Потоцкий Ярослав Юргенсович
Старик у моря. Эпизод 8

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Юридические услуги. Круглосуточно
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Продолжение
  СТАРИК У МОРЯ
  
  ### **ЭПИЗОД 8: "Смерть в Антиохии."**
  
  ### **1: "Пепел на Ладони"**
  *Брундизий. Декабрь 19 года н.э. Сумерки.*
  
  **Я помню запах прежде всего.**
  Солёный ветер с моря смешивался **в Антиохии** с дымом погребального костра, сладким и жирным, как горелое мясо на рынке. Потом мать вышла на палубу. Она держала **урну из зелёного камня** - тяжёлую, хотя внутри был лишь горсть пепла.
  
  **Детали, врезавшиеся в память:**
  **Руки матери:**
  - Пальцы побелели от сжатия урны.
  - Под ногтями - **засохшая кровь** (когда она царапала крышку саркофага в Антиохии?).
  **Её лицо:**
  - Ни слёз. Ни морщин.
  - **Глаза как стеклянные шары**, в которых отражалось море.
  **Звуки:**
  - **Стон толпы** на причале: *"Гибель! Римский орел пал!"*
  - **Скрип корабельных канатов**, похожий на предсмертный хрип отца.
  
  Когда она сошла на берег в Брундизии, морось осела на поверхности урны липкими разводами. Я побежал к матери, но неузнавший солдат оттолкнул меня:
  - *"Не трогай императрицу, мальчик!"*
  Мать обернулась. Её взгляд прошёл сквозь меня, как будто я стал призраком.
  
  **Как она отдавала команды:**
  - *"Принесите... зонтик от солнца для Германика,"* - её голос был безжизненным, как у кукольной Фортуны в балагане.
  
  Народ повалил на причал. **Женщина в разорванной столе бросила розу.** Цветок ударил меня по щеке - **лепестки были красными, как язвы на животе отца перед смертью.** Я закричал.
  
  **Внутри дворца наместника:**
  Мать поставила урну на алтарь Ларов. **Повесила на неё венок из мирта** - тот самый, что отец надел на их свадьбу. Потом подозвала меня:
  - *"Подойди. Поздоровайся с отцом."*
  
  Она открыла крышку. Внутри лежало:
  - **Обгорелая фаланга пальца.**
  - **Расплавившаяся золотая пуговица** от его плаща.
  - **Серый порошок**, пахнущий горелым орехом.
  
  - *"Папа... в коробочке?"* - я потянулся потрогать.
  Она схватила мою руку:
  - *"Не смей! Это всё, что от него осталось!"*
  Её ногти впились мне в запястье. **Капли крови упали в урну.**
  
  **Ночью я пробрался к алтарю.**
  Засунул руку в холодный пепел. Искал:
  - Тёплое место, где прячется сердце.
  - Голос, который пел мне колыбельные.
  - Улыбку, освещавшую триклиний.
  
  **Нашёл только:**
  - **Осколок кости** (похож на клык пантеры).
  - **Запах**, от которого запершило в горле.
  
  Вдруг **тень упала на пол** - мать стояла в дверях с факелом. Её глаза были пусты, но рот кривился в странной улыбке:
  - *"Он с тобой теперь? Говорил что-нибудь?"*
  
  Я сжал осколок в кулаке:
  - *"Он... холодный."*
  
  Она рухнула на колени, **впервые разрыдавшись** - звук напоминал вой волчицы, потерявшей щенка. Потом вынула медальон на своей шее:
  - *"Насыпь туда щепотку. Чтобы он всегда охранял тебя."*
  
  Я зачерпнул пепел. Он **просачивался сквозь пальцы**, оставляя сажу на тунике. Когда медальон закрылся, мать прошептала:
  - *"Запомни этот день. Когда Рим убил своего бога."*
  - Но... папа больше не выйдет из коробочки?
  Мать поставила меня перед зеркалом из черного обсидиана.
  - *"Повтори за мной: 'Я - сосуд его гнева'."*
  - *"Я... сосуд..."* - шестилетний голос дрожал.
  Она открыла медальон, макнула палец в пепел, провела полосу на моем лбу:
  - *"Кровь твоя - его кровь. Боль твоя - его месть. Ты умрёшь, когда последний враг падёт."*
  **Пепел въелся в кожу как клеймо.**
  
  **Утром я увидел:**
  - На мраморном полу - **отпечаток моей пепельной ладони**.
  - В медальоне - **рыжий волос** отца, прилипший к крышке.
  
  И осознал: **папа не вернётся. Никогда.**
  
  ---
  
  *Вилла Юпитера, Капри. Июль 34 года*
  
  Гай ворвался в библиотеку, как северный ветер, распахнув двери с такой силой, что свитки с ближайшего стола посыпались на пол. Его грудь тяжело вздымалась, а глаза горели тем же огнём, что когда-то пылал в глазах его матери Агриппины, когда она при всех плюнула в мою тарелку.
  
  - Ты рассказывал мне о Друзе, об Августе, о Касторе... обо всех... Но об отце - ни слова! - его голос сорвался на крик, эхом отразившись от мраморных стен.
  
  Я медленно отложил свиток с трактатом "О старости" этого болтуна Цицерона - как всегда, одна болтовня, ничего полезного.
  - Ты требуешь правды, внук? - мой голос звучал спокойнее, чем я себя чувствовал. - Тогда приготовься. Правда - как меч: она ранит того, кто хватается за её лезвие, а не только того, против кого она направлена.
  
  #### **1. "Солнце Рима"**
  
  Я закрыл глаза, позволив воспоминаниям нахлынуть...
  
  **Рим, март 12 года. Вилла Тиберия на Палатине.**
  
  Германик влетел в триклиний, сбрасывая плащ, забрызганный германской грязью. Его смех раскатился по мозаикам, вспугнув раба с амфорой ретийского вина:
  - **Дядя! Ты должен слышать, как эти дикари называют тебя!** - он схватил кубок, не дожидаясь приглашения. - **"Железный волк"! Говорят, твой взгляд плавит их мечи!**
  
  Я отложил доклад о налогах, скрывая улыбку. В двадцать пять он всё ещё напоминал щенка, принёсшего добычу.
  - **А тебя как? "Золотой мальчик"?** - пошутил я, вспоминая, как легионеры осыпали его цветами после битвы при Идиставизо.
  
  Он плюхнулся на кушетку, опрокидывая вазу с финиками:
  - **"Сын Марса". Скучно. Хочу как у тебя - чтобы боялись.**
  
  - **Бояться - не любить,** - пробормотал я, наливая ему вина.
  
  Тень пробежала по его лицу. Он вдруг стал серьёзен, вертя кубок в руках:
  - **Почему ты отказался от триумфа? Август предлагал...**
  
  - **Потому что триумфы - для юнцов,** - я хлопнул его по плечу, чувствуя под ладонью стальные мышцы. - **Ты заслужил его больше.**
  
  Он засмеялся, но глаза оставались печальными:
  - **Ты знаешь, что они шепчут? Будто мы... как ты с отцом когда-то. И что меня ждёт его конец...**
  
  Сердце сжалось. Все эти годы я ждал чего-то подобного...
  
  - **Твой отец выбрал честь. Я выбрал долг,** - сказал я, поднимая кубок. - **А ты...**
  
  - **Я выберу тебя,** - перебил он, чокнувшись со мной так, что вино расплескалось. - **Всегда.**
  
  Мы пили молча. За окном запел соловей - глупо, по-весеннему.
  
  ---
  
  *Вилла Юпитера, Капри. Май 33 года*
  
  - Твой отец входил в комнату, и даже самые старые сенаторы вставали. Не из почтения к его титулу - они не могли сопротивляться тому свету, что исходил от него. Когда он проходил по Форуму, женщины бросали цветы не к его ногам, а пытались попасть в руки - будто одно его прикосновение к цветку могло сделать счастливой.
  
  Гай замер, его пальцы непроизвольно сжали подлокотники кресла.
  
  Твой отец был тем, о чём я мог только мечтать. Когда я возвращался с войны, покрытый грязью и кровью десятилетних кампаний, это замечали лишь мать и Август. Его же всегда встречали толпы, осыпая цветами. Сенаторы называли его "новым Александром", народ боготворил, легионы готовы были идти за ним в самую преисподнюю. Все были словно помешаны на твоём отце.
  
  Я поднял кубок с вином, но не стал пить - лишь наблюдал, как дрожащее отражение света играет в тёмной жидкости.
  
  - Он был слишком... совершенен, - говорю я, наблюдая, как в уголках глаз Гая появляется предательская влага. - Он был... слишком римским, - уточняю я, наблюдая, как внук внезапно хлюпает носом. - **Слишком прекрасным. Как статуя Праксителя, ожившая во плоти.**
  
  Гай удивлённо поднял брови:
  
  - **Ты... завидовал ему?**
  
  Я хрипло рассмеялся:
  
  - Я *боялся* за него. Рим сжирает таких, как он. Ничего не оставляя...
  
  ---
  
  ### **3. "Последние объятия"**
  *Антиохия. Спальня Германика. Октябрь 19 г. н.э.*
  
  **Запах прибил меня к порогу.**
  Сладкий, как перезрелые персики, но с гнилью внутри. Так пахли раны у легионеров через пару дней после битвы, когда мама говорила: *"Отойди, Гай! Не смотри!"*
  
  **Комната была тёмной,** хотя за окном пылал полдень. На кровати лежал **чужой**:
  - Щёки провалились, обтянув скулы кожей цвета воска.
  - Руки, поднимавшие меня к потолку, теперь **синие жилки** на жёлтом мраморе.
  - На груди - **фиолетовые пятна**, как раздавленный виноград.
  
  Мать схватила меня за плечи:
  - *"Поцелуй отца. Он... уезжает."*
  
  **Я прижался губами ко лбу.** Он был **горячим и липким**, как тесто перед выпечкой. Открыл глаза:
  - *"Мой сапожок... Мой... маленький солдат..."* - шёпот шуршал, будто сухие листья под ногами.
  
  **Вдруг его тело выгнулось!**
  - Хруст костей под кожей.
  - Изо рта - **пена, розовая от крови**.
  - Пальцы впились мне в руку, оставляя **синяки-ожерелье**.
  
  Мать закричала на врача:
  - *"Дай воды! Он горит!"*
  
  Старик подал кубок. Отец отпил глоток - и забился сильнее. **Жидкость хлынула из носа,** смешиваясь с пеной.
  
  **Я увидел:**
  На полу валялся **сорванный лепесток** из венка у двери. Поднял его, сунул в карман. *"Папа любил цветы..."*
  
  - *"Гай... уходи... отсюда..."* - он попытался вытолкнуть меня слабой ладонью.
  Его ногти были **чёрными**, будто обугленными.
  
  **Я спрятался за занавеской.** Сквозь ткань виднелось:
  **Бледная и озабоченная Планцина** (жена Пизона) в дверях. На её шее - **змеиное колье**, сверкавшее, когда она деланно улыбалась.
  **Врач-перс** вытирал потный лоб тканью, пахнущей уксусом. Лицо перекошено страхом: не за отца - за собственную судьбу.
  Мать целовала отцу руки, оставляя на коже следы своей помады - алые, как язвы на его животе.
  
  **Звуки:**
  - *Хлюпанье* в груди отца, будто кто-то полощет там тряпки.
  - *Шёпот* Планцины: *"Скоро кончится..."*
  - *Стук* моего сердца в ушах.
  
  Вдруг отец затих. Его глаза **уставились в потолок,** но видели что-то за ним:
  - *"Дядя... прости..."* - губы шевелились беззвучно. - *"Я подвёл тебя... Боги! За что?"* - вырвалось громко, ясно.
  
  **Потом:**
  - Голова упала на бок.
  - Из уголка рта **сполз розовый червячок** пены.
  - Воздух вышел со **звуком рвущейся ткани**.
  
  Мать завыла. Не как люди - **как раненый зверь в капкане.** Она схватила нож для фруктов, бросилась к двери с криком: "Змея!! Убийца!!", но Планцина уже исчезла.
  
  **Я подполз к кровати.** Полз, потому что ноги не слушались.
  - Положил голову на его грудь. **Молчание.** Ни гула, ни стука.
  - Сунул руку ему под тунику. **Холодная кожа,** как у мёртвой рыбы на рынке.
  - Вытащил **игрушечного легионера** из кармана, сунул в его руку: *"Возьми, папа... для дороги..."*
  
  **На рассвете,** когда тело унесли, я нашёл:
  - Под кроватью - **раздавленный игральный кубик** (отец учил меня бросать кости).
  - На простыне - **высохшую розовую пену,** похожую на крылья бабочки.
  - В своей руке - **тот самый лепесток,** теперь смятый и липкий.
  
  **Я спрятал всё в мешочек для амулетов.**
  Папа не уехал. Он теперь здесь - в кубике, пене, лепестке. Потом он перекочевал в коробочку, в урну...
  Мать смотрела на меня. Её глаза говорили: **"Ты понял. Мы не простим."**
  
  ---
  
  #### **2. "Восточная ловушка"**
  
  *Вилла Юпитера, Капри. Июль 34 года*
  Гай наклонился вперёд, его тень перекрыла свет факела.
  
  - Расскажи мне о Пизоне.
  
  Я почувствовал, как старая рана на боку - подарок далматинского кинжала - начала ныть, будто предчувствуя эту беседу.
  
  Я медленно поднялся с кресла, ощущая, как старые кости протестуют против каждого движения. Подойдя к карте на стене, я провёл дрожащим пальцем от Рима до Антиохии.
  
  - Когда сенат направил Германика на Восток... - Мой голос прервался, и я сделал паузу, собираясь с мыслями. - Я сразу понял - это западня. Ливия плела её годами, как паук свою смертоносную паутину.
  
  - Луций Кальпурний Пизон не случайно оказался в Сирии, когда туда направили Германика, - начал я, поглаживая рукой настенную карту провинций. - Он был старым другом Ливии, её кинжалом, который она приставила к спине твоего отца.
  
  Я развернул перед ним свиток с донесениями, которые хранил все эти годы.
  
  - Смотри, - ткнул я пальцем в пожелтевший папирус. - Вот как он действовал:
  - День за днём саботировал приказы Германика, отменяя его распоряжения на следующий же день.
  - Шёпотом распускал слухи среди сенаторов, что твой отец "восточничает" и метит в цари, примеряя диадемы сирийских деспотов.
  - Подсылал к нему обученных куртизанок, чтобы выведать секреты.
  - Настраивал легионеров, задерживая жалованье и списывая всё на "расточительность Германика".
  
  Гай вскочил, опрокинув кубок. Красное вино растеклось по мрамору, напоминая свежую кровь.
  
  - И ты ничего не сделал?!
  
  Я медленно сел, понимая, что ещё минута - и я повалюсь прямо тут у стены.
  
  - Я отправил три письма с предупреждениями. Приказал двум когортам преторианцев быть наготове. Но... - моя рука сжала воздух, - Рим был слишком далеко. А яд - слишком близко.
  
  ---
  
  #### **3. "Последние дни орла"**
  
  - Яд?! - Голос Гая не просто сорвался на крик, он *разорвался*, как слишком туго натянутая струна, эхом отразившись от мраморных стен и вернувшись к нам жутким шепотом. - Как они **посмели** коснуться его?! Он же... он же был **солнцем**!
  
  Мои руки - руки, державшие меч в десятках битв, подписывавшие смертные приговоры - вдруг стали чужими. Они дрожали, как в лихорадке, когда я возился с застёжкой старого ларца. Пальцы не слушались, скользили по полированному дереву. Внутри, под слоем пыли и забвения, лежал **свёрток, перевязанный чёрной лентой**. Лента была жёсткой, как струп на незаживающей ране. Запахло временем - сухим пергаментом, уксусом слёз и... чем-то сладковато-гнилостным, что, по рассказам свидетелей, витало в комнате умирающего Германика.
  
  - Читай... - Мой шёпот был едва слышен, хрипл, как предсмертный хрип. Я протянул ему свиток. Папирус был шершавым, испещрённым письменами, похожими на струпья или следы когтей. - Здесь... каждое слово... выжжено в моей памяти огнём. Правда. Только правда.
  
  Гай вырвал из моих рук папирус. Его глаза, широко раскрытые, бегали по строчкам с ненасытной жадностью обречённого, читающего свой приговор. Я видел, как зрачки его сужались, как побелели ногти, впившиеся в края свитка.
  
  - *"Седьмой день октября, год девятнадцатый...* - он начал читать вслух, голос натянутый. - *На пиру у Пизона Германик Цезарь... отказался от вина... помня предостережения друзей..."* Голос его дрогнул. - *"Тогда... тогда ему подали блюдо с персиками... его любимыми... якобы из его же сада в Антиохии... Он съел три плода... улыбнулся... похвалил сладость..."* Гаю перехватило дыхание. Он сделал паузу, проглотив ком в горле. - *"К... к утру... у Цезаря начались... страшные боли... Судороги скрутили его... как в тисках... Он кричал..."*
  
  Лицо Гая исказилось. Не просто от ужаса. От *узнавания* той немыслимой боли, в которой корчился его отец. Он вспомнил эти крики - ведь он был там. Гай сжал свиток так, что бумага затрещала.
  
  - *"Девятый день октября...* - он продолжил, уже шёпотом, срывающимся. - *"Врачи бессильны... Говорят о "восточной лихорадке"... но раб-сириец... под пытками... признался..."* Гай зажмурился, будто сам ощущал удары бича. - *"...что видел... как Пизон... лично отбирал плоды... совал золото садовнику... смеялся... говорил: "Пусть золотой мальчик... отведает последнего угощения...""*
  
  Свиток выпал из его ослабевших пальцев. Упал на пол с глухим шлепком, как падает тело. Гай стоял, не дыша, глядя в пустоту перед собой. В этой пустоте, я знал, он видел *его*. Видел отца.
  
  - Он умирал... - Мой голос прозвучал из какой-то бездны, глухо, мёртво, будто доносился не из моей груди, а из склепа под Капитолием. - **Три дня и три ночи, Гай... уже не жизнь. Агония. Его кишки... горели изнутри, будто их поливали расплавленным свинцом. Кожа... лопалась, покрываясь чёрно-багровыми язвами, как будто плоть отказывалась служить такому мучению. Он не мог дышать... хрипел... розовая пена... с кровью... пузырилась на губах.** - Я закрыл глаза, но видения были ярче реальности. - **Он бредил... звал Друза... меня... звал тебя, малыш... "Гай... мой сапожок...". А перед самым концом... когда сознание вернулось на миг... он схватил руку Агриппины... Последние слова... не ей.** Он просил... *меня*. *"Дядя... Отомсти за меня..."* - Я открыл глаза, впиваясь взглядом во внука. - *"...Сбереги моих детей."* Голос Германика в тот миг был кристально чистым. Как колокол. Как приговор.
  
  - **ПОЧЕМУ?!** - Это был не шёпот. Это был вопль загнанного зверя, полный такой ярости и боли, что даже факелы в стенах, казалось, померкли. - Почему ты НИЧЕГО НЕ СДЕЛАЛ ТОГДА?! Сразу! Немедленно!
  
  Я не ответил. Медленно, очень медленно, я разжал правый кулак. Ладонь, изборожденная морщинами и шрамами власти, была покрыта **новыми, неглубокими, но отчётливыми шрамами.** Свежими рубцами, пересекавшими старые линии судьбы. Я поднял руку к свету, чтобы Гай видел.
  - В ту ночь... когда пришло известие... - Я говорил ровно, но каждый звук давался усилием. - Я был один. В этой самой библиотеке. И я... - Я провёл пальцем левой руки по этим рубцам. - ...не мог дышать. От ярости. От бессилия. От боли. **Я оставил себе эти раны.** Ножом для вскрытия свитков. Чтобы помнить. Чтобы боль... хоть как-то... заглушала ту пустоту. Чтобы доказать самому себе, что я ещё могу *чувствовать*.
  
  Я опустил руку. Шрамы горели.
  - **Я вызвал Пизона в Рим, -** заявил я, и голос мой внезапно обрёл стальную твёрдость прежних времён. - **Устроил суд. Вытащил на свет всю грязь, каплю за каплей. Сломил его защиту. Народ ревел у дверей курии, требуя крови. Сенат... дрожал.** Но...
  Но Ливия уже сплела паутину лжесвидетелей. Но страх перед истиной был сильнее жажды справедливости. Но тень Августа и воля его вдовы оказались крепче закона. Но Пизон... ушёл слишком легко...
  
  ---
  
  ### **4. "Суд над Тенью"**
  *Рим. Курия Юлия. Март 20 г. н.э.*
  
  **Атмосфера:**
  
  Зал курии дышал адским зноем, хотя стоял март. Не от солнца - от *ненависти*. Толпа у бронзовых дверей выла единым горлом безумного зверя: *"Убийца! Тиберий!! Подавись золотом Пизона! Кости твои - псам!"*. Воздух гудел, как растрёвоженный улей. Сенаторы, эти выхоленные мраморные львы, теперь были шакалами - перешёптывались, бросая украдкой взгляды на **тяжёлую пурпурную завесу** в нише, где незримо присутствовала *Она*. Ливия. А в центре, на чёрном мраморном подиуме, стояла **урна из зелёного камня с прахом Германика**. Она не просто стояла - она *смотрела* на нас. Немой обвинитель, чей голос мы все слышали в кошмарах.
  
  **Прокурор Марк Сервилий**, друг Германика, чьё лицо было изрезано новыми морщинами скорби, поднял свиток. Его голос, обычно бархатный, теперь скрипел, как несмазанные колёса катапульты:
  *"От имени вдовы, детей и манов Германика Юлия Цезаря, обвиняю Гнея Кальпурния Пизона в четырёх преступлениях против Рима и рода Юлиев-Клавдиев!"*
  Он ударил кулаком по пюпитру, и эхо прокатилось под сводами:
  1. *"**Измена!** - в поддержке парфянского изгнанника Вонона, врага Рима!"*
  2. *"**Мятеж!** - в развязывании братоубийственной резни в Киликии, где пролилась кровь римских легионеров по его приказу!"*
  3. *"**Осквернение величия!** - в отмене священных указов цезаря Германика, как будто он уличный писец!"*
  Он сделал паузу. Воздух наэлектризовало. Сервилий повернулся, указав дрожащей рукой на урну:
  4. *"И **отравление!** - в подлом убийстве солнца Рима, сына полководца Друза, племянника нашего досточтимого принцепса, отца осиротевших детей, Германика Юлия Цезаря Клавдиана, чей пепел взывает к мести!"*
  Последнее слово потонуло в реве толпы. Казалось, сами стены курии закричали: *"Смерть!!!"*
  
  ---
  
  ### **День I: Улики и Свидетели - Танец Смерти**
  
  **Допрос 1: Центурион Марк Ливий**
  Старый ветеран, лицо которого напоминало изрубленный щит, шагнул вперёд. Его взгляд, полный презрения, пригвоздил Пизона, сидевшего на скамье подсудимых как раздувшаяся жаба.
  *"В гавани Антиохии, под палящим солнцем, - его голос резал тишину, как гладиус, - цезарь Германик приказал распять двадцать пиратских негодяев, терзавших наши торговые пути. Их поганые рожи ещё корчились на крестах, когда прибыл Пизон! Своим легатским перстнем он указал на них и гаркнул: 'Освободить! Это невинные рыбаки, обиженные произволом!'"* Ливий плюнул на полированный пол. *"Когда сам Германик, бледный от гнева, спросил: 'Ты бросаешь вызов Риму, Пизон?', этот... этот... - центурион сглотнул, подбирая самое страшное слово, - ...этот **предатель** ответил: 'Я бросаю вызов юнцу, который играет в полководца, как мальчишка в песочнице!'"*
  *Пизон фыркнул, пытаясь сохранить надменность, но его пальцы судорожно сжали край тоги:* *"Я исправил его детскую ошибку! Эти люди кормили Антиохию!"* Его голос срывался, выдавая страх.
  
  **Допрос 2: Рабыня Планцины, Делия**
  Хрупкая, как осенний лист, девушка едва держалась на ногах. Её глаза, огромные от ужаса, блуждали по залу, избегая взгляда своей госпожи, сидевшей рядом с Пизоном. В дрожащих руках она держала **золотой амулет в виде змеи, пожирающей свой хвост**.
  *"В... в день смерти цезаря... - её шёпот едва достигал первых рядов, но тишина была гробовой, - госпожа... госпожа Планцина носила это... Она шептала над ним заклинания утром... а после вести... засмеялась и сказала: 'Змея сожрала орлёнка'..."* Делия нажала на голову змеи. Амулет раскрылся. Внутри лежал **рыжий локон** (цвет волос Германика был известен всем) и крошечная свинцовая табличка с выцарапанными словами: *"DA INTESTINA EIUS PUTREFIANT"* - (*Да сгниют его внутренности*).
  *Планцина вскочила, как ужаленная, её лицо исказила гримаса чистой ярости:* *"ВЕДЬМА! Ложь! Это подбросила Агриппина! Она хочет моей крови!"*
  Я, Тиберий, сидя на председательском кресле, не смог сдержать ледяной волны, пробежавшей по спине. Потребовал показать мне амулет. На внутренней стороне крышки украшения, у самой застёжки, был выгравирован крошечный, но отчётливый знак: двойной топор Кибелы. Священный символ культа, который патронировала только одна женщина в Риме. Ливия.
  
  **Допрос 3: Врач Стефанокт (выживший)**
  Он вошёл, опираясь на палку, лицо покрыто шрамами не от бича, а от ожогов - пытались выжечь правду калёным железом. Его единственный глаз, мутный и выцветший, уставился на Пизона с немой ненавистью.
  *"Хармид... мой учитель... - голос Стефанокта был шелестом мёртвых листьев, - нашёл следы **цикуты** в осадке фалернского, что пил цезарь накануне... Он пришёл к Пизону... потребовал обыскать его погреба, арестовать виночерпиев... Тогда... тогда этот легат... - Стефанокт поднял изуродованную руку, указывая на Пизона, - ...встал, заслонил свет от окна и сказал: 'Заткни свою греческую глотку, пёс. Или Священная Мать заткнёт её для тебя... навсегда'. На следующее утро... Хармида нашли с перерезанным горлом... А меня... пытали... хотели заставить молчать..."*
  *Пизон побледнел, как полотно смерти:* *"БРЕД! Германик умер от чумы! Этот негодяй... он подкуплен Агриппиной!"* Его крик был полон паники. Он чувствовал, как почва уходит из-под ног.
  
   **Допрос 4: Ветеран Марк Гаргилий**
  Гробовую тишину после показаний Стефанокта разорвал **скрежет и стук дерева по мрамору**. Все обернулись. У входа в курию, отстраняя пытавшихся его задержать ликторов, стоял **старик на самодельных деревяшках вместо ног**. Его туника, некогда белая, была выцветшей до серости и покрыта заплатами, но на груди висели **фалеры** - боевые награды - тусклые, но узнаваемые. Лицо, изрытое шрамами и морщинами, пылало гневом. Он уперся костылями в пол и, с нечеловеческим усилием, швырнул к ногам Пизона сверток грязного холста.
  -Пизон! Гадина!- голос его гремел, как сигнальная труба на поле боя, заглушая шепот сенаторов. - *Узнаёшь?! Это - бинт! Тот самый, что Германик Цезарь своими руками наложил мне на культи после Идиставизо! Когда твои дружочки-германцы оттяпали мне ноги! Он сказал: "Держись, старый волк. Рим помнит своих героев!"*
  Старик плюнул. Слюна, густая и кровавая от разбитых в ярости губ, угодила прямо на сверток.
  
  "Я отдал ноги за *его* славу! За *его* Рим! А ты... а вы...* - он диким взглядом обвел сенаторов, остановившись на пурпурной завесе, - *...ПАЛАЧИ! Отняли у него жизнь! За золото? За власть? За шепот старой карги?!"
   Он ткнул костылем в сторону Пизона:
  *"Возьми свою плату, убийца! Возьми память о том, кого ты погубил! Пусть моя кровь, что впиталась в эту тряпку, жжет твои проклятые руки в Аиде!"*
  Пизон вскочил, лицо его побагровело от унижения и страха. Он попытался отшвырнуть сверток ногой, но лишь задел его, и грязный, бурый от засохшей крови бинт развернулся на полированном мраморе, как постыдное знамя. В зале вновь загудела толпа за дверями, подхватив крик: *"Палачи! Кровь!"* Даже самые стойкие сенаторы отводили глаза.
  
  ---
  
  ### **День II: Роковая Переписка - Паутина Матери**
  Когда заседание перенесли,
  Марк Сервилий не стал спорить. На следующий день он молча подошёл к столу и поставил перед сенаторами **небольшой железный ларец, окованный серебром**. Звук замка, щёлкнувшего в гробовой тишине, был громче грома. Он извлёк два свитка. Первый - пожелтевший, с печатью Пизона.
  *"Письмо Гнея Пизона к Ливии Августе. Год семнадцатый от Рождества Христова, - голос Сервилия звучал мерно, как заупокойная молитва. - 'Священная Мать! Германик осыпает варварских царьков золотом, как Цезарь - плебс! Он раздаёт хлеб, купленный на *наше* золото, тем, кто вчера резал наших легионеров! Он строит акведуки в Сирии, когда в Риме ветшают стены! Если не остановить этого Икара, он купит любовь Востока, как его прадед Марк Антоний, и взлетит выше нас всех'."*
  Сервилий перевернул свиток. На полях, знакомым, острым, ядовитым почерком, который я знал с детства, была начертана резолюция:
  *"`Пусть его популярность станет его ядом.`"*
  В зале ахнули. Я **сжал подлокотник кресла, и дерево треснуло у меня под пальцами.** Мать. Опять моя мать...
  
  Второй свиток был маленьким, навощённым, написанным женской рукой. Сервилий читал, и каждое слово падало, как камень в могилу:
  *"Письмо Мунации Планцины
  Ливии Августе: "Пятый день болезни. Орёл ослаблен. Крылья подрезаны. Врач добавил в его ночную микстуру то, что Вы соблаговолили прислать с последним гонцом. Эффект... удовлетворительный. Ждём Ваших священных указаний. Ваша верная змея".
  *Тишина* после этих слов была страшнее любого крика. Все взгляды, как шипы, впились в пурпурную завесу в нише. **Я понял: Пизон обречён. И мы все - тоже.**
  
  ---
  
  ### **День III: Самоубийство и Признание - Исповедь в Крови**
  
  Той ночью я спустился в **Туллианум**. Запах сырости, экскрементов и страха висел здесь вечно. Пизон сидел в углу каменной норы, **в луже дешёвого кислого вина**, которое он, видимо, выплеснул в ярости. Разбитый глиняный кувшин валялся рядом. Его роскошная тога была в грязи, волосы всклокочены. В его глазах не было надменности - только животный страх и... надежда?
  *"Тиберий! - он пополз ко мне на коленях. - Почему ты не защищаешь меня? Ливия... Ливия обещала! Она клялась Августом, что..."*
  Я не дал ему договорить. Молча бросил на мокрый каменный пол **копии тех самых писем** из ларца. Они шлёпнулись в вино, чернила поплыли, как кровь.
  *"Обещала сделать тебя козлом отпущения, Гней? - Мой голос звучал холоднее подземелья. - Удобным трупом, чтобы скрыть свою собственную гниль?"*
  
  Монолог Пизона вырвался потоком гноя и отчаяния:
  *"Она ненавидела его! Ненавидела с той минуты, как Август велел тебе усыновить твоего племянника! 'Старик ошибся, - шипела она мне, - впустив Друзова волчонка в курятник Юлиев!'. Когда я отказался довести дело до конца... испугался... она прислала ко мне Планцину! С этим... этим зельем! Со словами: 'Или ты, или твои сыновья умрут в ссылке в нищете!' Знаешь, что она шепнула на прощание? 'Боги Рима устали от Юлиев. Они жаждут их крови... и я дам им напиться'."* Он зарыдал, уткнувшись лицом в грязные руки.
  
  Внезапно его тело напряглось. В глазах мелькнуло что-то безумное, почти... торжествующее. Он рванулся к соломенному тюфяку, вытащил из-под него короткий **стилет с рукоятью из слоновой кости**. Движение было молниеносным.
  *"Передай Ливии! - он прошипел, и в его голосе была странная сила. - Передай Священной Матери: я встречу её у ворот Аида... с ЭТИМ!"*
  И прежде чем стража успела среагировать, он с дикой силой **всадил лезвие себе в шею под самое ухо и рванул вниз до ключицы**. Фонтан алой крови хлынул на стены, на меня, на письма в луже вина. Он рухнул, хрипя и дёргаясь. Я подошёл, отшвырнул оружие ногой. И замер. **На рукояти, в запёкшейся уже крови, чётко читалась гравировка: `Livia.`** Личный кинжал моей матери. Её смертный приговор... ему и себе.
  
  ---
  
  ### **День IV: Вердикт Империи - Пир Победителей**
  
  Утром, когда в курии ещё **пахло** кровью Туллианума и страхом, я огласил **предсмертное письмо Пизона**, написанное, вероятно, до нашего рокового свидания. Подделка? Возможно. Но удобная:
  *"Клянусь манами божественного Юлия Цезаря и светом Феба: рука моя не подносила яда Германику. Но я виновен! Виновен в гордыне, ослепившей меня! Виновен в том, что позволил жене своей стать отравленным кинжалом в руках... чужой ненависти. Пусть кровь моя, пролитая мной самим, смоет позор с моих ни в чём не повинных сыновей. Да примет Плутон меня, как жертву за них."*
  
  **Приговор сената** был предрешён ещё до начала суда:
  - *Пизон:* **"Damnatio memoriae!"** - Проклятие памяти. Стереть имя. Разбить статуи. Запретить траур. Пусть его не было.
  - *Планцина:* **Оправдана.** Голос председательствующего (мой) прозвучал, как удар топора по льду. *"Недостаточно улик против матроны Рима."* По требованию Ливии. Цена молчания Пизона в последнем письме.
  - *Секретный указ Принцепса:* **"Расследовать роль Ливии Августы. Все доказательства - письма, амулет, стилет - немедленно поместить в Архив Чёрных Камней под Палатином. Запечатать печатью Цезаря. Вскрывать только по моему смертному приказу."** Могила для правды. На время.
  
  ---
  
  ### **День V: В Тени Матери - Аромат Власти**
  
  Покои Ливии, Палатинский дворец. Март 20 г. н.э. Поздний вечер.*
  Ливия Августа стояла перед высоким зеркалом из полированной бронзы. В руках она держала не тиару римской матроны, а **тяжелую золотую диадему в эллинистическом стиле**. Драгоценные камни - рубины, подобные застывшим каплям крови, и изумруды, холодные, как глубины Стикса - отбрасывали на ее лицо зловещие блики. Это была **диадема Клеопатры VII Филопатор**, захваченная Августом после Акция, реликвия поверженного врага, хранимая в тайной сокровищнице.
  Она медленно подняла ее к своим седым, безупречно уложенным волосам. В тусклом свете масляных ламп ее отражение в зеркале двоилось: строгая *матрона*, столп республиканской добродетели... и **царица**, властительница Востока, чья воля сильнее сената и легионов. Уголки ее губ дрогнули в подобии улыбки. *"Так лучше,"* - прошептала она голосу в голове, голосу амбиций, заглушённому на долгие годы долгом перед Августом, перед Римом. *"Так... по-настоящему."*
  На мгновение она позволила себе представить: не Палатин, а Александрия. Не сенаторы, а покорные сатрапы. Не Тиберий-сторож, а она - живое воплощение Исиды, **Фараон Запада**. Жажда абсолютной власти, давно похороненная под маской *pietas*, вспыхнула в ее глазах холодным синим пламенем.
  Но лишь на мгновение. Практичность, ее вторая натура, взяла верх. Она сняла диадему с почтительной нежностью, будто снимала с головы венок с любимой статуи. Ее пальцы провели по острым зубцам короны, оставив на подушечке тонкую алую ниточку. Она поднесла палец к губам, слизала каплю крови соленым языком. Вкус металла и власти.
   *"Еще не время, Клеопатра,"* - тихо сказала она отражению, кладя диадему обратно в ларец из черного дерева. *"Но твоя очередь придет. Через меня."* Она повернулась к двери, ее лицо снова стало непроницаемой маской римской *dignitas*. Время идти к сыну. Время напомнить ему, кто истинный принцепс. Время стереть последние следы солнца. Она вышла, оставив в комнате лишь запах мирры и призрак восточной тиары в зеркале.
  
  *Палатин. Мой таблинум. Глубокой ночью.*
  
  Луна, как выпотрошенная рыба, висела в окне. Я сидел, разглядывая стилет с гравировкой "Livia". Лезвие было чисто вытерто, но я *чувствовал* запах крови Пизона. В дверях, незваная, как кошмар, появилась она. Вся в чёрном, лицо - маска из слоновой кости. Тень с глазами.
  *"Ну что, сынок? - её голос был сладок, как сироп из фиг и цикуты. - Доволен спектаклем? Теперь весь Рим рыдает о Германике и проклинает Пизона. Никто не усомнится в невиновности... цезаря."* Она подчеркнула последнее слово.
  Я поднял нож, поворачивая его так, чтобы лунный свет скользнул по гравировке.
  *"Зачем, мать? - спросил я, и голос мой был пуст. - Он... любил тебя. Как бабку. Приносил цветы. Рассказывал о походах..."*
  *Ливия рассмеялась.* Сухой, трескучий звук, как ломаются кости.
  *"Любовь плебса, Тиберий? - Она сделала шаг вперёд, и её тень накрыла меня. - Это самый страшный яд для династии! Он был вторым Юлием Цезарем! Даже ярче! Лучше! Народней! Ты думал, он остановится у твоего трона? Я **спасла** тебя! Спасла Рим от междоусобицы! Я дала тебе... чистоту власти."
  Она повернулась и сделала шаг к двери, её чёрный силуэт уже начал растворяться в полумраке коридора. Но на пороге остановилась, не оборачиваясь. Голос её, тихий и острый, как стилет, прорезал тяжёлый воздух, нагруженный запахом её духов и моим отчаянием:
  "Не обольщайся, сынок. Ты не правишь Римом. Ты лишь... сторож его развалин. Развалин, что я построила."
  И только тогда она ушла, окончательно, оставив меня одного с треснувшим подлокотником, стилетом Пизона и дневником, где воск плавился от падавших на него капель... пота? Слёз? Я не знал. Знало лишь, что зеркало из чёрного обсидиана, отразило моё лицо - лицо сторожа на руинах чужого величия...
  Я остался один. Стилет лежал передо мной. Я открыл дневник - простые вощёные таблички. Окунул стилус. Крошки воска падали, как слёзы. Я выцарапал слова, которые жгли мозг:
  *"Сегодня мать убила сына. Бабка убила внука. Не первого. Не последнего. Власть в Риме пахнет не кровью, не потом, не ладаном. Она пахнет **горьким миндалём**. Ароматом цикуты. Беладонны. Мирры... Ароматом... её духов."*
  Запах стоял в комнате. Густой. Сладковато-горький. Невыносимый.
  
  **Храм Великой Матери, Палатин. Декабрь 19 г. н.э. Глухая ночь.**
  Запах жженой мирры и крови жертвенных баранов висел в храме густым, удушающим туманом. Ливия Августа стояла перед алтарем Кибелы, ее фигура в траурной черной палле казалась ожившей тенью. Жрица, облаченная в рваные одежды, билась в трансе у ее ног, изо рта текла пена, смешанная с соком священных трав. Внезапно тело жрицы выгнулось дугой, глаза закатились, оставив лишь белки, мерцающие в свете масляных лампад. Голос, нечеловечески хриплый и многоголосый, вырвался из ее глотки:
  "Змея из чрева камня! Змея с двойным жалом! Пожрет орлят в золотом гнезде! Но остерегись... последний птенец... вопьётся когтями в сердце Дома Августа! Кровь солнца... поливает корни дуба... дуб рухнет!"*
  Эхо прокатилось под сводами храма. Ливия не дрогнула. Ее лицо, освещенное снизу пламенем алтаря, оставалось бесстрастной маской из слоновой кости. Только уголок рта слегка подрагивал. Она медленно подняла руку. В пальцах зажат **локон рыжих волос** - тот самый, что был в змеином амулете. Без тени сомнения, без молитвы, без обычного для ритуала благоговения, она бросила его в пылающие угли. Волосы вспыхнули ярко-рыжим пламенем на мгновение, издав резкий запах паленой шерсти, и обратились в горстку черного пепла, смешавшись с жертвенным прахом.
  "Такова воля Матери,"- холодно произнесла Ливия, глядя, как последние искры гаснут на алтаре. Ее тень, огромная и безглазая, заплясала на стене, сливаясь с ликом богини. - *"Дуб устоит. Змея выполнит свой долг."*
   Она повернулась и вышла, не оглядываясь. Жрица забилась в новых конвульсиях, но Ливия уже не слышала ее предсмертного хрипа. Ветер с Тибра подхватил запах мирры и понес его к к Палатинскому дворцу.
  
  ### **5: "Пепел на губах"**
  *Палатинский дворец, Рим. Декабрь 19 года н.э.*
  Запах мирры витал во дворце, смешиваясь с ароматом кипарисовых венков на дверях. Агриппина вошла **без стука** - кощунство для императорских покоев. Она несла урну **из оникса**, слишком большую для жалкой горсти праха внутри. Её траурная стола была покрыта **снежной пылью** с Священной дороги, где толпа рвала на себе одежду, крича *"Убийцы!"*.
  
  - **Ты добился своего, Тиберий,** - её голос звучал как скрип льда под сапогом. - **Теперь трон безопасен.**
  
  Я в ужасе поднял глаза от доклада о бунте в Паннонии. **Передо мной стоял не человек - призрак:**
  - Волосы, поседевшие за неделю;
  - Губы, изгрызенные в кровь;
  - На запястье - **свежий порез** (лезвием? осколком урны?).
  
  - **Агриппина...**
  
  - **МОЛЧАТЬ!** - она швырнула урну на стол. Крышка отскочила, **серый пепел** рассыпался по карте империи. По остаткам утренней трапезы.- **Видишь? Он везде теперь. В твоём хлебе. В твоём вине. В твоих лёгких.**
  
  Я встал, костяшки пальцев побелели от хватки за кресло:
  - **Если б я хотел его смерти...**
  
  - **Ты *хотел*!** - она впилась ногтями в пепел, смешивая его с кровью из ран на руках. - **Каждый день Пизон слал тебе донесения! Каждую ночь Ливия шептала тебе на ухо. Я видела, как ты читал последнее письмо мужа!**
  
  Она бросилась к столу, вытащила из шкатулки письмо Германика и начала читать вслух:
  *"Дядя. Пизон отменил приказ о казни пиратов. Прошу разрешения вернуться в Рим - здоровье жены ухудшается. Твой Сын Марса".*
  
  - **Ты ответил ему?** - её голос сорвался из крика в шёпот. - **Нет. Ты отправил *нового* легата... с ящиком "лекарств" от Ливии!**
  
  **Я схватил её за плечи.** Впервые за 30 лет - без расчёта, без холодной ярости, только отчаяние зверя в капкане:
  - **Я послал ему лучших врачей Рима! Приказал Пизону вернуться под страхом смерти!**
  
  Она засмеялась - страшный звук, от которого внезапно заплакал ребёнок в соседней комнате (Кто там? Маленький Гай?):
  - **Врачей? Один утонул в Тибре. Другой повесился. Третий...** - она наклонилась, её дыхание пахло полынью и безумием, - **...признался перед смертью, что получил мешок золота за "диагноз чумы".**
  
  **Пепел Германика** прилип к её ресницам. К её лицу. Серая посмертная маска. Она не смахивала его.
  
  - **Почему?** - прошептала она, внезапно обмякнув. - **Он любил тебя. Хранил твой кубок... звал "железным волком"...**
  
  Я отступил к окну. **Снег падал на статую Августа** во дворе, придавая бронзовому лицу выражение ледяного презрения.
  - **Прикажи казнить Планцину,** - её голос стал неестественно спокоен. - **Публично. На Форуме. Чтобы Ливия видела.**
  
  Я повернулся, **держа в руке стилет** с германской руной (его последний подарок):
  - **Убей меня сейчас. Вот этим.** - я вложил оружие ей в руку, прижал остриё к своей груди. - **Если это вернёт его.**
  
  Её пальцы **задрожали**. Лезвие оставило кровавую точку на тунике.
  
  - **Нет,** - она бросила стилет на пепел. - **Ты недостоин лёгкой смерти. Будешь жить. Днём - смотреть, как Рим ненавидит тебя. Ночью - видеть *его* глаза. И помни...**
  
  Она провела рукой по рассыпанному праху, собрала щепотку в амулет, повесила его себе на шею:
  - **...я сохраню это. Для Гая. Когда придёт время.**
  
  Дверь захлопнулась. Она ушла, прихватив урну. Я остался один с пеплом и стилетом.
  
  На столе виднелось единственное нетронутое пеплом пятно - где стояла урна. Очертаниями оно напоминало Сирию...
  
  И тогда, опираясь обоими ладонями в прах племянника, я поклялся, что её статуи падут. Её имя сотрут. Её память предадут проклятию. *Damnatio memoriae*. Я не просто уничтожу Ливию - я сотру её. И это будет моя месть. Не спешная. Не шумная. Тихое, неотвратимое забвение. Прошло тринадцать лет... но это свершится. Я уже начал - ты знаешь... Но Германика это не вернёт. Ничего не вернёт. Только пепел. И запах миндаля.
  
  ---
  
  ### **6. "Не виноват!"**
  Внук странно посмотрел на меня:
  - Это я плакал в соседней комнате...
  
  *Палатинский дворец. Декабрь 19 года. Ночь.*
  
  **Я прятался за тяжёлой занавеской** в кабинете Тиберия. Там пахло воском и сухими травами, мышами и чем-то ещё - обыденным и скучным... Не помню, зачем я забрался в таблинум - наверное, пытался играть, развеять себя, будучи брошенным в этом пустом дворце...
  
  Мать вошла. Она несла зелёную каменную урну, слишком большую для её рук. Её волосы, всегда пахнущие лавандой, теперь были покрыты **инеем и пеплом**.
  
  - *Ты убил его,* - её голос звучал чужим, как скрип несмазанных колёс.
  
  Тиберий поднял голову.
  
  - *Агриппина...*
  
  - *МОЛЧИ!*
  
  **Урна грохнула о стол.** Крышка отлетела, и **серая пыль** высыпалась на стол.
  
  *"Он везде теперь",* - прошептала мать. Дед медленно поднялся. Его тень на стене стала **огромной и кривой**, как чудище из моих снов. Он поднял стилет с пола. Подошёл к маме, **вложил ей в руку лезвие** и прижал остриё к своей груди:
  - *Убей меня. Если это вернёт его.*
  
  **Я зажмурился.** Ждал крика. Но услышал только **тихий стук** - стилет снова упал в пепел.
  
  - *Нет. Ты будешь жить.*
  
  Она зачерпнула щепотку пепла, ссыпала в медальон, который я носил на шее (я не заметил, что утром она его сняла!).
  Когда она ушла, я вылез из укрытия. Тиберий стоял, глядя на растущее кровавое пятно от кинжала на тунике...
  
  - *Дедушка?* - я коснулся его руки.
  
  Он вздрогнул, **впервые не узнав меня.** В его глазах было то же, что у отца в последние минуты:
  **Бесконечная пустота.**
  
  ---
  
  *Вилла Юпитера, Капри. Июль 34 года*
  
  Гай вдруг поднял голову. Его глаза, ещё минуту назад полные слёз, теперь горели странным, почти неестественным светом.
  
  - Дед! Ты... ты не виноват, - произнёс он, и в его голосе звучало не детское прощение, а какое-то новое, взрослое понимание.
  
  Я медленно поднялся. Подошёл к окну. Там внизу бушевало море - чёрное, бешеное, точно такое же, как в тот роковой день, когда гонец принёс весть о смерти Германика. Волны бились о скалы с такой яростью, что брызги долетали до самых окон библиотеки.
  
  - Виноват, - сказал я, и мой голос потонул в грохоте шторма. - Я знал, каков Пизон. Знал, на что способна Ливия. Я получал донесения, видел все эти мелкие пакости, эти коварные удары в спину... И всё же отпустил его одного. На этот проклятый Восток, в эту змеиную нору.
  
  Я обернулся и увидел, что Гай стоит прямо передо мной. В его глазах читалось что-то, чего я не видел там раньше - не просто прощение, а какое-то глубокое, почти мистическое понимание.
  
  - Ты любил его, - прошептал Гай. - Как любил Друза. Как любишь меня.
  
  Его слова повисли в воздухе между нами. Где-то наверху громыхнул гром, и хлынул тёплый летний ливень, застилая окна водяной пеленой.
  
  - Вот ещё глупости! - я фыркнул. - Я совершенно не люблю тебя...
  
  - Дед, не ври. Хоть самому себе не ври!
  
  **P.S.**
  
  На рассвете, когда ливень стих, Гай вышел в сад. Я наблюдал из окна, как он сидит под старой оливой - той самой, под которой когда-то любил отдыхать Германик. В его руках был медальон с прахом и портретом отца. Я видел, как его губы шевелятся - то ли молитва, то ли клятва. Видел, как первые лучи солнца высушивают следы ночных слёз на его щеках, оставляя лишь жёсткую линию сжатых губ. И понял, что посеял семя, которое прорастёт не просто местью - а огнём, что спалит Рим дотла. Когда жатва созреет - вся империя познает гнев сына, лишённого отца. Я больше не бессилен. Я владею оружием, чей час ещё не пробил...
  
  Мысль моя невольно перенеслась к другой жатве - той, что я собрал в прошлом году и очень тому радовался. Ливия наконец (не без моей помощи) сошла в Эреб, унеся с собой запах мирры и половину государственных тайн. И первой же весной, словно сорняк, оставшийся без косы, **всплыла Планцина.** Мне донесли: она живёт в Неаполе, пирует, строит виллу на деньги, что Ливия ей завещала "за верную службу". Службу палача. Я приказал возобновить дело об отравлении Германика. Не для суда - для очистки совести Рима. И знал, что будет дальше. Гонцы доложили: получив повестку, она не дрогнула. Приняла ванну, облачилась в белоснежную столу, выпила кубок вина, куда капнула **капли из амулета в виде змеи - того самого.** Умерла с улыбкой, шепча имя Ливии. Так Ливия спасла её от суда - но лишь чтобы отдать моей мести. Круг замкнулся. Яд вернулся к отравительнице.*
  На столе рядом с пустым кубком нашли незаконченное письмо, начатое изящным, дрогнувшим лишь в конце почерком: "Ливия Августа, Священная Мать... Ты обещала вечную защиту за верность... Почему же твоя тень..."- дальше лишь клякса, упавшая, видимо, в момент, когда яд начал жечь.*
  
  И я вдруг понял, что моя месть свершилась! Я отомщён за все десятилетия пыток и мук, в которые меня погрузила власть. Мне есть, кому передать эту ношу...
  *"Мой отец не просто пепел. Он - бог, а я - его мстительный ангел"* - услышал я слова Гая, долетевшие до меня с ветром.
   ---
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"