Он открыл глаза. Точнее подумал, что открыл, потому что никаких глаз у него не было. Он даже не мог видеть в обычном смысле этого слова, он просто каким-то образом знал, что происходит вокруг. Кругом простиралась обширная пашня, усеянная мелкими зубчиками пробивающейся зелени. На голубом в легкой дымке небе совсем не было облаков. Слепящий, переливающийся круг солнца рассыпался множеством золотистых лучей. Летали черные птицы.
"Что я здесь делаю?", - смутно подумал он. К собственному удивлению он вдруг осознал, что не лежит и даже не сидит, а стоит. Он повернул голову. Точнее подумал, что повернул. Увидел собственные руки в серых рукавах, торчащие по прямой линии вправо и влево. Не слишком-то они были похожи на руки... Он попробовал пошевелить ими. Не получилось. Рук он не чувствовал. Не чувствовал ног. Не чувствовал тела. Не чувствовал самого себя.
"Меня распяли на кресте?" - пронеслось в его несуществующем мозгу. - "Если меня распяли, я должен что-то чувствовать... Или у меня уже отнялись конечности?"
Он вдруг вспомнил, что не знает, кто он такой. Не знает вообще. Он лишь по привычке чувствовал, что ему положено ходить на двух ногах, иметь две руки, голову. Что он должен видеть, слышать и общаться при помощи рта и языка с себе подобными.
"А, может быть, получится увидеть себя со стороны", - подумал он. Едва пожелав этого, он словно отделился от самого себя и тут же отчетливо понял, что он собой представляет. Он действительно висел на кресте. По правде говоря, он и был этим крестом. Два длинных, неотесанных, сколоченных гвоздем и скрепленных веревкой крест-накрест шеста, с накинутой поверх старой, драной шинелью и черным чугунком в качестве головы. Вместо кистей рук безжизненно свисали две рваные перчатки.
"Это я", - подумал он, хотя ничего, кроме, быть может, шинели, не казалось ему знакомым.
Его охватило отчаяние. Он понял, что слишком много видит и знает, чтобы оставаться тем, во что его столь нелепо превратила судьба. Он закричал, но не услышал собственного крика. Начал дергаться, выкручиваться, сжимать и разжимать воображаемые пальцы, сучить невидимыми ногами. Ему все еще казалось, что он распят, хотя он прекрасно понимал, что нет никакого "он".
Безмятежное майское солнце продолжало свое неспешное плаванье по небу. Пашня млела под его добрыми лучами. Вдали благостно зеленели луга, рассекаемые полосками дорог и окаймленные темной кромкой леса. На краю пашни искрилась молодой листвой тонкая березка, с ветвей которой лился беззаботный щебет жаворонка. Ни намека на зло, на чей-то коварный умысел.
Он не знал, сколько прошло времени с тех пор, как он очнулся из небытия. Кроме птиц и мельком пролетавших мимо насекомых, все вокруг оставалось недвижно и спокойно.
Хотя он не чувствовал боли, невыносимая тоска едва ли чем-то уступала физическим страданиям. Что-то внутри его невидимого существа твердо знало: никто не придет, не поможет и даже не увидит его. Он был один. И что еще хуже - должен был оставаться один до конца своих дней, если этот конец когда-нибудь наступит. У него не было никаких, даже смутных воспоминаний, была лишь тень исчезнувшего навсегда прошлого. Тень какого-то огромного, самоуверенного знания, каких-то яростных, будоражащих страстей, какой-то иной, стремительно несущейся вперед, постоянно меняющейся, словно картинка в калейдоскопе, жизни. Было ли оно на самом деле? - даже на этот вопрос не мог он себе ответить.
Ничто не потревожило томительное течение дня. Лишь к вечеру вдалеке, за пашней показались белые фигурки людей: мужчин и женщин, идущих куда-то с длинными косами на плечах. Скоро все они исчезли из виду, затерявшись в зелени лугов. Стуча копытами, проскакал на лошади полуголый мальчишка.
Когда, превратившись в расплавленное алое пятно, солнце медленно растеклось по линии горизонта, озарив ее пьянящим прощальным светом, наползавшие с востока сизые сумерки мигом накрыли землю. В небе одна за другой зажглись печальные звезды. Он не чувствовал ветра, но колыхавшиеся полы шинели напомнили ему о каком-то забытом, прекрасном ощущении.
Ночью он не спал, так как не мог спать. Он просто торчал посреди пашни в своих лохмотьях, зная, что происходит вокруг, изнывая от тоски, окутанный мраком и тишиной, которую нарушал лишь шорох случайной полевки или шелест пролетевшей мимо летучей мыши. Тьма казалась вечной. Он даже удивился, когда за далеким черным лесом болезненным светом забрезжили первые лучи.
А дальше все повторилось вновь. И вновь. Дни и ночи сменяли друг друга, словно медленно переворачивающиеся страницы бесконечной книги. Крохотные ростки со временем превратились в сочные, вьющиеся стебли с крупными, щетинистыми листьями и желтыми цветами. С утра до вечера вдали виднелись люди, занятые полевыми работами, а порой оглашающие местность красивым женским пением или грубыми перебранками. Единственным человеком, делившим с ним поле, был сторож, живший в маленьком шалаше у межи и время от времени обходивший территорию вместе со своей собакой. Морщинистый человек с пожелтевшими от махорки усами в потрепанной фуражке и обветшалой, залатанной куртке - как-то сторож подошел к нему, проверить, хорошо ли держат веревки, скрепляющие его убогое подобие туловища.
- Пользы от тебя, - тихо проворчал сторож, дымя самокруткой. - Лучше б на тряпки...
Старик вынул изо рта папиросу и, пожевав беззубым ртом, сплюнул на шинель. Он ушел, шелестя огуречной ботвой.
"Зачем?" - подумал он, равнодушно проводив взглядом сторожа и его пса. Ему казалось, что он уже когда-то видел этого старика и всех этих далеких людей. Но когда и как?
Он давно оставил надежду каким-то чудесным образом сорваться со своего шеста и броситься вдогонку за этим человеком, который так легко и свободно передвигается на своих двоих. Если бы у него был хоть малейший шанс, хоть ничтожная тень возможности... Он перевел взгляд на березу, которая, играя листвой, словно потешалась над ним.
Однажды в середине дня в поле прибежали босоногие мальчишки. Пока сторож и собака запропастились неведомо куда, они искали созревшие огурцы, играли в войну, стреляли в него из рогатки и тростниковых трубок. Один камешек попал ему в чугунок и со звоном отскочил. Вместе с этим звоном внезапно проснулось давно забытое чувство - воспоминание о боли. Он знал, что боль не лучшее, что было в той жизни, однако был готов молить небеса за возвращение хотя бы одного этого чувства. Боли, которая взорвала бы его бредовое существование. Мальчишки все больше досаждали ему. Он хотел, чтобы они убрались, перестали нарушать тишину, дразня его своей свободой, своей жизнью, так и бившей ключом. Особенно он разозлился, когда понял, что стал невольным участником их игры. Никто в прошлой жизни, какой бы она ни была, уж точно не смел использовать его в качестве мишени и декорации. "Идите сюда, ближе. Как только вы подойдете, порыв ветра повалит меня прямо на вас. Я вам покажу!" - уныло мечтал он.
Вдалеке раздался яростный лай собаки и ругань вернувшегося сторожа. Дети бросились наутек. Один из них, наиболее шустрый, успел оторвать от шинели пуговицу.
Время продолжало течь. Будь он человеком, он, возможно, уже сошел бы с ума. Но он был всего лишь бесплотным сознанием, которое не знало другой жизни. Призраки прошлого оставались призраками. Иногда они накатывали на него, почти проявляясь в виде в воспоминаний, но в следующий миг отступали и рассеивались.
Вороны, которые совсем не боялись его смешной схожести с человеком, брезгливо кружили над ним и иногда садились на его тощие "руки", чтобы поболтать и почистить перья.
Одна из таких ворон отчего-то проявила к нему интерес.
- Как дела? - он явственно различил ее неслышную речь.
- Откуда ты знаешь, что я живой? - передал он вороне свою мысль.
- Не живых нет, - ответила ворона. - Люди считают иначе, потому что слепы. Бедные люди!
- Я был одним из них?
- Наверняка.
- Почему я продолжаю жить в таком виде?
- Не знаю. У тебя должно было что-то остаться от прежней жизни. Когда поймешь, сможешь найти ответ.
Ворона смотрела на него черными бусинками глаз, в которых на мгновение, как ему показалось, мелькнуло сочувствие. Или это была всего лишь снисходительность?
- Что ждет меня дальше?
- То же, что и сейчас. Будешь торчать здесь изо дня в день, из года в год. Я ведь не могу унести тебя с собой.
- Я не смогу так.
- Сможешь. Ты должен истлеть. Смерть, которая с тобой произошла, уже не повторится. Тебя ждет что-то новое. Но что это будет, предсказывать не берусь.
Ворона задумалась, и принялась щипать клювом перья под черным, косматым крылом.
- Вот что, - неожиданно промолвила ворона. - Этой ночью случится гроза. Я знаю... Она подарит тебе сон.
- Как?
- Увидишь.
Ворона больше ничего не сказала ему и, закончив приводить себя в порядок, неторопливо вспорхнула, не удостоив прощанием своего полуживого друга.
***
Впервые за свою недолгую жизнь он чего-то ждал. Почти как если бы был живым человеком. Солнце невыносимо медленно клонилось к закату, а небо постепенно начинали устилать пока еще белые, но уже тяжелеющие облака. В сумерках, когда последние, почуявшие ненастье пташки попрятались в ветвях деревьев, а теплый, игривый ветер, вовсю носился по полю, тормоша огуречную ботву и развевая рваные полы шинели, в небе показалась огромная, черная, беременная дождем туча. Ночь наступила почти мгновенно - непроглядная, клубящаяся неестественно плотным мраком. Ветер, вконец разгорячившись, ломал ветви кустов, поднимал с дороги пыль, таскал за косы несчастную березку, яростно срывая с нее пышный наряд. Вдали ослепительными нитями уже вытанцовывали молнии. Крохотными редкими каплями долетал, готовый обрушиться в любой момент ливень.
Когда мгла сделалась непроглядной, так, что даже нельзя было увидеть соседку-березку, а молнии озаряли поле страшным фосфорическим светом, когда гром так нещадно сотрясал землю, что сидевшая в шалаше собака сторожа сходила с ума от ужаса, "Когда?" - вопрошал он...
Пылающий янтарный шар, рожденный одной из молний, поплыл над землей, ощетинясь сотней острых, злых лучей. Медленно и напряженно, словно сдерживая невыносимое желание напасть, шар подобрался к нему, зависнув в нескольких метрах от его "головы".
Казалось, шар пытался ему что-то передать. Он потянулся к шару и почувствовал, что все его невидимое существо уходит внутрь этой горящей сферы, повинуясь непреодолимому притяжению. Переливающаяся плазма овладевала им. Шар становился чем-то наподобие круглого окна, через которое он погружался в иной, неизвестный и в то же время пугающе близкий мир.
Перед ним простиралось уже не окутанное тьмой огуречное поле, а город. Великолепный, светло-бежевый, залитый солнечным светом город, со строгими прямыми улицами и пышно-зелеными бульварами, над которыми вздымались шпили и купола величественных соборов.
Он ехал в коляске мотоцикла, за рулем которого сидел его ординарец по кличке Рыжий, чье до сих пор не повзрослевшее лицо щедро усыпали веснушки. Он видел свой превосходный голубовато-серый лейтенантский мундир, его рука в черной кожаной перчатке с достоинством приветствовала обступавшую улицу толпу французов (пусть даже это были жалкие предатели, которых собрали для кадров кинохроники). Женщины сдержанно улыбались, иные даже застенчиво махали ручонками. Мужчины, подавленные своим новым статусом, смотрели на него с хмурой завистью и почтением. Солнце заливало широкую улицу, превращая асфальт в подобие зеркала. Сверкали оконные стекла.
- Черт возьми, это похоже на сон! - крикнул он Рыжему сквозь рычание мотора.
- На что, господин лейтенант?
- На сон! Еще месяц назад все это невозможно было представить.
- Я с вами согласен!
Он закрыл глаза, подумав, что, может быть, это и есть слишком правдоподобное сновидение...
Ослепительный свет. Из возникшего хаоса разноцветных элементов соткалась новая картина.
Вечерело. Он брел по бульвару, слегка пошатываясь и беседуя с самим собой. Двери веселого ресторанчика давно остались позади, но в голове по прежнему голосила та длинноногая испанка. "Я тяжело ранен", - думал он. - "Но должен идти вперед... Иначе - смерть!" У тележки под навесом бедно-одетая девушка лет восемнадцати продавала жареные каштаны. Они встретились взглядами. Он продолжал идти дальше, что-то мурлыча себе под нос, но вдруг встал, как вкопанный, словно наткнувшись на невидимую преграду. Он повернулся, нерешительно переступил с ноги на ногу. Стоит ли оно того? Потом подошел к одному из вазонов и стал остервенело рвать цветы, чем неописуемо потряс сидевшую на лавке старуху. Стараясь держаться, как можно увереннее, он вернулся к девушке, козырнул и на сквернейшем французском начал говорить то, что нашептывал ему сидящий за плечами пьяный бес. Ох уж эти наивные глаза! Она хлопала ресницам, как мотылек крылышками. Через час они уже шли вместе по ночным улицам, мимо сияющих витрин и автомобильных огней. Его рука покоилась на ее талии и желала опуститься ниже, рот продолжал нести какой-то взор.
А спустя несколько дней он заявился к ней домой и без малейшего труда выставил за дверь ее "женишка", проведя с ним короткий, дружеский разговор. Тот убежал, даже не забрав вещи. Теперь им не мешало ничто...
Иллюзорный мир внезапно стал заволакиваться белым огнем, плавясь и сгорая подобно зажженной кинопленке. Чтобы не потерять связь с прошлым, он ринулся вперед, всеми силами держа то, что оставалось от ускользающей реальности. Он погружался все глубже и глубже. Только бы не упустить... Пылающее пространство вновь начало преображаться в окно. Напрягая все силы, он бросился к этому окну сквозь обволакивающую толщу слепящей плазмы и провалился в новое воспоминание.
Старый грузовик тащился по покрытой рытвинами, каменистой дороге, дребезжа своим изношенным нутром. По лобовому стеклу барабанил дождь.
Унылая желто-серая равнина простиралась под холодными облаками, ползущими по небу, словно орды варваров. Бурьян, овраги, редкие перелески. Единственным напоминанием о цивилизации были торчащие вдоль дороги, покосившиеся телеграфные столбы.
Это была какая-то другая земля, другой мир. Они могли продвигаться часами, не встретив ни одной деревни. Те, в которых он уже побывал, поражали своей нищетой. Ветхие, серые избы в человеческий рост, построенные часто даже без намека на улицы - казалось, в них ничего не изменилось за последние пятьсот лет.
Кабина скрипела и раскачивалась. Капли дождя вливались одна в другую, образуя на стекле маленькие речушки. Во рту тлела сигарета.
- Самолет, - промолвил сидевший за рулем рядовой, всматриваясь вдаль.
Впереди над дорогой, и правда, обозначилась едва заметная линия крыльев летящего навстречу истребителя.
- Приближается!
- Наш, - спокойно ответил он.
Он уже много дней не видел вражеских самолетов и начинал подозревать, что все они уничтожены.
Истребитель перешел на бреющий полет и через несколько секунд окатил автоколонну дождем раскаленного металла. Лобовое стекло покрыли трещины.
Машина остановилась, и он, остолбенелый, почувствовал, как что-то коснулось его плеча. Он обернулся. Побледневший рядовой беззвучно дергался, выворачивая шею и тупо тараща глаза. Сквозь его стиснутые зубы струилась кровь.
- Черт! - испуганно выдохнул он, отпихивая от себя умирающего. Он выскочил из кабины, обшаривая взглядом смертоносные небеса. Первой панической мыслью было залезть под грузовик, но он тут же вспомнил, что грузовик - мишень. Он бросился прочь от дороги, упал в десятке метров от нее, вцепившись руками в мертвую траву. Самолет сделал второй заход, осыпав колонну новой порцией пуль и снарядов, и, злорадно рокоча, затерялся где-то в облачной дали.
Солдаты с криками носились возле машин, задирая головы к небу. Трещал зенитный пулемет. Он поднялся на ноги, и, машинально отряхнув шинель, пошел звать санитара, хотя знал, что смысла в этом уже нет...
Ослепительный свет, хаос и новая картина.
- Ты читал, что написано у тебя на ремне? Там написано "Бог с нами"! А у них никакого бога нет.
Он стоял на краю небольшого оврага, на сыром дне которого лежало несколько тел с дырами в затылках. Еще один труп валялся у его ног. Он поставил ногу на спину мертвецу и самодовольно поднял руку с пистолетом. Вторая рука запихивала в карман флягу с остатками коньяка.
Рыжий мешкал, прижимая к груди фотоаппарат.
- Неподчинение приказу?
Рыжий навел на него объектив. Голубая вспышка озарила угрюмый полумрак леса.
- Видишь, как просто. Еще разок!
Новая вспышка.
- Сам не хочешь?
Рыжий брезгливо помотал головой.
- На память.
- Нет, господин лейтенант.
Он толкнул ногой тело, и оно, ломая кусты, скатилось в овраг.
- Все по закону. Это война! Если тебе кажется, что в этом есть что-то не...
Он старался подобрать нужное слово, но, растерявшись, лишь похлопал ординарца по плечу. Его былая самоуверенность вдруг бесследно исчезла.
- Пошли, чего застыл! - мрачно проговорил он, направляясь в сторону траншей.
Рыжий бросил последний взгляд в темную пасть оврага и поспешил за командиром, который уже скрылся в шелестящих зарослях лещины...
Ослепительный свет, хаос и новая картина.
Стены подвала покрывал белесый налет инея. Лишь через крохотное оконце под потолком внутрь проникал тусклый свет. Он и Рыжий сидели на ледяном полу, стуча зубами и разминая отнимающиеся пальцы. Рядом лежал труп капитана, с зажатым в руке "Люгером". Еще один мертвец сидел, прислонясь к стене. Сверху доносился гул падающих снарядов.
По грязным щекам Рыжего, который был уже не рыжим, а скорее седым, текли слезы.
- Готов?
Рыжий, весь дрожа, едва заметно кивнул и закрыл лицо ладонями. Он вынул из кобуры пистолет, направил ординарцу в лоб и в следующий миг разнес ему мозги. Тщедушное тело Рыжего откинулось, как тряпичная кукла, и, вздрогнув, осталось лежать на грязном полу.
Ему казалось, он никогда этого не сделает. Тем не менее, рука настойчиво приставила горячее дуло к собственному виску. Он стиснул зубы и закрыл глаза...
Гром. Картинка исчезла, вместе с разорвавшимся шаром. Огонь, едва начавший пожирать огуречные листья, быстро потух под водопадом обрушившегося ливня. Капли струились по чугунному лицу, подобно слезам. На этот раз его слезы были самыми настоящими.
***
Гроза превратила огуречное поле в топкое болото. Утром воздух был девственно чист и свеж. Облака начинали рассеиваться.
Вымокший до нитки, он безразлично смотрел вдаль, чувствуя, как скорбь и стыд сжимают его несуществующее сердце.
Через несколько дней к нему прилетела знакомая ворона.
- Увидел сон?
- Да.
- И как?
Он не стал отвечать.
- Не грусти.
Ворона обратила задумчивый взор к улыбающемуся сквозь облака солнцу.
- Тебе не повезло... Вам всем очень не повезло, потому что вам не досталось от него самого главного. От одиночества все ваши страхи, от страхов - злоба и ненависть.
- А ты? Ты, что счастлива?
- Смотря, что понимать под счастьем. То, что для вас счастье, для нас обычное состояние. Мы делаем, что хотим, живем, где хотим, летаем, куда хотим, едим, что хотим. Порой, конечно, едят нас, ну что ж... Главное - смерть не конец, и мы об этом знаем.
- Ты сказала, что неживых нет?
- Да.
- Эта береза... Я пытался с ней говорить, но она не отвечает.
- А кто ты такой, чтобы она с тобой разговаривала?
- Она тоже кем-то была?
Ворона устремила на березу пристальный взгляд, пытливо вытянув вперед шею.
- Нет. Считай, что это просто береза.
Он мрачно смотрел на прекрасное дерево.
- Зачем она здесь? Со своими косами, со своими жаворонками? Почему ветер не занес ее проклятое семя подальше от моего поля? Почему молния не сожгла ее?
Ворона улыбнулась на свой вороний манер.
- Думаю, оно к лучшему.
С минуту оба молчали, не зная, стоит ли продолжать о чем-то говорить. Где-то в огуречных зарослях залилась песней лягушка.
- Я улетаю, - сказала ворона. - Возможно, мы еще увидимся. Держись. Пройди достойно свой путь и не теряй чувство юмора. Помни, ты - пугало. Не человек.
Они распрощались. Ворона вспорхнула с шеста и унеслась в сторону далекого леса, быстрая и свободная, как ветер.
Он знал, что видит ее в последний раз. Ей незачем было возвращаться, не о чем было с ним говорить. Начиналась новая жизнь, которую ему предстояло провести в полном и справедливом одиночестве, вися на своем кресте. Всеми правдами и неправдами, он должен был подготовить себя к этой жизни, сколько бы изощренной муки она в себе ни таила.
Он стоял. Он привыкал, к тому, что должен стоять, и ничего не ждал. Будущего не было. "Я пугало", - повторял он себе. Он вспоминал, что сказала ему ворона про березу. Быть может, его прошлое - тоже лишь мираж, и не было никакой другой жизни?
Он видел мир, он наблюдал за миром и проникал в него. Ему уже были знакомы каждый росток, каждый лист и камень, каждое пятнышко на горизонте. Он слышал мысли птиц и насекомых. Как-то раз он осознал, что не только он видит солнце, но и солнце изо дня в день смотрит на него.
Провожая взглядом все новые дни и недели, он старался меньше вспоминать о себе и о прошлом. Когда мимо проходил сторож он мысленно вселялся в его тело и шел вместе с ним, думал о его заботах, ворчал и покрикивал его голосом. Видя мальчишек, он участвовал в их играх и проказах. Его уже не раздражало, когда они использовали его с какой-нибудь веселой целью.
"Опять расстрел? Ладно, я умею уворачиваться!" - шептал он, видя нацеленные на него рогатки.
Когда лето перевалило за середину, десятки крестьян приходили в поле собирать урожай. Некоторые, заметив его, отрывались от работы, подходили ближе, с усмешкой разглядывали лохмотья, словно какую-то диковинку.
- Твоя шинель, что ли? - спросил молодой парень у сторожа.
- Она! - старик улыбнулся в усы. - Трофейная. Орла спорол и носил, пока пальта не было.
- Не били?
- Я тебя щас сам побью! - рассердился сторож. - С кем разговариваешь! Ну вот, а потом старая стала... Я ее и на пугало.
- Грозное!
- Да... Только вороньё ишь - хитрое стало, не обманешь.
- А ты автомат ему повесь!
Урожай был собран, и лето закончилось. По небу поплыли знакомые из прошлой жизни злые, серые облака. Луга затопили туманы. Заморосили дожди. Береза, державшая зелень до конца октября, почти внезапно стала желтой и начала терять свое убранство. Кружась в воздухе, ее позолотевшие листочки долетали до его темной фигуры и иногда приставали к вымоченной дождями материи. Это было настоящим подарком.
Прошло время, и мерзлую, обезображенную холодами землю устлал белоснежный ковер. Теперь уже даже солнце почти не навещало его. Припорошенный снегом, словно дивное лесное страшилище, наполовину утопая, стоял он посреди бескрайнего, нетронутого совершенства. Его окружала сама вечность. Снежинки водили вокруг него свои хороводы и порой почти скрывали его из виду, превращая в призрачный силуэт. Налетавшие непроглядной пеленой метели стирали границу между землей и небом. В безветренные дни повсюду царила тишь, и лишь на березе, осыпая с поседевших ветвей снег, порой щебетали то синица, то снегирь.
А потом снова пришла весна, а за весной лето, а затем осень и зима. Все завертелось в каком-то бесконечном, стремительном круге.
Над ним проносились облака, по нему барабанил дождь, мимо него порхали бабочки и пролетали снежные хлопья. Из года в год голая земля превращалась в цветущее поле, из года в год ее распахивали, собирали урожай и снова оставляли на волю дождям и снегу.
Мир вокруг, казалось, застыл, мерно перетекая из одного времени года в другое. Те же поля, тот же лес, те же фигуры людей вдали. Но вот однажды на пролегающей рядом с полем ухабистой дороге появились тяжелые, тарахтящие машины и десятки рабочих с лопатами. Они расширили дорогу и закатали ее в асфальт. С тех пор оттуда каждые пять минут доносился гул проезжавшего автомобиля.
Потом он как-то заметил, что сторож уже не обходит поле вместе со своей собакой, а его шалаш стоит полуразваленный. Дети больше не забегали к нему и лишь иногда проезжали мимо на своих звенящих велосипедах. Береза подросла и окрепла, став еще более далекой от него. Автострада шумела даже по ночам.
Изменился и он сам. Вода, ветер, холод и зной превратили его и без того скверное одеяние, в почерневшую, безобразно свисающую рванину. Он сильно накренился, но некому было его распрямить: люди исчезли. Поле, которое с каких-то пор перестали пахать и засевать, заросло травой и бурьяном.
"Что происходит?" - думал он, тщетно надеясь, что его сознание однажды угаснет. - "Когда все закончится?"
Он уже мало что понимал, потому что лежал на земле, поваленный порывом ветра. Сквозь остатки его шинели прорастала трава, по ним бегали муравьи. Все умерло и превратилось в прах, даже мучительная вторая жизнь. Лишь солнце, как и прежде, совершало свое обычное плаванье над его головой.
***
- Зачем ты это делаешь?
- Не знаю, просто так.
Девушка в голубом спортивном костюме подняла с земли крест из двух палок с висящими на нем истлевшими лохмотьями и надела сверху какую-то древнюю посудину.
- Да, это же пугало от ворон!
- Только сейчас понял?
Парень в серой футболке привстал с травы, на которой сидел. Его подруга не без труда нашла в земле углубление, в которое прежде был воткнут шест.
- Сколько ж ему лет? Сорок, а может, и больше?
- Я первый раз в жизни вижу пугало... Какое страшное! Представляешь, если оно по ночам встает и скачет по дороге в поисках жертв.
- Не-е, тогда бы оно было в шляпе. Закон жанра!
Девушка, с каким-то мистическим уважением провела рукой по грубой поверхности чугунного горшка. Опустилась ниже, нашла единственную, висящую на прогнившей нитке пуговицу.
- Представляешь, если в нем томится чей-то дух...
- Ты, вроде, хотела фотографировать.
- Да, да... Просто, мне кажется, что его надо сжечь.
- Сжечь?
- Чтобы освободить.
- Ага. Приступай!
Девушка перевела на него нерешительный взгляд. Потом вдруг быстрым шагом направилась к машине.
- Ты чего, серьезно?! Эй!
Через несколько минут она вернулась с пластиковой канистрой в руке и, отвинтив крышку, плеснула бензином на черные лохмотья.
- Пироманьячка, успокойся!
- Дай зажигалку.
- Чокнутая!
Он многозначительно покачал головой, потом нехотя достал из поясной сумки зажигалку и протянул подруге.
- Если будешь продолжать в том же духе, я... Знаешь, бензин сейчас не дешевый.
- Я доверяю своим импульсам.
Девушка подожгла конец длинной, сухой хворостины и поднесла ее к лохмотьям. Почти в тот же миг пугало превратилось в пылающий факел. Пошел едкий, серый дым.
- За что тебя и люблю, - нежно улыбнувшись, промолвил парень.
Они ушли вместе, когда убедились, что огонь окончательно потух.