Закат лил расплавленное золото в чашу залива, отражаясь в мозаиках атриума, где гости толпились, словно пестрые попугаи в клетке из мрамора и страха. Рабы в белых туниках с пурпурными поясами - цвета императорской крови и скорби - разносили устрицы в винном соусе, фаршированных трюфелями дроздов и груши, утопленные в меду с лепестками роз. Воздух был густ от благовоний, пота и невысказанных угроз. Я наблюдал, как египетские танцовщицы извиваются в танце, их браслеты звенят в такт флейтам, словно предсмертные конвульсии.
Сегодня я выдавал замуж трех дочерей Германика - моих внучек, последних ростков проклятого древа Юлиев-Клавдиев. Они стояли вместе - Агриппина, Друзилла, Ливилла - живое воплощение Римской Судьбы: Власть, Тайна и Беззаботность.
* **Агриппина:** Облачена в гиматий цвета грозовой тучи, затканный серебряными молниями. Лицо - маска стоической холодности, но глаза... Боги, ее глаза пылали яростью загнанной волчицы. Пальцы сжимали кубок так, что костяшки побелели. Она возлежала рядом с мужем, **Гнеем Домицием Агенобарбом** - краснолицым быком, уже успевшим обозвать виночерпия 'выродком' и пнуть поваренка. Под ее левым глазом наливался сине-лиловый 'фонарь' - свежий подарок супруга. *'Похоже, супружеская идиллия в самом разгаре'*, - мелькнула язвительная мысль. Ее взгляд скользил по залу, оценивая, взвешивая, ненавидя. Она помнила *всё*: гибель отца, заточение матери, смерть братьев. И мое молчание. *Она была живым укором*. И самой опасной из троих.
* **Друзилла:** В гиматии цвета лунной пыли, с серебряным кулоном-вороном на шее - птица казалась живой, ее крошечные глаза из черного янтаря сверлили пространство. Она двигалась бесшумно, как сомнамбула, ее огромные темные глаза казались бездонными колодцами, куда смотрела сама Смерть. Ее муж, **Луций Кассий Лонгин** - эта мрачная, хищная тень сената - не сводил с нее глаз, но не с любовью, а с бдительностью смотрителя. Она шептала что-то себе под нос, пальцы перебирали янтарные четки. *Гадалка. Мистичка. Говорят, видит вещие сны.* Она боялась этого брака, боялась Лонгина, боялась всего. Но в ее страхе была странная сила. *Что она знала?* **Где-то высоко на карнизе атриума, тень отделилась от мраморной резьбы и бесшумно взмахнула крыльями - настоящий ворон, черный как ночь, уселся над головой Друзиллы, будто ее зловещий страж. Рабы шептались, крестясь.**
* **Ливилла:** Моя хохотушка, солнечный зайчик в этом мраке. Облачена в ярко-алый пеплум, уже изрядно заляпанный соусом и вином. Она звонко хохотала, обвивая руками шею своего мужа - **Марка Виниция**. Этот выскочка из всадников с лицом Аполлона и умом мраморного садового фавна ловил каждое ее слово, будто боялся пропустить приказ. *'Он влюблен, как пес в свою хозяйку'*, - процедил Гай, появившись у моего плеча с кубком неразбавленного фалернского. Ливилла жила мгновением, стараясь не думать о вчера и завтра. Ее защита - легкомыслие. Но хватит ли его?
Тень в колоннаде шевельнулась. Я уже час замечал, как она движется не в такт ветру. "Кто-то слишком старается быть невидимым", - подумал я, отхлебывая вино.
В одиночестве колоннады, словно призрак минувших времен, сидел **Клавдий** - дядя Калигулы и трех невест. Его тога была перекошена, левая рука судорожно сжимала кубок, проливая фалернское на мозаику с Орфеем. Он нарочно ронял оливки, бормотал бессвязные цитаты из Гомера, а когда к нему обращались, заикался: "Кл-кл-Клавдий гл-глуп..." Все знали его как дурачка: хромого, трясущегося, которого Август называл "незаконченным творением природы", а мать Антония - "уродом среди людей".
Но я, уже час наблюдавший за ним украдкой, видел иное. В моменты, когда Клавдий думал, что никто не смотрит, его глаза - цвета штормового моря - кидали взгляды, острые, как стилус. Они отслеживали шепот Лонгина с Друзиллой, взгляд Агриппины на Домиция, движение рабов. *"Прекрасная маска, племянничек"*, - подумал я. *"Ты прячешь ум, достойный Сократа, за шатающейся походкой. Знаешь, что в нашем Риме проще жить под личиной слабоумия"*.
**Гай** прислонился к колонне, наблюдая за танцовщицами. Его глаза, холодные и насмешливые, метались между сестрами, Лонгином и бледным, забившимся в угол **Тиберием Гемеллом** - моим предполагаемым внуком, чья бородка была подстрижена с педантичностью грамматика, а в глазах читался только страх. *'Идеальные пары, дед?'* - спросил он, отхлебывая вино. *'Виниций слишком влюблен для интриг, Лонгин слишком хищен для открытой игры, а Домиций...'* - Я не закончил. Грохот опрокинутого стола и дикий рев перекрыли музыку.
---
#### **II. Падение: Кровь и Фиги**
Домиций вскочил, багровый от ярости и вина. *'Ты дышишь мне в затылок, мразь?!'* Раб-кондитер, подававший фаршированные смоквы, уронил поднос. Инжиры покатились по мрамору, оставляя кроваво-сладкие следы. Домиций, не раздумывая, схватил юношу за шиворот и потащил к парапету террасы, будто мешок с отбросами.
*'Ты обосрался от страха?'* - орал он, тряся дрожащего мальчишку. *'Давай проверим!'*
Толпа ахнула, когда тело исчезло за краем. Крик, долгий, пронзительный, резанул тишину, оборвавшись лишь с глухим *чвяком* о скалы тридцатью футами ниже. Музыка смолкла. Танцовщицы застыли в немых позах ужаса.
Я подошел к парапету. Внизу, среди острых камней, алело пятно, похожее на гигантский раздавленный гранат. *'Поздравляю'*, - сказал я, обращаясь к Домицию, который отряхивал руки. *'Ты только что лишил Империю лучшего кондитера Кампании - единственного, кто умел готовить груши в гранатовом соусе так, что даже Клавдий просил добавки.'*
Домиций фыркнул, его дыхание пахло перегаром и безнаказанностью: *'Он дышал мне в затылок. Раздражал. Как и ты сейчас, Цезарь.'*
Тишина в атриуме стала густой, как неразбавленное фалернское. Даже флейты смолкли. Все ждали моей реакции, затаив дыхание. В этой тишине звонкий смех Ливиллы прозвучал как удар кинжала по стеклу.
Агриппина не шелохнулась, лишь губы ее побелели, а пальцы впились в подушку, разрывая шелк. В ее взгляде на мужа читалось нечто страшнее ненависти - презрение и... расчет? *'Если б он упал следом...'* - мелькнула догадка.
Я наклонился к Домицию, понизив голос до ледяного шепота, чтобы слышал только он: *'Следующий, кто раздражает меня, полетит туда же. И семья не спасет. Понял, бык?'* Он отпрянул, в его маленьких глазках мелькнул страх, быстро затоптанный спесью. Агриппина же, поймав мой взгляд, чуть заметно кивнула. *Благодарность? Или признание общего врага?*
---
#### **III. Рассвет**
Холодные пальцы зари только коснулись верхушек кипарисов, когда Филогей разбудил меня. Его лицо в сером свете предрассветья было как маска Аида. *'Цезарь... в роще... Неладно. Сенатор Юний Силан.'* В его голосе - не страх, а холодная констатация факта, что мир снова сполз в бездну. Я ощутил знакомый прилив - не страха, а *ясности*. Охотник проснулся.
Кипарисовая роща дышала сыростью и... медью. Запах крови, резкий и животный, висел в воздухе, смешиваясь с терпким ароматом хвои. Юний Силан лежал на спине у подножия самого старого дерева, его тога неестественно аккуратно расправлена, как будто кто-то поправил ее после падения. Поза - почти мирная, если не считать широкого, хирургически точного разреза поперек горла. Кровь - темная, почти черная в этом свете - запеклась густой лужей, впитываясь в мох и хвою. *Работа знатока анатомии или... палача.* Левая сонная и яремная - перерезаны чисто. Смерть мгновенная. Но что бросилось в глаза:
1. **Неправильный угол падения:** Тело лежало прямо под деревом, но на коре выше - ни царапин, ни зацепок одежды. Если его сбросили или он упал - должен был задеть ветви. *Значит, тело притащили, уложили?*
2. **Следы волочения:** Тонкая полоска примятой травы и содранного мха вела от тела вглубь рощи, к тропинке. Кто-то тащил его несколько шагов, потом оставил? Или пытался спрятать, но передумал?
3. **Стилус:** Гай уже держал его. Серебряный, изящный. *Мой подарок Гемеллу.* 'T.G.'. Обе грани заточены бритвенно. Гай вращал его в пальцах: *'Египетский хирургический инструмент? Или орудие для письма... смертных приговоров? Нашли не в руке, дед. А вот здесь...'* Он указал на корни дерева, метрах в двух от тела. *Брошено? Выпало во время волочения?*
4. **Микроулики:** Я опустился на колени, игнорируя протест Филогея. Среди хвои у края лужи крови - *один длинный, темный женский волос.* Не Друзиллы (та светлее). Не Ливиллы (та короче). И... крошечный, истонченный к краю лоскуток *темно-синего шелка*, зацепившийся за кору. Не из тоги.
Тиберий Гемелл, бледный как призрак, уже толкался среди сбежавшихся домочадцев. *'Это... не мой! Украли! Клянусь манами Августа!'* - его визгливый голос резал уши. Слишком громко. Слишком поспешно. *Как актер, заучивший реплику.* Я не удостоил его ответом. Взгляд скользнул по сестрам. Агриппина стояла недвижимо, статуя из льда. Лишь губы сжаты в тонкую белую нить. Друзилла ахнула, закрыв лицо руками, но сквозь пальцы - не ужас, а *испуганное внимание*. Она смотрела не на тело, а... на тропинку. Глаза Ливиллы были на мокром месте - она собиралась зареветь.
*'Кто видел его живым последний?'* - мой голос прозвучал как удар гонга в тишине.
Раб-садовник, трясясь, выступил: *'Домина Агриппина... у фонтана Нереид... Говорили громко... о наследстве доминуса Германика... Потом подошла домина Друзилла... шепнула что-то сенатору на ухо... Он помрачнел... и пошел с ней... сюда.'* Он кивнул в глубь рощи.
Друзилла вскрикнула: *'Неправда! Я... я сказала лишь, что кипарисы при луне... прекрасны и печальны... Он кивнул и пошел один! Я не знала!'* Слезы? Да. Но в голосе - металл. Защита? Или... предупреждение кому-то?
Агриппина усмехнулась, холодно и беззвучно: *'Прекрасно сказано, сестра. Особенно для той, чей ворон кружит над смертью.'* Ее глаза метнули нож в Друзиллу. *Ворон.* Это слово запомнилось.
*Выводы пока:* Убийца - правша (разрез слева направо). Силен или ловок (чистый разрез, перенос тела?). Знаком с анатомией или убивал много раз. Связан с Гемеллом (стилус - улика или подстава?). Сестры врут. Обе. Волос и шелк - ключ. Ворон - символ.
---
#### **IV. Мед и Смерть**
Триклиний после завтрака стал склепом. Воздух густой от ладана, который лили в жаровни, чтобы убить запах страха. Гости замерли. Ливилла опрокидывала кубок за кубком, ее лицо - маска ужаса. Друзилла шептала молитвы, перебирая янтарные четки - слишком быстро. Домиций жевал, не видя еды. Только **Клавдий Пульхр**, наш придворный циник, пытался гнать черта: *'Чего носы повесили? Юний Силан? Да он сам напросился! Помните, как он в сенате...'*
Внезапно его голос захлебнулся. Не метафорой. *Физически.* Он схватился за горло, глаза вылезли из орбит. Изо рта хлынула не пена - *зеленая жижа*, смешанная с медом и кусками инжира. Его тело выгнулось дугой в немой агонии, с грохотом рухнуло с ложа, опрокинув стол с фигами. Стеклянная чаша разбилась, осколок впился в ладонь Ливиллы - ее крик смешался с хрипами умирающего. Конвульсии были чудовищны - тело билось о мрамор, как рыба на берегу. Последний вздох - и зрачки закатились, оставив белесые пугала. *Симптомы точные: аконит. Смерть в муках, но быстро. Профессионально.*
**В этот момент резкий, пронзительный карк разорвал тишину триклиния. Над самым окном, черным клином на фоне светлеющего неба, пролетел ворон Друзиллы. Он сделал круг, каркнул еще раз - словно насмешливо, или как сигнал - и исчез в направлении кипарисовой рощи. Все взгляды, полные суеверного ужаса, устремились на Друзиллу. Она закрыла лицо руками, но ее плечи содрогнулись не от рыданий, а от какого-то внутреннего напряжения.**
Крики Ливиллы слились с предсмертным хрипом Пульхра в единый какофонический вопль. Виниций, бледный как мел, пытался зажать ей рану на руке, но кровь сочилась сквозь пальцы, добавляя алых пятен к его белоснежной тоге. *'Врача! Где врач?!'* - его голос сорвался на визг.
Я даже не выпроводил гостей из триклиния и принялся осматривать все вокруг. Гай вызвался помогать.
Я поднял плошку Пульхра. Понюхал. Мед. Запах аконита едва пробивался сквозь сладость. *Добавлен именно сюда. Точно в цель.*
Гай, не брезгуя, вытащил из-под ещё теплого тела свиток. *'Любопытно, дед. Его последнее чтение? На кой здесь вообще утвержденный список гостей?'* На краю пергамента - греческая 'Ψ' (Пси), выведенная с каллиграфическим изяществом. Рядом с именами **Юния Силана** и **Клавдия Пульхра** - жирные кляксы. Гай провел пальцем по символу: *'Душа? Или... попугай? Говорят, пситтаки болтают то, что слышали в спальнях господ.'* Его взгляд уперся в Тиберия Гемелла.
Тот ахнул, роняя кубок. Красное вино растеклось по мозаике Орфея, как вторая лужа крови. *'Это не я! Не я!'* - писклявый вопль. *Слишком пафосно.*
И тут он выронил еще один стилус. Идентичный первому. С гравировкой 'T.G.'. Стилус звякнул о мрамор. Гемелл замер, глядя на него с идиотским ужасом. Гай поднял его, свистнув: *'Два. Как жертвы. Совпадение? Или счетчик?'*
Агриппина резко встала, опрокидывая столик. Ее гиматий задрался, обнажив лодыжку. На ней - свежий, лиловый синяк. *Странной формы.* Не круглый от пальцев. Удлиненный, с зазубринами... *как от удара тростью? Или... рукоятью стилуса?*
Клавдий застыл в углу. Он не смотрел на труп. Он смотрел *на Друзиллу*. Его лицо было безмятежно-глупым, но пальцы судорожно мяли край своей тоги. *Он что-то знал. Или боялся.*
Агриппина указала на Друзиллу, ее голос звенел от ненависти: *'Довольно! Мы все знаем, чьих рук дело! Кто вечно бегал к прабабке Ливии изучать зелья? Чей ворон каркал на рассвете над рощей?'*
Друзилла подняла голову. Слез не было. Только ледяное пламя в глазах. *'Аконит собирают в полнолуние, сестра. А прошлой ночью луна была темной, как твоя душа. Или... как синяк на твоей ноге? Кто тебя ударил? Домиций? Или ты сама наткнулась... на правду? Пока тащила труп?'* Она намеренно посмотрела на синяк. *Агриппина побледнела.* Это было важнее слов - признание, что синяк *есть*, что он *заметен*.
---
#### **V. Тени Заговора**
Расследование выжгло виллу дотла, превратив праздник в лабиринт страха. Странное дело - я ощущал, как годы спадают с плеч. Не молодость возвращалась, нет. То было знакомое, острое чувство охоты, когда каждый нерв натянут как тетива, а в жилах течет не кровь, а ледяная ртуть. Я, как старый волк, чуял кровь - не только Юния Силана, размазанную по камням рощи, но и ту, что еще прольется. Воздух в комнатах для допросов, выбранных мной специально - тесных, без окон, с одной коптящей лампадой - был густ от ладана, пота и лжи. Тени на стенах плясали пляску безумия.
Филогей, мой верный архивариус, аккуратно записывал ход допросов. Я заглянул потом - не без художественных вольностей, конечно! Но суть передана верно.
1. **Домиций: Бык в Сети Запахов**
Я загнал его в душную кладовку у кухонь. Там воняло прогорклым маслом, рыбой и его перегаром. Он сидел на бочке с солеными маслинами, красный, потный, похожий на загнанного кабана. Я встал напротив, заслонив свет лампы, чтобы видеть только силуэт угрозы. Гай прислонился к косяку, равнодушно чистя ногти о тот самый злосчастный стилус Гемелла. Жест был демонстративно небрежным - послание Домицию: *ты - грязь под ногтями*.
* **Допрос:** Я начал тихо, почти ласково, как будто спрашивал о погоде: "Где ты был, Домиций, когда горло Юния Силана резали, как тельца на бойне?" Он вздрогнул, хрюкнул: "Тр-трахал! Ту рабыню, знаешь, рыжую! Спроси, взгляни - синяки от моих пальцев на ней!"
Гай, не отрываясь от ногтя, вбросил: "Рабыня говорит, ты приперся на рассвете. Весь в саже. Пах костром. Будто пожар тушил." Домиций дернулся, как на копье: "Рыбу! Жарил рыбу! С перепою... всегда рыбы охота! Клянусь!" Я сделал полшага вперед, в его личное пространство страха: "В кипарисовой роще? Среди скал? Каким чудом, Домиций, ты рыбу голыми руками ловил? Сети забыл? Или удочку? Какую, к Орку, рыбу?" Его глаза метнулись, рука судорожно полезла в спутанную гриву - и на пол посыпалась рыбья чешуя. *"Вот! Вот её!"* - он радостно заржал. Я посмотрел на Гая. 'Рыболов рыжий'.
Гай резко схватил Домиция за руку, видимо сравнивая печатку перстня с синяком на лодыжке Агриппины. *"Выступы на кольце... точь-в-точь как зазубрины на синяке. Бил жену за болтовню о кораблях у гробницы Августа?"*
*Домиций вырвался: "Не трожь! Она сама наткнулась!"*
Достаточно. Я молча кивнул страже. Пусть мычит о чести рода в камере. Его честь давно сдохла в той же пропасти, что и кондитер.
2. **Агриппина: Ледяное Пламя Ненависти**
Ее покои напоминали поле битвы после штурма. Разбитый флакон с нардом - его приторно-сладкая, тошнотворная вонь въелась в стены. Шелковые подушки валялись, изорванные - следы ярости или отчаяния? Ларец стоял взломанный. Я разбирал содержимое на столе из черного дерева. Агриппина стояла напротив. Статуя из белого мрамора, лишь легкая дрожь в сжатых кулаках выдавала бурю внутри. Свежий синяк под глазом, подарок супруга, казался лиловым пятном на ее гордыне. Она ненавидела меня. Я видел это в каждом взгляде. Ненавидела за Германика, за мать, за этот брак, за сам воздух, которым я дышал. Эта ненависть была ее доспехами.
* **Улики:** Я показал ей пергамент. "Письма" Юния. Чернила не просохли... свежие. *"...Домиций... Гробница Августа... Корабли... Цезарь должен умереть..."* Дата - вчера. "Покойники не пишут писем, внучка," - сказал я мягко, как будто констатирую погоду. "Или у тебя в атриуме открылся филиал Аида с почтовым отделением?" Ее голос был ледяным, как зимний Тибр: "Подлог. Грязная попытка погубить меня, как добили мать!..."
Я развернул перед ней лоскут синего шелка, найденный в кипарисовой роще.
"Знакомо? Твой пеплум, Агриппина. Надрыв у подола... совпадает с этим клочком у тела Юния."
*Она не дрогнула, но пальцы впились в стол: "Подставили! Кто-то вырвал клок из моего пеплума! Ищите вора!"*
Я медленно провел пальцем по краю надрыва на ее пеплуме. "Чистый срез, внучка. Очень острым ножом. Или... ножницами? Не похоже, чтобы ткань рвали в спешке." Ее взгляд метнулся куда-то в сторону, но я поймал лишь отблеск страха, быстро подавленный гневом. Когда ее глаза-кинжалы метнулись в сторону окна, там, на поляне, Друзилла собирала цветы. Я взял пузырек. Синее стекло, белый порошок. Запах аконита ударил в ноздри даже сквозь вонь нарда. "А это? Тоже подлог? Аконит среди амулетов материнства... Поэтично. До смерти." Ее ресницы дрогнули - единственная микроскопическая трещина в броне. "Кто брал мед для Пульхра?" - спросил я, глядя ей прямо в глаза. "Спросите у *нее*!" - выдохнула она с презрением. "У Друзиллы! И спросите, почему ее проклятый ворон орал всю ночь над рощей!"
3. **Друзилла и Лонгин: Орфей и Тень**
Комната с фреской Орфея, теряющего Эвридику. Ирония? Друзилла сидела, закутавшись в серебристый гиматий, как в саван. На голове - венок из нарциссов... (Нарциссы в июле? Как такое возможно?!!) Лицо - маска ужаса, глаза огромные, пустые. Лонгин стоял за ней, как тень Орфея, но не спасительная, а гнетущая. Его рука лежала на ее плече - жест собственника и тюремщика. Лицо - непроницаемая маска сенатора. Он играл в защитника. Я видел холодный расчет за этой маской.
* **Допрос:** "Твоя рабыня брала мед, Друзилла," - начал я без предисловий. "Для чего?" Она вздрогнула, шепотом: "Я... велела... добавить Пульхру... в вино... Он жаловался на горечь..."
Я достал серебряный кулон в виде ворона. "Твой талисман. **Твой живой страж каркал над телом Юния на рассвете, как глашатай Аида.** Вещий? Или *дрессированный*?"
*Она вжалась в кресло: "Он... предупреждает о смерти! Он... чувствует ее!"* **Ее пальцы сжали кулон так, что костяшки побелели, словно она пыталась заставить птицу замолчать.**
Гай вошел как раз вовремя, держа в пальцах кольцо с трезубцем. "И аконит тоже велела добавить? Чтобы подсластить навеки?" - спросил он с убийственной небрежностью. Друзилла вскрикнула. Лонгин сжал ее плечо, его голос был гладок, как полированный мрамор: "Цезарь, мы лишь пешки. Кто-то искусно водит нашими руками, сея раздор. Ищите выгодоприобретателя хаоса." Его перстень с мечом Кассиев блеснул в свете лампы - вызов?
Гай бросил на стол кожаный мешочек с сухим мхом. "С твоего левого калига, Лонгин. Мох из рощи, где волочили тело Юния. Гулял там до убийства? Или после?"
*Лонгин едва заметно побледнел: "Я... люблю утренние прогулки..."*
И тут Друзилла, словно тронутая Эриннией, выпалила, тыча пальцем в Гая: "А *он*?! Он был в саду! Когда Юния...! **И ворон его видел! Каркал!**" Гай замер. В его глазах мелькнула не ярость даже, а холодная убийственность. "Собирал фиги, милая сестричка, для дедушки..." - его голос был тише шелеста змеи. "Хочешь сказать, я резал глотку сенатору одной рукой, а в другой держал корзину с инжиром **и слушал твоего пернатого доносчика?**" Лонгин позволил себе едва заметную улыбку. *Провокация удалась.* Но на кого он работал?
4. **Клавдий: Шутовской Колпак Мудреца**
* Все в той же комнате Орфея. Клавдия ввели, вернее, он ввалился, споткнувшись о порог с криком: "Землетрясение! Как описанное Страбоном в 'Географии', книга шестая!" - и закатился своим дурацким смехом. Стража подняла его. Он уселся, поправляя венок из нарциссов (дались им эти нарциссы!), руки тряслись мелкой дрожью. "Кл-кл-Клавдий гл-глуп... зачем тревожите?" - залепетал он. *Маска.* Искусная, годами отточенная маска дурачка. Но я-то видел - видел тот острый, цепкий взгляд, который он бросал по сторонам, когда думал, что никто не видит. Видел, как он *слушал*. Он был прозрачнее стекла для меня - эта отточенная, филигранная пародия на слабоумие. Он был моим отражением в кривом зеркале - тоже прятался, но по-другому. Его страх был умнее.
* **Допрос:** "Бродил у рощи, Клавдий? Нарциссы собирал?" - спросил я, глядя ему прямо в глаза, ловя тот самый мимолетный проблеск паники в его глазах. "Слышал? Видел? Юний и Друзилла?" Я смотрел ему в глаза и буквально слышал **ВНУТРЕННИЙ МОНОЛОГ КЛАВДИЯ:**
*Ох, дядюшка Тиберий, не смотри так пронзительно! Как Фукидид на развалинах Афин... Видел? Боги, конечно, видел! Тень скользнула за Юнием, когда тот пошел за Друзиллой - высокая, в плаще, как у Лонгина. Слышал? Шепот: "Ψ не прощает болтунов". Голос... знакомый. Слишком знакомый. Но сказать? Сказать - значит подписать смертный приговор себе и, возможно, несчастной Друзилле. Ее ворон каркнул тогда - один раз, предупреждающе. Идиотская маска - мой единственный щит. Снова в бой, Клавдий.*
Он развернулся и сшиб со стола кубок. Вино - красное, как кровь Юния - растеклось по мозаике. "Ой! Август... отшлепал бы! Ха! Юний... Юний..." - он забормотал что-то невнятное, потом вдруг резко поднял голову, и в глазах - чистый, незамутненный ум: "...говорил о пси-попугаях... глупых птицах... повторюшках..." Гай встрепенулся: "Попугаях? Букву Ψ видел, дядя?" Клавдий снова сполз в свою роль, тыча пальцем в воздух: "Ψ? Пси? Да! Как... тот знак! На стене! Или..." Он полез в складки тоги, вывалив оливки, и извлек глиняную *podex* - подушку-пердушку. "Вот! Вот пси! Пукает словами! Пу-у-ух!" Он дунул, издав похабный звук. Друзилла фыркнула сквозь слезы.
Лонгин смерил его презрительным взглядом. Клавдий вдруг резко чихнул, швырнув подушку-пердушку в сторону Друзиллы. Та вздрогнула. "Пси! Пси! Апчхи!" - завопил он, вытирая нос рукавом тоги. В этом дурацком хаосе его предыдущая фраза о попугаях почти потерялась, растворилась в клоунаде. Почти... Я резко поднял руку. Тишина. "Почему она у тебя?" - спросил я тихо, указывая на игрушку. Клавдий замер. И вдруг его голос стал низким, твердым, почти без заикания, глаза ясными: "Чтоб... не забывать... что важные господа часто сидят на пустом месте. А мы все... лишь дураки, надувающие ветер." Он тут же съежился, забормотал: "Гл-глупо, да? Кл-Клавдий дурак..." Я пристально глянул на него: "Ты смотрел на Друзиллу, когда Пульхр умирал. Что значит твоя болтовня о *попугаях и воронах*?"
Клавдий заморгал, голос снова изменился: "Пульхр шептал Лонгину: 'Твой пситтак болтает слишком много. Мой ворон - молчун. Выбери, кого скормить Ψ'..."
В комнате повисло гробовое молчание. Лонгин смотрел на него с внезапным, леденящим подозрением. *Он знает*, - подумал я. *Он все видит. Его "дурость" - самый острый стилус в этой комнате.* Я кивнул Филогею. *Запомнить.*
5. **Тиберий Гемелл: Кролик в Пасти Волка**
Его привели сразу после Клавдия. Мальчишка (а он был мальчишкой, несмотря на бородку) дрожал как осиновый лист. Лицо белое, как мел, глаза выпучены от ужаса. Он вцепился в складки тоги, будто она могла его спасти. От него несло дешевым маслом для волос и страхом. *Неудачная пародия Кастора. Ни одной знакомой черты...*, - с горечью подумал я. Ни капли величия. Только жалкая трусость.
* **Допрос:** "Твой стилус, Гемелл," - начал я без предисловий, положив окровавленное серебро на стол перед ним. Он вздрогнул, словно его ударили. "И... и еще один," - добавил Гай, подбрасывая второй, найденный при Пульхре, после убийства. "Два. Как и убитых. Совпадение?" Гемелл затряс головой, слюна брызнула: "Не я! Укр-крали! Клянусь манами Августа!" Его голос сорвался в писк. "Где ты был ночью?" - спросил я, нависая над ним. Он попятился. "Сп-спал! Клянусь!" "Один?" - ввернул Гай. Гемелл покраснел, потом снова побелел. "С... с рабом..." - пробормотал он. "Каким рабом?" - прижал я. Он замялся, глаза бегали. "Н-не помню...С Хирионом... или Палассом..." - нес чушь. Он врал. Плохо. Как Домиций, но без его тупой наглости. Только трусливое вранье. *Пешка. Но чья?* "Запомни, мальчик, невозможно забыть, с кем ты спишь..." - прошипел я ему на ухо так, что он аж подпрыгнул. "Если следующий стилус с твоей меткой найдут в *моей* спине, ничего не спасет тебя от креста. Увести."
*Он затрясся: "Пульхр... шантажировал меня о долгах! Я взял стилус для защиты..."* Он захныкал, его увели. Марионетка. Но кто дергал нитки?
6. **Ливилла: Солнечный Зайчик в Грозу**
Ее привели последней. Она была бледна, ее яркий пеплум казался кощунством здесь. Глаза красные от слез, на перевязанной ладони - след от осколка кубка Пульхра. Она дрожала, но не от страха, как Друзилла, а от возбуждения и ужаса, смешанных в коктейль истерии. Виниций тщетно пытался ее успокоить.
* **Допрос:** "Внучка," - начал я, смягчив тон. Она была как перепуганная птичка. "Ты веселилась. Видела многое. Расскажи." Она всхлипнула. "Я... я не знаю ничего, дед! Честно! Пульхр шутил... потом упал... и... и... кровь!" Она снова заплакала. "А что говорил Пульхр перед тем, как выпить меда?" - настаивал Гай, неумолимо. Она замотала головой: "Глупости! Про пси... попугая какого-то... про то, что все врут! И... и что трезубец - это ключ! Ключ от Тартара!" Она всхлипнула. "Он тыкал пальцем... туда... и туда..." - она махнула рукой в сторону Лонгина и... Друзиллы? Или Гая? Сознательно? "Он сказал: 'Ψ знает всех. Ψ смеется'. А потом... ой, дед, они все врут! Все!" - она бросилась в объятия Виницию. Истерика. Но в ней - крупица правды. Пульхр что-то знал. И болтнул. За что и поплатился.
7. **Писарь и Перстень: Маска Сорвана**
Я собрал всех. Напряжение достигло предела, как струна перед разрывом. Ввели перепуганного до полусмерти писца. Пальцы в чернилах, на шее - кровавая царапина. Он глядел на всех, как загнанный зверек.
**Допрос:** "Кто?" - спросил я односложно, указывая на список с зловещей "Ψ". "Человек... в плаще... лицо... не видел... Кольцо! Трезубец! Как молния... злая!" - он захлебнулся.
Я ткнул пальцем в "Ψ" на списке Пульхра. "Кто приказал рисовать *пси*? И почему с завитком, как трезубец?"
*Писарь забился: "Голос сказал: 'Нарисуй волну Аида'! Я перепутал пси с трезубцем!"*
Все взгляды - на Лонгина. Он был спокоен. Слишком спокоен. Медленно поднял руку. "Меч Кассиев. Трезубец - знак Ливиев. Ищите там." - его голос был ровен. Агриппина вскипела: "Ложь! Он..." Гай рванулся как пантера. Одним движением сорвал перстень с руки Лонгина. Щелчок скрытой защелки. Под мечом Кассиев - вторая печать. Четкий, ясный *Трезубец*. "Двойное дно, Лонгин," - усмехнулся Гай. "Хитро. Но не гениально." Лонгин бросился за кинжалом - поздно. Преторианцы сбили его с ног. Друзилла забилась в истерике. **Она рванулась к окну, словно ища взглядом свою черную птицу, и замерла, прижав кулон-ворона к губам, шепча что-то невнятное.** Агриппина стояла окаменев, поняв глубину ловушки. Гемелл разревелся. "Заприте его в подвал!" - мой голос прокатился громом. "Агриппину - под стражу в её спальню, до выяснения. Остальных - по комнатам. Ни шагу с виллы!"
Хаос.
И тут рабыня Друзиллы, та самая немота, вышла вперед. На ломаной латыни: "Господин Лонгин... дал... 'Отнести госпоже Агриппине... молча'." Она протянула еще одно кольцо с трезубцем. Внутри - гравировка: *'Ψ ждет.'* **На пергаментной полоске, приклеенной изнутри, чернилами цвета воронова крыла, был выведен тот же символ - Ψ.** Лонгин, уже связанный, захохотал, глядя на меня: "Игра только началась, Цезарь! Трезубец - лишь ключ! Ψ - не убийца! Ψ - Идея! И она сожрет твой Рим!!"
#### **VI. Эпилог Под Кипарисами.**
**Вилла Юпитера, Капри. Той же ночью**
Ночью я нашел Гая в саду. Он сидел под тем самым кипарисом, швыряя камешки в черное зеркало пруда. Отражение луны дробилось.
*'Ты знал'*, - сказал я, опускаясь рядом. Камень холоден. *'Про Лонгина. Про двойное дно.'*
*'Догадывался'*, - он усмехнулся в темноту. *'Но если бы я ляпнул раньше, ты бы обвинил *меня* в попытке свести счеты с Кассиями. Или Ливиями. Пришлось играть в дурачка, ждать, пока паук сам запутается в паутине... Одного не пойму: зачем ему понадобилось столкнуть лбами Кассиев и Ливиев? Что он выигрывал?'*
Я смотрел на звезды. *'Ложь, как вино, внучек. Иногда ей нужно настояться, чтобы открылся истинный вкус... страха. Он сеял хаос, чтобы урвать власть из рук ослепленных враждой. Старая тактика. Но трезубец...'* Я помолчал. *'Трезубец Нептуна. Владыки морей. Кто в Риме мечтает о власти над морями? Чей флот...'*
Гай резко повернулся ко мне. В его глазах, отражавших луну, вспыхнуло понимание, смешанное с новой тревогой. *'Макрон? Но он же...'*
*'...мой префект претория?'* - закончил я. *'Да. Но у амбиций нет границ. И сети его куда шире, чем мы думали. Лонгин был лишь щупальцем.'*
Мы сидели молча. Где-то каркнул ворон. Его крик был похож на скрип ржавых ворот Тартара.
*'Третий 'Ψ'...'* - тихо сказал Гай.
*'...еще не помечен'*, - кивнул я. *'Игра продолжается. Спрячь этот стилус Гемелла. Он еще пригодится. И... береги сестер. Особенно Друзиллу. Вороны над ней кружат уже слишком близко.'*
Он кивнул, вставая. *'Спокойной ночи, дед.'*
*'Спокойной ночи, внучек.'*
Он сделал шаг в тень, потом обернулся. Луна выхватила из темноты его профиль - острый, хищный. "А Клавдий... он не так глуп, как притворяется, да?" - спросил он тихо, почти без интонации. Я не ответил. Ответ и так висел в воздухе, тяжелый и неотвратимый, как запах крови из рощи.
Гай ушел, растворившись в тенях кипарисов. Я остался один. Стилус Гемелла холодил ладонь. *Щупальце. Паук. Ворон.* Слова кружились в голове. Кто следующий? Агриппина, чья ярость вот-вот вырвется наружу? Друзилла, с ее роковыми знаниями? Или... сам Гай, слишком умный для своей же безопасности?
Море у подножия скал глухо шумело, перемалывая камни и судьбы. Как старый корабль на рифах, Империя скрипела всеми швами. А пауки в тогах продолжали плести свои сети в ее трюмах...
Сумрак поглотил виллу. Гул голосов стих. Я стоял в пустом атриуме, глядя, как последние алые блики заката гаснут в черной воде залива. Море дышало глухо, как спящий зверь. Филогей ждал в тени колонн, безмолвный как сама тень.
"Филогей..." - голос мой звучал хрипло от усталости и... чего-то еще? Признания? "Отнеси Клавдию лучшие египетские папирусы. Те, что с водяными знаками - 'лотосы'. И чернила. Галльские. Самые стойкие." Я обернулся. В полумраке наши глаза встретились. Он все понял. "И скажи... скажи, что Цезарь надеется, его 'глупые книжки' об истории Карфагена станут чуть умнее на хорошем папирусе." Я сделал паузу, глотая горечь истины. "И проследи, Филогей. Чтобы в его кувшин для воды не упало... ничего лишнего. Ни капли. Пусть живет своим притворством. Его правда..." - я посмотрел в темноту, где только что бушевало безумие, - "...его правда сейчас опаснее аконита для всех нас."
Филогей склонился в безмолвном поклоне. В уголке его губ мелькнуло нечто - не улыбка, а тень понимания. В этом жесте - дарении папируса дураку - была горькая ирония и редкое для меня признание. Я видел ум. Ум, который предпочел спрятаться за маской идиота, чтобы выжить. Как когда-то я прятался за маской солдата на Родосе. Пусть пишет о мертвых этрусках, полководцах Карфагена. Настоящий Рим был для него слишком ядовит.
Где-то в черноте ночи, над кипарисами рощи, где умер Юний, прокаркал ворон. Один раз. Насмешливо...
**P.S.**
На рассвете Филогей доложил: рабыня Друзиллы исчезла. Как и пузырек с аконитом из вещественных доказательств. **Исчез и ворон. Клетка в ее покоях стояла пустая, дверца распахнута. На подоконнике рядом с пустой клеткой лежало одно черное, как ночь, перо.** Игра действительно продолжалась. И следующая жертва 'Ψ', казалось, уже выбрана самой Немезидой.