Последние лучи солнца, словно золотые стрелы Аполлона, пробивались сквозь колоннаду, рассыпаясь бликами на мозаике с изображением триумфа Августа. Я сидел в атриуме, ощущая холод мраморного кресла сквозь тонкую шерсть тоги. В пальцах замер кубок фалернского - того самого, что выдерживался в дубовых бочках с моего первого консульства. Аромат дубовых ноток смешивался с запахом морской соли, принесённой ветром с пролива. Каждый глоток обжигал горло, пробуждая тени прошлого: лица сенаторов, шепот Випсании, крики легионеров на поле боя...
Гай, мой девятнадцатилетний внучатый племянник, ворвался в зал, нарушив тишину стуком сандалий о мозаику. Он устроился напротив, поджав ноги по-мальчишески, и в его позе читалось нетерпение юного щенка, рвущегося на охоту. Рыжие локоны, выбившиеся из-под повязки, падали на лоб - точь-в-точь как у Друза в его годы. Сердце сжалось: время, словно песочные часы, перевернулось, подменив моего погибшего брата этим выросшим вдали от дворцовых интриг юнцом.
Гай удивительно похож на своего деда - Друза. Или мне хочется так думать? Я часто ловлю себя на желании назвать внука Друзом. Мне так его не хватает. Особенно последние годы. Может, я поэтому призвал мальчишку на остров? Чтобы хотя бы так видеть лицо своего брата? Неужели так проявляется моя тоска?
Закатный свет скользнул по скулам Гая, и на миг мне снова показалось, будто передо мной не внук, а призрак. Тот же острый подбородок, будто высеченный резцом скульптора, те же ямочки при улыбке, что делали лицо Друза вечно юным. Даже манера вскидывать голову, когда он не согласен - точь-в-точь как у брата в день нашей последней ссоры у Тибрского моста.
Он потянулся и схватил со стола мою лучшую серебряную чашу с фруктами.
Иногда я ловил себя на том, что протягиваю руку, чтобы поправить его несуществующую детскую тунику, напяленную в спешке задом наперед - ту самую, в которой Друз прибегал ко мне ночью, испуганный грозами. Но пальцы сжимали лишь воздух, а Гай смотрел на меня с недоумением, жуя финики с тем же чавканьем, что когда-то раздражало меня в младшем брате.
Зачем я привёз его сюда? Чтобы мучить себя этой игрой теней? Нет... Чтобы искупить. Когда Друз умирал на моих руках, его пальцы вцепились в мою тунику: *"Береги их... всех..."*. Я пообещал, но обфекалился... Я не сберёг ни Германика, ни его старших сыновей, ни Агриппину. Но этого мальчишку - с его глупым прозвищем "Сапожок" и глазами, в которых ещё живёт лето - я спрячу здесь, среди скал и кипарисов. Пусть считает себя заложником. Лучше быть пленником на Капри, чем трупом на Палатине.
Он повернулся, и в профиле мелькнуло что-то от Ливии - узкие зрачки, хищный изгиб бровей. Сердце сжалось: кровь Юлиев всегда порастает сорняками Клавдиев. Но когда он смеялся, специально разбивая кубок о мозаику Августа, я видел только Друза - того шестнадцатилетнего, что украл у меня коня, чтобы скакать к бунтующим легионам.
- Дед? - снова позвал Гай, и я вздрогнул. Никогда не поправлю его. Хочу оставаться "дедом", а не "цезарем". Хотя бы здесь, где волны стирают имена, а чайки всякий раз прицельно насмехаются над титулами.
- Ты обещал рассказать про дело Апронии, - он потянулся за финиками, опрокинув при этом золотое блюдо с чищенным гранатом. Сок брызнул ему на руки и мне на тогу, оставив кровавые пятна.
Я прищурился, наблюдая, как он облизывает пальцы. Этот жест - такой же небрежный, как у его отца Германика - пробудил во мне смесь раздражения и тоски.
- Хочешь знать, как я распутал паутину, сплетённую из лжи и предательства? - голос мой прозвучал глуше, чем я ожидал. - Тогда слушай. Но помни: это не героический эпос, а грязная история о том, как пауки в тогах пожирают друг друга.
Он замер, финик застыл на полпути ко рту. В его глазах вспыхнул тот же огонь, что всегда загорался в глазах Германика, когда он слушал о моих походах.
Я отхлебнул вина, давая себе время собрать мысли. Тени от светильников плясали на стенах, принимая очертания давно умерших: Ливии с её змеиной улыбкой, Августа с мраморным взглядом, Агриппы с выражением упрямства на благородном лице...
- Начнём с того, что в Риме нет невиновных, - начал я, вращая кубок в руках. - Есть лишь те, кого ещё не поймали. Кто до сих пор не наказан...
**Глава II. Утренний визит**
*Рим, октябрь 24 года*
Луций Апроний ворвался в мой кабинет, как германский вепрь в виноградник. Его тога была перекошена, седые волосы всклокочены, а глаза... Боги, в этих глазах горела такая ярость, что даже мои преторианцы насторожились.
- Она не могла! - рявкнул он, забыв о всяких приличиях.
Я медленно поднял глаза от доклада о налогах в Галлии:
- Кто не мог что, старый друг?
- Моя дочь! Апрония! Они говорят - самоубийство! Но она...
Его могучая грудь тяжело вздымалась. Я вспомнил, как двадцать лет назад этот человек одним ударом меча разрубил германского вождя пополам. Теперь же он дрожал, как лист.
- Цезарь!!! Помоги!!
Я вздохнул и попытался вспомнить: Эта его дочь... Ах да, та самая, что вышла за Марка Плавция Сильвана - юриста, карьериста и весьма скользкого типа...
- Садись, Луций. И перестань орать, ты не на форуме.
Я сделал знак рабу принести вина. Старый солдат осушил кубок залпом, как будто это был глоток воды после марша.
- Сильван утверждает, что она сама выбросилась из окна? - уточнил я.
- Да! Но она...
- Была слишком глупа, чтобы убить себя? Или слишком умна? - пошутил я, вспоминая лицо мужа Апронии - претора Марка Плавция Сильвана. Хитрые глаза, слишком белые зубы, голос слаще меда...
Луций покраснел:
- Она заказала новое платье на завтрашний приём!
- А, ну тогда конечно, - кивнул я. - Ни одна уважающая себя римлянка не покончит с собой, не получив новую столу.
Но в глазах старика была такая боль, что я смягчился:
- Ладно, старый пёс. Давай разберёмся.
Апроний рефлекторно схватил следующий кубок с вином:
- Вчера ночью... моя дочь... выпала из окна спальни. Сильван утверждает, что спал и ничего не слышал.
Я прищурился:
- А ты в это веришь?
Его кубок с грохотом ударился о мраморный пол:
- Он убил её! Клянусь тенью моего отца! Я требую...
- Требовать можешь у сената, - холодно прервал я. - Но если хочешь помощи... Думаю, один старый волк поможет другому.
---
**Глава III. Осмотр места преступления**
Дом претора Марка Плавция Сильвана поражал своим безвкусием: стены, расписанные фресками с похабными сценами из жизни богов, колонны из нумидийского мрамора, статуи с позолотой, кричащей о дурном вкусе. Слишком много позолоты, слишком яркие фрески - явно новая богатая знать, старающаяся казаться древним родом.
Сам Сильван встретил меня у входа. Высокий, с тщательно уложенными кудрями, в безупречно белой тоге - идеальный образец римского аристократа.
- Цезарь, какая неожиданная честь...
- Заткнись и веди меня в ту комнату, - оборвал я его, проходя мимо. Запах ладана и розового масла ударил в нос.
Спальня оказалась просторной и дорогой: шёлковые занавеси, ложе из кипариса, египетские благовония. С большим окном, выходящим во внутренний сад. Высота под окном - не менее тридцати футов.
- Она прыгнула ночью, - пояснил Сильван. - Я спал в соседней комнате. Очень крепко... Услышал только... вопли служанки во дворе.
Я внимательно осмотрел подоконник.
- Любопытно. Если бы она прыгала сама, остались бы следы от пальцев или обуви. Но здесь...
Я провёл рукой по гладкому мрамору.
- Совершенно чисто.
Затем мой взгляд упал на занавеску.
- Порвана, - констатировал я. - Причём совсем недавно. Ты дрался с ней?
Сильван побледнел:
- Нет! Она... возможно, зацепилась...
- Да, конечно, - усмехнулся я. - Зацепилась за твои руки, когда ты её душил.
- Нет! Цезарь! Нет! - он отступил, наткнувшись на раба с кувшином. Вода расплескалась по его одежде, смешавшись с потом.
Я опустился на колени, разглядывая пол. Среди узоров мозаики блеснуло что-то золотое.
- Фибула, - поднял я сломанную застёжку. - Сорвана с одежды. В борьбе.
Рядом, под разбитой вазой, лежал обугленный клочок папируса. Я поднёс его к свету: *"...предупреди Ливию, что Сеян..."* - остальное съел огонь.
- **Сожгли переписку**, - пробормотал я. - Но плохо постарались.
Филогей, словно тень, возник за спиной:
- **Рабыня говорила, домина неделю назад отправила на Авентин сундук со своими вещами. Отправила очень спешно. Курьером был вольноотпущенник Ургулании.**
Я сжал папирус. Ургулания. Бабка Сильвана. Паучиха, плетущая сети ещё со времён Агриппы.
---
**Глава IV. Допрос рабов**
Рабы - самые честные свидетели. Они видят всё, помнят всё, но молчат... пока страх перед одним хозяином не перевесит страх перед другим.
В саду Филогей, мой верный грек, уже допрашивал рабынь.Он наклонился к дрожащей рабыне, его голос звучал мягко, как у отца, утешающего ребёнка. Я знал, откуда эта мягкость: двадцать лет назад грек сам был рабом в доме Юлиев. Его свободу купил Друз, сказав: "Человек, умеющий хранить тайны, достоин быть господином самому себе". С тех пор Филогей хранил его и мои секреты ревностнее, чем свои собственные.
Рабыня, дрожа как лист, шептала:
- Доминус... приходил ночью к пасынку... Домина застала...
Она внезапно замолчала, уставившись на шрам на руке Филогея - такой же, как у неё. Тиберий заметил это. Шрамы от кандалов были их общим языком. "Говори, - приказал он. - Или хочешь вернуться к Ургулании?" Девушка застонала, словно имя старухи обожгло её. "Они... они связали её перед тем, как выбросить,- выдохнула она, показывая на свои запястья.- Кожа была стёрта в кровь."
Я остановился рядом с ними.
- Ну?
- Доминус Сильван... даже не знаю, как и сказать... он с Фульцинием, - прошептал Филогей.
- С кем?
- С его сыном от первого брака. Мальчику всего четырнадцать...
Я сжал кулаки. Всё стало ясно.
Апрония узнала, что муж развращает её пасынка. Закатила скандал. Сильван её задушил, затем выбросил тело из окна, инсценировав самоубийство.
Но...
- Слишком просто, - пробормотал я, замечая следы под окном - сломанные ветви мирта, будто тело тащили...
---
**Глава V. Переписка Апронии**
Вечером ко мне на Палатин доставили сундук, пропахший лавандой и страхом. Среди шёлковых одежд - ларец с письмами.
Первое, адресованное Ургулании:
*"Дорогая свекровь, ваш внук Марк развращает моего пасынка. Вчера застала их в термах. Он смеялся, говоря, что это "уроки на будущее". Если вы не вмешаетесь, я обращусь к Цезарю..."*
Второе, написанное за день до смерти, было гораздо интереснее:
*"Ливия, я узнала ужасное. Не только о Марке, но и о нём. О Сеяне. Сеян и Марк планируют сместить Тиберия, используя Фульциния как пешку. Они хотят сделать его "новым Гаем Цезарем", а меня... О, боги, если я исчезну, знайте - это не самоубийство. Передайте Цезарю: в саду Сильвана зарыты..."*
Остальное было оторвано. Я бросил письмо на стол. В горле запершило - не от гнева, от страха. **Они посмели вовлечь ребенка! Недопустимо!!**
Я откинулся на спинку кресла в недоумении. Сеян. Причём тут Сеян??
(Это я теперь понимаю, что мой "верный" префект претория уже тогда плел паутину заговора. Паутину, из которой собирался сплести мою удавку!)
**Глава VI. Ургулания вмешивается**
На следующий день ко мне явилась сама Ургулания - бабка Сильвана и бывшая подруга моей матери.
Она вошла, как входила в курию при Августе - будто земля сама расстилалась под её ногами. Её пеплум, словно расшитый гадюками, шелестел ядом.
- Тиберий, - начала она, не удостоив меня титула. - Ты преследуешь моего внука.
- Нет, дорогая, я просто выясняю, почему его жена вылетела из окна, - ответил я.
- Она была истеричкой!
- Как и твоя дочь, повесившаяся из-за долгов, если я правильно помню?
- **Ты копаешься в дерьме, Тиберий**, - начала она, делая вид, что не понимает намёков. - **Мой внук глуп, но не настолько, чтобы оставлять следы.**
- **Следы ведут к вам**, - швырнул я письмо с упоминанием Сеяна. - **Ливия давно перестала прясть, но вы всё ещё тянете её нитки.**
Она рассмеялась, обнажив почерневшие зубы:
- **Ты думаешь, эти бумаги что-то значат?** - её перстень с горным хрусталём блеснул, указывая на окно, за которым копошились писцы. - **Слова женщин в Риме стоят меньше, чем крик чайки.**
- **Но слова Сеяна?** - я встал, нависая над ней. - **Он уже делит мою империю, а вы... Вы всего лишь старухи, забывшие, что их время кончилось.**
Её рука дрогнула - впервые за тридцать лет.
- **Остерегайся, мой мальчик**, - прошипела она. - **Иначе трон Ливии проглотит тебя, как проглотил Друза.**
Ургулания задержалась у двери, её пальцы сжимали складки пеплума - тот самый жест, который она унаследовала от Ливии. Я отлично помнил, как тридцать лет назад эти две женщины, словно парки, перерезали нити судеб, сидя в саду Мецената. Тогда Ургулания шептала Ливии: "Мальчики - лишь пешки. Настоящая игра начинается, когда они надевают пурпур". Теперь же, глядя на её сгорбленную спину, я понял: эти "пешки" давно переросли своих кукловодов.*
Дверь захлопнулась. Я приказал Филогею:
- **Обыскать сад Сильвана. Ищите всё, что зарыто глубже виноградных корней.**
**Глава VII. Последний допрос**
Я вызвал Сильвана в Палатинский дворец.
Его последний допрос проходил при свете факелов. Трясущиеся руки претора самопроизвольно ползали по складкам тоги, напоминая полудохлых крыс.
- Ты убил её, - начал я без предисловий. - Но не только из-за Фульциния. Она угрожала рассказать о твоих делишках с Сеяном, - начал я, бросая на стол перехваченное письмо. - Ты испугался.
Он зарыдал, слюнявя шёлковую тунику:
- Он обещал защитить! Говорил, это единственный способ...
- Способ избавиться от неудобной жены? - Я встал, заслоняя свет. - Ты даже не понял, что стал пешкой.
Его лицо стало серым.
- Я... я не знал...
- Не ври! Он использовал тебя, чтобы убрать её. Поведай мне всё и, может быть, я тебя помилую...
Сильван дрожал, как заяц в волчьей яме. Его духи смешались с запахом страха.
- **Она сама бросилась!** - голос сорвался на визг.
Я швырнул на стол медальон, вырытый в его саду: золотой орёл с надписью.
- Орёл - это знак? - я перевернул медальон, где на обратной стороне проступила едва заметная гравировка: "Per aspera ad astra". А это что? Пароль для переписки с преторианцами?
Сильван задрожал, будто эта фраза жгла ему уши.
(Я запомнил эти слова. Они всплывут вновь, когда преторианец с таким же медальоном попытается заколоть Гая у храма Диоскуров.)
- Ургулания передала тебе это в день свадьбы, да? Но зачем? - прищурился я. - Орёл - символ легионов. Ты, юрист, мечтал о воинской славе? Или о принципате?
Он заплакал, сопли потекли на мраморный пол:
- **Они обещали... если уберу Апронию... Фульциний станет...**
- **Новым Германиком?** - я вскипел.-Чтоб толпа носила его на руках, а потом...
В соседней комнате послышался детский смех. Фульциний, худой мальчик с глазами газели, играл с деревянным мечом - подарком Сильвана на день рождения. "Отец учит меня быть героем", - хвастался он месяц назад. Теперь Тиберий понял, что это были за уроки. Сеян всегда умел находить слабых - тех, кого можно вылепить в свою копию.
---
**Глава VIII. Смерть претора**
На следующий день, находящийся под арестом у себя дома Сильван получил кинжал от своей бабки Ургулании - той самой, что так самоуверенно мне вчера угрожала. Я как раз прибыл к нему на виллу и застал бывшего претора со слезами, рассматривающего блестящее лезвие. При виде меня он уронил кинжал, и лезвие звякнуло о мозаику, изображающую триумф Юлия Цезаря. Когда-то он гордился этим полом - ведь его предок, Плавтий Сильван, был среди тех, кто предал Цезаря. "Предательство - наша семейная реликвия", - шутил он за пиром в день свадьбы. Теперь же шутка обернулась проклятием: бабка прислала ему тот же кинжал, что подарила на совершеннолетие - с гравировкой "Per aspera ad astra". Только сейчас он разглядел, что надпись та же, чтои на медальоне.
- Видишь, как бабушка о тебе заботится? - ухмыльнулся я.