Пожидаев Евгений Олегович : другие произведения.

Тимбилдинг и оверкилл Глава 1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    О кризисе, Броделе, "тюльпаномании" и итальянских нищих. А также о том, что на этом свете нет ничего нового.

   Нетрудно заметить, что хор голосов, раздавшихся по поводу кризиса, представляет собой любопытное сочетание разнобоя и единообразия. Кто-то рассуждает о "рукодельном кризисе", кто-то кричит о "левом повороте", однако почти все солидарны в том, что сдвиги в экономике не выходят за рамки циклических неурядиц. Между тем, в небытие отправилось нечто большее, чем "Вашингтонский консенсус".
   Начну... издалека. Лично я всегда утверждал, что М.Соколов - варвар. Хуже того, я собираюсь утверждать это и далее - благо, последние труды М.С. в этом мнении укрепляют. Внимание - цитата.
   "Эксперт" "Тимбилдинг, тренинг, коучинг суть новейшие изобретения, призванные овладевать душой работника и делать с душой то, что антрепренёру (предпринимателю - прим. Пож.) заблагорассудится. Что есть существенное расширение сферы трудовых контрактов. Прежде считалось так, что контракт регулирует продажу отчуждённой рабочей силы. Что же до души работника, то работодателя этот вопрос либо вообще не интересовал, либо интересовал ограниченно... Теперь иное дело. Являются рассказы о корпоративном тренинге и коучинге, в ходе которых тренеры и кучеры, занимающиеся формированием "лояльности, инициативности и стрессоустойчивости, гибкости, адаптируемости, умения подчинятся, командовать и работать в команде", побуждают тренируемых к говорению крайних непристойностей про других членов команды или же про самих себя, к ползанию на четвереньках, сопровождая это мяуканьем и кукареканьем, и к многим иным упражнениям, сильно развивающим стрессоустойчивость...
   ...Что, впрочем, соответствует и более давним традициям коучинга: "Старец - это берущий вашу душу, вашу волю в свою душу и свою волю"... Разница в том, что принятие послушания у старца - дело добровольное, тогда как послушание у кучера принимается по воле работодателя, а это несколько меняет дело. Равно как велика разница что со старым капитализмом, что даже и с коммунизмом... Очевидно, что прежний капитализм, что коммунизм, восходя всё таки к идеологии модерна, считали частное распоряжение душами делом неприемлемым. Судя по расцвету тренинга и коучинга, старинный модерн с его ограничениями сдан в утиль".
   Печально всё-таки, что вдумчивое изучение отеческой традиции у нас принято заменять отращиванием бороды. Между тем, русскому человеку нужна борода не внешняя, но внутренняя. Впрочем, вернёмся к М.С. Шутка в том, что по настоящему старый капитализм лез в душу со страшной силой - и более всего как раз в России. Соколову следовало бы об этом знать - он поминает его архитекторов в каждой второй статье. Итак, немного истории.
   Вообще говоря, заря модерна практически всегда выглядит как апогей традиционализма. Ровно так же она смотрелась и под родными осинами: первопроходцами русского капитализма стали старообрядцы - когда явные, а когда и тайные. Итак, почти всякая предпринимательская династия в России имела легенду, согласно которой её основатель достиг богатства преступным путём; для наших социал-расистов это служит доказательством исконно воровской сущности русского капитализма. Действительно, отцы-основатели богатели буквально на ровном месте - однако их обогащение было связано отнюдь не с криминалом.
   Фактически династии начинались с коллективных капиталов старообрядческих общин, предоставлявшихся в распоряжение их наиболее оборотистых членов - своего рода наследственных менеджеров. Будучи вынуждены постоянно взаимодействовать с властями, менеджеры лицемерно принимали никонианство - но никоим образом не выходили "из воли" общины. Так, еще в середине ХIХ века были часты случаи странных сделок, когда впечатляющие активы продавались за смехотворную цену. Эти странности объяснялись весьма просто: ни продавцы, ни покупатели вовсе не являлись действительными собственниками. Активами владела община - и таким образом передавала под управление компетентных "менеджеров".
   С течением времени управленцы усиливали свои позиции, однако окончательное разложение уклада состоялось только в пореформенную эпоху. Бывшие "менеджеры" превратились в полноценных собственников и... предпочли срочно заиметь отдалённых предков с криминальными наклонностями. Эти отдалённые предки покрывали весьма близких, ходивших в полной воле раскольничьей "корпорации". Специально для желающих возбудится по поводу имманентно-прихватизаторской сущности русского капитализма - это был самый мягкий способ первоначального накопления. Заря свободного рынка на Западе выглядела столь оригинально, что на её фоне работорговцы смотрелись невинными овечками. Впрочем, об этом ниже.
   Причём тут тренеры и "кучеры"? А притом. Старообрядческий общинный капитализм был практически неотделим от духовных практик. Ортодоксальные толки ограничивались многочасовыми совместными молитвами в рабочее время. Неортодоксальные практиковали радения и скакания, "говорение языками" и прочие любопытные действия. Так, культурологи с изумлением отмечают необычайный и труднообъяснимый всплеск интереса к экстатическим практикам в России конца XVII-XVIIIвв. И верно, христоверы-хлысты и им подобные размножились в эту эпоху чрезвычайно: вспомню только плясунов, иннокентьевцев, прыгунов и малеванцев. Крайний случай этой тенденции представляли весьма рыночные скопцы (бизнес-схема: утром кастрация, вечером начальный капитал). Короче говоря, и коучинг, и тимбилдинг, и формирование стрессоустойчивости составляли обычные явления русской жизни если не со времён царя Гороха, то со времён царя Фёдора (Алексеевича).
   Замечу ещё, что общинно-экстатический капитализм вовсе не был русским эксклюзивом. Так, прямо по соседству с христоверами мы находим множество... нехристоверов, демонстрирующих весьма сходные наклонности. Например, в случае с хасидами, начавшими свою карьеру в том же ХVIII веке, мы видим а) любопытную "экстатическую" мутацию иудаизма б) весьма специфическую "кагальную" экономику, подозрительно похожую на общинное предпринимательство старообрядцев. Иными словами, "мистический" капитализм расползся по всей Восточно-Европейской равнине, при этом начисто игнорируя вероучительные тонкости.
   Почти столь же широко он распространился и на другой окраине европейского мира. Так, вилки от Oneida Ltd. и холодильники от Amana Refrigeration Inc. составляют обычное явление американской жизни. Между тем, Ltd изначально было сектой перфекционистов (sic!), живо напоминавшей апгрейднутых хлыстов, а Inc - более добропорядочным "Обществом Амана". Ещё лет сто назад такого добра в Штатах было навалом.
   Лет пятьсот подобных сект хватало и в Европе. Так, в общем русле Реформации выделяется специфическое "плебейское" течение, порой трудноотличимое от тех же хлыстов: квакеры, рантеры, инспирационисты, камизарды, гюмпферы, лестардиане, пятидесятники и т.д. В свою очередь, европейское "добро" было лишь частью обширного "течения бхакти", начавшего распространятся по миру во время экономического бума XI-XIII веков (внимание! - бума по средневековым стандартам) и достигшего пика популярности в ХVI-ХVII столетиях.
   При этом карьера "плебеев" наводит на размышления. Изначально возникнув в Европе, они довольно быстро потеряли клиентуру на Старом континенте; однако, перебравшись за океан, сектанты долго сохраняли там актуальность. Та же схема работала и в отношении старообрядцев, правда, в роли Америки для них выступали неосвоенные восточные земли. Иными словами, "экстатические" сектанты неотделимы от весьма специфической, далеко не райской экономической ситуации.
  

Об эволюции назад

  
   И верно, традиции коучинга и тимбилдинга были преданы забвению с наступлением классического модерна - причём не из-за гуманизма работодателей; напротив, на заре промышленной революции нравы "антрепренёров" ожесточились до последней крайности. Просто тренинги и "билдинги" внезапно оказались ненужной тратой времени и денег, а отношения между нанимателем и "наёмником" вдруг стало возможным строить на формально-секулярной основе.
   Однако прошло каких-то пятьсот лет - и работодатели снова взялись за стар... то есть, конечно же, за новое. При этом кучеры и тренеры вовсе не страдают от одиночества. Оглядевшись по сторонам, можно обнаружить престранные параллели между постиндустриальной экономикой и славной эпохой торгового капитализма.
   Так, покойный бум на рынке недвижимости обычно рассматривают как обычный "пузырь" в ряду других "пузырей" XIX-XX вв. Между тем, это первый (за последние два столетия) случай, когда основным наполнителем глобального "пузыря" стали не производственные активы, а предметы потребления. При этом ему предшествовал локальный японский пузырь на рынке недвижимости в 90-х. Тенденция, однако.
   Нетрудно заметить также, что предыдущий бум доткомов столь же явно выходит за "классические" рамки - это первый (за последние двести лет) случай, когда биржевая стоимость огромной массы активов на два порядка превысила их реальную ценность.
   Всё это мало похоже на индустриальную норму - зато сильно попахивает "тюльпаноманией". Внимание, краткая справка. Итак, в 1554 г. в Европу из Турции были ввезены первые луковицы тюльпанов. Спрос на них начал постепенно расти - а вместе с ним и цены. Вплоть до 1630 этот рост имел вполне разумные масштабы. Однако затем цены в Голландии внезапно начали увеличиваться в геометрической прогрессии. В конце концов за одну луковицу можно было получить 2500 гульденов или - суммарно - два воза пшеницы, четыре воза сена, четырёх быков, столько же свиней, двенадцать овец, четыре бочки пива, две бочки масла, полтонны сыра, костюм и серебряный кубок. При этом масштабы "экономики тюльпанов" были колоссальны: так, один голландский город пустил в оборот луковицы общей стоимостью в 10 миллионов гульденов - во столько же оценивались все активы голландской Ост-Индской компании (крупнейшая ТНК того времени). Затем пузырь лопнул.
   Отметим две особенности этого доиндустриального бума. Во-первых, тюльпановый пузырь был раздут на потребительском рынке; во-вторых, его масштабы не имели абсолютно ничего общего с реальной стоимостью "активов". Нетрудно заметить, что и бум доткомов, и бум недвижимости представляют собой странный компромисс между индустриальной нормой и образцовыми "маниями" XVII-XVIIIвв.
   Это сходство базируется на вполне фундаментальных основаниях. Итак, уже довольно давно в мировой экономике существует ситуация, когда материальное производство находится в гигантской тени "финансового навеса"; объём сделок на финансовых рынках на порядок превосходит таковой в реальном секторе. Довольно долго сей факт рассматривался как признак особой продвинутости. Однако...
   Однако, эта ситуация неоригинальна. Так, заглянув в XVIIIв., мы увидим, как громадные капиталы носятся по ойкумене, не находя себе применения. В итоге возникают "мании" на ровном месте - и не только они. С той же охотой безработные деньги финансируют гигантские бюджетные дефициты и всякого рода разовые мероприятия вроде очередной войны; при этом доходность государственных бумаг, мягко говоря, не поражает воображение. Иными словами - "много свободных денег и мало хороших сделок" в сфере более или менее материальной. Ничего не напоминает?
   Далее, как замечал Поланьи (1), само производство на заре капитализма выступает как простой придаток торговли. Впрочем, не только на заре. Современный промышленник тоже более озабочен не тем как произвести, а тем, как продать - и завод превращается в простой придаток отдела маркетинга; объём биржевых сделок с нефтью вдесятеро превосходит её стоимость на "скважине"... Примеры можно приводить до бесконечности.
   Равным образом, рост влияния и самостоятельности ТНК также вызывает смутные ассоциации с временами Ост- и Вест-Индских компаний.
   В той или иной мере эти эффекты - "навес", транснационализация и помешательство на маркетинге - были характерны и для финальной стадии предыдущих кондратьевских циклов (К-циклов). Итак, по мере развития цикла последовательно наблюдаются следующие этапы: пионерный (первичное внедрение новых технологий), этап экспансии (переход к массовому производству), этап насыщения и этап полного исчезновения возможностей роста. При переходе от одного этапа к другому наблюдается падение нормы прибыли на вложенный капитал. В итоге наступает эпоха а) агрессивного маркетинга б) активного экспорта капитала. Параллельно капитал начинает всё более тянуть на спекулятивные подвиги - в том числе на рынке недвижимости. Надуваются пузыри - а затем лопаются; фиктивные капиталы испаряются и наступает кризис. Такова классическая схема.
   Однако на этот раз масштабы и длительность циклических эффектов далеко выходят за пределы "индустриальной" нормы. Фактически, в рамках этого К-цикла они благополучно существовали на всём его протяжении, включая фазу подъёма. Например, устойчивая тенденция к "постиндустриальному" увеличению роли финансового капитала сохраняется на протяжении последней полусотни лет - несмотря на все кондратьевские колебания; то же относится к маркетингу и транснационализации. Равным образом, конечный результат этих процессов имеет невиданные габариты - не виданные за последние двести лет.
   В целом картина выглядит так. Ещё в 1960-х на банковскую, брокерскую и страховую деятельность в большинстве развитых стран приходилось около 10% корпоративных прибылей. В 2005 году в США и Британии, странах, где расположены крупнейшие финансовые центры - Нью-Йорк и Лондон, эта цифра достигла уже 35%.
   В Британии на финансовый сектор приходится около 20% ВВП и почти 40% налогов с корпораций (ещё в 1980-х было 15%). А оборот фондового рынка (вторичные торги на рынке акций) с 1965 года вырос с 10% номинального ВВП до 300% в 2007-м. Такой прирост вызван резким нарастанием объёмов вторичных торгов: из-за того, что компании финансового сектора не могли повысить долгосрочную норму прибыли (при долгосрочных вложениях на фондовом рынке она составляет 5-6% годовых), они просто стали чаще участвовать в торгах (заметим этот механизм, он нам ещё пригодится). Суммарный объём торговли акциями в "нулевых" составлял 40 трлн. долл. в год.
   Рынок деривативов, производных ценных бумаг, и вовсе вырос до космических масштабов. Так, объём внебиржевых деривативов составлял 595 трлн. долл. - в девять раз больше размеров мирового ВВП. А объём биржевых деривативов (опционы и фьючерсы) достиг перед кризисом 2,3 квадриллиона долларов (50 ВВП). Довольно долго сей факт рассматривался как признак особой продвинутости... однако фактически перед нами та же ситуация массовой и хронической "безработицы" денег, что и в XVIII веке.
   Ещё далее, занимательный "прогресс" лучше всего виден на потребительском рынке. Так, последние полвека потребление замещает сбережение. При этом последние лет пятнадцать "простое" потребление заметно оттесняется престижным - достаточно вспомнить эффектный рост рынка "доступной роскоши". Нетрудно заметить, что эти "новые" тенденции на самом деле являются возвращением к традиционной ситуации.
   Наконец, ситуация, когда промышленность мигрирует в Китай, а население начинает жить за счёт брендинга, маркетинга и прочих болезненных извращений отнюдь не является чем-то новым. Это хорошо забытое старое - гораздо более старое, чем нормальный экспорт капитала под занавес кондратьевских циклов.
   Итак, в середине XVI века Италия обладала наиболее развитой промышленностью в Европе; к середине XVIII от неё остались одни воспоминания. Согласно лапидарному описанию одного моего знакомого "итальянцы профинансировали всех остальных и сдохли"; это очень верное описание. Из пяти предприятий сукнодельческой промышленности, существовавших в Милане в 1682 году, два закрылись в 1714 г., а три остальных давали лишь незначительную продукцию. Из 744 ткацких станков, действовавших в 1722 г. в шёлковой промышленности Милана, в 1738 г. осталось всего 340. Исчезло сукноделие в Комо, а флорентийское шелкоделие середины XVIII в. могло обеспечить работой не более тысячи человек. Промышленность в Италии скатилась до уровня ремесленного производства; однако и ремесло находилось в упадке (2).
   В итоге "количество нищих в итальянских городах напоминало о временах упадка Римской империи. Они заполняли улицы и площади, ожидая милостыни, раздачи хлеба, пышных зрелищ". В конце ХVIII века в папском государстве за счёт благотворительности содержалось полмиллиона человек при общей численности населения в 2,3 млн. (3). Примечательно, что все эти красоты образовались на фоне весьма медленного демографического роста - а то и депопуляции.
   При этом бегство промышленного капитала зачастую сопровождалось расцветом классического "постиндустриализма". Скажем, в Генуе второй половины XVIII века банковский сектор давал до половины ВВП.
   Официальная версия гласит, что "деиндустриализация" Италии стала следствием войн и - главное - отсутствия правильных ценностей. По первому пункту можно заметить, что деиндустриализация Апеннин началась во второй половине XVI века - как раз после окончания Итальянских войн. В последующие два столетия паузы между кампаниями становились всё длиннее - а промышленность улетучивалась всё быстрее. Что же касается пункта 2... По моему скромному мнению, этот пункт - пропагандистская лажа; были бы подходящие условия, а ценности подтянутся. Впрочем, отложим теоретические споры и посмотрим на страну, где правильных ценностей было как грязи.
   Итак, начиная с конца XVI века Голландия пережила период феерического роста и оказалась обладательницей могучей мануфактурной промышленности и не менее развитого ремесла. Например, Лейден превратился главный центр шерстяной промышленности Европы. К середине XVII века там находились десятки крупных мануфактур и сотни мелких мастерских, на которых были заняты десятки тысяч рабочих. Всё это выдавало 120 тысяч кусков ткани в год - по тогдашним меркам цифра астрономическая. Значительное производство было сосредоточено в Амстердаме, Роттердаме и других городах республики.
   Ещё более эффектно выглядело судостроение. На рубеже ХVII-XVIIIвв. в Голландии одновременно строились сотни судов. В одном только Амстердаме имелось несколько десятков верфей; в окрестностях Зандама - помните Петра I? - их было больше 60-ти. Строительство судов в Голландии обходилось в 1,5-2 раза дешевле, чем в Англии, не говоря уж о прочих странах. Заказы на голландских верфях размещали даже англичане (4).
   Кроме того, были ещё канатные, парусные, бумажные, стекольные, кирпичные и деревообделочные мануфактуры, лесопильные и оружейные мастерские; были приборостроение и изощрённое ремесло часовщиков, ювелиров и производителей фарфора; и всё это было крайне передовым, хорошо организованным и донельзя загруженным заказами.
   Наконец, был ещё торговый флот в 15 тысяч кораблей, обеспечивавший почти весь грузооборот между Северной и Южной Европой.
   Затем в течение 100-120 лет произошло следующее. Мануфактурное производство сукна в Лейдене упало со 120 до 30 тысяч кусков; число строящихся судов сократилось в 10-15 раз. Торговое сальдо страны стало отрицательным - из экспортёра промышленных товаров Голландия превратилась в их импортёра. При этом депрессия охватила не только промышленность, коснувшись всего реального сектора. Так, очень важное для голландской экономики товарное рыболовство испытало образцовый коллапс. В середине XVII века в море выходило 1500-2000 судов, в середине XVIII - 200(5).
   При этом на протяжении XVIII века голландские капиталы всё более и более вкладываются в экономику других стран, прежде всего той же Англии. С течением времени республика окончательно превратилась в государство-рантье, живущее на проценты от вложенного капитала - примечательное сходство с католической Генуей.
   Согласно официальной версии, озвученной Броделем, голландскую промышленность погубила дороговизна рабочей силы. Однако даже её номинальная стоимость отличалась от соседской не радикально. Что же касается стоимости реальной... В том же Лейдене смертность среди мануфактурных рабочих достигала колоссальных размеров. Заработная плата не позволяла обеспечить физическое выживание и рабочая сила воспроизводилась лишь благодаря постоянному притоку извне. Как и в Англии, процветала система работных домов. Короче говоря, значительная "получка" возникала просто из-за громадных косвенных налогов, которыми облагался любой "товар народного потребления"; за счёт этого голландские мытари "щадили крупный капитал" (No Бродель).
   В итоге, суммарная нагрузка на работодателей была лишь немногим большей, чем в соседних странах. Однако этого, да ещё низких импортных пошлин с лихвой хватило, чтобы голландская промышленная гегемония исчезла как дым.
   Примечательно, что довольно долго деиндустриализация сопровождалась ростом уровня жизни. Однако в конце XVIII века вслед за промышленностью отправилась и "постиндустриальная" финансовая мощь.
   Впрочем, "деиндустриализация" Италии и Голландии - это лишь частный случай. Заглянув в любую страну того времени, мы всегда обнаружим длинный набор конкретных причин, по которым деньги упорно не вкладываются в промышленность даже при наличии оных. Эти конкретные причины всегда покрывают одну общую - а именно, априорно низкую доходность вложений в реальный сектор. В итоге лишь весьма эксклюзивные условия (почти бесплатная рабсила, отсутствие всякой конкуренции etc.) способны создать условия для роста промышленности. Равным образом, исчезновение сверхблагоприятных условий автоматически влечёт за собой деиндустриализацию.
   Почему же Голландия не дошла до итальянского состояния? Попросту говоря, ей повезло. Начиная с последней трети XVIII века вложения в реальный сектор "вдруг" становятся выгодными. Отныне излишки денег, награбленные в колониях, вкладываются в текстильную промышленность; заработанное в текстильной промышленности - в железные дороги и производство рельсов; заработанное на рельсах вкладывается в автопром - и все эти вложения приносят огромную прибыль. Равным образом, промышленность мало склонна к миграциям - ибо определяющим оказывается технологическое преимущество, а не стоимость рабочей силы.
   А затем - то есть сейчас - всё возвращается на круги своя.
   Впрочем, оставим в покое "базис" и посмотрим на "надстройку". Итак, кризис национальных государств, тенденция к созданию "метагосударств" а ля Евросоюз и всплеск мультикультурализма обычно считаются новейшими поветриями. Шутка в том, что сама концепция нации и национального государства, а заодно стремление к повальной ассимиляции инородцев появились буквально вчера - в конце XVIII века.
   Типичным политическим субъектом XVI-XVIIIвв. оставалось государство-конгломерат - империя габсбургского типа. Как правило, подобные образования не слишком стремились к унитарности и тем более нивелировке этнических различий; инородцам предлагалось жить по своим понятиям и самоуправляться. При этом лозунг "платите налоги и живите как хотите" явно основывался на неких фундаментальных предпосылках: все попытки действовать в ту эпоху национальным образом немедленно оборачивались неприемлемыми издержками.
   Затем наступила эпоха наций - а потом она закончилась. Чё происходит-то, а?
  

О линейной экстраполяции

   Для начала зададимся чисто схоластическим вопросом. Итак, каким образом можно оценить темпы технологического прогресса? Разумеется, можно просто взять справочник и, распределив инновации по годам, построить график. В результате - правда, со всё большими натяжками - ещё получается та самая картинка экспоненциального роста, которую так любят рисовать в околонаучных изданиях. Однако фактически она малоинформативна. Допустим, некий социум оперирует двумя десятками ключевых технологий; в этом случае появление 5-6 серьезных инноваций поставит экономику на уши и будет равнозначно самому стремительному прогрессу. Напротив, если число технологий исчисляется сотнями, аналогичный "вброс" окажется незамеченным. Таким образом, решающее значение имеют не абсолютные, а относительные темпы роста.
   Разумеется, оценка исходных размеров технологического багажа оставляет слишком обширный простор для диалектики. Однако можно поступить проще. В 2005 году от рождества Христова американский физик Дж. Хюбнер решил проанализировать ход технического прогресса за последние 550 лет. Взяв список из 7200 изобретений и открытий из справочника по истории науки и техники, он построил график, на котором соотнёс число инноваций с численностью населения (6).
   0x01 graphic
  
   Попробуем подвести под Хюбнера теоретический базис. Напомню, что численность мирового населения - это не более чем внешнее выражение накопленного технологического потенциала. Соотнеся с ней абсолютное число инноваций, можно получить довольно точное представление об относительных темпах прогресса.
   Нетрудно заметить, что получившийся график не имеет ничего общего с канонической картиной экспоненциального роста. Присмотревшись к нему поближе, можно обнаружить, что он многое объясняет.
   Ещё полгода назад эти объяснения рисковали утонуть в возмущённых воплях - тезис о неуклонном торможении прогресса в течение последних 100 лет, мягко говоря, не являлся общепринятым. Сейчас он вполне обсуждаем - однако ни масштабы падения, ни системный характер его последствий до сих пор э... не вполне осознаны. При этом сам Хъюбнер лишь усугубил проблему, разразившись своеобразным прогнозом. Проэкстраполировав свой график, он обнаружил, что уже в 2024 году технологическая кривая уйдёт "в пол" - т.е. в "тёмные века".
  
   Краткое описание предмета
  
   Теперь временно оставим в покое недооценённого физика и просто осмотрим график - а заодно введём несколько новых терминов.
   Итак, во второй половине ХV века мы видим необычайно бодрый (для тех времён) технологический прогресс - к примеру, европейцы наконец перестают рассматривать чугун как отходы металлургического производства. Этот рост заканчивается довольно резким спадом в начале ХVI века. В середине столетия прогресс снова ускоряется, тормозясь в 1560-х. Далее мы видим очередной пик Галилея под занавес века, сменяющийся торможением в 1610-х.
   Спад длится до конца 1640-х, после чего наблюдается невиданный доселе пик во второй половине ХVII столетия с вершиной около1665 года (пик Ньютона). Спуск с неё идёт весьма резко и к концу 1680-х темпы прогресса падают почти до исходных. Далее мы очень небольшой пик с вершиной около 1710 года.
   Бес изобретательства снова начинает одолевать население в 1720-х и в течение последующего полустолетия мы видим нечто весьма похожее на экспоненциальный рост с небольшой паузой в 1750-х. Достигнув пика около 1780-го (пик Уатта), наша кривая выходит на "плато" в 1780-х - 1790-х и резко обрывается в середине 1800-х.
   В 1810-20-х мы видим провал, который сменяется новым всплеском (пик Морзе); всплеск этот достигает максимума около 1845-го и резко сменяется падением.
   Новая волна начинается во второй половине 1870-х и практически повторяет конфигурацию большого скачка конца XVIII века: быстрый подъём в 1880-х (пик Эдисона), "плато" в 1890-х и обвал во второй половине 1910-х.
   Затем мы видим некоторый рост в 1930-х, сменяющийся падением в конце десятилетия; однако уже к концу 2-й мировой мы видим новый всплеск, примерно равноценный предыдущему. Далее линия идёт вниз, едва не упираясь "пол" ближе к нашим дням.
   Замечу ещё, что продолжительность жизни технологического уклада составляет более ста лет, причём максимальный эффект от внедрения базовых инноваций достигается в середине цикла - т.е. примерно через 50 лет. В итоге актуальная картина представляет собой результат сложения текущей инновационной конъюнктуры и остаточного влияния двух предыдущих пиков. Так, эффектный облик пика конца XIX - начала XX вв. был результатом синергии трёх сопоставимых по размерам волн - Уатта, Морзе и собственно Эдисона.

Смерть Эдисона

   Теперь вернёмся к физику. Насколько Хюбнер прав в своём прогнозе по поводу тёмных веков в этом столетии? Как показывает практика, сложная нелинейная система и лобовая экстраполяция есть вещи несовместные. В итоге Хюбнер немного ошибся - лет на 600.
   Насколько Хюбнер прав в оценке общей тенденции? Он прав безусловно.
   Итак, согласно общему мнению, в последние 60 лет наблюдается "научно-техническая революция" - темпы технологического прогресса неуклонно растут, мешая жить гуманитарной общественности и мирному населению.
   Для начала напомню, что средняя продолжительность жизни технологического уклада - более 100 лет, и в известной мере мы всё ещё сидим на шее у Эдисона. Тем не менее, уже сейчас параметры "прогресса" наводят на размышления. Действительно, в некоторых отношениях рост потрясающий: доля расходов на НИОКР в ВВП увеличилась почти на порядок; абсолютные размеры расходов выросли раз в 50; на смену штучным Эдисонам пришла миллионная армия учёных и т.д. В других отношениях он более сомнителен - а именно, в плане результатов.
   Вот только не надо размахивать у меня перед носом мобильником - о нём речь пойдёт ниже. Давно ли вы видели что-нибудь сопоставимое с изобретением автомобиля, самолёта или радио? Между тем, всё это - и почти половина того, что нас окружает - было создано за 20 лет, между 1890-м и 1910-м годами. Много ли радикально нового появилось с 1988 по 2008-й? Де-факто, практически весь технологический рост был сосредоточен в ограниченном "электронном" анклаве (компьютеры и связь).
   При этом гипертрофированный интерес к этому сегменту уже сам по себе наводит на размышления. Как показывает опыт, усиленное внимание управлению ресурсами уделяется только в случае, когда их линейное наращивание невозможно. Напротив, воплощением "высшего фазиса" технологического роста можно считать боевую машину связистов 1915 года - грузовик с установленной на нём голубятней. Иными словами, пока "хард" быстро прогрессирует, "софту" уделяется немного внимания.
   Примерно та же история с биотехом. Пока темпы прогресса велики, всеобщее внимание сосредотачивается на более "податливой" "мертвой материи", упражнения с которой приносят быстрый эффект. Возня с более "инертной" живностью начинается только тогда, когда "мёртвый" прогресс заходит в тупик. Это хорошо видно на примере античности и средневековья. Европейская античность сосредоточено оперирует камнем, китайская и индийская - металлом; биотех пребывает в загоне - на всю Римскую империю
   наберётся лишь три-четыре породы лошадей, сорта культурных растений даже в Средиземноморье исчисляются десятками. Напротив, Средневековье зациклено на селекции: своя порода собак появляется для каждой разновидности дичи; список сортов яблок, растущих в Италии, напоминает размерами "Илиаду" и т.д. Иными словами, эпоха "зелёных" революций наступает лишь в случае, когда других не предвидится.
   На те же размышления наводят и более субъективные признаки. Итак, примерно до середины 1970-х в мире господствовала эйфория по поводу технического прогресса. Затем стали нарастать протестные настроения, и к концу прошлого столетия махровый антитехницизм стал признаком хорошего тона. Эта любопытная динамика на самом деле весьма банальна и хорошо отслеживается с библейских времён.
   Ограничусь одним примером. Итак, после 1000 года в мировой экономике начался довольно быстрый подъём ("высокое средневековье"), достигший пика около 1165 года. Благоприятная коньюнктура сохранялась примерно до 1300-го, после чего начался обвал, закончившийся депрессией между 1330 и 1400-м годами. Занимательно, что максимум технологического и социального оптимизма был достигнут после 1250-го - достаточно вспомнить Роджера Бэкона, с энтузиазмом предвидевшего подлодки.
   Ещё занимательнее, что максимум проклятий по поводу технологического прогресса раздался ровно тогда, когда прогресс практически исчез. Так, уже на пике Возрождения изобретательство вызывало а) раздражение у церкви б) презрение у гуманистов, вовсю третировавших Да Винчи; антитехницизм был единственным пунктом, где священники и "просветители" демонстрировали трогательное единодушие. Это раздражение было естественным рецидивом депрессии XIV века.
   Причины его банальны. Вспомним классический пример Броделя. Итак, в 1730-м Кэй усовершенствует ткацкий станок, однако эта инновация повисает в воздухе из-за того, что новые станки некому снабжать пряжей. Тем не менее, технологическая кривая на подъёме - и спустя два десятка лет зависший агрегат дополняет механическая прялка.
   Теперь допустим, что кривая уходит в глубокий минус, и прялка откладывается на неопределённый срок. Как следствие, упражнения Кэя оказываются или бесплодны, или вредны - попытки внедрения новшества, скорее всего, обернутся бессмысленными издержками. В итоге антитехницизм станет нормой жизни. Напротив, если кривая в сплошном плюсе, комплиментарные технологии появляются почти мгновенно - и вера в прогресс приобретает неистовые формы.
   Приглядевшись к графику, можно обнаружить, что сейчас мы находимся в той же ситуации, что и во времена Кэя - комплиментарные технологии запаздывают надолго, хотя и не навсегда. Соответственно, общий психологический климат сопоставим с началом XVIII века - при всеобщей любви к гуманитарному просвещению техническая деятельность тогда не пользовалась особым уважением. При этом значение имеет не только общий уровень коньюнктуры, но и тренд - а сейчас он отрицательный.
   Замечу ещё, что нынешний технологический цикл - далеко не первый и не единственный. По моему частному мнению, наша цивилизация уже пережила два инновационных пика, закономерно сменявшихся рецессией, а затем стагнацией. Было бы странно ожидать, что на этот раз рост окажется бесконечным.
   Итак, Хюбнер прав в отношении общей тенденции. Что из этого следует?
  

О текущем моменте

   Из этого следует, что нынешние приступы деиндустриализации и неотюльпаномании получают вполне рациональное объяснение.
   В общем, механизм снижения эффективности инвестиций при падении темпов технологического роста вполне очевиден. Беглого взгляда на любой развитый рынок достаточно, чтобы обнаружить там массу однотипных товаров, различающихся лишь лейблами. В итоге рынок забит до отказа и прибыль производителя низка до неприличия. При этом из-за отсутствия радикальных технологических сдвигов наш промышленник не может ни снизить себестоимость, расширив рынок и увеличив маржу, ни предложить потребителю что-нибудь уникальное за "уникальные" деньги. В итоге ему остаётся лишь удариться в биржевые спекуляции - или переехать в Китай.
   На рынках начала XVIII века мы видим весьма убогую номенклатуру товаров - но всё тот же механизм искоренения прибыли. Товаров мало - но рынок крайне узок, и того, что есть, с лихвой хватает, чтобы забить его до отказа. В свою очередь, узость рынка предопределена высокой себестоимостью, которая, вдобавок, порождает низкие зарплаты, из-за чего дополнительно сужается рынок... И так до бесконечности - а осью, вокруг которой обращается этот замкнутый круг, является всё тот же дефицит инноваций.
   В итоге промышленнику остаётся только удариться в биржевые спекуляции - или переехать в Англию, оазис полурабского труда и копеечной рабсилы.
   Если же к дефициту инноваций добавляется ещё и заметный дефицит рабсилы начинаются радения и скакания/коучинг и тимбилдинг.
   На самом деле скакания являются естественной реакцией на замедленные темпы технологического прогресса. Итак, напомню - усиленное внимание управлению ресурсами уделяется только в случае, когда их линейное наращивание невозможно.
   Например, общество становится "информационным" ровно тогда, когда технологический прогресс заходит в тупик. Так, классический пример "продвинутого" социума даёт... средневековая Европа. Именно там роль нематериальных потоков информации (о загробном мире etc.) была максимальной: сакрализованное слово сдвигало социальные горы, меняло направление людских и финансовых потоков, преображало страны.
   Равным образом, на производство и обслуживание этих информационных потоков тратилась чудовищная доля тогдашнего невеликого ВВП. Тысячи церквей и монастырей и сейчас высятся немыми свидетелями колоссальных инвестиций в этот сектор; число занятых в нём явно превышало число занятых в квалифицированном ремесле - ничего не напоминает? Впрочем, с началом Нового времени роль средневековых IT сократилась - примерно до нынешних масштабов.
   В свою очередь, радения и скакания маркируют другой аспект глобального процесса информатизации - а именно рост требований к качеству труда (квалификация + мотивация). Здесь необходимо отступление. Обычно считается, что постоянный рост требований к квалификации есть следствие феерических темпов технического прогресса. На самом деле всё обстоит... с точностью до наоборот.
   Напомню, что вершина технологического пика отличается минимальным разрывом между появлением комплиментарных инноваций. В итоге пока один инноватор изобретает новый суперпроизводительный суперстанок, другой упрощает его "интерфейс" настолько, что его может осилить даже идиот. Как следствие, вершину инновационного цикла маркируют детский труд и система Тейлора - напомню, что в её рамках все действия рабочего сводились к нескольким элементарным движениям; более чем на столетие он превращается в простой придаток машины.
   Вряд ли стоит уточнять, что этот простой придаток легко заменялся. Далее, упрощённость трудовых процессов делает их прозрачными для контроля работодателя. В итоге начисто отпадает необходимость в изощрённой мотивации; заодно наступает расцвет крупного производства - простой сгон рабочих под одну крышу в этот период равнозначен эффективному контролю над ними. Соответственно наступает время регулярной занятости и фабричной дисциплины.
   Напротив, атехнологичное средневековье - это время высочайших и всё более растущих требований к качеству труда. Последнее неудивительно - если орудия не прогрессируют, остаётся лишь наращивать умение ими оперировать. В итоге быстро растут требования к квалификации: в лёгких случаях это выливается в десяток лет обучения, в тяжёлых - обучение начинается с пелёнок, а ремесло становится наследственным. При этом усложнение трудовых процессов затрудняет эффективный контроль над ними - и мотивация производителя становится ключевым фактором. В итоге классический наёмный труд вообще исчезает из квалифицированного ремесла, вытесняясь индивидуальным предпринимательством и системой ученичества. Равным образом, сгон работников под одну крышу оказывается бессмысленным - а труд становится надомным.
   Обратимся к текущему моменту. Итак, непрерывное увеличение требований к квалификации и нашествия тренеров с "кучерами" имеют вполне очевидный подтекст. Например, ситуация перманентной переподготовки кадров - это естественное следствие невозможности повысить эффективность орудий труда, не усложняя при этом их "интерфейс". Напомню, что в старые добрые времена ситуация была обратной - и эффективность росла, и интерфейс упрощался.
   Равным образом, быстрый рост роли мелкого бизнеса - это фактически ренессанс ремесленничества и торжество качества труда над технологической и финансовой мощью (речь здесь идёт о повышении мотивации управленцев и приближении эффективного контроля к непосредственному производителю). В свою очередь, "новейшая схема", в рамках которой корпорация-гигант контролирует лишь маркетинг с брендингом и финансы с НИОКР, делегируя производственные процессы небольшим специализированным фирмам - это ни что иное, как римейк распределённой мануфактуры.
   Упомяну ещё об "экономике знаний". Итак, когда роль ноу-хау была максимальной? Правильно, в Средние века. Именно в этот период за разглашение цеховых секретов убивали, калечили и многообразно пытали; столь усиленная охрана интеллектуальной собственности была естественным следствием крайнего дефицита инноваций. Иными словами, роль мелких нововведений становится огромной, а их оголтелая охрана - целесообразной только в одном случае: если крупных нововведений нет и не предвидится.
   Теперь покончим с объяснениями и займемся гаданием.
  
   1. Поланьи К. Саморегулирующийся рынок и фиктивные товары: труд, земля, деньги // THESIS: Весна 1993. Т. 1. Вып. 2 С. 6
   2. Всемирная история: Эпоха просвещения /А.Н.Бадак, И.Е.Войнич, Н.М.Волчек и др. - Мн.: Харвест 2003 С. 332
   3. Там же. С. 337
   4. Всемирная история: Эпоха английской революции / А.Н.Бадак, И.Е.Войнич, Н.М.Волчек и др. - М.: АСТ, Мн.: Харвест, 2001. С. 274-277
   5. Там же. С. 300
   6. Изобретательность иссякает? //Наука и Жизнь N11 2005
  
  
  
  
   1
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"