...Мальчик был добрым и красивым. Он был счастлив. Все его любили и не завидовали его счастью. Просто у него был очень светлый и очень прямой взгляд. Он-то и делал мальчика красивым. Стоило только мальчику посмотреть на какую-нибудь девочку, как она тут же в него влюблялась. Учителя за один взгляд ставили ему высшие отметки. Поэтому мальчик любил себя и свою жизнь. А больше всего любил свой взгляд. Он ухаживал за ним и берёг: каждое утро мыл ледяной водой, а потом сушил на ветерке и солнышке. От этого взгляд становился прохладным как вода, лёгким как ветер, и солнечным. А потом, наточив взгляд о край зеркала, мальчик отправлялся в школу. Её он тоже любил. И уроки. Все, кроме рисования. Рисовать он не умел, несмотря на свой замечательный взгляд. Зато он любил физику, химию и математику.
Однажды был урок физики. Учитель показывал опыт. На столе стояла маленькая лампочка. И светилась. Ярко, но всё-таки не так ярко, как взгляд мальчика. А мальчик внимательно смотрел на неё своим прямым-прямым взглядом. И вдруг от лампочки отделился кусочек света и подлетел к мальчику. Это была звезда. Совсем маленькая и тусклая. Она села мальчику на кончик носа. И ему пришлось скосить свой прямой-прямой взгляд.
- Хочешь, я помогу тебе найти? - спросила звезда.
- Я ничего не ищу, - ответил мальчик.
- Ищешь, - сказала звезда.- Меня. Ты меня найдёшь, но не сейчас.
И мальчик понял, что он на самом деле ищет.
- Да,- сказал мальчик.
- Хорошо,- сказала звезда.- Ты отдашь мне свой взгляд и свою любовь, и своё счастье. А я помогу тебе найти дорогу. Когда ты её пройдёшь, ты найдёшь меня.
Звезда чуть-чуть, совсем легонько, укусила его за нос. Она сразу стала яркой, голубой и колючей. А мальчик почувствовал, что его взгляд помутнел. И остался на кончике носа. Звезда вернулась в лампочку. Этого никто не видел. И ещё несколько дней никто не замечал, что мальчик изменился.
А потом все увидели. И сразу перестали его любить. Он остался один. Без своего взгляда, без счастья и без любви. Только мальчику было всё равно. Ему лишь иногда становилось обидно, что все пропускают его мимо себя и отгораживаются от его нового взгляда. Это ранило его. Но раны тут же заживали. Ведь у него было время только на то, чтобы искать. Он искал свою звезду, и долго не мог понять, по какому пути ему двигаться. А совета спросить было не у кого.
Но однажды он понял. Это случилось осенним днём. Он шёл мимо старого гаража, который раскрашивали его одноклассники. Он подошёл посмотреть. Одноклассники спрятались в траве: они тоже боялись его нового взгляда. А баллоны с краской оставили у гаража. Мальчик заметил их. И почему-то ему очень захотелось провести линию. Он взял один баллон и провёл. А потом - вторую. И третью. Когда он отошёл от гаражной стены, одноклассники выглянули из травы и почти застыли: такой красоты они не видели никогда. Перед ними из тёмного неба сияла одна ярко- голубая колючая звезда. А мальчик узнал, что звезда дала ему то, чего у него никогда не было. Он стал рисовать.
Почему- то ему так захотелось спать, что он пошёл домой и уснул. А с собой в сон взял баллоны с краской. Во сне он оказался в чём-то тёмном- тёмном. И тогда он взял баллон и нарисовал в воздухе дерево. Возле него - траву. А потом стал рисовать дорогу. Он знал, что эта дорога приведёт его к звезде.
Но мальчику было страшно. Страх окружал его со всех сторон, заползал в душу, убивал надежду. И тогда мальчик нарисовал себе меч. Такой острый, что он мог разрезать воздух. Этим мечом мальчик разрубал страх. Страху было больно, и он исчезал. А его боль наполняла мальчика.
Когда боли становилось слишком много, мальчик просыпался. Это бывало ночью. И всегда осенью. Мальчик выходил из дома. Он катился по тёмным осенним улицам и расплёскивал свою боль. Боль выжигала дыры в асфальте, в стенах домов. Дыры эти потом ничем нельзя было уничтожить. Они были наполнены болью, и больше в них ничего не помещалось.
К утру мальчик возвращался домой и опять засыпал. И во сне рисовал дорогу. В конце которой надеялся найти свою звезду.
Так прошло много времени. Год, два или десять. А мальчик всё так же оставался мальчиком. Одиноким. Без своего взгляда, без своей любви и своего счастья. Он начал понимать, что устал разрубать страх.
А однажды краска в баллоне закончилась. И мальчик остался без неё. На недорисованной дороге. Он не знал, что делать. И поэтому проснулся. И увидел, что возле зажженной настольной лампы светится его звезда. Но она была тусклая. Ещё более тусклая, чем в день их встречи.
- Я нашёл? - спросил мальчик.
- Нашёл,- ответила звезда. - Теперь ты должен раздуть меня. Как огонь.
Мальчик очень аккуратно взял звезду в руки и легонько подул. В тот же миг он почувствовал, что к нему вернулся его старый, но все такой же прямой и светящийся взгляд, и его любовь, и его счастье. И исчезла его боль и его страх. Звезда... вспыхнула два раза... И больше он никогда ничего не искал. Мальчик подул слишком сильно.
* *
*
Это было полуутром-полуднем. Когда солнце еще не здесь, но уже не там, и на душе немножко прохладно. Я шла по затененной кусочком дома улице, которая заканчивалась большим солнечным пятном. И вот из этого-то пятна навстречу мне появился звезда. Появился, потому что был мужского пола. Хотя, если бы не двухметровая накачанная фигура, его вполне можно было бы принять за тринадцатилетнюю девочку. Да, я думаю, многие тринадцатилетние девочки и мечтали о таком ровном красивом лице с ярко-ярко-ярко голубыми глазами. А звезда, потому что это ровное лицо сияло с глянцевых журнальных обложек и больших плакатов. Но для меня он не был звездой. Он был обычным знакомым. Мы никогда не звонили друг другу, но всегда здоровались, когда встречались на улице. Он был странным звездой и иногда появлялся на улице. Почему-то только из солнечных пятен.
- Привет!- сказал звезда и улыбнулся
Улыбка у него была обычно-звездная: из лавчонки на окраине Голливуда. Она стоила шесть пенсов.
- Привет! - ответила я. - Почему у всех у вас - звезд улыбки за шесть пенсов из одной и той же лавчонки? Своими уже разучились улыбаться?
- Нет. Просто свои устают, а этим ничего не делается. Они же искусственные. И тринадцатилетним девочкам нравятся. Настоящие - не для них. И стоят они дешево. Правда, не шесть пенсов,- сейчас подороже,-двадцать пять. Но оптовым покупателям - скидки, - сказал он.
- А что, их много нужно?- спросила я.
- Да, они же одноразовые,- ответил он.
- А...- сказала я, - а можешь своей настоящей улыбнуться?
- Ладно, - вздохнул он, - но только один раз и только для тебя. Не рассказывай тринадцатилетним девчонкам, хорошо!
- Хорошо! - Согласилась я.
И он улыбнулся. У меня захватило дыхание и от сияния я чуть не ослепла. Такая уникальная была у него улыбка.
- Но это же лучше всех твоих шестипенсовых улыбочек вместе взятых! -Выдохнула я.
- Не все так думают, - сказал он, - к тому же, если все время носить свою улыбку, она устанет: потускнеет и изотрется. Да и тринадцатилетним девчонкам нравятся купленные. Они деньги тратят, чтобы на эти улыбки посмотреть.
На его лице опять появилась шестипенсовая.
- Хочешь, я подарю тебе на память одну? Поиграешь с ней, наденешь. Может, понравится, - сказал он.
- Давай...- согласилась я.
- Он протянул мне улыбку. Я сунула ее в карман. "Может и вправду пригодится..." - подумала я.
- Ладно, пока! - сказала я.
- Пока! - ответил он.
Я пошла в нужную сторону, а к нему тут же подбежала толпа тринадцатилетних девочек и стала рвать на части его стремление всем оставить по автографу. Я оглянулась.
- Кстати,- крикнул он вслед,- они не шестипенсовые! Они стоят 25!- И, устав от тринадцатилетних девочек, шагнул в серую тень от дома. Он всегда появлялся из солнечных пятен и исчезал в серых тенях.
Я достала из кармана улыбку. "Двадцать пять? Может быть?"- подумала я. А потом вспомнила его улыбку, смяла подаренную мне подделку и выбросила в уличную мусорку. Я знала, да и звезда знал тоже, что она как была, так и осталась шестипенсовой. И будет такой всегда.
* *
*
Cмех. Глаза. Чьи-то. Может, твои. Я не знаю. Ничего. Я уже не здесь. Я нигде. Но меня видно. Музыка закончилась. И опять началась. Свет. Он слепит глаза. Рана на обоях. Удар в уши. Мозгов нет. Они улетели на юг. Чистить перышки. Вернутся и будут каркать. Они не найдут меня. Я - тень. Тени. Потухший луч. Штора уходит в небо. Глаза режет синяя полоса. Сетка. А может, прутья. Где-то вдалеке есть. Нет, нету. Ничего. Нигде. Никак. Точка. Замедленный пульс. Последний звук уносит последний свет. Больше этого не будет. Надо спать. Сон - жизнь. Наизнанку.
* *
*
Я проснулась от холода. По подоконнику ползали желтые бабочки. Они ловили солнечные лучи и ели их. И становились еще желтее. А мне от этого было холодно. Я встала и подошла к подоконнику.
- Как можно есть солнечные лучи? - спросила я у бабочек, - они же невкусные.
Бабочки посмотрели на меня большими желтыми глазами. В них было отражение съеденных солнечных лучей.
- Пора лететь, - сказала одна бабочка.
Я села к ней на спину, и по бокам стали подниматься желтые крылья. Мы полетели. Весь мир был в желтых бабочках. Они паслись стадами на подоконниках. Мы летели к солнцу...Там лучи бывали вкуснее. Но до солнца было далеко, и бабочки полетели не туда. Им не хотелось вкусных лучей. Им вообще мало чего хотелось. Я пересела с желтой бабочки на облако. Оно было белое, но еще холодное. Рано утром облака еще не успевают нагреться. Вокруг был мир из желтых бабочек. Я взяла в руки чью-то мечту и кинула в самое большое стадо бабочек. Они любили, когда в них кидались мечтами.
Потом я снова села на желтую бабочку и вместе с ее стадом полетела обратно. Я хотела спать. Бабочки соткали из остатков солнечных лучей одеяло и накрыли меня. Они не хотели, чтобы мне было холодно и пообещали вернуть съеденные солнечные лучи.
Я заснула. Желтые бабочки исчезли. Я знала, что завтра они от съеденных солнечных лучей превратятся в зеленых слонов.
* *
*
Он родился в небе. Точнее, не родился: появился из капелек невыпавшей росы. Его соткал ветер, пролетавший мимо по каким-то своим ветряным делам. И с тех пор Он жил в облаках. Он редко с кем-то разговаривал. Только иногда птицы, нечаянно поднявшиеся слишком высоко, перекидывались с ним парочкой слов и, влюбившись в Его душу, просвечивающуюся сквозь прозрачное тело, оставляли ему на память перышки, которые Он хранил в волосах.
Итак, Его редко замечали. Зато Его зрение было лучше, чем у орла, и Он все видел, глядя через щелку в облаках на землю и на людей. Некоторые Ему нравились, некоторые - не очень. Но на них Он просто не обращал внимания. Зато иногда Его взгляд попадал на такие лица, от которых Его душа начинала светиться. А внизу считали, что это солнце сверкает через тучи. И тогда Он брал облака и лепил портреты этих самых-самых-самых. Они получались у Него белые, пушистые и похожие. Такие похожие, что часто души тех, с кого они был слеплены, по ошибке залетали в них. И долго не могли понять, почему так бело и пушисто внутри. А их хозяева ходили внизу и смотрели бесцветными обездушенными глазами на небо и искали там свои души. Некоторые до сих пор ходят, пытаясь найти в переменчивых облаках свое отражение. А Он окружал себя этими белыми и пушистыми портретами из облаков и рассматривал их. Поэтому (от этого) становились серыми и тяжелыми и падали вниз дождем. Он наблюдал за их падением и отдавал каждому капельку своей светящейся души. И получалась радуга. А однажды Он отдал последнюю светящуюся капельку. В этот миг мимо пролетел ветер и разбил пустую оболочку. Она вспыхнула в последний раз. И выпала росой.
* *
*
Где-то наверху в темном небе сияет солнце. Оно резко отличается от остальных ламп своим сине-салатовым цветом. Если стараться приподняться, небо придавит обратно. Оно такое. Оно не любит всяких там. Оно давно в них разочаровалось. Только проблема в том, что солнце наверху, а небо - внизу. Между ними мало общего. Только то, что они далеко. Эти странные зеленые глаза. Они так смотрят. Они везде. И непонятно, где их нет. Может быть, солнце их не замечает. Со всеми случается... Нить теряется в тишине. Между этими странными зелеными глазами очень сложно подняться. О совсем невозможно взлететь. Ну и что. Солнцу без разницы. А небу - тем более. Может быть, эти странные зеленые глаза когда-нибудь закроются. Тогда станет легче.
* *
*
Она просыпалась рано-рано утром. И всегда в портовых городах. Она выходила на пустые, но уже светлые улицы в тот час, когда корабли прилетали из морского дыхания. Она шла по улицам и ловила тонкую преддневную тишину. И сама становилась тонкой. Такой тонкой, что увидеть сбоку ее было нельзя, а мысли отпечатывались на ее тонких руках, как на листе бумаги. Да и сама она в те секунды была похожа на лист. Только не бумажный, а кленовый: тонко-малиновый и тихо-светлый.
Она приходила на пристань, подходила к самой кромке лазурно-соленой воды, а потом взбегала на гребень волны и умывалась подсушенной ветром пеной. Умывшись, она хватала за хвост пролетавший бриз и поднималась на нем высоко-высоко в небо. Там она ловила солнце и возвращалась вместе с ним на пристань. Солнце она засыпала жасминовыми лепестками и заваривала чай. Она любила чай только из утреннего солнца: дневное слишком пыльное, он наполнено криками грузчиков, перьями чаек и прощальными взглядами. Вечернее - почти иссохшее, очень душное, и чай из него похож больше на ржавую воду. А ночное солнце не придает чаю вкусного светящегося оттенка.
Она пила на пристани солнечный чай, засыпанный жасминовыми лепестками, и тихо беседовала с чьим-то случайно зашедшим к ней счастьем, а счастье читало мысли, отпечатанные на ее руках. Она пила чай целое утро, а мимо проплывали года, столетия, тысячелетия. Когда начинался день, чье-то счастье вспоминало, что оно спешит, и убегало по следу кораблей. А она улыбалась, допивала последний глоток чая из солнца, засыпанного жасминовыми лепестками, и уходила с пристани: в этот час было слишком душно, а люди не понимали солнечного чая.
Корабли печально смотрели ей вслед, шелестя парусами. Они помнили, что когда они прилетят в следующий раз, ее уже не будет. Ведь корабли прилетали обычно днем. По утрам они бывали в портовых городах очень редко. Слишком редко, чтобы увидеть ее.
Она уходила с пристани и исчезала в чьем-то торопливом дыхании. Она могла быть только по утрам. И ей было безразлично, что каждый раз в начале дня ей придется исчезнуть в чужом дыхании. Потому что она знала, что утром опять проснется в портовом городе и будет пить чай из солнца, засыпанного жасминовыми лепестками.
* *
*
- Привет!
- До свидания.
- Пора лететь.
- У времени нет сторон. Оно - рассеявшийся свет.
- Где ты?
- Не падай. Падать глупо.
- Под странным деревом.
- Ты не моя чайка.
- Ты ничего не знаешь.
- Твои слезы - просто морские брызги.
- Почему солнце не хочет нашей песни?
- Душно. Я уже задыхаюсь. Но надо лететь.
- А я люблю.
- Любить глупо.
- Тебе не душно?
- Оно не умеет петь.
- Надо. Почисти мои перышки слезами.
...
- Но я - не чайка.
- Знаю.
- Жаль падать.
- Далеко. А ты?
- Лети. Мы встретимся по ту сторону времени.
- Я уже лечу.
- Пока.
- Здравствуй!
* *
*
Девочка красиво жила. Потому что любая вещь, к которой она прикасалась, становилась красивой. И сама девочка была красивой. Такой маленькой-маленькой и очень-очень-очень красивой. И одинокой. Почему-то к ней никто никогда не подходил ближе, чем на пять метров. Но когда девочку видели на улице случайные прохожие, то уже не могли ее забыть. А девочка с каждым их взглядом становилась более красивой. И более одинокой. Красотой она платила за одиночество, хотя и не любила эту красоту. Но девочку никто не спрашивал. И не предлагал выбора. Девочка не любила не только красоту. Она не любила вообще ничего. Вернее, почти ничего. У нее все-таки была одна небольшая страсть: девочка любила растворяться в дожде. Но только в крупном. Когда тяжелые толстые капли начинали стартовать со взлетных площадок на тучах, девочка выбегала на улицу и подставляла им свое красивое одинокое лицо. Сначала растворялось тело девочки, а потом ее душа. Она была совсем не похожа на тело. Она была большая и совсем не красивая. И не одинокая. Но умела хорошо прятаться в девочке. А у девочки было мало любви. Но очень много страха. Она боялась всего. Но больше всего она боялась лунного света. Не луны, а именно ее света. Он жег ее. Просто он любил ее и хотел забрать ее одиночество. А девочка не могла полюбить лунный свет. Ей не нравилось его целовать. Поэтому она пряталась под одеялом, когда календарь говорил ей, что будет луна, и никогда не выходила по ночам. Но однажды лунный свет добрался до нее. Он тонким ручейком затек под одеяло и несильно обжег девочку.
- Я не буду больше тебя преследовать, - прошептал лунный свет.-Твой страх - это мои слезы. Я не люблю плакать. Я надеялся, что ты меня полюбишь. Но ты любишь только растворяться в дожде. Я думаю, ты будешь с ним счастлива. Он не станет отбирать твое одиночество.
- Прости, - сказала девочка, пытаясь спрятать подальше страх. Она ведь не хотела обижать лунный свет. - Ты бы никогда не стал моим солнцем. Ты слишком близко к луне.
Забыв о том, что может обжечься, она погладила лунный свет. И поцеловала его. Так нежно, как только могла. Она не хотела его ранить. Лунный свет бесконечно грустно улыбнулся. И ушел.
Может быть, я могла бы полюбить тебя, - прошептала девочка. Впервые в жизни ей захотелось плакать. Плакала она и раньше часто. Но не потому, что хотела. Просто от нее этого ожидали. Она старалась делать то, что от нее ожидали.
Лунный свет не услышал ее слов. Да и не мог. Он слишком хотел забыть девочку и потому не слышал.
А на следующий день пошел дождь. Он был сильнее, чем обычно, и капли были самые тяжелые. Одна из них могла бы раздавить целую любовь. Девочка устало выбежала из дома и подставила дождю свое лицо. Дождь был рад. Он улыбнулся бесконечно радостно. Лунный свет ему все рассказал и научил наполнять улыбки бесконечностью. Девочка нехотя улыбнулась ему в ответ. И растворилась. Она навсегда сохранила свое одиночество.
* *
*
Он опоздал к дождю. И дождь ушел, не дождавшись. И забыл о нем. А он сидел и плакал. Он не любил опаздывать. Тем более к дождю. Дождь был его единственным собеседником. Хотя они никогда не разговаривали. И вот теперь он сидел и плакал. Он надеялся выплакать свою глупость. А глупость не хотела уходить. Ведь дождь тоже ушел, а она не любила дождь. Глупость была маленькая и серая, и ее хотелось щелкнуть по маленькому серому носу. Глупость пряталась за его мечтами. А мечты улыбались. Они всегда были рады, когда он опаздывал к дождю. Хотя он не опаздывал к дождю никогда. А он сидел и плакал. Ему были безразличны мечты. Он давно уже все вымечтал. И забыл о своих мечтах. Так же как дождь забыл о нем. Дождь всегда о чем-то забывал. Особенно о том, о чем никогда не помнил. Его дождь не помнил. Никогда. А он сидел и плакал. Его слезы превратились в дождь.
* *
*
Я в очередной раз потеряла дорогу, заболтавшись с пылью. Пыль всегда умела отвлекать меня от дороги. Но был день. Трава была все еще почти зеленой. А солнце еще не потеряло надежу увидеть собственный свет. Я схватила за хвост один солнечный луч. Мне было так хорошо на нем. Только холодно. Очень холодно. Солнце, оно ведь холодное. Оно только притворяется теплым. Я летела на луче. Я вообще часто летаю. Хоть и не умею. И искала свою дорогу. Она спряталась в траве, обмотавшись вокруг чьего-то дерева. Я сняла свою дорогу с дерева и распрямила ее. Я стряхнула с нее прошлогодний смех. Он был совсем сухим, рассыпался и смешался с пылью. Тогда моя дорога улыбнулась мне: ей нравилось, когда с нее стряхивали прошлогодний сухой смех. И скользнула в траву. Ей было там красиво. Я улыбнулась в ответ и запрыгнула на свою дорогу. И она повезла меня. Куда? Я не знала. Но мне было светло - салатово. А это всегда означало что-то. Ничего не означает только серость. Хотя нет. Серость означает самое себя. Впереди меня никто не ждал. Но там был выход из неба. Я надеялась, что он не успеет исчезнуть.
* *
*
- Привет, девочка со вкусом земляники, - сказал невидимый кто-то, который оставил на потолке следы.
- Ты ведь не здесь, - сказала девочка со вкусом земляники.
- Правильно, не здесь. Но и не там, - сказал невидимый кто-то. - Без следов я ничего не значу.
- А если нет потолка?
- Следы все равно останутся.
- Я не понимаю, - сказала девочка со вкусом земляники , - зачем что-то
значить. Все признаки - глупость.
- Да, если ты что-то значишь, то это еще ничего не значит, - невидимо кивнул невидимый кто-то. - Но как бы ты жила без своего вкуса земляники?
- Может быть, никак, - сказала девочка со вкусом земляники, - Но признаки делают жизнь узкой. И нет места, чтобы пройти. А мне надоело быть девочкой со вкусом земляники. Это не самый основной мой признак. Один из самых не самых. Но почему-то замечают только его.
- А какой основной? - спросил невидимый кто-то.
- А ты не видишь?
- Нет. Как же я могу видеть. Я же не здесь.
- И не чувствуешь ?
- Все мои чувства я отдал следам на потолке.
- Хорошо, - сказала девочка со вкусом земляники. - Я - девочка с мыслями ветра.
- Этого не может быть, - сказал невидимый кто-то.
- Почему?-- спросила девочка со вкусом земляники.
- Потому что ветер ни с кем не делится своими мыслями,-- ответил невидимый кто-то. - Это - его признак.
- Я уже говорила. Признаки -- глупость. И ветер всегда отдаёт мне свои мысли. Я - девочка с мыслями ветра.
- Поделись.
- Нет. Я их храню. Это сложно. Зато легко. Я становлюсь всё легче и легче. Скоро я совсем потеряю свой вкус земляники. И все поймут, что я - девочка с мыслями ветра.
- И что ты будешь значить?
- Не знаю. Я не хочу значить, что бы то ни было. Пусть другие решают.
Девочка со вкусом земляники встала и сняла с потолка один след.
- Зачем? - спросил невидимый кто-то.
- Я им заклею дырку в сердце, - ответила девочка со вкусом земляники.- Я буду всегда с тобой.
- Хоть я и не здесь?- спросил невидимый кто-то.
- Но и не там,-- сказала девочка со вкусом земляники.
- И ты будешь со мной.
- Тогда ты будешь точно знать, что я -- девочка с мыслями ветра. А сейчас я ухожу.
- И девочка со вкусом земляники ушла. В джунгли на обоях. Там она проводила много тонких полуминут. Она отдавала деревьям свой вкус земляники. А ветер отдавал ей свои мысли.
- Невидимый кто-то, который оставил свои следы на потолке, невидимо пожал плечами. И отправился искать новый потолок. Там он хотел оставить свои следы. Ведь это был его основной признак.
* *
*
Это была серо-коричневая песня. Она не казалась такой на первый звук. Но была. И напоминала по вкусу бульон. Из чьей-то толстой сине-коричневой мечты. Песня вылетала в безвоздушное пространство. И собиралась в облака. Они летали между звёздами. Из них можно было даже сплести солнце. Только это никому не было нужно. И песня ни о чём не думала и просто вылетала в безвоздушное пространство. Ей нравилось в темноте. Она подходила к сине-коричневому цвету. И в ней были звёзды. А кролик бежал.
* *
*
"Если всё время идти по нитке, можно дойти",-- думал он, глядя на размотавшийся клубок. Он уже много прошёл. Но всё время чего-то не хватало. Вот и на этот раз не хватило. Клубок размотался. И нитка закончилась. И его сон завис на половине. Он стоял посреди незнакомого неба. И не знал, что делать дальше. У него не было ещё одного клубка. И даже кусочка нитки. "Как же мне снова включить свой сон?-- думал он,-- Если дальше нет пути, придётся идти обратно. Но так нельзя. Значит, останусь тут. Может, кто-нибудь пройдёт мимо. И у него будет лишняя нитка. Тогда я дойду. Буду ждать". Ему не приходило в голову, что он уже дошёл.
* *
*
Она сидела над лужей. Вокруг носились звёзды, игравшие с ветром в прятки. Но она не обращала внимания. Она сидела на коленях над лужей и разговаривала со своим отражением.
- Почему ты не хочешь сюда? - спросила она у отражения.
- Я не смогу у вас. Слишком много звёзд, - ответило отражение,- Лучше ты - к нам. Посмотри. Красиво.
Там, где была она, всегда жила ночь. А там, где её отражение - солнце. Зелёная любовь. Розовые облака. Прозрачное счастье. Там было всё. Её отражение было старше неё. И поэтому выбрало ту сторону лужи, на которой находилось.
- Ну как? - спросило отражение.
- Как-то,- ответила она.
- Но?.. - спросило отражение.
- Но у меня лучше, - ответила она.
- Неправда, - сказало отражение.
У неё было темно. Не было солнца. И зелёной любви. И розовых облаков. И прозрачного счастья. Не было ничего. Только бешеные звёзды играли в прятки. С ветром. И лежала лужа. Но и она уже начала высыхать.
- Правда, - сказала она.
- Ты ведь и сама знаешь, что неправда, - сказало отражение. - Ты можешь опоздать. Лужа уже начинает высыхать. Ей надоели наши разговоры. Если она высохнет... Ты никогда не увидишь меня. Звёзды не дадут тебе твоего отражения. Без меня ты - ничто.
- Ты без меня - тоже, - сказала она.
- Ты мне не нужна. Отражения - сами по себе. А вы без нас не можете,- сказало отражение. Просто. Без злобы. Без хвастовства. Оно было хорошим отражением. И говорило правду.
- Неважно, - сказала он.-- Зато я буду. Плохо, но буду. А там, где ты... Это - мир отражений. Ты там - своя. Я буду только отражением тебя. Плохо.
- Ну, как хочешь, - сказало отражение, - Только... Хотя, ты не поймёшь. Ты всегда умела закрываться.
И отражение встало. И пошло. По зелёной любви. К розовым облакам. Мимо прозрачного счастья. За руку с солнцем. Это было красиво. Но она не обращала внимания. Она знала, что свет был отражением темноты. Облака - ветра. Любовь - пустоты. Счастье - одиночества. И там не было ни одной звезды. Их отражением было солнце. Всего лишь солнце.
* *
*
Каждый вечер он просыпался. И сразу бежал к морю. К своему морю. Он чувствовал, что море почему-то начинает быть не его. На нём замечались следы. Очень редко. Но замечались. Он не знал, чьи. Он старался уговорить своё море не быть ничьим больше. Он не хотел, чтобы море обижали. Он очень за него волновался.
В тот вечер он тоже побежал к морю. И ещё сильнее почувствовал, что оно дальше от него. На море было особенно много следов.
- Море, кто был с тобой? - крикнул он, задыхаясь от собственного голоса.
Море не ответило. Только послало ему с криком чайки поцелуй. Оно было такое. Оно не любило отвечать.
Тогда он собрал всю свою жизнь в ладонь. И шагнул на море. Глубоко вздохнув. Он пошёл по следам. Он долго шёл. Вдруг следы на море закончились. Он увидел, что они в воздухе. И пошёл по ним. Впереди была чья-то спина. Он размахнулся и бросил в неё своей жизнью. Чья-то тонкая рука поймала его жизнь. Тот, кто был впереди, обернулся. В девушке с длинными-длинными и сине-голубыми волосами он узнал Своё море. Только оно оказалось добрее, красивее и лучше, чем на самом деле. Девушка была тем, чем его море хотело стать. Девушка протянула ему руку. Там была его жизнь. И её тоже. Он взял руку девушки. И они пошли вместе. По воздуху. Они перешли стену, в которую упиралось его море. До них донёсся крик чайки. Это море посылало поцелуй. Прощальный.
* *
*
Хорошо быть лужей. В лужу плюют. По ней ездят злыми колёсами. Размазывают по асфальту. Топчут грязными уставшими ботинками. Или обходят далеко. Ругают. А в конце равнодушное солнце лучами разрывает ее и уничтожает. Хорошо быть лужей. Лужа всегда смотрит в небо.
* *
*
Ветер запутался в моих волосах. Он был маленький. Добрый и красивый. Такой милый южный ветерок. Его все любили. Он это знал. И радовался. И радовал других. С ним было тепло и совсем не жарко. Он был самая-самая жизнь. Летал и насвистывал модную песенку.
- Эй, - сказал ветер. - Выпусти меня.
- Ты улетишь, - сказала я.
- А ты хочешь, чтобы я остался? - удивился ветер.
- Хочу, - улыбнулась я.
- Странно, - сказал ветер. - Но я останусь. Если ты хочешь.
Тогда я распутала волосы. И освободила ветер. Я думала, что он улетит. Но он не улетел. Он остался. И мне стало тепло.
- С тобой тепло, - сказала я.
Ветер вздохнул.
А мне холодно, - сказал он.
Почему? - спросила я. - Ведь ты южный.
Чем больше тепла снаружи, тем холоднее внутри, - сказал ветер.
Но с тобой не жарко, - попыталась утешить я.
Потому я ещё и не совсем замёрз, - улыбнулся ветер. Но очень грустно.
Ты хороший, - сказала я.
Я знаю, - ответил ветер. И опять стал весёлым. И радостным. Он не хотел, чтобы кто-нибудь знал, что ему холодно.
Я осторожно сняла его со своего плеча. И погладила. Мне стало ещё теплее.
- Ты всем нужен, - сказала я. - Не замерзай.
- Не буду,-- сказал ветер и улетел. Он насвистывал модную песенку. Ему было радостно. Но я видела, что ему холодно внутри. А раньше я этого не замечала. Бедный ветер. Все хотели часть его тепла. А ему было всё холоднее и холоднее. Но всё равно он был самый лучший ветер из тех, кого я знала.
* *
*
Он был нормальным. Совсем. Патологически. Его нормальность была как хроническая болезнь. Он был настолько нормальным, что всё вокруг становилось таким же. Его нормальность была острая. И заразная. К нему боялись подходить. Чтобы не стать таким же нормальным. Его нормальность была почти ненормальной. Но она была абсолютной. Совершенной. Ничего недостающего. Ничего лишнего. Всё предельно НОРМАЛЬНО. Его нормальность была единственным, что отличало его от других.
* *
*
Солнце потерялось в чьей-то душе. Стало тучей. Мокрой. Тёмной. Скользкой. Оно забыло, что когда-то было солнцем. Оно не знало свою сущность. Оно перелетало из души в душу. Оставляло там капли дождя. Мокрые. Тёмные. Скользкие. Эти капли жглись. И души становились дырявыми. Сначала на них были маленькие дырочки. Их ещё можно было заштопать луной. Или заклеить счастьем. Или заткнуть любовью. Но их не замечали. И дырочки становились всё больше и больше. Потом вместо душ были одни большие дыры. И солнцу, ставшему тучей, не оставалось места. И оно перебиралось в другие души. Но однажды оно наткнулось на странную душу. Она была такая твёрдая, что в неё нельзя было проникнуть и потеряться. Эта душа была из спрессованного света. Она даже была похожа на него. Солнце, ставшее тучей, столкнулось с душой. И увидело в ней своё бывшее отражение. И захотело опять стать солнцем. Оно расплакалось дождём и сбросило оболочку. Мокрую. Тёмную. Скользкую. И улетело. Оно не заметило, что оставило мокрый тёмный скользкий след. На душе из спрессованного света.
* *
*
Тонкие лучики точками пронизывали холодное небо в искрах снежинок. Звёзды переливались маленькими колокольчиками, и в последней предвечерней тишине слышались только их тонкие голоса. Одинокая голубая и немного серая луна улыбалась в темноту. В радостно-холодном воздухе падала прозрачная слеза. Бесконечной тоски по сбывшемуся счастью.
* *
*
Она видела осколки неба, которые тонули в луже. Перед её потухшим взглядом красной полосой проплывал чей-то закат. А за ним -- такая же красная, как он, луна. Он была наполнена её неподуманными мыслями. Невспомненными именами. Непрожитыми жизнями. Для неё не было ничего важного и нужного. Она научилась жить в серости. Просто сделала шаг ей навстречу. Она ходила по серому стаду. И оно её не замечало. Она знала, что можно идти против всех. И не приносить себя в жертву. Она не любила бороться за выдуманные идеалы. Она ни о чём не беспокоилась. Она просто отдала себя своей душе. Она не боялась. Она знала, что человек портит душу, а не душа человека. Она была спокойна. Она помнила, что небо обязательно всплывёт.
* *
*
- Помнишь солнце?
- Уже нет. Я начинаю забывать тишину.
- Я не верю в тишину. И в солнце.
- А я верю.
- Как можно верить в то, чего не помнишь?
- Просто верю. Я знаю.
- Ты не знаешь. Ничего нет. И верить не во что.
- Ты есть. Я верю. В тебя.
- Я не знаю. Может быть, меня нет. Может быть, тебя нет. Солнце и тишина -- сказки. Глупые. Всё пусто.
- Пустоту можно наполнить.
- Нечем.
- Звёздами.
- Их нет.
- Я их вижу. Ты их видишь. И мне от этого светло.
- Свет -- от солнца. Так говорят. А ты не помнишь солнца.
- Ну и что.
- Ничего.
- Подожди.
- Зачем?
- Чтобы поверить.
- Я не смогу. И не захочу. Мне это не надо.
- ???
- Не старайся. Я не верю в то, что можно поверить.