жизни. И, если я делаю тебя счастливой, будем вместе - сколько получится...

Аля улыбнулась сквозь слезы:

- Это не важно - сколько. Важно - как.

- Ну, хочешь, я поеду с вами на этот несчастный канал? Не хочется мне проводить время в одной компании с твоей Татьяной, но ради тебя, так и быть, потерплю.

- Юра, - девушка вдруг повеселела, - а давай, приклеим ботинки Крюгера к полу "Моментом"? Или возьмем у Таньки шприц и закачаем ему в стулья сырое яйцо! Оно протухнет, и ему придется всю мебель выбрасывать!.. А хочешь, я сделаю вид, что он мне безумно нравится? Пусть помучается пупсик, ночей не поспит, у него же кризис, это ежику понятно! Знаешь, как он меня сегодня глазами раздевал?..

- Вот скотина, - с удовольствием сказал Голубкин, взял ее за руку и повел из зала прочь, прислушиваясь, не несет ли черт кого-нибудь с улицы. - И этот туда же. Уж чья бы корова мычала...

* * *

- Представляешь, - Леша размял в руках хлебный мякиш и принялся лепить из него человечка, - зашел на минутку в канцелярию, переодеться хотел, чтобы в столовку идти, а там - какая-то сволочь лупоглазая стоит и разоряется на весь узел, как у нас все плохо. Меня увидел и давай визжать, почему я, такой грязный и вонючий, по помещениям шляюсь. Ну, я ему отвечаю: дорогой мой товарищ, я, к вашему сведению, все утро реанимировал аппаратную дальней связи, и мне сам Бог велел грязным быть, это ж не цветы нюхать, это, брат, все-таки посерьезнее...

- Крюгер, - понимающе кивнула Таня.

- Он и тебя умудрился достать? - Алексей изумленно покачал головой и приделал своему человечку рожки. - Он везде. Он нас окружил. По-моему, это сам Сатана.

- У него длинные руки, - согласилась девушка, - но заграница, Киса, нам поможет.

- Мне Юрку жалко. Ему больше всех утром из-за этой аппаратной досталось. Мужики сказали, он еле из штаба вышел, за сердце держался. Доведет его этот козел, я чувствую.

Таня хмыкнула:

- Ага. Крюгер - Сатана, а Голубь - ангел с крылышками. Сам виноват, аппаратную-то он посеял.

- Ты что после обеда делаешь? - миролюбиво поинтересовался Леша.

- Перевязочную домываю, полтора окна осталось и пол. Потом, наверное, пошлют стены в коридоре красить, уже краску притащили, веселенькую такую, желтенькую...

- А я завел аппаратную-то.

- Да ты что!.. Быть не может! Ну, Кулибин... ну, ты меня потряс...

Алексей улыбнулся, довольный:

- Ребята помогли. Игорь там такой есть, с клубной машины. Золото, а не парень! Все умеет. Я ему купил крышку трамблера, а он мне всю проводку сделал, загляденье просто. Кабину вычистили, подкрасили, все смазали, даже сиденье от пыли выбили. В кунге, правда, еще конь не валялся, аппаратура отсырела, не контачит. Но до вечера, надеюсь, хоть на что-нибудь разродимся. Люблю, Танюш, технику. А еще больше люблю хороших людей. Кстати - забыл! Двадцать девятого, в субботу, мы едем на канал отмечать окончание кошмара.

- Согласился?.. - Таня растерянно положила ложку.

- Да. Он мне позвонил как раз в тот момент, когда наш черт с рогами проводил со мной воспитательную беседу. Видела бы ты эту рожу, когда я с Юркой разговаривал! И что потом началось! Бойцы просто окаменели, уши у них завяли и в трубочку свернулись. Вступительная реплика была особенно удачная: "Вы меня совсем не замечаете, Алексей Павлович, вам что, лупу дать?".

Таня рухнула лицом в стол, визжа не столько от сказанного, сколько от выражения лица Алексея. Ей было настолько хорошо, что суп, который она до этого ела, попал в нос и заставил ее оглушительно чихнуть.

- Не плачь, солнышко, ты еще не слышала, что он говорил потом, - Леша безмятежно улыбался. - Это был долгий, красивый монолог возмущенной невинности. Я слушал его и думал о тебе, Таня. Эти мысли не дали моей крыше съехать от восторга. А потом я вспомнил о своем голодном желудке и начал демонстративно расстегивать штаны...

- Не рассказывай! - кашляя от хохота, девушка пыталась вытереть слезы, но руки не слушались. - И такое лицо не делай!.. Ты на хомячка становишься похож, я больше не могу это видеть!..

- Нет, погоди, - Алексей мягко тронул ее поверженную голову. - Понимаешь, когда я начал расстегивать штаны, он как-то напрягся...

- Ле-ша!... Не на-адо!..

К ним поворачивались смеющиеся лица офицеров, кто-то вдалеке заметил за общим гамом: "Ну все, Голубь номер два!". Потом над столиками неожиданно разнеслось: "Шухер!", и десятки голов тут же воровато пригнулись к тарелкам, словно сейчас в столовой должен был начаться артиллерийский обстрел.

- О-о, а вот и сам отец русской демократии! - вытягивая шею и еще кашляя, заметила Таня. - Выполз из родного болота и тащится сюда, распространяя ядовитые испарения. Зажми нос, старик, сейчас тут будет сильно пахнуть.

Подполковник Урусов остановился на пороге нарядной столовой и сунул руки за ремень новенького камуфляжа. Кепка сидела на нем как-то странно, словно в ней находилась не человеческая голова, а трехлитровая банка из-под соленых огурцов.

- Кушаете? - активно разыскивая кого-то взглядом, поинтересовался Крюгер, и восемьдесят процентов офицеров тут же пожалели, что Бог наделил их желудками. - Ну... приятного аппетита.

Центральный проход между столами был застелен потертой малиновой дорожкой, и вот по этой дорожке отец русской демократии и двинулся прямиком к столу, за которым сидели Алексей и Таня. Походка у него была величавая, как у царственной особы, впечатление немного портили лишь острые коленки да непропорционально огромный размер обуви - сорок пятый, не меньше. А так все было даже ничего, особенно сверкающая пряжка ремня и складской ярлык на куртке, который господин Крюгер, видно, забыл оторвать.

В окошке раздачи толстая Ниночка, вольнонаемный повар, уже гремела тарелками, собирая поднос для высокого гостя и бросая в зал тревожные взгляды затравленного волчонка. Офицеры быстро и молча доедали жидкое второе, залпом проглатывали компот из сухофруктов, поднимались и поправляли ремни, делая при этом вид, что Родина в опасности и им позарез надо бежать ей на выручку. Столовая начала пустеть.

Улыбаясь, Крюгер любезно поклонился:

- Приятного аппетита. Разрешите присесть?

Таня с сожалением поглядела на свой недоеденный рассольник и кивнула:

- Пожалуйста.

Начальник штаба уселся, принял у Ниночки поднос, разгрузил его и торжественно взмахнул ложкой:

- А представляете, ребята, я умудрился сегодня выбить для полка оркестр комендатуры, сто двадцать метров штор и бочку водоэмульсионки!

- И когда вы все успеваете?.. - изумилась Таня, подумав: "Надо же, идиот, а все-таки человек местами полезный...".

- Уметь надо! - весело отозвался Крюгер. - Кстати, а где ваша подруга?

Алексей молчал, пристально рассматривая его лицо, словно там было что-то написано. При упоминании о подруге его желваки вдруг задвигались, словно парень жевал жвачку, но выдержки, чтобы ничего не сказать, ему все-таки хватило.

- Не знаю, - беспечно сказала Таня. - Может, все еще занавес чинит.

- Она выздоровела? - начальник штаба помешал ложкой в тарелке.

- Да, вполне. Это была аллергия какая-то, ничего страшного.

- Что-то и Голубкина нет, - заметил Крюгер. - Он уже пообедал?

- Он плохо себя чувствует, - с олимпийским спокойствием объяснил Леша, глядя на него без всякого выражения. - Сердце, знаете, прихватило. А с этим ведь не шутят, оно у человека одно. Остановится моторчик, и все, привет...

- Да ну, бросьте, Алексей Павлович! - Крюгер с досадой разломал кусок хлеба. - Воспаление хитрости у него, а никакое не сердце. Как водку на полигоне жрать, так он здоровый, я сам видел. А как работать, так сразу больной! "Физо" прогуливает, строевой не занимается, торчит целый день в своем кабинете, а потом еще на жалость давит таким, как вы - молодым и доверчивым.

- Я был с ним в Балакино, - Леша прищурился. - Мы искали вместе аппаратную. Целый день бродили по лесу, комаров кормили. Так он отказался идти в машину даже тогда, когда началась гроза, хотя я видел, что он уже ног не таскает... - он вздрогнул и мельком заглянул под стол, почувствовав довольно болезненный пинок Таниного ботинка в свою лодыжку. - Вы неправы, товарищ подполковник.

Крюгер замер:

- Я неправ?..

- Извините - да! - голос Алексея, наконец, выдал его душевное состояние. - Что касается работы - это не мне судить. Тут вы, может быть, и правы в своих претензиях. Но чисто по-человечески вы придираетесь к Голубкину несправедливо. Он честный офицер, хороший друг и порядочный человек. Не его вина, что не все у нас идеально. Вам бы ему помочь, а вы разборки мелочные устраиваете. Думаете, не знаю я ничего? Да тут бойцы за один последний год такого насмотрелись...

- Леша, заткнись! - простонала Таня.

- Почему, пусть товарищ выскажется, Татьяна Николаевна, - мягко заметил Крюгер. - Не мешайте, я же вижу, что у него наболело. Говорите, говорите, Алексей Павлович. По-вашему выходит, что я притесняю хорошего офицера из-за личной к нему неприязни? А на самом деле он совершенно ни в чем не виноват? Может быть, вам сейчас подробно перечислить, когда и чем он провинился как передо мной, так и перед всем личным составом?.. Боюсь только, что это займет много времени. Нам целого обеда не хватит.

- Дело в принципе, - возразил Леша, не обращая никакого внимания на Танины отчаянные взгляды. - Он ведь тоже может перечислить, в чем вы провинились перед ним, и список будет не менее длинным. Что стоят одни путевки детям, к примеру? Вам жалко было их в лагерь пионерский отпустить, чтобы на солнышке позагорали?

- Ах, дети... - Крюгер засмеялся. - У меня у самого, знаете ли, дети. У всех тут дети. У некоторых - даже маленькие. А путевок не хватает, лагерь не резиновый, и так старшие отряды в палатках живут. У Голубкина дочка уж на выданье, какой ей лагерь? А сына, насколько я знаю, родственники забирают на Байкал, там природа получше нашей. Так что дискриминации тут нет, Алексей Павлович, вам показалось.

- Хорошо, - Алексей не сдавался. - А график отпусков? Это ведь вы, насколько я знаю, распорядились, что Голубкин гуляет только в "...бре", то есть в сентябре, октябре, ноябре и декабре. Правильно?.. Можете вы понять, что он не Рэмбо, что у него дача на шее, которой надо заниматься, он и так все выходные на нее гробит...

- Ну-у, вот дача - это уж совсем не моя проблема! - довольный, Крюгер зачерпнул, наконец, суп из тарелки и вдруг побледнел, таращась в ложку, словно там копошился живой таракан. - Это... это что?.. Нина!!!..

Таня и Алексей подскочили от его крика и даже не сразу поняли, в чем дело, пока не разглядели в алюминиевой ложке большую дырку с аккуратно ошкуренными краями. "УЧЕБНАЯ" - гласили маленькие буковки, почти каллиграфически выбитые полукругом на металле вокруг дыры. А под ними, сияя, словно маленькая звезда, щерилась острыми молниями эмблема войск связи.

- Нина!!! - надрывался Крюгер, потрясая в воздухе наманикюренными ногтями, растопыренными в стороны, как будто сам Фредди сошел с киноэкрана и готовился располосовать свою очередную жертву.

Толстушка уже подлетела к столу, глядя на начштаба, как на ядерную бомбу, и вибрируя всем телом, словно виолончель в руках опытного мастера.

- Что это, Нина?! Что это? Что?..

- Ложка! - без запинки выпалила женщина. - Учебная ложка!..

- А я, по-вашему, до сих пор жрать не научился?!..

Из-за окошка раздачи, сложив на животе поверх белого фартука маленькие чистые руки, Тане улыбнулся синеглазый поваренок с забинтованной головой, невинный, как младенец, и хитрый, как юное исчадие ада. У него была очень приятная улыбка. И Таня вдруг фыркнула и беззвучно расхохоталась.

Крюгер был великолепен. Он орал, топал ногами, обильно брызгал слюной, вращал глазами, грозил, пугал, обещал "разобраться со всем этим бардаком", говорил ужасные вещи, взывал к совести - в общем, буйствовал. Немногочисленные офицеры, еще сидящие за столиками, искренне наслаждались бесплатным цирком, поглядывая при этом почему-то на Алексея, словно это именно он подсунул виновнику торжества пресловутую ложку.

А поваренок все смеялся, тихо и удовлетворенно, и лицо его выражало первозданное детское счастье.

... - Ты - Леша, кажется? - на выходе из столовой Таню и Алексея нагнал черноволосый усатый капитан из второго узла связи. - Слушай, дорасскажи хоть, что он сделал, когда ты начал расстегивать штаны - народ требует продолжения!

- Дело Голубя растет и крепнет, - фыркнула Таня. - А все-таки ты дурак, Леш.

- За глаза трепаться каждый может, - убежденно сказал Алексей, дружески поглядывая на капитана, - а вот лично сказать все почему-то боятся. Так вот, когда я начал расстегивать штаны, он сразу как-то напрягся...

* * *

- Да Бог с ними, пусть стучат! - майор Голубкин держал Алю на коленях, покачивая ее, как ребенка. - Постучат и перестанут.

Человек, который только что барабанил в дверь, устал, наконец, и, крикнув: "Товарищ майор, Крюгера берегитесь, он вас искал!", пошаркал прочь.

- Видишь, Сашка, это никто. Это просто так, добрый голос общественности. Меня часто так предупреждают, я даже не знаю, кто именно. Но сейчас меня здесь нет... я ушел, улетел, хлопая крыльями, закопался в землю и затих!..

- Птицы не закапываются, - Аля взъерошила его волосы, уткнулась в них лицом, закрыла глаза. - Они только летают. У тебя вид усталый. Нездоровится?

- Так, колет немножко, - Голубкин гладил ее по спине. - Уже проходит. По сравнению с тем, что утром было, это вообще детские игры.

- Юра, а давай, убьем его? Нам полк только спасибо скажет. Даже сам командир пожмет твою героическую руку и прослезится. А? Ты согласен?..

- А как, Саш? Есть предложения? А то мне все что-то садистское в голову лезет, какие-то крюки железные, паяльные лампы...

Аля засмеялась, поцеловала его, легко нажала ему пальцем на кончик носа:

- Ты мне это брось. Все цивилизованно будет, как в лучших домах Филадельфии. Я с общественностью посоветуюсь, может, что и подскажут. А мои мысли... ну, лучше всего, по-моему, сделать так, чтобы им оказался недоволен президент - вот тогда полетит Крюгер вверх тормашками и сам о смерти мечтать будет.

- Нельзя, - Голубкин покачал головой. - Вот так, Саня, никого нельзя подставлять. Запомни на всю жизнь, пожалуйста. Наши внутренние разборки мы в состоянии одолеть своими силами. Все должно быть честно.

- Тогда, Юр, я не знаю... Мне тоже ничего, кроме паяльных ламп, на ум не приходит.

- Ладно, это дело пока терпит. Сегодня живем в режиме осажденной крепости, сидим с опущенным перископом и молимся Богу, чтобы все это пролетело мимо нас. А завтра будем на свежую голову думать.

Аля примолкла. Она старалась не думать о "завтра", пока существует "сегодня", не строить никаких планов, ни на что не надеяться и растягивать каждую быстротечную минуту до бесконечности. Собственное чувство иногда пугало, а иногда удивляло ее. Аля никогда прежде не думала, что вообще способна на такое, и боялась признаться самой себе, до чего же ей хорошо с этим человеком, как сильно она любит, как нуждается - даже физически - в его присутствии рядом, в его взгляде, голосе, прикосновениях, как сама не может к нему не прикасаться и тянется все время приласкать, потрогать, убедиться, что он - живой...

- Ой! - приложив ухо к его груди, она вдруг улыбнулась.

- Что там? - живо поинтересовался Голубкин, которого Аля, кажется, здорово забавляла своими выходками.

- Сердце, - удивленно ответила девушка.

- Ну и что? У себя вот здесь потрогай... да не дергайся, щекотки, что ли боишься?.. Чувствуешь? У тебя тоже сердце.

- Юра, но ты... Господи, что я такое несу. Это ведь все естественно. А мне постоянно кажется, что у тебя должно быть как-то иначе, не так, как у всех...

- Правильно, я же с Сириуса и работаю на транзисторах.

- Да нет, мне действительно так кажется... Ты какой-то особенный, у тебя все должно быть по-другому. Знаешь, я так удивилась, что ты простудился!.. Думала, ты не болеешь, как все люди. Можно, я еще раз твое сердце послушаю?.. Странно так.... Тук-тук...

Але хотелось сказать ему что-то ласковое, но ни одно из известных ей слов тут не годилось, и она начинала изобретать новые, говорить какими-то иносказаниями, поражаясь, до чего же на самом деле беден и невыразителен русский язык. До чего несовершенно человеческое тело, которое не может слиться с другим телом во что-то цельное, настоящее, не разорванное на две одинокие половинки. До чего примитивно человеческое сознание, не умеющее видеть насквозь другое сознание и чувствовать его боль и радость. И еще - до чего ужасен и несправедлив Бог, вот так разделивший людей надвое...

- Юра, знаешь, ты мне даже не как папа, а как мама - мне все время видеть тебя нужно, чтобы не умереть с голоду. Давай, посидим еще вот так? Я понимаю, тебе работать надо... но все-таки?

- Я не могу работать, я болен, - он вздохнул. - И если я заболею когда-нибудь так же, как ты, это будет все. Это будет просто полный финиш. Ведь все возможное делаю, чтобы крыша не поехала, а все равно страшно. И еще знаешь, чего я боюсь?.. Что дочь моя однажды придет домой и скажет: папа, а у меня внутри музыка играет...

Аля засмеялась:

- Нет, не бойся. Это ведь счастье.

- Счастье, Саша, когда над твоей музыкой не висит бетонная плита на тонком тросе.

- А ты не думай об этой бетонной плите. Надо сделать вид, что ее нет. Помнишь оркестр на "Титанике"?.. Пароход тонет, кренится, вода ледяная в пробоины хлещет, паника вокруг, а они стоят на верхней палубе, морщатся от брызг и играют вальс...

- Красиво ты говоришь, - Голубкин задумчиво посмотрел на нее. - Образно. Писать никогда не пробовала?

- Не-а. Не мое это - писать. Усидчивость нужна, а я даже в школе сорок пять минут высидеть не могла, у меня же шило в заднице.

- А ты попробуй. Напиши хоть про "Титаник", как ты это все видишь. Про оркестр, про брызги...

- Юра, все это шелуха, - Аля прижалась к нему, провела носом по нежной коже у него на шее, вздохнула. - А вот с тобой - это и есть жизнь. Мне кажется, писатели не живут по-настоящему, они придумывают себе то, чего им не хватает, и этим утешаются...

- Ага, и Стивен Кинг тоже? - майор весело засмеялся. - Представляю, до чего бедная жизнь у этого человека, раз он такого себе напридумывал!.. Дочка моя читает, я открыл один раз, а там сплошные трупы, монстры, кровь рекой.... Нет, Сашка, я с тобой не согласен. Ты все-таки попробуй. Обещаешь, что попробуешь? Могу тебе даже общую тетрадку и ручку подарить.

- Обещаю, - пробормотала Аля.

* * *

"Титаник", рассказ Александры Голубкиной, опубликован в журнале "Юность" в 1997 году, отрывок. Приводится с разрешения автора.

"...И только тогда, когда бумажно-бледный помощник капитана сказал, что эта шлюпка - последняя, Дженни Фрай сдвинулась с места и сказала мужу, поднявшись на цыпочки, чтобы дотянуться до его уха:

- Давай, решай. Я все равно не отстану.

- Будем спорить, кто из нас упрямее? - муж, насквозь мокрый, стучал зубами и затравленно смотрел то на Дженни, то на качающиеся борта шлюпки, то в черное небо, то в волны. - Я сказал - поедешь ты. И все.

- Не поеду, - молодая женщина поджала губы.

- Тогда давай спички тянуть.

- А у тебя есть спички?..

Алекс Фрай умоляюще прижал руки в груди:

- Джей, ну, сама-то подумай, как я жить буду, если сяду сейчас и уплыву, а ты здесь останешься? Ты меня за сволочь держишь?

- А ты меня?! - закричала Дженни. - Даже не думай! Если попытаешься силой меня туда посадить, я тебе руку прокушу, у меня зубы крепкие, им даже шелковые нитки нипочем!..

Помощник капитана любезно приложил дрожащую руку к козырьку фуражки:

- Прошу прощения, господа, но нам надо поторапливаться, если мы не хотим, чтобы шлюпку засосало в воронку. Пожалуйста, побыстрее. Осталось всего одно место.

- Мы знаем! - огрызнулся Алекс и схватил жену за плечи. - Ты понимаешь, что один из нас сейчас умрет? Прямо сейчас. Это уже навсегда, никогда больше не получится проснуться, все кончится! И ты хочешь, чтобы я тебе это позволил?.. Кусайся на здоровье. Офицер, помогите мне...

- Алекс! - взвизгнула Дженни, отскакивая в сторону. - Учти, я тебе этого никогда не прощу!

Громкий звук, похожий на выстрел, раздался прямо под ними, и одна из досок палубы треснула, оскалившись белыми зубами щепок. Алекс испуганно догнал жену и подхватил ее на руки, уговаривая:

- Ну, видишь, что делается... Господи, хоть бы этот чертов оркестр заткнулся, сколько можно!.. Джей, деточка, пожалуйста...

- Нет и еще раз нет! - Дженни вырвалась, не удержала равновесия, упала на одно колено и тут же вскочила. - Не трогай меня!..

Сверху лилась музыка, и была она божественной, несмотря на то, что музыканты немного фальшивили из-за сильной дрожи палубы. Откуда-то появилась женщина с маленьким ребенком, бегущая во весь опор по скользким от морской воды доскам, лицо ее было искажено смертным ужасом, а вот мальчишка в смешном зеленом пальто не плакал и даже не боялся, потому что руки матери крепко держали его.

Муж и жена вскинулись одновременно:

- Быстрее! Есть одно место! А ребенка возьмете на колени!

- А вы?.. - женщина притормозила и уставилась на них с последним проблеском человеческого сострадания в глазах.

- Мы в порядке, - успокоительно кивнул Алекс. - Удачи, и да поможет вам Бог!..

Сильно раскачиваясь, шлюпка опустилась на воду, с визгом выстрелили в стороны тросы, полетели брызги, и помощник капитана устало снял с седой головы фуражку:

- Ф-фу, ну и ночь сегодня... Скорее бы она кончилась. Пойду к себе, здесь я, наверное, больше не нужен. Удачи вам, господа! Всего доброго.

Треснула еще одна доска, потом - еще. Корпус непотопляемого "Титаника" начинал разваливаться пополам.

- Играют, - дрожа от страха, Алекс Фрай обнял свою жену и посмотрел вверх. - Представляешь, все играют...

Дженни плакала, сжавшись в крохотный мокрый комочек в его руках.

- Как думаешь, Бог действительно есть?.. - спросила она с надеждой.

- Конечно, есть! - уверенно ответил Алекс. - Ну и дура ты у меня, Джей. Справедливость есть, просто мы с тобой на этом свете все сделали, все закончили, теперь и отдыхать можно. Больше никакой фермы, никаких чертовых коров, и налоги платить не надо!.. - голос его сорвался от слез. - А я вот ни капли не боюсь...

- Что ж ты ревешь-то?

Алекс грубовато погладил жену по голове:

- А это я от радости.

Дженни через силу улыбнулась мужу и подумала, что, в сущности, умереть - это не страшнее, чем остаться в жутком воющем одиночестве и еще много лет не знать, куда попала твоя родная душа и где она ждет тебя, такая же, как ты, неприкаянная.

Этими мыслями она и утешала себя до тех пор, пока оркестр на верхней палубе не замолчал...".

* * *

- Юра, а знаешь, во сколько в мае начинают петь птицы? В половине пятого утра. Как будто включаются: только что было тихо, и вдруг - уже поют.

- Ночью надо спать, - майор Голубкин зевнул. - Я вот сегодня, например, почти не спал, башка теперь трещит.

- Так спи! - удивилась Аля. - Я тебя закрою, кровать есть, белье свежее, чего б тебе не спать?

- Да? - он покосился на нее с интересом. - А если Крюгер поймает тебя и будет пытать щекоткой, ты ему не расколешься, куда спрятала несчастного майора?

- Ему еще надо меня догнать, а я, когда приспичит, быстро бегаю.

- Знаю, видел! - Голубкину было весело. - Помнишь, тогда? Как же ты летела, у тебя просто искры из-под ног выскакивали!..

- Ложись, дольше разговариваем, - Аля заботливо поддержала его под руку. - Ты же на ходу падаешь! Почему сразу меня не выгнал? Мог бы сказать...

- А мне с тобой хорошо, - он снова зевнул, сел на пружинящую койку и принялся расшнуровывать ботинок. - Я раздеваться не буду, мало ли, вдруг атомная война...

- Можешь и раздеться, подождет твоя война, - Аля присела на корточки и стала помогать ему распутывать узел на шнурке. - Я же уйду, кого ты стесняешься?..

- Тебя, во всяком случае, я не стесняюсь. А вот командира, если он припрется по мою душу.... Все-таки у нас с ним не настолько близкие отношения.

- А со мной - близкие, да?..

- Пока не очень. Но ближе, чем с командиром, - майор фыркнул от смеха. - С ним я еще ни разу не целовался. Интересно было бы попробовать. Только у него, наверно, щетина колется...

- Юра! - Аля покраснела и поднялась на ноги.

- Ой, как ты забавно смущаешься! Только ради одного этого стоит тебя подкалывать, - Голубкин сбросил правый ботинок и принялся за левый. - Сашка, прошу тебя, не ходи ты больше в форме. С девяти до шести - ладно, никуда не денешься, а вечером лучше уж в "гражданку" переодевайся. Ты, я помню, бегала в каком-то платье коротком... оно тебе идет.

- Юр, у меня "гражданка" дома, я в форме приехала...

- Понимаешь, у меня все время просто дикое ощущение, что я обнимаю не девушку, а солдата. Никто не может тебе привезти твои вещи? А то у твоего бедного начальника уже... как бы это помягче выразиться... реакция началась странная на военную форму. Как бы чего не подумали.

Аля захихикала:

- Я сейчас бабушке позвоню. Заодно хоть увижу ее, беднягу, она там, небось, на мыло переводится... Ты спи спокойно, я отвлеку огонь на себя.... Во сколько тебя разбудить?

- Ну, как соскучишься, так сразу, - зевая, Голубкин забрался под одеяло и блаженно вытянулся, закинув руки за голову. - Вот это балдеж.... А целоваться, Сашка, ты все-таки не умеешь. Одна видимость. Учить тебя всему приходится, воспитывать... - он уже проваливался в сон, - ... ты там веди себя хорошо... Крюгеру сильно глазки не строй... и вообще... приходи скорее...

Улыбаясь, Аля заперла дверь на два оборота, спрятала ключ в карман, потом, подумав, достала его обратно, сняла с шеи цепочку и надела ключ на нее, как когда-то в детстве на шнурок - чтобы не потерялся.

Дождь на улице перестал, но было свежо и прохладно, по небу бежали быстрые, как мыши, серые облака. Аля вошла в подъезд клуба, позвонила по местному телефону на коммутатор и попросила дать город. Разговор с бабушкой занял меньше двух минут, и все это время в голове у девушки почему-то вертелась одна фраза, которую она очень хотела, но не решалась произнести вслух: "Скажи Женьке: все будет потому, что этого хочу я". Бабушка ахала, охала, радовалась, без конца переспрашивала, какое именно платье привезти внучке и не надо ли захватить что-то еще, а Аля все прокручивала свои слова в уме и пыталась представить, как отреагировал бы на них Женька, будь они в самом деле сказаны.

Наконец, распрощались. "Спишь, - счастливо подумала Аля, оглядываясь сквозь застекленную дверь на штаб. - Спи, миленький, хороший, нежность моя.... Какой ты красивый, я поверить не могу, что только что была с тобой, видела тебя.... Спи, баю-бай...".

- Я тебя потерял, - сказал подполковник Старостенко, стоило ей войти нетвердой походкой в актовый зал. - Смотрю: время четыре, а Александры все нет...

- Как четыре?!..

- Счастливые часов не наблюдают! - засмеялся замполит. - А ты молодец, много сделала. Только магнитофон без присмотра больше не бросай, сегодня повезло, а завтра возьмут и сопрут, поминай как звали. Я его пока придержал под свою ответственность, раз ты так музыку любишь. Вечером ребята заберут. Нам сейчас главное - занавес закончить, я тебе помогу, не первый год все-таки в войсках... Ты где была-то? Я весь полк обзвонил!

- Да так... - Аля отвела взгляд, потому что телефон в кабинете майора был все это время элементарно выключен из розетки. - Обедала.

- Ну и аппетит у тебя, девонька...

Общими усилиями они выкроили шесть огромных заплат, примерили их по размеру дыр, посадили на живую нитку и принялись методично пришивать через край, стараясь, чтобы ткань не морщилась.

- Ловко у вас получается, - заметила Аля, наблюдая за мелькающими руками Старосты. - И где так научились?

- Я, милая моя, тут один из самых старых, можно сказать, реликтовый, - отозвался тот, польщенный. - Мне сорок пять лет. Старше меня только командир, ему сорок семь. Я так много видел в жизни, что тебе это и не снилось в страшном сне. Меня хоронить пора - столько я видел.

Где-то за стенкой начальник клуба бодро орал на солдат, которые закончили красить кинобудку и переползли в библиотеку, доносился голос водителя Игоря, длинно объясняющего, где его носило целых три с половиной часа, работало радио, стучали на первом этаже молотки. Снова начался дождь, его тихая дробь по подоконникам странно успокаивала и навевала уютные мысли. Покачивалась от ветра штора, а за окном в такт ей дрожала мокрая, юная, зеленая ветка, облепленная блестящими листьями, словно драгоценными камнями. Тянуло острой дождевой свежестью, пахло краской, мокрым асфальтом, пылью, бензином, свежезаваренным молотым кофе. Вдалеке, как и в недавнюю памятную ночь, лаяла собака, провожая, должно быть, быстро мчащийся грузовик.

- Как хорошо в армии, - сказала Аля.

Старостенко от души засмеялся:

- Ты сколько здесь? Три дня? А я - двадцать семь лет! И мне, знаешь, не кажется, что здесь хорошо. Хорошо бывает на душе, а не в армии. Где Юрка-то? Спит, небось?

Девушка вздрогнула:

- Какой Юрка?

- Ты из меня дурака не делай, - Староста отрезал нитку и принялся вдевать новую. - Черт, давай, помогай, глаза уже не те.... Такой Юрка! Он у нас один. Есть еще Юрий Иванович, начальник КЭЧ, но я же не про него спрашиваю. Этот-то мне на кой черт сдался?.. Ты секретничаешь, я понимаю, у тебя еще казаки-разбойники на уме.

- Я не знаю, где он, - сказала Аля. - И даже не пытайте меня щекоткой, и ведро пельменей не обещайте, все равно не знаю.

Замполит вытер набежавшую от смеха слезу:

- Молодец, железная девчонка. Даже за ведро пельменей - подумать только! - любимого шефа не продашь. Вот это, я понимаю, характер!..

- С чего вы взяли, что он мой любимый шеф? - Аля застыла с ниткой и иголкой в руках.

- Анализ наблюдений и жизненного опыта, - поделился Староста. - Поживи с мое... Ты давай, вдевай, нам с тобой еще шторы снимать - забыла?

Затопали шаги, дверь мерзко скрипнула, и в актовый зал, отбивая о колено мокрую кепку, вошел Крюгер.

- Работаете? - поинтересовался он. - Ну, молодцы. Занимайтесь... Голубкина, кстати, не видели?

- Видели! - с невероятным оживлением отозвалась Аля. - Он тут вас страшно искал, а потом, вот буквально только что, пошел в автопарк проверять гавриков, как они там тягач восстанавливают для дизеля, и сказал, что после парка зайдет в узел, а после узла будет делать документацию для ЦКС, если не будет других поручений! - она перевела дух. - Вот.

- Как интересно! - с подъемом сказал Крюгер, потирая подбородок. - Что это с ним? Откуда такая ненормальная активность?.. Ну, ладно. Пусть работает. Когда офицер, наконец, вспоминает о своих должностных обязанностях, его лучше не трогать, а то вдруг спугнешь...

- Молодец, - одобрил Староста, стоило начальнику штаба раствориться в дожде. - И врать уже научилась. А Юрка-то! Какая популярная личность! Надо будет у него спросить при случае, он Дейла Карнеги не читал?..

- Может, и читал, - Але нравилось говорить о любимом, словно во время подобного разговора он становился ближе. - А может, таким родился. Он, знаете, хороший... люди к нему тянутся...

- Не такой уж и хороший, - замполит добродушно хрюкнул. - Обыкновенный. Первое время мы с ним знаешь, как цапались? По всем правилам, как кошка с собакой. Я уж хотел рапорт на него писать за хамство, да тут и без меня на такие дела полно желающих. Начальник второго узла его, например, терпеть не может, с химиком они третий год грызутся, зампотех от него плачет... Половина женщин - тоже говорят, мол, невнимательный, грубый, шутки дурацкие.... Да и бойцы, Саш... они ведь народ непростой, их сюда силой загнали, и никого они, кроме себя, не любят. На словах вроде все нормально, а потом у тебя за спиной такие подлянки выкидывают!

Аля слушала и кивала.

- И потом, - продолжал Староста, - мы ведь здесь не живем, а только работаем. На работе можно каким угодно прикинуться, все равно в обычной жизни тебя никто не видит. Дома половина из нас - скоты последние, хамим, орем, женам изменяем, детям подзатыльники раздаем, с соседями собачимся...

- Как все грустно.

- Это жизнь, Саша.

Через час они содрали шторы, и актовый зал сделался светлым и голым, в нем появилось эхо и пропало ощущение уюта. У начальника клуба заработал телевизор: судя по всему, старший лейтенант плюнул на все и объявил себе "брейк". Ушли на ужин и забрали магнитофон солдаты. Старостенко тоже ушел. Аля осталась. Она поймала себя на том, что давно не хочет есть, словно организм вдруг перестал нуждаться в пище. Сколько уже? День, два?.. И почему?..

- К тебе приехали, - в зал сунулся торопливый посыльный. - Не боись, на этот раз бабушка.

Аля радостно помчалась на КПП и вернулась оттуда лишь через сорок минут, наговорившись с Юлией Борисовной до одурения. Бабушка привезла платье, джинсы, удобную обувь, пару футболок, смешную пижаму с медвежонком на груди, большое махровое полотенце и кучу других полезных вещей. Обнаружились в сумке так же килограмм яблок, банка кофе, конфеты, сухари с изюмом и записка от Жени: "Сашкин, я о тебе помню, люблю, думаю и жду. Будем считать, что никакого разговора у нас не было. Я выпытал у твоей бабушки, сколько тебе лет. В этом возрасте не бывает серьезной любви, так что, будем надеяться, еще обойдется. Помни о своем обещании. Зачем ты мне врала, что тебе сейчас девятнадцать? Целую, твой навсегда". Перечитав записку, Аля порвала ее сначала на две части, потом на четыре, потом на восемь, и выбросила в урну.

* * *

Рассвело. Майор Голубкин шевельнулся под одеялом, поежился, открыл глаза:

- Ммм.... Ой, Сашка, а сколько времени?..

- Утро, - Аля сидела рядом с ним, застенчиво прикрыв коленки коротким подолом платья. - Но ты можешь еще поспать, время есть, сейчас пять часов только...

- Красиво, - он оглядел ее, приподнялся на локте. - Здорово. Вот так и ходи. Меня вчера сильно искали?

- Не сильно. Крюгера я отшила, а после ужина он пошел водку с командиром пить, полночи они потом песни орали. Староста еще спрашивал, где ты, но это он из любопытства... Юр, тебе на самом деле нравится?

- Угу, - майор потрогал край ее юбки. - Это называется "мини"? Короткое очень, Крюгер ежика родит, когда это увидит, он мальчик застенчивый, ему непривычно...

Аля знала, что выглядит хорошо. Накануне вечером она забежала к Тане, в душ санчасти, которым по страшному секрету пользовался весь полк, кроме, конечно же, брезгливого Крюгера. За ночь волосы высохли и грели теперь ее спину, покрытую мурашками от утреннего холодка. На них лежал слабый ответ начинающегося дня, он же отражался в блестящих бессонных глазах девушки.

- Держи, - она осторожно протянула майору чашку холодного чая с лимоном и большое румяное яблоко. - Это был вроде как ужин, а теперь, получается, завтрак. Ты так хорошо спал, что я не хотела тебя будить...

- А ты? - Голубкин отпил глоток и с хрустом укусил яблоко. - Погоди... ты не ложилась, что ли? Так и сидела с вечера?..

- Почему нет?.. Знаешь, как здорово...

- Ненормальная, у тебя же сердце не выдержит! Питаешься кофе и сигаретами, по ночам не спишь... - майор сердито покачал головой. - Не пойму, где ты силы-то берешь? У тебя внутри солнечная батарея? Или ты потихоньку от меня все-таки печенье хомячишь?..

Аля засмеялась:

- Да нет, Юр, мне ничего не надо, и так хорошо.

- А чего не легла-то? Вдвоем теплее.

- Я не могла. Ты бы проснулся и стал ко мне приставать. Тем более, мне не холодно.

Голубкин поставил чашку и потянул девушку за руку:

- Зато мне холодно. Ну-ка, иди сюда, быстро.

- Нет, - она осторожно вырвалась. - Сейчас ты точно приставать будешь. Сто процентов.

- Ну, рано или поздно я все равно буду приставать, и никуда ты не денешься. Почему не сейчас? - он откинулся на подушку и стал грызть яблоко. - Жесткое какое... Ты мне скажи, Саш - когда? Просто чтобы я знал. А то тебе баловство сплошное, а я работать не могу.

- Юра, я так не хочу, - Аля потрепала его через одеяло по коленке. - Прости, пожалуйста.

- А как? Как это должно быть? - майор отложил яблоко. - Нет, не могу, это же пытка для зубов.... Ну, иди сюда, маленький, видишь, что со мной творится? Думаешь, если я - неземное существо, так мне ничего и не надо? - он протянул руки. - Иди.

- Извини, - Аля быстро встала и перешла за стол. - Но сейчас я не буду.

- Почему?..

"Потому, - подумала девушка, - что у меня никого не было до тебя, но, когда ты это поймешь, ты уже не сможешь остановиться, а потом на душе у тебя будет очень-очень паршиво... Я этого боюсь. Я этого не хочу. Мне жалко тебя, ты моя единственная любовь, и я не могу поступить с тобой так...".

- Не понимаю, - сухо пробормотал Голубкин, переворачиваясь на бок и закрывая глаза. - Вчера вроде такое было... я уж думал, у тебя это действительно серьезно.

Аля подбежала, испуганно обняла его, погладила по голове, поцеловала, стараясь, чтобы это не казалось "видимостью".

- Да ладно, Саш, - он слабо ответил на ее поцелуй. - Ты просто поняла, что на самом деле тебе от меня таких вещей не надо. Правильно я говорю? Одно дело - восхищаться, а другое.... Тут уже все по-взрослому. Может, так и лучше. Совесть хоть будет чиста...

- Юра, прости меня! - она уже готова была сказать правду и боялась лишь, что правда обернется чем-то еще худшим, совсем уже скверным, что не удастся поправить.

- Ты меня, если можно, не трогай. Вставать скоро, с начальством объясняться...

- Юра, ты ко мне хорошо относишься?

- Да, - он зарылся лицом в подушку, - я к тебе хорошо отношусь.

- Значит, можешь подождать еще несколько дней?

- Да чего мы ждем-то, скажи! - он снова посмотрел на нее. - Я пойму. Можешь ты объяснить человеческими словами? Обещаю выслушать и обдумать. Ты нездорова? Тебе сейчас нельзя, и ты сказать стесняешься? Я нормальный человек, Саша, и мне еще не такое приходилось слышать.

Аля измученно опустила голову.

- Ясно, не скажешь, - майор вздохнул. - Ладно, ложись, спи - я уже встаю. Местечко тебе нагрел, я ведь не такой, как ты, я добрый.

На секунду она остро пожалела о сделанном (или - не сделанном) и даже протянула к нему руки, чуть не брякнув: "Подожди, не уходи, я согласна", но момент был уже упущен. Деловитый и строгий, майор Голубкин застегнул форменную куртку, набросил на плечо полотенце и взял с тумбочки бритву:

- Давай, отдыхай. Я распоряжусь, чтоб тебя не будили.

Аля забралась на его место, сразу согрелась, закуталась в одеяло, начала тихо и беспомощно плакать, но вдруг, словно ее выключили, провалилась в глубокий сон без всяких сновидений.

* * *

Издали - она смотрела на него издали, мучаясь невозможностью подойти и сказать хоть слово. Воскресный день уже клонился к вечеру, и на плацу перед общежитием как раз разыгрывалась очередная Битва при Ватерлоо на тему: "Где вы вчера шлялись, пока другие работали?". Майор Голубкин выглядел усталым и вяло огрызался, словно начальник штаба был не Крюгером, а безобидной моськой, тявкающей на слона.

- Ешь, - настойчиво повторила Таня, придвигая Але бутерброд на чистом квадратике белой бумаги. - Пожалуйста, ради меня. Ну, давай, кусочек за Таню, кусочек за Лешу, кусочек за...

- Не хочу, - равнодушно буркнула Аля, не переставая глядеть в окно.

Алексей подсел к ней с другой стороны стола:

- Сашка, надо кушать, у тебя уже круги под глазами.

- Да по фигу.

- Тань, объясни ей, как медик, что не есть нельзя!

Таня сердито и беспомощно махнула рукой:

- Думаешь, она слушает? Алька, ну, скажи, что такое? Что ты на него так смотришь? Поругались?

Из блестящего Алиного глаза выкатилась слеза.

- Ой, Боже... - Таня обняла ее и чмокнула в висок. - Страсти какие.... Хочешь, Леша с ним поговорит? Леша, ты поговоришь?

- Не надо! - Аля все смотрела на разгорающуюся за окном перепалку. - Не вздумайте!..

- Да ты же умрешь так! - в отчаянии сказала Таня. - Господи, что случилось? Вчера ты такая счастливая была.... Ну, Голубь, ну, скотина.... Так над девкой издеваться!

- Перестань! - Аля жалобно расплакалась. - Я бы сказала, но не могу при Леше!

- Без проблем! - Алексей вскочил и с готовностью вышел из комнаты.

- Ну? - Таня придвинулась к подруге поближе и взяла ее за руку. - Давай, колись.

- Понимаешь... - Аля бормотала, как в бреду, не замечая своих слез, капающих с подбородка на стол, - ... мы с ним... не можем... а он обижается, потому что думает, будто я с ним это... "динамо" кручу...

- А почему не можете? - удивилась Таня.

- Потому, что я... что я... девушка! - Аля выкрикнула это слово, как ругательство, и закрыла лицо ладонями.

- Ф-фу, и всего-то! - подруга облегченно рассмеялась. - Я уж такое вообразила!.. А в чем тут проблема? Может, я чего-то не понимаю? С медицинской точки зрения это вообще не препятствие...

- Еще какое препятствие! Он не такой человек... я его обманула, сказала, что у меня все было с Женькой... а если он узнает, ему же плохо потом будет, у него совесть есть...

- Да, совесть сейчас большая редкость, - согласилась Таня. - Ну, что тебе посоветовать.... Хочешь, чтобы все было по-честному, признавайся. В том числе и насчет свидетельства о рождении.

- Тогда точно ничего не будет!

- А тебе обязательно, чтобы что-то было?

- Не обязательно, но он же живой человек.... Да и я тоже... хочу быть ближе с ним, что ли...

- Ну, тогда все сложнее, - Таня взъерошила свои волосы. - Ч-черт, а ведь действительно - ситуация!

- Танюш! - Аля вдруг вскинулась. - А искусственно это сделать можно?

- Что?.. Ах, да... Можно, конечно. Только на меня в этом не рассчитывай. Я такими вещами не занимаюсь.

- Может, ты врача какого-нибудь знаешь?

- Боже мой, да признайся ты ему, объясни, что тебе ничего от него не надо, лишь бы вместе быть, он поймет. Не говори про возраст, ничего больше не говори. Стой на одном: ничего не надо, никаких претензий, никаких потом упреков...

- Таня, дело не в претензиях, а в том, что он будет чувствовать.

- Да ни один врач за это просто не возьмется! Понимаешь? Это лет в сорок быть девушкой как-то странно, а тебя просто вытолкают оттуда в шею и будут правы!..

Аля молчала.

- Если у него это хоть мало-мальски серьезно, Аль, он это переживет! - Таня не знала, что еще сказать, и рвала на кусочки случайный листок бумаги.

- Мне кажется... - Аля вдруг посмотрела на нее страдальчески, - то это м о г л о б ы т ь серьезно, если бы не я... Он теперь будет в себе это давить, чтобы не было больше разочарований... Господи, какая я идиотка...

... Издали - только издали. Он не зашел пожелать спокойной ночи, хотя Аля почти до двух часов просидела на неразобранной кровати, глядя на тихую незапертую дверь. Не набрал из роты ее номер, хотя наверняка видел свет в окне. И утром - будить ее явился посыльный штаба, которому велели это сделать по телефону...

Аля проснулась - и не вспомнила своего лица. Все было чужое. Какая погода на улице? Какое сегодня число? Бог знает. Кажется, уже понедельник, двадцать четвертое. Мир заболел чумой, случилась ядерная война, и все вымело с планеты, словно карточные домики. Черно-белая фотография деревьев за окном, черно-белая пустая комната, черно-белые чужие лица. Черно-белый снег летит с летнего неба, как пепел.

- Женя? - сказала она в трубку мертвым, черно-белым голосом. - Привет, это я - Саша.

- Что случилось?! - Женька немедленно запаниковал. - Сашка, умер кто-то?!.. Бабушка?.. - он ахнул.

- Да нет, типун тебе на язык. Это я умерла, - Аля переложила трубку в другую руку и опустила звенящую голову на стол. - Скажи мне что-нибудь хорошее, пожалуйста. Не могу - такая тоска...

- Тебя там кто-то обидел?.. Хочешь, я приеду?

- Нет.... Приезжать не надо. У нас аврал, тебя тут только не хватало...

- Если это он что-то... я ему голову оторву! - Женя задохнулся, но взял себя в руки. - Саш, тогда ты приезжай! Бросай все и дуй домой! Я тебя на станции встречу.... Или мне в Москву подъехать? Забрать тебя прямо оттуда?

Мысль, которая пришла в этот момент Але в голову, была дурацкой. В другом состоянии она просто рассмеялась бы и покрутила пальцем у виска, но это - в другом состоянии...

- Жень, а помнишь, ты говорил, что какой-то твой друг живет рядом с частью?

- Ну да, живет, - парень немного растерялся. - А тебе зачем?

- Ты... можешь взять у него ключи от квартиры?

- Я тебя не понимаю.

- Можешь или нет?! - Аля почти закричала.

- Если тебе очень надо, могу. Если объяснишь, для чего. Если для того, что я подумал, то извини - я таким вещам помогать не собираюсь. Совсем за ничтожество меня держишь...

- Дурак, это для нас с тобой!..

- Почему? - Женя словно налетел на стенку. - Саша, милая, любимая, мы же решили - после свадьбы... Сашенька, тебе плохо сейчас, ты просто не понимаешь, что делаешь...

- Я тебя очень прошу. Сделай это для меня. Пусть будет не после свадьбы, а сейчас, Женя.... Ну, пожалуйста...

- Но свадьба-то не отменяется?.. Все остается в силе?

- Да, да, хорошо, все, что ты хочешь...- Аля закрыла глаза рукой, как от яркого света. - Попроси у него ключи. Попроси и позвони мне, я буду ждать! Женечка, солнышко, я очень жду - понимаешь?.. Никуда от телефона не отойду, буду сидеть, пока не позвонишь. Я тебе слово даю - мы поженимся, все будет, как условились. Только сделай то, что я прошу!..

...Подполковник Старостенко застыл от изумления, когда Аля, бледная, жалкая и заплаканная, вошла в дверь его кабинета, хватаясь за косяки, чтобы не упасть, и попросила:

- Отпустите меня на два часа, Николай Иванович. Очень надо. Я вернусь и все там покрашу, все доделаю...

- Саша! - Староста вскочил. - Тебе плохо?!

- Мне очень нужно, - повторила она. - Отпустите. На два часа. Это рядом, я скоро вернусь.

- Иди, конечно... - замполит развел руками. - Ты уверена, что можешь идти? По-моему, ты сильно нездорова, смотри, у тебя кровь из носа идет...

- Вы знаете, - вдруг сказала Аля, - у меня болит вот здесь, - она ткнула себя в грудь, в то место, где сходятся ребра. - Я думала - душа, а это, скорее всего, желудок.

- Это сердце, - глухо ответил Старостенко. - Как вернешься, сразу в санчасть, делать кардиограмму. Понятно? Дышать тяжело?..

- Нет. Просто болит. Ноет так слегка.... Спасибо, Николай Иванович, вы хороший человек...

- Все мы хорошие, когда спим зубами к стенке, - замполит неожиданно стукнул по столу и с досадой отвернулся.

Через двадцать минут он отыскал в помещении роты майора Голубкина и почти силой вытащил его на улицу:

- Юра, слушай сюда. Я не знаю, что у вас там произошло, и не мое это дело. Но только что ко мне пришла Малышева в ужасном состоянии и отпросилась на два часа в город. У нее что-то похожее на приступ стенокардии, во всяком случае, место, где болит, показывает правильно. Из носа кровь, зрачки вот такие, во весь глаз, говорит через силу...

- Коля, ты что, охренел?! - Голубкин сдавил руками щеки и зажмурился, словно в лицо ему направили яркий прожектор. - Почему ты ее отпустил?! Ее в госпиталь надо к чертовой бабушке, на машину и в госпиталь, пока не поздно!..

- Юра, я понял, что ей действительно очень нужно, - Старостенко понурился. - Знаешь, бывает такое: смотришь на человека и понимаешь, что он на самом краю стоит...

- Она не сказала, куда пошла? - Голубкин дернулся бежать к КПП. - Ничего, даже приблизительно?..

- Нет. На нее смотреть было страшно, понимаешь? Я даже спрашивать побоялся, вдруг умер кто-то...

- Бог ты мой, где ее теперь искать?.. Эх, Коля, ну, кто тебе разрешил так моими подчиненными бросаться.... А если умрет она там, в городе, тогда что? - майор остановился, потер грудь. - Блин... Ерунда какая-то: у меня почему-то колоть перестало.... Так же было с простудой, вот в точности так же! Чихал, сморкался, а вот посидела она со мной, и все прошло.

- Вампир ты энергетический! - сердито бросил Старостенко и зашагал к себе.

- Коля, так ведь не бывает.

- Бывает, значит! - замполит обернулся. - Сними розовые очки и зашвырни их подальше. Я многое видел - бывает! Еще и не такое!.. Я надеюсь, опухоли мозга у тебя нет? А то еще и это у нее появится...

... - Татьяна? - Голубкин держал телефонную трубку, прижимая ее плечом к уху, потому что руки были заняты: искали в справочнике "Вся Москва" телефоны окрестных больниц. - Простите, Саша вам не говорила, куда сегодня собирается идти?

- Нет, - сухо сказала Таня. - А она что, ушла?..

- Да, Староста ее сдуру отпустил, а у девчонки, похоже, с сердцем плохо...

- Немудрено! - сквозь сарказм в Танином голосе зазвучали слезы. - Мы, товарищ майор, в ответе за того, кого приручили.

- Не надо меня воспитывать! - Голубкин бросил справочник, схватил трубку и повторил в нее: - Не надо! Вам легко говорить, со стороны-то все легким кажется... Я у вас помощи прошу, а вы...

- Хорошо. В чем может заключаться моя помощь?

- Я поеду ее искать. Может быть, где-то увижу, подберу... Откройте кабинет, чтобы кардиограмму ей сделать, лекарства, какие надо, приготовьте. Если что, я отвезу Сашку в Бурденко, в кардиологию. Начмед на месте? Пусть позвонит в госпиталь, узнает, кто там дежурит, какая смена, я сразу скажу, нормальная или нет, не раз уже там лежал...

- Все сделаю, - сказала Таня.

- Спасибо, Танюш. Я поехал. Если она за это время появится, не отходите от нее никуда, сидите рядом, я звонить буду раз в полчаса...

Почти у самой машины его неожиданно поймал за рукав подполковник Урусов:

- А вы куда, товарищ майор?.. Извините, но я вас, кажется, со службы не отпускал.

Голубкин стоял, тупо глядя ему в глаза.

- Мне о вашем ЧП доложили, - спокойно продолжал Крюгер. - Это, товарищ майор, дело не ваше, без вас как-нибудь разберутся. Насколько я понимаю, Малышева подчиняется вам только формально, так что...

- Да пошел ты!!! - сверкнув глазами, вдруг заорал майор и бешено отшвырнул его цепкую руку. - Иди туда, откуда ты на свет появился, ублюдок, мать твою!!!..

Крюгер окаменел. Провозившись полминуты с замком зажигания, Голубкин завел, наконец, машину, вырулил со стоянки и ракетой понесся к воротам, которые уже задолго до его приближения раскрылись настежь.

- Ну, это... это ни в какие рамки... - пробормотал начальник штаба, рассматривая свои пальцы, словно на них остался какой-то отпечаток.

- Не надо, - рядом появился невыспавшийся красноглазый командир полка. - Оставь их в покое. Я тебе не хотел говорить, но это его девочка. Его ребенок. Дочь. Понимаешь? Не лезь, куда тебя не просят.

- Дочь?.. - выпуклые глаза Крюгера окончательно вылезли из орбит.

- Да, от первого брака.

- Но он же и сейчас в первом браке!

- Хорошо, просто от давней подруги, - поморщился полковник Незванов. - Не суть. Оставь их в покое, я тебе говорю. От Голубкина вообще отвяжись, навсегда, как будто его в природе не существует! - глаза командира неожиданно сделались колючими и злыми. - Я понятно выражаюсь? Если еще хоть раз я услышу, что ты к нему цепляешься, я к тебе самому прицеплюсь, как клещ, так, что до пенсии не оторвешь!.. Ясно тебе?

- Так точно, - сухо отозвался Крюгер и тронул сломанный ноготь на мизинце. - Все предельно ясно.

* * *

Аля сидела на скамейке в чужом дворе, курила и наблюдала, как голуби делят на утоптанной земле хлебную корку. Тело не принадлежало ей, а в душе, словно лесное эхо, все отдавались и отдавались странные Женькины слова, сказанные им за секунду до того, как она, уходя, закрыла за собой дверь незнакомой квартиры: "Самое страшное, Сашка, что первый - все равно он, пусть бы даже до него у тебя двести таких, как я, было... Я ничего не могу сделать - он все равно Номер Один. Боже ты мой, как я теперь жить-то буду?..".

Она запретила ему выходить еще полчаса, и не потому, что кого-то боялась. Просто видеть будущего мужа было невыносимо больно, а сразу уйти из страшного места не давали негнущиеся ноги.

Вот и все. Совесть теперь чиста. Грязь только в сердце, которое ноет и ноет, зато на совести ни пятнышка. Какая мерзость, как это, оказывается, отвратительно и дико, сколько в этом животного...

Аля закрыла глаза, дрожа то ли от холода, то ли от стыда. Надо же, как просто все делается. Раз, два и готово. И врач не понадобился, и анестезии никакой не было...

"Вот теперь точно ничего уже не будет.... Как я смогу после этой гадости даже подойти к тебе, чистому? Ты мне ни слова не соврал, нянчился со мной, как с собственным ребенком, сопли мне вытирал, а я тебе - сюрприз, да?.. Бери, папочка, пользуйся... возьми, Боже, что нам негоже...".

Совсем недалеко, в Измайловском парке, есть озеро, и Аля вдруг подумала о нем так отчетливо, словно это озеро стояло прямо перед ее глазами. Это тоже очень просто. Заплыть на середину, нырнуть "с ручками" и резко вдохнуть. Наберутся сразу полные легкие грязной воды, и все - больше никаких мучений, никакой боли, и в глаза человеку, которому ты наплевал в душу, смотреть не надо...

Из-за угла дома вывернула машина, резко затормозила у бордюра, и Аля вскинула голову. Мираж озера мгновенно испарился, потому что майор Голубкин, бледный и перепуганный, уже подбежал к ней, схватил за руку, заставив выронить сигарету, и спросил сиплым чужим голосом:

- Сашка, что с тобой?..

Она сразу заплакала, обхватила его шею, прижалась всем телом, как детеныш к матери, забормотала что-то бессвязное, потерлась щекой о его щеку, не решаясь поцеловать, почувствовала, как быстро он дышит, испуганно приложила напряженную ладонь к его груди:

- Болит?..

- Что ты сказала? - Голубкин прислушался, наклонившись к ее губам. - А-а, нет, не болит.... Свершилось чудо - друг опять вылечил друга. Ты где была?... Где ты была, засранка?! - он размахнулся и вдруг с силой ударил ее по лицу. - Я спрашиваю: где была?!..

- Здесь... - Аля поймала его руку, снова заплакала. - Юра, Юрочка, как хорошо, что ты приехал... мне так плохо тут было, ты даже не представляешь... это такой ужас... я думала, что никогда тебя не увижу...

- Дай мне сигарету, - майор Голубкин, пытаясь отдышаться, сел рядом с ней на скамейку. - Я свои в роте оставил, меня Староста так резко выдернул, очухаться не дал.... Спасибо, - он нервно закурил. - Бросать надо, да как с тобой бросишь? Что ни день, то Маппет-шоу.

- Я была там одна... - тихо сказала Аля. - Я сидела в твоем кабинете, ждала тебя, а ты так и не пришел, я уж думала - все...

- Да я же заснул! - майор удивленно посмотрел на нее, словно впервые видел. - Тебе не передали, что ли?.. Меня начмед встретил, когда я шел, изнасилованный Крюгером всеми возможными способами. Увидел, что со мной, повел в санчасть и сделал укол. Мол, успокоиться надо и так далее... Я в роте на пять минут прилег, ногу от иголки свело... и вырубился до утра! Просыпаюсь: мать моя женщина, подъем давно был, все шныряют, как мыши дрессированные, а я валяюсь прямо в канцелярии, в чем упал, то есть в форме и ботинках. Сижу, как идиот, ничего не соображаю, а мужики мне говорят: не волнуйся, мы дежурному по части уже звякнули, чтобы Малышеву твою разбудил. Я скорей тебе звонить - занято! А потом меня снова в оборот взяли, до телефона только через час дорвался. Звоню, а у тебя никто не подходит!.. И тут несется Староста с выпученными глазами и сообщает, что с тобой ЧП. Я такое подумал!..

- Юра... - от облегчения Аля улыбалась до ушей, напрочь забыв о том, что с пятого этажа на них, должно быть, смотрит из чужой квартиры Женька. - Милый мой, хороший, как здорово, что ты просто заснул...

- Нет, а ты, конечно, сразу подумала самое худшее! - Голубкин сердито хлопнул себя по коленке. - Я за нее, дуру, переживаю, чуть все столбы тут не пересчитал, так несся, а она сидит и любовь нашу хоронит вместо того, чтобы дотащить свое маленькое поганое тельце до автомата и успокоить людей, которые стоят в полку на ушах!

- Каких людей? - у Али от радости так помутился рассудок, что она просто сидела, глупо и счастливо сияя.

- Ну, там ведь, кроме нас, еще пара-тройка человек служит. Никогда не обращала внимания? Бегают такие маленькие, зелененькие, в крапинку... Забавные такие.

- Юра, о чем ты говоришь? Почему они стоят на ушах?

- У тебя вот тут болит, верно? Там, где болело у меня? Я же говорю: свершилось чудо, друг вылечил друга. Теперь ты ляжешь в госпиталь, а я, урод здоровый, буду тебя навещать и гулять с тобой в садике, пока доктора не решат, что халявы с нас достаточно.

- Я ни в какой госпиталь не поеду, - сказала Аля. - У меня все прошло, как только я тебя сейчас увидела. Правда, ничего-ничего не болит! Мне так хорошо.... Поехали домой... ну, то есть, в часть?..

- Не могу. Не хочу, - Голубкин поморщился. - Я Крюгера послал так далеко, что дальше просто не бывает, когда он меня остановить пытался. Сейчас Алексею позвоню только... у меня где-то пара жетонов завалялась... и рванем куда-нибудь, мозги проветрим. Драть меня в любом случае будут, теперь все равно.

- Юрка, а ты герой, - уже в машине, пристегнувшись ремнем безопасности, Аля с уважением посмотрела на своего начальника. - Настоящий мужчина. Не побоялся с этим скотом из-за меня связаться...

- Мне мой героизм, боюсь, боком выйдет, - майор завел двигатель и медленно выехал со двора. - Буду потом долго залечивать шрамы на физиономии и любоваться свежим штампом о разводе.... А мне этого очень не хочется, Сашка, понимаешь? У меня хорошая семья, по-настоящему хорошая, родные люди, самые-самые близкие.... Пойми ты - я тоже знаю, что такое любовь.

- Я тебя никогда не выдам, - Аля погладила его по плечу. - Даже за ведро пельменей.

Он усмехнулся:

- И без тебя, маленький, найдутся добровольцы. Один - совершенно точно.... Ну, куда поедем?

- На канал имени Москвы, - девушка подобрала под себя ноги.

- Нет, это далеко. Решили в субботу - значит, в субботу. А сейчас я, пожалуй, одно место тебе покажу, я там года два уже не был... Хорошее место, раньше ездил туда душу лечить. Приеду, сяду на траву и сижу, смотрю в небо, облака считаю. Тихо там очень. И земля как будто шепчет...

Москва быстро кончилась, они мчались теперь по трассе. Голубкин включил приемник, покрутил настройку, остановился на какой-то песне.

- Надо же - "I love to hate you"! - обрадовалась Аля. - Слушай, мне кажется, это знак, что все правильно! Помнишь, под эту песню мы там, в зале...

- Да у нас с тобой везде сплошные знаки, Сань. Зигмунд Фрейд со своей символикой просто отдыхает.

- Юра... скажи, пожалуйста...

- Пожалуйста, - майор уже успокоился и повеселел.

- Да нет. Скажи, если ты... любишь свою семью, почему ты со мной? - Аля заспешила, стараясь сразу все объяснить. - Я просто так спрашиваю, не думай! Мне интересно все, связанное с тобой, а этот вопрос - особенно, потому что я хотела бы понимать твои чувства.

- У меня чувств нет, одни плохие предчувствия. Ладно, я пошутил, - Голубкин прибавил скорость и открыл окно. - Буду с тобой откровенным. Поначалу с моей стороны это было что-то вроде жажды разнообразия, что ли... Ты мне сразу понравилась, уж очень приятная ты девочка. Но потом...

- Я стала нравиться тебе сильнее?

- Не в том дело. Просто, наверное, т а к меня никто в жизни еще не любил. А любимым-то быть хочется, как всякому нормальному человеку. Чтобы кто-то считал меня особенным, не таким, как все, прилетевшим с планеты Сириус, неспособным простудиться и вообще - уникальным. Чтобы этот "кто-то" мог вылечить меня от любой болезни, как экстрасенс, простым прикосновением рук. Чтобы при этом он все мне прощал, во всем со мной соглашался, считал меня самым умным, красивым, добрым... - он засмеялся. - Длинный список получается. Если вкратце - чтобы этот "кто-то" просто любил меня по-настоящему. Может, я себе все это придумал. А ты придумала меня, потому что отца у тебя нет, а Женя слишком маленький, чтобы быть героем твоего романа...

- Ты тоже образно говоришь, - Аля смотрела на него с восхищением. - Это все как раз потому, что ты самый умный, самый красивый и самый добрый.

- У меня, между прочим, половины зубов нет - одно железо. Тоже мне, кинозвезду нашла.

- При чем тут зубы?.. - девушка недоуменно пожала плечами и стала смотреть в окно.

... - Смотри, Саш, а вон то место! - через полчаса они уже сворачивали на какой-то заросший проселок, к виднеющейся вдалеке старой водонапорной башне. - Сейчас за рощей остановимся и вылезем, - майор Голубкин поерзал на сиденье. - Слушай... - он вдруг смутился, - а сегодня день не опасный, нет?

Аля добросовестно подумала и помотала головой:

- Совершенно.

- Ты понимаешь, о чем я спрашиваю?

Она снова задумалась, вспомнила почему-то о Крюгере, потом о Женьке, и ответила:

- Понимаю. Нет, ничего опасного, все хорошо.

- Ну, тогда вон на той полянке, под башней, и привал устроим...

Они выбрались в тишину и сонное спокойствие летнего дня. В роще переговаривались птицы, ровно гудел ветер, а башня на фоне синего неба казалась древним замком с привидениями.

- Вот это и есть Поляна моей души, - шепотом сказал майор, стянул с себя пятнистую куртку и расстелил ее на траве. - Садись. Послушай, какой звук... Правда, похоже, будто кто-то бормочет?

Аля прислушалась:

- Это ветер в крыше. Жесть отошла и шевелится...

- Не разрушай мою мечту, - попросил Голубкин, обнимая ее. - Я сюда в самые плохие дни приезжал, а сегодня вот приехал в хороший. Тут никто никогда не ходит, мы одни совсем... Ты... как, определилась? Я не насильник, Саш, мне против воли ничего не надо.

Аля зажмурилась:

- Я люблю тебя, я определилась, это не против воли, я сама этого хочу.

- А у тебя правда... ну, уже что-то было? Вообще-то, даже если и не было, все равно... но знать я должен.

Аля вздрогнула, как от удара током, открыла глаза и ответила, глядя почти с ужасом:

- Абсолютная... правда...

А потом случилось странное. Он что-то говорил тихим, успокаивающим, ласковым голосом, но она не слышала слов. Он делал то же самое, что и Женька пару часов назад - и все же совсем по-другому. Просто небо вдруг стало ближе, голоса птиц зазвучали в десять раз громче, а музыка в душе превратилась в настоящий хаос фантастических звуков, словно музыканты побросали ноты и заиграли каждый свое, подчиняясь только вдохновению. Все вокруг прекратилось: остановился ветер, встали машины на шоссе, застыла шелестящая листва, замерли облака, повис где-то в вышине непролитый дождь. Правда и жизнь были только здесь и сейчас, и Аля вдруг подумала, что время тоже перестало идти, подарив им возможность сколько угодно быть вместе в центре одной-единственной бесконечной секунды, неподвижной и стеклянной, как весь окружающий мир.

Потом сдвинулось - она почувствовала взлет, но не могла понять, что это такое. Просто бетонная полоса под быстрыми шасси самолета провалилась куда-то вниз, быстро сузилась до тонкой черточки на земле и исчезла, оставив ощущение полной невесомости. Это было почти страшно и чем-то похоже на прыжок с парашютом год назад, когда Аля, не успев ничего сообразить, пробкой вылетела из люка "АН-2" в холодный воздух и повисла между небом и землей, судорожно заталкивая на место взмывший вверх желудок. Сейчас было почти так же, но без тошноты, просто - нереальная потеря веса, свист ветра в ушах и чувство, что ты никогда не приземлишься, так и будешь лететь вечно...

- Юра! - испугавшись, завизжала она, и в тот же миг невесомость кончилась.

Ее самолет вновь спокойно стоял на полосе. Закрывая половину неба, рядом возвышалась старая водокачка с тонким деревцем на краю крыши, над ней носились птицы. Слабо пахло какими-то цветами и свежим сеном. Летели тополиные пушинки, они забивались в нос и вызывали желание чихнуть и пожелать себе здоровья.

- Вот так орать было совершенно необязательно, - очень довольный, майор Голубкин закурил, лежа на спине и глядя в небо. - До сих пор правое ухо заложено, - он засмеялся. - Буду теперь слушать Крюгера и все время переспрашивать: "Ась?..".

- Ась? - повторила Аля, тоже начиная смеяться.

- И еще мне мое собственное имя долго сниться будет. В кошмарах. И своим внукам я буду ностальгически рассказывать, что потерял слух, когда мне в ухо неожиданно заорали: "Юра!".

- Давай, для симметрии с другой стороны заору, - предложила добрая девушка.

- Спасибо, милая, - он весело покосился на нее. - Все готова сделать, чтобы любимому человеку было хорошо. Чем бы тебе отплатить за твое милосердие? Шоколадки у меня нет, кричать я не люблю, щекоткой тебя пытать сил не осталось.... Попрошу-ка я Старосту, чтобы припахал тебя в клубе по полной программе, до самого двадцать восьмого. Так ты хоть моему лучшему другу на растерзание не достанешься, а Староста добрый, он тебя все-таки не до смерти заездит...

- Нет, не надо, Юр, - Аля посерьезнела. - Мне за... за это никаких поблажек не надо, хочу быть, как все.

- Да не за это! - Голубкин с досадой фыркнул. - Как будто не понимаешь. Нравишься ты мне, жалко мне тебя, дуру малолетнюю. И не надо из "этого" такое событие делать, после которого аж мир переворачивается. Все так и должно было случиться, с самого начала к этому шло. Я еще в первый день, когда тебя увидел, сразу понял, что ты - моя.

- Правда? - удивилась Аля. - Но я же скрывала, делала вид, что мне по барабану...

- Скрывала она! - майор посмотрел на часы и нахмурился. - Мы с тобой, конечно, классно тут загораем, Сашка, но пора ехать сдаваться. Эх, ведь все настроение сейчас обломает, гад!.. И башню мы не посмотрели, а по-быстрому лезть не хочется, это же не музей боевой славы, тут спокойствие нужно, созерцательность, что ли... Я тебя через недельку снова сюда привезу, вот тогда и поглядим как следует. А теперь давай одеваться, еще припрется какой-нибудь колхозник траву для кроликов рвать...

Аля потянулась за своими вещами, сказала, отчего-то невероятно смущаясь:

- Спасибо, Юра.

- За что? За башню? - удивился майор.

- И за башню тоже.

* * *

- Нашлась! - сияющий Леша толкнул дверь кабинета, быстрым шагом вошел и увидел, что Таня стоит у окна, обхватив руками живот, и тупо смотрит куда-то на поверхность стекла, а не сквозь него, словно стекло непрозрачно. - Старушка, ты чего? Расстроилась?

- А? - она обернулась. Глаза были пустые.

- Таня, я говорю, Сашку твою нашли. Он только что в узел звонил, специально меня вызвал, чтобы сказать. По-моему, он мне одному доверяет.

- Кто?

- Да Юрка, кто еще. Что с тобой?

Таня поморгала, будто выгоняя из глаза соринку, провела рукой по лбу, тряхнула головой:

- Так, не обращай внимания... Может, от усталости. Моем, красим, да еще эта строевая подготовка... Я же не могу, как Алька, я - не вечный двигатель.

Алексей развел руками:

- Да все мы не вечные... Он говорит, Сашка в каком-то дворе сидела, неизвестно где, он так и не понял, что она там делала.

- И что? Они уже едут? В госпиталь-то звонить?

- Наверно, не надо. Она в порядке. Юрка ее покататься повез, говорит, с Крюгером у него опять проблемы.

- У тебя, старик, - сказала Таня, выдвигая ящик белого столика и начиная бестолково там рыться, - тоже теперь с Крюгером проблемы. Что ты к нему полез? Жить надоело? Ты тут без году неделя, а он - в законе, съест тебя и косточками не подавится.

- Что ты ищешь? - Леша посмотрел на ее руки.

- Ничего.

- Как это ничего? Я что, не вижу?

- Просто валерьянку хотела выпить. Нервы все истрепали, - девушка сердито дернула за ручку, ящик выскочил из пазов, и все содержимое с шелестом и звоном вывалилось на пол. - Не надо на меня так смотреть! Мать снова названивает, орет, что приедет сюда разбираться, требует, чтобы я домой вернулась...

Леша присел на корточки и стал бережно собирать с пола начатые упаковки с лекарствами.

- Тань, что именно ты пьешь? - буднично поинтересовался он.

Таня встретилась с ним взглядом:

- Я же сказала - валерьянку.

Он вздохнул:

- Может, это и не мое дело. Может, ты считаешь меня человеком посторонним. Но...

- Зачем ты полез к Крюгеру? - перебила Таня.

- Справедливости захотелось. Мало ее на свете.

- Нашел за кого заступаться! - она вырвала у него из рук шелестящие упаковки и швырнула их в угол, сердито раздувая ноздри. - Знаешь, куда он ее повез? Точнее, зачем?..

- Ну, это нас с тобой не касается, - Алексей взял ее за запястье и сдавил хрупкие кости. - Она девочка большая, сама знает, чего хочет. Шестнадцать лет - это все-таки не десять, в этом возрасте люди паспорт получают, замуж выходят... Старушка, ты заболела? Признавайся, я все равно узнаю. Что у тебя болит?

- Ничего, - тихо и испуганно сказала Таня. - Прости, Лешик, - она начала понемногу приходить в себя и уже стыдилась своего поведения. - Черт, вот черт!.. На себя становлюсь непохожа. Если мать все-таки приедет, выйдешь со мной на КПП? Спросишь, какого лешего ей надо?

- Ты не из-за матери сейчас психуешь, - пальцы Алексея сжались сильнее. - Насчет нее можешь не волноваться. Постараюсь убедить, что ты в полной безопасности, живешь, как у Христа за пазухой...

- На меня, старик, ей глубоко наплевать, - Таня несколько раз глубоко вздохнула. - Иногда мне кажется, что ей наплевать даже на себя, и единственное, чего она хочет - это поскорее сдохнуть. Она ведь врач. Знаешь, какие таблетки и по сколько штук она глотает?.. И хорошо, что не знаешь. А то бы спать стал плохо.

...За несколько минут до его прихода она увидела странный сон наяву: длинный коридор, но не белый, а серый, без единого цветного пятна. Стены тянутся высоко вверх, теряясь где-то в перспективе, а еще выше, там, где должен быть потолок, виднеется слабое свечение, словно там сияет полная луна или горит фонарь. Таня идет по этому коридору, как по дну глубокого ущелья, и пытается разглядеть, что находится впереди, но не видит ничего, кроме смазанного черно-желтого пятнышка размером с копейку. Пятнышко никак не приближается, и ей начинает казаться, что на самом деле она никуда не движется, а просто перебирает ногами по ленте ползущего назад багажного транспортера вроде тех, что устанавливают в аэропортах. Странное ощущение, как у Алисы в Стране чудес, которой нужно было идти вдвое быстрее, чтобы просто оставаться на месте. Но самое странное - не это, и даже не иллюзия бесконечности пространства, а чувство, что там, в конце коридора, ее ждет спасение, надо только дойти туда, не сломаться по дороге, дотянуть, и тогда все будет хорошо...

- Всех на плацу собирают через двадцать минут, - сказал Леша. - Юрка, боюсь, теперь неприятностей не оберется. Комполка в округ выехал, разводом Крюгер будет командовать, а уж он-то проверит, кто есть, а кого нет.

- Я не пойду, - Таня покачала головой. - Не то настроение.

- Но явка для всех обязательна.

- Я сказала, не хочу! - девушка сердито засопела. - Не нужна мне их дурацкая строевая подготовка, не нужна мне их показуха, я сюда пришла работать - вот и буду работать. У меня дел не меряно, а маршируют пусть такие, как... - она махнула рукой. - Иди без меня, Леш, придумай там что-нибудь, скажи, что я и правда заболела. Они поверят, а начмед подтвердит, если что.

- Танечка, - Леша вздохнул, - наши с тобой эмоции и желания тут никого не интересуют. Мы же на военной службе, а не просто на работе. И строевая - тоже часть нашей службы. Тебе просто Крюгера видеть не хочется, ты его боишься?

Крюгера она, конечно, боялась, но сейчас дело было не в нем. Виновато было действительно настроение, странное и пустое, словно в долгий дождливый день, когда ты никого не ждешь в гости.

- Нет, Лешик, наплевать мне на него. Что он мне сделает? Не уволит же за одно то, что я над его учебной ложкой посмеялась. Он тут все-таки не командир, - Таня задумалась. - А ты представь, что бы с нами было, если бы он был командиром...

- Старуха, ради меня - пойдем на развод, - упрямо сказал Алексей. - Самое мерзкое - это от чего-то или кого-то прятаться, понимаешь? У меня у самого, если хочешь знать, поджилки трясутся и мочевой пузырь сжимается, я же человек, страшно все-таки. Но так, как ты хочешь, нельзя. Хуже будет. А мне еще за начальника отдуваться, не зря же он именно мне позвонил. Мне, понимаешь, а не дежурному по узлу, не своему заместителю и не Старосте! Кто я такой - начальник неработающей аппаратной? А он...

- Да ты как апостол у Иисуса Христа, - Таня подошла к зеркалу, сняла халат, надела кепку, аккуратно заправив под нее волосы, застегнула поверх камуфляжной куртки новенький ремень. - От тебя одно слышно: Учитель, Учитель... Я тебе завидую иногда. У тебя все или черное, или белое. Вот Голубкина ты решил считать белым, и сдвинуть тебя с этого никто уже не сможет, даже он сам. А у меня не так, Леш. Черный - только Крюгер, белый - только ты, а в остальных столько всего намешано... сплошная болотная серость получается.... Пошли на твой развод. Если не вернемся, пусть все считают нас коммунистами.

...Когда Таня в столовой сравнила подполковника Урусова с болотным гадом, распространяющим ядовитые испарения, она не слишком погрешила против истины. Это не было ее попыткой продемонстрировать Леше свое остроумие, она и в самом деле чувствовала какую-то темную, первобытную опасность, исходящую от обыкновенного, в общем-то, офицера. Ничем не выдающийся, тупой, злой, мстительный, безнадежно повернутый на чистоте, дисциплине и власти, этот человек наводил ужас на весь полк одним звуком своего имени, но он, по крайней мере, не резал детей, как настоящий Фредди Крюгер, и не являлся к своим подчиненным в кровавых сновидениях. По идее - ну что его бояться? Особенно медичке? Медики ведь - особая каста в любом воинском коллективе, начмед для них - царь, госпитальное начальство - Бог, а начальник штаба - это так, необходимое зло...

А поди ж ты - страшно! Словно он и впрямь может присниться глубокой ночью и располосовать тебе живот своими стальными ногтями.

Крюгера боялся даже Старик - так с Таниной подачи все стали называть начмеда, подполковника Павлова, добрейшей души человека, который подворовывал, конечно, лекарства и мудрил с отчетностью, но все-таки был из всех зол самым меньшим. Интересно, он-то почему?.. Ему вообще бояться нечего, пенсия давно в кармане, в госпиталь Бурденко зовут на прекрасную должность, а если не в Бурденко, так этот человек и на гражданке не пропадет...

Плац, куда Таня с Алексеем пришли, уже заполнялся народом, в сторонке, фырча двигателем, стояла свежепокрашенная клубная машина, под трибуной два бойца устанавливали звуковой усилитель "Тесла" и тянули длинные провода к общежитию. По асфальту, пиная камешек, прогуливался перед толпой озабоченный подполковник Старостенко, неподалеку от него, яростно размахивая руками и покрикивая на солдат, суетился начальник клуба. Со стороны парка доносились звуки моторов и азартные, как на футболе, вопли водителей .

- Николай Иванович! - протолкавшись к Старосте, Таня увидела, что тот совершенно бледен. - Что тут будет?..

- А-а, Танюша, - замполит покачал головой и двумя пальцами взбил усы. - Да так, ничего, просто тренировка.

- Сегодня один развод уже был. Теперь что - с музыкой ходить будем, песни петь? - Таня с неудовольствием поглядела на голубую коробку усилителя.

- И с музыкой, и петь, - вздохнул Староста. - Знаешь, куда командир поехал?.. Из округа звонили, сказали, что президент хочет видеть торжественное прохождение личного состава и техники. Кроме того, от себя они добавили, что какой-нибудь концерт тоже не помешает. Вот Незванов и помчался. Разве все это в человеческих силах? Попробует их уговорить, чтобы хоть концерт отменили, а то мы вообще здесь повесимся.

- А красить Пушкин будет, пока мы тут песни поем? - удивилась девушка.

- Милая, да по мне - пусть хоть развалится все, - развел руками Старостенко. - Таким старым динозаврам, как я, чем меньше потрясений, тем лучше. Ничего, все это шоу только на пару часов.

- Мы сегодня, между прочим, пару часов уже маршировали.

- Погодите, вы сказали - техника? - рядом появился хмурый Леша. - Но техника не на ходу. Половина машин без двигателей стоит! Вроде договорились, что президент заглянет в автопарк, и все. Вы поймите, нашу технику реально только посмотреть, потрогать, а вот п р о й т и она не может!

- Я-то понимаю, - вздохнул замполит. - Ты это начальству объясни. Или прямо президенту. Приедет он, а ты выйди к нему и скажи: так, мол, и так, Борис Николаевич, ни хрена у нас не работает, запчастей нет, крышки трамблеров на свои деньги покупаем, так что не взыщите - обломались вы с парадом!.. Тебе за такую смелость сразу орден дадут. Догонят, и еще раз дадут. А потом похоронят с почестями.

- Боже мой, я же зампотеху русским языком объяснял! - в отчаянии Алексей сорвал с головы кепку и взмахнул ею в воздухе.

- Все зампотех понимает, - Староста положил ему руку на плечо. - Но что он может сделать? Разве что шею помыть и веревку приготовить.... У нас будут большие перемены, ребята, я это поджелудочной железой ощущаю. У китайцев есть проклятие: "Чтоб тебе жить в эпоху перемен!". Вот мы и испытаем это на своей шкуре...

Показался Крюгер, подтянутый, наглаженный, с алой начальственной папкой под мышкой. Моментально, без команды и понуканий, полк выстроился в шесть больших "коробок" и замер, бездыханно таращась на начальника штаба, словно тот принес известие о войне. Таня убежала к медикам, Алексей - к первому узлу, а Старостенко, кряхтя, взобрался на трибуну и встал позади Крюгера, заставив, должно быть, половину народу подумать: "Эх, жалко, топора у тебя нет...".

- Равняйсь! - держась за микрофон, рявкнул подполковник Урусов. - Смирно!.. Вольно. Итак, мальчики и девочки, - голос его сделался спокойным, - ситуация у нас самую малость обострилась. Мы рассчитывали пройти один раз в полевой форме, показать президенту нашу красивую территорию, быстренько провести его по казармам, на секундочку заглянуть с ним в парк, не давая ничего трогать руками, и мирно завершить дело банкетом. Для отвлечения внимания я даже выпросил на двадцать восьмое оркестр комендатуры - пусть себе пиликает потихоньку, пока президент гуляет и восхищается.... Но сегодня, буквально сорок минут назад, нас с вами осчастливили: все будет гораздо хуже.

Полк едино вздохнул и начал вспоминать молитву "Отче наш".

- Во-первых, - Крюгер начал загибать свои неправдоподобные пальцы, - никакой полевой формы. Сейчас откроют вещевой склад. Всем, у кого нет, получить парадную!

Строй тихо взвыл, и начальник вещевой службы с видом приговоренного к смертной казни уставился в асфальт, обдумывая, наверное, что бы такое завещать детям, кроме своей служебной жилплощади.

- Во-вторых, - сказал начальник штаба, - прохождений будет три. Сначала торжественным маршем, затем с песней, а после этого пройдет боевая техника полка.

Зампотех Панченко (по кличке Пончик) стоял молчаливый, торжественный, как на похоронах, и взгляд его сделался вовсе отсутствующим.

- В-третьих, - Крюгер, кажется, получал удовольствие от всеобщего испуга, - от нас хотят концерт. Артистов пригласить мы не успеем, так что придется обойтись своими силами. Объявляется конкурс: "Алло, мы ищем таланты!". Все, кто хоть что-нибудь умеет, неважно что, петь, плясать, показывать фокусы - всем после развода подойти к подполковнику Старостенко. Таланты будут освобождены от участия в ремонте.

В рядах солдат немедленно зашевелились и оживленно зашептались юные дарования, которых оказалось на удивление много, едва ли не половина всех присутствующих.

- Далее, - начальник штаба слегка помрачнел. - А теперь о самом плохом.

Над головами полка, прямо в воздухе, материализовался огромный знак вопроса: "А что, и еще хуже бывает?..".

- На торжестве будет присутствовать командующий округом. Если президенту хоть что-то здесь не понравится, наш полк вылетает с этой территории и передислоцируется в Балакино!.. Навсегда!

"О, Боже, - обреченно произнес чей-то тихий голос рядом с Таней, - мама, ну, почему ты тогда аборт не сделала?..".

- Это пока все, - смилостивился Крюгер, видя, в каком расслабленном ужасе пребывают его подчиненные. - А сейчас будем тренироваться красиво ходить и с выражением драть глотки. Командирам подразделений - произвести перекличку личного состава!.. Где начальник первого узла? Ах, да.... Кстати, и еще! Требуется перегруппировка, женщины пойдут отдельной "коробкой"!

- Но женщин мало, - Старостенко стоял довольно близко к микрофону, и все услышали его негромкий предостерегающий голос.

- Ничего, - отозвался Крюгер так же тихо. - Это необходимо, иначе они нам строй собьют. Ни одна тетка не в состоянии идти в ногу с солдатами, чисто физически, я видел, как они семенят, в шаг не попадают - это жуть в полосочку! - голос возрос до масштабов плаца. - Все поняли?!..

Тане в голову только что пришла мысль, и она развивала ее, глядя, как начмед бродит вдоль строя и напряженно шевелит губами, считая женщин. "Балакино далеко. Лешик говорил, километров шестьдесят от Кольцевой или даже больше. Для полка это конец, особенно для тех, кто живет с другой стороны области. Для Альки это тоже конец, дорога из Быково в Балакино будет занимать у нее часа четыре в один конец. Я еще как-то выкручусь, все-таки живу сейчас в Москве. А другие? Половина сразу уволится или переведется, и они наберут новых людей из местных жителей. Алька первое время будет ездить, у нее выхода нет, она же без своего Голубя загнется. Но потом даже ее энтузиазм такого не выдержит, и она плюнет на армию и вернется на свой хладокомбинат штамповать эскимо. Ее не будет, других не будет, все тут изменится. Старик, естественно, сразу исчезнет, на кой черт ему сдалось это Балакино, раз в госпиталь зовут.... Так что здесь делать мне, если все так и повернется?..".

Женщина выстроили крохотной отдельной "коробочкой". Смотрелись они смешно и странно: часть - толстые, неповоротливые, в разноцветной обуви и таких же разноцветных майках под формой, часть - молодые, красивые, с модными прическами и яркой косметикой, еще часть - ни то ни се, какие-то серые штабные мышки. На всех поголовно камуфляж сидит как-то не так, как на офицерах, наверное, из-за особенностей женской фигуры, и со стороны кажется, что одеты они в пижамы... Таня оглядела своих соседок по шеренге: "Какой ужас. Он что, не понимает, что нас нельзя строить отдельно? Среди солдат мы могли хоть как-то затеряться, а так - все на ладони, смотри и смейся!..".

- Почему не все женщины присутствуют? - сурово поинтересовался Крюгер. - Майор Куклин, вы назначаетесь командиром этого подразделения. Пересчитайте свой личный состав и доложите.

Под общие смешки молоденький майор из продовольственной службы подбежал к женской коробке, по-быстрому произвел подсчет и унесся к трибуне.

- Как - тридцать девять?! - заорал Крюгер, услышав его доклад. - Тридцать девять из шестидесяти трех?! А остальные, что, голубая кровь? Развод не для них придумали?!..

Куклин что-то жалобно бормотал, переминаясь с ноги на ногу.

- А это не мое дело! - ответил начальник штаба, глядя на него сверху, словно бог с Олимпа. - В санчасти, на коммутаторе и в столовой женщин можно заменить солдатами! Ничего страшного, никто у нас от этого не умрет. Займитесь, товарищ майор, и чтобы завтра утром тут стояли все! Тоже мне, понимаешь, занятые какие... Солдат у нас много, двадцать человек можно изъять безболезненно. А женщины все наперечет! Не дай Бог, кто-нибудь спросит, почему я их на плац не выгнал!.. Идите!

Куклин вернулся, красный и взбудораженный, и занял свое место на правом фланге.

- Полк, равняйсь! - скомандовал Крюгер. - Смирно! К торжественному маршу, поротно, одного линейного дистанция! Равнение направо! Полк, напра-во!!! Шаго-ом марш!..

В эту секунду над плацем неожиданно для всех грянул военный марш, и "коробки" тронулись.

У Тани неплохо получалось ходить строем, но теперь, когда женщины образовали отдельное подразделение, у нее возникла серьезная проблема: не наступать на пятки впереди идущей. Средних лет тетенька перед ней двигалась странным подпрыгивающим шагом, широко размахивая руками и шевеля острыми лопатками, как крыльями. Ее тощий зад вихлялся из стороны в сторону так, что создавалось впечатление, будто она явилась сюда заниматься спортивной ходьбой, а не строевой подготовкой. Это было бы, конечно, смешно, если бы странная дама элементарно не мешала Тане идти.

- Живее, живее! - микрофонный голос Крюгера с легкостью перекрывал звуки музыки. - Левой! Левой! Раз, два, три! Шире шаг!.. Я не виноват, что вы привыкли сидеть, а не ходить!

Музыка доносилась из рупора, установленного на крыше клубной машины: там Игорь, должно быть, поставил пластинку, причем сильно заезженную, поскольку сквозь марш иногда прорывались шумы, скрипы и тонкое посвистывание. Помехи раздражали. Все раздражало, даже невыносимо яркое солнце над нагретым асфальтом, поблекшая от жары зелень, небесная синева, плотный душный воздух.

- Почему так вяло?! - орал Крюгер с трибуны. - Мелодия играет пять с половиной минут, за это время вы должны сделать полный круг и занять свои места! У нас что, плац размером со Вселенную? Как вы ходите?! Зверинец!.. Левой, левой, отмашка рук! Раз, два, три!..

"Заткнись, придурок, и без тебя тошно... - Таня смотрела на ноги идущей впереди тетки почти с ненавистью. - Не могу я быстрее. Сам попробуй на моем месте помаршировать, а я на тебя сверху посмотрю и поизгаляюсь. Ишь ты, как командует.... Самого-то в строю нет, а орать все мастера...".

- Женщины! В чем дело? Идти не можете?.. Куклин, сегодня у вас радостный день: вы будете здесь тренировать наших милых дам до тех пор, пока они хоть раз не пройдут по-человечески. Зачет у вас буду принимать лично я! Вы поняли?.. Левой, левой! Почему у вас половина людей шагает вообще не в ногу, Куклин? Куда вы смотрите, о чем вы думаете?..

Куклин в этот момент думал о том, что и на "гражданке" люди живут, причем нормально живут, получше военных, и вообще - не обязательно быть майором, чтобы чувствовать себя счастливым, можно, в конце концов, и в охрану куда-нибудь податься. Глянув на его напряженное лицо, Таня чуть не рассмеялась, настолько этот молодой спортивный парень напоминал сейчас обиженного первоклассника, строящего планы мести нелюбимой учительнице. Впрочем, всем остальным, и ему в том числе, было не до смеха.

- Если кому-то тяжело поднимать ноги, - заметил Крюгер, наблюдая за мучениями прекрасной половины человечества, - то ведь служить вас никто не заставляет, можете идти в продавщицы, ради Бога, я не держу!

"А вот по тебе, милый, - Таня скрипнула зубами, - давно металлургический завод плачет, самый-самый горячий цех, чтобы мозги твои поганые там спеклись к чертовой матери...".

- Достаточно! - начальник штаба треснул кулаком по трибуне. - Так, полк, на месте... стой! Кру-угом! На исходные позиции шагом марш!.. Куклин, переставьте людей. Плетневу, Загородскую, Приходько, Гаджибекову - вперед. Всех, кто умеет ходить строем - вперед, пусть тянут остальных, пусть все на этих равняются!

Женщин перетасовали, выровняли. Музыка заиграла сначала. Тронулись по команде, загрохотали ногами по асфальту, выбивая из него белую пыль. Это было бесконечно: плац, небо, солнце, военный марш, скрипы заезженной пластинки, вибрация земли, любопытные детские мордашки в окнах общежития, тоскливые усы Старосты на трибуне, бело-сине-красный российский флаг, блеклая зелень ясеней за бетонным забором, газонная травка, голубой усилитель, провода. Прошли круг, остановились. И снова, без передышки:

- К торжественному маршу! Поротно! Одного линейного дистанция! Равнение направо! Полк, напра-во! Шаго-о-ом марш!!!..

И снова - рука солдата Игоря переставляет иглу на черной поверхности пластинки.

- Шаго-ом! Марш!..

Таню толкнули в спину:

- Плетнева! Не лети, девчонки не успевают!..

Новый круг. По телу льется пот, ноги в туфлях мокрые, спину сводит от напряжения. Покурить бы, посидеть, глаза закрыть. Все слилось в сплошную пеструю стенку, отдельных предметов уже не различить, и больше не имеет значения, где ты находишься, потому что мерный, автоматический шаг в строю лишает тебя сознания, ты уже не здесь, ты - где-то, ты - далеко.

- Плохо! - Крюгер сердито выдохнул в микрофон. - Отвратительно! Особенно женщины! Учтите, дамы, пока не научитесь ходить, вас будут гонять по кругу, даже если вы тут у меня умрете! Мы найдем, кого вместо вас поставить на покраску подоконников. А вы будете ходить!.. Полк, равняйсь. Смирно. К торжественному маршу!..

Когда объявили перерыв, все буквально попадали на газоны, на бордюры, на скамейки в общежитской курилке и даже прямо на асфальт, дыша, как загнанные лошади. Из рупора, торчащего на крыше клубной машины, полилась песня: "Гуд бай, мой мальчик, гуд бай, мой миленький, твоя девчонка уезжает навсегда. И на тропинке, и на тропиночке не повстречаемся мы больше никогда...". К Тане пробрался взмыленный Алексей с покрасневшими от солнца глазами и слипшейся от пота челкой:

- Ты как, старушенция?

Таня сидела на колючей подстриженной травке, с наслаждением затягивалась сигаретой, и смотрела с надеждой на крохотное облачко, показавшееся из-за деревьев.

- Ничего, дедуля. Как думаешь, дождь будет?.. Мы все это переживем, если будет дождь. Как негры на плантации сахарного тростника.

- Может, и будет, - Алексей повалился рядом с ней, лег на спину и закрыл глаза. - Ух, толстый я. Тяжело. Коленки дрожат, завтра все заболит. Я же не спортсмен, ты не смотри, что я с обрыва хорошо прыгаю...

- Ты не толстый, - Таня похлопала его по животу. - Ты просто крупный. Как медведь среди собачек. Знаешь, говорят, крупным всегда тяжелее. Что-то Альки долго нет. Куда их черт понес?..

- Не знаю, - со стоном отозвался Леша. - Не думаю, что далеко. Юрка же не дурак, понимает, что нельзя сейчас обострять отношения. До двадцать восьмого все личное надо выбросить из головы и заниматься выживанием. Ох, только бы нас на самом деле в Балакино не отправили, Тань! Там такая дыра, что хоть святых выноси! Представляю, какая осенью грязь...

Таня тоже легла и стала смотреть в безмятежное синее небо:

- А я, наверное, уволюсь, если так будет. Попробую в Бурденко толкнуться, может, там медсестры нужны.

- Трудностей боишься? - засмеялся Алексей. - Это правильно. Трудности не для тебя, несмотря на твой нордический характер. Сашка бы сейчас ревела от усталости, но вот она Балакинский полигон выдержит, а ты - нет, хоть и делаешь вид, что у тебя мотор внутри. Ты не очень сильная девчонка...

- Это комплимент или повод для драки? - поинтересовалась Таня.

- Это констатация факта, - Леша принялся жевать травинку. - Я иногда чувствую, кто на что способен. Знаешь, это как книгу читать. Смотрю на человека и понимаю: вот этот горы свернет, а этого соплей перешибить можно... Староста, к примеру, раньше сильным был, настоящим зубром, а теперь ему просто ни черта не надо, тянет лямку по привычке. Командиру тоже ничего не надо, да и не сильный он. А видишь, вон там маленький такой прапорщик сидит? Это Дима Нефедов с ЗАС-телеграфа. Он один может полком командовать, и полк его послушается, я-то знаю.

- А Голубь твой любимый? Он какой?

- Юрка-то? - Алексей задумался. - Он хороший. Честный. Но его можно передавить, если поставить себе такую задачу. Он может на все махнуть рукой и сказать: да идите вы куда подальше, мне мое здоровье дороже.... Понимаешь, ему нужна цель. Если цели нет, он сдается.

- Тебе на психолога учиться надо, - девушка одобрительно хмыкнула. - А то такой талант пропадает. А что? Будешь сидеть в чистеньком кабинетике, драть втридорога за консультации и ездить на работу на "БМВ". Солидным станешь, упитанным, больных быстро прекратишь жалеть, они для тебя в обычные долларовые бумажки превратятся... Ладно, шучу. Не все психологи такие. Ты будешь особенным.

- Не хочу, - беспечно сказал Алексей. - Зачем? Здесь я на своем месте, мне столько лет армия снилась.... Не смейся. Есть такое слово - призвание. Мы когда в Балакинском лесу аппаратную искали, я, знаешь, задумался: а мог бы я взять да и смыться спокойно в часть? Юрка бы меня отпустил, он вообще удивился, что я приехал...

Чья-то тень заслонила от них солнце, и знакомый насмешливый голос произнес с высоты:

- Я сколько раз тебя просил, Леша, чтобы на службе ты называл меня "товарищ майор" или, в крайнем случае, по имени-отчеству?..

- Ой! - Алексей широко заулыбался и вскочил, отряхиваясь. - Здравия желаю, товарищ майор!

Голубкин, свежий, бодрый, в камуфляже с закатанными по локоть рукавами, выглядел рядом с ним мальчишкой-подростком, но здоровенный Леша все равно как-то умудрялся смотреть на него снизу вверх, словно на сияющее божество.

Таня села, закрываясь ладонью от солнца и с интересом наблюдая за ними.

- Как-то у нас тут все на дурдом похоже, - заметил майор, озираясь. - Мне Староста сказал, что до двадцать восьмого нас всех заставят умереть медленной мучительной смертью. А вы, ребята, тут разлеглись, как у себя дома, и балдеете. Это не есть хорошо.

Леша все радовался:

- Хорошо, что вы приехали. Про технику-то уже слышали? Как выкручиваться будем?..

Голубкин снял кепку и пригладил волосы, оставаясь совершенно спокойным, словно вокруг него не творился вселенский кошмар:

- Выкрутимся, не боись. Что ты дергаешься? Видишь, я же не дергаюсь. А ведь мне, если что, больнее будет, легким испугом не отделаюсь. Как сказала бы наша уважаемая Татьяна Николаевна: дышите глубже, вы взволнованы.

- С Сашкой-то все в порядке? - Алексей огляделся. - Она придет?

- Сегодня - нет. Я ее в клуб отправил перила красить, пусть человек отдохнет, это работа несложная. Успеет еще порезвиться в нашем зоопарке, все у нее впереди.

- Как она себя чувствует? - спросила Таня, поднимаясь. - Лучше?

Майор неожиданно улыбнулся, шевельнув бровями, словно хотел спросить: "А как ты думаешь?", но вместо этого просто кивнул:

- Нормально чувствует. Медицинская помощь, я думаю, не требуется. Разве что валерьянка, если Крюгер ее все-таки на плац выдернет.

Объявили построение.

- Люблю строем ходить, - заметил Голубкин, привычным движением надевая кепку и выравнивая по центру козырек. - Чувствуешь себя частью неутомимого военного организма. Вот только не знаю, какой именно частью...

- Вы - сердцем, - очень серьезно ответил ему Леша.

- Ну, брат, спасибо. А вон тот милый юноша на трибуне - он кто? Аппендикс? Вряд ли. Может, прямая кишка? Тань, что там еще должно быть у человека?..

- Совесть, - буркнула девушка, поправила ремень и застучала каблучками к своему подразделению.

- Не обращайте внимания, - поспешно сказал Леша. - У нее сегодня с настроением что-то, мать домогается, да и вообще...

- Совесть у меня есть, - майор тряхнул головой, словно в ухо ему попала вода. - Тоже мне, замполит малолетний... Тебе не тяжело с ней, Леш?

Парень весело развел руками:

- Так ведь - люблю ее, дуру!

Они встали в первую шеренгу, рядом, потому что были самыми высокими в подразделении, и Леша добавил:

- И потом, каждому свое, товарищ майор...

* * *

Из медицинской карты Плетневой Татьяны Николаевны, 1971 года рождения, запись от 30 апреля 1996 года:

"Больная 25 лет, замужем, без детей, работает начальником отдела маркетинга совместной российско-немецкой торговой фирмы. К психоневрологу обратилась впервые. Жалобы на угнетающие мысли депрессивного характера, нарушения сна, беспокойство. Больной себя ощущает примерно с начала 1993 года, ранее к врачу не обращалась, поскольку была уверена, что у нее "все пройдет само". В последние полтора-два месяца состояние ухудшилось, стало невыносимым, появились приступы отчаяния, мысли о самоубийстве. Субъективно: настроение постоянно снижено, больная жалуется на сонливость, головные боли (в правой височной области), усиление аппетита, отсутствие полового влечения, сердцебиение, озноб, раздражение кожи по типу крапивницы, резкий упадок сил, эмоциональную тупость (не может заплакать, стала равнодушна к близким людям), ощущение собственной неполноценности. С мая 1993 года бесконтрольно принимает антидепрессанты (Амитриптилин, Людиомил, Мелипрамин), пользуясь поддельными рецептурными бланками. Утверждает, что препараты не дают ощутимого эффекта, вызывают только сонливость. С середины 1995 года в качестве лечебного средства использует "экстази" и другие стимуляторы аналогичного типа в стабильных дозах по 30 мг на прием, только при усилении депрессии. Утверждает, что наркотической зависимости у нее нет.

Объективно: больная находится в сильном возбуждении, однако применение стимуляторов на данный момент отрицает. Зрачки расширены, пульс 150 уд/мин. Артериальное давление 100/60. Кожные покровы бледные, с расчесами, отмечается сухость кожи, ломкость волос, ногтей. Мышечный тонус повышен. Выглядит старше своих лет. Голос глухой, интонационно не окрашенный. Говорит быстро, не задумываясь, плохо фиксирует взгляд, не смотрит в глаза врачу. На вопросы о семье, родителях отвечать отказалась. О перенесенных ранее заболеваниях в медицинской карте данных нет.

Диагноз: эндогенная депрессия (?), медикаментозная наркомания.

Направлена для консультации и возможной госпитализации в психиатрическую больницу Љ 4 им. П.Б.Ганнушкина.

Врач: Климова С.В.

30.04.96 г.".

* * *

У майора Куклина сел голос. Он долго прокашливался в кулак, отвернувшись от измученной толпы женщин, потом махнул рукой:

- На перерыв - разойдись!..

Таня добрела до привычного места на газоне и рухнула, как подкошенная. Плац давно опустел, лишь их подразделение все топало под ярким солнцем, нарезая по асфальту бесконечные круги. Иногда из-за угла общежития выглядывали головы сочувствующих, среди них был и Леша, а вот Алька так и не показалась ни разу, словно напрочь забыла о подруге.

Куклин, который все это время добросовестно маршировал и пел "Катюшу" вместе с подчиненными, остановился у кромки травы, рассматривая лежащие перед ним неживые тела, размял сигарету, вздохнул:

- Девочки, милые, давайте все-таки мобилизуемся. Думаете, мне нравится над вами издеваться?.. Да я бы с радостью вас отпустил, но вы же, извините, ходите, как на бульваре... Я понимаю: все устали, жарко, пить хочется. Домой хочется, к мужьям и детям, надоело все. Но - надо! Я не могу сейчас пойти к начальнику штаба и доложить, что мы готовы, потому что мы не готовы.

- Надо было нас раньше учить! - сердито крикнул кто-то. - Мы понимаем, что вы не виноваты, товарищ майор, но вы тоже нас поймите, нельзя за один день начать ходить строем, как солдаты президентского полка! Если мы не можем - значит, не можем!..

- Девчонки! - другой голос, усталый и злой, долетел со скамейки. - Хватит митинговать, сами сначала на развод не ходите, а теперь ноете, что вас не учили! Будем шагать, пока не сдохнем.

- Вот ты и шагай! - на нее немедленно окрысились. - Деловая какая!

Таня глянула: это была белобрысая Катя Приходько, запевала, умеющая брать такие октавы, от которых у всех закладывало уши. Сложную для исполнения "Россию" она петь отказалась, и добрый Староста в качестве подарка предложил "Катюшу", что ей, конечно же, польстило. Сейчас девушка сидела, мокрая, как мышь, с грязными потеками на висках, и бешено щурилась на теток. Ее мужа, старшего лейтенанта Приходько, Таня тоже знала - он обретался где-то в автослужбе.

- Да, деловая! - Катя сверкнула глазами. - Вы бы лучше так пели, как орете, а то я одна надрываюсь, пока вы там просто рты открываете! Думаете, я не слышу, что поют от силы человек двадцать?..

- Все, все! - Куклин замахал руками. - Брейк! Мне только драки сейчас не хватало. Давайте, милые, еще разок поднатужимся, пройдем как следует, песенку споем, и все, я иду к Крюгеру сдаваться. Хорошо? Ну, полежите еще пять минут, отдышитесь, это же в ваших интересах...

Перепалка утихла, ни у кого не было сил, все валялись, как тюлени, на траве и тяжело, со всхлипами дышали. Строевая подготовка явно затянулась: с того момента, как Крюгер в первый раз крикнул: "Шагом марш!", прошло в общей сложности более трех часов. На изматывающей жаре, да еще с непривычки, это очень много.

"Ну, Алька... - подумала Таня. - Не ожидала я от тебя. Даже просто из чувства солидарности могла бы прийти, помучиться со всеми хоть часок. Ты ведь тоже женщина. Неужели тебе до такой степени на нас, на меня наплевать?.. Я-то пришла. Даже Голубь твой был, и шагал, и песню орал, как все. Не понимаю...".

- Встали! - скомандовал Куклин, грязным платком в сотый раз вытирая потное запыленное лицо. - Ну, давайте - последний рывок!

Женщины построились, пошли, ожесточенно размахивая руками и изо всех сил печатая шаг.

- Хорошо! Раз, два, три... - Куклин внимательно следил, все ли идут в ногу. - Левой, левой! Молодцы, девочки, уже намного лучше! Раз, два, три...

Таня видела, что на самом деле почти никакого улучшения нет, и жалостливый майор просто хочет подбодрить усталую толпу, но женщины почему-то повеселели и действительно зашагали лучше - вот она, волшебная сила слова!

- Молодцы! - приговаривал Куклин. - Хорошо идете, бодро! Можно сдаваться! Одно замечание: когда мимо трибуны проходите и слышите команду "И - раз!", головы поворачивают все, вперед смотреть не надо. И руки - по швам, не размахивать. Если вам так проще, можете потихоньку в шеренгах пальчиками сцепиться, только чтобы незаметно было. А так все нормально. Сейчас с песней пройдем, и конец.

Снова подравнялись, тронулись, заметно довольные.

- На счет "три" песню запе-вай! - скомандовал Куклин, шагая чуть впереди "коробки". - Раз, два... три!

Вот тут и случилось непредвиденное. Вместо привычного "Расцветали яблони и груши..." над толпой пронесся сдавленный вскрик, и юная блондинка-запевала, испуганно взмахнув руками в воздухе, начала заваливаться куда-то назад и вбок. Таня успела разглядеть ее белое, без кровинки, лицо, мутные глаза и жалобно приоткрытый рот, а потом падающее тело подхватили, не давая удариться головой об асфальт, положили прямо на плац, и тонкий голос в ужасе закричал: "Медики! Кто-нибудь!..".

Строй распался. Майор Куклин подбежал, потормошил лежащую без движения Катю Приходько, ударил ее по щеке, пальцем оттянул вниз веко, крикнул остальным:

- Что вы стоите! Носилки тащите сюда! Я и без вас знаю, что это тепловой удар... тоже мне, медицина!..

Две медсестры, сразу забыв об усталости, пулей унеслись в санчасть, только подошвы замелькали на бегу. Таня осталась. Сидя на корточках возле девушки, которая никак не приходила в сознание, она нашла у нее шее пульс, сосчитала, глядя на часы, подняла глаза на майора:

- В норме. Сейчас очухается.

Кто-то тихо бормотал, закрыв лицо руками: "Господи, Господи...", кто-то разглядывал безжизненное тело с нескрываемым любопытством, а некоторые даже улыбались, откровенно радуясь тому, что всех, наверное, сейчас распустят, и никакая проверка готовности уже не состоится.

Так и оказалось. Катю унесли в санчасть, и прибежавший на зов подполковник Старостенко, вконец измордованный свалившимися на него несчастьями, махнул рукой:

- Расходитесь на рабочие места. Всем спасибо.

Побрели - стадом, еле передвигая ноги, словно военнопленные после тяжкого боя. У санчасти фырчала перевозка с красным крестом на зеленом фургоне, возле нее суетились водитель и два солдата-санитара, а в дверях, накинув халат поверх формы, стоял начмед Павлов.

- Что такое? - Таня подошла, пошатываясь.

- В госпиталь повезем.

- Что, не очухалась?

Начмед покачал головой:

- Что-то пока никак. Нашатырь не помогает, а энцефалограмму сделать нет возможности, у нас же все-таки просто санчасть...

- Ну-ну, - сказала Таня и побрела в душ, с каким-то животным наслаждением предвкушая струи холодной воды, которые смоют пот и усталость.

Потом она пила чай, стакан за стаканом, не в силах напиться сладким кипятком, но по опыту зная, что только так можно утолить жажду, никакая газировка из холодильника тут не поможет, будет только хуже. Перевозка давно уехала, санчасть жила своей жизнью. В коридоре заканчивали красить стены, в изолятор уже занесли койки и шкафчики, в соседнем кабинете кто-то вешал шторы, звеня по карнизу металлическими колечками. Начмед ругал невидимого бойца за рассыпанную хлорку, из автопарка доносился восьмиэтажный мат: там, кажется, пытались завести несчастный тягач, ставший за последние дни всеобщим проклятием. Защелкала, оживая, радиотрансляция полка - об этой технической диковинке личный состав давно успел позабыть, поскольку года три она не работала, а потому все сразу же задрали головы, изумленно таращась на черные тарелки динамиков. Эти тарелки висели в каждом помещении и даже на каждом уличном столбе, напоминая своим видом о бывшем командире, который когда-то мечтал создать в части собственное радио и передавать для солдат и офицеров музыкальные концерты по заявкам.

- Раз, два, три, проверка, - явственно прозвучал по трансляции удивительно знакомый женский голос, и Таня напряглась. - Раз-два, раз-два. Ура, звук есть!.. - голос отдалился от микрофона, но все равно был хорошо слышен. - Игорь, выйди на улицу, послушай, как там.

"Алька! Вот ты чем занималась, пока мы там волдыри на ногах натирали!.. А что, занятие хорошее. Главное - не пыльное. Ты же у нас отдыхаешь, у тебя тяжелый день был, сильно, небось, потрудиться пришлось.... Смотри, не надорвись только с непривычки".

Злость и едкая обида чуть не заставили Таню встать на гудящие ноги и сходить в клуб, чтобы высказать подруге наболевшее. Остановила ее одна странная, почти иррациональная мысль: а смысл?.. Можно, конечно, пойти, потрясти кулаками, обругать малолетку пообиднее, сказать, что любовь - любовью, а на службе все равны.... Но смысл - вот что важно. Зачем надо это делать, если девчонка сама не хочет быть, как все, и наплевать ей, что другие мучаются? Она ведь не поймет, просто обидится и перестанет разговаривать. А то и Голубю нажалуется, и не будет никакого пикника на канале имени Москвы. А дальше что? Конец дружбе, которая в жизни, между прочим, единственная?..

Таня осталась сидеть.

- Игорь, слышно?.. - после паузы донеслось из динамика. - Если слышно, рукой помаши, я в окно смотрю... Ага. Громкость как, ничего?.. Потише сделать?.. Я не понимаю, что ты показываешь. А-а... поняла. Все, поднимайся.

Несколько секунд в черной тарелке шелестел лишь фон, потом голос Альки вдруг сказал торжественно и с подъемом:

- Уважаемые солдаты, сержанты, прапорщики и офицеры, а так же гражданские специалисты! Говорит радио N-ского полка связи, добрый вечер, и поздравляю вас с успешным восстановлением нашей радиотрансляции! Каждый день с трех до четырех часов заявки на исполнение музыки принимаются в помещении библиотеки, желательно, в письменном виде. Мы просим вас так же помочь в создании новой фонотеки части. Если у кого есть кассеты с хорошей музыкой, приносите, мы перепишем и вернем. Внимание! Если в каком-либо помещении нас сейчас слышно плохо, пожалуйста, позвоните по телефону 6-24 в кабинет начальника клуба. Сегодня в семь часов вечера состоится первый концерт по заявкам, так что уже можете заказывать.... Да, а сейчас для всех, для поднятия вашего настроения, прозвучит композиция "Встреча" из кинофильма "Цыган"!..

Зашуршала пластинка, и над частью полилась музыка.

А у Тани неожиданно испортилось настроение. Оно и без того не было слишком хорошим, но сейчас ей просто захотелось умереть, такая вдруг тоска навалилась на душу, словно тяжелый пресс. И с чего вдруг? Все ведь нормально. Пытка на сегодня кончилась, скоро все утихнет, и можно будет забраться с Лешей на какие-нибудь задворки части и сидеть там до звезд, болтая обо всем на свете... Может, дело все в том, что никуда ей с Лешей не хочется, а хочется лечь на кушетку, завернуть голову в халат и долго-долго не двигаться и ни о чем не думать?..

- А что, с музыкой действительно веселее работается, - в кабинет вошел подполковник Павлов. - Да, Тань? Смотри, народ тащится, как удав от хлористого кальция. Вон, в окно глянь!

Таня послушно посмотрела в окно и вдруг увидела майора Голубкина, который, стоя у своей казармы и подняв глаза на черную тарелку, задумчиво чему-то улыбался. Он был такой не один, многие замерли на полпути, но видела Таня почему-то только его - наверное, потому, что в тот момент он сильно отличался от прочих смертных. Нормальный офицер, у которого забот полон рот, никогда не станет слушать музыку с таком лицом, озадаченным, грустным и довольным одновременно.

"Это твоя любимая мелодия, что ли? - подумала девушка почти с ненавистью. - Что ты встал, как памятник, людям ходить мешаешь?.. Тоже мне, Ромео полкового масштаба.... О чем думаешь-то, редиска? Иди, работай, Лешику хотя бы помоги. Как с девочками молодыми на машине кататься, так ты первый, а как руками что-то делать, так нет тебя...".

Она не могла объяснить самой себе, за что так сильно не любит проклятого майора. Вот не любит - и все. Вроде нормальный мужик, не противный, не вредный, а не лежит сердце, и чем дальше, тем больше...

Мелодия кончилась. Какое-то время в трансляции еще шелестело и потрескивало, потом динамики затихли, и все с сожалением вернулись к своим делам.

Наступал ранний вечер, дождя не предвиделось. Таня без толку побродила по санчасти, но работу уже разобрали другие, и делать ей было совершенно нечего. Больных тоже пока не намечалось.

"Схожу! - она махнула рукой, бросила халат на спинку стула и двинулась к дверям на улицу. - Хоть ты и большая поганка, а все же не хватает мне тебя...".

Аля отыскалась на втором этаже клуба. Деловитая, в линялом солдатском "хебе" и драной косынке, повязанной на манер черепашек ниндзя, с гвоздями во рту и молотком в руке, она стояла на верхней ступеньке высокой деревянной лестницы и примеривала на место отбитый кусок потолочного карниза. Вокруг носились какие-то бойцы, начальник клуба в заношенной форме с подвернутыми рукавами яростно пилил ножовкой фанеру, а в актовом зале, похоже, уже тренировались юные дарования - оттуда доносились звуки синтезатора и нестройное пение: "...плачет девочка в автомате...".

- Привет, - сказала Таня. - Личный состав пришел в полный восторг от твоего дебюта на радио, даже я чуть не прослезилась.

Аля выплюнула в ладонь гвозди:

- А мы тут плюшками балуемся.

- Да уж вижу. Пыль столбом, бодрое гиканье и здоровый рабочий настрой. Может, слезешь на пять минут, потреплешься со старой боевой подругой?

Аля вопросительно взглянула на начальника клуба, получила в ответ снисходительный кивок и спустилась с лестницы. Таня заметила, что обута она в какие-то ужасные, совсем растоптанные кроссовки с лохматыми шнурками, форма на ней воняет чужим потом, и вообще, вид у рядового Малышевой весьма далек от совершенства.

- Не принюхивайся, - брезгливо сказала Аля. - Сама знаю. Но другого ничего нет, а я потом в душ схожу. Свои-то шмотки жалко рвать, все-таки новые. Мне Староста эту хламиду выделил от щедрот души...

- Бандану сними, - усмехнулась Таня. - Тебе не идет. Есть тут место, где можно покурить? Или везде пожароопасно?

- Ну, почему, - Аля стащила косынку с волос, скомкала ее и сунула в карман. - Пошли на крышу.

- Как - на крышу?..

- Ну, понимаешь, мы тут провода тянули, чердак открыть пришлось. Так я ключик-то и заныкала, пригодится, если позагорать соберемся.

С горячей от солнца двускатной крыши клуба почти вся территория полка была видна, как на ладони, даже плац, который наполовину загораживало здание общежития, и тот просматривался до самого забора.

- Ты тут своя в доску, - Таня уселась, опасливо цепляясь за какую-то гнутую антенну. - Ключи уже таскаешь, с начальником клуба на "ты"...

- А что? Мне нравится, - Аля пожала плечами, выбрала подветренную сторону и тоже плюхнулась на жесть, но без всякого страха. - Грязновато, конечно. Запущенно. Но ничего, мы скоро все вылижем, выкрасим и будем балдеть, пока нас на пенсию не попрут.

- Боюсь, недолго, - сказала Таня, поглядывая вниз. - Ты новость насчет Балакино знаешь? Если президенту что-то не понравится, плакала и трансляция ваша, и ремонт, и все прочие радости жизни. Поедем на полигон грязь месить, а там клуба вообще нет, кино под открытым небом показывают.

- Да мне все равно, - буркнула Аля. - В узел перейду, в конце концов.

- Я тебя хотела спросить: ты что, вообще на построения ходить не будешь? - Таня пристально посмотрела на нее. - Подсуетился Юрочка, отмазал тебя от этой каторги? Что краснеешь-то?.. Между прочим, сегодня там девчонке одной от жары плохо стало, в госпиталь увезли. Гоняли нас три с лишним часа, пока у нас глаза в кучку не сделались, ноги, вон, до сих пор гудят... Я, конечно, понимаю - трансляция дело святое, без нее нам не жить. Но лично мне было самую малость обидно.

Аля отвела глаза:

- Ты прекрасно знаешь, что я в это время работала, а не балду пинала. И Голубкин тут ни при чем, это приказ Старосты. Испугался, бедный, что я от сердечного приступа умру, вот и поставил меня радистам помогать, чтоб была на глазах.

- Да не надо, - Таня махнула на нее рукой. - Староста, между прочим, Крюгера намного больше боится, чем твоих приступов. Ему надо мирно на пенсию уйти, чтобы, по возможности, никто не трогал и нервы не мотал. Так что ты мне лапшу на уши не вешай. Нам всем три дня жить осталось, а потом нас порвут, как бобик грелку, и выкинут в Балакино. А тебя, кажется, все это вообще не волнует, тебе даже на девчонок наплевать! - она почувствовала, что начинает заводиться. - Ты только ради него сюда пришла, а все остальные для тебя - вообще не люди, а так, букашки, которые только под ногами мешаются.... Но ты об одном забыла: Юра твой в полку не навсегда. Уволится он, и от тебя, голубка, останется мокрое место.

Аля поглядела на нее с неожиданной тоской в глазах:

- Я знаю. Он не только в полку, он и в моей жизни не навсегда. Не все ли равно, что потом-то будет?

- Потом тебе жить еще лет пятьдесят с хвостиком! - Таня повысила голос. - Как-то и с кем-то! И, кроме сегодняшнего дня, будет масса других дней. Ты о будущем думать не хочешь, а надо. Хотя бы о ближайшем будущем, когда тебе одной, без него, здесь служить придется.... В общем, завтра утром, когда все соберутся на плацу, ты уж изволь туда явиться. И чтобы ходила с нами, сколько надо, песни пела и вообще. Понятно?

Аля вздохнула:

- Прости, Тань, я сейчас, наверное, тебя обижаю.... Но я буду делать не то, что хочешь ты или другие девочки и мальчики, а то, что скажет мой начальник. В данном случае я имею в виду Старосту, поскольку мой фактический начальник - он. А Голубкин.... Это, конечно, детство, но он мне дороже тут всех вместе взятых, и тебе лучше вообще о нем не говорить, если не можешь сказать ничего хорошего. Прости и не сердись. Когда ты кого-нибудь полюбишь, ты меня поймешь.

Таня долго молчала, потом поморщилась и осторожно поднялась на ноги.

- Несет от тебя черт знает чем, - сказала она. - Зайди хоть в санчасть, помойся, а то как хрюшка, ей-Богу...

* * *

- Спи, чего ты ерзаешь? Весь бок мне отдавила, покоя никакого... - майор Голубкин проснулся окончательно, протянул руку и зажег настольную лампу. - Ого, два часа.

Аля посмотрела на него ясными, совершенно не заспанными глазами:

- Да я же не ерзаю, тебе показалось.

- У тебя опять бессонница? - он взял со стула недопитый чай. - Ты, Сашка, угробишься так. Днем работаешь, ночью в потолок смотришь.... Займись хоть чем-нибудь полезным, раз тебе ни еды, ни сна не надо. Воротничок мне подшей или, к примеру, за стол сядь и напиши что-нибудь. Бумаги навалом, бери любую тетрадку и твори, сколько влезет.

- Нет, - Аля обняла его, - я не хочу сейчас от тебя уходить. А вдруг нам больше никогда не удастся вот так... вместе...

- До двадцать восьмого все наше, - Голубкин ласково улыбнулся ей. - Ну, а потом только днем, конечно, сама понимаешь. Господи, почему они не могли эту дурацкую кровать пошире сделать хоть на десять сантиметров!..

- Она же рассчитана на одного человека, - засмеялась Аля.

- Ну и зря, могли бы предусмотреть... Черт, ну вот, я тоже уже проснулся. Чем теперь прикажешь заниматься?

- А может?.. - девушка радостно вскинулась и тут же отвернулась, зажимая себе рот рукой.

- Да ты что, я же не половой гигант, - майор допил чай и поставил стакан обратно. - И так уже... сначала днем, потом вечером. Это ты молодая, сил много, а я уже старый, меня надо беречь, чтобы ненароком не умер. А знаешь, кто ты?.. - он вдруг словно о чем-то вспомнил. - Ты Лолита. Никогда не читала? Точно - Лолита! Даже внешне похожа, только она помладше была. Я тебе на той неделе книжку принесу, почитаешь для общего развития.

Аля вдруг тревожно приподнялась на локте:

- Юра, у нас с тобой уже что-то не так?..

- Все нормально, - Голубкин устало закрыл глаза. - Мне же не двадцать лет, чтобы вот так - "поматросил и бросил". Измучили меня, отдохнуть хочу, выспаться... Ты тут ни при чем. Главное, Сашка, чтобы больше не было никаких бурных страстей, хорошо? Это никому не нужно, давай вести себя как взрослые люди. А то уже весь полк болтает... Я со Старостой договорился, у тебя после двадцать восьмого помещение в клубе будет, оборудуешь его, как хочешь. До шести часов вечера трансляция - твоя обязанность, а после шести - Игоря. Ну, и рисовать там, что понадобится... Вариант неплохой, учитывая, что это единственная подходящая для тебя работа.

Девушка кивнула:

- Хорошо.

- А я тебя всегда достану, не волнуйся, - майор потрепал ее по щеке, ласково, совсем как настоящий отец. - На природу поедем, на наше место заглянем, и я тебе одну штуку в башне покажу, ты такого еще не видела.... А там, дальше, видно будет. Что ты улыбаешься? Вот редиска, не трогай ты меня... - он начал смеяться от щекотки, пытаясь отпихнуть Алины руки. - Нам вставать ни свет ни заря, перестань, ради Бога!.. У тебя глаза уже красные.... Вот черт, разбудил вулкан страсти на свою голову. Ну?..

- Тебе музыка вчера понравилась? - безмятежно поинтересовалась Аля.

- Не заговаривай мне зубы, - майору Голубкину было весело. - Музыка хорошая, я вообще этот фильм люблю.... Вот черт! - на лице его вдруг появилось изумленное выражение. - Нет, я все-таки половой гигант...

- Что и требовалось доказать.

...Ей снова снилось то самое место - окраина маленького городка, заметенного снегом по самые крыши. Домик с обледеневшим крыльцом, какие-то мрачные заборы среди сугробов, узкая дорожка, синие деревья леса, сказочная метель, плоский свинец зимнего неба. Открылся люк, и вниз, раскручиваясь и гремя деревянными ступеньками, вывалилась короткая веревочная лестница. "Ну, давай!" - крикнул кто-то добрый и человечный, стоящий за пределом видимости, в грохочущем холоде тесного салона. Вертолет висел над землей так низко, что легкий снег разносило в стороны, как взрывом. "Спасибо! Дай тебе Бог долететь!" - Аля свесила в люк ноги и ясно разглядела на них незнакомые полувоенные ботинки из толстой черной кожи. "Не бойся! - тот человек улыбнулся сверху. - Набери воздуха и вперед!". Снаружи было холодно, очень холодно, и льдистые снежинки острыми когтями царапали зеленую обшивку. Призрак солнца показался на минуту, нарисовал на промороженной земле тень вертолета и исчез. "Я здесь, - сказала Аля. - Я прилетела, ты только скажи, где тебя искать". "Я тоже здесь, - ответили ей. - До конца этого века у нас есть время...".

...- Саш-ка! Вставай, у нас беда!

- Что?! - она дернулась, боднула головой железную спинку кровати, открыла глаза, и в них сейчас же врезался острый, как бритва, солнечный луч. - Что, Юра?..

- Да осторожнее ты, - Голубкин потрогал ее макушку, сидя рядом уже в форме и кепке. - Просыпаться, красавица, тоже надо уметь, а то так и сотрясение мозга схлопотать можно.... Давай, одевайся, через пятнадцать минут построение полка. Тебе придется пойти, Крюгер сейчас в бешенстве.

- Почему так рано? - Аля удивленно посмотрела на часы. - Время только полвосьмого.

- Девушка ваша, Приходько, умерла в госпитале в пять утра. От кровоизлияния в мозг.

- А-а... это та, которой вчера плохо стало... - Аля выбралась из-под одеяла и потянулась к стулу за своей формой. - Юр, не смотри на меня, я тебя стесняюсь.... А что Крюгер?

- Знаешь, какая у него проблема? - глаза майора ненавидяще сузились. - Думаешь, ему девчонку жалко? А вот и нет, Саня, ему новая запевала нужна. Ты у нас горластая, вот он и решил тебя припахать. А что до Приходько, так это пусть ее мужа заботит, он там в такой истерике, что начмед еле успокоил, все рвется Крюгеру башку свернуть. Двух бойцов пришлось поставить его держать, от греха подальше...

- Погоди... - Аля окончательно проснулась и испуганно заморгала. - Ты говоришь, она у м е р л а?..

- Наконец-то, дошло, - проворчал Голубкин. - Да, умерла. Совсем, окончательно и бесповоротно. Знаешь, как люди умирают? Вчера был человек, шел и "Катюшу" на весь плац орал, а сегодня его исключат приказом из списков части, и все...

- Господи... - девушка закрыла лицо руками.

- Одевайся, Саш. Не будем обострять отношения с этим придурком. Я понимаю - жалко. Мне самому жалко, хоть я ее и в лицо толком не помню. Я тебя хочу попросить: если почувствуешь, что тебе хоть самую малость нездоровится, хоть чуть-чуть, сразу уходи оттуда и даже не оглядывайся. Поняла, нет? Он ничего не сделает. А если и сделает, здоровье дороже. Сейчас явишься на построение, как нормальный солдат, пробудешь, сколько сможешь, и все. Ты сделаешь, как я прошу?

- Да, Юрочка, но обещай то же самое. И перестань на меня смотреть.

- Не смотрю я на тебя. Хотя, знаешь, тут есть на что посмотреть, поверь старому глупому майору... А обещать ничего не могу. Уйду, если будет плохо, но, если можно будет терпеть, буду терпеть.

- Юра, пожалуйста, - терпеливо повторила Аля, натягивая через голову майку, - обещай, что сразу уйдешь, если что. У тебя сердце больное.

- Сердце?.. - растерянно повторил Голубкин. - А я тебе не сказал?.. Начмед сделал мне кардиограмму. Ничего нет. Я совершенно здоров.

- Врешь, - Аля неуверенно посмотрела ему в глаза. - Нет, не врешь... Странно. Вообще ничего нет? Но ведь было! Ты болел, тебя в запас хотели уволить!..

Он вздохнул:

- Есть многое на свете, друг Горацио, чего не знает парторганизация. Давай, время!..

* * *

Крюгер выглядел бодро и вовсе не казался взбешенным, наоборот, лицо его было твердым и застывшим, как у монумента. Стоя на свежевыкрашенной трибуне, он раскрыл свою новенькую, кровавого цвета папку, заглянул в нее и окинул взглядом неподвижные "коробки", стоящие по стойке "смирно" под ровным куполом утреннего неба. Командира полка поблизости не наблюдалось, и даже Старостенко встал на этот раз со всеми, пристроившись к первой шеренге автохозвзвода. Все молчали. Молчал и начальник штаба, напоминающий своим видом древнего феодального князя, неизвестно как попавшего в конец двадцатого века и сменившего плащ и шляпу на скромный военный камуфляж.

- Вы все знаете, - наконец, заговорил он спокойным и даже печальным тоном, - что один из наших товарищей, младший сержант Приходько, сегодня в пять часов утра скончался в госпитале Бурденко, в нейрохирургическом отделении, во время операции на головном мозгу. Операция была очень сложной, врачи госпиталя сделали все возможное для спасения жизни младшего сержанта Приходько, но, увы...

- Да назови ты ее по имени, сука! - негромко сказал кто-то из женщин за спиной Али. - Ишь ты, "младший сержант"...

Алю выпихнули в первую шеренгу, и она стояла теперь, не видя практически никого, кроме Крюгера, а тот все говорил и говорил, слушая, видно, свой голос и наслаждаясь его звуками. Прозвучало: мы все скорбим и всегда будем помнить младшего сержанта Приходько, который был отличным специалистом, хорошим товарищем, замечательной женой и матерью (кто-то хмыкнул над странной фразой, на него зашикали), и мы постараемся в дальнейшем не допускать в нашем полку подобных инцидентов, но...

- Но! - провозгласил Крюгер, взметнув в воздух руку почти гитлеровским жестом. - Приезд президента все это, как вы понимаете, не отменяет. Поэтому нам придется на время забыть о своих эмоциях и приложить все усилия для того, чтобы встретить главу государства достойно. А потому - нам нужен новый запевала, вместо Приходько.

Женщины зашептались. Таня осторожно толкнула Алю локтем:

- Петь можешь?

- Могу, ты же меня знаешь.

Крюгер сделал паузу, ожидая хоть какого-то ответа на свои слова, потом вкрадчиво произнес:

- Я предлагаю назначить запевалой рядового Малышеву. Рядовой Малышева! Вы слова песни "Катюша" помните?

- Иди ты в жопу, - тихо сказала Аля.

- Рядовой Малышева, мне ведь вас не слышно, - с легкой иронией произнес начальник штаба. - Не изволите ли вы мне кивнуть?

- Соглашайся, не подставляй девчонок, - Таня говорила, не разжимая губ и глядя строго перед собой. - Никто петь не умеет, а тебя постоянно на всю территорию слышно. Давай, кивни!..

Аля скосила глаза на майора Голубкина, но тот стоял в первой шеренге своего узла, вытянувшись по стойке "смирно" и высоко задрав подбородок. "Юра! Я ведь это сделаю!" - мысленно окликнула она, не получила ответа, посмотрела на Крюгера и, вздохнув, отрицательно помотала головой. Петь вместо покойной Приходько ей не хотелось, но отказ был вызван совершенно другой причиной. Любой ценой нужно было заставить начальника штаба подозвать ее сейчас к себе для личного разговора, иначе план, только что созревший в голове, может и сорваться: паршивец очень осторожен, и втираться к нему в доверие надо с умом, это вам не хухры-мухры.

- Рядовой Малышева, выйти из строя. Ко мне шагом марш! - Крюгер говорил совершенно беззлобно, но все мгновенно напряглись, ожидая бури. - Мне ваш язык жестов непонятен.

Аля пожала плечами и спокойно зашагала к трибуне. Наверное, со стороны могло показаться, что она парализована страхом и оттого плохо понимает, что делает. Но это было не так. Она не просто не боялась - ей казался даже забавным тощий человечек с желтыми глазами навыкате и пальцами киношного маньяка-убийцы из детских снов. Что в нем страшного? Что он может?.. Последние остатки трепета перед Крюгером исчезли еще вчера - там, на заветной поляне у водонапорной башни, похожей на древний замок. "Нас двое, а ты, бедняга, совсем один, - подумала она, солнечно улыбаясь начальнику штаба. - Как же тебе одному на свете плохо. А то ли еще будет!..".

Подполковник Урусов истолковал ее улыбку по-своему, перевесился через край трибуны и сказал нормальным человеческим голосом, отодвинув от себя микрофон и прикрывая его ладонью:

- Саша, в чем дело? Петь не умеете? Или, может быть, стесняетесь?.. Да вольно, вольно, не надо есть меня глазами!

Аля продолжала сиять:

- У меня нет слуха, товарищ подполковник.

- Какой слух, прости, Господи! О чем вы! Это армия, моя девочка! Тут слух не нужен, главное - голосовые связки. Есть они у вас? Вот и хорошо.

Аля сделала вид, что напряженно думает, и машинально повернула голову, глядя на "коробку" первого узла. Майор Голубкин блуждал взглядом по плацу, упорно не желая с ней секретничать.

- Не надо на папу смотреть, у вас своя голова на плечах, - Крюгер счел нужным улыбнуться, когда Аля в изумлении уставилась на него снизу вверх. - Да, я все знаю. Но это, конечно, между нами.... Давайте, Саша, решайтесь. Выручайте подруг. Президенту нужна песня - и мы должны дать ему песню.

- Хорошо, Иван Антонович, - Аля кивнула и независимо прищурилась. - Попробуем. Терять ведь нам нечего, правда?

Крюгер онемел. Во-первых, он и не подозревал, что хоть одна душа в полку помнит его имя и отчество. Во-вторых, если даже кто-то и помнит, то менее всего подполковник Урусов ожидал этого от странной дочери майора Голубкина, которая и служит-то меньше недели у папаши под крылышком. Ну, а в-третьих, что уж скрывать, приятно, когда к тебе обращаются вот так, по-человечески...

- Идите, Саша, - мягким, как воск, голосом сказал он и изобразил на лице нечто среднее между отеческой заботой и нежностью старшего друга. - У вас все получится.

Аля развернулась через левое плечо и двинулась обратно четким строевым шагом, продолжая безмятежно сиять. Женщины задвигались, вопросительно вскидывая подбородки.

- Поешь? - спросила Таня вполголоса. - Или не поешь?

- Пою, - Аля встала на свое место. - Еще как пою, Татьяна Николаевна!..

- Полк, равняйсь! - весело заорал Крюгер. - К торжественному маршу!..

Перестроились, повернулись, зашагали под заигранную пластинку с военным маршем. Аля шла в первой шеренге рядом с подругой, старательно размахивая руками. На ней были мягкие кожаные ботинки на резиновой подошве, идти в них оказалось очень легко, и она не в первый раз мысленно поблагодарила бабушку за нежную заботу о бедном маленьком солдатике.

- Милые дамы! - начальник штаба застонал и закатил глаза. - Ну, что, опять?.. Майор Куклин, вы же вчера тренировались, почему сегодня такой бардак?! В ногу, в ногу, все смотрите на Малышеву и идите, как она! Неужели трудно с левой ноги идти, вы же солдаты, мать вашу за ногу!..

Солдаты (мать их за ногу) дружно зыркнули в сторону трибуны. Аля улыбалась. То, что она задумала сделать, было до такой степени грандиозно, что у нее в буквальном смысле захватывало дух, и она боялась даже, что не сможет спеть эту несчастную "Катюшу" от волнения. А спеть было позарез надо. Иначе двадцать восьмого ничего не выйдет.

- Раз, раз! - судя по всему, стоять молча для подполковника Урусова было противоестественно. - Молодцы, давайте, покажите класс! Первый узел! Голубкин! Почему вы идете, как клен опавший? Шире шаг!.. Левой!.. Химик, вас это тоже касается!.. Как дети, Господи, думаете, я с вами тут в игрушки играю... Ремрота, веселее!.. Второй узел!..

- Вот козел, - негромко прокомментировала Таня, делая по команде "отмашку рук". - Отправил человека на тот свет, и хоть бы что...

- Дождись перерыва, - чуть задыхаясь, ответила ей Аля. - Я тебе в перерыв самую малость подниму настроение.

- Что-то ты, мать, веселая, - Таня скосила на подругу глаза. - Что, замуж выходишь за свою зазнобу?..

- Пошла ты в баню, тут новости поинтереснее есть, - Але стало обидно, и радость от предстоящего шоу слегка остыла. - А будешь ерничать, вообще ничего не скажу, ходи, как дура, без подарка...

- Полк! Равняйсь, смирно! Для прохождения с песней...

- Ну, давай, Малышева! - напряженным шепотом сказал кто-то сзади. - Спой, ради Бога, чтоб отвязался на сегодня.

Тронулись в тишине, гулко топая по асфальту. Майор Куклин полуобернулся на ходу, нашел Алю глазами, тихо скомандовал:

- На счет три песню запевай! Малышева, соберись, отставить смех в строю!..

Первая "коробка" зашагала мимо трибуны. Запевала у них был неважный: он не пел, а орал, как мартовский кот, очень вдохновенно, но совершенно неразборчиво. "Вот такие у нас таланты, - думала Аля, прислушиваясь и ожидая своей очереди. - Вот таким исполнением мы скоро потрясем господина президента. Да уж, мы его потрясем, мы его так потрясем, что он месяца три вообще на военных глядеть не сможет.... Ну, певуны, ничего не скажешь!".

Петь она любила, несмотря на врожденное отсутствие музыкального слуха. Уж чем-чем, а голосом Бог ее не обидел: с первого класса маленькая Алька участвовала во всех концертах самодеятельности, орала "Взвейтесь кострами" на пионерских парадах, на весь двор болела за любимую футбольную команду и оглушала ребят у костра, вдохновенно исполняя на "бис" народный шедевр "Как получим диплом, гоп-стоп-дуба, махнем в деревню". А вот в музыкальной школе, куда она застенчиво явилась в двенадцатилетнем возрасте, ее разочаровали: "Нет, Сашенька, оперной певицей тебе, к сожалению, не стать. Оставайся тем, кто ты есть - хорошим, славным человечком". Ну и Бог с ними. Существует же на свете армия - как раз для таких вот, горластых, с намертво отдавленными медведем ушами...

Прошла вторая "коробка", третья, четвертая, пятая, шестая...

- Приготовиться! - напрягшись, сказал майор Куклин. - Раз, два... три!..

И Аля, набрав полные легкие воздуха, завопила, заставив весь полк слегка присесть от изумления:

- Расцветали яблони и груши, поплыли туманы над рекой, выходила на берег Катюша, на высокий на берег крутой!!!..

Если судить по ее голосу, можно было подумать, что бедная Катюша не выходила, а выбегала под вой противовоздушной сирены, в ужасе оглядываясь на то, как рушатся за ее спиной стены родного города. Это было сильно. Это было не просто сильно, а до такой степени сильно, что подполковник Урусов сделал на трибуне испуганный шаг назад, а майор Голубкин машинально закрыл в строю ладонью правое ухо, в свое время уже пострадавшее от голоса рядового Малышевой.

Женщины явно забыли, что им тоже нужно петь, и шли молча, придавленные звуковой волной к асфальту. Аля допела первый куплет, выдохнула, вдохнула и начала второй. Никто ей не подпевал. Все только слушали, не веря, что нормальный человек вообще на подобное способен. Для того, чтобы это переварить, народу требовалось время.

- Эй, вы что?! - Крюгер очнулся первым. - Почему не поете?.. Ну-ка, женщины - еще раз! На исходные - шагом марш! Для прохождения с песней... напра-во! Раз-два! Все поем! Шаго-ом марш!..

Аля завела "Катюшу" с начала. Она видела: эффект есть. Хороший эффект. Начальник штаба пребывает в счастливой прострации. А значит, первая часть плана под кодовым названием "Извержение Везувия" удалась.

- Хорошо... - пробормотал Крюгер, как только все "коробки" вернулись на свои места. - Особенно, конечно, женщины. Вам бы, дорогие, еще строевую подготовку подтянуть, и будет полный ажур. Остальным оценка "четыре с минусом", вы и лучше можете, только не хотите. Вот Малышева - молодец! Сразу видно, человек старается... Перерыв пятнадцать минут! Разойдись!

Все облегченно загудели, шеренги распались на мелкие кучки, парочки и одинокие фигурки, расползлись по газонам курить, и возле Али немедленно возникло Танино возбужденное от любопытства ухо:

- Ну, давай, что ты там придумала.

Аля обхватила подругу за шею и что-то зашептала ей, тревожно поглядывая по сторонам, чтобы, не дай Бог, гениальная идея не стала раньше времени достоянием широких масс.

- Как?! - Таня вскрикнула и отстранилась с испуганным счастьем на лице. - Да ты что, старуха, очумела?!..

- Да ты послушай, это же нетрудно, - Аля снова притянула ее к себе. - И не ори, народ смотрит...

Народ действительно наблюдал за ними, точнее, наблюдали, в основном, два человека: младший сержант Устинов и майор Голубкин. Они стояли в стороне от всех, у забора, и дымили в небо.

- Шепчутся, - заметил Леша, вытягивая шею. - Что это они там?

- Сашку посетила мысль, - ответил Голубкин, улыбаясь без особого веселья. - Мне бы ее энтузиазм, я бы горы своротил... Что там аппаратная? Жива?

- К пятнице будет жива, - Алексей уверенно кивнул. - А вот тягач так и не заводится. Совсем движок сгнил, никуда это не годится.... Боюсь, дизель придется к какой-нибудь КШМ-ке прицепить, хоть это и неправильно. А что делать?.. У нас шесть машин не на ходу, из них четыре совсем безнадежные, а две, может, и приведем в чувство. Люди работают, товарищ майор.

- Да, на технике-то мы и погорим, - Голубкин вздохнул. - Я давно это предвидел, еще в том году, когда заявку на запасные части писал. Думаешь, дали мне что-нибудь?

- Догнали и еще раз дали, - понимающе сказал Алексей.

- Примерно так. Первому узлу все в последнюю очередь. Слава Богу, хоть твою аппаратную нашли.... Устал я что-то от всего этого, Леш. Раньше нравился мне этот армейский дубизм, а теперь доставать начал. Старый я стал, наверное... - майор задумчиво посмотрел на Алю, которая все внушала что-то сияющей от восторга подруге. - Вон, девчонкам нашим море по колено. Хи-хи, ха-ха. А у меня от малейшей нервотрепки голова болит и сразу не хочется ничего, просто руки опускаются.

Алексей посмотрел на него с тщательно скрываемой жалостью:

- Вам бы в отпуск на недельку.

- Да какой там отпуск! - майор даже засмеялся от абсурдности этой идеи. - У меня отпуск в "...бре", если доживу, конечно. А сейчас у нас май. Вот кончится вся эта запарка, и начнется долгий и нудный "разбор полетов", во время которого мне, наверное, окончательно поломают крылья. Не думай, что я жаловаться люблю, но ты тут первый, кому об этом безнаказанно сказать можно. Остальные - офицеры, я имею в виду - та еще публика. Думаешь, откуда Крюгеру про нас все известно? Шпионы у него везде, слушают тебя, сочувствуют, а потом ему доносят. Обрати внимание, как он сегодня на меня смотрит. Видишь?.. Будь уверен, он уже выводы сделал и к новой битве подготовился. И я даже знаю, чем именно он меня в этот раз уколоть попробует...

- Юр, - Леша не выдержал волны сочувствия, неожиданно поднявшейся до самого сердца, и тронул начальника за плечо. - Ты на меня можешь рассчитывать. Я его за тебя выжму, как простыню, и сушиться на солнышке повешу. Наплевать, что он подполковник.

- Не волнуйся, ты от него тоже свое получишь, - мудро, по-взрослому улыбнулся Голубкин. - Что там за история с ложкой? Твоя, что ли, работа?..

- Да ложка - это ерунда, - терпеливо объяснил Леша, - просто он много на себя берет. Судит о людях, как будто все вокруг - грязь, а он - великий и непогрешимый полководец...

- "О людях" - это обо мне, небось?.. Здорово, Леш, иметь бесплатного адвоката, но зря ты с ним связываешься. Он никогда сразу не бьет, всегда выжидает, чтоб внезапно было. Только ты расслабишься, как он - раз, и к стенке тебя, и по морде... Я сюда пришел, тоже думал, что с этой заразой справлюсь. Помоложе тогда был, поглупее. А сейчас вижу: нет, он непобедим. Мы с тобой давно забудем, как форма военная выглядит, а этот кадр, может, еще до командующего округом дослужится и будет на персональном "мерседесе" кататься.

- Нет, Юр, - мягко возразил Алексей, - вот это самый настоящий пессимизм. Знаешь, я не претендую на то, чтобы быть психологом, но такие люди, как Крюгер, ломаются обычно на каком-нибудь пустяке, на чем-то маленьком, безобидном. Поверь мне: найдется тут человечек, который без всяких усилий хребет ему перебьет и дальше пойдет, как ни в чем не бывало.

Майор восхищенно покачал головой:

- Хотел бы я посмотреть на этого человечка. Просто посмотреть, а потом и помирать можно.

Леша широко и почти счастливо улыбнулся:

- Я могу ошибаться, но ты, Юрка, этого человечка уже видел, и не один раз... и не только видел, - он нежно, как девушка, покраснел и смущенно засмеялся. - Извини. Я просто хочу сказать, что настоящая сила иногда под такой божий одуванчик маскируется...

Голубкин поднял брови:

- Нет, Леш, быть того не может.

- Спорим? - в душе Алексея немедленно проснулся азарт игрока.

- На что?

- Да все равно, хоть на щелбан.

- Согласен! - Голубкин весело пожал ему руку. - Только, если выиграешь, щелкай не очень больно, не люблю с синяками ходить...

В эту минуту из рупора, установленного на клубной машине, неожиданно донеслись странные звуки: шорох, какое-то позвякивание, стук. Потом явственно хлопнула крышка магнитофона, зашуршала пленка, и над плацем понеслись первые бодрые аккорды песни "I love to hate you". Игорек, видно, решил хоть как-то понять публике настроение, а другой, более веселой музыки у бедного солдата просто не нашлось.

И тут - случилось нечто, удивившее даже унылого подполковника Старостенко, уверенного, что уж он-то точно все на свете повидал.

Женщины, сгрудившиеся у края газона, вдруг расступились, образовав почти правильный круг, и в центре этого круга, словно на сцене, возникли две фигурки, стоящие спина к спине - Аля Малышева и Таня Плетнева, обе до крайности веселые и сильно чем-то взбудораженные. Их эмоции требовали хоть какого-нибудь выхода, и девчонки, помедлив долгую секунду, вдруг начали ритмично двигаться под музыку, изгибая свои молодые стройные тела в непонятном импровизированном танце, больше напоминающем ритуальную пляску двух дикарок, призывающих с неба дождь. Для компании им не хватало только раскрашенного шамана с бубном - а в остальном иллюзия некоего почти иррационального действа была полной.

Сначала неуверенно, потом все слаженней женщины начали хлопать в такт, к ним присоединилась добрая половина солдат и офицеров, которые оживленно поднимались со своих лежбищ и торопливо подходили ближе к танцующим. Аля и Таня выкладывались по полной программе, и майор Голубкин, одним из первых протиснувшийся к условной границе круга, увидел, что глаза у них горят, лица взмокли, но улыбки светятся самым настоящим блаженством, словно обеим сразу вырвали, наконец, давно мучающий зуб.

- Давайте, девчата, давайте! - весело крикнул кто-то.

Нет, они, конечно, танцевать не умели, а Аля вообще родилась без музыкального слуха, но никаких навыков от них и не требовалось. Где нет умения - выручает вдохновение, как гласит народная мудрость. Поэтому народ восторженно свистел и хлопал, наблюдая, как девчонки вертятся, синхронно подпрыгивают на месте, топают, выделывают какие-то дикие пируэты, взвизгивают - в общем, бесятся. Эффект от их пляски превзошел все ожидания: пятнистая толпа просто сходила с ума, как болельщики "Спартака" во время решающего матча, и никакие призывы Крюгера к порядку не могли прекратить это повальное веселье. Оживление началось даже в окнах ближнего к части девятиэтажного дома: там замелькали удивленные лица, а несколько человек вышли на балконы и смотрели во все глаза, как развлекаются господа военные в свободное от строевой подготовки время. Эту картинку - двух танцующих девчонок в камуфляже, окруженных толпой фанатов - мирные граждане, должно быть, запомнили надолго, если не на всю жизнь.

Алексей Устинов хлопал вместе с другими, но от него все-таки не укрылось, что в поведении девушек есть что-то странное, самую малость нездоровое - то, что он назвал бы экстазом, если бы был точно уверен в значении этого слова. Их танец вмещал в себя все: и нервное напряжение от скорой развязки событий, и усталость, и ужас перед чужой бессмысленной смертью, и острую ненависть к человеку на трибуне, и какую-то идею, которой они обе подчинились, как приговору. Что это была за идея, Леша даже не догадывался, но, судя по пламенным лицам девушек, она была грандиозна. Это поняли все: почти целую минуту после того, как танец оборвался вместе с последними звуками мелодии, над толпой висела гробовая тишина.

А потом все внезапно встало на свои места, словно здесь, на этом пятачке асфальта, ровно ничего и не происходило. Без команды, спокойно и деловито, полк построился в привычные "коробки", подравнялся и примолк в ожидании.

- Ну, что... - неуверенно пробормотал Крюгер, переминаясь перед микрофоном с ноги на ногу. - Видите, какие у нас таланты пропадают... М-да. Ну, хорошо, все отдохнули, разрядились, а теперь можно и строевой подготовкой заняться, - его голос окреп. - Повторяю для всех: чем лучше мы двадцать восьмого пройдем и исполним песню, тем меньше у нас вероятность встречать Новый год в Балакино. Надеюсь, это до вас дошло. Ну, поехали...

- Секунду! - громко сказал кто-то, и все головы сразу повернулись влево, откуда быстрыми шажками спешил к своему заместителю командир полка. - Секунду, пожалуйста!.. - полковник Незванов споро вскарабкался на трибуну. - Все это очень хорошо. Все молодцы. Сейчас слушаем меня. Товарищ подполковник, - он любезно повернулся к Крюгеру, - пожалуйста, встаньте пока что со всеми, у меня чрезвычайное объявление.

Начальник штаба вскинулся было, чтобы что-то сказать, но промолчал, спустился с небес на землю и, подумав, встал чуть впереди "коробки" первого узла, которая была самой многочисленной. Все замерли.

- Ребята, - прочувствованно сказал командир. - Я понимаю, сейчас не место и не время.... Но, учитывая наши с вами обстоятельства, я думаю, что ничего несвоевременного быть не может. Вы все знаете, что у нас случилось: умерла девушка из второго узла, Катя Приходько. У нее остались муж и трехлетний ребенок, которые живут в нашем общежитии. Только что я был в округе. Сегодня принято решение выделить этой семье вне очереди однокомнатную квартиру в новом доме на Планерной улице. Возражений ни у кого нет?..

Все зашевелились и будто слегка оттаяли, во всяком случае, по рядам женщин пронесся шепот: "Ну, лучше поздно, чем никогда...".

- Это не все, что я хотел сказать, - командир откашлялся. - Квартира, конечно, не вернет ребенку мать. Но мы в силах помочь семье материально, кто сколько сможет. У них нет даже мебели. Поэтому, пожалуйста, после развода подходите к делопроизводителю финансовой службы, она принимает взносы.... Но и это не все. Теперь - о главном...

В этот момент ряды первого узла связи тихо зашевелились. Там, на задах, где стояли самые низкорослые солдаты, что-то происходило, доносился шепот и легкие смешки. Потом бойцы, улыбаясь себе под нос, начали передавать что-то с рук на руки вперед, туда, где стояли майор Голубкин и младший сержант Устинов, а перед ними, загораживая трибуну, торчала неподвижная тощая спина Крюгера. "Товарищ майор! Товарищ майор! - кто-то легонько подергал начальника узла за рукав, придушенно шепча ему почти в самое ухо. - Товарищ майор, смотрите, что у нас есть!". Голубкин осторожно обернулся, и вдруг на его лице вспыхнула радостная, дурашливая, почти детская улыбка. "Где взяли?" - стараясь не засмеяться, едва слышно спросил он. "Да там, на газоне... - хихикающий боец бережно вложил ему что-то в протянутую исподтишка ладонь. - Осторожнее, товарищ майор...".

Если бы в этот момент Крюгеру приспичило обернуться, он бы наверняка удивился выражению лица своего закадычного врага: несмотря на все свалившиеся невзгоды, майор был совершенно счастлив. Наверное, к сорока годам в нем действительно сохранилось что-то от большого безобидного ребенка - хотя бы вот эта гримаса чистого восторга от предвкушения мелкой, но упоительной пакости.

Леша Устинов стоял рядом с начальником, крепко стиснув кулаки и налившись багряной кровью от усилий не засмеяться, потому что на ладони майора, блестя черными любопытными глазками, доверчиво сидела крохотная светло-серая мышка, такая обаятельная, что ее тут же хотелось погладить кончиком пальца и угостить чем-нибудь вкусненьким. Бойцы выловили малютку, когда она исследовала тонкими чувствительными усами брошенный окурок, совершенно не боясь толпы огромных двуногих существ, неизвестно зачем расположившихся на ее законной территории. Это был совсем мышонок, и доброе Лешино сердце сдавила жалость, потому что через мгновение беззащитному созданию предстояло всерьез рискнуть своей маленькой жизнью по имя благородного дела мести негодяю.

Командир рассказывал что-то о генералах, которые якобы приедут вместе с президентом, чтобы лично принять на оценку парад полка, но весь первый узел был полностью поглощен мышкой и ничего не слышал. Задвигались и другие подразделения: кто-то углядел, что именно держит на ладони майор Голубкин, и молва понесла добрую весть по рядам, захватывая все большее число людей, пока не добралась до женской "коробки", в которой отдыхали после бенефиса Аля с Таней.

Аля изо всех сил вытянула шею, пытаясь разглядеть маленького виновника торжества, но встретила лишь косой, веселый и очень довольный взгляд Голубкина, словно говорящий ей издали: "Смотри, Сашка, вот сейчас ты увидишь настоящие танцы!". Его рука осторожно дотянулась до затылка Крюгера и - весь полк замер на едином вдохе - посадила мышонка к нему на отворот кепки, словно на специальный мышиный балкончик.

А Таня в этот момент остро пожалела Лешу: тот стоял, набычившись так сильно, что вены у него на лбу грозили просто лопнуть от перенапряжения, а глаза - вылезти из орбит и повиснуть на тонких ниточках. То же самое происходило и со всем первым узлом. Солдаты и офицеры стояли, даже не улыбаясь, и это стоило им таких грандиозных усилий, что некоторые закрыли глаза и в смертной муке закусили губы.

Издалека было мало что видно, поэтому обо всех последующих событиях девушки узнали из рассказа несчастного Леши, едва пережившего те роковые минуты.

Мышка, попавшая в незнакомую обстановку, ничуть не испугалась. Это был мужественный и любознательный зверек, только-только выбравшийся в мир из материнского гнезда и еще непуганый, поэтому вначале он решил забраться на самую высокую точку своего неожиданного пристанища и спокойно обозреть окрестности. Самой высокой точкой оказалась макушка Крюгера, на ней он и остановился, вытягивая вверх мордочку и принюхиваясь. Начальник штаба пока ничего особенного не чувствовал и стоял неподвижно, поэтому мышка, оценив обстановку как "спокойную", присела на задние лапки и принялась тщательно умываться, вычесывая язычком шерстку и совсем по-человечески упираясь при этом передними лапками в свои крохотные коленки.

Из задних рядов первого узла донесся слабый стон, там явно кому-то сделалось нехорошо. К счастью, Крюгер слушал командира и не обернулся на звук, дав мышке возможность закончить свой туалет и приступить к исследованию новых владений. Шевеля вибриссами, она прошлась по всему верху головного убора, встала на задние лапки, забавно огляделась и начала спускаться вниз, к уху начальника штаба, цепляясь коготками за жесткую ткань и не переставая принюхиваться. Ситуация становилась критической, тем более что и командир вдруг как-то осекся и стал смотреть на своего заместителя озадаченным взглядом. Наверное, заметив издали грызуна, он просто не поверил собственным глазам и решил подождать развития событий.

А Крюгер был безмятежен. Ему все нравилось: и погода, и благополучное разрешение вопроса с запевалой, и даже, наверное, такая вот неожиданная близость к личному составу, позволяющая ему чувствовать себя полководцем перед атакой. Мышка добралась уже до нижнего края его кепки и зависла там вверх тормашками, с любопытством разглядывая людей. "Ну, давай, давай..." - измученным шепотом подбодрил ее кто-то из строя. Ждать было невыносимо - еще секунда, и грянул бы взрыв.

Но мышь больше медлить не стала. Наверху для нее уже не было ничего интересного и, вытянувшись всем своим крохотным тельцем, она принялась исследовать щекотными усиками ушную раковину начальника штаба в надежде, что хоть там найдется какая-то пища. Крюгер замер, прекратив дышать и еще не веря в неизбежность кошмара: может быть, он еще надеялся, что это просто комок тополиного пуха зацепился за ухо и шевелится в нем от ветра. Однако через сотую долю секунды всякие надежды лопнули - он осознал, что на его голове копошится что-то живое, теплое и дышащее. И вот тут он закричал.

Большинство людей грызунов не боится. Что в мышке страшного? Но Крюгер с рождения испытывал перед этими безобидными существами панический, бесконтрольный, сводящий с ума ужас, поэтому, почувствовав на себе мышь, он заорал так, что весь первый узел дружно отшатнулся назад. За криком последовала серия странных инстинктивных движений: начальник штаба изо всех сил ударил себя по уху, стряхнув несчастное животное за ворот своего камуфляжа, подскочил на месте и вдруг побежал куда-то вперед, к центру плаца, извиваясь всем телом и колотя себя ладонями по бокам и груди, словно его кусали блохи. При этом он визжал тонко и пронзительно, совершенно как девочка-подросток, которой ткнули в лицо пауком, и высоко вскидывал ноги в огромных шнурованных ботинках. Это напоминало какой-то экзотический танец народов Полинезии или пляску человека, укушенного тарантулом, уж кому какое сравнение больше нравится. Глаза его, и без того слегка выпученные, прекратились в два огромных бессмысленных шара, наполненных ужасом и отчаянием от того, что мышь, попавшая за шиворот, продолжала, видно, там возиться в поисках выхода, и прибить ее через ткань у подполковника Урусова никак не получалось...

Полк лежал. Лежал и командир, которого не стало видно за краем трибуны, лишь микрофон доносил до публики его хриплые беспомощные стоны. Староста плакал, воздев очи к небу и моля Бога о пощаде. Майор Голубкин, закрыв руками красное зареванное лицо, медленно оседал на асфальт, а Леша Устинов, нежно обняв его за плечи, пытался помешать обмороку и все повторял: "Товарищ майор, товарищ майор, а там из дома опять жильцы смотрят...". "Он все еще танцует?" - совершенно по-булгаковски, беспомощным голосом профессора Преображенского из фильма "Собачье сердце", спросил майор. "Танцует", - заверил Леша, вызвав у начальника новый приступ счастливых слез.

Аля с Таней стояли, обнявшись, как две сестры перед лицом опасности, и молча смотрели на начальника штаба. Позади них надрывались от хохота шестьдесят женщин-военнослужащих, но девушки были до странности серьезны, наверное, потому, что обе впали в ступор и просто смотрели, как Крюгер сражается с мышкой. Это была поистине историческая битва, которая позже вошла в анналы под названием "Большая Мышиная Возня".

К сожалению, до наших дней не дошли сведения о том, что подумали обитатели ближней к полку девятиэтажки об этом необычном утреннем построении. Скорее всего, им понравилось, потому что еще час после того, как Крюгера спасли и привели валерьянкой в чувство, на балконах дома торчали отдельные личности, не утратившие надежды на продолжение концерта.

Спас начальника штаба подоспевший начмед Павлов, который мышей не боялся и извлек грызуна из каких-то потных недр жертвы, к всеобщему удивлению, живым, хотя и здорово напуганным. На том развод объявили законченным, и полк нехотя разошелся.

Был вторник, двадцать пятое мая. До визита президента оставалось трое суток.

* * *

- Заходи, заходи! Ты-то их не боишься?.. А то начнешь еще голосить, я вообще слух утрачу.

Майор Голубкин в расстегнутой форменной куртке сидел за столом, на котором дымились две чашки кофе, лежал в бумажке нарезанный сладкий кекс и весело блестела на солнце трехлитровая банка с мышью. Кто-то озаботился подстелить мужественному зверьку свежей травы и поставить пластмассовую крышечку с чистой водой. Теперь малютка понемногу отходил от потрясения и уже начинал принюхиваться.

Аля прижала руки к груди и сказала совершенно искренне:

- Юрочка, милый, это было потрясающе!..

- Фирма веников не вяжет, - слабый от пережитого стресса, майор лениво помешивал свой кофе и щурился, словно большой отдыхающий кот. - Побольше бы таких удачных разводов, и я стал бы здоровым человеком. Лешу видела? Как он там, жив?

- Да, и даже успокоился, - Аля взяла в руки банку и подняла ее на свет, умиленно улыбаясь. - Какой маленький... Мышулька ты моя бедная, чуть не убил тебя этот мерзкий лупоглазый дядя...

- Меня лучше пожалей, а не мышульку, - обиделся Голубкин. - Кстати, мы с народом посовещались и решили назвать его Ванечкой в честь крестного папы. Бойцы уверены, что это - самец, но тут без увеличительного стекла не скажешь, поэтому я мыслю так: если самец, то полностью будет Иван, а если самка, то Ванесса. Конгениально, Киса?..

Смеяться Аля больше не могла. Молча поставив банку на стол, она подошла к майору, обняла его за шею и с громким звуком чмокнула в нос:

- Юрка, ты знаешь о том, что я тебя люблю? Даже не просто люблю, я от тебя буквально тащусь!

- Нет, а развод мне сегодня понравился!.. - он привычно посадил девушку к себе на колени. - Не дай Бог кто сейчас войдет, да?.. Впрочем, никто не войдет, я их давно от этого отучил. Теперь давай, рассказывай папе, что вы там с Танькой так горячо обсуждали? Могу я поучаствовать в вашей мелкой пакости или это чисто женское дело?..

- Да, чисто женское, - Аля отвела глаза. - Я советовалась с ней по медицинскому вопросу.

Майор Голубкин слегка нахмурился:

- У тебя что, проблемы какие-то по этой части?

- Да нет, не бойся! - девушка засмеялась. - Я ничем таким не болею, если ты подумал...

- Вот черт, - он больно ущипнул ее за бок. - Не надо приписывать мне мысли, которых не было. Подумал я, видите ли... Просто ты - невинное дитя в руках маньяка, вот я за тебя и волнуюсь.

- Юра, ты не маньяк, - очень серьезно сказала Аля. - Ты самый нежный и ласковый мужчина на свете.

- Можно подумать, ты много знала в жизни мужчин, - фыркнул майор. - Так что у вас с Татьяной? В чем вопрос-то?

- У меня просто желудок болит, - девушка смущенно отвернулась, изо всех сил делая вид, что поглощена разглядыванием мыши.

- Доигралась! - Голубкин силой повернул ее лицо к себе и взял с бумажки кусок кекса. - Ну-ка, рот открывай, кормить буду. Давай, скажи: а-а...

В дверь деликатно постучали.

- Нельзя! - рявкнул Голубкин, ласково пересадил Алю на стул, вручил ей кекс и уселся на место. - Теперь можно.

Заглянул посыльный штаба:

- Товарищ майор, через час к командиру, он сказал, чтобы никто никуда не отлучался. И включите телефон, он вам дозвониться не может...

- А где наш храбрый Терминатор? - поинтересовалась Аля.

Посыльный засмеялся, боднув головой косяк:

- У себя. Отдыхает после битвы с мышью.

- Ладно, свободен! - кивнул ему майор, подождал, пока дверь закроется, и вдруг наклонился к девушке, словно собираясь открыть ей огромный и важный секрет. - Мне кажется, Сашка, что Крюгер там, на разводе, описался. Только никому не говори, это тайна! Клянись, что ни одна душа, кроме Татьяны, Леши, Игоря и Старосты, об этом не узнает!..

Але было хорошо. Она не могла ничего - ни смеяться, ни есть, ни разговаривать, просто сидела с забытым кексом в руке и глупо улыбалась. Все вокруг было отлично, все получалось, мечты сбывались, и ни одно облачко пока не возникло на горизонте этих светлых счастливых дней.

- Юра, - наконец, через силу выговорила она, - мне сейчас надо кое-куда отлучиться. Только ты не обижайся, хорошо?..

- Что, неужели так серьезно с желудком?

- Да нет! - она все-таки засмеялась.

- А куда?.. Я думал, посидим, поворкуем, пользуясь тем, что наш крепыш временно недееспособен.... А ты меня сразу бросаешь. Нехорошо, Александра, несправедливо, я ведь и для тебя старался, между прочим.

- Юра, милый, поверь, что это необходимо, - твердо сказала Аля. - Ты поймешь, для чего. Но не сейчас. Иначе тебе неинтересно будет. Я обещаю, что вернусь очень скоро, но не спрашивай, куда я иду.

- Тайны какие-то... - проворчал майор, демонстративно придвигая к себе лист с кексом. - Хорошо. Буду питаться, восстанавливать нервную систему. Долго не шляйся, мне еще в парке торчать до второго пришествия...

Она вышла, плотно прикрыла дверь кабинета и вдруг остановилась, почувствовав, как что-то темное и страшное буквально резануло внутри, и из души брызнула кровь. "Я скоро тебя потеряю. Не может быть, чтобы это продолжалось долго. Все кончится в один день, и тогда я просто умру, потому что совсем не могу без тебя жить..." - эта мысль заставила ее почти бегом вернуться обратно, броситься от двери к единственному своему человеку и торопливо, словно сейчас он должен был исчезнуть, обнять его.

- Юра, - сказала она, задыхаясь от подступающих слез, - пожалуйста, не уходи, побудь со мной еще...

- О, Боже! - он поперхнулся от неожиданности и закашлялся. - Что там такое за две секунды произошло?.. Куда я ухожу? Я сижу и жду тебя, а вот ты неизвестно куда умчалась...

- У меня сейчас было предчувствие какое-то.... Не знаю, - Аля взяла себя в руки. - Прости. Показалось. Я просто очень боюсь тебя потерять, даже думать об этом не могу, так страшно становится...

- Мы служим вместе шесть дней, - майор засмеялся. - И уже, кстати, много чего успели натворить. Я... я тебя люблю, как человека, Саш. Как дочку. Все будет хорошо. Личную жизнь можно совмещать с работой, если и к тому, и к другому относиться серьезно. У нас это получится. Мы еще на природу поедем, я тебе башню внутри покажу, там штуковина одна есть.... Ну, не грусти. Пожалуйста! - глаза его, несмотря на улыбку, были грустными. - Может быть, и не все получится, как мы хотим, но мы же будем стараться.... Знаешь что, не ходи ты никуда сейчас, лучше попьем кофейку, поболтаем. Не могу я, когда ты плачешь, я даже дочкины слезы легче переношу...

- Это нужно, - Аля погладила его по щеке и с сожалением отошла. - Можно упустить момент. Подожди меня, я скоро.

...У начальника штаба долго не отзывались на стук, потом в кабинете глухо скрипнула дверца шкафа, и голос Крюгера неохотно буркнул:

- Пожалуйста.

- Можно, Иван Антонович?.. - Аля робко просочилась в обширное светлое помещение с люстрой и паласом, прикрыла за собой дверь и паинькой встала перед массивным полированным столом. - Я вам не помешала?..

Подполковник Урусов, как видно, до такой степени не ожидал ее визита, что просто утратил дар речи.

- Извините, я просто зашла спросить, как вам понравилась "Катюша", - медовым голоском пропела девушка и очень артистично захлопала накрашенными ресницами. - Не очень плохо было? Жить можно?..

Крюгер как-то неуверенно повел плечом и вдруг покраснел:

- Ну, что ты, Саша, это высший пилотаж.... Где ты так петь научилась? В пионерском лагере?..

Аля обратила внимание, что он переоделся из камуфляжа в повседневную форму и даже зачем-то прицепил на грудь сверкающую юбилейную медаль на шелковой ленточке.

- Вам, Иван Антонович, вот так больше идет, чем в пятнистом, - ласково сказала она, сияя всеми черточками лица. - В пятнистом вы слишком уж молодо выглядите, лет на тридцать, не больше.

Это была наглая ложь, но Крюгер купился на нее, как первоклассник:

- Что, правда?.. Надо же... как приятно, что это замечают даже такие молодые девушки. Садись, - он вдруг засуетился, как курсант на первом свидании, отодвинул стул и бестолково зашаркал ногами, не зная, как их удачнее поставить, чтобы не грохнуться. - Не хочешь ли чаю?..

- Можно, - с ленцой, по-кошачьи растягивая звуки, ответила Аля и с достоинством уселась. - Какой у вас кабинет красивый.... Сами обставили?

На Крюгера было жалко смотреть. Этот человек настолько утратил лицо, что, если бы его в этот момент мог видеть майор Голубкин, ему хватило бы приятных воспоминаний до глубокой старости. Але и в голову не приходило, что грозу всего полка можно приобрести в полное владение так дешево, буквально за тринадцать копеек, и что он будет блеять при этом, как счастливый горный козел, и пускать розовые слюни.

Она пила противный переслащенный чай, грызла сушки, задавала вежливые вопросы, кивала, улыбалась, красиво поворачивала голову и наматывала на палец прядь своих густых русых волос. Крюгер ел ее глазами, подкладывал угощение и разливался весенней птахой, рассказывая, как учился в училище, служил в штабе какой-то провинциальной дивизии ВДВ, прыгал с парашютом и преодолевал полосу препятствий, как потом женился и перевелся в Севастополь, а оттуда в Тамбов, постепенно подползая к вожделенной столице, и как, наконец, хапнул должность в этом полку, чтобы потом, в светлом будущем, и дальше продолжать ввинчиваться в структуру Вооруженных Сил России, в самые потаенные их недра, прямо к ядру власти... Глаза у него горели. Он брызгал слюной, хвастался наградами, показывал фотографии двух некрасивых, похожих на папу детей, жаловался на жену-мегеру, тряс какой-то папкой с грифом "Для служебного пользования" и придушенным шепотом признавался, что в этой папке, как в Кощеевом яйце, спрятана смерть всего полка. Але было невероятно скучно, и она изо всех сил сдерживалась, чтобы не начать что-нибудь напевать во время этого бесконечного монолога. "Какой же ты дурак, - думала она, рассматривая от нечего делать худое желтоватое лицо подполковника. - Какой ты непроходимый, безнадежный, просто клинический дурак! Я тобой восхищаюсь, Ваня, ты ведь сам не понимаешь, до какой степени ты глупый, и это не может не вызывать священного трепета. Над тобой откровенно прикалываются, а ты смотришь на меня, будто я Министр обороны, и дышишь через раз. Как же тебя в жизни недолюбили, если ты на такое способен... Я поверить не могу, что ты прыгал с парашютом, ведь для того, чтобы с ним нормально приземлиться, тоже нужны мозги. Или таким, как ты, даже неудачное приземление (например, пятой точкой на верхушку одинокой березы) не страшно?.. Эх, слышал бы тебя Юра, он бы со смеху помер. И хорошо, что не слышал. Он мне живой нужен".

При воспоминании о любимом Аля вдруг почувствовала себя очень счастливой и солнечно заулыбалась. Крюгер, само собой, отнес это на счет своей мужской привлекательности и зажурчал пуще прежнего. Больше всего девушка боялась, что он начнет распускать руки, но до этого, слава Богу, не дошло: начальник штаба страдал мощным комплексом неполноценности, и получить в морду от сопливой контрактницы в его планы никак не входило.

- Очень жаль, но мне пора... - поглядев на часы, она демонстративно вздохнула и приподняла брови домиком. - В клубе работы много. С вами так интересно, Иван Антонович, что даже уходить не хочется...

- Я всегда рад тебя видеть! - глаза у Крюгера сделались такими несчастными, что Алю даже слегка уколола совесть. - Заходи в любое время, еще вот так же поболтаем. Я ведь не такой страшный, как все думают...

"Ты еще страшнее, - подумала она, покидая его кабинет и машинально вытирая ладони о камуфляж. - Истинный дурак всегда страшен. Но как ты Юрку умудрился в госпиталь загнать, вот что мне непонятно. Он же умный человек, неужели он не видит, что ты, ишак старый, одного его волоска не стоишь?..".

У майора Голубкина было заперто. Выудив из-за ворота цепочку с ключом, Аля открыла дверь и сразу увидела на столе записку: "Сашкин, милый, я скоро вернусь, никуда не уходи. Срочно вызвали в парк, тягач вроде подает признаки жизни, и гаврикам нужна моя консультация. Кофе попей, по "03" позвони и скажи, что твой начальник сошел с ума, в общем, развлекайся. Главное, оставь мне маленький кусочек черствого хлеба, не ешь все, что лежит в столе (второй ящик сверху). Целую. ВрИО твоего папы, майор Голубкин Ю.Е". Сморщившись, чтобы не заплакать, она взяла листок, на секунду прижала его к губам, сложила вчетверо и бережно спрятала в карман на правом рукаве, к первой такой же записке. Слезы все-таки брызнули из глаз, и Аля вытерла их кулаками, по привычке забыв о платке.

- Я люблю тебя, - вслух, совсем тихо сказала она. - Как же я тебя люблю, если бы ты только знал...

Он это знал. Знал и подполковник Старостенко, который шел в тот момент по коридору и услышал слова сквозь неплотно прикрытую дверь. Знал далекий Бог в синем небе, которому вовсе не нужно никаких слов. Знал маленький Юрка, о существовании которого ни один человек в мире пока даже не догадывался. Знал Женя, тупо сидящий на балконе своей пустой квартиры в обнимку с Алькиным плюшевым тигром. Знали, быть может, еще какие-нибудь случайные люди, которые что-то видели или слышали.

Ничего не знал только подполковник Урусов, он же Крюгер, он же - с того дня - Храбрый Терминатор. Улыбаясь себе под нос, он качался на стуле и думал о том, что эта новенькая, Саша Малышева - очень и очень приятная, умная и красивая девчонка. Даже странно, как у такого омерзительного отца, как майор Голубкин, мог появиться настолько прелестный ребенок. Какие только чудеса в природе ни встречаются...

Еще он думал о том, что Малышеву надо будет непременно устроить на какую-нибудь должность в штаб, хватит с нее дурацких замполитовских художеств, девочке нужна серьезная работа, а папаша об этом даже не задумывается - тоже мне, родитель. И вообще, надо будет ею заняться как следует, выяснить, как она живет с этой своей бабушкой, может, им что-нибудь нужно... Голубкин тут только мешает, болтается под ногами, ему сто лет как на пенсию пора по состоянию здоровья, вот и пусть катится на пенсию.

Розовые мечты теснили в голове Крюгера одна другую, и он совершенно не замечал, что фальшиво мурлычет вполголоса песенку - подобных вещей за ним раньше никогда не водилось...

"Бедная ты моя, - Староста с силой почесал себя за ушами, вышел из штаба и сердито зашагал в клуб, чтобы шугануть, наконец, обленившихся бойцов, которые второй день не могли докрасить библиотеку. - Во что же ты влипла, что же теперь с тобой будет... Ты же пропадешь, сгоришь, как спичка, сколько я видел подобных историй... Бедная моя, бедная". Алю ему было от всей души жалко, буквально сердце разрывалось, и, чтобы заглушить эту неожиданную душевную боль, он твердо решил сегодня же вечером вдрызг напиться. Гори оно все синим пламенем, раз такие дела творятся под солнцем. Как можно работать с личным составом, который совершает подлинное самоубийство, подполковник больше не понимал. И понимать не хотел.

... Аля постояла у окна, приложив руку к заветному кармашку, очнулась от своих мыслей, побродила по кабинету и выдвинула ящик стола. Там лежали завернутые в пакетик бутерброды из полковой чайной, бутылка кока-колы и маленькая, размером с фотокарточку на паспорт, шоколадка. На большее у майора, как видно, уже не хватило денег: почти всю свою зарплату он оставил дома.

- Таня? - набрав номер санчасти и услышав осторожное "Да?..", Аля улыбнулась и представила, как подруга каждый раз шарахается от телефона, как от змеи. - Все в порядке, клиент созрел. Можешь готовить свой коктейль Молотова. Только не перестарайся, подействовать должно строго через два часа. Я все рассчитала.

- Ну, понятно, - у Татьяны, кажется, снова упало настроение. Что-то часто оно стало падать в последние дни, как бы совсем девка не скисла...

- Танюх, ты просто представь себе выражение его лица, - Аля старалась говорить ликующим от предвкушения голосом. - Просто представь! Это же будет Маппет-шоу, да еще с привлечением высоких гостей.

- Да ладно тебе, - пробормотала Таня, - не пытайся меня расшевелить, я сейчас такая вялая... Ты откуда? От себя? Одна в кабинете?

- Естественно, одна. Стала бы я иначе трепаться.

- А зайти не сможешь?.. Мать моя сюда едет, полчаса назад звонила. Я, конечно, Лешу уже озадачила, но Леша - все-таки не то, с тобой мне спокойнее...

- Хорошо! - поспешно согласилась Аля. - Сейчас товарища майора дождусь, и пулей к тебе. Впереди своего визга!

- Угу... - Таня говорила медленно, буквально выдавливая из себя каждое слово. - Спасибо, Альхен. Настоящие друзья - большая редкость. А классно мы с тобой сегодня зажигали, да?.. Мне так понравилось. Почувствовала, что живу.

- Я к тебе приду, - смущенная, Аля положила трубку и задумалась.

С Танькой творится что-то не то. Плохое, неправильное, даже нездоровое, и никто почему-то на этот счет не беспокоится. А ведь это человек, разве можно вот так ничего не замечать!.. Она, конечно, всегда была немного странной, хотя и не до такой степени, как сейчас. Не любила музыку, не писала стихов, не влюблялась, почти не плакала, и даже какого-нибудь хобби у нее никогда не было - словно и не девушка, а робот какой-то. Холодная, спокойная, равнодушная, всегда и во всем, кроме себя, уверенная. Человек, на которого во всем можно положиться, хозяйка своего слова, верный друг, интересная личность... Но что-то вдруг сломалось у нее внутри, и неизвестно, как это "что-то" поправить. Разговаривает через силу, ничего не хочет, раздражается по пустякам, язвит, будто нарочно нарывается на ссору, невзлюбила почему-то Голубкина, да так, что яд из нее едва не каплет при встрече...

Аля вздохнула и вдруг, без всякой связи со своими мыслями, захотела позвонить Женьке и просто спросить у него: "Как ты?". Человека нельзя бросать в беде, а у него самая настоящая беда, потому что он любит. Своими глазами - а это ли не ужас? - он видел, как она уехала с другим, как обнимала этого другого перед тем, как сесть с ним в машину, ошарашенная своей вынужденной изменой, измученная и все-таки счастливая от того, что он появился...

"Женя, Женя... Черт меня дернул с тобой связаться. Но откуда же я знала, что буду так любить? Я вообще не представляла себе подобных чувств, думала, это только в кино и книгах, а оно взяло и пришло в мою жизнь на самом деле... Мне теперь никак не прекратить то, что происходит. Я и не хочу прекращать. Я хочу быть с ним, сколько получится, а потом пусть хоть Земля с орбиты сойдет, мне все равно. Прости меня, дружок. Не буду я тебе сегодня звонить. Не могу - совесть слишком мучает...".

- Сашка? - майор Голубкин вошел в кабинет и увидел, что она сидит за столом, задумчиво накручивая на палец шнур телефонного аппарата. - Что-то случилось?

- Нет, - Аля подняла глаза. - У Таньки случилось, а не у меня. Мать к ней сейчас приедет.... Спасибо тебе за записку, я ее хранить буду.

- Ты, конечно, опять ничего не ела? - он мягко и ласково улыбнулся ей, протянул руки. - Иди ко мне, на душе как-то муторно.

Аля подбежала, привычно обняла его, постояла молча, слушая, как бьется под формой его сердце, сказала задумчиво:

- Юр, а ведь мы с тобой счастливые, наверное. Знаешь, как нам повезло.... Та же Танька - она понятия не имеет, что значит нуждаться в другом человеке. Пусть у тебя ко мне не такие чувства, но я тебе все-таки нужна, а ей никто не нужен, лишь бы не трогали...

- Эгоистка твоя Таня, каких поискать, - откликнулся майор. - Хотя, конечно, ты права. Ужасно жить, если тебе главное, чтобы не трогали. Так можно целую жизнь по щелям прятаться, а потом хлоп - и все кончилось...

Аля испуганно отстранилась:

- На надо. Мы с тобой никогда не умрем. Часть меня будет в тебе, часть тебя будет во мне, вот и протянем как-нибудь.... Ни один из нас не умрет, пока другой будет о нем думать. Если тебе когда-нибудь станет плохо, подумай обо мне, и я сразу появлюсь.

- Спасибо тебе, Сашка, - он потрепал ее по макушке, поцеловал в эту макушку, погрел дыханием, сильнее сдавил тело девушки. - Хорошая ты. Маленькая, глупая, но что-то в тебе есть такое, без чего мне действительно будет плохо... Ладно. Пока не слопаешь все, что я купил, отсюда не выйдешь. И даже не умоляй, и не смотри мне жалобно в глаза, и Ваньку в свидетели не призывай - все равно будешь есть, как миленькая. А начнешь качать права, возьму ремень и всыплю. На правах отца.

Аля кивнула, подумав: "А в пятницу, папочка, у тебя будет очень большой праздник. И просто здорово, что ты об этом еще не знаешь, иначе три бессонные ночи тебе были бы обеспечены...".

* * *

Таня шагнула навстречу матери, оставив Алю и Лешу на крыльце КПП, и сказала:

- Привет. Спасибо, что приехала.

Ольга Вячеславовна Плетнева была великолепна. Одетая в лучший свой костюм, тонко подкрашенная, она выглядела много моложе своих сорока пяти лет. Возраст выдавали только глаза, но сейчас они были надежно спрятаны за стеклами дорогих солнечных очков "Полароид", и это делало женщину совершенно непроницаемой для взгляда, словно глухая бетонная стена.

- Это - твои адвокаты? - поинтересовалась она у дочери, коротко оглядев ребят, словно те были не людьми, а скульптурами при входе в часть. - А молодой человек, насколько я понимаю, и есть тот самый Леша? Могла бы нас познакомить, лучше ведь поздно, чем никогда.

Алексей подошел и поклонился, улыбаясь с высоты своего огромного роста, словно с балкона:

- Очень приятно. Таня о вас много рассказывала. Я Леша, фамилия моя Устинов, скоро буду прапорщиком.

Ольга Вячеславовна слегка усмехнулась, рассматривая Таню:

- Боевой у тебя кавалер. Будущий прапорщик - это сильно. У нас в роду все женщины любят военных. Кстати, дорогая, раз на то пошло, может, вы мне сообщите хотя бы дату вашего бракосочетания? Если, конечно, вы планируете меня пригласить, в чем я сомневаюсь.

- Примерно через месяц, - за Таню ответил Леша. - Кончится казарменное положение, и сразу пойдем сдаваться.

Аля робко приблизилась к ним, с тревогой наблюдая за подругой. Танину мать она боялась, но сейчас и сама Таня вызывала у нее страх, потому что была похожа на кого угодно, но только не на себя.

- А вот и Александра, - женщина упорно не желала разговаривать с Алексеем и делала вид, что его просто не существует на свете. - Я видела твоего Женю, Александра. Что-то плохо выглядит парень, зеленый весь. Не начал ли он пить, как тебе кажется?..

- Мам, - Таня с великим трудом разлепила губы, подняв на родительницу мутный, ничего не выражающий взгляд, - ты кого доставать-то приехала, Альку или меня? Если меня, то не лезь к ней, у нее и без тебя проблем хватает.

Ольга Вячеславовна осталась совершенно невозмутимой:

- То, что у Саши имеются проблемы, для меня не секрет. А что касается слова "доставать", то армия, моя дорогая, тебя явно портит. Ты начала хамить матери, а ведь служишь всего-то неделю. Что будет дальше? Мат, пьянки, плевки сквозь зубы? Учитывая твою неряшливость, я представляю, во что превратится ваша квартира, и...

- Ольга Вячеславовна, - Алексей слегка побледнел. - Ну, зачем же вы так с дочерью, да еще при нас с Сашкой...

- Что касается вас, уважаемый будущий прапорщик, - дама, наконец, соизволила его заметить, - то я пока не определилась в своем мнении. На мой взгляд, вы - молодой, не слишком честолюбивый и не слишком притязательный человек без блестящего будущего. Время покажет. А вот при Саше, я думаю, можно теперь говорить обо всем, вряд ли она очень удивится.

- Что вы имеете в виду?.. - Аля сразу набычилась, инстинктивно спрятавшись за широченную спину Алексея.

- Мне кажется, - объяснила Ольга Вячеславовна, - что для девушки, которая в открытую спит со своим начальником, в этой жизни осталось не так уж много запретных тем...

- Мама, что ты сказала? - Таня будто очнулась и даже протерла глаза, не веря тому, что услышала.

Аля стояла, как громом пораженная, и не знала, заплакать ей или засмеяться, настолько неожиданно все это рухнуло ей на голову. Потом слезы хлынули сами собой, и она жалобно и совсем по-детски пробормотала, всхлипывая:

- Откуда вы знаете, с кем я сплю?..

Ольга Вячеславовна поглядела на нее с сочувствием:

- Девочка, об этом в вашей части не знает только ленивый. Мне понадобилось три минуты, чтобы получить все необходимые сведения, а я ведь тут человек посторонний...

- Погоди, мама, что ты сказала? - настойчиво повторила Таня.

- Одну секунду! - Алексей, которому дали инструкцию "не возникать", решил все-таки, что это случай особый, и решил возникнуть. - Уважаемая Ольга Вячеславовна, вы совершенно правильно заметили - человек вы тут посторонний. Это, извиняюсь, не ваше дело, и я вообще не понимаю, зачем вам понадобилась подобная информация...

- Стой, замолчи! - Таня дернула его за руку. - Возьми Альку и отведи ее к Голубю, ты что, не видишь, что она в три ручья ревет?.. Давай, я сама тут разберусь.

Парень покачал головой, обнял Алю за плечи и отвел ее в сторону, машинально протянув чистый носовой платок.

- У меня есть, - она отвернулась и закрыла лицо ладонью. - Леш, неужели все болтают? Все-все?.. - ее начало трясти. - Откуда... откуда они...

- Секундочку, Сашка, я тебе все объясню, - Алексей напряженно следил взглядом за Таней, которая стояла перед своей матерью в странном, тяжелом молчании.

- Ну? - поинтересовалась Ольга Вячеславовна. - Что ты хотела мне сказать?

- Я хотела тебе сказать, мама, - Таня облизнула сухие губы, - чтобы ты прямо сейчас, с максимальным ускорением, проваливала отсюда и больше никогда не появлялась в моей жизни. Есть такая команда: кругом, шагом марш! Тебе ясно? Выполняй.

- Я выпишу тебя из квартиры, - спокойно отозвалась дама, элегантным жестом поправив прическу. - У тебя ведь есть, где жить. Изволь до воскресенья забрать свои вещи, потому что в воскресенье я поменяю замок.

- Я это уже столько раз слышала, что скоро меня, наверное, вырвет, - Таня поморщилась. - Не имеешь ты права меня выписать и прекрасно об этом знаешь. Иди домой, наглотайся своих таблеток и ложись спать.

- Учти, я предупреждаю тебя, как врач: ты психически больна, - заметила Ольга Вячеславовна таким тоном, словно они вовсе и не ссорились, а просто дружески советовались, стоя на свежем воздухе. - Я удивляюсь, как тебя призвали в армию, ведь это классическая картина шизофрении. Я могла бы поговорить с командованием части, но, я думаю, они сами очень скоро...

Лицо Тани изменилось, и Аля тотчас задрожала от страха: "Леш, она ее сейчас ударит!". Ничего такого, однако, не произошло. Драка, о которой Таня безнадежно мечтала последние несколько лет, так и не состоялась.

- Уйди отсюда, - устало сказала она матери и повернулась к своим друзьям. - Все, братва, пошли обедать, что ли... - голос ее вдруг выдал признаки тщательно задавленной внутри истерики. - Сука... паршивая, вонючая сука...

- Психопатка! - с легким азартом отозвалась Ольга Вячеславовна.

Дверь КПП тихо закрылась за Таней, и вот тут Леша не выдержал:

- Милая дама, а вам никогда не давали пинка под зад? Вот таким ботинком, смотрите. У меня сорок четвертый размер, и бью я больно, специально тренировался. Можем попробовать прямо здесь и сейчас. Ну, как? У меня будет минимум два свидетеля, что я вас пальцем не трогал. А то и больше, если мне удастся договориться с нарядом на КПП.

Ольга Вячеславовна побледнела. К удивлению Али, Лешин монолог ее по-настоящему испугал.

- Вот так, - подытожил Алексей. - А то слабых-то шпынять все мастера. Вот меня попробуй, побей... тетя. И чтобы духу твоего здесь не было, раз Танька так сказала. Еще раз придешь - до самого метро пинками гнать буду, я человек обязательный, если обещаю, значит, сделаю.

Аля перестала плакать и глядела на женщину во все глаза. Та постояла еще, порылась зачем-то в сумке и вдруг пошла прочь, молча и медленно, как на казнь, так ни разу и не оглянувшись до самого поворота.

- А ты, чучело, не реви, - Леша грубовато погладил Алю по голове. - Если любишь, терпи все, что с неба падает. Хоть божью росу, хоть кирпичи. И за все говори "спасибо". Любишь ведь, еще как любишь, я вижу... Будь выше человеческого идиотизма. Пойдем, я тебя к Юрке отведу, вон ты какая зареванная...

- В тебе пропал великий философ, - заметила Аля, шмыгая носом. - А может, еще и не пропал. Напишешь трактат о любви, кучу денег огребешь...

Они вернулись на территорию. Таня ждала, стоя у подножия величественного Инвалида, и смотрела на газон, где две бабочки-капустницы исполняли над россыпью одуванчиков сложный парный танец.

- Вот и все, - заметила она. - Теперь мне действительно некуда пойти...

Алексей обнял ее, а Аля, постояв в нерешительности, двинулась к штабу, чувствуя со всех сторон острые, как бритвы, человеческие взгляды. "Что я вам сделала?.. Что м ы вам всем сделали? Дайте нам побыть счастливыми, два с половиной дня всего осталось...".

- Как все быстро летит, - заметила Таня, провожая взглядом подругу. - Май на дворе, а мне кажется, что лето уже кончается...

- Не говори так, у меня сердце за тебя болит, - Алексей прижал руку к своей мощной грудной клетке. - У нас все хорошо будет, Таня.

- Не будет, - устало сказала девушка. - Прости, не могу я. Давай будем считать, что мы ни на что не спорили. Мне тяжело. Я хочу быть одна... мне никто не нужен, Леша. Смотрю на нее и думаю, насколько же эта малолетка меня счастливее... Господи, в состоянии ты понять, что насильно мил не будешь? Мы можем сколько угодно притворяться, но рано или поздно меня от тебя так затошнит, что я просто на луну взвою.

- Понятно, - кивнул Алексей. - Я больше не навязываюсь. Прости, старуха. Конечно, мы не спорили. Это я все выдумал, помечтать о счастье захотелось. Будем друзьями, так ведь тоже люди живут...

* * *

Наступила среда, двадцать шестое мая, часы показывали две минуты первого ночи. Маленькая воинская часть спала, ровно горели фонари, гулял по территории вечный пожарный патруль, потрескивали лампы в коридоре санчасти, тоненько стонал спящий солдат в казарме второго узла связи, играла в дурака смена на КПП, возились повара на кухне, лаяла за забором неизменная собака - гроза всех грузовиков. Заморосил дождь.

- Июнь будет холодный, - заметил майор Голубкин, прикрывая окно. - Я всегда чувствую. Ты не замерзла? Шинель достать?

Аля помотала головой.

- Да не грусти ты, - он беспечно махнул рукой и взял со стола сигареты. - Подумаешь, бабы какие-то языки чешут. Они и домой мне наверняка позвонили. Я же не грущу, вон, веселый какой. Смотри, как папочка улыбается, - лицо его исказилось жуткой гримасой. - И не боюсь я ничего. Если б боялся, отправил бы тебя в узел и сделал вид, что так и надо. Но это же гадость какая: поиграть да выкинуть. И думать не хочу. Пусть лучше меня бьют...

- Зато совесть чиста, - улыбнулась Аля.

- Это упрек, что ли? - майор посмотрел на нее с удивлением.

- Да нет, нет, просто мне самой недавно такая мысль в голову приходила. Пусть плохо, пусть больно, зато совесть чиста, вот что я хочу сказать.

- Ну, у тебя-то с совестью какие проблемы? Ладно я, у меня семья все-таки. А ты человек пока свободный, как сама решишь, так и будет.

- А что бы ты сделал, если бы я тебе изменила, Юр? - осторожно спросила девушка.

Он задумался.

- Ну... ты ведь мне не жена. Я не имею права ничего от тебя требовать.

- Я же не спрашиваю, на что ты имеешь право. Мне хочется знать, что бы ты сделал.

Голубкин попытался заглянуть ей в глаза:

- А это было, Саш?.. Но когда, мы же с тобой все время вместе ...

- Нет, - совершенно честно ответила Аля. - Все, что произошло, произошло до тебя.

- Тогда все нормально, - майор повеселел. - Не поверишь - жрать хочется до одурения! Пошли столовку грабить? Я там повара одного знаю, он нам картошки пожарит с рыбой. И пусть мы станем толстыми и неповоротливыми, главное - желудок к позвоночнику не прилипнет.

- А все-таки, что бы ты сделал? - Аля послушно набросила поверх платья форменную куртку и приготовилась идти.

- Надавал бы тебе по заднице, чтоб неделю сесть не могла. Что ты спрашиваешь? На ревность мне давишь?.. Да! Я бы, как твой Женька, лез на стенку - ты это хотела услышать?

Она знала, что запомнит на всю жизнь события этих странных и счастливых дней и ночей, и даже столовский повар с замечательным именем Юра не сотрется у нее из памяти. Этот Юра кормил их в тускло освещенном пустом зале и рассказывал о своей младшей сестре, которая растет настоящей бедой, не давая родителям расслабиться ни на секунду: отец ходит к ней в школу, как на работу, а мама постоянно таскает в сумке валидол, потому что опасается за свое сердце. Голубкин смеялся, вставлял что-то про дочку Сашу, а Аля сидела, вяло ковыряя вилкой картошку, и смотрела в темное, какое-то осеннее окно, за которым сыпался блестящий в свете фонарей дождь. Кинув взгляд на солдата, майор неуверенно положил руку ей на плечи, словно говоря: "Видишь? Ни черта я не боюсь". Тактичный повар сделал вид, что это - совершенно рядовое, будничное явление, и снова начал про сестру, не переставая повторять: "Нет, блин, она дождется, я ей устрою ночь с фейерверком!".

- Сырость какая... - сказала Аля. - А я раньше мечтала об армии и представляла себе именно такую картину: ночь, дождик капает, темнота, хоть глаз выколи, и только огни какие-то на горизонте, а по дороге идут люди в мокрой форме, серьезные и строгие, как боги...

- Напиши об этом, - немедленно откликнулся майор Голубкин, целуя ее в висок. - Почему ты только говоришь, но ничего не пишешь?.. Пропадет ведь, забудется, а потом стукнет тебе сорок лет, как мне, спохватишься, а начинать уже поздно...

- Начинать ни в каком возрасте не поздно, - неожиданно возразил солдат Юра.

Майор и девушка переглянулись.

- Нет, Сашкин, я серьезно. Давай-ка, пиши. Считай, что это моя личная просьба. Как те конверты.

- Хорошо, товарищ майор, - Аля сонно покивала. - Я попробую, только вряд ли получится...

* * *

"Родственники", рассказ Александры Голубкиной, опубликован в журнале "Смена" в 1998 году, отрывок. Приводится с разрешения автора.

"...Белым-бело стало на Земле в тот вечер, но темнота украла снег, и всем казалось, что в мире по-прежнему царит слякотная осень. Полковник в пятый раз проверил установку на готовность к пуску, переложил на свой стол таблицу шифров и сладко потянулся. Неожиданно ему вспомнились слова странного парня с полигона: "...Они, видно, потеряли в бою карту и теперь не вернутся. Никто не может найти там дорогу, заколдованное место, настоящий Бермудский треугольник. Поэтому вы взорвете не только нас, но и своих же сослуживцев. Вам решать...".

Его передернуло от воспоминания. Надо же, как зацепилось. Словно коготь какой-то, тянет и тянет за душу глубоко внутри. А командиру нельзя быть сентиментальным, особенно в войну, потому что война таких не любит.

Еще раз проверив, работает ли телефон и на месте ли вся документация, полковник прогулялся от стены до стены, сунул руки в карманы и приготовился ждать. Еще полчаса. Может, час. И ему прикажут выпустить ракету по квадрату 0044, где, по прикидкам, и блуждает как раз группа капитана Райдмана. Даст Бог, они ничего не успеют почувствовать, просто испарятся, как капли воды со сковородки, вместе со всеми своими чувствами, мыслями и воспоминаниями. Ужасно, конечно, но это война...

Очень некстати ему вдруг вспомнилась дочь, она же - жена Райдмана, хорошенькая, юная, совсем еще ребенок с наивными голубыми глазами и забавной манерой говорить "пирожное" как "пирожЕное". Она любит сладости, а когда думает, что никто ее не видит, украдкой прыгает на одной ноге по плиткам главной аллеи, размахивая в воздухе крепко сжатыми кулаками. Ей будет больно, и вдвойне больней от того, что она никогда не поймет, зачем это нужно - убивать своих, чтоб чужие боялись.

Полковник воровато огляделся, выудил из ящика стола сигарету и закурил, отгоняя дым ладонью. Ну, ладно, ладно, расчувствовался. Надо прекращать, а то так и до невроза недалеко.

На центральном посту было тихо, дремала за компьютерами дежурная смена, мигали лампочки на огромной электронной карте страны.

...А в это время в тридцати километрах, под огромным черным небом, десять человек остановились посреди пустого поля, собрались в кружок, закрывая от ветра раненого командира, и один из них ободряюще сказал остальным:

- На самом деле, тут нет ничего страшного. Верно? Подождем до утра и двинемся. А сейчас давайте, что ли, анекдоты рассказывать. Все равно ни черта не видно.

Командир тяжело дышал, но на ногах еще держался. Пуля попала ему в левый бок и прошла навылет, оставив глубокую рваную рану. Кровь пропитала бинты и проступила неровными коричневыми пятнами. Смотреть на эти пятна никому не хотелось, и милосердная темнота была здесь лишь помощником, а не помехой.

- Анекдоты - значит, анекдоты, - сказал он. - Кто какие знает? Только, если можно, не про военных.

- Давайте про тещу! - весело отозвался из мрака санитарный инструктор, смертельно озабоченный состоянием командира и вовсе не уверенный, что тот доживет до утра. - Я знаю один, обхохочетесь...

Командир слабо улыбнулся и вытер со лба пот, радуясь, что никто не видит его измученных глаз:

- Вот про тещу - можно.

Неожиданные шаги заставили всех настороженно обернуться. Под чьими-то ногами похрустывал ледок первых зимних луж, доносился шорох непромокаемой ткани и усталое, с присвистом дыхание.

- Кто здесь? - спросил капитан Райдман.

- Слава Богу! - откликнулся тонкий голос. - А я хожу, зову, нет вас никого...

- Что?.. - капитан моментально забыл о тянущей боли в боку, дрожащей рукой выхватил из кармана коробок и зажег одну из последних спичек. Зыбкое пламя осветило грязные заросшие лица солдат и еще одно лицо, нежное, юное, с большими перепуганными глазами. Лиза Райдман (а это была она) стояла в огромной куртке мужа и его же вязаной шапке, обхватив себя руками и дрожа от холода.

- В фонарике батарейка села, - жалобно пробормотали ее побелевшие губы. - Куда ты делся? Везде тебя искала...

У капитана не было слов, и он просто смотрел на свою жену до тех пор, пока не догорела спичка. Потом тяжело вздохнул:

- Вот этого я и боялся.

- Но ваша группа считается пропавшей! - запротестовала девушка, находя в темноте его руку и цепляясь за нее, как за соломинку. - Я так не могу. Я знала, что вы где-то живы. Вот и пошла, а маме оставила записку.

Солдаты потрясенно молчали, слушая этот разговор и отлично понимая, что жертв у ракеты класса "Тарантул" будет теперь не десять, а одиннадцать. Без карты в этом районе дороги не найти, утро наступит еще нескоро, а за долгую зимнюю ночь всякое может случиться. Но говорить об этом дурочке, которая не побоялась уйти с базы в страшную тьму с единственным фонариком в руках, конечно же, не стоит.

- Лиза, - справившись с собой, капитан Райдман постарался вложить в свой голос максимум тепла, - но ты могла нас вообще не найти. Неужели нельзя было подождать меня дома? Завтра... ну, самое позднее - послезавтра я бы вернулся.

- А если нет? - Лиза бодро шмыгнула носом. - Ничего. Теперь все будет хорошо.

- У тебя карты нет? - со слабой надеждой спросил штурман группы, самый здоровенный из всех и потому добродушный. - Или хоть компаса?

- Карты все в штабе, - грустно отозвалась девушка. - Кто мне их даст? А компас есть, но он тут почему-то врет. Прямо иду, а он показывает, что по кругу или вообще в обратную сторону.... Ну что, будем до утра ждать? Темно совсем. А может, все-таки попробуем? Час назад мне показалось, что я огонек видела...

Капитан Райдман погладил ее по голове:

- Это тебе действительно показалось. У нас такое уже было. Заколдованное место. Кто-то мне говорил, что тут живет Обезьяна Бога. Она любит смеяться над теми, кто заблудился, играть с ними, приманки показывать...

- Но не стоять же на месте! - Лиза обняла его и вдруг почувствовала руками мокрые бинты. - Что с тобой?!.. Тебя ранили?

- Чуть-чуть. Уже и не болит.

- Врешь ты все, - девушка обиженно засопела. - Нельзя сдаваться, идти надо, пока силы есть, тогда, может, Обезьяна от нас и отвяжется.... Ну, пойдемте! Вы же мужчины, почему вы так легко на все наплевали?..

- Пойдем, - сказал капитан Райдман, стараясь не слишком наваливаться на ее хрупкое плечо. - Действительно, до утра ведь далеко, мы успеем хоть сколько-нибудь пройти...

Группа двинулась. Все шли молча, переставляя усталые ноги, словно роботы. Нигде не было ни огонька, ни звезды, ни крохотного островка жизни, мир погиб и лежал в тишине, похороненный под слоем первого снега. Лишь ветер подвывал над землей да темные тучи ворочались в ледяной бездне неба, поудобнее устраиваясь там до рассвета.

...Полковник получил приказ на запуск, повернул в гнезде красный ключ и ввел шифры. Включился таймер и начал звонко отсчитывать секунды до открытия ракетной шахты Љ 3. Что-то мешало думать. Полковник потер лоб и вдруг вспомнил, что пять часов назад дежурный доложил об отсутствии на базе одного человека. Какое-то гражданское лицо покинуло территорию, просочившись, видно, сквозь собачий лаз под забором в том месте, где росла огромная раскидистая сосна. Другого пути нет, все КПП закрыты на выход, а перелезть через ограду не даст протянутая по верху колючая проволока. Неужели этот человек тоже испарится, не успев понять, что произошло?..

На душе у полковника было паршиво. Кто был этим гражданским лицом? Нужно иметь довольно миниатюрное телосложение, чтобы протиснуться в узкую щель между бетонными плитами и каменистой землей, там и собаки-то едва пролезают. Или это ребенок, или...

Он вздрогнул. Нет, не может быть. Взрослому человеку подобная глупость даже в голову не придет, все сидят по убежищам и молятся, чтобы облако после взрыва ракеты двинулось в противоположную от базы сторону. Инстинкт самосохранения сильнее любых чувств. Но все-таки, кто-то же не подумал о взрыве, а просто протиснулся под забором и ушел в заснеженную пустыню, оставив лишь цепочку следов на белом покрывале зимы.

Сердито скрипнув зубами и не отрывая взгляда от таймера, полковник связался с жилым сектором базы и потребовал назвать фамилию отсутствующего гражданского лица. После паузы ему ответили, и он медленно повесил телефонную трубку на место. Посидел неподвижно, барабаня пальцами по столу. Почти ласково погладил ключ, приводящий в действие пусковую установку. И вдруг резким движением, словно выдергивая чеку гранаты, повернул его в прежнее положение и вырвал из гнезда. Таймер пискнул и выключился.

Вся дежурная смена обернулась на него со своих мест, изумленно хлопая глазами.

- Господин полковник... - пробормотал кто-то.

- Молчать! - рявкнул он и сжал ключ в кулаке. - Если кто-нибудь сейчас попробует подойти ко мне, я его убью.

Никто не дернулся. Все смотрели на полковника и ждали, что будет дальше. А потом зазвонил телефон и звонил так долго, что на мерзкий навязчивый звук просто перестали обращать внимание...

Группа капитана Райдмана была обнаружена в семь часов утра у Западного КПП. Грея дыханием красные замерзшие руки, одиннадцать измученных людей стояли в кружок и надрывно весело хохотали над каким-то дурацким анекдотом про тещу. Один из них был очень бледен, почти терял сознание, и его бережно поддерживал под руку кто-то маленький, в длинной, не по размеру, мужской ватной куртке. Человечка можно было принять за мальчика, если бы не две светлые косички, смешно торчащие из-под его грубой вязаной шапки, но на это поначалу никто даже не обратил внимания.

Все только и говорили, что о внезапном помешательстве полковника и о том, что по его вине так и не была запущена ракета класса "Тарантул". Строили догадки, что послужило тому причиной и о каком таком "заложнике" твердил сошедший с ума офицер, пока его вели под руки в медицинский изолятор.

А через сутки кончилась война, и все эти мелкие детали просто потеряли свое значение".

* * *

Маленький Юрка, наконец, заснул, и Аля вышла из комнаты, укрыв его до подбородка одеялом. Евгений прятал в спальне подарки и, заслышав шаги жены, смешно заметался с каким-то блестящим свертком в руках. "Не смотрю, не смотрю, - улыбнулась Аля и отвернулась к темному окну. - Прячь на здоровье".

Несколько секунд еще шелестело и шуршало, потом голос мужа окликнул ее сзади: "Ну, вот и все. Презенты упакованы. Что там Юрка? Успокоился?". "Да, успокоился, - Аля расслабленно опустилась в глубокое мягкое кресло. - Что-то с ним непонятное делается, Жень. Я просто теряюсь. Все время о каком-то человеке... ну, будто он болтает с ним, вопросы задает.... Помнишь тот случай с табличкой?.. Либо наш ребенок - ясновидящий, либо я - испанский летчик". Евгений подошел к ней и уселся по-турецки на узорчатый палас: "Скорее всего, ни то, ни другое. Ясновидения не существует. А у ребенка просто богатое воображение. В тебя уродился, ты ведь у нас - личность творческая... Что касается таблички, то он мог просто догадаться. Или кто-то ему раньше объяснил". Аля покачала головой: "Не знаю, Жень. Мне как-то тревожно. Все было нормально - и вдруг... Ты его, главное, не ругай. Он и так плачет. Для него ведь все серьезно, он верит в то, что говорит".

Евгений молчал и думал о сыне. Действительно, странным стал мальчишка. Слова какие-то прорываются, которых он никак в силу своего возраста знать не может. Вчера, например, играл себе спокойно в солдатиков, возился с какими-то игрушечными машинками и вдруг поднял голову и явственно произнес: "Я понял, почему твоя "ка-ше-эмка" не заводится, ты свечи забыл вставить, чукча!". Или тот случай с табличкой... но это вообще ни в какие ворота не лезет. Необычное всегда пугает. А когда необычное - твой собственный ребенок, страшно вдвойне. Может, к детскому психиатру его сводить? Пусть проверят, все ли шарики на месте, пока не поздно...

"Чего замолчал? - поинтересовалась Аля, рассматривая дырку на коленке своих джинсов. - Не молчи. Мне неуютно, когда ты молчишь. Расскажи что-нибудь". Она казалась грустной и озадаченной, и Евгений вдруг с болью заметил маленькую морщинку у нее на лбу, между бровей, совсем почти незаметную, но уже неизгладимую. В двадцать три года это еще не признак старости, просто она много хмурится и очень редко смеется от души, как раньше. Строго говоря, она вообще не смеется, разве что сын выкинет что-нибудь, а так - нет, только улыбается. И невозможно расшевелить ее, заставить совершить безрассудный поступок, даже просто выругаться, если надо. Вежливая, корректная, спокойная. Разве такой она была в тот далекий год, когда они чуть было не расстались навсегда?..

"Что бы тебе рассказать... - Евгений задумался и взъерошил свою густую светлую шевелюру. - Ну, вот, например. Поехали мы как-то с партнером в баню, а он - финн, и к нашей русской бане просто не привык...".

Аля слушала внимательно, но, если бы в тот момент ее спросили, что именно она слышит, она бы ответила: "Странный звук. Как будто по полу двигают стулья, а потом рассаживаются и разговаривают. Люди. Много людей...".

ЧАСТЬ III.

Сбой в пространстве.

Актовый зал был полон. Тут еще пахло краской, у дальней стены валялась забытая всеми деревянная лестница и стояли какие-то грязные ведра со свисающими через край тряпками. Был вечер двадцать седьмого мая, четверга. Часы на руке майора Голубкина показывали двадцать два пятнадцать.

- Жуть в полосочку, - буркнул майор, усаживаясь рядом с верным Лешей как можно дальше от сцены, где уже поставили стол и стулья для командования части. - Все нормальные люди ложатся спать, а в Стране дураков начинается рабочий день.

Алексей кивнул:

- Сдается мне, Юр, что сегодня Страна дураков вообще не успокоится. Крюгер так и летает, хлопая перепончатыми крыльями. Говорил я Таньке, что это сам Сатана, да она мне не верит.

Впереди, в трех рядах от них, виднелись среди одинаковых стриженых голов два девичьих затылка: один молочно-белый, весь в рыжих завитках, перечеркнутый тонкой золотой цепочкой, а второй бежевый от загара, русый, аккуратно причесанный, с косой, свернутой в тугую улитку. Девушки напряженно шептались, не обращая ни на кого внимания. Лишь один раз Аля обернулась и бросила назад лукавый взгляд заговорщика, полный какой-то зловещей тайны.

- Ой, чует мое сердце, - заметил Голубкин, - что выкинут они нам завтра фокус. Ты посмотри, какая бурная деятельность. Сашка с шести часов все носится, один раз только зашла, да и то на пять минут...

- Значит, получишь ты щелбан, - с тихим злорадством сказал Леша.

- Лучше бы попридержали они свою активность. Все-таки президент приедет. И тягач не завелся.... Ну, сейчас Крюгер нам даст, ой, даст...

Начали подтягиваться угрюмые заместители командира, все, как один, с папками в руках и печатью мировой скорби на лицах. Зампотех Панченко, бывший до всех событий довольно упитанным мужчиной, похудел за последнюю неделю килограммов на восемь и странно выглядел в мешковатой форме, свисающей с его фигуры, как с вешалки. Староста подстриг усы и казался от того каким-то неполноценным. Заместитель по тылу подполковник Хомяков, в отличие от Панченко, вроде бы даже отъелся на столовской баланде и взирал на мир спокойными глазами сытой черепахи. Ворвался, словно гигантская тощая летучая мышь, благоухающий одеколоном подполковник Урусов (зал притих), пробежал по проходу и вдруг, неожиданно для всех, затормозил возле сидящей с краю Али и наклонился, что-то возбужденно ей объясняя. Голубкин вытянул шею:

- Оп-па! Ты смотри! Наш парнишка Александры домогается. Интересно, чего ему от нее надо?..

Крюгеру было надо от Али много чего и, желательно, сразу и без усилий, но в тот момент он всего лишь подошел сообщить девушке, что завтра вход для родственников действительно будет свободным, так что можно приглашать хоть сто человек - пестрая толпа хорошо отвлечет внимание высокого гостя. Аля кивнула, тепло сказала "спасибо" и улыбнулась начальнику штаба самой лучшей из своих улыбок. Тот растаял, весело завращал глазками и ускакал на сцену, в приказном порядке удерживая себя от того, чтобы не оборачиваться.

На самом деле Аля, конечно, все знала и без него. Ее бабушка, Юлия Борисовна, давным-давно выпросила у знакомых видеокамеру, сделала в парикмахерской свежую завивку и клятвенно пообещала внучке, что в десять утра будет в полку, как штык. Но Крюгеру позарез надо было дать понять, что он полезен, незаменим, крайне нужен, и жизнь без него просто не мила. Поэтому около восьми часов вечера девушка робко постучалась в его кабинет и жалобно пробормотала, глядя в пол:

- Извините, Иван Антонович, тут такое дело.... Ко мне бабушка завтра собиралась приехать, она так мной гордится... а все говорят, что родственников пускать не будут, потому что - президент! Что же мне делать?!

Отчаяние в ее глазах Крюгера ужаснуло.

- Саша, Саша, да что ты! - вскочив со стула, он бестолково заметался, не решаясь дотронуться до Али и не зная, как можно успокоить ее, не дотрагиваясь. - Да кто мог тебе эту чушь собачью сказать? Любые родственники, мамы, бабушки, дедушки - всем вход свободный! Нам нужна толпа! И никого не слушай, звони домой, пусть приезжает.

Аля не сдавалась:

- Товарищ подполковник, но мне сказали, что тут комитетчиков полно будет, а у бабушки камера, она праздник заснять хотела...

- Камера? - Крюгер засомневался. - Знаешь что, Саша, я сейчас все это уточню и скажу тебе дополнительно. Я же понимаю, такое событие, сам Бог велел что-нибудь на память оставить.... Иди и не волнуйся, я узнаю.

И вот теперь несчастный пулей влетел в актовый зал, неся благую весть: все разрешено, и бабушки, и камеры, а тем, кто распространяет идиотские слухи, давно пора настучать по голове за нагнетание в полку нервозности.

Появился командир. Над рядами стульев разлетелась команда: "Товарищи офицеры!", и все встали. "Товарищи офицеры!" - и народ с шумом уселся на место. Историческое совещание началось.

Первым выступил полковник Незванов, недавно подстриженный, строгий и деловитый, как хирург перед операцией.

- Ребята, - сказал он, игнорируя свежевыкрашенную кафедру и стоя просто на краю сцены с какими-то бумажками в дрожащих руках. - Ребята. Завтра решается наша с вами судьба. Вы это осознаете?

Ребята осознавали. Большая часть присутствующих в зале офицеров напряженно обдумывала, как бы так к утру позаковыристее заболеть, чтобы и в симулянтстве не обвинили, и в строй не поставили, и на пенсию по здоровью не выпихнули. Шагать перед президентом, да еще демонстрировать ему свою боевую технику никому не хотелось.

- Поэтому, - продолжал полковник Незванов, без толку теребя свои листки, - наша с вами задача - сделать хорошую мину при плохой игре. Еще раз повторяем сценарий праздника. В девять тридцать приезжают телевизионщики и устанавливают оборудование для съемки. В десять ноль-ноль территория открывается для гостей. К этому моменту весь личный состав должен стоять перед штабом в парадной форме и готовиться к прохождению на плац. Ответственный за размещение гостей по периметру плаца - подполковник Старостенко. Далее. В десять часов пятнадцать минут в полк прибывают представители округа, Совета ветеранов и Московской патриархии. Первый митинг, коротенький, состоится перед штабом, речь говорю я и начальник штаба подполковник Урусов. Во сколько появится президент, точно неизвестно, но на всякий случай ждем его с десяти пятнадцати. О приближении кортежа нам сообщат с поста ГАИ, который находится возле станции метро, я уже договорился.... В десять тридцать личный состав строится на плацу, вносим знамя полка, и начинается основной митинг. В это время вся техника в парке должна быть полностью готова к выходу. Машины заправить, проверить, движки прогреть, водителей еще раз проинструктировать. Не забудьте прицепить на каждый капот российские флажки, но это утром, потому что ночью дождь обещали, а флажки у нас бумажные...

- Все у нас бумажное, - тихо сказал майор Голубкин, наклонившись к Лешиному уху. - Одна бутафория.

- Что касается техники, - командир окинул зал взглядом, - то, как вы сами понимаете, она - наше больное место. Не дай Бог, чья-нибудь бандура сдохнет на плацу, башку оторву!.. Так, ладно. Митинг, по моим подсчетам, продлится сорок пять минут. После этого проходим торжественным маршем в сопровождении оркестра комендатуры и выносим знамя. Как только знаменосцы скрываются за углом общежития, все начальники аппаратных и старшие машин тихо, не привлекая к себе внимания, выходят с плаца и следуют в автопарк. Начальнику автослужбы - прямо сейчас провести с ними тренировку с секундомером в руках и выяснить, сколько на все это понадобится времени. Думаю, как раз нормально. Пока полк будет идти с песней, вы подгоняете машины к плацу и ждете. Пусть кто-нибудь из бойцов осторожно выглядывает из-за угла. Увидите, что все закончили движение, и сразу стартуете. Первыми выезжают самые лучшие машины, на них мы сосредоточим все внимание гостей. Доходяги пусть идут последними, к тому времени все устанут на них пялиться. Зампотех! Вы мне головой отвечаете за то, чтобы никакого металлолома потом на асфальте не валялось, никаких оторванных глушителей, как в прошлый раз, на день части.... Ну, а дальше - все уже просто. Президента и гостей вежливо препровождаем в клуб на концерт, ответственный - подполковник Старостенко. После концерта - банкет в столовой, ответственный - Хомяков. Пока президент на территории, личный состав лучше куда-нибудь рассовать, но домой никто не уходит до моего распоряжения. Не дай Бог, ему приспичит прогулять и посмотреть, как нам живется и служится! Всем имитировать бурную деятельность. Если зайдет, встать и отдать честь. Глупых вопросов ему не задавать!.. Все поняли?

Зал молчал. Ничего нового или непонятного сказано не было.

- Да, кстати, - вспомнил командир. - Поскольку нас будет снимать телевидение, все должно выглядеть максимально конфетно. Лопухи на газонах все выдрали?.. Хорошо. Утром послать бригаду солдат, пусть выдерут так же одуванчики. Тополиный пух сжечь, траву, где пожелтела, подкрасить из пульверизатора зеленой краской. Плац перед построением полить, так меньше трещины на асфальте видны. Ответственный - майор Голубкин. Товарищ майор, у вас водовозка на ходу?

Голубкин привстал с места и крикнул:

- Так точно!

- Очень хорошо, - командир жестом позволил ему сесть. - Наберите воды из пожарного колодца, и пусть поливают, но только без луж, чтобы во время торжественного марша брызги в гостей не летели. Что еще?.. Да все. После банкета, я надеюсь, мы благополучно закруглимся, проводим всю эту команду и вздохнем спокойно. Повторяю: домой без моего распоряжения никто не уходит. А теперь слово начальнику штаба подполковнику Урусову.

Крюгер, в отличие от командира, кафедру игнорировать не стал, взобрался на нее, раскрыл свою папку и всех обрадовал:

- Основные мероприятия на плацу буду проводить я. И не надо смотреть на меня с изумлением. Чтобы вами командовать, нужны железные нервы. У меня они есть. Учтите: все промахи, которые вы допустите, непосредственно и очень скоро отразятся на вашей служебной карьере.

Все учли и обреченно переглянулись, словно прощаясь друг с другом перед атомной бомбардировкой. Иное, чем у остальных, выражение лиц было лишь у Али с Татьяной, которые сидели довольные и слушали Крюгера подчеркнуто внимательно. События развивались на редкость удачно, и Аля даже заметила шепотом, не сдержавшись:

- Круто! И никуда он не смоется, раз командует парадом. Хе!..

- Киса, командовать парадом будет - Он! - подыграла Таня. - И заграница ему поможет.

- Только смотри, Танька, чтобы эта дрянь не подействовала на меня. Иначе все, можно смело рыть мне могилу, большую и удобную. Эта сволочь сразу сообразит.

- Не сообразит, - Таня отмахнулась от подруги, как от мухи. - Ему такое и в голову не придет, ведь ты больше него слопаешь. Естественно, в первую очередь он уставится на тебя, это ежику понятно. Но ты будешь стоять и улыбаться, как будто вчера родилась, и вот тогда наш мальчик придет в настоящее отчаяние... Фирма веников не вяжет, успокойся.

Аля вздохнула:

- А мне его даже жалко. Если бы не Голубкин, и связываться бы не стала.

- Голубкин... - буркнула Таня, сердито сверкнув глазами. - Он у тебя буквально с языка не сходит. И что ты в нем нашла?.. Я вот, например, только ради Приходько на твою аферу согласилась. Понимаешь, у человека жизнь на этом проклятом плацу кончилась. Жизнь! Умер человек! Командира-то совесть заела, вон, квартиру выбил для старлея с дочкой, а Крюгеру хоть бы что, назначил тебя запевалой, плюнул и забыл. Молодая ведь была девчонка, двадцать два года, а за что умерла? За показуху!..

- Тихо, Танька, не ори! - Аля дернула ее за рукав, заметив, что на них оглядываются. - Завтра оторвемся по полной программе, отомстишь ты за свою Приходько, и мужу ее тоже, думаю, полегчает...

- Приходько - не моя! - Таня понизила голос, но говорила все равно с болезненным надрывом. - Это не личные счеты, Алька. Полегчает, думаешь, старлею от нашей мести? Вряд ли. У него жена в морге, в холодильнике лежит, субботы дожидается, потому что хоронить ее некому, все президентом заняты! А он ее любил, между прочим! И будет завтра наш старлей торжественным маршем топать, хотя ему вместо этого пойти и повеситься впору. Песню будет орать! А Крюгер будет на него с трибуны пялиться...

- Тань, но ее же нельзя воскресить.

- Да, нельзя. К сожалению! А у тебя один Голубь на уме...

- Но он-то, слава Богу, живой. И я хочу, чтобы Крюгер вылетел из части, - Аля посмотрела на начальника штаба, встретила его голодный взгляд и послала в ответ искрящуюся улыбку. - Куда угодно, хоть в горно-водолазные войска. Иначе Голубкин окажется там же, где Приходько, хоть он и говорит, что выздоровел.

Таня усмехнулась:

- А он и выздоровел. Старик на днях, помню, датчики на него лепил, а потом изумлялся, какая классная получилась кардиограмма, хоть в учебник ее вставляй.

- Это может быть временное улучшение, - Аля хотела оглянуться на начальника, но сдержалась. - А потом все опять начнется, на нервной почве.

- Я понимаю, что несу бред, - заметила ее подруга, - но все равно кое-что скажу. Голубь здоров. Он отдал свою болезнь тебе. И не только болезнь. При случае посмотри в зеркало, Аль. Ты помнишь, какого цвета у тебя глаза?

- Вроде зеленые, - неуверенно сказала Аля.

- Вроде? А я уверена в этом на сто процентов, потому что знаю тебя три года. Мы даже как-то платье тебе под цвет глаз подбирали, забыла? Так вот, за последние два или три дня, милая, глаза у тебя стали окончательно и безнадежно серыми.

- Быть не может!..

- Я тоже сначала подумала, что мне кажется. А сегодня присмотрелась и поняла, что все так и есть. Ты от природы на него похожа, даже Старик это заметил, но через какое-то время, если вы и дальше будете вот так... общаться, ваше сходство станет абсолютным. С учетом пола, конечно.

Аля испуганно поморгала, провела ладонью по своей щеке и все-таки оглянулась на майора Голубкина, который уже перестал слушать начальника штаба и живо обсуждал что-то с Лешей.

- Да-да, - кивнула Таня. - Не зыркай, я спиной чувствую, что он все совещание на тебя смотрел. Еще неизвестно, кто из них Сатана, Голубь или Крюгер. Может, оба.

- Теперь понятно, почему Крюгер назвал его моим папой. Он поверил в эту дезу, потому что мы похожи. И командир в это верит. Да многие верят. Только тетки чувствуют, что никакой он мне не отец...

Совещание закончилось. Первым со сцены соскочил Староста и быстрыми движениями рук стал созывать к себе клубную команду. Аля чмокнула подругу в щеку и протолкалась к замполиту, надеясь, что приказаний на сегодня больше не будет. Однако Староста, горестно покачав головой, сказал:

- Никаких "спать", господа негры, работаем, пока не поедет крыша. Сейчас будет генеральная репетиция концерта, а те, кто у нас не поет и не танцует, идут со мной на плац устанавливать звуковую аппаратуру. Нужны шесть усилителей по периметру, чтобы с трибуны наше кошачье пение было хорошо слышно. Малышева, тебе отдельное задание: ты гладишь флаги. Утюг я дам. К шести утра они должны висеть. В шесть - "прогон" парада, все надо успеть до этого времени. У тебя форма готова? Погоны прицепила? Вот и ладно, значит, тебе все равно делать нечего.

Аля вздохнула. Спать ей, в общем-то, и не хотелось, но никакого смысла в том, чтобы гладить многочисленные полосатые полотнища, она тоже не видела. Можно же сделать по-человечески, как со шторами - намочить и повесить. Когда высохнут, выглядеть будут так, словно их тщательно отутюжили. Но спорить со Старостой, да еще накануне визита президента - самоубийство, поэтому она молча отдала честь и побрела "выполнять".

Самое главное - дотянуть до утра и осуществить последнюю часть плана под названием "Извержение Везувия", а там хоть трава не расти. Мороженое уже куплено и спрятано в холодильник санчасти, "коктейль Молотова" стоит там же, на нижней полке, в темной стеклянной бутылочке с фальшивой биркой "Интерферон", а четыре таблетки мощного противоядия - вот они, в кармане. Даст Бог, ничего в последний момент не сорвется. Ох, как не хотелось бы, чтобы что-то сорвалось!..

- Ты куда? - майор Голубкин поймал Алю за рукав в нижнем вестибюле клуба.

- Флаги гладить. Сейчас подсобку открою и займусь. А ты?

- Я в парк, но это ненадолго. Часам к двенадцати должен отстреляться. Долго тебе этой ерундой страдать? Во сколько придешь?

- Не знаю, Юр. Постараюсь побыстрее. Слушай... - девушка вдруг замялась. - А какого цвета у меня глаза?

Майор вгляделся:

- Серые.

- А вначале какие были?

- Серые и были, - он пожал плечами.

- А у тебя какие?

- Не помню. Кажется, тоже серые.

Аля радостно засмеялась:

- Спасибо. Выходит, это правда.... Ну, ладно. Жди меня, только не засыпай. Завтра ведь по домам.... И ты, конечно, тут не останешься.

- К сожалению, нет, - Голубкин хотел обнять ее, но глянул вверх, на лестницу, и не стал. - Я неделю дома не был. Чисто по-человечески соскучился. Да, к тому же, я им обещал, что приеду, еще в самом начале, когда домой дозвонился. А ты меня знаешь.

- Знаю, - легко согласилась Аля, тщательно пряча за улыбкой горечь. - Ты человек слова.

- Не грусти, - он сделал шаг к выходу, приостановился. - В субботу едем купаться. Это я тоже обещал, а значит, сделаю, даже если дождь будет проливной, машина не заведется и сердце у меня снова прихватит.

Она знала: это правда. А о том, чем он будет заниматься в первую ночь дома, лучше просто не думать, выкинуть это из головы и постараться быть веселой.

Наверное, именно в эту минуту маленький Юрка и дал впервые знать о своем существовании. Аля ощутила короткий приступ тошноты и головокружения и инстинктивно ухватилась обеими руками за перила лестницы. Неприятное чувство почти сразу прошло, но еще какое-то время девушка стояла неподвижно, удивляясь своим разыгравшимся нервам. Ведь что это, если не нервы? Голод исключается, последние день или два она заставляла себя есть жидкий столовский супчик. Значит, просто переволновалась.

- Тебе плохо?.. - рядом возник из небытия участливый Старостенко. - Опять болит, Сашенька?

- Нет, голова что-то закружилась, - пробормотала Аля, с опаской отпуская перила. - Сильно так, знаете...

- А ты вот сюда что-нибудь догадалась положить? - подполковник отеческим жестом похлопал ее по впалому животу. - Небось, святым духом питаешься.

- Да нет, я ела, - девушка окончательно пришла в себя и потрясла головой. - Ф-фу, поплохело как.... Все, все, не беспокойтесь, Николай Иванович. Иду выполнять свой долг перед Отечеством! - она бодро улыбнулась и приложила руку к кепке.

- Ну, иди... - задумчиво сказал Старостенко. - Сейчас я утюг тебе принесу.

"Сразу после президента отправлю ее в госпиталь, - размышлял он по дороге в штаб. - Надо Павлова озадачить, пусть позвонит туда, договорится, чтобы повнимательнее отнеслись. Все-таки молодая, девятнадцать лет, и уже сердце... Черт бы побрал этого Голубкина, не следит за девкой, будто одной Приходько нам мало!.. Тоже ведь болела чем-то, а начальник внимания не обращал. Вот и достукались. Нет, точно, прямо в понедельник - в госпиталь. И будет лежать, пока не поправится".

На улице начинался обещанный синоптиками дождь. Никто не спал, в полку царила беготня. Бойцы наводили последний лоск в казармах, вешали шторы, драили полы, протирали листья цветов в комнатах отдыха, вытряхивали сор из тумбочек, чистили сапоги на завтра. В бытовках толпились офицеры с форменными брюками в руках, ожидая у гладильных досок очереди делать "стрелки". Санчасть тоже гудела, там целая толпа военнослужащих делила между собой крохотный душ и ругалась при этом последними словами, потому что вода по закону подлости шла холодная. Из автопарка доносилась отчаянная перебранка на тему: "К какой именно машине лучше всего прицепить этот проклятый дизель?". Офицерские жены из общежития загоняли домой любопытных детей, а сами оставались на скамейках ждать свои вторые половины. В курилке у штаба меланхоличный начфин под элегантным черным зонтиком покачивался на месте, слушая карманный приемник с наушниками. Все было хорошо. Нормальная рабочая обстановка.

И даже маленький Юрка, похоже, решил не беспокоить маму еще какое-то время и дать ей благополучно пережить завтрашний день.

* * *

Аля возила утюгом по трехцветной (белый - синий - красный, в таком порядке) шелковой простыне и слушала подполковника Старостенко, который читал ей черновик своей речи, написанный от руки на листке в клеточку:

- "...но главным было и остается наше основное предназначение - боевая готовность! Войска связи не зря называют войсками повышенной готовности. Обеспечение связи в любых условиях и в максимально короткие сроки - это основа успешного выполнения поставленных задач, поэтому боевая выучка личного состава в части обязана быть всегда на высоте. Мы всеми силами стараемся соответствовать высокой чести, оказанной нам российским народом. Мастерство наших специалистов постоянно оттачивается в ходе учений. По результатам боевой подготовки полк уже много лет подряд является одним из лучших в округе, передовым во всех отношениях воинским коллективом...". Ну, как? Пока неплохо?..

- Откуда содрали, Николай Иванович? - поинтересовалась девушка.

- Сам, - обиделся замполит. - А что?

- Да вода одна, неужели не видите?

- Я не писатель, - он сердито фыркнул. - Я даже не связист и ничего в этом не понимаю. Есть определенные шаблоны, правила, вот я и стараюсь им соответствовать. Сейчас наша задача - максимально себя похвалить. Реклама, как ты знаешь, двигатель торговли.

- Как хотите, - Аля побрызгала водой из пульверизатора на жеваную часть флага, и утюг с шипением заскользил по ткани. - Шаблоны так шаблоны. Хотя можно было и попроще сказать: мол, братва, оставьте вы нас в покое, делаем мы все возможное, а вы только мешаете, наступаете, мол, на горло нашей песне...

- А вот еще послушай, - Старостенко поудобнее устроился на стуле. - По-моему, хороший кусок. "Боевые возможности нашей техники позволяют высшему руководству вооруженных сил РФ надежно и оперативно управлять объединениями, соединениями и частями в любых силовых операциях. Отдельные образцы техники, такие, как станция космической связи, обеспечивают связь с любой точкой земного шара".

- А что это за станция космической связи? - с живым интересом спросила Аля.

- Да ваша аппаратная, мать ее за ногу! Ее "дальней" неправильно называют, на самом деле она космическая. Потому и искали с фонарями. Понимаешь, Сашенька, это тебе только кажется, будто армия - это что-то удивительное, прекрасное и идеальное. На самом деле, бардака здесь достаточно.

- Мне уже ничего не кажется, - девушка усмехнулась.

Старостенко вдруг оборонительно подбоченился:

- Но! Мы стараемся! Люди света белого не видят, детей своих в лицо забыли, жен наблюдают только при электричестве! Не едят, не спят.... И не только сейчас, а всегда. Зря ты думаешь, что нас надо обязательно президентом пугнуть, чтобы мы зашевелились.

- Николай Иванович, да ладно вам митинговать, мне-то какое дело? - Аля снова побрызгала на флаг. - Давайте, читайте, ужас как интересно.

- Вот и плохо, - горько сказал замполит, - что таким молодым и сильным людям, как ты, по большому счету на все наплевать. Кто служить будет, когда старая гвардия на пенсию уйдет?.. Ладно, читаю. Так, ну, это я еще переделаю... ага, вот: "В наше трудное время вопросу калорийного питания в части уделяется не последнее место...".

Аля захохотала:

- Ой, я вас умоляю! Только про калорийное питание не надо, ела я ваши "щи диетические"...

- Сашка! - Староста сурово сдвинул брови. - В капусте тоже калории есть. Так что это не совсем неправда. И не придирайся. Станешь замполитом - напишешь "баланда", а пока пусть будет "калорийное питание". Так, ну, про славный боевой путь полка мы не будем, я еще данные уточняю. Про ветеранов тоже не будем...

- А про что же мы будем? - девушка сняла со стола выглаженное полотнище и выбрала из пестрой кучи следующее.

- Вот про что мы будем, Александра, так это про твое здоровье, - подполковник кинул листки на заваленную хламом тумбочку. - В понедельник я тебя отправляю в Бурденко на обследование. И даже не противоречь! Я, в конце концов, заместитель командира по работе с личным составом, а ты - тот самый личный состав.

- Нет, я не могу, Николай Иванович! - Аля испуганно отставила утюг. - У меня ничего не болит, честно!.. Хоть Таньку спросите, я от нее ничего не скрываю...

- Мне все равно, болит у тебя или нет. Я видел, что сегодня с тобой стало там, около лестницы. Аж побелела вся. Никаких "не могу", рядовой Малышева. Ничего страшного, полежишь недельку, отдохнешь от этого дурдома.

- Я не могу! - тоскливо повторила Аля. - Поймите вы, никак! Даже если загнусь, как Приходько, все равно не могу!

Замполит поглядел на нее с сочувствием:

- Я, кажется, понимаю, в чем тут дело. Не надо думать, что, раз я подполковник, значит, дуб.... У тебя первое в жизни чувство. Оно очень сильное. Послушай меня, не отворачивайся. Я тебя не осуждаю и не собираюсь рассказывать, какая у него хорошая семья. Нам с тобой сейчас до семьи дела нет. Ты просто подумай, как он жить-то будет, если тебя однажды в гроб положат после какого-нибудь развода?.. У него болело сердце, он знает, что это такое. Хочешь, я договорюсь с командиром, чтобы отпускал его к тебе каждый день? Командир почему-то уверен, что Юрка - твой отец. Это ведь не так, правильно?

- Конечно, не так, - пробормотала Аля. - Я и не помню своего отца. Он жив, только вот где живет - не знаю.

- Ну вот. А командира мы разубеждать не будем. Родительские чувства для него - святое...

Снаружи к двери подсобки кто-то подошел и неуверенно подергал ручку, прислушиваясь к голосам. Подполковник Старостенко снял очки, без которых в последние годы не мог разобрать свои же каракули, и крикнул:

- Войдите!

Дверь открылась. На пороге, по-мальчишески робко переминаясь с ноги на ногу, стоял не кто иной, как Крюгер. Вид у него был странный: создавалось впечатление, что грозный начальник штаба чем-то до крайности смущен, расстроен или напуган, его выпуклые глаза блестели, а лицо казалось неожиданно осунувшимся.

У Старосты, который до этого совершенно никуда не спешил, мгновенно нашелся десяток срочных, неотложных дел, и он торопливо вымелся из комнаты, прихватив свои черновики и бросив на Алю озабоченный взгляд.

- Здрасьте еще раз, Иван Антонович! - приветливо сказала девушка, улыбаясь и теребя край мятого флага. - Что-то случилось? Вы на себя не похожи.

План, который завтра предстояло осуществить до конца, требовал от нее максимально хороших с Крюгером отношений, но в свободное от зловещих замыслов время Аля об этом человеке даже не вспоминала. Он не казался ей интересным ни в плохом, ни в хорошем смысле, бояться она его не боялась, а просто трепаться за жизнь предпочитала со Старостой. Но дело есть дело, и она, преодолевая брезгливость, подошла к лютому врагу своего любимого и ласково тронула его за рукав:

- Садитесь, посидите со мной, если время есть...

От ее прикосновения Крюгер неожиданно покраснел, но все-таки подчинился и стал долго и тщательно прокашливаться прежде, чем заговорить. Смотреть на него было неприятно. Особенно на руки.

- Иван Антонович, вы, может, чаю хотите? - Аля добавила в свои интонации побольше сахара.

- Да нет, спасибо, - выдавил Крюгер. - Я просто так зашел. Мне сказали, тебе было нехорошо сегодня? Если хочешь, я вызову начмеда.... Понимаешь, я бы освободил тебя от завтрашнего построения, но ты запевала, без тебя нельзя.

- Не нужно меня освобождать! - девушка весело замахала на него руками. - Вы что! Я здорова, как лошадь, просто не поела вовремя. Я же худенькая, мне кушать надо, - она лукаво улыбнулась. - Вы, между прочим, тоже как-то похудели.

- Это я от нервов, - очень серьезно сказал Крюгер. - Волнуюсь насчет завтра.

"Волнуйся, волнуйся, - мстительно подумала Аля. - Правильно ты волнуешься, вещун у тебя в сердце". Вслух она пропела:

- Естественно. Кроме вас, тут никто за службу душой не болеет. Всем лишь бы скорее отвязаться.

Начальник штаба сразу же расцвел майской розой:

- Вот и я о том же, Саша. Никто! Стадо баранов, а не полк! Все время понукать надо, чтобы на месте не стояли. Если их не подгонять круглые сутки, работа просто развалится!.. - он отдышался и покачал головой. - Как хорошо все-таки, что ты пришла сюда служить. Мне тебя просто Бог послал. Единственный человек в полку, который меня в состоянии понять!.. Знаешь, но меня очень удивляет твой отец...

- Чем же? - Аля присела на край стола, покачивая ногой и вертя в руках случайно попавшийся древний вымпел с профилем Ильича.

- Он странный человек, - интимным тоном поделился Крюгер. - Брал бы с тебя пример, а то при встрече мне какие-то рожи строит, пререкается, а я, между прочим, старше по званию.

- Что вы, папа к вам замечательно относится! - Остапа, как говорится, уже понесло, но прекратить комедию пока не получалось. - Просто у него характер такой. Мне тоже с ним тяжело бывает, но я привыкла.

- Он ведь бросил твою маму, да?.. - начальник штаба сделал сочувственное лицо.

- Нет. Это она его бросила, - Аля решила, что выставлять Голубкина негодяем все же не стоит, даже ради святого дела. - Мама моя - сложная женщина, она и меня, знаете ли, кинула на бабушку, а сама смылась Бог знает куда. Зато папа беспокоится, вон, на службу пристроил...

- Эх, папа твой... - Крюгер с досадой вздохнул. - Ладно, черт с ним. Я его не трогаю только потому, что тебя мне жалко, а иначе от него давно бы рожки да ножки остались. Пусть уйдет на пенсию мирно, не будем вспоминать старое.

При упоминании о пенсии сердце у Али сжалось, но все эмоции могли подождать до завтра, и она кивнула:

- Правильно, Иван Антонович. Он и сам говорит: мол, скорее бы отдохнуть от этой армии, в речке поплавать, рыбку половить.... Кстати! - она сделала вид, что внезапно о чем-то вспомнила. - А можно мне завтра утром к вам зайти?..

- Конечно, - Крюгер посмотрел на нее с легким беспокойством. - У тебя какие-то проблемы? Конфликты?..

- Нет, Иван Антонович. Я просто хотела угостить вас мороженым, - лицо девушки скромно засияло. - Если вы, конечно, не против.

Надо сказать, что Крюгер уже сам по себе был зрелищем малоприятным, а Крюгер, растекающийся от умиления - тем более. Алю чуть не передернуло, когда она увидела его улыбку до ушей (хоть завязочки пришей) и осчастливленные, буквально окрыленные глазищи. На секунду ей показалось, что начальник штаба вскочит сейчас со стула, запрыгает на месте, хлопая в ладоши, и восторженно заорет: "О, йес, йес!!!". Слава Богу, обошлось, и он просто горячо кивнул, едва не сбросив в головы фуражку.

Договорились на девять часов утра. Аля прикинула: "коктейль" подействует через два часа после приема, точно в разгар торжественного митинга, и деться несчастному будет просто некуда, разве что взлететь с трибуны на реактивной тяге. Вот и славненько. Вот мы и повеселимся.

Прощаясь в дверях, Крюгер неожиданно замялся, снова налился багровой розовостью, опустил очи долу и, наконец, родил историческую фразу:

- Можно, я тебя поцелую, Саша?..

"О, Господи, прости все мои прегрешения, за что же ты меня так, Господи?!" - панически подумала девушка, чувствуя себя буквально героиней фильма "Кошмар на улице Вязов", и ответила, изо всех сил стараясь выглядеть не напуганной, а приятно смущенной:

- Завтра, Иван Антонович. После праздника, хорошо? Тогда все будет наше...

К счастью, Крюгер и сам испугался своего храброго поступка, а потому с видимым облегчением согласился подождать и сгинул.

- Ха-ха, - тихо сказала Аля, глядя ему вслед в щелку приоткрытой двери. - Завтра, Ванюша, тебе не до поцелуев будет, завтра ты, мой ненаглядный, совсем о других вещах будешь мечтать... Ненаглядный, - задумчиво повторила она и вдруг начала беззвучно сотрясаться от хохота, хлопая себя по коленкам и притопывая ногами по полу. Ей было хорошо.

* * *

- Бабушка сегодня приедет. Не хочешь познакомиться?..

Они проснулись около половины пятого утра и больше не смогли заснуть. Майор Голубкин лежал на спине, крепко прижимая к себе девушку, и глядел в потолок, по которому ползала ленивая муха. Совсем рассвело, от окна тянуло свежестью.

- Извини, Саш, не надо. Сама понимаешь, я ведь не просто... ну, друг твой, что ли.

- А она хочет, - вздохнула Аля. - Не думай, это без задней мысли. Чтобы элементарно знать, с кем я... общаюсь. Она же старая, волнуется...

- Конечно, - майор тоже вздохнул, словно передразнивая. - Я бы на ее месте тоже волновался. Но вот знакомиться, даже если ты представишь меня как своего начальника.... Не могу. В глаза ей не могу посмотреть. У меня такое чувство, как будто.... Это ведь грех, Саша. Мне в аду за него гореть.

- Почему?.. - крайне изумилась Аля. - Грех - когда без любви, по расчету или по привычке. А ты меня любишь.

- Да?.. - Голубкин усмехнулся. - Ты думаешь?

- Думаю, - она уверенно кивнула. - Точнее, чувствую. Как будто мысли твои могу читать. У тебя в голове все время вертится, как все это плохо и неправильно, но в то же время тебе настолько хорошо, что ты не хочешь даже на день со мной расставаться. Ты думаешь о семье, пытаешься представлять себе их лица, вызываешь в себе любовь к ним, но постоянно, в мыслях, называешь жену Сашей и сразу спохватываешься: "Тьфу ты, Господи!".

- Я тебя боюсь... - пробормотал майор и даже сел на скрипнувшей койке от удивления. - Я что, во сне разговаривал? Откуда ты вот это... что я жену... Сашей?..

- Не знаю, - девушка улыбнулась. - А спишь ты молча. У тебя еще не настолько нервы измотаны.

- Тогда не понимаю, - Голубкин лег обратно, обнял ее, поцеловал в волосы. - Да, было такое, как ты говоришь. И даже не раз. Слава Богу, у меня девочку Сашей зовут, оговориться хоть не страшно. Но вообще...

- Юра, - мягко сказала Аля, - я ни на что не претендую.

- Да это-то ясно, - он засопел от досады. - Ты ни на что не претендуешь, ничего тебе от меня не надо, кроме меня самого, никогда ты меня не подставишь и ни в чем не признаешься даже за ведро пельменей. Согласна, небось, на любые жертвы, лишь бы я тебя не прогонял. А мне как быть?.. Вот черт, мне домой сегодня ехать, а я просто не могу, понимаешь!..

- Не кричи, - девушка испуганно зажала ему рот, - в дежурке услышат.

- Сашка, - майор ласково отодвинул ее ладонь и заговорил тише, - это какая-то штука, которая сильнее разума. Либо нам надо все это прекращать, либо нам надо прекращать все остальное и заниматься только друг другом. Второй вариант неприемлем для меня, а первый - для н а с. Давай, советуй, что делать.

Аля задумалась.

- А третьего варианта нет? - спросила она.

- Ты хочешь сказать: милый Юрочка, пользуйся моим телом, сколько угодно, а вот в душу - по взаимному согласию - никто ни к кому лезть не будет? Никакой больше любви, давай просто...

- Не надо, - жалобно остановила его Аля. - Не говори это слово, не опошляй все, пожалуйста.... Да, именно такой вариант я и могу предложить. А как иначе? Я не хочу испортить тебе жизнь.

- А с е б е испортить жизнь ты, выходит, хочешь?

- А моя жизнь - дело десятое.

Майор Голубкин вдруг вскочил, словно его укололи, и стал быстро одеваться. Он молчал, и лицо его совсем ничего не выражало, словно это была черно-белая фотография.

- Юра! - испугалась девушка. - Ты что?..

- Вставай, - он протянул ей форму. - Время уже поджимает, сейчас нам на репетицию Маппет-шоу идти, а мы еще даже не завтракали.

- Что с тобой? Ты какой-то...

- Ты же сама говоришь, что твоя жизнь - дело десятое, - майор улыбнулся и присел на край кровати. - Видишь? Поняла, как тебе будет страшно, если я тоже начну так думать?

- Я люблю тебя, - Аля повертела в руках зеленую майку и натянула ее через голову, стараясь не показывать облегчения. - Все, что ты делаешь - правильно. Захочешь меня не замечать - это тоже будет правильно, и я возникать не буду.

На какое-то короткое мгновение майору Голубкину стало плохо - так плохо, что он чуть не закричал от боли, укусившей его изнутри. Болело не сердце, а что-то совсем другое, что не болело у него раньше никогда. Однако все прошло прежде, чем он понял - что. Просто странное, на редкость неприятное ощущение, оставившее в душе крохотную царапинку.

- Юра? - Аля смотрела на него вопросительно. - Все нормально?

- Кажется, все, - он прислушался к себе. - Да. Все нормально...

* * *

"Прогон" прошел на ура. Личный состав выкладывался по полной программе, словно позади у него не было почти бессонной ночи, нервотрепок и массы бодрых, но бесполезных телодвижений. Солдаты и офицеры топали по кругу, тянули носок, старательно размахивали руками и орали песни. Орала и Аля, заставляя фонить непривычные к такой нагрузке усилители. Подполковник Старостенко читал с трибуны свою бессмертную речь, командир довольно похоже изображал президента, а Крюгеру отвели роль массовки, и он тоже очень старался соответствовать. В общем, после двух или трех проходов и пробега зампотеха (вместо боевых машин полка) всех отпустили чистить перышки, и народ моментально рассосался по подразделениям.

Майор Голубкин в последний раз проверил технику, поправил флажок на блестящей от краски крыше знаменитой аппаратной дальней (космической) связи и незаметно перекрестился. Леша, который всюду ходил за ним, как верный телохранитель, кивнул:

- Правильно, товарищ майор, он нам поможет.

- Кто? - удивился Голубкин.

- Бог, кто же еще. Больше некому.

- А-а... Ты что, веришь в него, Алексей Павлович? Я, например, давно не верю, а крещусь по привычке, с курсантских времен осталось. У нас там один кадр, еще похуже Крюгера, преподавал - только вот не помню, что именно. Я так его боялся, что однажды даже в люк упал. Серьезно. Ребята что-то ремонтировали, я попятился, и все - бултых. Мокрый ходил, ржали все... Хорошо, хоть не канализация оказалась.

Леша улыбнулся:

- А вот Крюгеру повезло меньше.

- Что, тебе и это уже рассказали? - майору полегчало, и он весело закурил. - Ну, народ. Нет бы служить Родине, серьезно относиться к своим обязанностям, так они вместо этого ходят и сплетни распространяют.... Хотя признаюсь - было. Уронили Ваню по самое горлышко в сточные воды. Очень уж он меня тогда достал.

- Жалко, меня не было, - Алексей завистливо вздохнул. - Толпа большая собралась? Много народу его оттуда вынимало?

- Ты что! От него же несло, как от всех козлов мира. Сам вылез, не маленький. Видел бы ты его, когда он вылез, Леша!.. Настоящая рептилия. Лох-Несское чудовище!.. - Голубкин рассказывал счастливым голосом, воскрешая в памяти, должно быть, одно из самых приятных событий своей армейской службы. - Одни глаза чистыми остались, да и то потому, что он их зажмурить успел, когда падал. А я стою в дверях, смотрю на него и млею, до того он забавный, просто душка... Фуражку его долго потом багром в люке искали, да не нашли. В море унесло, наверное...

- Ты знаешь, - Леша с нежностью посмотрел на начальника, - можно понять, за что он тебя так ненавидит. Удивляюсь, как вы до сих пор не подрались...

- А мы дрались, - майор буднично пожал плечами. - Правда, без свидетелей. Еще не хватало, чтобы кто-то видел, как два взрослых, солидных мужика подвергают друг друга ласкам третьей степени... Он тогда мне в ухо заехать попытался. Ну, я и дал сдачи.

- И кто кого?.. - Алексей был поражен.

- Победила молодость, - скромно ответил Голубкин. - То есть, я. У нас с ним разница десять дней, вот она, видно, и сказалась.

- Нет, вы что, в натуре дрались?!.. То есть, по-настоящему, не по-детски? Слушай, но мы же в воинской части...

- Ну и что?

Леша растерялся:

- Неужели словами не получилось? Ты интеллигентный человек...

- Ой, ой, вот только про мою интеллигентность не надо! - майор поморщился и махнул рукой. - Слова иногда просто не помогают. Не понимает тебя человек, не вникает в твои нужды, да еще и начинает читать лекции, пока ты от бешенства на стенку лезешь. Ну, это ладно бы, так он ведь еще и руки распускает... Терминатор, мать его. Пришлось заломать, за стол усадить и тоже коротенькую лекцию прочесть, чтоб сильно не зарывался... Я ж ничем не рисковал. Не пошел бы он жаловаться.

- Ладно, заведу-ка я еще раз свою ласточку... - Алексею требовалось время, чтобы все это переварить, и, вздохнув, он открыл кабину чисто вылизанного КАМАЗа со станцией космической связи в пятнистом кунге. Майор остался внизу, улыбаясь каким-то своим мыслям. Все пока шло по плану...

- Не понял! - неожиданно донеслось из кабины, и праздник тут же рухнул, потому что лицо младшего сержанта за чисто вымытым стеклом выражало настоящий ужас. - Юр, она не заводится!..

- Как не заводится?! - Голубкин мгновенно взлетел на подножку, отпихнул Алексея и повертел ключ в замке зажигания. - М-да... Может, бензина нет? Но ведь заправляли, я точно помню... Хорошо. Вылезай. Поднимаем кабину.

Не прошло и пяти минут, как причина неисправности была найдена, и оба застыли над развороченным двигателем, как статуи - даже не дыша. Дышать было нечем - так же, как практически нечему было работать в этом двигателе.

- Вот... вот... сука! - нашел, наконец, цензурное слово Алексей. - Где провода?!..

- В Караганде, - устало бросил майор, отошел от машины и присел на корточки, рассматривая какое-то пятнышко на асфальте. - Иди сюда, Леш. Прощаться будем.

- Но почему? Где провода?.. - в отчаянии повторил младший сержант. - Я ничего не понимаю!..

- Поймешь, - пообещал Голубкин. - А сам не поймешь, так тебе толково объяснят. Ты с кем связался, теленок? Перед кем ты там агитацию разводил в столовке?.. Балдей теперь, пока не началось.

- Но мне же этот парень, водитель клубной машины, всю электрику восстановил... - Леша упорно не желал принимать суровую правду жизни. - Я ему купил крышку трамблера, а он мне...

- Послушай, - майор говорил тихо и обреченно, словно сейчас его должны были отвести на расстрел. - Ни при чем тут Игорь, не он это сотворил, и забудь ты о нем совсем. И даже не пытайся искать, кто именно из бойцов у тебя в двигателе ночью ковырялся. Все равно не найдешь. Только нервы попортишь. Налицо у нас факт: аппаратная не на ходу. Начальство будет интересовать только это, а не то, кому ты там крышку трамблера покупал... Ладно, Алексей, давай успокаиваться. Черт, даже руки дрожат... - он с силой сжал кулаки. - Ничего, переживем, еще и не такое переживали. Пошли отсюда, копаться смысла нет.

- Но как же... - Леша оглянулся на аппаратную.

- А никак! - его шеф вдруг повеселел и поднялся на ноги. - Никак! Бросай ее к чертовой матери и иди куда хочешь, можешь у Татьяны посидеть, ты мне пока не нужен.

- Да послала меня Татьяна, - парень тоскливо потер ладонями лицо.

- Послала? Тем лучше для тебя, поверь мне на слово.... Ну, а я сейчас Сашку отловлю, и до самого шоу меня не ищи. Все. Отлетался Голубь.

* * *

Аля осторожно попробовала сладкую белую массу и начала быстро тереть на мелкой терке шоколадку. Таня наблюдала за ней внимательными глазами медсестры, в сотый раз объясняя:

- Главное, таблетки пей не до, а после мороженого. Поняла? Все четыре сразу. Они горькие, но водой лучше не запивать, а то потом живот вздуется. Дня три в туалет ходить не сможешь, так что настраивайся. Ты все поняла? Не перепутаешь?

- Фирма веников не вяжет, - солидно сказала Аля.

Обе девушки были уже одеты в парадную форму с белыми рубашками и галстуками и чувствовали себя в ней слегка стесненно, особенно Таня, не привыкшая носить юбку.

- Нет, ну, Крюгер... - пробормотала Аля, красиво посыпая мороженое тертым шоколадом. - Голубкин буквально еле живой пришел, я его сорок минут кофе отпаивала с коньяком, а то он даже говорить был не в состоянии. Ну, Крюгер, ну, Ваня-СМЕРШ... Я тебе сегодня сделаю козью морду. Ты у меня полетаешь над плацем, ты у меня сегодня будешь Ваня-Дирижабль...

- Лешку жалко, - заметила Таня, поправляя на шее ненавистный галстук. - Всего лишь за какие-то два слова... Он ведь ничего такого не сказал. Я там была. Ничего такого!

- Успокойся, - ненавидяще сощурив глаза на окно, сказала Аля. - Ему теперь много чего скажут, он всего и не запомнит, так будет волноваться.... Слушай, а начальник мой в парадке такой красивый! - вдруг, без всякого перехода, радостно сообщила она. - Я, как увидела, чуть не упала!.. Его в кино снимать надо, а не строем гонять.

- Тьфу! - Татьяна сердито хлопнула ладонью по столу. - Что тебя разбирает с утра пораньше? Начальник, начальник.... Иди, пока мороженое не растаяло. Корми нашего дорогого Ванечку, чтоб навеки обожрался. Ни пуха тебе.

- К черту! - Аля взяла со стола нарядную стеклянную салатницу с угощением. - Если не вернусь, считай меня коммунистом.

Таня осталась в одиночестве и немедленно прилипла к окну, ожидая результатов. Ей было страшно. Даже не за себя, и не за глупую влюбленную Альку, и не за несчастного Алексея, а просто так. Все могло обернуться таким кошмаром, что даже приезд президента по сравнению с ним показался бы детскими играми. Но страх - это ведь просто эмоция, верно? Продукт человеческой психики. И его можно победить, если у тебя есть цель...

Прошло примерно полчаса. Аля не показывалась, хотя, согласно уговору, она должна была занести в санчасть пустую посудину и рассказать, как прошло мероприятие. Вместо нее из штаба вышел майор Голубкин (парадная форма на нем действительно сидела отменно) и, подумав, направился к КПП. "Приехали к тебе, что ли? - удивилась Таня. - Вот Альке сюрприз будет, она-то, дура, надеется после праздника хоть часок с тобой побыть без посторонних... Видно, не судьба. Хотя странно - какие могут быть гости у майора? Ладно, к солдатам едут мамы, сестренки, невесты.... А к тебе кто, жена? Давно не виделись?..".

Настроение у нее испортилось. Ну вот, теперь еще Алька будет киснуть, утешай ее, когда самой впору удавиться. Что-то она долго. Скоро строиться, а ее все нет. Неужели этот хрен есть отказался?.. Или сообразил, что к чему?..

Словно в ответ на ее мысли, штабная дверь распахнулась, и оттуда вынырнули знакомые выпученные глаза подполковника Урусова. "Попались! - сразу же мелькнуло у Тани. - Мама, роди меня обратно!!!".

Начальник штаба бодро чесал прямо к санчасти, зачем-то держа на весу правую руку с растопыренными пальцами. С руки капало, и, приглядевшись, девушка поняла, что это - кровь. "Ф-фу... не попались. Порезался. Чашку, что ли, грохнул? Блин, а ведь хорошая была чашка, новая, только купила... Паразит, не напасешься на него, руки не оттуда растут...".

По очереди дернув двери всех кабинетов, Крюгер зло выругался и, наконец, вломился к Тане, которая еще не до конца пришла в себя от испуга и стояла у стола в молитвенной позе.

- Здравия желаю, - пробормотала она, хлопая глазами. - Травма, товарищ подполковник?..

У Крюгера был слегка виноватый вид.

- Да... вот, - он кивнул и показал глубокий порез на ладони. - Окажите помощь, Татьяна Николаевна, будьте так любезны.

- А... ну, да, конечно! - Таня засуетилась, распечатывая бинт. - Садитесь вот сюда. Водички хотите газированной?..

- Можно, - кивнула жертва Алиной изобретательности. - Ел, знаете, очень вкусное мороженое, но пить после него хочется - умираю. Вот спасибо! - он принял холодный стакан желтого лимонада и сразу всосал половину жидкости, как механическая помпа. - О, вот это вещь!.. Ваша подруга, между прочим - замечательная девушка. Добрая, умная, заботливая...

"Ага, ага, - думала Таня, рассматривая откровенно счастливого Крюгера. - Уж не втрескался ли ты, милый? У тебя, похоже, к ней прямо серьезные намерения... Мне страшно. В этом полку началась эпидемия шекспировских страстей. Они везде. Они нас окружили. Не хватало только мне заразиться...".

Бинтуя начальнику штаба пострадавшую конечность, она краем глаза заметила в окно, что Голубкин возвращается - слава Богу, один. В руках у него было что-то маленькое, тщательно упакованное в белую бумагу, и майор нес это "что-то" осторожно, словно боясь разбить. "Бутылка? - предположила девушка. - Свободу собрался отмечать? Или Алькины слезы - после того, как ты на эту свободу вырвешься?.. Ну, господа офицеры! Ну, коты! Что ж вам в сорок лет неймется-то?..".

- Спасибо, Татьяна Николаевна, - сердечно улыбнулся Крюгер. - Видите, как не повезло. Разбил такую стеклянную штуковину.... Ну, ничего, завтра пойду и куплю Саше точно такую.

Таня подняла брови. Надо же! А что, благородно. Тем более, что "штуковина" принадлежит вовсе не Альке. Но об этом вслух лучше не говорить. Секретность есть секретность.

... - Ну, дождалась? - майор Голубкин вошел в свой кабинет. - Видишь, быстро обернулся. А ты все: не успеешь, не успеешь...

- За чем ты все-таки ходил? - Аля поглядела на белый сверточек. - Это бутылка?

- Сама ты бутылка! - он слегка обиделся. - У меня что, выпить нечего? На, держи. Это тебе. Только не реви, у тебя косметика потечет.

Удивленная, Аля взяла неожиданно легкий предмет в руки и осторожно развернула бумагу. Внутри оказался даже не цветок, а детеныш цветка - крохотная капелька медовой крови на тонком стебле с растопыренными во все стороны колючими темно-зелеными листьями.

- Извини, что маленький, - Голубкин смотрел в сторону. - Денег нет. Сто лет таких вещей не покупал... Сашка, ты что?.. Ну, начинается...

Аля все-таки заревела, благодарно улыбаясь сквозь слезы:

- Спасибо, Юрка, милый...

- Господи, из-за чего? Из-за цветочка? - майор подошел и взял ее мокрое лицо в ладони. - Где платок, чучело? Опять посеяла?..

- В той форме остался... - девушка всхлипнула. - Ну его, подумаешь. Спасибо, спасибо тебе... Я не ожидала.

"Вот, Женя, - подумала она со счастливой грустью. - А ты говорил, что ему нужно только мое тело. Выходит, не только и не столько...".

- Все, успокаиваемся, - Голубкин чмокнул ее в нос, - приводим себя в порядок, становимся в колонну по одному и строем, с песнями идем умирать за Родину. Вы готовы умереть за Родину, рядовой Голубкина... тьфу, то есть, Малышева? Что-то я заговариваться стал. Теряю нюх, становлюсь рассеянным. Пора меня убивать.

Аля уже не плакала. Поймав его руки и ласково сжав их, она сказала с проказливой интонацией:

- Ну, раз я - Голубкина, то у вас, товарищ майор, сегодня будет повод гордиться своей дочкой. Мы такие. Нас просто так не возьмешь... Я цветок пока у тебя оставлю, хорошо? Потом заберу. Здесь он в безопасности.

Они вышли на асфальтовую дорогу перед штабом, где уже строились "коробки" полка, и разошлись по своим подразделениям. Ворота части были открыты настежь, в них втекала разномастная толпа гостей, непривычная для глаза после стольких дней сплошной военной формы. Аля увидела нарядную Юлию Борисовну, а рядом с ней - о, Господи! - Женьку, напряженно оглядывающего зеленый строй. Оба двигались осторожным шагом, и оба, естественно, в первый момент вздрогнули при виде Инвалида, как вздрагивали и все остальные гости, гадая, кто это и почему у него такое странное лицо.

Праздник начался.

* * *

Первые признаки волнения у начальника штаба Аля заметила сразу же, как только на трибуне появился счастливый Староста и объявил всему личному составу, что президент НЕ ПРИЕДЕТ!!! Крюгер как-то подобрался и метнул вниз быстрый тревожный взгляд. Сматываться было поздно: по деревянной лесенке уже поднимались два солидных генерала, священник в праздничном одеянии и представитель Совета ветеранов в строгом костюме с гвоздикой в петлице.

Весть о том, что целую неделю полк трясся от ужаса напрасно, все восприняли довольно вяло. Ну, не приедет так не приедет, можно подумать, что генералы будут от этого меньше придираться к каждой ерунде и искать недостатки там, где их нет! Наоборот, может быть, даже больше - от злости, что не удалось лично пожать руку главе государства. И вообще, поскорее бы все это закончилось...

Аля украдкой толкнула Татьяну: "Сколько времени?". Та ответила: "Без пятнадцати одиннадцать". Все правильно. Адская микстура начала действовать. Сама Аля ничего особенного не ощущала и думала о том, как все-таки хорошо иметь подругу с медицинским образованием. Еще она думала о крошечном цветке, стоящем в майонезной банке на столе у начальника, рядом с другой банкой - мышиной. Думала о самом начальнике, о том, как ему идет парадная форма с белой рубашкой (и вообще белый цвет), какой у него хороший характер и ласковые руки, и как прекрасно, что судьба свела их вместе здесь, в армии...

Один из генералов подошел к микрофону и начал говорить речь. Судя по всему, готовился он не день и не два, рассчитывая на президента и телевидение, поэтому слова вылетали гладко - настолько гладко, что просто не могли зацепиться за чьи-нибудь уши и ровным потоком уходили в атмосферу. Нить его рассуждений о роли войск связи в обществе потерялась почти сразу же, и народ расслабился, размышляя о своих проблемах. Все больше напрягался лишь Крюгер, и Аля, вглядевшись в его лицо, вдруг поняла, что он уже страдает - и как, аж вены на лбу выступили!..

Доза слабительного, попавшая в организм начальника штаба, могла с легкостью прочистить кишечник страдающего запором взрослого коня-тяжеловоза и заставить этого коня еще долго скакать потом по полю и весело метить территорию. Для человека (пусть даже для Крюгера) это было самую малость многовато. Но Таня, которая целый вечер химичила в запертом кабинете и выводила на бумажке какие-то миллиграмм-проценты, вовсе не рассчитывала свой "коктейль Молотова" на человека. В ее задачу входило не просто заставить подполковника Урусова помучиться всем на радость. Нет! Заговорщицам требовалось именно и з в е р ж е н и е, а уж Везувий это будет или какой-нибудь другой вулкан, не суть важно.

Первый генерал выговорился и отошел от микрофона. Его место занял второй, помоложе и поживее, и быстро затараторил что-то на редкость патриотическое и даже вдохновенное. Крюгер прижался животом к краю трибуны и тоскливо рассматривал облачное небо над верхушками деревьев. Видно, терпеть он еще мог, а вот соображать - уже с трудом, потому что любой нормальный человек на его месте должен был бы пулей, впереди своего визга, расшвыривая генералов и топча гостей, лететь в ближайшее маленькое помещение с задвижкой на двери и сидеть там, пока не отпустит, а потом еще час - на всякий случай. В таких ситуациях, по идее, никакие звания и должности не играют роли, главным становится одно - успеть добежать до того самого маленького помещения. Но Крюгер был прежде всего офицером, а уже потом человеком, и уж совсем в последнюю очередь - нормальным (что, в общем-то, не факт). Поэтому он мужественно стиснул зубы и приготовился умереть, но не сдаться.

- Ну и терпение! - с невольным восторгом в голосе шепнула Таня. - Ты смотри, вот змей, а.... Так, батюшка пошел! Потом у нас на очереди ветеран, за ним командир, ну, и Староста, само собой.... Нет, он даже до торжественного марша не достоит, спечется. Жаль, было бы интересно вблизи увидеть.

Она ошиблась - Крюгер оказался крепким орешком. Весь полк уже давно заметил его состояние и даже понял, чем оно вызвано, поэтому развязки ждали все, от мала до велика. Гости, заскучавшие было во время речей, тоже оживились, и Юлия Борисовна, которая стояла в удобной точке у подъезда общежития, навела камеру на трибуну. Ничего, казалось, не замечал лишь командир: он терпеливо и уважительно слушал последнего оратора, подполковника Старостенко, храня на лице выражение безмятежного спокойствия.

- На этом торжественный митинг, посвященный смотру строевой подготовки и техники полка, разрешите считать закрытым! - провозгласил, наконец, Староста и отступил на шаг от микрофона.

Все знали, что теперь, когда желающих потрепаться с народом больше не осталось, Крюгеру так или иначе придется открыть рот, чтобы скомандовать "равняйсь". В "коробках" начали заключаться страстные пари на то, какой звук первым вырвется из этого рта: "Равняйсь!", "Мать вашу за ногу!" или "Ой, помогите!". Ставки были огромны, причем на последний вариант ("Ой, помогите!") они порой равнялись даже офицерскому окладу (без пайковых).

В первом узле связи царило небывалое оживление. Майор Голубкин, счастливый, взмокший, с блестящими глазами, повернулся к своему верному младшему сержанту и сказал сдавленным голосом:

- Леха, танцуй!.. Кажется, мы прорвемся - смотри, как товарищ тужится.

Товарищ на трибуне краснел, бледнел, вращал глазами, переминался с ноги на ногу, сильно дышал носом, раздувая ноздри, как жабры, потел, вздрагивал от набегающих спазмов, сжимался в комок и периодически возносился на цыпочках высоко вверх, словно вслед за улетающим воздушным змеем. Он, кажется, понял, что уже никуда не добежит, даже если прямо сейчас прыгнет с трибуны на головы гостям и попробует спастись, поэтому старался не делать резких движений.

- Ну, девчонки... - у Голубкина от смеха прыгал подбородок. - Ну, выдали! Леш, я ведь даже не догадывался. Думал, мало ли. Они все секретничали, но чтобы такое.... Нет, я Сашку сейчас расцелую, она же нам с тобой в прямом смысле жизнь спасла. Не будет никакого прохождения техники, ты на Крюгера посмотри!..

Леша кивал, чувствуя, как страшное нервное напряжение понемногу отпускает. Ему уже захотелось жить, проклюнулись первые робкие мечты и планы, зародились какие-то надежды на то, что все, может, и обойдется, вернулась сбежавшая было вера в собственные силы и предназначение на Земле. Появилось даже утраченное цветовое зрение: он увидел, что на дворе конец мая, зелень свежа, небо сияет голубизной, а подкрашенная трава на газонах смотрится очень даже натурально, и не отличишь, если не знать...

Но тут Крюгер поразил всех. Собрав в кулак остатки воли, он нечеловеческим усилием подтащил себя к микрофону, набрал в легкие воздуха и заорал:

- Полк!!!.. Равняйсь! Смирно! К торжественному маршу! Поротно! Одного линейного дистанция! Равнение направо! Напра-во!.. - дыхание у него на мгновение прервалось, но все же вернулось. - Шагом марш!!!..

Заиграл оркестр, и недоумевающий полк двинулся.

Если бы майор Голубкин в этот момент внимательно поглядел на Алю, он бы заметил, что она здорово побледнела, и на лбу у нее блестят крупные капли пота. Но повернуть голову и сделать это он не мог, потому что шел в первой шеренге, прямо под взглядом умирающего начальника штаба.

Нет, на Алю слабительное, конечно, не подействовало. Таня старалась не зря, и горькие таблетки надежно спасали девушку от участи, постигшей подполковника Урусова. Дело было в другом: внезапно, словно в низ ее живота воткнули шило, там возникла острая боль и начала разливаться по всему телу горячими, почти нестерпимыми волнами. Вдобавок Алю затошнило. Это было даже страшнее боли, потому что каждый шаг тошноту усиливал, и от нее не было спасения.

- Та-ня... Мне пло-хо...

- Что?! - рыжая девушка испуганно заметалась взглядом. - Не может быть, Алька, это самовнушение!..

- Пло-хо мне... - Аля пыталась считать шаги, чтобы отвлечься. - Сде-лай что-ни-будь!..

- Господи... - Таня могла сделать только одно - выхватить подругу из строя, дотащить до санчасти и немедленно промыть ей желудок, но как раз это и было сейчас полностью исключено. - Потерпи, зайчик, русачок мой, немножко осталось.... Ну, потерпи, я тебя умоляю!

- И - раз!!! - проорал с трибуны Крюгер, почти полностью утративший рассудок от мучений.

Женская "коробка" тут же опустила руки, быстро сцепилась пальцами и в едином порыве уставилась вверх, где горели адским пламенем глаза начальника штаба. Это было уже не смешно, а страшно, потому что женщины поняли: сейчас эти глаза лопнут и забрызгают все в радиусе нескольких метров.

"Юра, Юрочка, помоги мне дотерпеть! - неожиданно для себя мысленно взмолилась Аля. - Помоги, облегчи мою боль, возьми немножко себе, просто, чтобы я дошла.... А то мне еще песню петь... Юра, милый, спаси меня!". Удивительно, но ей сразу же стало легче, словно шагающий в своей "коробке" майор на самом деле отобрал часть боли у ее измученного тела.

А может быть, это сделал и не майор, а другой человек, которого тоже звали Юра - точнее, пока его не звали никак, но это имя уже было прочно вписано в какие-то книги, недоступные для глаз простых смертных.... Так или иначе - Аля смогла вздохнуть, неуверенно улыбнулась и подумала: "Спасибо!".

Полк остановился, оркестр замолчал. Команда знаменосцев бодро утащила реликвию полка обратно в "ленинскую" комнату, где та обычно пылилась от праздника до праздника.

- Равняйсь! Смирно! Для прохождения с песней!.. Дистанция сто метров! Напра-во! Шагом марш!!! - откуда Крюгер еще брал силы, Аля не понимала. Краем глаза она увидела, как Леша и еще несколько человек торопливо, задами, убегают с плаца к своей технике, и сердито вперила взгляд в начальника штаба: "Ну, когда же?! Долго ты будешь рожи строить? Хоть ты и терпеливый, но есть же предел!".

- Господи, когда?.. - пробормотал на своем месте майор Голубкин. - Что же вы там, Сашкин, не рассчитали?..

Тронулась первая "коробка", вторая, третья... Крюгер был еще жив. Четвертая - жив. Пятая. Шестая. И, наконец, седьмая - женская.

- На счет "три" песню запевай! - негромко скомандовал майор Куклин. - Раз, два... три!..

Аля помедлила ровно на секунду дольше, чем требовалось, широко шагнула вперед, стараясь оказаться как можно ближе к торчащему у бордюра микрофону, и заорала во всю мощь своих легких:

- Расцветали яблони и груши, поплыли туманы над рекой, выходила на берег Катюша, на высокий на берег крутой!!!..

Вот тут, как раз после слова "крутой", э т о и произошло. Подполковник Урусов смог вынести все, что свалилось ему на голову, но "строевое контральто" Али Малышевой оказалось для него смертельным. Какие-то неуловимые для человеческого уха диапазоны ее голоса проникли в мучительно сжавшийся кишечник начальника штаба и буквально взорвали его изнутри, как бомба.

Женщины даже не успели дотянуть повтор куплета до конца, потому что прямо над ними мелькнуло вдруг белое, шокированное до последней степени и неузнаваемо перекошенное ужасом лицо командира полка, а потом на трибуне началась паника.

Это была именно паника, вошедшая в историю под своим "родным" именем - Извержение Везувия. То ли кто-то выпытал это имя у девушек, то ли оно самостоятельно пришло в голову господам офицерам - теперь уже и неважно. Главное состоялось: Крюгер, он же Кошмар с улицы Вязов, он же Ваня-СМЕРШ, он же Иванушка-дурачок, он же Кощей Бессмертный погиб на глазах у всего полка от острой передозировки слабительного. То есть, физически, конечно, он остался жив - от таких вещей не умирают. Но то, что произошло, вполне можно было назвать по старинке "гражданской казнью", а можно - "моральным уничтожением", кому как нравится.

Высоких гостей экстренно эвакуировали с трибуны и буквально под руки потащили в клуб, на концерт. Гости рангом пониже шли сами, громко обсуждая увиденное и делясь впечатлениями. Многие приставали к Юлии Борисовне с просьбой одолжить переписать кассету. Боец, все это время простоявший на "шухере" за углом общежития, давал машинам отмашку на возвращение в автопарк, и техника с облегчением разворачивалась и уезжала. "Коробки" распались, и командир запоздало скомандовал: "Разойдись!". Шоу кончилось.

На трибуне, с которой все скатились, словно теннисные мячики, остался только Крюгер. Он сидел на корточках, зажав ладони между колен, и тихонько выл, потому что процесс в его организме активно продолжался, и прекратить его не было никакой возможности...

- Сашка! - майор Голубкин догнал девушку у выхода с плаца и от избытка чувств прижал на секунду ее голову к своей груди, совершенно забыв и о Юлии Борисовне, и о Женьке, и обо всех остальных людях вокруг. - Милая ты моя, спасибо тебе, спасибо вам с Татьяной!..

Аля подняла на него покрасневшие мутные глаза и сказала очень тихо:

- Товарищ майор, мне нездоровится. Вот тут болит... - ее рука скользнула по форменной куртке и упала. - Очень болит...

- Где? Где?! - майор побледнел. - Опять?!.. Пошли скорее, котенок, тебя же срочно в госпиталь надо, что ж ты делаешь, мать твою...

- По-моему, это не сердце, - рядом стояла озабоченная Таня. - Что-то другое. Я не могу понять. Таблетки не вызывают ничего похожего...

- Думать надо! - Голубкин поглядел на нее, еле сдерживая бешенство. - Думать прежде, чем давать человеку неизвестно что!..

- Я думала! - глаза у Тани заблестели. - Между прочим, и о ваших проблемах - тоже!..

- Тихо! - Аля схватила обоих за руки. - Не орите, люди смотрят.

К ним уже бежали подполковник Старостенко, Юлия Борисовна и Женя. Откуда-то прилетел майор Куклин с черными от испуга глазами и сказал совершенно придавленно:

- Господи, что-то явно не так у нас с запевалами...

Аля начинала терять сознание и понимала это. Раньше обмороков у нее не было, но странное пограничное состояние, в которое она впала, было именно предвестником скорой отключки. Захотелось закричать, зацепиться за что-то в этом мире, снова увидеть свет и людей, услышать хоть какое-нибудь слово. Все ускользало, и из-за края зрения вдруг выглянула темнота, сплошная и плоская, как крашеное дерево. Аля заставила себя открыть глаза - без толку. Все без толку. Мрак сильнее солнца. И тогда она крикнула (а на самом деле чуть слышно пробормотала):

- Юра! Не уходи, помоги мне!..

- С сердцем плохо, - произнес где-то близко голос подполковника Старостенко, и все немедленно исчезло.

* * *

...- Я спрашиваю - кто?! - командир метался перед молчаливым строем, сжимая и разжимая кулаки. - Кто, какая сволочь, какой... урод напоил начальника штаба слабительным?! Я жду ответа, что вы стоите, как клены опавшие!..

Запах, который какое-то время еще витал над плацем, окончательно рассеялся, и воздух снова был чист и свеж. Пели птички. Полк хранил гробовое молчание.

- Никто отсюда не уйдет до тех пор, пока я не услышу ответа! - командир остановился, переводя дыхание. - Никто! До ночи будете стоять, до утра, до второго пришествия!.. Пока не родите, будете стоять! Никаких "домой", никаких жен и детей! Я вас в землю зарою, с грязью смешаю, мехом внутрь выверну и пущу так бегать!..

Все знали, что полковник Незванов никогда не матерится, и видели, что сейчас ему явно не хватает запаса цензурных слов для того, чтобы выразить свои эмоции.

- Идиоты!!! - передохнув, заорал он. - Вы что наделали?! Мало того, что все это случилось при генералах и телевизионщиках! С телевизионщиками я уже договорился, они все вырежут, насчет генералов пока не знаю. Но это ладно! Это ерунда!.. Генералы все-таки свои люди... в какой-то степени. А поп?! А ветеран этот с цветочком?! А гости, мать вашу так-перетак! Завтра молва пойдет на всю Москву о том, что у нас на празднике офицер при всех на трибуне обгадился!.. Ваши же вторые половины разнесут!.. - командир подумал о "вторых половинах" и мучительно застонал. - А Малышева?! Вторая за неделю "жертва развода", это ж уму непостижимо! Чего она так испугалась?.. А если она там окочурится в госпитале, как меня будут называть, знаете?!.. "Синяя Борода", блин!..

Военнослужащие, которым корректная речь командира очень понравилась, немедленно подумали, что кличка "Татарин" явно устарела, и ее пора заменить на новую, только что им самим предложенную.

- Я спрашивал Крюгера... тьфу, Урусова, - командир мимолетно покраснел, - что он ел и пил перед построением полка. Это чудо природы не помнит! Память ему отшибло! Говорит, вроде бы чай с баранками. Где он взял баранки? Кто заваривал ему чай?.. Я ведь выясню! У меня есть соображения. Голубкин! - он вдруг ткнул пальцем в сторону первого узла связи. - Выйди из строя!

Майор, измученный, с серым лицом, молча повиновался. В госпитале ему сказали, что у Альки действительно стенокардия, хотя и слабо выраженная, но сейчас дело совсем не в этом. Характер болей и тошнота наводят на мысли об аппендиците, так что, возможно, девочку придется оперировать. С тем он и вернулся в часть, о том и думал, уныло глядя на полковника Незванова.

- Что ты на меня смотришь? - тот набычился. - Учти, Юра, если это твоя работа, тебе будет все! И суд чести офицера, и увольнение по статье, и такая характеристика, что ты поседеешь сразу, как ее увидишь! Все тридцать три удовольствия! Хватит с меня ваших игр с мышками и люками, хватит возни вашей не по делу, у меня и так забот полон рот!.. Подойди ко мне, что ты там жмешься! Если твоя Малышева живая из госпиталя вернется, я из нее все вытрясу, поверь мне! Это твои штучки, в твоем стиле, ты вполне способен такое сотворить...

Майор Голубкин подошел к командиру, встал рядом с ним и обвел взглядом полк. Долго смотрел на Алексея, на Таню, потом опустил глаза и сказал:

- Да. Это я сделал. Насыпал ему порошок в чай, пока его в кабинете не было...

Все ахнули. Командир опешил:

- Какой порошок?

- Да не знаю, - майор пожал плечами. - Купил вчера в аптеке, сказали - сильное...

- Слушайте, хватит! - Таня не выдержала и начала сердито проталкиваться вперед, наступая на ноги сослуживцам. - Хватит, куда вы лезете, товарищ майор! Не надо меня выгораживать, я без адвокатов как-нибудь обойдусь! - она чувствовала, что ныряет головой в омут, и почти радовалась этому, как избавлению. - Неужели не ясно, что Крюгера слабительным напоила я? Что вы там несете про порошки! Я же медсестра, у меня этого слабительного - вагон и маленькая тележка!

- Таня, заткнись! - Голубкин сделал к ней протестующий шаг.

- Не заткнусь! - девушка весело оскалилась. - Я за Катьку Приходько хотела отомстить, потому что этому козлу было наплевать, что она умерла! Он перед построением зашел ко мне руку перевязать, вот я и намешала ему от всей души, целый стакан, пополам с газировкой!..

Командир убито молчал.

- Не верите - спросите у него! - Таня улыбнулась и встала к строю лицом. - Он должен это помнить. Не все же мозги у него через задницу вытекли. А Сашка, дура, за него испугалась, думала, помирать собрался. Она у меня впечатлительная, жалеет его... убогого.

Пауза держалась долго. Так долго, что стал слышен шум транспорта далеко за забором, гудок электрички на станции, веселые голоса во дворе ближней девятиэтажки. Проехала машина, и все буквально почувствовали шорох ее шин по асфальту ведущей к метро дороги. В столовой гремели бачками и ложками повара, там готовился обед для личного состава. А на плацу было тихо, как в морге.

- Майор Голубкин, идите на свое место, - наконец, произнес командир полка, отвернувшись и устало, как загнанная лошадь, дыша. - На сегодня вводных больше нет. Все свободны до понедельника. Кроме рядового Плетневой, естественно.... Эту даму я попрошу задержаться для разговора. Но это тоже ненадолго, Татьяна Николаевна. Нам вообще нет смысла вас надолго задерживать здесь.

Таня повернула голову и встретилась взглядом с ненавистным сероглазым майором, на щеках которого пылали резкие злые пятна румянца. Этот человек отнял у нее Альку, он же - по большому счету - отнял у нее и службу, но неожиданно для себя она вдруг улыбнулась ему и попросила:

- Юрий Евгеньевич, оставьте мне свой домашний телефон. Мы Алю сегодня навестим, и я вам позвоню вечером, скажу, как она себя чувствует.

Голубкин промолчал и отошел к своему узлу. Его сразу обступили, стали дергать во все стороны, что-то спрашивая наперебой, но он все так же не произносил ни слова.

* * *

Аля сидела у широкого окна палаты и смотрела на госпитальный КПП. В руках у нее была толстая книга "Устройство автомобиля ЗИЛ-130" с вложенной между страниц крошечной розой, такой слабой, что ее почти не было видно в толще пожелтевшей бумаги.

Два укола быстро сняли боль, прошла и тошнота. Осталась мерзкая дрожь во всем теле и чувство, что голова сейчас завалится назад и повиснет на позвоночнике, как на веревочке. Ее уже успокоили: это не аппендицит, операция не нужна, просто какой-то спазм на нервной почве, а это у молодых девушек сплошь и рядом бывает.

Аля мучилась от тоски. Ей казалось: прошло уже много лет с тех пор, как она смотрела в родные, насмерть перепуганные глаза, слышала голос, который уговаривал ее не бояться, а сам дрожал от страха. Все это осталось далеко, за оградой госпиталя, за сотнями пустых и заброшенных улиц, за проводами, трамваями, светофорами, облаками, секундами - за целой Вселенной ненужных ей вещей. Можно бежать долго-долго, пока не упадешь, но так и не найти его, даже не понять, куда он вдруг исчез. Можно набирать подряд все телефонные номера, но нигде не натолкнуться на его ленивое "Слушаю". Он не слышит. Он дома, а там сами стены не пропускают чужих голосов. Это правильно. Никто не имеет права вторгаться в его маленький уютный мир.

Давно уехала Юлия Борисовна, уехал Женька, которого Алина болезнь просто подкосила - но еще больше его подкосило то нечаянное объятие на плацу, когда майор Голубкин забыл обо всем на свете и притянул к себе свою Сашку, чтобы просто, по-человечески, ее поблагодарить. Уехали все. Наступил вечер.

Аля отвела глаза от окна и развернула Записку Номер Три, торопливо набросанную на листочке из блокнота: "Сашкин, маленький, сейчас ты это читаешь, а я думаю о тебе. Ты там выздоравливай, лечись как следует, чтобы я за тебя не волновался. Вспоминай Крюгера, и пусть тебя это радует. Теперь все изменится. Не знаю, в какую сторону. Будем надеяться, что в хорошую. Мы, Голубкины, сильные. Мы еще всем покажем козью морду. Береги цветок, поливай его, заботься, как заботилась бы обо мне. Я сделаю так, чтобы у тебя не возникло никаких неприятностей. Скоро мы снова увидимся. Целую. Юра". Он писал на коленке, в машине, проклиная сломанную авторучку, но строчки все равно получились ровными, а все запятые стояли на своих местах: майор Голубкин оставался верен себе всегда.

"Как его поливать? - Аля раскрыла книгу и поглядела на увядший цветок. - Он ведь срезанный. Совсем как я сейчас. Юрка, милый, приезжай! Хоть на пять минут, пожалуйста! Я не могу без тебя, очень плохо, я даже не представляла, как плохо мне может быть.... А что потом будет, когда мы окончательно расстанемся?.. Я, наверное, не выживу. Приезжай, побудь со мной, ну, приезжай...".

Около семи появился хмуроватый Леша с пакетом яблок и связкой пестрых журналов. В гражданской одежде он показался Але странным, и она в первый момент даже не узнала начальника той самой аппаратной, с которой столько всего было связано.

- Здорово, старуха, - он положил гостинцы на аккуратно застеленную больничную койку. - Тебе на улицу можно выходить? Пойдем, подышим, пакостно здесь как-то.

Спустившись в красивый госпитальный парк, они нашли свободную скамейку и уселись курить, напряженно глядя друг на друга. Потом Аля спросила:

- Ты Юру видел? Как он?

- Нормально, - буркнул Алексей. - Домой поехал сразу после разборок.

- Он ничего мне не передавал?

- Ничего. Ему не до тебя было, весь полк из-за Крюгера на уши поставили, драли, как сидорову козу.

- Его тоже, да? - Аля погрустнела.

- Слушай, старуха, - Леша вдруг поднял на нее злые глаза, - а про Татьяну ты спросить не хочешь? Это не так интересно?

- А что - Татьяна?..

- Уволили ее. К чертовой матери. По статье "За дискредитацию звания военнослужащего". Буквально пинками вышвырнули. В понедельник приказ по части будет, на совещании доведут до личного состава.

Аля схватилась за голову:

- Леша, почему?!..

Парень поерзал на лавочке, зачем-то одернул свою кожаную безрукавку, глубоко затянулся сигаретой:

- Она все на себя взяла. Вышла перед строем и призналась.

- Но это была моя идея! - девушка закричала, заставив обернуться группу больных на соседней скамейке. - Меня должны увольнять, а не ее! Она просто помогла мне, сделала то, что я просила...

- Пойми, старуха, там было или - или. Юрку начали трясти, пригрозили, что и тебя начнут. Он подумал, подумал и говорит: мол, я это сделал. Тут Танька и вылезла.... Пожалела его, все-таки офицер, выслуги вон сколько, вся карьера могла псу под хвост полететь. Он-то понимал, на что идет, но выручили вы нас, вот в чем дело! Мы бы погибли с этой аппаратной. А так... выкрутимся. Куплю я эти чертовы провода.

Аля молчала, опустив голову.

- Я Таньку к себе домой отвез, - продолжал Леша. - Плачет она, ей надо хоть раз поплакать, а то совсем замерзла.... Знаешь, Юрка в выходные сюда не приедет. Пойми его - устал очень, семью целую неделю не видел, пусть отоспится, отдохнет. А в понедельник у него комиссия в узле начинает работать, так что и в понедельник, наверное, ты его не жди.

- Да, конечно, - убито сказала Аля. - Хорошо, что ты сказал, а то бы я сидела тут все дни, на КПП смотрела...

- Завтра Татьяна тебя навестит, поболтаете с ней. Время быстро пролетит, выпишут тебя, и спокойно в часть вернешься. Крюгер за тебя горой встал, мол, не могла ты ничего знать, Танька все сама придумала и сделала.... Видишь, какой у тебя крутой защитник теперь есть.... А Юрка мне все-таки проспорил. Хотел я ему щелбан дать, да ладно, пусть живет.

- Леша, - девушка вдруг оживилась, - а ты не знаешь, как ему позвонить?

- Знаю, - Алексей положил руку ей на коленку, - но не скажу. Не надо. Если бы он хотел, он сам дал бы тебе телефон. А так - он даже Таньке его не дал, боится, что она тебе скажет.

- Неправда. Он ничего не боится, - Аля убежденно помотала головой.

- Знаешь, как у него дома сложно?.. Какая-то мразь в среду позвонила и наплела Бог весть что и про тебя, и про то, что вы в одном кабинете спите, и вообще... Теперь ему отдуваться, и я не знаю, как он сможет после всех этих нервотрепок еще и под перекрестным допросом стоять.

- Не говори плохо о его семье, - попросила Аля. - Там нормальные люди, они поверят ему, а не той мрази.

- Не знаю, - Леша усмехнулся. - В жизни обычно бывает не так. Тем более что мразь-то сказала правду, а Юрка, получается, будет врать.

- Знаешь, что? - лицо девушки вдруг просветлело. - У меня идея. Ты можешь не говорить мне телефон. Но сам-то ты его знаешь, правда? Если будешь в эти дни ему звонить, просто передай одну вещь от меня... сможешь? Скажи, что самое страшное в жизни - это ложь. Я от нее уже пострадала и не хочу, чтобы пострадал он. Если есть возможность не врать, пусть не врет. Передашь, Леша?

- Нет, - честно признался Алексей. - Что угодно, только не такое. Есть понятие "ложь во спасение". Юрке п р и д е т с я делать это, если он не хочет сразу трех человек без ножа зарезать. А может, и кого-то еще, своих родителей, к примеру.

- Тогда просто передай, что я его люблю. Это чистая правда.

- Всегда пожалуйста! - облегченно заулыбался Алексей.

Он уехал, огласив улицы за оградой диким ревом своего верного "Урала", и Аля вновь осталась одна. Именно одна, потому что во всем госпитале не было, кроме нее, ни единой живой души. Вокруг гуляли, сидели на скамейках, шли смотреть кино, курили, спешили по каким-то делам странные фантомы людей, легкие и бестелесные, словно облачка пара. Сквозь них просвечивала свежая летняя зелень, они не отбрасывали теней на теплый асфальт, их голоса не могли заглушить ровного шума ветра в кронах деревьев. Ведь нет никакого человечества, это только кажется. Каждому из нас хочется видеть вокруг себя кого-то, вот он и придумывает себе персонажей из плоти и крови, а на самом деле на Земле существует только ветер, бесконечный, всегда одинаковый и дующий только в одном направлении - в никуда.

- Малышева? - ее нашла несуществующая медсестра, прозрачная, как статуя из воздуха. - Ты - Малышева? К доктору. Тебе кто разрешил на улицу выходить? Спятила совсем, только что тебя с приступом привезли, а ты шляешься.

- Ко мне знакомый приезжал, - тихонько ответила Аля, поднимаясь. - Один парень из части. Привез фрукты. Мы просто посидели немножко, поболтали...

- Тебя дежурный психиатр хочет посмотреть, - сестра с профессиональной вежливой ловкостью ухватила ее за локоть. - Я тебя сейчас провожу, а обратно сама дорогу найдешь, ладно?..

Психиатром оказалась миловидная полная женщина лет пятидесяти, выражением глаз похожая на Юлию Борисовну, и Аля почти сразу расслабилась на неудобном стуле перед ее столом. Тетеньку не стоило бояться. Это не тот человек, который полезет к тебе в душу и начнет рыться там, отбрасывая ненужное, как тряпки.

- Ты поужинала? - поинтересовалась докторша.

- Нет, спасибо.

- Мне передали - ты и не обедала, - женщина мягко улыбнулась. - Тебя так напугал этот... приступ у подполковника? Неужели это было настолько страшно?

Аля помимо воли прикрыла ладонью смешок:

- Да нет, скорее, прикольно. Он перед этим целый час буквально корчился, с ним такое творилось, что хоть святых выноси. Слава Богу, у моей бабушки была видеокамера, так что потом посмотрю как следует...

- А ему что, слабительного кто-то подсыпал? - докторша с любопытством придвинулась.

- Уже весь госпиталь знает! - девушка обреченно вздохнула.

- А как ты думала? Госпиталь - это та же воинская часть, только медицинская. Когда тебя отец привез, на него, мне сказали, смотреть было страшно. Трясется весь, аж губы побелели, но при этом нервный смех из него так и лезет...

Аля погрустнела:

- Он мне не отец. Это просто офицер из части, у него своя машина...

- Просто офицер? - женщина прищурилась на нее через стол.

- Ну, не просто.... Понимаете, мы внешне похожи, да и вообще.... Вот и разыгрываем всех: мол, папа, папа.

- Ты из-за него ничего не ешь?

Аля почувствовала, что сейчас начнет плакать, и изо всех сил вцепилась в сиденье стула:

- Нет.

- Деточка, я ведь не просто любопытная тетка, я - врач. И не просто врач, а такой, у которого специальность - душевные переживания изучать. Скажи мне. Тебе хочется об этом поговорить, я знаю, но совершенно не с кем. Не бойся ты, здесь далеко не обо всем становится известно всему госпиталю...

Она медленно сказала: "Я его люблю", а потом ее вдруг словно прорвало от этого невысказанного чувства, и добрая женщина битых сорок минут терпеливо и улыбчиво выслушивала странный, детский, отчаянный и перепуганный бред, прерываемый тяжелыми всхлипываниями и долгими паузами, во время которых Аля застывала, покачиваясь на стуле и беззвучно шевеля губами.

- Ну, я должна тебя обрадовать, - сказала, наконец, докторша, видя, что молодая пациентка умолкла окончательно. - Психически ты совершенно здорова, разве что ведешь себя немножко неадекватно возрасту. А что касается чувств, то да - возразить мне нечего, ты его действительно любишь. От этого у нас не лечат.

Аля подняла на нее жалобные глаза:

- А может, каким-нибудь... гипнозом? Или током по мозгам, чтобы прошло?..

- Ты так хочешь, чтобы это прошло? У тебя что-то есть в жизни, что лучше этого?

- Я замуж выхожу скоро, - девушка сжала и разжала кулаки. - Но не за него, не за Юру, потому что это невозможно... Я дала слово Женьке. Теперь придется...

Докторша покачала головой:

- Вот это я тебе очень не советую делать. Поверь даже не врачу, а женщине, которая намного тебя старше - это будет для твоей психики непереносимо. Когда тебе нравятся два мальчика, и ты выбираешь в мужья одного из них, продолжая хорошо относиться ко второму - это полбеды. Но когда ты до такой степени любишь, что ф и з и ч е с к и страдаешь от очень короткой разлуки.... Нет, детка, не получится. Поставишь ты штамп в паспорт, а наутро после свадьбы сбежишь от мужа на все четыре стороны, лишь бы никогда больше его не видеть. Вот и вся семейная жизнь.

- Я ему обещала, - тихо пробормотала Аля. - Если ты обещал, надо делать. Юра всегда так поступает. Если бы я не попала в госпиталь, завтра мы все вместе, с друзьями... - она вновь заплакала, - поехали бы купаться на канал имени Москвы... Он бы вырвался, по-любому, потому что обещал...

- На, держи, - докторша протянула ей чистую бумажную салфетку.

- Он меня тоже приучает платком пользоваться, - неожиданно заулыбалась сквозь слезы девушка. - Он говорит, чтобы я носом в себя не шмыгала, а то гайморит будет.

- Будет, - подтвердила женщина. - Правильно твой Юра говорит.... В конце концов, из-за чего ты так расстроилась? Я понимаю, у него семья. Но этот человек относится к тебе серьезно, это ты тоже пойми...

- ... своими детскими мозгами, - закончила фразу Аля.

- А они у тебя детские? Что ж, может быть, поэтому ты и воспринимаешь ваше временное расставание, как трагедию. На самом-то деле все далеко не так страшно. Ему действительно надо отдохнуть. Тебе - тоже. Не друг от друга, а от всей этой ситуации с праздником и президентом, который не приехал.

- А я думаю, что это с самого начала была "мулька", - неожиданно нормальным голосом и с совершенно другой интонацией заметила девушка. - Замполита просто купили за рубль двадцать. Он у нас тени собственной боится, вот они его и пугнули, чтобы тонус поднять. Ну, а потом это стало расти и крепнуть, как всякая настоящая деза, подробностями обрастать... командира еще подключили...

Сбитая с толку докторша почесала подбородок:

- М-да. Для взрослого человека у тебя слишком быстро меняется настроение.... Сколько тебе лет на самом деле? Не бойся, я не позвоню твоему командиру. Сколько ты себе прибавила? Годик, два?

- Три, - Аля смутилась.

- Три.... Значит, тебе, - женщина сверилась со своими записями, - шестнадцать? Ну, это ближе к истине. Как так получилось?

- Это случайно. Ошиблись в загсе, а потом мы с бабушкой сразу переехали в Подмосковье, и она завела "блат" в паспортном столе. А дядя купил мне аттестат об окончании школы.... Все очень просто. Никто ни на что не обращает внимания.

- Но зачем? Ты так в армию хотела?

- Нет. То есть, хотела, конечно... - девушка задумалась. - Но просто... родители бросили меня, потому что я была маленькая, противная, все время ныла и требовала внимания. И я решила стать взрослой.

- Маленькая, противная... - растерянно повторила женщина. - Из-за этого детей не бросают, Саша. Когда у тебя будут собственные дети, ты поймешь, о чем я говорю. А они у тебя будут. Все сложится хорошо, я чувствую. Не могу утверждать, что этот человек уйдет от семьи.... Но вас с ним ждет еще очень много замечательных дней. Все только начинается. И вообще, тебе, может быть, придется пережить большую боль, но потом... потом все будет твое.

- Вы сейчас совсем как Юра сказали... - Аля улыбнулась. - Конечно, вы правы. Когда плохо, надо терпеть. Бесплатный сыр бывает только в мышеловке...

Ночью, в палате, она лежала без сна и смотрела, как качается на потолке призрачная тень ветки. Здесь, в госпитале, горели точно такие же фонари, как и в полку, и Аля представила себе, что лежит сейчас в любимом маленьком кабинете на скрипучей солдатской кровати, а рядом тихо спит ее нежность - человек, без которого эта земля не стоит и ржавой копейки.

"Спокойной ночи, - подумала она, мысленно целуя его в гладко выбритую щеку. - Спи, мой хороший. Спи, мой ангел. Пусть все сейчас спят и не мешают тебе. Я с тобой, я никого и близко не подпущу, отдыхай, спи...".

...Он не приехал ни в субботу, ни в воскресенье, ни в понедельник. А во вторник, когда врач пригрозил начать кормить Алю через зонд, она посмотрела на его совершенно пустыми, больными, темными, как ночь, глазами и взмолилась о выписке. "У меня ничего не болит, отпустите меня, я тут больше не могу, отпустите, отпустите меня!!!" - крик рвался из нее вместе со слезами, и врач, испугавшись, немедленно позвонил в психиатрическое отделение, но там ответили приятным женским голосом: "Выписывайте". И через час, держа под мышкой сумку с вещами, девушка покинула госпиталь.

* * *

Издали - она смотрела на него издали, потому что он не подошел, когда увидел ее на дорожке у штаба. У него было почти чужое лицо, с которого исчезли не только болезненные тени усталости, но и мягкое, светлое, чистое выражение безграничной доброты и тепла. Он словно заперся на множество крепких замков и повыбрасывал ключи в глубокую реку, чтобы не было соблазна вновь распахнуть дверь. Даже походка его стала другой, угловатой и резкой, ничего в ней не осталось от прежней кошачьей вкрадчивости большого, уверенного в себе, красивого зверя. И все-таки - Аля обрадовалась. Жив, здоров. Все у него в порядке. Это главное.

Староста долго бурчал, размахивал руками и сердито фыркал, как старый заслуженный конь, но девушка не противоречила, и вскоре он утих.

- Николай Иванович, - убедившись, что замполит полностью выпустил пар, Аля попыталась улыбнуться, - хотите сделать доброе дело?

- Ну, хочу, - хмуро сказал Староста. - Какое? Поговорить с ним? Да я говорил.... Думаешь, у меня за тебя душа не болит? Только бесполезно. Слушает, кивает, а сам смотрит в сторону...

- Да нет, - улыбка так и не получилась. - Если можно, напрягите меня работой. Я все могу. Могу копать, могу не копать.... Хотите, еще раз весь ремонт сделаю? Или дайте мне пилу и пошлите деревья валить... - губы у нее задрожали. - Только чтобы работы было побольше, ладно? Чтобы я подыхала к шести часам.

- Саша! - Староста отвернулся. - Не надо, девочка.... Все еще будет хорошо.

- Не будет, Николай Иванович, - Аля вытерла ладонью быстро побежавшие из глаз слезы. - Давайте, забудем все эмоции. Надо работать.

- Да нет работы, нет! Все давно сделали... - замполит настолько расстроился, что у него пресекся голос. - Если б была, я бы дал. Но мы же неделю тут выкладывались.... Хочешь, в библиотеку пойди, книжки почитай. Домой не хочешь? А то могу отпустить. Что головой мотаешь? Дома бабушка старая, хоть посидела бы с ней.... А что делать, Саш? Подскажи, что мне с тобой делать, беда моя бедовая?.. Я Юрке башку оторву, честное слово, не могу я на тебя смотреть...

- Николай Иванович, не надо. Он не виноват. Я сама нарвалась... Он хороший. Не трогайте вы его...

...Издали - только издали. В его окне качалась штора, плыло лето, катились с неба легкие дожди. Аля держала на ладони ключ и смотрела на него, вспоминая. Когда-то этот ключ открывал дверь к счастью, а теперь за дверью поселилась тишина, и нет ей конца, она всюду, как война, как сумасшествие - только тишина, от которой закладывает уши. Шелест страниц, ветер, строевые команды на плацу, шорох мыши за плинтусом, летний гром в небе, шаги солдат, лай собаки - все растворяется в тишине. Ни одного дня нет, ни одного рассвета, ни одного облака. Только застывший воздух, тонко звенящий от напряжения...

- Трудишься? - в библиотеку вошел Леша.

Она разбирала на полу старые подшивки газет и подняла глаза, не вставая с корточек.

- А Танька от меня ушла, - сказал Алексей и тоже присел, сложив на коленях руки. - Сказала, что так не хочет, что ей по любви надо, а я просто друг.... Извини, что я приперся тебя отвлекать. Тошно очень.

- Давай мучиться вместе, - Аля ласково тронула его за плечо. - Хочешь, напьемся? Я за водкой сбегаю. Теперь все равно, уволят, не уволят...

- Тебе-то Танька звонит? - Леша вздохнул.

- Звонит. Периодически. У нас с ней как-то нарушилось... не знаю... как будто на разных планетах теперь живем. Она сказала, что мне завидует, но я не понимаю - чему завидовать-то?..

- А Юрка не приходил?

- Ни разу, - Аля зажмурилась. - За две недели - ни разу. Наверное, так надо. Я его записки берегу... иногда перечитываю, и так больно.... Но ничего. Вон, газеты разбираю, тоже занятие.... Ой, Лешка, до чего же все это страшно...

Алексей погладил ее по голове:

- Больно быть брошенным, согласен. Только пить мы не будем. Это как-то пошло: напиваться из-за того, что тебя не любят. Будем выше этого. Хочешь, в карты поиграем? В "дурака"?.. А еще я фокусы знаю... Саш, представляешь, подошел я сегодня к Юрке с какой-то ерундой, а он сидит и на стекло смотрит. Не в окно, понимаешь, а на стекло, как будто это стенка... Я у Татьяны однажды такое лицо видел, когда ей было плохо.

- Думаешь, ему плохо? - Аля грустно улыбнулась. - По-моему, все у него нормально...

- Нет, плохо, - парень покачал головой. - Он совсем не такой стал. Ничего не рассказывает, не смеется... циничный весь, цедит сквозь зубы, глаза злые... Дома у него чуть до развода дело не дошло, еле выкрутился. Теперь его пасут, как савраску, не дай Бог, подойдет к тебе на пушечный выстрел. Добровольных контролеров - целый узел, особенно тетки стараются, Корнеева эта, сука... Я думаю, она сама на него глаз положила, да только облом ей, и она это понимает... Сашка, плакать не надо, - Леша испуганно прижал руку к груди. - Он помнит о тебе. Его сейчас пощадить нужно, потом все наладится. Я так чувствую.

- Ты не первый, кто чувствует, - девушка вздохнула, заставив себя улыбнуться. - Я не плачу. У меня все хорошо. Бабушка мне вчера пирожки испекла, Женька розы принес... белые... а продавщица нечаянно вместо пяти штук шесть завернула... четное число, как для покойника...

- Сашка! - в отчаянии Алексей вскочил и зашагал по библиотеке туда-обратно. - Ну, что мне тебе сказать? Терпи! Так надо! Ты ведь сильная, ты гордая, при нем не ревешь, вон, улыбаешься... Ты - улыбаешься, а его от твоей улыбки каждый раз передергивает. Наорал на меня как-то, просто чтобы душу отвести, но я не обиделся, я понимаю...

- Зачем ты меня утешать пришел? - поинтересовалась Аля. - Тебе самому сейчас утешитель нужен. Или кто-нибудь, на кого можно наорать.

- Да жалко мне тебя! Всем нормальным людям здесь тебя жалко! Есть такие, которые злорадствуют, но ведь в каждом стаде есть паршивая овца, а то и не одна...

Заскрипел пол в коридоре, оба вздрогнули.

- Крюгер?.. - шепотом предположил Леша.

- Нет, - Аля напряглась, прислушиваясь. - Нет, Крюгер так не ходит...

Дверь открылась, и в библиотеку вошел майор Голубкин. Он был здорово пьян, глаза у него бегали, не в силах задержаться ни на каком предмете, а рот кривился в совершенно дикой, странной ухмылке, в которой действительно было сейчас что-то от Крюгера - но не от начальника штаба полка, а от того самого Фредди, грозы детей с улицы Вязов.

- Юра! - вскрикнула девушка. - Товарищ майор...

- Я пошел, - Леша попятился к двери, в испуге таращась на начальника, протиснулся в коридор и быстро затопал прочь.

- Ну? - усмехнулся Голубкин, рассматривая Алю с головы до ног. - Как наше здоровье, товарищ рядовой?..

- Что ж ты так напился! - девушка подошла, взяла его за руку, почувствовав на запястье бешеный пульс, прижала его ладонь к своим губам. - Зачем?.. У тебя сердце больное, что же ты делаешь, милый мой...

- Я не твой, - смеясь, он отнял руку и сунул ее в карман. - Что за телячьи нежности? Извольте разговаривать с начальником на "вы", товарищ солдат.... А то объявлю вам взыскание за нарушение субординации.

- Да, товарищ майор, - Аля поникла, чувствуя, что форма весит тонну, а воздух давит на голову, как бетонная плита. - Я больше не буду вам "тыкать", извините...

Голубкин покивал ей:

- Вот-вот. Не надо мне "тыкать", не люблю я этого и никому не позволяю. Ты одна здесь?.. Ну, иди сюда, рыбка, доставь папочке удовольствие...

- Не надо! - девушка попятилась. - Как вам не стыдно! Что вы делаете - сами не понимаете?.. Ну, ладно, я веду себя глупо, но вы-то человек взрослый, неужели не видите, что делаете мне больно!..

Майор перестал улыбаться:

- Больно! Скажите, пожалуйста, какие мы нежные.... Откуда такая щепетильность?.. Я ведь, кажется, у тебя не первый и, наверное, не последний...

- Юра! - Аля не выдержала и шарахнулась от него, зажав уши руками. - Уйди отсюда, прямо сейчас уйди!.. Лучше тебя совсем не видеть, чем видеть вот таким... пьяным... противным!..

- Я тебе противен? - майор отступил, издевательски подняв брови. - Надо же, а ведь раньше тебе со мной нравилось, хорошо было, вертелась, помню, как уж на сковородке, все "Юрочка, Юрочка, поцелуй меня вот здесь..."! Ну, и ладно. И уйду. Подумаешь, тоже мне... принцесса!..

Он хлопнул дверью так, что посыпалась штукатурка, и Але показалось, что дверь эта ударила прямо ей в лоб.

До конца дня она проревела, и никакой Староста со своим сочувствием и валерьянкой не мог остановить бесконечный поток ее слез. Ночь дома была так ужасна, что потолок, казалось, приблизился и собирался опуститься ей на голову, как гидравлический пресс. Ей снилось в короткие периоды забытья, что все это неправда, что настанет утро, и кошмар рассеется, но время остановилось и не хотело приближать избавление...

На следующий день, сразу после утреннего развода, в ее каморке в клубе затренькал местный телефон.

- Саш, прости меня, - сказал в трубке сухой и усталый голос майора Голубкина. - Я вчера тебе Бог весть что наговорил. Нажрался по-свински, сам почти ничего не помню. Сильно обиделась?..

- Нет, - Аля грустно улыбнулась, сидя с трубкой на подоконнике и наблюдая, как солдаты внизу пытаются сдвинуть с места газонокосилку. - Как ты себя чувствуешь?

- Голова раскалывается, - майор вздохнул. - Работать надо, а у меня все из рук падает.

- Приходи ко мне, - со слабой надеждой предложила она. - Я тебе хоть чайку сделаю. Старосты до обеда не будет, а начальник клуба занят, что-то там с машиной...

- Не могу, Саш. Ты сама видишь, что творится. Наверное, я вообще никогда не смогу к тебе приходить, болтать с тобой, как раньше... Ты уж меня извини. Я старый козел, всю жизнь твою поломал, меня и так совесть мучает...

- Нет, Юра! - Аля чуть было снова не заплакала, но удержалась. - Спасибо тебе за все, я очень, очень тебе благодарна... Милый, хороший... Ты даже не представляешь, сколько ты для меня сделал. Ты мне, если можно, еще звони. Очень хочется слышать твой голос... Юра, я люблю тебя.

Он ничего не ответил и повесил трубку.

Издали - только издали. Он стал очень много пить, не пропуская буквально ни одних посиделок в канцелярии узла, и теперь все чаще Аля видела его пьяным, злым, ничего не соображающим, смеющимся над всем и всеми, не похожим на себя, но и таким она его тоже любила и жалела. Он действительно вызывал жалость, все более сильную, и даже командир, отношения с которым у него испортились, качал иногда головой и со вздохом отворачивался.

Крюгера стало совсем не видно и не слышно. Пару раз он вызывал к себе Алю и задавал ей один и тот же вопрос: "Ты знала? Скажи честно: ты знала, что твоя подруга собирается сделать?". Аля отвечала: "Нет" и отводила глаза. "А Голубкин знал?" - не отставал начальник штаба. "Тоже нет. Никто не знал, Иван Антонович, она сама все решила и сделала. Даже мне не сказала, боялась, я вам проболтаюсь". Крюгер выглядел несчастным, но вот его жалко совсем не было, наоборот, девушка ловила себя на том, что почти злорадствует, наблюдая за его унижением.

Восемнадцатого июня она подала рапорт с просьбой о предоставлении трехдневного отпуска в связи с бракосочетанием. Рапорт с легкостью подписали все, в том числе и майор Голубкин - как командир ее подразделения.

Была пятница. После совещания, когда все с бодрым видом начали расползаться по домам и садовым участкам, дверь Алиной каморки вдруг открылась, и знакомый голос спросил:

- Мне войти можно, невеста? Или тебе сейчас не до меня?..

Аля уныло красилась, поставив зеркальце на подоконник. Один глаз был уже закончен, оставалось намазать тушью ресницы на втором. Это она и сделала подчеркнуто аккуратно и лишь потом ответила:

- Войдите, товарищ майор.

Голубкин закрыл за собой дверь, придвинул стул и задумчиво уселся на него верхом, сложив руки на спинке:

- Хорошо выглядишь. Завтра свадьба, да?.. А я шел мимо, дай, думаю, зайду, поздравлю с радостным событием. Как Женька-то? Успокоился?..

- А чего ему волноваться? - Аля пожала плечами. - Он в своем праве. Я однажды услышала от вас упрек в том, что вы у меня не первый. Помните? Так вот, первым был он. Ему и оркестр сыграет...

- Сашка, ты так и не простила меня за это? - майор был трезв, но заговорил вдруг, как пьяный, почти заплетающимся языком. - Я тебя прошу, прости. Почему вдруг вырвалось - не понимаю. Никогда меня эта чепуха не волновала, подумаешь, первый, не первый... главное - любимый, да?..

- Вам не все равно, люблю я вас или нет? - девушка начала собирать сумку, стараясь не поднимать глаз.

- Если бы было все равно, я бы не спрашивал. Ты завтра замуж выходишь... надо же. Я почему-то думал, что этого не будет. А Женька твой упорный, добился все-таки своего...

- А вы что, ревнуете? - удивилась Аля. - Но как вы можете ревновать, если сами же бросили меня?

- Саш, - Голубкин поймал ее за руку и потянул к себе. - Подойди, не бойся. Ничего я такого не сделаю. Просто хочу, чтобы ты постояла рядом, а не на пионерском расстоянии. Я тебя бросил? Ты так это воспринимаешь?

- А как? - она подошла, наклонилась к нему и посмотрела в глаза.

Майор отвел взгляд, опустил голову на руки и сказал глухо:

- Ну, да. Именно так со стороны все и выглядит.

Сердце у Али буквально разрывалось, хотя раньше она думала, что это слово - всего лишь красивый оборот речи. Она смотрела на начальника сверху вниз и видела седые волоски у него на виске, уголок закрытого глаза, полоску загорелой кожи на шее, и все это - в сочетании с его странной, горькой и какой-то обреченной позой - заставило ее заскрипеть зубами.

- Юра, - она старалась держаться, но понимала, что надолго ее не хватит. - Чего ты хочешь? Что я должна сделать? Ты сам выбрал первый вариант - все прекратить. Я согласилась - а мне ничего и не оставалось. Ну... посмотри на меня, пожалуйста... - застонав, она погладила его по голове и сразу отдернула руку. - Мне идти надо, там Женька ждет.... А я не могу от тебя уйти. Мне тебя жалко.

- Спасибо, вот жалеть меня не надо, - буркнул майор, не шевелясь и даже не пытаясь ответить на ее вынужденную ласку.

- Юра, ты подумал, с каким настроением я завтра замуж выходить буду? После того, что тут произошло... да я смоюсь оттуда в последний момент! Я же быстро бегаю, когда припрет.

- А что тут произошло? - он все еще не двигался и не поднимал головы.

- Сам знаешь, что. Вот это...- Аля присела рядом на корточки.

- Саш, - майор вдруг открыл глаз и посмотрел на нее, - а это правда, что тебе шестнадцать лет? Леша раскололся. Я из него чуть мозги не вышиб вчера, когда он за обедом случайно брякнул, мол, Сашка "Олимпиаду-80" помнить не может, ей три года всего было...

- Да, правда.

- Зачем врала-то? Мне уж могла сказать, я бы тебя не выдал. Надо же... тебе три года было, а мне почти двадцать восемь... Я помню эту олимпиаду, как раз в Москве тогда был, в командировке. Мог тебя на руки взять и поднять над головой, чтобы ты мишку олимпийского лучше видела.

- А меня кто-то и поднял! - девушка вдруг засмеялась. - Слушай, ведь было такое! Я не помню, кто, но точно - какой-то человек взрослый.... Вдруг - ты?..

- Не знаю. Вообще-то я помог одной мамаше, у нее ребенок плакал, потому что не видел того медведя за головами.... Если это ты была - я испанский летчик! - он повернул голову, улыбаясь. - Напряги память! Тот взрослый... он не в форму военную был одет?

- Что ты, Юр, откуда... Лет-то сколько прошло. Может, и в форму. Мне, конечно, хочется так думать. Но это было бы уже чудо, а чудес не бывает...

Голубкин выпрямился, и Аля увидела у него на щеке отпечаток шва рубашки.

- Не уходи сейчас, - попросил он. - Давай поговорим о чем угодно, хоть о медведях и способах их отлова.... Посиди со мной. Я соскучился по тебе.

- Женька ждет... - беспомощно повторила девушка. - Я сказала, что не задержусь.... А, и черт с ним! - она вдруг весело разозлилась. - Пусть ждет! Завтра его день, а сегодня - наш!..

- Пойдем, Ванечку проведаем? - майор поднялся со стула, держа ее за руку, как дочь. - Он там, бедный, все время один, сидит в банке, скребется... Может, отпустить его на волю, пусть бегает? Сейчас увидишь, как эта сволочь выросла, я ж его на убой кормлю...

Они не расставались до девяти вечера, до тех пор, пока обоих не начали искать по всем телефонам полка, причем в последние полчаса - действительно разговаривали, но не о медведях, а о кошках.

- ... во-от такой маленький! - майор Голубкин показал двумя пальцами что-то микроскопическое, размером с блоху. - Но прожорливый, как прапор с продуктового склада! Ел больше меня! Серьезно. Сядет у миски, хвост на пол положит и давай поглощать, прямо пылесос, а не котенок. Ест, ест... поглядит на меня и опять ест. А морда наглая.... Через месяц смотрю - уже в коробку не помещается, лапы во все стороны торчат, когда дрыхнет. Сделал ему коробку побольше...

В дверь постучали, и молодой мужской голос вежливо произнес:

- Товарищ майор, погода портится.

- Понял! Спасибо!..

- Что это значит? - удивилась Аля. Расслабленная, счастливая, она сидела на краю стола, обняв стоящего рядом майора за шею, и никуда не хотела уходить.

- Это значит, Сашка, что, во-первых, наши с тобой вторые половины начали прочесывать местность в поисках двух опасных рецидивистов, то есть нас. А во-вторых, мир не без добрых людей, видишь, кто-то пришел и предупредил.

- Опять добрый голос общественности? - девушка улыбнулась.

- Угу. До сих пор не знаю, кто это. Но - один и тот же человек, факт, я даже пытался его в подразделении по голосу вычислить, чтобы спасибо сказать. Только он хорошо засекретился...

- Нам пора, да?

- Пора, - Голубкин с сожалением вздохнул. - Знаешь, что самое интересное? Я больше чем уверен, что, когда мои сюда позвонили, им была рассказана длинная и очень правдоподобная легенда о том, где я есть. Опять же - понятия не имею, чья это инициатива. Но там - уже кто-то другой, не тот, что приходил сейчас. Просто неуловимые мстители. Позавчера я опять напился, валяюсь в канцелярии и слышу, как кто-то по телефону разговаривает: "Да, Лариса Александровна.... Нет, Лариса Александровна... Вы знаете, его командир отправил на склад ГСМ за соляркой, я только что оттуда, опять все пломбы на флягах сорваны, вот, разбираются, скандал страшный...". Понимаешь, Сашка, слышать-то я слышу, а глаза открыть и посмотреть на своего ангела-хранителя не могу. Какая солярка? Какие фляги?.. Народное творчество.... Но ведь - сами! Я их не просил!

- Они тебя любят, - очень серьезно сказала Аля.

- Главное, чтобы ты меня любила, - майор потерся носом о ее щеку. - У тебя, кстати, тоже есть такой ангел. Знаешь, кто? Староста! Собственной персоной! Помнишь, ты тогда... расстроилась, сидела в клубе допоздна? Я зашел, когда протрезвел немного, хотел прощения попросить... а внизу у телефона стоит наш славный начпо и на полном серьезе излагает твоему Женьке, что ты, мол, только что пошла в общежитие за краской, чтобы стойку для кинопроектора подновить. И как разливается! "Евгений Федорович, Евгений Федорович...". Даже отчество, поди, специально выяснил. Ну, думаю, Староста, ну, Всесоюзный ты наш защитник слабых...

- А почему ты тогда не зашел?..

- Так он же и не дал! Вцепился, как клещ, зашипел на меня и на выход потащил. Дескать, пить надо меньше, приходи, когда проспишься....А когда я проспался, стыдно стало. Решил по телефону позвонить.

- Юра, - Аля чуть отстранилась от него. - Я приглашаю тебя на свадьбу.

- Во сколько, где? - он сразу кивнул и посмотрел вопросительно.

- В три часа. Отмечать будем в кафе "Ласточка" на ВДНХ. Придешь? Хоть ненадолго, на полчасика.... Пожалуйста, приходи. Мне без тебя там вообще смерть будет.

- Я приду, Саш. Обещаю. Это дело такое... понимаю ведь, муторно. А может, не надо ничего, а? Объясни ему все, - майор хотел засмеяться или сделать по обыкновению гримасу, но остался серьезным. - Я ничего не могу предложить взамен, но тебе самой так будет легче. Как же ты... тебе ведь даже думать о нем не хочется... Ты же, извини, спать с ним не сможешь!

- Раньше-то могла... - Аля разжала руки и отвернулась.

- Я тоже раньше много чего мог, - Голубкин поправил форменный галстук, стараясь сделать максимально равнодушное лицо. - Но это было раньше. Ты мне другое скажи: мы опять вместе, да? Ты на следующей неделе не пошлешь меня на три буквы?.. А то мало ли, выйдешь замуж... вдруг понравится.

- Не пошлю.

- Тогда скажи: "м о й милый".

- Мой милый, - девушка уже улыбалась.

- Ну вот, теперь можно идти на расстрел. Завещаю тебе мышку, книгу про ЗИЛ-130 и все конфеты, которые я тебе купил и отдать не решился, они в столе лежат. Сейчас, ключи сдам и отвезу тебя в Коровино.

- В Быково! Но тебя ведь дома ждут...

- Замуж выходишь ты, а не я. Подождут.

* * *

Вежливый голос в трубке говорил мягко и убеждающе, словно принадлежал доброму священнику:

- Поймите, Евгений Федорович, народу у нас мало, недобор в части сорок процентов, приходится крутиться. Я стараюсь Сашу не слишком напрягать, но ей самой неудобно, она ведь человек добросовестный. Сейчас доделает стенд, там всего-то пару снимков наклеить осталось, и сразу поедет домой.

- Слушайте, я не знаю, кто вы... - Женя начал терять терпение. - Может быть, вы действительно замполит полка. А может, нет. Это неважно. Но вы мне скажите: почему ее держат на службе до девяти вечера, за день до свадьбы? Мне наплевать на ваш недобор, это не моя проблема! У вас что, солдат нет? Ей завтра замуж выходить, толпа народу ее ждет, а она, видите ли, стенд делает!

- Евгений Федорович! Голубчик!..

- Не надо меня уговаривать! Я прошу, чтобы Сашу сейчас же отпустили, прямо сейчас, а не тогда, когда она наклеит ваши паршивые фотографии!..

Только что в парке за железнодорожным полотном закончился простенький "мальчишник", на котором Женя, стесняясь, спел друзьям свою песню. Никогда раньше он не писал стихов, а тут - родилось, ночью, на вечном балконе, где он уже привык сидеть, считая звезды. Родилось и вышло в мир - срывающимся голосом, на мотив песни "Тополя". Называлось творение "Городок под луной". Вот оно:

"Задремал городок под луной,

Возвращался я поздно домой,

А навстречу мне шла, как обычно, мила,

Та, что раньше моею была.

А навстречу мне шла, как обычно, мила,

Та, что слишком легко предала.

Я измены простить ей не смог,

Я ей верность хранил, видит Бог,

Но, к несчастью, она не в меня влюблена,

И любовь ей моя не нужна.

Но, к несчастью, она не в меня влюблена,

Не меня ждет, волнуясь, она.

Говорят мне: "Не трать больше сил,

Ей насильно не будешь ты мил,

У нее есть другой, он постарше чуть-чуть,

И нельзя ваше счастье вернуть.

У нее есть другой, он постарше чуть-чуть,

Ты ее поскорее забудь".

Эта девушка едет домой,

Вспоминая, как этот другой

Рядом был целый день, улыбался ей вслед,

Получая улыбку в ответ.

Рядом был целый день, улыбался ей вслед,

Только мне места в памяти нет.

Для тебя, для тебя, для тебя

Я пою и, быть может, не зря.

Может быть, ты поймешь: юных лет не вернешь,

Ты однажды на свете живешь.

Может быть, ты поймешь: юных лет не вернешь,

Все слова его попросту ложь.

И, когда он промолвит: "Прости,

Не придется нам рядом идти",

Я тебя обниму, пожалею, пойму

И уже не отдам никому.

Я тебя обниму, пожалею, пойму,

Все на свете простим мы ему.

Задремал городок под луной,

Возвращался я поздно домой,

А навстречу мне шла, как обычно, мила,

Та, что раньше моею была.

А навстречу мне шла, как обычно, мила,

Та, что слишком легко предала..."*

Через минуту ему уже было стыдно, но слово - не воробей. Ребята глядели сочувственно, покашливали и дружно думали, чтобы сказать такое умное, чтобы плавно перевести разговор в безопасное русло и не травмировать несчастного. Женьку жалели: Танина мать растрепала всему поселку, чем занимается на службе его невеста, и кумушки у подъездов разве что пальцем на него не показывали, а жестокая малышня постоянно кривлялась издалека, приставляя к головам "рожки".

А он терпел. Что ему оставалось? Все разрушить очень легко, но тогда в жизни совсем ничего не останется.

Ему казалось: Сашка просто глупая. С кем не бывает в шестнадцать-то лет! Сам всякой ерундой занимался в ее возрасте, то пацифистом был, то по крышам на спор бегал, то полез на опору Крымского моста, чудом снять успели. И влюблялся тоже, один раз аж в целую учительницу физкультуры. Сейчас вспоминать смешно и неловко, но тогда ведь все серьезно было, ночи бессонные, страсть по Шекспиру, муки ревности.... А Сашке сам Бог велел, у нее все эмоции просто кипят и выхода ищут. Скорее всего, не было у нее ничего с этим майором, слишком уж он старый, буквально в отцы годится. Сколько ему лет? Сорок? Сорок с лишним? Небось, дочка такая же. И к Сашке он относится, как к дочке, жалеет ее, утешает. Вон, примчался тогда на машине, по морде ей заехал, чтобы не дурила, а потом сразу - обнимать ее, по голове гладить... ну точно, папаша.

Ясное дело, она-то вообразила себе неизвестно что. Но он же не дурак, чтобы с малолеткой связываться, да еще и на службе. Любая воинская часть - это большая деревня, где все друг друга знают, как облупленных, и круглосуточно моют кости сослуживцам просто от нечего делать или для разнообразия. Надо быть либо очень смелым, либо сумасшедшим, чтобы затевать там что-то мало-мальски серьезное...

Иногда, думая так, Женя совсем успокаивался и даже начинал смеяться над глупой Таниной матерью, которая при всем своем высшем образовании купилась на примитивные бабские сплетни. Иногда - наоборот, в нем росла тревога, и тогда он начинал торопливо вспоминать, что говорила и делала Сашка в этот последний месяц, не проскочило ли в ее словах и поступках какого-то подтверждения тому, что да - все было, преступление налицо. Он ничего не находил. Девушка не признавалась, а по внешнему виду никогда нельзя сказать, виноват человек в чем-то или не виноват...

Буквально вчера, когда она перевезла свои вещи от бабушки в его квартиру, Женя спросил:

- Так было все-таки что-нибудь или нет, Саш? Хоть теперь-то скажи, я все равно ничего назад не отыграю.

Девушка перестала распаковывать сумку с зимними вещами и максимально тепло, словно ей приказали сыграть перед камерой роль влюбленной, произнесла на выдохе:

- Да нет же!..

- Либо ты врешь, - Женя был сбит с толку, - либо я просто не знаю...

- У меня с товарищем майором ничего не было, кроме просто хороших отношений, - улыбаясь, почти пропела она. - А теперь и их нет, тетеньки наши хорошо постарались. Он со мной даже не здоровается.

...Может, все-таки не врет? Черт их разберет, девчонок. Взбрело ей что-то в голову, вот и наговорила ерунды тогда у КПП. А на самом деле они, небось, всего лишь пару раз кофе вместе попили да за жизнь потрепались.

И тем не менее.... Были признаки, которые говорили Женьке: "Внимание! Смотри в оба!". Она перестала к нему прикасаться. Совсем, словно он мог ударить ее током или заразить инфекционной болезнью. Пытался поцеловать - зажмурилась, словно перед зубным врачом, который стоит над ней с бормашиной и требует: "Ну-ка, рот открой!". На робкое приглашение провести ночь в его квартире (ведь все уже было, почему нет?..) ответила, почти не задумываясь: "Не хочу". И так во всем.

Да еще замполит этот чертов! Какой стенд, какие фотографии в десять вечера?.. Хоть лови такси и забирай ее с работы, как ребенка из детсада. Даже не позвонила сказать, что задержится: на автоответчике совершенно пусто.

Подумав, Женя тяжело вздохнул и набрал домашний номер Татьяны. Слава Богу, подошла она сама, а не мать:

- База торпедных катеров!

- Танюх, здорово, - он прокашлялся, словно собираясь спеть. - Я... это, спросить у тебя хотел. Ты не занята?

Таня удивилась:

- Чем? Я - человек пока безработный. Сижу дома, к экзаменам готовлюсь, платье на завтра уже погладила. Что-то изменилось?.. Свадьбу перенесли?

- Ты что! - испугался Женя. - Ничего не перенесли, все, как условились. Просто Сашка задержалась, я хотел узнать - он тебе не звонила?

- Не-а. У меня тут с матерью напряги, так что даже хорошо, что она не звонила. Могла на такое нарваться.... Представляешь, маман сегодня выдала: я ее утром попросила книжки мои не трогать, так она завизжала, как резаная, ногами затопала и... блин, до сих пор руки трясутся... психиатрическую "скорую" мне вызвала. Целое шоу, блин!.. Встретила их у шоссе, наплела, будто я буяню, посуду бью... Они входят, целая бригада, а я в своей комнате сижу и занимаюсь, у меня же первый экзамен в понедельник.... Ну, посмотрели на меня, потом на маму, всадили ей успокоительное и уехали. А я до сих пор очухаться не могу...

- Слушай, Тань, да она у тебя психопатка, - совершенно искренне заметил Женя. - Ты поосторожнее, мало ли что ей в голову придет... Может, зря ты от своего пацана ушла, все-таки спокойнее было с ним?

- Он не мой, - девушка вздохнула. - А что до Альки, так, небось, опять там с Крюгером проблемы. Я не удивлюсь, если этот урод уже оклемался и снова всех подряд кусает. Он такой.

- Замполит сказал, что Сашка там какой-то стенд делает.... Это что, всегда вот так, допоздна?

- Жень, в армии все бывает. Не бери в голову, чтоб не болела, - судя по голосу, Таня улыбнулась. - Тебе бы с Лешиком поговорить, он знает, что такое армейский дубизм.

- Когда я срочную служил, у нас женщины до ночи не сидели... - неуверенно сказал Женя.

- Да какая это срочная! Тоже мне.... В твоем "почтовом ящике" авралов не было, это ведь не настоящая воинская часть, одно название. Ты же сам рассказывал, что у вас офицеры в гражданском ходили и звания свои вспоминали раз в год, на строевом смотре.... Вон, твой начальник - ты ведь только через восемь месяцев узнал, что он целый полковник, а до этого ему чуть не "тыкал". Естественно, что никто у вас до вечера не сидел, пять тридцать - и адью, до завтра...

Женя засмеялся:

- Да я ж не виноват, что он был на полковника непохож! Ты бы его видела...

Его армейский начальник, Толь-Толич Завышинский, действительно ничем не напоминал полковника, да и вообще офицера. Это был маленький, худенький человечек с квадратной лысиной, дряблыми щеками и добрыми кроличьими глазками за толстыми стеклами очков. Она запросто пил с солдатами-срочниками чай, угощал их домашними блинами с мясом и заботливо расспрашивал об условиях жизни в казарме, больше напоминающей обычную рабочую общагу без четкого распорядка дня. За всю службу Женя надевал сапоги и парадную форму от силы два или три раза, а в остальное время ходил, как и все, в кроссовках, расстегнутой куртке и неуставной футболке. Никто его не напрягал, никто не повышал на него голоса, у них не было никаких построений, торжественным маршей, строевых песен, ремонтов и Крюгеров. Это даже службой не назовешь - так, два года не слишком интересной работы за бесплатно, с проживанием на закрытой территории. Поэтому настоящая армия казалась ему очень странным и противоречивым местом, где, как правильно сказала Таня, возможно все.

Но перед свадьбой, до девяти вечера.... Были вещи, которые Женя понять не мог и просто решил: все, хватит. Никаких больше стендов. С понедельника начинаем новую жизнь. А сейчас - тихо ждем, когда же наша Сашенька соизволит приехать.

...С балкона были хорошо видны и шоссе, и дорога до станции, и он пристроился там с большой чашкой сладкого чая, бутербродом и сигаретами. Уже смеркалось, часы в комнате показывали без четверти десять. Там же, прямо под часами, висело на вешалке воздушное белое платье, такое легкое, что оно шевелилось от сквозняка, будто живое. Вчера, едва примерив его, Сашка почему-то загрустила и стала торопливо снимать, словно платье могло искусать ее. "Что, не нравится? - Женя даже расстроился. - А ведь хорошее, дорогое, родители мои специально в какой-то салон ездили...". "Все хорошо, - стоя перед зеркалом в одних лишь узких белых трусиках, девушка повесила свадебный наряд на место и потянулась к стулу за своей футболкой. - Скажи им спасибо. Я люблю красивые вещи, просто мне стало грустно, что детство кончилось...".

Какое там кончилось! Случайно зайдя поздно вечером в ванную, Женя увидел, что его будущая супруга самозабвенно играет струей воды вместо того, чтобы мыться, и лицо у нее при этом очень довольное. "Ты чего? - он засмеялся и снял с крючка полотенце. - Ты - уже? Вылезать будешь?". К его удивлению, Сашка вдруг закрылась руками: "Не смотри на меня. Что за манера - без стука вламываться!". Он обиделся: "Я тебе что, сосед по общежитию?". Она фыркнула: "Но ты мне пока и не муж". На том спорящие стороны расстались. Наплескавшись, невеста вышла из ванной, забралась на свой диванчик с книгой "Унесенные ветром", которую она уже когда-то читала, свернулась в клубок, зверски изломав подушку, чтоб было повыше, и притихла. Кроме шелеста страниц, почти полчаса не было слышно ни звука. Потом она вдруг оторвалась от чтения и позвала: "Жень!". "Чего? - будущий муж ворочался без сна на своей кровати и злился от того, что его проклятый молодой организм все никак не слушается доводов разума. - Ко мне хочешь? Так давай, бегом, а то у меня уже крыша едет!". "Ты о чем-нибудь другом думать можешь? - с досадой сказала Сашка. - Я просто хотела спросить: как по-твоему, это правда, что человек, если очень-очень постарается, может добиться чего угодно? Ну, в разумных пределах, конечно...". Женя перевернулся на живот и с любопытством уставился на нее: "Это смотря чего. Есть вещи, которые нам просто не под силу". Она еще помолчала, спросила: "А ты чего не спишь-то?". Он сердито завернулся в одеяло: "А вот - не сплю! И вообще не засну, пока ты сюда не переползешь, фашистка". Сашка тихо засмеялась, убрала книжку и погасила торшер. Так и отключились: она - сразу, а он - уже под утро, все-таки убедив организм не дурить и дать поспать.

...Где она застряла, черт бы ее побрал?! Взрослая девка, а не понимает, что завтра - день тяжелый, хоть и праздник. Утром ведь не поднимешь, ныть начнет, чтобы дал поспать еще пять минут, а потом еще полдня будет раскачиваться и огрызаться на каждое слово...

Яркий свет фар выхватил из сумрака низкие кусты у дороги, и Женя напрягся. Да, "жигуленок". Кажется, "шестерка", светлая. Интересно, кого это черти принесли? Ни у кого в доме такой машины нет, тут сплошь "Ауди" стоят...

Машина остановилась, фары потухли. Никто не вышел, словно невидимый водитель решил заночевать в салоне. Блеклый дворовый фонарь не мог проникнуть внутрь, и Жене почему-то показалось, что сейчас, именно в данный момент, на него из машины кто-то смотрит. Если бы глаза его приобрели хоть на секунду фантастическое рентгеновское зрение, он бы сразу узнал этого "кого-то", потому что мужчина, сидящий за рулем, был ему отлично известен. Он общался с ним даже дважды - сначала там, за воротами воинской части, у щита с уродливым Александром Невским, а потом по телефону, в страшный день, когда все чуть не рухнуло...

...- Вот я и дома... - тихо сказала Аля, глядя в сторону и сцепив руки на коленях. - Ты сразу уезжай, ладно? Не сиди здесь. Тебе же домой надо. Да и я не смогу туда подняться, пока ты не уедешь.

Майор Голубкин отстегнул ремень безопасности и потянулся к девушке, но она вздрогнула и предостерегающе вытянула вперед ладонь: "Не надо".

- Почему, Сашка? - он достал из бардачка пачку сигарет. - Ну, давай, еще пять минут посидим, и тронусь. Чего ты шарахаешься, поцеловать на прощание не даешь? Это он тебе чужой, а не я.

- Потому что тогда я вообще никуда не пойду. Останусь с тобой.

- Но я-то остаться не могу...

- Вот потому и не трогай меня, - Аля отказалась курить и устало откинулась на спинку сиденья. - Хороший сегодня был день, Юра. Мне было с тобой... сказочно. Никогда в жизни не забуду.

- Мы пока не расстаемся, - Голубкин открыл окно и выдохнул дым в сырой вечерний воздух. - Завтра, например, увидимся. Поздравлю тебя на правах папы.... Не кисни, Саш. Жизнь - штука несправедливая, не все в ней от нас зависит.

- Скажи, Юр, ты меня любишь?.. Ладно, можешь не отвечать, - Аля закрыла глаза. - И так понятно.

- Люблю. Как человека. Я тебе это уже говорил.

Они помолчали, потом майор неожиданно засмеялся:

- Ой... вспомнил сейчас. Дочке моей лет пять было, и вот как-то она меня довела, уже не помню чем... в общем, всыпал я ей по первое число. Сижу злой, настроение плохое, совесть уже мучает, ну, думаю, сладил с ребенком.... И тут она ко мне подходит и спрашивает: "Ты меня любишь?". Я ответить еще не успел, только рот открыл сказать, что люблю, а она: "Можешь ничего не говорить. Ты выдал себя своим поступком!". И гордо так, руки за спину, потопала к себе, аж пол задрожал.... Понимаешь, ты сейчас вот точно так же спросила. Не как женщина, а как моя соплячка... Ладно, Саш, иди. Тебе завтра надо выглядеть хорошо, все-таки свадьба.

- Спасибо, - Аля чмокнула его в щеку и открыла дверцу машины. - Осторожнее добирайся, Юр. Дорога мокрая...

"Жигуленок" отъехал, а она все стояла, глядя вслед его красным огонькам и чуть пошатываясь на месте от слабого головокружения. Немного тошнило, словно после нескольких выкуренных сигарет или долгого раскачивания на качелях. Девушка, безусловно, не знала, что это просто маленький Юрка, который существовал уже четвертую неделю, решил выразить свое отношение к происходящему. Ей казалось: опять нервы. А сейчас еще и с Женькой объясняться, нытье его слушать, как же это уже надоело...

Странно, но будущий муж встретил ее молча.

- Привет, Жень, - Аля сбросила туфли, сунула ноги в тапочки и, зевая, поплелась в комнату. - Спать хочу! Умираю!

- Как стенд поживает? - Женя топал за ее спиной, словно тюремный конвоир, и таким же голосом разговаривал. - Успешно?

- Все стенды висят по местам. И вообще, наглядная агитация - это тебе не хухры-мухры, на ней держится весь наш славный политотдел во главе со Старостой. А что?

- Да нет, просто мне показалось, что тебя сейчас кто-то привез на машине. Я и удивился: неужели в вашей части всех, кто задерживается, по домам развозят?

Аля сердито обернулась:

- Нет, не всех. Только меня.

- А можно узнать, кто же это такой добрый? - Женя сложил руки на груди.

- Можно. Мой начальник. Он тоже допоздна застрял, вот и решил меня подкинуть, - Аля вдруг заспешила, словно ее могли перебить. - Знаешь, он упорно говорит не "Быково", а "Коровино", никак отучить не могу, и вообще, ничего такого тут нет, просто поздно уже, мало ли кто в электричке привяжется...

- А что же он не зашел, если ничего такого тут нет, со мной не познакомился?

Девушка улыбнулась:

- А ты его завтра увидишь. На свадьбе. Я его позвала... неудобно не позвать было.

И вот тут Женя взбесился.

- А я - не хочу! - крикнул он. - Я не хочу, чтобы он был на моей свадьбе! Нечего ему там делать! Кто он такой? Начальник? Ну и что, это же не брат родной!..

- Слушай, во-первых, свадьба не только твоя, но и моя. И потом, твой-то начальник придет...

- Я, Александра, со своим начальником не... - Женя замолчал на вдохе и опустил глаза. - Извини. Черт знает, что из меня лезет.

Они тихо поужинали, и Аля привычно заперлась в ванной. Открыв воду, она прислонилась спиной к двери и медленно съехала на корточки. Ну, вот, это случится уже завтра. Как давно была та неделя перед праздником, светлая, счастливая, бесконечная.... Уже и не вспомнить, о чем болтали, лежа рядышком на расшатанной койке, над чем смеялись, какие планы строили. Все вылетело. Наверное, так и бывает, когда ты счастлив. Ничего не помнишь, часов не наблюдаешь, даже не знаешь, сколько тебе лет и сколько лет человеку, который с тобой... Ничего не знаешь. Просто хорошо. Не верится, что когда-нибудь умрешь, да и умирать не страшно, потому что ты не один. Все вокруг кажется красивым, все люди добрые, все события хорошие...

Он сказал: я ничего не могу дать тебе взамен твоей семейной жизни. Имел в виду: только себя, только вот такие дни, украденные у других, только, может быть, несколько ночей во время очередного казарменного положения, если удастся перехитрить полковых сплетников. Больше ничего. Ни одного утра в собственном доме, ни одного выходного, проведенного вместе от и до, ни одного ласкового слова на людях...

Она знала: это тоже много. Это лучше, чем совсем ничего. Но боль, к которой ты привыкаешь - все равно боль, все равно у тебя не в порядке жизнь, а дни, которые ты отшвыриваешь назад, как пустые ненужные оболочки - это ведь твои дни, часы тикают, время идет, не приближая тебя к счастью ни на миллиметр.

Впервые - а может, и не впервые - она тихонько завыла, зажмурившись и видя только яркие сполохи за глазами. Если отпустить на волю это состояние, тоскливый вой перейдет в крик, и тогда уже ничего будет не сделать, только кричать, пока не охрипнешь, поэтому надо держаться... все, все, хватит...

- Ты там поешь, что ли? - поинтересовался из-за двери Женя.

- Да! - испуганно отозвалась Аля. - Пою немного...

И она действительно запела, чтобы не молчать и не позволять мыслям рвать на части ее душу:

- Расцветали яблони и груши, поплыли туманы над рекой...

* * *

Розовощекий усатый тамада еще раз переворошил листки сценария и глянул на часы. Так, молодых у нас зовут Женя и Саша. Интересно, кто из них кто? Неужели трудно было полностью имена написать! Гадай теперь... Свидетели - Таня и Илья, ну, тут все понятно. Сорок человек гостей. Точнее, сорок один, потому что последнего вписали буквально только что... похоже, родственник жениха - тоже Голубкин. Отлично.

Двумя пальцами отодвинув в сторону бархатную портьеру, он выглянул в зал. Все было готово, столы стояли буквой "П", а в середине на отдельном маленьком столике возвышалась коробка с Сюрпризом. Таблички с именами гостей тоже расставили, и теперь две молодые официантки без толку шатались, поправляя в корзинах живые цветы и лениво переговариваясь.

Без десяти три. Сейчас подъедут. Тамада встал перед зеркалом, побрызгался туалетной водой и поправил галстук-бабочку. Эти стандартные заказные свадьбы начали его в последнее время слегка доставать, но это все же лучше, чем торговать шмотками на рынке или вести детские утренники. Если ты не настоящий артист, или настоящий, но невезучий, тебе остается лишь покориться судьбе и не возникать.

Тамаду звали Феликс, и он считал себя артистом все-таки настоящим. Обидное "массовик-затейник" резало слух, хотя и помогало его семье неплохо сводить концы с концами. Хотелось чего-то большего, искусства, пусть и в масштабах чужой свадьбы, которую кто-нибудь заснимет на видеокамеру, и на том все кончится...

Примерно неделю назад в голову ему пришла идея нового конкурса. Ох, уж эти конкурсы! В них начинают участвовать лишь после третьей рюмки, и вид у взрослых солидных людей, поедающих, допустим, наперегонки кремовый торт без помощи рук, просто дурацкий. Игроки мучаются, зрители веселятся. Женщины бальзаковского возраста почему-то сразу краснеют, начинают визжать и хлопать в ладоши, а мужчины орут, как на футболе.... Потом снова все пьют, говорят бесконечные тосты, пьяно обнимаются и донимают новобрачных криками "Горько!". А ты вертишься перед ними волчком, поднимаешь всем настроение в то время, когда у тебя старший сын под следствием, младший колется, а жена при любом удобном случае обзывает тебя алкашом и импотентом...

Феликс откашлялся и пропел: "ля-я-я!". Нормально. Голос есть.

Ага, ну, вот и подъехали. Невеста хорошенькая, только слишком молодая. Такие браки недолговечны. Но вот как раз ей-то новый конкурс должен понравиться, хоть старался не зря... Интересно, чего она такая убитая? Даже не улыбается. Эй, детка, улыбайся, мне только твоей кислой физиономии сейчас не хватало! С женихом, что ли, поругалась?..

Праздник начался - если это действо можно было назвать праздником. Феликс чувствовал, что на этот раз веселья, даже дутого, как-то не получается. Гости друг друга почти не знали, а потому вели себя натянуто, разговаривали громко и официально, шутили дежурно. Одинаково блондинистые родители жениха прицепились к седому величественному старцу, увешанному орденами, как новогодняя елка, и расспрашивали его о чем-то за спиной своего сына. Красивая рыжая свидетельница со стороны невесты в наглую закурила за столом и, глядя на нее, сразу начали дымить еще несколько человек. Бабушка невесты, элегантная пожилая дама, бесконечно вертела в руках камеру, пытаясь ее настроить. Рослый крикливый мужик "крутого" вида - малиновый пиджак, золотая булавка на галстуке, перстень-печатка - все время хлопал жениха по плечу и хохотал. Никто никого не слушал.

А невеста смотрела на дверь.

Для нее не существовало никакой свадьбы, никаких гостей, никакого Феликса - она смотрела только на дверь. Огромными, серыми, неподвижными глазами. Так смотрели, должно быть, на последнюю шлюпку пассажиры "Титаника" (что за ерунда, откуда такое сравнение?..), такой взгляд может быть только у человека, у которого осталась всего одна угасающая надежда.

Она сидела, белая, красивая, неподвижная, и молчала в ответ на все вопросы, на все попытки ее растормошить, сидела словно под действием "ЛСД", видя то, чего не видит никто вокруг - собственную смерть. Кажется, даже дыхание не вырывалось из ее легких. Гости начали нервничать, и даже бабушка с камерой вдруг уставилась на внучку со страхом.

Феликс понял, что весь сценарий сейчас полетит в чертям, и воскликнул:

- Горько!

- Горько! - облегченным хором подхватили из-за столов.

И тут дверь открылась. Распорядитель ввел в зал, заботливо придерживая за локоть, мужчину средних лет в скромном сером костюме и с улыбкой указал ему на свободный стул. Тот кивком поблагодарил и остался стоять, потому что в этот момент случилось чудо.

Она ожила. Невеста. Эта странная девушка с застывшими глазами, похожая на ярко раскрашенный манекен в свадебном салоне, а не на живого человека. Эта замороженная статуя, от вида которой несчастный тамада уже начал приходить в отчаяние. Секунда - и весь лед осыпался с нее, повернулся невидимый рубильник, запускающий дыхание, сознание, зрение и речь, и она, пробормотав одними губами что-то неслышное за общим гамом, вдруг в буквальном смысле расцвела - такого Феликсу видеть еще не доводилось. Улыбка, осветившая это милое девичье лицо, была ослепительной, сумасшедшей, на нее невозможно было смотреть, не щурясь, она почти пугала своей счастливой силой - и в то же время непередаваемой горечью.

В руках у вошедшего были цветы и сверток, небольшой, квадратный, тщательно упакованный в белую бумагу.

- Что вы принесли? - вымученно сияя, Феликс поднес ему микрофон и поглядел умоляюще. - Наверное, это подарок для новобрачных?..

Мужчина не отрывал глаз от невесты и ответил не сразу. А когда ответил, тамада понял сразу и окончательно: свадьба полетела к черту.

- Саша, я принес тебе мышку - возьми ее скорее, - сказал этот сумасшедший, и невеста заплакала.

Она плакала так, как не плачет на своей свадьбе никто на свете, это были даже не слезы - у нее началась истерика. Жених вскочил, бледный, но рыжая свидетельница сердито замахала на него руками, подбежала к невесте, обняла ее и начала ласково, по-матерински гладить по голове, утешая. Из волос вывалился белый искусственный цветок и упал на стол, как огромная снежинка. Все вокруг молчали. Никто не двигался. Лишь запоздалый гость медленно подошел, так же медленно поставил перед невестой завернутый в бумагу предмет, положил сверху три розы в золотистом целлофане и повернулся, чтобы уйти. "Нет, останьтесь, пожалуйста!" - рыжая девушка сделала вслед инстинктивное движение, словно собираясь поймать его за рукав. Он обернулся, что-то спросил, стараясь не смотреть на жениха, у которого даже губы побелели от бешенства. Невеста оторвала от лица руки, поморгала, всхлипывая, улыбнулась: "Все, все, я больше не буду".

Успокоили, кажется. Ф-фу... Что-то тут нечисто. Из-за чего она так заревела? Из-за мышки?.. Феликс вытер платком пот со лба и снова растянул губы в лучезарной улыбке, с некоторой отстраненностью наблюдая, как невеста разворачивает сверток и поднимает на вытянутых руках маленькую стальную клетку с суетящимся внутри грызуном. Действительно, мышка. Обычная, серая. Странный вообще-то подарок на свадьбу, но у богатых свои причуды.

- Горько! - снова провозгласил он.

Молодые встали. Все приготовились считать: один, два, три.... Но ничего не происходило. Эти двое стояли и смотрели друг на друга молча, не улыбаясь, не делая никаких движений, и Феликс впервые за последние несколько лет подумал: пора менять работу. Нервы не выдерживают. Так и хочется заорать жениху: "Да поцелуй ты ее, идиотина!", а потом уйти и хлопнуть дверью. М-да, девочка выходит замуж явно против собственной воли, и выкладываться придется на полную катушку, чтобы из этой комедии хоть что-то получилось. А это-то, с мышкой, кто такой? Отец?.. Нет, отца посадили бы рядом. Тогда кто? Ведь похожи, сволочи, просто одно лицо, этого только слепой не заметит.... А как она на него смотрит, мать честная!..

Жених, слава Богу, очнулся. Пошло-поехало... Раз, два, три... четыре.... Все, на большее не хватило. Феликс поглядел на невесту почти с ненавистью: "Ну, давай, еще губы вытри, потешь публику.... Не знаю, что у тебя там за дела, но ради праздника можно было поднапрячься и изобразить лучезарное счастье. Мне-то хоть все не обламывай, дай до конца довести...".

Наконец, с официальной частью было кое-как покончено. Народ оживился, расслабился, начал бодро жевать, отдельные гости наливали себе уже без команды и пили за свое здоровье. Включили музыку. Заиграло что-то веселое, шансонное, задвигались стулья, и начались танцы.

Феликс отлучился к служебному столику, воровато налил себе сто пятьдесят грамм и хлопнул их одним глотком, с тревогой наблюдая за проблемной невестой. Она отпустила суженого танцевать с рыженькой свидетельницей, а сама осталась сидеть, машинально поглаживая блестящие прутья клетки. Бабушка наклонилась к ней, спросила что-то, но она покачала головой и отвернулась. Человек, из-за которого она плакала, тоже не встал из-за стола. Стесняется? Под такую музыку дрыгаться не хочет? А какую ему надо?.. Ну, люди! Чего вы все хотите? Неужели вам в голову не приходит, что счастье - это просто когда дети твои дома, никого не вызывают в суд по делу о грабеже и не везут на "скорой" в наркологическое отделение, когда в холодильнике есть что пожевать, не течет потолок и не просрочена квартплата.... А страсти ваши - тьфу, ерунда!

Доиграла одна песня, началась вторая. Эти двое все сидели. Феликс скрипнул зубами и вдруг подумал: ладно. Сейчас я вам сделаю. Главное, потом не жалейте. А мне не трудно.

- Вова, - протягивая прозрачную магнитофонную кассету, он наклонился к сонному ди-джею. - Поставь сейчас вот это, как только песня кончится. И объяви "белый" танец.

- А не рано? - зевнул Вова.

- Делай, как я тебе говорю, - тамада отошел.

Ну, сейчас вам будут страсти, если вы этого так хотите.... Этот вальс из фильма "Мой ласковый и нежный зверь" очень хорошо выявляет истинные отношения между людьми, особенно если поставить его, когда гости еще относительно трезвые. Половина народу сядет на места, потому что танцевать будет не с кем! Нельзя бездумно топтаться на месте под такую музыку в объятиях чужого тебе человека, не получится, противно потом будет...

Веселая песня стихла. Раскрасневшиеся, бодрые, все ждали продолжения и хором требовали "Сан-Франциско", хлопая в ладоши и блестя глазами.

- А теперь внимание! - прозвучал над толпой микрофонный голос ди-джея Вовы. - "Белый" танец! Дамы приглашают кавалеров!..

Феликс видел: парень нарочно слегка медлит, потому что все понял и дает невесте возможность осмыслить сказанное. Вальс-то коротенький, всего три с половиной минуты, а ведь еще протолкаться надо к человеку, которого хочешь пригласить...

Поплыли первые звуки. Она привстала, слушая, потом быстро поднялась с места, а тот человек уже спешил к ней сквозь обалдевшую толпу, осторожно огибая людей, как памятники. Невеста выбежала из-за стола, и они столкнулись руками, как двое слепых, нашедших друг друга ощупью или по запаху. А Феликсу вдруг стало грустно: он вспомнил, как когда-то танцевал под эту музыку со своей женой, тогда еще молодой и красивой, которая любила его и смотрела доверчивыми, восхищенными глазами...

Невеста и гость почти не двигались, просто стояли на месте. На них смотрели другие гости, смотрел со своего места белобрысый молодой жених, смотрела, не отрывая глаз, рыжая свидетельница - смотрели все. А они видели только друг друга.

"Господи, что ж я наделал... - вдруг подумал Феликс, наблюдая за этой парой и понимая, что положение, наверное, теперь не спасти. - Ну, убедился. А дальше что? Поедут молодожены в понедельник в тот же загс и подадут на развод. Это как пить дать. А этот-то хорош! Неужели любовник? Да быть не может, он ее в два с лишним раза старше. При таком-то молодом муже - вряд ли. Или все-таки отец? Но кто смотрит такими глазами на отца?..".

Вальс доиграл. Они отошли друг от друга, оба, не сговариваясь, сказали: "Спасибо" и сразу превратились в посторонних, словно ничего и не было. Вова поставил что-то веселое, толпа зашевелилась, снова начали говорить тосты и кричать "Горько", снова молодые вяло и по обязанности целовались, день катился к вечеру.

Феликс посмотрел на часы. Половина шестого. Можно и к конкурсам приступать, а то публика заскучала, на улицу курить зачастили, а невеста сидит, как неродная, все на мышку свою любуется...

Развлекать публику - это он умел. Для начала дружно поводили хороводы, выбрали королеву праздника - рыжую девчонку с озабоченными грустными глазами, потом посоревновались в умении быстро занимать свободный стул, сыграли в фанты и спели хором десяток частушек. Как обычно. Оставались еще воздушные шарики и подвешенные на веревочках яблоки, но Феликсу было ясно: это все не то.

- А теперь, - он вышел с микрофоном на середину зала и весело огляделся, думая почему-то о том, что июнь выдался холодным, а долги никак не удается полностью отдать, - теперь, дамы и господа, предлагаю провести психологический тест на совместимость. Мне нужна невеста. Саша! Идите сюда! Никаких "нет", вам понравится! Скорее, скорее, - он потянул упирающуюся девушку за руку и поставил рядом с собой. - Так, невеста есть. Я попрошу всех мужчин построиться сейчас вот тут, вдоль стола. Как в армии! Давайте вспомним юные годы!..

Мужчин долго уговаривать не пришлось, половина из них находилась уже в том состоянии, когда неважно, чем заниматься, главное, чтобы было весело. Тот, с мышкой, тоже неуверенно поднялся, и Феликс сразу же сцапал его:

- Пожалуйста, пожалуйста! Вы служили в армии? Помните немного?..

Странный гость улыбнулся:

- Я и сейчас в ней служу.

- Вот и хорошо! А в каком звании? - Феликс поднес к его лицу микрофон.

- Майор, - голос разнесся на весь зал, и невеста вздрогнула.

- Замечательно! - тамада был готов сейчас радоваться чему угодно, лишь бы хоть одни номер не сорвался. - Вставайте в строй, товарищ майор, начинаем! Задача Саши - с завязанными глазами отыскать Евгения. Чур, не подсматривать! - поманив жениха, он убрал микрофон и понизил голос до шепота. - Женя, как только я скажу: "Вперед", тихонько ее позовите. Поняли?

Парень кивнул. Невесте завязали глаза тонким шелковым платком, добросовестно покрутили ее на месте и отпустили. Она остановилась, чуть пошатываясь, и стала медленно поворачивать голову из стороны в сторону, словно прислушиваясь к далекому, еле слышному звуку.

- Итак! - Феликс кивнул мужчинам, и те быстро поменялись местами и выстроились по-новому. - Как известно, любящие сердца могут найти друг друга на любом расстоянии. Сейчас мы проверим это утверждение! Саша, вы готовы?

- Готова, - тихо ответила невеста.

- Тогда - вперед!.. Прислушивайтесь к себе! Найдите своего мужа, он здесь и мысленно зовет вас! Если найдете - получите Сюрприз!

Девушка все стояла на месте. Феликс машинально глянул на майора и увидел, что тот смотрит куда-то в сторону, будто все происходящее его не касается. А вот свидетельница не сводит с невесты глаз. Публика начала было хлопать, но, заметив запрещающий жест тамады, перестала.

Он ждал. Скорее бы все это кончилось. Сама не веселится и другим не дает... Что ж ты стоишь-то, иди! Даже отсюда слышно, как твой благоверный тебя зовет!..

Девушка сделала шаг, другой, но совершенно не в ту сторону, откуда доносился до нее отчаянный шепот: "Сашка! Сашка, сюда!". Безошибочно, словно ее вел какой-то инстинкт, она подошла к майору (он слегка отшатнулся, удивленный), остановилась перед ним и неуверенно протянула руку:

- Я... угадала?..

Зал засвистел и захлопал, причем больше всех старался тот, мордастый, в малиновом пиджаке. Феликс с досадой шлепнул себя по боку свободной от микрофона рукой:

- Нет, Саша, не угадали!

Жених был бледен. Все следовало немедленно прекращать, никаких вторых попыток, ничего. Пусть просто напьются вдребезги и мирно разъедутся по домам...

- Как же - нет? - девушка стянула с лица повязку и побледнела точно так же, как и бедняга Евгений. - О, Господи...

- Ты подглядывала? - явственно донесся до тамады голос майора.

- Нет... Я услышала: "Сашкин, иди ко мне!" и пошла, - вид у невесты был потрясенный.

- Я ничего не говорил.

- Значит, подумал.

Они умолкли. Вот такой и запомнилась Феликсу эта свадьба - грустной, горькой, полной непонятных пауз, недомолвок и бесконечной, сводящей с ума тоски. Это была не свадьба. Это были похороны - кто-то в этот день хоронил свою надежду.

Когда зал опустел, тамада налил себе полный стакан водки и сказал ди-джею Вове:

- Все. Еще один такой облом - и пойду в театр кукол Петрушку изображать. Даже Сюрприз не распечатали.... А там, между прочим, бутылка "Дом Периньон"! Будешь?..

* * *

- Так все обгадить! - Женя метался по комнате, размахивая руками, словно дирижер. - Так обгадить!.. Ну, сука, ну, достану я тебя... Я чувствовал: будет какая-то мерзость! И точно! Точно!..

- Не ори, - Аля курила, стряхивая пепел в старую чернильницу с крышкой.

- Я не ору! Это была наша свадьба, мать ее!.. Зачем он приперся? Чтобы все обломать?!.. Я, как его увидел, сразу понял, что он будет тебе сейчас на жалость давить, до слез доведет, ты же плакса, каких поискать! И все у него получилось.... Но ты мне объясни, Саш, потому что я дурак и ни хрена не понимаю: что это была за комедия? У тебя к нему такие серьезные чувства? В загсе "да" не могла из себя выдавить, в кафе сидела, как у постели умирающего, пока этот козел не заявился... Я, по-твоему, ничего не замечаю? Ничего не соображаю?

Девушка равнодушно посмотрела в темное окно:

- Можем развестись.

Женя онемел. Долгую минуту он приходил в себя, потом схватил с подоконника стеклянную вазу и с силой грохнул ее об пол:

- Развестись, да?!.. - в его голосе зазвенели слезы.

- Тогда не ори, - Аля затушила сигарету и сразу закурила новую. - Черт... надо бросать, а то мутит уже.... Не хочешь разводиться, давай жить мирно. Голос на меня повышать я тебе не позволю. И командовать только на том основании, что ты - мужчина, не позволю тоже. У меня, слава Богу, на службе командиров выше крыши. Любой сержант имеет право мне приказывать, и я обязана подчиняться.

- Да нет, я смотрю, ты больше майорами увлекаешься, - Женя присел и начал собирать острые осколки.

- Дальше что? - его жена прищурилась.

- Ничего. Платье хоть переодень, прожжешь... Саш, у вас все-таки было что-нибудь?

- Женя, не начинай!..

- А ты-то чего орешь? - Евгений удивленно выпрямился. - Я просто спрашиваю.

- Ты это спрашиваешь каждый день! - Аля начала дрожать. - Каждый день, и не по одному разу! Если тебе так легче, считай, что было! Хотя на самом деле не было. И я больше не буду перед тобой оправдываться, никогда, понял?!.. Я его люблю... как человека, как отца, как кого угодно. Я - просто - его люблю! Можешь ты это понять своими детскими мозгами?..

- Саша... - он испуганно протянул к ней руки.

- Называй меня - Аля! Сколько раз тебя надо попросить, чтобы ты это сделал? Меня бабушка так назвала - все. Аля значит Аля. И отвяжись ты от меня со своей ревностью, что ты лезешь, и без тебя тошно...

"Скорее бы на службу, - думала она, помогая мужу подметать засыпанный битым стеклом пол. - Понедельник, вторник, среда - отпуск. В четверг я его увижу. У нас будет два дня - четверг и пятница. Потом выходные... ну, их я как-нибудь переживу... надо окна помыть, книжку дочитать... чем бы еще заняться? Хоть бы Старосте что-нибудь приспичило, и он меня вызвал! Господи, если ты слышишь: подскажи Старосте, что меня надо вызвать на службу! Пусть Крюгер опять оживет, только Юру не трогает, а просто так... Юра, ты уже спишь?.. Даже не поговорили. Как там вчера у тебя все прошло?.. Спокойной тебе ночи, спи хорошо, пусть тебе солнце приснится...".

На улице лил дождь. Пять минут назад наступило двадцатое июня. Молодые супруги молча уселись за стол на кухне, и Женя разлил по бокалам шампанское:

- Ну, давай, хоть отметим по-человечески.... Не люблю я всей этой суеты, чисто для родителей и кафе затеял, и вообще.... Одна машина чего стоила! На фиг им "мерседес"-то сдался, вот чего я не пойму. Можно было и "Волгой" обойтись. Перед кем выпендриваться?.. Как считаешь... Аля?

- Никак не считаю, - Аля взяла бокал и стала вертеть его в руках. Она уже переоделась в футболку и широкие домашние джинсы и напоминала невесту лишь забытым белым цветком в чистых русых волосах. - Твои родители люди небедные, вот им и хочется, чтобы все было на уровне...

- Ну что, - Женя вздохнул и коснулся ее бокала своим, - за свадьбу? Чтобы жилось без печали?

"Юра, за тебя!" - подумала она, залпом выпила сладкий шипучий напиток и сказала:

- Ну, поздравляю... муж.

- Поздравляю, жена. Только шампанское так не пьют, это тебе не водка. Еще налить?

- Конечно.

- Смотри, опьянеешь, - Женя вновь наполнил ее бокал, подождал, пока осядет пена, долил до верха. - Хотя - почему бы и нет...

"А я и хочу напиться, Женечка, - Аля поежилась от своих мыслей. - Мне сейчас пытка предстоит - в постель с тобой ложиться. Наркоз нужен. И чем сильнее, тем лучше. Без наркоза я от боли умру, как во время операции. Ты сегодня разрешаешь мне пить - спасибо. Разрешишь завтра - еще раз спасибо. Но потом ты скажешь: хватит. И все это будет по живому. Вот чего я боюсь... Бедный Юрка, а ведь он, наверно, о том же самом думает. Может быть, для него это теперь - тоже пытка. Только ему в сто раз тяжелее, он же мужчина, он не может просто потерпеть, от него действия требуются.... А я, дура, расклеилась! Держи себя в руках, Алька. Тебе еще повезло, и радуйся этому. Все. Вперед, под танки!".

Собрав все силы, она улыбнулась мужу:

- Ну, что, Евгений Федорович? Родить вам сына, как обещано?

...Странно - но у нее все получилось. Это оказалось не страшнее, чем в госпитале, когда ее, плачущую от боли, уложили на операционный стол и нарисовали на животе йодом тонкую линию на месте будущего разреза. В самый последний момент передумали и отправили в палату. Тогда было страшно, но не смертельно. И сейчас - то же самое. Страшно, неприятно, тоскливо, но не смертельно.

Закрыв глаза, она представляла себе старый дом на Малой Бронной, где жила в детстве с бабушкой: теплые стены, мягкий дневной свет, растекающийся по просторной комнате, белую стеклянную лампу на потолке, смешные безделушки в буфете, металлическую кровать с шарами на спинке, застеленную клетчатым покрывалом, скрипучий дощатый пол.... В подъезде всегда темновато, но тоже уютно, там широкая деревянная лестница сбегает вниз, к двери в пестрый внешний мир, там кошки сидят, подобрав хвосты, и смотрят из полумрака желтыми глазами.... А двор - маленький, квадратный, с высоченными ясенями, зелеными скамейками и древним неработающим фонтаном... Красивое, милое, замечательное место, и бабушка тогда была моложе и здоровее, чем сейчас, и Жени никакого не было...

- Больно! - вскрикнула Аля, дернувшись в руках мужа. - Поосторожнее не можешь, слоняра?..

- Извини, - пробормотал он.

...А можно представить себе и другое место (спасибо тебе, Господи, что наделил меня воображением!). Там трава колышется под ветром, как живая, и весь воздух насквозь пропитан запахом свежего сена. Птицы кричат, словно от страха, но на самом деле, конечно, ничего не боятся, просто они свободны, и им хорошо... Самолеты режут небо, как пирог, а старая водонапорная башня шепчет что-то, шевеля на ветру оторванным куском жести. На крыше деревце, тоненькое, юное, зеленое... цветы везде... Господи, когда это кончится, когда можно будет просто помечтать о счастье?.. там хорошо... там удивительное место... Поляна его души...

Ага, ну, вот и все. Вот мы на сегодня и отмучились. Теперь в душ - и спать. Не так уж и страшно...

Включив воду, Аля застыла, глядя на себя в зеркало. Какое странное лицо, даже и не поймешь, что не так. Вроде все на месте - глаза, нос.... Исчезло сходство с другим лицом, до потери сознания любимым? Нет. Наоборот, кажется, оно усилилось, проступило резче, как фотоснимок в проявителе. А что тогда не в порядке? Может, просто музыка внутри больше не играет, и это стало заметно внешне? Или слишком уж несчастные у новобрачной глаза?

Вернувшись в комнату, она увидела, что Женя спит, обняв подушку. Что ж, пусть себе спит. Хоть без разговоров обойдемся.

* * *

Совещание офицерского состава (с участием начальников аппаратных) шло своим чередом. Проводил его подполковник Старостенко, потому что Синяя Борода (новая и очень популярная кличка командира) еще в обед умелся куда-то на персональном "уазике" и еще не вернулся. Под потолком актового зала кружились мухи, окна были открыты, и снаружи доносились мирные летние звуки: шум ветра, птичье чириканье, далекие гудки транспорта, бормотание приемника в чьей-то машине, голоса.

На сцене, развалившись на стульях, словно в шезлонгах, тихо подремывало командование: сытый и довольный зампотех Панченко, зам по тылу Хомяков, действительно похожий сейчас на хомяка, и грустный нестрашный Крюгер с глазами побитой собаки. Никто никого не боялся, народ зевал, почесывался и разговаривал. Крюгера это угнетало.

Староста перевернул страницу своего доклада и забубнил дальше.

- ... а я ему отвечаю: ты сам пойди и доложи, а я посмотрю, как Борода будет по территории за тобой с лопатой бегать, - шепотом рассказывал майор Голубкин младшему сержанту Устинову. - Думаешь, его мое предупреждение остановило? Нет. Пошел и доложил.

- А что Борода? - обрадованный тем, что начальник вернулся к жизни, Леша сиял, словно начищенная бляха на солдатском ремне.

- Ну, что Борода... Лопаты у него не было, и он воспользовался графином. Говорят, грохот был страшный, но графин, что самое интересное, остался цел. Башка, в которую им запустили, тоже. В общем, всем повезло.

- А ты? - Леша хихикнул.

- А я бурно аплодировал, свистел и орал: "Бис!". У меня было очень хорошее настроение, я даже немного отметил это событие - пошел в чайную и купил себе булочку.

Они сидели на самой галерке и зама по работе с личным составом совершенно не слушали. На дворе был вторник - обычный день. Потеплело, небо светилось свежей синевой, лето, кажется, вступило в свои права.

- Купаться-то поедем? - осторожно спросил Алексей. - Миновала опасность?

Голубкин покосился на него, словно боясь, что этот славный парень - тоже из числа "контролеров", и пожал плечами:

- Не знаю, Леш. Видишь, как все вышло. Да и Сашку теперь муж не отпустит, а я без нее не поеду. Звонил вчера и сегодня, поболтать хотел, а там - мужской голос или автоответчик...

- Хочешь, я ее к телефону позову? - предложил Леша.

- А какой смысл? - майор отмахнулся. - Надо от всего этого отходить. У человека теперь семья. Дети пойдут, заботы всякие... Мне сейчас больше о своей семье думать надо, совсем их забросил. Дочка обижается. Год на пятерки закончила, а я даже не поздравил.... Сто лет нигде не были, кроме дачи, одичали уже... Я даже телевизор не смотрю, представляешь? Включаю, пультом щелкаю, а взгляд ни за что не цепляется. Так, пятна цветные. Читать тоже не могу, хожу вдоль полок, пытаюсь что-то выбрать, а желания-то нет...

- У тебя депрессия, - неожиданно сказал Алексей.

- Чего-чего?.. - Голубкин так удивился, что чуть не заговорил в полный голос.

- Депрессия, - повторил младший сержант. - Понимаешь, когда Танька моя дурковать начала, я сразу подумал: что-то здесь не то. Вспомни, какая она была странная. Ничего ей не хотелось, все раздражало... Я к начмеду подошел и спрашиваю: мол, товарищ подполковник, что с ней? А он мне: это называется депрессия. Болезнь настроения. У тебя сейчас то же самое. Чувство вины, тоска, безразличие к жизни...

- И как ее лечить, твою депрессию? - усмехнулся майор.

- Только не водкой, - Леша внимательно посмотрел начальнику в глаза. - Ты пьешь много, тебя уже алкоголиком называют. Даже бойцы, и те - смеются. Неужели сдерживаться не можешь? Или так плохо?..

- Да не плохо мне, - Голубкин вяло поморщился. - Мне - никак. Осточертело все. Увольняться надо, пока здоровье еще осталось. Не могу больше. Задолбала эта армия.

- Серьезно?..

- А ты что, расстроился? На мое место Бондарь придет, он мужик неплохой, уживчивый, вы с ним поладите. А я - все, буду грядки копать, на солнышке валяться и в небо плевать. Выслуга у меня есть, я же в Афганистане служил... в штабе, в штабе, не надо на меня так смотреть! - майор засмеялся. - Перекладывал бумажки. Больше я ничего не умею.... Вот. А может, на родину махну, на Байкал. Озера у нас там красивые, пусть дети хоть раз по-настоящему поплавают. Лодку им куплю резиновую... и сам тоже буду кататься, рыбу ловить.

- Юр, а Сашка? - тихо сказал Алексей. - Я не говорю о ней самой, она сильная. А ты без нее сможешь?

- Слышал такую песню - про танцы под дождем? - Голубкин отвернулся. - В парке ее как-то гоняли несколько дней, я почти наизусть выучил. Как там... сейчас... "ты забудешь вопрос, но я помню ответ: друг без друга мы не умрем", кажется, так.

- Это "Технология", - кивнул Леша. - Не танцы под дождем, а "Странные танцы". Хорошая песня, я помню. Но она не про вас. Вам больше "Рано или поздно" подходит, той же группы...

- Все, давай-ка закроем эту тему. Не хочется мне об этом. Опять цитата, если ты не против, только уже из "Белого солнца пустыни". Помнишь, Абдулла там сказал: "Хороший дом, верная жена - что еще нужно человеку, чтобы достойно встретить старость?". Я с ним полностью согласен.

- Ты не человек, а ходячая энциклопедия, - буркнул младший сержант.

- Дождь, а, Дождь! - Голубкин неожиданно толкнул своего подчиненного локтем. - А ты ведь скоро прапорщиком будешь, не забыл? Отметим, как полагается. Можешь даже Татьяну пригласить, я договорюсь, чтобы ее в часть пропустили...

"Ты и на Байкале своем будешь пить, - подумал Леша, обреченно кивнув начальнику. - Ты будешь пить все больше и больше, пока от твоих замечательных мозгов не останется одно воспоминание. Верная жена даст тебе пинка под зад, дети начнут врать друзьям, что папа просто уехал в командировку, а родители твои будут краснеть при встречах с соседями и усиленно делать вид, что все нормально, просто ты немного устал.... А если у тебя и получится остановиться, то все равно - это будешь не ты. Не тот человек, которым я восхищался. Очень жаль".

- Хватит грустить, - сказал майор, заметив его состояние. - Нас ждут великие дела.... Слышишь топот? Я чувствую, одно великое дело уже бежит сюда. Очень великое...

На звук торопливых шагов, доносящихся с лестницы, обернулись уже все. Правильно ведь говорят, что бегущий офицер в мирное время вызывает смех, а в военное - панику. Правда, есть еще и третий вариант: офицер, бегущий на совещание, как на пожар, не может нести добрую весть, а потому вызывает ужас.

Дверь распахнулась, бахнув по стене так, что плохо прибитый кусок потолочного карниза рухнул точно на темя какому-то задремавшему в уголке лейтенанту. В зал, задыхаясь, влетел совершенно мокрый и сильно взъерошенный командир полка и с порога сообщил всем присутствующим:

- Все. Это п...ц!..

Народ замер, как громом пораженный. Раз Синяя Борода, который никогда, даже в крайнем бешенстве, не ругается матом, вдруг произнес т а к о е, значит, началась термоядерная война, и надо срочно дуть в подразделения спасать документацию, а потом заворачиваться в простыни и медленно ползти на кладбище.

От шока первым оправился Староста. Кажется, он понял, что имел в виду командир, поэтому сразу поинтересовался со своей кафедры:

- Окончательно?

Командир кивнул, достал огромный несвежий платок, вытерся и зашагал по проходу, делая отмашку рук, словно на параде. Протокол совещания был нарушен: никто не крикнул "Товарищи офицеры!" и, естественно, не встал. Но это больше не имело значения, потому что, очутившись на сцене, Синяя Борода снял фуражку, прижал ее к груди и выдал роковую речь, которая вошла в историю под названием "Большой п...ц".

- Ребята! - сказал он, и все похолодели. - Ребята! Эти умные головы в округе долго думали, чем бы нас осчастливить. И они надумали! Принято решение передислоцировать наш полк в деревню Балакино.... Да! Эти люди умеют держать слово. Обещали - и сделали. Я ползал на коленях! Я унижался!.. Бес-по-лез-но! Все. Пакуем барахло и радостно, с песнями и плясками, едем месить грязь на полигоне и нюхать здоровый аромат деревенского навоза. А как вы думали, господа горожане?!.. Вы думали, что будете тащиться тут, в Москве, у начальства под задницей? Думали, на метро будете кататься и по музэ-эям ходить, впитывать культуру русского народа?.. А вот - нет. Не будете! Вместо Третьяковской галереи вам достанется Балакинский краеведческий гадюшник, кино под открытым небом и доска почета с елочками. А вместо общаги с душем и телевизором вы со своими женами и киндерами в такую дыру поедете, какая вам и не снилась! Там не то что душа, там сортира нет! Домик деревянный в сторонке стоит, и хорош!..

- Товарищ полковник, вам водички налить? - буднично поинтересовался Староста, делая какую-то пометку в своей рабочей тетради, вероятно: "не забыть написать рапорт на увольнение".

- Водички? - зловеще переспросил Синяя Борода. - Ты думаешь, я нервничаю, да? Нет, Коля, я не нервничаю - у меня сейчас инфаркт будет! Я умру! Прямо здесь!

И тут со своего места в президиуме поднялся оживший и помолодевший Крюгер, откашлялся и тоже толкнул речь, позже названную "Большой п...ц Љ 2".

- Хорошо! - сказал он. - Мы им докажем, что такими вещами нас не возьмешь! Пусть высылают, так даже лучше. Ничего! Зато нам совершенно нечего больше будет бояться, дальше границ Московского округа нас все равно не выпихнут. А в границах мы проживем! Я предлагаю немедленно разработать план переселения. Там, в Балакино, хоть дорога есть? Техника пройдет?

Стоит заметить, что, при всей своей вездесущести, до Балакинского полигона начальник штаба за все годы службы в полку связи так ни разу и не доехал. То было недосуг, то дежурная машина вдруг ломалась и не хотела заводиться. А если и время было, и "уазик" не стоял на приколе, настроение куда-то ехать внезапно пропадало, и он опять оставался. Поэтому дикий вопрос о наличии в деревне дороги никого, в общем-то, не удивил.

- А казарменно-жилищный фонд? - продолжал наседать Крюгер на беззащитную публику, которая вновь слегка его забоялась. - В каком он состоянии? Где мы будем размещать личный состав?..

- Вот ты и займись! - Синяя Борода неожиданно повеселел. - Уточни, проясни и доложи! Прояви себя, так сказать, и закрепи! Глядишь, после меня и командиром заделаешься...

Лучше бы он этого не говорил. При мысли о возможном повышении в должности (и в звании, естественно) Крюгер приосанился, сверкнул очами поверх голов сидящих в зале офицеров и отчеканил:

- Есть! Уточнить и прояснить!

- Вот и молодец, - устало кивнул командир. - Ты назначаешься ответственным за переезд. А пока - прямо сегодня начинаем инвентаризацию всей техники и войскового имущества. Ответственные - командиры подразделений и начальники служб. Особое внимание прошу уделить автотранспорту, он нам скоро очень понадобится. Ездить должно все! Барахла у нас много, а аппаратные для перевозки, сами понимаете, не годятся.... Задействовать придется все "колеса", включая личные автомобили. В смысле бензина потом сочтемся. Срок нам дали - до пятнадцатого июля. Уложимся - хорошо. А нет - еще хуже будет.

- Куда уж хуже? - пробормотал Леша Устинов, уныло глядя на сцену. - И так... кошмар на улице Вязов.

- Ничего страшного в этом нет, - беспечно отозвался майор Голубкин. - У тебя мотоцикл, у меня авто, на электричках мы не повязаны.... Три недели геморроя, а потом - все наше. Помнишь, какая там природа?

- Юр, да я не об этом. А народ? Побегут ведь все, никого не останется. Пулей полетят! Вприпрыжку, кто куда! Я больше чем уверен, что завтра стол у командира будет весь рапортами завален. Кому это надо - Балакино?

- Но ты-то не уволишься, - убежденно сказал майор. - Ты у нас патриот Вооруженных Сил, в военной форме родился, аж акушерка испугалась. Тебя в дверь выгони, а ты в окно залезешь, лишь бы погоны носить. Верно говорю? Ничего, эти разбегутся, других наберут. Привыкнешь, найдешь себе новый объект привязанности... - он тихо посмеялся. - А то меня твоя любовь иногда угнетает. Даже выругаться, бывает, не могу, боюсь в твоих глазах с пьедестала рухнуть.

- Не рухнешь, - Леша сердито сдвинул брови. - А если угнетает - ладно. Больше не буду.

- Ну, не обижайся, не обижайся.... Это я так. На самом деле мне приятно, конечно.

- Хочешь еще одну штуку по психологии? - младший сержант вдруг сменил гнев на милость. - Для тебя важно, как к тебе относятся окружающие. То есть, это у всех, но у тебя - особенно. Я видел, как ты реагируешь, если кто-то из бойцов тебя прикрывает. Ты же сразу - в полном восторге! Море благодарности! Любую гадость готов простить за доброе отношение!

- Ну и что? - удивился Голубкин.

- А то, что даже к Крюгеру ты резко подобреешь, если он вдруг станет нормально с тобой обращаться. Ты - как зеркало. Отвечаешь полной взаимностью. Даже Сашку ты любишь за ее любовь к тебе. Ты просто балдеешь от мысли, что кто-то может любить тебя так сильно.

- Про Сашку мы с тобой, кажется, условились не говорить. И вообще - ты это к чему? Отгул попросить хочешь?

- Нет, я хочу попросить тебя о другом. Ради себя же самого - позвони ей. Ты, конечно, волевой человек, но я не хочу, чтобы твоя воля однажды треснула. Позвони.

В этот момент со сцены раздался крик "Товарищи офицеры!", и совещание закончилось. Все встали, задвигались, разминая затекшие конечности, и побрели на выход, громко и оживленно обсуждая, что теперь делать и кто виноват. Леша шел на почтительной дистанции за своим начальником. Тот молчал, помахивая в воздухе фуражкой, которую терпеть не мог носить на голове. И лишь на первом этаже клуба, у дверей подсобки, он обернулся и сказал:

- Я подумаю.

* * *

Опять запиликал телефон, и Женя, оторвавшись от супа, лениво взял трубку:

- Да!

- Прошу прощения, - знакомый голос так и резанул его по уху, - можно мне поговорить с Александрой?..

- Александра до послезавтра выходная, - Женя подышал носом, сдерживаясь, чтобы не заорать на наглого майора. - Что вы хотите? На службу ее пригласить? У вас работать некому?

- Я хочу сообщить ей, - терпеливо сказал голос, - что в полку у нас ЧП, и весь - я подчеркиваю! - весь личный состав срочно отзывают из любых отпусков и отгулов. А теперь позовите ее, пожалуйста.

- Но я... я не могу ее позвать. Ей нездоровится, отравилась чем-то...

Он прислушался. Алю, кажется, все еще тошнило, во всяком случае, она пока не выглядывала. В ванной ровно шумела вода, доносился плеск и слабые стоны.

- Дело-то серьезное, - вздохнул майор. - Я ваши эмоции понимаю. Но у меня приказ командира: собрать всех военнослужащих.

- Ей действительно плохо! - Женя все-таки разозлился. - Я русским языком сказал: у нее отравление. Вчера я сдуру потащил ее в кафе, а там кормят черти чем, тухлятиной какой-то... Я передам, что вы звонили. Но сегодня она, конечно, никуда не поедет. И завтра, думаю, тоже.

- Ей настолько плохо, что она разговаривать не может? - майор, кажется, всерьез нарывался на неприятности.

- Да! - гаркнул Женя. - Рвет ее уже сорок минут! Вы это хотели услышать?.. Что вы к ней цепляетесь? Что вы устроили у нас на свадьбе?.. Хватит девке голову морочить, она теперь, между прочим, моя жена, и я не позволю вам...

- Эй, товарищ муж! - в дверях кухни, привалившись к косяку, стояла бледная Аля. - Ты с кем это так митингуешь?..

- С твоим майором, - товарищ муж неохотно протянул ей трубку. - Учти, я тебя не отпускаю. Будешь дома сидеть, пока не поправишься.

Аля подержала трубку в руке, медленно поднесла микрофон к губам и сказала:

- Да.

- Сашка, привет, это я. Что там с тобой? - голос майора Голубкина моментально изменился, став теплым, словно кто-то включил в нем нагревательную спираль. - Серьезно, отравилась?

- Вроде... - Аля подавила новый приступ тошноты. - Съела вчера какое-то мясо недожаренное, а сегодня так скрутило - хоть вешайся.... Как у вас там?

- Как в сказке, Саш, чем дальше, тем страшней. Переезжаем все-таки в Балакино. С сегодняшнего дня инвентаризация началась, народ бегает, Крюгер головенку поднял и готовится огнем плеваться, мишень себе выбирает. Боюсь, что это опять буду я. Всех собирают.... Но я тебя, вообще-то, вызывать не хотел. Даже если бы ты была здорова.

Аля молчала.

- Сашкин, ты слышишь меня?

- Угу, товарищ майор. Мне просто говорить сложно, язык сводит. Сейчас, наверно, опять вывернет.

- Я быстро, это два слова... Саш, я ведь просто так позвонил. Тут такая запарка, все носятся, как кони педальные, а тебя нет, и мне как-то не работается.

- Сейчас... - Аля проглотила комок в горле, - сейчас оклемаюсь и приеду.

- Куда?! - вскинулся Женя.

- Тихо, - она махнула на него рукой. - Алло, товарищ майор? Мне приехать? Все уже в порядке. Я таблетку выпью, и пройдет. Приехать?..

- А ты сможешь? - Голубкин заговорил совсем тихо, почти шепотом. - Так меня со стороны не слышно?.. Саша, я хочу тебя видеть, но боюсь, что тебе по пути снова плохо станет. А мне с территории не выйти, каждую минуту дергают.

- Служба превыше всего, товарищ майор. Надо так надо.

- Тогда - приезжай. Пока будешь добираться, я все дела раскидаю и буду ждать в кабинете. Давай, хватит дома сидеть.

И ее отпустило. Сразу, словно по команде "Отставить!". Мерзкая тошнота улетучилась, живот больше не сводило, и она сказала повеселевшим, радостным голосом:

- Свершилось чудо! Вы понимаете, о чем я.

Женя что-то бормотал, маяча за спиной, но Аля не слышала его. Лихорадочно, словно за ней кто-то гнался, она открыла шкаф, достала чистую выглаженную форму и швырнула ее на кровать, расстегивая молнию на джинсах.

- Ты не поедешь! - ее муж загородил дверь и с силой уперся ладонями в косяки. - Не поедешь, и все!

- Поеду, - Аля переодевалась, не обращая на него никакого внимания.

- Тебе не на службу приспичило, а к нему. Поэтому ты не поедешь!

- Женя, ты занимаешься ерундой, - она уже надела куртку и тянулась за ремнем. - Если я захочу отсюда выйти, ты меня все равно не остановишь.

- Аля, если ты поедешь, у нас с тобой все будет кончено.

- Хорошо. Только от двери отойди, я тебя боюсь.

- Алька, идиотка, что значит "хорошо"?!.. - Женя застонал.

- Женя, я тебя не люблю. Я сделала глупость, - она отвернулась. - Можешь надавать мне по морде. Но я просто сдержала слово, и все! Я не могу иначе!.. А сейчас пусти, у меня семь минут до электрички.

Ему хотелось закричать, сделать что-нибудь ужасное, что-нибудь такое, что заставило бы ее остаться, но, к своему ужасу, он понимал, что скорее грохнется перед женой на колени, чем поднимет на нее руку. Унижаться перед женщиной было не в его характере, но сейчас настал именно такой момент: или ты наступаешь себе на горло, или сегодня же остаешься один. Она улетит, не оглянувшись на тебя, и больше ты никогда не сможешь проснуться рядом и пролежать еще час счастливым, глядя на ее спящее лицо. Это стоит, наверное, жертв. Поэтому Женя тяжело вздохнул и попросил:

- Аля, не люби меня, но только не уходи.

- Но мне сейчас надо! - она взяла со стула свою сумку и закинула ее на плечо, нетерпеливо ерзая на месте.

- Я не про "сейчас", я вообще.

Аля засмеялась:

- Да некуда мне идти! Что ты напридумывал себе? Пусти. Давно я милого Крюгера не видела, прямо плачу в подушку и пишу ему нежные безответные письма... Я никуда не денусь. Вечером вернусь домой.

* * *

Подполковник Урусов не верил своим глазам. Перед ним лежали два официальных ответа на его запросы, один из Октябрьского загса города Москвы, второй - из средней школы Љ 15 поселка Быково. И обе эти бумажки нагло кричали ему в лицо: ты - идиот!

Теперь неизвестно, что заставило его шевелиться, то ли детская внешность рядового Малышевой (ныне Голубкиной), то ли какие-то зияющие пробелы в ее рассказах о себе, то ли странные отношения с отцом - этим отвратным, плохо воспитанным майором. Так или иначе, но запросы он все-таки сделал, слабо надеясь, что две совсем невоенные организации - загс и школа - хоть как-то развеют его сомнения.

И он ошибся. Так ошибся, как только может ошибаться не слишком умный офицер, привыкший доверять бумажкам, а не людям. Ему казалось: да, девчонка в чем-то врет, это факт, но есть и другое факт - личное дело, которое врать не может. А в личном деле лежат две ксерокопии: свидетельства о рождении и аттестата о среднем образовании. В общем, первый документ тут лишний, но его подшили, что называется, за компанию, поскольку девушка перестраховалась и скопировала буквально все, что у нее было, вплоть до совершенно ненужных справок о квартплате.

Крюгер рассуждал так: если есть бумага, в которой говорится, что ты закончил одиннадцать классов, значит, это так. Но письмо со штампом школы Љ 15, лежащее у него на столе, утверждало совершенно обратное. Там говорилось, что Малышева Александра Юрьевна посещала занятия в данном учебном заведении с декабря 1989 года по февраль 1991 года, после чего без объяснений выбыла, по итогам учебного года не аттестована, и никакого документа о среднем образовании школа ей, конечно же, не выдавала.

...Ага. Выходит, аттестат у нас ненастоящий. Очень хорошо.

Крюгер потер руки, еще не зная, какую пользу принесет ему эта информация, и взялся за вторую бумажку. Вот тут его, что называется, и "торкнуло".

"Гражданка Малышева Александра Юрьевна, - прочел он, - родилась 27.11.76 г. (двадцать седьмого ноября тысяча девятьсот семьдесят шестого года). Место рождения - город Москва, республика - РСФСР, о чем в книге регистрации актов о рождении 1977 года января месяца 4 числа произведена запись номер 22. РОДИТЕЛИ: Отец Малышев Юрий Александрович, русский. Мать Григорьева Лидия Сергеевна, русская".

- Не может быть, - вслух сказал начальник штаба и прихлопнул листок к столу, словно муху. - Тихо, тихо, сначала успокойся, потом перечитай еще раз. Это опечатка.

Успокоился. Перечитал. Потряс головой. Встал, заварил себе чаю, с опаской понюхал его и снова сел.

Хорошо. С папой все ясно, можно было догадаться, что никакая она не дочь майора Голубкина. Давно ведь люди говорили: у них неуставные отношения. Очень-очень неуставные, дальше просто некуда. А не верил, дурак. Отмахивался, смеялся, даже на осведомителя наорал, чтобы не придумывал всякой чепухи. Ничего, теперь, когда на руках доказательство, все будет намного проще...

Крюгер еще раз пробежал глазами лаконичную запись. М-да, если бы дата рождения соответствовала тому, что записано в личном деле, грош была бы цена всем доказательствам. Девчонка могла просто заявить: "А я пошутила. Это не преступление". И все - не подкопаешься. Слава Богу, что пошутила она не только в вопросе своих родителей, но и во всем остальном. Чего стоит, например, подделка аттестата? Это же, если разобраться - статья!

Подполковник был приятно взволнован, и вызывала это волнение вовсе не глупая (да к тому же и несовершеннолетняя) Аля, а тот человек, при виде которого все последние годы ему очень хотелось произнести хрестоматийную фразу: "Ури, где же у него кнопка?!". Теперь, кажется, кнопка была найдена.

Майора никак не удавалось сломать до конца, он умудрялся поднимать голову даже после таких перегрузок, какие не под силу нормальному человеку. Ничто его не брало, ни бесконечные проверки, ни индивидуальная строевая подготовка, ни профилактические беседы один на один, ни такие же беседы, но при всех.... Даже история с аппаратной дальней связи эту бестию обошла стороной. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло...

Поморщившись, Крюгер допил чай и налил себе еще. Вспоминать о собственном позоре ему было и больно, и невыносимо, но хуже всего, что в случившемся тоже виноват был майор. Неизвестно, каким боком, но виноват. И ведь выкрутился, сволочь! Опять!

И вот - Малышева. Как просто. Это и есть пресловутая кнопка, которая выключит гаденыша навсегда. Ему придется поднять руки и с почетом уйти на пенсию, иначе такое начнется, что ад ему покажется раем. Все. Ничего от него не останется. Можно будет вздохнуть спокойно.

Помешивая ложкой в чашке, начальник штаба улыбнулся. Он знал, что все выйдет как нельзя лучше: и майор уберется с глаз, и командир ничего не поймет, ведь причиной увольнения станет так называемое "собственное желание". Не хочет человек служить, что с него взять...

Но упорный, мать его, упорный! И так его, и сяк, и домой звонили, и здесь, в полку, подвергли тотальной слежке, а он ходит себе, хихикает и шуточки шутит. Спелся с этим контрактником, Устиновым, прямо братья родные. Вместе обедать, вместе на совещание... два сапога пара. Устинов этот тоже - штучка, но с младшим сержантом справиться все-таки легче, чем с майором, это не вопрос...

Улыбаясь, Крюгер откинулся на спинку стула, заложил руки за голову и стал смотреть в окно. Благодатный момент хотелось продлить - впереди еще три часа служебного времени. А вызвать Голубкина лучше к вечеру, чтобы не успел успокоиться до конца дня и так и уехал домой с головной болью. Способ этот проверенный: судя по всему, наглый майор способен отвлечься от своих проблем только на службе, вот и не надо допускать, чтобы он на этой службе задерживался.

Правда, тут есть одно "но". В последние день или два с Голубкиным что-то происходит. Его все труднее вывести из равновесия, он почти не слушает, что ему говорят, смотрит с отсутствующим видом, со всем соглашается и постоянно - постоянно! - носит на лице какую-то странную, тихую и на редкость неприятную для взгляда улыбку. Такое впечатление, что ему по барабану и начальник штаба, и полк, и армия в целом. Сработает ли вообще эта "кнопка"? А может, он и сам уже собрался на пенсию и ждет лишь благоприятного момента?..

Подумав об этом, подполковник Урусов моментально утратил душевное спокойствие и схватился за телефонную трубку:

- Дежурный! Майора Голубкина ко мне.

Вот так. Ни в коем случае нельзя дать ему уйти самостоятельно. Его надо выкинуть, да так, чтобы он на всю жизнь это запомнил. Иначе - какой смысл был в долгой, изматывающей войне двух характеров, которая кипела в полку на протяжении не одного года?..

Из коридора донеслись шаги посыльного, глухой стук и голос: "Товарищ майор! К начальнику штаба!". Шаги удалились. И - тишина. Минуту, две, три. Пять. Десять. Крюгер нервно покосился на часы, поерзал на стуле и снова взялся за телефон. До этого он никогда не звонил своим подчиненным напрямую, но тут не удержался и набрал 6-90 - местный номер майора Голубкина. "Ты ко мне по-любому придешь, даже если тебя силой притащить придется. Никуда ты не денешься. Здесь главный пока еще я, а не ты...".

Длинные гудки. Может, его нет в кабинете? Но тогда дежурный перезвонил бы и доложил об этом. Значит, есть. Просто не берет трубку.

Начальник штаба прислушался. По идее, трель звонка должна быть слышна, аппараты в штабе громкие, такие, что из любой точки коридора не захочешь, а прибежишь. Но на этаже стояла абсолютная тишина.

"Ах ты, козел... Телефон у тебя, выходит, выключен. Хорошо...".

- Дежурный! Что там майор Голубкин? Умер от разрыва сердца?

- Сейчас идет, товарищ подполковник!

Крохотный кабинетик номер семь и шикарное обиталище начальника штаба разделяли всего три двери. Дойти можно за двадцать секунд. В чем дело? Чем он там занимается? Малышевой на службе нет, она еще в "свадебном" отпуске, а с кем, если не с ней, этот гаденыш мог там закрыться?..

Стыдясь самого себя и в то же время умирая от любопытства, Крюгер осторожно приоткрыл дверь и выглянул в коридор. Никого. Пустота до самой лестницы, лишь паркет отлакированный блестит да тополиный пух над полом летает. Откуда-то пахнет кофе, в кабинете зампотеха бормочет радио, у дежурки спорят два тихих раздраженных голоса.

Подойти?.. А если он в этот самый момент откроет дверь и в своей обычной манере вежливо поинтересуется: "Вы не меня ищете, товарищ подполковник?". Вот позорище-то будет.... А с другой стороны - страшнее, чем тогда, на плацу, быть уже ничего не может. Так что игра стоит свеч.

Пригибаясь, как разведчик в тылу врага, подполковник Урусов добежал на цыпочках до двери с маленькой черной "семеркой" и табличкой: "Начальник 1-го (подвижного) узла связи м-р Голубкин Ю.Е", тихо отдышался и неуверенно приложил ухо к замочной скважине. В кабинете разговаривали, и голоса доносились вполне явственно, словно люди, которые там находились, считали, что они на этаже одни, и все им можно.

- ... не буду выяснять с ним отношения, чего ты боишься! - это был сам майор. - Послушаю, что он скажет, отвечу: "Да, есть, так точно!" и сразу вернусь. Он же ответственный за переезд. Может, просто хочет озадачить чем-нибудь. Почему сразу - "что-то плохое"?

- Ну, чувствую я! - отозвался молодой, женский, очень знакомый голос. - Как говорит Староста, ощущаю поджелудочной железой. Сейчас ты к нему пойдешь, и он тебе такое выдаст...

- Ой, несчастье... - майор вздохнул, что-то зашуршало, звякнула в стакане ложка. - Даже если так - я не могу не пойти. Он меня вызывает. Знаешь, что? Когда я вернусь, я скажу тебе одну вещь. Жди и мучайся догадками.

- Какую? - женский голос повеселел. - Плохую или хорошую?

- Хорошую.

- А сейчас не можешь сказать?

Майор засмеялся:

- Я еще в пятницу хотел, но нам как-то не до этого было.... Сейчас я - к Крюгеру, а потом все узнаешь. Йес? Или не йес?

- Да, Юра.... То есть, так точно.

"Значит, я у тебя Крюгер? - со сладкой ненавистью подумал начальник штаба, скрываясь в своем кабинете и неторопливо усаживаясь за стол. - А ты у нее - Юра? Ладно, мой милый. Сейчас ты у меня увидишь небо в алмазах".

Где-то там открылась и закрылась дверь, раздались шаги. После паузы в кабинет осторожно постучали.

- Войдите!

Майор Голубкин появился на пороге, как обычно, без головного убора, и, как обычно, не по уставу спросил:

- Можно?

- Учишь вас, учишь... - пробормотал Крюгер, медленно оглядывая вошедшего с головы до ног. - А толку, между прочим, никакого. "Можно", товарищ майор, только Машку за ляжку да козу на возу, а у нас - "Разрешите войти". Поняли?

- Так точно. Разрешите войти?

- Так вы уже вошли. Садитесь.

Майор уселся. Вид у него был какой-то не такой, совсем не военный и даже слегка растрепанный, словно он только что проснулся или откуда-то прибежал. Глаза не выражали вроде бы ничего, кроме служебного рвения, но, вглядевшись в них, Крюгер с удивлением заметил, что это вовсе и не рвение никакое, а просто дикая, тщательно задавленная терпеливая скука. А вот под ней, под этой скукой, как под маскировочной сеткой, прячется что-то живое, дышащее, веселое, не имеющее ни малейшего отношения к происходящему здесь и сейчас.

- Вы что, спали у себя в кабинете, Юрий Евгеньевич? Я вас минут пятнадцать как вызвал. Или вы не слышали посыльного? - начальник штаба сложил пальцы в замок и стал смотреть поверх них на своего врага пристально сощуренными глазами. - И не только посыльного, но и телефон. Я звонил вам и долго слушал длинные гудки. Как это понимать?

- Телефон у меня не работает, - равнодушно сказал Голубкин. - А линейщики заняты, они же, как вы знаете, приписаны не к моему подразделению. Приходится ждать. В порядке общей очереди.

- Посыльный к вам стучал? - Крюгер не обратил внимания на укол по поводу линейщиков.

- Так точно. Я не мог подойти сразу - был занят.

- Можно узнать, чем?

- Извините - нельзя.

Начальник штаба долго молчал, потом взял со стола оба ответа на свои запросы и протянул их майору:

- Вот, пожалуйста.

Тот взял листки и стал читать, шевеля губами. На мгновение поднял глаза, посмотрел с легкой тревогой, снова вернулся к ровным казенным строчкам.

- Ну? - поинтересовался Крюгер.

- Я не понял - а от меня что требуется? - майор Голубкин вернул ему бумаги. - Провести расследование? Хорошо. Я его проведу, хотя все факты мне и так известны. Насколько я знаю, это не повод для увольнения.

- Как - не повод?! - изумился начальник штаба. - Это повод не только для увольнения, но и для передачи дела в прокуратуру. Подделка документов, это знаете ли, серьезно.

- Ерунда, - поморщился майор. - Что касается свидетельства о рождении, то это ошибка работника загса, а не подделка документа. Торопился человек уйти домой и нечаянно записал наоборот годы рождения двух разных людей. Бывает. А то, что по этому свидетельству был выдан паспорт - так претензии к паспортному столу. Девочке, которая паспорт получила, было тринадцать лет от роду. Никакой ответственности она не несет. А аттестат ей просто купили, не она же сама его изготовила...

- А я не предлагаю привлечь ее к ответственности, - улыбнулся Крюгер. - Я просто отнесу сейчас эти бумажки командиру и посмотрю, что он станет делать. Не будет никакого расследования. Ее просто выкинут отсюда. Хотя бы - как не достигшую призывного возраста. Я думаю, командир не станет связываться из-за нее с вышестоящим штабом. Все-таки ваша Александра не год себе прибавила, а целых три. Рано ей служить, маленькая еще.

- Хорошо, - сдержанно кивнул Голубкин. - А меня-то вы зачем вызвали? Просто для того, чтобы поставить в известность? Или я что-то должен сделать для того, чтобы командир ничего не узнал?

Начальник штаба откинулся назад и весело забарабанил пальцами по столу:

- А сами как думаете, Юрий Евгеньевич?

- Я думаю, что вы хотите выкинуть не Сашку, а меня, - глаза майора стали холодными, как льдинки. - Она вам, дорогой Иван Антонович, извините, на хрен не нужна. А вот на меня этим надавить - милое дело, правда? Знаете ведь, что я ее в обиду не дам... Хорошо. У вас бумага и ручка есть?

- Что, рапорт будете писать? - весело изумился Крюгер.

- Буду, буду. По состоянию здоровья. Заключение ВВК у меня есть, в кабинете валяется. Они рекомендовали мне увольнение - вот этим я и воспользуюсь.

Такой легкой победы подполковник Урусов не ожидал. Ему казалось, что наглый майор будет спорить, качать права, жаловаться, а может, даже снова полезет драться. Но ничего подобного не произошло. Лютый враг покорно поднял лапки.

Глядя, как он быстро пишет, низко наклонившись над столом, начальник штаба подумал даже не с удовольствием, а с удивлением: "А я ведь тебя все-таки заездил. Не можешь ты больше. Делаешь вид, что тебе на все наплевать, а на самом деле, небось, давно о "гражданке" мечтаешь. Что ж ты так легко сдаешься-то, а?..". Следующая мысль, которая пришла ему в голову, была неожиданной, но как-то вытекала из того, что только что произошло: "А подружку твою я все равно уволю. Будет тебе подарок на прощание. Так сказать, к дембелю".

- Кстати, товарищ майор, вы обратили внимание на данные о родителях?

- Да, - буркнул Голубкин, не отрываясь от рапорта.

- А я, знаете ли, до последнего времени считал, что вы - отец этой девушки.

- В каком-то смысле это так и есть.

- Да перестаньте! - начальник штаба махнул рукой. - Глупостями занимаетесь... Я уж молчу о том, что она несовершеннолетняя, хотя это тоже, между прочим, статья!.. Ладно, это надо еще доказать, поэтому оставим вопросы морали и нравственности.... А хотите, я вам скажу, почему вы до таких лет сидите на майорской должности без всяких перспектив? Потому, уважаемый, что здесь, в армии, вы хотите быть собой, а не составной частью коллектива. Ведь верно? Вам кажется: я такой-сякой, особенный, неповторимый и вообще - личность, а остальные так, мусор...

- Вот, - майор протянул ему рапорт. - Разрешите идти, товарищ подполковник?

- Вы что, меня не слышите? Я к вам обращаюсь, - Крюгер слегка порозовел от бешенства. - Извольте сначала дослушать старшего по званию, а уж после этого просить разрешения уйти.

- Не хочу, - Голубкин болезненно поморщился. - Я от вас очень устал.

- Ус-та-ли?! - неожиданно для себя подполковник Урусов потерял терпение и заорал. - Ах, это вы от меня устали! Надо же, а я думал!.. Вы посмотрите, какая чувствительность! Какая уязвимая нервная система! Устал он от меня! Щенок!..

Майор через силу улыбнулся:

- Неужели разница в десять дней и одну звездочку дает вам право считать себя таким взрослым, чтобы называть своего ровесника щенком? Я ведь остался майором вашими молитвами. Уж побегать вам, помню, пришлось...

- Идите отсюда, - спокойно сказал Крюгер, сразу же остывая. - Вы отпуск просили летом? Будет вам отпуск. Бондарь с переездом справится, а без вас - тем более. Все, свободны!

Майор Голубкин постоял немного, хотел что-то сказать, но передумал. Вместо этого он отдал честь, приложив руку к пустой голове, развернулся и четким, почти строевым шагом вышел из кабинета. Дверь за ним закрылась совершенно бесшумно, и Крюгер невольно задумался, каких усилий ему это стоило.

На столе лежал рапорт, написанный торопливым неровным почерком. Начальник штаба пробежал текст глазами и вдруг зацепился за одну фразу: "...А так же по причине невыносимых условий службы, которые созданы для меня умышленно...". "Да, умышленно, - подумал он почти с удовольствием. - А я не скрываю. Мне хорошо от того, что ты уходишь. И мы оба знаем, почему".

* * *

Перед тем, как вернуться к себе, он присел на скамейку у штаба и выкурил две сигареты подряд, глядя, как колышутся за недавно покрашенным штакетником цветы. Было довольно тепло, лето действительно вернулось. Скоро можно будет купаться, на даче поспеют ягоды, и дочка опять начнет валяться в траве с книжкой и орать, чтобы ей не загораживали солнце. Надо съездить на тот канал, о котором говорил Леша, но не с ним, не с Таней и не с Сашкой, а с семьей - на целый день. Сына плавать научить. Самому хоть раз окунуться, а то что это такое, три года воды не видел.... На "дембельские" деньги можно купить надувную лодку и до конца лета не вылезать из нее, думая только о хорошем и наслаждаясь жизнью.

И вообще, армия - это лишь маленький кусочек судьбы, впереди будет что-то другое, лучше и значительней, без Крюгеров, нервотрепок, унижений и мерзкой необходимости под кого-то подстраиваться...

А Сашке лучше ничего не говорить. Сколько она надеялась прослужить с ним? Полгода, год? На что она вообще надеется, если все более чем понятно с самого начала?.. Сказали ведь: ничего серьезного не будет. Но она ведет себя так, словно не было никаких слов, словно сейчас на самом деле решается их общая судьба.... Как глупо. И как ей будет больно - но об этом лучше не думать.

"Прости меня, маленький, - подумал майор, вставая со скамейки и делая глубокий вдох. - Прости меня, Господи".

Аля грустно сидела в кабинете, подбрасывая на ладони ключ, и даже не повернулась на звук открываемой двери. За те полчаса, что она пробыла одна, в ней что-то изменилось, но вот что именно, было совершенно непонятно. Вроде все то же самое - глаза, распущенные волосы, незнакомая гражданская одежда. А все-таки что-то не так.

- Сашенька, - ее начальник вошел, но не решился к ней приблизиться. - Что с тобой?

- Тебя уволили, - без вопросительной интонации сказала Аля, не поворачиваясь и все так же продолжая играть ключом. - Тебя заставили написать рапорт. И ты этому рад, потому что тебе все тут надоело.

- К тебе что, Крюгер заходил? - удивился майор Голубкин.

- Нет. Это... опять, как будто я твои мысли чувствую. Он узнал про мой возраст, да?.. И ты согласился уйти, чтобы меня выручить?.. Юр, напрасно. Я не буду без тебя служить.

- А куда ты денешься? - он подошел, погладил ее по голове. - Саш, я тебя прошу, останься. Иначе получается, что я действительно все это зря сделал.

Аля сидела, опустив глаза:

- У тебя из-за меня одни проблемы.

- Нет! Я был счастлив, - совершенно искренне сказал майор. - Я не надеялся, что такое в моей жизни еще будет. Все это время я себя чувствовал молодым, беззаботным, даже глупым. Мы с тобой знакомы с середины апреля, сейчас конец июня... это мало, но лучше, чем ничего...

- Юра, после твоего увольнения мы не увидимся? - Аля посмотрела на него, прищурившись, чтобы не заплакать. - Только ты меня не обманывай, правду скажи.

- Если правду, - Голубкин вздохнул, - то, скорее всего, нет. Я хотел бы с тобой встречаться, хоть иногда, но.... С тобой, Саш, серьезно надо. С тобой надо жить, а не кататься по полянкам на машине. Вот тебе еще одна правда: когда мы торчали здесь на казарменном положении, я слишком оторвался от действительности, и мне даже показалось, что когда-нибудь мы бросим все и действительно будем жить вместе. Я был в этом почти уверен!..

Аля молчала, чертя что-то бородкой ключа на столе.

- Саш, я неправ? - майор обнял ее за плечи, поцеловал в висок, ласково потерся носом. - Ты надеялась на большее?

- Нет, - она говорила тихим шелестящим голосом. - Я просто не ожидала, что это так скоро кончится...

- Ну, ничего пока и не кончается. Сейчас меня, кажется, собрались выпихнуть в отпуск, чтобы не мешал господину Крюгеру командовать переездом. Потом положат в госпиталь на комиссию, ну, а потом, наверное, потихоньку и уволят. На службу я еще похожу, это однозначно. Дела буду сдавать, должность, имущество...

Девушка кивнула:

- Хорошо. Значит, я тебя еще увижу. Это будет тяжело, но я обещаю тебе, что не буду плакать. Я же сильная. Я тебя люблю, Юра. Нет никакой возможности нам... все-таки иногда встречаться? Хоть ненадолго, хоть раз в полгода?.. Мне нечем жить будет... - губы ее задрожали. - ...совсем нечем, если без тебя...

- Саш, - он крепко взял ее за руки. - В глаза мне посмотри, пожалуйста. Как по-твоему, я хороший человек?

- Да! Ты же знаешь - очень!.. - Аля горячо закивала.

- А теперь я расскажу тебе, какие существуют варианты событий. Первый: мы расстаемся насовсем. Подожди, не реви и дослушай. Так вот, насовсем. Ты знаешь меня два месяца - это немного. Все переболит и пройдет, поверь взрослому человеку. Уже через несколько месяцев, а то и раньше, у тебя изменится настроение. Даст Бог, ты перестанешь обо мне думать. А я - о тебе, потому что мне тоже, знаешь, погано сейчас.... У меня было к тебе что-то... не любовь, но какое-то другое, тоже серьезное чувство.

- И ты это задавил? - девушка высвободила одну руку и погладила его по голове. - Я помню. Ты пил водку, смеялся и отворачивался, когда я на тебя смотрела.... А потом тебе стало легче, и ты пришел ко мне. Понял, что у тебя уже не так болит, что ты можешь со мной просто...

- Сашка, не произноси это слово, пожалуйста, - попросил майор. - Давай рассмотрим второй вариант. Представь, что мы видимся. Не раз в полгода, чаще, конечно. Ну, раз в неделю, в две, в месяц.... Сколько лет это будет продолжаться? У тебя рухнет к черту семейная жизнь, ты все нервы себе измотаешь, а в итоге ни у тебя, ни у меня счастья так и не будет. Это ты можешь понять своими детскими мозгами?.. Не сердись на меня, прости. Я тебе не пара. Ничего у нас не получится. Давай, побудем вместе, сколько сможем, и расстанемся по-доброму. Будем вспоминать, как все было...

- Перестань, - попросила Аля и неуверенно поднялась на ноги. - Я без слов понимаю, что у тебя на душе. Можно, я поеду сейчас домой? Женька отпуск взял, чтобы со мной побыть, а я...

- Конечно, можно, - Голубкин тоже встал. - Дай, я тебя поцелую. Все будет хорошо.

- Кстати, ты мне что-то сказать хотел. Помнишь, когда шел к Крюгеру, ты говорил, что это - хорошее.

- Да?.. - он поморщился, вспоминая. - А-а... да нет, забудь. Глупость я хотел сказать. Даже не спрашивай, а то мне стыдно.

Мысленно она была уже далеко, так далеко, что в это странное место почти не доходили звуки. Все ее существо замерло от боли, язык не слушался, но все-таки, преодолев мерзкое ощущение уплывающего мира, она попросила:

- Ну, скажи эту глупость, может, мне легче станет...

- Сашка! - майор вдруг испугался и торопливо прижал ее к себе. - Зачем тебе сейчас домой? Останься, Крюгер меня больше не вызовет, а вечером я тебя отвезу. Неужели не хочешь побыть со мной?.. Оставайся ты, дурочка, а то сейчас дров наломаешь.... Так, быстро садись. Я кофе заварю. Как твое отравление? Нормально себя чувствуешь?

Аля позволила себя усадить, поникла, но неожиданно вскинула голову и заулыбалась:

- Опять!..

- Что? - удивился Голубкин.

- Опять - чувство, что все будет не так, как ты говоришь!.. У меня бывает. Сижу иногда, делаю что-нибудь, и вдруг - бац, как будто картинка вспыхивает! Вот и сейчас так же. У нас все будет хорошо. Все-все. Это точно.

- Интуиция, что ли? - он улыбнулся. - Ну, так и радуйся, чудо. Смотри, какая погода классная. Я еще никуда не ухожу, может, и в отпуск не отправят, сейчас люди нужны. Рано впадать в пессимизм... Саш, а откуда у тебя такое чувство? Я ведь вижу: ты действительно что-то такое думаешь.

Аля пожала плечами:

- Нам поможет кто-то... какой-то человек... я могу представить его характер, а вот лица не вижу, как будто его нет. Не смейся. Мы с тобой встретимся, все будет хорошо.... О, сейчас ты подумал: "Мне бы твою уверенность!".

- Ну, Сашка! - он восхищенно засмеялся. - Я тебя действительно боюсь. Ты опять угадала...

Конечно - она никуда не уехала. Да и как можно было оторвать почти полдня от тех немногих дней, что им остались?.. Аля знала, что будет потом: одиночество, пустота, черно-белый мир, в котором нет места ни радости, ни горю, в котором нет ничего, кроме черного и белого цветов. И самое плохое в этом мире - даже не его плоская двухмерность, а то, что он совсем не задержится в памяти и, умирая, она не сможет вспомнить ничего, кроме последнего цветного дня, который тоже будет горек.

* * *

Письмо от 28 июня 1993 года, не отправлено:

"Привет, Юрка!

Пишет тебе - догадайся, кто? Правильно, твое несчастье. Ты сегодня первый день в отпуске, а нас всех (я имею в виду "политотдел") с самого утра взяли за хобот и поволокли на разборки. Оказывается, за последние пять лет в клубе пропали: пианино, бильярдный стол, шарики, 2 комплекта шахмат и 1 шашки, картина (копия с Васнецова), 22 метра красной ткани и фотоувеличитель. Где стол, я догадываюсь - он в общаге. Но вот пианино.... Три часа мы со Старостой обшаривали территорию, вламывались без стука в какие-то канцелярии, каптерки и подсобки, лазали по чердакам, заглядывали в подвалы и даже зачем-то открыли тот люк, куда ты однажды уронил Крюгера. Нигде, естественно, ничего. Староста сказал, что думает на одного прапорщика, но не может обвинить его в краже до тех пор, пока не сообразит, каким способом он умудрился вытащить пианино с территории. Оно же большое!

Как ты там? Как твое настроение? Я по тебе очень скучаю. Приходил Леша, сказал, что тоже скучает. Так что мы с ним скучаем вместе и все время вспоминаем твои приколы.

Сегодня в обед меня вызвал командир и спросил насчет свидетельства о рождении. Я раскололась! Он, конечно, не пытал меня щекоткой, но Синяя Борода - мужик неплохой, подводить его не хочется. Теперь не знаю, что будет. А Крюгер-то, сука, тебя обманул.... Ну, другого я и не ожидала.

Что у нас еще нового? Везде идет инвентаризация, народ суетится, бегает.

Я что-то плохо себя чувствую. Женька меня сегодня на службу еле отпустил, все утро бухтел, что у меня лицо опухшее.... А как ему не быть опухшим, если я до трех часов ночи в ванной проревела?..

Танька мне звонила. Она познакомилась на улице с каким-то парнем по имени Сергей. Представляешь, что придумала: сама подошла к нему и спросила дорогу к Дому Книги. Он, само собой, повел показывать, но до Дома Книги они не дошли и плавно очутились в Филевском парке. Татьяна, бедная, все еще киснет. Но видишь - держится.

А Леша, по-моему, за мной ухаживает! Или это ты поручил ему такую заботу?..

Ну, все, новостей больше нет. Приезжай скорее.

Очень тебя люблю!

Твоя Саша".

Письмо от 2 июля 1993 года, не отправлено:

"Здравствуй, милый.

Староста мне сказал, что ты на весь отпуск поехал с семьей к своим родителям, на Байкал - это правда? Неужели ты будешь так далеко и ни разу не заглянешь в полк?

Крюгер сегодня с утра устроил внеочередное совещание офицерского состава и выдрал твоего Бондаря за то, что он не может навести порядок с техникой. А Бондарь неожиданно встал на дыбы и заявил, что он всего пять дней как ВрИО начальника узла - это во-первых. А во-вторых, мол, никто не давал ему права орать на капитана в присутствии лейтенантов. У тебя научился! Народ весело аплодировал и болел за твоего зама, а Крюгер плевался огнем и угрожал расправой.

Леша купил провода для аппаратной и запер ее в бокс от греха подальше. Настроение у него без тебя плохое, говорит, скучно, грустно и некому лапу подать. Ко мне три раза заходил в гости, жаловался, что проблем много, а на выходе - ноль.

Командира не видно и не слышно. Меня пока не вызывает. Может, все и обойдется. А я себя все еще плохо чувствую, наверное, съезжу на той неделе в поликлинику.

Милый, солнышко, мы с тобой так и не посмотрели башню. Что там за штуковина? Давай, когда вернешься, поедем туда. Хорошо?.. Я по тебе скучаю все сильнее и сильнее, очень грустно одной. Я тебя очень люблю.

Приезжай скорее!

Твоя Саша".

Письмо от 3 июля 1993 года, не отправлено:

"Юра, здравствуй!

Сегодня суббота, но у меня рабочий день. Староста (дай ему Бог здоровья!) вызвал паковать библиотеку, так что я при деле. А то проснулась утром, и такая тоска на душе, что просто начала плакать и час не могла успокоиться. Женька ко мне и так, и так, а я лежу, и одна мысль: скорее бы умереть! Вот тут наш начпо и прочел мои мысли. Звонит, мол, ты нам необходима, быстро собирайся и дуй на службу впереди своего визга. Я и рванула.

У меня еще одна радость: Староста сказал, что я и завтра нужна! В понедельник начинается переезд в Балакино, а мы даже занавес не сняли. Помнишь, я штопала этот занавес, а ты пришел ко мне? Как давно это было... Я еще, дура, оттолкнула тебя, а потом заревела, и ты вернулся. Помнишь? Это был счастливый, замечательный день...

Совсем не могу ничем заниматься, все из рук валится. Но надо. Стараюсь изо всех сил, но что-то со мной не так, потому что начинаю дело вроде бодро, примерно полчаса работаю, а потом вдруг сажусь без сил и сижу долго-долго, потому что тебя рядом нет, и мне ничего не хочется.

Юра, скорее бы ты приехал!

Мир у нас какой-то неправильный.

Люблю, целую.

Твоя Саша".

Письмо от 7 июля 1993 года, не отправлено:

"Юра, здравствуй, мой хороший!

Сегодня поехала "старшей" машины, повезла клубное имущество и книги. За рулем сидел Игорь, и мы с ним сначала трепались, а потом слушали ту песню, "I love to hate you", аж четыре раза. Гнали по ухабам, подпрыгивали вместе с машиной, гоняли кассету и подпевали. Такое было веселье, словно в жизни все хорошо, и там, в Балакино, меня ждешь ты...

Приезжаем, а там Леша уже возится, грязный весь, но довольный, потому что его аппаратная сама доехала, без тягача, и ни разу не заглохла. Сели мы с ним покурить, а он вдруг показывает вдаль и говорит: "А вон там мы с Юркой вышли на опушку леса. Был дождь, гроза начиналась, а я заметил что-то темное и говорю ему: "Вот она!". И мы побежали!". Я сказала: "Пойдем, постоим там".

Лучше бы я этого не делала! Сейчас мне очень стыдно, потому что, когда мы дошли до опушки и остановились под деревьями, я сразу вспомнила тот день, когда ты пообещал, что приедешь в полк, и я ждала тебя до полуночи в кабинете. Какая же я была тогда счастливая! Все только начиналось, все было прекрасно, такие дни были солнечные... Я вспомнила все, что в тот день случилось, и вдруг страшно заревела, даже Лешу напугала. Он, бедный, меня успокаивает, а я реву так, что дышать не могу, и опять мысль: скорее бы умереть. Еле-еле он меня в чувство привел, а то уже солдаты услышали и на помощь мне побежали, думали, напал кто...

Сейчас-то все уже нормально. День солнечный. Скоро вечер. Сижу на скамейке перед Балакинской казармой, в которой будет первый узел. Бондарь выбрал вам лучший кабинет, но все равно это очень маленькая комнатушка с мышами и пауками, и краска там с потолка сыплется.

Леша обещал отвезти меня домой на мотоцикле, потому что электричка здесь далеко, а идти на станцию надо через лес. Хорошо, если отвезет, я так устала, что ноги не шевелятся. С утра беготня, суета и вопли Крюгера на тему, какие мы все идиоты. Чтоб он сдох, тварь. Пожаловалась на него Таньке, а она говорит: "Не волнуйся, он свое получит". Если бы...

Юра, я надеюсь, ты хорошо отдыхаешь. Желаю тебе и твоей семье здоровья.

Люблю тебя.

Твоя Саша".

Письмо от 11 июля 1993 года, не отправлено:

"Привет, мой милый.

Опять воскресенье. Я ненавижу воскресенья. А теперь - тем более, ведь понедельник ничего не изменит. Все будто остановилось. Кажется - много времени прошло, а на самом деле - всего день или два. Жаль, что ты не можешь мне позвонить. Очень тоскливо без тебя.

Сейчас, наверное, поеду в часть, поищу себе работу. Не могу дома. Женька пристает, а мне этого не хочется, еле отбиваюсь, и надолго меня не хватит, потому что уже девять дней ничего не было. Как я могу - после тебя? Это хуже измены. Это ужасно, мерзко. Изощренная какая-то пытка. Вчера я даже ночевала у бабушки, настолько боялась, что он все-таки заставит меня...

Юра, милый, приезжай скорее!

Люблю тебя больше жизни.

Твоя Саша.

Позже, вечером:

Это снова я!

Как там у тебя дела? Вспоминаешь меня? Желаю тебе хорошей погоды на Байкале.

А я ездила в полк. Как вошла, была сразу поймана Старостой и поставлена на разборку щита с Инвалидом. Мне помогали два бойца, и один из них сказал, что ты хороший человек. Я, как только голос его услышала, сразу поняла, кто тебя через дверь предупреждал об опасности! Знаешь, почему ты его не вычислил? Он - не из твоего подразделения. Его фамилия Родионов. Однажды, полтора года назад, ты заступился за него перед Крюгером. Видишь - люди умеют быть благодарными...

Юра, милый, приезжай скорее. Очень без тебя плохо, с каждым днем все хуже и хуже. Должно быть наоборот, ведь каждый день приближает нашу встречу, но в первые дни я еще держалась, а сейчас просто все - умираю.

Очень тебя жду и люблю.

Твоя Саша".

Письмо от 16 июля 1993 года, не отправлено:

"Привет, мое солнышко.

Утром меня вызвал командир и сказал, что ситуация очень серьезная. Крюгер не успокоится, пока не добьется моего увольнения. Так и сказал: "не успокоится". Интересно, за что этот урод на нас с тобой так взъелся?..

А мне все равно - пусть увольняют. Я об одном только попросила: оставить меня до твоего возвращения. Борода что-то расстроился, начал бормотать, что лично он ко мне хорошо относится, но Крюгер может настучать в окружное управление кадров, и тогда влетит всем. Даже не знаю, что делать...

А так все нормально. Переехать мы успели, теперь мотаюсь на электричке. Вставать приходится в четыре часа, потому что в пять уже выходить. Сначала еду час до Казанского вокзала, потом еще почти час на метро, а потом два часа до части. Еле-еле к девяти успеваю. Обратно - то же самое, домой прихожу в одиннадцатом часу. По дороге отсыпаюсь. Женька очень недоволен.

Татьяна все время пропадает со своим новым другом, звонит редко, и вообще, мы с ней как-то раздружились. Кажется, она собралась замуж, и ей теперь не до меня...

Юра, что мне делать? И дорога, и увольнение - все это ерунда по сравнению с тем, что тебя нет рядом. Я все могу пережить, но вот эту разлуку... Сил больше нет.

Приезжай скорее, пожалуйста!

Очень люблю, жду, скучаю, целую.

Твоя Саша".

Письмо от 20 июля 1993 года, не отправлено:

"Юра!

У нас тут творятся странные дела! Крюгер не вышел сегодня на службу! Утром всех построили, а его нет! Десять часов - нет, одиннадцать - нет, а в двенадцать Староста уже начал робко улыбаться, стучать по дереву и говорить: "А может, помер?..".

Сейчас половина третьего. Крюгер не появился. Дома у него никто не подходит к телефону. Народ пока боится радоваться, но, я смотрю, на территории начали собираться какие-то кучки людей, а кое-кто даже заглянул в окно Крюгеровского кабинета, чтобы посмотреть, не лежит ли там со вчера его труп.

Командир ничего не объясняет, но, похоже, знает больше нас.

Я даже повеселела, честное слово! Мы молимся, чтобы он больше никогда не пришел. А еще я молюсь, чтобы с тобой все было нормально, и мы поскорее увиделись.

Люблю тебя.

Твоя Саша".

Письмо от 21 июля 1993 года, не отправлено:

"Юра, милый!

Крюгер так и не появился!!! Без пяти девять все уже стояли на плацу, и я услышала, как кто-то сказал: "Если придет, значит, Бога нет". А он не пришел! Выходит, Бог есть?..

Командир поймал меня сегодня и сказал: "Надейся". Теперь я надеюсь. Хоть бы он объяснил, в чем дело! А то весь полк от любопытства просто описаться готов, никто толком не работает, только и говорят: куда эта гнида провалилась?

Староста предполагает, что Крюгер жив, но находится либо в госпитале, либо в следственном изоляторе. Насчет последнего гипотеза такая: он был пьян, выехал на своей машине и сбил человека. Но это только гипотеза, потому что никто никогда не видел машину Крюгера и вообще не уверен, что она у него есть.

Вот ты бы, наверное, сразу сообразил, в чем дело. Как думаешь, есть у Крюгера машина?..

Юрочка, милый, приезжай скорее!

Люблю.

Твоя Саша".

Письмо от 22 июля 1993 года, не отправлено:

"Юра, привет!

Наш общий любимец нашелся: он лежит в госпитале, в реанимации, с тяжелой черепно-мозговой травмой. По этому случаю сразу после развода в полку началась стихийная пьянка, нас с Игорем даже отправили на клубной машине за водкой, и мы привезли три ящика. Всем очень хорошо, все радуются, особенно почему-то начмед.

История была такая: Крюгер действительно выехал на своей машине, только он был трезвый, и дело тут в другом. Сразу за МКАД, на Волоколамском шоссе, его неожиданно стал обгонять и теснить к обочине черный джип "Гранд-Чероки", которым, кажется, управляла девушка. Водитель из нашего милашки никудышный, за руль он садится раз в год по обещанию, его ведь на полковом "уазике" катают на халяву. А тут "уазик" заглох, и Крюгер раскочегарил свою "Ладу". Он, как джип увидел, естественное, испугался и не справился с управлением. Вылетел с полотна, перевернулся и со всего маху въехал в дерево. Машина восстановлению не подлежит, а самого Крюгера едва откачали. Самое удивительное - джип благополучно смылся, дай Бог здоровья той девчонке.

Командир сказал, что идет следствие, но шансов найти тот "Гранд-Чероки" практически нет. Они ведь не столкнулись, джип не поврежден, а сам, понятно, никто не признается.

Кто это мог быть, Юра? Полудохлый Крюгер, к которому командира пропустили на три минуты, сказал, что джип преследовал его почти от дома, но он вначале не придавал этому значения и даже не запомнил номер. И хорошо, что не запомнил! Но кто это был?..

Я опять плохо себя чувствую. Даже отсутствие Крюгера не помогает. Настроение кислое, голова кружится, есть не могу, просто ничего не лезет. Форма на мне висит мешком, даже Староста уже заметил и полтора часа уговаривал меня съесть какую-то ватрушку, еле от него отбилась.

Приезжай скорее! Тут столько интересного!

Да просто - приезжай! Обними меня хоть раз, я так сильно по тебе скучаю...

Люблю тебя.

Твоя Саша".

Письмо от 27 июля 1993 года, не отправлено:

"Юра, любовь моя.

Если все будет нормально, 2 августа ты уже выйдешь на службу. Очень-очень тебя жду! Совсем не сплю ночью, так тебя жду. Только о тебе и думаю. Даже страшно: а вдруг все уже не будет так, как раньше?

Пожалуйста, пусть у нас получится еще побыть вместе, хоть несколько дней, очень тебя прошу! Мне ничего не надо, только бы тебя видеть, говорить с тобой, слышать тебя.... Ну вот, реву. Что за черт!

Юра, милый, я по тебе соскучилась, я люблю тебя, возвращайся скорее!

Целую тебя миллион раз!

Твоя Саша"

* * *

Знакомая машина вывернула из-за леса, и Аля торопливо вскочила с обочины, сдерживая крик радости. Это было почти нереально: тягостное ожидание, наконец, кончилось, все хорошо, он приехал!..

- Привет. Ты что тут делаешь? - затормозив, майор Голубкин открыл ей дверцу. - Попутку ждешь, что ли?

- Тебя жду... - пробормотала Аля, забираясь на переднее сиденье. - Привет...

Он сильно загорел, похудел, как-то по-новому подстригся и выглядел совсем не таким, как она запомнила его перед расставанием. Что-то в нем всерьез изменилось, и дело было даже не во внешности. То ли глаза стали смотреть иначе, то ли думать он стал по-другому - и не поймешь.

Стараясь не зареветь от облегчения, Аля потянулась обнять его, но сразу, лишь коснувшись его тела, почувствовала: не то. Все не то. Он не сопротивлялся, ласково поцеловал ее в щеку, но ощущение неведомой, но страшной перемены заставило девушку почти испуганно отодвинуться:

- Юра... ты не рад меня видеть?

- Почему, рад, - майор завел двигатель и плавно тронулся с места. - Как там, в полку?

- В полку все хорошо, - Аля посмотрела на дорогу, с грустью думая, что ехать-то тут всего минут десять. - Крюгер в реанимации... ну, тебе сейчас расскажут, Леша целую речь заготовил.... А как ты? Хорошо отдохнул?

- Лучше не бывает. Целыми днями из воды не вылезал. Погода замечательная, никакого курорта не надо! Ты чего такая кислая? Болеешь?

- Да, немного.... У меня, в основном, бабушка болеет, давление у нее... Юра, а сколько дней ты еще будешь на службе?

- Неделю, две... - Голубкин достал сигареты. - На, покури. Что, скучала?

- Да, скучала! - с неожиданной обидой ответила Аля. - А курить не могу, и так все утро - одну за одной... мутит уже. А ты хорошо выглядишь.

- Ну, отдыхать - не работать, - он засмеялся. - Кстати, работу я уже нашел. Ездить, правда, много, зато платят больше, чем генералу. "Жигуль" этот давно продавать надо, совсем на ладан дышит. Куплю что-нибудь поприличнее.

- Солнышко, - Аля осторожно погладила его руку, лежащую на рычаге переключения передач, - остановись ненадолго, пожалуйста.... У нас же есть время до девяти, ты успеешь...

- Ну, что такое? - майор съехал на обочину, остановился под высоким, нереально тонким деревом с пышной кроной, дернул ручной тормоз и повернулся к девушке. - Что-то хочешь мне сказать?

- Ничего нового... - она смутилась. - Просто мне было плохо без тебя, а ты сейчас какой-то чужой.

- Отвык, наверное. Слушай, мать, вид у тебя, как после тяжелой болезни. Что с тобой было-то? Чего ты такая худая и бледная?

- Не знаю, - Аля сидела, опустив голову. - Знаешь, как Танька говорит? "Сохну" я по тебе. Не знаю, что делать. Юра, пожалуйста, вот эту неделю или две... пока ты тут будешь... не бросай меня одну. Пожалуйста.

- Ну... - Голубкин потрепал ее по коленке, - во-первых, сохнуть не надо. А во-вторых, мы будем, конечно, общаться. Не так много, как раньше, но я думаю, что разок-другой хотя бы в лес выберемся, на травке позагораем. Что-то давно мы с тобой ничем не занимались, а?.. Ну-ка, посмотри на меня.

Девушка послушалась и посмотрела затравленными, больными глазами:

- Мне все равно, чем заниматься. Главное, с тобой.

- Как у тебя с мужем? - очень серьезно спросил майор.

- Никак у меня с мужем! На диванчике сплю. Не могу после тебя - с ним. Не хочу, противно. Мы с ним разведемся, наверное.

- Ладно, Саш, поехали, - он отвернулся и вдруг сердито стукнул ладонью по приборной панели. - Вот, так я и знал!.. Так и знал. Не надо было вообще тебя трогать, сам не понимаю, с чего меня вдруг на малолеток потянуло.... Теперь - пожалуйста, еще и с мужем у нее из-за меня проблемы... Что с тобой делать, Александра? Отлупить тебя, чтобы не дурила?.. Мы не будем вместе - я тебе уже давно говорил. Прими это как данность и постарайся с этим жить.

- Разве я хоть слово сказала насчет того, чтобы... вместе? - чуть слышно пробормотала Аля. - Не сердись.

- Ладно, ладно... - он слегка остыл и покосился на нее с сочувствием. - Дура ты, Сашка. Нашла, в кого влюбиться. Да я того не стою, мне лет-то сколько!

- Мне все равно, сколько тебе лет. Мне все равно, кем ты работаешь. Мне все равно, есть ли у тебя семья, - девушка закрыла глаза и сжалась в комок, обхватив себя руками. - Юра, я просто тебя люблю, просто так, без задней мысли... мне с о в с е м ничего не надо.

До ворот части они доехали совершенно молча, а на территории расстались. Алю утащил ворчливый, но жизнерадостный Староста, а майор Голубкин, весело подбрасывая на ладони ключи, ушел в штаб знакомиться со своим кабинетом. Начался обыкновенный рабочий день, и закончился бы он тоже вполне обыкновенно, если бы перед обедом в дощатом сарайчике, временно заменяющем клуб, не зазвонил местный телефон.

Подполковник Старостенко с неохотой оторвался от составления плана закупки стройматериалов для нового здания и взял трубку:

- Да! Зам-командира-по-работе-с-личным-составом-слушаю! - скороговорка получилась очень бодрая, почти лихая. - Кого?.. А кто спрашивает? А-а, Евгений Федорович! Очень приятно! А она отпросилась в санчасть за таблеткой, неважно себя чувствует. Я передам... Ч-что?!.. О, Господи... Конечно, передам! Сейчас пойду, найду ее, дадим дежурную машину, пусть едет. Да, конечно, Евгений Федорович.... Очень вам сочувствую. Да. До свидания.

Вылетая из клуба, Староста чуть не сбил с ног командира, который мирно и безмятежно шел, жуя булку с изюмом.

- Николаша!.. - от внезапного толчка в грудь полковник Незванов поперхнулся и закашлялся. - Ты что ж делаешь, так и убить можно!

- Извините, товарищ полковник, - замполит тяжело дышал, и усы его свисали еще тоскливее, чем обычно. - Голубкину надо немедленно отправить домой, у нее только что умерла бабушка.

Алю нашли в закоулке возле санчасти. Она сидела среди пыльной полыни, свесив голову на грудь, совсем безжизненная, как большая восковая кукла, и ее застиранная форма на фоне бледной кожи казалась неестественно зеленой и яркой.

- Что с тобой? - Староста присел на корточки. - Саша, тут дело такое... я даже не знаю, как сказать, тебе и без того нехорошо, а тут еще...

- Что?! - Аля вздернула голову и посмотрела на него почти черными глазами.

- Ты мне сначала скажи: плохо тебе?

- Нет. Это от нервов. Со мной что-то не так. А что случилось, Николай Иванович?

- Пойдем... надо поговорить, - замполит помог ей подняться на ноги. - С тобой действительно что-то не так. Говоришь, не сердце? Точно? А в санчасти что сказали?

- Я туда не дошла, - тихо сказала Аля. - Не могу. Сил нет и... боюсь.

- Да чего тебе бояться? - удивился Староста.

- Так, ничего...

Даже самой себе она еще не признавалась, что понимает причину навязчивой тошноты и постоянной слабости, ей просто не хотелось замечать признаки, которые давно были налицо, потому что правда казалась страшнее спасительных иллюзий. Изо всех сил, которые еще оставались, Аля внушала себе, что просто больна, что это расшалились нервы и сказывается постоянное недосыпание. И - она верила в это. Пока еще верила.

Позже, когда шок от всего происшедшего понемногу сгладился, она даже засмеялась над собой, но еще позже, когда, наконец, все в ее жизни встало на свои места, Аля поняла почти со страхом: не случись в ее жизни той иллюзии, все могло повернуться совершенно иначе. В чем-то лучше, но в чем-то (самом главном, наверное) это была бы катастрофа.

Но - о существовании маленького Юрки она не знала. И не узнала еще долго, потому что через час дежурный "уазик" увез ее с территории полка в маленький поселок с другой стороны Москвы, к расстроенному Женьке, к бабушке, которая уже никогда не скажет ей "кисонька моя", к этой колоссальной беде, которую невозможно вычерпать, словно она - бездонна. Попрощаться с майором Голубкиным не удалось: он мелькал где-то вдалеке, возле закутанных в брезент машин узла, а времени совсем не было...

"Юра, - уже у ворот Аля обернулась в машине и посмотрела сквозь заднее стекло на крохотную, едва заметную среди других фигурку в камуфляже. - У меня теперь никого не осталось, только ты. Тебе уже не хочется быть со мной, но я все равно тебя люблю. Пусть у тебя все будет хорошо...".

Письмо от 6 августа 1993 года, не отправлено:

"Привет, Юра.

Вчера были похороны, а в понедельник я уже выйду на службу. Пыталась сегодня тебе дозвониться, но у тебя или телефон не работает, или ты просто все время где-то на территории.... Очень тоскливо на душе. Возвращаться в часть страшно: а вдруг ты меня и вовсе не заметишь? Я плохо выгляжу, плохо себя чувствую, все эти дни глаза на мокром месте. Бабушка оставила меня именно тогда, когда я в ней особенно нуждалась.... Понимаю, эгоистично так рассуждать, но правда есть правда, каждому из нас необходим кто-нибудь, кто любил бы его бескорыстно и верно, как она - меня. Или как я - тебя.

Юра, я бы все отдала, чтобы вернуть хоть один день из той нашей счастливой недели. Почему это невозможно? Что же делать?..

Милый, единственный, родной мой, пожалуйста, еще один день - только один день!

За что же мне такой ужас, в чем я провинилась?

Люблю тебя.

Твоя Саша".

* * *

Леша Устинов старательно протирал свой мотоцикл куском чистой фланели и почти во весь голос пел песенку "Пусть всегда будет солнце". Солнце действительно было, оно робко вылезло из-за облаков час назад и согрело сырой после дождя асфальт дороги. От земли шел легкий пар, а лес вдалеке казался голубым, прозрачным и легким, как мираж. Леше было хорошо. За три месяца службы он успел так втянуться в армейскую жизнь, что почти не замечал неудобств и радовался всему, что видел. К тому же, сегодня ему шепнули по секрету, что в пятницу на совещании полка кое-кому (догадайся с трех раз) будут вручать долгожданные погоны прапорщика - что же может быть лучше?..

На солнечном личике его счастья маячило всего одно маленькое темное пятнышко: Таня. Он уже знал об истории с джипом и который день гадал, что все это могло значить. Девушка за рулем. Неужели это она?..

Примерно неделю назад бывшая подруга позвонила ему, радостная, и сказала:

- Леша, а я выхожу замуж.

- Ну, поздравляю, - почти искренне ответил он. - Хороший хоть парень-то? Любишь его?

- Вроде - да, - голос у Тани действительно звучал по-новому. - Его зовут Сережа, он бизнесмен. Причем, раскрученный бизнесмен, совладелец торговой фирмы. Но дело не в этом, конечно. Когда я с ним познакомилась, я же не знала, чем он занимается. Просто он мне понравился, симпатичный такой, вежливый.... На машине меня катает каждый день, до одурения. И мне доверенность выписал, сказал, что после свадьбы она моя будет. А машина классная, внедорожник...

Тогда он не придал значения ее словам о машине, но они как-то зацепились за сознание и всплывали каждый раз, стоило ему подумать о Тане.

Боль от ее ухода как-то стихла и отодвинулась, и иногда Алексею даже начинало казаться, что - слава Богу, так лучше для всех. С каждым днем ему все с большим трудом удавалось представлять себе их несостоявшуюся совместную жизнь и даже не верилось, что совсем недавно эта жизнь была реальна. Не вышло - значит, не вышло. Если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло...

Но вот не думать о ней ему не удавалось. Бывало, что целый день в голове вертелась одна лишь Таня: что она делает, какое у нее настроение, как ей работается в новой фирме у будущего мужа, даже - что на ней надето и какие сигареты она курит. Это было похоже на наваждение: все кругом стремятся к будущему, а он упорно цепляется за своей прошлое. Совсем как бедная Сашка, у которой, кроме прошлого, совсем ничего не осталось...

Вот еще проблема, кстати. Любимый начальник увольняется, настроение у него уже не служебное, все время или шатается без толку по территории, или вообще исчезает куда-то на машине, словно никаких забот и обязанностей у него больше нет. А Сашка тихо вянет в своем сарайчике-клубе, почти не выходит на улицу, а после службы медленно, еле переставляя ноги, плетется на электричку. И так почти месяц после его возвращения из отпуска... Совершенно некому ее подвезти: шеф срывается иногда в пять, а иногда даже в четыре часа, а на мотоцикле она ездить отказалась - укачивает, мол. Тощая, бледная, голос тихий, и в запевалы она теперь не годится...

Задумавшись, Леша покачал головой. Восхищение начальником пошло в нем в последние дни на убыль, и виновато в этом было, наверное, именно его равнодушие к ни в чем не повинной девчонке - разве можно так, если человек тебя любит?..

- Привет, - словно отозвавшись на его мысли, девушка вдруг возникла рядом прямо из воздуха. - Домой сейчас поедешь?..

Леша моментально бросил тряпку и заулыбался, зачем-то прикрывая рот рукой:

- Ну... да, хотел вот... с ветерком.

Аля стояла в мешковатых джинсах и растянутой футболке, с рюкзачком за спиной, белая до синевы, и терла ноющий висок. От нее остался лишь тонкий контур прежней веселой Таниной подружки, лишь какой-то намек на черты лица, намек на волосы, на тонкую шею. На шее висел ключ, он темным пятнышком просвечивал сквозь белую ткань футболки, и Леша с каким-то внезапным холодком узнал его. Ему вдруг захотелось обнять девушку, пожалеть, погладить по голове, попросить: "Сними это и выкинь, хватит, будь собой! Ты сильная, не умирай так из-за него!", но вслух он просто сказал:

- Давай, подвезу.

- Давай, - кивнула Аля.

- Сейчас, бак протру, и поедем. Хорошо? - Алексей ободряюще улыбнулся.

- Хорошо, - девушка присела на корточки у дороги, съежилась и затихла.

- Я тебя прямо до дома доставлю! Не грусти, Саш.... Все будет хорошо. Я же тебе говорил: я чувствую.

Аля резиново улыбнулась:

- Да, конечно, все будет хорошо.

Алексей присел рядом с ней:

- Что мне сделать, чтобы ты не расстраивалась? Я все сделаю. Хочешь, поговорю с ним?

Аля качнула головой:

- Нет смысла. Если тебе не трудно, отвези меня сегодня, Леш. Это будет самое лучшее, что ты можешь для меня сделать.

- Да не вопрос! - Леша мягко и дружески потрепал ее по худенькому плечу. - И я не быстро поеду, чтобы тебя не укачивало. Медленно, плавно, в ритме вальса! С ветерочком, но плавно! Сдам Жене с рук на руки.... Поехали, черт с ним, с бензобаком, все равно запылится.

Они уселись на мотоцикл, но в этот момент ворота части вдруг раскрылись, и Аля замерла, инстинктивно цепляясь за Лешину безрукавку:

- Юрка едет...

"Жигуленок" выехал с территории, набрал скорость, поравнялся с ними (кулаки девушки сжались крепче) и вдруг затормозил.

- Далеко собрались, дети? - майор Голубкин высунулся в окно, улыбаясь.

- Домой повезу, - буркнул Леша. Ему хотелось произнести эти слова спокойно и деловито, а вышло почему-то неприветливо.

- Домой ты ее в другой раз повезешь, - его начальник не обиделся. - Давай-ка, Сашка, слезай. Сегодня я предлагаю тебе свою машину в качестве транспорта.

Девушка уже слезла и стояла, дрожа, словно ей было очень холодно.

- Да садись, садись! - подбодрил майор. - Что ты, как неродная?

- Ну, давайте... - неуверенно кивнул Алексей и, подумав, завел мотор. - Ни пуха!

- Садись, - тихо повторил Голубкин, с жалостью глядя на Алю. - И не сзади, куда ты полезла! Со мной садись. Покатаемся.

Аля посмотрела вслед быстро уносящемуся мотоциклу, моргнула и снова потрогала голову:

- А надо, товарищ майор? Мне потом еще хуже будет.

- Ладно, - он пожал плечами. - Тогда я тебя просто до станции подброшу. Ну, залезай. Или тебе помочь?

Всхлипывая, девушка забралась в машину и поставила рюкзак на колени.

- О, Господи, - майор помог ей захлопнуть дверцу и тронулся с места. - Что с тобой делается? Из-за бабушки так переживаешь?

- Нет. Я не переживаю. У меня все отлично, товарищ майор.

На хорошей скорости они миновали часть леса, свернули на какую-то глухую, совсем заросшую дорогу, и Аля спросила, глядя в боковое стекло, по которому хлестали ветки:

- Куда вы меня везете?

- Ты теперь упорно называешь меня на "вы"? - весело и нежно, совсем как раньше, усмехнулся майор. - Ну-ка, спроси правильно.

- Юра, куда ты меня везешь? - девушка повернулась к нему. - На какую-нибудь полянку?

- Примерно так, - он от души улыбался. - Соскучился я по тебе. Часик или даже больше у нас есть, а потом мне домой дуть надо, дел еще по горло. Ну, не кисни. Сейчас обнимешь меня, как давно хотела. Доедем только... Саш! Я не могу смотреть, когда у тебя такое лицо. Все хорошо! И все будет хорошо, тебе же внутренний голос подсказывает!

- Правда? - Аля оживилась.

- Ну, правда...

- Юра, - она предостерегающе покачала головой. - Не обманывай. Все в любом случае будет, даже если ты прямым текстом сейчас скажешь, что я тебе больше не нужна. Только не обманывай, а то я потом с ума сойду.

- Саша, ты хочешь правду? - Голубкин затормозил в густых зарослях и открыл дверцу со своей стороны. - Выходи, мы приехали.... Так вот. Дай мне оклематься на "гражданке", на работу устроиться, вообще - осмотреться. Я не говорю "нет", запомни это. Может так случиться, что будет - "да". Ничего другого я тебе сейчас сказать не могу.

Аля слабо улыбнулась и вылезла из машины в колючий, свежий, полный птичьего пения лес.

- Спасибо, Юра.

- Да не за что, - он запер машину. - Пойдем, там, внизу, речка. Слышишь, как шумит? Дай мне руку... вот так. Ни разу за руку не ходили. Пошли, пошли, не надо плакать, все будет нормально...

Ручей шириною с полметра катился в густой траве, полоща ее, как странные зеленые волосы. Все вокруг было мокрым, зеленым, радостным, и Аля понемногу успокоилась и начала улыбаться, потому что день вдруг оказался прекрасным и солнечным, лес - красивым, а жизнь - счастливой и полноценной, такой, какой она должна быть всегда. Сжимая руку любимого своего человека, девушка спускалась к воде, осторожно переставляя в спутанной травяной каше ноги в растоптанных тапочках, и вдруг остановилась и весело, звонко засмеялась, запрокинув лицо к небу.

- Ты чего?.. - майор обалдело уставился на нее. - Тебя не поймешь.... Над чем ты сейчас смеешься?

- Просто от радости, - Аля прижалась к нему, крепко обняла, погладила по щеке. - Я тебя люблю, ты со мной, а больше в жизни мне ничего не надо.

Ей показалось: сейчас она умрет или наоборот - останется жить вечно. Такого странного ощущения у нее не было никогда раньше, даже с ним, и в первую секунду она растерялась и без интонации, словно автомат, сказала:

- Ой, мамочка.

- Что? - Голубкин приподнял ее на весу, подержал так, поставил на землю.

- Я скажу не то, что чувствую, но других слов у меня нет... Мне очень хорошо с тобой.

- Тогда не будем терять время, - он весело отпустил ее и начал расстегивать форменную куртку. - Давай, нам еще по домам пилить.

- Погоди, - тихо попросила девушка. - Вот только наспех - не надо.

- Хорошо, уговорила. Мы будем делать это медленно и печально. Но прямо сейчас, а то у меня крыша поедет.

Аля засмеялась:

- Я обещаю, что буду приезжать к тебе в психушку и привозить твое любимое печенье.

В памяти у нее мало что осталось, лишь какие-то яркие цветные обрывки: нереально зеленая трава, стук сердца (но вот чье это было сердце?), быстрое дыхание, измученный голос любимого, бормочущий: "Ой, Боже, что ж ты делаешь...", край неба с куском облака, шум реки, невыносимая боль, невыносимое счастье и всего одно слово, царапнувшее душу, как коготь. Больше ничего. Но даже через много лет она помнила эти смазанные картинки лучше, чем всю свою предыдущую жизнь. Особенно то слово, сказанное им почти машинально, будто в забытьи - оно застряло надолго, вызывая приливы бурной радости и таких же бурных слез...

- Юра, - Аля шевельнулась в спутанной траве. - Ты там у меня живой?

- М-м-м... - отозвался майор Голубкин. - Где я? Ты кто?

- Хватит прикалываться, - девушка шлепнула его по руке.

- А-а, здравствуйте, товарищ рядовой, - он засмеялся. - Ну, как жизнь-то молодая? Помаленьку?

- Ты помнишь, что ты сейчас сказал?

- Если честно, нет.

Аля открыла было рот, чтобы повторить, но остановилась: а вдруг он сейчас отмахнется, и все это окажется просто шуткой?..

- Ну, и что я такого сказал?

- Нет, ничего, Юр.

- Тогда встаем, одеваемся и тащим свои кости к машине. Как мне не хочется никуда ехать! Больше всего после этого тянет спать, а тут еще на дорогу смотреть надо.... Пошли, пошли, не надо сразу пугаться, что я разобьюсь. Не в первый раз.

На капоте машины сидела белка, и Аля вскрикнула, увидев ее. Зверек тут же исчез, словно галлюцинация. Майор отпер дверцу, забрался на свое место и принялся деловито шарить в бардачке.

- Садись, Саш, - буркнул он. - У меня тут блокнот валялся... не дай Бог, сын вытащил... а, нет, вот он.

- Ты хочешь что-то написать?

- Ну да. Тебе. Только не подсматривай. Посиди, покури, можешь на белочек поохотиться...

Аля кивнула, обошла машину и прислонилась к дверце с другой стороны. Постояла, рассматривая одинаковые деревья, наклонилась и заглянула в салон. Майор Голубкин все писал и, заметив ее краем глаза, погрозил кулаком и прикрыл листок рукой.

- Как скажешь, - девушка отвернулась.

Через три минуты он постучал изнутри в стекло:

- Теперь все. Что за манера подглядывать?

- Да я на тебя смотрела, а не на бумажку, - она села в машину и протянула руку. - Ну?..

- Нет, это потом, - майор сложил листок и сунул его в карман. - Я тебя, извини, довезу только до станции, потом мне в другую сторону. Я сейчас на дачу еду. Ничего, доберешься?

- Доберусь, - Аля улыбнулась ему. - Спасибо тебе за эти записки. Ты хороший человек...

- Ладно, поехали. Хороший человек...

Станция оказалась близко, так близко, что они не успели сказать друг другу и десятка фраз. Просто выдвинулся из-за деревьев нарядный домик кассы, мелькнули выкрашенные в красный цвет перила платформы, появилась черная на желтом надпись "БАЛАКИНО". Вдалеке загудела электричка, и Аля вдруг вспомнила первый, самый светлый день, когда они носились с Таней по пустому вагону и играли в "диспетчера" и "борт-тринадцать". Это было в прошлой жизни, все давно сгинуло, и даже Тани теперь рядом нет...

При мысли о рыжей подруге сердце ее вдруг сжалось. Сколько уже не виделись? Месяц? Или больше? А ведь девчонка работу из-за нее потеряла.... Надо ей позвонить, прямо сегодня, и неважно, что время будет позднее.

- Ну, все, - Голубкин быстро поцеловал ее в шею и протянул листок. - Дай слово, что развернешь только тогда, когда я уеду.

- Хорошо, Юра, - Аля ласково боднула его лбом в плечо. - Поезжай. Не буду тебя задерживать. До завтра.

Знай она, что не будет в ее жизни "завтра" - что бы изменилось? Наверное, почти ничего, ведь нельзя отдать больше души, чем ты и так отдаешь, когда любишь. Нельзя стать умнее, предусмотрительнее, трезвее - ничего этого нельзя. Можно разве что посмотреть в родные глаза на секунду дольше, сказать лишнее ласковое слово, но это не даст тебе ничего, кроме новой боли.

Машина скрылась вдалеке. Аля поднялась на длинную серую платформу, постояла, поджидая электричку, вошла в теплый душный вагон и уселась у окна. Листок в ее руках дрожал от сквозняка, и ровно через минуту она пожалела, что не развернула его раньше, до того, как красная морда поезда просвистела мимо - тогда все еще можно было изменить...

"Сашка, радость моя! Извини, что я ничего не сказал тебе лично. Боялся твоей реакции, ты же у меня человек эмоциональный. Дело в том, что сегодня был мой последний служебный день. Больше я не приду. Документы мои готовы, Бондарь мне их завезет при случае. Неохота лишний раз эту часть видеть, да и Крюгер ведь не вечно будет в госпитале валяться.

Быстро они меня выпихнули - сам диву даюсь. Но ты не расстраивайся, Саш. Дело в том, что я тебе правду сказал. А чтобы ты не подумала, будто это говорилось только потому, что мне "приспичило", я пишу тебе это сейчас, после всего. Да, Саша, не исключено, что мы еще увидимся. Не знаю, когда и где. Может, нескоро. Но, если ты меня любишь, то сможешь подождать. А если к тому времени твои чувства остынут, то просто пошлешь подальше. В любом случае все будет хорошо.

Я тебе желаю счастья. Держи хвост пистолетом, не обижай Старосту, веди себя прилично. Постарайся сохранить свою семью, это моя личная просьба.

Саша, я не знаю, что я тебе сказал там, на речке. Но, если что-то хорошее, считай, что это правда. Удачи! Целую. Твой - оставляю пустое место, впиши сама, что думаешь".

За окном с грохотом проносился пейзаж, лязгало металлическое небо, топорщились острыми бритвами листья деревьев, иглами торчали столбы. Цвет исчез, исчезла и глубина мира, все было теперь нарисовано едкой черной краской на безжизненно-белой бумаге. "Ты сказал на речке - "любимая", - подумала Аля, сжимая сухой листок в холодных дрожащих руках, - и я буду считать, что это правда. Если я переживу этот день, все станет правдой. Тихо, тихо, только не плакать, ничего сделать нельзя. Ничего".

До самой Москвы она перечитывала записку, вглядываясь в каждую букву и отчаянно пытаясь понять, как все это могло выйти. Электричка остановилась, а девушка все сидела в вагоне и держала в руках голубоватый листок, наспех вырванный из блокнота. Входили новые пассажиры, но она совсем никого не видела...

* * *

- Сашка! - Женя заметил ее издали, понесся огромными скачками по пустой платформе "Быково", едва не наступил на сладко спящего бомжа, чертыхнулся и схватил, наконец, жену в охапку. - Ты где была?! Время час ночи! Саша, все, никакой больше армии, я тут чуть не свихнулся!.. - он тяжело, почти с надрывом дышал. - Блин, и в Москву рвануть не мог, потому что тебя в любой момент ждал, и остаться тоже - никак, а вдруг ты там... где-то...

- Да я в Балакино застряла, - тихо, глядя в сторону, сказала Аля.

- Балакино твое с лица Земли стереть надо! - Женя никак не мог перестать сдавливать ее кости. - Я уж мать озадачил, она сейчас по моргам звонит... Черт, все. Из армии я тебя увольняю!

- Хорошо, Женя, - неожиданно согласилась она. - Меня так и так попрут, как только Крюгер выйдет. Из-за возраста. Месяцем раньше, месяцем позже...

- Да?.. А майор? - Евгений прищурился, пытаясь рассмотреть в свете фонарей Алино лицо. - Ты больше не любишь его, как отца?

- Он уволился, - Аля медленно повернула голову и посмотрела на мужа. - Все, нет никакого майора. Фамилия моего начальника - Бондарь, звание - капитан. Ну, и Староста, конечно - он пока служит.

- Лучше бы там все были такие, как Староста! - сердито сказал Женя. - До чего безобидный мужик, никакого от него геморроя, разве что достает иногда по выходным...

- Нехай достает! - с украинским акцентом ответила Аля, заставляя себя улыбаться. - Мы ему горилки купим.... Пойдем домой, - она перешла на родной язык, и улыбка потухла. - Мне, Женька, сейчас немного не до тебя. Хочу спать.

- Пойдем... - Женя разжал руки и позволил ей идти самостоятельно. - А я, между прочим, тебе, идиотке, ужин приготовил! Как образцовый муж! Продукты притащил, все почистил, сварил, а потом еще за собой и убрал. Видишь, какое сокровище тебе досталось? Вместо того, чтобы меня отпихивать, могла бы и сказать: типа, Женечка, ты - солнце.

- Женечка, ты - солнце. И вообще, все планеты солнечной системы. А так же звезды... - ей некстати вспомнился Сириус, и она едва удержалась, чтобы не заплакать. - Ты хороший парень.

- Я не только хороший, - улыбнулся Женя. - Я еще верный и любящий. И довольно симпатичный. И не дурак. У нас тут на работе "ай-кью" определяли. Знаешь, сколько у меня? Сто сорок.

Аля пожала плечами:

- Мне это, котик, ни о чем не говорит.

- Это значит, что я - умный.

"А у Юрки, интересно, сколько? - немедленно подумала Аля. - Наверное, за двести...".

- Э-эй, подруга, куда-то не в ту степь тебя заносит, - Женя удивленно покрутил головой. - Что тебе сейчас в голову пришло? Думаешь, я не понимаю, кто у тебя там постоянно вертится? Но ведь его больше нет. Теперь я постараюсь заменить тебе папу. Устроит такая замена?

- Нет, - его жена виновато развела руками. - Будем считать, что он и есть папа. И не ревнуй меня к нему. Я даже не знаю, где он живет. Представляешь, - она приостановилась, - я не знаю, какого числа он родился! Только год и месяц!.. Какой ужас... мне казалось, что я все-все о нем знаю... - лицо ее сморщилось. - А на самом деле не все...

- Бог ты мой, - пробормотал Женя. - Я-то думал, детство у тебя кончилось...

- Детство? - она неожиданно перестала плакать и замерла на месте. - Как ты сейчас сказал? Детство кончилось?

- Ну да - детство. Только вижу, что...

- Погоди, Женька! Ничего больше не говори. Я поняла, что со мной сегодня произошло, почему мне так плохо. Просто оно кончилось, детство! - Аля засмеялась. - Как здорово! Всю жизнь мечтала стать взрослой и вот, наконец, стала! Да если б знать, что это так ужасно...

Дома ей сделалось хуже. Она не плакала - не уронила и слезинки, просто сидела, глядя мутными глазами в чашку с дымящимся чаем, и молчала, пытаясь проглотить, загнать обратно поднимающийся изнутри тошный ужас.

"Больше не увижу. Никогда. Я ему не верю. Он просто хотел успокоить меня напоследок. Больше не увижу. Н и к о г д а...".

Поздно ночью, почти под утро, она встала, прислушалась к сонному дыханию мужа, на цыпочках прокралась в ванную и бесшумно закрылась на задвижку. Где-то там, на полке зеркального шкафчика, лежат одноразовые бритвенные станки. Если разломать такой, внутри окажется острое лезвие. А дальше все просто.... Надо только ничего не бояться и ни о чем не думать...

* * *

"Голос", рассказ Александры Голубкиной из сборника "Сбой в пространстве", Издательский Дом "Московская Книга", 1999 год. Отрывок, приводится с разрешения автора:

"Чтобы он зазвучал, надо сделать простую вещь: приложить ухо к шероховатой стене старой водонапорной башни. Это строение помнит, должно быть, совсем древние времена, когда не было еще метро, микроволновых печек, телевидения, пейджеров, компьютеров - ничего этого даже не придумали. Люди жили в маленьких домах, готовили на примусах, ездили в скрипучих трамваях и узнавали новости только из газет.

Башня говорит. На самом деле, конечно, это всего лишь оторванный кусок жести шевелится на крыше от ветра, но, если прислушаться, можно различить в этом шуме слова. Каждый слышит что-то свое, и именно то, что мечтает услышать.

Смотритель подвел меня к низкой полукруглой двери и оставил одну, сказав: "Слушайте". Я стала слушать. Где-то там, в лабиринте стен и переходов, что-то шептало, пело, тихо рассказывало, словно в башне действительно обитали живые существа. Мелькнуло слово: "здравствуйте". Голос, который произнес его, показался мне смутно знакомым. Но это был не тот голос, что мне нужен.

Я ищу - далеко не первый день. Посмотрите на меня - я озираюсь в толпе, цепляюсь взглядом за одинаковые лица прохожих, и нет для меня выхода из тупика, набитого чужими. Я зову, но в ответ слышу только тишину или ровный ветер. Я одна такая во всем городе, и вечерами, возвращаясь домой среди фонарей и витрин, я остро завидую тем, кто уже нашел. Им не надо никуда идти, они могут сидеть в своих уютных квартирах, пить чай и рассказывать друг другу новости. Ничего у них не болит, они - дома.

А я здесь, в маленьком мире, где время умеет останавливаться, деревья слышат, птицы кричат, а трава на поляне шевелится, как живая. Это очень странное, сказочное место. Тут исполняются желания, но надо быть очень осторожным, загадывая их, потому что в ответ ты рискуешь получить именно то, что просишь. Тут живет душа человека, с которым мне хочется поговорить, но я не знаю, как это сделать. Где она? В траве? В светлой роще, качающейся на ветру? Или в башне, где сами стены помнят его шаги, а на самом последнем этаже прячется от людских глаз его сокровище?..

Я слушаю. Самое главное - уметь слышать то, чего не слышат другие. И однажды Голос все-таки скажет мне заветное слово - "любимая" и поможет выйти отсюда. А до тех пор я - пленница своего прошлого и своих воспоминаний. Это сладкий плен. Но свобода все-таки дороже..."

ЧАСТЬ IV.

Ложь во спасение.

На плац падал мокрый снег. Снега было так много, что казалось, будто он способен заполнить собой все пространство между землей и небом, да еще и сверху насыпать большой сугроб. Было не столько холодно, сколько противно, да еще и влажный, резкий ветер добавлял хорошего настроения личному составу полка, построенного на плацу по случаю праздника.

На календаре было двадцать третье февраля 1994 года, часы показывали девять тридцать утра. Капитан Бондарь, невысокий, плотный, с чуть заметно косящими карими глазами, пихнул прапорщика Устинова:

- Леш, посмотри, вон там - что за фигура мировой скорби топает?

- Где? - не оборачиваясь, поинтересовался прапорщик.

- В Караганде! Куда ты глядишь? Вон, от ворот!..

Леша пригляделся. Сквозь сплошной снегопад действительно виднелось какое-то двуногое, вприпрыжку шествующее по направлению к штабу. Если внимательно приглядеться, можно было различить развевающиеся полы шинели и какую-то странную низко посаженную фуражку.

- Хрен знает, товарищ капитан. Вроде офицер.

- Офицеры все здесь, - удивленно отреагировал капитан Бондарь. - Как-то мне тревожно... - он повернулся к высокому тощему бойцу с перпендикулярными голове ушами, которого звали Вася Кот (честно, по паспорту!). - Васена, посмотри. Кто это может быть?

Васена поспешно прищурился и вдруг свистнул:

- Ого! А это не наш Черепно-Мозговой случайно приперся?..

По рядам первого узла связи пронесся напуганный шепот: "Слышали?!..". Какой-то одинокий оптимист фыркнул было: "Да вы чо, мне говорили, он умер...", но на него сразу зашикали: "Молчи, блин, если не знаешь!". Оптимист замолчал.

Фигура приближалась. Командир, который пока еще ничего не заметил, спокойно вещал в микрофон, прикрывая шпаргалку перчаткой от снега. Прочие подразделения полка (которые тоже пока ничего не заметили) мирно трепались о своих проблемах:

-... И чего собрали? И чего лапшу вешают? Тоже мне - праздник!..

-...а я ему говорю: товарищ старший лейтенант, вы мне не хамите, я в своем праве, сейчас возьму да позвоню в комендатуру, уж они разберутся, кто тут пьяный, а кто - нет.

-... с такой характерной мордой, что я сразу понял - десантник. Нас двое, он один, но ведь мало ли, неизвестно, что ему в голову взбредет. Вот мы и решили рвануть в разные стороны. За двумя зайцами, как известно, погонишься...

- ...он нас построит и давай по головам считать, как коров. Ко мне подходит каждое утро и орет: "Тринадцать!". У меня до сих пор на это число аллергия.

-... Кстати, слышали новость: Сашка Голубкина родила? Ну да, парень, два восемьсот. Устинов в восемь утра в роддом звонил. Прикинь, повезло в квадрате... Ты бы хотел, чтобы у тебя день рождения был двадцать третьего февраля? Вот, и я тоже...

-... я их поливаю, поливаю, а помидоров все нет, одна ботва, мать ее. А писали: огород на подоконнике.... Поймать бы этих писателей да мордой в эту ботву, мордой!..

- ... Что-то первый узел волнуется. Не нравится мне их волнение, вы на Бондаря посмотрите, чуть из бушлата не вылазит!..

Первый узел действительно волновался, потому что странное существо, возникшее из снегопада, подошло к ним вплотную и остановилось, с любопытством разглядывая лица солдат и офицеров. Ко всеобщему ужасу, это действительно оказался подполковник Урусов, одетый в пальто и шляпу, но такой странный, что Леша Устинов невольно поджал в ботинках пальцы ног и на всякий случай приготовился спасать подчиненных.

Во-первых, глаза. Они у Крюгера сделались совершенно круглыми и больше всего напоминали теперь глаза печально известного Инвалида, дорисованного солдатом Игорем, который недавно уволился в запас. Во-вторых, рот. Правая его сторона осталась прежней, разве что слегка оскалилась, зато левая безвольно, как тряпка, свисала вниз, к острому подбородку. Из-за этого Крюгер был здорово похож на вампира, а желтая кожа лица и крючковатый нос еще больше усиливали сходство. Но все это было сущей мелочью по сравнению с выражением лица бывшего начальника штаба: оно светилось самым настоящим фанатическим восторгом, и от этого становилось так страшно, что хотелось просто сбежать.

- Мама дорогая, - чуть слышно сказал кто-то. - Хотел бы я познакомиться с тем, кто его так уделал...

- Говорят, в той машине баба была, - шепотом отозвался голос рядом. - Молодая.

- Может, Голубка? - засмеялись. - Да нет, она тогда никакая ходила...

Командир сделал длинную паузу. Весь полк немедленно вытянул шеи, высматривая, кого же там принес черт, но снег здорово мешал, и отдельные личности стали нагло выходить из строя, громко спрашивая соседей по шеренге: "Что там такое-то?".

- А ну, на место! - вдруг заорал полковник Незванов. - Вы что, на бульваре?! - он осекся. - А кто там пришел?..

"Крюгер!" - чуть не крикнул Леша Устинов, но вовремя наступил себе на язык. Во-первых, бывшего начальника штаба никто так больше не называл. А во-вторых, существо, в которое превратился грозный подполковник Урусов, могло ведь и броситься на него ненароком...

Кто-то из офицеров в два прыжка домчался до командира и начал что-то ему втолковывать, прикрывая варежкой микрофон, чтобы разговор не стал достоянием общественности. Синяя Борода удивленно всплеснул руками и вдруг побежал, придерживая шапку, к "коробке" первого узла. Вид у него был растерянный, и уже издали, едва успев различить в сплошном снегопаде фигуру Урусова, он закричал:

- Ну, ты что?! Зачем?.. Кто тебя привез-то? Ох, иди сюда, ну, одни беды с тобой...

- Слушай, он, по-моему, того, - поделился с Лешей капитан Бондарь. - Ну, как это говорят - овощ. Я, конечно, не знаю, как они должны выглядеть, но...

- Согласен, - сказал Алексей. - Мне его даже жалко.

- Да ну, брось, - капитан сплюнул, постепенно смелея и начиная говорить в полный голос. - Жалеть его еще. Бог наказал! За все хорошее! Замордовал весь полк, девку на тот свет отправил, Голубя выжил.... Видишь, какая без Голубя тоска? А то ли еще будет!

Леша неуверенно улыбнулся, грея подбородок в воротнике:

- Думаете, Бог?.. Ну-ну.

- Не волнуйся, - хмуро кивнул Бондарь. - Нас Бог тоже наказал - новым начальником штаба. Если этот - овощ, то тот - фрукт. Неизвестно еще, что страшнее.

Новому подполковнику пока не придумали кличку. Ну, не получалось! Это был гладкий, чистоплотный, круглый, как мяч, человечек, достающий Леше примерно до пупка. Молчаливый и всегда задумчивый, на первый взгляд он казался самым безобидным в мире существом, а вот второй раз на него лучше было вообще не смотреть, чтобы не испортить себе настроение.

- Юрку бы сюда, - мечтательно пробормотал Леша Устинов. - Мне просто интересно, как он нашего кругляша назовет. Вот кто мастер с первого взгляда "погоняла" приклеивать... Времени сколько прошло с тех пор, как он уволился, а я как был Рэмбо с его подачи, так и остаюсь...

- Скучаешь? - понимающе кивнул Бондарь. - Все скучают. Я пробовал ему дозвониться, в гости пригласить, да там какие-то другие люди подходят, говорят, он переехал. Куда - понятия не имеют. А может, он сам просил никому не рассказывать.... Обидели человека, можно его понять.

Алексей вздохнул. Ему снова вспомнилась Голубка, как в полку окрестили Алю. В последний свой визит сюда она едва таскала огромный, неподъемный живот и почему-то все время шутила на эту тему, пытаясь казаться беззаботной. С ней приезжал симпатичный рослый парень с открытой улыбкой и совсем детским, беззащитным взглядом - муж. Глядя на этого парня, Женю, прапорщик Устинов мысленно развел руками: "Ну, Голубь с Голубкой, я вас теперь обоих не понимаю. Такие вторые половины у вас шикарные, а вы...". Но вслух он просто пожелал с максимально возможной сердечностью:

- Удачи тебе, Сашка.

И вот - на рассвете двадцать третьего февраля ему сообщили по телефону, что родился мальчик, мать чувствует себя хорошо, навещать можно в трех до пяти часов, и просьба только одна: спиртные напитки не привозить.

Выходит, Голубка, наконец, отмучилась. Леша повесил трубку и мысленно дал себе ЦУ: "Навестить. Поздравить. Утешить". Он улыбался.

* * *

...Утром после той ужасной ночи, когда Аля закрылась в ванной и тихонько, боясь разбудить мужа, разломала бритвенный станок, к ним примчалась Таня. Собственно, примчалась она потому, что Женя, бледный, с синяками под глазами, набрал ее номер и сказал в трубку срывающимся голосом: "Танюха, я тебя умоляю, Сашка порезала вены, приезжай, поговори с ней, я ничего не могу понять...".

Резать вены тоже надо уметь, поэтому, естественно, Аля не умерла и даже не потеряла сознание. Муж, который все-таки проснулся от шума воды и одним махом выбил дверь ванной, схватил ее в охапку, вытащил в коридор и неверящими глазами, икая от испуга, осмотрел исполосованные лезвием запястья. Он не мог говорить, только смотрел - то на руки жены, то в ее глаза. Кровь текла слабо, падая на пол редкими тяжелыми каплями. Аля улыбнулась:

- Женя, я не хочу жить.

Лицо ее тоже было в крови, видно, она машинально почесала нос изрезанной рукой, и это почему-то шокировало Женю больше всего.

- Саша... - пробормотал он. - Но почему? Что такое?..

Она повторила:

- Я не хочу жить.

В семь утра, через час с небольшим после отчаянного звонка, в их двор влетел огромный, как автобус, черный джип с серебристыми полосами по бортам, с визгом затормозил у подъезда, и из него торопливо выбралась Таня. Евгений, который все это время дежурил у окна, мельком заметил, что девушка очень хорошо одета и, если б не серое напуганное лицо, выглядела бы просто принцессой. Впрочем, это было неважно. Она нашла себе богатенького мальчика, и дай им Бог счастья...

- Ну? - задыхаясь, Таня пулей влетела в квартиру. - Где она?

- В комнате... - Женя хотел предложить гостье тапочки, но передумал. - Лежит. Я ей руки перевязал, а в больницу она отказывается...

- Черт бы вас всех побрал! - рыжая девушка отпихнула его и, громко топая тяжелыми ботинками, понеслась в спальню. - Алька! Мать твою, ты что делаешь?!..

Женя немного постоял в прихожей и, крикнув: "Я на лавочке!", вышел из квартиры.

Аля вовсе не лежала. Подобрав ноги, она сидела на широкой кровати у окна и ела вяленую рыбу. Увидев взмыленную Таню, заулыбалась и виновато сказала:

- Привет...

- Идиотина! - Таня с силой швырнула в кресло свой дорогой кожаный рюкзачок, засопела и принялась ходить по комнате, сунув руки в карманы. - Нет, я все понимаю. Шекспировские страсти и все такое. Да! Я могу это понять. Но ты мне, сука, объясни, какого черта ты, сопливая, маленькая, мерзкая тварь, мотаешь нервы и мужу, и мне?!.. Ладно, на Женю тебе наплевать, он у тебя необходимое зло. А я?!.. Ч-черт... аж сердце заболело. Я чуть в аварию сейчас не попала на выезде с Кольцевой, меня по частям сейчас собирать могли!

- Танечка... - жалобно пробормотала Аля, пытаясь разломать перебинтованными руками жесткого леща.

- Что - Танечка? Я уже двадцать два года Танечка, весной двадцать три будет.... Дай, помогу. Ну, зараза! Какая ж ты зараза.... Зачем тебе эта рыба? Нашла время... тоже мне, самоубийца...

Аля смотрела, как подруга, сопя от злости, кромсает рыбину, и молчала.

- Что ты молчишь? - немедленно окрысилась Таня. - Бинты снимай, посмотреть надо. Кровь остановилась? Как ты резала - поперек?

- Да, - несостоявшаяся самоубийца потянула зубами за хвостик бинта. - А надо было вдоль?

- Дура! - Таня бросила леща, схватила руку подруги и одним махом размотала повязку. - Никак не надо было!.. М-да... Слава Богу, мозгов у тебя нет... Ничего страшного, порезы неглубокие. Сейчас я тебе все обработаю как следует. Медсестра из Жени, как из меня испанский летчик.

- Испанский летчик... - Аля заулыбалась. - Он тоже так говорил.

- С ним я отдельно пообщаюсь, - зловеще сказала Таня. - Мне не трудно, я в ваше Балакино сейчас прокачусь, очень уж я по товарищу майору соскучилась.

- Он уволился...

- Так ты из-за этого, что ли, вены резала?

Аля пожала плечами:

- Да нет. Просто надоело все.... Каждый день дно и то же, все черное, никакого выхода...

- "Ноу эксит", - подумав, сказала Таня. - Так на транспаранте написано.... Ну, ладно, не слушай... - голос ее сделался спокойным и даже философским. - У тебя это - от горя, а потому - пройдет. Радуйся, что ты не б о л ь н а этим, Алька.

- Я другим больна, - Аля вдруг съежилась, наблюдая, как подруга распечатывает свежий бинт. - У меня... понимаешь... как это сказать...

- Что? - Таня перестала возиться. - Ну-ка, в глаза смотри. Что у тебя?

- Вот здесь... - изрезанная рука прошлась по животу. - Что-то не так. Когда я ночью... ну, это сделала... оно там зашевелилось!

- Погоди-погоди, - пробормотала Таня. - Ты беременна, что ли? Что значит "что-то не так"?.. У тебя месячные когда в последний раз были?

- В начале мая.

- И больше не было?!

- Нет. Но я думала, это от того лекарства. Ну, из-за которого меня в госпиталь отвезли. Врачи говорили: спазм на нервной почве. А я-то знала, что от лекарства.

Таня положила бинт на тумбочку, отошла к окну, посмотрела на свой джип, вернулась и присела перед подругой на корточки. Лицо ее выдавало целый спектр эмоций, от стыда до восхищения:

- Алька, я поняла.... Надо ж быть такой дурой! Там, в аннотации к таблеткам, ведь написано было русским языком: "противопоказано при беременности"... А мне такое в голову не пришло! У тебя вообще все вылететь могло, как пробка.... Ну, ладно. Что делать будем?

Аля посмотрела на свои руки, которые без бинтов выглядели просто ужасно:

- А что тут можно сделать?

- Много чего. Тебе этот ребенок нужен? Я могу найти хорошего врача, если что. Сама недавно... пользовалась.

- Ребенок, - повторила Аля. - Ты хочешь сказать, что, если ничего не сделать, то будет ребенок? Настоящий?

- Нет, блин, игрушечный! - помимо воли Таня засмеялась, но сразу задавила свой смех. - Конечно, настоящий. Который вырастет в человека.

- Ну... Женя вообще-то хочет...

- А при чем тут Женя?

Секунду девушки смотрели друг на друга, взаимно ничего не понимая. Потом Таня осторожно спросила:

- Но ведь первым был Голубь, да?..

Аля вздохнула и принялась рассказывать ей все. Со стороны это звучало глупо, сбивчиво, неправдоподобно и странно, но Таня, по мере того, как до нее доходил смысл слов подруги, все больше мрачнела и уходила в свои мысли. Пару раз она даже порывалась что-то крикнуть и даже набирала для этого воздуха, но так и не издала ни звука. Все было ясно: идиотка Алька использовала своего Женю в качестве того врача, о котором однажды просила, сидя в полном отчаянии в полковой санчасти. Просто для того, чтобы перестать быть "девушкой". А что, выход-то неглупый. Если не брать в расчет всякие "но", которые тут могли быть - и, судя по всему, были...

- Слушай, - хмурясь, спросила Таня, стоило подруге замолчать, - я одну вещь не понимаю. С Женей-то ясно, он уже тогда считал себя твоим мужем. Но Голубь, он что - совсем ку-ку? - она покрутила пальцем у виска. - Взрослый мужик, неужели он не понимал... Он хоть о чем-нибудь тебя спрашивал? Или просто так, авось, мол, пронесет?..

- Он спрашивал... - Аля задумалась. - А-а, он спрашивал: "День сегодня не опасный"?

- Ну, а ты?

- А до меня, если честно, только сейчас дошло, что он имел в виду.

Таня тяжело вздохнула:

- Вас понял, борт-тринадцать. Ну, так что делать будем? Аборт? Я могу договориться, хотя срок у тебя, кажется, большой.

- Нет, ты что! - Аля испуганно замотала головой. - Пусть будет!

- А если это от Голубя - тогда как?

- Вот поэтому и пусть будет. Знаешь... я не сержусь, что он бросил меня. Он не мог по-другому, я его понимаю. Но ребенок... было бы здорово, я бы любила его, заботилась...

- Боже мой! Шекспировские страсти! - Таня фыркнула и снова взялась за бинт. - Не мог он, видите ли, по-другому. У него, между прочим, жена законная есть, а он с тобой на какую-то "поляну души" катался.... Вот и докатался. Как теперь определить - кто счастливый папа? Экспертизу можно делать только после того, как ребенок родится. Денег я тебе дам, это дело святое. Но, допустим, выясним мы, что отец - наш славный товарищ майор. И что? Найдем его и обрадуем?

- Нет, - тихо сказала Аля. - Он может подумать, что я это нарочно. А если даже и не подумает, ему будет очень тяжело, ведь он меня предупреждал, что ничего серьезного у нас не будет.... Пойми, Тань, я просто его люблю. И буду радоваться, если это его ребенок. Выращу хорошим человеком, и вообще...

- Ладно. А вдруг экспертиза покажет, что отец - Женька? Ты от разочарования не помрешь?

- А не надо делать никакой экспертизы, Тань.

Таня замолчала. Перевязав подруге руки, она обрезала хвостики бинтов, стряхнула обрывки белых ниток со своих колен и достала сигареты:

- У тебя курят?..

- Кури, пожалуйста, - Аля поставила на тумбочку пепельницу. - Правда, не надо экспертизы. Надеяться-то мне хочется... Я только не знаю, что Женьке сказать, если ребенок родится на Юру похожим.

- А ничего не говори. Есть такое понятие: "ложь во спасение". Никому не станет лучше от твоей правды. И даже если он будет похож на Голубя, как две капли воды, не вздумай делать покаянных признаний. Ты сама на Голубя похожа. Кстати, какая у него группа крови? Не знаешь?.. Это плохо. Ну, ладно, - Таня задумалась. - Сделаем так. Я отвезу тебя к своему врачу, пусть посмотрит, УЗИ сделает. Если нет патологии, будешь рожать. А может, еще и передумаешь...

* * *

Она не передумала.

Маленький Юрка появился на свет в шесть часов утра 23 февраля 1994 года, но ни в этот день, ни на следующий, ни через два дня так и не увидел мать. Сначала потому, что она почти сутки отходила после наркоза, а потом его самого уложили в прозрачную клетку, вокруг которой мигали лампочками и попискивали какие-то приборы.

- Вон он, - молодой доктор с рыжими усиками подвел Женю Голубкина к стеклянной стене блока детской реанимации. - Левее, левее... Ага, точно, теперь правильно смотрите. Вы не бойтесь, это с новорожденными бывает. Полежит еще денька три, и переведем в общее отделение.

- А почему он здесь? - мрачно спросил Женя, рассматривая крохотный, вяло шевелящийся комочек желтовато-розового цвета. - Настолько все плохо? И почему он так выглядит?

- Это резус-конфликт, - объяснил доктор. - Ничего опасного. Переливание крови мы сделали, состояние мальчика нормальное. Дышит, кричит, ест - все функции у него присутствуют. Зрение и слух тоже в порядке. Мы держим его здесь больше для перестраховки... Что касается цвета кожи, то завтра или послезавтра он будет, как у всех. Вы даже не заметите разницы.

- А что такое "резус-конфликт"? - молодой отец немного успокоился.

- Ага, - врач кивнул. - Брошюру, которую вам дали, вы так и не открыли. А там, кстати, много полезных сведений.... Вот у вас - какая группа крови?

- Вторая, отрицательная, - без запинки сказал Женя.

- А у вашей жены первая, положительная. Отсюда и конфликт. Но ребенок уже родился, мы держим все под контролем, так что ждите спокойно. Дней через восемь - десять заберете его домой.

- Ну, ладно... - Женя вздохнул и тихонько помахал мальчику сквозь прозрачные, но непроницаемые стены. - Выздоравливай, Серега... Мы Сергеем его решили назвать, - объяснил он улыбающемуся врачу. - А что, Сергей Евгеньевич - это звучит неплохо.

Аля лежала в боксе и равнодушно листала какую-то толстую книгу. Родить сама она не смогла, и ей сделали кесарево сечение, поэтому сейчас все мысли вертелись вокруг ноющего операционного шва, и ни о чем другом ей не думалось.

- Здорово, - сказала она, увидев в дверях мужа с букетиком цветов и огромной сумкой, набитой сладостями. - Куда ты столько припер? Здесь кормят.

- Болит? - сочувственно спросил Женя, садясь на край кровати.

- Болит, - Аля отложила книгу. - Медсестру зову, зову, а она говорит - укол только через час. Садистка... Ты как там? Мыша моего не забросил, сыплешь ему сухарики? Смотри. Ванечке голодать нельзя. Кстати, может, ты знаешь: это он или она?

- Никогда не интересовался, - удивился Женя. - Если хочешь, поинтересуюсь, если эта сволочь не кусается.

- А на кого он похож? - без перехода спросила Аля.

- Кто, мышь? На мыша и похож.

- Да нет. Ребенок. На тебя или на меня?

- Он сейчас вообще Бог знает на кого похож, желтый весь, сморщенный.... У него резус-конфликт, но врач сказал - это ничего.

Аля съежилась под одеялом:

- Как это?

- Ну, у меня кровь отрицательная, у тебя - положительная, а вместе получается конфликт. Что ты так смотришь? Не знала, что у меня кровь отрицательная? Могла бы взять мой "военник" и глянуть, тоже мне, жена...

"Значит, ребенок от тебя, - подумала Аля и равнодушно сложила руки на животе. - Ну и пусть... подумаешь...". Ей стало грустно, так грустно, что она заплакала бы, не будь в палате мужа. При нем нельзя, пристанет еще с вопросами. И вообще, радоваться надо, новый человек все-таки родился, это вам не хухры-мухры...

А все-таки жалко.

Ей вспомнился странный, звонкий, летящий день на исходе мая, сплошная лента зеленых пейзажей за окнами старой машины, встречный ветер, быстрый полет над асфальтом - туда, где Поляна, где башня, где все произошло в первый раз. Самая огромная в мире несправедливость - если все это было зря, а короткий страшный эпизод за два часа до сказки взял да и вызвал к жизни человека. Быть не может. Ошибка. В конце концов, не только ведь у Евгения может быть отрицательная кровь!

Аля покосилась на мужа и неуверенно улыбнулась:

- А ты вообще рад?

Он вдруг засиял глазами, словно услышал самую счастливую новость в своей жизни, и сказал:

- Да я просто тащусь.

* * *

Наверное, из всех лиц в этом мире Аля Голубкина лучше всего изучила лицо собственного сына. Она вглядывалась в него десятки тысяч раз, надеясь уловить хоть какое-то сходство с исчезнувшим из ее жизни человеком, но ничего не находила - ребенок родился поразительно похожим на мать. Как говорили древние греки, только мать всегда известна точно. Маленький Юрка повторял ее младенческие фотографии, словно сам был запечатлен на них, и иногда она приходила в отчаяние и думала все-таки об экспертизе, хотя бы для того, чтобы не мучиться неизвестностью.

Она назвала его Юрой жульническим путем: отправив мужа на работу, взяла свой паспорт, справку из роддома, положила сына в коляску и поехала в районный загс - регистрировать нового гражданина России. Когда Женя вернулся, все уже случилось - на столе лежала новенькая метрика. Скандал, конечно, разразился страшный, Аля и ожидать не могла, что ее тихого любящего супруга вдруг так резанет ненавистное имя в документе.

- Ты мне объясни: почему?! - орал он, едва не прыгая на месте от бешенства. - Почему - Юра? Мы как договорились его назвать?! Ты что, ты моего сына... в честь этого.... Да я тебя сейчас убью! - его кулаки сжались.

Аля держала ребенка на руках и даже не подалась назад:

- Попробуй только. Между прочим, я назвала его в честь моего отца. Майор тут ни при чем.

- Тогда почему у моего сына имя и отчество такие же, как у него?! - Женя взял метрику. - Вот, смотри! Голубкин Юрий Евгеньевич. Мой сын!

- Только потому, что ты - Голубкин Женя. Если бы ты был, допустим, Вася Иванов...

- Не заговаривай мне зубы! - Женя был немного сбит с толку. - Мы условились назвать мальчика Сергеем. В чем дело? Надо поехать и перерегистрировать его. Я отпрошусь на завтра, и поедем.

Аля вздохнула и упрямо наклонила голову:

- Не-а.

Можно было не продолжать. Какое-то время они еще пререкались, все более вяло, потом надулись друг на друга и разошлись: муж на кухню, жена с ребенком в комнату. Все затихло.

Год или два после этого Женя не мог обращаться к сыну по имени, и Але начало уже казаться, что он не сможет этого никогда, так и будет отделываться безликими "сынуля" или "эй, парень!". Его нетрудно было понять и, хотя он переживал свою обиду молча, обида все равно была сильна.

А мальчик рос. Это был красивый, подвижный, забавный ребенок, чем-то неуловимо отличающийся от всех прочих детей. Иногда, засмотревшись на него, Аля ловила себя на мысли, что, наверное, это и есть любовь - когда ты просто не можешь оторвать взгляд от родного лица, впитываешь его, как воду, но все тебе мало. "Мой, - с удивлением думала она. - Мой сын. Мой и...". Развивать мысль не хотелось.

Первым его словом было не "мама" и не "папа", а почему-то "киса", хотя в их квартире никогда не было никакой кошки. Это случилось воскресным утром, за завтраком, когда Аля поднесла ко рту мальчика ложку с кашей. Рот сразу наглухо закрылся, а серые детские глазенки сделались злыми.

- Ешь, - мягко приказал Женя. - Что, манка нам не нравится? Звиняйте, бананов у нас немаэ.

Юрка вывернул нижнюю губу.

- Я нарисую тебе зайчика, если будешь есть, - пообещала Аля.

Вот тогда парнишка и выдал:

- Киса.

- Разговаривает... - изумленно пробормотала молодая мать и положила ложку на стол. - Женька, он разговаривает! Юра! Скажи - "ма-ма".

- Киса, - повторил упрямый ребенок и посмотрел на кашу с величайшим презрением. А Але вдруг показалось, что сейчас он добавит: "...скажите мне, как художник художнику - вы рисовать умеете?". Совпадение, конечно. Но все-таки...

После "кисы" появились, само собой, и "мама", и "папа", и все остальные слова. Тогда странности с мальчиком еще не начались, и родители просто тихо радовались его маленьким победам. Приятно все-таки, когда с собственным отпрыском уже можно поболтать о том, о сем. Особенно блаженствовал Женя, часами приставая к мальчику с вопросами: "А это кто?", "А это что?", "А как меня зовут? А маму?". Юрка терпел его домогательства, но иногда, совершенно неожиданно, вдруг замолкал и смотрел на отца косым, насмешливым или, как называла это Таня, "чисто голубкинским" взглядом. Папаша под таким взглядом терялся и начинал лепетать почище любого младенца, а Аля немного нервно смеялась и все ловила в лице ребенка вот это - "чисто голубкинское".

"Ты выдаешь желаемое за действительное, - говорила ей Татьяна. - Нисколько он на Голубя не похож. На Женьку - и то больше, вон, волосы светлые... А ты так смотришь, будто перед тобой сам Голубь сидит".

"У Юры в детстве тоже были светлые волосы, - оправдывалась Аля, - а потом потемнели..."

Она ничего не могла с собой поделать. От любимого человека у нее остались всего лишь старая книга "Устройство автомобиля ЗИЛ-130", пара фотокарточек (одна цветная 10х15, а вторая маленькая, на удостоверение личности), засушенный цветок, четыре записки, ключ от кабинета и мышь Ванечка в блестящей стальной клетке. Впрочем, к тому моменту, когда у маленького Юрки начались странности, мышь уже доживала свой короткий век и вылезала из своего пластмассового домика раз или два в день только для того, чтобы вяло поесть.

Была еще видеокассета с любительской съемкой праздника, но Женя случайно записал на нее для Юрки какую-то серию "Гардемаринов". Хотя, может, вовсе и не случайно...

Так мало - а ведь позади настоящая жизнь, огромный отрезок счастья в темном и запутанном лабиринте прошлого. Любовь никуда не делась, и даже другая любовь, к ребенку, не смогла ее задавить. Есть на свете вещи, не поддающиеся ни разуму, ни времени...

Был эпизод, надолго согревший ее сердце, хотя какой это эпизод? Так, попытка вернуть то, что не возвращается. Но все-таки - на день, на несколько часов она почувствовала, что живет.

...Юрке тогда исполнилось два с половиной года, и болтал он уже вполне связно и осмысленно, прекрасно понимая, что ему говорят. Женя старался не зря, словарный запас у мальчика был не по возрасту солидным, да и умственное развитие тоже, кажется, не подкачало. До первой странности - то есть до случая с табличкой - оставался всего месяц. Все было хорошо.

Утром Аля плакала. Она часто плакала именно по утрам, лежа лицом в подушку, чтобы не видеть разгорающегося за окном света, и зажимая уши, чтобы ничего не слышать. Ей только что приснилось что-то смутное, теплое, медово-солнечное: кружевные тени на асфальте, угол кирпичного здания, одуванчики, многоцветное облако в небе, остатки грозы над дальними домами - картинка того времени, которое она называла просто - "детство". Первый месяц в полку связи тоже был "детством". А майор Голубкин, который в ее сне никуда не уволился и был рядом, веселый, родной и добрый, был живым символом той эпохи.

- Опять ревешь, - буркнул Женя, садясь на кровати и сонно растирая опухшее лицо. - Что? Кошмар приснился? Или что?..

Аля тихонько застонала в ответ, поворочалась и еще глубже зарылась в спасительную теплую нору, из которой можно хоть иногда заглянуть в прошлое.

- Саша! Ну, не реви, котик...

- Аля! - мокрым голосом поправила она, приподнявшись на локтях и вытирая слезы краем наволочки. - Называй меня Алей, бабушка так хотела.

- Хорошо, Аля, - покладисто согласился Женя. - Давай-ка сейчас встанем, приготовим завтрак, попьем кофейку и накормим нашего спиногрыза, а то он, кажется, уже хныкал десять минут назад...

- Мы накормим не спиногрыза, его зовут Юра, - снова поправила Аля. - И это не он хныкал, это у соседей кот орет. Слышимость тут - как в цистерне.

Дом, в который они недавно переехали, продав обе квартиры - Женину и бабушкину - выходил торцом на Кутузовский проспект, но не в самом шумном его месте, поэтому спать (разумеется, при закрытых окнах) в квартире было можно. Гораздо сильнее донимали соседи со своими разборками, музыкой, котами, телевизорами, детьми и ремонтами. Аля диву давалась, сколько всевозможных звуков можно услышать в стандартном панельном доме: один раз до нее донеслась даже мелодия виолончели. Впрочем, это могло и показаться.

"Спиногрыз", о котором они говорили, уже возник в дверях спальни, подкрался к родительской постели и радостно изготовился для прыжка. Женя заметил его в последний момент и вскрикнул, инстинктивно загораживаясь руками:

- Нельзя!..

Мальчишка надулся. Вообще-то он прекрасно знал, что ему "нельзя", но каждый раз надеялся как-то обойти строгие запреты. Нельзя ему, например, было:

1. С разбегу вскакивать спящему отцу на грудь с воплем: "Дай бананчик!".

2. Захлопывать ногой дверцу холодильника.

3. Ковырять в носу.

4. Спрашивать маму: "А чего ты плачешь?".

5. Вламываться в ванную, когда там кто-нибудь моется.

6. Швыряться хлебными шариками.

7. Прятать отцовские тапочки, бритву, чашку, блокнот и прочие нужные вещи.

8. Дергать маму за волосы.

9. Устраивать родителям засады

10. Показывать язык

11. Спрашивать бабушку, откуда у нее седые волосы.

12. Спрашивать дедушку, почему у него металлические зубы

13. Сгрызать пуговицы с летной формы маминого дяди

14. Приставать к тете Тане с просьбой поиграть в "лошадку", особенно когда она не в духе

15. Поливать прохожих водой с балкона

16. Плеваться

17. Лезть на улице в чужим собакам

Для двух с половиной лет этих запретов было пока достаточно, но маленький Юрка рос, и список неминуемо должен был скоро пополниться.

- Нельзя, - повторил Женя, опасливо спуская ноги с кровати. - Я тебе сколько раз говорил, сынуля: не прыгай на папу, у папы слабая нервная система.

- Дай бананчик, - нежно и жалобно пропел Юрка, присаживаясь на корточки и глядя снизу вверх круглыми нахальными глазами.

Аля слабо засмеялась. Как всегда, при виде сына у нее поднялось настроение. Можно было начинать еще один день.

Сели завтракать. В честь переезда Женя купил пару месяцев назад микроволновую печку, и теперь каждое утро они развлекались тем, что пытались разобраться в ее многочисленных кнопках. Меню было на английском, и большинство команд так и остались недоступными, потому что Аля из школьной программы ничего не помнила, ее муж учил немецкий, а методом "научного тыка" с паскудной печкой сладить не удалось.

- Техника на грани фантастики, - ворчливо сказал Женя, пять раз подряд нажимая на кнопку, возле которой было написано "+ 1 MIN". - Вот так и мучаемся. Попросил одного кадра перевести мне инструкцию, и что? Второй месяц - ни кадра, ни инструкции! Оба как в воду канули.

Юрка наблюдал за его действиями, навалившись грудью на край стола и пытаясь достать языком кончик носа. Глаза его то съезжались в переносице, то вновь возвращались к белому агрегату, стоящему на кухонном подоконнике.

- Юрочка, не коси, а то так и останется, - Аля ласково провела ладонью по его мягким шелковым волосам.

Мальчик убрал язык и перевел взгляд на мать:

- Мама, ты плакала.

- Парень! - Женя предостерегающе стукнул по столу пальцем. - Я тебе говорил, что это нельзя спрашивать.

- Папа, дай бананчик! - немедленно оживился "парень" и состроил плаксивую рожицу.

- Тьфу ты, опять тебе бананчик! Нету бананчиков! Все съели. Не знаешь, кто съел? Я могу тебе сказать.

- Я съел, - кивнул Юрка. - Но ты отец, ты должен все нести в семью!

Взрослые засмеялись.

- Саш... то есть, Аль, - сказал Женя, - я сегодня задержусь на часик. Ты бы съездила куда-нибудь с ним, погуляла. Хоть в парк Горького, что ли. Тут у нас и выйти некуда.

- Хорошо, - кивнула Аля. - Подумаем.

- Я хочу на поляну, - неожиданно сказал Юрка. - Поедем на поляну?

Если Але в этот момент и пришло что-то в голову, история об этом умалчивает. А скорее всего, она просто подумала с грустью, что для ребенка "поляна" - всего лишь место, где можно порезвиться, и не существует для него в этом мире каких-то особенных полян.... Впрочем, слава Богу, что не существует.

Отца семейства, как обычно, провожали до остановки. Так повелось с самого переезда: выйти всем вместе, посадить папу в троллейбус, помахать ручкой, в потом пройтись вдоль проспекта, рассматривая витрины магазинов и обсуждая увиденное. Юрке это нравилось, а для Али подобные мелочи просто не имели значения. Не все ли равно, чем заниматься? Ребенок рядом - это хорошо. На службу выходить только через полгода - тоже хорошо. Не хочется плакать - и это, в общем, неплохо...

Стоял конец августа, и в Москве еще было тепло, свежо, пахло какими-то поздними цветами пополам с бензином, по улицам шуровали машины-поливалки, но не такие, как в полку связи - и это утешало.

- Мама, - сказал маленький Юрка, весело подпрыгивая рядом и теребя Алю за руку, - поедем на поляну?

- А гулять? - она удивленно посмотрела в ясные серые глаза сына. - Сейчас-то гулять пойдем?

- Ты не хочешь, - уверенно заявил он. - Ты тоже хочешь на поляну.

Мальчик не ошибался: Аля на поляну хотела. Но для того, чтобы туда попасть, надо было как минимум помнить, где находится это место - а она не помнила. В памяти тот удивительный день сохранился во всех подробностях, кроме одной: по какому именно шоссе они с майором Голубкиным ехали тогда в его старом "жигуленке". Иногда Аля доходила почти до отчаяния, пытаясь мысленно нарисовать их маршрут, но все было без толку.

- Понимаешь, Юра, - задумчиво сказала она, - я, конечно, хочу. Но я забыла, как туда добираться. Это секретная поляна. Там живет душа. Наверное, она не хочет, чтобы ее трогали.

- Душа? - мальчик улыбнулся. - Это то, что у человека внутри. Я знаю.

Они шли по влажному тротуару, держась за руки, и какой-то пожилой прохожий с улыбкой заметил: "Ну, сразу видно, мама и сын!". Аля вежливо кивнула, но мысль, завладевшая ее сознанием, не дала ей даже рассмотреть доброго старичка.

...А ведь верно - надо найти эту поляну! Забот у молодой матери, конечно, хватает, но ребенок уже подрос, вон как бегает, что же мешает брать его с собой и искать заветное место, один вид которого, должно быть, продлит ее жизнь на несколько лет?..

- Ладно, Юрка. Ты меня уговорил! - она подмигнула мальчику. - Но нам придется ехать, это далеко, я даже не знаю, где...

- В сказке, - уверенно ответил он. - Душа на поляне живет только в сказке.

И Аля решилась. Много позже, обдумывая все случившееся в тот день, она с удивлением подумала, что, наверное, странности маленького Юрки начались уже тогда, ведь показал же он правильный поворот! Но это могло быть и совпадением...

- Танюха! - стараясь, чтобы голос звучал беспечно, Аля улыбнулась невидимой подруге на том конце провода. - Привет. Как жизнь молодая?

- Все путем, - замороженно отозвалась Таня. - Тружусь, договора подписываю и вообще - суета сует. А ты? Юрка как?

- Юрка хорошо. Просится на поляну, даже Колеса обозрения ему не надо.

- Колеса о-бор-зения? - Таня глухо засмеялась. У нее, кажется, опять началась "скука", и она изо всех сил старалась это скрыть. - Готова помочь и даже знаю, чем. Ты машину просить собралась?

Аля вздохнула:

- Ну да...

- Смотри, не грохни мне ее! Серега, хоть и добрая душа, раз такие подарки на свадьбу делает, все равно носится с ней, как курица с яйцом. Не дай Бог, царапина, сразу в три ручья рыдает. А после той истории вообще чуть ключи не отобрал.

- А-а, с Крюгером...

В истории автокатастрофы, безвременно унесшей душевное здоровье начальника штаба, осталось много белых пятен. Аля наблюдала все эти баталии еще в далеком девяносто третьем году, тупо высиживая служебное время и считая дни до декретного отпуска. Ее так и не уволили: подумав, командир махнул на все рукой и выкинул бумажки Крюгера в корзину. Все равно несчастный подполковник Урусов уже не мог ими воспользоваться, поскольку начисто утратил навыки чтения...

Следствия как такового не было. Заурядная авария, неопытный водитель, мокрая после дождя дорога и так далее. Поэтому дело ограничилось долгими склоками на всех уровнях, письмами с просьбой разобраться, сбором среди личного состава денег "на мозговой протез", мерзкими шуточками и вызовом Татьяны в полк "для честного и прямого разговора". Она явилась - на том самом джипе, лихо подрулив прямо к штабу

Первое, о чем она спросила, было: "Устинов, что ли, наболтал?". Ее немедленно окружили любопытным кольцом, вперед протолкался честный и прямой Леша и начал бить себя в грудь с криком: "Ты мне друг, но истина дороже!". Его вяло и без энтузиазма поддержали, больше для того, чтобы раззадорить обе стороны и посмотреть, что получится.

Драки не вышло. Таня разводила руками, складывала губы бантом и театрально восклицала: "Что вы, не виноватая я!". Свидетелей не было, номера машины Крюгер не запомнил, поэтому кто-то ей верил, а кто-то нет. Леша Устинов, например, относился ко второй категории. "Это ты! - утверждал он. - Я чувствую, что это ты! Никто больше не мог такое сделать. Ты его больше всех ненавидела, даже больше, чем Голубь!". Таня немедленно приняла позу оскорбленной невинности: "Наглая ложь! Да я мухи не обижу! А это человек... все-таки". "Ах, "все-таки"!" - немедленно прицепился Леша, уже готовый открыть стихийный митинг на тему "Не убий". Девушка в ответ улыбнулась и сказала: "Как ты был дураком, так им и остался. А вот друга у тебя теперь нет".

Замполит Старостенко держал свое мнение при себе, отделываясь фразами типа: "Все там будем". Командир же, напротив, открыто встал на Танину сторону: "Совсем очумели, ребятишки?! Вы в чем девку обвиняете?! Вот если бы ее задержали на месте происшествия - тогда да. А не пойман - не вор. Мало ли в Москве таких джипов...". Все посмотрели на джип и пожали плечами: "Да, действительно, просто на каждом шагу встречаются...". Новый начальник штаба подполковник Морозов (которому пока не придумали кличку) решил высказаться индифферентно: "В конце концов, даже если девушка и виновата, это могло быть случайностью...". На него тоже внимательно посмотрели, но никто ничего не сказал.

Аля присутствовала на этом странном собрании перед подъездом штаба, стоя на задах толпы и обнимая руками свой живот. Лично она была уверена, что Крюгера уделала все-таки Таня, и не понимала ее поступка. Искалечить человека, пусть и плохого, на всю жизнь - это как-то чересчур. Но рыжая подруга не призналась в преступлении даже ей, и Аля решила вообще не высовываться. На нее и так смотрели косо, особенно женщины...

Танин муж, Сергей, узнал обо всем случайно, услышав телефонный разговор жены с тем же Лешей, и устроил грандиозный скандал. Волновала его, безусловно, не трагическая судьба подполковника Урусова и даже, кажется, не репутация супруги среди бывших сослуживцев. Нет, он переживал, что лакированный черный "Гранд-Чероки" м о г л и бездарно грохнуть ради какой-то мелочной женской мести. Слово "женский" всегда являлось для него синонимом слова "идиотский". Но Таня, на которую вопли мужа действовали мало, отреагировала, как всегда, без эмоций: "Сергунчик, это м о я машина. Ты мне ее подарил. И закрой рот, пожалуйста". На том все, в общем-то, и кончилось.

Несколько раз Аля выпрашивала пресловутый джип "покататься". Таня разрешала. Главное, чтобы муж не знал, а то "вони потом не оберешься". Разрешила и в тот день, когда маленький Юрка попросил отвезти его на поляну.

...До Краснопресненской набережной, где располагался офис Таниной фирмы, они добрались уже через час. Внутрь их тоже пропустили без затруднений, записав в толстую книгу: "Голубкина А.Ю., Голубкин Ю.Е. (ребенок), комната 1407". Алю рассмешило уточнение, что Юрка - ребенок, как будто это и так не очевидно любому встречному.

- На, держи, - рыжая красавица Таня встретила своих гостей протянутыми на ладони ключами от джипа. - Во сколько вернешь? Мне в пять надо в Шереметьево-2, немцев встречать. Успеешь?

- Как ты? - Аля бережно взяла ключи и положила их в карман. - Юрочка, поздоровайся с тетей Таней.

- Привет, тетя Таня, - мальчик улыбнулся и по-военному отдал честь.

- Здорово, Голубок, - хмыкнула Татьяна и легкой походкой прошла в глубь своего огромного светлого кабинета. - Я нормально, Алька, но мне сейчас как-то... Настроение не то. Опять накатило. Сил никаких нет...

Выглядела она хорошо, но даже слепой заметил бы, что эта хорошенькая, ухоженная и великолепно одетая молодая дама пребывает в сильной депрессии, причем давно, прочно и безнадежно. Тоскливое настроение наложило отпечаток на всю ее внешность: глаза смотрели на окружающий мир без малейшего интереса, на лбу и вокруг губ уже появились морщинки, а рот все время складывался в неприятную болезненную усмешку. Аля знала, что подруга много курит, пачками пьет транквилизаторы, изредка балуется наркотиками, в выходные спит до обеда, а когда не спит - сидит и тупо смотрит телевизор. Помочь ей было нечем: на все попытки хоть как-то вмешаться Таня сердито огрызалась: "Займись своими делами!". Самое смешное, что ее муж Сергей считал жену совершенно здоровой, разве что немного капризной женщиной и относился к ее настроению соответственно...

- Тебе надо было все-таки лечь весной в больницу, - робко сказала Аля, мучаясь от невозможности просто подойти и обнять подругу, как раньше. - Врач ведь знает, что говорит...

- Ага! В психушку! - засмеялась Таня. - Врачу-то наплевать, что меня тут же с работы выкинут. А мне деньги нужны, я от Сергунчика зависеть не собираюсь. Ему только на шею сядь, сразу до скелета изгрызет, хуже мамы.

- Кстати, а как мама? - Аля хотела немного поболтать прежде, чем уехать, но не знала, о чем можно спрашивать, а что - табу, как "горилка" для подполковника Старостенко.

- Мама - зашибись! Звонит мне вчера и давай на жалость давить: "Танечка, девочка, у меня такой невозможный остеохондроз, а мазь стоит двести долларов...". Я ей отвечаю: "Милочка моя, у меня как раз сейчас денежный станок сломался, ты уж потерпи до получки, дам я тебе баксов пятьдесят, на ведро мази должно хватить". Как она развопилась! Ты бы слышала, Альхен! И мерзкая я, и неблагодарная, и рожала она меня в муках, и грудью кормила, а я, зараза, двести баксов больной маме жалею.... А я жалею. Дороговато она мне обходится.

- Мама, а ты сколько стоишь? - неожиданно поинтересовался маленький Юрка, который слушал разговор с напряженным вниманием.

- Милый, людей в деньгах не оценивают... - растерялась Аля.

Таня чуть заметно поморщилась:

- А вы, товарищ Голубкин-младший, не вмешивайтесь, когда взрослые разговаривают. Да, Аль, а что там за поляна-то? Это какая-то конкретная поляна или вам любая сойдет?

- Это поляна души! - радостно заявил мальчик, которого замечания маминой подруги никогда не смущали.

- А-а... - Таня поморщилась сильнее. - Никак не можешь начать жить сегодняшним днем? Все в прошлом копаешься? И как тебя Женька терпит, не пойму. Я бы давно с ума сошла от твоих слез и вздохов.

Аля отвернулась и стала рассматривать столы с компьютерами:

- А он, как видишь, не сошел.

- Ничего, у него все впереди! Бедный мужик, из кожи ведь вон лезет, чтобы тебе угодить, а ты думаешь только об одном: увидишь еще свое сокровище или нет, а если да, то когда произойдет это счастливое событие. Не понимаю.

- Тань, не надо так.... Тем более, при ребенке.

- Ребенку твоему пока не до этого. А сокровище, если еще и помнит о тебе, то только в одном смысле: много ли ты в полку разболтала. Небось, давно уже новую девчонку оприходовал, если, конечно, еще способен на такие подвиги.

- Таня! - Аля закрыла лицо руками. Нежность и жалость к любимому, вдруг вспыхнувшие в ней, были так сильны, что не заплакала она только чудом. - Как тебе не стыдно, он ко мне по-человечески относился... он хороший...

- Все они хорошие, - буркнула Таня. - А не нравится, что я говорю, так бери машину и проваливай. Все равно ни одного доброго слова я про него не скажу. Испортил тебе жизнь, скот, и хоть был раз позвонил, поинтересовался, как ты и что ты...

Нежность и жалость - больше ничего. Аля взяла сына на руки, тихо вышла из офиса и побрела по ковровой дорожке. Она не сердилась на подругу: та была тяжело больна, понимала это и сходила с ума от собственной беспомощности. Ее тоже нужно было пожалеть, но это потом, когда стихнет проснувшаяся боль, и можно будет снова жить на свете...

* * *

- Мама, сюда! - ерзая на сиденье, мальчик захлопал ладошкой по толстому стеклу и расплющил о него нос. - Поворачивай!..

Аля послушно крутанула руль вправо. Желание ребенка - закон, сегодня его день, и глупо отказывать только потому, что ты не хочешь сворачивать именно здесь, а думаешь, что поворот где-то дальше.

Они свернули на Ленинградское шоссе, почти пустое в сторону области, и весело понеслись по среднему ряду. Водила Аля неплохо, огромный мощный джип ей нравился, скорость слегка опьяняла, а теплый встречный ветерок словно выдувал из головы тяжкие мысли. Все ведь хорошо. С машиной получилось, дитя радуется жизни, погода отличная... Конечно, Татьяна могла и помолчать, но любишь кататься - люби и саночки возить. Можно потерпеть, не так уж часто, в конце концов, встречаемся...

- Мама, туда! - продолжал суетиться Юрка. - Туда!..

Он на что-то показывал, но Аля, привыкшая не отвлекаться от дороги, не следила за его маленькой ручонкой до тех пор, пока сын не пнул ее с досадой в бедро.

- Ты чего дерешься? - удивилась она. - Я за рулем, не понимаешь? Меня нельзя трогать, а тем более так грубо... - взгляд ее невольно скользнул за боковое стекло, туда, куда тыкал пальцем Юрка. - Ну, что там?.. - и машина немедленно вильнула в сторону.

Это был момент. Даже не так, это был - Момент! Мгновение, навсегда оставшееся в ее памяти, потому что справа от шоссе, в отдалении от основной трассы, торчала синим призраком над плотной зеленью деревьев верхушка старой водонапорной башни...

- Юра! - пытаясь отдышаться, Аля с трудом выровняла джип и вытерла пот со лба. - Ты что, был здесь?.. Когда? С папой?..

- Я не был, - сын совершенно успокоился и сидел, вытянув ноги и теребя черный ремень безопасности. - Я туда хочу. Там поляна. Честно!..

- Да, Юрочка, там действительно поляна... Я только не понимаю, откуда ты узнал... Господи, вот ведь - бывает...

Мальчик не ответил. Ветерок шевелил его светлые волосы и трепал ворот белой рубашки, в остальном он был неподвижен, как кукла, даже глаза застыли, словно глядя на что-то невидимое. Аля осторожно посмотрела на него и поежилась: таким странным маленький Юрка не был еще никогда. Он словно отсутствовал, уже переместившись мысленно туда, к башне, на маленькую поляну возле шелестящей рощи, а в машине осталось только его крошечное и беззащитное, полностью принадлежащее матери тело

И вот - заросший проселок, зеленые деревья, острая шелковистая трава, качающиеся цветы, чистый воздух, уже слегка отдающий осенью. Первые желтые пятнышки в листве берез, рыжий гриб у белого ствола, лужа, в которой отражается небо. Поляна его души - нетронутая, светлая, пустая, и даже птиц почти не слышно, только крыша башни шепчет на все лады под ветром да где-то очень далеко шумит, словно водопад, транспорт на шоссе.

Аля остановила машину, выбралась и открыла дверь со стороны ребенка. Тот сидел все так же, без движения, и завороженно смотрел на играющие травяные волны:

- Мама, я ее слышу.

- Кого, Юрочка?

- Душу! Она бормочет. Ты послушай, так здорово...

Закрыв глаза, Аля прислонилась к машине, но то, что коснулось ее слуха, не было голосом чьей-то души, это просто прошлое подняло вдруг голову и ласково заговорило с ней: "... не бойся, не бойся, маленький, все будет хорошо... посмотри на меня... я с тобой, все замечательно...". Она знала: это прошлое будет с каждым годом уходить все дальше и однажды совсем исчезнет, если не пытаться задержать его любой ценой в памяти. Надо помнить. Нет смысла жить, если ты не помнишь.

- Юра, - сдавленно сказала она. - Привет.

- Привет, мама, - откликнулся мальчик и взял ее за руку. - Отвяжи меня, пойдем!

Башня оказалась заперта, и Аля неуверенно погладила толстую дубовую дверь с висячим замком. "Как он собирался показать мне ее изнутри?.. Закрыто же. Может, есть другой вход?.. Да нет, вряд ли. Или ее позже закрыли?". Замок выглядел так, словно к нему несколько лет никто не прикасался, дужка почернела от ржавчины, а в отверстии для ключа скопился сухой травяной мусор. Сама дверь тоже, кажется, приросла от времени к косякам.

- Открывай! - нетерпеливо сказал Юрка, теребя мать за штанину.

- Юрочка, у меня ключа нет...

- А ты так открывай! Не надо ключа, дерни!..

Улыбнувшись его наивности, Аля потянула на себя здоровенную, почти как в советских учреждениях, чугунную ручку и едва не закричала от изумления: дверь подалась. Одна из скоб, на которых висел замок, не была прибита в доскам, ее просто приложили на место, и она держалась одним лишь трением изъеденного коррозией металла. А ни за что ведь не подумаешь!..

Внутри башни было неожиданно светло, вверх уходила неширокая кирпичная лестница, и солнечный свет, льющийся сквозь выбитое окошко, освещал каждую трещину на старых ступенях. Аля взяла сына на руки и стала подниматься, вдыхая запах сырости, подвала, грибной плесени, мышей и чего-то еще, навевающего мысли о покинутом человеческом жилье. Страшно ей не было, как не было бы страшно, окажись она здесь не с ребенком, а совсем с другим человеком. "Он ведь хотел отвести меня сюда. Знал, что мне будет интересно!.. Милый, солнышко, счастье мое, какой же замечательный день мы с тобой потеряли.... Ну, ничего. Будем считать, что это ты привел нас сюда".

- Здесь тоже, - сказал мальчик, - душа. Но она больше внизу, лежит на травке и смотрит в небо.

- Правда? - Аля машинально выглянула в узкое оконце. - А о чем она думает?

Юрка завел глаза вверх и медленно выговорил: "Она счастлива".

Лестница оказалась длинной, и уже на середине пути Аля почувствовала, что сын у нее все-таки тяжелый.

- Давай, котенок, отдохнем? У мамы руки уже затекли, - она опустилась на ступеньку и похлопала себя по коленям. - Садись.

- Не-а, - Юрка склонил набок голову, будто прислушиваясь. - У тебя дыхалка плохая, куришь много.

Аля засмеялась:

- Это папа так говорит?

Малыш не ответил. Позже, в свете остальных событий, она поняла: это было неспроста, все тогда уже начиналось и лишь в ы г л я д е л о простыми оговорками, совпадениями и нечаянными проблесками интуиции у развитого не по годам мальчишки. Поверить в чудо сложно. Ведь чудес не бывает - разве не так?..

На самом верху башни, прямо под корнями выросшего на крыше юного деревца и бормочущей на ветру жестью, обнаружилась круглая комната с замусоренным полом, древней железной кроватью в пятнах ржавчины, покосившимся столиком и небольшой цветной фреской на раскрошенной штукатурке стены. Видно, тут обитал когда-то смотритель или техник, умеющий, в отличие от Кисы, рисовать - он и изобразил в узком простенке между окнами католическую Мадонну с младенцем.

Аля остановилась, рассматривая работу неизвестного мастера. То ли этот человек никогда прежде не видел портретов Мадонны, то ли у него был свой, весьма оригинальный взгляд на вещи, но женщина на стене вышла вполне современной - и при этом необычной, сразу привлекающей к себе внимание. Во-первых, это была даже не женщина, а девушка, молодая, только-только переставшая быть подростком - разве у таких бывают дети? Во-вторых, одета она была не в платье, а в какую-то темную робу или пижаму с длинными рукавами - разве бывают такие Мадонны?..

- Мама! - позвал маленький Юрка. - Смотри, это ты!

- Да ладно! - отмахнулась было Аля, но рука ее вдруг замерла в воздухе, медленно подплыла к хрупкому изображению и коснулась тонкого слоя краски. - Господи, действительно, похожа...

Сходство было не портретным, но Аля могла бы поклясться, что неведомый живописец изобразил именно ее - в шестнадцатилетнем возрасте. Те же восторженные глаза, длинные русые волосы, приоткрытый рот, а остальное неважно, даже одежду можно объяснить: это всего-навсего стилизованная военная форма...

- Юрка, - пробормотала она, крепко зажмурившись, - неужели это твоя работа?..

Ребенок не ответил, хотя такие выпады он обычно принимал на свой счет. Никто не ответил, лишь жесть продолжала бормотать прямо над головой: скрлл, скрлл, скрлл... Аля открыла глаза. Фреска выглядела значительно моложе остальных вещей в этой комнате, хотя краска начала понемногу облезать от сырости и кое-где отваливалась целыми кусками. Один из этих кусочков, словно острый березовый лист, валялся на полу под стеной. Она подняла его, подержала на ладони, медленно сжала кулак: "Мы с тобой встретимся. Все было неправильно, все пошло не так из-за каких-то мелочей.... Видишь, кого ты нарисовал?.. Только когда это было? За год, за два до нашего знакомства? Ты принес с собой масляные краски и стоял здесь, думая о чем-то своем, а потом начал рисовать придуманное тобой лицо.... Это оказалась я - или кто-то, на меня похожий. Образ из твоего сознания, который ты потом увидел наяву, в части. Наверное, это глупо, мне просто хочется так думать.... Но я верю, что ты меня любил, Юрка, иначе ты не привез бы меня сюда, на свое заветное место. Может быть, ты встречался и с другими девушками, но не здесь, не на этой поляне... такого просто не могло быть".

В Москву она возвращалась, впервые за три года напевая, словно только что в ее жизни что-то сдвинулось от мрака к свету. Пусть совсем чуть-чуть, но сдвинулось.

А потом начались странности.

* * *

Она искала его всюду: в разноликой уличной толпе, среди пассажиров метро, озиралась на каждом перекрестке, ловила чужие взгляды, всматривалась в каждое похожее лицо. Он переехал куда-то из Москвы, потому что однажды, сходя с ума от тоски и одиночества, Аля все же решилась набрать его номер, воровато выписанный из старого "списка оповещения по тревоге", и незнакомый мужской голос приветливо сказал ей: "Голубкины здесь больше не живут". В киоске "Мосгорсправка" запросили точную дату и место рождения, она ответила: "Кажется, ноябрь пятьдесят второго, родился где-то на Байкале", и ее сразу отшили: "Узнайте поточнее и приходите".

А как узнать? В строевой части полка личными делами офицеров занималась на редкость отвратительная тетка-прапорщик, которая однажды, за глаза, назвала Алю "шалавой", за что чуть не схлопотала по морде от Старосты. Идти к командиру было страшно, а добрый замполит развел руками: "Не знаю, Сашенька, и узнать, наверно, не смогу. Дело давно ушло в военкомат, а наизусть кто же помнит? Никого, кроме тебя, это не интересует...". Все прочие попытки так же провалились, даже Леша ничем помочь не смог: "Да ты что, Сашка, никаких данных уже нет, вся документация переделана на Бондаря, ни одной бумажки не осталось. Я посмотрю, конечно, но...".

Иногда девушке казалось: кто-то, безусловно, знает, где и когда появился на свет майор Голубкин, но по каким-то соображениям именно ей, Але, этого не хотят говорить и не скажут, отделываясь общими фразами. Что за соображения? Может, пресловутая "мужская солидарность", сломавшая не одну женскую судьбу в нашем добром и человеколюбивом мире? Или просто нежелание "связываться" с темной историей, давно канувшей в прошлое? Поможешь вот так несчастной молодой маме, а потом тебе же и по мозгам надают за твое милосердие...

Ушел на пенсию Староста, и все сделалось еще сложнее. Аля набрала однажды номер клуба, услышала резкий, почти каркающий голос нового замполита, майора Заварзина (кличка Суповой Набор), и со вздохом повесила трубку. Уж кто-кто, а Заварзин ни с кем возиться не станет. Не умеешь рисовать - шагай на коммутатор. Ах, ты и на коммутаторе ничего не можешь? Тогда что ты вообще забыла в армии, непонятно!.. Сиди дома с ребенком, вари обеды мужу, смотри телевизор, а в войсках домохозяйкам не место.

Она искала. Везде. Миллионы лиц сливались перед глазами в ничто, и даже единственное лицо, на которое можно было смотреть сколько угодно, не подсказывало и не помогало. Оно лишь улыбалось и говорило: "Мама, не плачь, я тебя люблю!", но это была не та любовь, которую искала ее измученная болью душа.

Порой ей казалось, что произойдет чудо, зазвонит в квартире телефон, и родной теплый голос скажет: "Привет, Сашкин, давай встретимся". Поэтому, наверное, все годы, каждый божий день, Аля ждала звонка. На работе, дома, даже в гостях у подруги Тани, везде. Стоило аппарату на тумбочке ожить, она тут же бросала все дела, пулей летела в прихожую, брала трубку и неизменно радостно, на одном дыхании, говорила: "Слушаю!". Но это оказывалась или свекровь, или кто-то из Женькиных друзей, или Татьяна, или вообще случайный человек, который просто ошибся номером...

Аля понимала: страдает не только она, но и муж, который ни в чем не виноват, которому невыносимо сложно подавлять в себе приступы раздражения при виде ее слез, терпеть многодневное молчание, делать вид, что в их семье все нормально и даже просто - называть сына Юрой. Она видела: Женька старается. Ему тяжело, но еще ни разу не случилось такого, чтобы он вдруг сорвался, сказал грубое слово, хлопнул дверью или отказался разговаривать с женой, когда она не разговаривает с ним. Его терпение просто поражало, даже Татьяна не раз говорила, вздыхая: "Мне бы такого мужа, я бы от радости свихнулась".

Женю было жалко. Особенно в начале каждого лета, когда Аля впадала в странное, пустое, никчемное настроение и круглые сутки буквально выла на небо, не в силах сдерживать рвущуюся наружу тоску. Верный муж неизменно был рядом, утешал ее, гладил по голове, говорил, какая она хорошая и как сильно он любит ее - а вот о чем он при этом думал, не знает никто на свете. Может быть, ему было страшно: а вдруг она опять закроется ночью в ванной, но он не успеет проснуться и вытащить ее с того света? Может быть, его мучили кошмары. А может, он устал от вечной горечи, прорастающей сквозь его жизнь, словно раковая опухоль, и думал о том, что молодость - явление временное, а любимым быть все-таки хочется. Но Але - кроме ласковых слов - он не говорил ничего...

Самое страшное на свете - даже не отсутствие надежды, а именно надежда, потому что она сводит человека с ума быстрее любой безнадеги. Аля еще надеялась, и каждая мелочь, которая ей в этом помогала, казалась настоящим знаком свыше. "Таких, как ты, нельзя бросать, - заметила однажды Таня. - Ты слишком цельная личность, для тебя это непереносимо. Я думала, через год ты думать забудешь о своем ненаглядном, а вот поди ж ты...".

Она ждала его звонка до самого переезда в Москву, но он так и не позвонил. Тогда Аля оставила людям, купившим их квартиры, свой новый телефон и снова стала ждать, уговаривая себя, что люди эти - очень хорошие, они не забудут об ее просьбе и все передадут.... Какой был в этом смысл? Передать что-то можно лишь тому, кто ищет. Но тот, кто ищет, найдет искомое в любом случае, это не зависит ни от чьих прихотей. Все просто: если бы он хотел ее видеть, он бы ее увидел.

"Юра, - думала она каждый вечер, засыпая на своей половине кровати в обнимку с плюшевым тигром, - найди меня, ради Бога, найди! Я не могу больше без тебя жить. Мне очень плохо. Меня время не лечит. Позволь хоть раз тебя увидеть, хоть на пять минут, все же будет легче... не откажи мне в этой мелочи".

А маленький Юрка рос рядом, и перемены в нем, которые давно заметил Женя, все еще оставались для Али тайной, потому что о ребенке - как о человеке - она задумывалась не слишком часто. Таково было свойство ее материнской любви, что поделать. И лишь тогда, когда сын неожиданно придумал себе "друга", она впервые забеспокоилась всерьез.

Но сначала, конечно, была история с табличкой и прочие вещи, которые наука никак не объясняет...

* * *

Женя любил гулять с сыном в Филевском парке, особенно той осенью, через месяц после Алиной поездки к башне. Мальчик носился по дорожкам, визжал, зарывался, как щенок, в опавшую листву, собирал камешки, рассказывал какие-то длинные истории без начала и конца, прыгал и вообще - бурно радовался. Отец брел за ним, сунув руки в карманы, и расслабленно думал о том, что жизнь все-таки хорошая штука, парень растет отличный, а жена рано или поздно перебесится, и все пойдет хорошо.

Несколько раз они выходили все втроем, но Аля быстро уставала, начинала ныть и проситься домой, поэтому в тот день, когда все случилось, Женя и Юрка были одни. Стояло солнечное субботнее утро, навстречу попадались парочки, молодые мамаши и тихие старушки, среди деревьев бродили собачники, и все улыбались отцу с сыном, идущим куда-то по своим делам.

- Папа! Вон белка! - деловито сказал Юра, задирая голову и глядя куда-то вверх.

Женя посмотрел. Никакой белки не было, но он кивнул и потрепал сына по макушке. "Наша кровь. У нас в роду все придумывать любили... - подумал он, делая шаг дальше. - Ну, может, не все, а только я.... Какая разница!".

Слева от дорожки, прячась за толстым стволом векового дуба, стояло низенькое, словно приплюснутое строение с плоской крышей. Возле двери темнела старая металлическая доска со словами: "Трансформаторная подстанция Љ 4".

- Домик Бабы Яги! - радостно заорал Юрка.

- А вот ты и не угадал! - Женя поймал его, поднял на руки и сошел с дорожки к зданию. - Смотри, видишь, что написано?..

Малыш смотрел на надпись ровно секунду, потом спокойно повернул в отцу ясное улыбающееся лицо и сказал:

- Транс-фор-ма-тор-ная под-стан-ция номер четыре.

Женя сел. Именно сел, прямо на землю, с ребенком на руках, потому что ноги вдруг отказались его держать. Такого он не ожидал. Мальчик, которому исполнилось два года и семь месяцев, без всякого труда прочел слова, на каких запинаются иные взрослые люди!..

- Юра... - почти жалобно пробормотал счастливый папаша, - ты что, умеешь читать? Нет, ты скажи мне! Или тебе кто-то говорил, что так выглядит трансформаторная будка?

Юрка покрутил головой и стал выцарапываться из рук:

- Пусти! Я сам буду ходить, чего ты меня таскаешь!

Случайная догадка тут, в общем-то, исключалась. Даже сам Женя не знал, что это за здание, пока не увидел табличку, а где такое сообразить крошечному малышу, жизненного опыта у которого буквально кот наплакал?.. Но что это может быть?

- Хорошо, Юра, - держась за сырую стену будки, он поднялся. - Пошли дальше.

На выходе из парка они остановились. У аллеи возвышался нарядный киоск с яркой надписью: "Пончики".

- Юра! А здесь что написано?..

Снова - короткий взгляд, улыбка и совершенно неожиданный, просто шокирующий ответ:

- Да иди ты в баню, галлюцинация!..

Все. Женя был убит. Вытащив дрожащими руками сигареты, он добрел до скамейки, упал и долго, старательно, но совершенно без толку пытался прикурить, удивляясь тщетности своих усилий, пока не понял, что чиркает пальцем не по тому концу зажигалки. Сынуля безмятежно резвился, потом увидел какую-то таксу и рванул к ней с оглушительным воплем: "Собачка!". Несчастное животное мгновенно сорвалось с поводка и пулей улетело в заросли, оставив на лужайке растерянного хозяина.

Юрка вернулся с разочарованной гримасой на лице, неся охапку листьев, сломанный будильник без циферблата, сырую газету и огромную еловую ветвь с шишками:

- Смотри, папа, что я нашел.

Папа посмотрел, оценил и кивнул, навязчиво думая о том, что странное поведение в детстве - это, должно быть, первый признак будущей гениальности. Вот здорово будет: Нобелевская премия, интервью, телевизионщики, всемирная слава и две скромные могилки не переживших такого счастья родителей.

- Сынуль, а почему я - галлюцинация? - робко спросил он.

- Нет, не ты. Это я - галлюцинация! - мальчик весело захохотал.

- Правда? - доверчиво улыбнулся Женя. - Странно, но я тебя прекрасно вижу. Могу даже потрогать. Иди сюда, потрогаю.

- Будешь пытать щекоткой? - Юрка погрозил ему пальцем. - Меня мама вчера пытала, чтобы я раскололся, кто конфеты таскает. Меня этим не возьмешь! Я ей ничего не сказал.

В общем, прогулка закончилась удачно. Аля, услышав рассказ мужа, сильно побледнела, даже схватилась за сердце, но потом, что-то тщательно обдумав, махнула рукой:

- Не может быть. Чудес не бывает.

А чудеса тем временем происходили буквально у нее на глазах. Их было сложно не замечать, но Аля все-таки не замечала, отгороженная от мира тонкой, но прочной стенкой вроде того стекла, что когда-то отделяло в роддоме отца от сына.

Женя (который, наоборот, замечал все) купил в киоске маленькую записную книжку, озаглавил ее "Необъяснимые явления" и начал вести собственную летопись странных фактов, связанных с сыном Юркой. Вспомнил он все, даже то, что до этого казалось ему малозначительным. Здесь было и пробитое стрелой сердечко, которое малыш однажды нарисовал на запотевшем стекле, и слово "кокарда", которое он выудил буквально из ниоткуда, и постоянно проскакивающие в его речи чисто армейские жаргонные выражения, и пресловутая табличка в парке, и история с детсадовской воспитательницей, надравшей Юрке уши за то, что он накидал ей в чайную заварку экстракт сенны (слабительное), и вопль: "Татарин!" при виде фотографии Алиного командира, и много чего еще. Если бы Аля могла прочесть этот список, она бы, наверное, засмеялась, потому что большей половине этих фактов можно было дать вполне нормальное объяснение, а вот то, что действительно стоило внимания, от несчастного Женьки просто ускользнуло.

Маленький Юрка выдавал свои чудеса регулярно, методично, спокойно и, чем старше он становился, тем больше с ним происходило непонятного. Иногда создавалось впечатление, что он помнит вещи, которые в принципе помнить не может: например, несколько раз Аля заставала его за попытками нарисовать нечто очень знакомое, почти полностью скопированное из ее тревожных и радостных снов о прошлом. Вот контуры автомобиля, две большие антенны на крыше зеленого фургона - вылитая аппаратная дальней связи в восприятии ребенка. Вот здание с круглым пятнышком люка возле подъезда - казарма первого узла. Вот множество человечков в зеленой форме - утренний развод. И так далее...

- Может, это наследственная память? - однажды предположил Женя. - Я читал, что это практически доказанный наукой факт.

- Не знаю, - Аля беспомощно развела руками. - Было бы здорово, конечно, потому что других объяснений у меня нет. Он рисует старую территорию полка, а ведь он там никогда не был.

Юрка не только рисовал - он рассказывал. Сначала это было похоже на обычный детский лепет, и Аля далеко не сразу начала прислушиваться к тому, что бубнит ее ребенок, вертясь по вечерам под ногами. Впервые, наверное, она удивленно вскинула голову, когда Юрка сказал: "Мама, а ты так здорово танцевала, что все собрались смотреть!". А может, это было в другой раз, после его слов: "Все боялись Кощея, только ты его не боялась". Первый случай забылся, осталось чувство слабой тревоги, потому что Аля, будучи хорошей, но слишком молодой и неопытной матерью, заподозрила у мальчика психическое расстройство - хотя, конечно, весьма странное психическое расстройство...

Лет в пять маленький Юрка неожиданно стал называть отца "папа Женя" - как отчима. А потом у него появился друг, и началась, наконец, последняя часть этой истории...

* * *

Наступило 22 декабря 1999 года, среда, и Аля открыла глаза, чувствуя, как ноет, словно обручем сжатая, вся голова. Уши заложило, и каждый звук казался наглухо заколоченным в отдельный деревянный ящик, как в гроб. За окном было темно, валил густой снег, и фонари изо всех сил старались протолкнуть свой желтоватый неживой свет сквозь эту почти непроницаемую пелену. Электрический будильник на тумбочке показывал шесть часов пятьдесят минут утра.

Минувшей весной Аля добилась перевода в Академию имени Жуковского, на должность делопроизводителя технического отдела, и первое, что пришло сейчас ей в голову, было: не пойду. Гори оно все синим пламенем, как говорил Староста. Надо позвонить начальнику, пока он еще дома, и сказать, что ноги не ходят, глаза не смотрят и вообще, жизнь не мила. С начала декабря она отпрашивалась уже три раза, мучаясь от неловкости, но прекрасно понимая, что тащиться в таком состоянии на службу просто нельзя. Начальник вроде входил в положение, но всякому милосердию однажды настает предел, и люди задают закономерный вопрос: "А оно тебе надо?". И тебе приходится отвечать.

"Нет, не надо, - честно ответила Аля, слепо ища на полу тапочки. - Раньше мне нравилось служить в армии, носить форму, а теперь я не вижу в этом никакого смысла. Реально мне двадцать три года, по паспорту - двадцать шесть, а в душе, наверное, и все сорок. Я устала. Хватит с меня. Неважно, куда теперь идти, потому что везде все одинаково. Жизнь - и та одинаковая каждый проклятый день".

Из зеркала на нее глянуло невыспавшееся, бледное, с синяками под глазами лицо. Надо же, а ведь всего двадцать три года.... Двадцать три года! Сердце никудышное, колотится о ребра, стоит лишь пробежаться по лестнице, дыхания не хватает и на короткую прогулку, двух зубов уже нет (хотя снаружи это не видно), а неделю назад появился первый седой волос. Как все это рано - и как вовремя, потому что от жизни все равно ничего не осталось.

"Юра, - подумала она, стоя в ванной и слушая, как орет в комнате будильник и просыпается со стонами муж, - Юра, двадцатый век уже кончается, а тебя все нет. Я еще помню первый день с тобой - я красила штакетник, а ты пригласил меня попить кофе. Если ты больше никогда не появишься, пусть я тебя забуду. Мне надо как-то жить, хотя бы ради сына... Юра, я все еще люблю тебя, но, пожалуйста, оставь меня в покое!".

- Сашка? - в раскрытых дверях появился сонный взлохмаченный Женя. - Ты бы хоть закрывалась, а то ведь ребенок ходит...

Он совсем не выспался, часто моргал, на щеке остался розовый след подушки, и Але вдруг сделалось невыносимо жалко его, она даже почувствовала, как в душе зашевелилась слабая, почти материнская нежность. Бедный парень, такой ведь хороший, славный, за что ему такое...

- Женечка, - она повернулась, улыбаясь. - Тебе как спалось, милый?

Муж застыл:

- Что-то не так?

- Все так, - Аля протянула к нему руки. - Доброе утро.

Он попятился:

- Да нет, не все так... Сашка... Алька! У тебя что, кто-то есть? Ты никогда не говорила мне "милый".

- А теперь - говорю. Это плохо? Ты, между прочим, мой муж. При чем тут "кто-то есть"? Иди сюда. Можно тебя поцеловать?

- Да можно, чего там... - смущаясь, Женя развел руками и шагнул к ней. - Дай, я только дверь закрою, а то ведь спиногрыз - он везде.

- Он нас окружил, - добавила Аля.

...За завтраком глава семейства улыбался и смотрел то на жену, то на вялого ребенка, едва ковыряющего вилкой сосиску. Ему было хорошо. Что-то сдвинулось с мертвой точки - с той ужасной мертвой точки, в которой они висели долго-долго, еще с далекой, роковой весны девяносто третьего. Теперь следовало согреть этот слабый росток и начать поливать его, чтобы снова не зачах. Терпения Жене было не занимать.

- Эй, май фэмели! Ну-ка, взбодрились и послушали папу!

Аля с готовностью подняла глаза. Маленький Юрка состроил плаксивую гримаску:

- Папа Женя, чего ты орешь с утра пораньше?

- Просто папа. Хотя - можно и Женя, раз тебе так нравится. Я что хотел сказать? Сегодня мама на работу не идет. Я сам позвоню ее начальнику. А ты, Юрка, не идешь в сад. Погоди прыгать!.. Оба сидите дома и ждете меня. Я вернусь самое позднее в три, и мы пойдем - знаете, куда?

Мальчик внимательно посмотрел на отца и пожал плечами:

- Наверно, в цирк.

- Правильно! - от избытка чувств Женя потрепал сына по макушке, наклонился и чмокнул его в лоб. - Правильно, парень. В цирк. Я куплю билеты. Так что к трем будьте готовы. Аля! И надень ты хоть раз что-нибудь нарядное, все-таки семейный праздник.

- День взятия Бастилии? - невинно поинтересовался Юрка.

Аля фыркнула, пытаясь весело засмеяться, но неожиданно что-то, мелькнувшее во взгляде ребенка, остановило ее:

- Что, Юра?

Мальчик поморгал на мать, проткнул вилкой сосиску и с лопающимся звуком укусил ее мелкими ровными зубами:

- Да ничего, мам. Я потом тебе скажу.

Вид у него был вполне обычный, но то, как он посмотрел искоса, быстро работая челюстями, заставило Алю сразу замерзнуть.

- Хорошо, сыночек, ты потом все скажешь...

Женя брился, брызгался одеколоном, натягивал через голову свитер, мычал песенку, улыбался своей сидящей на кровати второй половине, что-то говорил, но она слышала только слова сына, повторяющиеся, как эхо в горах: "Я потом тебе скажу... потом тебе скажу... потом...". В этом что-то было - от того дня, когда, молотя ладошкой по стеклу джипа, он закричал: "Мама, туда!". Тот же странный взгляд, та же интонация, разве что голос уже другой, ведь дети растут быстро...

И вот - дверь квартиры. Короткий поцелуй в губы, две улыбки, отразившиеся друг в друге, ласковая ладонь на щеке, тихий шепот: "Мы вечером еще поговорим, Алька...". Дверь закрылась.

- Пока, Женя, - повторила Аля и медленно провела рукой по коричневой кожаной дверной обивке. Потом зажмурилась и попыталась представить, как провожала бы на работу другого человека, но ничего из этого не вышло. Какая работа? Она просто не отпустила бы его никуда. По крайней мере, первый месяц...

Сын сосредоточенно возился в своей комнате, производя массу громких, совсем не утренних звуков. У него что-то летало, падало, разбивалось, звенело и даже плескалось, словно он лил воду.

- Рад, что в сад не пойдешь? - подобрав с пола свалившуюся с вешалки шапку, Аля вошла в детскую и остановилась на пороге. - Юра! Что ты хотел мне сказать?

Мальчик, который всего-навсего двигал с места на место аквариум с рыбками, обернулся, постоял, глядя на мать веселыми искрящимися глазами, медленно расплылся в улыбке и ответил:

- Ему лучше.

- Опять! - почти сердито сказала Аля, прошагала к окну и раздвинула плотные шторы. - Юрочка, ну кому - "ему"?

- Ты сидела за партой с тетей Таней, - негромко и мягко возразил ребенок. - Вы смеялись. Вам было неинтересно слушать, что говорит Староста...

Аля мгновенно развернулась на сто восемьдесят градусов, словно по команде "Кругом!".

- ... потому что он бубнил, как заведенный, и ему самому было скучно, - Юрка оставил аквариум в покое. - А потом в комнату вошел он. Ну, он! О котором я тебе рассказываю! А ты не веришь! - глаза мальчишки блеснули.

- Юра, дальше...

- Он вошел и улыбнулся. Ему хотелось поприкалываться. Он еще не видел тебя, просто скучно человеку было...

- Юра, Юра, дальше! - держась за сердце и все еще пытаясь ухватиться за логику ("Танька рассказала?.."), Аля опустилась у батареи на корточки. Нет, Таня не могла ему такого рассказать. Еще в девяносто третьем они договорились не рассказывать ребенку н и ч е г о.

- Он подошел к Старосте и сказал, что сейчас поможет найти художника. Посмотрел на вас. И увидел - тебя. Мама, он подумал: Боже мой, вот она!.. Ты сидела и не могла говорить, а потом встала и сказала, что тебя зовут Саша. А он думал о Кощее, о какой-то Ларисе, о Татарине, и все они ему мешали, они ходили вокруг него, они были везде! Мама, он хотел взять тебя за руку прямо там, но не мог. Он подумал...

- Юра, дальше... - по лицу Али уже текли слезы.

- Мама, не плачь, он и сейчас думает то же самое: вот она! Знаешь, он до сих пор не верит, что у тебя есть такое же сердце, как у всех, и что ты можешь простудиться... Мамочка! - Юрка подбежал к матери и стал быстро гладить ее по голове. - Ну, ты чего?

Она поймала руку сына, сжала ее, приложила к своей щеке:

- Юра, ты ведь... читаешь его мысли? Какая я идиотка, как до меня сразу не дошло...

Поверить было страшно, не поверить - еще страшнее. Но все - буквально все подтверждало эту странную догадку. Начиная с поляны, которую мальчишка безошибочно вычислил среди сотен подобных полян. И кончая вот этим - насчет сердца. Такое даже Татьяна не могла ему рассказать...

- Он все время говорит, - объяснил Юрка. - Когда словами, а когда - картинками. Я его всю жизнь слышу. Раньше я думал, что он - здесь, а теперь понимаю, что нет. И он тоже думает, что меня нет, ему кажется, что я галлюцинация. Там такое слово... "ши-зо-фре-ния". Ему кажется, что он ей заболел. Вот.

Аля сидела, покачиваясь на месте с закрытыми глазами. Волна благодарности, облегчения, счастья, почти экстаза так захлестнула ее, что говорить стало невозможно и не о чем, все центры - речевой, мыслительный и прочие - разом отключились, оставив только чистое сознание, полное почти мучительного восторга. Вот оно. Тот самый момент. Маленький вестник - словно голубь - принес зеленую ветку.

- Юра, - с трудом выдавила она, прислушиваясь к странному звуку, возникшему внутри, - расскажи мне еще о нем. Все, что знаешь...

- Да это рассказывать - целый день! - засмеялся мальчишка. - Сказать, как его зовут? Как и меня - Юра. Он, когда чихает, говорит: будь здоров, Юрочка, спасибо, милый.... У него летом зуб болел, и он очень боялся врача, три раза ходил в поликлинику, сидел в коридоре, а потом сматывался. Ты веришь?..

- Верю. Честное слово - я тебе верю!

- Он часто говорит о тебе и показывает тебя, как на картинке в рамке. А потом представляет железную дверь и запирает ей эту картинку, но не потому, что ему не хочется на тебя смотреть, а потому, что это нельзя. Но дверь ненастоящая, мам. Он потом подходит к ней, открывает щелочку и подглядывает... Он ненавидит Кощея, только называет его по-другому... Фредди... Фредди... - лицо ребенка на секунду сделалось отсутствующим. - Ага, Фредди Крюгер!

Аля нахмурилась:

- А что это сейчас было?

- Я забыл слово и спросил у него, - буднично пожал плечами Юрка. - Ему смешно. Он думает, что сошел с ума, а я - чертик, который завелся у него в голове. Один раз папа Женя показал мне табличку и спросил, что там написано. Я не умел читать. А он - когда я передал ему картинку - все прочитал и объяснил мне словами. Так много раз было. Я могу спрашивать, если мне что-то непонятно, и он иногда отвечает. А иногда злится и говорит: "Господи, избавь ты меня от этого наваждения!".

- А что он сейчас делает? - она боялась услышать ответ, любой ответ, просто потому, что тогда не верить стало бы совсем невозможно.

- Лежит. Там метель, он смотрит в окно. Дома никого нет. Не работает телефон. А у него болят почки, вот тут и тут, помнишь, я вчера спрашивал...

- Он здесь, в Москве? - Аля стала подниматься на ноги, не сводя глаз с сына. - Он дома?

- Нет, это... - короткий отсутствующий взгляд, - это какой-то гостевой дом метеостанции. Рядом лес, очень много снега.... На улице есть автомат, но сейчас у него не так сильно болит, и он раздумал идти. Мама, а там уже давно светло! Разве так бывает?

- Бывает. Наверное, другой часовой пояс... Юрка! Ты можешь с ним говорить? Он тебя слышит?! - Аля стремительно приходила в себя и чувствовала, как сердце, разгоняясь, набирает и набирает обороты. Звук внутри стал сильнее: это была почти забытая музыка, но сейчас в ней прорезались тонкие, тревожные ноты, похожие на завывание далекой сирены.

- Да, только он не верит, что я - это я. Ему кажется...

- Юра, миленький, солнышко, скажи ему: "Немедленно вызывай врача!".

Пауза.

- Ну, сказал.... А он смеется и хочет взять сигареты со стола, но ему больно протягивать руку, и он сейчас пытается сползти с кровати.

- Скажи ему, кто ты! Скажи свою фамилию!

- Да я говорил, мам. Но он думает, что я - это он, только в детстве. Он тоже Голубкин. А почему так, мам? Может, он - это я, только взрослый?..

- Юра! - Аля крепко взяла сына за руки. - Я потом тебе все объясню! Повтори ему сейчас дословно: "Ты мне не как папа, а как мама, мне нужно все время видеть тебя, чтобы не умереть с голоду". Запомнил?

Короткое молчание.

- Мам, он чего-то расстроился. Я так не буду, мне не хочется делать ему больно.

- Юра! - Аля сжала ладошки сына сильнее. - Скажи ему... Господи, что же сделать, чтобы он поверил.... О! Придумала. Спроси его: "Это ты нарисовал Мадонну в башне?".

Лицо мальчишки неожиданно прояснилось:

- У него в голове п а у з а, мам! Он не знает, что сказать! Давай дальше, пока он слушает, а то он все время отвлекается, чтобы не слушать!

- Юрка, говори: "Очень красиво, только краска уже отваливается".

- Мама, ты же не это хочешь сказать!

- Милый, пожалуйста! Я не знаю ничего такого, чего не знает он... как же сложно... он все принимает за свои собственные мысли! Юрка, что бы нам придумать?..

Мальчик с серьезным видом покусал нижнюю губу, повел глазами по сторонам, взглянул в светлеющее окно:

- Мам, ты должна знать что-то, чего не знает он. Подумай! Про меня он знает все. А еще он думает, что это какие-то фантазии... и у него... там, внутри, где душа, есть такая картинка...

- Какая? - Аля тревожно поежилась.

- Про него и про тебя. Я не понимаю, но... Он говорит: "Я уже старый. Я никогда не смогу найти другую девочку, с которой можно..."...

Ощущение присутствия в комнате третьего человека достигло в ней пика, и машинально, не отдавая себе отчета, Аля вдруг вскрикнула:

- Юра! Не произноси это слово!

Мальчик умолк.

- Ой, я не тебе... - пробормотала она. - Это я ему сказала.

Теперь сын удивился:

- А ты что, правда его знаешь? Все так и было, как он показывает? Почему тогда его с нами нет? Он далеко, туда надо лететь самолетом, а потом или на машине через большой лес, или на вертолете, и еще пешком. Почему он не с нами?

Она опустила голову:

- Так получилось...

Мысли вертелись вокруг одного и того же: что сказать, чтобы он поверил? Неважно, что так не бывает, что это - чудо, размышления оставим на потом, сейчас главное - заставить его поверить. Но как?

Хорошо. Попробуем это осмыслить. Телепатии не существует - доказано наукой. Но она есть - доказано маленьким Юркой. В мире нет ничего невозможного. Что отсюда следует? Все одна вещь: вряд ли малыш стал бы читать мысли постороннего человека. А значит, далекий майор запаса Голубкин ему не посторонний. Что ж, на это она надеялась с того самого дня, как узнала о своей беременности. В этом и убедилась сегодня.

А дальше? Что надо сделать кроме того, чтобы заставить взрослого, психически нормального человека поверить голосу, звучащему у него в голове, и хотя бы вызвать себе врача?..

- Мама! Ему опять больно! - лицо мальчика неожиданно сморщилось. - Он думает: "Фигня, пройдет", но у него нет таблеток, а телефон не работает. Он боится врачей и собирается терпеть до последнего! Когда ему становится лучше, он улыбается и начинает думать о тебе. А когда хуже, у него все картинки путаются, все становится как будто размазанным, и он повторяет: "Спокойно, спокойно, держи себя в руках, ты просто простудился". Надо помочь, мама!

- Да как?! Как помочь?! - крикнула Аля и изо всех сил сжала себе виски. - Я уже не знаю, что и думать! Если он даже тебе не верит...

...Давным-давно ей снилось: вертолет, снег за иллюминаторами, серый, мерзлый лес. Все спит до весны, все застыло, скованное морозом. Провода, рельсы, речки, темные ледяные деревья. Миллионы тонн снега, мерцающие кристаллы на каждой ветке, мертвый неподвижный воздух. Шум винтов над головой. Какие-то добрые, отзывчивые люди в теплой зимней одежде. Люк, открытый в белое никуда, веревочная лестница. "Не бойся! - незнакомый человек улыбается сверху. - Набери воздуха и вперед!". Снаружи холодно, очень холодно, и льдистые снежинки острыми когтями царапают зеленую обшивку. Призрак солнца возникает на мгновение, рисует на промороженной земле тень вертолета и исчезает. "Я здесь. Я прилетела, ты только скажи, где тебя искать". "Я тоже здесь, - отвечает родной, измученный болью голос. - До конца этого века у нас есть время, иди сюда, помоги, Сашка!..".

- Юра, - она откашлялась. - Он не поверит ни во что. Даже если ты покажешь ему эту комнату и меня, он все равно будет думать, что это - его фантазия. Поэтому спроси: как называется городок? У нас нет времени доказывать ему, что мы - правда. Пусть не верит.

Юрка кивнул, прикрыл глаза, секунду молчал, потом ответил:

- Ишта. Поселок геологов.

- А где это?..

Она еще ни на что не решилась, но страшный сон, виденный ею два или три раза еще тогда, в благословенном прошлом, должен был стать теперь реальностью - как бы ни хотелось думать иначе. Пусть так. Пусть, в конце концов, все это окажется бредом. И даже неважно, что подумают окружающие (и Женька в том числе), надо просто выполнить свое предназначение - бросить все и явиться на крик о помощи.

Через минуту она уже звонила дяде, молясь, чтобы он оказался не в рейсе. Трубку так долго не брали, что Аля почувствовала: еще секунда, и сердце просто выскочит наружу. Господи, только не это, только бы он был дома! Без дяди - никак, в те места очень редко летают самолеты, ближайший может быть только вечером, перед Новым годом билетов не достанешь, а ждать - некогда!

- Але... - пробормотал, наконец, сонный и обозленный дядин голос. - Михалыч, если это ты, я тебя в клочья изорву!..

- Дядя Костя! - взвизгнула Аля, подскочив на месте от радости. - Привет! Это не Михалыч, тебе повезло!

- Блин! - судя по всему, дядя моментально проснулся и отдернул трубку от уха. - Чего ты орешь, идиотка?! Человек спит, никого не трогает...

- Дядя, миленький, прости! Помоги мне - это очень важно и срочно!

- Помочь? - голос на том конце провода озадачился. Племянница никогда и ни о чем его не просила, и вдруг - такой отчаянный тон...

- Да, помоги! Мне надо попасть сегодня в геологический поселок Ишта, - немного отдышавшись, Аля заговорила спокойнее. - Это сто километров к востоку от Ангарска, и...

- Я знаю, где находится Ишта, - проворчал дядя. - Ты что, полезные ископаемые добывать собралась? Туда даже самолеты не летают, от Ангарска надо вертолетом добираться...

- Дядя, это неважно! Мне н а д о туда попасть!

- Милая! - дядюшка окончательно очухался. - Какая Ишта? Зачем тебе туда приспичило? Я мог бы помочь, но я не понимаю...

- Дядя Костя, ты можешь договориться, чтобы меня взяли в самолет? В любой! Хоть в военный, хоть в грузовой, главное, чтобы он летел в Ангарск сейчас! У меня нет времени стоять за билетами и ждать рейса. Я уже одеваюсь и выхожу. Мне надо улететь!.. А до Ишты я доберусь. Я даже знаю, где в Ангарске вертолетная площадка и как зовут пилота, который может согласиться меня подбросить! Его зовут Саша - как меня. Он хороший парень.

Маленький Юрка, тихо стоящий рядом, кивнул: "Хороший".

- Помоги! - отчаянно повторила Аля. - Там человек, которому очень плохо. Я тебе все расскажу, когда вернусь. Дядя, просто сделай это, ничего не спрашивай!

Голос в трубке долго молчал. Потом раздался вздох:

- Перезвони мне через полчаса. Я попробую.

Она плохо соображала, что делает. Руки сами выдвинули тяжелый нижний ящик шкафа и достали теплый свитер с высоким воротом и старые пуховые перчатки на подкладке. В Ангарске мороз. Все пригодится.

- Юра, сколько времени?..

Мальчик прыгал на одной ноге, натягивая ватные штаны:

- Без пятнадцати девять, мам.

Аля кивнула. Восемь сорок пять утра. Время есть. Главное, чтобы не подвел вездесущий дядя, а дальше - уже дело техники. Что с собой брать-то, кроме денег на расходы, паспорта и военного билета? Так давно никуда не ездила... Зубную щетку, наверное. И хватит.

Ах, да... надо ведь Женьке записку написать, чтобы не свихнулся от удивления, застав квартиру пустой. Извиниться? Сказать правду? Но правда звучит так странно, что свихнуться от нее - пара пустяков.

"Женя, - написала она на подвернувшемся листке бумаги. - Я срочно уехала по делу. Юра у Таньки, я сейчас отвезу его к ней на работу. Объяснять ничего не буду, запомни главное: все хорошо, я в безопасности. Не нервничай. Когда я вернусь, у нас все будет хорошо. Аля".

Ей вдруг пришла в голову сценка из романа "Мастер и Маргарита": несчастная женщина, ставшая ведьмой от горя и лишений, стоит голая посреди комнаты, готовится улететь неизвестно куда на обычной домашней швабре и точно так же пишет записку мужу. Но разве та женщина вернулась, и все у нее с мужем стало хорошо?..

- Алло, дядя Костя?..

- Еще раз привет, - дядя говорил сухим и трезвым голосом. - Записывай: аэропорт Мячково, это недалеко от твоего Быково. Лучше всего поймать машину, туда не ходят рейсовые автобусы. Человека, который тебя ждет, зовут Игорь Шатохин, он пилот "АН-12". Самолет в одиннадцать тридцать, раньше ничего нет. Учти: он не пассажирский. В салоне холодно, а лететь пять или шесть часов. Одевайся как следует.

- Дядечка, спасибо! - Аля даже вспотела от облегчения.

- Эй, племянница... - он замялся. - А это не тот... из армии? Я же все знаю, мать рассказывала...

- Потом - я все объясню тебе потом! Спасибо, ты настоящий друг, дядя Костя...

Вот и все. Осталось закинуть к Татьяне Юрку, и можно трогаться в путь. Неважно, что там, впереди, ждет. Вполне возможно, что и наяву ей придется пережить кошмар с испорченными телефонами и вселенской пустотой заброшенного таежного поселка, но разве это когда-то и кого-то останавливало?..

- Таня? - набрав еще один номер, сказала она. - Я могу оставить с тобой мальчика? Это на время, вечером Женька его заберет...

У Татьяны, похоже, было одно из самых мерзких ее настроений - язвительное:

- А ты что, на свидание летишь?

- Лечу, - терпеливо кивнула Аля. - И действительно на свидание, вот только, наверно, не очень-то романтическое. Понимаешь, я, кажется, нашла Юру.

Подруга долго молчала. Потом вздохнула и буднично поинтересовалась:

- Где?

- Он далеко. Это сейчас долго объяснять, я вернусь и все расскажу. Ему нужна моя помощь, он заболел, что-то с почками...

- Откуда такая информация? - усмехнулась Таня. - Наш Голубь соизволил позвонить тебе и надавить на жалость?

- Танечка, милая, у меня времени нет - самолет в одиннадцать тридцать, а добираться еще черти куда, в какое-то Мячково...

- Самолет?.. Ты совсем очумела, дорогая? Где это?

- В Сибири, Тань.

Снова молчание. И вдруг Таня закричала, заставив Алю вздрогнуть:

- Ты! Ты так хочешь попасть к своему Юрочке в объятия, что готова наплевать на все, да?!.. На мужа, на ребенка, на свою проклятую службу?!.. Что с Женькой будет, ты подумала башкой своей глупой?!.. Он повесится на ближайшем суку, когда узнает, куда тебя черти понесли! А главное - к кому!.. Ну, совсем мозгов нет.... Прекрати это сейчас же и возьми себя в руки!

- Хорошо, - Аля вздохнула. - Я оставлю мальчика у соседей. Извини, не могу больше говорить, мне еще машину ловить надо...

- Стой... - Таня осеклась и перешла почти на шепот. - Ты на самом деле летишь?

- Да, рыжик. Мне очень туда надо. Ему плохо, больно, он один там - как я могу его оставить? Даже не говори ничего, я все равно полечу.

- Так, хорошо, хорошо... - подруга откашлялась и деловито зашуршала какими-то бумажками. - В одиннадцать тридцать самолет?.. Хорошо. Сиди дома. Через полчаса я буду. Отвезу тебя в твое Мячково. Черт, один геморрой с вами.... В девять сорок пять вы с Юркой должны быть одеты. И стоять у подъезда! Все поняла?.. Давай! - раздались короткие гудки.

Аля медленно выдохнула, положила трубку и присела на корточки у телефона, словно все еще ждала звонка.

- Юра! Ты сейчас его слышишь?..

- Да, - мальчишка появился в прихожей, грызя яблоко, и устроился на коврике рядом с матерью. - Он спит. Ему снится яма, а в яме кровь и зубы... Страшно, - его маленькие бровки взлетели вверх. - Он боится умереть.

- Почему он не вызывает врача?

- Ему кажется, что это пройдет. Он боится, что его будут резать. А болит очень сильно... Мама, тетя Таня приедет за нами, да? Во сколько?

- Через полчаса, - Аля потерла ладонями лицо. - Господи, Юрка, если бы ты знал, как я по нему соскучилась...

- Ты его любишь, - уверенно сказал мальчик. - Я все время чувствую, как у тебя любовь внутри шевелится. А сейчас - особенно. Как будто мышь в норке... Он хороший. Я знаю. Главное, чтобы ты успела... Мам! Скажи, а он тебе кто?

- Человек не обязательно должен быть тебе "кем-то". По документам мы с ним - люди посторонние. Но это только по документам...

- А так? - Юрка склонил набок голову. - Так он тебе кто?

- Так?.. Наверное, самый родной из взрослых.

- Как папа?

Аля улыбнулась:

- Он мне не как папа, а как мама - мне все время надо его видеть, чтобы не умереть с голоду. Мы давно не виделись. Он уехал, когда тебя еще не было.

- Да, это давно, - согласился мальчик.

- А сейчас мне кажется, что еще вчера мы были вместе...

- Мам, не переживай, он тоже по тебе скучает.

- Да?.. - Аля поправила ребенку волосы. - Знаешь, Юрка, это ведь в честь него я тебя назвала. Мне хотелось произносить имя "Юра" часто-часто, сто раз в день. И хотелось, чтобы ты вырос на него похожим... Папа хотел назвать тебя Сергеем, но я не дала.

Юрка звучно откусил яблоко и вдруг сказал:

- Жесткое. Пытка для зубов!

Аля побледнела:

- Ой, Боже... никак привыкнуть не могу... Ты говоришь его словами. Ты даже смотришь, как он, и улыбаешься.

- А я могу и так улыбнуться! - мальчишка состроил ужасную гримасу. - Здорово?..

Она сидела и рассматривала своего сына, ненадолго забыв даже о времени. Он немедленно принялся позировать, поворачивая голову вправо и влево, выпячивая нижнюю губу и смешно собирая лоб в гармошку. Из него грозил вырасти великий комик - если, конечно, средняя школа напрочь не отобьет половины его способностей. Надо сделать так, чтобы не отбила. Просто разрешить ему быть собой, как в свое время разрешила это бабушка ей самой. Никакого принуждения. Пусть лучше таскает пачками двойки, чем превратится в ровную, хорошо обточенную детальку, которая, сойдя с конвейера, сразу потеряется среди других...

- Юрка, милый, ты только за меня не волнуйся, - попросила Аля. - Я должна обязательно туда поехать. Не знаю, правда, что я смогу сделать... Он там один?

Мальчик кивнул:

- Да. Остальные... он не называет их по именам, только показывает картинки... они далеко отсюда. Дальше, чем он. Мам, это ты не волнуйся. А я нормально, мы с папой Женей в цирк сходим...

- Хорошо, - она встала. - Тогда давай понемножку одеваться...

Застегивая теплый пуховик, она выглянула в окно, с удивлением увидела "Гранд-Чероки", быстро въезжающий во двор с проспекта, и посмотрела на часы. Ого! Двадцать пять минут. Как же она гнала, если приехала даже раньше условленного срока?..

- Пошли, Юра. Кажется, все.

- Да, все, - подтвердил мальчик и взял мать за руку.

Аля огляделась. Большая, красивая, уютная квартира. Совсем чужая сейчас, словно декорации художественного фильма, в котором ты уже давно снимаешься, но вечером, после съемок, все же уходишь в свой родной дом. Странно видеть знакомые вещи, календарь на стене (заснеженный лес, крупные цифры "2000"), детские лыжи в прихожей, белые шторы на окне спальни, игрушечного тигра на кровати - видеть все это и понимать, что есть какая-то другая реальность, и в ней тебе намного уютнее, чем здесь...

- Пошли, - тихонько повторила она.

...Таня в расстегнутой дубленке и без шапки прохаживалась у машины длинными нервными шагами. Она курила, и дым зависал над ее головой в холодном неподвижном воздухе, а рыжие волосы вокруг лица покрылись инеем и казались тронутыми сединой. Аля улыбнулась максимально сердечно, больше всего боясь, что подруга снова начнет разглагольствовать на тему "Что можно, а что нельзя". Но та, оглянувшись, слабо ответила на улыбку и приглашающе махнула рукой в сторону джипа:

- Сидайте, хлопцы, так и быть - покатаю.

- Рыжик, - Аля подошла и поцеловала ее в щеку. - Я тебе рада. Ты... - она доверительно понизила голос, - ты не пила таблеток сегодня?

- Ты про "экстази"? - Татьяна весело взбила себе челку. - Ну, съела четвертинку, чтоб не сдохнуть. Садись, не бойся, я даже после двух стаканов вести могу, а от "экстази" не пьянеют. Садись! Тебе надо в Мячково или нет?..

Вздохнув, Аля посадила сына назад, а сама устроилась спереди. Таня прыгнула на водительское сиденье, завела машину и повернулась с улыбкой:

- Где оно находится? Карты у меня нет. И никогда не было!..

- Пока по Рязанке. Дальше я покажу. У меня-то, в отличие от некоторых, карта области дома есть.

Таня кивнула и сразу, без перехода, едва тронувшись с места, начала рассказывать, как ездила с мужем на какую-то распродажу антиквариата. По ее словам выходило, что все ценители старины - либо хапуги, либо идиоты, сам аукцион - дурацкая затея, ехать туда неудобно, припарковаться негде, шампанское давали дешевое, и вообще - все полная дрянь. Аля слушала ее вполуха и с тоской думала о том, что однажды эта рыжая красавица проснется в жутком настроении, проглотит не "четвертинку", а такую дозу, которая напрочь выключает мозги, сядет в джип, разгонится до максимума и торжественно врежется в осветительный столб. "Гранд-Чероки" напрасно называют "паркетным" внедорожником, машина это сильная и по трассе дает хорошую скорость. Так что от Тани мало что останется. А жаль. Хорошая все-таки девочка, несмотря на все "но", и даже постоянная депрессия совсем не изуродовала ее чистую душу...

- Ты не слушаешь, Аль? Я тебя спросила: хочешь, подарю тебе на Новый год настоящую карту Америки времен Христофора Колумба? Со всеми индейскими поселениями!

- Спасибо, Тань, не надо. Я картами не интересуюсь.

- А что тебе подарить?

- Открытку. И хватит. Я тебя не за подарки люблю.

Таня надулась:

- Ну да, все так говорят. Мой благоверный вон тоже: Танечка, любимая, единственная, а грохнула нечаянно чашку из его сервиза, так визжал на всю квартиру, чуть соседи не прибежали...

- Мы с твоим Сергеем немного разные люди, - заметила Аля.

- Это уж точно.... Слушай, а откуда ты узнала, что Голубь в Сибири? Он тебе звонил? Или ты ему?

- Ты не поверишь. Поэтому я не буду пока ничего рассказывать. Мне главное - его найти, чтоб был живой, чтобы успели мы с ним до врача добраться...

- Ничего не понимаю! - Таня пожала плечами. - Я, между прочим, во что угодно поверить могу. Тебе сон приснился?..

Аля мельком оглянулась на ребенка:

- Если я скажу, что Юрка читает его мысли - ты поверишь?

Подруга старательно подумала и ответила:

- Нет.

- Тогда и не спрашивай.

- Вас понял, борт-тринадцать. Есть не спрашивать!

Они летели через Москву, и родной город мчался мимо них назад, мелькали витрины, красивые фасады зданий, иномарки у дверей офисов, иногда попадались военные "уазики", и Аля машинально смотрела им вслед. Ей казалось, что джип совсем не движется, а столичные улицы вдруг растянулись до бесконечности, и от этого ощущения было почти страшно, настолько оно вдруг вошло в душу, заставив ее задрожать.

Где-то там, за много километров от Москвы, лежит в незнакомом маленьком домике ее душа, лежит и мучается от боли, а телефоны кругом молчат, таблеток нет, близкие люди уехали, никто не приходит на помощь, и единственное утешение состоит в том, чтобы вспоминать прошлое - всего одно лето жизни, которое принесло столько боли и радости. Все, кто был когда-то счастлив, обречены возвращаться к этому счастью, как к источнику воды в пустыне, и нет для них на свете ничего лучше и ценнее...

Она вспомнила обычное утро того давнего лета, сырость после дождя, мокрые ветки за окном, легкую штору, взлетающую от ветра, и ласковый голос, который сказал ей: "Сашкин, просыпайся!". Ей не хотелось выныривать из теплого сна, и единственный любимый человек, понимая это, укрыл ее до подбородка тонким солдатским одеялом и погладил по голове: "Ну, валяйся. Опять завтрак готовить! Ты меня прямо как мужа эксплуатируешь, а я ведь все-таки старше по званию...". Аля засмеялась, поймала его руку и замерла так на долгую минуту. Это было просто счастье. А остальное слишком сложно, чтобы с ним можно было жить...

Таня все трепалась. Маленький Юрка ползал по заднему сиденью, не в силах определить, какое окно ему больше нравится, правое или левое. Они приближались к Кольцевой, старинные здания сменились новостройками, иномарок вокруг стало меньше, но это была все еще Москва, шумная и нескончаемая.

- Успеем? - тревожно спросила Аля.

- Что?.. - Татьяна прервалась на полуслове и посмотрела на часы. - Да, успеем. Куда мы денемся? Надо так надо, - лицо ее стало серьезным. - И не думай, что я помогаю тебе потому, что мне жалко твоего Голубя. Наплевать мне на него, хотя... после того случая, когда он вышел перед строем и взял на себя вину за Крюгера, я его все-таки уважаю. Это, знаешь, было по-мужски. Он ведь мог сдать тебя и остаться ни при чем.... А он не сдал.

Аля промолчала.

- Я это только для тебя делаю, - добавила Таня. - Мне твоих чувств не понять. Но я иногда тебе так завидую... Мне бы хоть раз влюбиться! Хоть наполовину так же!

- А Сережа?

- Сережа!.. Он мне нравился - до первого скандала. И до первого раза, когда он сказал, что все бабы - дуры. Но куда денешься, муж все-таки. Я бы ушла от него, если бы было к кому. Но не к кому! Нет желающих.

Москва, наконец, кончилась. Машина неслась теперь по Рязанскому шоссе, и Таня прибавила скорость:

- Ну что - с ветерком?..

- С ветерком! - крикнул сзади мальчик.

Аля знала, что подруга водит хорошо, но все равно вжалась в сиденье от страха. За себя она не боялась, но три других человека - любимый, Юрка и Таня - ни в коем случае не должны были пострадать. Никто не должен пострадать. Пусть все закончат этот день живыми...

Таня все давила на газ, Московская область надвигалась на них, словно большое светлое облако, выглянуло солнце, и все стало красивым, словно на открытке: поля, деревья, дачи, подмосковные поселки, указатели, серый асфальт, сугробы по обочинам, другие машины. Часы показывали десять сорок пять.

- Успеем? - тревожно спросила Аля.

- Должны, - Татьяна глянула на спидометр. - Смотри - уже Люберцы!

- Люберцы! - весело, как на интересной экскурсии, крикнул Юрка.

Они промчались сквозь маленький город, проскочили на зеленый сигнал светофора, влетели на мост.

- Люберцы кончились! - объявила Таня.

Аля ерзала на месте, нервно теребя застежку рюкзака. Да, если бы не эта неожиданная помощь, не успеть бы ей никуда. И так - еще неизвестно...

Десять пятьдесят три.

- Поселок Красково! Внимание, по правую сторону сейчас будет дом, который я мечтаю купить! - Татьяна, кажется, решила всеми силами развлекать подругу, чтобы не дать ей умереть от психического напряжения. - Вон-вон, голубенький, с флюгером! Как тебе, ничего?..

Десять пятьдесят шесть.

- Малаховка! К вашим услугам рынок, стадион и байк-клуб "Утопия"! А вообще - не в моем вкусе, мне бы поспокойнее что-нибудь...

Одиннадцать.

- Поселок МЭЗ, следующая остановка - поворот на аэропорт Быково. Алька, не кисни, успеем!

Одиннадцать ноль три.

- Поворот!

- Нам прямо, Тань, а вон там направо, - еле разжимая челюсти, сказала Аля.

- Йес, моя крошка, йес! Наша колымага выдает сейчас сто десять, быстрее нельзя, прошу прощения, фараоны кругом!

Одиннадцать ноль четыре.

- Деревня Верея! Рекомендую: тут живет мой бывший одноклассник, хороший мальчик, но зануда просто невероятная... Дальше названий не знаю, сорри!

Одиннадцать ноль девять.

- Симпатичная церквушка. Пост ГАИ. Дальше куда?

- Вон туда, - Аля показала рукой.

Одиннадцать тринадцать.

- Сплошной лес с отдельными антропогенными элементами. Юрка, заранее прощайся с мамой, ей, кажется, бегом бежать придется...

Сын просунулся между спинками передних сидений, поцеловал мать:

- Мам, я ему сказал, что ты летишь. А он знаешь, что ответил? "Вроде не пьяный, а бред какой-то в голову лезет"! Ну, пока. Мам, я... я его люблю. Это ничего?

Таня мельком обернулась, покачала головой:

- Аль, ты позволила им общаться?

- Мы сами! - обиженно ответил Юрка. - Он хороший, добрый. Он такой... такой... Он, между прочим, о вас тоже думает, тетя Таня. Ему вас жалко.

На этот раз Таня глядела на мальчишку дольше:

- Откуда ты знаешь, что он обо мне думает?

- Знаю! - Юрка убрался назад и стал демонстративно смотреть в окно.

- Аль, я как-то недопоняла. Насчет чтения мыслей - это...

- Да, - сказала Аля, - кажется, да.

- Но...

- А что делать! Против фактов не попрешь.

- Сынок, - сквозь зубы сказала Таня, обращаясь к мальчику. - А ты можешь только читать мысли? Или передавать тоже?

- Я все могу, - безмятежно откликнулся Юрка.

- Тогда передавай: Крюгера спихнула с дороги Таня. Это была мелкая женская месть. И Таня об этом не жалеет.

- Все-таки ты, - кивнула Аля. - Я вообще-то знала.

- И не жалею, - Татьяна покрепче уцепилась за руль, напряженно глядя на белую дорогу. - Вы все можете меня осуждать. А я ничего - другого - не могла сделать!.. Да, кстати. Давно вопрос вертится. Скажи, Алька, когда ты... ну, тогда, когда мне Женька позвонил - помнишь? Ну, ты рыбу еще ела.

- Помню.

- Тебе не было страшно? Ведь там ничего нет, я точно знаю. Сразу пустота, и все.

Аля вздохнула и сказала тихо:

- Умереть, Тань, не страшно. Страшно не жить.

Подруга после паузы кивнула:

- Вас понял, борт-тринадцать... Кстати! У тебя деньги-то есть?

- Ну да, все, что от "тринадцатой" осталось.

Таня фыркнула, открыла, не глядя, бардачок, выудила оттуда квадратный мужской бумажник и протянула подруге:

- Оставь мне пятьдесят баксов, остальное забери. Бери! - она скосила глаза и оскалилась. - Не для Голубя, для тебя! На всякий пожарный!

Аля пожала плечами и убрала деньги в карман:

- Я отдам, как смогу. Спасибо, Рыжик, я ведь даже не знаю толком, куда лечу, сколько все это стоит...

Таня снова покосилась, на этот раз весело:

- Неважно, сколько, главное - натурой не отдавать. Шутка.

Они не успевали. Указатель с долгожданным словом "Мячково" еще только нарисовался вдалеке, а на часах было уже двадцать две минуты двенадцатого. Аля закрыла глаза:

- Все. Никак...

- Закрой рот! - Таня сердито вдавила педаль газа в пол. - Черт с ними, с фараонами. Тебя я так или иначе довезу.

Но "фараонов" на пути не оказалось. Визжа тормозами, они остановились у тихого КПП, и в ту же секунду, словно издеваясь над ними, откуда-то донеслись сигналы точного времени. Аля застонала и стукнула себя кулаком по коленке:

- Твою мать!.. Все, он уже взлетел!

- Быть не может! - Татьяна выскочила, хлопнула дверцей и унеслась к низкому кирпичному домику, прилепившемуся слева от ворот. Через секунду она выглянула оттуда, сияя:

- Алька, бегом!

И она побежала. Короткое объятие, крик вдогонку: "Ни пуха!", турникет (совсем такой же, как в полку), заледеневшая дорожка, елочки, звенящий рев двигателей за деревьями, аккуратные строения, а впереди - широкий просвет, шлагбаум, будка и одинокая фигура человека в летной куртке. Он заметил Алю издали и замахал рукой, а она неслась к нему, как к спасителю, и бесконечно вертела в голове глупый вопрос с очевидным ответом: "Это вы - Шатохин?". Конечно, это был он.

Дядин знакомый оказался молодым, симпатичным, усатым и неожиданно маленьким, ростом буквально Але до глаз. Но разве небесное божество, пришедшее, чтобы помочь тебе спасти человеческую жизнь, может быть маленьким?.. Оно велико, и свет от него разливается на все окрестности.

- Ты племянница Кости Григорьева? Быстрее, мы и так не в графике!.. Болтанку переносишь? Самолет старый, не отапливается - в курсе?.. Извини, в кабине места нет, у нас и там два сундука стоят.... Потерпишь?

- Ничего, ничего, я закаленная!..

Они бежали уже вместе, и маленький пилот непрерывно болтал, словно вовсе и не бежал никуда, а стоял на месте. Аля начинала задыхаться, горло горело, и внезапно закололо правый бок (интересно, что там болит, когда бегаешь?..), но ей было уже не до этого. Успела! Ее подождали! Какие милые, замечательные, добрые люди эти летчики! Какой это прекрасный, человечный аэропорт...

Впрочем, аэропорт - сильно сказано. От грузового "АН-12", стоящего на взлетной полосе, отошли техники, отъехал в сторону тягач с голубой кабиной, и самолет с алюминиевым трапом, ведущим к раскрытому люку, остался один. В стороне виднелись несколько ангаров, два или три кирпичных здания да мачта с "колдунчиком". Вот и все. Аля прочла надпись на кабине тягача: "Мячковский Объединенный Авиаотряд" и пообещала себе, что обязательно зайдет в церковь и поставит свечку за здоровье этих людей.

- Залезай! - Шатохин придержал ее за локоть. - Не пугайся, там оборудование. Найди себе уголок и сиди, оно закреплено, на голову не упадет!

Внутри самолет оказался под завязку набит какими-то громадными, закутанными в промерзший брезент конструкциями причудливой формы, даже к иллюминаторам было не пробраться - если там вообще были иллюминаторы. Кажется, не было - или их просто закрыли изнутри. Аля нашла выступ, напоминающий сиденье, и устроилась. Кто-то заглянул к ней, кивнул и закрыл люк. Стало почти темно, лишь крохотная лампочка горела на потолке, освещая непонятные конструкции и темную ткань чехлов с белыми пятнами изморози.

Пронзительно взвыли двигатели, самолет задрожал, дернулся, поехал все быстрее и быстрее, и вдруг сердце у Али рухнуло вниз - он взлетел.

Наконец-то!.. На несколько часов можно расслабиться, хотя как тут расслабишься, холодно же. Она спрятала руки в рукава, натянула на голову капюшон куртки и подобрала ноги. Ничего. Будет что вспомнить в старости и рассказать Юркиным детям. Есть в жизни вещи и пострашнее холода в грузовом самолете - например, одиночество. Или чья-то смерть. Да и вообще, тут даже уютно, вон, лампочку добрые люди зажгли...

Эх, Женя, если бы ты знал, где сейчас твоя жена, ты бы упал со стула в своем офисе. Впрочем, тут не удивляться, тут по "03" звонить надо и сообщать, что бедная женщина сошла с ума и поверила, что ее сын способен читать мысли через полстраны...

Аля улыбнулась, стараясь не думать о холоде. Все это ничего, все можно пережить. А скоро - когда кончится полет - она увидит того единственного, которого хочет видеть, увидит после стольких лет разлуки! Да это же такое счастье, по сравнению с которым даже космический холод - не более чем слабая прохлада летнего вечера.

Кутаясь и дыша в воротник, она вдруг вспомнила день, когда впервые на ней остановились внимательные серые глаза майора Голубкина. Был апрель, стояла теплынь, немытые стекла окон светились на солнце, а они с Танькой трепались за партой и были очень, очень довольны всем происходящим. Как вышло, что она, встретив взгляд незнакомого еще человека, сразу поняла: вот он? Она могла никогда его не встретить. Таня могла не взять ее с собой на собеседование. Майор Голубкин мог уволиться из полка на несколько месяцев раньше. Все могло быть. Но что-то, что выше нас, взяло и решило: нет, попробуем. Благодаря этому существует теперь маленький Юрка, который помог связаться двум несвязанным людям в нашем странном перенаселенном мире, где найти друг друга просто невозможно, если не знаешь сущей мелочи - даты рождения. И понятно теперь, что за добрый ангел померещился ей в далекий грустный день, когда она узнала о поступке Крюгера - это и был Юрка, человек, у которого тогда еще не было лица, а был только характер...

* * *

Полет выпал у Али из памяти. Кажется, она настолько замерзла, что начала дремать, свернувшись в клубок и изо всех сил сберегая под курткой тепло. Ей приснилась лестница, длинная, почти бесконечная лестница вверх, по которой необходимо подняться. Сил нет, но надо бежать по ступенькам и не думать о том, как много их еще осталось...

Самолет шел на посадку. Это было верное ощущение: тело не обманешь, оно безошибочно чувствует свое положение в пространстве. Что это? Дозаправка? Или все - прилетели?..

Шасси ударились о землю, корпус машины завибрировал, и Аля шевельнулась, пытаясь разогнуть закостеневшие руки и протереть глаза. Движение самолета замедлялось. А вот тело совершенно отказалось слушаться. Господи, главное, чтобы получилось встать и бежать дальше, а там хоть трава не расти. Нужно найти вертолетную площадку и пилота Сашу, подробно описанного Юркиным далеким собеседником: большой нос, бородка, толстые губы, синие глаза. Высокий. Очень хороший человек. Он единственный, кого удастся уговорить.

Самолет остановился, и через две минуты с тяжелым скрипом открылся люк. Снаружи было темно.

- Эй, снегурочка! Ты живая?.. Вылезай - Ангарск!

Аля напряглась, сползла с выступа, на котором сидела, и почти на четвереньках добралась до люка.

- Ой, маленькая, замерзла!.. - летчик Шатохин помог ей вылезти и спуститься по трапу. - Двигайся, двигайся! Руки потри, попрыгай... Боже ты мой, совсем закоченела.... Пойдем, я тебе коньячку дам, а то ведь помрешь так.... Если бы я знал, запихнул бы тебя все-таки в кабину...

- Спасибо! - Аля разогнулась и расцеловала его в обе щеки замерзшими губами. - Скажите, где тут вертолетная площадка?

- А тебе куда надо-то?

- В Ишту.

- Круто... - Шатохин покачал головой и крикнул кому-то в подсвеченную аэродромными фонарями темноту: - Толя! У вас дежурка на ходу? Скажи Володьке, пусть отвезет девушку к вертолетчикам, она сама не дойдет... Снегурочка, коньячку-то тебе налить? У меня есть.

- Нет, не надо, - Аля уже рванулась бежать за толстым неповоротливым Толей, одетым в ватный комбинезон, оглянулась на Шатохина. - Спасибо! Вы хороший!..

И вот - машина. Обычный "рафик", теплый и насквозь провонявший бензином. Колдобины под колесами, незнакомые строения, деревья, яркие вечерние огни. Сколько тут разница во времени с Москвой? Час, два, три? Уже стемнело, холодно, ветер свистит в проводах. Но как хорошо! Это ведь уже Ангарск! Всего сто километров до маленькой Ишты, и все!..

- Тебя как зовут? - поинтересовался молодой, совсем юный водитель, весело крутя баранку.

- Что? - Аля вздрогнула. - А-а, зовут... Саша Голубкина.

- А моя фамилия Ульянов, - водитель протянул ей свободную руку. - Самое ужасное, что я еще и Владимир Ильич. Можешь представить, какая у меня жизнь?.. На каждый день рождения бюсты Ленина тащат, полное собрание сочинений, вон, в том году подарили...

Она улыбнулась:

- Это они любя.

- Как же - любя! - фыркнул Володя. - Да это бы еще ничего, но жену мою зовут Надя - вот что ужаснее всего. Она, правда, не Константиновна, но кличка все равно - Крупская. Весь аэропорт достает, она же тут на складе работает.... Ну, люди! Хомо сапиенсы!.. А ты к кому едешь? У мужу?

- К папе, - Аля отвернулась. - Папа у меня в Иште, чувствует себя неважно...

- Мне бы такую дочь, - завистливо пробормотал несчастный В.И.Ульянов, - чтобы ради меня, в грузовом, зимой... Мне уж сказали, как ты летела. Я бы так не смог. Попку-то не отморозила?

- Не-а. Мы, Голубкины, живучие.

- А вон твои вертолетчики! - Володя оживился и показал рукой на разноцветные огни за деревьями. - Только, наверное, никто не полетит, ветер сильный, да и некого сейчас возить...

- Там должен быть пилот Саша, - с замиранием сердца сказала Аля. - Знаете его? Бородатый такой, высокий...

Больше всего она боялась, что ей ответят: "Какой Саша? Нет нам никакого Саши, тебя обманули". Но водитель сразу понял, о ком идет речь:

- А-а, это Акимушкин. Неплохой парень. Но вертолет-то - не его личная собственность. Не знаю... Может быть. Тебе очень срочно?

Она кивнула, высматривая площадку. Из-за высоких сосен уже показались большие и маленькие машины, некоторые стояли в чехлах, а один, с бешено крутящимися винтами, весело маневрировал по расчищенному от снега асфальту, словно в быстром темпе танцевал вальс. Картинка была почти нереальной, взятой словно из приключенческого фильма: черное звездное небо, белый дым из какой-то трубы, яркие огни, вертолеты, прожектора на вышках...

Мысленно перекрестившись, Аля вылезла из машины. Водитель тоже выбрался, озираясь:

- Они вон там, в бытовке. Свет горит - чай, небось, пьют. Ничего крепче им нельзя, утром медосмотр проходить.... Пойдем. Если Сашка там, может, уболтаем. Он на жалость хорошо поддается. И к красивым девушкам неравнодушен.

- Да какая я девушка, - Аля махнула рукой, - у меня сыну скоро шесть лет...

- Красивая, - пожал плечами Володя.

Позже, вспоминая тот странный вечер в чужом городе, Аля подумала с запоздалым холодком страха, что сорваться все могло именно там, на вертолетной площадке, в небольшой теплой бытовке, где пятеро мужчин в одинаковых черных комбинезонах действительно пили чай и смотрели черно-белый телевизор. Они зачем-то встали, увидев гостью, и сели, как только вслед за ней вошел Володя. Все они были с бородами, но Аля, оглядевшись и привыкнув к свету, сразу распознала Сашу - его огромный, как у актера Дастина Хоффмана, нос, казалось, занимал практически все лицо, а глаза, которые при электричестве выглядели не синими, а зелеными, смотрели из глубоких впадин по бокам этого удивительного носа, как из амбразур.

- Здорово, Ильич, - обратился к Володе ближний бородач, толстый, с большим чайником в руках. - Здравствуйте, девушка. Сразу говорю: никто никуда не летит, даже не просите и денег не предлагайте. Погода портится, к ночи будет метель. Вон, горизонт облаками забит - в окошко гляньте! Самое раннее - завтра после обеда, но это только в том случае, если я ни одного облачка не увижу...

Аля попятилась, испуганно слушая этот монолог, но Володя успокоительно взял ее за локоть и мягко обратился к бородачу:

- Семеныч, ты даже не выслушал, а уже базарить начинаешь.

- Я и слушать не хочу, - фыркнул Семеныч и принялся разливать кипяток по чашкам. - Что вы мне нового сказать можете? Всем надо, всем срочно, а машин, между прочим, в готовности всего пять. Остальные - дохлые, без лопастей стоят...

- Семеныч, девушке действительно очень надо, у нее отец больной в Иште, она сюда из Москвы летела грузовым бортом, ты представляешь себе, что это такое?..

- В Иш-те?! - бородач налился кровью. - А вот туда даже завтра никто не полетит! В Казанское - ладно, там хоть нормальная площадка, а Ишта твоя в такой заднице, что я - лично - ни одну машину не выпущу!.. Летом, Вова! Да и летом в Иште спокойно не сядешь, а я уж не говорю о том, что две недели снегопады были... там вертолет просто в сугробе утонет!

Аля закрыла глаза, пережидая возникшую внутри боль. Как все это естественно - никому нет дела до того, что где-то беда. Надо пережить это и придумывать другие пути...

- Скажите... - она откашлялась, потому что голос слушался плохо, - а другим способом туда добраться можно?..

- Каким - другим? - удивился Семеныч. - Ты понимаешь, девочка, что сейчас у нас зима? Зи-ма! Через неделю Новый год! Нет там никого, геологи только весной приедут, а сейчас сидят, может быть, человек пять или десять, водку пьют и к празднику готовятся! Летом - да, два раза в день ходит вахтовый грузовик, но сейчас он стоит себе мирно в боксе на профилактике. В бок-се! Твоя моя понимай?..

- А попутка?

- Ну, иди на трассу и жди, - бородач пожал плечами и отвернулся.

- Извините, - Аля умоляюще посмотрела на Володю, - а вы не можете меня отвезти? Я вам заплачу, у меня деньги есть...

Парень покачал головой:

- Я дежурный водитель. А если ЧП в аэропорту?..

- Да что же мне делать-то?!.. - она хотела сохранить спокойный рассудительный тон, но не смогла и заплакала. - Он там один, телефон не работает, а эти ваши люди, которые водку пьют, небось, даже не поинтересовались...

- Ты тут, пожалуйста, слезы мне не лей, - попросил Семеныч, чуть заметно морщась. - Я все понимаю. Но, как командир отряда, я отвечаю за вверенных мне людей и технику. Если вертолет разобьется, кто будет отвечать? Ты? Или папа твой?..

- А если он умрет - кто будет отвечать?! - крикнула Аля и развернулась к выходу, еще не зная, что собирается делать, то ли искать попутку, то ли просто бежать в холодную темноту, чтобы успокоиться.

- Ладно, с-стой, - донесся из дальнего конца бытовки низкий, чуть шепелявящий голос и, обернувшись, она увидела, что говорит Саша. - Т-твой отец т-точно т-там?..

- Сядь на место! - немедленно ощетинился Семеныч. - Добрый какой! Скажите, пожалуйста! Мне твоя доброта двух ремонтов уже стоила, теперь ты третью машину уделать собрался?..

- А если п-правда умрет? - меланхолично поинтересовался Саша, поднимаясь из-за стола и снимая с гвоздя толстую куртку с меховым воротником. - Я "иностранец" в-возьму, он п-покрепче.

- Сядь, я сказал, сука, сядь!.. - заорал на него толстый бородач и повернулся к Але, сверкая глазищами. - Все, свободна отсюда! И ты, Ильич, тоже. Оба с площадки - на хрен!..

- Пошли, - Володя потянул Алю за рукав. - На улице поговорим.

Она дала себя вывести, потому что взгляд носатого пилота совершенно ясно сказал ей через стол: все будет пучком, моя радость, мы и не таких обламывали. Это был взгляд человека, уверенного на сто процентов в том, что все у него получится, строгий начальник сдастся, метели не будет, а Новый год наступит в срок...

- Успеем покурить, - слушая дикую перебранку, разгорающуюся за тонкими стенками вагончика, Володя достал пачку лицензионного "Мальборо" и красивую бензиновую зажигалку. - На, закуривай, Сашка. Не бойся, если Акимушкин чего-то хочет, для собственной же безопасности лучше ему это разрешить.

- Правда?.. - Аля взяла сигарету и наклонилась к рвущемуся на ветру огоньку.

- Правда, правда. Сейчас наорутся, сядете вы в "иностранец" и полетите в Ишту. Слава Богу, Сашка домой не свалил. Женился он у нас недавно, ему простительно.... В общем, считай, что сегодня - твой день. Сколько папе лет-то?

- Сорок семь.

- Молодой... Моему уже шестьдесят, всю жизнь в облаках - везуха! От земли, говорит, отвык, теперь заново привыкаю.... А твой кем работает?

Аля задумалась, потом махнула рукой:

- По связи.

- А-а, значит, это он в Казанском спутниковый комплекс строил! Я слышал. Сильный проект, да, жалко, деньги кончились. Так его и не запустили.... Но что твой отец в Иште-то делает? - брови у Володи взлетели вверх. - В Казанском гостиница есть, все связисты там и жили.

- Не знаю. Он... он позвонил оттуда, объяснил, где находится, и все - связь оборвалась.

Водитель покачал головой:

- Странно. Ты не путаешь? А то зря только вертолет поднимут, привезут тебя, а там - никого...

Але на секунду стало страшно: какие у нее есть доказательства, кроме слов маленького Юрки? Да никаких. Лишь сны и собственная интуиция.... Если его действительно там нет, что делать?.. Пустой незнакомый поселок, какие-то неведомые люди, которые пьют водку и готовятся к празднику, а ночью будет метель, и ни один вертолет не поднимется в воздух, чтобы забрать ее оттуда...

"Юра, ты там? - подумала она почти с тоской. - Господи, что я делаю?.. Женька давно на ушах, небось, ищет меня, где только можно, ребенка допрашивает, а что ребенок может ему сказать?.. Мама полетела "туда, не знаю, куда" спасать "того, не знаю, кого"?.. Глупость какая. Телепатии не существует. Насчет пилота Саши... ну, это можно, наверно, как-то по-другому объяснить.... И вообще, все это, если разобраться, бред. Мне просто очень хотелось тебя увидеть. И я сделала глупость.... Теперь надо просто извиниться и дуть в Ангарск. Может, самолет еще не улетел обратно...".

И тут - словно внутри у нее сжался кулак и с силой шарахнул по сердцу - она совершенно ясно, отчетливо услышала: "Сашка, помоги!". Именно услышала, как будто голос прозвучал прямо у нее над ухом, и испуганно обернулась. Никого - только удивленный Володя, огоньки аэродрома да бытовка с горящими оранжевым светом окнами. Вопли за стенкой начали стихать, теперь доносилось только спокойное, слегка заикающееся бормотание Саши, мирное звяканье ложек в чашках и звук работающего телевизора.

- Ты чего? - Володя поморгал.

- Н...ничего, - Аля отдышалась. - Так, послышалось.

- А что послышалось-то? У тебя вид сейчас был просто пришибленный. Глюки? - он улыбнулся.

Дверь бытовки раскрылась, и в ярком оранжевом проеме появились две темные фигуры в куртках. В последний раз обернувшись и кивнув невидимому Семенычу, они сошли на снег по деревянной лесенке, и одна из фигур протянула Але руку:

- С-саня. А это Т-тимур, з-знакомься.

- Александра, - она робко пожала кончики пальцев пилота и кивнула его напарнику.

- Т-тезка, - удовлетворенно пробормотал Саша. - С-семеныч, м-мать его, у н-нас п-паникер, м-метель, в-видите ли... П-погнали, в-время, а м-мне д-домой еще н-надо...

Высокий чернявый парень по имени Тимур заметил неожиданно звонким, почти мальчишеским голосом:

- "Иностранец"-то, смотри, все танцует...

- С-смазку греет, - непонятно отозвался Саша и подтолкнул Алю к кружащемуся по площадке вертолету. - Д-давай, п-пошли...

- Ну, а я поехал! - обрадовался Володя Ульянов. - Ни пуха тебе, Саш. Ни пуха, мужики! - он помахал рукой и побежал к своему одинокому "рафику", и Аля шепнула ему вслед: "К черту".

С неба летели первые, совсем редкие снежинки - предвестники будущего ненастья. С востока наползали темные облака, глотающие звезды, как конфеты. Ветер усилился и закручивал над землей мелкие белые вихри.

- А почему он "иностранец"? - шагая против ветра и пряча в воротник лицо, Аля подергала за рукав Тимура. - Это же "МИ-8".

- Нам его пожарники подарили, - с охотой объяснил парень. - Все остальные машины наши, а этот, выходит - иностранец. Ты не смотри, что он танцует. Так надо. Семеныч наш придумал, это долго объяснять...

- Да ч-чего т-там объяснять! - вмешался Саша. - С-смазку л-левую н-не н-надо было использовать! Я г-говорил, д-да в-все как об с-стенку г-горох...

Тимур виновато улыбнулся Але:

- Ну да, со смазкой мы чуток напортачили.

- А это не опасно? - она поежилась.

- Не-а. "Иностранец" наш еще не то видел, его один раз даже с дерева снимали, и ничего, летает. К тому же, Ишта-то рядом, вот Казанское - да.... Только я тебя сразу предупредить хочу: посадочной площадки там нет, все под снегом, так что тебе придется...

- По лестнице? - Аля улыбнулась. - Ничего, я знаю.

- Не первый раз летаешь? - удивился Тимур.

- На вертолете - первый. Просто знаю. Я не боюсь, все нормально...

На самом деле она боялась до дрожи в коленках, но не спуска из парящего над землей вертолета, а - неизвестности. Впереди ждало или счастье, или совершенно непередаваемый кошмар, особенно после возвращения в Москву. О том, что скажет Женька, лучше вообще не думать, это наверняка будет нечто особенное...

- Сделаем так, - Тимур взял Алю под руку, наблюдая, как Саша разговаривает о чем-то с пилотом "иностранца". - Запоминай как следует. Сейчас мы ждать тебя не сможем, высадим и - обратно. До метели надо успеть, а что метель будет, так это к бабке не ходи, с первого взгляда видно. Поэтому сориентируйся там, найди отца... что у него, кстати?

- Почки, кажется...

- Ну, это терпит. Я тебе обезболивающее дам, укол ему сделаешь. Сумеешь уколоть-то?.. Вот, а завтра, как только метель кончится, мы вас и подберем. Все поняла?

Аля кивнула, стараясь не думать о том, какой позор ее ждет в случае, если отзывчивые ребята увидят завтра на земле лишь одну фигуру вместо двух. Это будет даже хуже, чем Женя. Это будет совсем п л о х о...

В вертолете оказалось неожиданно тепло и просторно. Сразу видно - людей возят, а не гробы непонятного назначения. И сиденья нормальные есть, и в окошко поглазеть можно. Правда, не на что там особо глазеть в темноте, но все-таки...

- Устраивайся! - кивнул Тимур. Улыбка его исчезла, и теперь этот симпатичный молодой человек выглядел строгим, как школьный учитель. - Тебя не укачивает? Будет тошнить, возьми под сиденьем пакет. У нас тут, знаешь, условия не очень, иногда бывает, как на качелях... Ладно, с Богом. Полетели.

... Сон повторился, и Але даже почудилось на секунду, что на самом деле она никуда не летит, а мирно спит рядом с Женей в их уютной квартире, в комнате с елкой и спрятанными за шкафом подарками. За стенкой посапывает Юрка, скоро Новый год, все более-менее хорошо, а прошлое рано или поздно забудется, перестанет бередить душу, и превратится несбыточная мечта о счастье в грустное ностальгическое воспоминание.... Однако - вертолет завис над землей, и иллюзия сна испарилась, потому что вместе с ледяным воздухом в салон вдруг ворвалась самая настоящая реальность, состоящая из мелкого, косо летящего снега, сплошной тьмы и одинокой мысли: "Вот и все".

Сбылось - за тем лишь исключением, что в своих снах Аля прилетала сюда днем, а сейчас был поздний вечер, и никакое солнце не могло, как во сне, нарисовать на земле тень вертолета. Остальное попало в точку, даже слова Тимура, который притянул к себе ее голову и крикнул прямо в ухо: "Ну, давай! Не бойся! Набери воздуха и вперед!". Она ответила - так же криком: "Спасибо! Дай вам Бог долететь!". Открылся люк, и вниз, раскручиваясь, вывалилась веревочная лестница: просто два толстых нейлоновых шнура, соединенных деревянными ступеньками. Ветер начал трепать ее, словно невесомую ленточку, и был он таким сильным, что от него у Али сразу перехватило дыхание. Она несколько раз сжала и разжала кулаки, успокаивая нервную дрожь, опустилась на твердый ледяной пол и свесила в люк ноги. На ногах были ботинки - высокие, из толстой черной кожи, напоминающие своим видом военные "берцы". Покупая их год назад на рынке, Аля и не вспоминала свой сон, но и здесь она угадала - ботинки были те самые, приснившиеся...

Спускаться по лесенке оказалось не просто неудобно, а почти невозможно, и пилот Саша, словно почувствовав это, еще немного опустил машину, так, что снег внизу понесся во все стороны кольцевыми волнами, как от взрыва. Ниже было нельзя, и Аля, зажмурившись, прыгнула и сразу оказалась в сугробе почти по пояс. А вертолет взмыл, втягивая лесенку и плавно разворачиваясь, завис еще на секунду и быстро, будто спасаясь от погони, пошел обратно, за верхушки темного леса. Какое-то время шум винтов был еще слышен, потом стих и он. Все.

- Ну, и где я?.. - сказала Аля вслух и шевельнулась в снегу. Только сейчас до нее дошло, что она сидит посреди тайги одна, ночью, а вокруг, между прочим, ни огонька, и вертолет улетел до завтра...

"Идиотка!.. Ну, идиотка.... И как отсюда выбираться? Сугроб - ладно. А вообще?.. Глушь-то какая... Кто тут водку пьет? Кто?! Да тут, похоже, последний раз что-то пили года три назад, если не раньше...".

Добрые летчики высадили ее на склоне пологого холма, торчащего, словно плешь, в сплошном непроходимом лесу. Когда глаза более-менее привыкли к ночному мраку, Аля разглядела невдалеке темные, без света, одноэтажные дома, такую же темную вышку непонятного назначения, какие-то заборы и будки, а метрах в ста от остального поселка - еще несколько низких строений и знакомый "колдунчик" на мачте. Больше тут ничего не было...

- Блин, - чтобы меньше трястись от страха, она решила разговаривать сама с собой (за отсутствием другого собеседника). - Ну, ладно. Сейчас мы с тобой вылезем отсюда и будем искать дорожку. Должна же быть в этой заднице дорожка? Должна. Иначе как тут ходят?.. Юрочка, милый, если ты сейчас сидишь где-нибудь дома, в окружении семьи, и смотришь телевизор, посочувствуй мне хотя бы мысленно. Сашка твоя дура. Сашка слишком сильно тебя любит, чтобы быть умной. Рассказал ей сыночек сказку, а она поверила и влипла в историю.... Сейчас я тебя нигде не найду и буду долго плакать где-нибудь на крылечке, пока вертолет не прилетит. А ты об этом даже не узнаешь...

Начиналась метель. Аля откопала свой рюкзак, отряхнула его от снега, подняла над головой и начала пробираться к домам. Больше трех шагов по глубокой снежной трясине у нее не получилось, и она, подумав, легла на живот и поползла, стараясь распластаться как можно сильнее, чтобы не проваливаться. Тело под одеждой сразу взмокло, а мерзкая "дыхалка", испорченная многолетним курением, возмущенно отказалась подчиняться воле больного сознания. Дома не приближались. Они стояли, темные, холодные, нежилые, похожие больше всего на декорации фильма-триллера о ядерной катастрофе, и ни малейшего движения в них не чувствовалось.

Бородатый Семеныч ошибся: жителей в поселке не осталось совсем. А когда-то, в незабвенное советское время, тут, наверное, было людно, весело и шумно, особенно перед Новым годом, в домиках наряжали елки, смеялись и пели под гитару. Везде светили фонари, доносились человеческие голоса, кто-то звонил родным в Москву, Ленинград или Киев, жила своей жизнью автомобильная трасса, курсировали вертолеты, прибывали и убывали сильные загорелые геологи.... Тьфу, до чего киношная получилась картинка. Меньше надо "ящик" смотреть.

Сугроб обмелел, и Аля, задыхаясь и вытирая перчаткой мокрое лицо, выбралась, кажется, на дорогу. Точнее, на то, что когда-то было дорогой, потому что сейчас здесь тоже лежал снег, разве что не таким толстым слоем, как везде. На равном расстоянии друг от друга над белой однообразной поверхностью торчали деревянные фонарные столбы, соединенные между собой толстыми снеговыми канатами, скрывающими в себе электрические провода, местами уже оборванные. Аля подняла голову. Небо почти полностью ушло в тучи, лишь на западе виднелся чистый участок с несколькими яркими звездами. Глаза настолько привыкли к темноте, что можно было без труда различить верхушки деревьев и даже какую-то птицу, бестолково кружащуюся над ними.

"Господи, что я тут делаю?.. Который час?.. Опять часы дома забыла. И ведь не счастлива, а все равно - не наблюдаю.... Десять? Одиннадцать?.. А холодно, черт...".

Чувствуя, как мороз понемногу пробирается под куртку и свитер, Аля дошла до ближайшей постройки, поднялась на деревянное крыльцо и неуверенно постучала в дверь. Никто не ответил. Какая-то бумажка шевелилась на ветру, приколотая к косяку двумя кнопками. Записка? Но кому - в этой глуши?.. Отыскав в кармане зажигалку, она с третьей попытки извлекла необычайно яркий огонек и посветила, прикрывая пламя ладонью. На тетрадном листке черным фломастером было крупно написано: "Леша! Мы с Артемом в пос. Казанское у бригадира, будем до вторника. Зайди к метеорологам, позвони нам от дежурного или сразу приезжай. Во вторник отбываем в Ангарск без заезда на базу. Кислов".

- Прекрасно, - прокомментировала Аля, гася зажигалку. - Если бы у метеорологов работал телефон, было бы вообще все в ажуре. Бардак, мать вашу...

К крошечной метеостанции с весело пляшущим на мачте "колдунчиком" вела едва заметная тропинка, даже не тропинка, а так, неглубокая выемка в снегу. Человеческий путь безнадежно замело. Никаких следов видно не было. Сама станция тоже стояла темная, как призрак, и внушала своим видом детский безотчетный ужас. Идти к ней оказалось даже страшнее, чем стоять по пояс в сугробе и смотреть на улетающий вертолет, но и не идти было нельзя, потому что надежда, как известно, умирает последней...

- Юра! Тебя, конечно, там нет и быть не может, - бодро сказала Аля. - Но надо же мне где-то дождаться завтра. Все отсюда уехали, и я уеду. Народ понять можно - кому охота в лесу Новый год встречать, да еще двухтысячный? Вот именно, дураков нет, есть только одна дура, да и той скоро мозги на место вправят...

Собственный голос странно успокаивал ее, словно это и не она, а кто-то другой, добрый и сочувствующий, решил сказать пару ласковых слов для поднятия настроения. Ничего, ничего, будет что вспомнить...

Проваливаясь и снова задыхаясь и вытирая пот, она добралась до высокой металлической ограды метеостанции и вдруг с удивлением остановилась, увидев на углу телефонную будку. Это было странно и почти смешно - телефонная будка в тайге. Хотя, конечно, при геологах она нужна, тут ведь, кроме проклятой Ишты, наверняка масса поселков. Но вот без геологов...

Вздохнув, Аля доковыляла до ржавого, дребезжащего на ветру автомата, сняла трубку и послушала гробовую тишину. Потом бережно повесила трубку на место и начала, стиснув зубы, искать калитку. Помирать, так с музыкой. Сходить с ума, так по всем правилам. Свидетелей-то нет...

Метель уже разошлась, неба не стало видно, и поселок пропал в синей, быстро вертящейся снежной каше. Аля вдруг заплакала и без сил опустилась в сугроб, глядя вверх и чувствуя себя почти похороненной среди тьмы, твердых черных снежинок, пустых жилищ и молчащих телефонов. Сон сбылся. Во всем, кроме одного: здесь ее помощь никому не нужна. Никого нет.

* * *

- Константин Сергеевич? - Женя принял три успокоительные таблетки, но они пока не действовали, и голос у него каждые полсекунды менял тональность от страха. - Это вы?

- А кто еще? - удивились на том конце провода. - Я человек разведенный, свободный, живу в полном и окончательном одиночестве. Даже собаку завести не могу, кто с ней гулять будет, пока я в рейсе?..

Женя сглотнул:

- Я хочу узнать, Константин Сергеевич, это все правда?

- А что именно? - Алин дядя слегка удивился.

- Ну, что вы Сашу... отправили на самолете... куда-то в тайгу?..

- Я?!.. А, черт, слушай... Ты меня прости, Женька, но ей очень надо было. Просто горело, веришь, нет?.. Не бойся, ее нормальные ребята повезли, все хорошо будет.

Жене было очень трудно говорить, и он сделал длинную паузу. Потом почти спокойно поинтересовался:

- Вы хоть знаете, к кому она поехала? И куда именно?

- Вроде знаю, - Константин Сергеевич колебался. - Но тебе, зять, лучше в это не вмешиваться. У меня Алька с пеленок на глазах, ты уж мне поверь: если ей что-то в голову ударило, остановить ее может только атомная война, да и то ненадолго. Человек там в беде. Пока она эту проблему не решит, тебе остается ждать.

- Ждать?! - Женя вдруг закричал тонким, почти жалобным голосом. - Как это ждать?!.. Мне за ней лететь надо, вы понимаете?!..

- Что ты, как ребенок! - дядюшка тоже набрал обороты. - Она тебе, конечно, жена, но повторяю: там человеку плохо. Это до тебя доходит? Есть вещи поважнее ваших семейных отношений. И перестань орать, у меня башка раскалывается. Сказано тебе: все будет нормально. Я договорился насчет самолета, ее взяли на грузовой. Сейчас ведь билетов не достанешь...

- На грузовой?..

- Да, на "АН-12". Ничего, она девчонка молодая, ничего с ней не сделается.

В прихожей неслышно возник маленький Юрка, одетый в пижаму и один шерстяной носок.

- Папа Женя, - сказал он, пихая отца кулаком в бок. - Хватит, с мамой все хорошо.

- Уйди!

- Не уйду! - мальчишка набычился. - Сначала ты тете Тане два часа нервы трепал, теперь дяде Косте треплешь. С мамой все хорошо.

- Слушай! - Женя вдруг бросил трубку, присел на корточки и схватил сына за узенькие плечи. - Я не верю, что ты читаешь мысли. Что ты матери наговорил?! Куда ее черти понесли?! Скажи по-хорошему, я ведь и всыпать могу!..

Юрка не сделал ни малейшей попытки вырваться, но лицо его вдруг застыло:

- Не бей меня. Я не буду с тобой разговаривать, никогда. Честное слово.

- Да мне все равно, будешь ты со мной разговаривать или нет! - отец с силой встряхнул его. - Мне сейчас важно, где мама! Что ты ей сказал?! Мне что, опять Таньке по роже дать?.. Или тебе? - он замахнулся.

Мальчик испуганно зажмурился, а Жене вдруг стало страшно и почти до омерзения стыдно за то, что он только что сделал. Мало того, что вломился со скандалом к Тане и совершенно ни за что ударил ее по лицу, но и на собственного ребенка впервые поднял руку - это уже ни в какие ворота не лезет. А ведь причиной тому даже не страх за жену, а самая обычная, банальная, пошлая ревность...

- Прости, Юра, - он отпустил мальчика и сел на пол у стены почти в том же месте, где утром сидела Аля. - Прости меня, мой хороший, мой сыночек, папа идиот, сам не понимает, что делает...

Юрка хотел что-то сказать, но не сказал, просто задумчиво погладил отца по голове и побрел в свою комнату кормить рыбок. В голове у него вертелось многое, но главным было то, что мама еще не добралась до цели, ей плохо, страшно, грустно и очень одиноко. А все остальное - ерунда по сравнению с этим.

Женя посидел, закрыв руками лицо, потом встал и через силу, невероятно мучаясь от стыда, набрал домашний номер Татьяны. Подошел ее муж:

- Опять ты? Извиниться, небось, хочешь?..

- Хочу.

- Она не сердится. Но разговаривать с тобой сейчас не будет, ты ей губу разбил, придурок. Сидит, примочки делает. Ты у психиатра давно был, мил человек?..

Голос Сергея Женю здорово раздражал, но ситуация была совершенно не та, чтобы показывать свои эмоции.

- Моя жена неизвестно где, - негромко сказал он. - Я просто испугался.

- Твоя жена неизвестно где, а моя тут при чем? - Сергей усмехнулся. - Она, между прочим, на представительской работе. На нее люди смотрят. Это тебе не армия и не твой шараш-монтаж. Там иностранцы приезжают... - его голос вдруг удалился от трубки и забормотал куда-то мимо.

- Алло?..

- Женя, это я, - вместо Сергея появилась Таня. - Все нормально. Я не сержусь, хотя драться было необязательно. Ты мне только больше не звони, мне слышать тебя неприятно. А Альке передай, что я как была ее подругой, так и остаюсь. Все, гуд бай.

Вот и все. Женя отошел от телефона, обернулся на него со слабой надеждой, постоял так, рассматривая потертые белые кнопки и закрученный спиралью шнур, и пошел мириться с сыном.

На душе у него было очень плохо.

* * *

Аля поднялась на последнюю ступеньку крыльца, морщась от мелкого, царапающего лицо снега, и постучала. Никто, естественно, не отозвался. Она постучала снова, вздохнула и опустилась на корточки, прислонившись к двери спиной. Идти было некуда.

Теперь, наверное, можно было вдоволь пожалеть себя, пожалеть Женьку и маленького Юрку, поплакать над своей горькой женской судьбой, но не плакалось. Лишь дрожь поднималась изнутри, и музыка в душе больше не звучала. Над дверью качался от ветра выключенный фонарь, а вокруг был снег, так много снега, что под ним погиб весь мир. Скоро Новый год, елочки.... В Москве будет красиво. Только в одной московской квартире, скорее всего, праздника не получится...

"Юра, - по привычке Аля обратилась к любимому, как к Богу, - помоги мне, помоги до утра досидеть, пусть утром метель кончится, пусть меня заберут отсюда...".

А когда, интересно, утро? Через сколько часов холода? Реально ли вообще не умереть на этом ледяном крыльце заброшенной метеостанции, дожидаясь нескорого рассвета?.. Ночи зимой долгие, а метель усиливается. Дверь, что ли открыть попробовать. ... Внутри, понятно, не теплее, чем снаружи, но там хоть ветра нет, а вот печка, наверное, есть...

Она повернулась на корточках, тяжело поднялась на гудящие от усталости ноги и без всякой надежды потянула дверную ручку на себя, еще не зная, что Санта Клаус приготовил-таки ей подарок - лучший из всех подарков на свете...

Дверь оказалась не заперта. Аля нахмурилась, не веря, потянула сильнее, и в лицо ей неожиданно дохнуло теплом - это оттуда-то, из мертвого, покинутого людьми помещения!..

- Ой, мама родная...

Ей вспомнилось в одну секунду сразу все - и при этом ничего, кроме быстро промелькнувших солнечных кадров далеких дней, слившихся в сознании в одну короткую светлую полосу. Сейчас - или свершится чудо, или...

Вдохнув, как перед прыжком в воду, она вошла в большую темную комнату, сделала шаг вперед, отпустила дверь, и та с тихим скрипом закрылась. Никто не показался навстречу и не спросил: "Кого там черт принес?", но ощущение чьего-то живого присутствия было таким сильным, что Аля невольно остановилась, слушая тишину. В комнате было тепло, пахло дымом, табаком, какой-то испортившейся едой и еще чем-то очень знакомым, но неузнаваемым сейчас, в минуту почти мистического испуга.

- Эй! - она пошарила руками в воздухе и медленно пошла, осторожно переступая по полу грубыми ботинками. - Эй, кто тут есть?..

Тишина. Светлый на фоне черноты прямоугольник - окно. Больше ничего не видно.

- Эй! - Аля вспомнила о зажигалке, дрожащей рукой выудила ее из кармана, стащила зубами перчатку и чиркнула кремнем.

Маленький язычок пламени осветил полупустое помещение, столик, печку, кровать у окна. На столике лежали три свечи, еще одна, наполовину сгоревшая, торчала в майонезной банке. А на кровати...

В первое мгновение ей показалось - труп, и она вскрикнула и уронила зажигалку на пол. Человек не двигался и, кажется, не дышал. За миг до того, как пламя погасло, она успела разглядеть его руку, безвольно лежащую поверх одеяла, и темно-синий вязаный рукав свитера, плотным валиком подвернутый на запястье. Рука выглядела гипсовой, не принадлежащей и никогда не принадлежавшей живому существу. Да и откуда здесь живые?..

- Эй!.. - Аля присела и начала шарить по полу, всем телом дрожа от страха. - Ну, скажите, вы меня слышите?.. Э-эй!..

Ей не ответили. Зажигалка словно сквозь землю провалилась, пальцы ездили по гладким доскам, не натыкаясь ровно ни на что. Уже начиная всхлипывать, Аля собрала в кулак всю оставшуюся волю, подползла на четвереньках к невидимому столику, нащупала на нем коробок спичек, зажгла одну и поднесла огонек к фитилю свечи. И лишь после этого, мысленно перекрестившись, посмотрела на кровать.

Ей хватило секунды, чтобы все понять, но закричать было невозможно, совсем невозможно, потому что голос отказал, и она чуть слышно пробормотала, не сводя глаз с человека, неподвижно лежащего в круге робкого света:

- Юрка...

Перед ней был действительно он, хотя узнать в этом худом, давно не бритом, постаревшем мужчине прежнего майора Голубкина могла сейчас, наверное, только одна женщина в мире. И - он был жив, просто спал, повернув голову набок и беззвучно дыша. Ресницы его вздрагивали, глаза под опущенными веками двигались - ему снился сон.

- Юрка... - повторила Аля и осторожно, недоверчиво, почти со страхом потрогала его руку. - Боже мой, да быть же не может... Юра, проснись!.. Проснись!

Он не реагировал. Наверное, снилось ему что-то хорошее, потому что из кошмарных сновидений люди выныривают гораздо легче...

Аля подползла ближе, чувствуя себя и испуганной, и счастливой одновременно, всмотрелась и неожиданно для себя крикнула высоким, сдавленным голосом:

- Юра-а!..

Он открыл сначала один глаз, потом второй, застонал, зашевелился и только тут, наверное, начал понимать, что видит чей-то темный силуэт в необитаемой - по идее - комнате.

- Ой, блин! Ты кто?!..

- Юра, это я... - пробормотала Аля и тихонько села на пол.

- Кто - я?.. Ты кто?.. - он все еще не мог ничего понять и слепо вглядывался, не видя ее лица.

- Да это я - Саша!..

- Как Саша?..

Аля уже заревела - не зря же Татьяна говорила, что кран у нее слабый. Это был громкий, совершенно безобразный рев, уместный скорее в средней группе детского сада, чем на покинутой всеми метеостанции в глухой тайге, но, по крайней мере, майор запаса Голубкин моментально понял, кто перед ним, и с каким-то благоговейным ужасом сказал:

- Это все...

- Почему все? - Аля посмотрела на него сквозь слезы.

- Потому что, как говорил наш командир, это - п...ц.

- Не ругайся, - очень серьезно попросила она.

- Что ты тут делаешь, чудило?! - Юрий Евгеньевич с трудом поднял руку и взял ее за плечо.

- Я за тобой приехала. А вот ты что здесь делаешь?.. - Аля замолчала, не выдержав его прикосновения, и закрыла глаза.

- Как - ты приехала? Откуда ты узнала, что я здесь?..

- Да Юрка мне сказал! Я не верила, но там... такие... подробности...

- Погоди - Юрка? - Голубкин слегка встряхнул ее. - Мальчик Юрка?..

- Да! Мой ребенок, мой сын!.. - Аля дрожала, понимая, что через секунду у нее начнется истерика. - Он наболтал мне Бог знает что, сказал, что разговаривает с тобой... мысленно... Я поверила! Договорилась с дядей, а он... меня... на самолет грузовой, там штуки какие-то большие... и холодно, просто дубняк...

- Юрка, твой сын... Господи, а я думал, что у меня крыша поехала.... Подожди, Сашка, ты назвала сына Юрой? Почему?..

- А как я еще могла назвать своего сына?! Если бы родилась девочка, то была бы Юля - в честь бабушки. А так - только Юра...

Алю прорвало. Она начала рассказывать, сбилась, снова заговорила, захлебываясь от облегчения и слез, но мысли перепутались в голове так прочно, что выходила полная чушь, и это вдруг рассмешило ее сильнее, чем - в свое время - любое упоминание о Кисе. Все было ужас как смешно, но вместо хохота опять получились рыдания, и Юрий Евгеньевич вздохнул:

- Так ничего не получится. Иди ко мне, только куртку сними. Я примерно неделю не мылся - это тебя не смущает?.. Тогда залезай, - он откинул одеяло. - Вдвоем теплее...

Аля стала торопливо расстегивать пуховик и сломала молнию:

- Ну, вот... Юра! А ты что-нибудь ел? - она оживилась. - У меня, правда, только "Сникерс" есть, но все-таки...

Голубкин засмеялся:

- Вот в этом ты вся!.. В тайгу она со "Сникерсом" поперлась, чудо!.. Тут, между прочим, медведи водятся... Господи, Сашка, это серьезно - ты? Идиотизм какой, я вообще не понимаю.... Да сними ты через голову, хватит мучиться! Иди сюда, сто лет тебя не обнимал...

Аля торопливо освободилась от ботинок, стянула куртку, бросила ее на пол и залезла под одеяло, чувствуя, как колотится сердце:

- Юра, а тебе шоколадку-то дать?.. Ты такой худой... Ты ведь ничего не ел! У тебя ничего нет, да?.. Какая я дура, Господи... - она начала согреваться, и сразу же нервное напряжение пошло на убыль. - Юрка, милый, солнышко... Слава Богу, ты живой.... Завтра вертолет прилетит, заберет нас отсюда... милый, котенок, я люблю тебя...

- Да ладно... неужели до сих пор? Так не бывает.

- Бывает, бывает... у тебя кости торчат, настолько ты худой... - Аля бормотала все тише. - Как ты сюда попал? Тут же никого нет.... У тебя сейчас что-нибудь болит? Я промедол привезла, укол тебе сделаю...

- Ты и про это знаешь? - удивился Голубкин. - Ну, вообще... Камни у меня, два раза уже дробили, и опять.... Боюсь, что резать будут, причем так резать, что мало не покажется. Температура что-то не снижается, а у меня даже таблеток нет, все выпил.... Представляешь, поймал попутку из Казанского. Контракт с фирмой у меня закончился, а погода нелетная!.. Вот, поймал попутку, и в километре отсюда мы почему-то заглохли. Этот хрен в мотор полез, говорит, дело плохо... Я и пошел сюда - позвонить хотел, чтобы техничку прислали. А тут ни души, только ключ на гвоздике висит. Пока дверь открыл, пока сообразил, что все телефоны умерли, пока обратно до трассы дошел, этот... этот чудак на букву "м" завелся и уехал, мать его!..

- Да ты что?! - ахнула Аля.

- Я часа четыре другую попутку прождал, да без толку. Сюда вернулся, холод-то собачий.... А тут меня и прихватило. Сегодня седьмой день... я уж думал, что умру здесь, Саш...

- Не надо, не надо так говорить! - она испуганно погладила его по заросшей щеке. - Милый, ты что, завтра улетим, ребята мне обещали! Они очень хорошие, добрые, даже с начальником из-за меня поцапались... Пилот Саша Акимушкин - знаешь его?

Юрий Евгеньевич удивленно вскинулся, но промолчал и заговорил о другом:

- Ребенку твоему сколько лет?

- Двадцать третьего февраля будет шесть.

- Угу... январь, декабрь, ноябрь... значит, с конца мая, да?.. То есть, парень-то у тебя мой?

Аля крепче обняла его под одеялом:

- Не знаю.

- Как не знаешь? А чей, если не мой? Сама посчитай, отними от февраля девять месяцев. Я не думаю, что ты могла с кем-нибудь, кроме меня...

- Не произноси это слово, - быстро пробормотала она и зажмурилась. - Юра, я сейчас тебе кое-что скажу, только не ругайся. Понимаешь, это было... сразу, подряд... в один день... то есть, я... ну, ты же говорил, что не хочешь быть первым, что тогда ничего не будет, вот я и...

- О-о, блин!.. - Голубкин застонал. - Так вот куда тебя тогда носило!..

- Юра, прости!.. Мне было с ним больно и противно. Правда. Не сердись, пойми меня, если можешь... Я очень хотела быть с тобой.

- У тебя, доча, как с мозгами? - с тяжелым вздохом поинтересовался Юрий Евгеньевич. - Совсем ку-ку?.. К доктору не пробовала обращаться, чтоб шарики на место поставил?..

- Юра, не ругайся...

- Тебя, милая, не ругать, тебя выпороть надо. Только сил у меня нет. Да и рука, наверно, не поднимется. Ты - мне - русским языком не могла сказать? Просто подойти и сказать: так и так, товарищ майор, никого у меня до вас не было, первый вы у меня, так что уж будьте со мной осторожны. Что, язык не повернулся?

- А это вообще важно? - Аля грустно улыбнулась. - Это для тебя принципиальный вопрос?

- Да мне-то на это наплевать. А вот ты избавилась бы от лишнего унижения и, извини, вранья. Кого ты обманула? Себя ведь, получается... - Юрий Евгеньевич погладил ее по голове. - А я-то думаю, что такое? Прикидывается взрослой, опытной дамой, а сама ни черта не умеет и вдобавок собственной реакции пугается, как будто ничего подобного раньше не чувствовала.... Как я не сообразил?.. И как теперь мы будем выяснять, чей ребенок? Анализы сдавать - или что там для этого надо?..

- Юр, а зачем? Фамилия у него в любом случае правильная, а мать всегда известна точно. И хватит. У тебя двое детей уже есть...

- Будет трое, - Голубкин сердито фыркнул. - Моей дочери, между прочим, уже двадцать два, второй год замужем, а сыну семнадцать - выросли, я даже не заметил, как.

- А где они? - осторожно спросила Аля.

- Все в Германии, даже зять. Жена докторскую защитила, пригласили ее в Гамбург лекции читать, вот и вытащила с собой семейство.

- У нее это... "ай-кью" высокий, да?

- Чего?.. Не знаю. Пригласили, и все. Она же на древних культурах Европы специализируется, по-немецки болтает лучше, чем мы с тобой по-русски. Вид на жительство скоро получит... Мы условились, что я контракт доработаю и приеду. Загранпаспорт мне уже сделали, жилье продали, машину...

- Юра, ты уезжаешь?! - Аля сразу охрипла. - Насовсем?..

Юрий Евгеньевич шевельнулся и сразу скривился от боли:

- М-м-м... ты говоришь, промедол у тебя есть?..

Аля моментально вскочила, схватила с пола свой рюкзак и вывалила все его содержимое на стол, пытаясь унять дрожь в руках:

- Юра, я уколы делать не умею... может быть больно. Ты потерпишь?.. На, возьми шоколадку. Сейчас, вон оно... Господи, как же в шприц-то набирать?..

- Ампулу сначала сломай. Да не пальцами, через рукав хотя бы.... Теперь иголку туда засунь и тяни поршень на себя. Потом поверни иголкой вверх и лишний воздух выпусти.... Вот, молодец. Что руки-то ходуном ходят? Расстроилась?..

- Угадай с трех раз, - Аля посмотрела шприц на свет. - Ты перевернуться не сможешь?.. Куда же тебя уколоть?

- Можно в любую мышцу. Хоть в плечо, что ли. Господи, болит жутко... Я уж не знаю, камни у меня или что поконкретнее, но так иногда хватает, что - все. Лучше умереть. Давай, коли, не бойся.... Ай! - он сморщился от боли. - Черт, ты в самом деле не умеешь. Но все равно спасибо.

- Не за что... - она бросила шприц и робко поцеловала место укола. - Прости, Юрка, я же не медсестра...

- Сколько у тебя ампул?

- Две. Вторая на всякий случай, если вертолет задержится, - Аля снова залезла под одеяло. - Сейчас тебе полегчает...

Голубкин улыбнулся:

- Да уже ничего... Ты сама-то как? Скучала?.. Дай, я тебя поцелую. Маленький... - он заговорил тихо и ласково, как с ребенком. - Скучала, плакала, да?.. А я думал о тебе, часто... да что толку?.. один раз позвонил, на мужа твоего нарвался, а голос у него веселый такой, счастливый... ну, думаю, не я это создавал, не мне и ломать... Чего вздыхаешь? Что мне с тобой делать?..

- Сейчас ничего, - буркнула Аля, согреваясь в его руках. - Я люблю тебя. Давай просто полежим, на тебя скоро лекарство подействует, и ты заснешь...

- Любишь, да?.. Несчастье мое. А ты повзрослела... Волосы подстригла, как в своем сне, чтобы поскорее все сбылось. Видишь - сбылось. Хорошая моя.... Ну, что, плюнуть мне на Германию, остаться с Сашкой, да? Любить ее, воспитывать, мозги вправлять по мере необходимости?..

Она радостно вскинулась, но сразу поникла:

- Не я все это создавала, не мне и ломать. У тебя семья, а Сашка приехала и уехала...

- Семья...- задумчиво повторил ее бывший начальник. - Как-то не так у меня пошло с семьей, еще с того лета. Вроде все хорошо, благодать, а поцапаюсь с женой, закроюсь в ванной, сижу и тебя вспоминаю. Каждое слово помню. Как ты над Кисой смеялась, как магнитолу мою в ремонт таскала, как я заставил тебя в любви признаться... Ты-то помнишь?.. Дочка подходит, мол, папа, выручи до стипендии, а я хочу вроде ее Сашей назвать - и не получается. Новое имя даже придумал - Шура. В общем, бардак...

Аля молчала.

- Саш, ты спишь, что ли?

- Не-а, я тебя слушаю.

- Если бы я еще знал, что сказать. Думал-то, что больше не увидимся, так и буду вспоминать тебя до старости, а ты взяла и сама меня нашла... Юрке спасибо, хоть я и не понимаю, как он это сделал... Хороший хоть парень? На меня похож?

Аля захихикала:

- Нет, он похож только на меня, в этом-то вся проблема и есть. Совершенно, как две капли воды - я. Ужас. Сама теряюсь. У меня фотографии с собой нет, а то бы показала.... Но парень хороший.

- Отпускает... - Юрий Евгеньевич пошевелился, осторожно повернулся набок. - Ох, если бы ты знала, какое это счастье - избавление от страданий...

- А я теперь знаю...

Ей хотелось вылечить его, вытянуть болезнь, как раньше, забрать ее себе и сжечь в своем молодом сильном теле, будто в печке. Она не знала, как болезнь называется, но чувствовала ее каждым нервом - это темное, инородное нечто, приносящее нестерпимую боль. Нет ничего необратимого, кроме смерти, и любой недуг можно повернуть вспять, если очень сильно этого хотеть. Надо просто поставить себе такую цель.

Голубкин вдруг застонал:

- Опять тянет, черт бы ее...

- Потерпи, Юра, - Аля лежала, стиснув зубы и крепко прижимаясь к нему, словно сейчас они должны были расстаться. - Я пробую... понимаешь...

- У тебя не получится! - он застонал громче. - Перестань, ради Бога, больно!.. Ф-фу... предупреждать надо. Саш, там слишком далеко все зашло. Ты ведь все-таки не экстрасенс...

- А что же делать?

- Ничего не делать. Пусть режут. Слава Богу, ты приехала, значит, завтра я буду уже лежать на операционном столе и читать "Отче наш". Тебе есть где остановиться в Ангарске? Дождешься меня?..

Аля кивнула.

На улице стояла снежная, мутная, темная ночь. Равномерно гудел ветер, щелкали по стеклу мелкие кристаллы смерзшейся воды. Свеча странно потрескивала, в комнате становилось холодно.

- Печку затопить надо, - сказал Юрий Евгеньевич. - Там брикеты в ящике, кинь парочку, пожалуйста.

Аля с неохотой выбралась из тепла, полезла за брикетами и вдруг сказала:

- Как страшно... Мы совсем одни с тобой. Когда-то я мечтала, чтобы мы хоть на день оказались где-нибудь одни, чтобы дежурный не ходил за стенкой... чтобы вообще никто не ходил, и не надо было утром вставать на построение. Правильно говорят: осторожнее проси что-нибудь у Бога, потому что ты рискуешь получить именно то, что просишь...

До утра они почти не спали. Сначала не могла успокоиться Аля, потом ее любимый вдруг ожил и начал рассказывать о том, что после увольнения перебрался с семьей к родителям (это недалеко, маленький поселок на берегу Байкала), попытался там открыть собственное дело, но ничего не вышло, и тогда он устроился в фирму по монтажу и установке систем спутникового телевидения. Сначала дело шло на ура, но потом то ли конкуренты задушили, то ли спроса достаточного не было - контора начала потихоньку прогорать. Месяцами задерживали зарплату, а потом и вовсе разогнали половину сотрудников, оставив лишь технарей да пару рекламных агентов. Жена в это время защитилась и как-то незаметно и плавно сделалась вдруг известным в своих кругах человеком, завела иностранных друзей по переписке, целыми днями сидела в Интернете и получила-таки долгожданное приглашение в Гамбург - сначала на одну конференцию, потом на другую, а после - уже и насовсем...

- А я тоже - известный человек, - заметила Аля, позевывая. - Книга у меня вышла.

- Как - книга? - безмерно удивился Голубкин. - Твоя? Которую ты написала?..

- Ну да. Сборник рассказов, называется "Сбой в пространстве". В сентябре продавать начали. А все ты: пиши, пиши.... Вот и пишу.

- Сашка! - он откровенно обрадовался. - Видишь!.. Я чувствовал, что это твое. А о чем рассказы-то?

Она задумалась и вдруг фыркнула от смеха:

- По большому счету, о тебе. Там и "Титаник", и все прочие... Ты ни одного не читал?.. Ладно. Если все будет нормально, пришлю тебе в Гамбург книжку с дарственной надписью...

- Саш, я не поеду в Гамбург.

- Юр, - Аля положила голову ему на плечо. - Это все ерунда. Ты так говоришь потому, что рад меня видеть, и вообще.... А потом подлечишься, отойдешь и будешь жалеть о том, что сказал. Германия - не Россия, там тебе больше понравится. И мне не надо... ну, из жалости или еще почему-то. Я тебя люблю и буду любить, просто на расстоянии... Жарко как, что-то мы с тобой перестарались с этими брикетами. Дай-ка, я свитер сниму...

Юрий Евгеньевич подвинулся и вдруг поймал ее руку и схватил со столика свечу:

- Саша!.. Это что?

- Где? - Аля удивленно глянула на свое запястье. - А-а, это... это ничего, - она отняла руку и стала аккуратно складывать свитер. - Это моя дурь. Жить однажды расхотелось, я же не знала, что у нас... что у меня ребенок будет. Как узнала - все, никаких больше фокусов. Не смотри на меня так.... Ну, не могу я без тебя, что ж делать!..

Он что-то сказал - неслышно.

- Что-что, Юр?

Опять неслышно, одними губами.

- Ась? - Аля засмеялась. - Помнишь - "Ась?". Я тогда тебе в ухо заорала...

- Я говорю: я тоже, - объяснил Юрий Евгеньевич.

- Что ты - тоже?

- Тоже не могу.... Ох, Господи, голова кружится... обними меня, и давай спать. Главное, утром проснуться, а дальше разберемся...

На рассвете, когда синяя муть за окном сделалась белой, Але пришлось сломать вторую ампулу: боль вернулась, и ее любимый корчился на кровати, стараясь не стонать и потому громко дыша сквозь зубы.

Потом она добросовестно обыскала захламленную комнатку, нашла в каком-то шкафу старую банку растворимого кофе, выгребла со дна чайную ложку порошка и радостно бросилась греть на печке воду:

- Смотри! Сейчас я тебе завтрак приготовлю! Ты вчера шоколадку так и не съел, на утро тебе осталось... Милый, как ты плохо выглядишь, сразу же тебя в больницу повезем...

- Шоколадку делим на двоих, - сказал Голубкин. Лекарство уже действовало, боль отпускала, и он улыбался. - А знаешь, что будет самое страшное, Сань? Если вертолет не прилетит. Мало ли, обманут твои ребята. Или метель не кончится.

- Уже кончилась, - Аля выглянула в окно. - Так что не бойся. Кофе сейчас попьем, и я на улицу пойду - ждать. Дать тебе сигарету? Не курил, небось, все эти дни. Так же, как и не ел.

- Не надо. Я брошу, наверное, - он осторожно повернулся на бок и блаженно закрыл глаза. - Ой, балдеж.... Как здорово, когда ничего у тебя не болит... Я вот сейчас представляю такое же утро, только без тебя. Лежу один, мне все больнее и больнее, а потом я беру вон ту ракетницу и.... Чтобы не мучиться. И нашли бы меня тут только весной.

- Ты что, удовольствие получаешь от таких фантазий?! - Аля неподдельно возмутилась. - Ракетница нам нужна для дела, а не для дури. Чтобы с вертолета нас с гарантией заметили. А то еще, не дай Бог, покружат и улетят обратно.

- А все-таки, Саш, к а к ты меня нашла? Я в чудеса не верю. Ты была в Казанском? Общалась с моим бывшим начальником? Или какой-то другой способ придумала?..

Она не ответила, прислушиваясь. Где-то очень далеко родился новый звук, странный, напоминающий клекот большой хищной птицы. Он приближался, становился отчетливей, и через секунду сомнений в том, что он не мерещится, не осталось.

- Юра! Это вертолет?.. Слышишь - там?.. Вертолет, да? - Аля вскочила, схватила с полки тяжелую ракетницу и побежала к двери. - Я сейчас!..

- Куртку надень, чудо! - Голубкин вдруг сморщился и закрыл лицо рукой. Со стороны могло показаться, что он смеется, хотя в ситуации не было ничего смешного. Вертолет, конечно, летит, но надо ведь еще привлечь внимание летчика Саши, а потом придумать, как поднять на борт больного... Целое дело. По лестнице не получится, а есть ли у ребят трос? И вообще, умеют ли они делать такие вещи? Геологи-то, которых им приходится возить, - люди здоровые, сами, небось, лазают, как макаки. Над чем тут смеяться?..

Аля оглянулась, недоумевая. И неожиданно поняла: он вовсе не смеется. Он плачет.

* * *

- Все нормально, успели. Хотя летчик ваш - хамло. Голос еще повышает... Я не могу работать быстрее, чем работаю, - седой доктор, похожий своими шикарными усами одновременно на подполковника Старостенко и на Деда Мороза, оглядел Алю с ног до головы. - Можете зайти на пять минут, поговорить со своим другом. Бокс четырнадцать.

- А потом что? Резать будете?.. - она сжала в карманах кулаки.

- Не резать, а оперировать, - врач почему-то обиделся. - Режут мясники, а тут больница, к вашему сведению. Только я не знаю - насчет операции. У него...

- Только без латыни! - Аля поморщилась. - Представьте, что я круглая дура, и объясните нормальными словами.

- Нормальными словами - у него камни в обеих почках, а теперь началось еще и гнойное воспаление. Кто делал ему уколы? Вы?.. Не умеете - не беритесь, синяков понаставили.... Хотя, конечно, обезболить было надо, это штука противная.... В общем, операция будет, но гарантий я не даю. По большому счету, трансплантация нужна.

- Я же вас просила, без латыни!

Доктор раздул ноздри:

- Газеты надо читать, девушка. "Трансплантация" - это пересадка органа от одного человека к другому. Теперь понятно? А банка донорских органов у нас нет, тут вам не Москва. Будем, конечно, искать, а пока на аппаратах его подержим. Если вы можете помочь - давайте, звоните знакомым врачам или куда хотите.... Без почек человек жить не может.

Аля вскинулась ответить, но он погасил ее порыв движением руки:

- И прошу помнить о том, что на днях - Новый год. Не думаю, что кто-нибудь сейчас согласится. У него родственники есть?.. Лучше всего, конечно, пересаживать от родственника, тогда вернее приживется...

- Да! - она горячо закивала, почему-то совсем ни о чем в тот момент не думая, кроме своей на редкость удачной фамилии. - Конечно, есть! Я - родственник. Я его дочь. Посмотрите его паспорт, там должны быть записаны дети... Меня зовут Голубкина Александра Юрьевна. Сейчас... - Аля полезла в рюкзак. - У меня паспорт в гостинице остался, с собой только пропуск на службу, но он тоже с фотографией! - впервые в жизни она врала так нагло и так чертовски убедительно. - Смотрите!..

Врач взял в руки аккуратный картонный прямоугольник с черно-белой фотокарточкой, повертел его, прочел: "Голубкина... угу" и вернул обратно:

- Вы сами-то понимаете, что делаете? У вас останется одна почка. Если в ней когда-нибудь появятся камни, шансов у вас будет ровно на пятьдесят процентов меньше, чем у обычного человека. Дети у вас есть?

- Да, сын, - Аля убрала пропуск и зачем-то встала почти по стойке "смирно", задрав подбородок кверху и преданно глядя доктору в глаза. - Скоро шесть лет. Второго рожать я все равно не собираюсь. Так что режьте смело.

- Мне ваш героизм не нужен! - сердито проговорил он, встопорщив усы совсем как Староста. - Тоже мне, солдат Джейн.... Шесть лет, говорите? А вам сколько?

- Двадцать... два! - вовремя вспомнив возраст своей неведомой "сестренки", ответила Аля. - Ранняя, так сказать, пташка.

- Вы замужем?

"А вдруг нужно согласие мужа?.. - она чуть не вскрикнула от испуга. - Женька же никогда не согласится...".

- Нет, доктор, он меня беременную бросил. Ушел в армию, а потом не вернулся, он... по контракту остался служить, в погранвойсках...

"Где ж ты, Александра, так врать-то научилась? - Аля вдруг удивилась самой себе. - Писатель-то ты писатель, но не до такой же степени... Беременную бросил, погранвойска... во блин, разошлась!".

Врач глядел на нее с сомнением:

- А обручальное кольцо что, просто так носите?..

И тут Остапа понесло.

- Да! - всхлипнув, сказало с надрывом юное дарование. - А что ж мне делать?.. Все так смотрят, особенно когда я с ребенком... как на проститутку! А я не виновата, я его любила... а он... - из глаз у нее хлынули самые настоящие слезы. - Что вы меня допрашиваете? Думаете, вспоминать не больно?..

Кажется, Аля немного перестаралась, потому что ее собеседник вдруг смутился, достал из кармана белоснежного халата крохотную расческу и принялся чесать свои усы, угрюмо глядя в сторону:

- Извините, девушка... Профессиональный цинизм. Человек хочет папе помочь, а я стою и изгаляюсь.... Все, вы меня убедили. Группа крови у вас какая?

Это был удар. Аля заморгала, панически пытаясь сообразить, что ответить. Свою группу крови она, конечно, знала, но не зря же Женя в свое время говорил о резус-конфликте. Если отец маленького Юрки - майор запаса Голубкин, значит, с ним у нее резусы тоже разные. А это скорее всего означает, что пересадка невозможна, ведь даже кровь при разных резусах переливать нельзя, а тут не кровь, тут почка целая...

Отчаяние уже положило свою сухую и отвратительную руку ей на плечо, приговаривая: "Остынь, ничего у тебя не получится...", но Аля вдруг с силой сбросила ее и совершенно спокойно покачала головой:

- Не помню.

- Как - вы не помните?! - доктор чуть ногой не топнул от возмущения. - В армии служите, а группу свою не помните?!.. Господи, а что вы вообще помните в этой жизни?

"Я помню одно, усатый: Юрку мне надо спасти. Если я сейчас скажу тебе, что кровь у меня "первая, положительная", ты можешь послать меня на три буквы и, вероятно, будешь прав - с медицинской точки зрения. Ты пошлешь меня, я побегу искать другого донора, а время мы потеряем, и он либо умрет, либо останется калекой после твоих "аппаратов". Я не знаю, чего хочу добиться своим враньем. Просто мне к а ж е т с я, что сейчас так надо...".

- Идите в лабораторию, восьмой кабинет, - доктор раздраженно убрал расческу и поправил воротник халата. - Сдайте анализы. После, с результатами, подойдете ко мне, я буду в ординаторской. Только, ради Бога, побыстрее. У меня еще двадцать три пациента не осмотрены и две операции по плану...

Аля повернулась и пошла, глядя в какую-то дальнюю точку коридора. В общем-то, все кончено. Зачем туда идти? Надо звонить в Москву, Таньке, просить, чтобы тряхнула знакомых врачей... есть же где-то этот "донорский банк", может, получится...

У двери в лабораторию она остановилась и уткнулась лбом в холодную крашеную стену. Коридор был пуст, лишь где-то вдалеке две женщины в белом спорили, размахивая шелестящими бумажками, да худенький подросток в больничной одежде играл сам с собой на подоконнике в шахматы, попутно ощипывая жидкую герань. Пахло хлоркой, сыростью, вареной капустой и еще чем-то неприятным и затхлым, чем может пахнуть только в хирургическом отделении, под которым по иронии судьбы находится морг.

Аля повернулась к стене спиной и сложила руки на груди. Ну, хорошо. Допустим, резусы разные. А если нет? Хочется же все-таки надеяться.... Пусть даже мальчик - не его сын, Бог с этим, главное, чтобы он жил...

Маленький Юрка однажды задал ей вопрос: "Мама, а когда люди умирают, они попадают под землю или на небо?". Она тогда растерялась и ответила: "Скорее всего, они остаются среди нас, просто мы их не видим". "Живут на полянах? - уточнил мальчик. - Но та душа ведь не умерла, я точно знаю".

Да, эта душа жива. И надо сделать все, чтобы самого плохого не случилось. Не может быть, чтобы все это было зря. Не бывает незаконченных чудес, это была бы самая огромная несправедливость в жизни...

За дверью зазвонил телефон, и спокойный женский голос деловито заговорил с кем-то: "Да, Анатолий Иванович... хорошо... донор? Для кого? Ага, ага... Конечно, будет максимально быстро. Нет, пока не пришла. Хорошо, я ее жду, Анатолий Иванович...".

"Юра, - позвала Аля, зажмурившись, - ну, помоги мне, ты же все умеешь. Сделай так, чтобы я хоть ненадолго стала такой, как ты, чтобы я стала тобой, чтобы часть меня прижилась в тебе! Сделай это, спаси самого себя - и меня за компанию! Я все равно не смогу жить, если...".

Худенькая, почти прозрачная женщина в лаборатории сидела на аккуратным квадратным столиком и что-то писала мелким почерком в журнале.

- Голубкина? - переспросила она. - Родственница больного?

- Дочь, - Аля сжала зубы и уселась на застеленный клеенкой стул.

- Имя, отчество? - женщина глянула на нее холодными, как покрытое изморозью стекло, глазами.

- Александра Юрьевна.

- Год рождения?

- Семьдесят седьмой.

"Не забывай о сестренке, не забывай...".

- Будете донором? Группу крови свою знаете?

- Не знаю.

"Ври смелее, врача-то ты обдурила!.."

- Сейчас проверим на группу, резус, ВИЧ-инфекцию, гепатит "С". Закатайте левый рукав, - тонкий жгут обвился вокруг плеча. - Сожмите кулак, - игла вошла в вену, сестра сняла жгут, - теперь разожмите, - чистая пробирка начала толчками наполняться кровью. - На что аллергия?

- На цветение тополей.

- Ели, пили сегодня?

- Нет.

- Не беременны?

- Боже упаси.

- Хорошо, держите вату, ждите. Почки никогда не болели? Лицо отекает? Жидкости пьете много? Пищу соленую любите?..

Аля отвечала на вопросы, с тревогой наблюдая, как ледяная тетенька ставит на стол белый пластиковый поддон и наполняет яркой кровью круглые углубления, похожие на ванночки для акварельных красок. В каждом углублении лежал темный шарик, то ли металлический, то ли сделанный из темного непрозрачного стекла. Справа на край поддона была наклеена липкая лента с мелкими типографскими буквами, которые никак не получалось разглядеть со стула.

- Что вы там пытаетесь увидеть? - удивилась медсестра. - Я определяю вашу группу крови, раз вы до таких лет ее не знаете.

Аля замерла, крепко прижимая ватный тампончик к сгибу локтя.

- Скажите, а если резусы разные, почку не пересаживают?

Сестра покосилась на нее и не ответила. Она была занята и - как это ни странно для снежной статуи - чем-то здорово озабочена, словно поддон для определения группы крови вдруг заговорил с ней человеческим языком и предложил, допустим, катиться к чертовой матери и дать ему отдохнуть.

- Вам обменное переливание никогда не делали? - наконец, соизволила заговорить статуя.

- Никогда, - честно ответила Аля.

- М-да?.. И точно - группу свою не помните?.. - тетенька покачивала поддон в руках, следя, чтобы шарики в ванночках равномерно катались по кругу. - Разве так бывает?

- У меня плохая память.

Короткий взгляд, полный почти Мюллеровской подозрительности:

- Да, действительно, очень плохая.

Без стука открылась дверь, и вошел недовольный усатый доктор:

- Ольга Васильевна, миленькая, давайте-ка поскорее.

- Я не могу поскорее! - у статуи вдруг изменилось лицо. - Видите? Нет реакции.

Доктор посмотрел на поддон, потом на Алю, потом снова на поддон:

- Вижу. Возьмите кровь еще раз. Реактивы свежие? Инструменты проверяли?

Новый прокол, новая пробирка, чистый поддон - теперь уже на глазах врача, все более удивленного.

- Нет реакции, - сказала Ольга Васильевна. - Атипичная группа?..

Доктор буркнул что-то по латыни. Медсестра обиделась:

- Я что, первый день работаю?

На столе появились какие-то новые пробирки, пузырьки, тонкие стекла цвета дождевой воды, иглы, трубочки. Аля чувствовала, что начинает уставать от всего этого, но заставляла себя сидеть со скучающим видом и наблюдать, как за окном две вороны делят грязный кусок сала. Будь что будет. Хотя странно: на медкомиссии перед призывом в армию анализ ее крови на группу занял ровно три минуты...

Доктор и сестра уселись рядышком и начали химичить, изредка обмениваясь мнениями, но понять из их разговора можно было только то, что наша медицина не всесильна, бывают необъяснимые случаи, и с этим надо просто смириться. Прозвучало также мнение, что реактивы все-таки несвежие, на что ледяная Ольга Васильевна оскорбленно повторила, что работает в лаборатории не первый день.

И тут доктор спросил:

- А у него, у этого Голубкина, группа какая?

- Третья, отрицательная, - буркнула сестра, суровым глазом глядя в микроскоп.

Аля прикусила нижнюю губу от радости и страха одновременно. До чуда, которого она так ждала, оставалось чуть больше минуты.

- Ладно, попробуйте еще раз по классической схеме, - врач поднялся со стула и полез за своей расческой. - Если не получится, направим ее к военным, в госпитале, я слышал, реактивы японские... Чертовщина какая-то! Мало того, что меня внезапно на работу вызвали - как чувствовали, ей-Богу! Будете, Ольга Васильевна, смеяться, но я же в этой богадельне единственный, кто почку может пересадить! Ковалев - тьфу, только болтает. А я...

- Смеяться не буду, - тихо пробормотала сестра, медленно опуская очередной пластиковый поддон на стол. - Реакция есть.

Аля мелко задрожала и начала легонько притопывать ногой по полу, чувствуя, как выступает от страха на спине жаркий пот.

- Ну? - доктор вынул руку из кармана. - Какая?

- Третья, отрицательная. Они действительно близкие родственники.

"Не может быть!!!.. Ох, е-мое, ну, ведь не может быть!.. Первая, первая у меня! И у ребенка моего первая.... Ой, блин...".

- Вам что, плохо? - поинтересовалась сестра и привычно протянула руку к флакончику с нашатырным спиртом. - Крови боитесь?.. Вы о чем плачете-то - почку стало жалко?..

- Нет, я счастлива, - Аля провела рукой по лицу и смахнула слезы.

- Ладненько, - озадаченный доктор пожал плечами. - Заканчивайте остальные анализы и - ко мне. Александра Юрьевна, если вам надо позвонить домой, телефон в ординаторской, но не дольше пяти минут. И так больницу своими звонками по миру пускаете...

Она кивнула, уже улыбаясь и думая о том, что поудивляться можно будет и после операции, времени на это хватит. Сказка возможна - хотя, наверное, только раз в жизни, а потом все пойдет, как шло до этого: служба, Женька (если удастся с ним помириться), маленький Юрка, домашние заботы, редкие встречи с подругой, фильмы про любовь по телевизору, дни рождения, новогодние елки... и так до самого конца.

... - Позовите, пожалуйста, Голубкина Евгения Федоровича, - Аля быстро перекрестилась свободной от телефонной трубки рукой и поудобнее устроилась в мягком кресле.

- До Нового года его не будет, - любезно ответила ей секретарша мужа. - Звоните после второго января. Что ему передать?

- Да ничего. Это его жена, из Ангарска, я...

- Погодите! - секретарша моментально пробудилась от своей вечной спячки на рабочем месте. - Он велел передать, если вы позвоните, чтобы вы немедленно перезвонили домой!

- Обязательно! - Аля нажала отбой и набрала свой домашний номер.

Не подходили почему-то долго. Потом гудки прекратились, и бесконечно усталый, совсем безжизненный Женин голос сказал:

- Да...

- Привет. Это я. Только сразу не ори, у меня пять минут на разговор.

- А я и не ору, - Женя вздохнул. - Я все знаю. Что теперь орать-то?..

- Жень, дома все нормально? Как Юрка? - Аля нахмурилась. - Ты что, совсем там у меня скис? Я же приеду. Вот только дела закончу.

- Какие у тебя дела? Что ты вообще там делаешь? Я... ты извини, я устроил скандал Татьяне, ударил ее сгоряча... в общем-то, она на меня не сердится, а тебе велела передать, что вы остаетесь друзьями... - Женя снова вздохнул. - Ты там... с этим?

- Я в больнице. Специально не говорю, в какой. И врачей просила ничего и никому не сообщать, - Аля закрыла глаза и стала тихо покачиваться на месте. - У меня через час операция. Пересадка почки.

Женя молчал.

- Ау, товарищ муж, ты где?.. Прости меня, ладно?.. Это надо, у них нет другого донора. Ты меня слышишь?..

Короткие гудки.

- Ну, и хрен с тобой! - Аля болезненно сморщилась и прижала гудящую трубку к груди. - Женька, милый, прости ты меня... Ладно. Все. Как говорил Староста, надо мобилизоваться.

Татьяне она решила не звонить. Неизвестно, в каком рыжая подруга пребывает настроении и что ей вздумается сказать и по поводу Жени, и по поводу операции, и по поводу мирового бардака в целом.

Остается главное - зайти в бокс номер четырнадцать и на всякий случай (Господи, пусть не будет этого "всякого случая"!) попрощаться с человеком, который лежит там под капельницей и ждет решения своей судьбы. Кто-то из них, возможно, после операции не придет в себя, и увидятся они лишь много позже, на какой-нибудь поляне Вечного Лета, затерянной среди тихих рощ и проселочных дорог...

- Юра? - заглянув в приоткрытую дверь, она прислушалась. - Ты спишь?..

- Нет, заходи... - голос был тихий, неузнаваемый, совсем слабый. - Ты все еще здесь шарахаешься? Никак не можешь папочку оставить, страшно?..

Выглядел Голубкин ужасно. Ему сбили температуру и вкололи антибиотики, но все равно он мерз и мелко дрожал, закутавшись в одеяло почти до глаз, блестящих, тревожных, и даже не серых, а совсем черных из-за расширенных зрачков.

- Резать будут, - сказал он и закашлялся, морщась от боли. - Если бы ты знала, как я боюсь, Саш.... Очень боюсь умереть. Посиди со мной.

Аля присела рядом с кроватью на корточки и стала гладить его по голове:

- А ты не бойся, Юр, никто тебе умереть не позволит. Я с тобой, все будет хорошо, ты сильный человек, мы ведь даже Крюгера победили. Мой сын говорит: Кощея. Крюгер был - наше зло, а добро всегда сильнее. Ты в сказки веришь?..

Юрий Евгеньевич вдруг перестал дрожать и расслабился с глубоким вздохом, словно из него вынули тонкую вибрирующую иглу:

- Народный ты мой целитель, потомственная ведьма из рода Голубкиных.... Спасибо, легче как-то стало. Не уходи, Саш, за мной уже скоро придут. Это называется "операция по неотложным показаниям", долго тянуть не должны...

- А я не тороплюсь никуда, - Аля продолжала нежно гладить и перебирать его волосы. - Мне с тобой хорошо.... У тебя седины, кстати, прибавилось. Нервничаешь много?

- Нет, мне просто уже сорок семь, если кое-кто забыл. Через три года - полтинник! Если доживу, конечно. Это ты у нас малолетняя, все у тебя впереди, жизнь только началась. А я старый, заслуженный.... Но у меня тоже, может быть, что-то впереди. Хочется надеяться.... На всякий случай - давай попрощаемся.

- Нет! - она отдернула руку, хотя сама пришла в бокс за тем же самым. - Не хочу. Ты не умрешь.

- Все равно, Сашка - до свидания. Если все будет хорошо, опять поздороваемся! Что нам, трудно?.. А если я умру.... Ну, ладно. Будем оптимистами.

- До свидания, Юра, - Аля закрыла глаза и отвернулась. - Будь другом... скажи мне то, что хотел сказать тогда - ну, когда Крюгер тебя вызвал. Меня это все годы мучило. Глупо, конечно, я понимаю...

Голубкин тихо засмеялся:

- Вот это память!.. На самом деле, старый заслуженный майор просто хотел сказать, что, кажется, немножко любит свою сопливую девчонку. Алло, вы меня слышите? Прием!.. Я чересчур витиевато выразился?

- Да, есть такое дело.

- Хорошо, уболтала, - он сурово откашлялся. - Внимание, я это сейчас скажу. Я люблю тебя, Сашка.

Аля повернулась, посмотрела с тихой, ровно тлеющей внутри радостью и осторожно положила голову ему на грудь:

- Аналогично, товарищ майор. А теперь давайте ждать мальчиков в белых одеждах, которые придут и принесут с собой спасение. Что-то мы постоянно встречаемся среди униформы. То камуфляж, то комбинезоны летные, то белые халаты.... Если бы сейчас было лето, и ты был здоров, я бы предложила сходить вместе на нудистский пляж. Вот уж где точно униформы нет!

- Не могу, я застенчивый, - очень серьезно сказал Голубкин. - Это только ты считаешь меня красивым, а народ и напугаться может.... Будет паника, дети начнут визжать, мамочки в обморок падать... Лучше поедем после больницы на нашу поляну. Я тебе покажу все-таки эту штуку, ты просто обалдеешь!

- Мадонну?.. Извини, Юр, я ее видела. Очень красивый рисунок. Почему ты сам не художник?

- Да потому, что такие вещи бывают один раз в жизни. Ни до, ни после я ничего путного не нарисовал, только ее. Краски специально купил, приехал, стенку подготовил... Она мне раньше часто снилась. Как это говорят - "идеальный образ"?.. Не знаю. Увижу во сне, и настроение на весь день поднимается. Все по барабану, даже Крюгер. Хожу счастливый, улыбаюсь, как идиот. Можешь себе представить, как у меня мозги наизнанку вывернулись, когда я зашел в класс со Старостой потрепаться, а за партой - ты сидишь?.. Да я вообще думал, что с ума сошел. А потом начались всякие совпадения, сны, знаки непонятные... только подумаю, а ты отвечаешь, ну, в общем, гиблое дело. Расстался с тобой, а буквально через несколько месяцев моюсь в ванной и вдруг слышу: где-то ребенок плачет. Жалобно так, тихонечко... и чувствую буквально кожей, что ребенку плохо, что-то с ним не так, какая-то гадость в крови.... Вот с того дня и пошло. Как будто бормотание постоянное в голове. Пробовал с ним разговаривать - он не понимает. Потом смотрю - отвечать стал, вопросы какие-то задавать.... Знаешь, я даже к психиатру сходить собирался. Думал, все. А он, главное, с каждым днем все чаще пристает, достал совсем...

Аля слушала сразу и голос любимого, и его сердце - обычное человеческое сердце, которое работает, как у всех, и лишь чувствует, должно быть, немного иначе. Она была счастлива. В душе снова играл маленький оркестр, и спасительная мысль - "Все будет хорошо, все получится!" - кружилась там, словно мирный белый голубь над полузабытым двором военкомата. Мысленно Аля уже бежала по каким-то заброшенным тропинкам среди солнечного света и теней, ловя легкий тополиный пух, а вокруг снова была та давняя весна, с которой все началось...

Скрипнула дверь. Сколько прошло времени? Пять минут? Полчаса?..

- Ну, господа Голубкины, хватит обниматься, вам в операционную скоро, так что давайте, по коням, - доктор с пышными усами был неожиданно бодр и энергичен. - Кто не рискует, тот не пьет шампанского. Сейчас придет сестра и скажет, что делать. И чтобы слушались!..

Юрий Евгеньевич слабо усмехнулся:

- Как это - н а м в операционную? Что, обоим сразу? Или Сашка меня будет там за руку держать?.. Саш! В чем дело? Тебя тоже резать собрались?..

- Конечно, - доктор пожал плечами. - Это же ваш донор.

- Что?! Какой, к чертовой матери, донор?!..

- Папа, молчи! - Аля поспешно зажала ему рот. - Ради Бога... нет, ради меня - не возникай сейчас, пожалуйста.

...Беспомощного, его переложили, как мешок, на каталку и вывезли из палаты, развернув головой вперед. Наверное, это - одно из медицинских суеверий, и, согласно ему, вперед ногами можно возить только мертвого. Что ж, возможно, в этом есть какой-то смысл. Главное ведь - результат, верно?

Аля шла рядом с каталкой и улыбалась всем встречным, стараясь не показывать, как боится. Улыбалась она и тогда, когда анестезиолог измерил ей давление и завозился с аппаратурой. И даже тогда, когда забытье от укола побежало по венам, как ледяной утренний сквозняк, сковывая все движения и превращая реальность в сны. Лишь плотная черная маска, закрепленная на лице, оборвала ее улыбку, но все сразу кончилось, и она не успела испугаться по-настоящему.

* * *

...Доктор носился по палате, размахивал руками и видно, прикидывал, куда бы сейчас плюнуть огнем. Аля однообразно оправдывалась, полулежа на высокой подушке:

- А кто вам разрешал мои вещи трогать? У нас, между прочим, есть такое понятие: "неприкосновенность имущества".

Врачу тоже ничего принципиально нового в голову не приходило:

- А зачем ты наврала, что группу не помнишь?!.. Идиотка, я же мог в тюрьму сесть! Да ладно я, вот папа твой мог просто умереть! Началось бы отторжение - и все. Крышка!

- А вещи-то зачем трогать? - Аля зевнула. - Я рюкзак сдала на хранение, а не для того, чтобы в него всякие хабалки нос совали.

- Ты мне зубы не заговаривай! - доктор отдышался. - Это я идиот, я! Поверил на слово! Разжалобила ты меня!.. И как я не догадался военный билет твой посмотреть? Это же клинический идиотизм - забыть, что там у каждого человека записана группа крови! И она у тебя - первая! Положительная! Анализ это подтверждает!..

- Теперь - да. А тогда при вас делали. Или вы своей Ольге Васильевне не верите?

Усы доктора угрожающе поднялись:

- Я разберусь, что за хрень у нас творится!.. Реактивы тухлые или что - я разберусь!

Он был в этот момент удивительно похож на Старосту, и Аля засмеялась:

- Но ведь не началось отторжение? Все хорошо? Жив мой папа?..

Врач убито кивнул. Аргументов у него не было.

- Жив, - сказал он, наконец, в точности повторяя картинку из сна, приснившегося ей много лет назад. - Не понимаю, как, но - жив. И даже хорошо себя чувствует, чего обо мне не скажешь...

Аля откинулась на подушку. Все кончилось - больше никаких предчувствий и даже мыслей, просто - конец. Спокойной ночи.

* * *

Письмо от 3 января 2000 года, оставлено в боксе Љ 14 хирургического отделения Ангарской ЦКБ:

"Милый Юрка!

Пожалуйста, не сердись на меня, но вчера мне сняли швы, а сегодня я уезжаю домой. Делаю это, пока ты спишь, потому что просто не смогла бы с тобой разговаривать, слишком это тяжело. Врач сказал, что ты будешь жить, выздоровеешь, и все у тебя будет нормально. Значит, мое дело закончено, мне пора возвращаться к сыну.

Говорят: как Новый год встретишь, так и проведешь. Это был самый лучший Новый год в моей жизни, потому что я встретила его с тобой. Другого такого не будет. Спасибо тебе, Юра.

Пожалуйста, не сердись, что я не сдержала слова и не дождалась твоей выписки. У тебя семья, и ты должен к ней вернуться. Ты ведь все понимаешь. Сказка кончилась, и я просто не могу ждать момента, когда ты сам скажешь мне об этом. Очень будет страшно, если ты это скажешь.

Желаю тебе здоровья, счастья, долгой, полноценной жизни. Мечтаю умереть в один день с тобой и, надеюсь, так и случится. Очень тебя люблю.

Прощай (зачеркнуто). До свидания!

Твоя Саша

P.S. Специально не оставляю тебе никаких координат. Чтобы не было искушения. Будь счастлив".

Эпилог 1.

Я люблю тебя ненавидеть.

Воскресенье. Зачем слушать перед пикником грустную музыку? Таня поставила кассету "Эрейджи", включила магнитолу на полную громкость и достала новые джинсы.

Какой хороший день, просто не нарадуешься. Окно, как вентилятор, обдувает теплом. Листва шуршит. Ветер. Одиннадцать утра. Джим почему-то на улице лает, словно чувствует: хозяйка скоро уйдет туда, где не водятся собаки. Главное, чтобы Серега со злости не отлупил его поводком, жалко псину, какое-никакое, а любимое все-таки существо...

Ладно, пора успокаиваться и идти. Сегодня особенный день. Потому что "завтра" никогда не настанет. То есть, ровно в полночь, конечно, у всех начнется понедельник. У всех, кроме нее. Интересно, а т а м есть понедельники?...

На широком рабочем столе, рядом с новеньким компьютером, лежало письмо в незаклеенном конверте, и Таня погладила его, выходя из комнаты. Пусть прочтет, когда вернется домой. Все-таки муж, хоть и не вышло ничего из этой семьи, одна комедия, растянувшаяся на несколько лет...

"Сергей!

Я начну со слова "прости". У меня нет другого выхода. Ты сейчас злишься, а может, плачешь, хотя насчет твоих слез у меня давно нет иллюзий. Ты льешь их только спьяну. Ну, так напейся в мою честь и поплачь хоть немного!

Помнишь тот день, когда я подошла к тебе на улице и спросила дорогу? Думаешь, я действительно не знала, как пройти к Дому Книги? Глупости. Ты мне просто понравился. Да, ты, а не твои деньги! И не бросай, прочти до конца это письмо.

Где ты теперь, где твоя душа? Если она есть, конечно. Сомневаюсь. Никогда не видела. Да и есть ли вообще такое - душа?

Только не вздумай никому сказать и даже помыслить, что это просто взбесившаяся с жиру баба решила привлечь к себе внимание. Не прощу тебе, если ты подумаешь так. И не пойму тебя.

А знаешь, я никогда тебя особенно и не понимала. Делала вид, что понимаю, а тебе казалось, что мы - оба - понимаем друг друга. Теперь это и не нужно. Нет больше необходимости: мне - врать, а тебе - напрягать мозги. Не надо. Ты свободен. И я свободна.

Сообщаю: я уже давно страдаю депрессией. Про таблетки ты знаешь, но это была не "блажь" и не "дурь", а жизненная необходимость. Я не могла без них существовать. А теперь не могу существовать и с ними.

Про психиатра, который чуть не уложил меня в больницу, ты тоже знаешь. Это была действительно дурь. Но ты не в курсе, что уже полгода я лечусь у частного психотерапевта, который многое может тебе обо мне рассказать - кроме главного: почему я больше не хочу жить. Зовут его Левин Юрий Павлович. В конце письма будет его телефон. Смешно: он всерьез пытался понять, в чем дело. Спрашивал о детстве. О папе тоже спрашивал. Его интересовало, почему я считаю отца героем. Я нечаянно обмолвилась, что хочу быть похороненной рядом с ним. Левин, естественно, начал что-то о моем юном возрасте, о том, что рано умирать, и я закрыла эту тему.

А тебя я прошу: Сережа, меня должны похоронить рядом с отцом. Это даже не просьба, это - приказ. Я знаю, что церковь не разрешает хоронить самоубийц на нормальном кладбище, но ни мой отец, ни я не были окрещены. Так что, наверное, можно. Ты узнай там. Так надо. На памятнике есть место для моего имени, внизу, под значком радиоактивности. Пусть так. Не забудь.

Наверное, ты задумаешься, Сережа, зачем я это сделала. Так вот, в смерти моей я прошу никого не винить. Где-то я слышала, что так пишут самоубийцы. Не вини никого, в том числе и себя. Причин много. А может, всего одна, но я не смогла ее понять.

Кстати, если ты не знаешь: я тебя не люблю. Я никого не люблю, даже себя. Мы все недостойны любви, потому что, по большому счету, мы не люди.

Раньше мне казалось: человек - это оболочка, внутри которой - мир. Огромный, сверкающий, и у каждого свой. А выяснилось, что нет никаких миров. Даже мирков нет. Попадаются, конечно, на свете существа тонкие, одухотворенные, живые, но я таких не видела. Рассказывали. Фотографии показывали. А сама не видела. Да и где они такие водятся?...

Может быть, есть одно исключение - Алька. Ее любви хватило на многое, но беда-то в том, что я не верю даже в это.

Сейчас ведь никто никого не любит, и никто никому не нужен, Сережа.

Я ведь, милый, только на вид - деловая женщина с железными принципами. И мне только на вид уже тридцатник, если не больше. А ты знаешь, какая я внутри? Не знаешь? Потому, что не рассказывала? Или тебе это просто не нужно?

Внутри я все тот же одинокий ребенок, смертельно боящийся змей, темноты, оборотней, зловещего значка радиоактивности на могиле отца, ребенок, которого редко гладят по голове и называют ласковыми именами. Ребенок, все существо которого умоляет о простом, человеческом, а ему подсовывают дорогие игрушки, чтобы отвязался...

Я не могу объяснить тебе, почему умираю сегодня, в воскресенье, в такой славный летний денек. Не могу! И никто не может!

Но я решила твердо, и не будем больше об этом. Завещаю тебе все свое имущество, а так же то, что останется от моей машины (надеюсь, ты сможешь ее восстановить и еще долго кататься в свое удовольствие). Книги отдай моей матери и скажи, что я их не читала: неинтересно. Компьютер, принтер и прочую "оргтехнику" дарю моей лучшей подруге Альке Голубкиной (телефон тоже смотри в конце письма) с пожеланием стать великим писателем. Джима, если он тебе надоел, можешь усыпить.

И найми кого-нибудь, чтобы убирал могилу. Я же знаю, что тебе всегда некогда.

Прощай. Твоя жена Татьяна".

Второе письмо, для подруги, упало в почтовый ящик на углу:

"Милая моя Алька!

Ты как-то сказала: "умирать не страшно, страшно не жить". Надеюсь, ты поймешь меня, малыш - не жить я больше не могу.

Я желаю тебе даже не счастья, а просто хоть одного такого же дня, как был у нас с тобой в армии, в самом начале, в мае! Мы были детьми. Я желаю тебе еще одного дня детства, и все.

Прости меня, если сможешь. Скажи сыну, что тетя Таня уехала в Америку, он поверит. Не говори ему пока, что я умерла. И еще передай привет Леше Устинову. Он, хоть и дурак, а человек хороший.

Прощай. Целую тебя. Диспетчер".

В "Гранд-Чероки" их набилось семеро, и понеслись, весело распугивая воскресных "чайников". Москва утекала прочь, словно раскаленная, пыльная, неживая декорация.

Кто-то сказал: "Танька, ты сегодня хороша, как никогда". Она оторвала пустой взгляд от дороги и выдавила улыбку: "Как никогда - это мощный комплимент!".

А завтра опять приедут немецкие коллеги и начнут задавать въедливые вопросы, отвечать на которые - ее работа. В белом офисе под люстрой-вентилятором, у окна с видом на реку Москву, среди всего этого дикого бумажно-электронного хлама. В строгом костюме ненавистного зеленого цвета. С радостной улыбкой. Какое счастье, что всего этого уже не случится!...

Таня любила скорость, но муж Сергей никогда не гнал даже по пустой трассе и запрещал это делать ей. А она отчаянно мечтала вдавить в пол педаль газа и лететь, зажмурившись, в никуда. Это ведь лучше, чем жить нигде и никак.

Заговорили, как всегда, о работе. Таня закрылась от них привычной железной крышкой и вдруг с неожиданной легкостью подумала о том, что и лето - тоже последнее. Все последнее. И в офис не надо. И Сергея она больше не поцелует. Хотя нет. Еще один раз. Перед тем, как...

Распахнулись навстречу чужие жаркие леса, в которых водятся лишь комары да крапива. Зайцев - и то не осталось, всю живность добрые люди извели своими выхлопами, кострами, машинами и пустыми бутылками, разбросанными под каждым кустом.

Небо не жалело тепла. Берите, пользуйтесь, берите!

Машина разогрелась, как печь. Открытые окна не спасали. Облако над горизонтом повторяло контур леса, словно в издевательском сне. Поля мелькали, как кадры кинопленки. Все - чужое. Родина, березки... Психотерапевт как-то спросил: "Ну, хорошо, а природа-то вас интересует?"... Природа! Птички-цветочки. Ей тогда захотелось завизжать: "Какая, к черту, природа, если я у-ми-ра-ю!!!"

Но в кабинете дорогого частного врача визжать не принято, и она промолчала, качнув головой отрицательно.

"Депрессия у вас, деточка... Ярко выраженная депрессия. А это, знаете, излечимо. Это вам не рак легких, который вы рискуете заработать, если будете столько курить!"

"...Депрессия? Но мне, простите, нужен не диагноз, а совет, как выжить - если это, конечно, возможно. Вы дадите мне такой совет?.."

На маленьком военном кладбище, среди прозрачных осинок, улыбается с серой шероховатой глыбы молодой усатый капитан химических войск, ниже выбито: "Плетнев Николай Сергеевич, 1947 - 1987", а еще ниже стоит черно-желтый знак смерти.

Как странно, что на памятник почти никогда не падает солнце...

"Да, я считаю его героем, доктор. А как иначе? Кого еще мне считать героем, как не собственного отца, который жизнь положил за этот проклятый реактор? Молодой, здоровый, красивый, умный - и вдруг его не стало. Умер в госпитале, а я совсем девчонкой была и значка того самого стала бояться панически. По ночам просыпалась, звала: "Папа!", но никто ко мне не приходил. Мать рыдала в своей комнате, но она-то была взрослая, уже битая этой жизнью, а я от ужаса и тоски едва с ума не сошла. Последний герой моей жизни - отец. Я хочу быть с ним. Но умираю все-таки не поэтому.

И одиночество тут тоже ни при чем. Думаете, я одна? Да одна я даже не бываю, все время люди, люди вокруг, толпы людей, и всем что-то надо, телефон не затыкается, друзей у меня - Бог знает сколько, а еще друзья мужа, коллеги по работе, соседи по дому, по спортзалу, по пляжу, собачники эти проклятые.... Поговорить не с кем? Да вы что! Помолчать бы недельку...

Скажите просто: вы не знаете, что со мной?.."

Возле указателя "Новоселки" свернули в густой лес и увидели крошечный водопад. Брызги, как стекло, разнесенное взрывом. Вода с прозеленью. Низкий мостик с волосами водорослей внизу. Кувшинки в коротком речном аппендиксе. Воздух пахнет нагретым болотом. Стрекочет кто-то живой в камышах. А берег гладкий, чистый, бежевый, как плед. Травка прохладная - дальше, к деревьям. Лечь, руки раскинуть. Уснуть.

- Таня, держи Джима! Сейчас в воду полезет!...

Доставали сумки, стелили брезент, потом - одеяла, бережно ставили в тень пиво в ящиках, коккер-спаниель рвался из рук, скулил. Уставший от жары ребенок Марины и Игоря возмутил нежную воду, забрался по колено, собака тянулась следом.

Радио в машине закончило выплевывать рекламу и заорало писклявым голосом. Таня прислонилась к капоту, наматывая на руку дергающийся поводок, и закрыла глаза, чтобы не видеть солнце.

Собирали хворост. Она как-то забыла, что сегодня - Маринкин день рождения. Плохо портить человеку праздник.... Но - еще один понедельник?!...

"...Мечтаю? Да ни о чем. Мечтала закончить школу на "отлично" - закончила. В армию дернулась - взяли с радостью. Замуж захотелось - вышла. И даже вроде бы по любви. Институт - вуаля! Диплом в кармане. Работа? Есть работа, есть хорошая зарплата, даже на ваши услуги хватает, доктор. Ребенок? А вот этого у меня нет. Какой, к черту, ребенок, если деньги зарабатывать надо?.. Да и не хочу. Многие не хотят. У каждого свое хобби. У одних - дети, у других - собаки, у кого-то еще - матрешки расписывать или кино снимать... Мое хобби, например - на диване валяться обоими глазами в "ящик", у мужа - торчать на работе до второго пришествия. Если, конечно, на работе...

А, вы имеете в виду глобальную мечту? То есть - всей жизни, что ли? Да нет у меня никакой мечты. И не было. Умереть я хочу, доктор, и умру, если медицина мне не поможет..."

Купаться полезли в эту лужу. Глубина по... в общем, вам по пояс будет. Но полезли, с таким видом, словно бросались под танк. Лягушек пугать. Муж Сережа с ранней лысиной и кривыми ногами (странно, раньше и не замечала, что они у него кривые...), толстая именинница Маринка в пошлом розовом бикини, ее малорослый муж Игорек, одинаково тощие и спортивные супруги Тихоновы, Маринкино визжащее дитя и собака Джим. Все в одну речку. Будто суп из людей и зеленой воды получился, смотреть противно.

Пора?... Нет, не сейчас. Пусть выпьют, иначе не уехать незаметно. У Сергея чутье, как у ищейки. Тревогу поднимет на весь лес, и задуманная смерть не состоится.

Она улыбнулась с игрушечного берега, вертя в руках брелок с ключами от джипа. "Это моя машина, - подумалось. - Ты мне ее подарил". Да что машина, она-то не сильно должна пострадать...

- Та-ня! Иди к нам! Вода - парное молоко!

Улыбнулась снова, кисло.

Если проехать дальше, за Новоселки, есть другая река. Мутная, холодная, быстрая, а обрыв над ней высотою метров двадцать пять. Дух захватывает - двадцать пять метров полета! Мост разобран много лет назад, но дорога еще сохранилась. На том берегу - высоченные кучи песка. Под небо. Зачем, интересно?

Байкер Леша по прозвищу Дождь не побоялся прыгнуть оттуда. Правда, он не был при этом заперт в металлическую коробку с колесами - самый настоящий гроб, из которого не выбраться, если заблокировать двери и ровно наполовину приоткрыть окна...

"...Счастье? Нет, доктор. И не знаю, возможно ли. Счастье - это ведь состояние внутреннее. А у меня внутри серые, унылые, бесконечные сумерки. Серая дорога, поперек которой висит транспарант со словами "NO EXIT". Честное слово, там так и написано.

Я знаю счастливых женщин. Живут в бараках, с клопами, с соседями-алкоголиками, ссорятся с ними постоянно, но - счастливы! Пашут на фабриках от зари до зари, а потом еще и дома встают на вахту, но - счастливы! Мучаются с нелюбимыми мужьями, воспитывают детей неизвестно от кого, по ночам от тоски ревут, но - счастливы, по большому счету! Не понимаю! Не могу этого понять!

А что я могу сделать? Чтобы так же? Глаза чтоб горели? Чтобы любить мир и себя в нем? Чтобы солнышку радоваться?...

Доктор, а вы - счастливы?..."

- А теперь - за женщин! - Сергей поднял пластиковый стаканчик с водкой. - За наших милых женщин, чтобы они всегда оставались такими же красивыми, молодыми, и так же любили нас!...

Таня, улыбнувшись, налила себе апельсиновый сок: "Сорри, я за рулем".

Нельзя пить. Нельзя, чтобы остановили. Нельзя, чтобы последнее мгновение прошло мимо затуманенного мозга. Нет.

Все выпили за женщин. Она усмехнулась. Муж как-то сказал: курица не птица, а женщина - не человек. На черта же пить за нас, если вы так думаете? Выпейте за Джима. Он ведь не претендует...

Сергей начал нудно рассказывать историю про какого-то провинциального идиота, который заказал у них на фирме два контейнера водки "Привет", а расплатиться решил рублями.

- Покатаюсь, - Таня беспечно отряхнула коленки и поиграла ключами. - До разъезда и обратно. Купить мороженого?

Все закивали, и она, сдерживая дрожь странной, необъяснимой радости, уселась за руль послушного, глянцево-черного зверя. Джим попытался было забраться следом, но она мягко высадила его, мимолетно тронув губами мокрый собачий нос.

Вот!

Вековые деревья дернулись, поплыли. Осторожно маневрируя, она развернулась и выехала на пустое шоссе.

Неожиданное облако размером с ладошку закрыло солнце. На мгновение мир стал таким, каким Таня любила его в редкие минуты внутреннего покоя. Безветренным. Бессолнечным. Безлюдным.

- Н-но, лошадка! - пробормотала она. Теперь - только вперед. Полчаса никто не хватится. Будут ждать подтаявших брикетов пломбира и не узнают, что произошло. А потом будет поздно. Главное - ехать осторожно. Иначе остановят, и все сорвется.

Чем-то знакомым зацепило радио. Таня сделала погромче: точно! Любимая песня - как знак, что все правильно.

"I love to hate you" все той же группы "Эрейджи", красивая и непонятная песня, заставляющая на время снова, как раньше, чего-то хотеть. Хватило бы ее до реки, чтобы ничего другого больше не слышать - никогда! "Я люблю тебя ненавидеть". Как я люблю ненавидеть тебя, моя жизнь...

Ветер. Навстречу. Километров шесть еще до поворота на старую дорогу. Как завораживает скорость, Господи! А музыка? Поневоле жить захочешь, да только поздно немножко...

Таня не смотрела на спидометр - какая разница? На шоссе почти никого. Кто помешает? Можно и прибавить - на прощание. Ну, хоть раз! Раз в жизни лететь, отрываясь от горячего асфальта! Чтобы сердце, наконец, забилось в полную силу! Все ведь теперь ненужно, все прощено, забыто и ни копейки не стоит. Есть еще несколько минут полной и окончательной свободы...

Ее попытались остановить. Смутно, как сквозь пелену, она увидела выскочившего на дорогу человека с жезлом, но тут же забыла о нем. В конце концов, он ее все равно не догонит. Так немного осталось...

* * *

Фамилия капитана была Серов, и фамилия его водителя, сержанта, тоже была Серов. Их потрепанный "уазик" стоял чуть впереди белого "жигуленка" с надписью "Патрульно-постовая служба", хозяева которого лениво следили за дорогой, пока сержант заканчивал менять колесо с помощью одолженного домкрата. Негромко бормотала рация.

- Все, товарищ капитан... - мокрый, как мышь, водитель вытер пот со лба и шеи, - готово дело.

- Спасибо, ребята, - капитан Серов кивнул двоим в серой форме. Те ответили вялыми улыбками.

Неожиданно рация зашуршала и произнесла тихо и отчетливо: "Говорит пятнадцатый, всем постам. Пятнадцатый, всем постам! Задержать черный "Гранд-Чероки" госномер "А 37-37 МТ". Движется из Новоселок в сторону канала со значительным превышением скорости, около двухсот километров в час. За рулем женщина. Возможно... возможно, она под кайфом".

- Вот он! - серые живо запрыгнули в машину, а черное тело джипа уже пронеслось мимо, и лишь капитан Серов, совершенно не имеющий отношения к нарушителям, успел разглядеть за поднятым стеклом спокойное лицо. Ясные открытые глаза. Действительно, женщина, молодая и рыжая, которую он когда-то и где-то уже видел.

- Не догонят, - пробормотал он. - Куда им на "жигуле"...

- По "петле" надо было, - добавил его водитель. - Я бы догнал даже на нашей бандуре.

- Давай по "петле"! - Серов подтолкнул сержанта к машине. - Надо ее ловить, не нравится мне это...

"Петля" оказалась разбитой грунтовкой, срезавшей, однако, их путь почти вдвое. Остановились и вылезли, глядя на качающийся над дорогой "кирпич".

- Дальше ей некуда, - сказал водитель. - Там обрыв. А внизу вода. Если она только раньше не свернула...

Слава Богу, не свернула - вот она!..

Поднимая пыль, джип летел к каналу, словно на крыльях, не замечая ни "кирпича", ни знака "СТОП". Не замечая и двух военных, выскочивших на дорогу.

- Не остановится! - крикнул водитель.

- Точно. Я сразу понял - самоубийца. Вторая в этом году. Дура... Черт! Оружия-то нет, а то просто перестрелял бы ей колеса.... Куда ж ты, а...

- Товарищ капитан, надо отходить, она ж задавит нас на хрен! Ей все равно, а мне на дембель осенью...

Капитан Серов сжал кулаки. Если отойти, ее путь кончится через сотню метров. Красивая машина сделает сальто в воздухе и ухнет в мутную воду. Нырнуть за ней - получится не один труп, а два. Слишком уж высоко...

- Отходи, - буркнул он, локтем отпихивая сержанта. - А я еще постою.

Таня давила на газ, но видела перед собой не дорогу, а желанный выход из мира сплошной, непроходящей серости - дверь с тем самым черно-желтым значком. За дверью - любящий отец, который навсегда закроет ее руками от бед, пожалеет, защитит.... Никогда не кончится его любовь, потому что смерть бесконечна. Конец имеет только жизнь.

Она улыбнулась, чувствуя в носу едкие слезы радости. И вдруг - словно кто-то сдернул пелену с ее глаз - мираж рассеялся.

Двое на пути. Солдат и офицер. Причем офицер - капитан, как и отец. Их невозможно объехать, невозможно сбить, и единственное, что остается - давить на тормоз, пока не поздно.

Что-то в ее мозгу еще работало, словно программа, заложенная много лет назад в компьютер и благополучно потом забытая.

- О-той-ди-те! - чуть слышно пробормотала Таня. Потекли слезы. Нельзя. Даже перед собственной смертью нельзя вот так, глядя в глаза, убить. Зачем они здесь? Те, другие, отстали. А эти почему-то оказались прямо перед машиной...

Капитан что-то кричал и размахивал руками. Она ничего не слышала, потому что визг, возникший неизвестно откуда, заглушил все. Машину занесло, что-то посыпалось с заднего сиденья, ударилось звонко об пол (бутылка, что ли?..). Мир еще несся куда-то. Что-то еще не вернулось. Ощущение времени? Боль?

Она ничего не слышала. Тело само выполнило необходимые действия: убрало ногу с педали тормоза, выключило зажигание, отстегнуло ремень безопасности, который тут же втянулся на место. Положило голову на мягкую оплетку руля. Закрыло глаза.

- Ты... ты..! - Серов выволок ее, почти бесчувственную, на дорогу. - Идиотка! Знаешь, ты кто?! Да тебя убить надо за такое!..

- Так убейте, - вяло попросила она. - Вы же мне чуть-чуть доехать не дали.... Так бы - сама.

- Да почему? Почему, почему, а?!

- Да потому, что плохо, плохо мне! - она закричала так громко, что у Серова заложило уши. - Плохо, понимаешь, ты, капитан! Да не будь ты офицером, от тебя бы сейчас мокрое место осталось! Тебя только твои звездочки и спасли, потому что мой отец тоже капитаном был.... Повезло тебе... а то, знаешь... - дыхание у нее прервалось. - Слушай, не трогай меня, очень плохо... Го-осподи, что же теперь делать...

Впервые за долгие месяцы и даже годы невыносимая пустота прорвалась: Таня заплакала. Тихо, горько, жалобно. Не было сил. Не дали умереть. Швырнули за шкирку обратно в серость с надписью "NO EXIT", и теперь ей никогда отсюда не выползти.

Она добрела до пыльной обочины и села на асфальт, глядя, как падающие слезинки сворачиваются в пыли серыми шариками.

- Как тебя зовут? - капитан присел рядом и протянул платок.

- Таня.

- Где я мог тебя видеть?.. Очень уж лицо знакомое.... А тебя, Тань, по телевизору никогда не показывали?..

- Ты еще спроси, не снималась ли я в мультфильмах, - Таня всхлипнула и вдруг спохватилась. - А вообще-то, да. Но это давно было...

- Может, и давно, а я помню, - капитан Серов с неожиданной нежностью погладил ее по голове. - Не реви, Танюшка, я все понимаю - жизнь пуста, завтра похоже на вчера, и ни огонька впереди, но не умирать же теперь.... Надо жить. Просто жить.

Она вскинулась:

- Как ты сказал?! Повтори...это. Ни огонька впереди.... Откуда ты это знаешь? И как ты это понял?... Если я расскажу тебе... объясню... а вдруг ты поймешь? Такого не может быть, но вдруг ты все это поймешь?...

Он сел рядом и достал сигарету:

- А тут не надо быть великим философом, чтобы понять. Сам такое пережил. Ты расскажи, а я уж как-нибудь напрягусь. А потом вместе думать будем, чем тебе помочь. Умирать собралась... красивая девчонка, вон глаза какие, а ты их портишь.... Давай, успокаивайся. Ну, не плачь, Танечка...

Капитан все говорил, говорил что-то доброе, веселое, оптимистичное, а она думала о том, что, собственно, неважно, офицер это или нет, и неважно, в какой ситуации они встретились, и уж совсем неважно, о чем именно они будут разговаривать. Она просто почувствовала: вот он. Наконец-то - вот он. Так все просто, и можно понять теперь глупую подругу Альку, можно понять глупого друга Алексея, можно понять всех глупых и счастливых людей на свете...

И еще Таня, боясь поверить, поняла: отпускает. Внутри. Тянущая, тянущая тоска. Медленно-медленно вынимает свои когти из души. Просто хочется жить. Сидеть у дороги, говорить ни о чем и щуриться на солнце. Курить одолженную у капитана дешевую сигарету. Смеяться. Стать человеком. Остаться в этом мире...

День прошел и канул в Лету, как все другие дни. Но депрессия, едва не лишившая Таню жизни, к ней больше никогда не возвращалась.

Эпилог 2.

"МИГ" просит посадки.

Как же жарко!.. Лето только началось, а дышать уже нечем - что дальше будет?..

Обливаясь потом, Леша Устинов вышел из паркового бокса на разогретый докрасна асфальт и с наслаждением облился из ведра тепловатой водой.

- О-о!.. - отплевываясь и фыркая, он потряс головой и широко улыбнулся. - Есть Бог! И живет он, ребятки, в воде!

Два разморенных бойца отдыхали на лавочке, накрыв лица одной на двоих газетой. На замечание прапорщика они не отреагировали, лишь слабо пошевелились и снова затихли. Может быть, Бог и есть, но живет он дома и только дома, там, куда можно будет попасть лишь благодатной осенью. А сейчас, летом, рассуждать о высоких материях рановато.

- Хватит дрыхнуть! - проворчал Леша, натягивая на мокрое тело майку. - Работайте, негры, солнце еще высоко.

Недавно он отметил свой тридцать шестой день рождения, но чувствовал себя все еще юным и полным сил, несмотря на довольно заметный животик и растущую на голове плешь. Подумаешь! Не в волосах счастье и даже не в их количестве, главное - жить в ладу с самим собой, а остальное приложится.

Жил он по-прежнему с мамой. На личном фронте царил полный и окончательный штиль, но как раз в этом смысле Леша Устинов молодым себя не чувствовал, а потому особо не волновался. Жизнь состоит не только из страстей, есть в ней вещи более важные и основательные. Например, служба. Или музыка. Да тот же мотоцикл, наконец!..

Со стороны штаба к столовой деловито протопал подполковник Морозов, начальник штаба, и Леша понял: пора закругляться. Скоро обед, а значит, можно по-быстрому перекусить, а потом целый час сладко дремать в прохладе канцелярии узла под шум вентилятора и бормотание радио. Как хорошо! На послеобеденное время дел осталось всего ничего, а вечером обещали дождь - в общем, проживем! Главное, чтобы "Урал" не забарахлил, машина все-таки не новая, мало ли...

У КПП возникла чья-то фигура в гражданском, и Леша машинально напряг зрение. Хм, вроде знакомый... но откуда? Совершенно непонятно. Давным-давно кто-то ходил вот так же, чуть вразвалку, сунув руки в карманы, словно на прогулке. Так же смотрел сначала налево, потом направо, пересекая тихую полковую дорожку, как будто это не дорожка, а шоссе. И у того, полузабытого, тоже была манера все время таскать что-то в руках, хоть папку, хоть фуражку, хоть сорванный с газона одуванчик...

Незнакомец шел, неся под мышкой маленькую сумку-барсетку и с любопытством, как в музее, озираясь по сторонам. Прапорщик Устинов присмотрелся повнимательней, не поверил своим глазам, закрыл их, открыл и вдруг заорал, моментально разбудив бойцов:

- Юрка!..

Бегущий прапорщик в мирное время вызывает смех, а в военное - панику, но он все-таки побежал, не в силах совладать с нахлынувшими чувствами, потому что радость при виде бывшего начальника не поддавалась никакому контролю разума. Леша Устинов несся огромными кенгурячьими скачками, весело взвизгивая и не обращая никакого внимания на застывшего в ужасе подполковника Морозова и на своих обалдевших от крика подчиненных.

Майор запаса Голубкин остановился посреди дорожки и обреченно зажмурился, понимая, что сейчас с ним, кажется, сделают нечто неизбежное и страшное. Так и случилось: добежав, Леша взвизгнул в последний раз и заключил его в мощные объятия.

- Юрка, блин!.. Ну, надо же! Ты откуда? Ты как здесь?.. А я смотрю и думаю: кто же это такой знакомый идет, прямо знакомый-знакомый...

- Пусти, - жалобно промычал Юрий Евгеньевич, пытаясь вырваться из его хватки. - Пусти, слоняра, у меня швы разойдутся... пусти...

- Какие швы? - Алексей испуганно разжал руки и отступил на полшага.

- Такие швы! Под Новый год операцию сделали, до сих пор еще ноют, если погода плохая. А тут еще ты. Как дела? Ты остепенился, смотрю... - Голубкин улыбнулся. - Процветающе выглядишь.

- Ты тоже!.. Слушай, я так рад! Честно! Сто лет так не радовался... Боже ты мой! Как будто вчера все было...

- У вас тут время, по-моему, на месте стоит. Почти семь лет прошло, а вы даже казарму свою не покрасили, деятели.

- Да мы красили! - Леша замахал руками. - А что толку? Все равно облезла. Ремонт ведь был зимой, к приезду командующего округом, вот и лопухнулись - летом все потрескалось... Ты надолго? Зайдешь ко мне?

- Пошли, - Голубкин опасливо потер плечо. - Сильный ты, зараза. Чуть кости мне не поломал. А вообще - бардак тут у вас. Ремонт зимой! В этом вся наша армия!.. Я не о тебе говорю, ты у нас орел, но в целом... Я не жалею, что ушел. Загнали бы вы меня в гроб.

Леша суетился. Ему хотелось показать и себя, и все остальное в лучшем виде, но он не знал, как это сделать и где самый лучший вид у лохматого от облезающей краски здания казармы первого узла связи. "Внутри!" - справедливо рассудил он и повел бывшего шефа в свою канцелярию, завешанную вопреки уставу плакатами с Миком Джаггером и группой "Роксетт". Суетился несчастный прапорщик и там, не зная, куда усадить дорогого гостя и чем его угостить, кроме сушек, месяц провалявшихся в столе.

- Уймись, - наконец, попросил Юрий Евгеньевич. - Хватит мелькать, сядь ты спокойно. Что случилось? Что ты маешься? Подумаешь, майор запаса в родной полк приехал. Я, между прочим, в гробу этот полк видел. Меня здесь только один человек интересует. Ну, если с тобой, то - два.

Леша, который уже приготовился вывалить разом все новости, скопившиеся в части за семь лет, застыл с открытым ртом:

- А... а кто второй?

- Угадай с трех раз, - бывший начальник как-то мечтательно вздохнул и взъерошил свои здорово поседевшие волосы. - Угадаешь - ничего тебе не будет.

- Крюгер? - неуверенно пробормотал Алексей.

- Тьфу, не к ночи будь помянуто! Знаю я про Крюгера, все знаю. И ничего ты мне не рассказывай, неинтересно мне это.

- Господи, неужели - Голубка?.. То есть, Сашка?

- Надо же, угадал со второго раза.

- Но, Юра... товарищ майор... ведь семь лет... - Леша захлопал глазами. - Я думал, уже все... - он вдруг обрадовался и заулыбался, как ребенок. - А не все, да? Не зря она ждала, выходит!

- Что, все семь лет? - Голубкин покачал головой. - Вот оно как бывает, видишь...

- Она уволилась от нас, сейчас вроде служит в Академии Жуковского. Я могу домашний телефон дать, а рабочего у меня нет, ее там все равно не поймаешь...

- Давай, - Юрий Евгеньевич достал из барсетки маленький блокнот и ручку. - Я весь внимание.... Представляешь, смылась из больницы по-тихому, слова не сказала! Просыпаюсь, на тумбочке письмо, а ее нет - выписалась и уехала. Причем письмо такое, что аж слезу вышибает. Мол, умереть с тобой хочу в один день и тому подобное.... Ну, думаю, опять чудит мое чудо, надо меры принимать...

- И что ты сделал? - тихо спросил Леша.

- Да, наверное, то, что давно надо было сделать.... Дай, думаю, подарю человеку сказку, она же до сих пор в них верит. Решил все свои проблемы и вот, приехал.

- А она тебя искала. Спрашивала у меня, когда и где ты родился - для справочной. Да я не сказал. Думал, лишнее это...

- Думал он. Мыслитель, понимаешь... Ладно, давай телефон. Позвонить от тебя можно? - Голубкин записал номер и придвинул к себе аппарат. - Вдруг она дома, попробую...

- А что она в больнице-то делала? - Леша задумчиво наблюдал, как он вертит диск, и недоверчиво качал головой.

- Меня спасала, - Юрий Евгеньевич чуть заметно улыбнулся. - Знаешь, взяла и приехала. Просто, чтобы я не умер. Хочется ей, глупой, знать, что я где-то жив.... Алло! Добрый день. Я могу Александру услышать?.. Сашка! Господи, у тебя голос какой-то не такой... Привет. Кто, кто... можно подумать, не узнала, - он засмеялся. - Да, это товарищ майор. Да, ты правильно поняла.... Нет, я тебе не снюсь. Ты почему не на службе?... Что-что? А чего так, надоело?.. Саш, ты там опять ревешь?.. Нет, я не из Германии звоню, не поехал я ни в какую Германию. Сижу с Лешей в канцелярии узла, он мне чай обещал, только, кажется, забыл. Что?.. Милая, да я к тебе приехал, я ж не знал, что ты из полка уволилась!.. Конечно, встретимся. А зачем я, по-твоему, приперся?.. Говорю же русским языком: к тебе приехал, чучело, прощайся со своим Женей, собирай ребенка и жди меня! Так - доходит?.. Ну-ну, Сашкин, не плачь...

Леша сидел, подперев кулаком щеку, смотрел на бывшего начальника и чувствовал себя совершенно счастливым, таким счастливым, каким не был уже несколько лет. Надо же, как все бывает в жизни.... Вот и Сашке, наконец, повезло. И Голубь, хоть и постарел, все равно держится на лету, никакая зараза его не берет. Татьяна тоже, тьфу-тьфу, вроде ожила, лет пять сбросила и разговаривает совсем как раньше - словно щебечет. Все хорошо.

Лишь один вопрос мучил его и не давал полностью расслабиться и наслаждаться летним днем. Начальнику штаба, подполковнику Морозову, так до сих пор и не придумали кличку, и вот тут без помощи товарища Голубкина было ну никак не обойтись. Человеку гражданскому подобные проблемы могут показаться чушью, но для прапорщика Устинова (а равно и для остального личного состава) окрестить, наконец, мерзкого маленького подполковника было делом чести и принципа.

Бывший шеф закончил разговор, добавил с улыбкой: "Я тебя тоже" и положил трубку.

- Уволилась из Академии, - с деланным равнодушием буркнул он. - Вот чудо. Работает в каком-то магазине два дня через два, нашла себе, понимаешь, призвание.... Вот сделаю ей сейчас козью морду, сразу мозги на место встанут.

- Юр, - смущенно поморгал Леша, - а ты видел нашего нового начальника штаба? Он вообще-то не новый, но мы его по привычке так зовем. Он у столовки стоял, когда я на тебя набросился...

- А, этот-то сувенирный вариант подполковника? - Голубкин махнул рукой. - Видел. А что?

Леша моментально расцвел:

- Нет! Ничего! Ты уже все сказал!..

- Слушай, я побегу, ладно? Чай - в другой раз, все равно у тебя его пить не с чем.

- Да! Как хочешь! Как скажешь! - прапорщика разбирало, и он уже не мог сидеть на месте. - Юрка, ты только приходи еще! Ладно? Придешь?..

- Придем как-нибудь, - пообещал Голубкин и неуверенно похлопал его по плечу. - Обниматься не будем, а то ты меня раздавишь. И не провожай, сам дойду. Я на чужой машине, друг привез - я у него временно поселился.... Пока, Алексей. Беги, делись, я же вижу, что тебе не терпится...

И Леша побежал. Несясь в столовую сообщать офицерам радостную новость, он увидел краем глаза, как бывший начальник шагает к КПП, не оглядываясь и весело крутя на ремешке свою барсетку. Потом открылась и закрылась тяжелая деревянная дверь, мелькнул за стеклом темный силуэт, и все исчезло, будто приснилось. Остался только жаркий день, пестрая зелень, знакомые до боли здания и чувство, что иногда история все-таки поворачивается так, как мы того хотим.

Конечно, если мы хотим достаточно сильно.

к о н е ц

* Текст песни "Городок под луной" принадлежит Андрею Грибанову, написан в 1993 году, приводится с разрешения автора.

219