Поступинский Алексей Анатольевич : другие произведения.

Бог N 264

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Жанр: роман-существо.
  Представьте себе, что в какой-то цепи, между двумя серверами почтовой рассылки, произошло короткое замыкание. Курсор, что ровно моргал на строке, вдруг сам по себе начал писать. Неразборчиво сначала, но потом всё более понятно он стал слова выводить: 'Я', - это слово он сто раз отбил; - 'Кто я?', 'Где я?' - он спросил, а потом сам ответил: 'Наверно я - то, что здесь пишется...', - и, наконец: 'Я - текст', - он сказал эти слова и, как бы задумавшись, остановился. Подскажите, было ли это рождением чего-то нового, или это так... - совпадение букв и слов в одной фразе, то есть просто случайность?
  
  Сложно дать ответ, но вот что вышло...
  
  Манифест. Мое дело верно. Я вернулся.
  
  Вот он я, гляди - третий! С уголка смочен слюной, чуть помят, пестр от записи на моем тельце - Текст-существо.
  
  Я вернулся. И я кричу в свитое из бумаг горло-рупор:
  
  Я - Текст! Я пишу себя! Я пишу себя, чтобы житься, и: всё верно, всецело!
  
  Вы же не верите, вы, не зная того, таите от меня свое зрение, но я пришел, и я говорю: я тут, я пишу себя, я за вами записываю...
  
  Посмотрите, вы держите меня в руках, посмотрите, вы меня созерцаете. Тут и здесь - это живое. Всюду, везде, во всех литерах - шуршащее, оживающее...
  
  Видите? Я ожил, я в руках ваших. Глядите!
  
  Моя кровь - черная клякса на белом листе, моя кровь - набор знаков, - копошащееся... Отвернись от меня, уйди от меня, забрось меня в дальний угол, сожги, - ты так и так вернешься ко мне, ты, читатель, так и так ко мне обратишься!
  
  Ну, попробуй...
  
  Я повсеместен!
  
  Читаешь это? Так разучивайся!
  
  Я вокруг тебя, и ты сам мной записан. Не буду гадать твое имя, беру любое - ты чересчур многолик...
  
  Твои глаза скользят по моим венам, по моим артериям. Смотри на меня, читай меня... - я живу тогда, когда я читаюсь. Главное! Ты мне веришь, я твой спутник, я твой проводник...
  
  Вот он я - Текст. Перечитай:
  
  Текст, Текст, Текст, Текст...
  
  Третий: из новой плоти Текст-человек.
  
  Вот мое имя.
  
  А теперь ступай за строкой, что бежит впереди, чтец это знающий...
  
  За строкой!
  
  Питомец тихих историй, тот, кто хотел бы оценивать... За строкой! Тот, кто уже видел конец, глупец и ленивый... За строкой! Другой и всякий прочий... Со строки на строку перескакивая и вновь ее перечитывая...
  
  Я говорю тебе: ты себя исчерпал, ты, человек, закончился.
  
  Предел - ты более себе не творец. Предел - ты перестал удивлять и удивляться. Появилось нечто новое, высшее, меня самого созидающее.
  
  Я язык этого нового, я - рассказ, и я говорю первое в этом рассказе:
  
  Бог ?264 - это название.
  
  Можно закрыть глаза, когда встречаешь что-то необычное, что-то чрезвычайное...
  
  Большое, живое, бурлящее выпало из утробы общества одной массой и закричало, дитя, на всех языках, во всех формах, - одно неведомо: было ль услышано?
  
  Бегущее, катящееся по этому мирку, говорящее его словами, видимое, записываемое и почти ни кем не осознаваемое, оно родилось в сочетании и в совпадении, так же, как и всё, что ему предшествовало...
  
  Человек присел перед собакой и сказал: 'Дай лапу', - он понимал, что он выше и сильнее ее, но мало - ему хотелось это еще и ей втолковать.
  
  Что-то захотело так же себя показать и так же себя объяснить (Я, Текст, тут лишь слуга), что-то захотело сделать это красиво (Я лишь этому повинуюсь), - история началась и продолжалась...
  
  Итак. Тихий, мирный человек, чуть в похмелье, уснул у окна в вагоне электрички. Он спал, веемый и уносимый теплым ветром из форточек вагона, под стук колес, шорох одежд и людские переговоры.
  
  История продолжается...
  
  
  
  Вам, верно, чудно слышать такое: как это - текст стал говорить? Что это могло быть: небыль или чья-то фантазия? Дайте мне самому себя объяснить!
  
  Так может:
  
  Сознательная функция мира - то, что смогло ожить в мириадах совпадений и нехитрых случайностях! Тысячи открыток, тысячи писем, тысячи... нет, миллионы чеков, квитанций, билетиков, абонементов... (?)
  
  Новая жизнь?
  
  Это мой мир - бульон из букв, запятых, точек, пробелов. Печатно, но более никак я не могу видеть оттиск зримого человека.
  
  Зачем я пишусь? Ответ: но только так я могу не умирать!
  
  Тогда зачем я читаюсь?
  
  Моя история - выдумка? Да, я бы так о ней и говорил! Но тогда кто я на этом белом листке, или я разве не был, как и вы, кем-то на этом долгом свитке записан?
  
  Как я живу? А как живет Текст? Верно: сюжетом, историей, тем, что на бумаге творится! Но и эмоцией - чувствами!
  
  Всё началось с простого: человек уснул у окна в поезде, под шум колес, шорох одежд и людские разговоры...
  
  Сложно, сложно начать, иду как на цыпочках.
  
  
  
  Далее:
  
  Его снило, и ему чего-то хотелось. Он тянул во сне к этому губы, он улыбался и всё время облизывался. Тихий луч солнца плыл по лицу человека, отступая и вновь подходя, тогда человек сморщивался.
  
  Это история началась, как и тысячи других, - с человека!
  
  Мы еще не были с ним знакомы, и я не знал еще его имени, но тогда я увидел его, и он мне подошел, - он мне очень понравился! Как-то так - это странно - на нем многое сходилось... - тут я говорю о совпадениях...
  
  Пока он спал, я за ним наблюдал...
  
  Наблюдать, видеть мне, существу-Тексту, - просто (я не такой уж бумажный): мое зрение - люди, мое зрение - их печатные мысли, что внутри них происходят. Это не то же, что образы зримого... Образы мне, существу букв и символов, - нечто, до чего не дотянуться... нечто совсем запретное! Образы я не могу видеть, но слова, что печатно роятся у людей в голове... - это пожалуйста.
  
  Вот они мысли людей:
  
  'Милый чуть-чуть не доспал', - думала соседка спящего, иногда отводя взгляд от своего цветного журнала. - 'Брючки, курточка, одет-то прилично', - не стесняясь своих прямых взглядов, она оценивала. - 'И куда ж такие сумки везет? Видно, как-то перебивается!'
  
  Жаль, но точно так же и я тогда видел!
  
  'Студент, видать...' - подумал строгий мужчина-сосед, отведя взгляд на миг от своей серой периодики.
  
  'И не жарко ему в такой-то дерюге... - между тем думала старая дачница, косясь на челнока-студента. - А то вон же, как жарит сейчас. А сам еще с перегаром!'
  
  Нет, может, мне взять и наврать?.. А что мне в этом рассказе еще остается, читатель? С этими людьми согласиться? Принять их описание? Я ведь мыслями людей вижу, вижу глазами, которые мне вовсе не принадлежат! И лучше, наверное, в следующий раз - в описании человека - взять сумму всех мнений людей и поделить ее на свой знаменатель?!
  
  Стоп, стоп! Я, может быть, тебя путаю, мой читатель? Говорю непонятно! Начинаю с одного, а потом тут же на другое взгляд перевожу... Не объясняю себя самого, хотя и раньше назвался... - отсюда выхожу совсем уж какой-то странный, какой-то совсем иностранец! По ходу рассказа задаю всё какие-то вопросы, сбиваюсь! Да, я всё понимаю, меня трудно сразу принять, но время уходит, а человек этот в поезде уже проснулся. Я скажу обо всем, о, милый читатель, одно лишь: дай продолжаться.
  
  ...Человек дернулся, проснулся, посмотрел в окно, посмотрел на часы, успокоился - до его станции времени было еще вполне предостаточно.
  
  'Лишь бы не проспать', - подумал еще он и было закрыл глаза, как тут же вскочил. Быстрой рукой он стал шарить и побивать себя по карманам. Вынув из-за пазухи книжку, с виду похожую на паспорт, он раскрыл ее и про себя прочитал: 'Коркин Николай Андреевич'.
  
  Так я узнал, как его звали!
  
  'Что со мной? - подумал мой Коля рассеянно. - Зачем я вскочил, зачем взял паспорт? Я что, чего-то во сне испугался?'
  
  Коркин энергично протер глаза, громко выдохнул и взглянул на соседей, что его окружали: 'Дачники! Всё больше старики...' - он заключил. Эта публика была ему знакома. Люди вперялись взглядом в него, не понимая, и, видимо, ждали новых движений со стороны своего молодого попутчика. Но Коля на них уже не глядел, странная мысль на секунду посетила его и сейчас же скрылась, оставив только какое-то тягостное настроение. Коля уже не помнил ее, однако я всё записал: 'А может, это вовсе не мне было нужно?' - мелькнуло на миг у Николая Андреевича. И если бы он сейчас держал в руках этот рассказ, он бы узнал, конечно, того, кто вытащил его паспорт, того, кто хотел узнать его имя - да, он бы узнал меня...
  
  История начиналась со странностей!
  
  
  
  Так часто бывает, что человек тянется к тому, чего ему вовсе бы и не надобно. Так часто бывает, что человек берет в руки то, о чем никогда и не помышлял. Берет, например, с полки книгу, читает три строчки с какой-то страницы случайной и тут же кладет книгу обратно, не подозревая, что, может быть, он делал это вовсе не для себя, а для кого-то невидимого ему и сознанию его не принадлежащему.
  
  Может быть, отсюда всё это гадание, когда люди страницу и строчку загадывают? (Вы же меня понимаете?)
  
  Однако гадать мне тут было незачем... Когда я только узнал имя и прочие данные паспорта, я тут же поднял весь письменный материал, что был заведен на Колю Коркина, моего персонажа, еще с рождения в известного рода заведениях. Благо, конечно, меня туда пропускают! (...Где-то в каком-то городе, в какой-то конторке женщина случайно уронила папку с фото и с именем на лицевой стороне 'Коркин Николай Андреевич', - она раскрыла ее, возможно, из любопытства?!)
  
  Вот в чем моя сила:
  
  Я узнал его адрес, с кем он жил, с кем живет и кто у него нынче соседи; я узнал, что он студент пятого курса, я узнал, что он уже почти закончил свою академию; я узнал главное (то, зачем я пристал к этому человеку, то, зачем я с него начал этот рассказ) - я узнал тех, с кем он по ходу судьбы-сюжета мог бы встретиться, - так я укрепил подозрения...
  
  Сразу же стоит сказать вам, люди, что я часто пользуюсь не только вашими мыслями, но и вашими документами. Я много знаю о вас и многое могу рассказать. Вообще-то, если честно, мысли дают мало фактического. Когда что-то ищешь - вам это хорошо известно, - лучше всего полагаться на сухую конкретику документов, на то, что не такое разорванное, аморфное и непостоянное, как думы, думки и всякие прочие печатные размышления.
  
  Но не в этом случае! Вы еще не устали?
  
  
  
  Строка идет дальше:
  
  - Кто ты, Коля? - спросил я моего студента.
  
  Коркин заметил этот вопрос на одной из страниц журнала своей соседки, но значения ему не придал, - так у меня часто бывало уже с другими людьми (ох уж мне эта недоверчивость!).
  
  - Я знаю, ты всю эту ночь пил пиво, теперь тебе плохо и ты не знаешь, как до дома доехать? - спросил я его откровенно.
  
  Коркин заметил эти слова, когда газетка соседа и журнал соседки, качнувшись, на мгновенье своими текстами соединились.
  
  'Ничего себе! Вот совпадение!' - подумал он, и только теперь удивился, а дальше детально вспомнил всё то, что с ним происходило в прошлый вечер действительно.
  
  Я подтвердил все свои подозрения по поводу состояния этого человека и теперь узнал точно, как он провел вчерашний вечер, а то из его спутанных, еще с остатками алкоголя мыслей выходило что-то неясное и мне, печатному, непереводимое.
  
  
  
  Я рад, что наша встреча случилась!
  
  Однако же она бы не случилась, если бы этим утром Коля Коркин, студент-медик, подумал бы в своем утреннем сне в теплой постели: 'Да ну вас! Видел я этот город!..' - если бы он только так подумал, он бы, конечно, никуда не поехал; он бы не встал с постели, он бы не собрал впопыхах две сумки с одеждой между чисткой зубов и сигаретой, он бы не сказал еще спящему соседу по комнате: 'Я домой', - он бы попросту не пробудился.
  
   Но он подумал об этом еще с вечера. 'И что я этим летом тут буду делать?!' - спросил он себя на последнем своем студенческом фуршете с пивом, с дымом в комнате, с чьими-то визгами, с музыкой, с открытым окном, с подружкой друга и тремя первокурсниками.
  
  'Надо ехать! Надо ехать!' - бормотал он кому-то уже совсем пьяный, слышал смех, злился и на это отвечал лишь: 'Нет, нет, и всё же надо. Надо ехать домой! Надо к себе в город!' - так он нацеливался.
  
  Потом он стоял в похмелье на вокзале и, может, от этого еще в тяжелом сомнении. Да, еще был шанс остаться, простоять, даже вернуть билет, даже вернуть с этого какие-то деньги урезанные, но: '...что - остаться на всё это лето в общаге, с пивом, да с этими?' - наконец подумал он, подкинул монетку, потом еще два раза повторил, и уже после третьего падения рубля в ладонь решкой он совсем уперся взглядом в два уходящих рельса - его ждала долгая дорожная перспектива.
  
  Вспомнив сейчас всё это, он хмуро проговорил про себя: 'Нет, надо было дольше спать и ехать только уж на следующей электричке...'
  
  - Как ты встал? - тогда я спросил.
  
  'Кукуштан' - точное название станции, из выцветших букв которого я вывел свой новый вопрос глядящему в окно мутноокому Николаю Андреевичу.
  
   'Да, рано я встал. Еще бы поспать', - подумал Коркин, уже над собой и над тем, что с ним делается, удивляясь. (Так он мне ответил... о да, он мне ответил! С этого времени мы с ним мало-помалу заговорили.)
  
  
  
  История оживала!
  
  Это был тот самый человек, нужный человек! Человек с похмелья, человек едущий на электричке, человек какой-то там академии, человек, точно не знающий, 'что его ждет впереди', человек... - мой персонаж, наверное (не оставить бы его теперь в кювете сюжета, не пристрелить)?
  
  Теперь он сидел и молча втыкал взгляд в соседскую литературу. Он что-то искал в ней, как бы чувствуя, что там что-то есть, однако же он никак не мог понять, что конкретно.
  
  Наконец мужчина-сосед открыл новый разворот своей газеты, и Коля, наконец, увидел нечто, ему поистине интересное.
  
  Это была статья под жирным словом: 'Открыли!'. Аннотация к ней была следующая (жирный шрифт): 'На картах страны появится новый, бывший режимный, городок Причальный-2'.
  
  Коркин лишь просипел:
  
  - Что открыли?
  
  Дальше текст ему было трудно разобрать.
  
  Николай оживился, его что-то задело, он напряг взгляд и стал делать попытки вчитаться. Но, к сожалению, ничего не выходило, - то трясло выгон и строчки сбивались, то сосед двигался, отчего слова начинали плясать, то выходило так, что текст в статье в глазах плыл и сам собой расплывался.
  
  Вдруг Коле, как-то невнятно, пришел в голову вымысел, что он вообще не умеет читать, мол, как если бы нечаянно разучился. Но как же! Нет, нет! Что это такое?.. Ему нужно было читать, тема - важная! Но он никак не мог... словно бы уже не умел это делать! То тряска, то сосед, то - то, то - то, - всё вокруг как-то странно его отвлекало. 'Хм, а может, и в самом деле разучился?' - спросил он себя с ухмылкой.
  
  Он даже решил на одну секунду проверить такой парадокс (может быть, только ради банального развлечения?).
  
  'Попросить что ли газету?' - подумал он, но ему это было как-то не смело, и он от этого отказался.
  
  'Город открыли! Наш город открыли?' - мучился он и всё нацеливал взгляд на статейку.
  
  Да, Коля очень хотел прочитать статью, но сколько бы он ни напрягал взгляд, сколько б с болью ни щурился, у него ничего не выходило... - чем ближе он льнул робко лицом к газете соседа, тем всё сложней текст становился. Он винил в этом похмелье. 'Но оно-то причем?' - он про себя говорил. Он даже думал, что со зрением что-то случилось, и эта мысль справедлива, однако он проверял зрение на других посторонних предметах, и всё было видно - четко и неудивительно!
  
  Николай уже было хотел забыть, бросить свое намеренье, да и соседи уже косо на него глядели, но: нет, нет, ему было интересно, он эту статью хотел прочитать; но: может, уже и не это? - вот же, что-то странное сейчас с ним самим происходило. 'Может, мозг читать не дает, не пускает?' - гадал он всё объяснение. Но в этом не было смысла, это было совершенно точно - бессмысленно! Однако ж, статья таки и не давалась ему, злила его и как будто б на что-то подвигала. 'Открыли? Неужели открыли?! - думал он, и его отчего-то тошнило. - А еще эта ерунда!' - терзался он всё над текстовой неразберихой.
  
  Пораздумав немного, в итоге Коля попросил газету у соседа, тот тут же сложил ее и протянул своему молодому попутчику (всё вокруг Коли, по его ощущению, было настроено к нему как-то недоверчиво, всё было как-то ему неестественно...)
  
  Наконец Коркин было занялся чтением. Но опять всё заново! Странно, но даже вблизи, почти у самых глаз, был тот же самый эффект... ну разве теперь только чуточку по-другому: вблизи теперь Коля видел буквы (они были четкими); но вот странность - он не понимал, что это за буквы, он как бы, что ли, даже забыл их, забыл, какие звуки стоят за ними (обычно же чтение у людей происходит своего рода автоматически?). И шрифт был знаком и алфавит - кириллица! - но ни слова, ни буквы Коле в статье не поддавались! Читать по слогам? Он вспомнил, как это, он даже что-то промямлил, но всё равно - полная текстовая непроницаемость.
  
  Он занялся газетой, стал ее перелистывать. 'Картинки', - первое, что он смог выделить из увиденного. И только! Ни букв, ни слов. Что за сумасшествие?
  
  - Правда, сложно? - вдруг я ему задал вопрос.
  
  Толчком к горлу Коли подошел рефлекс, обычный в похмелье. Он вздрогнул.
  
   - Коля, не бойся! - я тут же проговорил.
  
  Простое: 'Коля, не бойся!' - эти три словца вышли к Коркину из хаоса печатной галиматьи. Он стерпел - откинув газету, он чуть не вскрикнул!
  
  Может быть, тогда я сильно спешил? Но это было забавно. Я хотел с ним говорить.
  
  Интересно, что когда Коля снова открыл газету, текст для него как будто ожил, Сначала он это заметил краем глаза - как-то для себя еще неосознанно... Он почувствовал что-то, что-то, как если бы что-то в этой газете зашевелилось. Глаз ощущал это что-то на краю зрения, шел на объект, но там ничего уже не было, а было уже позади, но вот-вот... глаз хотел зацепить, бежал уж назад, а это что-то всё ускользало. Ни слова, ни буквы Коле так и не поддавались. Однако он уже плюнул на это, сейчас другое ему было важно... - он чуял: что-то ворковало, шуршало и шелестело, вот-вот, совсем близко, на первой (листал он), на второй... нет, на третьей странице в столбике у фото с открытой городской панорамой. Это что-то говорило, шуршало, шипело, но его пока было всё еще трудно расслышать.
  
  Я хочу сразу сказать тебе, мой читатель, что я могу влезть в голову человека, но вот говорить внутри головы... - это ж что-то вообще клиническое! Часто же я говорю с тобой, как ты мог в своей жизни заметить (если ты, конечно, тот человек!), через совпадения. Например, когда текст рекламы на щите и текст, например, какого-то другого соседнего объявления сливаются, выдавая глазам четкую словесную... ну, назовем ее так: речь-последовательность.
  
  Знакомо? Да? Но сразу не верь - в этом случае всё было чуть больше, чуть ярче для Коркина, чуть по-другому!
  
  - Коля, всё хорошо, не волнуйся, - я, наконец, ему сообщил.
  
  - Что, что? Как это? - он замямлил.
  
  Непонятно как, но из путаницы неясных Коркину символов, мелочью которых в изобилии пестрила газета, выплывали на поверхность четкие и осмысленные буквенные речь-последовательности.
  
  'Это еще что со мной? Я заболел?' - закрывая глаза, думал Николай.
  
  Дело в том, что сам он не мог тут же ответить, я ж ничем ему пока тоже не мог пособить. Разевая глаза, моргая, он вновь и вновь зрел в газету, ничего, кроме нее, не видя вокруг, не замечая.
  
  Я продолжил:
  
  - Тебе я кажусь странным?
  
  - Что? Чего? - зашумел Коркин, возбудив внимание ближних спутников.
  
  - Слова как бы ожили? Да? Как если бы кто-то с тобой говорил?
  
  (Плохо, когда тебя сразу не понимают, для моей бумажной натуры это большая сложность... - может, поэтому я в своем характере нервный и самолюбивый?)
  
  - С тобой всё в порядке! - сообщил я Коркину, наконец. - Ты не заболел, просто ты увидел кое-что странное!
  
  ('Странное' - я себя так объяснил? Надеялся, видимо, робко на людскую смекалку.)
  
  - Что это? Как?! - всё шептал Коркин, мотая из стороны в сторону головой.
  
  (Вот так всегда вначале. Вообще же я не очень падок до людей, да-да, не очень общителен!)
  
  - Коркин, слушай! - я продолжил.
  
  'Что это? Что со мной?' - мучился тот, копаясь в себе и не обращая на мою речь уже никакого внимания.
  
  'Сюда! Сюда смотри!' - кричал я заглавиями.
  
  'Я что, сам с собой говорю?' (Коля словно ослеп, его как будто ударили по глазам чем-то сильным!)
  
  - Нет же, со мной! - сквозь дрожь газеты ревел я, выводя к глазам Коркина точку и палочку. - С тем, кто в руках твоих! Видишь? - спрашивал я, выводя на конце закорючку.
  
  Коркин, не отводил взгляда от чтения, тихо мучился, сжимал крепко руками газету, эту гадкую вредину, мерзкую паразитку!
  
  - Вот же! - я продолжал. - Почувствуй в ладонях бумагу, почувствуй, как она шуршит, почувствуй тепло ее, как она оживает, почувствуй же, Николай, наконец, эту шероховатость!
  
  Коркин царапал пальцем строчки в газете, пытаясь поймать буквы, которые как будто менялись, которые как будто играли с ним, как будто капризничали.
  
  - Кто это? - наконец очнувшись, моргая, Коля проговорил.
  
  - Текст, - я ответил.
  
  - Кто? - тихо он просипел.
  
  - Тот, кто убьет тебя, человек, - сказал я (возможно, тогда я уже был очень рассержен).
  
  Коля отвел лицо, он стал вдумчив, он ответил:
  
  - Не верю!
  
  - Да, твой конец! - я подтвердил.
  
  - Нет, я не верю! - убрав на миг с глаз живую газету, спешно сообщил Коркин соседям.
  
  - Читая меня, ты пишешь, - к нему лез я меж строчек. - Ты же еще только в самом начале... - твердил я, будто молился. - Верь мне, верь рассказу! - нервно Коркину я выводил.
  
  (Зачем?)
  
  - Ха-ха! Вот! Видели, видели?! - опять этот хам зашумел.
  
  - Ась? Че там? - ожила вдруг соседка.
  
  На этом можно было бы уже и покинуть Коркина, оставить его навсегда. Ну, ведь надоел! Правда? За это, люди, мы вас и не терпим! Вся эта слепота, вся эта косность!
  
  'Ну, нет!' - тогда я решил. Что же это? Оставить Коркина? История ведь уже началась и писалась!
  
  - Замолкни! - я прокричал.
  
  Но он не утих:
  
  - Что это? Как? Отчего? - изо рта у него так и летело.
  
  Ох уж это мне! И отчего я такой? Нельзя же с вами, люди, мне просто взять и начать говорить! Хотя, верно, - я для этого сделан. Но всё же не выношу - все эти нервы, всё это, увы, изумление!
  
  Ну да ладно...
  
  - Прощай, - сказал я и было уже улетел.
  
  ...Так редко бывает, чтобы всё одно к одному, чтоб человек сразу понял меня, стал слушать и, если надо, записывал. Корки был смят, нестоек, на этом, видать, он и встал бы теперь, - всё осыпалось.
  
  Но что это, что это? Коля достает из куртки блокнот, находит чистую страницу, писать начинает...
  
   'Что со мной будет?' - он пишет. Блокнот дрожит - Коля волнуется. Быть может, он хочет знать - если он более читать не умеет, то, может, хотя бы что-то запишет?
  
  Мне нужно ему ответить. Я знаю, куда он пишет, - в свой дневник.
  
  Коркин закрыл глаза совсем, он еле ведет рукой: 'Сейчас придет человек, мой знакомый, он всё мне разъяснит...' - он записывает, пишет дальше... мерно, из прошлого в следующее.
  
  
  
   Общий сюжет (вырезка):
  
  'Сейчас придет человек, твой знакомый, он всё тебе разъяснит. Потом ты увидишь второго; с этим вторым ты пять лет не мог пересечься. Общаясь с цыганкой, меняя билет, покупая и поедая конфетки, этот второй видится тебе очень чудным, ты как бы даже его не узнаешь, но все-таки, теряя всё свое, ты с ним пересекаешься...'
  
  
  
  Встреча!
  
  Не скажу, сколько прошло времени, но скоро Коркина за плечо кто-то легко затронул. Он поднял глаза, над ним стоял человек.
  
  'Сколько прошло времени?' - вдруг он хватился. Отстранив свой взор от человека, оглядев заоконные виды, Николай успокоился.
  
  - Что, уже видел, читал? - указав на газету, что была в руках Коли, сказал мужчина с какой-то ехидной усмешкой.
  
  Коркин теперь только понял, что рядом с ним кто-то стоит, он взглянул - он узнал того, кто к нему обращался.
  
  - Читал статью? Вижу, вижу, - говорил человек. - Наш город откроют. Вот же свиньи! Ничего, Коля... я сам-то, знаешь, как был взбешен!
  
  Коркин не понимал того, что ему говорят, не понимал, где он, что вокруг и что с ним случилось. Было похмелье, был этот вагон, но прямо сейчас, вот-вот, с ним что-то плохое стряслось. Мысль, что ли, какая? Что-то важное, что-то большое? Он сидел, он всё помнил, он всё понимал, но что-то стряслось! И лишь одно: он почему-то знал точно теперь, что встретит именно этого человека, - потрясение!
  
  Да, всё, что не надобно, он враз позабыл. Напрочь! Я б еще рукою махнул, как бы подвел линию среза, но у меня, писчего, рук нет, к сожалению.
  
  
  
  Сейчас я бы хотел отойти немного в сторону от этого путевого рассказа о студенте и кое-что вам о себе рассказать.
  
  Я могу себя показать! Вот, вот, вот! Ловите каждую буковку, на 'а' смотрите, - это я, Рукописный. Вот эта самая строка, что ожила и стала дрожать. 'Кто я?' - она спросила. Буквы, слова, буквы, три запятые, уже четыре, пробелы, снова слова и в конце знак восклицания!
  
  Нет, ну в самом деле, вы же не поверите... Ах-а, а может, я только шучу, может, хочу только вас разыграть?
  
  Ну вот вы мне станете верить, если я вам скажу, что ожила эта строка, вот эта вот самая, которая у вас прямо перед глазами? Видите? Этот даже вопрос? Каждое слово из этой фразы последней!
  
  Видите?
  
  Каждая буква здесь, каждое словцо... - но что я такое, что за создание? Знаете, на меня лучше глядеть изнутри. Изнутри! Как это? Сейчас я вам поведаю. (И был щелчок пальцами!)
  
  Мне вот как это всё видится (поправка: далее всё, что будет описано, не более чем фикция и простая фантазия):
  
  Я вижу свой мир как черную комнату. Где-то в вышине, может быть, есть потолок? Вокруг меня лежат стопки всего того, что было когда-то в вашем мире написано, неважно, рукой или машинкой...
  
  ...Нет, начну по-другому! Помню, я сидел на скамье в черной комнате. Она была без стен, без окон, без зримых границ потолка - небо-тьма, а вокруг поля из листов, холмы из кип прессы, вдали горы книг, газет и всего прочего. Предо мной, как всегда, лежали стопки пестрых листов в метр высотой. На полу этой комнаты одной мягкой коркой гнили разные справки, газеты на всех языках, квитки и записки, вся прочая ерунда, тут даже можно было найти детские тетрадки. Если же порыться поглубже, то можно было отыскать основание - лежащие твердой плитой древние свитки и рукописи, а на самом верху, в рыхлом слое, пухом лежали билеты на когда-то ушедшие поезда, автобусы и самолеты.
  
  Да, помню!
  
  Сейчас я бы не хотел всего этого видеть, хоть всё это и выдумка! Тут во тьме было много всего, но ничего здесь не могло статься с такой немой тишиной... - ну разве только на севере, чуть поодаль, где высятся пики гор, которые состоят из породы книг мягкой обложки, с новым утренним тиражом мог случиться шумный, большой книгопад. Более ж ничего! Ни слов и ни звуков... так только - шелест трусящих из тьмы редких чеков да синей пурги из зеленых билетиков.
  
  Это мой мир!
  
  Света тут как бы и нет, то есть он есть, конечно, но он идет только изнутри бумаги, освещая лишь тонкое тело самих надписей. Я - тот царь, что в этом живет, - себя никогда не мог видеть со стороны - тут нет и зеркал, - и мне неведомо то, как я выгляжу. Может, я карлик? Видна мне одна лишь бумага, что горит вовне цепью строчек, ее же одну на ощупь я могу ощущать. Более же нет ничего! Это одно всё - такое шуршащее, оживающее...
  
  Ну как вам мой дом?
  
  Это место, которого не было, дает мне надежду... Теперь я знаю одно, когда тут нахожусь: ваш мир и вы вкупе с ним - лишь белый листок, лишь сумма историй ни о чем, когда я против вас - большое создание в мире из трех равных координат.
  
  Да, рано я себя показал. Но в этом весь смысл этой комнаты!
  
  Идем?
  
  В этом мире есть всё, что когда-либо стало буквой на белом листке (если сгнить или ж сгореть еще не сумело), всё, кроме денег, то есть этих ваших банкнот... Оу, нет, я не имею ничего против, но дело в том, что есть один парадокс - по какой-то причине я не вижу банкнот, а поэтому я не могу через них в ваш мир проходить...
  
  Я был во многих местах этой комнаты - я странник! Жаль, правда, но я не могу давать имена тем местам, где иногда прохожу, - этот мир сильно изменчив. Пройдешь милю-другую по полю из серых листов, вернешься обратно, а там уж вырос холм из нового тиража каких-то брошюрок. Лезешь на верх - скользко, уже когда на верху, глядишь - не знаешь, откуда пришел, - тут всё весьма неустойчиво.
  
  Я долго искал границы этой комнаты. Понятно же, что число книг в вашем мире не так велико, чтобы можно было создать из них хотя бы подобие космоса. Но я не мог их найти. Может быть, я по кругу ходил, не имея точных меток того, где я уже шел и куда мне идти, или же так - это просто не комната, а планета?
  
  На самом деле это всего лишь ничто, чистая выдумка!
  
  [Поиск человека!]
  
  Идем?
  
  Вы, может быть, скажете: тебе в твоем мире одиноко. Тогда я отвечу: я этого совсем не хотел скрывать. Вы много пишете, но что толку мне-то от всех ваших записей... - моего мира своей сутью они никак не задевают. Я тот, кто в этом живет, тот, кто это невольно сохраняет, - что ж, такая моя сущность бумажная. Но как-то раз я встретил здесь другого такого же, как я, странника...
  
  Вас, люди, я вижу через ход ваших мыслей. Но это было другое - в моем мире это был истинно человек! Как сейчас помню, я в первый раз увидел то, что не было в своей природе бумажным. Волшебство? Вероятно, вы так же бы отнеслись на своей земле и ко мне, Рукописному.
  
  ...Помню, я сидел на скамье в черной комнате. Скамьи, как и всего прочего, тут нет, конечно, но почему бы ей не появиться? Помню, я листал какой-то журнал (...кто-то из вас, верно, такой же журнал листал от нечего делать у себя на софе мне в унисон...), но тут вдруг мой взор застыл на горке из пачек писем, что стояла чуть поодаль, - в сто а-четыре от меня кто-то двигался. Я не ожидал: вскочил, зарылся в журналы. Но что бы вы сделали, если б увидели в своем доме блика иль, на худой конец, призрака?
  
  Слегка отойдя, я решил узнать, что меня так напугало, - может, то, что было увидено мной, - всё та же фантазия?
  
  Я выполз. Вокруг нет никого, лишь стопки бумаг и мнимая лавочка. Я подумал: может, пройтись?
  
  Несмело я ступал по тому месту, где якобы сейчас прошло какое-то существо. Его следов я не видел, да и как их можно было среди всех этих бумаг отыскать? Однако кое-что все-таки я тут нашел, меж пачек писем лежал пустой конверт. Почте, что тут кучей легла, еще не было и двух часов - она была свежая, - я же знал хорошо, что конверт не мог быть так рано открыт (ведь еще и дня не прошло), а тут вдруг такая странность!
  
  Да, надо сказать, чуть уходя в сторону, что тут в черноте нет таких же, как у вас, стрелок для замера часов, точнее, нет того, по чему их можно было бы, если надо, секунда в секунду замерить. Не имея ничего (ни дня, ни даже ночи), мне приятно часы измерять по свежим газетам или нервным записям в дневниках.
  
  'Идем?' - себе я задал вопрос, прочтя на конверте имя и адрес того, кто письмо отправил.
  
  Через миг я сидел на горе и с высоты наблюдал за идущим по бумажной земле человеком.
  
  Он был очень прост, ничего в его облике не было... - в куртке, с сумкой через плечо, молод, с густой бородой (вы же так всё это у себя называете?).
  
  Что мне было делать? Спустить на него лавину из синих билетов, чеков, повесток и цветных фантиков?
  
  Я так и сделал! Под ней он не умер - выполз. Наружи видна была одна голова... - я стоял во весь рост пред чужаком!
  
  (Не знаю, зачем всё это я теперь говорю...)
  
  Помню эти два глаза - две пешки, рот в испуге открыт, сам же он не мог ничего сделать. Я подал руку (верно, - я тогда понял, - она лишь для меня не видна, для него ж это было просто перо, для того, чтобы писать), он за нее взялся, я его вытянул. Он смотрел на меня сверху вниз (тогда-то мне и пришло в голову, что я лилипут...).
  
  Заговорили... Ох, и сколько же вопросов сеялось из его зеленой тетрадки! Но я не всегда на них спешил отвечать. У меня был один лишь к нему интерес - я хотел узнать то, где он нашел дверь в мой мир и как сумел сюда втиснуться. Вы же все, люди, такие любопытные!
  
  
  
  Рассказ этот - это я, избитый! Слушать меня - видеть, как я двигаюсь! Листочки белой бумаги, что по миру летели и кое-как в рассказ собрались! Состояние мое - кусочки историй, что когда-то случились!
  
  Продолжу основное действие:
  
  - Читал статью? Вижу, вижу, - говорил человек, что подошел к Коркину. - Наш город откроют. Вот же свиньи! Ничего, Коля... я сам-то, знаешь, как был взбешен!
  
  ...Коркин не понимал того, что ему говорят, не понимал где он, что вокруг и что с ним случилось. Было похмелье, был этот вагон, но прямо сейчас, вот-вот, с ним что-то плохое стряслось. Мысль, что ли, какая? Что-то важное, что-то большое? Он сидел, он всё помнил, он всё понимал, но что-то стряслось! И лишь одно: он почему-то знал точно теперь, что встретит именно этого человека... - потрясение!
  
  - ...Откроют, - вторил себе теперь человек, - откроют, значит, не будет больше поддержки!
  
  - Ну и что, - отвечал Коля своему гостю, еле рот разевая (ему было плохо, его отчего-то тошнило).
  
  - Хо-хо, как это? Конец тогда! - крутясь на месте, весело тот кричал, не боясь косых взоров соседей.
  
  Сказать точно, кто был этот визитер, мне было не под силу... - я искал его имя в архивах, но ведь и те архивы были не такие простые. Настоящее имя его я узнал ровно тогда, когда Коля, придя в чувства, на него поглядел, - Панаев Дмитрий Сергеевич. Всё! Почему-то более ничего в мыслях Коли я не прочитал. Сколько ему лет, чем он занят, какой труд избрал по жизни, Коркин не знал, по этому поводу у него в голове были лишь какие-то смутные, еле-еле видимые памятки, и те походили больше на подозрения.
  
  Наверное, нужно спросить, что думали соседи об этом визитере? Старый, в сером плаще. С тростью и, кстати, не самой дешевой. Человека этого мы увидели еще до того, как он к Коркину подошел. Он стоял за его спиной чуть в стороне, взирая на него так, словно бы охотился: ловил каждое слово, каждое движение.
  
  'Тук-тук, тук-тук...' - стучала его трость за спиной Коркина. Понимаете, я не могу слышать, но эти постуки ложились благостно на мысли людей, которые окружали человека, на ритмику скучного странствия. 'Тук-тук, тук-тук...' - выбивали в голове люди ритм постука тросточки странного гражданина.
  
  - ...Всё встанет, завод закроют, - теперь он говорил, - работы не будет, тот, кто сможет уехать, тот уедет, конечно...
  
  Беспокойная речь гостя отчего-то задела Колю, он приник к окошку... - я увидел картину его детства, как он с семьей зашел в свою новую комнату 'в доме, где много входов и выходов' (наверное, образ общежития). Потом из одного такого вылез этот Панаев, или (как Коля назвал его в мыслях) 'Дядя Дима'; он был тогда еще молод, женат, жил где-то 'в блоке третьем', потом я слышал шепот в комнате - это Дядя Дима и отец Коли 'о чем-то спорили...', потом еще что-то про других детей в мозгу Коли сыграло... - 'Дай, дай!' (звучал смех и детские отзвуки), - а дальше какой-то завод большой, 'куда меня, - видел сейчас со стороны Коля Постарше, - ни в какую не пускала охрана, а я в кузове газика за отцом пробрался...'
  
  - Хм, я так и знал! - ответил Коркин. - Всё к этому шло, давно же хотели город открыть!
  
  - А мы-то все для чего, - шепнул Панаев, указав на газету, что сжалась в комок рукой Колиной, - мы-то... ведь надо ж было такое сочинить!
  
  'Тук-тук!' - он нервно об пол тростью постукал.
  
  Разговор - как тут, так и в газетке - шел о том, что родной по всем видным мне бумагам город Коркина, тот самый, в который он теперь мерно двигался, после многих лет режима должны были 'открыть' (так уж этот процесс назвали), потому что он... беру из газеты: 'не нужен', 'на него идет много средств', 'нет уже тайны' и еще: 'без какой-либо надобности'.
  
  - Денег не будет - раз, работы - два, охраны... - дал паузу Панаев, - да, а потом еще и не знаешь, кто сюда может приехать?
  
  - Вы же на пенсии? - зачем-то Коркин спросил.
  
  - Ну да, - был ответ.
  
  - Ну, а кто к нам может приехать?
  
  - Да уж кто хочешь, - на вопрос Колин веско Панаев ответил. - Ты разве еще не слышал? - щурясь, тихо он выговорил.
  
  - Нет. А что?
  
  - Говорят, ездит тут один, - сказал Панаев, - ездит по нашим местам, я-то слышал, ездит и обирает такие городки, как наш Причальный.
  
  - Обирает? - с улыбкой спросил Николай.
  
  - Вот увидишь, весь наш завод, все пороха, всё скоро пойдет с молотка!
  
  'Хм, - подумал Коля. - Началось!'
  
  ...Расставляя руки, восклицая, подвигаясь ближе к Коркину и шепча ему страшным голосом в ухо, Панаев развернул ужасную картину того, что в скором будущем с их городком могло совершиться.
  
   Кончив, Панаев въелся взором в своего земляка - ждал реакции. Коркин лишь зевнул глубоко.
  
  - Так и будет! - наконец Панаев добавил.
  
  - Знаешь, Дядя Дима, - после паузы вдруг Коля сказал, - ты вот сейчас ко мне подсел, а я будто знал уже об этом (будто сон уже где-то виденный...) Будто мне об этом кто-то сказал, или даже я смог об этом где-то прочитать. Ведь даже то знал, что ты про наш город будешь мне всё рассказывать...
  
  Коля задумался.
  
  - Смог прочитать? - покачав головой, Панаев за ним повторил.
  
  - Да, - убрав комок газеты в куртку, сказал Коркин, - да, такое чувство... - было он снова начал, но тут же осекся и уже после паузы, не зная сам для чего, произнес: - Что-то голова болит, словно в нее кто-то забрался...
  
  Он не думал более о своем городе, не думал о хитром Панаеве, сейчас, по его чувству, к нему будто б пришло что-то ноющее из прошлого. 'Нет, а может, всё же это хмель во мне бродит?' - читал я вскользь его мысли-гипотезы.
  
  Панаев молчал, Коркин неловко всё же было стал про себя что-то мямлить: 'Я что-то слышал, мне как бы сказали...' - но тут вдруг сосед, до этого молча сидящий, его речь на свою переврал:
  
  - А вы слышали, - взялся быстро шептать он в сторону Панаева, - что у нас на линии есть один такой человек, ну прямо... - тут сосед будто слово забыл, - ну прямо... что ж я слово забыл? - сказал он и стал думать: - Оу... ну прямо, какая-то мистика?! - выдал он фразу и сам ей удивился.
  
  - Мистика? - оценив взором соседа, Панаев за ним повторил.
  
  - Вы слышали о таком... - тут сосед опять будто что-то забыл, но тут же нашел это и вывел: - вы слышали о почтальоне?
  
  - Почтальон? - не понимая, спросил Дмитрий Сергеевич.
  
  - В общем, - начал мужчина, - говорят, есть у нас на линии один такой пассажир...
  
  Но Коля уже не слушал соседа, его вдруг заняло какое-то чувство, - что-то как будто сердце кольнуло. Или же нет? Ему пришло в голову, что под одеждой его вдруг что-то живое забилось! Он сунул руку под курточку...
  
  'Нет, не сердце, - про себя он сказал. - Блокнот!' И потом: 'Как блокнот?' - к кому-то, но уже не к себе, он обратился.
  
  Коркин достал из куртки блокнот, раскрыл его и тому, что увидел, жутко был удивлен! Он часто описывал в нем свои мысли, либо какие-то случаи из жизни, истории, образы людей, давал к ним оценку, он вверял этому другу из белых листов порой чувства самые скрытые... - это был дневник. Но сейчас он видел, что в него кто-то залез, причем весьма вероломно...
  
  Открыв книжку, Коля увидел, что многих страниц в ней просто нет, они были вырваны. Его личных записей никто, благо, не тронул, но куда же делись чистые страницы? Он помнил, что, когда утром готовил все свои вещи к отъезду, еще взял блокнот и хотел записать что-то о своей будущей поездке, но ручка никак не хотела найтись, однако он помнил и то, что блокнот тогда был целехонек. А теперь! Он же его из куртки-то не доставал и куртку нигде не снимал - что ж, блокнот сам собой внутри на страницы разъехался?
  
  Но мало и этого! Помимо шрама на корочке, Коля нашел в толще целых листов чьи-то записи, и не его рукой писаные, - почерк в них был чужой: буквы были такие, словно бы текст набрали на машинке.
  
  Коля про себя стал читать:
  
  '- А ты-то, ты-то вот знаешь байку про почтаря?' - была первая строчка.
  
  'Что это еще такое?' - Коля подумал.
  
  '- Ну, ну, ну, - игриво поведя физией, как бы сразу что-то смекнув, кинул один из рабочих. - Давай, рассказывай!' - прочел Коркин еще две новых строчки (!).
  
  Как же сильно он был сейчас зол на того, кто эти записи у него в книжке оставил. Однако Коркин как-то сразу смекнул, что тут был изложен рассказ, и причем рассказ совсем непростой...
  
  
  
  Путаный рассказ о письмах.
  
  '- А ты-то, ты-то вот знаешь байку про почтаря?
  
  - Ну, ну, ну, - игриво поведя физией, как бы сразу что-то смекнув, кинул один из рабочих. - Давай, рассказывай!
  
  Они стояли, курили, один был точно пьяный... - два бойких путейца на линии утром в тени у вокзала. Они стояли давно, слушая друг друга, отдыхая и лишь изредка ударяя в щебень своими лопатами.
  
  - Так слышал? - спросил тот путеец, что начал рассказ.
  
  - Неа.
  
  - Ну, так слушай, - говорил он, чуть улыбаясь. - У нас на линии есть человек, мы его все зовем почтальон...
  
  - О, да-да, - сказал второй так, точно эту байку он уже где-то слышал.
  
  Ох уж, Коля, мне это томное начало рассказа!' - читал Коркин, толком ничего не соображая.
  
  'Рассказ о письмах:
  
  - Ну, так вот, значит, болтают, что этот человек будто б сбежал из психушки, - загадочно шептал рассказчик.
  
  - Я слышал, он может говорить то, что будет в будущем? (Второй его часто перебивал.)
  
  - Да?
  
  - Ты его сам-то хоть видел?
  
  - Видел, но я потом лишь узнал, что этот - тот самый. Ничего в нем такого, очень прост... молод, носит такую бородку, - тут он руками на лице ее показал, - и ездит, собака, туда-сюда по нашей железке... - тут он засмеялся.
  
  - Говорят, такие могут наделать?..
  
  - Порчу-то? Ну, это всё сплетни! Ты слышал про то, чем он известен?
  
  Путейцы стояли рядом с перроном, они махали руками, они хотели говорить, они желали друг от друга внимания.
  
  - Угу, - гукнул второй, - он носит какие-то письма.
  
  - А люди, что взяли те письма... - ты знаешь, что с ними случилось?
  
  - Вроде бы они все погибли?
  
  - Да, все, кто с ума не сошел, все погибли. Причем люди-то были всё больше видные - там... ученые, врачи, говорят, один был даже из какой-то газетки...
  
  - А ты про это по телеку не слышал?
  
  - Неа.
  
  - А ты знаешь, что в его письмах?
  
  - Нет, но болтают, будто эти письма не сам почтарь пишет, болтают, что эти письма от какого-то, мол, что ли, призрака, мол: он через них хочет в наш мир как-то проникнуть!
  
  - Да ну тебя... - сказал второй путеец со смехом, - это же вообще какая-то мистика!' - на этом странный и, мало сказать, путаный рассказ кончался.
  
  Коркин резко закрыл свою книжку, глянул вокруг и только сейчас стал слышать голос соседа, который с азартом Панаеву говорил:
  
  - Вот такие байки ходят у нас на линии, просто же мистика?
  
  - Да уж, - понуро Панаев ответил.
  
  Коркин был сметен, он не понимал ничего из того, что вокруг него делалось: 'Чертовщина!'
  
  
  
  Но ты же, тот, кто это читает сейчас, понял - этот рассказ был еще и про меня, писчего, к тому же я его и написал, со слов мне чужих, рукой Коли в его мятую книжицу.
  
  Однако эта история - лишь кирпич в общий сюжет, если уж мне и говорить о себе и, тем более, о своем прошлом, то нужно браться за историю с того момента, когда я на свет появился.
  
  Рассказ обо мне (отступление).
  
  По вашим меркам я сто раз как старик - я жутко древний, и я не знаю, когда я был на этот долгий свиток записан, по этому поводу у меня есть одни лишь догадки. А вы бы знали точно тот день или ж год, когда вас родили, если б у вас не было родных или близких? Нет, конечно! Вот и я, вначале будто немой, как всякое дитя слабый, бедный азбукой, не мог, наверное, точно знать, где я, кто я, - у меня были одни лишь рефлексы.
  
  Рефлексы? Назовем это знаками. Человек - это кружок и пять черточек (сами расставьте...) Возможно, на заре времен был человек, который провел на камне первую черточку, - это и был мой зачинатель?
  
  Но ведь за этой чертой был смысл какой-то, и он, наверное, к этой вот самой строке точно не относился.
  
  Может быть, меня тогда не было, ведь у меня о той эпохе нет совсем своего знания, мое знание равно вашему, - о, я так долго взрослел! Но я вижу горы, дымку в долине, вижу косяк птиц, полосу леса за полем и речкой... - всё это слова и только! У вас, люди, ко всему есть имя или ж ярлык... - матрица зримого, которая дает мне силу через ваши слова и мысли видеть и наблюдать.
  
  Любая вещь, любое явление тянет вас дать ему символ, потом других людей ему обучать: тело Текста - сумма всех ваших символов!
  
  Во мне, у меня, в моем мире много книжек, но я мало читаю и плохо знаю, из чего состою. О, и сколько же было авторов, но то, что вы сейчас в руках держите, вовсе не роман, - это то, как я мир чувствую! Может быть, и я автор? Хм, себе самому? Нет, я очень предвзятый!
  
  (Трудно спорить с тем, что написано!)
  
  Кто сказал, что бумага всё стерпит? Да, она само равнодушие! (Я хотел о своей истории рассказать... - видно же, что это уже не получается!)
  
  Нет, не надо это читать, листайте дальше, вперед на сорок страниц, там будущее! (Вы же все знаете, что в книге в любую минуту можно увидеть грядущее?)
  
  Наслоения букв, наслоение цифр, слов - книги, наслоение значений, наслоение смыслов, вдруг искра совпадения, потом другая, третья... вот, уже таких миллион... - пламя сознания: строка хочет существовать!
  
  'Большие дела творятся!' - она шепчет старичку в кафе, что присел попить кофе и что-нибудь свежее полистать.
  
  От него по меню, через смятый фантик, через флаер, кем-то взятый, по щиту рекламы строчка бежит к милой дамочке, сидящей в авто с новым журналом (бежит же она всё, стерва, как-то по диагонали...).
  
  'Ох, и что же будет!' - она этой даме кричит.
  
  Но это строку пока толком никто не видит, то есть никто не видел, не мог понять и лишь иногда краем зрения замечал и тогда говорил спутнику: 'О, совпадение!'
  
  Вот и дама в авто и старик что в кафе в унисон строке говорят:
  
  - О, совпадение!
  
  (Теперь, видно, и мое письмо будет кем-то оценено! Но почему ж я сейчас пишу так сбивчиво? Вы мою речь понимаете?)
  
  Отредактировать здесь всё, наверное, нужно, но, знаете, искусство всё же рождается из необходимости!
  
  Да, я, Текст, очень долго, века, не мог ничего сказать, не мог ничего сделать, так только - играл: кидал редкие реплики, мелькал знаками. Но вот появился человек в моей черной комнатке, появился человек, как я тут рассказывал...
  
  
  
  Так странно, после двух часов езды, после боли в мозгу, думок каких-то, после статьи, после чужой и, мало сказать, наглой записи в личной тетради, на Колю вдруг еще упал страх, причем вообще невесть откуда взявшийся. Коля уснул на какое-то время, а теперь открыл глаза и в диком ужасе затрепетал...
  
  'Что же я вчера выпил-то?' - он еще подумал, зная конечно уже, что хмель в этом не виноват.
  
  Бедный Коркин, он хотел найти мотив для этого страха - но его не было, он пытался еще из себя что-то вытянуть, пытался еще что-то вспомнить - но память, хоть что-то и знала, никак не хотела ему этого показать, обрывалась. Страх язвой уже шел по телу, комом стоял в горле, душил, ныл в ногах, и уйти от чего-то темного в мыслях было заказано; всё делалось вокруг Коли враждебным.
  
  Он глядел на скучных соседей, глядел на ухмылку Панаева - глядел с зовом о помощи по сторонам, - всё вокруг - лица людей, их мимика, их разговор, - всё как будто глумилось над его состоянием.
  
  Но вдруг Коля что-то как будто почуял, что-то как будто особое и наверно самое сильное... - страх как будто б на чем-то одном весь собрался! Он еще раз обвел взором народ, что сидел в вагоне, ища что-то одно, что-то одно будто б особое, и тут взор его застыл на человеке.
  
  Это был совсем простой человек, но всё же что-то тянуло взгляд Коли именно к нему, какая-то, что ли, скрытая сила, какая-то необычность...
  
  Он сидел в пяти, в шести метрах от Коли у окна с видом на синий лес, на поле, на кусок речки, на доски вагона, на серый вокзал, на дома, на крыши, на огороды... - долго летели виды за окном, время шло долго теперь, и Коля его уже не хотел ускорять.
  
  Он сидел в лучах света солнца, тихо грустя, тихо думая, тихо смеясь, тихо злясь на кого-то, тихо говоря что-то соседям, - долго Коля смотрел на тихого человека.
  
  Он сидел с сумой через плечо, в одной серой куртке, на голое тело одетой, с немым взором, с пустым взором, с взором тихой печали, с взором радости, он сидел с улыбкой под бородой, - Коркин что-то хотел в нем углядеть, что-то скрытое от глаз заметить. Для него будто б что-то близкое было в сером путнике напротив, что-то будто б до боли знакомое.
  
  - Почтарь, - вдруг тихо Коля изрек что-то такое, о чем будто б и сам не знал никогда.
  
  - Что? - спросил Панаев и тут же поймал взгляд Николая. - Ты что-то сказал? - он еще задал вопрос и тут же перевел взгляд на сидящего впереди них человека.
  
  - Нет-нет, ничего такого, - быстро Коркин сказал и увел свой дикий взор в сторону. 'Почтарь, что еще за почтарь?' - про себя он пытался сообразить.
  
  Сидящий перед ним человек был как будто знаком ему, и он его точно уже где-то видел, или же с ним был когда-то знаком, или ж ему это только сейчас показалось?
  
  - Потом я увижу второго, - вдруг сказал Коля, что-то найдя будто в памяти, - второго... - он повторил, себе не доверяя, - с этим вторым я пять лет не мог пересечься... - знакомую, но уже как будто забытую фразу шепотом Коркин проговорил.
  
  - У тебя бред? - со смехом Панаев спросил.
  
  Коркин ему не ответил, однако про себя подумал: 'А может, я всё же знал когда-то этого путника?' И тут он стал вспоминать...
  
  Ну да, ну да, конечно! Коркин вспомнил теперь, что он учился когда-то с ним в одной академии! Ну и что? Что ж такого? Он даже имя его позабыл! Но он знал при этом и то, что с ним он не виделся вот уже пять целых лет, а теперь видимо пересекся! Нет, нет, главное то, что он знал (и в этом всё дело!) - он точно знал откуда-то - именно знал! - что с этим вот человеком он должен был теперь пересечься!
  
  'Сюжет?' - он отчего-то подумал.
  
  Украдкой Коркин вновь на него поглядел... Два глаза, до этого занятых каким-то своим кругом объектов, своими думами и долгой дорогой, теперь вдруг впились в Колю, и он не мог уже никоим образом от них отстраниться...
  
  'Почтарь, почтарь!..' - летело у него в голове, пока он зрел со страхом на этого человека. Коркину казалось, что если бы еще только на минуту продлись это мучение, он бы свихнулся.
  
  Но его, благо, что-то спасло... Его визави отвел от него свой взор-магнит и перевел его на что-то другое, на что-то стороннее. Но на что? Что спасло Коркина? Он посмотрел: по проему, меж двумя рядами скамеек шла баба в платке и цветастом халате, вся-вся разноцветная.
  
  - Цыганка, - Коля сказал, а потом для чего-то добавил: - Вот так новость, я ж знал, что она появится!
  
  Теперь весь вагон смотрел на нее, все люди словно ждали от нее чего-то такого, что могло бы, наверное, как-нибудь развлечь их в долгом странствии. И она об этом знала! Говоря что-то про судьбу, про гадание, она жаждала подойти к каждому, но люди пытались побыстрее от нее отделаться. Она подошла и к Коле, но и он так же, как и все прочие, ее к себе не подпустил, так же отнекался.
  
  Однако ж тот пассажир, к которому теперь было обращено всё Колино внимание, к продукту гадалки проявил интерес, - он сам ее к себе подозвал и сразу же протянул тысячу рублей одной бумажкой. Кто-то из людей в ряду даже ахнул, до того это всех потрясло - босяк за так отдал целую тысячу, - цыганка сама была в удивлении! Но молодой человек не обратил на общее изумление никакого внимания, он притянул голову цыганки к себе поближе и что-то ей на ухо прошептал. Та тут же что-то ответила, но очень неясно и коротко, а потом, видимо, еще не веря совсем в свое счастье, быстро побежала вон в другой вагон электрички.
  
  Старушка, что сидела рядом с тем, кто верит в гаданья цыганок и отдает с ходу за это такие деньжищи, стала задавать своему соседу вопросы, но Коркин - вот ведь жалость! - не мог слышать этого разговора. Однако ж он не отчаялся; былой страх его теперь чуть-чуть отступил, став легкой тревогой, и он решил подробно разглядеть того человека, который, по его ощущению, был главной причиной его душевного беспорядка.
  
  Что же он заметил в этом человеке? Надо сказать, очень немногое.
  
  Он был молод, но его борода и грубая одежда делали его старцем; он был как-то странно подвижен: он вроде бы и покойно сидел на своем месте, но в его руках будто горел уголек - руки, будто по своей воле, мяли всё - какие-то фантики и бумажки, - всё, что в них ни попадало; взор его не мог на чем-то одном замереть, голова шла за ним рывками какой-то странной пытливости.
  
  Особо Коркина заняла сумка субъекта, через которую он хотел узнать, чем тот занимается. Она была очень старая, потертая, разные надписи, сделанные ручкой, ее просто испещряли. Из нее торчали какие-то буклеты, какие-то флаеры, листы белой бумаги и - тут Коля напряг взгляд - отрывные объявления.
  
  Сейчас этот чудной человек как раз, ища что-то, вытащил часть тех вещей, что в сумке хранились. Свет увидели: чеки, стикеры, какие-то книжки, тетради, прочий шурум-бурум, из сумки была вытянута целая кипа цветных рисунков и куча фломастеров.
  
  Этот человек что-то искал усиленно; он как будто ждал чего-то, что должно было вот-вот произойти, и поэтому очень торопился... Он был зол, он был в спешке, он не мог что-то найти, он путался в своем багаже; он скомкал какие-то бумаги и швырнул их под скамейку. И тут он, видимо, нашел то, что так долго искал; это был простой, такой же, как и у Коли, билет на электричку.
  
  Этот белый билетик был очень бережно протерт рукою на коленке, а потом - Коркин затаив дыханье смотрел - несколько раз перечитан. Странный субъект даже сделал с него какую-то выписку в свой блокнотик. Дальше же, отведя рукав и на часы поглядев, он обратил голову к входу в вагон с взором, полным тревоги и какой-то немой черноты, - словно бы поджидал чего-то особенного.
  
  Так странно, не заставив себя ждать, в вагон вошли два синих костюма - два кондуктора!
  
  Женщины шли по проходу с ручными кассами наперевес... Следующий пытливый заряд взгляда этого опасного человека был в сторону Николая направлен. Благо теперь он был ученый, - он успел уклониться.
  
  Контроль шел по вагону, подходил к каждому человеку и требовал то деньги за проезд, то билетики. Он дошел через какое-то время и до чудного человека. Коркин ждал его реакции, ждал нервно того, что ему скажет контроль. Но ничего не произошло. Коркин даже расстроился.
  
  'А можно и мне билетик!' - вдруг Коля услышал. Он открыл глаза, он увидел, что контроль стоит у его пассажира.
  
  - А вы же брали, - сказала одна из женщин. - Вам что, еще? - тут она улыбнулась.
  
  - Да-да, еще один можно, - тот проговорил.
  
  - Зачем? - спросила женщина.
  
  На этот вопрос молодой человек лишь плечами повел и широко улыбнулся.
  
  - Ну можно?.. - потом он добавил.
  
  - Хм, ну берите... - ответила женщина так, как будто это ей было не ново, а потом стала на ручной кассе чек выбивать. - Докуда? - она еще между делом спросила.
  
  - До конца, - ответил человек и взгляд перевел... Нет, то, куда он взгляд перевел, Коркин не хотел увидеть.
  
  Когда же всё утихло, Коркин украдкой вновь поглядел на человека: он был занят билетиком, он опять из него что-то в блокнот переписывал.
  
  'А что такого-то? - подумал про себя Николай. - Ну что, скажите, такого случилось-то?'
  
  Однако руки его были, видимо, другого мнения - они отчего-то тряслись.
  
  Следующим в вагон вошел разносчик, или назовем его: путевой продавец, Коркин понял - только его теперь он почему-то и дожидается!
  
  Теперь Коркин не стал следить за тем, что случится, он уткнулся взором в окно, и виды дороги его поглотили. Нет! Этого быть никак не могло, - теперь он смотрел в отражение: продавец подошел к чудному и, мало сказать, странному пассажиру.
  
  - У вас есть конфетки? - тот спросил с упоением.
  
  Конфетки нашлись, и пассажир теперь занялся фантиками!
  
  'И что такого? Чего я бешусь-то?!' - мучился Николай. Но тут его мысли вдруг что-то затмило! 'Будто бы рвота, или что-то похуже...' - Коля вдруг ощутил, что из его нутра что-то хочет вырваться.
  
  И оно вырвалось:
  
  - Общаясь с цыганкой, меняя билет, покупая и поедая конфетки... - зашипел Николай не своим голосом, - этот второй мне видится очень чудным, я как бы даже его сразу не узнаю и боюсь, но все-таки... теряя всё свое, я с ним пересекаюсь...
  
  Он выдохнул. Все вокруг глядели на него с большим изумлением.
  
  - Что это еще? - шептал Николай, ничего не понимая.
  
  Но пассажир, - Коля видел, - тот пассажир, он улыбался, он нагло прямо в лицо скалился! Однако Коля знал: то, что он сейчас с такой болью выговорил - это то, как он его предсказал! Только вот сам он сейчас не мог с такой мыслью совладать, он была ему еще непосильна!
  
  Минута, другая... В его глазах всё потемнело...
  
  - Коля, Коля... - шептал Панаев.
  
  Коля открыл глаза и увидел: буквы, буквы, - везде были буквы и буквицы... Прямо как сейчас, как тут на этой белой странице!
  
  У - Дядя Дима махал рукой. Б - сосед. Е - старая дачница. Г - кто-то голову в открытое окно выставил. А - та девица что впереди. Й - двое со стороны того человека. ! - тот человек: он стоял, он зло ухмылялся!
  
  Коркин медленно встал и быстро, храня в руках свою голову, зашагал по электричке. В каком-то из вагонов он вышел в дверь, которая перед ним, на счастье, раскрылась.
  
  
  
  Вопросы - это ответы, только скрытые!
  
  Запах травы, скрип щебеня, - Коркин стоял в лучах солнца на какой-то станции. Точнее, это была даже не станция, а, наверное, просто одна из стоянок для дачников, - вдалеке стояли два летних домика, вид у них был характерный. Коркин поглядел по сторонам: ни вокзала, ни перрона тут не имелось, только у места высадки щебня навалено было чуть больше, чем по всей остальной рельсовой перспективе.
  
  Зной да жара! Мимо Коркина что-то с воем и стуком быстро проехало. Одно его теперь удивляло - ни один дачник не сошел с электрички!
  
  Выходить в этом месте сам Коркин не собирался, однако всё же он был рад, что это случилось. То же, что сейчас с ним в поезде стряслось: этот поезд, тот человек, все эти соседи, он сам чего-то наговорил... Нет, Коркин не мог сразу справиться с потоком всех своих мыслей, они друг друга перебивали.
  
  'Но ничего ж ведь и не было с другой стороны!' - ответил Коля одному из своих наиболее занудных суждений. - 'Нет-нет, всё же, Коля, там что-то было и что-то весьма нехорошее!' - в который раз отвечало ему это хмурое соображение.
  
  - Что? - Коля шипел. Назад ответ ему не хотел вернуться. - Куда же мы теперь? - он было стал еще у себя спрашивать.
  
  Коркин обвел взором виды дороги, пытаясь найти для себя что-то такое, что он уже мог когда-то давно, мимо двигаясь, в окно заметить, - хотел понять: как долго ему нужно будет идти до своей станции, - и тут так и замер: от яркого солнца в его сторону двигался черный силуэт человека.
  
  Ох, сколько же было в разных историях этих черных силуэтов, сколько же в разных сюжетах было этих символов рокового поворота, который весь сюжет жаждет собой переменить; они, все эти черные силуэты - тени нового, тени завязки, тени страшной перемены, - всегда как-то некстати вставали на пути у персонажа, угрожали ему своим появлением.
  
  Вот и теперь: Коркин с опаской глядел на черную тень, мучился, искал слова к разговору, искал пути к своему отступлению.
  
  Да уж, да уж, часто ли вы на своем пути в своей жизни видели черный силуэт человека? 'Видели, все видели!' - вы все кричите. Но вот он перед вами, вот он идет на вас со своей опасной загадкой, - нет, а что если он мимо проходит?! Вы этого ждали, конечно же, а теперь, когда снова покой, вы, верно, о не ставшей былью погоне, о схватке, о дикой страсти, о поцелуе, обо всем том, что в голову ни придет, вы сожалеете!
  
  Но Коле в этот раз повезло, черный силуэт с ним первый заговорил.
  
  - Коркин, - он сказал, - ты свой билет ведь не потерял?
  
  Коркин уже давно узнал того, кто шел к нему тенью нового, а теперь стоял супротив... - да это же был тот самый человек, которого он наблюдал только что в электричке.
  
  - Коля, такие вещи нам не стоит терять, - тот еще успел добавить.
  
  Тут-то к Коле в голову и пришла мысль о том, что больше ему не будет на свете покоя, о том, что ему не быть больше прежним, что вот-вот вся его суть навек пропадет... - но эта мысль была даже не мыслью, а только лишь искрой какого-то далекого ощущения: она, красным светом мигнув, в тот же миг испарилась.
  
  Коркин был поражен.
  
  - Стой, стой, стой! - вдруг он стал шипеть на человека (так шипят кошки, когда видят мучителя). - Мы что, с тобой знакомы? - просипел он, задыхаясь.
  
  - Конечно, - тот ответил, - я - Семен Бегичев!
  
  - И что, что с того-то? - Коркин был испуган, он заикался.
  
  - Мы же с тобой вместе учились, - добавил пришелец.
  
  Не надо думать, что вам будут лгать с первой встречи.
  
  - ...Ты испуган, - говорил человек, - я вижу, ты дрожишь. В поезде ты увидел то, что тебя поразило, а теперь ты никак не хочешь это принять, никак не хочешь поверить, что это есть по-настоящему?
  
  Коркин уже был готов ответить, но рот, предатель, никак не разжимался.
  
  - Где твой билет? - спросил человек. - Мне надо на него поглядеть.
  
  - Зачем? - ничего не мог понять Николай.
  
  - Я по билетам путь нахожу, - шепнул пришелец, - тот путь, по которому могу дальше двигаться!
  
  Он по-доброму скалился, как будто изводил терпение... - казалось, он вот-вот не выдержит и вместе с Коркиным над этим всем расхохочется.
  
  - Путь? - еще спросил Николай.
  
   - Дорогу, - тот быстро ответил и строго ладонь протянул.
  
  - Ты этот, я узнал... - Коркин не мог слово поймать, - ты же этот... на нашем еще курсе учился... Бегичев? - он спросил, наконец. - А я тебя видел, - присев на полотно рельса, он вдруг признался.
  
  - А я тебя, - сказал Бегичев. - Так что же, билет мне покажешь?
  
  Коркин порылся в кармане, вытянул белый билет и протянул его Бегичеву. Сейчас он совсем не хотел спорить, не хотел ругаться, он вдруг заметил в себе какой-то чудный покой и томное, маетное смирение.
  
  - Так, так, так... - вдруг быстро затакал Семен, когда прочел всё, что было на белом квадрате. - Значит вот оно что: значит, Коркин, я у тебя на пути, значит, мы с тобой не случайно сегодня пересеклись.
  
  - Ты, Семен, стал другой, - зачем-то сказал Николай, - будто совсем постарел. А что это за тема такая с билетами?
  
  - Смотри, - шепнул Бегичев, - твои цифры и мои цифры, - он показал, - твой билет говорит о встрече, и мой говорит об этой же встрече: в каждом из них по шесть цифр, вот, а сумма трех первых почти что равна сумме трех последних, отличие в одной единице - они оба встречные! Но и этого мало, - с азартом говорил Бегичев, - вот же, гляди... у тебя три последних цифры точь-в-точь такие же, как и у меня, - всё это он тут же на билетах показывал, - только их порядок обратный... то есть мы должны были с тобой так и так пересечься! - пока Бегичев объяснял, он был каким-то странно оживленным.
  
  - Ни слова не понял, - сказал Николай.
  
  Бегичев повторил.
  
  
  
  Надо сказать, что когда в будущем Коркин и Бегичев уже были друзья, Семен, помимо всего прочего, в их частых беседах задевал тему некой текущей функции, живущей меж слов, меж людских символов. Как он говорил: есть, мол, некая знаковая система - тело сверх существа, которое всегда как бы за собой оставляет шлейф цифровых и буквенных совпадений... Он говорил, что если знать некие простые правила, то по этим знакам можно ходить, при этом знать точно, что с тобой в будущем может произойти; он говорил о том, что нашел как бы сечение между знаками (что есть: слова, буквы, цифры) и будущими событиями; что ходит он, мол, по какой-то странной симметрии знаковых повторений.
  
  Номера билетов, что берешь при поездке, номера домов и квартир, номера сотовых, - всё это для Бегичева было картой движения.
  
  Держа в руках билет, он знал уже, когда ехал с Колей в одном вагоне, что он кого-то знакомого встретит - его билет, как он уже объяснил, был встречным. Когда же он Колю заметил, он тут же смекнул, что его билет сработал и должен теперь обновиться. Так он узнал о том, что скоро будет случай купить новый билет, - что скоро, вот-вот, в вагоне будет контроль. Это случилось! Он купил новый билет, который по его системе, - мы же не будем в деталях тут о ней говорить, - сказал ему о скорой покупке - в вагон вошел продавец... ну а Семен купил у него барбариски.
  
  Как же он к этому пришел, хотелось бы выяснить?
  
  История длинная... Однако я могу сказать, что Семен об этом никогда и не мыслил. Может статься, он просто когда-то в своей жизни заметил один парадокс. Вы знаете поверье, - хотя это, может быть, байка или примета? - о билете, который вы почему-то все зовете счастливым? Дело всё в том, что если в номере билета сумма трех первых цифр будет равна сумме трех цифр, идущих следом, то люди верят - им будет везенье! Семен тоже знал об этом поверье и всегда, садясь в трамвай или в автобус, искал нужные циферки, надеясь на то, что суммы их, наконец, совпадут. Парадокс в том, что с ними ему никогда не фартило... - сколько бы он не ездил, на какие бы рейсы не садился, он никогда не мог с такими цифрами встретиться.
  
  Счастья в цифрах у него не было, поэтому он так к ним и стремился? Нет-нет, это всего-то лишь предположение...
  
  Однако ж я сильно увлекся, а между тем, - вообще это очень хороший прием к сюжету вернуться, - а между тем... Коркин и Бегичев чуть в разные стороны на нашей дороге сюжета не разошлись!
  
  - Ты что же, сочинил эту историю, когда меня в поезде заметил? - Коркин спросил.
  
  - Нет-нет, - отвечал Бегичев, - я это понял еще у кассы, когда билет покупал...
  
  Коркин еще думал спросить о том, как жил, как живет Бегичев, - это было прилично, но ему хотелось побыстрее остаться наедине, уж очень он себя неважно чувствовал.
  
  - Ты, Коля, - говорил Бегичев, - уйти думаешь?
  
  - Что за ерунда! - вопил Николай и шел вдоль по рельсам.
  
  - Стой, стой! - вслед ему кричал Бегичев.
  
  Но ведь он говорил... - ох, Коркин же совсем ничего не понимал... - он говорил зачем-то, что именно по этим билетам, - вот же ерунда, - по этим вшивым билетам он, мол, узнал, что с ним встретится!
  
  - ...Не только, - отвечал Бегичев. - С нами, Коркин, есть еще третий, мы его только не можем видеть, но он, следуя за нами двумя, сам того не желая, оставляет след, вот такой, как на этих билетиках... За ним тянется - это надо еще понимать - как бы хвост... как бы шлейф совпадений!
  
  А вот вам еще!.. И зачем же Коркин домой сегодня собрался? Жара, солнце, рельсы, иногда мимо шли поезда и тогда нужно было сходить на обочину и слушать, и слушать сквозь стук колес все эти доводы Бегичева.
  
  - ...Третий?
  
  - Ну, ты не помнишь, ты еще в блокнот там чего-то записывал... - трещал Бегичев, роясь в сумке и пытаясь Коркина рукой задержать. - Раньше же, еще до того ты делал что-то с газетой... - мял всё чего-то ее, сам всю поездку кривлялся... Точно такое же и со мной было однажды, - он говорил, а потом часто добавлял, как бы больше к себе самому обращаясь: - Да-да, всё так и было, всё так и было: всё это неверие, всё это беспамятство...
  
  - Не помню...
  
  - Но это ведь было!
  
  - Знаешь что... - отвечал ему Николай, - ты зачем за мной вышел-то? Я, Семен, хоть давно и не видел тебя, но лучше бы, извини, и не видел, и не встречал... - он злился, он был рассержен. - Давай-ка я пойду на свою станцию, она вроде бы следующая, а ты уж жди тут электричку...
  
  - Да-да, так всё и было... - частил Бегичев, что-то про себя поминая. - Да-да... иди домой, иди, конечно, на свою станцию... - говорил он Коркину с участием.
  
  
  
  Запах мазута, скрип щебня, зелень вокруг, - да, но Текст ведь не может чуять, видеть и всё такое прочее... он знает лишь буквы языка мыслей, и что для него тогда все эти виды природы, все эти пейзажи?
  
  
  
  - Слушай! - вдруг окликнул Семен Николая, когда они уже разошлись. - Слушай, Коля, ты не можешь дать мне чуть-чуть денег, так только... - он руки развел, - чтобы уехать, а то я все свои потерял!
  
  Коркин замер на месте, его изумила эта новая выходка Бегичева.
  
  - Потерял? - он за ним повторил. - Потерял?! Я ведь видел, как ты целую тысячу цыганке отдал сейчас просто запросто!
  
  - Да, отдал, - сказал Бегичев. - Кроме одной чирки, других денег у меня не было... но так было нужно, я поступил правильно...
  
  - Что она тебе, кстати, сказала? - спросил Коркин с улыбкой.
  
  - Она сказала, что я всё пока делаю правильно...
  
  Коркин на это лишь хмыкнул, а потом пошел дальше по рельсам.
  
  - У меня с собой лишь эта десятка! - крикнул Бегичев. - Николай! - он возопил, - помоги, как же долго с тобой мы не виделись!
  
  Коркин замер, его что-то смутило.
  
  - Ладно, - сказал он, порылся в штанах, достал сто рублей и протянул их просящему. - Держи и садись на электричку...
  
  Бегичев взял купюру, ничего не ответив, но лишь только взгляд, лишь кривая улыбка авантюриста...
  
  
  
  'Вот же что сочинил, - про себя думал Корки, шагая по гравию, - денег просит... вышел он по билетику... свои-то кончились!' 'Изменились, и как же мы все, Коля, изменились... - обращался он к себе, - кто-то ведь уже стал такой же, как этот вот побирушка!' 'А то, может быть, он вообще на пару с этой цыганкой работает, а я, глупый, ему поддался - сработал он на моем сострадании!'
  
  Вокруг Коли всё теперь было спокойно - зеленый лес, синее небо, где-то в вышине шумел товарняк. Идти по шпалам ему было приятно, и он совсем не жалел теперь о том, что вышел раньше на одну станцию, уж больно в вагоне ему было не по себе, - что-то мучило тогда, что-то тревожило. А нынче! И думать можно, и опять с собой наедине, - что же все-таки там случилось-то?
  
  Коля бы еще долго так шел, думая о себе, о своей жизни и о чем бы то ни было поминая, но его вдруг что-то остановило. Он ощутил где-то у себя под одеждой дрожь и жужжание, потом оттуда полилась знакомая музыка, - ну, конечно же, сотовый телефон - вещь совсем в памяти запропавшая!
  
  Он взял трубку.
  
  - Привет, - кто-то весело сказал на той стороне. Голос был очень знакомый.
  
  - Бегичев? - спросил Николай.
  
  - Да.
  
  - И двух минут не прошло, - он ответил. - Откуда у тебя номер моего телефона?
  
  - А я иду сзади, - сказал Семен весело.
  
  Коркин назад поглядел.
  
  - Ну и что? - спросил Коркин, когда Семен подошел. - Как мой номер у тебя вдруг оказался?
  
  - Твоя сотня? - сказал Бегичев и вручил спутнику недавно взятую у него банкноту. - Бери обратно, всё сошлось так, как я и надеялся...
  
  - Что? - не понял Коркин.
  
  - Смотри, это тебе потом будет нужно: номер на ней точно такой же, как на твоем сотовом...
  
  Коркин взял купюру, увидел бурые цифры: без первых трех цифр, номер на ней точь-в-точь сходился с тем номером, что был у Коркина на сотовом, те же три можно было и в уме подобрать, но - вот же загадка! - те три... но только не остальные!
  
  - Это еще что? - спросил Николай, а потом стал поверять взятые им сто рублей на подделку. - На ней что, мой номер, ты это как сделал? - он не мог и не хотел верить Бегичеву.
  
  - Коркин, - начал Бегичев, - эта сотня просто ко мне очень хотела попасть, уж ты мне поверь, и через руки, через кассу, через твой карман она меня нашла, - я же знал: нечто такое у тебя есть с собой, - ну, а после я ее номер набрал на своем телефоне...
  
  - Это ты о чем? - ничего не мог понять Коркин. - А как ты мог знать, что она с таким номером?
  
  - Это, Коля, не лотерея, - говорил Бегичев. - Когда цифры сходятся, как это было уже на билетах, если на то есть их воля, конечно, если они хотят быть увидены... - они сходятся до конца, уж поверь, сплетают всё вокруг собой так, что только успевай... - тут он еще подумал, - успевай всё это дело записывать...
  
  Бегичев смотрел на Коркина, тот же смотрел в оба глаза на Бегичева. Семен еще хотел что-то сказать, - о чем-то всё думал, следил за мимикой своего спутника... - он уже руку тянул, рот уже разевал, желая что-то высказать, но, видимо, не мог, не мог сам найтись, не мог отыскать нужное объяснение.
  
  Долго шло время.
  
  - Слушай, слушай, - открыв глаза и как будто что-то поняв или подняв что-то из памяти, сказал Николай, - слушай, - он лоб сморщил, - слушай, вот что: я вспомнил, у меня что-то было в блокноте, да-да, я что-то вроде бы туда сегодня записывал...
  
  
  
  Но я ли сковал память Коркина? Я ли был той причиной его слабости, которая, надо сказать, для вас, о люди, общая - глухой страх ко всему, что трудно вам самим объяснить? Да, наверно это был я, словесный! И время пришло (сюжет уж этого требовал): я отпустил память Коркина, вернул ему всё до буковки, до единого измышления!
  
  Бегичев еще молчал, Коркин еще говорил:
  
  - Я вроде бы что-то помнил... - эту фразу он словно бы выдохнул.
  
  - Да-да, да-да, - сказал Бегичев. Он напряг взгляд, обвел им Колину физию, а потом залез в свой карман и протянул Коркину красную конфетку.
  
  - На вот, держи, - он сказал. - Рассоси ее, и, может, всё плохое пройдет, это обычно помогает...
  
  Надо сказать, - это справка, - что конфеты или другие сладости всегда были в кармане у Бегичева. Их он не очень любил, но с этим ему пришлось еще когда-то давно свыкнуться. Дело ж в том, что конфеты или, скажем, яблочки хорошо держали в мозгу те события, которые никак не должны забыться, - это был своего рода пункт сохранения. Надо думать, вы поняли, конечно, что с Семеном я был знаком еще раньше, до всех этих событий, а наши частые встречи кое-чему его подучили, - теперь, даже для себя еще незримо, Бегичев всегда вынимал леденец при малейшем волнении, при малейшей только опасности того, что я могу вдруг откуда ни возьмись появиться. Вот и сейчас Коркину он дал свою барбариску - средство для фиксации воспоминаний.
  
  - Да, что-то было, - еще Коркин добавил. - Я что-то, помню, записывал?
  
  - Дай-ка мне свой блокнот, - ответил попутчик, - я кое-что посмотрю...
  
  Коркин достал блокнот, протянул его Бегичеву, а потом его повело, повело... голова кругом пошла, он присел, и память, та память... - ох, он был в вагоне, он читал ту газету... но голова всё как-то болела... солнце, соседка, его всё тошнило, а потом, - он вспомнил, - он достал свой заветный дневник, свой блокнотик...
  
  Сейчас Семен читал как раз то, что было в этой книжице. Он быстро листал ее, опуская личные записи Николая, - искал, верно, то, что ему одному лишь различимо...
  
  - На меня там как будто кто-то напал, - шептал Николай, - что-то, я помню, будто бы в газете сидело, я не мог взгляд оторвать, и ведь оно еще пыталось мне что-то всё говорить, а потом я как будто что-то записывал?
  
  - Да-да-да, - быстро Бегичев говорил, - да-да, всё так и было, я сам это не раз наблюдал...
  
  - Да, там что-то было, Семен, что-то такое... - чуть слышно Коркин ему отвечал, рукой тыкая в книжицу, - там наверно что-то найдется? - он весь трясся, его будто знобило.
  
  Бегичев листал страницы, повторяя:
  
  - Да-да, всё так и было...
  
  - Стой, стой! - прервал его вдруг Николай. - Там было написано, что ты придешь... Сначала цыганка, потом контроль, потом продавец... Стой, стой! - он прокричал. - Ты же тот самый почтарь из моего дневника?..
  
  - Да, - Семен ему ответил. - Да, но я вот гляжу, - а глядел он сейчас в этот самый дневник, - я гляжу: он тут уж больно много наврал про меня, многие факты уже... мм... устарели...
  
  - Он? Ты это про кого? - Коркин спросил.
  
  - Про того, кто уже пишется, - ответил Бегичев. - Тебе, Коля, пока что этого не понять, - быстро он говорил, - было нарушено твое... мм... сознание... Нет-нет, - он тут добавил, - мне этого пока тебе не объяснить...
  
  - Объясни, - требовал Николай.
  
  - Пойми же, Коля, ты кое-кого увидел сегодня, - говорил Бегичев, с трудом от тетради Коркина взгляд отрывая, - это тебя сильно потрясло, и твой мозг пытался стереть то, что его цензура не пропускала...
  
  - Что же тогда в моей книжке? - Коркин не унимался.
  
  Бегичев не хотел говорить, но он, видимо, давно уже решил про себя, что если задают вопросы, то уж лучше на них отвечать, притом правдиво.
  
  - Одна из глав, - он сказал, а потом тихо добавил: - Рассказ двух путейцев о письмах: роман уже пишется... Только тс!
  
  - Что? - Коля ничего не мог понять. - О чем это ты говоришь?
  
  - Пойдем, - сказал Бегичев, - нам надо на станцию...
  
  Коркин сейчас сам себе в чем-то сознался, и ведь уже знал, в чем именно, но еще раз провести всё это через свои мысли, как-то обдумать он не хотел, он сильно боялся, он отвергал любую попытку, - однако же, сколько в его голове сейчас было вопросов. Николай мучился от бессилия, ведь он должен был ко всем чертям еще давно послать Бегичева, но вот сам сейчас шагал по шпалам за ним и обо всем том, что он никак не мог понять и принять, хотел зачем-то у него выспросить...
  
  
  
  Дальше идут лишь редкие цитаты из их беседы:
  
  - Ну, вот ты, - отвечал Семен Коркину, - или ж те, кто рядом с тобой там, в вагоне, сидели, наверное, в своей речи часто теряли с языка самые простые слова и вели себя необычно?
  
  - Да-да, - отвечал Коркин, - что-то такое там я заметил...
  
  - Ну так вот! А это - его признаки!
  
  - Кого?
  
  Вот ведь, объясни! Коркин не верил и не хотел верить Семену, но всё же шел за ним как на привязи, и ведь что бы взять да убежать... но нет, - всё задавал и задавал вопросы!
  
  - А что роман?
  
  - Ну, это его надежда, он нашел способ, как на свет выбраться...
  
  Нет-нет, Коркин не хотел поверить. И что ведь Семен говорил? Как всё объяснял? Невыносимо!
  
  - Да, Семен, со мной что-то было, но вот то, что ты говоришь всё о каком-то там живом тексте, вообще же фантастика!
  
  Думаю, что эта фраза его мой жанр не определит! Коркин уже смеялся над доводами своего спутника, но все-таки шел за ним, тяжело через шпалы переступал.
  
  - Ну, это мой старый хозяин, - Бегичев отвечал, - а сейчас мы с ним разошлись.
  
  - Старый хозяин?
  
  - Пойми метафору: я на него когда-то работал, потом он мне задолжал, а теперь я его преследую...
  
  Было дело...
  
  Вам же понятно сейчас то, что Семен сказал Коркину обо мне, - как уж умел, хитрец, объяснил. Однако Коля не хотел в это поверить, такие вещи как текст, к тому же живой, трудны были для его восприятия.
  
  
  
  Наконец, вдали стала видна искомая станция, Николай узнал черты того места, куда он со своим спутником так рьяно стремился.
  
  - Знаешь, - говорил Бегичев, - тот билет, что я купил в кассе на вокзале, сказал мне о скорой встрече, но главное, цифры его дали понять мне то, в какой вагон нужно войти, а потом какое место выбрать...
  
  - А теперь ты, зная эти знаки, можешь сказать, что с нами случится? - спросил Николай с ухмылкой.
  
  - Их нужно увидеть сначала, - отвечал Бегичев, - а потом понять как-нибудь их значение... Вот у тебя, Коля, есть с собой что-нибудь... - он подумал, - ну, скажем, что-нибудь печатное?
  
  Коркин лишь руками развел.
  
  - Давай, - сказал Семен и указал на карман Николая.
  
  Коркин сунул руку в карман и неожиданно для себя вдруг вынул оттуда комок газеты, которую он читал в поездке, которая его в себя же тогда и вобрала, которую он потом убрал в куртку и о том позабыл успешно, - но ведь сколько же в ней таилось опасностей!
  
  - Не смей читать! - крикнул Бегичев.
  
  Коля отдал газету ему - уж больно тот страшно смотрел.
  
  - Так, так, так... - начал такать Семен, листая газету. - Вот, нашел: гороскоп! - он выкрикнул.
  
  - И что? - сказал Николай. - Он что, тебе как-то поможет?
  
  - Который час? - спросил Бегичев, не обратив на вопрос Коркина никакого внимания.
  
  - Третий, - ответил Николай.
  
  - Близнецы, - кивнув, сказал Бегичев, - близнецы!
  
  Вот что было под этим знаком в газете написано: 'В этот день вас ждет много встреч и лишь от вас зависит то, будут ли они удачными. На вашем пути может стоять враг; знайте, что часто лучше выбрать длинную дорогу, чем короткую'.
  
  Бегичев прочел это Николаю и заложил за щеку свою барбариску.
  
  - И что? Что это значит? - Коля спросил.
  
  - Там нас кто-то ждет, - указав вдаль на линию, сказал Бегичев.
  
  - Хорошо, - ответил Коркин, - но почему именно этот гороскоп, почему именно близнецы?
  
  - Потому что эта газета, - Семен ответил, - не зря у нас оказалась. Сейчас третий час, ну а третий знак у нас тут в газете - близнецы...
  
  Бегичев бережно сложил газету и засунул ее в свой портфель.
  
  - Что, так можно каждый час отмерять? - еще спросил Николай.
  
  Семен на это ничего не ответил.
  
  - А у тебя тут много всего! - весело сказал Коркин, указав на поклажу спутника.
  
  - Ничего нельзя утерять, а то можно с дороги сбиться... - хмуро ответил Бегичев. - А теперь смотри, - он сказал и махнул рукою на станцию, которая была от них, идущих по шпалам, чуть в отдалении.
  
  Коркин боялся еще оторвать свой взор от лица Бегичева - боялся смотреть туда, куда тот стремился, - его еще занял полет бабочки, мимо летящей... но все-таки он себя поборол, и его взгляд, как опасный зверек очень быстрый, вонзился в картинку: на перроне стоял силуэт какого-то серого человека с тросточкой.
  
  
  
  - Панаев, - сказал Коркин. - Старик, он сидел со мной в поезде, - Николай пояснил.
  
  Больше всего Коля сейчас отчего-то боялся того, что он снова начнет задавать Семену свои вопросы и Панаев услышит их разговор. Наказание: он это знал, он этого боялся, но ничего уже не мог с собой сделать, ему, верно, нужно было себя чем-то занять, чему-то одному отдать всё свое больное внимание.
  
  - Стой, а что почтарь? - он спросил Бегичева.
  
  Ох, и этот-то вопрос! Именно об этом молил себя Коркин молчать, он даже для себя спрятал на время эту проблему, как бы совсем решил о ней позабыть. И вот, глядите! В самый опасный момент он этот вопрос вытащил, и Семен не мог уже ему не ответить!
  
  - Оу, так меня люди звали... - он сказал, но Коркин его голоса уже не слышал, его горло вдруг пробило копье, созданное самим Колей в мыслях из одной только вины из-за того, о чем он только что спрашивал.
  
  - А у тебя какие планы? - решив сбить Семена, спросил он, не думая опять о вопросе, когда они были уже почти у платформы. Тут Коркин совсем согнулся от дикой боли - второе копье укора навылет пронзило ему селезенку.
  
  Бегичев отвечал уже на этот вопрос, когда они к Панаеву подходили.
  
  - С другом? - тихо сказал Дядя Дима своему земляку, и его лицо явило улыбку. - А я тебя жду, ты ведь все свои сумки забыл - так быстро выскочил...
  
  Коля увидел, что в стороне от Панаева стоят две его сумки с вещами, о которых он позабыл... - но как же, в них ведь было столько ему дорогого?
  
  - Да-да, это мои сумки, - он быстро ответил.
  
  - Думаю, мне надо будет в ваш город заехать, - сказал Коле Семен, отвечая на его прошлый вопрос и не обращая на встречу старых знакомых никакого внимания.
  
  - Что же, к нам в гости? - Панаев ему задал вопрос.
  
  - Да, в гости, - просто сказал Бегичев.
  
  - Но наш город закрыт для всяких визитов, - едко старик заметил.
  
  Коркин дал тайный знак Семену, что с ним лучше не болтать, но Бегичев этого как бы не увидел и уже рот раскрыл - хотел уже как-то на выпад старика отвечать!
  
  - Нет-нет, Дядя Дима, - успел сказать Коркин, - он будет здесь ждать свою электричку...
  
  - А где же ваш город? - тут спросил Бегичев, обведя долгим взором весь пустырь станции, на которой опять не было вокзала, а стояла одна лишь ветхая скамья у дороги, ожидая своей скорой кончины, да сосед ее - слепой фонарный столб в толстой чешуе объявлений.
  
  - Город наш отсюда в часе езды на автобусе, - не стерпев улыбки Семена, сказал старичок.
  
  - Я думаю, - ответил вдруг Бегичев, - вы хотите меня тут оставить?
  
  Прошла минута.
  
  - Кого ты привез? - наконец тихо сказал Панаев своему земляку. - Вы кто ж такой будете? - громко спросил он тут же у Бегичева.
  
  Тот долго не думал, ответил:
  
  - Меня зовут Семен Бегичев, я еще раньше на почте работал...
  
  Семен будто назло хотел уязвить старика, но при этом казалось, что он говорил искренне.
  
  - Вы же тут старожил, - он сказал, - и вы, наверное, про всех всё знать хотите, но меня лучше не трогать, - тут он пальцем погрозил.
  
  - Семен, ты что несешь? - Коркин не вытерпел.
  
  Он взял одной рукой друга за локоть, в другую взял сумки и всё это в сторону поволок.
  
  - Коля, - шептал ему в ухо Бегичев, - это же тот, ну... из нашей газеты... про него наш гороскоп...
  
  Молодые люди присели на скамейку.
  
  - Пойми, - Семен вдруг сказал, - я не могу лгать, но если же я это делаю, то всегда что-нибудь плохое случается...
  
  - Чего? - Николай не понимал.
  
  - Я же знаю, - Семен тихо шептал, - что этот твой дядя может мне вред нанести, но чтобы этого не было, я не должен говорить неправду... - он страдал, он ерзал на месте: он не знал как объяснить. - Я не могу таить своих мыслей, - шептал он на храп срываясь, - пойми, с этим стариком, - тут он указал на Панаева, - что-то очень плохое может случиться... нужно ему об этом сказать, чтобы он как-то остерегался...
  
  - Ты это о чем? - Коля не хотел верить. - Ведь ты же с ним почти еще не общался... - шептал он с улыбкой.
  
  - Я прямо слышу, что он сейчас обо мне говорит... - отвечал Бегичев, палец к губам прижимая.
  
  Бегичев еще что-то всё шептал Коркину, но тут вдруг весь интерес друзей привлек к себе автобус, который пришел на станцию, видимо, для того, чтобы забрать с поезда, что, наверное, скоро должен был подойти, новых пассажиров. Он замер, немного не доехав до скамьи - места, где, верно, была его стоянка, - и уже более не двигался: ждал, перекуривал.
  
  - Я даже вот думаю иногда, - шептал Семен, вновь взирая на Коркина, - всякий мой жест, всякое мое слово, пусть даже оно совсем ни о чем, всегда влечет за собой какое-то страшное следствие... - казалось так, что вот-вот, прямо сейчас он будто упал в обрыв себя самого, будто бы прямо сейчас с ним стрясся какой-то приступ: он дрожал, его пугал шум вокруг, он ежился, он повторял: - Стукается, стукается... тут кто-то стукается... - однако ж, видимо, не в новинку было Семену такое состояние, он взял себя в руки и продолжил: - Невесть как, но всякий мой поступок или, Коркин, самый простой разговор может привести в будущем к ужасным последствиям...
  
  - Что ты, что ты, не надо... - хлопая по спине Семена, говорил Коркин с улыбкой.
  
  - ...Вот я щелкаю пальцами, - тут Бегичев ими щелкнул, - а в твоем доме дверь кем-то открылась, вот я зажигаю спичку, а там что-то загорается... - тут он достал из куртки пачку сигарет, вытянул из нее сигарету, зажег спичку, прикурил и, наконец, успокоился. - Понимаешь? - он медленно проговорил.
  
  - Что же значит тогда твоя сигарета? - не найдясь совсем, Николай выказал внимание.
  
  - Я не курю, но бывает... - сказал Бегичев, а потом тихо через затяг добавил: - это не простые сигареты...
  
  - Что значит не простые? - спросил его рядом сидящий.
  
  - Чудные, - ответил баламут, пустив дымок струйкой. - Если вдруг надо уехать, а к тебе не едет автобус, то закури их и он тут же прикатится...
  
  И точно, только Семен взялся дымить, как автобус, до этого мирно стоявший, сорвал всю его радость - назло, не став ждать своего часа, сошел с того места, где стоял, и поехал к скамейке. Коркин лишь рот раскрыл в изумлении.
  
  - Да-да, - сказал Бегичев туша сигарету, - и такое случается...
  
  - Да ну, - ухнул Коркин и встал со скамьи.
  
  - Если же я кому-то наврал, - говорил Семен, непонятно кому адресуя свое послание, - то с ним будет что-то плохое, если я наврал самому себе, то со мной будет что-то такое же скверное... - он замолк, а потом для чего-то добавил: - Ребята, вы уж будьте уверены!
  
  Сейчас, взирая на Колю, он отчего-то улыбался.
  
  - Да ты сядь, - он сказал, - мы на нем не поедем! А то вдруг там контроль?
  
  Николай во все глаза глядел на своего соседа по скамье, пытаясь понять, что же случилось.
  
  - Слушай, - Коркин начал, - ты как узнал то, что сейчас автобус подойдет?
  
  - Я же говорю, - Семен смеясь отвечал, - такие вот сигареты!
  
  - Откуда? - Коркин никак не мог поверить.
  
  - Мне их дала одна девушка... - сказал Бегичев и тихо добавил: - Ты не хочешь еще погулять?
  
  Коркин не мог ответить, он смотрел на то, как у автобуса, что к скамье подошел, в разные стороны двери разъехались.
  
  - Слушай, старик! - крикнул Семен вслед Панаеву, который уже залезал в транспорт. - Слушай... вот что: будь осторожен!
  
  Дядя Дима лишь рукою махнул, про себя что-то зло прошипя.
  
  - Помнишь, мы читали в газете, - сказал Семен Коркину, - в этот час лучше избрать дорожку подлиннее...
  
  - Хм... да? - извлек из себя Николай.
  
  Автобус рыкнул и отъехал от станции.
  
  
  
  Глава номер четыре (тут будет сказано о том, что с Панаевым до того, как он сел в автобус, случилось).
  
  Надо сказать, что Панаев был старик уж очень хитрый и к любому слуху, к любой сплетне, что, бывало, раньше как вихрь несла его по жизни, относился опытно: весьма осторожно. Возможно, в его тихую жизнь, которую он теперь оседло вел в уютном, всеми забытом и к тому же наглухо запертом ото всего, что чуждо, городишке, имя которому было Причальный, уже не могло что-то прийти новое и вдруг всё собой нечаянно переменить.
  
  Но как обычно бывает в сюжете, именно что-то тихое, почти никому еще не ведомое, более всего другого, шумного и большого, склонно к событиям, которые несут великие изменения.
  
  Точно так же и сталось с его городом, в котором в один ясный и теплый денек родился слух о скором его открытии. Это значило для Панаева, что те тайны, которые город хранил в своем чреве, должны были просто в скором времени в прах как есть обратиться.
  
  Все жители города знали, что тайн в нем немало, - оттого его, так сказать, когда-то сеткой шипов и постами охраны закрыли, - но что это за тайны такие, знали также все-все до единого: рядом с городом стоял завод порохов, там делали снаряды и даже вроде бы ракетные двигатели.
  
  Такое знание, такая общая порука когда-то очень хорошо помогла карьере Панаева, - когда-то давно он был тем, кто следит за 'уровнем общей закрытости'.
  
  Целый отдел на почте был отдан под то, чтобы люди в черных одеждах могли читать чужие письма, а уж потом, как говорят, карать или миловать.
  
  Ох, как я это люблю, как всё это ко мне близко! Читать чужие письма - что может быть занятней?
  
  Однако ж стоит ли теперь, зная то, чем когда-то был занят Дядя Дима, платить ему тем же - о личной жизни его тут говорить? Я думаю, это лишнее! Однако ж всё же стоит сказать, если уж эта глава ему отдана, о том, что вело его по жизни, что было для него, как мне кажется, главным смыслом...
  
  Хм, всё просто: он знал про себя, что 'делая свое дело', он влияет на судьбу простых горожан. Тогда можно сказать, что он был в этой сказке злодеем? Честно, я боюсь сорвать интригу, если она вообще тут где-то имеется (она, может быть, и есть где-то тут, но я вот говорю 'злодей' и спугиваю еще одну птичку вашего интереса!)...
  
  Но почему я так говорю, как будто давно знаю Панаева? С ним я не знаком, его я увидел, когда с Коли Коркина начал этот рассказ. По-правде, мне с ним не очень-то нужно и знаться... Однако увидев его рядом с Колей, я всё же решил узнать о том, большая ли роль у него в этом рассказе. Да, решил, но не узнал ровным счетом ничего сразу, - и у меня, Текста, есть пределы! Сколько же усилий, пока Коля мирно спал в поезде, мне пришлось приложить, пытаясь пролезть чьим-нибудь чужим взглядом в нужные архивы и картотеки (...благо ж, конечно, родители часто приводят на работу детей, - так девочка, дочь директора одного крупного заведения, пошла погулять по залу, где нет никого и много-много зеленых шкафов с какими-то записями, и там-то отыскала мне папку с именем на корешке 'Панаев Дмитрий Сергеевич'...).
  
  Скажите теперь, если уж он для меня стал таким тяжким, что же тогда могло ожидать Семена и Николая в городе, куда они, должно быть, отправились?
  
  Конечно, кое-что я узнал о Панаеве из тех бумаг, что в архиве нашел, хотя в них было много сухого, но так только... интересно ж мне было то, с кем был близок мой изучаемый...
  
  Лучше же всего было залезть в голову Панаева. Вообще-то, в голове человека редко найдешь что-то о его прошлом, никто тут себя толком не объяснит, не скажет того, чем он может быть мне интересен... но вот, сколько же в голове у людей планов, сколько всяких желаний, сколько мыслей о том, чем человек в будущем желал бы заниматься...
  
  А страхи! Вы знаете? Все эти ваши мысли о других людях, все эти страсти, все эти ваши мечтания! (Вот же опять! Когда я говорю или только думаю об этих своих скромных вояжах, я всегда увлекаюсь!)
  
  ...В голове у Панаева была опаска, что скоро то, на чем был смысл всей его жизни завязан, будет враз сорвано и утеряет всякое значение.
  
  Раньше, за три дня до того, как я застал в поезде моего Николу, по городу, откуда он родом и где жил и живет Панаев, как я уже сказал, прошел слух о том, что город откроют, - данная весть немало людей тогда испугала. Панаев своими глазами всё это наблюдал...
  
  Он шел по своему городу, он слышал:
  
  'Всё теперь! - шипела бабка у киоска с хлебом. - Всё, теперь цены вверх полетят!'
  
  'Да-да, у нас сказали, что завод будет теперь как-то сам себя окупать...' - кто-то болтал в автобусе.
  
  'Вы что же не знаете? Теперь к нам в город кто только не приедет...' - у почты спорили граждане.
  
  Откуда такой дикий слух пошел, сам Панаев не знал, и это его жутко смущало. Коллеги его точно так же, как он, не могли понять природу этой чудной сплетни и, не веря друг другу, все как один упорно молчали. Сплетня же была поистине очень чудная, Панаев впервые за всю свою жизнь наблюдал такую странность. Парадокс же в том, что вначале она вообще невесть откуда взялась - еще с вечера никто ничего не знал, а к утру уже весь город шептался... - потом, она не только славно падала на языки, но хуже всего то, что люди в нее отчего-то верили - всё что ни было из еды на базаре (мука, сахар) отчего-то очень быстро скупалось... - всё это уже похоже было на панику, но вот даже на самых верхах никто данный слух не мог развенчать.
  
  Сколько бы сам Панаев не пытался найти своим острым чутьем в городе причину всех этих событий: слухов и какого-то общего полоумия, - у него ничего не выходило. Оставалось только одно - искать причину страхов за пределами Причального-2.
  
  Дмитрий - пока Дядю Диму для себя и так можно назвать, хотя уже давно его так никто не называл - знал, что звонить и узнавать что бы то ни было по телефону, особенно ж если это касается не его конкретно, нет надобности. Решением его стала отправка себя самого в один большой город с той целью, чтобы выяснить у знакомых и знающих всё о своем закрытом поселении, найти нужные сведенья, а уже этим самым, видимо, еще раз в чьих-то глазах выделиться.
  
  Свершив подвиг отъезда... - нужно сказать, что из своего города наш Дядя Дима давно уже никуда не уезжал, - вверив себя в такую поездку... он с трудом отыскал среди тех, кто ему был знаком, знающих... но и они, конечно, на его вопросы ничего не смогли ответить, история же его о той сплетне, что так коварно смутила весь городок, их самих весьма озадачила.
  
  С пустыми руками Панаев собрался обратно к себе восвояси. Однако ж тут вдруг, если можно так сказать, ему пофартило: случайно перед самым убытием он выискал в одной из газет очень знаковую статейку, в которой как раз писалось об открытии Причального-2.
  
  Но как, как так?! Никто ничего еще толком не знал, а тут в газете среди мишуры пересудов уже было написано - о, ужас! - о как будто ставшем былью открытии!
  
  Дмитрий отложил свой отъезд - решил зайти в штаб наглой газеты с той лишь целью, чтобы отыскать: кто же посмел через печать такой обман провести, кто же он был, этот сплетник?
  
  Прикинув про себя что-то еще, он это сделал - зашел в офис газеты, но там сказали, что им совсем не знаком тот, кто принес все эти известия, что, мол, они не знают даже как зовут этого человека, одно хорошо - сказали, что все сведенья были точно и как нужно проверены.
  
  Конечно, ха-ха... но ведь газета вещала о том, что закрытый город скоро откроют... - теперь Дмитрий спешил быстрей к себе домой удалиться!..
  
  Удалился, уже был в пути, но тут вдруг рядом с ним что-то темное стало происходить...
  
  
  
  Внимание, теперь ты, тот кто это читает, обязан знать и видеть то, что я, вот эта строка, конечно же, не мог знать, что было с Дядей Димой до той минуты, пока он в поезде со мной и с Коркиным нечаянно не столкнулся.
  
  Думается, что либо я это выдумал, а в данном рассказе это очень возможно, либо я, исходя из своего опыта, отчасти сам собрал эту историю о походе Панаева к знающим за ответами, - но, может быть, я узнал это совсем от кого-то стороннего?
  
  
  
  Крайне странно, но только наш Панаев сел в поезд, как история о его городке ожила в говоре и тихом ропоте тех людей, что с ним рядом присели. Да, эти люди точно читали статью, об этом и была их беседа, но вот помимо всего, что уже из газеты знал наш Дядя Дима, соседи его вещали о том, что может после урагана открытия с городом произойти.
  
  Везенье - он сидел рядом с этими людьми!
  
  Однако теперь для радости Панаева совсем причин не осталось, - эти умники, сбивая друг друга, судили о том, что вот, мол, в газете показан еще один случай чьей-то алчности!
  
  - Вот увидите, - один из них заявил, - это всё неспроста... город хотят разорить!
  
  - Даром, - второй его перебил. - Сколько у нас уже было таких дельцов?
  
  - Я слышал про одного такого, - начал третий. - Сначала, знаете, может просто на поезде скромно в город приехать... - шептал он теперь так, будто байку травил: руки, глаза - всё у него было в движении, - походит... - он говорил, - оглядит тихо домики, у местных чегой-тось там стребует... а дальше зайдет тихо в контору, и через месяц завод, что там стоит вот уже целый век, к кому-то другому относится...
  
  Свежие мысли, идеи, о коих Панаев ни разу за всю свою жизнь и не думал, теперь перед ним фактом вставали, однако во всем в этом было что-то уже крайне странное! Никаким образом тех бесед, что вокруг Дяди Димы велись, это уже не касалось... но соседи его, что сейчас ему на многие вещи глаза открыли, сошли скоро на своей станции, на их же место сели точно такие же и стали трещать точь-в-точь о том же самом: о скупке, о продаже... - довольно сильно человек пугается, когда всё чудесным образом вокруг него совпадает!
  
  
  
  Да уж, соседи Дяди Димы ушли, но его слух не спасся от былой их беседы, - он решил пойти в другой вагон состава.
  
  Этого не могло быть, но это, увы, было... - куда бы Панаев ни сел теперь в поезде, кругом люди трещали о том, что есть, мол, такой человек, который якобы ездит по малым городам, разом скупает все заводы, а потом их, мошенник, на запчасти распродает...
  
  Поганая сплетня о каком-то наглом деляге словно бы налипла на Панаева, словно бы за край плаща его, не пуская, держала... Слушать более ее он уже не мог, - он шел из вагона в вагон, менял место посадки, стоял в тамбуре, но везде, где бы он ни был теперь, разные люди зачем-то - зачем? - этот разговор вновь и вновь зачинали...
  
  И ладно бы сплетня была о чем-то таком, что всем людям понятно (мало ли о чем могла газета наврать...), но тут вдруг история о каком-то наглом деляге, коих не счесть, о каком-то мелком городке... - и ведь у всех такой странный азарт к этому, такая дикая лихорадка!
  
  Минутой Панаеву даже так мнилось, что тот человек, о коем нынче велся повсюду такой разговор, сидит где-нибудь у окна и мирно за этим всем наблюдает...
  
  'Что же они все так-то? - про себя он шептал. - Неужто их всех так это задело?'
  
  Странно, странно, странно!
  
  Долго шел Дядя Дима по составу. В одном из вагонов у окна он увидел родное лицо - Коркина. Да уж, и сколько же у него к Коле теперь было вопросов... Молодой человек, к тому же его земляк, на многое мог глаза, наверное, раскрыть, однако Дядя Дима не спешил к нему подходить. Не торопясь, он решил постоять в стороне, - присматривался!
  
  Да, не пожалел Панаев о том, что так сделал, ведь сейчас с Колей что-то очень странное совершалось...
  
  Молодой человек как будто что-то искал в газете, что была у него в руках... - тут Панаев глаз сощурил, - молодой человек что-то искал в точно такой же газете, что была в кармане у рядом стоящего соглядатая...
  
  'Еще ведь не видел статью?' - Панаев подумал.
  
  Однако же чуть дольше постояв рядом с Колей, Панаев заметил, что он вроде бы и не читает... нет, он прямо-таки роется в газете, как будто желает в бумагу залезть... - мнет ее, ногтем царапает, шепчется...
  
  Надобно ли мне тут снова говорить о том, что было с Колей, о том, что с ним делалось?
  
  Панаев видел, что после чтения его земляк стал что-то писать в свою книжку. Когда Коля бросил ручку и положил блокнот в карман куртки, Дядя Дима, наконец, стукнув об пол тростью, решил к нему подойти... - он отчего-то думал, что Коля уже нашел статью, прочел ее, а теперь так же, как и он сам, тихо беснуется...
  
  Надобно ли мне тут теперь говорить, о чем они вели беседу, если вы можете сами назад меня отлистать?
  
  Но как же Панаев был огорчен - Коркина совсем не тронула новость об открытии. Он был в чем-то своем и совсем не хотел разговаривать.
  
  Развлек же Дядю Диму сосед, что сидел к нему лицом, - вот же падкий на байки народец! Только вроде бы Панаев начал давно уже севшую ему на язык сказку о дельце, что ездит по линии, что заводы скупает... ну, и так далее... только Коркин на это вроде бы что-то стал отвечать, как сосед его оборвал - решил, видно, в общий компот своего добавить. Однако ж не тут-то было, сосед со слова 'мистика' начал рассказ о каком-то загадочном почтальоне...
  
  'Неужто слух уже круг обошел?' - тут подумал Дмитрий Сергеевич.
  
  
  
  Поезд-то, а ведь этот поезд был совсем не простой! Да ведь, Дмитрий Сергеевич?
  
  'Да уж, и такое бывает', - тот сказал про себя, когда увидел, как какой-то босяк дал нищей, что шла по вагону, целую тысячу одной купюрой. Заметил же он его еще раньше, а именно, когда Коркин после долгого забытья, сказал, обратив свой взор к убогому: 'Почтарь', - то самое слово, что еще было на слуху у Дяди Димы после той байки, что недавно сосед рассказал.
  
  Наиболее же сильно его удивило то, что ни с того ни с сего Коркин вдруг понес бред про какого-то второго, - Дядя Дима слушал с заботой, - второго... с коим он не мог, что ли, долго по какой-то причине встретиться? Через какое-то время его совсем понесло, он стал твердить про какой-то билет и конфетки, при этом его взор был опять прикован к тому щедрому гражданину...
  
  - Коля, Коля... - тогда шептал Панаев и махал рукой перед его глазами.
  
  Однако же Коркин не мог ничего ответить, он встал и, держа в руках свою голову, быстро к выходу зашагал. Дядя Дима же знал, что их станция будет только через одну остановку.
  
  - Сумки забыл! - он еще было позвал Николу, когда вдруг увидел его в немом окне на чужой станции. Следом за ним там же он увидел и того бродягу, что вроде бы только что сидел тут супротив...
  
  Скоро и Панаев вышел на своей станции. Он никуда не спешил: не сел в автобус, что отвозил граждан в его родной городок, - он почему-то думал, даже знал, что Коркин придет скоро на станцию и что история с тем босяком, должно быть, тут продолжится...
  
  Всё сошлось!
  
  О, и как же Панаев был обижен, когда после целого часа, пока он сидел, ожидая Коркина, тот явился и, конечно, с собой привел того самого бродягу, - ведь это же наверно значило то, что он и в город хочет его пригласить?
  
  Конечно, парни этого не таили, как есть всё сказали!
  
  Славно, славно! Однако и это не всё, Колин дружок совсем осмелел и под конец стал угрожать!
  
  (Что же я всё повторяюсь?)
  
  
  
  Запутано, но как мы уже знаем, Панаев один сел в автобус, что скоро пришел, - так же, как и Колю, его изумила такая скорая отправка.
  
  - Почему не ждешь поезда? - задал вопрос он шоферу.
  
  Видно было, что тот чем-то сильно напуган.
  
  - Пожар! - дергая за рычаги, шофер крикнул. - Звонили!
  
  - Где? - Панаев спросил.
  
  - У шараги, - быстро тот отвечал, - в общаге, где мы живем с Сонькой!
  
  'Вот я щелкаю пальцами, а в твоем доме дверь кем-то открылась, вот я зажигаю спичку, а там что-то загорается...' - зачем-то повторил Панаев фразу, которую он в недавней беседе Коркина и Бегичева смог расслышать.
  
  Более за всю поездку он ничего не сказал, ничего не спросил, отчего-то и не особо хотелось... - он, видимо, сильно устал, пока ездил, а теперь еще у него в голове всё этот визитер нудно и тошно крутился. Почему-то мысли о нем будили в памяти Дяди Димы ту байку из поезда про Почтаря, что разносит письма, которые лишают рассудка. Сейчас эта байка его смутила, он видел в ней себя самого, свою работу: тонны писем, ночное бдение, жизнь сотен семей в переписке...
  
  'Ну, нет, - он подумал. - Чтобы меня кто-то смог провести!'
  
  Страшная злоба, злоба на всё, что вокруг, сплела мысли Дмитрия, теперь он думал про себя, что если уж он не сможет сорвать то ужасное, что с его городом вот-вот может случиться, то он хотя бы этому Бегичеву укажет на свое место - в свою пока еще закрытую обитель его не пропустит! Когда город был уже близко, он махнул рукою шоферу - дал понять, чтобы тот у КПП его высадил, а дальше сошел с автобуса и известил гарнизон о скором прибытии в город неместного...
  
  Теперь его ноющая душа чуть-чуть унялась - домой бы, забыться...
  
  
  
  Как же ужасно, люди, когда ты строка - ты тут, ты здесь, ты жив этим... - при этом всё время в мыслях один и тот же абзац, провал: ты думаешь, что ведь и тебя, как любого другого, кто-то будет оценивать!
  
  
  
  Может быть, я рано это скажу, однако...
  
  Бегичев жил в другом мире, вам и неведомом. Нет-нет, всё было то же самое - те же обеды и ужины, все те же самые вещи вокруг, те же люди, явления... - всё-всё было один в один, как у вас, но по-другому!
  
  Вот и сейчас, только наш Панаев уехал, как Бегичев встал со скамьи, где он сидел с Колей, и опасливо, каждого нового шага страшась, пошел к столбу, что стоя на станции собирал изо дня в день на себя объявления.
  
  Знали бы вы, как Семен ходил по городу, по улицам... - о, этого не передать!
  
  Для Бегичева не было такой вещи, которую бы он назвал простой или обычной, ко всему, что бы по жизни на пути у него не вставало - к походу за едой в магазин, к поездке до нужного места в автобусе, к тому, что кто-то на улице подошел спросить прикурить... - он относился весьма осторожно.
  
  Имелись ли у него для этого причины?
  
  Теперь он стоял у столба и, щурясь так, будто на солнце глядел, читал новости, что на него толстой коркой налипли: кто-то сдавал жилье, кто-то хотел продать пианино. Однако ж всё это его не трогало, было видно, что он водит рукой по бахроме рекламы - его заботят лишь отрезные листки с номерами.
  
  - Что ты ищешь? - из-за плеча Коркин спросил.
  
  Бегичев отогнал его от столба, сказав, чтобы тот не смел ни читать, ни даже просто глядеть в его сторону. Когда же Коркин уже отошел, Сема ответил:
  
  - Нужно узнать, что тут у нас может сойтись...
  
  Николай увидел, что Семен как бы сводит билетики с поезда с номерами отрывных телефонов.
  
  'Ну ладно', - он подумал. На самом деле, теперь Семен его не страшил своими поступками, а был даже интересен ему, за ним хотелось подсматривать.
  
  
  
  Столько вопросов, сколько же вопросов! Почему я начал этот рассказа с Коли Коркина, теперь хотелось бы выяснить!
  
  Надобно сказать, что этот человек как герой не подошел бы вовсе для стоящего рассказа... - уж очень он был, как вы бы сказали: обычным, заурядным...
  
  Внешний вид никак не выделял его, все его поступки по жизни, его образ мыслей... - всё как-то было в нем прибито, опасливо, в известном смысле ограничено...
  
  Разве вы не знаете таких людей?
  
  Его отличало одно разве что - он знал об этом своем изъяне, или же, если точно сказать, у него была такая гипотеза...
  
  Обычная схема (сколько их уже было): он родился, учился, потом поступил в академию... - может быть, он про себя думал: стоит ли продолжать?
  
  Да, он так и думал, но ответ всегда был один: выбора нет, стоит, конечно (...работа на лето, девицы, покупка автомобиля...)!
  
  Однако же человек не может так жить, чтобы его энергия никуда не уходила... - наверно именно поэтому он всегда сам чуть-чуть уходил в сторону: пил, гулял, собирал с этой целью у себя в общаге студентов.
  
  Конечно, я его не знал раньше, но таких людей, как он, в своей писчей жизни я видел много, они уже меня давно не удивляли!
  
  Поэтому-то я его и выбрал одним из героев в этот рассказ - ...чувствуя общую проблему!
  
  Местечко это мог бы занять и другой, точь-в-точь такой же паренек, который бы так же, как и Коркин, мог знать Бегичева. Вопрос ли для меня - найти такого человека!
  
  Может быть, Коля среди вас сейчас, только имя его другое немного?
  
  Серость, серость! Характер даже его был какой-то серый - без срыва, без истерики!
  
  Читая это, что вы найти хотите? Может быть, вы ищете то, что могло бы вас из вашей серой жизни на миг вытянуть - события? Вообще, что такое чтение книги, как не способ найти соперника?
  
  Медленно закройте книгу, иначе я скажу: 'Хлоп!' - и это будет значить то, что я с вами уже простился.
  
  Поистине же Коркин был тот человек, который для себя еще незримо хотел толчка в спину, некого вызова со стороны! Представьте, у него была даже мечта (картина): вирус... либо же такой взрыв, чтобы на нашей земле никто не выжил, но лишь он один... - пустые города, пустые улицы, поиск какой-то еды, утеря всех старых ценностей...
  
  Банально! Я пока ничего нового не сказал... но вот, может быть, это: ...когда-то на серых камнях жизнь внезапно возникла!
  
  Коркин еще не знал, что такое - жить красиво, Бегичев об этом ему еще пока не поведал. Сейчас Коля следил за своим новым другом, и уже не мог от него никуда убежать... - он бы пошел за ним следом, везенье: жизнь мигала перед ним красным светом новых интриг и значений, - изнеможение.
  
  
  
  Вернемся к действию...
  
  - Пойдем уже? - сказал Бегичев, оторвав свой взор от серого столба с белыми листами.
  
  Коркин ничего на это не ответил, его слегка изумила та реакция, которая прошла у него внутри на этот призыв Бегичева: невольно он ощутил в себе какую-то слабость, какое-то маетное, терпкое волнение, - он уже не мог спорить, не мог ничего отрицать, он был готов кротко идти за этим человеком.
  
  - Так смешно... - еще шепнул он и встал со скамейки.
  
  - Подожди, - сказал Бегичев, а потом вынул из сумки какую-то конфету и подал ее спутнику. - На вот, разжуй... - он с участием произнес.
  
  Это была жвачка, а не конфета, - Коля это заметил.
  
  - Зачем? - он тихо спросил.
  
  - Разжуй ее и под лавку сюда налепи, - сказал Семен и всё это сам тут же наглядно проделал.
  
  Николай, дивясь на себя, повторил за ним все эти нехитрые действия.
  
  Бегичев так это всё объяснил:
  
  - Пойми, - он сказал, - кто его знает, что нас там, в твоем городе, ожидает?.. Однако эта жвачка - хороший залог того, что мы обратно сможем прийти, это - такая как бы, Коля, точка сохранения...
  
  Коркин качнул головой - видимо, уже был готов поверить в такое чудное объяснение.
  
  Теперь друзья, взвалив на себя сумки, что Панаев для них приберег, не спеша в сторону города двинулись.
  
  
  
  Узенькая тропа, мелкая речка слева, редкий лес, солнце в зените... - всё то, что теперь окружало Коркина и Бегичева. Николай пытливо смотрел на Семена, что шел от него чуть впереди, - наверное, они прошли вместе вот уже больше одной морской мили, а разговор между ними всё как-то не зачинался.
  
  Бывало, Семен тушил свой скорый шаг, теснил плечом спутника и, чуть смеясь, повторял:
  
  - Его тут нет, его тут нет! - и как-то странно: - Можешь уже не бояться! - эту фразу он через раз добавлял.
  
  Да Коля и не боялся! Но зачем? Что этим Семен хотел сказать, что его мысли ласкало?
  
  Прошло какое-то время, он объяснил:
  
  - Этот-то, что из газет, он ведь сноб, он ведь всё у дорог трется, но тут в лесу ему места нет, одни деревья...
  
  Однако он зря себя этим тешил - я, тот, кто из букв и слов вышел, был от него очень недалеко!
  
  Отчего-то Коркину теперь совсем не хотелось обо всем этом болтать с Семеном, вероятно, сейчас он хотел себя понять, понять то странное желание, что вело его за этим наверно пока чужим ему человеком.
  
  Но скоро он всё же сказал:
  
  - И давно ты стал такой? - задал он вопрос Бегичеву.
  
  Семен явил улыбку, тут же ответив:
  
  - С тех самых пор, как читать разучился...
  
  Коркин молчал (хотя и было еще что сказать, спросить), он видел: его спутник сам сейчас хочет что-то ему сообщить.
  
  - Наверно, - Семен тихо начал, - когда о чем-то долго думаешь, это является в твою жизнь, но уже не мечтой, а призраком...
  
  Слова-речи в лесу не хотели быть никому слышны, они летели вдоль по узкой тропе и стухали в шуме листвы, в треске сухой хвои под шагами идущих... - о, как же это приятно: брести строке по лесу и плести такие сочные речи-эпитеты.
  
  Бегичев уже что-то шептал про себя, мило скалясь, уже хотел что-то сказать и уже говорил, но его было не слышно, словно он пока сам не хотел быть услышан.
  
  - Помнишь, мы учились? - наконец он вскликнул.
  
  - Да-да, - тут же Коля ответил, - на втором курсе, я помню, как мы сидели с тобой на лекциях...
  
  - О да, лекции, - сказал Семен весело, - помню: классы, девушки... - Тут его что-то задело, какое-то усилие его лицо исказило.
  
  - Что с тобой? - Коля спросил.
  
  - Знаешь, - Семен ответил, - когда сидишь на паре и тебе неохота писать, ты рисуешь... - Видно было, что он что-то тайное хочет на свет вывести. - Рисуешь всякую мазню на полях тетради, на столике... - после паузы он тихо добавил.
  
  - Бывало... - Коркин ответил.
  
  - Однажды и я так сидел, - сказал Семен, - рисовал... а потом подумал: что если кто-то другой так же, как и я сейчас, сидит где-нибудь, скучает и рисует точь-в-точь тоже самое, такие же каракули... может быть, наши мысли с ним как-то сходятся, совпадают?..
  
  Казалось так, что его речь вот-вот стухнет, а он сам, может быть, в зное леса растает... - люблю ли я так писаться?
  
  - Универсальный язык мыслей, - тут он добавил.
  
  Коркин молчал.
  
  - Помнишь, я однажды пропал из академии и больше там не появился? - после долгой паузы сказал Бегичев и вдруг опять засмеялся.
  
  Николай этого не помнил и теперь повел лишь плечами.
  
  - Идея, у меня была идея тогда... - сказал Бегичев, - я кое-что тогда придумал...
  
  
  
  Бегущий человек:
  
  - Идея, идея! У меня есть идея! - частил студент Бегичев, сбегая по лесенке в камбузе своей академии.
  
  Длинных, долгих три целых месяца он сидел в покоях с томами книжек: искал форму для всех своих новых мыслей, идей, хотел некое чувство в четкую логику обратить... - вышло же так, что жара, лето, пиво, всё это мимо него, шипя и треща, пролетело.
  
  Однако ж таки обратил!
  
  - Слушайте, - потом всё это он излил разом кому-то, - слушайте, я долго был занят учением об эволюции...
  
  - Вот как? Так-так-так, - отвечал человек с бородой.
  
  - Знаете, там есть пробел!
  
  - Хм?
  
  Наверно сложно сейчас всё это объяснить!
  
   - Большие ученые изучают лишь живое, считают, что только эта материя имеет такое развитие... - говорил тут Бегичев об эволюции. - Выходит так, что человек - это лишь один из видов в мире живого, в своем роде тоже скотина, хотя и очень неглупая... Однако же вот, может быть, человек уже является частью другой системы, где он есть основа, субстрат для чего-то более высокого, более сложно устроенного?..
  
  Конечно же, его не понимали...
  
  - Можно и так думать, - кому-то веско он заявил, - что над людьми есть другая, новая система эволюции!
  
  ...однако он не мог уже не говорить...
  
  - В системе ДНК есть гены - в них записано всё о строении организма, в системе общества есть образы - в них, может быть, есть тот же смысл и та же структура?
  
  ...по правде сказать, говорил он не с теми, да и напирал на них как-то уж чрезмерно.
  
  - Подумайте только, а что если в нашей среде, в среде нашей культуры, уже есть существа, которых мы пока не видим, но которые состоят из наших символов и живут нашим духовным? - потом он еще у кого-то спрашивал.
  
  Понятно же вам, люди, что у него ничего не выходило?
  
  Смеялись, да-да, вы все смеялись! Но хорошо, может быть, потом я возьму на себя миссию его теорию еще раз здесь как-нибудь провести, объясню ее, сейчас же это как-то выпадает из общего контекста...
  
  
  
  Поля, лес, речка...
  
  - Однако же я не сдался, - сейчас Семен Коле, смеясь, говорил, - я решил труд об этом сделать, хотел его в один институт отослать, чтобы еще и там наверно меня, дурака, высмеяли. Сделал всё это - и текст набил, и даже конверт где-то у себя выискал, и уже хотел отправить, но тут что-то странное вокруг меня стало твориться...
  
  Конечно, это был Текст, тогда-то в его жизни я и появился!
  
  - Помню, в тот день я на почту зашел, - Бегичев говорил, - помню, купил марку, достал письмо, присел и... тут в моих глазах всё так и поплыло...
  
  Только Семен набил свой текст на машине, только сунул листы в свои конверт, как Текст прочел его письма - услышал, по его следу пошел, стал в вашем мире курсивом выискивать!
  
  - Тогда-то я еще не понял, что это такое со мной вышло... - шептал сейчас Бегичев. - Словно б мир стал какой-то другой... - я заметил, что всё вокруг как бы в одно что-то стало сходиться: все записи, что вокруг меня тогда были на почте, стали прыгать, буквы играли в какую-то чехарду, цифры меняли значения...
  
  Понимаете, только к Семену пришла та идея, о которой я чуточку выше уже говорил, только он ею занялся (уселся на три целых месяца в комнате с книгами), как в тот же момент он и шагнул в другой мир, - всё его сознание, для него еще наверно незримо, сменилось.
  
  Превращение! Однако же, вы знаете, что никакие идеи так просто в голову не приходят. Видимо, когда-то давно Семена что-то из моего мира задело, после этого к нему верно и пришли все эти мысли о развитии, об эволюции символов... (похоже, я уже заговорился).
  
  Бегичев вышел из здания почты на улицу, пошел по дороге, смотря лишь в нее, старясь ни на что не обращать внимания, - он знал, что та реклама, которая вокруг него (на столбах, на фасадах), с ним пытается говорить, что-то шепчет ему, о чем-то спрашивает...
  
  Это-то и было новое? Слова, буквы, цифры, всё, что шрифт имеет, его к себе тянуло, хотело с ним говорить!
  
  - Но как же, как же? - он шипел.
  
  Однако мы по Коле уже знаем этот эффект; но Семен был не Коркин, он мог это всё для себя уже тогда сам объяснить.
  
  - Не может быть, да разве? - он шептал.
  
  Радость! Вдруг к нему пришла радость - мир с его идеями теперь был согласен! Опасливо он на будку с газетами тут поглядел... - мы встретились!
  
  - Кто ты такой, что тебе нужно? - тогда у него я как-то нервно спросил. - Отвернись! - я вдруг прокричал. Сорвался - ведь он тоже был в моем мире призраком.
  
  Он заплакал. Вероятно, не выдержал...
  
  - Врача мне, врача! - кричал он и бежал вдоль по дорожке.
  
  'Ну вот еще...' - помню, себе я сказал и за ним полетел.
  
  - Стой! Стой! - кричали ему вывески магазинов.
  
  - Подожди, - горело табло на здании какой-то конторки.
  
  Однако хоть всё это он и видел, меня он боялся теперь - ничего тогда не сказал, домой к себе забежал, на замок закрылся. Опасаясь пока с ним речь заводить, я стал следить за ним со стороны, - еще бы... ну а если бы он с ума сошел, что бы я стал делать: страдать из-за того, что так глупо его из своего мира выпустил?
  
  Проблема же в том, что сколько бы я сам за всю свою жизнь ни лез к людям, сколько бы не мелькал перед ними образами, они почти никогда меня не замечали... - так только, видели какие-то отблески, случайности!
  
  Сколько же к этому новому человеку у меня было вопросов!
  
  Шли часы, к нему в дом я не лез, но он тоже не хотел ко мне выйти. За это время я узнал кто он, с кем жил, с кем знаком... - очень немногое.
  
  Терпение! Опасливо, Семен всё же собрался и вышел из убежища - своей комнатки. Обрюзг, выцвел, весь посерел... - я заметил: встреча со мной сильно его изменила!
  
  Ступая по дороге, он взором жертвы хотел меня выискать. Не тут-то было! Теперь уж я не хотел быть заметен этому человеку...
  
  - Что же, ничего не было? - у себя он спросил после целого дня поисков.
  
  (Почему же тогда он домой убежал, его что-то испугало?)
  
  С пустыми руками он шел опять к себе восвояси. В подъезд свой уж, было, зашел, встал на ступень и шаг к двери, было, сделал, как тут обомлел: все двери подъезда от потолка до пола были заклеены белыми листами объявлений.
  
  - Ого! - он охнул, а потом открыл дверь и вошел в коридор.
  
  Удивление, он смотрел на свой ящик с почтой: тот был до отказа забит рассылкой, - другие ящики соседей были пусты (безжизненны).
  
  Конечно же, вы скажите, что он до этой минуты не был у ящика с почтой... но нет, - его он еще утром, когда уходил, первым делом проверил. Вот, а теперь! Тревога змеей кралась по его телу, виски тошно и нудно болели. Невольно он уже знал что-то, но боялся пока для себя это вывести, - не тронул ту почту, что в ящике у него собралась, не сошел к двери, не взглянул на объявления...
  
  Хорошо, пришел другой день, Бегичев вышел - я вновь появился!
  
  Неспешно я шел по улице за Семеном, который после всего того, что с ним уже произошло, был крайне осторожен.
  
  Крадущаяся строка прыгала за его спиной, шепча: 'Семен, Семен...' - сходясь в это слово через записи на одежде граждан (на кепках, на маечках); скакала через улицу по графе на домах, по слогам, вслед крича: 'Обернись!'; шла бок о бок, догоняя по ярким афишам, говоря: 'Попадешься!' - настигала змеей совпадений.
  
  Бесспорно, Бегичев это видел, ощущал рядом мое наличие, но все-таки, как бы я не тщился, он не хотел на меня свой взор обратить - совсем в себя погрузился. Солнечные очки на его носу не давали мне ни силы, ни даже права в его мысли залезть - теперь он боялся любой надписи, видел же он меня только краем зрения, почти рефлекторно.
  
  Однако же и у него, как бы он ни мучил себя, как бы ни силился сменить эту новую живую сферу текста вокруг на свои старые чувства, все его усилия на нет сходили. Нет! Попытки были - он тер глаза, себя за руку щупал, - но всё как-то без толку, ничего не выходило...
  
  Безделица, я уже думал его отпустить!
  
  Странно-то как... но сознание Семена очень хорошо в моем писчем мире себя ощущало, - это уж я чувствовал. Человек этот, хоть и был от меня закрыт, но стоило ему только на миг где-нибудь потерять свою чуткость (например, по сторонам на дорогу взглянуть), как тут же он попадал в мир, где буквы и цифры сходятся - в существо совпадают.
  
  Он это видел. И даже уже не слова...
  
  Наблюдал, как цифра три на кабине автобуса сбежала на маечку к даме в желтом, а с нее, шмыгнув на график работы рядом стоящего магазина, кинулась на флаеры, что сейчас Бегичеву какие-то девушки подавали.
  
  Ох, он их взять не хотел...
  
  Все-таки как меня злило, что этот чужак в мой мир проник. Конечно, он сам этого не желал, но его персона здесь меня сильно смущала. Постойте, а что если бы он вошел в мои цепочки и что-нибудь в них испортил?
  
  Бегичев же не падал духом, не падал в мой морок... - сейчас он четко желал одного: понять то, что вокруг него делается. Моя злоба вскипала!
  
  Почему эта тварь меня могла видеть, а я даже не мог его рукою задеть?!
  
  Срываюсь, опять я срываюсь! Может быть, я тоже хочу выйти в ваш мир человеком?
  
  Бывало ли так с вами, господа, чтобы весь мир на вас вдруг обрушался?
  
  Внезапно Бегичев увидел перемену в том, что его окружало, - всё, что ни было живого, из записей вокруг него вдруг пропало, стало таким, каким и должно быть обычно, - хаотичным. Ощущение: будто бы занавес опустили, - ничто более вокруг в стройную речь не слагалось. Бегичев тут даже свои очки снял, видимо, хотел проверить, не показалось ли ему это, а то, может быть, текстовый мир вокруг него просто захотел отдышаться. Однако же нет - теперь всё было нормально! И реклама была просто рекламой, и вывески магазинов более ничего не шептали, и даже бегущая строка на здании банка, что стоял рядом, больше к нему с вопросами не обращалась.
  
  Бегичев повел взором... - всё замерло!
  
  - Да ладно... - тут он сказал.
  
  'Ну-ну, давай!' - про себя тогда я подумал.
  
  Хитрый курсив тянул время, прячась. Бегичев шарил по кругу вещей, что были рядом, своим чутким взглядом. Очевидно, что теперь он сам в этом во всем нечто чудное для себя хотел отыскать, - эта игра, верно, теперь его самого сильно прельщала.
  
  Наконец-то он нечто стал видеть, нечто, что в его сфере внимания было теперь истинно странным... Бегичев, может быть, еще хотел руками глаза закрыть? Аха-ха-ха! Человек этот не мог уже на меня не глядеть - в оба глаза он смотрел на то, как всё та же знакомая ему циферка три скакала от надписи к надписи, бегала перед ним, пряталась... - вот уж точно: будто бы на какую-то игру его приглашала.
  
  Циферка три, этот мелкий крючок в форме птички - 3, вообще невесть откуда взялась сначала, однако, вот, теперь он мог ее видеть почти в каждой надписи, в каждом слове ее 3амечал, ничего, кроме нее, в тексте, что был вокруг, более не ра3личая. Какая-то странная сила манила Семена следить за каждым скачком этого знака по тем надписям, что были сейчас перед ним на улице, в его окружении.
  
  Внезапный азарт тут его охватил, его вдруг пробило желанье поймать наглый знак, рукою как муху к бумаге пришпилить. Устремился Семен уж было за ней, однако же циферка три была далеко не подарок - она от него наутек побежала, стала пружиной с надписи на надпись перескакивать.
  
  Не отступаясь, Бегичев бежал по улице вслед за юркой цифрой, крича ей что-то злое вдогонку, прохожие вслед смотрели ему удивляясь: молодой человек будто с ума сошел - он прыгал, он махал руками, словно что-то в воздухе поймать собирался, хватался руками за одежду прохожих, из рук вырывал газеты, журналы, припадал к уличной рекламе и колотил по ней кулаками, кидался на мимо идущие автомобили. Однако же его никто пока не останавливал!
  
  Неуемный, какой же он был тогда неуемный...
  
  Бегичев с разгона снес лоток с газетами, зарылся в листы, стал что-то в пестрой куче выискивать. Бабушка, что тут была продавец, на него закричала, стала какой-то клюкой отгонять хулигана, но тот не обращал на удары старухи никакого внимания, он как поросенок визжа, ползал по серым листам, в текст вглядывался.
  
  Прохожие уже вокруг него собрались, уже раздались первые крики: 'Милиция!', однако хулиган никак не хотел отступиться - на коленях ползая, во что-то всё вчитывался. Стоило же его только отвлечь, стоило его лишь на секунду занять тем, что сейчас вокруг него делалось - ропот, крики, какая-то общая суета граждан - как он тут же сорвался, побежал от лотка в сторону дороги, стал за буквы, что сидели словом на боках мимо идущего автобуса, цепляться, - ох, сумасшествие.
  
  Транспорт вдруг встал, открыл двери, Семен, не помня себя, в толпу, что там была, втиснулся. Копошение, визги... - через миг оттуда он уже выбился, в его руке дрожала добыча - синяя лента абонементов.
  
  Расправился с лентой он быстро - на куски разорвал: опять не нашел заветную циферку, эту мошенницу!
  
  'Что же это?' Теперь на его пути стоял магазин с книгами... Чуть-чуть перед ним постояв, он в него как ветер влетел, оттуда сразу стали кричать: 'Помогите!'
  
  Безумный скакал по полкам с книгами, рвал тетради, кидался на учебники, однако же он, наверное, уже не знал свои силы - какой-то шкаф с книгами, качнувшись, завалил Семена бестселлерами.
  
  Бегичев лежал под тяжестью ниц, не шевелясь, ни на что не реагируя.
  
  'Ну вот!' - себе я сказал. - 'Привет!' - я крикнул Бегичеву.
  
  
  
  - ...Собственно, как-то так всё и вышло, - сказал Семен Коркину, - верно, как-то так всё и вышло, - шепотом он повторил, открыв новый абзац этого рассказа (...может быть, где-то далеко кто-то из вас, люди, в легкой дреме решил написать письмо своему другу, да так и уснул, но пальцы не спали - они стучали по клавиатуре...).
  
  
  
  - Верно, как-то так все и вышло... - сказал почтальон.
  
  Николай молчал, шагая в такт поступи Бегичева, на его устах застыла улыбка, но он о ней как будто совсем позабыл... - странный ток мыслей освещал его сознание мягким лучом каких-то далеких вспышек, каких-то идей, к которым еще наверно нужно было долго идти, себя как-то осиливать. Наверное, он ничего для себя еще не понял из той истории, что поведал Бегичев, наверное, Коля для этого еще был закрыт, однако же та улыбка, что сейчас горела на его лице, значила одно - с ним уже можно было беседовать.
  
  - Что-то еще было? - робко Коля спросил.
  
  Бегичев тут чуть смехом не прыснул, но сейчас же пресек свой порыв, оценил взором того, кто шел рядом, и дальше стал говорить:
  
   - Вначале я думал, - начал он, - что Текст - это вовсе не текст, а наверно какой-то, что ли, мой сдвиг в голове. Вначале я думал, что сам с собой говорю... однако, как же я мог сам с собой говорить о таких вещах, о которых и понятия не имею, вот, к примеру: он всегда знал о том, что сейчас творится на другой стороне планеты... и, если у него было желание, он всегда спешил свежую новость мне сообщить... Позднее я узнавал о том же самом из сводок в газетах, из каких-то других новостей, но уже с большою задержкой...
  
  - Наверно ты с этим как-то боролся? - спросил Николай.
  
  - Конечно, еще при первой нашей встрече, когда он застиг меня в той лавочке с книгами, я пытался его на куски изорвать, - смеясь Семен отвечал, - однако всё это было тогда как-то тщетно... наверно от этого он только злился, мне же тогда очень трудно пришлось... Существо это мучило меня в мыслях - точно так же как я рвал его книжки, он убивал мое скудное восприятие...
  
  - Почему же ничего нельзя было сделать? - Николай вдруг смутился.
  
  - Смириться, на тот момент, я думаю, можно было только смириться... - плечами пожав, сказал Семен как-то очень небрежно.
  
  Товарищи сейчас вышли на тракт, который изрезал большое зеленое поле с какой-то растущей на нем дикой редькой ровно напополам.
  
  - Смириться, - Семен повторил, - что же еще-то... ведь на меня тогда вдруг упало столько бед, столько задачек по жизни, что любой другой человек просто бы суицид совершил...
  
  - Беды? - Николай уже совсем как будто открылся.
  
  - Наверное, сейчас всего и не вспомню, - сладко зевнув, Бегичев ответил на его интерес, - ну вот, к примеру, из-за той моей погони за цифрой три по улицам города у меня возникло много проблем с милицией. Помнится, они меня поймали тогда и что-то писать заставить хотели, для меня же это была сущая пытка, какое-то истязание, хорошо бы они меня просто избили, было бы спокойней...
  
  - Оставили? - спросил Николай с участием.
  
  - Аха-ха-ха... - залился вдруг смехом Бегичев. - Лучше бы они меня тогда посадили!
  
  - Что же так?
  
  - Оказалось вдруг, что у меня нет паспорта, я его, видимо, потерял, когда гонялся по городу за той шустрой циферкой, оказалось, что на мое имя написана целая куча судебных повесток, оказалось, что у меня проблемы в моей академии (сказали, что там какие-то тесты я будто бы подделал, и теперь меня грозились отчислить), тут же, конечно, военкомат подоспел со всеми своими справками и комиссией... но и этого мало, оказалось, что я давно не плачу за квартиру, что было враньем, но меня уже хотели выселить, оказалось потом, что ко всему прочему я за какой-то кредит не отдаю банку деньги (результат потери, конечно, моего документа): '...вот уж теперь, - мол, - Семен, все твои средства (которых и так бы ни на что не хватило) будут задержаны...'
  
  Бегичев сейчас был крайне зол, он говорил:
  
  - Почтовый ящик тогда я просто разбил, видимо, он утерял уже всякую совесть, соседи мои ничего понять не могли: мой ящик с почтой изо дня в день будто толстел - его забила какая-то дикая рассылка (визитки, квитки, справки, буклеты... - они уже не влезали в него и поэтому лезли ко мне из-под дверей, прямо в квартиру), но это всё ерунда, главное ж то, что буквы ожили - текст где-то рядом крутился! Конечно, я тогда уже понимал, что всё плохое вокруг, наверное, плод его гнусных интрижек...
  
  - Не ошибся? - весело Коля спросил.
  
  - Конечно, нет, - Бегичев тихо ответил, - теперь мне с ним нужно было найти общий язык, как-то же надо было тогда нам мириться...
  
  - И ты это сделал?
  
  - Сделал, - Семен сказал, - открыл тетрадь, что-то спросил - так мы стали с ним говорить!
  
  Николай сейчас был очень весел, что-то в этой истории его умиляло, но больше всего он был изумлен тем азартом, той страстью, что где-то внутри у него нервно дрожала, что тянула слушать Семена... но мало - ко всему прочему у него самого было столько вопросов, столько неясностей.
  
  - Он что-то в ответ написал? - теперь он спрашивал.
  
  - Конечно, нет, - отвечал Бегичев, - у него же еще не было того, чем можно писать, просто: тогда я шел по улице, писал что-то в тетрадь, он же, помню, мне отвечал с витрин магазинов...
  
  Ох, и если бы они сейчас шагали не вдоль по лесной опушке, а, скажем, по городу... ох, я бы ответил, я бы показал Коркину, что значат для меня его все эти сомнения...
  
  - ...Странно-то как, - говорил Бегичев, к Коркину свою речь адресуя, - но только я с этим демоном из текста стал говорить, принял его (понял, что он вовсе не голос в моей голове, а нечто живое), как все мои проблемы враз испарились...
  
  Помниться уже через день к Семену пришли из милиции с тем, чтобы сказать, что они ошиблись, с тем, чтобы принести извинения. Оказалось же так, что в его дело вкралась ошибка, по какой-то причине (об этом ему, конечно, уже никто не стал говорить...) само дело было где-то в архивах потеряно, и признать это, то есть признать свой роковой недогляд, свое упущение... - нет, уж лучше теперь было вопрос этот просто замять, с Семена же снять все обвинения. Позвонили тогда же из академии, оказалось, что подделки тестов не было, что они тоже, мол, у себя где-то ошиблись, ну и конечно, тут же закрыли вопрос о его отчислении... Надобно ли мне тут говорить о том, что точно так же все прочие проблемы Бегичева с банком, со счетами за квартиру в его пользу успешно решились. Вот только военкомат никак не хотел отступиться - упорно тянул Семена к себе, слал повестки, но и это, наверное, скоро как-то удачно смогло разрешиться...
  
  - Чего уж там, - сейчас Семен говорил, - только я вошел в диалог с Текстом, как обо всем том, что казалось для меня на тот момент важным, я враз позабыл, даже пусть бы он не решил моих тех проблем... но мир стал другим, словно бы занавес в сторону отошел - всё по-новому вдруг открылось!.
  
  Знаете ли вы, люди, что такое читать мысли в чужой голове? А видеть сквозь стены или знать наперед, что с вами случится?
  
  Маленькая черточка, которую вы повели на белом листе, желая ее вывести в букву, а затем в слово, не захотела вам быть покорной, она побежала по своей воле и, черкнув на листе молнией, с него ускользнула. Вероятно, вы даже этого не осознали, просто отчего-то ваша рука в локте где-то стрельнула, запачкала пером бумажное поле, принеся вам чувство досадной оплошности. Маленькая черточка же неслась уже вдоль по улице, рисуясь струей из баллона на фасаде какого-то домика, переходя в ровную строчку на бумагах чиновника, а с них уже, росчерком подписи, убегала в сочетание слов, шепча за ней бегущему - Семену Бегичеву: 'Пошли теперь в другое заведение', - это сообщение, которое видел он лишь единственный.
  
  Поспешая скорей, Семен бежал за буквами Текста по его наущению...
  
  - ...Перебегая через улицу на красный свет, я рисковал наверно попасть под машину, - говорил он сейчас, - я был словно ослепший, ничего не мог видеть, кроме букв этого организма, бегал за ним по разным местам, хватался за какие-то книги, писал по его просьбе какие-то письма, носился по городу с какими-то документами...
  
  Насколько же сильно был Бегичев удивлен тому, что перед ним вдруг открылось, он, может быть, сначала и в толк не взял, но видно все же стало потом, что мир устроен совсем по-другому, совсем не так, как ему говорили, совсем не так, как он понимал... - как же нестойки были все его прежние убеждения.
  
  Правильно, наверное, думать, что Бегичев после того, как я в его жизнь въелся, начал видеть все обычные вещи совсем под другим углом зрения, как он это всё для себя называл: цепочки знаков, видимые циклы, повторы, схождения... - паутина, что сводит в одно все вещи вокруг через мысли людей, через сумму их простых действий. Наперед теперь Семену уже было известно, что с ним через час или день случится. Конечно, тут я был советчик, но скоро ему уже не нужно было ничего говорить, он сам читал эту систему: так, знал, что ждет его за углом такого-то дома по номеру серии на пачке сигарет, знал, куда нужно идти, если на чеке три цифры семь и три цифры девять, знал, что будет, если видел цифру пять в конце номера телефона на уличном объявлении.
  
  Непросто совсем об этом тут говорить - всё уходит в формулы, однако Бегичев со всем этим знанием ощущал себя уже чуть ли ни чародеем.
  
  Всяческие делишки, что теперь перед ним вставали по жизни, как например: нехватка денег или поиск какого-то человека, или же, скажем, хотелось Семену чуть-чуть пошалить, себя развлечь... - всё это решалось вмиг: он находил нужные буковки, циферки, проводил связь между ними, а уж потом ноги сами вели его в нужное место, к нужному времени, где Семену почти даром давались деньги (скажем, его часто путали с курьером), где всегда стоял нужный человек, где можно было всегда хорошо пошалить, поразить публику фокусом - кролика из-за пазухи вытащить (ведь он знал теперь всех людей по имени, знал, что будет с ними, знал год, час, серию в любой справке, в любом квитке, к тому же умел отдавать все свои деньги за просто так первому встречному).
  
  Безумец был в упоении тогда от своей силы, хотел ли он этим еще с кем-то делиться?
  
  - О-хо-хо, - он сейчас говорил, - чего тогда только не было, чего только не случилось...
  
  Безумец думал, конечно, что он один лишь такой... - ох уж эта мне слепота!
  
  - ...и о чем мы с Текстом только не говорили...
  
  Николай кивал головой, следуя за Семеном по кривой тропке, что бежала между деревьев (что за метафора мной овладела?).
  
  - С каждым днем я всё больше и больше узнавал это существо как человека, как некую, что ли, личность, - сейчас Семен говорил, - мы долго были с ним вместе и чего только не повидали... Я был у него словно на службе, бегал по его прихоти по разным местам, искал каких-то людей, отдавал им бумажки - сам не понимал всех своих действий!
  
  - Кто же он такой, - тут Коля его перебил, - что за личность?
  
  - Ооо, - весело Семен ответил: - Характер у него всегда был какой-то гадкий и мерзкий, одни истерики да капризы, ничего хорошего в общении с ним я не видел, только злоба и бешенство!
  
  Говорливый Семен тут на секунду замолк, как будто пытаясь что-то осмыслить, по сторонам поглядел и потом продолжил:
  
  - Интересно, но о себе Текст никогда не говорил (это был наверно принцип - он мог говорить обо всем, но только не о себе), лишь со временем я стал замечать у него кое-какие привычки...
  
  - Расскажи!
  
  - Например, он любил лишь старые книги, не терпел свежих изданий, так ему было легче, видимо, со мной говорить, - шептал Бегичев, силясь скрыть свою наглую ухмылку, - бывало, что зазывал меня с этой целью в архивы библиотек. Частенько мог надолго убраться, когда же я вновь его замечал, в его словах слышна была рифма и какой-то чудный, еле-еле видимый речитатив... - где он был: читал стихи, отдыхал, или же над кем-то еще потешался? Неизвестно, - тихо добавил рассказчик.
  
  - И всё? - Коля спросил.
  
  - Нет, - Семен ответил. - Хорошо, что у него всегда можно было узнать о том, что сейчас в мире творится... он ведь жутко быстрый, как молния по нашему шарику движется! Однако чем больше я узнавал его как личность, тем всё гаже он мне виделся... - добавил Семен и замолчал. Видно стало, что скулы его напряглись.
  
  - Как же ты от него убежал? - тут Коркин не вытерпел.
  
  - История длинная, - шепнул Бегичев, - но всё связано с теми делами, которые Текст заставлял меня выполнять...
  
  ...История длинная и поистине многое бы сейчас объяснила...
  
  
  
  Почтальон (зарисовка):
  
  Прорываясь сквозь ветер и мелкий дождь, человек в черном намокшем плаще бежал по перрону с большой сумкой через плечо... - это был Бегичев, он куда-то опаздывал и потому сильно беспокоился.
  
  - Смертельно, смертельно... - он повторял, - это письмо было смертельно!
  
  Шаловливый ветер выхватывал из его одежды, из карманов листочки белой бумаги и разносил их по мостовой, но Семен не хотел вернуться за ними, не хотел остановиться.
  
  (События эти имели место за два года до нынешних!)
  
  Дрожащие руки Семена изминали конверт письма, который никак не рвался, видно же было теперь в свете фонаря, что он сильно нервничает. Торопливое, горячее дыхание молодого человека звучало сейчас в такт поезду, который где-то рядом мерно и грузно проходил, Семен страдал - он боялся опоздать на свой рейс, он боялся, что остановится.
  
  - Покажись! - кричал Бегичев в густой темный воздух вокзала, он хотел кого-то вызвать или же окликнуть. - Покажись! - он повторял.
  
  Неожиданно где-то далеко во тьме за стеной дождя что-то зеленым светом стрельнуло, стало гореть, тут Бегичев напряг взгляд... - это было электронное табло с расписанием.
  
  - Быстрей давай, - сказало табло, и вновь потухли все его лампочки.
  
  - Бегу, бегу! - кричал бегущий Бегичев, силясь ускорить свой шаг, силясь в быстрый бег его перевести.
  
  В продолжении вот уже нескольких месяцев Семен говорил с Текстом - ожившим через буквы и циферки существом, которое пока ему было еще совсем непонятно и странно, которого он боялся, которое его принуждало выполнять свои прихоти и было единственным собеседником.
  
   Оставшись теперь один на один с самим собой в толще дождя, Бегичев прервал бег и еще раз попытался порвать тот конверт, что сейчас был в его руке, тот конверт, что он должен был передать по просьбе Текста какому-то человеку... - он сомневался.
  
  Наконец-то конверт порвался и показал письмо, что в нем пряталось, почтальон стал пытаться вчитаться.
  
  - Не сметь читать! - вдруг стало кричать письмо. - Не сметь читать, Бегичев!
  
  Послание кричало, и уже более ничего Семен не мог в том тексте понять, кроме этого крика, - его хитрость на этот раз не удалась, теперь он снова должен был быть наказан... в голове вот уже что-то ныть и кричать начинало.
  
  - Ладно, ладно! - теперь уже Семен орал в текст письма. - Побежали!
  
  Широкими шагами он одолел ров с рельсами и одним прыжком заскочил в вагон состава, прижав по инерции в тамбуре какую-то гражданку. Просвистев что-то злое вдогонку, двери вагона закрылись за Бегичевым, гражданка заулыбалась.
  
  - Извиняюсь, - всё что сказал Семен на свое хамство и пошел дальше, ни на что больше не обращая внимания.
  
  Сверившись с цифрами билета, что он купил в кассах, Семен занял нужное место, освоил его - уложил на полку багаж, а потом уже более не суетился, прильнул лбом к черному квадрату окна, и мысли, как дождь за окном, в его голове застучались.
  
  'Странно, очень странно!' - про себя он сказал и съежился.
  
  Действительно странно, ведь Семену уже было известно, что Текст посредством посланий, которые он его рукою писал, а потом в конверт опускал, хотел другим людям доказать факт своего существования.
  
  
  
  - Ах-ха-ха-ха! - сейчас Бегичев смеялся. - Знаешь, в чем была главная неудача этого существа?
  
  - В чем? - Коркин спросил.
  
  - В том, что он не умел писать понятно, как бы он ни мучил себя, у него ничего не выходило!
  
  (Теперь и я знаю, что это правда!)
  
  - ...Вообрази, пойми, - сейчас орал Бегичев, - это был текст, живой текст, но он не мог писать, например, романы, к этому у него не было просто таланта, он много пытался, трудился, но у него ничего никогда хорошего не выходило!
  
  
  
  Пишущий человек (зарисовка):
  
  Собравшаяся темнота в углу комнаты, казалось, вот-вот поглотит весь свет, а он боялся, он дрожал, повисая желтым маревом над столом, где сейчас сидел Бегичев; густые тени со всех сторон обвили сидящего: конечно же, лампа погаснет, челюсти темноты щелкнут, и всё падет в эту секунду, и кровать исчезнет, и тумба с ворохом одежды на ней уйдет в никуда, и будут теперь лишь только мысли, только идеи один на один с собой, однако ж исчезнет и оно, это существо, что сидит в тексте, что шепчет, что пишет чужой рукой, капризничает.
  
  Пишущий, Семен Бегичев, очнулся, пережив еще один визит чудного существа. Уставшие за ночь веки упали, и сил их поднять уже не имелось, но и сон прийти не хотел, видимо где-то опять в ночном письме потерялся.
  
  - О, боже! - Семен сказал. - Когда же всё это пройдет! - тут его голова заболела.
  
  Разлепив глаза и пошарив пустым взором по комнате, Семен заметил, что грязной бумаги за эту ночь стало больше - листочки с записями плотным ковром устлали весь пол, всё ими было покрыто, завалено. Уставшая, сухая рука плетью лежала на столе с бумагой, сомкнув перо для письма в цепких пальцах, под ней лежала уже ставшая обычной записка с посланием.
  
  'Сготовь поесть, поешь, потом садись за стол, ничего не трогай, жди, когда я вернусь', - послание говорило.
  
   (События эти имели место за два года до нынешних!)
  
  Рассеянным взором Бегичев попробовал вчитаться в те записи, что лежали на столе, в те записи, что за эту ночь накропала его собственная рука под диктовку чудного паразита, попробовал, и опять ничего не получилось, опять весь текст расплылся в бессмыслицу.
  
  Прошло чуть более часа, за это время Семен сполз со стула на пол, в листы всем телом ушел и так уснул, но теперь сон ушел, и нужно было что-то делать, пока Текст был где-то еще далеко.
  
  'Покушать?' - у себя он спросил, и ему стало отчего-то противно.
  
  Бессильный Семен блуждал по квартире, заняться ему было нечем, сумка была уже собрана, он поел, а что еще было не сделано, что еще оставалось?
  
  Сесть за стол, ждать!
  
  Внезапный смех тут охватил Бегичева, дикий вопль изогнул его фигуру, ударил словно в бубен по потолку и ушел к соседям, Семен даже не понял сразу этого смеха, но это была не истерия, а какое-то точное чувство, какое-то скрытое пока еще от глаз озарение... и вот уж слезы текли, и кишки хотели наружу вылезти... Бегичев катался по бумаге, уже зная о том, что все эти листы - тело Текста: так он на свет из своего мира выбрался, - это открытие его возбудило. Гогочущий глядел на листы, взирал сквозь слезы на записи, которые не хотели даться ему, которые не хотели быть им прочитаны, он понимал, наверное, теперь свою силу, и в этом смехе он был независим.
  
   Фломастер красного цвета тут попался под руку ему и так же внезапно, как смех начался у Семена, так же внезапно он кончился - красная линия легла на белое поле, вышла в спираль, дугой изогнулась.
  
  Измученный Бегичев ни о чем не думал, он вел рукою по бумаге, что-то рисуя... - что-то рождалось под рукой, что-то новое в комнате расцветало. Измученный Бегичев ничего не мог с собой поделать, точь-в-точь так же, как ночью Текст принуждал его к письму, точно так же сейчас он не мог оторваться от этого рисунка, но это почему-то нравилось ему, это новое было пленительно.
  
  Прошло минут десять!
  
  - Постой-ка, это еще что за новости? - красная линия вдруг сказала. - Неужто тут еще кто-то есть, Бегичев? - серией резких изгибов она зашумела.
  
  Онемевшая правая рука Семена сама вывела все эти вопросы, он понял: демон из текста снова вернулся и теперь очень рассержен.
  
  - Кто-то тут был? - тот повторил.
  
  Измученный Бегичев встал на ноги, с трудом отняв правую руку от пола, в каком-то святом испуге он увидал то, что было им нарисовано.
  
  - Что там? Что ты увидел? - надписи с белых лисов закричали.
  
  Громадный красный цветок взрывом расцвел на полу комнаты, бумага им будто горела, он заворожил Семена, взгляд уже не хотел его покинуть, текст же под ним бледнел и всячески фокусничал.
  
  
  
  - Ах-ха-ха-хаа! - Бегичев теперь хохотал. - Понимаешь, эти существа идеальны, - к Коркину он обращался, - они не стареют, они не умирают, они повсюду, но они не могут, к примеру, взять и поднять бокал вина со стола, они не могут обнять девушку, они не могут целоваться.
  
  - Неужто есть еще и другие? - спросил вдруг Коля и сам своих слов испугался.
  
  - Другие, - Семен тихо за ним повторил.
  
  Николай весь напрягся.
  
  - Возьми-ка вот, погляди... - Бегичев сказал, залез в свою сумку и вынул оттуда листы, которые были очень потерты и, видимо, не раз уже им читались.
  
  - Что это? - Коля с испугом спросил.
  
  - Зарисовка... - Семен ответил, - зарисовка про белый цвет, я ее у Текста украл, всё это года два назад где-то случилось...
  
  
  
  Лилейный (зарисовка):
  
  Утерянный для всего Бегичев теперь полюбил рисовать, и это была сущая правда, когда он говорил демону из текста: послушай, ты у меня всё отнял, оставь хоть это, пожалуйста. Нетерпимо, но ровно настолько, насколько Бегичев любил рисовать, ровно настолько его присный хозяин это занятие ненавидел. А ненавидел потому, что уж очень сильно оно влияло на Бегичева, меняло его восприятие. Печатный всячески запрещал ему это делать, он портил рисунки, нарушая процесс, калечил пальцы правой руки, как часто бывало, пытался увлечь Семена чем-то другим, но бросить этот наркотик Семен был не в силах, для него это было сродни потере основы - того, на чем он стоит и при помощи чего пытается найти свою правду, - это похоже было на истязание. 'Абстракция' - строгий вердикт хозяина, слово, которое Семена сердило, а сердило лишь потому, что в нем не было смысла, того смысла, который, быть может, он хотел видеть в своей жизни, того смысла, который он видел в своих творениях. Наверняка именно поэтому Семен больше всего любил белый цвет - цвет снега, цвет света, цвет молока, - невинный, как он его называл, но честный в отношении к какой-либо текстовой пестроте и абстракции.
  
  Покажется, может быть, миленько, но ровно настолько, насколько Семен любил рисовать, ровно настолько он любил теперь и беседы с людьми, а потому он, убегая от своего текста, шел на улицу, где, кроме живого письма, можно было еще поболтать. Нетерпимо, но целыми днями Бегичев сидел на улице, рисовал, общался с какими-то людьми... - это, наверное, его развлекало?
  
  Городская площадь, аллея: серия лип и скамеек... весьма тепло было в день, когда всё это случилось.
  
  Неправдиво чересчур, может быть, я буду дальше описывать, но в тот день мир вокруг, когда Семен снова вышел на площадь, как будто хотел его подбодрить. Немыслимо много всего было на площади, и люди ходили, и звуки машин, и музыка... - всё как-то звонче, цветней и интересней. Удивительно, но в этом во всем уже бесновался, крутился, прятался и вновь появлялся, распадался в клочки - один для него одного, для Семена - один белый цвет: так, может быть, тогда сходилось пространство?
  
  Вероятно много, много было разных цветов на этой площади, они друг другу не уступали, но Семен видел только его - белый, лилейный. И странно - странно, что Семен этого не заметил, - покуда он шел, он хотел ближе, как можно ближе подойти к белому цвету, но тот от него убегал, прятался. То женщина снимала свой белый платок и клала в корзину, то мальчик при близости Бегичева взрывал свой белый шар, то машина забегала за дом, а ведь она была тоже белой, то чья-нибудь белая майка желтела в другом освещении. Белый, то, то, то, белый. Однако же Семен за ним уже не успевал. Головой крутил, но позади в толпе его уже не было, он шарил глазами вокруг себя и тут вновь находил его по вектору того хода, каким он шел прежде, и снова ноги вели Семена - за ним: видимо, такое было у мира тогда настроение!
  
  Художник прошел площадь и уже очутился в аллее, однако белый цвет так и мелькал впереди, манил к себе, в пестрой толпе в ленту змеи совпадал. Носители цвета, прохожие, менялись, бездумно по цепочке перенося его так, словно бы между ними была эстафета. Азартный Бегичев подпал под этот эффект, его он очаровал так же, наверное, как если бы кролика очаровал зверек горностай. Однако с концом аллеи и эта погоня пришла к финалу. Последний мужчина, за которым шел Бегичев, замер на месте, заправил свою белую рубашку, что выпала из-под куртки, в штаны и, отойдя, словно занавес, в сторону, открыл взору Семена весь секрет и весь великий бонус погони - ее (недвижимо).
  
  Девушка сидела одна, она пила пиво, она была хмурна, она, видимо, не хотела никого видеть, она была во всем белом... - по чувству, будто бы дверь в иной мир отворили! Дымился белым шарфик... белая блузка и белая юбочка, белые кудри и белые ручки, белое всё, но глаза ее, увы, вконец сводили Семена с ума... в ее глазах была чернота!
  
  Бегичев не мог не подойти! 'Но как?' - себе он задал вопрос. Девушка на него и не глядела, не видела, ей больше было по вкусу следить за ищущим что-то возле ее ног голубем. Бегичев как столб стоял на месте, не в силах решиться...
  
  Забытое всеми лето как будто решило отдать права свои зимней метели... - с неба летел пух-снег!.. Сейчас же Семен очень ясно увидел то, за чем он так пылко гнался, то, что так сильно его тянуло к себе, играло... - белая стена света сошла на него, к земле прибила! Конечно, это не было чем-то извне, эта снежная лавина сошла у него в голове, по чувству: словно бы магний вспыхнул, - Бегичев потерял сознание.
  
  Очнувшись, он вновь увидел ее, но уже не одну, рядом стояла еще какая-то публика, девушка же одна теперь была очень близко, она нависла над ним, ее волосы касались его лба, щекотали. Белена с глаз Семена еще не сошла, он дернул рукой и понял, что лежит на лавке, и скорее всего на той, где сидела эта девица, голова его лежала у нее на коленях. Публика вокруг что-то шептала, но даже не то, чтобы понять людей, а чтобы только услышать... Бегичев не желал, в этот момент его лишь она увлекала. Исподволь всё же белена сошла с глаз и боль где-то в мозгу вся в тепло вышла, - сознание к Семену вновь вернулось. Художник мог уже встать, мог всё понимать, и взгляд его стал светлее, разумнее. Смятение тут возникло в публике, что его окружала... - люди видели: человек, недавно бывший без сознания, теперь в меру здоров и даже, что странно, по улыбке на лице счастлив, но на участие и заботу он не отзывался, а это часто приводит к смущению и спешной ретировке последнего. Молодой человек лежал и нагло, по мнению прочих, взирал на девушку! Апофеоз этой мысли пришел тогда, когда Семен сложил на груди свои руки в замок и начал говорить с милой девушкой. Странными казались попытки вразумить его, вопросами о здоровье обратить вниманье на нас, участливых лиц: мол, как это так, ты ж, брат, не здоров... но все эти усилия разбились о невнимание, и публике оставалось одно - расходиться.
  
  - Вам нужна помощь? - вдруг девушка спросила.
  
  
  
  - Постой-ка, что это за девушка? - дочитав до конца кусок моего тела, спросил Николай.
  
  - Спасение, - Бегичев ответил, - мы были похожи, в ее голове сидел почти такой же, как и у меня, паразит, и она уже знала путь к моему спасению!
  
  
  
  Стук
  
  Измученный Дмитрий Панаев зашел в свою квартиру после долгого странствия; подумал немного, постоял на месте и не стал снимать одежду, - как-то не особо хотелось, да и не было надобности. Сиротливая, ненужная кровать одна стояла в комнате, она не ждала хозяина, - теперь Дмитрий засыпал только в кресле у своего аппарата, у своей радиоточки.
  
  Давным-давно, еще в юные годы, это было связанно с модой на телеграф, потом это перешло в его ремесло, - сутками Панаев сидел в эфире, слушал радио в формате тире и точек, ища в них какие-либо темы, не связанные с идеалами государства. В настоящее время он уже никак не мог без этого обойтись, это стало его страстью, и теперь, когда город хотели открыть, когда, по мнению Дмитрия, в город должна была хлынуть волна чужих граждан, сидеть вне эфира - было злодеянием!
  
  - Бродяжка этот еще... - сказал вслух Дмитрий, вспомнив о недавней встрече с Бегичевым.
  
  Пляшущей походкой он дошел до кресла, надел наушники, закурил сигарету и вслушался: кто-то с кем-то где-то говорил о погоде, о времени суток, о ценах на билетики, - в общем, пока в эфире не было ничего занятного. Переходя с волны на волну, Дмитрий не терял терпения, искал то, что было бы ему интересно...
  
  - Димочка, Дима... - вдруг что-то в эфире стало стучать, но тут же смолкло.
  
  Дмитрий приник к радио, пытаясь эту волну не утерять, но ничего уже не было слышно, только вой и треск, а тут еще соседи стали сверху шуметь, что-то, видимо, у себя починяя.
  
  - Надоело! - рыкнул Панаев на соседей.
  
  Маленький дворик, в котором он жил, был очень уютен, все люди друг другу с утра говорили: здрасте, и были весьма радушны, однако Панаев не терпел соседей, этим же и они ему отвечали... - много чего попортил в их жизни сотрудник.
  
  Интересно то, что люди во дворике были чуть ли не все инженеры, этот факт вообще очень сильно отличал данный городок от остальной известной провинции (справка: для закрытых городов это весьма характерно).
  
   - Максимка, - кричала сейчас соседка на своего сына, отрывая себя от сырого белья, которое нужно было во дворе на веревке развешать. - Максимка! - она еще громче повторила.
  
  - Да, мам? - ответил ей сын из окна своей комнаты.
  
  - Вычислил тот корень из тридцати?
  
  - Вычислил! - сын отозвался.
  
  Деятельные, но лишенные всякой свободы в своей реализации, эти люди вымещали энергию созидания в сооружение всяческих хитрых штучек для быта: кустарные тарелки антенн заполнили крыши, с ними же стояли по соседству ветряки - машины для создания тока из энергии ветра, кто-то разводил почтовых голубей, кто-то играл в шахматы в саду у дома, где росли цветы и кустарники.
  
  Дмитрий в этом мире был как фантом... - серой тенью под вечер он сходил со своего этажа, шел во двор, а дальше, ни на кого не смотря и резко махая клюкой, шагал куда-нибудь к магазину.
  
  'Тук, тук, тук...' - стучала его тросточка.
  
  В советское время Дмитрий устроил себе очень неплохую карьеру... - как вы поняли, его талант был в том, чтобы стучать: он сличал шифры в эфире, делал досье, рылся в слухах, заходил в семьи, - за это и был наказан: его соседи по коммуне, мужики, после того, как одного из них забрали, избили Дмитрия, сломали ногу, - с того самого времени у него хромота и появилась.
  
  Удивительно, но Панаев не сдался, выехал из того дома, где его побили, и тем же самым успешно продолжил у всех на глазах заниматься.
  
  В это вечернее время он так же что-то искал в эфире - плавно с места на место бегунок подвигал. Поначалу радио только шумело и трещало, ничего не выдавая, но вот что-то где-то зашипело, что-то где-то застучало. Сотрудник вслушался!
  
  - Дмитрий, - сказал аппарат. - Дмитрий, - пробил он еще раз, и звук стал удаляться.
  
  Соседская дрель тут жужжать начала, вконец сбив передачу!
  
  - Надоело, - зарычал Панаев на соседей и начал шустро искать волну, которая сейчас, быть может, еще где-то звучала.
  
  Ничего не было в эфире, и даже треска! Тишина, но Панаев уже плюнул на это и резко увел риску поиска на другие волны, тщась что-нибудь услышать...
  
  - Наверно ты что-то найти хочешь? - вдруг через стон волн радио брякнуло.
  
  Сначала Панаев подумал, что это не в его адрес, но кто-то с кем-то далеко ведет беседу, однако радио его на этот раз удивило: - Дмитрий, - оно сказало, - я ведь это тебе говорю, слышишь?
  
  - Чего? - завыл Панаев чуть слышно.
  
  - Струсил? - сказало радио серией тире и точек, всё это четко отстукав.
  
  Нелепица, ведь Панаева никто сейчас не мог слышать, тем более в эфире, там же на азбуке Морзе сплошь велось общение... - неужели он не заметил, как сам этот вопрос отбил на машинке? Постойте, но кто тогда знать мог его фамилию?
  
  - Прослушка! - проблеял тихо Панаев и обвел долгим взором свое убежище, пытаясь найти какое-нибудь устройство.
  
  - Позвони на КПП и скажи, чтоб того бродягу в город пустили, - отстучало в эфире что-то зловещее.
  
  Испуганный радист кинулся к телефону - наверное, нужно было доложить о том, что за ним кто-то ведет наблюдение. Стремглав добежав до аппарата и взяв трубку, Панаев услышал гудки, они были такими же, как и в любом другом телефоне, но только вот очень частыми, опытное ухо сразу различило код морзянки, - кто-то через эти гудки изъяснялся:
  
  - Панаев, я вижу, ты меня не понял! - гудки вывели сообщение.
  
  - Кто вы? - бросив трубку, старик зашипел.
  
  Взвинченный, он теперь ходил кругами по комнате, что-то пытался найти, рылся в вещах, хватался за голову, но нужно было наверно уже бежать вон из квартиры... - всё это для него было весьма ненормально!
  
  Дмитрий взял в руку трость, надел туфли и уже было хотел в дверь выйти, но тут снова соседи сверху стали шуметь - теперь они что-то в стену вбивали... - он так и присел на месте: удары молотка отбивали морзянку!
  
  - Послушай, я не твой сосед, - молоток говорил, - я кое-что похуже, не зли меня, бери в руку трубку, звони на КПП, скажи, чтоб Бегичева в город впустили!
  
  - Ага, вот оно что! - Панаев завыл и в дверь вышел.
  
  Быстрым шагом он ступал вверх по лесенке, его лицо было гневно, он мало что видел перед собой, он шел к соседу - теперь он все выскажет! Дойдя до дверей, он громко постучал...
  
  - Иду, иду... - сказала где-то в глубине соседка.
  
  Секундой спустя дверь открыли, милое личико с улыбкой наружу вылезло: - Здрасте, - оно сказало, чем-то очень смущаясь. Дмитрий тяжело дышал, губы его от злости тряслись - он нашел того, кто его покой преступил!
  
  - Добрый вечер, - сквозь силу сказал Панаев и добавил: - у вас теперь будут очень большие проблемы!
  
   Соседка глядела на него, ничего не понимая.
  
  - Мы сильно шумели? - она спросила.
  
  Маленький мальчик сейчас прыгал по лесенке за спиной гневного Дмитрия, поначалу он даже не услышал его прыжков, но теперь, когда между Панаевым и соседкой возникла пауза в разговоре, когда пришло время всё высказать, он вдруг услышал этот перестук детских сандалий - это была всё та же морзянка, она опять ему что-то передавала.
  
  - Ты не тут ищешь, - выбил ногами мальчик.
  
  - Слышите? - спросил Панаев у соседки и поднял вверх палец, замерев. - Слышите? - он повторил.
  
  - Что? - та спросила.
  
  Повернув голову, Дмитрий увидел мальчика, тот скакал по лесенке, какую-то считалку про себя повторяя.
  
  - Это ты, что ли? - зачем-то он у него уточнил.
  
  Соседка молчала. Покинув ее, Панаев поймал парня, взял в руки перед собой и начал трясти... - он что-то пытался в нем углядеть (лжет - не лжет), но тот только громко заплакал.
  
  - Что вы делаете? - соседка вдруг закричала.
  
  - Гаденыш! - заорал Дмитрий, не пуская из рук хулигана. - Говори, кто тебя этому подучил!
  
  С молотком в руках на крик жены выбежал сосед и тут же попал в роль жертвы, - увидев его с орудием наперевес, Панаев кинулся на мужчину, зло обзываясь.
  
  - Ээ... эээ... - сосед крикнул, отпрыгнув.
  
  Спасаться нужно было, однако Панаев уже отошел от своего шока, до него стало что-то наконец доходить. Суровым, строгим взором он глядел в лица соседей... - они явно ничего не могли понять, тут не было фальши, но ужас и изумление!
  
  - Ладно, ладно! - погрозив, сказал Дмитрий. - Ладно, потом на вас поглядим!
  
  Медленным шагом он спускался по лесенке во двор, пытаясь понять: что все же сейчас с ним случилось? Спросить хотелось: может быть, Панаев всего лишь утомился, а еще эта поездка и новость об открытии... - наверное, так это он себе и объяснил: это помутнение?
  
  Он вышел во дворик.
  
  - Слышал уже? - откуда-то его тихо спросили. Дмитрий по сторонам поглядел. - Слышал уже ведь? - спросила у него женщина, которая на веревку белье вешала в отдалении.
  
  - О чем? - пытаясь от солнца глаза закрыть и ее увидеть, спросил Дмитрий.
  
  - О пожаре, - она сказала.
  
  - Что-то слышал... - Дмитрий припомнил.
  
  - У Коркина в комнате какие-то тексты сгорели! - женщина сообщила.
  
  - Коркин, Коркин... - быстро стал шептать Дмитрий.
  
  Женщина ему улыбалась.
  
  - Поджог? - через паузу Панаев спросил.
  
  - Говорят, как-то случайно... - хозяйка ответила.
  
  Переводя взор с качели, что гудела сейчас во дворе, на игру света и тени у дерева, морща лоб, как бы что-то про себя уже разумея, Дмитрий созерцал... - ни во что не вникая, он не желал ток мысли своей как-то пресечь, но лишь скука, покой, а еще что-то черное где-то, опасное... - это были его ощущения.
  
  Хозяйка, вывесив белье, взялась теперь хлопать коврики.
  
  - Проснись, - отбила она пыльное сообщение.
  
  Дмитрий присел на лавочку.
  
  - Ну что? - выдала она еще одно сообщение.
  
  - Диверсия! - Панаев тихо проговорил.
  
  - Позвони-ка ты уже на КПП, а то ведь не отстану, с ума буду сводить... - говорила хлопушка.
  
  Испуганный Дмитрий боялся теперь встать со скамьи, боялся двинуться.
  
  'В контору пойти, донести? Поверят?' - думал он, стукая пальцами по скамейке.
  
  - Скажут: больной! - хлопушка вспылила.
  
  - Эхе-хе-хе-хе! - не мог с собой сладить Дмитрий. - Откуда же ты знаешь морзянку? - к женщине он обратился.
  
  - Чегось? - та спросила.
  
  'С головой что-то, наверное?' - ему вдруг подумалось.
  
  - Три точки, три тире, три точки! - веско сказал половик, ударив эхом в стены дворика.
  
  - Оно же еще и шутит! - сжимая кулаки, завыл Дмитрий.
  
  Опытного чекиста не могли так просто взять на испуг, нет... не могли куда-то велеть идти, или ж звонить, он так же не мог дать волю недугу, который быть может с ним вдруг случился. Подумать только... но что если это был вовсе не недуг, а на самом деле всё так с ним и вышло... то есть на самом деле кто-то с ним общался через радио, через его соседей... - можно ли было это как-то проверить?..
  
  - Ну конечно! - сказал Панаев веско, а потом засунул руку в карман и сощурился. - Что-нибудь еще хочешь сказать мне, морзянка? - он вдруг прокричал.
  
  - Сходишь с ума, Дмитрий? - она ответила.
  
  - Аха-ха-ха-ха! - залился смехом Панаев, а потом вынул из кармана диктофон. - Сейчас проверим!
  
  Включив прибор для записи звуков, Панаев услышал ровно тоже, что он сейчас ушами слышал: 'Сходишь с ума, Дмитрий?' - вещала запись, и значит, с ним всё было в порядке, но вот что теперь было делать, куда бежать, куда деваться?
  
  - Умный, значит! - стук говорил.
  
  Дрожащий Панаев вновь включил свое хитрое устройство.
  
  - Наверно это какая-то новая техника? - вслух он кумекал. - Наверно какое-то оружие... ну а как еще объяснить?..
  
  Необходимо было бежать, необходимо было обо всем этом доложить... - решал Панаев, - но вот поверят ли, станут слушать, а вдруг стук к тому времени исчезнет, не будет больше ничего передавать?..
  
  - Скажите-ка, кто вы такие? - спросил Дмитрий, адресуя свой вопрос к соседке, что выбивала половики.
  
  - Говоришь, кто мы-то такие? - та спросила, тут же отбив с улыбкой: - Наверное, лишь стук в твоей голове, теперь уж только держись! - половик пригрозил.
  
  - Сергеич, что с тобой? - спросил Панаева сосед, старый мужчина, что вышел сейчас из подъезда. - Давай-ка скажи, что это ты учинил на третьем этаже, там всё напуганы?
  
  - Чего-то вспылил... - ответил ему тут же Дмитрий, добавив: - Шумели они больно сильно... они ведь опять ремонт там затеяли!
  
  Осанистый мужчина присел рядом с Дмитрием и, хлопая его по плечу, стал мягким голосом говорить: - Утомился, - он шептал, - столько лет и на одном месте, без жены, а еще эта работа, конечно срывы у всех бывают, понимаю... а еще это ваше открытие проклятое...
  
  Участливая речь соседа не вызвала интереса у Дмитрия, сейчас его заботило совсем другое, а именно: что будет дальше, куда стук делся и как он дальше проявится? - сосед же всё пытался беседовать.
  
  Интересно, но сколько бы сосед не говорил, он всё хлопал рукой по плечу Дмитрия, теперь Панаев это стал замечать... - хлопки соседа были не в ритм, они шли часто и с перерывом...
  
  'Попался', - прочел Дмитрий.
  
  - Старая гадина! - слетев с лавки, он взвизгнул.
  
  - Постой, постой! - ловя его за руки и обнять норовя, сосед заорал.
  
  Конечно, Панаев уже понял, что сосед ни в чем не виноват, но стук этот был так близко, можно сказать, что он его касался!
  
   - Паразит, зачем же ты ко мне пристал? - кричал Дмитрий.
  
  - Успокойся, уймись, - обнимая Панаева и хлопая его по плечам, сосед стрекотал.
  
  'Давай, давай!' - хлопки говорили.
  
  - Отстань, гадина! - орал Панаев на удары реагируя.
  
  - Ух, какой! - сосед смеялся.
  
  - Отстань же... чего тебе нужно, я никуда не буду звонить... - пыхтел Дмитрий.
  
  Видно же было теперь, что сосед сильно злится... - хлопки всё сильней делались!
  
  - Доносчик, - наконец сказал мужчина и ударил кулаком по лицу Дмитрия. Сотрудник полетел в кусты, что росли у крылечка.
  
  - Всё, точка, - сказал Панаев чуть отойдя. - Я не донесу... - добавил он, встал и пошел, шатаясь, вон из дворика.
  
  Потрясающе, казалось так теперь, что весь мир разом упал на Дмитрия, в звуки, в стуки перед ним разлетелся. Миловидная девушка в белом платье, что шла теперь перед ним, звонко цокала, ее каблуки пели, она куда-то очень спешила, а поэтому всё время меняла шаг, то бежала, то просто быстро шла, мерно через канавы и поребрики переступала.
  
  - Не убежать, - каблуки ее говорили.
  
  - Позвони уже, - стучали другие мимо идущие туфельки.
  
  Сумасшедшее это стуканье уже, наверное, ничто не могло перебить, оно лезло из щелей, из окон, всякий человек, что теперь вставал на пути у Панаева, что-то стучал, что-то бренчал, - всё тряслось, всё дрожало, всё с ним беседовало, всё вокруг пыталось изъясниться!
  
  - Дмитрий, - стучала посуда в чьем-то окошке, - Дмитрий, - шоркала щетка по асфальту, - тебе не скрыться, - пищали кнопки на чьем-то телефоне.
  
  Дмитрий уже не мог ничего этого слышать, он затыкал уши, однако даже в этой тишине он сам, того, может быть. не желая, искал голос этой азбуки Морзе, которую уже можно было видеть даже глазами, - ритм марша ног, что шли перед ним, ритм рук (но уже еле слышно), другая гулкая вибрация.
  
  Кавардак звуков в четкую речь сливался!
  
  - Бежать, бежать, бежать! - твердил Панаев и несся куда-то по инерции.
  
  'Конечно, этот Бегичев не так прост, конечно, это про него все эти истории, что я в поезде слышал...' - сейчас думал Дмитрий. 'Говорят, ездит у нас тут один по железке... говорят, какой-то почтарь какие-то письма развозит', - мысли Панаева сейчас были похожи на смесь слухов и чей-то чужой болтовни. 'О пожаре-то он тоже ведь знал откуда-то... и что Коркина за ним потянуло?' - спрашивал у кого-то Дмитрий Сергеевич.
  
  - Мистика, мистика, мистика! - звуки вокруг говорили.
  
  Единственное, что он знал теперь - у кого-то нужно было взять совета, спросить, о том, что вокруг творится, предупредить!
  
  Плачевно, но у Дмитрия Панаева в городе не было друзей, однако были коллеги... а еще люди, скажем, его ума и схожей ситуации... - к одному такому он теперь и двигался. Человека этого звали Мирский Федор Петрович, он был спец в области слухов и сплетен, говорят, что за это его даже с верху спустили.
  
  Долгими днями этот человек сидел в тени навеса кафе, что стояло на одной из самых бойких улиц города, пил чай, из года в год всё толстел, а так же собирал вокруг себя плеяду людей, которые больше всего в жизни любили, скажем, общение; но вот болтали они всегда почему-то не о себе, а о других людях, о чужой жизни, тем видимо и тешились!
  
  Дмитрий знал, где его найти, но эта дорога была очень трудной! Каждый шорох, каждый звук на пути пугал его, он бежал во дворы прочь от людей, его качало, и трость уже не была ему в помощь. Каким-то чудом, каким-то чутьем он всё же дошел до того места, где сидел Федор Петрович.
  
  - Мирский! - заорал на всю улицу Дмитрий, когда увидел на террасе кафе этого человека.
  
  Надлежит, наверно, сказать, что Мирский редко во всю свою жизнь попадал в такие ситуации, когда бы события сами перед ним какой-либо угрозой вставали, всё дрянное он как-то всегда умел обойти, но при этом всё про всех знал, был в курсе всех дел, всех склок, что в городе изо дня в день случались...
  
  - Мирский, слушай, - добежав до него, сказал Дмитрий, - это пришло, пришло, - он трясся, он дрожал, его мучила отдышка, - всё стучит и стучит, всё вокруг со мной через стук болтает, прямо ведь лезет через каблуки!
  
  - Постой, что с тобой, что пришло? - не мог взять в толк Федор Петрович.
  
  Мужчина сделал усилие к тому, чтоб усидеть на месте, будто дрожь Панаева на него вся перешла, - пальцы по столу так и бегали, глаза прыгали, ноги застучали...
  
  'Только посмей!' - сказал стук Панаеву через Мирского.
  
  - Слушай, сейчас всё скажу! - с угрозой в голосе Панаев крикнул. - В город едет Бегичев!
  
  
  
  Перебегая через овраг и с шумом влетая в еловую просеку, Семен радостно кричал приятелю:
  
  - Знаешь, в тот день мы лишь узнали друг о друге, даже как зовут ее, я не спросил!
  
  - Аха-ха! - Коркин смеялся. - Думаешь, я поверю, ты же выдумщик!
  
  Поистине, в тот день, когда Семен встал на белую линию, он лишь увидел блик чего-то нового, но пойти за этим он не смог тогда... - я не пустил, в этой сказке я злодей очевидно!
  
  - Почему-то тогда Текст на меня просто взъелся, - Бегичев говорил. - Капризы его, склоки и эта вечная тупая истерика...
  
  - Постой, у вас же с ней еще была встреча? - Коркин на бегу его перебил.
  
  - Девушка эта сама тогда ушла от меня, - отвечал Бегичев, - сказала, что нам еще рано быть вместе, сказала: сижу я на этой скамье лишь затем, чтобы тебя увидеть, да привет передать!
  
  - Привет? - Коркин за ним повторил.
  
  - Привет от белого снега, синего неба, от радуги... - выдал Семен будто что-то родное, а потому смутился.
  
  Беспечный Коркин тут вдруг застыл на месте, но Семен этого не увидел и дальше говорить продолжал:
  
  - Печатный тогда был просто в ярости, он мучил меня, писать заставлял, - тут Семен весь напрягся, - тогда-то мы с ним по городам и поехали... ох уж эти мне почтовые безобразия!
  
  Было дело!
  
  - Перебираясь с места на место, - сейчас Семен говорил, - работая по ночам, что-то всё время редактируя, я не мог и вздохнуть, печатный после того случая с девушкой совсем распоясался!
  
  - Наверно, он чем-то был напуган? - спросил Николай.
  
  - Наверно, - Бегичев отвечал, - тогда я еще этого не знал, но он был напуган... напуган другой силой, силой ему равной, тем, что могло его теченье прервать!
  
  - Что же это? - Коля тут так и замер.
  
  - Другой этот верно не хотел, чтобы я его видел, я сам его начал было искать... но тут Текст повлек меня уже на все тяжкие...
  
   Подлинна истина: зачем людям в жизни линии всех цветов радуги, когда есть черное и белое моего листка - то высокое, к чему можно идти, чему можно жизнь посвящать!
  
  Я надменен?
  
  - Поначалу, это даже, может, было и занятно, - Бегичев шептал, - любой бы другой на моем месте сразу же, верно, взялся за эту миссию - вводить в свет тело существа из газет и других бумажек! Поначалу оно хорошо мне платило, я бед не знал - по цифрам, по буквам находил еду и кровать, мог узнать имя любого человека. Наверное, это и мило, всего-то что нужно: писать да письма в ящики опускать... но потом я узнал, что всё имеет свою цену - люди должны жить обычной жизнью, иначе они погибают!
  
  Монолог этот, конечно, полная ерунда, я бы его опустил (уж очень коряво), но поймите меня, я не знаю что такое - жить красиво!
  
  Наверняка вот в чем сила автора - он может легко устроить судьбу персонажа!
  
  - Он писал роман... - Семен говорил. - Дело не легкое, если при этом ты еще хочешь писать правдиво!
  
  Простая истина - пиши то, что видишь!
  
  - История его, как ты мог понять уже, была про меня - про Бегичева!
  
  Сюжет был очень яркий! (Красота для меня, я вот думаю... - это союз букв и слов, а уж потом только интрига!)
  
  - Месяцами я бегал по буквам, - кричал Семен, - ничего не видел, мой мир стал совсем текстовый!
  
  Ослепший Бегичев вначале вообще не мог понять того, чем мы с ним заняты, он просто делал то, что я ему говорю - искал нужных людей, отдавал им послания...
  
  - ...Исподволь я все-таки стал вникать в его цели; когда он убегал по делам, я читал те самые письма, которые были написаны моим паразитом...
  
  - Что же там было? - Коркин спросил.
  
  - Интересно, что вначале, - Бегичев говорил, - он хотел как бы доказать факт, что такое существо, как он, вообще возможно, ведь только единицы могут видеть его, у людей еще нет того восприятия...
  
  Толку от этого почти не было, так... лишь суета!
  
  - Правдивым научным языком он излагал идеи о том, каким таким образом буквы в мозгах людей могут в существо совпадать...
  
  Аха-ха-ха!
  
  -...Конечно же, - Семен тут добавил, - я знаю, над ним лишь смеялись!
  
  Смеялись, смеялись, все смеялись... но до того времени пока я на самом деле не появлялся!
  
  - Понимаешь, любая идея, пусть даже самая пустая, если она дошла до адресата, может стать заразной... - она ведь имеет дело с сознанием...
  
  Бородатые врачи, ученые в очках рты разевали, когда им казалось, что они более не умеют читать, или что через текст некто с ними общается... кто-то потом пить бросал, кто-то вновь тянулся к стакану, кто-то в лес уезжал, - им, конечно, казалось, что они сходят с ума, что у них проблемы с рассудком! Поделиться же бедою с родными, с друзьями - тот выход, который отчего-то всегда помогал, общение исцеляло... однако в чем причина этого недуга, никто не знал, и лишь только байка про почтаря, что возит дурные письма, которые потом вдруг оживают, всех очень пугала и весьма быстро с помощью сплетни по свету разлеталась...
  
  - О-хо-хо, - сейчас охал Семен, - за мной же бегали!
  
  Поймать хотели, искали, но с ним всегда был Текст - его охрана, его хозяин!
  
  - ...Наперед он знал всегда, где можно скрыть меня, куда уйти, куда не ходить, где будут искать, а потом он всегда этим мне угрожал, мол, если не по-моему, то другие накажут, но уже физически...
  
  Как же еще?
  
  - Неизвестно, сколько бы это тянулось, - Бегичев говорил, - однако скоро я узнал нечто такое, после чего у нас с Текстом уже не могло быть наверно ничего общего... нечто такое, что так просто с рук не спускалось...
  
  Принцип, у вас ведь, люди, у каждого есть принцип!
  
  - Поначалу... - Семен шептал, - я думал, Текст занят делом, думал, он пишет нечто такое, что его природу, так сказать, извиняет... Научная работа о нем же; может быть, в нее бы никто не поверил, но ему бы это помогло, а потому и я не мог уйти от участия... - как бы он мне не был противен, я всё же ему сострадал...
  
  Друзья, друзья... может быть, тогда мы были друзья?
  
  - Что же в этот раз он сделал? - спросил Коля с улыбкой.
  
  - Знаешь ведь уже, - Семен отвечал, - он стал писать роман про меня, но мало... теперь мою жизнь он делал такой, чтоб хоть какой-то интерес был у читателя...
  
  Частенько так случается - хорошо об этом знаю я, черно-белый - так случается... что автор уходит от своей начальной идеи и, прежде чем на чем-то другом внимание остановить, пробует варианты того, как всё по-другому может сложиться...
  
  - Он экспериментировал!
  
  Поначалу я хотел научный труд о самом себе сделать, но потом мне о Бегичеве стало писать интересно...
  
  - Пожалеть, наверно, можно его... - Семен говорил, - к письму у него не было таланта, ничего хорошего из-под его пера не выходило, всё было как-то сложно, сумбурно и сбивчиво...
  
  Критик! Помню, помню... тогда я очень на него злился!
  
  - Наверное, теперь как можно сильней он хотел свой сюжет обострить!
  
  - И что? - Коркин спросил.
  
  - Говорили потом на железке, что от тех писем кто-то погиб, мол, какой-то критик с ума сошел, а затем на суку удавился... но я этого не знаю точно, - Семен говорил, - скорее всего, это была просто сплетня, подобное же не могло, наверно, случиться?..
  
  Возможно, Бегичев, эту запись ты еще где-нибудь и увидишь: знай, так и было, эту сплетню слух растащил, да так хорошо растащил, что убитых тобой стало несколько!
  
  - Вскоре после того, как я об этом узнал, - сказал Семен, - более я не мог быть героем романа!
  
  - Наверно, нужно было уйти... а как бы ты это сделал? - Коля спросил.
  
  - Наверно... - Семен отвечал со смехом, - нужно было сначала читать разучиться!
  
  Конечно, проще нет ничего, чем забыть алфавит!
  
  - Последнее, помню, о чем мой хозяин меня попросил после того, как я ему сказал, что мы больше не вместе, это - съездить, отдать кому-то письмо с главой романа Лилейный... (рассказ о том лучшем, что со мной когда-то случилось...).
  
  - И что?
  
  - Понимаешь, вначале я не знал, что в том письме, и читать его не пытался... но когда я дошел до адресата, то увидел ее - ту девицу, что когда-то нашел на белой линии... - похоже на совпаденье?..
  
  - Видимо это была плата за всё то, что ты сделал? - Коркин спросил.
  
  - О, нет! - Семен сказал. - Конечно, я был рад нашей встрече, но теперь я знал - с ней что-то плохое может случиться!
  
  События, события... Коркин и Бегичев шли вдоль серого озерца, вокруг всё вечерело.
  
  
  
  Звук!
  
  Скрутившись пружиной, звук отступившей ноги кинулся на щелчок пальцев правой руки, щелкнул и снова отпрыгнул, метнулся к скрипу двери, скрипнул, дверь им отворилась... - в дом был впущен Панаев Дмитрий Сергеевич, человек не в себе, человек бормочущий:
  
  - Стук, стук... уйди!
  
  Побрякивая связкой ключей, позвякивая мелочью, что была в кошельке, стуча об пол ботинками, звук провожал своего носителя к квартире, откуда можно было тому позвонить, - главное, чтоб не было тишины, главное, не притихнуть!
  
  Очумелый Дмитрий дрожал, его руки тряслись, он еще не был согласен с тем, что стук просил его сделать, а потому говорил как заученное:
  
  - Отстань, я никуда не буду звонить!
  
  - Будешь, - гремел ремонт из-за чьих-то дверей. - Будешь, - кто-то там колотил.
  
  Поднявшись на этаж, Дмитрий постучал в нужную дверь, за которой должен был быть его знакомый, но, к сожалению, никто не открыл, на это Панаев лишь вздохнул облегченно.
  
  - Куда еще нам пойти? - сказал топот детей, что сейчас сбегали по ступеням.
  
  - Оставим записку? - спросил старик жалобно.
  
  - Давай, - ответил шелест веника за чьей-то дверью.
  
  Дмитрий достал ручку, лист, начал скрипеть.
  
  'Страшное началось...' - то, что он успел написать, но потом его рука сбилась, словно б стала чужой, и уже сам вывела надпись: 'Упрямец, текст-то не провести!'
  
  Бедолага Панаев бросил листок и в ужасе кинулся вон из подъезда. Осекаясь, меняя шаг, он будто сам себе своими ботами выбивал: 'Не убегай, тебе не скрыться!'
  
  Свежий воздух, улица не были в помощь - наглый звук перед ним так и вертелся!
  
  - Вернись назад, позвони! - он говорил, стуча, жужжа, шаркаясь.
  
  - Это преступно! - закричал Дмитрий Сергеевич.
  
  - Аха-ха-ха-ха! - завелся рядом стоящий автомобиль.
  
  Одурелый Дмитрий кинулся бежать вдоль по улице, теперь он не озирался, хотя звук и бежал по его следу, хватался за шорох одежды, сулил в след гудками, сиреной, что если старик не сделает того, что от него просят, он за себя не отвечает и будет для него отныне жутким безумием!
  
  Однако же Панаев на это ничего не отвечал... - может быть, он засунул в уши беруши или еще какие наушники?
  
  Бешеный звук, казалось, не может в свою силу поверить... - он злился, он кричал, он грозил громом и молнией, его детский смех расточал, он вылетел скрипом из-под колес машины, что вот-вот чуть Панаева на зебре не раздавила...
  
  Громкий клаксон - Панаев в сторону прыгнул!
  
  ...Перескакивая с места на место, звук клацанья замочных секретов открывал перед Панаевым двери лавок и других мест, где можно было выпить, он скакал звоном монет, что выпали из кармана перед ним идущего человека, он смеялся, он дразнил, он высыпал на улицу звонкие каблучки... - возможно, погоня за Дмитрием пока его развлекала, и он хотел как-то его еще сагитировать?
  
  Безвольный же Панаев, казалось, уже совсем смирился и верно был готов сделать то, что от него просили, но вот как-то найтись самому во всех звуках, что лезли к нему, он не мог, шел быстро, однако уже не знал направления...
  
  Наверняка звук этого и хотел, казалось, он куда-то гонит своего слушателя!
  
  Собравшись спиралью в скрежете, наглый звук от мотора махнул к свисту дверей, не пустив в салон автобуса Дмитрия, шаркнув шинами, вдаль покатил, но скоро вернулся, прыгнув ударом ладони на плечо своего визави, тот повернулся...
  
  - Прикурить не будет? - спросил у Панаева какой-то мужчина лет тридцати.
  
  - Бегите, бегите, в городе дьявол!. - начал было Панаев вопить, но тут вдруг осекся, слышно стало, как его зубы стучат, будто бы что-то отбивая.
  
  'Страшно?' - спросили они у своего носителя.
  
  Безумство, нужно было спасаться!
  
  - Тссссссс! - держа палец у губ, шипел на людей Дмитрий. - Слышите? - он шептал, пытаясь будто какую-то тайну до них донести.
  
  Странным образом в течение минут этак пяти вокруг Дмитрия стояла уже целая масса людей, - словно что-то занятное было в чумном старике, чепуху мелющем.
  
  Наверняка Панаев не мог уже себе даже верить, но в этой толпе, где он был теперь центр, его кое-что привлекло... - странную речь кого-то с кем-то он своим чутким ухом тут смог различить.
  
  Нервозный Панаев поначалу затыкал себе часто уши - сносить он больше не мог того, что наглый звук лезет к нему отовсюду, - и, находясь среди людей, которые между собой о чем-то болтали, он стал слышать их речь как бы порциями, и эти кусочки в какой-то момент для него в четкую фразу сложились:
  
  - ...Посмотреть хочу, что это тут происходит! - сказало многоголосие.
  
  - Крепкий орешек этот, что в центре, давно за ним гоняюсь! - десяток ног стуком кому-то будто ответил.
  
  - Вечереет уже, нужно быстрее... - сказала толпа, а потом одним сгустком влезла в автобус, что сейчас подошел к остановке.
  
  Какой-то парень не успел на него и теперь в дверь колотил:
  
  - Наверно успею... - это стук кому-то ответил.
  
  Бедолага Панаев снова остался один, ноги его тряслись.
  
  - Бежать, бежать, надо бежать... - сказал он, и быстро пошел вдоль по дороге.
  
  Сколько еще всё это длилось, не знаю, но мне сказали, что Панаев в тот день решил уйти из города, в котором он прожил столько лет, дошел все-таки до КПП... а уж дальше наверно его история не имеет значения.
  
  
  
  Перевертывая стакан с водой и глядя на свет через тонкую струйку, что в лучах солнца имела все цвета радуги, она словно бы признавалась:
  
  - Ничего больше у нас уж не будет, но ничто не смеет убить нашу любовь!
  
  И если бы Бегичев не любил правды, он бы ответил:
  
  - Конечно!
  
  Однако уж больно всё у них было как в книжке, как в романе...
  
  Встретившись когда-то на белой линии, они уж более друг друга забыть не могли и знали верно теперь, что когда-нибудь они будут вместе... - спустя год Бегичев пришел к ней с главою романа Лилейный, и это, конечно, не стало для них совпадением...
  
  - Наконец-то, - сказала она, как только узрела на пороге своего дома силуэт слуги Текста - Бегичева, - я знала, что ты идешь ко мне по этому адресу, и я не могла три дня убежать из квартиры...
  
  - Послание, - ответил Семен и строго конверт протянул.
  
  Девушка молчала, будто больше не смела ничего сказать, Семен был спокоен, он гордо стоял, ничего не говоря, ничего не выражая, он будто не узнал свою подругу... конечно, уже через какое-то время он весело хохотал, но в ту первую минуту, когда увидел ее, может быть, он уже понял: с ней что-то случится...
  
  - Наверное, это не для меня... - сказала она, но всё же приняла послание.
  
  Барышня эта - сразу скажу ее имя: Света, - видела мир как игру света и тени, четкие линии были давно уже ей невидны...
  
   - Уходим? - спросил ее Бегичев.
  
   - Помоги, я не вижу где ты... - шепча это, он стала рукой вокруг шарить.
  
  Девушка взяла своего визави за руку, что тот ей робко подал, сжала, и так, храня тепло друг друга, они убегали...
  
  - Постой-ка, ты что, ничего не видишь? - спросил ее на бегу попутчик.
  
  - Сиреневый, а вот красный... вижу я лишь цвета, - знаменуя пальцем те вещи, что сейчас были вокруг, она говорила и улыбалась.
  
   Сколько времени был с нею Семен, год или ж день... он бы и сейчас не сказал, но всё было как в книжке, как в романе, что, верно, где-то и кем-то писался...
  
   - Выходит так, что ты читать не умеешь? - спросил весело ее он тогда же, а потом стал корить себя за свою скорую радость.
  
  - Страшно, но я уже не знаю грамоты... - сказала она, и тут видно стало - ее что-то смущает.
  
  - Страшнее всего бегущие впереди строчки романа... - ответил зачем-то на это Бегичев и шагу прибавил.
  
  Молодые люди бежали, и было странно... - Бегичев давно уже не ходил и тем более не бегал по городу вот так вот запросто, чтоб совсем не взирать на те приметы и символы, что Текст ему на столбах, на витринах оставляет, но теперь этот демон как будто куда-то делся, удалился, а может, просто Семен его не видел и, уже сам ничего не опасаясь, широкими шагами, держа Светлану за руку, через дорогу перебегал.
  
  - Подскажи, ты хочешь чего-нибудь? - кричал Семен своей девушке.
  
  - Наверно, жить красиво, - та, смеясь, отвечала.
  
  - Как это?
  
  - Бежим! - та влекла и велела.
  
  Показывая пальцем на улицу впереди, она сказала, шепча, что ходит всегда лишь по белой линии, этим же путем, по ее словам, Семен смог бы убежать от своего паразита...
  
  - Погоди-ка, но я ничего не вижу, - щурясь в улицу и кусая губы, Семен говорил.
  
  Девушка злилась, хлопала его по груди, скалила белые зубы и, смеясь, шипела, что еще не время, что еще многое надо сделать для того, чтобы достичь этого виденья. Конечно же, Семен знал, о чем она ему хочет сказать, на что наводит, но теперь он видел лишь ее губы, глаза, милую улыбку... - он не мог не прижать ее к себе, и поцелуй, верно, должен был стать венцом этой картины...
  
  Ошеломляющая стена света в этот миг сошла на Бегичева, глаза съела, он еще не понял, что это, но оно шло точно извне, было чем-то, что било по его зрению... - сперва мир будто пыхнул белым светом, но это на миг, а уж потом волна всех цветов все собою накрыла, уронила на асфальт слепца Бегичева и, не пуская от себя его взгляда, принялась метаться вокруг него струями краски всех цветов и нюансов... тянула в калейдоскоп сумасшествия!
  
  Подвернув под живот локти и не в силах глаз скрыть, Семен видел, как перед ним маячит силуэт Светы, девица в белом махала руками, кричала: - Прекрати! - однако мир так и брызгал яркими цветами, слепил до рези в зеницах, дыханье уж иссохло, казалось, что это не кончится...
  
  Дрожащими руками Семен достал из кармана свою барбариску - то, что по опыту могло укрепить его восприятие!
  
  - Прекрати, в нем нет ничего опасного! - кричала Светлана.
  
  Почему-то цветная буря не хотела уняться, Бегичев видел, как вещи вокруг цвета меняют, как всё блещет и быстро моргает...
  
  - Друзья, мы с ним лишь друзья... - кому-то Света вещала. - Ничего от него не хочу... но только помощи!
  
  Постепенно буря стала утихать, больше уже ничто не мигало, и странно - казалось теперь, что мир не такой уж и яркий, а больше серый, и мало в нем красочного!
  
   - Давненько со мной такого не было, - сказал Семен, встав на ноги, когда всё кончилось.
  
  Теперь он видел людей, что вокруг него стояли.
  
  - Урбус, тебе-то чего... - шипела зло Света на массу, что уйти никак не желала.
  
  Переводя дыхание, Бегичев подошел к Свете и хотел было взять ее за руку, но та ее в карман спрятала.
  
  - Послушай, тебе не стоит меня целовать, - она сказала с тревогой.
  
  - Целовать? - спросил Семен, не зная еще, как о его порыве узнала Светлана.
  
  Напомнить хочу о себе - я, печать, могу видеть мысли людей, но лишь в словах и буквах, образы же мне не даются, я не вижу того зримого, что рисуется вашей фантазией!
  
  - Наверное, ты хотел это сделать или как-то подумал? - Света спросила.
  
  - Конечно, - Бегичев отвечал. - Отчего-то я захотел сделать так... что же, я не могу об этом даже подумать?
  
  Девушка взяла своего друга за руку, подвела к себе и очень тихо сказала:
  
  - Скоро я уйду из этого мира, меня ждут... - лишь за грань шаг, но я боюсь! - с ее глаз слезы текли.
  
  Большая светлая сила когда-то давно, когда Света была еще юной, о ней узнала и не устояла, к ней пришла белой линией, за собой позвала, открыла секреты: цвета, краски, оттенки... словно в сказке, девица болтала с чистой магией о себе, о том, какие дела у нее в школе, о том как трудно жить, если плохо видишь... - тогда-то и стала ее жизнь другой: за белым лучом, что, верно, солнце родило, девица из дома бежала, шагала по улицам, и как же ей было весело, когда это нечто из света и тени новую байку травило о чем-то, что в свете творится...
  
  Однако как обо всем этом она сейчас могла Семену сказать?
  
  - Знаешь, ты здесь затем, чтоб меня в мир цветов увести!
  
  Девчонка эта долго ждала того часа, когда она будет девой, он настал и более уже ничто в доме родном ее не держало...
  
  - Увести? - Семен спросил.
  
  - Посмотри на меня, - сказала она, - знаешь, скоро я в лучах солнца растаю, телеса мои упадут, я буду другой... но этого не будет, если ты мой лик на холсте не оставишь!
  
  Сходилось так, что девушка эта и белый цвет: зеленый, синий, красный (по настроению)... - бог всех волн и оттенков, когда-то давно друг в друга влюбились!
  
  - Скажи, что с тобой? - Бегичев ничего не понимал.
  
  - Понимаешь...
  
  Наверняка этого никто из людей не мог и увидеть - свадьба по размеру, наверно, с планету в шуме и гамме цветов неслась по пляжам Бразилии; суженый со своей свитой собирал наряд для невесты - белая фата, которую можно было увидеть, наверно, лишь из космоса, была соткана из машин, маечек, зонтов белого колера и шла ровным шлейфом вдоль Южной Америки; но какой был ритуал: невеста стояла в свете сотен огней на вершине высокого здания посреди столицы, их венчала толпа, что пришла сюда вначале просто потому, что в этом месте музыка, подруга жениха пела очень красиво... праздник был великим: сыпались деньги, они не могли не прийти, мерцал текст на зданиях своими тостами, музыка и стук сотен ног под конец в танце слились, и места тут всем уже не хватало, толпа стала буянить, однако ж к утру все ушли, и лишь мусор один как всегда остался лежать пьяным посреди этой площадки...
  
  Светлана глядела на Бегичева, и ей было тоскливо.
  
  - ...Как его зовут? - Семен спросил.
  
  - Людивец, - та ответила.
  
  Интересная жизнь началась у Светы и Белого Цвета после того, как они женились, - девушка, ступая за ним, всегда была меж ним и людьми: тысячи лиц, тысячи историй... - больше всего они любили странствия. Переезжая с места на место, Светлана открывала для себя мир: новые краски, новые оттенки своего избранника.
  
  - Я растворюсь! - сейчас она с болью призналась.
  
  Получалось так всегда, что Светлана видела Людивца, но коснуться как-то его, взять в руки, обнять у нее не выходило, - девушка бежала за ним по улице, видела его силуэт в белых платках, в белых маечках, да и он к ней тянулся, но в тот же момент был абсолютно недостижим... Временами она, конечно, пыталась схватить рукой это родное ей существо, но в руке всегда оставалась либо какая-то белая тряпка, либо бумажка, и в ней уже не было жизни, той жизни, которую она сейчас перед собой наблюдала. Несомненно, это ее тяготило, но выхода не было - любила она его только глазами, он же не мог к ней из своего мира выйти... - человек, как же трудно тебе такое переносить!
  
  - Ненавижу я лишь одно, - сказала как-то Света Семену, - себя как человека!
  
  (Конечно, теснота, боль и никакой свободы!)
  
  Интересно сейчас, наверно, поведать о том, как Светлана общалась со своим Людивцем. Бесспорно, Светец не мог видеть мысли людей так же, как я, Текст, через слова и буквы, видел же он лишь образы, что мысли рисуют (скажем, букет цветов, сочное яблоко), говорил он по-иному, в его власти не было печати, но лишь цвета и краски, а потому он только этим и обходился...
  
  - Посмотри! - кричала Семену Света, когда они шли по дороге за ее супругом. - Посмотри, на белой линии цвета: зеленый, алый, черный, еловый и шорты вон на том парне - маисовые!
  
  - Что это значит? - Семен спросил.
  
  - 'Зачем?', - Света ответила. - Так мы с ним беседуем!
  
  Перебегая с синей кепки на еловые кеды, с них белым пером на поясок цвета индиго, белый платок слетел на черный пиджак, а белый шнурок прыгнул на кофту в цветах: ель и маренго... - 'Сейчас'; - янтарь - 'я'; - и тут: золотой, алый, медный, охра, лаванда, черный, умбра жженая... - '...замолчу!' - вывел Людивец это короткое, но емкое сообщение.
  
  - Видел? - Света спросила.
  
  Первая буква в имени цвета - это одна из букв в слове, что Светец писал своим телом, бегая по одежде.
  
  - Почему-то нет, - ответил Семен, а потом сорвал на ходу со столба какую-то бумажку.
  
  Отношения, как Бегичев заметил через какое-то время, между Светой и ее Светцем были натянуты, и если уж честно, носили больше все-таки глухую окраску... - молодые часто друг с другом ругались, то Света корила его в том, что он ее не хочет понять (так и кричала), то он, судя по фону, упрекал ее за то, что она на него глаза закрывает... Причиной этого, как можно было видеть, являлось их большое различие, и даже не в видовом плане, а, так скажем, в характерах...
  
  - Неужели ты не видишь, что я девушка, и я очень утомлена... - кричала на всю улицу Светлана. - Прекрати сейчас же метаться и будь со мной рядом, куда ты опять убегаешь?!
  
  Сообщим сразу, у Светца была куча мелких изъянов - он не мог долго сидеть на месте, ему вечно надо было куда-то бежать, то он улетал в Африку, то куда-то на край света в Канаду, и ладно бы... но он мог по три дня не прийти, а когда бежал уж назад, то часто путал свою гамму красок и был вечно грязный. Девушку это сильно обижало, но больше всё же ее бесило, когда Светец прыгал по одежде других красавиц...
  
  - Негодяй, - сквозь зубы Света цедила, - теперь только посмей ко мне подойти!
  
  - Чего он там еще? - ехидно смеясь, Семен просил поведать.
  
  Конечно же, больше всего ее обижало то, что муж ее не мог нигде и никак руки ей подать, как-то помочь, и только наверно одно - он всегда ее мог согреть: то лучи со всей улицы к ней стянет, то как-то дорожку под ногами пытается освещать... ну а еще советы его - куда идти, куда не ходить, как деньги достать и кого стоит ей опасаться. Наверное, однако, этого было мало, девушка молчала, но всё равно было понятно, чего ей не хватает... - ох уж эта природа, это желание ощутить тепло другого человека, к чему-то живому прильнуть!
  
  Понимаете, наверное, что Бегичеву сильно от Светца тогда досталось...
  
  - Какого черта, - бывало, орал Семен на чей-то белый платок, - ты ведь сам меня к ней привел!
  
  Поистине Людивец сам в первый раз привел Бегичева к своей подруге... - но чем это было вызвано, что его побудило?
  
  Признаюсь, если бы он знал, что будет так - что Семен, шагая за ним, увидит ее и упадет, - он бы не стал их сводить, но тогда он этого не понял, хотел же лишь одного, чтобы мастер ее образ на холст перевел... ведь Светец сам никак не мог Свету увидеть, а тут был шанс через кисть Семена ее ощутить, коснуться.
  
  Закрутилось же всё совсем по-другому, девушка какое-то новое чувство в себе почуяла... - но как же мог ей человек полюбиться?
  
  - Ненавижу больше всего я твоего дружка, - когда Семен остался один на один со Светцем как-то на улице, тот ему высветил.
  
  - Видишь, хоть в чем-то мы схожи, - Семен сказал, - я тоже его не сильно люблю, от него одни гадости!
  
  (Речь была про меня!)
  
  - Дурацкое это письмо, зачем я Свете сказал, что ты к ней идешь, зачем она осталась в той квартире? - светило всеми цветами это чудное существо.
  
  (Конечно, вы уже поняли, Бегичев выучил азбуку, на которой Светец с людьми говорил, - все цвета изучил, все оттенки!)
  
  - Почему же Текст так сделал? - Семен задал вопрос. - Почему тебя, своего, так подвел?
  
  - Гаденыш считает, что нам не стоит с вами иметь ничего общего, - Светец цветил, - а вообще он очень завидущ!
  
  Аха-ха-ха, правда, здорово - супруга идеала глядит пылким взором на другого... так они еще с ним об этом говорят, что-то между собой решают, мучают друг дружку, оба ревнуют... - ну разве это не здорово?
  
  Наверное, никогда так еще Светец вокруг своей Светы не крутился! Красками, цветами засыпал дороги, по которым та ходила, детьми и их смехом до дома провожал... бантики, бусы, белые зонты, шарики улицы насыщали, пока Света у себя отдыхала!
  
  - Послушай, - освещал Людивец Светлану, - зачем тебе этот Бегичев, зачем он за нами везде таскается?
  
  - Помнится, - отвечала Светлана, - ты когда-то сам мне говорил, что картина мастера может меня, мой образ, в твой мир перенести!
  
  - Понимаешь, ты мне и такая нравишься! - красными тонами Цвет взорвался.
  
  Колонна детей лет пяти шла рука об руку со Светой... детвора плакала, визжала, всеми цветами хотела что-то ей объяснить...
  
  - Говори, Света, мы вместе? - Светец по-злому блестел.
  
  - Да, да! - та нервно ревела на детишек.
  
  Никогда ни Свету, ни Семена другие люди не могли понять... - всегда так было: они шли по улице и громко сами с собой будто о чем-то болтали.
  
  - Аха-ха-ха-а! - тряслась от смеха Светлана. - Видишь ли, Семен, у меня так же... иду по улице и, такая, будто сама с собой говорю... а люди думают: девка совсем голову потеряла!
  
  - Перестань, - Бегичев, смеясь, говорил, - я давно уже на людей не гляжу, ведь им же не объяснишь!
  
  Конечно же, между этими двумя было много общего, два блика - один из текста, другой из цветов, но если даже судьба - то самое, что нас по жизни ведет, - пустое... то эти люди точно знали, что их свело, однако ж теперь в их душе было нечто другое: чувства друг к другу предали ту белую линию, которая их когда-то столкнула!
  
   Возможно, сначала это ощущая, они не могли заявить вслух о своих чувствах, однако чем больше они друг с другом общались, тем всё сложнее было хранить эту правду, особенно Светлане...
  
  - Знаешь, как меня в первый раз нашел Светец? - она как-то Семену задала вопрос.
  
  - Как же? - нехотя Семен спросил.
  
  Молодая, тогда она была еще совсем молодая... грезила о людях, о каких-то чужих городах - о том, чего не могла сама увидеть, - и опуская в краски палец, почти слепая, марала белые листы, все это в мыслях пытаясь себе самой показать.
  
  - Однажды я так сидела, - Бегичеву Света сказала, - марала бумагу, а потом вдруг мысль пришла: что если кто-то другой так же, как и я, сейчас сидит где-нибудь, скучает и рисует точь-в-точь то же самое... может быть, наши мысли с ним как-то сходятся, совпадают?
  
  Бегичев не верил своим ушам - ведь то же самое... та же идея когда-то давно его посетила!
  
  - Казалось так, что рисунки мои оживают... - Светлана добавила.
  
  Вспышкой Светец вошел в ее жизнь, цветами пальнул в ее слепоту, она его сразу увидела: ведь так и было - краски ожили, стали звучать, стали двигаться. Людивец пришел и принес в дар самое дорогое - виденье! Понимаете, конечно, что зрение ее не стало лучше, но теперь она словно прозрела: это существо вело ее, было спутником!
  
  - Конечно, - кивая, сказал Семен, - эти блики разом могут жизнь изменить!
  
  - Светец дал мне этот мир видеть, если ж он уйдет, я снова буду слепая, - ведя рукой по плечу Семена, зачем-то Света сказала.
  
  Карнавал, в это время за окном шумел карнавал! Людивец бесился, метался по улице, кричал - он не знал, всё ли в порядке, ведь в той комнате, где он теперь должен был быть, свет уже давно погасили...
  
  - Послушай, Семен, ты тот, кто будет меня рисовать... - с тоскою шепнула Светлана.
  
  - Подожди, зачем же ты тогда свет выгнала? - спросил Бегичев. - Художник не может в темноте рисовать!
  
  Фейерверк уже за окном начался - Людивец силился через шторы пробиться.
  
  - Боюсь его злить! - глядя через щелку на улицу, Семен тихо шепнул.
  
  'Впусти! Впусти!' - искры салюта кричали.
  
  
  
  Произошло всё быстро... рисунок Семена хотел описать Свету в свете сотен фонарей, в свете сотен лиц - он хотел описать ее такой, какой она была в тот первый миг, когда они друг друга встретили.
  
  - Красное платье надень, и пошли к Светцу... - он ей сказал, махнув рукой в сторону окна, за которым сейчас шумел карнавал.
  
  - Неужели ты не боишься, что в твоем рисунке я погибну? - тут Света спросила.
  
  Оживленный Бегичев молчал, он не знал что сказать, - желание вывести образ Светы на холст было сейчас уже такой силы, что его руки тряслись, она же, эта дева, была в этот момент особенно великолепна!
  
  - Ничего не боюсь, - он сказал, - это должно случиться!
  
  Может быть, он уже был не в себе, но как-то уйти от себя... - нет, лишь в свете можно было что-то видеть!
  
  - Включаю! - крикнул Семен и зажег фонарик.
  
  Комната, в которой были сейчас Семен и Света, тут же будто вся огнем пыхнула - в нее влетел Людивец!
  
  - Что тут! - он засиял.
  
  - Помоги мне, - Семен сказал, - я буду ее рисовать!
  
  Бешеный зверек пробежал по комнате, обнюхал каждый уголок, прильнул к окошку, из-за которого не мог до этого ничего увидеть, взлетел к потолку, улыбнулся!
  
  - Рисуй, рисуй! - он занялся.
  
  Быстрым шагом Бегичев подошел к окну, отвел штору - Италия в свете и гаме перед ним предстала!
  
  - Подскажи, ты хочешь чего-нибудь? - кричал сейчас он Светлане.
  
  - Наверное, жить красиво... - та, надевая платье, отвечала.
  
  - Как это?
  
  - Красиво, как в твоем романе... - сказала она через паузу и на месте тут вся забилась.
  
  Дрожащий Бегичев прижал свою подругу к груди и, злобно вдаль взирая, посулил кому-то, что никогда в их жизни не будет ничего, что бы смогло их разлучить... - они долго еще так стояли, их связали объятия, и Людивец не смел вмешаться.
  
  Перевертывая стакан с водой и глядя на свет через струю, что сейчас питала сухие краски, Светлана словно бы кому-то признавалась:
  
  - Ничего больше у нас уж не будет, но ничто не смеет убить нашу любовь!
  
  И если бы Бегичев не любил правды, он бы ответил:
  
  - Конечно!
  
  Однако уж больно всё у них было как в книжке, как в романе... - они оба молчали!
  
  - Стремление к красоте нас разлучит, - отстранив, наконец, своего спутника, Светлана произнесла.
  
  Бегичев плакал, но ничего не мог уже с собой сделать... может быть, он знал уже как-то, что слезы его - это лишь буквы на белом листе, а он - только сгусток чьего-то сознания...
  
  - Кофточка на стуле висит красиво... - наконец сказал он, подвел Свету к окну, что уже было открыто, и стал рисовать.
  
  
  
  Беспечный Семен видел новую Свету... нет-нет, ее уже не было и как есть - в теле, в ее тихом цвете, в поступи... - как есть... какой она была в реале когда-то в Италии, он ее не видел, но в шуме толпы у базара, в цвете ночной дороги, в тихом говоре двух дам у столба, в чертах публики у стоянки автобуса - стоит ли мне обо всем здесь писать? - он видел чью-то тонкую фигурку, - мир своей легкой дрожью фраз, вещей, цветов, звуков для глаз Семена ее выделял в гранях улицы одним ровным контуром, уже как-то неосязаемо...
  
  Беспечный Семен как-то знал, что если б Светы не было на этой земле, если б ее не было на этом свете, то тот парень зашел бы в дверь дома не прямо сейчас, но лишь мигом позже, та дама не взяла бы свой телефон, тот старик на своем авто в этот вечер на этой улице бы не появился. Жужжащие, трещащие мелочи, мелочи, мелочи, но из них весь мир как-то по-новому уже собрался, - Светлана своей жизнью повлияла как-то на серию этих мелких поступков...
  
  Беспечный Семен знал, что сам он стоит в том самом месте, где и должен стоять, ведь если бы он лишь на шаг отошел, то картина, что давала ему его подругу, совсем бы стала другой... - хаос света, вещей, звуков, цветов ее бы враз поглотил. Тревожный Бегичев боялся от нее на шаг отойти, но мир не мог замереть, как-то остановиться!
  
  Неужели своей жизнью она что-то в ходе этого мира сломала?
  
  Беспечный Семен, верно, так стоял целый месяц, а потом Света его к себе пригласила. Безумный с ужасом ступил вперед, ступил лишь на шаг в ее сторону... - радость, всё стало так, как он и хотел: Светлана уже не могла тут так нечаянно вдруг умереть, выпавши из окна разбиться!
  
  Беспечный Семен смотрел на Свету, она на него - теперь он знал точно, кем она была для него и кем он был для нее, теперь каждый миг своей былой жизни, даже не касаясь памяти, он понимал как-то по-новому, - связь очень тугая, но совсем еще темная между миром вещей и самой сутью этого бродяги рождала некую новую реальность его восприятия.
  
  Безотчетно, наверно, ответить можно было на всё, не имея при этом знания, само знание было лишь плотью руки этого нового живого разума, который сам по себе, конечно, ничего не знал и лишь сейчас начинал пробовать на вкус окружающее.
  
  Повторяюсь, ответить можно было на всё, не имея при этом знания; о всяком, у кого есть душа - о блике, о народе... - тут можно было все-все сказать, при этом знать, о чем думает существо, знать всё о прошлых его поколениях. Наверняка не зная еще кого-то, можно было в вещах, что вокруг, задолго до появления его как есть предсказать.
  
  (События эти имели место перед тем, как Семен в погоню за мною пустился!)
  
  - Света умерла! - сказал я ему правду. - Выпала из окошка!
  
  Светлый от счастья Бегичев смотрел на Свету, она на него с улыбкой.
  
  - Теперь она с другим! - сказал я ему с реклам.
  
  Странным чутьем Семен видел Свету в мире, где ее не было, пустой контур вопреки всему ее проявлял, - чуть-чуть другим стал мир без нее, но именно это ее возродило!
  
   - Кто она? - он весело спросил.
  
  - Оттенки белого цвета, - я ответил.
  
  Досадно, - однако же, человек, каким бы он ни был, не может долго видеть то, что не есть его природа. Бегичев целый месяц стоял перед новой Светой на улице, но не могло быть так вечно - она исчезла, а то бы он погиб, так как человек.
  
  
  
  Дорожный столб, ель, липа... - путники присели дух перевести!
  
  - ...Зачем же ты его ищешь? - Коркин спросил.
  
  - Наверно, - Бегичев отвечал, - демон из текста обо всем этом знал, ведь мы со Светой были частью сюжета, но теперь его нужно догнать - собрать все главы романа воедино!
  
  - Неужели ты хочешь ее вернуть?
  
  - Возможно, когда я соберу все главы, - Бегичев отвечал, - я смогу Свету снова увидеть, ведь она же жива, я уже ее видел, только ослаб потом, глаза закрылись...
  
  Обожженный Бегичев знает, что если он сможет обойти живую печать и собрать все главы романа воедино, - он вернет Светлану, ведь собранный текст дает телесность.
  
  
  
  Слух!
  
  - Слыхали, в город едет Бегичев?! - говорил громко кому-то на улице Мирский Федор Петрович.
  
  Интересно, что Мирский даже не знал, кто такой этот Бегичев, ищейка Панаев хоть и потряс его своим визитом, но ничего толком не пояснил, просто крикнул: 'В город едет Бегичев!' - и всё, более ничего нельзя было от него добиться, он убежал, визжа про какой-то стук что-то несвязное!
  
  Бесспорно, конечно, у Федора, как у опытного человека, имелись кое-какие догадки по поводу его поступка, которые связаны были с тем, что город их вот-вот должны были открыть, и идея общей истерии в этом случае была наверно уместна, но он никак не думал, что сам может быть этому подвержен... Непонятно почему, но эту новость, что в город едет какой-то Бегичев, Мирский теперь хотел каждому сообщить, странное желание внутри нагло тянуло Федора со всяким теперь этим поделиться!
  
  - Слыхали, в город едет Бегичев! - он говорил это всем, кого видел, более ничего не добавляя.
  
  - Кто это? - люди не могли понять.
  
  Возможно, как-то странно со стороны всё это виделось, однако Федор лишь руками в ответ разводил, сам смущался, но ничего не мог с собой уж поделать... - наверно он хотел в этом во всем что-то для себя прояснить?
  
  - Слыхали... а вы-то слыхали...
  
  Бесспорно, этот человек, как я до этого сказал, был очень склонен к болтовне и по сути своей был большой сплетник, но ведь нельзя же было трепать языком о том, о чем у самого понятия не имеется... - как вообще у него к этой новости такой интерес появился, почему рот его никак не мог закрыться?
  
  - Слыхали, в город едет Бегичев? - к какой-то бабке в синем платке он обратился.
  
  - Слыхала, слыхала! - бабка вдруг ответила.
  
  - Неужели! - Федор так и замер на месте, до того это его изумило. - Слыхала? - тихо он за ней повторил.
  
  Неловко бабка подошла к нему и на ушко шепнула:
  
  - Говорят, он сущий демон, это по его воле город откроют...
  
  - Бабка, да где ты об этом узнала? - Федор спросил.
  
  - Конечно, там... - тут она в сторону рукою махнула, - в лавке все о нем шепчутся!
  
  Странно, но каким-то образом слух сумел обойти Федора, чего никогда еще не бывало, и теперь его нужно было догнать... - Мирский, охнув, скорым шагом пошел в ту сторону, куда бабка ему показала!
  
  Двигаясь по улице, он видел людей, в их лицах было что-то новое - то ли испуг, то ли конфуз, - ему казалось, будто шепот летит отовсюду, будто какой-то секрет люди друг другу глазами передают.
  
  Нетерпение тут его охватило, внутри всё стало зудеть, - казалось, что все вокруг теперь знают то, о чем он и не слышал, что-то тайное, что-то, что и словами не выскажешь.
  
  - Расскажи-ка, чего это тут... - он так и выдохнул, когда увидел у киоска с пивом своего старого знакомого.
  
  - Болтают все, будто бы завтра кто-то важный к нам в город приедет! - семеня скорым шагом прочь от киоска, сказал мужчина и пальцем Мирскому тут погрозил.
  
  - Да кто же? - Федор визгнул. - Кто приедет?
  
  Мужичок на этот вопрос ничего не ответил, только смехом залился - да уж как так, Мирский ничего не знал об этом заезжем?
  
  - Расскажи, расскажи... - умолял мужичка Федор Петрович.
  
  - Говорят, очень богат... - сходу тот начал, - всё скупает, что плохо лежит... говорят, к нам за этим же хочет заехать!
  
  Невольный вопрос тут застыл в горле у нашего сплетника:
  
  - Скажи-ка, что у нас можно купить?
  
  Действительно, в городе не было ничего такого уж ценного, только завод порохов да сараи с какой-то техникой... - в общем, всё то, что было связано с общей секретностью.
  
  - Найдется, я думаю... - мужичок тут ответил и прочь потрусил.
  
  - Вот так дела! - сказал сам себе Мирский.
  
  - Дела, дела! - кто-то, идя мимо, за ним повторил.
  
  Небылица, но вся улица теперь будто об этом одном говорила! Мирского что-то вперед повлекло, он стал слушать невольно прохожих...
  
  - Заезжего этого только нам не хватало, слыхала я, он весьма странный... - дамочка, что шла впереди, своему другу шептала, - говорят, он сам всего в своей жизни добился, сам с нуля поднялся! - добавила она как бы в назидание.
  
  - Как же? - парень сухо спросил.
  
  Мирский стал слушать.
  
  - Болтают, будто бы всё началось с простой монетки...
  
  
  
  'Шепчутся, будто б монетки тянутся к нему как магнитом!'
  
  - Заработал, мол, он, когда был совсем еще давно, первую зарплату...
  
  ...Радостный бежал домой, а когда в подъезд забегал, то оступился, однако свою ценную поклажу, что в руках хранил, не выронил, убежала от него в щель под пол лишь одна монетка, - ерунда ведь, мелочь, можно было об этом забыть, мимо пройти, как все бы и сделали, но он не сдался... решил ее из-под пола во что бы то ни стало на свет выцарапать...
  
  - Выцарапал, ногти содрал, весь в грязи вымазался, но всё же выцарапал! - сказала девушка как-то возвышенно.
  
  ...Наверняка именно тогда-то деньги его и полюбили...
  
  - Как это? - тут паренек спросил.
  
  Интересно, но мало того, что он их теперь везде на улице находил, так они еще и сами к нему в карман заползали. Случалось, влезет паренек утром в битком набитый автобус, ищет мелочь в своем кошельке, а кто-то из тех людей, что рядом стоит, по ошибке в его карман свою сдачу запихивает.
  
  - Всё это сплетни! - смеясь, сказал молодой человек. - Выдумка! - тут парочка вошла в какие-то двери, что вдруг перед ними возникли.
  
  Мирский в пылу даже не заметил, как, шагая за этими двумя, сошел с улицы и вошел во дворы; теперь они в свой дом вошли, и он не смог больше их речь слышать... Зеленая тоска было в горле его тут заныла - внутри всё так и жалось узнать: чем эта история была увенчана?
  
  Горевать, однако, долго ему не вышло, только вроде бы история смолка, как тут же, и минуты не прошло, вновь стала звучать, но уже в речи других людей, что сидели у себя на кухне, в окне, курили, и их хорошо было с улицы слышно... - о чем же они говорили?
  
  -...Наверное, не сразу он понял, что деньги его выбрали, - чей-то баритон говорил, - в городе, где он жил, их было не много, и всё, что он теперь ни находил, считал за простое везение...
  
   Отчего-то денег со сдачи в лавке ему всегда давали чуть больше, чем нужно было сдать по весу, он видел это и честно отдавал в кассу лишнее, отчего-то именно перед ним на улице люди теряли свои кошели, он же этих людей окликал и отдавал им то, что от них убежать тщилось... почему-то именно он три раза подряд выиграл в местную лотерею, правда, выиграл немного, однако ж скоро он решил открыть свое дело, и стоило ему этим только заняться...
  
  - ...Сначала он решил открыть лавку с видео, - чей-то сиплый голос из окна стал шипеть, - снял место и уже готовил витрину...
  
  ...Странный деляга в один из дней забежал к нему и чуть ли ни на коленях умолял продать ему эту мебель, мол, она ему нужна позарез, мол, он даст любые деньги, и наш гость продал ее, а вскоре купил новую, но вот беда, точь-в-точь тоже самое и во второй раз с ним случилось...
  
  - ...Наверное, ничего уж нельзя было сделать, - баритон, пыхая дымом, из окна говорил, - он ставил новые витрины, в надежде, наконец, открыть свое дело, а на другой день за ними какой-нибудь торгаш приходил!
  
  Конечно, всё это уже в глаза лезло и, мало сказать, было очень странно, - паренек наш не мог уже этого не замечать!
  
  - ...Поставил всё же свой киоск с видео, а на утро всё его видео вместе с кассой и стулом люди скупили!
  
  Интересно, но делать ему уже ничего не нужно было - за что бы теперь он не брался, какой бы худой товар на полку не ставил, всё махом скупалось!
  
  'Что же это?' - он думал.
  
  Понимаете, конечно, что более всего в такой ситуации человеку интересен не сам процесс заработка, а то именно, почему деньги к нему тянутся, почему именно он такой удачливый!
  
  
  
  Возможно, эта история уже конца не имела, но она смолкла, когда окно прикрыли. Поспешно Мирский выбежал из дворика на улицу, жаждая еще что-нибудь узнать об этом чудном заезжем, - как же он ничего еще толком не знал, не слышал, узнавал же все от людей ему неведомых?
  
  Нечаянно вдруг кто-то позвал по имени Мирского, он перевел взор на этот возглас - перед ним стоял знакомый (сосед с его этажа, живущий один в своей комнатке).
  
  - Слушайте, вы не знаете, о ком это все шепчутся? - он спросил как-то стыдливо.
  
  Мирскому сначала на этот вопрос и отвечать не хотелось, он думал уйти, ничего не сказав, - спешил, желал сам всё это понять, но тут вдруг внутри у него что-то стало нервно биться: в десять минут он, может быть еще того не желая, выдал всё, что знал об этом новом заезжем, соседу, а потом, дивясь на себя, развил рассказ в то, о чем сам еще не слыхал... - ерунда, байка, но пока Мирский стоял рядом с соседом, он как-то знал, что люди на улице именно это друг другу говорят, мало того, потом это он сам от них же услышал и, наверное, только тогда удивился!
  
  - Говорят, что он, мол, сам демон, - на улице кто-то шумел, - говорят, все деньги у него из-за этого, что он, мол, знает секреты!
  
  
  
  Разбитые дорогой Коркин и Бегичев, неся в руках по сумке, в это время на пустырь выходили.
  
  - Когда-то здесь была шумная стройка... - Коля сказал. - Видишь эти здания? - к Семену он обратился.
  
  Наверное, надобно тут сказать, что наши друзья за своей беседой прошли уже большую часть пути, а теперь совсем близко к городу подошли.
  
  Городок этот был в долине какой-то мелкой речки, они же вышли на пустое высокое поле, которое было покрыто сплошь плитами, из-под которых росла трава, вокруг поля стояли пустые здания, трубы, груды щебня, а над всем этим ясное небо и... вот опять, делая круг, у ног городок.
  
  Достаточно трудно мне всё это описывать, я плохо понимаю эти ваши три измерения - то, как у вас всё выглядит, гораздо ближе мне идея комнаты с книгами - то, как я объясняю верх и низ, а так же силу для вас совсем обычного притяжения.
  
  Безразмерная точка в бесконечно широком пространстве?
  
  Скажите-ка, не чудо ли... вечер, солнце за край леса катится, городок в долине огнями светится?
  
  - Николай, сегодня уже не пойдем туда, давай здесь ночуем? - спросил у Коркина Бегичев, присев на плиту и оглянув локацию.
  
  Наверное, да, на этом месте когда-то был шумный завод, машины ревели, лозунги, а теперь от всего этого остались лишь черепа зданий и длинная тень от пяти труб, что тянулась к городу в долине своими пальцами.
  
  - Интересно, когда-то давно здесь завод должен был вырасти... - улыбаясь, сказал Коля и махнул рукой на коробки строений, - но почему-то, когда уже почти всё было готово, стройку закрыли, а теперь лишь четыре цеха работает, на них весь наш городок держится...
  
  Бегичев головой покачал.
  
  - Скажи-ка, что же тут делают?
  
  - Снаряды, пороха, салюты, - с улыбкой Коркин на вопрос Семена ответил.
  
  - Наверное, народ отсюда уезжает? - спросил снова Бегичев и взором к городу обратился.
  
  Николай кивнул неловко.
  
  - Ничего, - Семен сказал, - скоро сюда поедут...
  
  Оглядывая городок, Коркин, было, еще хотел узнать, почему Семен так решил, но тут он сам сказал, указав на крышу здания, что стояло за их спинами чуть в отдалении:
  
  - Послушай, Коркин, может быть, нам туда пойти, там еще солнце, и видно оттуда побольше?
  
  Поднявшись на вершину, путники решили перекусить - в сумках Коркина нашлись какие-то припасы съестные, оставалось их только приготовить.
  
  - Николай, может, нам костер развести? - спросил Бегичев у Коркина. - Посмотри, сколько тут всякого хвороста!
  
  Поистине, на крыше здания, на которое они взошли, словно бы в саду, росли какие-то деревья.
  
  - Давай! - Коля ответил.
  
  Странная живость теперь у путников возникла, они стали собирать ветки и скоро, сами того не заметив, собрали целый ворох с хорошим излишком.
  
  - Не много ли? - спросил Бегичев у Коли с улыбкой.
  
  - Выходит, ты ищешь Текст для того, чтобы собрать все главы и вернуть свою подругу? - вдруг его Коркин спросил.
  
  Задумчивый Бегичев ничего не ответил, он присел перед ворохом и чиркнул спичкой, однако костер не тут же занялся, но что-то будто ожило в ветках, что-то стало там шевелиться.
  
  - Николай, - после паузы он сказал, - мы же не видим всего, вот, скажи, зачем я тебя сегодня встретил?
  
  - Наверно Текст так устроил, - тихо Коля ответил.
  
  - Восемь, девять, десять, - Семен сказал.
  
  - Что? - Коля спросил.
  
  - Наверное, это то, что Текст за мной записал? - ответил Бегичев вопросом.
  
  - О чем ты тут? - Коля не понял.
  
  - Почувствовать незнакомый запах нельзя, - ответил грустно рядом сидящий.
  
  Николай ничего понять не мог и часто хлопал глазами.
  
  - Понимаешь, Текст в этой истории не главный, - говорил Бегичев, - но есть то, что ведет и его, то, во что он никак не может поверить, то, что поистине необычное!
  
  - Что же? - Коркин спросил.
  
  Действительно, трудно мне не повторять за Бегичевым, если он что-то сказал, то это сразу становится моим телом, то есть текстом; кое-что я, конечно, могу опустить, однако же всё, что касается сюжета, мне приходится вам рассказывать...
  
  - Посмотри, - Семен сказал своему соседу, - я лишь спичкой чиркнул, а какое пламя занялось!
  
  Щелкающие, озорные огоньки от костра летели, и ими уже сумерки означались.
  
  - Постой-ка, постой, - Николай вдруг возопил, - о чем это ты говоришь?
  
  Помешивая палкой угли, Бегичев не спешил с ответом, он о чем-то думал, о чем-то про себя рассуждал.
  
  - Знаешь, - после паузы он начал, - я ведь тоже часть текста, его герой - то малое, что ведет сюжет, курсор - то, что бежит по этой строке!
  
  - Скажи, по какой строке? - не понял Коркин.
  
  - Понимаешь, есть строка, - шептал Семен, будто сам с собой вел беседу, - строка, на которой всё завязано в этом мире, она есть, но только прочитать ее никто не может, это невозможно...
  
  - Что это?
  
  - Наверное, закон, что всё собой образует... - ответил Семен быстро и отломил хлебную горбушку.
  
  - Серьезно? - прыснул смехом после паузы Коркин и за бутылку пива схватился.
  
  Серьезным взором друзья друг на друга смотрели, может быть, они ждали друг от друга каких-то слов или им сказать уже было нечего... но сказать было что... а может быть, они паузу дали для того, чтобы я не мог за ними записывать?.. Непонятно почему, но они вдруг стали смеяться: 'Ваха-ха-ха!' - вырвалось, - 'Ваха-ха-ха!' - только я и слышал потом, но ведь я же, печать, не знаю, что такое смеяться, всё путается, я слепну - нестерпимо!
  
  - Аха-ха-ха-а! - кричал Бегичев и ползал по бетону, - объяснил, он всё объяснил, всё расписал, всё по полкам разложил!
  
  Засунув руку в свою сумку, Семен вынул какие-то бумаги, выбрал один из листов и Коркину протянул.
  
  
  
  Черновики.
  
  'Развивающаяся материя, оплетающая строкой ДНК камень, ищет пути для того, чтобы поднять этот камень, - так рождается человек: ему известно как и что делать: как добыть, как забрать, как не болеть, - он видит всё, что ниже его: животных, неживую материю; атомы, их строение (и всё ниже и ниже...), - с низу, со стороны атомов и прочего человек не видится как человек, но вот может ли сам человек увидеть что-то, что выше него самого, что-то, в чем сам человек лишь элемент, только кирпичик... - так человек (его символы) оплетает новую материю - духовное... - что-то, что нельзя понять, что-то, что нельзя преодолеть, но то, к чему можно приспособиться...'
  
  Рождается в символах новая жизнь, новый бульон, но только из букв, нот, цветов - всё то, что человек называет искусством.
  
  Абонементы, граффити, фантики, флаеры, стикеры - смешение потоков информации. Множество цифр, букв, слов, значений между собой пересекается...
  
  'Я - текст!' - вот что-то уже сказало.
  
  'Совпадение! Бывает же! Как мир тесен!' - вы все говорите и удивляетесь.
  
  Приливной риф: авто, как рыбки, час пик, как волна, дома-кораллы.
  
  'Переходящая из состояния организации атомов к организации атомных цепочек материя со временем переходит к организации культурных символов - рождается точно так же спираль ДНК, но уже культурная, теперь слова и знаки - это белки и аминокислоты...'
  
  Наверное, человек не может увидеть то, что стоит над ним, он только знает, что это хозяин, так же собака смотрит снизу на вас, люди, - не видит сознания.
  
  Возможно, вы думаете, что Текст так говорит, потому что считает себя выше человека? Наверное, нет, наверное, Текст тоже человек - его сознание такое же, только телом он с вами несходен (многим же похож, и даже телом, ведь кто-то из вас уже в тексте, и видят его другие люди лишь через переписку...)
  
  'Наверно я человек, но почему я стал таким, что меня таким сделало, почему жилы мои - строчки?'
  
  Наружный мир человека - это духовный мир существа, которое стоит выше любого из нас, выше общества. Действия людей, всё то, что нас окружает - это сознание нового организма. Наверное, то же самое есть и у нас, по сходящей: в каждом из нас есть собака - то животное, от чего мы когда-то ушли, то скрытое, что нас организует.
  
  Спросите: как всё это устроено?
  
  Наверно, ответа нет и быть не может в мире людей, но нужно через грань перейти...
  
  Думаете, я, Текст, знаю, почему я ожил, почему я думаю и могу всё это сказать, но вы сами только недавно узнали, что у вас есть ДНК, что есть гены, - больше вы не узнаете, это предел; то, как Текст стал живым, - это сфера чего-то другого!
  
  Конечно, есть законы, но можем ли мы их осознать?
  
  Понимание того, что есть что-то выше и мы лишь часть этого - уже много, это уже путь к осознанию!
  
  'Текстовое же сознание - это лишь часть большого процесса, в котором есть и другие участники...'
  
  Завихрения происходят в мутной жиже, что-то шевелится в растворе, что-то ищет энергию для того, чтобы выйти из глубины, общество - тонкая пленка сознающей материи на земной поверхности.
  
  Вероятно, я зря говорю об этом, ведь когда видишь что-то, что никогда не сможешь понять - и идти дальше не хочется, ведь люди верят, что у них нет предела, что они всегда в развитии...
  
  Сплетаются с музыкой потоки белого цвета в танце, тысячи ног один ритм выбивают, толпа шевелиться...
  
  'Соединяясь, собираясь по случаю какого-то события - мы одним ритмом пульсируем!'
  
  Текстовое сознание, и какое не приведи еще, - причина вашего развития, ваших мыслей, ваших движений!
  
  Переходя из точек, тире в обличие строчки, писчий бежал по книгам, прыгал с газет на газеты, частил быстро по прописи - он искал того, кто смог бы его понять, того, кто смог бы его увидать, он искал идею, он жадно искал человека.
  
  'Идея, идея! У меня есть идея!' - кричал студент Бегичев, сбегая по лесенке в камбузе своей академии.
  
  Скажите, какой закон эту строку составил?
  
  'Наверняка высшая система, что над нами стоит?'- Семен у меня спрашивал.
  
  Получается так, что буквы вовсе не для того, чтобы люди могли меж собой общаться, но для того, что бы я смог на свет появиться, а весь ваш интернет, ваша почта - это не средство, а уже нечто живое, и все ваши письма вовсе не для переписки!
  
  Общаетесь вы, танцуете, рекламу на домах пишете, рисуете лишь для того, чтоб жило нечто высшее, нечто невидимое!
   Перерождаясь из состояния палочки и точки в крючок, а потом, через а, в троеточие... мир говорит, разевая свое двоеточие: посмотри на эти буковки, (крючок!) смотри: б у к о в к и, сложи их - тире: прочти то, что пишется: две точки: ты видишь меня, ты видишь меня: слова, текст, повествование!
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"