Примаченко Павел Андреевич : другие произведения.

Экспресс "Россия"

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
[] []
   Экспресс "Россия"
   (роман)
  
   УДК 882 ISBN 5-7117-0171-1
   ББК 84(2Рос-Рос) 6 копирайт Примаченко П.А., 207
   П 76 копирайт Оформление
   Издательство "Голос Пресс"
   127051, Москва, Цветной бульвар,
   Д.32 Тел.\факс (495) 625-44-61
   -------------------------------------------------------------------------------------
   Любимой жене и помощнику
   Наташе Смирновой,
   посвящается эта книга.
  
   11:20 30.10.2007а
   Павел Примаченко
  
  
   Экспресс "Россия"
  
  
  
   Глава 1
  
   Красавец-экспресс, блестя вагонами, вытянулся вдоль перрона. Посадку еще не объявили, но пассажиры уже роились возле состава, нервничали и, посматривая на часы, прислушивались к репродуктору.
  
  
   - Эх, глупый народ, - ласково думал Василий, - куда мы без вас? Кормильцы вы наши и поильцы. Всех подберем, всех посадим, никого не забудем. - Подошел к своему вагону, открыл тяжелые двери тамбура. Насколько человек ринулись к нему.
   - Уже пускают, уже можно?
   - Нельзя, служебный вход, - вежливо, но важно ответил он.
  
  
   Работал Василий Клоков ночным сторожем вагона-ресторана фирменного поезда Москва-Владивосток - экспресса "Россия". Пятнадцать суток в пути, столько же выходных. А в сезон - весна-осень катались без подмен. За лето ни разу домой не вырвался, хотя в Москве состав находился сутки на "перестое". Вся бригада на ночь уходила, а сторожу - ресторан охранять.
  
  
   Утром все сложилось удачно. Первым в вагон влетел директор - сто вопросов, сто указаний, жми педали в темпе и разом. - Недаром Велосипедом прозвали.- Ты, Васыль, вино прими, не прозевай, я ведь вперед уплатил, чтобы вернее было, а теперь душа не на месте.
  
  
   - Приму, только сначала разреши домой смотаться.
   - А если опоздаешь?
   - Успею, одна нога здесь - другая там. Всех делов то водки купить и белье поменять, а вагон на бабу Ганю оставлю. - Про машину не обмолвился.
  
  
   - Беги, - дал добро директор.
   - Накаркал, - сокрушался Клоков. Да и я хорош! Сумку забыл, вернулся! Там ведь водка для пассажиров - главный заработок. А раз с дороги вернулся, удачи не жди. Мог бы без паники сгонять на вокзал, принять вино, потом на такси за сумкой. Теперь, что рассуждать, теперь молчать надо и ждать пока шеф наорется, выдохнется.
  
  
   Ресторан встретил прохладой, легким сумраком опущенных занавесок с надписью "Россия". На столах, покрытых чистыми, накрахмаленными скатертями, букетики цветов в вазочках, бутылки с прохладительными напитками, красочные бланками меню и блеск сервировки.
   Тишину нарушил скрипучий голосок. - Кто есть сторож вагона-ресторана? Он как участковый милиционер, как домоуправ. - Василий обрадовался. - Кузьма-Кувалда - инспектор технического надзора станции Москва-главная. Меня ждет для инструктажа.
   Из полумрака появился лихой дедок с грязной холщевой сумкой на руке. Он достал большую "амбарную книгу", обернутую в газету. На ней красным карандашом было выведено: "Журнал инструктажей технического состояния вагонов-ресторанов". Кузьма сдвинул блестящую сервировку, хлопнул книгой о белую скатерть, лег локтями на стол. От него попахивало винцом, глазки жуликовато поблескивали.
   - Нет, ты мне ответь, кто есть наиглавнейшее лицо в вагоне-ресторане? Официянты?
  
  
   Дед прищурился и отрицательно покачал лысенькой головкой с редкими, белыми, как перышки, сединками. - Да без них ресторан доедет хоть до Америки. - Думаешь повар атаман? - Нет, без него хоть на край света. - А может директор коренник? А во! - Он ловко скрутил кукиш и, как пистолет, наставил на Василия. - Да моя торба сто директорских портфелей пережила. Сто начальников сняли, а я на должности.
  
   Да без директора хоть до Луны. А без ночного сторожа - полный тупик, полный. Ведь только отвернись, и свои же до шпейки разворуют, растащат. А кто на кухне слив почистит? Печку растопит? Вагон углем обеспечит? Повар? Официянты? Да они зимой в момент упустят систему парового отопления, что приведет к ее полной непригодности для дальнейшей эксплуатации. И сами, как цуцики, замерзнут.
  
  
   А кто пассажира ночью куревом обеспечит? Стаканчик вина нальет? Эх, - инструктор рубанул ладошкой воздух. - Запомни, ты - коренник, а они - пристяжные. Все понятно? Вопросы есть? Правильно. У матросов нет вопросов, распишись.
  
   Кузьма открыл журнал, где на леске болталась шариковая ручка. Сторож в нужной клеточке поставил подпись и достал бутылку портвейна. Он знал, что "начальство пользует красненькое", но не больше одной мерки, как не уговаривай.
  
  
   - Кузьма Сидорович, куда же вы?
   Кувалда, глянув на бутылку, близоруко прищурился. - Не, на службе не. Разве из уважения. - Пошарил в сумке, достал стаканчик. Он, "боясь инфекции", таскал с собой личную посуду, Принял винцо и, разрывая цепкими, как у птицы, пальцами колбасу на мелкие частички, зашамкал лысыми деснами.
  
  
   - Что ж вы протез не поставите?
   - Скус еды через тот протез не чувствуешь, - объяснял Кувалда.
   - Может еще стаканчик?
   - Нет, не последнего тебя инструктую, - Кузьма подал руку. - Зеленого вам. Слышал, проверка будет. Большие люди шепнули. Но ты не боись, главное не сифонь, закрой поддувало. Сколько на железке, столько и пугают проверками этими, - захихикал он.
  
  
   Но через несколько шагов, резко обернулся, плутовато спросив. - А что должен иметь в правом кармане штанов хозяин вагона?
   - Ключи проводницкие, - в тон ему ответил Клоков.
   - Правильно, - обрадовался дед и довольный пошагал к выходу.
  
  
   Из кухни плыли аппетитные запахи, ворчали сковородки, и резал слух голос повара.
   Очаровательные синенькие глазки
   Навек очаровали вы меня
   В вас столько кайфа, столько таски,
   В вас столько страсти и огня.
  
  
   Увлеченный работой, он тянул длинное попурри, нещадно перевирая слова и мелодию. Казалось, Володя претворяется, а он искренне удивлялся. - Неужели плохо? Вам не нравится, а мне песня жарить и жить помогает.
  
  
   Василий заглянул в раскрытые двери. Возле входа на пустом ящике сидела баба Ганя. На седых волосах - зеленый платок с красной искоркой. На пояснице - большая шерстяная шаль. Склонив голову, она монотонно чистила "картоплю" и как бы прислушивалась к голосу повара.
  
   Володя в белой поварской куртке, синих спортивных шароварах, шлепанцах на босу ногу, мокрый от пота, замер с лопаточкой в руке над раскаленной плитой. Его фигура "что положишь, что поставишь" напряглась, как у спортсмена перед решающим рывком, и он быстрыми, ловкими движениями начал переворачивать тушки рыбы на сковородках.
  
  
   - Эй, Шаляпин, - окликнул его Василий. Где Велосипед?
   - А черт его знает. - Володя не сразу оторвал взгляд от плиты. Между прочим, Ночка, с тебя причитается. Товар ваш принят и оформлен в грузовую яму.
  
  
   Клоков замер от неожиданности и с радостью бросился к нему.
   - Володечка, друг, спасибо. А я, поверишь, как Матильду увидел, все начисто из головы вылетело. Ведь три месяца с ней не "встречались". Весной взял и сразу "расстались". Хорошо на стоянку успел определить.
  
  
   Василий вспомнил, как с замиранием сердца подошел к машине, рывком дернул чехол, и заискрилась, заиграла красавица-семерка светло-голубыми бликами кузова, серебром никеля, темной глубиной стекол. Полюбовался, проехал до ворот стоянки, а, вернувшись, долго сидел, слушая тихий шелест остывающих агрегатов машины.
  
  
   - Почему вдруг Матильда? - Вернул "на землю" голос Володи.
   - Не знаю. Но, как увидел, сразу с языка слетело - Матильда да и только. Столько лет со стареньким москвичом мучился. Взял даром, зато потом оплатил сполна, повалялся под ним, попотел. О новом жигуленке
   мечтал. Но сам знаешь, как с машинами туго было. Николаич выручил. Свояк его, инвалид, новую семерку продавал. Он сразу ко мне. Правда, денег не хватало. Часть - родственники подкинули, даже теща "гробовые" отстегнула. А больше всех Николаич помог и условий не ставил. - Сможешь, вернешь, - только и сказал. - Василий улыбнулся, довольный. - Спасибо тебе, Володечка, у меня прямо камень с души.
  
   - Спасибо слишком много, а три рубля в самый раз.
   - Да я, что хочешь, только пожелай.
   - Начнем с пива. Только холодного. Кстати, обещают большую проверку.
   - Да что нам проверки? Мы их, как мышей, разгоним. Правда, баба Ганя?
  
  
   Василий выскочил в зал за пивом и налетел на директора.
   - Как товар? - Забеспокоился тот.
   - В полном ажуре, Николаич.
   - Отлично, разливай. Будет комплексная проверка, министерская, но пока об этом никому, - таинственно шепнул он, - думаю, нагрянут под Владивостоком. А мы их опередим, весь товар спустим. Давай. Жми, дави, хватай, царапай. А где народ? Где все? Уже посадку объявили, - Велосипед сурово обвел взглядом ресторан и, не дав ответить, хлопнул кожаной папкой о столешницу. - Нельзя на минуту выйти, все сразу остановится. Васыль, живо поднимай людей.
  
  
  
   Глава 2
  
   В штабном вагоне Клоков столкнулся с проводницей Петровной. Дородной представительной женщиной "за пятьдесят". В узком проходе он оказался между стеной вагона и мощным животом "дамы". Глядя в ее строгое лицо с густо накрашенными губами и тонкими выщипанными бровями, сторож, пытаясь деликатно освободиться, любезно произнес.
  
  
   - Вы, уважаемая, все цветете и пахните, как майская роза.
   - Твои бы слова, Ночка, да Богу в уши. - Слыхал, проверку готовят? - Шепнула она многозначительно и, приподняв плечи, подалась грудью вперед, отчего блузка опасно напряглась
   - Неужели?
   - Да. Юрия Антоновича важные люди в управлении упредили. -
  
  
   Петровна натянула бязевые перчатки, провела рукой по высокой прическе и завлекалочкам на висках, поправила медаль "За доблестный труд" и пошла к пассажирам, оставив терпкий запах "Красной Москвы" и импортного дезодоранта.
  
  
   В купе за столиком сидела шеф-повар Антонида Захаровна. Напротив нее официант-разносчик Николай, по прозвищу Студент. На нижней полке лежала посудница Елизавета Валерьяновна Морозова, на верхней - официантка Юлька Кукушкина. Подтянув колени к животу, сложив ладони лодочкой и подсунув их под голову, она сладко спала.
  
   - Подъем, труба зовет, - зычно скомандовал Василий.
   Все, кроме Юльки, вскочили и быстро вышли.
   - Кукушкина, - крикнул он Юльке в самое ухо, - начальство требует. - Та сильнее съежилась, почмокала пухлыми губами и захрапела.
   - Вставай, комплексная проверка!
  
  
   Юлька широко открыла глаза, заморгала, будто вынырнула из воды. - А что у меня проверять? Спереди баба и сзади баба. Что они с меня поиметь могут кроме анализа? Да нассать мне на них, как цыганке на колхоз. Пусть шмонают, проверяют, - бурчала она, шаря спросонья ногами по полу, ища туфли.
  
  
   - О, полюбуйтесь, два друга - модель и подруга, - набросился Велосипед, как только Василий с Юлькой появились в ресторане. Он возбужденно прикладывался к сигарете и чашке с кофе. - Сидим, ждем, летучку не могу начать.
   - Теперь можете, - невозмутимо ответил Василий.
  
  
   - Спасибо, - директор отвесил картинный поклон. - Кстати, анекдот. Перед штурмом Берлина у генералиссимуса совещание. Собравшиеся волнуются. Сталин трубку курит, молчит. Порученец шепчет, - Иосиф Виссарионович, генералы в сборе. Тот в ответ. - Знаю, но без полковника Брежнева начать не могу. Будем ждать! - Чернушка захихикал.
  
  
   - Царица Небесна, - вздохнула баба Ганя.
   - Так! - Велосипед перешел на деловой тон. - Антонида Захаровна, доложите обстановку.
   - Ну, думаю, мяса до Владивостока хватит.- Напряженно начала шеф-повар. - Овощи не по всем позициям. Ну, думаю, обойдемся. Рыбы маловато, но во Владивостоке дополучим. Что еще?
   - Все, Захаровна? - Чернушка нетерпеливо заерзал на стуле, утопил окурок в суповом судке, прикурил новую сигарету.
  
  
   - Как же все? - Шеф-повар подняла широкие брови. - Птицы почти не дали. А потом, я снова с "дыркой" выезжаю. На складе совсем обнаглели. Колбасы сырокопченой не довезли, и растворимого кофе три банки не хватает.
   - Разберемся, Захаровна, - торопливо перебил Сергей Николаевич.
   - Кто мне "дырку" покроет? - Не сдавалась шеф-повар. - Я из своих не собираюсь доплачивать.
   - Покроем вашу "дырку" в рабочем порядке, - директор подмигнул Клокову. -
  
  
   Товарищи, внимание! Генеральный сообщил две новости. Начну с плохой. Официально и достоверно! Меня поставили в известность, что на линии работает контроль. Комплексная министерская проверка. Комплексная! Чтобы никакой химии, никаких шахеров-махеров. Не последний кусок доедаем. Можно один раз и на голой заднице прокатиться. - Он кинул острый взгляд на шеф-повара.
  
  
   Антонида Захаровна покраснела, тревожно облизнула губы. - Какая химия, Сергей Николаевич? - Тридцать лет без единого замечания. Себе в убыток работаю. Взять хотя бы сегодня. Только одной колбасы сырокопченой не довезли, - она занервничала, поперхнулась, закашлялась.
   - Да разве я о вас? Я вообще. - Чернушка погонял сигарету. - А теперь хорошая новость. Заявления на отпуск Генеральный подписал, положил в сейф, и сказал. - Если ваша бригада, товарищ Чернушка, отработает поездку без сучка, без задоринки, значит, идете в отпуск и можете рассчитывать на первое место. - Директор потряс кулаком, - Чувствуете, чем пахнет? - Все начали принюхиваться. - Да не здесь, - он недовольно сморщился, - ведь это переходящее знамя, доска почета и премия.
   Все обрадовались, оживились.
  
  
   - Надо напрячься, навалиться. Короче - рви, дави, хватай, царапай. Наше счастье в наших руках. Как говорил Никита Сергеевич, цели определены, задачи поставлены, за работу, товарищи! - Захаровна, накрывайте, Елизавета Валерьяновна, убирайте.
  
  
   Глава 3
  
   Морозова и Юлька быстро сняли сервировку.
   Скатерти и салфетки использовали только при отъезде из Москвы и при подходе к большим городам, где могли нагрянуть проверяющие. В пути пассажиры обслуживались "без излишеств".
  
  
   Женщины начали с удовольствием накрывать "отходной" обед. К столу каждый из бригады приносил из дома что-нибудь свое.
   Антонида Захаровна - холодец. Зимой и летом он не таял, был прозрачным, нежным, легким.
  
  
   Морозова пекла большой пирог с капустой, яйцом, рисом и зеленым луком. Удавались ей и ватрушки с творогом, плачинда с яблоками и тыквой. Но особенно любили ее маленькие жареные пирожки с вишнями, которые прежде чем отправить в рот, надо было окунуть в сметану. Их не жуешь, а смакуешь, как конфету, и душа отделяется от тела.
  
  
   Баба Ганя стряпала вареники с картошкой и лучком. Причем "каструлку" обязательно обматывала газетами, и закутывала в телогрейку, "щоб не застылы". Еще она мастерила "витамын". Шпик пропускала через мясорубку с чесноком, петрушкой и жгучим перцем. Лучшей закуски "пид чарку" не придумаешь.
   Юлька готовить не любила и приносила с рынка "свежак". Август - время сытное. На этот раз выкатила большой полосатый арбуз.
   Студент тоже в стороне не оставался. - Судак в кляре, - а к нему мелко нарезанные соленые огурчики в майонезе. Мама постаралась, - слегка конфузясь, пояснял он.
  
  
   Володя "изображал" говядину, запеченную под сыром, майонезом и луком. А на гарнир - картошку, зажаренную тонкой соломкой.
   Василий несколько бутылок водки ставил, а директор закуской баловал. Дорогой колбаской, рыбкой.
  
  
   Не успели накрыть стол, как Юлька нарубила арбуз на большие, как лодки, куски и давай его уплетать.
   - Уймись, осадил ее Володя, - другим оставь.
   - Ой, не могу, унеси, а то слопаю, - она задумчиво погрызла семечку. - И почему он, гад, такой вкусный? Лучше всякого мужика.
  
  
   Сергей Николаевич, просим, - слегка наклонилась Антонида Захаровна.
   - А полковник Брежнев здесь?
   - Здесь, - откликнулся Василий и откупорил водку.
   - Ну, вступим в бой, товарищи. - Директор потер ладошками. - Антонида Захаровна, куда столько? Тарелки не хватит. - Взмолился он. - И мясо я не употребляю, только петрушку-сельдерюшку, как Елизавета Валерьяновна. - Он подцепил кусок запеченной говядины, и почти не жуя, проглотил.
  
  
   - Правильно, мясо - враг здоровья, - обрадовалась Морозова.
   - Царица Небесна, баба Ганя внимательно посмотрела на судок с холодцом, сомневаясь, положить или нет, но потом решительно выбрала самый большой кусок.
   - Господи, прости грехи наши, - покачала головой Антонида Захаровна и сгребла на тарелку полпротивня.
   - Почему я в свои годы чувствую себя легко и уверенно? - Продолжала Морозова, - потому что каждое утро делаю физзарядку, выливаю на себя два ведра холодной воды, стараюсь съедать за день килограмм яблок - это железо, полезно для сосудов и килограмм свежих огурцов - их сок вымывает шлаки, а главное...
  
  
   - Своевременный стул ежедневно, - подсказал Чернушка, - умильно улыбаясь.
   - Это без всяких сомнений, это - фундамент здоровья, - согласилась Елизавета Валерьяновна, не замечая подвоха. - Способствует здоровью оптимизм и бодрость духа, а создают их стихи, песни и музыка. "Партия и Ленин - близнецы-братья. Кто более матери-истории ценен?" А песни, разумеется, советские. "Это есть наш последний и решительный бой", - пропела она сильным звонким голосом.
  
  
   - Разумеется, - перебил ее Чернушка. - Он встал, строго оглядел коллектив. - Товарищи, все наляли? Будем надеяться - это есть наш последний и решительный рейс в сезоне. Откатаем его без приключений. Честности нам не занимать, себе в убыток работаем, значит, бояться нам нечего. Но все же, пронеси Господи любую проверку. Ну, будем толстенькими, - он опрокинул рюмку.
   - Чтоб всем комиссиям, ревизиям двести лет жить, а сто лет раком ползать, - высказалась Юлька, пропустив с удовольствием стаканчик.
  
  
   - Не знаю, пить или не пить? - Засомневалась Антонида Захаровна и приложила ладонь к груди, - сердце так и жмет.
   - Та пийте ж, Захарьивна, бо протухне, - не выдержала баба Ганя.
   - А если опять прихватит?
   - Хиба це от горылки?
   - А то от чего же? - Ее полная рука слегка дрожала.
   Баба Ганя, густо обмазала кусок холодца горчицей и, неторопясь, стала есть. Скривилась, даже слезинка выступила. Помотала седой головой и выдохнула, - гарно!
  
  
   Антонида Захаровна с удивлением и возмущением воскликнула. - Неужели у вас сердце никогда не болит?
   - Болит, дуже болит, - старушка потерла поясницу, закутанную в теплый платок, - на дождь ох и болит.
   - Разве там сердце? - отчаянно взвизгнула шеф-повар.
   - Я, Захарьивна, не про серденько, а про печинку кажу, она попыталась выпрямить спину, но скривилась от боли. - От, опять хопает. Дождь будет. Наляй, Васичку. Что-то в горле дарынчить, дарынчить, треба горло промочить, промочить, - задорно пропела она.
   Антонида Захаровна зажмурилась и, перекрестясь, осторожно проглотила винцо, закусив куском хлеба, хорошо сдобренным "витамыном" бабы Гани.
  
  
   Народ с аппетитом ел и переживал по поводу комплексной проверки.
   - А мне ж снилось! - Неожиданно покрыл общий шумок зловещий голос шеф-повара. Она пристально посмотрела в дальний верхний угол вагона.
   Разговоры стихли.
  
  
   - То ли степь, то ли равнина аж до самого горизонта. Яркое, яркое солнце, голымный снег кругом и тишина... - Она замолчала, утерла губы.
   - Ну и что? К чему это? - Не вытерпела Юлька.
   - Не к добру, ох, не к добру, прости нас, Господи!
  
  
   Остальные перемигнулись, сдерживая улыбки. Одна Морозова, холодно смерив глазами Антониду Захаровну, попыталась что-то возразить, но передумала.
   - Теперь, баба Ганя, надевайте свой "спинджак" с наградами и на дежурство, - объявила Юлька.
  
  
   Галина Федотьевна всю трудовую жизнь " с детынства" провела на "буряках" - сахарно-свекловичных полях Украины. Заслужила орден Ленина и золотую звезду Героя Социалистического Труда. А, выйдя на "пензию", приехала в Москву "онуоков доглядать". Дочь ее вышла замуж за родственника Антониды Захаровны. Когда внуки пошли в школу, "догляду" уже не требовалось, и Галина Федотьевна уговорила Захаровну взять ее к себе разнорабочей кухни. Однажды на праздник баба Ганя надела "спинджак" светло-серого цвета, а на груди - орден Ленина и звезда Героя. Люди отказывались верить, тщательно ощупывали награды и даже пробовали на зуб.
  
  
   Об уникальном сотруднике вагона-ресторана дошли слухи до райкома партии. Шутка ли. Какая-то "ложкомойка" расхаживает с высшими наградами Родины. Руководству треста приказали "немедленно закрыть маскарад". Антонида Захаровна упросила бабу Ганю не мозолить глаза орденами.
  
  
   Но старушка продиктовала "онуку листа, кому треба". Неизвестно, кто получил это письмо. Только неожиданно первый секретарь райкома партии лично принес искренние извинения за головотяпство подчиненных и предложил ей вступить в общество "Знание", чтобы "доносить до молодежи свой богатый опыт патриота". Но все ее лекции состояли из одной фразы. - Встанешь до сонечка, цапку в руки и пишов - рядок за рядком, пока сонечко не сидае.
  
  
   Старушку оставили в покое. Но в поезд явился корреспондент какой-то газеты. Взяв у бабы Гани "интервью", он написал статью "Руки Ганки", про "героические трудовые будни Г.Ф.Шелест"... "Эти маленькие хрупкие руки могут нянчить детей, собрать на фронт мужа и от зари до зари трудиться в поле. Они вырастили столько сахарной свеклы, что из рафинада, полученного из нее, можно накормить население Англии, Франции и Бельгии. Теперь они на заслуженном отдыхе, но не привыкли сидеть без дела. Они начистили столько картошки, что ею можно накормить полевропы".
  
  
   После этого бабу Ганю зауважали даже в тресте. Ходили слухи, будто она во время войны состояла резидентом советской разведки, "завалила большого Фрица и выкрала важные документы". А "буряки" - легенда. И вообще она Роза Дитрих, немка, коммунистка и бегло говорит по-немецки, французски и английски.
  
  
   Как бы там ни было, но ее "парадный спинджак" вызывал удивление, восхищение и легкий шок у членов любой комиссии. Чернушка же намекал на "резидента" и покровительство высоких инстанций. Все это давало положительные результаты. Поэтому праздничный наряд бабы Гани был у нее всегда наготове.
  
  
   - Нагрянут министерские, никакие ордена не помогут, - запереживала Антонида Захаровна, - и что за характер у меня. Знаю, все на кухне тютелька в тютельку, а душа не на месте. Вор - тот и в ус не дует, а честный человек всегда беспокоится.
   - Вы преувеличиваете, - Морозова серьезно глянула на шеф-повара. - Я почти всю жизнь отъездила директором ресторана и никогда не боялась. Кого честному человеку бояться?
  
  
   - Вам честной легко быть, - вставила Юлька, - не детей, не плетей. А попробуй, покрутись, когда на шее целая орава. И самой охота хорошо поесть и одеться.
   - Тронулись, - крикнул кто-то.
  
  
   Все замерли и подняли ноги. Примета такая. Пока вагон не минует перрон, надо сидеть молча, не касаясь ногами пола. Иначе торговли в дороге не будет.
   Антонида Захаровна, кажется, дышать перестала, а директор застыл и не притрагивался к сигарете, пока в окнах не замелькали, переплетаясь, рельсы, светофоры, склады.
  
  
   В разгар обеда в ресторане, благоухая "Красной Москвой", появился начальник поезда Юрий Антонович Незлобный в кителе, фуражке с белым чехлом, светлой рубашке под черный галстук-"гудок" на резиночке и в белых перчатках. Толстые, обвислые щеки - выбриты до синевы. Мужчина он был представительный, широкий в плечах, грузный. Пришел на железную дорогу после службы в армии, демобилизовавшись в звании полковника. Любил дисциплину и порядок, но по натуре был человек мягкий. Обращались к нему уважительно, но просто, - Антоныч. А за глаза величали Генералом.
  
  
   Юрий Антонович жестом поздоровался и произнес. - Сидите, товарищи, отдыхайте.
   Директор пружиной подскочив к нему, пригласил за стол, но тот, подняв собольи брови, вежливо поблагодарил и двинулся к выходу, продолжая обход.
  
  
   Генерал после отправления состава лично знакомился с обстановкой на местах, выслушивал недовольных пассажиров, "накручивал хвост" нерадивым проводникам. Юрий Антонович любил повторять, что "любой пассажир - от рабочего до министра - есть альфа и омега нашей службы, смысл нашей работы".
  
  
   За Антонычем, поддерживая начальство под локоть, семенил электрик Андрей - молодой, рослый, стройный, плечистый парень с гривой волос соломенного цвета, небольшим крутым лбом, капризным ртом, слегка вздернутым носом и плотным подбородком с ямочкой. Прозвали его Куклой. Причиной была не смазливая внешность, а ловкость рук, умение "всучить "куклу" лоху".
  
   Электрик он был некудышний, но со всеми ладил. - Не терплю я эту мерзость - отвертки, ключи, молотки. Руки от них грубеют, - говорил он, разминая пальцами кусочек воска, чтобы "кожа не теряла чувствительность". Настоящая его "работа" начиналась во Владивостоке, где он покупал и продавал валюту.
  
  
   Хлопнули двери ресторана. Чернушка взглянул на часы. - Хватит отдыхать. За работу, товарищи. И попрошу не путать государственный план и свой карман. Трудимся по принципу - суп отдельно, мухи отдельно.
  
  
   Антонида Захаровна, Володя и баба Ганя потянулись на кухню. Юлька на обслуживание зала встала, Николай с корзиной товара поплелся по вагонам. Морозова быстро убрала посуду в мойку. А у Василия работа начнется после закрытия ресторана, поздно вечером он станет "ночным директором".
  
  
   Глава 4
  
   Василий решил спрятать водку. Две бутылки пристроил под кучей мусора в топке котла. Летом ее не разводили. Еще две - в умывальнике. Остальные отнес в купе. В тамбуре подмел пол, повесил на дверь жестяную банку из под консервов. Народ после ресторана повалит в тамбур - курить.
  
  
   - Вот и примета, глядя в окно на густые заросли елок и дачные домики, - с радостью подумал он, - не сбылась. - Но тут же встревожился, - значит, все впереди. Хорошо бы по мелочи, - мелькнуло с надеждой.
  
  
   Показалось шоссе, переезд. У шлагбаума вереницей застыли машины. Полотно дороги изогнулось, и, на фоне огромного гаснущего солнца, возник "хвост" экспресса. Состав загрохотал по мосту, а речушка под ним оказалась крохотная, как ручеек. На берегу пятеро мальчишек гоняли мяч, а двое сидели у костра и что-то жарили на прутиках.
  
  
   Рыбаки замерли с длинными удилищами. - На кого такие снасти нацелили? Здесь кроме мелюзги ничего не водится, - Клоков представил, как пойдет в отпуск, как поедет с семьей на Оку с ночевкой. - Погода еще постоит, улов будет, что надо. Судаки не судаки, а щучки не уйдут. А может жерех попадется. Разведем костерчик. Вокруг сизая мгла, вдали мерцает бакен на фарватере. Жена прижалась, озябла. Мишутка с любопытством наблюдает за пламенем. Сашка подбрасывает ветки. Отблески огня падают на Матильду, а они с Валюшкой, обнявшись, тихо поют: "Что стоишь, качаясь, тонкая рябина. Головой склоняясь до самого тына".
  
  
   За спиной то и дело хлопали двери. - Пассажиры в ресторан ринулись - единственную достопримечательность в составе, - рассуждал Василий. - Может Ларису навестить? Не виделись несколько дней. Поссорились. В последнее время это случалось нередко. Слишком прилипчивая стала. В поезде ведь от людей ничего не скроешь. Я женат, она замужем. А береженого Бог бережет. Но в душе чувствовал - не сплетен он боялся. Пришла в бригаду новая проводница - Настена.
  
  
   В составе много симпатичных женщин, но никто не задевал его, все казались одинаковыми, а Настена - особенная. Одевается строго, но красиво. Поражает в ней светлая, тугая коса ниже пояса, толщиной с руку. Так и хочется погладить ее и прижаться щекой. Говорит быстро, с легкой картавинкой, словно ребенок набегавшийся. Сама румяная, глаза небольшие, но блестят ярко. Никак не мог Василий найти подход к ней. Встретившись, терялся и спрашивал, как дела, много ли свободных мест, когда в отпуск.
  
  
   Но в мечтах вел себя намного смелее. - Приглашу ее во Владивостоке на пляж. И представлял, как возьмут они лодку, заплывут далеко, далеко, откуда берег покажется узкой полоской, а люди и дома маленькими, игрушечными. Он налегает на весла, мускулы на руках и груди наливаются. Настена склонилась и чертит пальчиком по зеленовато-темной глади. Слабый ветерок дышит легким запахом йода и удивительной свежестью. Синее небо с редкими пятнышками облаков. Яркое, но не жгучее солнце, чайки. И вот Настена лежит у него на груди, слышно, как стучат их сердца. А дальше...
  
  
   Василий, усмехнувшись, старался отогнать нахлынувшие воспоминания, но они назойливо всплыли. В лодке Лариса в купальнике из двух голубых ленточек на сдобном, белом теле. Короткая стрижка, темные очки. Он льет ей воду на грудь. С восторженным криком Лариса вырывает черпак и брызги летят на Василия. От неожиданности захватывает дух, но он притворяется, что ему приятно. Потом они накрывают "столик" на корме. Закуска, жареный цыпленок, бутылочка водки. Выпив и закусив, едят с удовольствием. А потом... очнулись от громкого голоса из репродуктора.
  
   - Эй, на прогулочной лодке 24-бис, ведите себя согласно правилам для отдыхающих на воднотранспортных средствах весельного типа. В противном случае ваше судно будет отбуксировано к причалу, а вы подвергнитесь штрафу.
   - Там все видели, - руки Ларисы подхватили две голубые ленточки.
   - Наверно не все, - одеваясь, пошутил Василий, иначе бы уже выслали сторожевой корабль.
  
  
   Щелкнули железные двери тамбура.
   Здравствуйте, - Настя, покраснев, слегка наклонила голову. - В штабной, сведения несу.
   - А много свободных мест?
   - Ни одного. Даже двойники есть.
   - Настя, а вы на пляж во Владивостоке не собираетесь?
   - Приедем, увидим, - она неуверенно пожала плечами.
   - Если надумаете, меня возьмете?
   - Конечно. - Рассмеявшись тонким колокольчиком, Настя исчезла.
   - Сразу согласилась. Наверно сама мечтала, а сказать не решалась. - Довольный собою, Василий, подпрыгивая, зашагал к Ларисе.
  
  
   Глава 5
  
   В купе уютный полумрак. На окнах домашние занавесочки с узорчатой вышивкой. Столик застелен скатерочкой. На нем баночка с букетиком цветов. Тикает будильник. Лариса в черном кимоно с яркими белыми и красными хризантемами, спала на нижней полке, зябко поджав ноги, завернутые в пикейное одеяло.
  
  
   Длинные ресницы едва сомкнуты, дышит тихо, лицо настороженное.
   Василий тихо присел на краешек постели, чуть наклонился и заметил у нее на щеке легкий пушок, который, сбегая вдоль уха, растворялся на скулах серебристым дымком. Не удержавшись, прикоснулся к этой "лунной дорожке". Лариса проснулась.
  
  
   - Ты откуда?
   - Проходил мимо. - Он потянулся к ее векам.
   - В глаза целовать - к разлуке, - Лариса отстранилась.
   - Неужели? - Опустился на колени.
   Лариса прижалась к нему, поглаживая ладошками спину. Руки, слегка коснувшись груди, скользнули ниже...
  
  
   - А двери не заперли, - заметила она, сдерживая смех.
   - Уже не надо. - Он расслабился, прислонившись к стене. - Как после бани.
   - А после бани необходимо, - Лариса достала пластиковую бутылку с красноватой жидкостью и сверток в фольге. Развернула.
   - Жареные щучки, - обрадовался Василий. И хотя только что отобедал, потекли слюнки. Поднял стакан. - Давай никогда не ссориться.
  
  
   - Никогда, никогда, - поддержала она.
   - Выпил и, широко раскрыв рот, замер, боясь вдохнуть. На глазах выступили слезы. - Ну, это! - Помотал головой.
   - Понравилась? Мама постаралась, из карамели гнала. Теперь закуси, - протянула малосольный огурчик.
   - И кто придумал водочку огурчиком закусывать? Гениальный был человек.
   - А грибочками? - Лариса открыла баночку с маслятами.
  
  
   Но Василий взялся за щучек. Ел неспеша, смакуя маленькие хрустящие головки, спинки и тонкие ребрышки.
   Жареные щучки были не только деликатесом, а настоящим лакомством с детства. Ловил он мальчишкой судаков, голавлей, лещей, жереха, даже стерлядь попадалась, но ничего, вкуснее щучек, есть не доводилось.
  
  
   - Кто же это постарался? Дай ему Бог здоровья.
   - Муженек мой разлюбезный тебе угодил. У нас не квартира, а магазин рыболов-спортсмен. В каждом углу удилища, лески, крючков больше, чем мух. Обручальное кольцо и то переплавил на какую-то шишку.
   - Мормышку, - поправил Василий.
   - И ты тоже?
   - Ну, не настолько, чтобы золотые крючки лить, но иногда люблю посидеть на бережку.
  
  
   - Иногда? А мой благоверный всегда. Для него, что я есть, что меня нет, лишь бы клевало. Только и слышишь - повела, подсек, тяну, удилище изогнулось, леска струной, а она играет, играет. Тьфу, ненормальный. Для него рыбу вытащить, что бабу трахнуть. Извини, честное слово, не вру. Я уж с ним и так, и эдак, а он лежит, шепчет люблю, а думает о рыбалке, я ж чувствую. Ешь, наслаждайся, хоть какая-то польза от него.
  
  
   Василий отложил рыбу, вытер пальцы. Последние слова ему не понравились. Было в них что-то обидное. Захотелось встать и уйти, но появилась баба Клава, напарница Ларисы. Женщина немногим за тридцать, веселая, разговорчивая, с фигурой в три обхвата.
  
  
   - Ага, голубчики, пьете, жрете, а меня не зовете. Эх, Васюган, - Клава уселась рядом, придавив Василия к стене. - И как я успела? - Проворно навалилась на щук. - Везет же некоторым. Всегда в доме свежак, рыбка живая. А у меня мужик не ремонтах повернут. Приедешь уставшая, в голове грохот, перед глазами морды пассажиров, а он стучит, сверлит день и ночь, хоть беги. Краской воняет, не дом, а народная стройка. Мне прилечь надо, покушать чего-нибудь свеженького, вкусненького. Я ему на день рождения комплект рыболова подарила. Думала, станет рыбачить. Куда там, все валяется, ржавеет. Повезло тебе, Ларчик.
  
  
   - Да уж, повезло.
   - А то нет? - Клава облизала бумажку из-под рыбы, - Тебе бы моего прораба.
   - Хочешь, поменяемся? А то у меня обои переклеить некому.
   - С радостью. Только он тебе и в постели о гвоздях и шурупах говорить будет.
  
  
   Разговор раздражал Василия. Резко поднявшись, он процедил сквозь зубы, - труба зовет, сдай в сторону, - толкнул Клаву в пухлый бок. Но она, прислонившись к стене, кивнула. - Проходи, - Василий, нарочито грубо перелез через "преграду", зло придавив коленом толстые ляжки.
   - Ой, мамочка, - застонала Клава. - Хорошо то как. Хоть мужик потоптал. Может вернешься?
   - Обойдешься, - Лариса встала и прижалась к Василию. - Иди, не слушай нас.
  
  
   - Кто вас, бабоньки, разберет? - Шагая по коридору думал Клоков. - Пьет, гуляет - плохо. Не пьет, не гуляет, рыбу ловит или дом в порядок приводит - опять плохо.
   - Моя Валентина тоже, наверно, подружкам жалуется, - часами под машиной валяется. - Нет, не думаю. Она ее любит, моет до блеска. - Вздохнув, он с нежностью вспомнил Матильду, жену, мальчишек.
  
  
  
   Глава 6
  
  
   - Ну, сейчас задрыхну без задних ног, - потянувшись на полке в купе, с наслаждением подумал Клоков. Снял туфли, а раздеться поленился. Глаза безвольно слипались. В голове быстро, отрывочно мелькали цветные картинки прошедшего дня. Велосипед, Матильда, Лариса, баба Клава, Антонида Захаровна в обнимку с Кузьмой Кувалдой, а потом - ровное, бескрайнее снежное поле и яркое, слепящее солнце.
  
  
   Неожиданно, как эхо, услышал мягкий голос. - Золотой мой, спит или нет? - И сон, как большая тяжелая птица, нехотя, начал улетать. - Марь Ивановна, явилась. Соскучилась, старая.
  
  
   Марь Ивановна разменяла седьмой десяток, ветеран войны и труда, но об отдыхе и покое слышать не хотела. - Меня из моей плацкарты только вперед ногами вынесут.
  
  
   За долгие годы работы ни один пассажир на нее не пожаловался. Случай для проводника редкий. Тем более она вечно "под градусом", в "настроении".
   Юрий Антонович, принимая бригаду, заявил. - Еще раз увижу пьяной, уволю.
   - Когда ж это я пьяной была? - удивилась Марь Ивановна.
   - Да от вас и сейчас пахнет, - не выдержал Генерал.
   - Так это я в настроении.
  
  
   - В настроении? - опешил Антоныч, - как же вы тогда пьяного представляете?
   - Ну, это когда ни рукой, ни ногой пошевелить не может и мать родную не узнает. А для настроения даже врач рекомендует. Нам на передовой для куражу по сто граммчиков ежедневно полагалась. Подводникам и космонавтам по сей день наливают, а уж проводникам сам Бог велел.
  
  
   - Из каких же это соображений? - Язвительно спросил Юрий Антонович.
   - Почем я знаю? Ему виднее.
   Антоныч оставил ветерана в покое. Работала она хорошо, начальству не перечила, безропотно платила взносы во все общества - от охраны памятников старины до ДОСААФ. Во время компании по борьбе с пьянством первой записалась в добровольное общество трезвости. Бригадир поинтересовался, для чего ей это понадобилось?
  
  
   - Да, как же, золотой вы наш, уважаемый? Партия сказала надо. Народ ответил - есть.
   - Так вы беспартийная.
   - Я - коммунист в душе, а народ и партия едины. Воля партии - воля народа, - бодро засыпала начальника Марь Ивановна "правильными словами".
  
  
   Тот поспешно согласился и, если о ней вдруг заходила речь, торопливо говорил. - Работник хороший, а главное политику партии понимает правильно. - И доверительно добавлял, - ее за плевок не возьмешь.
  
  
   - Васек, спишь? Прозвучал у самого уха ласковый голос.
   - Нет, танцую. Чего надо? - Нехотя встал, поднял крышку полки. Марь Ивановна бросилась помогать.
   - Кислородик ты наш ненаглядный. Дышать тобой не надышаться, бархатный мой, - бормотала она, кряхтя поддерживая тяжелую крышку.
  
  
   - Сколько?
   - Две, золотой мой, атласный. - Полезла в карман кителя за деньгами. - Для пассажиров стараюсь, пристали с ножом к горлу, - белой, мать, достань. Ну, я к тебе, ласковый.
  
  
   Василий ворчал и злился для вида. Многие на старушку покрикивают, не церемонятся. Она привыкшая, не обижается, знает, не по злобе это. Марь Ивановна клиент "почетный". Каждый рейс больше всех водки покупает, без всякой для себя выгоды. А могла бы, как некоторые проводники, свой "товар" возить и навар иметь. По неписанным законам водкой в составе "разрешено торговать" ночному сторожу и электрику. Им не с кого калым получить. Но перебивают торговлю не только проводники, а свои же официанты-разносчики.
  
  
   - Иди, Марь Ивановна, спать хочется.
   - Меня уже нет, потерялась, только обниму и поцелую в уста твои сахарные.
   - Отстань, луком от тебя несет.
   - Сильно? - Она лукаво улыбнулась. - Для маскировки, нежный мой. Проверку обещали. Юрий Антонович мне наказал. - Настроение можете поддерживать на уровне, но чтобы проверяющие носа не подточили. А что, хорошо прошибает?
   - Хоть противогаз надевай. Комиссия до твоего вагона не дойдет, еще в тамбуре задохнется.
  
  
   - А мне бояться нечего. Она беззвучно рассмеялась, зажмурилась, наморщила лоб, пригладила седые волосы и, резко рванув полы кителя, где торчали белоголовки, закричала. - Нас за плевок не возьмешь, мы при гранатах!
  
  
  
   Глава 7
  
  
   Проснулся Василий бодрым, в хорошем настроении. Мурлыча "утро красит нежным цветом" и, предвкушая чашку крепкого чая "под папиросу", вошел в ресторан. Показалось, что попал в казарму, где ночевала рота солдат. За день здесь побывали сотни клиентов. Закурил, дышать стало "легче".
  
  
   В дальнем конце Юлька с Николаем фасовали печенье и, взвешивая, добавляли гирьку "воровку" грамм на пятьдесят. Мелочь, но наварец капает.
   - К большой проверке готовятся, - усмехнулся ночной.
   За столом у буфета сидели Велосипед и Генерал. Перед ними стояли закуски, коньяк "Белый аист" и бутылка "Боржоми". Чернушка, закатывая глаза, качал головой, с чем-то соглашаясь.
  
  
   Увидев Василия, он кивнул на свободный стул, пододвинул стакан с коньяком. - Присаживайся, в ногах правды нет. Хотя, ее нигде нет, разве что у прокурора, он всегда прав, - говорил директор, будто крупу сыпал. - Будем толстенькими, - Чернушка хлопнул рюмку.
   - Куда еще? - Пробасил Юрий Антонович и, погладив ладонью живот, медленно выпил.
   - Пока толстый иссохнет, худой сдохнет, - ободрил его Сергей Николаевич и, осмотрев свои тонкие руки, захихикал.
  
  
   Василий проглотил коньяк, обжигая язык и горло. Закусил сочным "кружком" лимона.
   Юрий Антонович намазал маслом ломоть белого хлеба, положил два куска соленой кеты, а сверху дольку лимона. Оглядел бутерброд и, неспеша, откусил.
   - У нас человек - ничто, пыль, - заговорил директор, - вокруг только кричат - все для человека.
   - Да, человек. - Юрий Антонович вытер пальцы о полотенце, расстегнул китель. - У меня, ебенть, случай интересный был.
  
  
   Генерал в армии укреплял речь нецензурными словами. Привычка въелась глубоко. Он искренне мучился, но избавиться от нее не мог. Наконец, нашел выход, заменив крепкие выражения одним, вроде безобидным "ебенть", которое и использовал для связи членов предложения.
  
  
   - Служил я при химполигоне. Наступил черед проверки отравляющих веществ на пригодность.
   - Прямо, как продукты, - вставил Чернушка.
   - Именно. Ну, ебенть, расставили клетки с кроликами и в укрытие. Распылили отраву. Прошло нужное время. Специалисты дали команду освидетельствовать результат и приступить к уборке полигона. Я проинструктировал бойцов. И что вы думаете? Один солдатик возьми и сними противогаз. Чуть вдохнул и с копыт. Зачем он это сделал, никто объяснить не мог.
  
  
   - Значит не испортилась отрава, - не утерпел Велосипед.
   - Лучше не бывает, но суть вопроса не в этом. Приказал я накрыть бедолагу одеялом из караулки. Обычным, суконным. Сколько лет оно там лежало, одному Богу известно. Отправили горемыку в морг. Написал я рапорт. Как, что, при каких обстоятельствах. Везу, ебенть, в штаб и уже вижу себя под судом и следствием, хотя моей вины в том, что случилось, нет. Но в армии так не бывает.
  
   Если виновных нет, их назначают. А кроме меня под танк бросить некого. Да! Только суть вопроса не в этом. Прибыл, надел брюки ширинкой назад, чтобы, значит, сподручней меня, - бригадир многозначительно замолчал, подавив неприличный глагол. - Сунулся с рапортом по инстанциям. А в штабе, ебенть, Содом и Гоморра и гибель Помпеи впридачу. Оказывается, Никиту по загривку пнули. Отдыхать поехал, а его, ебенть, под зад коленом. Но суть вопроса не в этом.
  
  
   Антоныч, а анекдот знаете? - Заерзал директор. Он долго молчать не мог.
   Но Генерал поднял указательный палец и, неторопясь, продолжал.
   - Я к одному, другому. Меня отовсюду гонят. Мол, не до тебя. Но я упорный, стучусь во все двери, и нарвался, ебенть.
   - Погиб? Боец? Да ты соображаешь, что сейчас в стране делается? Отставить, кругом шагом марш. - Уехал я, а сам дрожу, жду наказания. Но дело заглохло.
  
  
   Отписал я несчастным родителям. Дескать, погиб ваш сын при исполнении служебных обязанностей. А его, нескладеху, сняли, ебенть, со всех видов довольствия и уволили из рядов Советский армии в связи со смертью. Да! Но суть вопроса не в этом. Получил я новое назначение, собрался уезжать, и вдруг заработал начет за ... одеяло. - Приказали погибшего накрыть, А где одеяло?
   - Где человек, ебенть, никто не спросил. Вот так, - он застегнул китель. - Ну что, по коням? То бишь по койкам? - Попытался встать, но директор торопливо остановил его.
  
  
   - Анекдот, анекдот. Высадились американцы на Марсе. Ходят, командуют. Небоскребы здесь понастроим, а марсиане отвечают, - опоздали, - прилетал сюда маленький, лысенький, толстенький и обещал всю планету кукурузой засеять. - Чернушка заулыбался.
   - Да, Никита бы засеял. Вовремя сняли, а то бы уже при коммунизме жили не тужили. - Антоныч грузно поднялся, надел фуражку, взял перчатки, направился к выходу. - Ну, спокойной вахты.
  
  
  
   Глава 8
  
   Директор пошарил за пазухой и, достав ключ от сейфа, поцеловал его. - Нагрудный крест, - захихикал он. - Открыл дверцу несгораемого шкафчика, спрятал коньяк и вытащил пачки денег, перетянутых кассовой лентой. - Ну, мы дали. Только отъехали, и уже полплана готово. Если так дела пойдут, первое место и переходящее знамя у нас в кармане. Говорят, деньги не пахнут, неправда. Я каждую бумажку по запаху узнаю, - цветочки мои, ягодки, какие же вы ароматные. Завяжи мне глаза.
  
  
   Василий знал, что Чернушка в прямом смысле слова обладал нюхом на деньги.
   Сергей Николаевич деловито погасил окурок, достал из каждой пачки по банкноте. Зажмурился. - Перемешай.
  
  
   Ночной пошуршал "бумажками". Директор взял наугад купюру, принюхался. - Петушок, - ласково произнес он и поспешно добавил, я не жульничаю. - Взял следующую. - Четвертак!
   - Да вы по размерам узнаете.
   - Что? Возьми их себе и глаза завяжи, - возбудился Велосипед.
  
  
   Глаза завязывать не стали. Василий держал купюры, а директор быстро и безошибочно отгадывал, радуясь, как ребенок, у которого получился несложный фокус.
  
  
   - А чем пахнет, например, рубль?
   - Интересный вопрос. Знаешь, каждый запах имеет еще и цвет. Рубль, например, медовый, как пчела. Он самый маленький, но очень трудолюбивый. Червонец - красный и по запаху похож на портвейн, но лучше всех пахнут сотенные и полусотенные, жаль их этот придурок, министр финансов, изъял, но я на память оставил. - Он достал купюры. - Они по запаху напоминают черные волги и кожаные кресла. И как ума хватило таких генералов в отставку отправить? Это же не деньги, а произведения искусства.
  
  
   - А доллары вы пробовали определить?
   - Баксы? - Он достал "зеленые" достоинством в пять, двадцать и пятьдесят. - На, перемешай. - Василий незаметно подложил пять рублей и поднес к лицу директора. Тот принюхался, сморщил нос, задумался. - Ты кого лечить вздумал, пацан, - вскрикнул Чернушка радостно. - Заменил и решил, что я ложанусь. Это ж пятерочка, нашенская. Меня не проведешь. Все американские пахнут жвачкой и кока-колой, не ошибешься.
  
  
   - Вы могли бы в цирке выступать.
   - Еще чего, я не клоун, а бизнесмен. - Сергей Николаевич спрятал деньги, закрыл сейф. Бизнес - великое искусство. Думаешь, зря я институт Советской торговли закончил?
  
  
   Погоди, сезон откатаем, возьму наш ресторан в аренду. Народ сокращу, кухню закрою. Только спиртное и закуски порционные, как в Макдоналдсе. В зале - бар с видеосалоном. Вход платный. Работаем круглосуточно. Я за стойкой днем, ты - ночью. И весь штат. Представляешь, какая экономия персонала и денег. Тебе не просто зарплата, а часть прибыли. Здорово! Потом вагон выкупим и сдадим в аренду другим, а сами еще возьмем. И так, пока все рестораны на линии не станут нашими. А линия перспективная - трансконтинентальная, из Азии в Европу. Если с умом подойти, такие дела можно развернуть, - он зажмурился, закурил, мечтательно закатил глаза.
  
  
   - Если вы так размахнуться решили, на кой черт вам переходящее знамя?
   - Одно другому не помеха, - не смутился Велосипед. - Сегодня - ударники коммунистического труда в почете, а завтра - передовики капитализма. Не торопись поперек батьки в пекло, но и вовремя смыться успей. Как наш секретарь парторганизации.
  
  
   Только шум пошел, что партячейки на производстве закрывают, он сразу в инженеры по технике безопасности подался и начал инструкции писать, правила выдумывать. - Чернушка достал тоненькую брошюрку, прочитал. - "Правила техники безопасности при откупоривании шипучих вин". - Лицо, откупоривающее шипучие вина, - в дальнейшем именуемое манипулятор, - директор многозначительно поднял палец, - обязано иметь соответствующий документ, разрешающий откупоривать тару, содержащую шипучие вина, - продолжал читать он, морщась от смеха.
  
  
   - Документ выдается квалификационной комиссией после сдачи теоретических и практических навыков по откупориванию тары, содержащей шипучие вина. И тому подобное на двадцати страницах. И такие писульки по каждому вопросу. Теперь он всем устраивает переаттестацию. Раньше по партийной линии мог взгреть, теперь по технике безопасности. Учись, мотай на ус. Не место красит человека, а человек место.
  
  
   Ну а как наш товар? - Чернушка наклонился к Василию, глазки забегали. -Гони во все лопатки. Мы их, старик, сделаем. За ночь разлить успеешь? Постарайся. Держи, капитан - "черная метка", - он протянул Клокову фальшивую печать треста дорожных ресторанов.
  
  
   Мало вино затарить, надо на этикетках этот штампик тиснуть, и станет оно дороже "на законных основаниях". Слегка задержав ладонь директора, ночной, нараспев, ответил - Давай пожмем друг другу руки и в дальний путь, на долгие года.
   - Типун тебе на язык, змей бумажный, слон плоскостопный. - Чернушка отстранился. - Шуточки у тебя. - Ну, жми, дави, хватай, царапай.
  
  
   Глава 9
  
   Директор ушел. - С вином лучше повременить, - решил Василий. - Это Велосипеду надо сразу, спотыкаясь. Правда, шумит и суетится он не из вредности, а по должности. Иначе нельзя. Все дела наперекосяк пойдут. С него и план требуют, и культуру обслуживания, и дисциплину, и от своего "бутерброда" обязан отломить и наверх передать. В вагоне он - большой человек, а в конторе - пешка. Посудницу труднее найти, чем директора ресторана. Вот и попробуй и честь соблюсти, и капитал приобрести.
  
  
   Он и вертится, бригаду не щадит - государственный план выполняет. Леваком торгует - для себя и начальства калым добывает. Но во всем меру держит. В составе знают о леваке, но молчат, потому что у каждого свои грехи. Проводники безбилетных пассажиров берут или макароны выдают - постельное белье по второму, третьему разу. У официантов свои хитрости, у кухни свои.
  
  
   За окнами вагона летела мгла, рассекаемая огнями полустанков. В небе в легком мареве тысячами рыбьих глаз стояли звезды.
   - Успею затарить. Тише едешь - цел и невредим приедешь. Передохну и за дела возьмусь. - Клоков сдвинул стулья. Лежать на них можно только на боку, поджав ноги и упершись головой в прохладную, подрагивающую стену вагона.
  
  
   Но ему было удобно и уютно. А вот дома в широкой мягкой постели он, наоборот, долго не мог устроиться. Раздражали накрахмаленные простыни, мягкие подушки, а главное места полно. Засыпая, прислушивался, как сторожевой пес, не идет ли кто. - Где сейчас жена, мальчишки? С мая их не видел. Эх, жизнь!
  
  
   С директором расплачусь и уволюсь, пойду сторожем на стоянку. Выгод много. Во-первых, машина на виду. Во-вторых, при семье. В-третьих, заработаешь больше, если, конечно, не лениться. Сутки дежуришь - трое свободен. Садись за баранку и халтурь. Сколько можно? Сына в первый класс проводить не могу. Сашка, старший, тот уже в восьмой ходит. А Мишутке, младшенькому, только семь исполнилось. Хорошо хоть подарки успел им оставить. -
  
  
   Представил, как поведет Валентина сынишку 1 сентября в школу в новом костюмчике, с ярким рюкзачком за спиной. Вещь удобная, японская. Долго выбирал. Лямки широкие, плечи не трут, карманов и кармашков много, но главное - отражатели. Шагает пацан вечером по дороге. За сто верст они шоферам сигналят. А еще часы. Особенные. Двенадцать мелодий играют, целый оркестр. Вещь необходимая. Сейчас ведь время - деньги.
  
  
   Соберутся мальчишки-одноклассники, удивятся, начнут расспрашивать, рассматривая заморское чудо, а он с гордостью ответит. - Папа подарил. - От этих мыслей даже в горле запершило. - Ну, ничего, - успокаивал себя Василий, - считай, один день уже в пути, осталась самая малость - тринадцать. На восток - ночи короче, но кажутся длинными, будто в гору крутую поднимаешься, а из Владивостока возвращаешься, как на санках, вниз летишь. До океана бы дотерпеть, а обратно ноги сами побегут.
  
  
   Глава 10
  
   От воспоминаний отвлек громкий, икающий смех. Клоков привстал. Юлька, пережевывая печенье, безудержно хохотала, утирая передником слезинки. Николай, опустив голову и шурша пакетами, улыбался. Напротив, за столиком, расстегнув рубашку, развалился Кукла. На его крепкой груди блестела толстая золотая цепочка с распятием.
  
  
   - Вася, - крикнула Юлька, - знаешь, как называют похороны милиционера? Мусоропровод, - и снова залилась заразительным смехом.
  
  
   Ночной улыбнулся, но общего веселья не поддержал. "Дурка" явно принадлежала Кукле, которого он недолюбливал, считая мелким фраером и бакланом за манеру общаться со всеми, как с лохами.
   - Не дрейфь, братан, напьемся, провеемся. Не такие кочегарки размораживали, - снисходительно говорил тот, как шелуху от семечек выплевывал. С удовольствием хвастался своими способностями. - Я никого никогда не обманываю. Ведь вокруг - лохи, дубье, дерево. Обмануть их - пара пустяков. Я их наказываю за жадность и тупость.
  
  
   Вариантов много. Вот простейший. Прикидываюсь пьяненьким, но козырным хлопцем с прииска "Удачливый". Мол, качу на материк, в отпуск. Три года весь полярный день, всю полярную ночь на бульдозере вкалывал, рычаги дергал. Теперь гуляю. Денег валом, но хочу зелени - долларов из Штатов, чтобы на них мамане, батяне и сестричкам гостинцы справить. Тусуюсь там, где народ продает, покупает валюту. Хожу, базарю, липну ко всем. Наконец, цепляют меня продавцы. - Много надо?
  
  
   - Да с тыщенку бы взял. Вынимаю пачку бабок и мотаю перед их глазами завидущими, как красной тряпкой перед мордой быка. Они уже в экстазе. Заламывают сумасшедшую цену. Я не соглашаюсь. Дескать, многовато, братва. Слегка скашивают. Я снова мнусь для порядка, сто раз переспрашиваю не фальшивые ли и, наконец, решаюсь.
  
   А они - лохи натуральные. Моряки или рыбаки, которым зеленью платят. Даю я им "куклу" - пачку денег, где мелкие купюры сверху, а крупные - снизу. Считают, пересчитывают, но скоро убеждаются - без обмана. Потом я пересчитываю доллары, но, махнув рукой, бросаю. - Я вам верю. - Кладу деньги в карман и, как бы между прочим, спохватываюсь. - Мужики, я вас, кажется, надул, пару бумажек недодал. - Насторожились, соображают, прикидывают. Вроде все на месте. Но если этот старатель подпитой хочет добавить, надо соглашаться. Возвращают деньги.
  
  
   - Будь я мелкий фраер - забрал бы все и с концами. Но я честно пересчитываю и, конечно, ошибаюсь. Кладу сверху "куклы" пару купюр. Лохи от радости чуть ли не до неба готовы прыгать. Остальное - дело техники. Отдаю "куклу", снимая снизу пачку крупных, и мигом растворяюсь. А эти слоны плоскостопные, радуясь удаче, начинают где-нибудь в укромном месте деньги пересчитывать и кричать. - Лишнее пропьем. Но бац, облом, половины-то не хватает.
  
  
   - А не боишься? - Спросил его как-то Василий.
   - Кого? Лохов? Это они меня, пусть боятся. Ментов? Но в милиции тоже люди работают. Поесть, попить хотят. Отстегнешь по мелочи, чтобы не мешали. А если повяжут, больше двух лет не дадут, а в первый раз вообще условно. Вот так. Не такие кочегарки размораживали.
  
  
   - Ничего, - когда-нибудь разморозишь, - с неприязнью подумал Василий.
   - Виноват, - прозвучало над ухом.
   В лысом мужичке в линялых спортивных шароварах, застиранной майке, шлепанцах на босу ногу и кобурой на пузе, он узнал прапорщика. Еще в Москве приметил, как сели в штабной вагон два солдата с автоматами и ящиком зеленого цвета, окованным железом, а этот командир шел следом. Им отвели отдельное купе. - Секретную почту везут, - важно объявила Петровна и начала "тереться" возле служивых. - Старая бандероль, а кокарды любит.
  
  
   - Виноват, - отрывисто и вкрадчиво повторил прапорщик, вскинув два пальца к виску и чуть не "щелкнув" задниками тапочек. - Три пачки Примы.
   - Нет Примы.
   - Как же так? А что есть?
   - Пел-Мел, Кэмэл, Мальборо.
   - Отставить, - командир наморщил лоб, всмотрелся в витрину, пригладил маленькие рыжеватые усики. - И Беломора нет?
   - Давно не держим. Слава Богу, Яву дали.
   - Одна Америка, - упавшим голосом констатировал офицер, - раскрыв ладонь с деньгами. - Пачку Явы.
  
  
   - Из личной любви к армии и флоту, как член ДОСААФ - держи. - Василий протянул свой Беломор. От денег отказался.
   - Когда ближайшая станция?
   - Не надейся, теперь до самого Владивостока сплошная Америка. Настоящего курева днем с огнем не сыщешь.
   - Безобразие, - разве нормальный человек может этой фильтрованной травой накуриться?
  
  
   - С меня какой спрос? Происки ЦРУ не иначе.
   - Политика, - наставительно заметил прапорщик. - Германию отдали, войска вывели, теперь радуйтесь, курите " маде ин Америка", - задыхайтесь.
  
  
   - Далеко путь держите?
   - Согласно приказу. - Отрезал вояка. Резко повернулся и двинулся к выходу.
   - Эй, служивый, дай пушку пальнуть, - крикнул вдогонку Кукла.
   Прапорщик машинально прикрыл кобуру ладонью, процедил сквозь зубы. - Когда прикажут, тогда и пальнем, - и быстро исчез за дверью.
  
  
   Юлька залилась смехом до поросячьего визга. - Испугался, командир. Нажрал ряшку, а солдатики, как два прутика. И мой братик служит-тужит. Небось, такой же полкан им помыкает.
   - Чего ему бояться, он при оружии, головой за него отвечает.
   - Кто такому дундуку оружие доверит, Вася? У него кобура вместо кисета, а может шкалик туда прячет.
   - Автоматы у солдат настоящие, - подал голос Николай.
  
  
   - С холостыми патронами. Я как-то во Владике влип. "Сделал" одного моряка-рыбака и в состав, чтобы не светиться. Прилег и вдруг слышу запах скоблянки из трепангов. Я на один бок на другой, а запах все сильнее. Чувствую, хочу скоблянки, как беременный, хоть стреляйся. А раз хочу, значит, дай и прямой наводкой в "Золотой рог". Только там фирменная скоблянка, на свином смальце, мамой клянусь. Забегаю, девочки все свои. Мне, конечно, отдельный столик. Они там круглые, дубовые.
  
  
   Сам Александр Колчак в этот ресторан захаживал. Его место там, как в музее, показывают. Короче, икорочки, балычка, шампани бутылочку. Закусил, несут, родную. Насытился, отпал, млею. Стало вечереть. Народу тьма, музыкантики зашустрили, людишки плясать пошли, уже, значит, подпили. Ну, думаю, перекурю и домой. Хлоп, хлоп, а зажигалки нет. За спиной полный стол каких-то бесов. Пьют, жрут, бакланят.
  
  
   Поворачиваюсь. И того, который за мной, пальчиком по плечику. - Братан, огонька не найдется? И ... мать моя, женщина. Вижу лоха, которого я днем на уши поставил. Вперились мы друг в друга, как псы перед схваткой. Он завыл, как сирена на пожаре, - вор! Бандит! Держите! Я год в морях гнил, а он за две минуты все отнял. - Дружки его, как пантеры, на меня. Я в углу - бежать некуда. Мигом ныряю под стол. Скатерти длинные, до пола.
  
   Слышу - надо мной буря. Достать не могут. Пинают ногами, но стол огромный, не дотянуться. Задрали скатерть и вкруговую рыла засунули, кто с ножом, кто с вилкой. Рвутся меня казнить. Я им спокойно. - Братва, что за базар? Знать ничего не знаю, звоните в милицию. Лох от злости плеваться начал. - Мы с тобой без милиции разберемся. - Ну, я не стерпел. Харкнул прямо в рот его вонючий. Сразу притих. Явились менты.
  
  
   - Господи! - Юлька перекрестилась, откусила печенье.
   - Не Господи, а, слава Богу. Стол подняли. Я сижу, как пес на присядках. Вокруг воют, - вор, грабитель, убить, растоптать. Но моя милиция меня бережет. Сама сажает - сама стережет. Всех в отделение.
  
   Я прикинулся шлангом, говорю, первый раз вижу, просто прикурить хотел. Опер глянул в упор. - Учтите, чистосердечное признание облегчит вашу вину. Иначе под пресс пустим. -
  
  
   Чувствую, не шутит начальник, но не такие кочегарки размораживали. - Вспомнил, - кричу, - сегодня утром нашел пачку долларов на улице. - Достаю, показываю. - Прошу принять. - Опер снова зыркнул и говорит отнеси туда, где нашел. Только осторожно. Через двор пойдешь, о мотоцикл не споткнись, многие за коляску цепляются. Ты, кажется, прикурить хотел. - Расстегивает кобуру, достает зажигалку. - Я думал у вас там пистолет. - А он мне. - В кого стрелять? Вокруг одни наши советские люди. - А ты, Вася, говоришь оружие. Понты и видимость. Пустая у них кобура, пустая.
  
  
   - И тебя отпустили и денег не взяли? - Удивилась Юлька.
   - Кто ж деньги в кабинете брать станет? Я вышел и сунул их под фартук коляски.
   - А тот рыбак охламон? - Поинтересовался Николай.
   - На то и охламон, - отрезал Кукла, - свидетели рассказывали, как он меня ударить хотел, скверными словами обзывал, а как я его на уши ставил, никто не видел. Предупредили его.
  
  
   - Мы на тебя можем дело завести и на работу сообщить. Визу тебе закроют и за границу не выпустят, чтобы Родину не позорил. - Тот испугался, еще им отвалил и отбыл в моря рыбу удить. А все от жадности, - заключил Кукла.
   - И ты все деньги ментам отдал? - Сокрушенно произнесла Юлька.
  
  
   - Эх, Юлечка, - он ловко перегнулся через стол, обнял ее за статные бедра. Она закатила глаза, приоткрыла пухлый рот, замерла, слегка постанывая. - Не в деньгах счастье, деточка. Для меня бабки - пыль. Главное уметь их сделать, - он отлепился от Юльки, достал четвертной, зажег и прикурил сигарету.
  
  
   - Ненормальный. - Пытаясь задуть купюру, Юлька аж покраснела. Но погасить не смогла.
   - Как пылают, деревянные, - усмехнулся Кукла и извлек доллары. - Вот это деньги со знаком качества, а не количества.
  
  
   Неожиданно он вскочил, спешно спрятал долларовую бумажку.
   В ресторане появилась Настя. Быстро оглядев компанию, сдвинула брови. - Трудитесь, не спите? - бросила она на ходу и скрылась.
   - Расселись, трепятся, - ворчал Клоков, - мог бы сейчас с Настеной поговорить.
  
  
   К его радости, Кукла широко зевнул, потянулся и лениво протянул, - Кажется, баиньки пора. - Встал и вышел.
  
  
  
   Глава 11
   - Настя с минуты на минуту будет возвращаться, а Юлька со Студентом все торчат, - волновался Василий. - Ребята, шли бы спать, ночь на дворе.
  
  
   - Золотые слова, - Юлька закрыла глаза, встряхнулась, вроде морозец ее пробрал, прижалась к Николаю и капризно залепетала. - Колюшка, миленький, девочка спать хочет, отпусти ее, а она тебе за это что-то покажет, - и, заграбастав тощую талию, прижала парня к себе, подмигнув Василию.
  
  
   - Очень надо, - невнятно пробурчал Студент, дернувшись в сторону. Лицо и шею его залил румянец. - Иди, я закончу.
   - Гирьку не забывай, а то пассажиры обожрутся, задницы слипнутся, - крикнула от дверей Юлька.
   - А этот остолоп остался. Ладно, Студент - свидетель безобидный.- Клоков зашел в умывальник, причесался, заправил рубашку, посматривая в зал. Ожидая Настю, наблюдал, как легко, почти механически работал Николай.
  
  
   Появился Студент в бригаде летом. Учился он в институте Стали и сплавов. Закончил первый курс. Умный, симпатичный, трудолюбивый, скромный, скверного слова не скажет, не зазнайка. На гитаре играет, как артист. Не пьет, не курит, из приличной семьи и директору свояком доводися.
   Чернушка взял парня "на поддержку штанов заработать и жизни поучиться".
  
  
   - В институтах многое узнаешь, но только не, то, что надо. Я, к примеру, всю премудрость торговли на месте постиг. Научился, как калым снимать и концы в воду в отчетах прятать. - Доверительно объяснял он Николаю "смысл бытия".
  
  
   Практику тот проходил у Юльки. - Официанта-разносчика ноги кормят. Чем больше бегаешь, тем больше продаешь, а, значит, и заработок выше. Но если честно торгуешь, то сколько ноги не бей, все равно в пролете останешься. Официант-разносчик, как пчела, на каждой мелочи должен свое взять. Например, дали тебе два сорта колбасы по разной цене, а ты ее по одной, высокой продавай. Или сдача. Крупные, конечно, отдай, а мелочь - зажиль, прикинься. - Извините, мол, обратно пойду, занесу, вы только напомните. - Кто скажет, а кто рукой махнет. А для тебя прибыток. Так по капельке, по капельке горсточка наберется.
  
  
   Официант-разносчик должен быть языкастый, нахальный. Стучи во все двери. Не открывают, сам ручку дергай. Скажут, не надо, а ты не уходи, настаивай. Да больше с хихоньками и хахоньками. - Уважаемая публика, в ассортименте три сорта прохладительных напитков - Буратино, Буратино, Буратино. Первый - утоляет жажду, второй - поднимает аппетит и настроение, третий нормализует сон и кровяное давление.
  
   Желающие могут приобрести весь комплект. Если пассажирка в годах, называй ее девушка, а если совсем молодая - только на "вы" и больше робей, красней, смущайся. А если уж кого в форме увидишь, только генералом величай. Проводников попроси летом вагон натопить. Пить народ захочет, спрос на напитки повысится, и проводникам навар - пустые бутылки. Хочешь жить студент - умей вертеться.
  
  
   Сама же она быстро сообразила, кого ей в "ученики" Бог послал. Мышей не ловит, кур не топчет, веников не вяжет, одно слово - студент.
  
   А ему объявила, - если думаешь на кармане что-то привезти - работаем в одну кружку. Значит, все поровну - и прибыль, и убытки. Только честно, не мухлевать.
  
  
   Николай согласился и безропотно подчинялся наставнице, доверяя ей полностью. А она его "оседлала". Студент по вагонам корзинами упирается, а Юлька где-нибудь спрячется и дрыхнет. Он выручкой делится, а она утаивает и водочкой втихую приторговывает. Николаю не раз намекали, что дурит его напарница, но он Юльке - ни слова. Видать, крепко она его приворожила. И было чем.
  
  
   Внешне привлекательная. Роста среднего, ладная, быстрая, упругая. Всегда опрятная, модно и со вкусом одета. На люди не выйдет пока волосы не уложит и "лицо не нарисует". Пальцы с маникюром. Очень она мужчинам нравится.
  
   Подплывет к столику, нагнется ниже, чем следует, груди напрягутся, слегка выкатятся, а между ними золотая цепочка с крестиком сбегает. Оглядит всех лукаво и ласково скажет, - чего мальчикам хочется?
   - А что у вас есть?
   - У нас есть все кроме живых обезьян, - кокетливо, чуть с вызовом ответит Юлька.
  
  
   Как-то такой "мальчик" простонал. - Этого хочу, - и, наклонившись, чуть было не угодил в разрез блузки.
   На работе она будто на сцене, а среди своих - метиска. Белая женщина с черным ртом.
   - Побойся Бога, - не раз возмущалась Антонида Захаровна, - у тебя ведь, что ни слово, то "родная речь".
  
  
   - Захаровна, у меня было тяжелое детство. Мама рано умерла. Отец - алкоголик, братик на руках. Книги читать мне некогда и хороших слов слышать не от кого, только матерные, вот и привыкла.
  
  
   Щелкнули двери вагона, Василий вздрогнул. Обрадовался, но пришла Марь Ивановна.
   - Ненаглядный мой, лютик бархатный, - всплеснула сухонькими ручками.
   - Сколько? - Отрезал он.
   - Три, родненький, три, нежный, - поспешно сунула деньги.
  
  
   Достала из кармана апельсин. - Вот тебе, ромашечка моя, незабудка с маргаритками, гостинчик принесла, сокол ясный. Дай поцелую, голубь мой.
   Василий подставил щеку, - ох, знойная ты женщина, жаль при исполнении, а то бы занялся тобой.
   - Все целуетесь, милуетесь, - раздался легкий голосочек, и двери захлопнулись.
   - Как нарочно, кочережка, навязалась. - Клоков отскочил от старушки, словно обожженный
  
  
   - Хороша Настена. Сердечко золотое да из себя видная, - Марь Ивановна взглянула на него восторженными, чуть хмельными глазами, - точно, как я, в сорок втором, после школы снайперов. Гимнастерочка, пилоточка, юбочка, сапожки хромовые. Только косу приказали срезать.
   - У тебя коса была? - Удивился Василий, оглядывая редкие седые волосы.
   - А то! До самой задницы. - Она рассмеялась.
  
  
   - Значит, ты снайпер? А почему тебя пулеметчицей кличут?
   - Я? Снайпер? Господь с тобой. Я только школу закончила, а потом при штабе телефонисткой служила. - Она отставила большой палец и мизинец на манер рюмки, приставила к уху, крикнув. - Сокол, Сокол, как слышите? Прием! Немедленно налейте Ястребу, - подмигнула и, придерживая полы кителя, пошла в плацкарту.
  
  
   - Все! - Устало, но торжественно объявил Николай. Повалился на стулья, но тут же медленно поднялся. - Убирать надо, а неохота. И как вы всю ночь не спите?
   - Справился? Молодец, держи награду. - Клоков бросил Студенту апельсин. Тот поймал, понюхал.
   - Здорово! Новым годом пахнет. Откуда он у вас?
   - Снегурочка принесла.
   - В августе, снегурочка? А как ее зовут?
   - Марь Ивановна.
   - Это скорее баба Яга, - он поспешно положил апельсин на стол. - Благодарю за приз, но лучше не надо.
  
  
   - Почему?
   - Меня от одного ее вида тошнит. Извините, может она ваша приятельница, но я, - он брезгливо сложил губы.
   - Да тебе с твоей приятельницей до нее, как до Москвы пешком, - вспылил Василий, зло, с напором, выделив слово приятельница. Но, посмотрев на струхнувшего, притихшего Николая, сдержался. -
  
  
   Ты, Коля, мало ее знаешь. Она ради других в пух и прах расшибется. Добрейшая тетка. Это она сейчас невзрачная, а в молодости школу снайперов закончила, ордена, медали имеет. А было ей столько, сколько тебе сейчас. И коса у нее была длиннее, чем у Насти, но по уставу не положено, приказали срезать.
  
  
   - Почему?
   - Василий задумался, пожал плечами, - наверно потому, что противогаз не наденешь. - Достал перочинный нож и начал счищать шкурку с апельсина длинной цельной лентой. - О ней, между прочим, в газете огромную статью написали. А ты говоришь, тошнит.
  
  
   - В газете? А что писали?
   Василий разломил апельсин, половину протянул Николаю. - История такая вышла. Разносила Марь Ивановна чай. Стаканов не хватало. В одном купе выпьют, она посуду помоет и другим пассажирам несет. В спешке напутала и налила заварку в стакан, где кто-то лимон оставил. Раздала и вдруг слышит, - почему этому гражданину чай с лимоном, а остальным без лимона? - Старушка сообразила, что маху дала, но тут же нашлась. - Лимон причитается только ветеранам войны бесплатно.
  
  
   В купе оказался журналист из центральной газеты.
   - Сколько езжу, но такое внимание к ветеранам встречаю впервые, - удивился он и давай пытать Марь Ивановну, кто распорядился, когда, но ее за плевок не возьмешь, нагородила с три короба. Дескать, по собственной инициативе, в свете постановлений партии, правительства и министерства путей сообщения о повышении культуры обслуживания пассажиров на железнодорожном транспорте, решила начать с лимона, скоро думает добавить конфеты и растворимый кофе. Корреспондент обрадовался "сенсационному материалу" и на полгазеты статью накатал "Не черствеют душой ветераны".
  
  
   - Лучше расскажите, как она на фронте воевала.
   - Сам спроси. Возьми бутылочку, зайди, потолкуй по душам. Тоже решил в газету написать?
   Студент помолчал и выпалил. - А вы никому не скажите?
   - Никому. Я же не баба базарная.
  
  
   - Вы здесь один любите музыку, инструментом владеете, поэтому меня поймете. Я в институте организовал музыкальную группу. Сами сочиняем и исполняем песни, но тянет к крупным формам, хочу написать рок-оперу. Ну, вроде, "Иисус Христос супер стар" или "Юнона и Авось".
  
  
   - Ясно, - Василий понятия не имел о рок-операх, но попробовал соединить слова опера и рок. Представилась сцена Большого театра, где когда-то слушали с Валентиной "Хованщину". Вещь ему понравилась. Особенно интересные, красивые декорации и яркие, необычные костюмы. Но жена не переставала удивляться, - ох, и длинная же. Сплю, сплю, проснусь, снова "Хованщина". - Среди героев оперы он пытался представить кричащих, прыгающих, как козлы, лохматых парней с электрогитарами, но не смог.
  
  
   - Необходима тема, - увлеченно продолжал Студент. - Желательно патриотическая. Я, кажется, ее нашел. Когда в первый раз ехал от Москвы до Владивостока был, как в тумане. Столько городов, рек, лесов, людей и Тихий океан.
  
   Музыка начала складываться сама по себе, понимаете? - Он застучал по столешнице ладонями. - Слышите, стук колес поезда. А сейчас, - забарабанил быстро, быстро, - это мы по мосту через Волгу несемся. - Он поднял подбородок вверх и тихо засвистел, потом завыл, - это наш электропоезд подает сигналы. Можно гитару? - Не дождавшись ответа, выхватил из рундука инструмент, подкрутил колки, настроил и, поставив ногу на стул, укрепил кузов. Сосредоточенно уставился в потолок и, неожиданно громко ударив по струнам, запел протяжным голосом.
  
  
   Я - тепловоз, а не дрезина,
   Стрелой летят мои стальные шины,
   Я всех тяну, я все могу,
   Я - самый главный здесь мужчина.
   В груди моей горит огонь,
   А не холодная, бездушная машина.
  
  
   Николай отложил гитару. - Это наброски, эскизы. Мне нужно написать либретто, литературную основу. Желательна интрига, сильная тема, чтобы от нее оттолкнуться. Судьба Марьи Ивановны любопытна, а баба Ганя, говорят, во время войны разведчицей была. Антоныч, наверно, тоже воевал, и все они теперь работают в экспрессе "Россия". Здорово. Я сейчас пишу дуэт Антоныча и бабы Гани. - Он опять запел, но тихо, задушевно.
  
  
   Ты помнишь, Ганка, как вдвоем, мы воевали под Орлом?
   Нам было по семнадцать лет, в руке не дрогнул пистолет.
   Конечно, помню, дорогой, как били фрица под Москвой,
   Нам было по семнадцать лет, в руке не дрогнул пистолет.
  
  
   - Стихи, конечно, не совсем, а как вам музыка? Ария тепловоза хуже?
   - Нормально, вроде двигатель работает.
   - Точно, спасибо, что услышали. Это так важно, - он нервно схватил дольки апельсина, бросил в рот и сбивчиво продолжал, - Я считаю, что должны запеть мосты, рельсы, вокзалы, проводники и мы все в ресторане.
  
  
   - А танцевать будут?
   Николай насупился. - Не знаю, не думал, хотя кордебалет не исключается. Спасибо за инструмент, спокойной ночи.
   - Обиделся. Что я ему плохого сказал? Василий свернул из длинной ароматной оранжевой "ленты" "апельсин" и положил на стол. - Пацан, натуральный пацан, вроде моего, старшого, чуть что, губу дует. "Апельсин" качнулся, развернувшись в длинную дорожку.
  
  
   Глава 12
  
   "Секретное производство" ночной сторож наладил в туалете. На умывальник - канистру с вином. Пустые бутылки на пол. Втянул через резиновый шланг вино из канистры, и давай писать контора, только тару подставляй. С десяток готово - укупориваешь. Пробки пластмассовые, мягкие. Надавил и готово. "Ручная работа" - усмехался он про себя. Потом по этикеткам штемпелем пройдется, и бутылочка, как с конвейера, не отличишь.
  
  
   Василий приоткрыл двери умывальника, оставив узкую щель, вздохнул и тихо произнес, - Господи, благослови, - зажал конец шланга и сильно потянул, но не рассчитал. Вино хлынуло в рот, ударило струйками в ноздри. Он ловко "укротил стихию" и наполнил первую бутылку. - Ну и гадость, одно слово - бормотуха.
  
  
   Не успел полканистры разлить, как возле буфета появился молодой мужчина с темными, аккуратно подстриженными и красиво уложенными волосами, в спортивном костюме с надписью "Адидас" болотного цвета. Он осмотрел витрину, оглянулся, громко и уверенно позвал. - Хозяин, есть кто живой?
  
  
   Ночной выходить не торопился. Неспеша свернул "производство", оценивая гостя. - Лицо спокойное, не жлобское. Мужик крепкий, тренированный. На бандита не похож, скорее из военных. - Неслышно подошел, поздоровался и произнес.
  
  
   - Ресторан закрыт. Посторонним здесь находиться не положено.
   - Доброй ночи, - обрадовался мужчина и слегка замялся. Таинственно улыбнулся. - Понимаешь, старик, дело такое. В командировку едем, сели пульку расписать, надо бутылочку коньяка.
  
  
   Коньяк для Клокова - товар невыгодный, государственный, навара никакого. Но если "дать понять", могут отблагодарить. Он внимательнее присмотрелся к клиенту. - Дорогие часы, фирменные кроссовки, но смахивает на человека "казенного", чувствуется, что лишних денег у него не водится. Такой не даст, если не намекнуть.
  
  
   - Я сторож, товаром не распоряжаюсь, приходите завтра. - Деликатно начал Василий.
   - Дорога ложка к обеду. Сторож, брат, самая главная фигура, - протянул пачку "Мальборо". - Что охраняю, то и маю, шучу, - гость заискивающе улыбнулся.
  
  
   - Мне не жалко, но из-за этой бутылки директор мне целую лекцию прочтет. Вы, случайно, не из проверяющих?
   - Да ты чего, отец, я простой советский офицер КГБ. - Достал "книжечку", развернул. - Меня бояться нечего. Бутылочку армянского, "полковника", без сдачи.
   Сверху получилось немного, но и на том спасибо.
  
  
   Состав притормаживал. Станция. В умывальник идти не надо. Если "чужие" подсядут, проводники упредят. Приготовился к "осаде".
   После Москвы, на каждой станции днем и ночью одолевают слезными просьбами женщины. Колбаски копченой или курева дешевого просят. А тронется поезд, пассажиры с вещами "достанут". Будут ходить зад назад и, столкнувшись в ресторане, станут препираться, кто кому дорогу уступать должен. Как говорит Антоныч, каждый считает, что у него галифе ширше.
  
  
   Завизжали тормоза. В двери заколотили, наперебой закричали, - отец родной, колбаски бы хорошей, папиросов. Мужики забодали, курить нечего, одна Америк, будь она неладна.
   - Нету, милые, нету. Ночь, закрыто.
  
  
   Неожиданно вперед вышел дядька в большой кепке, резиновых сапогах и телогрейке, подпоясанной ремнем с блестящей бляхой. - Цыц, вороны базарные, - прикрикнул он. - Человека от дела отрываете. От колбаски морды треснут. - Протянув деньги, строго добавил, - две, красненького.
  
  
   - Пьянь несусветная, - набросились на него женщины, - чумы на вас нет. Дня им мало, так по ночам нахлебаться не могут.
   Я, мать, не пьянь, а трудящий человек. В депо работаю, в вечернюю смену. Обеспечиваю бесперебойное движение на путях. Сейчас перерыв на обед, законное время, сели с ребятами поесть, - заталкивая бутылки, пояснил мужичок. - Понимать надо. - Деловито кивнул. - Зеленого тебе, ночь.
  
  
   Состав ухнул буферами, плавно взял с места. И, как по команде, щелкнули двери с обоих концов вагона, и по залу пошел гулять сквозняк. На середине, зацепившись сумками, запутавшись авоськами, чемоданами, столкнулись пассажиры.
   - Ну, куда прешь? Повылазило? Я ж с поклажей.
   - А я что, порожний?
   - Так я ж с детями.
   - А я с чертями? Гляди, трое.
  
  
   - Двери! - Закричал Василий. - Люди смолкли, к нему потянулись руки с билетами. - Где наш вагон, в какую сторону?
   - Вам - вперед, вам - назад, - развел он спорящих. -
  
   Не дай Бог, двойники окажутся, до утра разбираться станут, кто больше прав имеет. Наслушаешься, насмотришься и смешного, и грустного.
  
   А иной раз прошмыгнет ухарь скорый на руку и прихватит, что "плохо лежит". Пачку печенья, салфетку льняную или вазочку для цветов. Однажды уволокли бочонок с квашеной капустой, в тамбуре стоял. Никому в голову не пришло, что на товар, весом не менее ста килограмм, найдется охотник. Василий тогда чай пил с Володей. Вошел проводник, возмущается.
  
  
   - Народ, ребята, совсем оборзел. Прется сейчас один, как бульдозер, с кадушкой на загривке, чуть было голову мне не снес.
   Никто бы на его слова внимания не обратил. Мало ли чудаков в поезде попадается, но вошла Захаровна, да с таким лицом, будто только что НЛО пролетел. - Володя, куда ты бочку с капустой из тамбура переставил? - Василий с Володей переглянулись и бегом по составу. Почти в самом хвосте нагнали похитителя. Он, увидев погоню, бросил "трофей" и ходу. Останавливать не стали, а бочку вдвоем донести не смогли, кликнули проводников на помощь.
  
  
   Глава 13
  
  
   Вино разлить - полдела. Надо успеть мясо прокрутить и плиту на кухне разогреть. Повар проснется и начнет бифики жарить. Умел он общепитовскую котлету приготовить так, что получался воздушный, сочный бифштекс. Пока он горячий, аппетитный, румяный, официант-разносчик должен доставить его полусонному пассажиру к утреннему чаю. В этом весь секрет. Как только бифик остынет, сразу потускнеет и начинает издавать сомнительный запах.
  
  
   Василий поддал в топку уголька, пошуровал кочережкой колосники. В поддувало посыпались искорки, оно светилось густым, ярким светом. Значит плита в порядке. Пора будить Володю.
  
  
   Выйдя из кухни, Клоков столкнулся в тамбуре с двумя пассажирами. Один невысокий, кругленький, второй повыше, худощавый. Оба смуглые с помятыми лицами, усталыми, красными глазами. Небриты. Одеты в жеваные костюмы. От них разило вчерашней пьянкой, нестиранным бельем, немытым телом.
  
  
   - Дорогой, ты началнык? Водка есть? Дай бутылка. - Кругленький достал несколько двадцатипятирублевок. - Давай, дорогой. Вчера мало, мало посидели. Сегодня голова совсем плохой, вах, вах, - он закатил большие глаза.
  
  
   - Везде болной, - поддержал приятеля худощавый и скривил губы, словно съел какую-то отраву. - Давай, родной, наша станция.
   Поезд сбавлял скорость.
   - Сдачи не будет.
   - Нэ нада, - важно объявил маленький, подняв руку с бутылкой, и оба быстро побежали к выходу.
  
  
   Василий сунул деньги в потайной карман и поспешил к повару. Чтобы не беспокоить остальных, нагнулся, встряхнул его за плечо и шепнул на ухо. - Пора, труба зовет.
   - Уже иду, - промычал тот и, повернувшись на другой бок, снова заснул.
   Поезд остановился.
  
  
   - В ресторане никого нет, - заволновался сторож, - сильно дернул повара, опрокинув на спину.
   - Уже иду, - не открывая глаз, повторил Володя. Привстал, но, упав на подушку, разразился раскатистым храпом.
   - Иды, Васю, я его пидыму, - услышал он бабу Ганю.
  
  
   Клоков прибежал в ресторан и только поставил кофейник, как, шатаясь и тыкаясь в стены, ввалился Володя. В сизых спортивных шароварах, оттянутых на коленях, серой застираной куртке в пятнах и шлепанцах на босу ногу он выглядел "блестяще". На полулысой голове торчали всклокоченные волосы. Глаза опухли. - Ко-фе! - Заревел повар и плюхнулся на стул.
  
  
   Василий часто готовил для него утренний кофе. Володя любил настоящий, в зернах, заготавливая его для рейса заранее. Покупал, не жалея денег, самый "центряк" и долго учил ночного, как правильно заваривать "напиток Богов". Но тот, не соблюдая технологии, делал все намного проще. Володя, как не странно, ничего не замечал. Если запас "центряка" кончался, он пил "случайный продукт" и долго мучился.
   - Ну разве это кофе? Это полова, дрек, кафун, как говорят кубинцы. Чувствуешь, какая гадость?
   Василий соглашался, хотя никакой разницы между "мокко" и кафуном не находил.
  
  
   - Несу, несу. - Зная привычку Володи, он налил ему побольше и погуще.
   - Это моя вторая кровь. - Проглотив с маху полчашки обжигающего, черного напитка, повар ожил. Глаза широко раскрылись, припухлость спала. Лицо порозовело, на кончике носа заблестели капельки пота, даже волосы легли ровнее. - Для меня лучше всю ночь не спать, чем вставать такую рань.
  
  
   Господи, за что ты меня сделал поваром? Какая профессия может быть хуже? Все дрыхнут, а ты чуть свет - на ногах. И что же? Одному кисло, другому остро, третьему пересолил, четвертому недосолил. Сколько людей, столько вкусов. Довольных нет. А шеф? Только и зудит, - расход продуктов большой, выкручивайся. - Он допил кофе, заглянул в кружку, извлек еще "пару капель", протянул Василию. - Отлей малость.
   Тот, не одолев и половины, щедро поделился.
  
  
   Одно и то же изо дня в день, - причитал Володя, - уже почти двадцать два годика каторги. А до пенсии и считать не хочется. Ладно, Спасибо тем, кто покушал, приготовить каждый сумеет.
  
  
   Плакался он для вида. "Повар от Бога", - не раз расхваливали его пассажиры. Заняться чем-то другим, не мыслил ни за какие деньги.
   - Судьба! - Часто повторял Володя, - от нее не убежишь. А с чего все началось? Не испугайся я картошку тырить, может, не окончил бы кулинарный техникум и не бегал бы вокруг раскаленной плиты. В детстве летчиком-испытателем хотел стать, а потом космонавтом. В авиакружках пропадал. До двадцати раз подтягивался, бегал, прыгал, ледяной водой обливался. Мечтал быть сбитым в бою, как Мересьев. Потерять ноги, но вернуться в строй и погибнуть в лобовой атаке.
  
  
   После школы, конечно, в летное училище. Но на медкомиссии - стоп! Врожденный дефект хрусталика. Для жизни вообще - значения не имеет, но там вверху, при больших нагрузках может сказаться. Я, конечно, переживал, но духом не падал. Мересьев, думаю, без ног летал, а у меня какой-то хрусталик, прорвемся. Призвали в армеечку, попал в ГДР. Закрытый гарнизон, повышенная строгость, но бойцы, как и везде, делятся на салаг и дедов.
  
  
   Прибыли из учебки, осваиваемся. У одного "деда" - день рождения. По этому случаю он дает "банкет для узкого круга". А какая гулянка без жареной картошки? Построил нас, объявляет свою волю. - Заступаете на кухню, разнорабочими, заодно картошки натырите. Кругом, шагом марш. - Я, как услышал приказ, душа в пятки ушла. Раз в жизни украл - книжку о летчиках зачитал, но это и преступлением назвать нельзя. Быстро соображаю, что делать? И придумал. - Разрешите обратиться, товарищ сержант? Повара вам нужны, картошку жарить? -
  
  
   "Дедушка" недоверчиво глянул и спрашивает. - Умеешь? Тонкую, хрустящую, с лучком? - Так точно, - вру я. - А если честно, ни разу не жарил. - Всех отправили на кухню, а меня в спецотсек. Была в казарме такая каптерка с электроплиткой, где годки собирались. Закинули меня туда, инструктируют. - Мы закусим, а ты куховарь. Будет готова - подавай. "Пять капель" для поднятия боевого духа мне поднесли, я и осмелел. Перво-наперво, набухал на сковородку масла. Рассудил так. - Пока буду чистить картошку, лучок поджарится. - Нарубил его, как сумел, и со слезами на глазах в кипящее масло. Борюсь с картошкой, режу тоненько, соломкой, как приказали. Чую скверный запашок подгоревшего лука.
  
  
   Запаниковал, засуетился и вывалил всю картошку - и порезанную, и целую на сковородку. Круто посолил, крышкой накрыл, чтобы запах не распространялся. Жду и думаю - картошка скоро зарумянится. А старшие товарищи веселятся, главное блюдо ожидают. Наконец, не выдержали, стучат в стенку. - Подавай! - Я сковороду подхватил. - Пожалуйста, господа! - Володя помолчал, на губах мелькнула улыбка. - Ну, как старшие товарищи по оружию учили меня уму разуму даже сейчас вспоминать больно.
  
  
   Казалось бы, повар из меня не вышел. Но судьба сильнее обстоятельств. Пока ходил в молодых, наряды за "диверсию с картошкой" провел на кухне в качестве "поднеси-подай". Приглянулся начальнику пищеблока. Доверили более "тонкие" операции, чем ведро с помоями. Суп или кашу в котле стал мешать. Мне это занятие нравилось. Спрашивал, как, что, сколько, присматривался. К концу службы секреты армейской кухни постиг и часто подменял настоящих кандеев. Мечту о небе оставил навсегда. Но не жалею, нисколечко.
  
  
   Глава 14
  
   За окном разгорался первый день пути. Василий выключил свет, раздвинул занавески, опустил фрамугу. В зал ворвался прохладный, бодрящий, свежий ветер. Каждое утро, убирая ресторан, он испытывал чувство обновления. Под громкий, ритмичный стук колес неожиданно вспомнились слова песни.
  
  
   Я тепловоз, а не дрезина,
   Стрелой летят мои стальные шины.
   Поставил на стол поднос с чистыми стаканами, насыпал в вазочку карамели, приготовившись к встрече с "писателями".
  
  
   Каждое утро, на всех маршрутах в двери вагонов-ресторанов стучатся хмурые, озабоченные лица и просят одного - стаканчик красненького. Дешевого портвейна, именуемого в народе "чернилами". Оттого и называют их "писателями". Это самые безропотные, скромные, услужливые покупатели, довольные и ценой, и качеством винца. Как правило, многие из них пьют не ради развлечения или удовольствия. Вино для них такая же потребность, как вода или воздух. Ревностно они следят только за тем, чтобы не было "недолива".
  
  
   Василий своих клиентов не обижал. "Насыпал" стакан под самые края да еще конфетку предлагал бесплатно, на закуску.
  
  
   Первым, тяжело дыша, влетел мужчина лет сорока в пиджаке поверх майки, спортивных шароварах и туфлях на босу ногу. Толстый, с круглым животом и испуганным лицом, полным отчаяния.
  
  
   Василий потянулся за стаканом, решил налить "первенцу" до упора, но тот, двинув большим кадыком, прохрипел. - Двое, черные. Один высокий, второй маленький, проходили?
  
  
   Ночной мгновенно сообразил, о ком речь, но ответил уклончиво.
   - Кажется, перед станцией были.
   Мужчина рванулся вперед.
   - Что-то здесь не так, - встревожился Клоков и потрогал карман, где лежала щедрая "награда" за бутылку.
  
  
   А тем временем дружно пошли "писатели" "починить здоровье". Василий, отмеряя товар, с опаской ждал возвращения незнакомца. Скоро тот вошел в зал медленной, разбитой походкой, сгорбившись, как очень больной человек. Добрел до стола, сел напротив, смотря блуждающими, ничего не видящими глазами. - Все до копеечки унесли, - еле слышно произнес он. - Обворовали. Ехал машину покупать, понимаешь, - прошептал он и глубоко, безутешно вздохнул. - Здесь лежали, - вывернул внутренний карман пиджака и внимательно осмотрел затрепанную подкладку, будто к ней что-то прилипло. - Я же с ними по-человечески. Посидели, потолковали. Говорили, что свой ресторан на Арбате открывают. Выпили. Я им поверил, рассказал, куда и зачем еду. Семерку хотел, - сказал и словно окаменел.
  
  
   - Обратитесь к начальнику поезда, - посоветовал ночной, - он с милицией свяжется, начнут искать по горячим следам. Идите, не теряйте время.
   - Могут найти? - Несмело поднял голову пострадавший.
   - Были случаи, - ободряюще соврал Василий. - Попробуйте. - Мужчина, судорожно ухватившись руками за стол, тяжело поднялся.
  
   - Отец, - обратился к нему худощавый, жилистый "клиент", протянув полстакана вина. - Прими, полегчает.
   - Полегчает? - Огрызнулся толстяк, глянув брезгливо, со злобой. - Пьете? Всю Россию пропили, - истерично закричал он и, резко отмахнувшись от стакана, вышел.
   Все стихли.
  
  
   - Кто пропил? Такие вот толстые и пропили. Гусь еще тот. Семерку ехал покупать. Разве честный человек может в наше время машину купить?
   - Точно, ворюга первостатейная. Вот у вора дубинку украл. - "Писатели" засмеялись и отправились к столу "повторить". Разговор перешел на цены. О грабителях забыли. Стали критиковать политику.
  
  
   Неожиданно пострадавший вернулся. Лицо его повеселело. - Начальник поезда передал, кому следует, садясь за стол, сообщил он.
   - Что, поймали? - Раздались возгласы.
   - Поймают! - Ободренный и довольный, толстяк протянул
  
  
   Василию несколько скомканных купюр. - Только и осталось. На стаканчик хватит, а то голова чугунная. Они, паразиты, мне явно что-то подсыпали. Выпили-то всего ничего да с хорошей закуской.
   Василий выдал полную бутылку. - Берите, потом доплатите.
   - Ну, спасибо. - Тот залпом выпил два стакана и зажмурился от удовольствия. Щеки покраснели, на глазах появились слезинки. - Эх, мужики, не пейте, с кем попало, до добра это не доведет, и не обижайтесь, если я что не так сказал.
  
  
   Народ обрадовался, заголосил. - Все путем, с кем не бывает.
   Мужичок встал, пожал каждому руку и, сунув недопитую бутылку в карман, вышел.
  
  
   Глава 15
  
   В зал энергично влетел директор. - Слыхал, Васыль, у пассажира из третьего вагона пятьдесят штук помыли, а у меня туфли сперли, полюбуйся, - выставил в проход ногу, - теперь буду в тапочках ходить, как в больнице. Двери на ночь открыли, бабам видите ли жарко стало, ну, туфли и зацепили.
  
   Вобщем, обули. И почему мои? Хотя, конечно, не хватать же шкары бабы Гани. Теперь до Владивостока буду в тапочках щеголять. А туфельки новехонькие, лодочки модельные, югославские. Спустят ведь за бутылку. Такие деньги взяли да еще туфли прихватили, крохоборы, чтоб они подавились, - бурчал он, перебирая накладные. - Кстати, они тебе туфли не предлагали?
  
  
   - Нет, - Клоков опешил, - Я вообще не знаю, они это или нет. Один - маленький, толстый, другой худой, повыше. Черные, небритые. Этот чудак за ними погнался, но их и след простыл, ищи ветра в поле.
   - Как же, дожидайся, - захихикал Чернушка. Он, остолоп, накатал Антонычу заявление в милицию. Думает, их поймают. Наивняк, неудивительно, что такого придурка облапошили. Кто искать то будет? Генерал наш, правда, и с меня заявление потребовал. Наколбасил для смеха, пусть ищут. Что у нас с вином?
  
  
   Василий подсел к Сергею Николаевичу, выложил выручку. Упругие пальчики Чернушки проворно смыли пачку со стола на колени. Купюры зашелестели. - Молодец, так держать! - Спрятал в сейф. - Жми, дави, хватай, царапай. - Развернулся и закричал. - Володя, кофе, диктуй меню.
   В отличие от повара, директор пил только растворимый. - Ценю за простоту, - говорил он. Чай не уважал. - Канитель, заваривать, настаивать. Пусть его китайцы хлебают, а мне некогда возиться. - Разноска, где разноска? - Быстро огляделся по сторонам.
  
  
   - Здесь, здесь, - откликнулась Юлька из дальнего угла ресторана, где она тщательно "рисовала" лицо.
   - Почему здесь, а не по вагонам?
   - А я, я товар проверяю. Может, воры ночью чего утащили?
   - Ха, утащили у нее. Пачку печенья? Не гони пургу, живо хватай бифики и в путь. За товаром ночной сторож смотрит.
  
  
   - Васечка, а какие они воры? - Юлька помочила карандашик о кончик языка.
   - Один маленький, толстенький. Второй повыше, худой. Оба черные, небритые, мятые.
   - Они, они. Вчера я в третьем купейном их видела, водку пили. И тот мордастый с ними.
  
  
   - Как это ты разглядела? Наверно сама же им водочку и продала? - Директор вперился в нее. - Смотри, красавица, не лезь в чужой огород, - он "со значением" взглянул на Василия.
   - Я, продала? - Юлька покраснела, заморгала недокрашенными ресницами. Засуетилась, сгребла тюбики, коробочки, карандашики в маленькую сумочку и шмыгнула за дверь.
  
  
   - Чего раскричался? - Недовольно подумал Клоков. Пусть торгует. Мне хватит.
   - Видал, нет, ты видал? Она же не только тебе, но и мне торговлю срывает. Пассажиры, вместо того, чтобы выпить и закусить в ресторане, берут у нее бутылку, хватают на станции занюханные пирожки-чебуреки и сидят лопают в купе. А план горит. Не будет плана, не будет отпуска. Всем дорогу закидывает. Ничего, вернемся, я ее моментально с волчьим билетом под откос.
  
  
   - Слышали, слышали? - В зале появилась Антонида Захаровна. Глаза ее выкатились. Лицо побледнело.
   - Не только слышали, но и пострадали, полюбуйтесь, - директор продемонстрировал ногу. - Туфли уперли, на ходу подметки рвут.
   - Господи милосердный!
   - Царыца Небесна! - Из-за тучного тела шеф-повара высунулось сухонькое личико бабы Гани. Она прищурилась, наклонилась, разглядывая тапочки Чернушки.
  
  
   - Говорят, в третьем купейном пассажира усыпили газом, - Антонида Захаровна потрогала колпак на голове. - Напустили из баллончика и ...
   - Использовали, как хотели, - развязно ухмыляясь, перебил ее Кукла. - Он балансировал между столиками с чашкой кофе в одной руке и сигаретой в другой. - Теперь, шеф, надо спать в противогазе, а то отуманят, не узнаешь, с кого алименты получать. Все это байки, никакого газа. Обычная история. Поставили на уши одного лоха и покрасили на пятьдесят штук.
  
  
   - Пятьдесят тысяч! - Антонида Захаровна зажмурилась, нижняя челюсть у нее отвисла.
   - Пятьдесят тысяч карбованцев! Царыца Небесна, - баба Ганя задумчиво покачала головой, пытаясь представить, сколько же надо "перецапать бурякив" за такие гроши.
  
  
   - А мне ж снилось! - воскликнула Антонида Захаровна и устремила взгляд в дальний угол вагона. - Будто ты, Вася, сажаешь чеснок. Воткнешь дольку в землю, а она - порх и улетит белой бабочкой.
   - Ну и что? - Не выдержал Клоков. Он не верил предсказанием шефа, но сейчас разволновался.
   - К обману, потере. Потому что бабочки те, вовсе не бабочками оказались, а крупной молью.
   - Так у меня ж туфли сперли, и мне должно было присниться. Какая связь между ворами, молью и сторожем? Он то причем? - Возразил директор.
  
  
   - А его моль почикает по-крупному, - вставил Кукла.
   Все засмеялись.
   - Ты, Вася, не огорчайся. Если сон рассказать до обеда, он не сбудется, - искренне посочувствовала Захаровна.
   - Жаль, мне этот лох не подвернулся, - Кукла, пустив в потолок струю дыма, мечтательно вздохнул. - Хотя я и не такие кочегарки размораживал.
  
  
   - На чужом несчастье счастья не построишь, - резко рубанул голос Морозовой. - Елизавета Валерьяновна только что облилась холодной водой в умывальнике. На седых волосах блестели капельки, лицо порозовело, голубые глаза смотрели пронзительно. - Как веревочке не виться, а концу быть, - молвила она прокурорским тоном и направилась в посудомойку.
   - Ох, права, Елизавета Валерьяновна, ох, права, - поддакнула Захаровна и, тяжело оторвавшись от стула, пошла на кухню.
   - Кого лечишь, бабуля, - Кукла утопил в чашке окурок и пустил ее по блестящему подоконнику мойки. - Лови, праведница, - крикнул он, - и за нас не беспокойся, не такие кочегарки размораживали.
  
  
   Елизавета Валерьяновна Морозова пришла в торговлю по комсомольскому набору и долгие годы работала в системе общественного питания. Жертвуя личным счастьем, отдавала все силы, душу и сердце делу, став образцом честности и порядочности.
  
  
   Несколько лет ездила директором вагона-ресторана и, не задумываясь, могла выйти в зал и заявить. - Товарищи пассажиры! Я директор. Моя совесть и руки чисты, но вас обманывает шеф-повар, занижая порции, обсчитывают официанты, буфетчик торгует разбавленным вином. Я не в состоянии побороть эту банду жуликов. Давайте сделаем это вместе. - Ее называли золотым фондом кадров, призывали равняться на Морозову, но глубоко ненавидели и коллеги по работе, и высокое начальство.
  
   Она, как кость в горле, торчала в сложившемся, устоявшемся процессе существования треста, не давая покоя ни себе, ни людям. Рассерженные коллеги запирали ее в туалете, устраивали "темную", подсыпали слабительных, бросали под откос, но ничто не могло поколебать ее принципов. Начальству пришлось "повысить" ее, перебросив на "голое" место инженера по технике безопасности, но и тут она проявила такую несговорчивость, что практически ни один ресторан не мог выйти в рейс из-за "полнейшей технической безграмотности" персонала.
  
  
   Наконец, ей выдумали должность заведующей кабинетом политпропаганды. Долго и упорно обивая пороги министерств и ведомств, она сумела узаконить положение о надбавке к зарплате работникам вагонов-ресторанов, а проще "колесных денег". Народ ее зауважал, но и только. День в день "ветерана" поспешили проводить на заслуженный отдых, но Елизавета Валерьяновна, пользуясь правом пенсионера, летом подрабатывала посудомойкой, куда ее брали с большой охотой. Человек она была исполнительный, чистоплотный, непьющий и "пахала лучше молодых".
  
  
   В ресторан тяжело, но уверенно ступая, вошел начальник поезда, принеся с собой запах одеколона "Красная Москва", свежевыбритого лица, отутюженных брюк и начищенных ботинок.
   - Товарищи! - Озабоченно произнес Юрий Антонович, - в составе ЧП. Пассажир, ебенть, обворован попутчиками. Подозреваемых двое, с виду кавказцы. Прошу всех, кто видел таковых, быть наготове. На станции я передам заявление потерпевшего в милицию, и не исключено, ебенть, что потребуются свидетели. В первую голову это касается тебя, Вася.
  
  
   - Ну, влип, елкин гвоздь, - с тоской подумал ночной, - а все домой вернулся. Теперь спать не ляжешь. - Расстроился Василий и отправился подсчитывать выручку в туалет, подальше от чужих глаз.
  
  
   Под краном плескался прапорщик. Тело его было круглым, белым, с жирной, почти женственной, грудью. Нависающий живот подоткнут вафельным полотенцем, вокруг бедер широкий офицерский ремень, кобура с пистолетом - на ягодицах. Он горстями брызгал воду и с упоением мурлыкал. - Мы на чертовом катались колесе.
   - Солдат спит, служба идет?
   - Чем больше спишь, тем меньше нарушений, - командир блаженно улыбнулся, - что ж у тебя, сторож, ночью поезд грабанули?
  
  
   - Твою секретную почту не сперли? - Не стерпел Василий.
   - Жаль, не сунулись. У меня приказ, чуть что - огонь на поражение, - он похлопал себя по кобуре. - А вообще, пить надо меньше, - назидательно произнес он и зашлепал стоптанными тапочками по коридору.
  
  
   Клоков, поддав ногой тряпку, накрыл лужу под умывальником. - Слоняются все, кому не лень. Казарму нашел, вояка хренов. Туалет ведь служебный. Все Петровна, калоша старая, перед формой никак устоять не может. А уж, как дембель пойдет и вовсе не спит ни днем, ни ночью.
  
  
   Ехали как-то офицеры-подводники. Ребята - загляденье. Выглаженные, начищенные, молодые, здоровые. Даже пахло от всех одинаково - новым сукном и одеколоном. Весь штабной заняли. У проводниц сразу служебные дела нашлись. Но Петровна, как курица, раскудахталась. - Нечего шастать в штаб, все вопросы решайте по внутреннему телефону. - Девчонки сговорились, смастерили "тонизирующий бальзам" из пробки и давай ее угощать.
  
  
   Петровна попробовала и началась у нее канонада. Подхватилась чай разносить. Ступает, будто пава, в обеих руках подстаканники блестят, мизинец на отлете, на голове башня. Бровки, губки подведены. Только вошла в купе, и вдруг конфуз, пустила ветер, да так громко, словно тепловоз сигнал подал. Испугалась и ходу, чуть пассажиров не ошпарила. Заперлась, не шелохнется. Сказалась больной, лежит, страдает. Зато девчонкам - полная свобода.
  
  
   Василий посмотрел в зеркало, усмехнулся. - Вроде тех, двоих - небрит, глаза красные, губы обветрены. После станции и допроса высплюсь, а вечером приведу себя в порядок. - Разложил купюры по "званиям". - А где "их" деньги? Не угадаешь, всюду Ленин.
   - Освободите помещение, станция, - раздался строгий окрик Петровны, и дробный стук в дверь.
  
  
   Свидетель Клоков вышел в тамбур встречать милицию. Но, к счастью, все обошлось. Следователь принял заявление, что-то спросил у пострадавшего. Антоныч приказал "держать красный", но тот уложился в несколько минут, отпущенных по графику.
  
  
   В купе на нижней полке спала Юлька. Под столиком покачивалась корзина с бификами. - Отбегала, работница, - Василий растянулся на постели. Начнет храпеть - выгоню. - Задремал. Разбудили визгливые крики директора. - Дрыхнешь, как лошадь Пржевальского, а товар на месте. Я тебе не Китайская Народная Республика и тысячу первого предупреждения делать не собираюсь. После рейса, чтобы духу твоего в бригаде не было. С волчьим билетом по миру пущу.
   - Сергей Николаевич, у меня по-женски, честное пионерское, понимаете? Только прилегла. Правда, Васечка?
  
  
   - Правда, правда. - Клоков раздраженно, застонал, заворочался.
   - Оно и видно, - грозный голос директора стал ворчливым, - иди, и чтоб до обеда расторговала. - Двери, зашуршав, закрылись. Но через минуту Василий ощутил над ухом горячее дыхание и легкий поцелуй в щеку, - спасибочко, ночка, век не забуду.
  
  
   - Шалава, - беззлобно подумал он, утопая в мягкости сна. Где-то в уголке сознания затеплился еле различимый голосок.
   - Спит или нет? Цветик-семицветик наш разлюбезный.
   - Под столом, в сумке.
   - Ой, кислородик ты мой золотой. Плацкарта гудит, возмущается. Белой требуют. Полное ЧП. Пассажира то обокрали.
   - Знаю, дай поспать, еще надо будет, сама возьмешь.
   - Ты мой ласковый, спасибо за доверие, петушок серебряный, - ее заскорузлая ладонь легла на голову Василия.
  
   Глава 16
  
   Проснулся Клоков к открытию ресторана. Встал легко. Бодро напевая марш коммунистических бригад, он достал набор для бритья. Электробритву не признавал, пользовался "безопасной" одноразовой с двумя лезвиями. Только ею добивался "синевы и абсолютной гладкости".
  
   Пытался освоить опасную, отцовскую, трофейную, "Золинген", но, завидев ее грозный стальной блеск, невольно вздрагивал и вспоминал, как отец, правил ее на толстом кожаном ремне. Лезвие острое - тоньше стрекозиного крылышка. А когда, намылившись до бровей, он подносил бритву к натянутому горлу, все в доме замирали. Лихо скользя опаской, он "косил" пену с темными, как маковые зернышки, щетинками. И снова взмах, и снова...
  
  
   Наблюдая за ним, Василий всегда боялся - вдруг скрипнет дверь или загорланит петух во дворе. Дрогнет рука отца, чиркнет "стрекозиное крыло" по упругому горлу, но о своем страхе никогда никому не рассказывал.
  
  
   Посетителей в ресторане оказалось немного. Чернушка занимался документами. Юлька и Николай фасовали мармелад. Василий побрился, устроил душ из ведра по Морозовой.
   - Какие люди в Голливуде, - приветствовал его директор, но тут же сморщился. - Какой гадостью ты наодеколонился? - Внимательно прочитал надпись на флаконе - "Ван мен шоу". - Что-то вроде шоумена, определил Чернушка. - Нет, от мужика должно пахнуть натурально.
  
  
   - Как от жеребца, - вставила Юлька и закатилась от смеха.
   Велосипед замолчал, слегка смутившись, но, пропустив шуточку мимо ушей, продолжал, - я не против парфюмерии, но простая холодная вода после бритья намного полезнее, - он провел по щеке ладошкой, разглаживая мизинчиком усики.
  
  
   - Видишь, все в полном ажуре.
   - С такой щетиной и бритва не нужна, вафельным полотенцем обтерся и, как девчонка, - усмехнулся про себя Василий.
   - Да, забыл сказать. - Оживился Велосипед, - джигитов-то поймали, и деньги нашли. Фантастика!
  
   - А туфли?
   - Ничего не сообщили. Видать спустить успели. Да и черт с ними. Вот торговли совсем не было - это дело похуже. Да и откуда? Едут мамаши или бабушки с детишками. Нет настоящих мужиков, пить некому. А на супчиках, жареной рыбе да компотиках плана не сделаешь, не говоря уже о своей кастрюльке. Левака много взяли, наверно, обратно повезем. Из отпусков, все пустые, как барабаны. Хуже нищих. На курортах денежки до нитки спустили, а иные и билет прогуляли, зайцем под вагоном катят. Да еще случается, какие люди, расскажу, не поверишь.
  
  
   Давно дело было. Я только начинал директором. Ходил на Адлер. Прибыли. Народ отпустил, сам за сторожа остался. Лежу, покуриваю и пивко попиваю. Вдруг слышу, кто-то в двери скребется. Выхожу. Стоит человек - грязный, на лысине ссадины, под глазами фингалы, щетина, как у ежа, завернут в разодранную рубашку без пуговиц, а вместо штанов - мешок с двумя дырками для ног, затянутый на поясе веревочкой, зато в руках - дорогая шляпа. Обычный рядовой попрошайка.
  
  
   Не успел он рот открыть, как я ему весь их дежурный плач выдал. - Мол, мы не местные, только из больницы, на вокзале обворовали, билет украли, помогите домой добраться. - Он головой кивает и тихо говорит. - Все правильно, только в больнице я не лежал.
   - Ну, и Слава Богу, - протягиваю ему сигареты, - держи, отец, топай дальше. - Он шляпу к груди прижал и говорит. - Спасибо, не курю. Скажите, как фамилия вашего директора? - Я слушаю, и, кажется мне, похож он на второго секретаря райкома - Сойкина Артура Борисовича.
  
  
   И, сдуру, выпалил, - Сойкин наш директор, Артур Борисович. - Он качнулся, ухватился за поручень, побледнел, уставился на меня сумасшедшим взглядом, - как Сойкин? Где же он? - Ну, я это, - отвечаю. - Он - уже с железом в голосе. - Значит, мы однофамильцы и даже полные тезки? - Меня, как молнией, озарило.
  
  
   - Артур Борисович? - Втащил его в тамбур. Он мне, - никому ни слова, я твой дядя, довезешь до Москвы. - И вдруг бряк на колени, и с пола начал перловую крупу собирать и есть. Я стою, как вкопанный, а он повалился и зарыдал. - Трое суток не ел. - Я его, конечно, накормил, приодел, в Москву привез. А история с ним такая вышла.
  
  
   На курорте подвернулась ему молодая особа. Увлекся, да так, что контроль над собой потерял. Рестораны, ночные купания, "вода фосфором сияет, мы обнаженные". Ну и в таком духе. В итоге деньги промотал. У кого-то занял, из дома доппаек получил, и все мало. На прощанье поехали в горы на шашлыки. Там его до конца обчистили, разули, раздели, бока намяли, в лес завезли и бросили. Очнулся в трусах, шляпу в кустах нашел.
  
  
   Набрел на пастухов. Те из подсобного тряпья сгандашили ему костюмчик и дорогу на Адлер указали. А ведь умнейший человек. Университет закончил, высшую школу при ЦК КПСС, а не устоял. Конечно, это случай особый, но все равно на отпускников надежды никакой. У них кроме анализа взять нечего, да и те не у всех хорошие.
  
  
   Кстати, анекдот. Посылают мужика за границу. Характеристика - хуже не бывает. Кто-то из комиссии спрашивает. - Есть у вас хоть что-то положительное. - Есть, - радостно отвечает он, - реакция Вассермана. - Чернушка захихикал. - Гляди, Васыль, в отпуск пойдем, без жены никуда. И деньги, и здоровье целее будут. Теперь к делу. Вся надежда на тебя, торгуй, не стесняйся. Жми, дави, хватай, царапай, а я спать пошел.
  
  
   Из кухни вкусно запахло жареным мясом. - Володька ужин готовит, - глотая слюнки, подумал Клоков.
   Обедать ему удавалось нечасто, но ужин - дело святое. Без хорошего вечернего застолья повар не мог. Принесет, сядет напротив и приговаривает. - Думаешь, я тебя просто так кормлю? Нет, дорогой. Просто так даже мама папу не целует. Чтобы собака хорошо охраняла, она должна быть сытой. Иначе воровать станет.
  
  
   Василий не обижался. - Правильно мыслишь, на пустой желудок сторожу и уснуть невозможно.
   Володя поставил миску салата из свежих овощей, заправил сметаной, на закуску порезал колбаски. Но главное - сковородку жареной хрустящей картошки соломкой и большую отбивную приготовил. Снял с плиты, шипящие от раскаленного масла, чебуреки.
  
   Достал ледяное пиво. Открыл бутылку и с ходу, не отрываясь, выпил ее содержимое. Ночной поежился, настолько она отдавала "зимой", но для Володи это была норма. В холодильнике он держал замороженную воду - "куском". Когда она чуть оттаивала, он пил ее, смакуя. - Всегда кто-то должен быть с мороза - человек или бутылка.
  
  
   - Эх, вздохнул Василий, - водка гадость, водка яд, но сто грамм не повредят, - принес "Столичную".
   - По сто грамм, не больше, - сказал повар и поставил ... два граненых стакана.
  
  
   Василий навалился на закуску и чебуреки. Перед отбивной распустил ремень и закурил.
   Володя отобрал папиросу. - Никаких перекуров, рано.
   - Собаку надо кормить в меру, иначе она разжиреет и не будет брехать.
  
  
   Казалось, уже невозможно было втиснуть ни единого куска, но ночной "подмел" сковороду, подобрав остатки корочкой хлеба. - Ну, Вовочка, ты - выше всяких похвал.
   - Ерунда, была бы курочка, приготовит и дурочка.
   - Закурить можно?
   - Нет, еще десерт.
   - Теперь уж точно ни грамма.
   - Не зарекайся.
  
  
   - Ап, - Володя сорвал салфетку. На подносе качались "лодочки" янтарной, с серебристым отливом, ароматной дыни. Она таяла во рту, как снежинки на ладони.
   - Царица Небесна! - Изумился без дураков Клоков. - Откуда?
   - Презент. Зашел сегодня ко мне на кухню человек в тюбетейке. - Синок, разреши мой каструля постоит на твой печка мало, мало. Кушат нам надо и маленкий син два год. Едим уся семья старший син, армия служит, солдат. Много нас. Сем дочка, один син, я и жена. - Представляешь, как я обалдел. Девять детей. А мужичонка так себе. Ватный халат, сапоги с галошами. Варил, мешал, пахло вкусно, но я постеснялся спросить, что там? Потом принес эту "цариц дыню" и много, много урук.
  
  
   Перед дыней я не устоял, а урук завернул. Вези, говорю, сыну в армию, там ртов много, а он мне. - Слава Аллаху, хорошо живем, я мясокомбинат охрана работаю, людей не обижаю, и они меня не обижают. Мяса много, всем хватает, хорошо живем.
   - Эй, разноска, угощаю, хотя и не заслуживаете.
  
  
   - Володечка, - сокрушенно отозвалась Юлька. - Ну, как еще продавать? По десять раз предлагала, уговаривала, в руки совала бифики эти и еле, еле одну ходку осилила, - она быстро справилась со своим куском и даже кожицу выгрызла, как мышка. Подобрала с подноса зернышки.
   - Вкуснотища! Еще бы кусочек и, честное пионерское, отдалась бы без второго слова, - она подмигнула повару.
  
  
   Николай протянул ей свой, едва начатый. - Хочешь, возьми. Только край обрежь, я немного надкусил.
   - Мелочи жизни, - Юлька ловко цапнула угощенье. - Зараза к заразе не пристает. А, если что, живот на живот и все заживет, - она расхохоталась, но, поперхнулась, закашлялась и прохрипела, - по спине, по спине.
  
  
   Володя шлепнул ей ладонью между лопаток. Юлька застонала, глаза покраснели, заслезились, - ты, Студент, явно, пожалел.
   - Дары Востока? - Потягивая носом, вошел Кукла с сигаретой на отлете.
   - Были, да сплыли, - вытирая лицо салфеткой, объявила Юлька. - А давайте, ребята, по кофеечку, я угощаю, с пеночкой сделаю. Студент, плати! - Но Кукла опередил Николая, протянув Володе деньги.
   - Всем двойной, а мне без сахара.
  
  
   Надвигался вечер, смеркалось. Свет в зале включать не хотелось. Было уютно, как летним вечером на веранде. Разговоры смолкли, каждый думал о своем. Вагон покачивался. В полудреме сумрака попыхивали огоньки сигарет.
  
  
   Тишину прорезал раздраженный голос.
   - Вот ты где, красавица! - От дальних дверей, шатаясь от толчков поезда, между столиками шла женщина. В руке ее болтался полиэтиленовый пакет с колбасой.
  
  
   Юлька вскочила, пытаясь выскользнуть из ресторана.
   - Куда ж ты, милая, стой. Нажилила бабку и в кусты. Через весь состав с больными ногами. Думала не дойду, - жаловалась женщина, устало плюхнувшись на стул. - Явилась, красавица, в плацкартный и кричит. - Колбаса одесская, а я и купи. Народ разобрался и смеется, никакая не одесская, и цена ей меньше, и веса не хватает. Кругом обманула, и не стыдно? Ты ж мне во внучки годишься. Я не спущу, где твой начальник?
  
  
   Все молчали, потупивши глаза. Василий хотел ответить, что уже поздно, и директор спит, но его опередил Кукла.
  
  
   - Директор ресторана арестован, я капитан ОБХСС Сидоров, - и, достав удостоверение электрика, сунул бабке под нос. - Очень хорошо, что пришли помочь милиции. Здесь пригрелась шайка расхитителей социалистической собственности. Пишите объяснительную. Колбасу я вынужден изъять как вещественное доказательство. Не волнуйтесь, получите в зале суда. Вас вызовут повесткой в качестве пострадавшей. Обязательно укажите адрес и паспортные данные. Прошу, - он хотел забрать пакет, - а эту воровку, - кивнул на Юльку, - мы выведем на чистую воду. Не такие кочегарки размораживали.
  
  
   Юлька, красная, как после парилки, упала лицом в передник, силясь подавить смех.
   Пассажирка опешила, прижала колбасу к животу. - Что писать? Не буду ничего писать, - с легким испугом и недоумением она отступила назад.
  
  
   - Значит, отказываетесь помочь органам, не желаете выполнить свой гражданский долг, покрываете преступников? Это же нарушение закона - от года до трех с конфискацией имущества.
   - Клоун! - Гневно выкрикнула женщина. Шут гороховый, кривляка бессовестный. - С трудом поднялась и, путаясь между столиками, поплелась из вагона.
  
  
   Юлька взорвалась от смеха, утирая слезы и сопли. - Ну, ты и артист, - икая, восхищалась она.
   Володя резко встал и ушел на кухню. Василий и Николай понуро глядели в чашки с кофе.
   - Запомнит, старушка, колбасу одесскую на всю оставшуюся жизнь. - Небрежно заметил электрик. - С тебя, красавица, причитается.
  
  
   Юлька достала деньги, что-то про себя прикинула. - Эх, хотела, тетка, заработать, да видно не судьба. Дай-ка, Васек, бутылку шампанского, я и тебе обязана. Что б я без мужиков делала?
   - Послушай, прервал ее Николай, - так нечестно. Сама же говорила, что работаем только на обвесе.
   - Не утомляй, Студент, что ты в жизни понимаешь? Ну такая я жадная. Судите меня, гражданин начальник, - она подмигнула Кукле. - Николаша, не скучай, а фужеры подавай.
   - А если бы я пошел торговать колбасой после тебя?
   - Что ты привязался? - Перебила его Юлька, - ну, убей меня, растерзай. Ну, хочешь, покажу что-то, прямо здесь, хочешь?
  
  
   Николай зарделся, скривил губы, как от боли, пошел за стаканами, а Юлька, скаля зубы, тараторила, - капитан Сидоров. Ну, ты, Куколка, просто артист.
   - Не просто, а народный, - поправил тот.
  
  
   Клоков шампанское пить не стал. Настроение испортилось. - Справились с пенсионеркой, фраера мелкие, - стоя в умывальнике и налаживая "производство" злился Василий. Не покидало чувство гадливости. Сквозь щель приоткрытой двери было видно, как электрик что-то заливает, а Юлька падает на стол, давясь от смеха. Возле них струной возвышался Николай, губы его изредка кривились в робкой улыбке.
  
  
   Неожиданно легкой походкой прошла Настя.
   - Сведения в штаб понесла, скоро возвращаться будет. - Василий с удовольствием заметил, что Кукла спешно удалился. Юлька и Николай тоже не задержались. - Замечательно, - на душе стало веселее. Поглядывая в зал, он погнал вино.
  
  
   - Принесла нелегкая. - Возле буфета стоял пассажир. Тощий, в блестящих шароварах, синей майке с глубоким вырезом. Густые волосы растрепаны. Грудь, спина и руки покрыты черными завитками. Мужчина сел к столу.
  
  
   - Ну, этот хочет расположиться надолго. - Василий осторожно прикрыл дверь в умывальник, неслышно подошел к гостю, присмотрелся. Лицо не брито, щеки впали, взгляд больших черных глаз, как у обреченного, больного человека, - Клоков мягко, но настойчиво сказал. - Извините, ресторан закрыт.
  
  
   - Курыть надо, - отчеканил мужчина с сильным кавказским акцентом.
   - Здесь не курилка, - вспылил Василий.
   - Курыть надо, дай пачка.
   - Какие вам?
   - Сам давай.
   Василий подал блок Мальборо. Тот распечатал, достал пачку, закурил. Сигарета дрожала в его тонких, длинных пальцах. Уходить он не собирался.
   - Вам еще что-нибудь?
  
  
   - Новосибирск еду, зачем еду, - неожиданно начал пассажир, - поднял голову. - Скажи, брат, зачем так? Мой папа, мой мама - армяни. Я - армян. Много лет бабушка, дедушка тоже армяни. Еще бабушка, дедушка жили Баку. Хорошо жили. Нас никто не обижал, мы никого не обижали. А сейчас нам нельзя жить Баку. Почему, а? Ресторан. Я тоже ресторан работал, повар. Хозяин мой - азербайджан. Хороший человек. Много лет вместе, все дружили. И вдруг,
  
   - Рафик, совсем уезжай, так надо, беда будет. - Продали все за копейку, теперь брат еду. Вся семья. Я, жена, трое детей. Ничего у нас нет, все там оставил. Брат дороги строит, а я - повар, я не умею дороги строить. Карабах. Я там не был никогда. Мне не нужен Карабах. Объясни, почему так? - Он встал. - Тощая фигура качалась в такт вагона. Взял сигареты и вышел. Медленно, мягко, как призрак.
  
  
   - Объясни, - повторил Василий, глядя на закрытую дверь. - А действительно, куда человеку деваться, если его насильно выгонят из дома да еще и убить могут? Откуда у людей такая ненависть друг к другу? В Москве живут русские, татары, украинцы, евреи, армяне, даже сирийцы, но никто не на кого не бросается, не гонит.
  
  
  
   Вспомнил турок-месхитинцев, сидящих на асфальте в центре Москвы почти у стен Кремля. Сотни людей. Молодые и старые, женщины и дети. Они просили защитить их. По тротуару спешили прохожие. Одни на ходу читали нехитрые лозунги, другие бросали на митингующих негодующие взгляды, третьи смотрели с удивлением, не понимая.
  
  
   Телевидение, радио, газеты рассказывали тогда о бедственном положении турок-месхитинцев. В толпе Василий заметил молодую женщину с ребенком на руках. Лицо малыша было сморщенное, "старческое". - Господи, - подумал он тогда, - неужели огромная страна бессильна перед их несчастьем? - Сделалось не по себе. Он побрел медленно, как в тумане, мимо.
  
  
   Позже, в поезде познакомился с дедушкой и внуком. Тоже турками. Дедушка - степенный, с широкой седой бородой и толстым посохом. Внук - гибкий, стройный, живой, лет двадцати пяти. Он слушал деда с огромным, уважением, даже трепетом. Дедушка говорил по-русски плохо, подолгу задумывался, вспоминая слова. - Меня раз выселяли, - загнул он указательный палец, - два, - загнул средний, - три, - вытянул руку и показал всем. - А меня раз, - не выдержал внук и плотно сжал губы, испугавшись своей вольности.
  
  
   Дедушка важно повернул голову и назидательно произнес, - Будешь как я, будет много раз выселять. Сейчас Херсон едем, там будем жить, а сколько, не знаю. Опять надо все строить. - Он начал вспоминать, где и когда строил дом. Уходя, подарил Василию три засушенных граната и сказал. - Отдай детям, - и глянул так, будто хотел добавить. - Смотри, я проверю. -
  
  
   Но дома гостинец никто не съел. Чистить гранаты было трудно. Они оказались сухими, а красные зернышки - кислыми. Но Василий почему-то оставил один, крепкий, как железный, плод, положив его в коробку, где хранились его армейская пилотка и значки, бритва отца, ключи от первой машины и всякие, мало на что пригодные, но очень дорогие сердцу вещи.
  
   Глава 17
  
   В полумраке вагона, под монотонный стук колес ночной глубоко задумался. Папироса погасла.
   - Отец, ты здесь главный? - Прозвучало над ухом.
  
  
   Вздрогнул, будто холодом потянуло. Перед ним стоял мужчина лет тридцати, выше среднего роста, плечистый, бицепсы, как у качка. На плече синела наколка - горящий факел и роза за колючей проволокой. На круглой голове короткий густой ежик волос. Глаза голубые навыкат, нос с горбинкой, квадратный подбородок с ямочкой.
  
   Лицо его выражало бесшабашную, озорную удаль. Одет в спортивный костюм с надписью "Адидас". На брюках "фирменные" подтяжки. Безымянный палец украшал золотой перстень с розовым опалом. С запястья чуть свисал браслет дорогих, импортных часов "Ориент". Парень бесцеремонно уселся за стол, ухарски кинул пачку Мальборо, лениво бросив, - закуривай! - Достал "пресс" двадцатипятирублевок и, прижав их, как колоду карт, чиркнул большим пальцем по краю купюр.
  
  
   - Этот не ментовской окраски, - пронеслось в голове у Клокова, - скорее кооператор или рэкетир, короче, крутой. - Он раскурил папиросу, давая понять, что никого этот пришелец своим видом не испугал и не удивил. Вежливо, но строго, по-хозяйски сказал. - Ресторан закрыт, посторонним в это время находиться здесь не положено.
  
  
   - Ну кто ж так встречает, - прозвучал ответ. - Я к тебе со всей душой.
   Василий сдержался, хотя пижон начал раздражать его. - Здесь не частная лавочка, а государственное предприятие. Завтра с утра - милости просим. - Загасил окурок, давая понять, что разговор окончен.
  
  
   - Завтра будет завтра, а мне сейчас гулять охота. В гробу я видел твое государство. Здесь нельзя, там нельзя. Надоело, отец. А я хочу и могу, - он шлепнул деньгами о стол. - Ладно, не в обиду. Заверни килограмм водевулечки, икорки черной и красной, конфет, шоколаду, жвачку давай, курятину американскую и пивка баночного.
  
  
   Василий не спешил выполнять заказ, прикидывая, сколько он будет стоить.
   - Не боись, деньги настоящие, только что напечатал. - Он взял несколько купюр, - Хватит за труды? - Добавил еще двадцатипятирублевку.
   - Вполне, - сдержанно ответил Василий и неспеша уложил покупки в пакет.
  
  
   - Не скучай, отец, я скоро еще загляну, - заверил гость и не обманул. Не прошло и часа, как он появился в обнимку с прапорщиком. Оба шумные, раскрасневшиеся, охмелевшие. Незнакомец кому-то угрожал, обещая всех перевешать.
  
   Прапорщик жутко скрежетал зубами, хлопал по кобуре, отрывисто и глухо вставлял. - Пусть только попробуют, огонь на поражение. - Василию он доверительно сообщил, - Понимаешь, почту везу, секрет, никому. Только я могу, никто, даже пусть хоть сам. Билетов нет, но я же человек, а мог бы и отказать, нельзя, секретная почта. Пусть кто угодно приказывает, хоть сам, но я разрешил! Он с женой и ребенком. Если бы не захотел, то никак - огонь на поражение. Два бойца, прикажу, раз и в овраг, - снова заскрежетал зубами.
  
  
   - Братан, - выдохнул крутой, - и влепил в лысину вояки поцелуй. - Что желаешь, приказывай. Коньяк пьем?
   - Не уважаю, мне водочки нашей русской.
   - Еще три флакона водевулечки, только холодненькой. Не обижу, отец, братан хочет.
  
  
   Василий попытался остановить "друзей", но его слов никто не услышал.
   - Петровна безбилетников посадила и уговорила командира взять семейство к нему в купе, - размышлял он. - Быстро они породнились. Прапор вчера едва на пачку Явы наскреб, а сегодня Мальборо курит и пьет на выбор. Интересно, что за птица этот, в подтяжках? Деньги у него явно шальные. Не влипнуть бы, вдруг он их "грабанул"? Слишком уж козырно гуляет.
  
  
   Утром, после вахты, отправился спать. Проходя мимо купе прапора, увидел через щель неприкрытой двери, в свете ночника, сидевших в обнимку, командира и его попутчика, а рядом солдат с баночками пива. Лица у них были серые, уставшие, захмелевшие.
   - Стойкие молодцы, всю ночь прогуляли. Еще несколько таких дней, и все мои запасы приговорят, - не без удовольствия подумал Клоков.
  
  
   Глава 18
  
   В купе никого не оказалось. По трансляции пела Пугачева. - Кукла магнитофон запустил, народ развлекает. - Выключил динамик. Голос певицы мягко зажурчал за стеной. - Сейчас задрыхну, даже на обед не встану. - Забрался на верхнюю полку, хотел раздеться, но сон сковал руки, сморил, потянул на глубину, как тяжелый груз. Все стихло, исчезло.
  
  
   Василий стоял на палубе парусного судна. Над белыми гребнями разгулявшегося моря, сквозь пепельные тучи, неожиданно ярко засветило солнце. Огромная птица, развернувшись над головой, блестя крыльями и яростно крича, грозно устремилась на него. Василий пригнулся. Птица с резким воплем пронеслась мимо.
  
  
   Проснулся сторож также внезапно, как и заснул. Огляделся, удивился, что не на паруснике. В купе прохладно, полумрак.
   - Убили, убили! - Истошный вопль в коридоре заставил вздрогнуть. - Птица! - вспыхнуло на мгновение. - Чертовщина какая-то, елкин гвоздь, десяти еще нет. Господи, когда-нибудь я высплюсь нормально? - Сладко зевнул. Крик раздался снова. Зазнобило. Столько в нем было страха и ужаса. Спустился на пол. Не торопясь, открыл дверь, выглянул. Пусто. Солнышко играет в стеклах окон, у открытой рамы полощется занавеска. Вышел.
  
  
   Возле служебного туалета копошился, качаясь, голый до пояса, крутой. Тело исцарапано, в крови, подтяжки болтаются по полу. Неожиданно он спустил штаны и стал мочиться.
   - Эй, полегче, - Василий не на шутку возмутился, даже покраснел. Хотел выпихнуть пьяного в тамбур, но брезгливо одернул руку и заорал. - Очнись!
   Тот тупо уставился и выкрикнул, - Хонде Хох!
  
  
   - Придурок. - Ухватился за плечо, пытаясь толкнуть, но острый, твердый тычок в грудь заставил отшатнуться. Клоков обомлел... В руке крутого подрагивал пистолет.
   - Я - Терминатор, - негромко выговорил тот и, подтянув штаны, завопил. - Хонде Хох!
  
  
   Ночной поднял руки, отступая. От толчка вагона, дверь в купе, где ночью шел пир, приоткрылась. На нижней полке с сизым лицом лежал прапорщик в разодранной и окровавленной майке. На полу без признаков жизни в рваных гимнастерках распластались бойцы. - Убил! - Пронзила страшная мысль.
  
  
   - На колени, - заревел бандит и стал целиться, - Ван, ту, фри! - Василий повиновался. Терминатор тыкал дулом ему в лоб, щуря то один, то другой глаз.
   Шелестела занавеска, колеса четко отстукивали стыки рельс, как часовой механизм, время. Экспресс мчался, рассекая прохладу летнего утра.
   - Твое последнее желание, - невнятно произнес парень и, взяв оружие двумя руками, расставил ноги.
  
  
   Свежий ветерок обдувал горевшие щеки. Василий не испугался, но вдруг почувствовал, что все тело стало совсем легким, казалось, он сейчас поплывет к небу, как воздушный шарик. - Водки! - Выдавил он и представил, как выпьет полный стакан, а потом темнота без боли и страха.
   - Русский водка, карашо! Где? Наливай! - Пистолет исчез.
   - В купе, я мигом.
   - Давай, отец, я плачу.
  
  
   Клоков залетел в купе, нырнул руками под крышку полки, открыл молнию сумки. Белье, одеколон, станки для бритья, ключи от квартиры. Бутылок не было. Сбросил на пол постель, открыл крышку полностью. - Рюкзак, чьи-то вещи, туфли директора. - Откуда? - удивился он, но сразу же забыл про них. Водка исчезла. Рванулся к соседней полке, обшарил там. - Ведь была, две бутылки, я же не сумасшедший. - Мельком взглянул на широкую фигуру, застрявшую в дверях.
  
  
   - Ну, наливай, я плачу, без базаров.
   - В ресторане.
   - Годится, я плачу. - Снова навел пистолет.
   - Ресторан в соседнем вагоне, мне ж пройти надо.
  
  
   Оказавшись в тамбуре, Василий рванул ручку тяжелой двери, но она не поддалась, навалился сильнее, ни с места. - Заклинило? - Взглянул в небольшое окошечко и увидел испуганные лица Куклы и Антоныча. Они наперебой что-то показывали. - Откройте, - лица исчезли. Между лопаток снова ткнулось дуло пистолета. - Господи, почему я такой невезучий? - Отчаявшись, он зло гаркнул в пьяную физиономию. - Закрылись, не пускают.
  
  
   Крутой отодвинул его, подергал ручку и, что есть мочи, заколотил пистолетом. - Открыть, я приказываю, - на секунду в окошке снова мелькнули перекошенные лица.
  
  
   Клоков незаметно шагнул из тамбура, хотел пробежать через вагон, но нервы сдали, он рванулся в туалет.
   - Убили, убили! - Сиреной завопила оттуда Петровна.
  
  
   Василий резко повернулся, бандит увлеченно штурмовал двери. Пистолет лежал на полу. В два прыжка оказавшись рядом, он мгновенно схватил оружие. Судорожно сжал горло пьяного и, оттащив в сторону, исступленно захрипел. - Ты хотел меня убить!
  
  
   Терминатор, задыхаясь, подался назад, и оба рухнули между тамбурной площадкой и коридором вагона. Из дверей хлынула толпа, в конце ее горой возвышался Генерал. Поправляя фуражку с белым чехлом, он шипел. - Прекратить самосуд!
  
  
   Но люди, захлебываясь грязными ругательствами, лезли напролом, стараясь дотянуться до крутого, чтобы посильнее ударить его. Василий сидел на полу и тупо глядел на беснующихся.
   - Сашенька, Сашенька! - визжала рядом молодая женщина. - Не надо, вы же убьете его, пожалейте.
  
  
   Клоков осмотрел пистолет и обомлел - обоймы не было. Огляделся, отвел затвор, взглянул через ствол - не заряжен! - Паразит, на пушку взял. А я, как последний дурак, на коленях стоял. - Вскочил, пытаясь тоже расквитаться с бандитом, но Сашку скрутили полотенцами, однако выглядел он браво.
  
  
   - Ко мне его, - распорядился бригадир и, подойдя к ночному, крепко пожал руку. - Молодец, ебенть, молодец.
   - Ну, Вася, - Кукла крутил головой, не зная, что сказать.
   - Не такие кочегарки размораживали, - усмехнулся Клоков.
   - А где волына? Сашка у прапора ее отнял.
   - Ты ж говорил, что кобура пустая.
   - Лучше бы пустая была. Кстати автоматы у бойцов с полным комплектом.
  
  
   Василий со слов электрика узнал, что произошло.
   Утром теплая дружба между прапором и Сашенькой закончилась полным крахом. Командир, крепко набравшись, начал обижать солдатиков. Сашка вступился. Завязалась потасовка. Крутой вырвал у прапора пистолет, солдаты перешли на сторону своего защитника и избили безоружного начальника.
  
   На шум сбежались проводники и по указанию Антоныча "изъяли" автоматы с боеприпасами и сундук с почтой. Вооруженный Сашок обалдел и, вообразив себя сначала вором в законе, а потом супер-роботом Терминатором, начал куролесить по всему вагону. Пассажиры, испугавшись, разбежались. Петровна закрылась в туалете, а про Василия в суматохе забыли.
  
  
   - А что ж вы мне двери не открыли?
   - Антоныч приказал действовать жестко, по законам военного времени. В интересах большинства. Изолируем, говорит, вооруженного преступника с двух сторон и станем вести наблюдение. Спасется Василий, - отлично, нет - пал в бою, как на фронте, другого выхода нет. Зато перекроем наступление противника и защитим гражданское население.
  
  
   - Стратеги вы, липовые, елкин гвоздь. Вели наблюдение, значит. Действовали в интересах большинства, гражданское население спасали, а я получается меньшинство, один в поле воин. - Клокову стало грустно и тоскливо. - Целая орава испугалась пьянчужку с пугачом, военный совет устроили. Василий вскинул пистолет. - Я Терминатор, русский водка давай!
  
  
   Кукла отшатнулся. - Сколько хочешь, Вася, тебе весь состав обязан.
   - Еще бы, - вмешался директор. Вот такие кадры в бригаде Чернушки. Один, голыми руками вооруженного бандита обезвредил. Ночью я дежурю. Тебе выходной, - он обнял Клокова. - Покажи трофей.
  
  
   Народ обступил своего освободителя, всем любопытно было посмотреть на пистолет. Василий оттянул затвор. - Пустой, не заряжен. На пушку он вас всех взял.
   - Как не заряжен, какая пушка? - Послышались голоса.
   - А я говорил, - оживился электрик. - Кто такому дундуку боевые патроны доверит?
  
  
   Появился запыхавшийся Антоныч. - Вася, где, ебенть, оружие?
   - Да не заряжен он, - ответили ему несколько человек. Но Генерал бережно принял пистолет и подозрительно переспросил. - Точно без обоймы был?
   - Я ж ее не съел, - разозлился ночной и, чтобы не наговорить бригадиру лишнего, хотел удалиться в туалет, но оттуда заголосила Петровна. - Убили!
  
  
   - Выходи, отбой, - со смехом прикрикнул Кукла. - Петровна высунула голову, посмотрела по сторонам. - Повязал Васька Терминатора, не бойся. Много от страха навалила?
   Петровна сделала строгое лицо и, не удосужив Куклу ответом, потянулась к Василию. - Ноченька наша ясная, если бы не ты, дверь бы сорвал, так ломился. Что я ему далась? У него ведь жена молодая, во, кобелина.
   - Да он помочиться хотел, штаны спустил, а сортир на замке.
   - Штаны снял? - Петровна выпучила глаза, поправила прическу. - Вот я и говорю, кобелина ненасытная, жуть!
  
  
   А Терминатор присмирел. На все вопросы бурчал что-то невнятное или отмалчивался. Жена уверяла, что Сашенька в рот не берет, только на Новый год шампанское, но настоятельно просила руки ему не развязывать. Она ходила с ребенком, слезно умоляя пассажиров "простить на первый раз". - Мы на прииске, на Чукотке работаем. Он на бульдозере, я в садике, воспитательницей. Пять лет в отпуске не были. К маме в гости едем. Он же и мухи не обидит, все отдаст. На доске почета, передовик, комсорг бригады. Если на работе узнают, выгонят. А куда нам податься?
  
  
   Народ жалел ее, а особенно заплаканную, перепуганную девочку. К Антонычу явилась делегация женщин, просить о помиловании. Но тот и сам уже остыл, все обдумал и понял, что давать ход делу нельзя. Во-первых, левые пассажиры. Во-вторых, водку в ресторане покупали из-под полы. В-третьих, молодая семья. Генерал решил высадить хулигана на первой же станции.
  
  
   Сашка ни на кого не смотрел, но чувствовалось, что не от стыда, а от затаенной злости.
  
  
   Оказавшись на открытой платформе, он, как с цепи сорвался. - Ну, оторвы, на обратном пути под откос пущу, все деньги потрачу, динамита накуплю и грохну, козлы вонючие, - орал он вслед уходящему составу.
  
  
   - Сам козел, смеясь, кричали люди. - Жене спасибо скажи, а то бы живым не ушел. - Кто-то выбросил из окна его "фирменные" подтяжки, - держи Шварценеггер недоделанный, Терминатор паршивый. Штаны подтяни, потеряешь. - Сашка яростно пинал воздух ногами, потом упал и заколотился в пыли, как истеричный ребенок.
  
  
   В вагоне все стихло. Одна Петровна раскудахталась, - полотенце казенное у него осталось, пусть вернет.
   - Нашли о чем горевать. Я заплачу, ебенть, не велика пропажа, полотенце не человек. - Строго выговаривал Антоныч.
  
  
   Петровна успокоилась, закрыла двери тамбура. - Служебное помещение, товарищи, прошу не скапливаться, пройдите в противоположный конец вагона, там курите, - распоряжалась она.
   - А если бы пистолет был заряжен? Водки нет, мог бы и пристрелить, - думал Василий. - Ладно, что попусту голову ломать. Пронесло, и слава Богу. Но нервишки крепко сдали, босой ходил и не чувствовал. Пойду, прилягу. Еще успею немного поспать, - решил он.
  
  
   Глава 19
  
   Проводники под командой Антоныча пытались разбудить солдат и прапорщика. Растирали уши, обливали водой, трясли, били по щекам, но служивые спали, как под наркозом. Только к вечеру очнулись и, обнаружив пропажу груза и оружия, не на шутку испугались. Вспомнили, как крутой отнял пистолет, а потом, по словам прапорщика, началась полная утопия. Рассудили, что почту и оружие украл пассажир и скрылся. "Старшой" принял командирское решение, - сначала поправить здоровье, а тогда - думать.
  
  
   Солдат опекали пассажирки, ехавшие по соседству и Петровна. Они вымыли купе, залатали гимнастерки. Ребята кое-как привели себя в порядок, прапорщик распечатал "Н.З." и откомандировал подчиненных в ресторан за пивом и куревом. В зале солдатикам пришлось узнать о себе "горькую правду". Они краснели, бледнели и, глядя в пол, пытались оправдаться. - Мы ведь двое суток один чай пили, есть то нечего, а он, как сел, наливает и наливает. На закуску икра да конфеты. -
  
  
   Народ смягчился. Чернушка приказал накормить служивых до отвала. Одна пассажирка купила пивка для аппетита. - Да что им пиво, - рассудили мужчины и поднесли коньячка. Те робко отнекивались, но люди настояли. Тогда бойцы "приняли" по маленькой, хорошо поели, особенно налегали на сборную солянку. Нахваливая, осилили две большие порции. Володя остался доволен. - Салаги, салаги, не я ваш начальник, - сокрушался он.
  
   Скоро и "сам" явился в форме, с пустой кобурой на поясе. Он чувствовал себя вполне по-боевому. Синяки под глазами, разбитые и распухшие губы только пугали окружающих, не причиняя ему никаких хлопот. Приложив два пальца к виску, вояка обратился к директору. - Мои бойцы здесь? Очень за них беспокоюсь. -
  
  
   На него посыпались упреки и скверные ругательства. Скорбно склонив голову, он тихо отвечал, - виноват, так точно, есть. - Но, узнав, что почта и оружие находятся у начальника поезда, прибодрился, повеселел и "перешел в наступление". - Знаю, виноват, а с кем не бывает? Пистолет разрядил, патроны спрятал. Я офицер и знаю, что оружие не игрушка. Питание у нас - сухой паек, да и тот почти вышел, а этот Трансформатор или, как его, радиатор начал стаканами угощать.
  
  
   Скоро "старшой" уже сидел за столом, но его организм был "основательно отравлен алкоголем". - Стаканчик красненького, - молил он, достав деньги. - Велосипед великодушно налил ему коньячка. - Выздоравливай, маршал, народ и армия - едины. - Нетвердой рукой прапорщик поднял стакан, перекрестился и, выдохнув, служу Советскому Союзу, залпом выпил.
  
   Лицо порозовело, глаза засияли, он прохрипел, - пивка, запить, сгораю. - Директор не отказал. От горячительных напитков и обжигающей солянки офицер взмок, разбух, как после парной, язык начал заплетаться. Отобедав, закурил.
  
  
   В ресторане появился Антоныч. Прапор мигом вскочил, лихо щелкнул каблуками, доложил обстановку, сообщив, что личное оружие обезвредил, патроны на месте. Кобуру передал бригадиру. - Прошу приложить к пистолету. - Генерал не ожидал такой четкости и дисциплины и по всем правилам военной субординации принял рапорт, но потом взорвался.
   - Я тебя, ебенть, в комендатуру сдам, ты у меня нарзанчика попьешь, я тебе срок намотаю.
  
  
   Прапорщик, сдерживая икоту, ел глазами начальника поезда и отвечал. - Виноват, есть, так точно, - но по нему было заметно, что страха он не испытывает. Антоныч, исчерпав красноречие, сурово заключил. - Оружие и почту сдам во Владивостоке в комендатуру. - Так точно, - услышал в ответ. - Дундук, ебенть, - махнул рукой бригадир, но его окружили женщины, умоляя задать перца только командиру, а солдатиков пожалеть. - Мальчишки еще, много им надо? Питание никудышнее, откуда силы то возьмутся?
  
  
   - Для порядка стращал, - успокоил их Антоныч, - я, ебенть, сам понимаю. Только молчок! Во Владивостоке верну им все. - Но женщины "под большим секретом" сообщили решение бригадира прапору. Он заскрежетал зубами и пообещал. - Если кто, не дай Бог, я за вас, родные, огонь на поражение. - Обнял жалостливых пассажирок, и все прослезились.
  
  
   Баба Ганя тихонько сидела в уголке, перебирая фасоль. Поглядев на плачущих, тяжело вздохнула и негромко молвила. - Хиба це солдаты? Раньше булы солдаты - тильки до хаты и зразу целоваты, а зараз солдаты - тильки до хаты и зразу спаты.
  
  
   Глава 20
   Лежа на верхней полке, Василий забылся глубоким сном. Проснувшись, увидел Юльку.
   - Васек, держи, твои, кровные. Понимаешь, этот утром пристал, как банный лист к заднице. Водевулечки, водевулечки, плачу любую цену, - сбиваясь, затараторила она, протягивая новенькие двадцатипятирублевки.
  
  
   - Ты водку взяла?
   Юлька виновато кивнула. - Но все до копеечки тебе принесла, мне чужого не надо, вот тебе крест, честное пионерское, - она горячо перекрестилась.
   - Стерва ты, Юлька. Да ты знаешь... - Он задохнулся от гнева, - врагу не пожелаешь того, что я хлебнул.
  
  
   - Васечка, бедный, ну, прости. Дура я, дура. В следующий раз даже не притронусь. Пусть горы золотые обещают, на куски режут.
   - Иди ты, - он запнулся, - шагай, Юля, по вагонам. Следующего раза не надо.
   - Спасибочки, Вася, - она ловко поцеловала его в щеку и выбежала.
   - Сбылась примета, на все сто сбылась. Теперь плохого случиться не должно, хотя загадывать никогда нельзя, - растянувшись на постели, Василий снова задремал.
  
  
   - Герой наш. Умаялся, кислородик ненаглядный, - разбудил знакомый голос.
   - Марь Ивановна, имей совесть, ты же человек военный. Не каждому на фронте такое выпадает, как мне сегодня. С тобой, небось, случалось?
  
  
   - Ни в жизнь, серебряный мой. Всякое было, но чтоб ходить под дулом, не приведи Господи. Народ в плацкарте с ума сошел. Достань, хозяйка, беленькой. Надо выпить за здоровье освободителя, за тебя, значит, касатик золотой.
   - Не стрекочи. В ресторане, в топке котла под мусором возьми, но чтоб никто не видел.
  
  
   - Без тебя, Васечка, в рейс выходить нельзя. И уважишь всех и защитишь. Кругом святой ты человек.
   - Иди, Марь Ивановна, спать хочется.
   - А тот, вояка пузатый, - не унималась старушка, - оружие свое боевое отдал. Разве он после этого солдат, защитник? А все водка.
  
  
   Я на фронте ни грамма, потому что при оружии и днем и ночью. Спали в обнимку, как с любовником, прости Господи. Да и сейчас не забываю о нем, родимом. - Она вдруг вытянулась по стойке смирно и бегло, четко назвала номер личного фронтового оружия.
  
  
   Не успел Василий закрыть глаза, как появилась Лариса.
   - Извини, думала сам навестишь, - укорила она.
   - Устал, хотел отдохнуть немного и заглянуть до работы.
   - Хочешь самогоночки на мандариновых корочках? - Она запустила руку в наволочку, которую принесла с собой, достала бутылку, кусок соленой осетрины в промасленной бумаге и большие, малинового цвета помидоры с сахарным налетом на треснувших боках. - Давай за тебя, теперь до ста лет жить будешь, говорят, снаряд два раза в одно место не попадает, - наполнила стаканы и отрезала ломоть жирной рыбы. - А сильно ты испугался?
  
  
   - Испугался или нет не знаю, но, как был не обут, так и проходил босой, даже не заметил. - Клоков рассказал все по порядку. Говорил увлеченно, забавно передавая каждый эпизод.
   Неожиданно в дверях появился Студент.
   - Извините, - он смутился и хотел уйти.
   - Чего стесняешься? Выпей за Васю, - Лариса быстро встала, протянула ему стакан, шагнула из купе.
   - А ты куда? - удивился Василий.
  
  
   - Моя смена. Вагон оставила, - она проворно вышла, столкнувшись в дверях с Николаем. Тот испуганно отскочил в строну, густо покраснел.
   - Обожгла? - подмигнул Василий, - не робей.
   - Да я собственно, - невнятно пробубнил Студент и снова покраснел. - Извините за бестактный вопрос, хотел узнать, как же все произошло? А то, сколько людей - столько версий.
   - Тебе для оперы нужно?
   - Конечно, такой удивительный случай, как в западном боевике.
  
  
   - Ничего особенного не произошло. Обычный пьяный дурак еще не такое отчебучит. Раз помню, нагрузились двое и поспорили, что можно вылезти на крышу через окно купе и вернуться обратно через окно коридора. Один попробовал, так его током убило. Электровоз состав тянул. Вот это для оперы. Искры, взрыв, - Василий лукаво глянул на Студента.
  
  
   - Ерунда и хулиганство, - не замечая иронии, в сердцах крикнул тот.
   - Ладно, давай, Николаша, по пять капель добавим и осетра докушаем, а потом расскажу тебе всю правду и ничего, кроме правды.
  
   Глава 21
  
   Остатки самогона и разговор с Николаем окончательно разогнали сон. Да и время отдыха пролетело. - Труба зовет, служба не ждет. - Клоков наскоро привел себя в порядок.
  
  
   Пассажиры встретили его восторженным гомоном. Мужчины жали руку и предлагали отметить победу. Женщины смотрели восхищенно, приветливо улыбаясь. Это особенно радовало.
   Дверь в купе военных оказалась открытой. Здесь уже ничего не напоминало о произошедшем. Стены вымыты, на столике чистая салфетка и баночка с цветами. Только смрадный запах не выветрился до конца.
  
  
   Служивые степенно курили в тамбуре и что-то обсуждали. Почти чистые гимнастерки были залатаны на живую нитку. Синяки и ссадины на розовых от похмелья и еды лицах замаскированы косметикой. Прапорщик стоял на полусогнутых ногах, упершись спиной в стену, сощурив веки и вытянув полные губы куриной попкой. Увидев ночного, попытался встать по стойке смирно и, прикинув два пальца к виску, прорычал. - Хвалю за своевременные и решительные действия - и, издав зубной скрежет, подал руку.
  
  
   Василий хотел сказать командиру что-нибудь едкое, насмешливое, но кроме слов, - эх, солобоны, - ничего не придумал.
   - Так точно, - согласился офицер - не вояки, а моча и саки. Всем жопы на портянки порву.
   Пройдя несколько шагов, Клоков услышал одного из солдат. - Вы, товарищ прапорщик, мой начальник. Я обязан вам подчиняться, но не уважать. Вы, товарищ прапорщик, большая свинья.
   - Правильно, - подумал Василий и рассмеялся.
  
  
   Открыв двери ресторана, он замер в изумлении. В узком проходе, прижавшись друг к другу, стояла вся бригада во главе с Чернушкой. Казалось, они приготовились сфотографироваться или запеть хором. На лицах улыбки, в глазах торжественный блеск. Директор взмахнул по-дирижерски тонкими ручками, и все дружно грянули. - Слава герою Василию Клокову. Ура!
   - Служу Советскому Союзу, - растерялся Василий и неожиданно почувствовал, что в горле запершило, а на глазах появились слезы.
   Его обнимали, целовали, тискали. Морозова, пожав руку, сказала.
  
  
   - Вы настоящий мужчина, вам давно пора вступить в партию. Я готова дать рекомендацию. - Юлька, целуя, шептала. - Прости, Васек, ну, дура я, дура.
  
  
   - А мне ж снилось, снилось, - Захаровна уставилась в дальний угол вагона,
   - будто через весь состав стоят столы, накрытые белыми скатертями. Мы сидим и веселимся, а Вася за официанта. На подносе у него тарелки с... - Шеф-повар покраснела. - Вымолвить стыдно.
   - Все ж свои, выкладывайте.
   - По большому куску дерьма.
   - Блюдо, что надо, - загомонил народ.
   - Это ж к удаче, - она улыбнулась, - вот и закончилось все благополучно.
  
  
   Пришли Антоныч, Кукла и Петровна. Начальник поезда обнял Василия так, что в плече хрустнуло и заболело. - Молодец, ебенть.
   - Не такие кочегарки размораживали. - В первый раз Кукла и Клоков с чувством пожали друг другу руки.
   - Васек, ты ведь меня от позора спас. Сам видел кобелину этого. - Петровна жеманно чмокнула его в щеку.
  
  
   Велосипед радовался найденным туфлям. - Я уже и думать о них забыл, а они под полкой лежали.
   - Товарищи, - громко возвестила Морозова, - предлагаю сообщить руководству треста о мужестве нашего коллеги и ходатайствовать о награждении Клокова Василия Анатольевича медалью, а также поместить заметки в газеты "Советская торговля", "Труд", "Известия",
  
  
   - Наградим, ебенть, в семейном кругу, - остудил ее пыл Антоныч, - но лучше не распространяться, а то нас так наградят - груди не хватит награды, ебенть, развешивать, - он хитро подмигнул и поплыл к накрытому столу.
   "Семейный ужин" в честь героя удался на славу.
   Володя купил на станции белых грибов и закатил из них суп и пирог.
  
  
   - Вася, а страшно было? Говорят, в такие минуты перед человеком вся жизнь пролетает, - изрек Кукла.
   - Да нет, только вот босой ходил и даже не почувствовал, а заметил, только когда все закончилось.
   - Стресс, - определил директор.
  
  
   - Наверно, но настоящего страха не ощутил. Конечно, мандраж был и еще какой. Вот когда я в детстве тонул, тогда испугался по-настоящему. Понял, вернее, осознал смерть.
   - Вась, расскажи, какая она, - прошептала Юлька и, широко открыв глаза, замерла.
  
  
   - Лет десять мне было. Ходили мы с ребятами на Оку, воровать из чужих сетей рыбу. Местные мужики ставили путанки поперек проток или вдоль камышей и раз от разу втихаря снимали улов. В наших местах река на рукавчики распадается. Течение сильное, место для ловли удобное. Мы вроде плаваем, а сами высматриваем сети и незаметно добычу воруем. Все время в напряжении. Занятие опасное. Поймают - не пощадят. Это и было для нас самое интересное.
  
  
   Как-то, пошел я на охоту один. Плаваю с ножом в руке, потому что в путанке рыба сильно застревает, и ее приходится вырезать из сети. Неглубоко, но мне, пацану, хватает, чтобы дна не достать. Начал успешно, пару хороших рыбин промыслил, но неожиданно оказался против течения - быстрого и мощного. Понесло меня, закрутило.
  
  
   От испуга растерялся, не соображаю, что делать. Стал изо всех сил грести, потому что впереди увидел бережок. А меня тащит и тащит в реку. Я бью по воде руками, рвусь, как петух на привязи и в какую-то минуту ощутил - сейчас захлебнусь и все, конец. От страха заплакал, закричал и выплыл, всего-то надо было метра два преодолеть. Выполз, упал. Сердце стучит, кажется, грудь разорвет.
  
  
   Даже сейчас все до мелочей помню. Иной раз приснится, во сне кричать начинаю. Вот тогда было по-настоящему. И что странно - нож в руке так и держал. Надо бы бросить, а не сообразил. Ничего кроме бережка перед глазами не видел - желтенький песочек и камыш стеной.
  
  
  
   Глава 22
  
   - Стресс, шок, - вставил Чернушка, тяжело вздохнул и заговорил. - А у меня однажды вся жизнь промелькнула за несколько секунд.
   В армии я попал на склады материально-технического снабжения. Служба - не шатко, не валко. Оружие держал, только когда присягу давал. Остальное время грузчиком при складах. Простор для солдата огромный.
  
   Начальство машинами воровало, мы же на табачок да на выпивку. В округе все заборы у частников светились серой шаровой краской, как военные корабли. Но служба, есть служба - жизнь подневольная. Как представишь, сколько впереди годков, в голове затуманится. Что-то вроде понятия бесконечности. А в конце каждый день за три кажется.
  
  
   Уже приказ министра обороны об увольнении зачитали, уже дембельскую форму готовишь, чтобы домой явиться, как петух разряженный. А дни капают скупо. Но мне вдруг везуха подвалила. Крыши на складах перекрыть рубероидом. Уговор простой. Дело сделали - сразу домой. Работа не сложная. На старый слой рубероида наложить новый. Одни - смолу в котле варят и в ведрах на крышу поднимают, другие - мажут, третьи - толь раскатывают.
  
  
   Уставали до чертиков, падали в койки, не раздеваясь. Провоняли битумом до мозга костей. Я раскатывал. С утра до вечера - рулоны, рулоны, рулоны. Иной раз приползешь в казарму и во сне руками двигаешь, катишь его. А рядом ребята ночью кричат. - Смолу подавай, гудрон руби. - Как-то качу очередной "ковер". Пячусь, пячусь назад и не рассчитал - сорвался с крыши. Чувствую лечу, как во сне, а в голове - мама, я в первый класс иду с букетом цветов, дождик накрапывает, отец от нас ушел, с соседом подрался, с велосипеда упал, любовь первую вспомнил, в пятом классе дело было.
  
   - Чернушка оскалил прокуренные зубы, наморщил усики, подмигнул. - Да мало ли что успел увидеть в своей тогда еще короткой, непорочной жизни. Если все пересказать, покажется, что летел минут двадцать, а высота оказалась всего ничего - будто с крыши "хрущебы" спланировал. И что интересно, удара о землю, вернее о кучу песка, которая мне жизнь спасла, не почувствовал.
  
  
   Очнулся, когда к машине скорой помощи несли. Казалось, заснул, меня разбудили, а я говорю, - не пойду на работу, спать хочется, гори огнем этот дембель. Об этом мне уж потом ребята рассказали. Врачи говорили - повезло, потому что вес небольшой, как сухой лист с ветки упал. С тех пор, сколько ни ем, ни стараюсь, вес набрать не могу, организм сам его регулирует.
  
  
   - Да вы и не едите ничего, - в сердцах воскликнула Антонида Захаровна. Мне даже в тресте выговаривают. - Что ж вы директора не кормите что ли?
   - Организм, Захаровна, сам знает. Мало ли откуда еще падать придется.
   - А сотрясение мозга прошло или малость осталось, - подкузьмил повар.
   - Умник нашелся, змей бумажный, слон плоскостопный, гудрон вонючий, давно пропеллером по глазам не получал? Ты бы с крыши загудел, так костей не собрал. Это не сковородками орудовать.
  
  
   - Сковородками. Я, между прочим, хлебнул не меньше, когда коком на траулере работал. Посудина небольшая, у рыбаков заработки "от хвоста". Что вытащат с того и получают. Как-то попали мы на "голяк". Болтаемся, болтаемся - нет рыбы. Народ злой, настроение на нуле. И на беду закончился лук и чеснок. Мелочь вроде, а без них ничего путного не приготовишь.
  
   Я старшему помощнику докладываю. - Надо бы у кого-нибудь из соседних судов занять. Он на меня трехэтажным. - Рыбы нет, заработков нет, с планом горим, а ты суешься со всякой ерундой. - Обстановка изо дня в день накаляется. Нервы на пределе. И вдруг один моряк заявляет. - Ребята, кондей нас жулит. Втихую для себя картофан с лучком жарит. - И сразу вся команда почувствовала запах жареного лука и на камбуз. - Где лук прячешь? - И давай меня месить, за борт потащили. Тут-то и промелькнула моя молодая жизнь.
  
  
   И хотя испугался по-настоящему, но не обомлел, а закричал громче судовой сирены, сила в руках взялась необъяснимая. Раскидал всех, схватил сковородку и в атаку. Хорошо старпом отстоял. Комиссию назначили, но ничего не нашли. Пока соседи лук не дали, меня капитан в своей каюте спрятал. Но главное - подвалило нам счастье. Как замет - так полная кошелка. Обо мне все враз забыли. Но как путина закончилась, списался с судна.
  
  
   Старпом документы мне выдает и спрашивает, - Володя, дело прошлое, но скажи, где ты все-таки лук прятал? - Я обалдел и спрашиваю. - И вы запах чувствовали? - А он, - конечно, и я, и капитан. - Пошел я и думаю, может и правда у меня где-то лук был спрятан?
  
  
   Антоныч взглянул на Володю и заулыбался. - Значит, выходит, что профессия повара вредная, и должны выдавать молоко? - Народ поддержал шутку дружным смехом.
   - Юрий Антонович, а на войне страшно было? - Полюбопытствовала Юлька.
   - На войне? - Начальник поезда сжал губы, наморщил лоб. - Не знаю, не довелось. Я как раз весной 45-го училище закончил.
  
  
   - Повезло, - вздохнула Петровна.
   - Еще как, - Генерал слегка ослабил узел галстука, расстегнул пуговичку на вороте рубашки. - Но это только сейчас понимаешь, а тогда, ебенть, плакал, что на фронт не попал, так хотелось отличиться. Но, слава Богу, смелых хватило, победили!
  
  
   - А ордена? - Не упокоилась Юлька. - Я видела у вас на день Победы.
   - Ордена? - Юрий Антонович тяжело вздохнул. - Всякое случалось, потому и награждали. Ну, вступим в бой что ли? - Он поднял рюмку.
  
  
   - А случалось что-нибудь страшное?
   - Да что ты, Юлька, привязалась, - возмутился Чернушка. - Военная тайна.
   - Точно так - сплошные тайны, - промычал Генерал, прожевывая кусок ветчины. Облизнув лоснящиеся губы, он продолжал. - Хочешь знать, Юля, пуганый ли я воробей? Не сомневайся, ебенть, пуганый. Правда, жизнь перед глазами не промелькнула и ночью не кричу караул, но запомнил крепко, как на шпиона напоролся. - Юрий Антонович беззвучно рассмеялся. - Послали меня после училища служить в Белоруссию, почти на границу с Польшей.
  
  
   Война кончилась, но время было голодное, холодное. Район беспокойный. Солдатики, возвращаясь из-за кордона, везли кой-какое барахлишко трофейное, ебенть. Всякая мразь - перекупщики, менялы, шулера, бандюги разные тут, как тут. Смутное время. Шпионов немцы оставили полным полно. Политотдел и особисты день и ночь, ебенть, накручивали. - Бдительность и еще раз бдительность. Враг не дремлет, враг затаился, враг повсюду. -
  
  
   Прибыл я в полк, а у них порядок такой - обязан "прописаться" - угостить начальство. Офицеры получали тогда хорошие оклады, да и коммерческие рестораны открылись, хоть карточки еще и не отменили. Пригласил я своих начальников, выпили, закусили. Ну, ясно дело, какое же веселье без женского пола? Музыка заиграла, танцы начались. Мне говорят, - не робей, приглашай. Правду сказать, ебенть, парень я был видный, но опыта по амурной части не имел. Но водочки принял, старшие товарищи подзадорили, и осмелел.
  
  
   Танцевал я неплохо, в училище насобачился. Потом дам за стол усадили, начали ухаживать, и закрутилась карусель. Взялся я провожать одну. Летом дело было. Забрел с ней в какой-то парк. Ночь, луна, звезды, а я сижу вздыхаю, как подступиться не знаю, робею. Тогда она сама ко мне, ебенть, подвинулась, прилобунилась и голову на погон положила. Я осмелел, за талию ее обнял и чувствую, ебенть, на поясе у нее под юбкой пистолет. Меня враз холодный пот прошиб.
  
  
   Напоролся, враг. Руку отдернул и по сторонам озираюсь, за каждым кустом сообщник мерещится. Она ко мне ластица, тискает, целует страстно, а я вспотел от страха, удара в спину жду. Нервы сдали, ебенть, заломил я ей руку за спину и лицом в скамейку ткнул. Она застонала. - Ой, товарищ офицер, не надо, я и так на все согласна. - Я нащупал под платьем оружие, тяну, а она свободной рукой держит, не пускает.
  
  
   И вдруг что-то посыпалось, зазвенело. Мать моя, женщина! Ночь лунная, светло. Вижу на земле ложки и вилки. - Что это? - спрашиваю, а она плачет. - В ресторане украла, хотела на барахолке поменять на еду. - Вот, Юля, какие шпионы были, - Антоныч лукаво подмигнул.
  
  
   - Ну и сука! - Воскликнула Юлька сердито. - Официантке же пришлось заплатить за эти вилки.
   - Глупости все это, - резко оборвала разговор Морозова. Самое страшное - многопартийность разрешили. - Все покатились со смеху.
  
  
   Директор предложил тост. - Чтоб нам до ста лет прожить без капитального ремонта.
   Выпили и стали расходиться.
  
  
   Глава 23
  
   - Слава богу, - подумал Василий, - начни Морозова свои споры, сидели бы до утра, а мне еще мясо на бифики крутить, вино разливать. - Принес кастрюлю с кусками оттаявшего мяса, приладил мясорубку - гордость повара. Володя купил ее по случаю во Владивостоке, на барахолке за копейки. По его словам мясорубка "стояла на вооружении военно-морских сил США во время второй мировой войны".
  
  
   Машина действительно впечатляла размерами и мощью. На бифики идет обрезь с жилами, никакая техника не выдерживает. Клоков уже сломал несколько отечественных "приборов". Но американский "агрегат" дробил все без стонов и усилий.
  
  
   Василий любил крутить ручку "шарманки" и наблюдать, как из решетки ползут розовые "червячки". Работа успокаивала.
   - Касатик, ненаглядный, спаситель наш, - в дверях появилась Марь Ивановна.
   - Хочешь пару капель? - Василий достал недопитую бутылку, рюмки. - Сейчас закусить принесу.
  
  
   - Что ты, я принципиально не закусываю. В водке все калории и витамины. Космонавтам не зря коньяк дают и подводникам тоже. Нам на фронте каждый день по сто граммчиков выдавали.
   - Ты ж говорила, что на фронте не прикасалась.
   - Так точно, при оружии никак не возможно.
   - А для чего ж тогда вообще давали? Для храбрости?
   - От ста грамм храбрым не станешь. Да и водкой страха не перешибешь. Для аппетита и от простуды.
  
  
   - Марь Ивановна, сегодня за меня все пили, а я хочу за тебя. На фронте, наверно, война тебя на смелость тысячу раз проверяла?
   - Эх, Вася, говорят, что кур доят, а пошли цицки не нашли. Девчонкой была, что я соображала? - За тебя, родненький, - она выпила, занюхав рукавом.
  
  
   - Извини, что надоедаю, но был у нас разговор о страхе. А вот ты, ничего и никогда не боялась?
   - Всякое случалось, касатик. Конечно, поначалу каждый день чего-то пугались. Но время учит, привыкли.
   - Скажи, а был такой случай, чтобы в душу запал?
  
  
   - В душу? - Марь Ивановна пожевала сухие, бледные губы, раздумывая. - В Польше мы были. Шли с подружкой по улице, видим, на витрине магазина шляпки нарисованы. Любопытно стало, мы и зашили. А там - коробки по полу валяются. Мы и давай в них заглядывать.
  
  
   Думали, шляпки найдем. В глубине комнаты стояли длинные, деревянные ящики. Подошли, а между ними - немец лежит. Видный такой мужчина, высокий, красивый, молодой. Я дернула карабин с плеча, а он, - фрау, фрау, Гитлер капут, - руки вверх поднял и еще что-то лопочет. А мы ему, - пошли, сейчас разберемся. - Он кое-как объяснил, что ранен в ногу. Подружка его перевязала, и мы заковыляли.
  
  
   Он прыгает на одной ноге, на нас опирается, но улыбается и все повторяет, - фрау, фрау, данкешен. - Приволокли в часть, докладываем - взяли в плен раненого фрица. - А майор говорит. - А на кой черт он мне нужен? В расход. - Мы с подружкой переглянулись и к двери.
  
  
   А он кричит, - боец Глотова, отставить, выполняйте приказание. - А что я могла? Приказ, Вася, не обсуждается. Карабинчик с плеча, раз - и нет полголовы, только один глаз голубой... - Она долго молчала. - Так-то, милый, война не мать родна. А было мне, как Настенушке, неполных двадцать лет.
  
  
   Василий налил ей еще стопочку, хотел чокнуться, но Марь Ивановна быстро выпила, засуетилась, прижала бутылки к груди и, опустив голову, вышла.
  
  
   Клоков устроился на стульях, перегородив ногами проход. - Сейчас цыгане шастать начнут, "оренбургские платки" продавать.
   Они искусно начесывали кроличий пух, выдавая их за настоящие. За право на торговлю "коробейник" вносил "копытные" - небольшую мзду проводнику. Ночному тоже причиталось. Некоторые пытались прошмыгнуть бесплатно. Поэтому дело требовало досмотра. Василий дремал, но одним глазом наблюдал.
  
  
   В основном ходили женщины в широких пестрых юбках, поверх которых были повязаны яркие, цветные шали. Они не шли, а медленно, степенно проплывали, оставляя плату на столике возле сторожа. Но одна пролетела, даже не посмотрев в его сторону.
  
  
   - Эй, красавица, - лениво кликнул ее Клоков, - обижаешь.
   Та резко повернулась, уперла руки в бока, засверкав черными, миндальными глазами. - Дрыхнуть, красавец, меньше надо. Туда шла - отстегнула. Обратно опять плати?
  
  
   Сторож привстал, протер глаза. Смуглая, кожа гладкая, тонкий подбородок, губы вишенкой, в ушах блестящие серьги сердечком. - Извини. Поди вас разбери, все на одно лицо.
   - Ха, совсем ослеп. Я - туркменская цыганка, им не ровня. Они ж сибирские. - И, возмущенная, гордо удалилась.
   - Никогда не думал, что цыгане разные бывают.
  
  
   В ресторане появились двое мужчин, обвешанных платками, как меховыми шкурками. - Налей, дорогой, по сто граммчиков.
   - Как дела? - Из вежливости спросил Клоков.
   - Дела, золотой, у прокурора, а у нас делишки. Ходили, ходили, на бутылку не заработали.
  
  
   - Молчи, не в тюрьме сидишь, водку пьешь, с хорошим человеком разговариваешь, руки, ноги при тебе. Сегодня пусто, завтра - девать некуда, - возразил напарник. - Давай! - Они дружно выпили и, подхватив по горсточке мясного фарша, закусили.
   - Он же сырой, - ужаснулся ночной.
   - Это хорошо, витаминов больше, - заметил цыган и добавил. - От грязи микробы умирают.
  
  
   - Ребята, а правда, что цыгане разные?
   - Конечно, в Сибири - сибирские, в Москве - московские, в Молдавии -молдавские - Котляры-удильщики. Одни торговать любят, другие гадать.
  
   А вообще все мы - советские, - он рассмеялся, раскрыв рот, уставленный золотыми фиксам. Выбил чечетку, подпевая, - поезд, поле, огоньки, дальняя дорога.
   - Сердце ноет от тоски, - подхватил второй.
   - А в душе тревога, - тихо пропел им вслед Василий.
  
  
  
   Глава 24
  
   Утром вместе с поваром в ресторан пришел Чернушка. Директор ждал дорогого гостя - Шлеп-ногу - Игоря Петровича Капустина - грозу всех поездных бригад и вагонов-ресторанов на своем участке.
  
  
   В прошлом работник ОБХСС он и на заслуженном отдых продолжал трудиться, и мог еще "не слабо покалечить" любого проводника, не говоря уже о работниках ресторана. Тридцать лет он каждое утро "подъезжал" остановочку в город, на службу. Обычно садился в вагон-ресторан, где завтракал в компании директора и начальника поезда. Прозвище свое он получил из-за хромоты. Злые языки рассказывали, что ногу он повредил "по пьяному делу".
  
  
   Капустин "казнил" всех - от начальника поезда до ночного сторожа. Брал от солидных взяток у директоров до рубля у проводниц. Провинившиеся женщины часто оказывали ему "внимание", но он не освобождал их и от "материальной ответственности". Был хитер и осторожен, наслаждался властью, любил панибратски поругать, пообещать "добраться", "серьезно заняться", "поприжать яйца между дверьми".
  
  
   Одна Морозова, будучи директором, держала Шлеп-ногу на расстоянии. Когда они встретились впервые, нашла коса на камень. - Если вы при исполнении, занимайтесь проверкой, если нет - покиньте зал, ресторан еще закрыт, - заявила она тогда. - Бледный начальник поезда дрожал и заикался от страха.
  
  
   Но к общему удивлению все прошло гладко. Мало того, грозный Капустин с тех пор раскланивался с Морозовой подчеркнуто вежливо, с почтением.
   В глаза ему льстили, за глаза - ненавидели.
  
  
   - Володя, приготовь куриных окорочков на троих, хотя, мне, пожалуй, не надо, только Шлеп-ноге и Антонычу, - приказал директор. - Ну и закусочку - рыбки соленной, овощи и баста. - Принес из холодильника два батона сырокопченой колбасы. - Заказал, денег ведь не отдаст, как жевать собирается, не знаю, зубов, поди, давно уж нет, - Чернушка понюхал колбасу. - Себе позволить не могу, но, кому пожалуешься? Береженого Бог бережет.
  
  
   Обычно Василий помогал Капустину подняться в вагон. На сей раз Шлеп-нога самостоятельно взобрался по крутой лестничке на площадку тамбура. Он тяжело дышал, но розовое от напряжения лицо излучало восторг, глаза ликующе блестели. Василий и Чернушка в недоумении переглянулись.
  
  
   - Здравствуйте, Игорь Петрович, милости просим, - директор протянул руку, но тот не заметил, радостно спросив.
   Что, доигрались дерьмократики? - К демократам он относил работников торговли, бытового обслуживания, воров всех мастей и эстрадных певцов. - Как там, "ешь ананасы, булочки жуй, день твой последний приходит буржуй", - он рассмеялся. Чернушка захихикал, подмигнув Клокову, дескать, дурак, что с него возьмешь.
  
  
   Игорь Петрович захромал к накрахмаленной скатерти и, устроившись поудобнее, кивнул директору. - Пока присаживайся, скоро насидишься вдоволь. Небось штаны полные наклал.
   - Кажется поддатый, - решил сторож.
  
  
   Велосипед, явно растерянный, поддакивал. Шутки "дорогого гостя" слишком затянулись. - Перекусить не желаете? Кстати, я заказ ваш выполнил, - достал колбасу.
  
   Но Капустин не слышал. Лицо его сияло холодным огнем, как зимнее солнце на закате. - Ну, куда вас теперь с Ельциным засунут, дерьмократики? Всех казнить! Казнить! - Громко, с наслаждением выкрикивал он.
  
  
   Поодаль собрались Юлька, Николай, Захаровна, из посудомойки выглядывала Морозова.
   - Елизавета Валерьяновна, - гость попытался встать, - дождались, радость-то какая. - Люди, сбытые с толку, наперебой стали тормошить Морозову. - Какая радость?
  
  
   Морозова стояла с ведром, собираясь принять "душ". - Извините, Игорь Петрович, я вас не понимаю. У нас ничего общего нет и быть не может.
   - Да объясните, - заискивающе пропищал Чернушка, - что стряслось?
   - Вы что оборзели? Зажрались? Глаза от денег оторвать некогда? Неужели не знаете? Ну, даете! А ведь из Москвы едете.
  
  
   На пороге появился Генерал. Выглядел он так, будто потерял близких или началась война. За ним семенил Кукла и фальцетом повторял. - Не такие кочегарки размораживали, скоро станция, там все узнаем. - Юрий Антонович прямиком двинулся к Шлеп-ноге, протянул обе руки. - Игорь Петрович, что за слухи? Пассажиры вошли на станции и такое говорят! А у нас приемник не работает. Этот, - он кивнул на Куклу, - не позаботился. С машинистом связался, тот тоже не ухом не рылом. Что происходит?
  
  
   - Что происходит? - Капустин воодушевился. - А то, что давно должно было произойти. Сегодня утром по радио и телевидению поступило официальное сообщение. В связи с политической и экономической обстановкой, сложившейся за последние годы, и по многочисленным просьбам трудящихся руководство страны вынуждено было пойти на экстренные меры и взять полноту власти на себя в лице ГКЧП. В Москву для установления порядка вводятся войска, который могут нарушить дерьмократики во главе с главарем ЕБНом.
  
  
   - Что это ЕБН? - Выскочил вперед Чернушка.
   - ГПУ, ЧК? - Переспросил Генерал.
   - Не что, а кто. Ельцин Борис Николаевич. Его, мерзавца, первого на фонарь. А ГКЧП, дорогой Юрий Антонович, это Государственный комитет по чрезвычайному положению в составе министра обороны, председателя КГБ, вице-президента, премьер-министра, министра финансов и какого-то председателя колхоза.
  
  
   - Давно пора! - Резанул в полной тишине голос Морозовой.
   - Тебя давно пора, - завизжал директор. - И тебя тоже, - Чернушка сунул под нос Капустина кукиш и выбежал из зала.
   - А Ельцин, а Горбачев? - Опомнился начальник поезда.
   - Ельцин? Да вы ли это, Юрий Антонович? А Горбачев болен, на даче в Крыму, но ситуацию контролирует.
  
  
   - Болен, на даче, ага... - Генерал устало повалился на стул. Видать, как и Хрущева, видать и ему, ебенть, крышка. Все силовики, значит, все, кроме самого. Быстро обшарь весь состав и найди приемник, - приказал он электрику. - А ты, Вася, как остановимся, в киоск, за газетами. Все бери. А я - к начальнику станции. Может, какие указания поступили? Дела, ебенть, дела. - Он взял кусочек сыра, потом съел ломоть хлеба и кружочки колбасы. - Ешьте, Игорь Петрович, угощайтесь.
  
  
   - Нет, попить бы чего, в горле пересохло.
   - Кофейку, - скомандовал начальник поезда.
   Василий и Володя рванулись на кухню. - Ты ему веришь, Клоков?
   - Скорее всего, он не врет, но верить не хочется.
  
  
   В кухне появилась Юлька. - Дай-ка я подам. - Она поставила чашки с кофе на поднос и, смачно плюнув в одну из них, пояснила, - с пеночкой, для Шлеп-ноги. Казнить он будет, козел поганый, - она еще раз плюнула в чашку и, высоко подняв поднос, виляя залом, направилась к выходу.
  
  
   - Погоди, дай сахар положу. Гляди, не перепутай.
   - Сахар? Обойдется, в заднице слипнется. Я б ему наклада, да посудина мала.
  
  
   Состав сбавил скорость.
   Шлеп-нога вышел в тамбур и вдруг вспомнил, - А колбасу-то. - Директор всплеснул руками. - Это я виноват, - он никак не мог успокоиться из-за своей выходки, но дорогой гость, кажется, обо всем забыл.
  
  
   - Сколько я должен? - Укладывая батоны в пакет, спросил Капустин.
   - Пустяки, на обратном пути.
   - Ну, ну, смотри, я одалживаться не люблю.
   - Ешьте на здоровье, ведь жизнь - держись, сорвешься - убьешься.
   - Ничего, теперь все по-старому пойдет. Крепко, ясно, по-нашему, - примирительно говорил Шлеп-нога и, выходя, пожал руку каждому.
  
  
   Как только поезд подошел к перрону, народ бросился к вагонам. - Что в Москве? Объясните! Где Ельцин? - Василий поспешил к "Союзпечати", но киоск был закрыт. Вернулся, прыгнул в состав на ходу. Чернушка нервно курил и возмущался, - залетаем к начальнику станции, а он с порога, - вы ж из столицы, что там стряслось?
  
  
   Появился Кукла. - Почему в поезде приемник не работает? - Набросились на него с упреками пассажиры.
   - Всю жизнь не работал. Напьемся - прорвемся. Не такие кочегарки размораживали. Ну, позже узнаем, что от этого изменится? В Москву же не полетим. - Но его доводы никого не убедили. Народ продолжал бурно обсуждать обстановку.
  
  
   - А мне ж снилось, снилось. - Шеф-повар уставилась в верхний, дальний угол вагона. - Будто праздник. На мавзолее все начальники. И Горбачев, и Ельцин, и все. Я их по именам не помню. По Красной площади идет демонстрация с флагами, цветами. Все поют, танцуют, радуются и все, прости меня Господи, без одежды. - Она, опустив глаза, замолчала.
  
  
   - Прекрасно, - воскликнул Чернушка. - Хороший сон, коли люди радуются.
   - Нет, - возразил ему кто-то. Это - к беде.
   В ресторан вошла Петровна и объявила, - товарищи, начальник поезда приказал собрать личный состав бригады на экстренное собрание.
   Скоро явился и сам Антоныч при полной форме, в белых бязевых перчатках.
  
  
   - Товарищи! - Было заметно, что он обдумывает каждое слово. - Распространились слухи о том, что в Москве произошли некоторые события. В связи с этим приказываю. Первое - всему личному составу оставаться на рабочих местах и строго выполнять свои обязанности.
  
   Второе - во избежание возникновения опасных ситуаций, пресекать всяческие попытки скопления пассажиров. Третье - до получения официальной информации и конкретных указаний запрещается торговать спиртными напитками, чтобы избежать опасных ситуаций, связанных с их приемом. В первую очередь это касается вас Сергей Николаевич.
  
  
   - Антоныч, - директор чуть не проглотил сигарету. - Что за дела?
   - Потрудитесь обращаться согласно правилам - рявкнул Генерал.
   Чернушка вскочил и медленно осел на место. - Товарищ начальник поезда, объясните на каком основании?
  
  
   - Как лицо, отвечающее за безопасность пассажиров, и высшая инстанция власти в составе, считаю необходимым в сложившейся обстановке временно, я подчеркиваю, временно приостановить торговлю спиртными напитками. Предупреждаю, строго буду взыскивать с того, кто нарушит мои указания.
  
  
   - Хорошо, согласен, только дайте мне официальный приказ за вашей подписью. План ведь с меня спросят. А на первой же станции я сообщу в трест о вашем самоуправстве.
  
  
   - Сергей Николаевич, это не самоуправство, а вынужденная мера. Будет вам письменное распоряжение. Все по местам.
   - Стойте, - закричала Морозова. - Предлагаю от лица нашей бригады и пассажиров немедленно направить телеграмму в Кремль о всесторонней поддержке действий ГКЧП.
  
  
   - Какую телеграмму, кому? - Сурово обратился Антоныч к Морозовой. - Потерпите с выводами.
   - Юрий Антоныч, - не унималась Елизавета Валерьяновна, - я прошу, нет, я требую немедленно провести закрытое партийное собрание. Мы обязаны дать оценку текущему моменту и заявить о солидарности с ГКЧП по наведению порядка в стране.
  
  
   - Заявим, но в свое время. А сейчас я повторяю, ебенть, что необходимо сначала получить официальную информацию и соответствующие указания свыше, - он освободился от Морозовой и подозвал Чернушку. - Ты, ебенть, не кипятись. Я понимаю, план дело святое, но ты и в мое положение войди. У нас же народ чуть что, сразу в бой. А если при нынешней заварухе, попадется такой гусь, как вчера, ни тебя, ни меня не пощадят.
  
   Сам знаешь, там наверху, главное крайних найти. Видал, как Морозова загнула. Приедем, побежит в органы, развезет, ебенть, телегу. - Он понизил голос, - я предупредил, а там, как знаешь. Уловил? Об одном прошу - воякам ни грамма. И ты, Вася, с ними не того. Бутылки с витрины снимите.
  
  
   - А пиво?
   - Пиво можно, но не больше двух бутылок в руки.
   - Стойте, товарищи! - Морозова, раскинув руки, загородила проход. Глаза ее пылали. - Прошу всех сесть и спеть Интернационал. "Это есть наш последний и решительный бой".
   - Утихомирь, твоя подчиненная, - вздохнул Антоныч.
   Чернушка сорвался с места, подхватил на руки Морозову и, как куль, бросив ее в посудомойку, захлопнул дверь.
  
  
   - Ну, видишь, ебенть, народ без водки с ума сходит, а попробуй, налей? Нет, снимай бутылки!
  
  
  
   Глава 25
  
  
   -Здорово, орлы! - Возле буфета стоял широкоплечий мужчина лет тридцати пяти с веселым, загорелым лицом и радостными, хмельными глазами. Из-под майки-"рябчика" на крепкой груди синела наколка - военный корабль, рассекающий волны. Над ним - дугой надпись "Эсминец "Бесстрашный" в боевом походе. На правом плече красовались - торс женщины, пронзенный мечом, и слова "За измену". На левом - три женские головки с подписями - Вера, Надежда, Любовь.
  
  
   - Папаша, - обратился гость к Генералу, - это кабак? Микстуры можно?
   - Вы кто такой? - Чуть не подавился от возмущения Антоныч.
   - Мишка-Эсминец, - добродушно улыбаясь, представился тот и пожал каждому руку. - Корешочки на буровой так прозвали. Служил на Тихоокеанском флоте, на эсминце, БЧ-5 мотористом-машинистом. Качу из отпуска на буровую. Жинка с гавриками в каюте, а я за пузырем погнал. - Ну что, папаша, кабак или нет? Есть пузырь, сейчас и раздавим, я угощаю.
  
  
   - Гражданин, - закашлялся Чернушка, - это не кабак, а ресторан, но в связи с политической обстановкой, торговля спиртными напитками запрещена.
   - Не хрена себе, сказал я себе, - взвился эсминец. - Во, гады! Это ж опять, как Горбатый, борьба с пьянством. Не, братва, мне такое ГК не надо. Я за Бориску Ельцина голосовал. Он обещал водочку не трогать.
  
  
   - Толком расскажи, что в Москве, - вцепился в гостя Юрий Антонович.
   - А хрен его знает. Я же говорю, мужики, без полбутца не разберешься. Давайте оформим бутылочку и потолкуем.
   - Болтун, ебенть, - безнадежно махнул рукой Антоныч.
  
  
   - Чего болтун, батя, я человек простой, на пузырь могу дать. - Мишка зашелестел деньгами.
   - Погоди, успеешь, - оборвал его директор, - ты толком можешь рассказать, что слышал, по радио или где?
  
  
   - По телику. Вчера, с братаном жинки. Мы у них гостили. Посидели, а утром, значит, катить надо. Встали, бабы на стол набросали, мы с братаном жинки сели головки починить. А теща, значит, накал врубила. Мы только по первой приняли и вдруг заявление, то да се. Трудящиеся, народ, ну, как обычно. Власть в стране в руках ГКЧП, без паники, все под контролем. Мы даже повторить забыли, сидим, моргалками хлопаем. Не догоняем, о чем базар.
  
   А моя дочка транзистор крутит и кричит. - Папа, америкосы передают, что в Москве переворот, путч какой-то. Войска вводят, Ельцина хотят арестовать, а Горбатый на даче заперся. - А нам уже время, опаздываем. Братан нас на жигуленке до чугунки докатил.
  
  
   Еле погрузиться успели и отчалили. Я туда, сюда, а пузырь-то забыл, ну, к вам и подался.
   - А приемник у тебя с собой? - Сообразил директор.
   - В каюте, у дочки.
  
  
   - Вася, выдай, можно? Он глянул на Юрия Антоныча.
   - Конечно, ебенть, можно. Ты, парень, приемник нам дай. Я начальник поезда Юрий Антонович Незлобный. Отвечаю за транзистор. Только послушаем информацию и сразу вернем. Вася, сходи с товарищем.
  
  
   В тамбуре Клоков, продав бутылку водки эсминцу, шепнул, - смотри, для тебя исключение, остальным - полный запрет.
   - Может, две дашь? - С надеждой спросил Мишка.
   - Хоть три. Но не бузи. Иначе обоим влетит.
   - Помяни мое слово, братан, - отдавая приемник, заявил эсминец, - ни хрена у них не выйдет, если они сразу с водочки начали.
  
  
   Антоныч, ухватив транзистор, влепился в него с такой силой, что побагровело пол-лица. - Сообщение ТАСС, - хрипло крикнул он и буквально вдавил приемник в щеку.
   - Ну, Антоныч, Антоныч, - теребил Чернушка.
  
  
   Генерал стрельнул на него недовольным взглядом и грозно крикнул, - тихо, слышно плохо. Везде музыка, классическая, кажется, Чайковский, - тяжело дыша, сообщил он.
   - Ну, значит, дело дрянь. У нас всегда, когда что-то не клеится, так классика, - вздохнул Чернушка.
  
  
   - Значит так. - Начальник поезда медленно обвел присутствующих тяжелым взглядом. - Сегодня, 19 августа 1991 года в СССР по просьбе трудящихся и крестьян создан Государственный комитет по чрезвычайному положению, то, бишь, ГКЧП, который, ебенть, взял на себя все полномочия власти в стране, чтобы приостановить развал СССР. В него вошли: вице-президент Янаев, премьер-министр Павлов, председатель КГБ Крючков, министр обороны Язов, министр внутренних дел Пуго и еще какие-то люди.
  
  
   - Председатель колхоза, - подсказал директор.
   - Вроде того, ебенть, какой-то колхозник для балласта. Главный на отдыхе, в Крыму и по состоянию здоровья не может исполнять свои обязанности. В Москву вводятся войска для поддержания порядка. Вроде, ебенть, хулиганье в танки бутылки и банки бросает.
  
  
   - С зажигательной смесью? - поинтересовался Николай.
   - Нет, из-под пива, пустые. А президент Ельцин в Белом доме с товарищами. Приказано, ебенть, сохранять спокойствие, оставаться на рабочих местах и выполнять указания ГКЧП. - Он снова прильнул к приемнику.
  
  
   - Юрий Антонович, вы приемник к стеклу прислоните или высуньтесь из окна. Там ведь магнитная антенна, - подсказал студент.
  
  
  
   Начальник поезда попытался высунуться из открытого окна, но щель оказалась слишком узкой для его габаритов. Несколько человек бросились опускать фрамугу, но она не поддавалась.
   - Можно я, - Чернушка ловко перехватил приемник и вылез по пояс. Его держали за ноги. Скоро он заполз обратно. - Ловит хорошо, слышно плохо. Фамилия председателя колхоза Стародубцев.
  
  
   Народ начал вспоминать, кто такой Стародубцев? Одни утверждали - министр сельского хозяйства, другие - народный академик, ученик Мальцева.
   - Юрий Антонович, вроде все ясно, можно спиртное реализовывать? - Осторожно спросил Чернушка.
   - Ясно ему, ебенть, - взбеленился тот и тихо добавил, - кажется, уже договорились. Неужели не поняли? Он взял приемник и удалился.
  
  
   Василий тоже пошел отдыхать. - Как там мои? Из Владивостока позвоню. Может, в деревне остались? Подождали бы, пока все наладится. А Матильда? Могут под шумок увести. - От этой мысли стало горько. - Почему-то она настойчиво лезла в голову, но внутренний голос успокаивал, - ерунда, спи, кому нужна твоя машина? Ничего плохого пока не случилось.
  
  
   - Кислородик золотой, спаситель наш дорогой.
   Клоков открыл глаза. - Зачем пожаловала, Марь Ивановна?
   - Да, как же, родненький ты наш, зачем я могу? Народ с ума сошел. Одни кричат - долой демократов, другие с ними в драку лезут. Митинг сплошной. И все ко мне, - давай, мать, белую, хоть из-под земли достань.
   - А ты, старая, за кого?
  
  
   - Я - за культуру обслуживания пассажиров, как наш дорогой начальник поезда. Дай три бутылочки.
   - Ты разве не слышала про сухой закон?
   - Так я пассажиров предупредила. Они ничего, согласны, - Марь Ивановна смотрела ясными глазами, невинно моргая, - дали сверху.
  
  
   - А если Антоныч узнает, что я водку продал?
   - От кого узнает? Ты доложишь? А я, серебряный, сорок годков на железной дороге и совести любому могу одолжить, потому как не падла.
   - Ладно, извини, и лишние деньги забери, я цену не меняю, потому как тоже не падла, хотя совести другой раз самому не хватает. - Сторож лукаво улыбнулся.
  
  
   - Тогда дай четыре, - не растерялась старушка.
   И хотя на четыре немного не хватило, ночной с удовольствием достал "белую". - Передай, пусть пьют за Ельцина, ты за него голосовала?
   - А то за кого же? Наш он, русский мужик.
   - Видишь, кого не спроси, все за него голосовали. Значит, мы заодно?
   - А сила-то у них. Прикажут, и куда солдатик денется?
   - Неужели такое может случиться?
  
  
   - А зачем в Москве танки? После войны, сынок, за сутки целые республики исчезали. Ох, заболталась я. Не нашего это ума дело. Мы о пассажирах думать должны, - спохватилась Марь Ивановна.
   - Ну, старая, политик! Приемник не слушает, а все знает. Скоро станция, надо за газетами сбегать. Не проспать бы только. - Но не успел задремать, явилась Юлька, легла, и начала тяжело вздыхать, ворочаясь с боку на бок.
  
  
   - Угомонись, - прикрикнул Василий.
   - Как же, Вася, - оживилась она. - В Москву войска входят, а у меня брат в танкистах под Нарофоминском. Их первых в город направят. Ох, дура я. Посылали его к черту на куличики, нет, я даже с военкомом переспала, чтобы поближе к дому. Слава Богу, думала, Афган проскочил, а тут заваруха под самым боком. И осталось то ему всего ничего, весной дембель.
   - А ты за кого голосовала?
  
  
   - Нассала я на них, как цыганка на колхоз. Пусть они себе глотки перегрызут. Как же узнать, послали их в Москву или нет? Он же водитель танка. Обязательно пошлют.
   - Позвонишь из Владивостока, у тебя ведь отец дома остался.
  
  
   - Нашел опору. Ему лишь бы бутылка рядом стояла. Спроси у него, как меня или сына зовут, - не вспомнит. Пьянь, чертова. Что он, что мамочка наша была, утопла по пьяному делу. Мне - 12, а братику 5 было. С тех пор вдвоем. Хотели в интернат забрать, а я не отдала, сама нянчила, растила. А теперь, - она зарылась в подушку, всхлипывая.
  
  
   - Дрыхнешь, как лошадь Пржевальского, - влетел разъяренный директор, а, увидев корзину с товаром, зашелся от возмущения. - Ты что ж, лярва. Этот идиот торговать запрещает, ты - не ухом не рылом. Кто план делать будет?
   - Николаич, у нее брат водитель танка, может в Москве сейчас, - вступился Клоков.
  
  
   - Да ну? - Велосипед выпучил глаза. - А как же ты узнала?
   - Сердцем чую.
   - Ничего, не такие кочегарки размораживали, - он сел рядом с Юлькой. - Все обойдется. Иди, торгуй. Может через Антоныча дать телеграмму ему в часть? Придет ответ - значит на месте. Нет, - он вздохнул.
  
  
   - А что я напишу, - Юлька встала, подцепила корзину. - Вернемся, сама к нему смотаюсь.
   Когда она вышла, директор зашептал. - Народ огня требует. - Он потер ладошки. - Я придумал. Принесем винище в купе, и торгуй. У меня будут спрашивать, я к тебе направлю, как, старик, идет? За риск надбавка. Так что, Васек, жми, дави, хватай, царапай. Лови момент удачи, пусть неудачник плачет.
  
  
  
   Глава 26
  
   Торговал только на вынос. Товар шел бойко. К вечеру вымотался - упасть не встать, но заработал хорошо. - Пойду в ресторан, закроюсь и посплю, - решил Василий. - Подольше бы Антоныч запрет не снимал. - Он вспомнил годы борьбы с пьянством. Тогда тоже все ненадолго приуныли, а когда приспособились, такая замечательная жизнь наступила. Как поездка, так дождь золотой. - Сплошной каландайк, - восхищалась Юлька.
  
  
   Несмотря на поздний час, в ресторане возле Чернушки толпилось много народа. Люди, с красными от напряжения лицами, одобрительно гудели, негодующе шумели или зло смеялись. Директор слушал радио, потом отрывочно передавал стоящим за ним, а те - дальше. Клоков громко спросил, что нового? Кто-то шепнул. - Пресс-конференция ГКЧПистов.
  
  
   - Переворот! - Молодцевато выкрикнул директор.
   - Панику не сей. - Сердито крикнул Генерал. Посмотри, в ГКЧП ведь силовики входят, верхушка правительства и даже, ебенть, от крестьянства представитель.
   - А интеллигенция где? - Съязвил Велосипед.
   - Какая власть в Кремле, такая и у нас во дворе. Интеллигентам видать вжарят из пушки, и копай братскую могилу. Вот так. - Антоныч протянул руку. - Сдай приемник.
  
  
   - Представляешь, Васыль, Морозова что учудила? Дала на станции телеграмму в Кремль. "От имени и по поручению работников и пассажиров экспресса "Россия" целиком и полностью поддерживаем ГКЧП". - Ну не сука рваная?
   - А вы напишите, что не согласны, - посоветовал ночной, пряча улыбку.
  
  
   - Хотел, - задумчиво ответил Чернушка, - но плетью обуха не перешибешь. Жаль, не будет фирмы "Чернушка и сын", пальнут по Белому дому и всех в братскую могилу, потом, как в тридцать седьмом, закрутят гайки, а Горб, помяни меня, шлангом прикинется. Ладно, как наши успехи?
  
  
   Когда Василий рассчитался за "незаконную торговлю", выручка превзошла все ожидания. - Вот это да! - Пересчитывая деньги, восхищался директор, - до Владивостока товара не хватит. Финансовый план выполнили. Пьют, как в последний день Помпеи. Считай Переходящее знамя в кармане.
  
  
   Чернушка ушел. Сторож выпроводил спорящих пассажиров. - Отдохну, мясо для бификов прокручу позже. - Но к своему удивлению заготовку на кухне не обнаружил. - Чудеса! Володя забыл? Мясо кончилось? Дела! - Клоков свернулся калачиком на стульях, прислонил голову к прохладной стене. - Как мои мальчишки, Валюшка? Скорее бы доехать до Владивостока. - Он не спал, сквозь прищуренные веки видел, как прошел Кукла. -
  
  
   Наверно подружку себе завел. Интересно, кто она проводница или пассажирка? - Пассажирка, пассажирка, - стук колес убаюкивал, сторож задремал.
   - Товарищ, эй, товарищ! Водички можно? Ночной от неожиданности испугался. - Перед ним стоял лысый старик. На бледном морщинистом лице торчали маленькие седые усики щеточкой.
  
  
   - Бутылку? - Со сна Клокову показалось, тот просит водочки.
   - Стакан из под крана, - на ладони старика подпрыгивали таблетки. Он положил их в рот и, пытаясь проглотить, чуть не подавился. Василий схватил бутылку минеральной, открыл о край столешницы, струя с шипением выплеснулась из горлышка, облила руки. Гость попытался запить лекарство, но не смог, вода оказалась слишком газированной. Сторож сбегал в посудомойку, принес воды.
  
  
   - Благодарен, благодарен, - повторял пассажир, судорожно двигая кадыком. - Чтобы прожить в этой стране, надо иметь минимум три сердца, - успокоившись, очень медленно заговорил он. - Я только что вернулся с того света. Ваши проводники устроили. Выехали из Москвы, в вагоне тьма кромешная. Явился электрик. Ходит, покрикивает про какие-то размороженные кочегарки. Дал совет - завернуться в солому и не мычать.
  
   Вечером явился снова. "Света нет? Может кому-то Советская власть не нравится? Сейчас разберемся. В Москве народ за свободу и демократию умирает". - Мальчишка, сопляк, лампочку ввернуть не может, разбираться собрался. А у меня, знаете ли, в поездах бессонница, снотворным приходится пользоваться.
  
  
   Вчера решил перерыв сделать, воду не приготовил. Ворочался, ворочался, не идет сон. Лежу, думаю, как теперь жизнь сложится? ГКЧПисты, пожалуй, правы, но голосовал за Ельцина, хотя понимал, что он тот же партийный бандит, но из худшего пришлось выбирать лучшее.
  
   Чувствую, сердце стало прихватывать. Нащупал таблетки, потихонечку вышел из купе воды набрать. В коридоре - темнота, двигаюсь, как слепой и вдруг... не поверите, - он замолчал, заморгал редкими ресницами, верхняя губа с усиками нервно задергалась.
  
  
   - Знаете, юноша, однажды я выходил из окружения. Распрягали артиллеристских меринов, хватали их за хвост. Он, родимый, мчит, что есть мочи, немцы палят со всех сторон, а ты на хвосте у него болтаешься... одна надежда на Бога. Вынесет - значит повезло. Мне повезло - я выжил. Вы спросите, страшно было? Отвечу, юноша, - очень, но осознал это позже. А сегодня, сейчас, поверите, я испугался больше. Представьте, шел по коридору и вдруг провалился и полетел. Приземлился и обезумел. Вокруг тьма, грохот. Знаете ли, решил без всякого сомнения, что я на том свете - умер.
  
  
   - Как же так? - Василий с сомнением посмотрел на гостя, - в уме ли дед?
   - Очень просто, юноша. Проводники днем спрятали вещи одного из пассажиров под пол в коридоре, хорошо выпили и заснули. Я видел, зря не скажу. Человек этот ночью люк открыл, достал вещи, вышел, а крышку захлопнуть забыл. Я и угодил в этот капкан. Через какое-то время осознал - жив. Схватило сердце, хочу на помощь позвать, а не могу - пошевелиться боюсь.
  
  
   Вокруг грохочет, швыряет меня из стороны в сторону. Представляете, как здорово находиться в железном баке, по которому колотят палками. Вверху еле заметный свет. Думаю, сейчас еще кто-нибудь пойдет и упадет на меня. Слава Богу, никто не появился. Сердце постепенно отпустило. В яме довольно прохладно.
  
   Поднялся, ноги подгибаются, ослаб. Глубина не очень, но сил, - он посмотрел на свои тонкие, старческие руки с темно-синими венами, - маловато. Все же я выкарабкался.
   - А сейчас люк открыт? - Забеспокоился Василий.
   - Ну что вы, юноша, я, конечно, закрыл, разве можно оставлять такое непотребство? Откуда такая безответственность? Раньше железная дорога подчинялась министерству обороны. Знаете ли, какой был порядок? Железнодорожник считался чем-то вроде нынешнего космонавта. А теперь, - он развел ладони в стороны. - Ну, чего удивляться?
  
  
   Я слышал, что позавчера какие-то солдаты перепились, и, чуть было, стрельбу не учинили. Читаешь в газетах о дедовщине. Непостижимо. В армии, советской армии подобный бандитизм.
  
  
   Раньше в армию рвались служить, как сегодня за границу работать. Ну, результат налицо. Страна, считайте, распалась. Не сегодня-завтра Украина и Белоруссия отпадут, это же очевидно. Процесс пошел, как выражается ныне больной Генеральный секретарь, президент Страны Советов, Горбачев. - Старик поднялся. - Пойду спать, может, усну. Надеюсь, никто люк не открыл? Не поезд, а лабиринт ужасов.
  
  
   Хотя, кругом сплошные ужасы. Остается одно - завернуться в солому и не мычать, как соизволит выражаться ваш электрик.
   - Кому спать, а кому вахту держать, - подумал Клоков и пошел будить повара. Сквозь сон Володя проворчал. - Я часок подремлю, бификов сегодня не будет. Ночной вернулся в ресторан, заварил кофе, но одному пить не пришлось, явился повар.
  
  
   - Представляешь, - широко зевая, возмущался он, - до чего работа замотала. Можно спать, сколько хочешь, а не получается, - он протянул руку к кружке.
  
  
   - Пей, трудоголик, несчастный, - Я дома тоже иногда проснусь среди ночи и прислушиваюсь. - Какая станция, почему так долго поезд стоит? А что бифики отменили? Мясо кончилось?
   - Слава Богу, нет. Политическая обстановка неподходящая. Захаровна Антоныча боится. Он же за ГКЧП, - Володя наслаждался горячим кофе, - а Чернушка за Ельцина.
  
  
   Она и рассудила, что Генерал начнет теперь ресторан прижимать. Спиртным торговать запретил, значит, скоро на кухню проверку наведет. Переходим, говорит, Володя, на натуральные продукты. Лучше маленький недовес порций, чем химия. Теперь, как до войны, будет. Чуть против властей - за задницу и в конверт. - Сергей Николаевич человек умный, но горячий. Я в душе тоже за Ельцина, но молчу. - Представляешь, Клоков, даже сон снова видела, будто Антоныч - шеф-повар, а Морозова нас всех на фарш крутит.
  
  
   - Совсем свихнулась, - Василий вылил Володе остатки кофе. - А как думаешь, чем все кончится?
   - Трудно сказать, одно ясно. Это государственный переворот, а не наведение порядка. Все будет зависеть от того, на чьей стороне армия. Если те, кто голосовал за Ельцина, твердо скажут, - нет! Хана путчистам.
   - А ты скажешь?
  
  
   - Конечно, - после кофе лицо у Володи порозовело, глаза молодцевато заблестели. - Если понадобится, воевать пойду, а ты разве промолчишь?
   - Не знаю. Стрелять в Антоныча или даже в Шлеп-ногу совсем не хочется.
  
  
   - Так ведь и я не хочу, но Ленин учил. - Мало совершить революцию, надо суметь защитить ее.
  
  
   - Давай лучше перекусим, я по сто грамм налью, - предложил сторож.
   Володя согласился и принес на закуску салат из помидоров и огурцов, нарезал ветчины, сыра, поджарил куриных окорочков. Они выпили за победу демократии. В разгар завтрака появились Юлька и Николай.
  
  
   - Вася, почему не разбудил? - Косясь на стол, удивилась Юлька.
   - Можете еще поваляться, бификов не будет, - ответил Володя.
   - Хоть сосиски запарь, пассажирам есть что-то надо.
   - Заботливая какая, - Володя, нехотя, отправился на кухню.
   - За что пьете? - Юлька уселась на место повара, соорудила два многослойных бутерброда.
   - За победу демократии.
  
  
   - Нам тоже такая демократия подходит. Да, Студент? - Она протянула ему бутерброд, а сама нанизала на вилку несколько кусочков ветчины.
   - Ты ж говорила, что тебе на все нассать, как цыганке на колхоз.
   - Значит, заблуждалась.
   - Веселитесь, не спите. - Прожурчал голос Насти.
  
  
   - Садись с нами, - Клоков вскочил, но в другом конце ресторана уже хлопнули двери.
   - Очень ей надо. Кукла ее шампанским поит и икрой с шоколадом пичкает. Такой, если любит, шубу купит, а не любит - последнее слупит, - Юлька захохотала.
   - Причем здесь Кукла? - Василия, как ледяной водой обдало.
   - Как причем? - Юлька, перестав жевать, застыла с полным ртом, удивленно уставившись на сторожа. - Ты чего? У них после рейса свадьба.
  
  
   - Свадьба? Кукла и Настя?
   - Меня, правда, не звали, но Антоныча, вроде, в свидетели приглашали.
   - Эй, разноска, - крикнул из кухни Володя, - получи сосиски.
   - У Куклы с Настей серьезно? - стараясь быть равнодушным, спросил ночной повара, когда тот вернулся к столу.
   - В смысле?
  
  
   - Юлька болтала, будто свадьба у них. - Василий неожиданно налил полный стакан водки и выпил.
   - А мне? - Володя зажмурился, разжевывая сочную куриную ножку. - Кажется, собираются.
   - Но ведь он вроде женат? А она разве не видит, что он за гусь?
   - Говорят, развелся. Я и сам удивляюсь. Ведь Андрюша - жулик и трепло, а она - душа светлая. Между нами мальчиками, я пытался к ней мосты наводить.
  
  
   - Ты? - Клоков чуть качнулся на стуле.
   - А что? - Володя браво откинулся на спинку, дерзко глянул слегка хмельными глазами. - Она - девушка, о какой только мечтать можно и наивнячка к тому же. Я таких знаю. Щебечет, щебечет, как птичка, а попробуй погладить - больно клюнет.
  
  
   - Она же ребенок, девчонка, а он - волчара, заграбастал. Вокруг пальца обведет и бросит. Свадьба! Только слухи распускает, а в Москву вернется - ищи, свищи. Мало ему пассажирок, проводниц.
   - Сердцу, Васенька, не прикажешь. - Женщины народ странный. Иной раз смотришь мужик - ни рожи ни кожи, а любит его красавица. Вот я, к примеру, чем хуже Куклы? А она его выбрала. - Володя вздохнул и отправился к сковородкам.
  
  
   - Действительно, - тихо произнес Клоков. - Надо ей немедленно глаза открыть. Будет возвращаться, поговорю с ней. - Чтобы скрыть волнение, начал подметать пол, потом помыл его, работа отвлекла. Сел, закурил. - А может у них серьезно? И что я ей скажу? Да и кто я такой, чтобы советы ей давать? Нет, не мое это дело.
   Бодро напевая "Марш коммунистических бригад", вошла Морозова.
  
  
   - Василий Анатольевич, вы меня балуете, - глаза ее шаловливо заблестели, - все вымыли, убрали, да как чисто! Придется половину зарплаты вам отдать, - она улыбнулась и, подхватив ведро, поспешила "принимать душ".
   - Вот невеста. Тебе в самый раз. - Невесело пошутил Василий. - А ты - дурак старый, к Насте клинья подбиваешь.
  
  
   Глава 27
  
   - Пойти к Ларисе? Дождусь Чернушку и завалюсь, у нее, кажется, кусок осетра остался.
   Клоков с нетерпением стал ждать директора. Торговать вином не рискнул, а писатели, как назло, шли и шли.
   - Говоришь, ГКЧП запретил? - У них путч, а у нас - похмелье, чтоб их, гадов, напоили, а опохмелиться не дали, - возмущались алкаши.
  
  
   Ночной уже совсем собрался нарушить запрет, как явился Антонович.
   - Ночью штурмовали Белый дом, есть жертвы, - коротко сказал он и встал с приемником у открытого окна.
  
  
   В ресторан собирались пассажиры. Люди, толком ничего не зная, высказывали самые невероятные предположения. Одни утверждали, что Ельцин захвачен в плен, другие настаивали, что войска, верные Ельцину, дали бой. Третьи доказывали, что Горбачев бежал в Америку, четвертые упрямо твердили, что Михаил Сергеевич командует войсками против Ельцина.
  
  
   Прибежал Чернушка и, припав к спине начальника поезда, начал дергать его, - Юрий Антонович, что?
   Наконец, Антоныч, передав ему приемник, негромко сказал. - Пытались взять Белый дом, но атаки отбиты, войска переходят на сторону Ельцина. Да, ебенть, ситуация. Путчисты, кажется, в глубокой... - Он откашлялся и вышел из ресторана, но тут же вернулся и, забрав у Чернушки приемник, в сердцах бросил. - Газет на станции купишь.
  
  
   Велосипед радостно затараторил. - Несколько БТР с экипажами перешли на сторону президента России. Танки не стреляют. Войска сохраняют нейтралитет. Ура! Как мы им дали!
  
  
   В разгар общего ликования вошел прапорщик. Люди обратились к нему. - С кем армия? - Тот браво вскинул два пальца к виску. - Виноват, армия всегда с народом.
   - Правильно, ура, народ и армия - едины! - Закричали вокруг и бросились обнимать его, хлопать по спине, жать руки.
  
  
   Командир опешил, слегка струхнул, съежился, ожидая неприятностей, но, сообразив в чем дело, разгладил широкий ремень, расправил плечи, поднял подбородок, как в парадном строю, и охотно стал отвечать на вопросы, с удовольствием разъясняя позицию армии в сложившейся обстановке. - Дедушка Язов - не фигура.
  
   Его министром обороны назначили для видимости. У нас говорят, дедушка Язов без приказа Горбачева, пардон, не пукнет. Армия его не уважает и за ним не пойдет. Я всегда знал, что у них ничего не получится. После Афгана армия другая, ежу ясно.
   - А Крючков из КГБ?
  
  
   Прапорщик задумался. - КГБисты выступить могут, но ведь они умеют только арестовывать, а не воевать. И если армия за ГКЧПистами не пойдет, пусть попробуют.
  
  
   До открытия ресторана оставался почти час, но Клоков, глядя на царившую вокруг кутерьму, попросил у Чернушки разрешения уйти пораньше.
   - Давай, старик, жми, дави, хватай, царапай. Как мы их! - Он свернул два кукиша и потряс ими в воздухе.
   Василий, прихватив бутылку водки, поспешил к Ларисе. Проходя через вагон Насти, быстро шагнул вперед, чтобы не столкнуться с ней. Но, как назло, она вышла из дальнего купе и, лукаво спросила, - В гости?
  
  
   - В гости, - вызывающе ответил он, а про себя подумал, - на тебе, милая, свет клином не сошелся.
   Двери в полукупе Ларисы были закрыты. Баба Клава разносила чай. Ночной неспеша потянул за ручку, но она не поддалась, налег сильнее - не с места. Подергал и услышал, как звякнула щеколда. Вошел и опешил. На краешке постели, рядом с Ларисой сидел Николай. Клоков обомлел и мрачно произнес. - Ночью штурмовали Белый дом, атаки отбиты, есть жертвы, военные переходят на сторону Ельцина.
  
  
   - Ух ты, - Николай вскочил, подхватил корзину с товаром и боком начал протискиваться в коридор.
   - Чего стоишь, присаживайся. - Лариса подтянула ноги, освободив место.
   - Спасибо, как-нибудь в другой раз. Труба зовет.
   - Куда?
  
  
   - Сама знаешь, дела. - Когда этот пацан сидел, ноги не поджимала, - мель- кнуло у него. Хотел уйти, но в спину толкнуло что-то большое и мягкое. - Клава, - обрадовался он.
   - Васюган, - пропело над ухом, - котяра гулящий. Жив остался, а бутылку не поставил?
  
  
   - Как не поставил, а это? - Достал водку. Баба Клава круглым животом толкнула его в купе и закрыла двери. - Садись, гость дорогой. Бутылку достал - хозяином стал - и, шлепнувшись на полку, потянула за руку. Василий оказался лицом к лицу с Ларисой. Она засуетилась, руки нырнули под столик, зашуршала бумага. - А у меня закуска есть. Омуль байкальский малосольный.
  
  
   - Ну и везучий ты, Васюган! Мне даже понюхать не разрешила. Во что с бабами любовь делает. Совсем, подруга, обезумела. Омулем мужика кормит.
   - А кого же мне кормить? Васечке и купила, - Лариса ловко разделывала рыбу.
  
  
   Василию хотелось быстрее разрядить обстановку, снять напряжение. Он поднял стакан. - Давайте за хорошую новость. Войска переходят на сторону Ельцина.
  
  
   - Да что мне войска, - возмутилась баба Клава, - у нас башка не с той стороны затесана, что в их делах разбираться. Я за тебя, Васюган, - она выпила, с шумом потянула воздух и, подвинувшись к столику, ухватила рыбу, прижав Василия к Ларисе вплотную. Та немного пригубила и ласково попросила. - Васек, дай закусить. - Он поцеловал ее и осушил свой стакан.
  
  
   Вернулся в ресторан и сморщился от шума. Директор, обнимая приемник, стоял посередине и, волнуясь, что-то говорил. Увидев Клокова, поманил к себе, усадил рядом, зашептал на ухо. - Где ты слоняешься? Народ меня на куски разодрал, огня требует. Бизнес глохнет. Первым делом самолеты, а девушки никуда не улетят. Хватай вино и тащи в купе. По случаю напряженной обстановки я увеличиваю цену.
  
  
   Белый дом отстояли. Антоныч язык в задницу засунул, молчит. Морозова телеграммы поддержки в Кремль шлет, но посуду моет.
   - А вы что ж телеграмму не отправите?
   - Умник, давно пропеллером по глазам не получал? Между прочим, с последней станции домой отправил, родных успокоил. Юлька тоже отстучала брату в часть. И остальные послали. О близких думать надо, а не прохлаждаться.
  
  
   - Что ж вы мне не сказали? - Ночной растерянно глянул на директора.
   - Эх, Клоков, - укоризненно покачал головой Велосипед. - Почему я должен думать за всех. Я и твоим весточку передал. - Все хорошо, целую, папа.
   - Спасибо, Николаич, - обрадовался сторож.
  
  
   - А все Захаровна. Глаза в потолок, я видела, видела. У нее один сон. Ельцин голый, Горбачев голый, все по уши в дерьме, и среди народа ее внучка на большой белой собаке. Она ох, ах, сон хороший, но надо домой телеграмму послать.
  
  
   И все за ней, как взбесились, на станцию помчались. А я к Антонычу, по служебному каналу молнировал. От себя и от тебя. Кстати, после слова целую дописал любовницу, - Чернушка захихикал и, постучав кулачком в плечо Василия, напутствовал. - Жми, дави, хватай, царапай.
  
   Глава 28
  
   Клоков загрузил сумку бутылками, но, оказавшись в купе, прилег и задремал. Просыпаясь на стук покупателей, полулежа, отпускал товар. После обеда народ заходил реже, а потом и вовсе никого не стало. - Слава Богу, напились, - сквозь сон подумал он и, наконец, крепко уснул. Разбудил настойчивый шепот Марь Ивановны.
  
  
   Открыв глаза, забеспокоился. - Елкин гвоздь, мне ж давно на работе надо быть. Почему никто не разбудил? Что стряслось?
   - Ой, касатик, и не спрашивай, - хмельно улыбаясь, таинственно подмигнула старушка. - Дай, золотце мое, обниму, поцелую. Радость то какая, бриллиантовый, путчисты-ГКЧПисты дали драла из Москвы.
  
  
   - Ну? - Василий от радости крепко схватил и закружил Марь Ивановну. - Мать, дорогая, я тебе что хочешь отдал бы, но кончилась водка.
   - Васечик, касатик, - старушка, тронутая ласковыми словами, раскраснелась, немного смутилась. - А что ж я народу скажу? Требуют.
   - Народ и вином обойдется. Хорошее, никто не обижается. Велосипед его женит, спиртом для крепости заправляет.
  
  
   - Купажирует, - поправила Марь Ивановна.
   - Все знает! Бери, а то и его прикончат. Он выволок сумку с вином, бутылки бодро звякнули.
   - Васек, я сейчас возьму, сколько донесу, потом остаток заберу, а ты никому, лады?
   - Лады, только тебе, любимая. Если снова придешь, сама достанешь, мне на работу пора.
  
  
   Казалось, что все пассажиры поезда собрались праздновать победу демократии в ресторане. - Вина не осталось? - Озабоченно спросил директор. У меня только коньяк и шампанское. Антоныч, камбала плоская, объявил, - торгуй, чем хочешь, пусть народ радуется. А убытки твои, говорит, спишем на врагов народа и демократии. Во, деятель! А нам, Клоков, и не надо. План перевыполнен выше крыши, до упора, теперь знамя точно наше.
  
  
   - А куда ж путчисты убежали?
   - К Горбачеву, главарю своему.
   - Почему главарю? - Возмутился Володя. - Михаил Сергеевич их не принимает, требует приезда представителей законной власти, делегатов от Ельцина.
  
  
   - Прикидывается, - махнул рукой директор и занялся клиентами.
   - Видел? - Прапорщик, улыбаясь, толкнул Василия животом и похлопал по кобуре. Щеки у него порозовели. - Когда ГКЧП драпануло, я к вашему начальству. Так, мол, и так. Армия на стороне народа, путчистам хана, ежу ясно. Прошу вернуть оружие и почту. Он сразу отдал и не пикнул. С армией шутки плохи! - назидательно заключил он.
  
  
   - Вася! - Дернула за рукав Юлька. - Доставай гитару, петь хочется.
   - И ты за демократию?
   - Да ну ее в печку, - захмелевшая Юлька дурашливо улыбнулась. - Сыграй, Васек!
  
  
   Клоков взял пару аккордов и неожиданно затянул. "Знаете, каким он парнем был?". Дойдя до припева, услышал, как хор пассажиров заревел с азартом. "Он сказал поехали и махнул рукой. Словно вдоль по Питерской, Питерской пронесся над землей".
   На шум примчался Генерал в кителе на голое тело, пижамных штанах и тапочках на босу ногу. За ним - Кукла. Сообразив, в чем дело, примирительно мигнул директору. - Ну, ты их и подогрел.
  
  
   - Народ радуется демократии, - "услужливо" ввернул тот.
   - Народ, ебенть, всему рад, лишь бы наливали.
   В минутной тишине послышался тихий голос Морозовой.
   - На дубу зеленом, да над тем простором, два сокола ясных вели разговоры.
  
  
   Василий коснулся струн, пытаясь подыграть. Остальные замолчали, с интересом прислушиваясь к незнакомой красивой мелодии.
  
  
   - А соколов этих все люди узнали, первый сокол - Ленин, второй сокол - Сталин. - Теперь уже громко выводила Елизавета Валерьяновна. Радуясь общему вниманию, она собралась продолжить, но ее резко перебила Юлька.
  
  
   - Ой, Морозова, кончай пропаганду. Давай, Васек, мою, любимую. - И, сбиваясь, фальшиво затянула. "Один раз в год сады цветут, весну любви один раз ждут". Клоков взглядом заставил ее замолчать и тихо запел. Его дружно, в лад поддержали несколько человек. Допев песню, люди замолчали, будто ждали продолжения.
  
  
   - Вот сука, ну, оторва, - неожиданно с сердцем выдохнула Юлька.
   - Кто, кто? - Все в недоумении переглянулись.
   - Ну, Анна Герман. Когда слышу эти сады, всегда реву, - Юлька зарыдала, размазывая по круглым щекам слезы.
  
  
   - Люди! - Громко крикнул один из пассажиров, - что мы все о грустном? Ельцин, демократия, ура! - Его поддержали и хором начали скандировать, - демократия - ура! - Некоторые радовались с таким упоением, что сорвали голоса. Народ утомился, немного притих и в этот момент из другого конца вагона раздался твердый, звучный голос Морозовой. - Вставай, проклятьем заклейменный. -
  
  
   Она забралась на стол и, размахивая руками, горланила, что было сил. Ее охотно поддержали. "Это есть наш последний и решительный бой". Василий подыгрывал. Морозова активно дирижировала и стройно вела мелодию, успевая выкрикивать: "Да здравствует коммунистическая партия и единый, нерушимый Союз Советских Социалистических республик!". Гремело общее ура.
  
  
   Директор окаменел от удивления и тоже залез на стол и завопил истошным голосом. - Правильно, Морозова. Это был наш последний и решительный бой за демократию. Да здравствует
  
   Ельцин, первый президент свободной России! - Зал утонул в восторженных воплях.
   Велосипед работал, как автомат, разливая шампанское, коньяк и, во все горло вопил тосты, - за демократию, за крепкую Россию, за свободу слова. Веселье снова набирало силу.
  
  
   Но Морозова, воспользовавшись очередной паузой, выскочила в мокром переднике в зал, выводя, - сегодня мы не на параде, а к коммунизму на пути. Неожиданно молодой, крепкий мужичок скомандовал, - раздайся, море! - И под мелодию марша коммунистических бригад принялся лихо "выкидывать коленца". Из толпы вышли две пары и тоже начали плясать.
  
  
   Мало-помалу народ стал успокаиваться и расходиться по вагонам. Антоныч появился еще раз, но уже при полном параде. Он сдержанно улыбался, приветствуя редеющих посетителей. Внимательно присмотрелся к служивым, но те выглядели вполне пристойно. Генерал зашагал дальше, Кукла - за ним.
  
  
   Зал быстро пустел, казалось, через него пронесся ураган. Все смешалось - стаканы, бутылки, салфетки, кто-то в приливе радости сорвал занавески.
  
  
   Директор вывалил на стол деньги. Вскочил, отошел подальше, полюбовался на гору купюр. - Великолепно! Эльбрус, Казбек, Джомолунгма. - Клоков, посмеиваясь, подумал. - Сейчас прослезится и начнет философствовать.
   - Васыль, а что испытывает твоя душа при виде такого чуда? - Умилялся Чернушка.
   - А ничего, они же не мои!
  
  
   - Ты не прав! Деньги, как воздух. Они принадлежат всем людям и каждому человеку в отдельности. Деньги - самое прекрасное изобретение человеческого разума. Деньги - это звучит гордо, - кажется, Горький сказал. Да, - это звучит гордо. Маркс утверждал - деньги эквивалент человеческого труда. Дурак. Ты думаешь, что все революции, путчи, восстания, выборы, демонстрации, выступления, погромы, войны происходят из-за идей? Совершают их фанатики согласен, но причиной всему - деньги. Там, где их нет, исчезает личность, индивидуум. Вот почему коммунизм опасен, вот почему капитализм прекрасен. Когда путчисты бежали из Москвы, я понял - фирма "Чернушка и сын" будет! - Он вдруг ринулся к столу и начал быстро тыкать пальчиком в кнопки калькулятора.
   - Аминь! - Усмехнулся Клоков и взялся за швабру.
  
  
  
   Глава 29
  
   За окнами сиял день. Василий погасил свет, открыл занавески. Ворвался свежий ветер - хвойный, с привкусом йода. На подходе Владивосток.
  
  
   Перво-наперво, домой позвоню, решил сторож. - Куплю водки. - На пляже не забудь поваляться, - подсказал насмешливый голос. - А что, и пойду. Приглашу Ларису, воздухом подышим, в "Золотой рог" заглянем скоблянки из трепангов попробовать.
  
  
   - Как спаслось, как пилось, как дежурилось? - Явился Велосипед и набросился на свою бухгалтерию. Потянулись "писатели", но "лекарство" для них кончилось. Многие не верили, возмущались. - Как же так? Ресторан, а вина нет. - Директор сочувствовал. - Первый раз такой прокол. Сколько потеряли, а, Васыль? Сейчас, как прибудем, сразу на почту, выручку в трест отошлем, а потом за вином - тару подготовь. У нас не страна, а семь пятниц на неделе. То Чернобыль, то адмирал Нахимов, то ускорение, то перестройка, то путч. Захаровна, заявку, - вдруг завопил он.
  
  
   - Уже несу, Сергей Николаевич, а как с моей дыркой?
   - На обратном пути. Ну сколько раз просил, умолял не брать птицу во Владивостоке, - раздраженно закричал он. - Здесь ее рыбой кормят, есть невозможно.
   - Зато дешевая, - поджав губы, возразила Захаровна.
  
  
   - Все равно вычеркиваю.
   Василий вышел в тамбур, прибрал в печном отсеке. Оживленно жестикулируя, вошли два немых парня. Молодые, симпатичные с живыми глазами, они будто разговаривали ими. Раньше их фотопродукцию брали нарасхват, а теперь все киоски были завалены такими "дефицитными" сюжетами. Клоков купил портрет Ельцина и, вернувшись в ресторан, протянул директору.
  
  
   - А у меня уже есть, - тот кивнул на витрину, где перед бутылками с шампанским, улыбался первый президент России. - Морозовой подари или Антонычу.
   - Сейчас и вручу.
  
  
   Начальник поезда сидел в купе. Фуражка с белым чехлом и белые бязевые перчатки лежали рядом. - Юрий Антонович, подарок вам. - Ночной протянул фотографию. - Спасибо, Вася, уже купил, даже две.
  
  
   - Все подсуетились, - улыбнулся Василий. - Придется себе оставить. - Он решил немного отдохнуть. Быстро и спокойно уснул, но через полчаса встал. За окном мелькали пригороды Владивостока, цепи сопок, тайга. В купе, под столиком стояла Юлькина корзина с товаром. Обычно при подходе к городу по трансляции передавали разные патриотические песни, а сейчас - тишина. Клоков опрометью бросился в ресторан.
  
  
   У окна стоял Антоныч с приемником, рядом - Чернушка, все напряженно слушали.
   - Что случилось? - прошептал Василий на ухо Захаровне.
   - Горбачев прилетел в Москву с Раисой Максимовной и внучками. Говорит, что его окружили, телефон отключили, радио испортили, телевизор поломали, свет вырубили.
  
   На море военные пароходы на них пушки наставили, а Горбачев в это время сидел и думал. Путчисты эти к нему прибежали и давай плакать. Мы, мол, хотели, как лучше, простите. А он на них закричал. - Предатели. Только с Борисом Николаевичем разговаривать буду, он один не подвел. Одны драмы. Вот так.
  
  
   - Что вы, Захаровна, путаете? - Вклинилась Юлька. - Эти козлы примчались. - Ох, ах, базар, вокзал. Хотели, как лучше, а вышло через задницу. Сидели у него в приемной, дрожали, полные штаны наклали, а он даже видеть не захотел эти рожи поганые. Генерал всех повязал и по "воронкам" в Бутырки. А Горбачева с семьей прямой наводкой в Москву.
  
  
   - Что вы, женщины, ерунду городите? Слушать невозможно, - цыкнул какой-то пассажир. - Дачу в Форосе блокировали, отрезали коммуникации. Михаил Сергеевич чувствовал, что в стране творится что-то неладное.
   - А где он сейчас? - перебил Василий.
   - В Москве, во Внуково. Генерал Руцкой со спецотрядом освободил его.
  
  
   Антоныч оторвался от приемника, широко улыбаясь. Горбачев сказал. - Никаким проходимцам не свалить Советскую власть, не отнять завоеваний демократии, не кинуть тень на коммунистическую партию, партию, ебенть, простого, трудового народа. - Ура! - Все, кто был в ресторане, дружно и радостно поддержали его и начали обниматься.
  
  
   Экспресс "Россия" плавно подкатил к перрону города Владивосток. И тут же со всех сторон его атаковали люди. - Горбачева освободили? Путчистов арестовали? Ельцин жив?
   - Ненормальные, - удивился директор. - Мы неделю в пути, с трудом приемник нашли, а у них и радио, и телевизор, и газеты. Кому лучше знать?
  
  
   У междугородних телефонов-автоматов тянулись длинные очереди.
   - Э, Клоков, здесь дохлый номер, потом дозвонимся, бежим за вином.
   Василий, про себя послав Велосипеда подальше, подошел к кабинке. - Ребята, два слова. Неделю в поезде. Из Москвы едем.
   Люди заволновались.
  
  
   - Земеля, ну как там Ельцин, жив?
   - Танков, БТРов не пройти, - врезался голос директора. - Но народ и армия едины. Жертвы есть, но войска перешли на сторону Ельцина. - Он быстро подтолкнул Василия к освободившейся кабинке.
  
  
   Набирая номер, тот от волнения несколько раз ошибался. Наконец, услышал тоненький голосочек.
   - Але!
   - Какая-то девочка, - удивился он. - Это квартира Клоковых?
  
  
   - Кнопку, кнопку нажми, - шептал в ухо Чернушка.
   - Ты кто? - Закричал Василий, - жетон провалился, директор поставил новый.
   - Я - Миша Клоков.
   - Мишутка, сынок, это папа, папа. А я думал девочка какая-то, - рассмеялся ночной и все внутри захлестнул неизъяснимый жар.
   - Папуня! - Обрадовался ребенок.
   - Мама, мама где?
   - Пошла в магазин.
   - А Саша?
   - Не знаю.
   - Спроси, Горбачев вернулся? - теребил рядом Чернушка.
  
  
   Жетон провалился, связь оборвалась.
   - Что ж вы новый не опустили?
   - Два осталось, я тоже хочу позвонить. Ну, что ты узнал?
   - Жена в магазине, младший дома, старший ушел. Еще вопросы есть?
   - Дозвонились? - Загомонили в очереди. - Жертв много? Кремль не разрушен?
  
  
   - Спасибо, все живы, здоровы. Кремль стоит и мавзолей тоже. - Василию стало весело. - Я - Миша Клоков, - радостно пропищал он про себя. - Надо же сына родного не узнал, елкин гвоздь.
   - Товарищи, все отлично, демократия победила. Мне только что верные люди из Москвы сообщили. - Директор оттянул рубашку на груди, проветриваясь.
  
  
   - С кем вы разговаривали? - Поинтересовался Клоков.
   - Не с кем. Жена с ребенком на даче, брата не застал. Пойдем выручку в трест отошлем.
   Директор заполнял бланк переводов.
   Возле стойки приема телеграмм Василий увидел Морозову.
  
  
   - Николаич, он глазами указал не нее Чернушке. - Наша большевичка опять в поддержку ГКЧП послание строчит.
   - Стерва недобитая, сталинистка проклятая, - зашипел директор.
   Отослав деньги, он подошел к окошечку, где только что стояла Морозова, и вкрадчиво начал.
   - Девушка, сейчас одна бабуся отправила телеграмму в поддержку путчистов. Должна бала подписаться - Морозова. Она ненормальная, из сумасшедшего дома сбежала. Я - врач-психиатр и прошу немедленно изъять ее телеграмму.
   - Каких путчистов? - Девушка подозрительно посмотрела на Велосипеда. - Предъявите удостоверение.
  
  
   - Не верите? Потакаете врагам демократии?
   - Гражданин, личная переписка является тайной. Если вы недовольны, идите к начальнику и разбирайтесь, а не оскорбляете. Отойдите, не мешайте, а то милицию позову.
   - Я тоже хочу телеграмму послать. - Он быстро набросал текст и подал в окошечко.
  
  
   Василий через плечо прочитал - "Москва, Кремль. Президентам Ельцину и Горбачеву. Коллектив скорого фирменного поезда "Россия" с Вами, демократия победит".
   - Обратный адрес укажите, - девушка вернула бланк.
   - Мы на экспрессе "Россия" работаем, а живем в Москве, - растерялся Чернушка.
   - Так и пишите - "Россия" и свою фамилию, психиатр.
   - Поставьте срочно, молнию и на художественном бланке.
   - Выберете серию.
  
  
   - Что-нибудь патриотическое, на ваш вкус. - Директор пожал плечами.
   - Мне все равно, берите Х-4.
   - Чернушка расплатился. - Сдачи не надо.
   Девушка чуть ли не вышвырнула из окошка деньги, щеки ее зарделись. - Ваша Морозова отправила такую телеграмму - "Доехала хорошо, целую, Лиза. Привет Антончику".
  
  
   - Привет, значит. Ну и черт с ней. - Сергей Николаевич невозмутимо спрятал кошелек. - Все равно она - вольтанутая, а мы - за демократию.
   Уходя, Василий взглянул на витрину с образцами художественных бланков.
   - Николаич, какую серию она выбрала?
  
  
   - Директор остановился, глянул на витрину. - Дура баба, чего с нее возьмешь? - На бланке Х-4 улыбались медвежонок и зайчонок с букетами цветов, а внизу росчерком красовалась надпись - Поздравляем!
  
  
  
  
  
   Глава 30
  
  
  
   На берегу океана, под крутой сопкой, в конце великой транссибирской магистрали, в железнодорожном тупике, среди тысяч грузов, затерялись товарные вагоны с огромными бочками винодельческих заводов Молдавии, Крыма и Закавказья. Дальше их путь на Магадан, Чукотку, Сахалин и Камчатку.
  
  
   Найти вагоны труда не составило. Вино - груз особый. В каких бы "труднодоступных" местах оно не находилось, к нему все равно проторят дорожку. За вагонами, гружеными бревнами, тянулись товарняки с вином. Из широко раздвинутых дверей пахло чем-то кислым. Хозяева груза - стройные, крепкие, смуглые, бородатые парни с большими сочными глазами - экспедиторы - прятались от жары в тени состава.
  
  
   Увидев покупателей с канистрами, они оживились и начали дружно зазывать, предлагая "лучшее вино в мире". Директор нюхал товар, просматривал на свет, выслушивал продавцов и, кивая головой, шел дальше. - Надо найти что-то приличное, - шептал он Василию, - не травить же пассажиров.
  
  
   - Эй, дорогой, давай сюда! - В проеме вагона, опираясь на костыли, на одной ноге стоял круглый, полный старик с дикой седой бородой и залысинами шоколадного цвета. Казалось, что сейчас он отбросит костыли, спрыгнет и, широко расставив руки, побежит навстречу Чернушке, готовый обнять его.
   - О, Матвей, - обрадовался Николаич.
  
  
   - Ну, заходите, заходите, - приглашал Матвей, приплясывая и суетясь у дверей, будто у ворот дома.
   У входа на соломе лежал полосатый матрац, рядом - перевернутый деревянный ящик. На нем газета, кусок хлеба, помидоры, огурцы и несколько пол-литровых банок. В глубине вагона, в полумраке виднелись силуэты больших бочек. Пахло хмельным духом.
   - К столу, к столу, - пригласил хозяин.
   - Спасибо, у нас дела. - Отказывался директор.
   - Какие дела? Эй, Колька, все дрыхнешь, не видишь какие люди пришли?
  
  
   Появился худой, жилистый, заспанный, давно небритый, опухший мужичок с обветренными губами и голубыми глазами. Вокруг лысой макушки клоками торчали вьющиеся, седые пряди. На нем были затасканные брюки, подпоясанные веревочкой.
   - Только бы дрых, за что я тебе плачу? Накрывай.
   - Мужичок стянул веревочку, закрыл ширинку и, неторопясь, позевывая, принялся хлопотать. Стряхнул крошки со "стола", перевернул газету, и, окунув баночки в ведро с водой, слегка ополоснул. Переложил с места на место помидоры и огурцы, поставил полпачки соли.
  
  
   Хозяин усадил Чернушку и Клокова на матрац, сам же пристроился на ящике. - Розовой экстры, - приказал Матвей.
   Из темноты вагона забулькало, сильнее потянуло брагой. Качнулось облачко винных мушек, и на "столе" появилась трехлитровая банка розовой жидкости, похожая на воду, подкрашенную марганцовкой.
  
  
   - Попробуй и расскажи, что в Москве творится? - Старик разлил вино по банкам.
   - Все путем, путчистов арестовали, - директор понюхал вино, пригубил.
   - Да что ты его смогчишь? Экстра, язык проглотишь. Такого вина даже у них нет, - он поднял указательный палец. - Что? Не нравится? А ну, красной экстры, слышишь, Колька.
  
  
   Голубоглазый помощник принес бутыль красной жидкости, похожей на воду, густо окрашенную марганцовкой.
   - Хорошее, хорошее, - не прикоснувшись к банке, похвалил директор. Это лучше, возьмем.
   - Почему не пьешь? - Такого ты никогда не пробовал. Это! - Он закатил глаза, качнул седой головой, но ничего не добавил.
   - Болею. - Чернушка потер левую грудь.
   - Триппер? - Выпалил возбужденно Матвей.
   - Да вроде того, - смущенно согласился Николаич.
   - Старик, вытянув руку, смазал растопыренной пятерней по пальцам Чернушки. - Ай, казак, ай, босяк. Девка-то хоть хорошая была, молодая?
   -
  
   Хорошая, - нехотя отозвался директор.
   - Ну, если девка хорошая да молодая, то не обидно, нет. А ты, почему не пьешь и у тебя триппер?
   - Оба подзалетели, - подмигнув Василию, подтвердил Чернушка. - Черт с ним, лучше так, чем "экстру" пить.
   - Эй, казаки, ай, молодцы, вы молодые, вам все нипочем. Это я - свое погулял. Двадцать лет вино вожу. Это последний рейс. Все, приехали. Теперь можно серьезные дела начинать. Думаю винзавод откупить. Дедушки моего завод. Он первый человек в городе был. Поставщик царя. Больницу для бедных евреев построил.
  
  
   - А вы разве не дагестанец? - Удивился директор.
   - Я - горский еврей. Мы все, кто вино возит, горские евреи. Нет такой нации - дагестанец. Есть аварцы, лезгины, кумыки, русские, и все мы живем в Советском Союзе, слава Богу. Ты меня понимаешь, я тебя понимаю. Ты мне жить даешь, и я тебе не мешаю, давай тару. - Наливая вино, Матвей приговаривал, - экстра, пальчики оближешь, язык проглотишь. Смотри, я тебе с походом даю.
  
  
   - Расплачиваясь, Николаич возразил, - цена-то другая оговорена.
   - Я ж тебе экстры дал.
   - Спасибо, уважаемый, но возьми ее обратно. Лишних денег у меня нет, - твердо заявил Велосипед. - Не надо нам экстры, у соседей куплю.
   - Иди, трави людей. Покажут одно, а нальют - гадость. Я добро тебе сделал, а мне больно.
  
  
   Но Чернушка не поддался. Матвей еще попричитал и сбавил цену. Директор подумал и согласился. - Только ради нашей дружбы, - он обнял хозяина, приложился щекой к лысине. Отсчитал деньги.
   - Колька, чего торчишь, как хер на именинах? Отнесешь канистры, куда скажут. Смотри, - обратился он к Николаичу, - ни копейки ему не давай, я его всем обеспечиваю.
  
  
   С виду хилый, заезженный алкаш подхватил весь груз и прытко понес, попыхивая на ходу папиросой. Возле пролома в стене Велосипед протянул ему деньги. - Начальнику не проговорись, а то снимет со всех видов довольствия.
  
  
   - Не снимет, он добрый, для вида ворчит. - Деньги взять отказался. - Лучше из канистры плесни. Я здесь давно обитаю, вино ведь круглый год возят, помощники всегда нужны, так и живем - едим, пьем и нос в табаке.
   - Это, Васыль, и есть коммунизм, - кивнул директор на Кольку.
   - Да нет, - не понял тот, - у нас место хлебное, чужих не подпускаем.
  
  
   - А если я попробую устроиться, протекцию по знакомству составишь? - Не унимался Чернушка.
   - Слаб ты, не потянешь, загуляешь, а здесь ведь с умом надо, по чуть-чуть, а то работа станет, - деловито ответил Колька.
  
  
  
   Глава 31
  
   Лето во Владивостоке туманное, воздух влажный, липкий, дышать трудно, особенно когда тяжесть несешь. Быстро устаешь, задыхаться начинаешь. Чернушка с Клоковым поймали такси, но машина близко к составу подъехать не смогла. Пришлось тащить канистры самим.
  
   Нервничали, оглядывались, шли, спотыкаясь о рельсы. Ноша как никак "скользкая", а Владивосток - город режимный, на неприятность нарваться можно.
   Доволоклись до экспресса. Василий нетерпеливо постучал в железную дверь. В окне появилась круглая, розовая физиономия Володи. Он приставил указательный палец к пухлым губам, наморщил нос, как пес. - Тихо, менты. У Антоныча сидят, Куклу взяли, что-то выясняют, затаскивайте, только быстрее. -
  
  
   Перегрузив канистры в вагон, они понесли их к холодильной яме, прятать. - Туда нельзя, - зашипел повар в панике, - там Жертва, но Чернушка не расслышал и поднял крышку люка.
   В глубине, как затравленная уличная собачонка, сидел Игорь Галкин по прозвищу Жертва.
   - Прибежал, весь трясется. - Куклу повязали, избили, спрячь. - И в яму полез. - Стал объяснять Володя.
  
  
   - Воды, пить, - прохрипел Галкин. Осушив несколько стаканов и обтерев рукавом потное лицо, он заговорил, - ох, как они Куклу метелили.
   - Молчи, - пригрозил кулаком Володя, - менты у Антоныча.
   Жертва ухватил крышку люка. - Ребята, помогите закрыть.
   - Задохнешься, - пытался остановить его Чернушка, но он уже исчез.
   - А куда ж нам теперь канистры деть? - Разволновался директор.
   Василий начал выбрасывать ящики из другой грузовой ямы, а
  
   Володя подносил канистры. Управившись, сели перекурить, и повар рассказал, что знал.
   Кукла отправился "на дело". Игорь, маленький, щуплый, с простоватым лицом, походил на подростка. Благодаря своей внешности, он вызывал доверие у людей неискушенных и поэтому играл роль "наживки", "покупая" или "продавая" валюту. Сразу повезло.
  
  
   Когда сделка состоялась, и под видом милиции появился Кукла с подручными, чтобы "с понтом арестовать" испуганных лохов и изъять у них деньги, компанию взяли уже настоящие менты. Уйти успел только Игорь. Он спрятался и видел, что менты "стояли и смотрели, как лохи метелят Куклу". Полуживых обманщиков забросили в милицейский газик и увезли, а Жертва, обезумев от страха, примчался прятаться в поезде.
  
  
   Пришла Петровна, принесла стаканы и пустые бутылки из-под минеральной воды.
   - Что слышно? - Набросились на нее все торе.
   - В интересах следствия милиция распространяться не разрешила, - важно ответила она.
   - Петровна, миленькая, - слегка заискивая, начал Клоков, - мы ведь никому, ни звука, но хочется знать будут они состав шмонать?
  
  
   - Они же не ОБХССники, зачем им лазить по вагонам? Если увидите Игоря, пусть спрячется, они его ищут. А Кукла погорел серьезно. Взяли с поличным, говорят, не открутится, срок получит. Сколько раз его предупреждала, не слушал. И Насте жизнь сгубил.
   - Она уже знает? - Не выдержал Василий.
   - Все уже знают. А она, как услышала, в отделение помчалась, но ее и слушать не стали, мол, лицо постороннее, значит, отношения к делу не имеете.
  
  
   Вернулась, черная вся, заревела, - в Москву не поеду, буду рядом и, если он захочет, распишусь с ним. - Обняла меня и шепчет. - Больше двух-трех лет не дадут. А я ждать стану. Он хороший. - Антоныч уговорил ее не оставаться, обещал посодействовать, сказал, будем просить на поруки. Доразмораживался с кочегарками своими. А я предупреждала.
  
  
  
   Василий, слушая Петровну, вспомнил, что сегодня утром, когда Настя пробегала через ресторан, он со злорадством подумал. - Еще наплачешься. - Выходит, накаркал. - И Куклу частенько осуждал, - фраер мелкий, залетишь, орелик, - тоже, значит, напророчил. А теперь жалко стало. Ну, набили бы Андрюшке морду - по заслугам, а на нары загудеть, пусть на год, на два, - все равно тяжко.
  
  
  
   Милиция ушла. Расстроенный Антоныч вошел в ресторан. Вид у начальника был мрачный. Не снимая форменной фуражки, он сел к столу и попросил перекусить. И пока Володя шебуршил на кухне, жевал хлеб, посыпая его солью. Директор не выдержал. - Антоныч, - но не договорил. Генерал поднял на него большие грустные глаза и произнес, - доразмораживался, влип. И как он мне лапшу на уши вешал, ума не приложу. Оперативники мне про него такого наговорили, - чистая мафия. Я, конечно, кое-что слышал раньше, но считал - сплетни. А дело вон как обернулось. Жулик он, жулик настоящий.
   Все переглянулись. Антоныч был искренне удивлен.
  
  
  
   - Галкина увидите, сразу ко мне, мерзавца. Или нет, пусть спрячется где-нибудь. Отъедем, тогда поговорим. - Генерал принялся за сборную солянку.
   Директор услужливо подал ему льняную салфетку. - Антоныч, если письмо от коллектива нужно или характеристика, мы всегда готовы.
  
  
   - Письмо, - протянул сквозь зубы тот, - теперь, как говорится, пишите письма, ебенть, мелким почерком года три, а то и пять. Но мне-то каково? - Он вытер лицо салфеткой. - Пятерых потянул. Людей итак не хватает. Один проводник, ебенть, на два вагона горбится. А сейчас вообще недокомплект сумасшедший.
   В зале послышался стук и глухой голос из под вагона, - откройте!
   Генерал застыл с ложкой в руке, тяжело нагнулся, заглянул под стол.
   - Это Галкин в яме спрятался, - пояснил Володя.
  
  
   - Давай его сюда, сукиного сына.
   Как только крышка люка поднялась, Игорь выскочил и шмыгнул в умывальник.
   Вскоре Жертва, как провинившийся школьник, стоял на вытяжку, ловя каждое слово начальника. Одежда на нем была грязная, мятая, волосы слиплись от пота, лицо бледное, изможденное.
   - Хорош, ебенть, хорош. Ну как, поставил, ебенть, олухов на уши?
   - Лохов, - поправил Игорь.
   - Именно олухов. А что ж ты сам сбежал, негодяй?
  
  
   Игорь воровато оглянулся. - Не сбежал. Понимаете, по сценарию моя роль кончилась, и я должен был сойти со сцены. Начинался заключительный акт. Работа Куклы.
   - Артисты, ебенть, работа, - передразнил Антоныч, - скройся, а как тронемся, выйдешь. Мне предписано в кутузку тебя сдать. Скажи спасибо, ебенть, людей нет. Будешь за всех вкалывать. Смотри, если что, я тебя в глаза не видел.
  
  
   - Кукла то хоть жив?
   - Что с ним сделается? Иди, и чтоб до Москвы никакой самодеятельности.
   Но Жертву прорвало. - Менты, суки. Куклу убивают, а они хоть бы пальцем пошевельнули. Лохи точно их забашляли, чтоб я так жил. Милиция готова за бабки мать родную сдать. И кому жаловаться?
  
  
   - Сгинь, ебенть, праведник, дай поесть спокойно.
   Василий немного постоял, переминаясь с ноги на ногу. - Я в город отлучусь, - шепнул он директору.
   - Иди, понимающе кивнул Чернушка.
  
  
   Глава 32
  
   В гастрономе было пусто, но продавщица за прилавком стояла та же, что и две недели назад. Клоков немного смутился, и, улыбаясь, произнес. - Водочки, двадцать бутылок, пожалуйста.
  
  
   Широтой и размахом закупок спиртного во Владивостоке никого не удивишь. Народ здесь любит погулять и умеет. Рыбаки, моряки торгового флота, военные, геологи, сезонники, заезжие из Магадана, Камчатки, Курил, Сахалина, обычная праздная публика, - все несут "горькую" авоськами.
  
  
   Однако при виде Василия женщина язвительно заметила.
   - Уже справился? На прошлой неделе брал ящик.
   - На позапрошлой, - машинально ответил Василий и осекся. - Кто меня за язык тянул, - с досадой подумал он.
   - Ей, Егорыч, ящик белой подай. - Застучал кассовый аппарат, выбрасывая ленту чеков.
  
  
   За спиной начала собираться очередь. Клоков поспешно заплатил деньги. На прилавок шлепнулся ящик со стройными рядами белых головок.
   - Два десятка, - тяжело дыша, произнес грузчик. Небрежно глянул на товар. - Взрослому мужику на неделю, только пообедать.
   - На помин души или свадьба? - Участливо поинтересовалась пожилая женщина.
  
  
   - На помин, бабушка. Теща, - неожиданно для себя выпалил Василий.
   - Теща померла? - Как шальная закричала продавщица. - А в прошлый раз говорил юбилей у нее.
  
  
   - Был юбилей. Да видно расчувствовалась старушка, вот сердце и не выдержало, - сочинял он, аккуратно ставя бутылки в рюкзак.
   - Для поминок ящик водки - пустяки, - подал голос Егорыч, опираясь на длинный металлический прут с крюком на конце. - Считай три стакана за помин души поднять надо, - медленно продолжал он, - итого шестьдесят стаканов. А у нас родни - на полдеревни наберется.
  
  
   - Да ты то тут причем? Вот я маме год делала, всю деревню собрала и двумя поллитрами вполне обошлись. Совесть то у людей есть? Откуда денег-то напасешься? Разве в том дело, чтобы нажраться? Помянуть по-людски - это надо. Дом там остался, продать надо. Может, слышали, кто-нибудь спрашивал, - обратилась она к Василию.
  
  
   - Нет, но, как услышу, сообщу, - он зашнуровал рюкзак.
   Идти было недалеко, но бутылки давили в поясницу, лямки стягивали грудь, мешая дышать. Клоков остановился передохнуть. - Ну, народ, все помнит. Нельзя больше в этот гастроном ходить. Продавщица дотошная, как вошь портошная. Чего доброго настучит в контору. - Он вздохнул, взвалил тяжелую ношу на спину и зашагал к поезду.
  
  
   Отходное собрание директор повел "в темпе вальса" - Семейный обед отменяется, время - деньги. Пассажир жрать хочет. Скоренько уберите маскарад. - Он кивнул на столы с накрахмаленными скатертями, - и в бой.
  
  
   Появился Антоныч. Он присел, снял фуражку с белым чехлом, достал носовой платок и, промокнув вспотевшую лысину, печально произнес. - Как вы знаете, товарищи, электрик бригады, ебенть, задержан органами внутренних дел города Владивостока по подозрению в совершении противоправного действия. - Он понурил голову и в сердцах сказал. - Да, подложил свинью Куколка, всем дерьма, ебенть, наклал полные карманы. Теперь снимут с бригады звание коммунистического труда, - голос его задрожал.
  
  
   - А мне ж снилось!
   Начальник поезда вопросительно уставился на Антониду Захаровну.
   - Голый Андрюха с бананом в руке, на ковре-самолете, по уши в дерьме, - подсказал Чернушка и, щелкнув зажигалкой, задымил. Он спешил открыть ресторан. - Да погоди ты, - отмахнулся Антоныч. - Что снилось, Захаровна.
  
  
   - Вроде Кукла большой чемодан принес, а в нем пачки денег, но не наши. Он их хапал, хапал. А потом, откуда ни возьмись, на него золотые монеты посыпались, как дождь. К несчастью это. Золото к добру не снится.
   - Что ж вы, Захаровна, не предупредили его? - Без тени иронии спросил Антоныч.
   - Разве мне кто-нибудь, когда-нибудь верил? Все хихоньки да хаханьки.
  
  
   - Если еще что-то по Кукле привидится, сразу сообщите. Распорядился Генерал. Кряхтя, поднялся и последовал в обход по составу.
   Народ занялся делами, а директор шепнул на ухо Василию. - Давай, родной, жми, дави, хватай, царапай. Дуй экстру по бутылкам. Народу - девать некуда, бархатный сезон на носу. Самый сенокос.
   - А проверка?
  
  
   - Какая проверка, когда в стране такие дела. Замечательное, бесконтрольное время, сердцем чувствую.
   - Кому как, - зевая, подумал сторож и поплелся в купе.- Спать, спать, пока не разбудят.
   - Кислородик ты мой, - проплыло в сознании и привиделась Марь Ивановна - молодая, стройная, в гимнастерке. Она целилась в него из снайперской винтовки, приговаривая, - спи, родной, спи, ненаглядный. - Если буду молчать - застрелит, - промелькнуло страшная догадка. Он закричал, - Уйди, стерва, - и проснулся.
  
  
   Рядом склонилось старое, морщинистое лицо. - А я смотрю, спит или нет, золотце наше? - Всплеснула ладошками. - Не спит и кричит что-то. Испугался чего, касатик?
   - Тебя испугался. Целилась в меня личным оружием.
   - Стреляла?
   - Стреляла, да промазала, - соврал Василий.
  
  
   - Э, милок, я бы не промазала. - Она криво усмехнулась, глаза странно заблестели, но старушка тут же спохватилась. - Если промазала, значит сто лет тебе жить без капитального ремонта.
   - Сколько тебе? - Он полез под полку за сумкой.
   - Три давай. Горе-то какое, слышал? Куколку-то нашего, артиста народного, в воронке укатали. Только Игоречек успел ноги сделать.
  
   Так напуган, так напуган, страсть одна. Лежит в служебке под полкой, дрожит, совсем рехнулся. А я пока и его вагон, и свою плацкарту обслуживаю. Поднесу ему стаканчик беленькой, может, полегчает?
   - А тебе что тужить? Не маленький, понимал, что делал, а "лохов" не жалко?
  
  
   - Всех жалко. Начнет Андрюшечка хвастать, вроде смешно получается, а подумаешь, паразит, к человеку в карман залез, чужое взял. А сейчас сердце болит. После тюрьмы, какой от него толк? А главное Настена. Любит его. Как? Описать нельзя. Она молодец, плачет, но дело делает.
  
   Ходит, кланяется, деньги собирает, чтоб своего касатика у ментов выкупить. Мы в бригаде постановили скинуться, кто сколько может. - Марь Ивановна ушла.
   - А я свои кровно заработанные на этого афериста давать не намерен, - подумал ночной. Спать уже не хотелось.
  
  
  
   Глава 33
  
   Жизнь в ресторане шла полным ходом. Свободных мест не было. Директор с серым от усталости лицом, попыхивая сигаретой, ловко отмерял заказы на выпивку. По залу легко порхала Юлька. Щеки розовые, глаза блестят. Из-под белой наколки игриво выбивалась прядь волос. Юбка выше колен, кокетливый передничек с кружевом. Чуть наклонится вперед, край юбки уже на пояснице. Балансируя подносом с посудой, она ухитрялась уложить еще по две, три тарелки от запястья до локтя.
  
  
   Жонглер-виртуоз, - кивнул на нее Клоков.
   - Шалава, - ответил директор. - Сто раз говорил, нельзя так обслуживать. А она, - здесь им не Париж, а я не кенгуру и на брюхе таскать не буду. Такая у нас культура обслуживания. Ничего, свой ресторан открою, по боку таких официантов.
  
  
   Юлька подлетела к буфету. - Сергей Николаевич, чего переживать? Я же не заразная, руки часто мою. Им, что отступать - бежать, что наступать - бежать, лишь бы закуска была, - и резво скрылась.
  
  
   - Вот такие у нас кадры, - Велосипед брезгливо сморщился. - А куда денешься? Поставил Студента в зал. Он сразу всю посуду уронил. Морозова? Та митинг устроит. Вот и крутись. Кадры решают все. А где их взять? Как сказал Горбачев, - работайте с теми, кто есть, других не будет. А теперь и того веселей. Ельцин и общественность требуют запретить коммунистическую партию. Передали по радио. Антоныч разорился, транзистор купил. Плохонький, конечно, но Москву принимает. Во, дела. Аж, дух захватывает, поверить страшно, но хочется, ох, как хочется.
  
  
   Клоков решил убрать в тамбуре. Как он и предполагал, курильщики постарались, насорили сполна. Кряхтя, он боком протиснулся за котел, пытаясь дотянуться веником до "бычков".
   - Что ты лапы тянешь? - Раздался звонкий голос. Василий, оставаясь незамеченным, повернул голову и увидел Юльку. Перед ней стоял мужчина лет тридцати пяти. Дурашливый, хмельной. Он пытался обнять ее, но от толчков вагона вынужден был хвататься за прутья решетки на окне.
   - Никогда не видел что ли? - Вызывающе продолжала Юлька. - Бесплатно мама папу не целует, усек?
  
  
   Поклонник запустил руку в кармин и, достав скомканные деньги, протянул ей. Она ловко спрятала их под передничек, быстро задрала юбку. Ухажер, радостно воскликнув, подался вперед, но, потеряв опору, привалился к стене.
   - Вот тебе передница, а вот задница с музыкой. - Юлька громко пукнула и скрылась.
  
  
   Мужичонку отбросило назад, будто он получил увесистую оплеуху. Глаза его расширились, став неподвижными, рот искривился. Он, заикаясь, выговорил. - Это не блядь, а обер блядь.
   - Пальцы не оторвало? - Василий не мог сдержать смех.
   - Нет, - совершенно серьезно ответит он. - Братан, я сейчас такое видел, - и замер, не находя слов. - Если бы ты только знал.
   - Пить надо меньше и официанток не трогать, а то еще и не такое увидишь.
  
  
   Клоков взглянул в зал. Улыбаясь и подмигивая одним и грозя кулаком другим, между столиками вытанцовывала Юлька. Выдавая счет, она наклонялась и, блестя наведенными глазами, что-то шептала, прижимая плечо клиента своей округлой грудью. - Да, уж кого, кого, а Юльку за плевок не возьмешь, - не без восхищения подумал ночной сторож.
  
  
   Люди устали, и ресторан пришлось закрыть раньше. - С таким народом, Васыль, каши не сваришь, - широко зевая, хорохорился директор. - Ноют, спать хотим, сил нет. Я тоже с ног валюсь, но сейчас ведь самая карта идет - только играй. Пассажир прет и прет. Одна Юлька крутится, как заводная, - он охапками доставал выручку из сейфа, наваливая на стол. Его бледное, уморенное лицо озарилось радостью. - Ох, - сладко зевнув, простонал Велосипед, - считать неохота, уездился.
  
  
   - Не убегут, завтра посчитаете.
   - Нет. Работник торговли, как бессменный часовой, обязан всегда быть начеку, видеть на три аршина вглубь земли, тогда ему никакие комиссии, ревизии, народные контроллеры не страшны. Взять себя в руки, сгруппироваться, - он сжал кулачки, сморщил лицо, выпрямился, раскурил сигарету и, обмакивая кончики пальцев в стакан с водой, начал сортировать купюры по "ранжиру".
  
  
   Василий приладил мясорубку. - Два ведра обрези оставили, вино надо разливать. Володя еще уток поставил варить. Бульон, зловеще шипя, выплескивался на раскаленную плиту и, испаряясь, распространял запах рыбьего жира.
   - Говорил, - директор скорчил гримасу, - не бери уток во Владивостоке. - Он сложил деньги, послал каждой пачке воздушный поцелуй, щелкнул дверцей сейфа. - Ну, Клоков, командуй. Жми, дави, хватай, царапай.
  
  
   Василий побежал на кухню усмирять бульон и проверить уток. Птица продукт коварный. Ее лучше недоварить, чем переварить, иначе потом замучаешься "делить на порцайки". Разлезется, как кисель под ножом.
  
  
   Прихватив ведро с мясной обрезью, сторож вернулся в зал. А там уж гость пожаловал. Мужчина лет под сорок с хозяйственной сумкой в руке. Тощий, щеки небриты, скулы торчат. Глазки маленькие, припухшие. Редкие, всклокоченные волосы, лицо заспанное.
   - Командир, - гость плюхнулся на стул, - уколоться надо, - он ткнул пальцем в горло. - Красненького. - Поставил сумку на стол достал мятые бумажки и горсть мелочи.
   - Что, Васька, уколешься, а?
  
  
   Клоков опешил. - Откуда он меня знает?
   - Чего кричишь? Сумку убери, не на вокзале.
   - Я не кричу, Это я так, - тощий улыбнулся, посветив пустыми деснами. Поспешно бросил сумку на пол, нагнулся и тихо спросил, - Васька, хошь? Или в морду дать? За мной не заржавеет.
   Ночной отпрянул, машинально сжав в кармане тяжелые проводницкие ключи.
  
  
   - Молчишь, - продолжал мужичок, - у, рожа, - он чиркнул молнией. Из сумки показалась крупная, лохматая, кошачья голова с длинными усищами и глазищами цвета зеленой травы. - Вот, корешок мой, Васька, - умильно расплывшись в хмельной улыбке, пассажир стиснул коту голову, влепил поцелуй и грубо затолкал обратно.
  
  
   - А почему Васька?
   - А бес его знает? Не Иван же Петрович. Хотя в общаге у нас один кликал всех кошек Кис Иванычами. Эх, не жили богато, так нечо и начинать, - отгрызая пластмассовую пробку, промычал клиент и с жадностью забулькал "из горла".
   Кот выглянул из сумки, прижал уши, принюхался. Василий выбрал из ведра кусочек мяса помягче. - Закусывай, тезка! - Кот плавно выскользнул, ухватил мясо и, по-воровски пригнувшись к полу, неожиданно скользнул под стол и заурчал. Хозяин осушил больше половины бутылки, утер набежавшие от натуги слезинки. Лицо его окрасилось румянцем, глаза стали шире.
  
  
   Клоков принялся "крутить шарманку". Куски мяса исчезали в огромном раструбе и, пощелкивая, длинными червячками выползали из решетки. Кот смело подошел к его ноге, выгнул спину, потерся о брюки. Поднявшись на задние лапы, он уперся передними в столешницу и потянул носом. Василий изумился огромным размерам животного, пушистой шубе и длинному, мохнатому хвосту. На ушах торчали кисточки. Не кот, а настоящая рысь. Он бросил еще кусок мяса. Зверь подхватил его на лету и шустро уволок под стол.
  
  
   - Красивый? - Не без гордости спросил хозяин. - Губернатор. Так его в общаге называли. Я, когда откинулся, освободился, значит, остался при судоремонтном заводе столяром работать. Койку в общаге получил. Он там вроде коменданта был. Спал в красном уголке под батареей, целый матрац ему не пожалели. Ходил, где хотел, а мышей, гад, не ловил. Накой они ему, если он при столовке кормился. Я ведь тоже из-за кошачьего хвоста загудел, два года дали, - он отхлебнул винца, затянулся сигаретой.
  
  
   - Плотником работал. Все мог. Двери с окнами окосячить, рамы оконные с переплетами смастерить, мебель любую исполнить. Дом тесом обшить, стены вагонкой, форточку врезать без проблем. Раз, после халтуры, сели с ребятами, как положено, по-людски. Мало оказалось. А взять негде. Но у моей жинки всегда припрятано. Говорю, ждите, сейчас будет, и домой. Мои сидят сериал смотрят оторваться не могут. Я - шур, шур, нащупал, родимую. Моя услыхала, чума ее возьми, вылезла из комнаты и давай в дуду дудеть. Ухватила, стерва, бутылку и тянет. На подмогу маманя с дочками подоспели.
  
   Вырвали бутылку и давай меня мутузить. Тут уж я осерчал. - Да что же это, мать перемать. Рабочему человеку и выпить с друзьями нельзя? - Психанул, схватил топор, каак размахнусь. Они врассыпную. А я соображаю, что бы такое учудить для острастки, для куражу пущего? Как на грех, кот наш Васька с печки сиганул. Хотел я ему хвост оттяпать, да не рассчитал, аккурат на две части и разделил. Бабы мои вопят.
  
   Я заорал, - убью! Так, для испуга. Я ж не злодей какой, чтоб жизни кого лишать. Тут, будто назло, Гришка-участковый вывернул из-за угла на коляске, пистолет выхватил. Не думал я, что он, гад ползучий, статью мне припаяет. Кота бабы мне простить не захотели, значит.
  
   Вот хулиганку и пришили. Но я на зоне не пропал. Плотничал, столярничал, все больше по начальству мебель мастерил. За примерное поведение меня освободили досрочно. В деревню возвращаться не захотел. Тоска и некультурность сплошная. Я теперь как белый человек живу в общаге, на судоремонтном заводе работаю. Еду маму навестить и подарок ей везу. Заместо того Васьки. - Он заглянул под стол, но кот перебрался на стул, причем выбрал тот, где Студент оставил белую куртку. На ней-то он и расположился.
  
  
   - А ну, к ноге! - Приказал хозяин. Но тот даже ухом не повел. - Презираешь, значит. Ничего, к мамане попадешь, не зажируешь, и мышей ловить научишься. - Он достал горсть денег, протянул Василию. - Отстегни еще одну. Не боись, я норму знаю, времени вагон. - Долго и внимательно глядел на часы, а потом спросил, - сколько натикало то, братан? - Клоков ответил. - О, обрадовался тот мне еще не скоро, в Таежной приземлюсь.
  
  
   - Почти час, пожалуй, управится, потерплю. - Ночной сторож продолжал штурмовать мясную обрезь и так увлекся, что не почувствовал, как поезд сбросил скорость. Только привычный скрежет и визг тормозов отвлекли от мясорубки. - Елкин гвоздь, ведь приехали. - Он затряс пассажира изо всех сил за плечи. - Очнись, плотник, твоя станция. - Кричал он пассажиру в ухо и тащил к тамбуру.
  
   Спустил на перрон, помог устроиться на скамейке и едва успел в последний вагон. Пулей вернулся в ресторан. На стуле уютно дремал кот. - Господи, а Ваську то он забыл. - Клоков ловко засунул его в сумку. Зверь, очнувшись в темном "мешке", заметался, издавая шипенье и урчанье. - Куда его теперь? Не на ходу же выбрасывать.
  
  
   Жди следующую станцию, тезка. - Приоткрыл молнию. Кот, как тараном, поддал крутой головой, выскочил и скрылся, забившись за ящики в конце вагона. - Ну, одарил, умелец, будешь теперь с ним цацкаться. - Василий занялся разливом вина, поглядывая в зал из умывальника.
  
  
   Неожиданно вошла Настя. Остановилась, всматриваясь в темноту вагона.
   - Настена, я здесь, - негромко позвал он. - Как дела?
   - Плохо, - кривя губы, она опустилась на стул.
   Василий сел напротив.
   - Ну, ты не очень, - не зная, как помочь, он дотронулся до ее руки. Маленькой, мягкой, холодной. - Может, деньги нужны? Не стесняйся, я могу немного.
  
  
   - Спасибо, Вася, - она шмыгнула носом. - Антоныч обещал да и наши из бригады собрали. Как вы думаете, они за деньги его отпустят?
   - Конечно! Все берут.
   - Я сама виновата, - прошептала Настя. - Я беду накликала. Я так его люблю, даже страшно становится. Нельзя так, грешно. Я, сумасшедшая, ко всем его ревновала. День и ночь Бога молила, чтобы мой Андюшечка в аварию попал, ног, рук лишился, как каменный стал. Я бы его, любимого, в колясочке возила, кормила и поила из своих рук. И только, чтобы весь, весь мой стал, понимаете. Вот и наказа Бог, - исступленно всхлипывала Настя.
  
  
   Василий вскочил, побежал за водой. - Ну и дела, - удивился он, - ну и Настена, наговорила. Упаси Господь от такой любви, болезнь какая-то. - Подал ей стакан.
   - В милиции мне даже свидание не разрешили. - Ой, - вздрогнула она. - Кошечка! Хорошая какая. - Ее глаза немного повеселели. - Откуда она у вас?
   - Это кот Василий, - улыбнулся он.
   - Кошка, кошка, сразу видно. Вы не расстраивайтесь. Они всегда чистенькие. А котят принесет, раздадите, у нее красивые должны быть котята. Красавица, Василисонька. А можно, я ее возьму? Завтра верну, я с ней хорошо буду обращаться, можно?
   - Конечно. Хочешь, совсем оставь.
   - Спасибо, Вася, вы хороший, всегда добрый, сердечный. Андрюша вас уважает. Он говорит, - Василий - мужик слова, не трепач.
  
  
   - Знаешь, тебе надо из Москвы обратно самолетом. Деньги в зубы и выручать. Добейся свидания с ним. Он подскажет, к кому обратиться и сколько дать.
   - Хорошо, - она прижала кошку, и в обнимку с большим пушистым клубком пошла к себе.
  
  
   Глава 34
  
   Мяса много. Раньше свернул бы, и лоб не вспотел, а сейчас что-то притомился. - Клоков прилег на стулья, закурил. - Вино надо разливать, утром писатели придут. Ладно, отдыхай, всех дел не переделаешь, а здоровье, шутя, подорвать можно.
  
   Шесть дней осталось, шесть ночей и в отпуск на рыбалочку с пацанами. А куда Василису девать? Бросать жалко. В деревню отвезти? Но там есть кот - отличный, удивительный. Любит на огонь смотреть. Где-то горит, он уже рядом. Ему даже кличку дали Пожарник. Я тоже люблю на огонь смотреть, на душе покойно делается, и только хорошие мысли в голову приходят. Неужели и у кота есть душа? Может и правда, люди после смерти в животных переселяются?
  
  
   Ходил как-то по вагонам один блаженный. Худой, аж прозрачный. С бритой головой в желтой простыне. Призывал всех ради счастья прославлять Кришну. С утра до вечера повторяя. - Кришна, хари! Хари, Кришна! Книги святые продавал. Проводники ему объяснили. - Если ведешь торговлю, обязан "копытные" вносить хозяину вагона.
   - Я книги бескорыстно продаю, выручку братьям отдаю, чтобы нищим помогать, бездомных утешать, обиженным слезы осушать.
   - Может, братан, ты и правда святой, дело твое, но нас за лохов держать не нужно. Передай своей братве, пусть нам по мелочи отстегивает. А не хочешь, сворачивай лавочку или бесплатно книги раздай.
  
  
   Он, понятно, никому ничего не раздал, а поплелся в ресторан и попросил воды и горсточку риса. Захаровна руками развела, - Господи, не человек, а цыпленок второсортный. - Приказала выдать ему обед за свой счет. А он, увидев селедку с луком, миску щей с мозговой костью, бифики с кашей, чуть в обморок не свалился. - Грех, нельзя ни животных, ни рыб, ни птиц убивать, потому что все они когда-то были людьми.
  
   - И поведал, что человек после смерти не исчезает, душа его переселяется в разных животных. Причем, если он жил непристойно, то свиньей станет. Юлил, ловчил, значит, змеей. С нищего последнюю рубаху содрал, заслужил шакала. Только праведники переселяются на другую планету, приближаясь к Богу.
  
  
   Его рассказ заинтересовал многих. Стали спрашивать, как точно узнать, кем станешь после смерти? Кукла купил у него книжки, чтобы точно вычислить, что его ждет. А директор разрешил торговать в тамбуре. - Пусть, книги полезные, против советской власти и коммунистов. - Книги мало, кто осилил. Брали и скоро бросали. Один проводник, правда, увлекся, а когда в Москву вернулись, Антонычу заявление подал. - Прошу уволить по собственному желанию в связи с переходом в истинную жизнь, а в конце приписал. - Да здравствует Кришна, Хари, Хари, Кришна!
  
  
  
   - Интересно, кем я стану, - размышлял Василий. - И встретимся ли мы в той жизни с моей Валентиной? Наверно, опять будем рядом. Она домовитая, ласковая, в кошку превратиться. Я на праведника не потяну, даже пробовать не стану, согласен котом еще одну жизнь на земле прожить. - Тело сковала приятная истома, будто лежал не в темном железном вагоне на разъезжающихся, жестких стульях, а на мягкой травушке, в лесной тишине. Он не заметил, как промелькнула станция, не слышал, как стучали с перрона, требуя маслица, колбаски, селедочки.
  
  
   Не поднялся, когда кто-то выкрикнул, - эй, в ресторане, красненького! - А, проснувшись, лежал, напевая, - Скоро осень, за окнами август, от дождей почернели кусты. - Не было никакого желания работать.
  
  
   Двери щелкнули, Ночной напрягся. Неожиданно над ухом раздался мягкий, слегка запыхавшийся голос. - Доброй ночи, вы за хозяина?
   Почти рядом стоял полный, пожилой мужчина среднего роста с лысиной, слегка прикрытой седенькими, тщательно зачесанными на затылок, редкими волосами. Круглое лицо добродушно улыбалось.
  
  
   Щеки мясистые, розовые "под галстук". Очки в увесистой оправе. Светлый пиджак букле выпирал на животе. Один рукав запрятан в большой накладной карман. В руке портфель с двумя бляхами. - На отставника похож, - оценил Клоков. - Здравствуйте! Ресторан закрыт.
  
   - Вижу, сынок, вижу. - Он огляделся, поворачиваясь всем телом. - Позволь, милый, перекусить. Все наше с нами, мы по-походному, дозволь, а? Незадача вышла. С одного поезда на другой. Пожевать по-человечески не успел. А на пустой желудок и сон не идет.
  
  
   - Может вам тарелку, вилку дать?
   - Спасибо, все мое при мне. У меня прокурор, сынок, все учтет, ничего не упустит, - говорил он, разгружая содержимое толстого растрепанного портфеля. На столе появились баночки, сверточки, бумажные тарелочки, походный ножик- вилка, флакончики с солью, перцем, стопочка и плоская бутылочка.
  
  
   - Повезло вам с прокурором. Обычно от них ничего кроме дальней дороги не жди.
   - Бог послал, жена моя, Зинаида Кузьминична. Ну, милый, садись, стаканчик прихвати.
   - А что, правда жена - прокурор?
   - Шутка. Бухгалтер она. А ныне на пенсии, впрочем, как и я. Ну давай, приступим. - Он отвинтил пробочку на плоской бутылке.
  
  
   - Спасибо, я на службе.
   - Служба - дело святое, - мужчина аккуратно, с любовью наполнил стопочку. - Самую малость, закуска хорошая.
   Сторож снова отказался.
  
  
   - Ну, за все хорошее, - гость опрокинул рюмочку, зажмурился и застыл на несколько секунд. Потом блаженно выдохнул. - Хорошо пошла, с пользой, и приступил к закускам. - Сынок, а поесть и тебе можно, не преступление ведь.
  
  
   На столе призывно пахли - жареный цыпленок, домашняя буженина, кусочки селедки в баночке, отбивные, свежие помидоры и огурцы, зелень, салаты, аджика, корейская чимча, соленые грибы, маленькие, пухлые пирожки, кусок домашнего наполеона. Василий поразился, как все это поместилось в портфеле, и как хозяин тащил его одной рукой.
  
  
   - Да, служба. Дай Бог, чтобы нас никогда на службе черт не попутал, как этих ГКЧПистов несчастных.
   - Несчастных? - Удивился Сторож.
   - Несчастных, черт их попутал. Ну, посуди. Разве дураками их назовешь? Нет. Все люди солидные, а повели себя, как дети малые. Действовали вроде под гипнозом и вдруг очнулись и виниться побежали к Горбачеву. Нет, сынок, не по своей воле кашу заварили, бес посмеялся.
   - Вы верующий?
  
  
   - Смотря в кого? В Бога нет. Может он и есть, но я не верю. А в беса поганого - да. Есть он, действует всюду. И не спасешься от него ни молитвой, ни партбилетом. Возьми вашего брата, работника торговли. Трудится, трудится, и вдруг, растрата сумасшедшая. Ведь понимает, что все равно поймают, а для чего он это делает, объяснить толком не может. То-то, сынок, черт попутал, посмеялся. Я этот вопрос давно изучаю. Тысячу и один пример имею.
  
  
   - А из личной жизни?
   - В первую очередь, милый, оживился гость. Попутала нечистая сила. - Он взволнованно утер пальцы салфеткой. Потом наполнил стопочку. - Поддержи, сынок, всего пять капушек, уваж старика.
   Василий согласился, подал стакан. - Только попробовать.
  
  
   Гость опрокинул стопочку, нервно ухватил огурчик и быстро сгрыз его.
   - И какой он был, с рогами и копытами?
   - Такие только алкоголикам в горячке видятся. Нет, явилась женщина, - начал он таинственно.
   - Женщина, - улыбнулся ночной, - это дело знакомое.
   - Э, родной, не смейся. То не просто женщина была, сущий дьявол, оборотень. Веришь, пятьдесят лет прошло, а все до капушки помню. Помирать буду, в памяти сохранится.
  
  
   - Очень красивая? - Волнение гостя передалось Василию.
   То-то и дело, что нет. Сколько живу, с другими сравниваю. В сто крат краше встречал, но все они обыкновенные. А она чародейка была, колдунья, чаровница чистой воды. Словами не объяснишь, как, например, чудо или волшебство. Другим человеком меня сделала, за что ей низкий поклон на всю жизнь.
  
  
   Вернулся я с войны. Сам видишь, - он хлопнул ладонью по пустому рукаву. - Мне тогда чуть больше двадцати было. Жить можно, но с одной рукой - только в начальники, - он подмигнул. - Окончил курсы бухгалтеров, там с прокурором моим и познакомился. Направили в торг, а со временем в ревизоры перевели.
  
   В партию вступил, честностью и принципиальностью отличался. Сам, поди, знаешь, как таких в торговле любят? Работа, как у следователя. Найти, докопаться, вывести на чистую воду. Я честно находил вора и разоблачал. Начальство другой раз тебе намекает, мол, полегче, помягче, родственник большого человека там работает. А я наоборот кротом рою. Свирепствовал необузданно, никого не щадил.
  
  
   В меня стреляли, дом поджигали, ядом травили. С тех пор все с собой вожу, - привычка. А какие взятки предлагали, чего только не сулили, малолетних дочерей в постель подкладывали. В ногах валялись, плакали, клялись. Считай, каждую поездку такие представления смотрел. И, знаешь ли, - гость мучительно, тягостно вздохнул, - начал я замечать - нравится мне это. Прибуду с проверкой, взгляну на жертву и на душе у меня праздник. Уже представляю, как рыдать будет, убиваться, просить, обещать. А я еще злее от этого становлюсь.
  
  
   Бывало, конечно, что никаких нарушений не находил. И таких ненавидел больше, чем проходимцев и обманщиков. Нарекли меня чертом безруким. Прозвище мне понравилось, Я даже гордился им.
  
  
   Как-то с очередной ревизией прибыл в райцентр. Местное начальство определило меня в частный домишко, на постой. Встретил хозяин. Мужик справный, фронтовик. - Жена с работы вернется, ужинать будем, - пообещал он. Пришла женщина быстрая, не суетливая, легкая. Роста чуть выше среднего. Нос чуть вздернут. Фигура гибкая, пружинистая, сама вся ладная, аккуратная.
  
   Вошла, запыхалась, видно спешила, щеки разрумянились. Но глаза будто не ее, зябко от них стало. Постелили мне на терраске вместе с двумя хозяйскими пацанами. Утром накормили, чаем напоили. Хозяйка уже на работу улетела. Я чуть огорчился, очень уж глянулась она мне.
  
  
   Ревизию мне предстояло провести в местном магазине, где торговали и одеждой, и продуктами, и стройматериалами, всем, чем Бог послал. Прихожу, а директора нет. В областной центр укатил. Но документы мне все выложили, рабочее место обеспечили. Товара много, но я быстро разобрался и ужаснулся. Недостача - космическая. Надо акт составлять.
  
  
   В те суровые времена за такую недостачу лет десять полагалось. И только принялся документы оформлять, приходит моя хозяйка. - Не помешала? - Поверишь ли, только ведь и сказала, а вроде огромная змея вползла и ласково, тихо прошипела. Я обомлел, ослаб.
  
   Смотрю на нее и понимаю - не зря зашла, но самое страшное осознаю - сдамся. Жутко сделалось, пот прошиб, задрожал весь, вот-вот сознание потеряю. Она, юрк, двери прикрыла, в глаза мне глянула и шипит. - Нашли недостачу? Это я виновата, для меня взял. Два дня подождите, он вернет. А ночью сегодня на сеновале буду. - И будто не сказала, а приказала, зная, что отказа не встретит. И растворилась, исчезла, нет ее.
  
  
   Я остолбенел, боюсь пошевелиться. Так и просидел над бумагами дотемна. Потом в дом побрел, как затуманенный. Быстрее в свою комнату и в постель. Лежу в ознобе, и с каждой минутой дрожь растет, зуб на зуб не попадает. Что со мной - понять не могу, но ожидаю чего-то дикого, невероятного. Тишина наступила такая, слышно, как листья на деревьях трепещут. И вдруг! - Он широко открыл глаза и, выкинув руку вперед, коснулся пальцами Василия.
  
  
   - Двери нараспашку и она, - лучистая вся, бледно-голубая, как лунный свет, в чем-то прозрачном, и всю ее до капушки видно. Волосы распущены, как грива у кобылы и серебром отливают. Глаза горят красным, рубиновым огнем, что у рыси. Приблизилась, головой кивнула. Я, как лунатик, встал, и за ней. Она к сеновалу, в сарай, я за ней. Что тогда было помню, но передать не могу, нет таких слов, понимаешь? Не придумал их человек, потому что любился я не с женщиной, а с дьяволицей.
  
  
   - Как это? - Не выдержал Клоков.
   - Хотел бы поведать да не могу, не умею, не с чем сравнить. - Он умолк и затих, вроде заснул. - А светать начало, и нет ее, - очнулся гость. - Я к себе вернулся, лежу без сил, сон сморил, как провалился, но встал бодро. Оделся, поспешил на работу. Целый день глядел в бумаги, ничего не соображая. Одного страстно желал - ночи. Так вот трое суток и пролетело. А на третий день явился директор. Деньги принес.
  
   Я акт составил и в город укатил. За командировку отчитался. И вдруг слег с воспалением легких. Месяц в бреду провалялся. То она из меня выходила, душу мою освобождала, а в сердце осталась. До сих пор болезнь эту вылечить не могу.
  
  
   - Но все-таки, на что похоже? - Сгорал от любопытства Василий.
   - Ты, сынок, когда-нибудь в открытый космос выходил без скафандра?
   - И в скафандре не доводилось, - тупо вымолвил ночной.
  
  
   - Вот то-то и оно! А хочешь, чтобы я тебе объяснил. Многое бы отдал, чтобы слова такие найти. - Помолчал. - А как из больницы выписался, ушло из меня то болезненное рвение, работать стал по-иному. Никого зря не калечил, не казнил, только ворюг отпетых не щадил. А если по мелочи кто заплутал, - жалел. И ей за это благодарен.
  
   На преступление толкнула, а доведись такое снова, я бы без колебаний и сожаления опять, как лунатик, на сеновал за ней пошел. - Глаза его торжествующе засияли. - Так что, сынок, ГКЧПистов дьявол попутал, а в каком образе он к ним явился, значения не имеет. - Пассажир быстро и аккуратно сложил закуски, щелкнул замками портфеля. - Благодарствую за гостеприимство и приют, пойду, засну. - Устало поднялся и медленно пошел к выходу.
  
  
   Василий лег на стулья, закурил. - А ведь и меня как-то нечистая попутала, - его охватило непонятное беспокойство и резко, ярко возникли воспоминания пятилетней давности.
   Жара стояла африканская. Не успели отъехать, а пассажиры почти всю воду и пиво выпили. Разноска, конечно, припрятала для своих и особых покупателей.
  
   А Юлька смастерила "пакет подарочный" - бутылку пива и ссохшуюся копченую ставриду. Мужики за эти пакеты чуть друг друга не поубивали. Причем всю ставриду вернули обратно. Тем, кто поделикатнее, конечно, ничего не досталось.
  
   Среди них военный какой-то затесался. С виду на дезертира похож. Неопрятная, выгоревшая гимнастерка, погоны подполковника, небрит. Кожа с болезненной желтизной, лицо обветренное, сильно загоревшее. Он стоял как-то сбоку, не напирал, не шумел, а в глазах удивление и непонимание. Взял коньяк и закуску. Выпил залпом, есть не стал, закурил.
  
  
   Вечером Клоков застал его в окружении нескольких алкашей-прихлебателей, мало что соображавшего. Лицо бледное, потное. За расстегнутым воротом гимнастерки синел голубой "рябчик" десантника. Директор шепнул тогда. - Ты им больше не наливай, целый день этот командир "медведя водит", говорит в отпуск едет из Афгана.
  
  
   Выпроводить гостей оказалось непросто. Офицер пил мало, но охотно снабжал собутыльников, щедро расплачиваясь из большого кожаного "лопатника". Но все же сломался. Василий, наконец, попросил "дорогих гостей" на выход.
  
  
   По утро, убирая зал, он нашел под столом портмоне. Толстое, плотное, упругое, как стальная пластина. Раскрыл. На левой половине под целлофаном - фотография. Молодая женщина и девочки-близнецы. В одном отделении - сертификаты, - значит и правда в Афгане служил. В другом оказались червонцы и четвертные, а дальше сотенные и зеленые полтинники. Клоков пересчитал деньги, перебирая ногтем острые ребра купюр - две тысячи семьсот без мелких. - Утром пойду искать. - Захлопнул портмоне, ощутил его приятную твердость, узорчатую поверхность.
  
  
   Снова открыл и, невольно подцепив тонкий слой сотенных, заметил, что пачка тоньше не стала. Спрятал деньги в поддувало в печном отделении, присыпав мусором. - Все равно прогуляет или украдут, - рассудил он и даже пожалел, что мало взял. Утром явился подполковник. Выглядел он изрядно подгулявшим, но держался бодро, опохмеляться не бросился, руки не тряслись, только глаза сильно покраснели.
  
  
   - Командир, я вчера слегка загусарил и кошелек посеял. Где? Ума не приложу. Случайно не слышал, может, кто-нибудь находил? Я в долгу не останусь.
   - А что там было?
   - Деньги, но не это главное. Талисман мой, - он замолчал.
   - У меня кошелек ваш, хотел после вахты вернуть.
  
  
   Подполковник просиял, ухватил портмоне, обнял Василия, пожал руку. - Ну, брат, век не забуду. Талисман мой на месте. - Открыл, посмотрел на фотографию, погладил пальцами, поцеловал. - Жена моя - Верунчик, а эти две обезьянки - дочки. Наденька и Любочка. - Он вытащил фотографию. На обороте прочитал с нежностью. - Буду ждать вечно, люблю, - Вера. - Папуля, быстрее приезжай, - Надя. - Папочка, я тебя очень, очень люблю, - Люба. - Спрятал. - Где меня только не носило, в такие переделки попадал, не поверишь, а цел и невредим остался. Им молился, о них думал, поэтому и жив. Тебе служить в Афгане не довелось? В десантниках?
  
  
   - Не довелось.
   - Значит, соляра.
   - Кто?
   - Это я так, к слову. На свете есть только один род войск - десантные, остальное - соляра, шутка. Везде есть и люди, и сволочи. С меня причитается. - Василий наотрез отказался от угощения, достал две бутылки пива.
  
  
   - Ну, слушай, ты человек. Я вчера хотел купить, прямо умирал. Странно и горько, командир, на мирную жизнь смотреть. Никому ни мы, ни Афган этот не нужны. А я ведь сам туда напросился. Хотел на "Волгу" заработать. Мечтал прокатить своих обезьянок к Черному морю, но скоро понял. Не надо ни "Волги", ни Черного моря, надо обняться всем покрепче и сидеть дома. Я ведь дезертировал, сбежал. Что будет, то и будет. Хуже, чем там, не будет.
  
  
   В какой-то момент ночной хотел побежать к печке, достать три сотни и вернуть. Потом они долго лежали в мусоре. Клоков надеялся, что исчезнут, сгорят бумажки. Но до печки никому не было дела. Через несколько дней он достал злосчастные сотенные. Вернувшись в Москву, мучился, не зная, что с ними делать. Но нашелся удачный выход. У матери в деревне перегорел кинескоп, цветной. Василий, использовав эти деньги, купил новый. Мать счастлива, налюбоваться на него не может.
  
   Глава 35
  
  
  
   Разлить вино Василий не успел, а "писатели" требовали. - Душа горит, пойми! - Наливать в наглую из канистры - боязно, а не торговать вовсе - деньги терять. Отлил в трехлитровую банку и начал отмерять "красную экстру" в чайные стаканы до краев. Несколько человек, скооперировавшись, купили "баллончик". Василий продал, но попросил в зале не пить. Торговля на разлив из крупной тары понравилась. Дело пошло быстрее. В самый разгар явился Велосипед.
  
  
   - Ты в уме? Здесь не винарка, а ресторан первой наценочной категории. Разнесут по свету, опозорят, до руководства дойдет.
   - Не успел я разлить, мяса два ведра оставили. Может вообще подождать?
   - Ты что? Работай, работай, только в уголке отпускай.
  
  
   Пришло время открывать ресторан. Клоков свернул бойкую торговлю, сдал деньги. - Здесь все, не считал, кажется, восемь банок ушло.
   - Молодец, замечательно, под горло наливал или ровно три литра?
   - Три.
   - Отлично, значит, продал сорок две бутылки по ноль семь. - Превосходно. Тебе причитается. - Он протянул деньги. - И еще, за находчивость, но впредь все-таки постарайся разлить.
  
  
   - Велосипед прав, затарить вино надо. Оно ведь главный товар в буфете.
   Ночной, чтобы не заснуть, принял душ из ведра, выпил для бодрости несколько чашек кофе, и дело пошло. Готовил десятками, складывая в ящик буфета. Ближе к обеду из зала донесся гул, будто на стадионе, когда мяч попадает в ворота. Василий понял, произошло что-то серьезное, высунулся.
  
  
   В центре стоял Чернушка и, размахивая приемником, кричал ура. Пассажиры обнимали, целовали его. Лишь небольшая группа людей не разделяла общего веселья. Из посудомойки, скрестив на мокром клеенчатом фартуке сухонькие ручки, на беснующихся надменно смотрела Морозова.
  
  
   - Васыль, - задыхаясь от восторга, кричал директор. - Судить будут, судить. Теперь им дадут просраться. Еще и партию требуют запретить, - как ребенок радовался Чернушка, краем глаза глядя на Елизавету Валерьяновну.
  
  
   - Можешь не верить, боюсь я ее. Чокнутая. Иногда даже кажется, что подойдет тайком и саданет ножом между лопаток. Или ночью мерещится, как она подкрадывается, хватает за горло, душит и шепчет, - за Родину, за Сталина. - Ей Богу, страх берет, в холодном поту просыпаюсь. Скорее бы до Москвы доехать. После отпуска не возьму ее в рейс.
  
  
   После обеда Василий решил поспать. Поставив на столике две бутылки водки, написал записку. "Для Марь Ивановны. Не будить, целую, кислородик. И вообще не будить, хоть под откос полетим".
  
  
   В пустом, прохладном купе, под мягкое покачивание вагона и тихий голос Малинина, быстро уснул. Приснилась Матильда. Блестя новенькой зеркальной поверхностью, она стояла под яркими лучами солнца. Вдруг к ней подбежал Чернушка и вонзил поварскую вилку в капот, а сзади кто-то сильно дернул Василия за рукав. Он стал отбиваться, кричать и проснулся. Вскочил, ничего не соображая. За окном темнел розовый горизонт, а рядом перепуганное лицо шеф-повара.
  
  
   Захаровна нервно теребила его за плечо. - Там, Вася, спаси, как прыгнет, как зашипит, глаза, как угли, - бессвязно причитала шеф, тыча пальцем куда-то в сторону.
   - Кто прыгнул, куда?
   - На него, на него, обварились, бедная, и упала.
   - Морозова, - мелькнула догадка, - с директором из-за политики подрались.
  
  
   В тамбуре столпилась вся бригада. - Спаси, она нас не подпускает. - Василий, сбитый с толку, крадучись, прошел в ресторан. Дверь посудомойки приоткрылась, из щели показалось перекошенное лицо директора.
   - Выкинь, под откос, под колеса. - Пискляво кричал он, - чтоб ей сдохнуть, не родившись.
   - Рехнулся, - глядя на Чернушку, подумал Клоков. - Кого?
   - В зале затаилась, под столом, - глаза его беспокойно бегали по сторонам.
  
  
   Сторож присел и увидел Василису. Шерсть на ней слиплась и торчала во все стороны сосульками, а на спине висели длинные вермишелины. Она жалобно мяукнула и скрылась за ящиками. Ночной оглянулся. В проходе столпились Захаровна, Володя, Юлька, Николай, баба Ганя. Из-за их спин выглядывал директор.
   - Это же кошка, Сергей Николаевич.
   - Она самая, - выкрикнул Чернушка, - убей, выкинь, я за себя не ручаюсь, в клочья разорву.
   Люди, осмелев, вошли в зал и наперебой начали рассказывать о происшествии. Но всех перекричал Велосипед.
   - Представляешь, ночь, приволокла Захаровна эту скотину и бросила под бок. Развалилась зверюга, громадная, как тигр, на стуле не помещается. А мы приемник слушали, хотели узнать, как депутаты про партию решат.
  
   Я напрягаюсь, дергаюсь, курю. Стал гасить "бычок" в супнице, промахнулся, в морду ей попал. Она зарычала, зашипела, глазищи засверкали, спину выгнула, шерсть дыбом - натуральная ведьма. Когти выпустила кинжалами. Того и гляди вцепится, скальп снимет. Ну, у меня реакция будь здоров, ты ж знаешь. Я раз в посудомойку, народ за мной. Набились, закрылись, выжидаем. А окно в кухню открыто. Захаровна с Володей кастрюлю с супом сняли и остудить поставили, аккурат под окошко. И вдруг эта тварь появилась в дверях кухни.
  
   Морда здоровая, зубы оскалила, ну, натурально, бешеная. Меня, гадина, заметила и как сиганет. Но у меня реакция будь здоров! Я заслонку на окошке раз и вниз, она мордой об нее бах и в кастрюлю с горячим супом навернулась. Но сумела выбраться. Дико замяукала, будто в джунглях и, как лошадь, обратно в зал рванула. Я высунулся, гляжу мечется зад назад, меня увидела и вперед, но я дверь закрыть успел прямо перед носом этой животины. Где ты ее откопал?
   - Да кошка это обыкновенная, только в тайге выросла.
   - Значит, рысь, да еще и бешеная. Где она?
   - За ящиками спряталась. Сейчас достану и выкину. Выходите.
  
  
   Пленники посудомойки резво выскочили из ресторана. Последним уходил директор. - Васыль, кошку выкинь, "экстру" затарь, чтоб сегодня все ушло, - распорядился он.
  
  
   Достать Василису оказалось непросто. Кискали, ласково уговаривали, пугали, стуча ящиками. Поставили перед "норкой" блюдце с молоком, но Василиса не выходила.
   - Вась, а знаешь, отдай ее пока Лариске, я в Москве ее заберу, а Николаичу скажешь - выбросил. - Предложила Юлька.
  
  
   Все ее поддержали, обозвав Чернушку живодером.
   В разгар отлова пришла Настя. - Вася, а где Василиса, я ее Захаровне оставила?
   - Нашла, кому доверить, - накинулась на нее Юлька и рассказала, что случилось.
  
  
   - Господи, - Настя заплакала и, ползая на коленях, стала звать, - киса, девочка моя, прости меня, пожалуйста.
   Неожиданно кошка высунула голову. Настя прижала ее к груди и стала баюкать, говоря ласковые слова, а та замерла и слушала, подняв морду с розовым носом.
  
  
   - Мурлычет, - сказал Николай.
   Все прислушались, заулыбались.
   - Скажи, какая, сука, ласковая, - нежно произнесла Юлька. - Насть, отдай ее мне после рейса, я заплачу.
   - Нет, ни за что, - Настя повернулась к Юльке спиной, встала и пошла к выходу.
   - Ночь, а отдай мне, в хозяйстве пригодится, - засмеялся повар.
   - Забирай, если Настя откажется. Лучше тебе, чем Юльке.
   - А если вы раздумаете, я возьму, - встрял Николай.
   - Тебе, Студент, уроки учить надо, а Настену я уговорю.
   - Нет, ребята, такую замечательную кошку я никому не отдам, - подумал Василий и побрел в умывальник.
  
  
   Закрылся, наладил "производство". - Хорошо, Студент в ресторане. Если кто появится, я услышу, а он пусть думает, будто я в тамбуре или на кухне.
   Пришла Марь Ивановна. - Василек-то наш где?
   - У себя, штампует, - ответил Николай и кивнул на умывальник.
   - А я думаю, где же наш кислородик, ненаглядный, - всплеснула руками Марь Ивановна, когда Василий вышел в зал. - Спасибо, родимый, за письмецо, мне таких любезных записочек отродясь никто не писал. Дай, милок, пару беленьких. Пострадавшие угощают по случаю спасения от дикого зверя. - Она аккуратно положила "товар" в карманы и тихо выскользнула.
   - Представляешь, Студент, какую сцену можно написать для твоей оперы? Бой директора с диким зверем.
  
  
   - Если бы вы знали, как я жалею, что поехал, такие события пропустил. Путч, плен Горбачева, штурм Белого дома, победа Ельцина, арест ГКЧПистов, - это ж готовая рок-опера мирового значения. Я так долго искал современный сюжет, а как уехал, такое свершилось! Обидно. А что наш поезд? Разве можно сравнить путч и, извините, разборки с кошкой? Только Терминатор еще на что-то потянет, а остальное, - он меланхолично махнул рукой.
   - Значит, наша опера уже не годится? Жалко, мне про тепловоз и его душу очень понравилось.
  
  
   - Нет, это не то. Вот сейчас у меня музыка в голове. ГКЧПисты-коммунисты, ГКЧПисты все путчисты, хотят народ поработить, страну обратно возвратить. Но не удастся этот ход, давно прозрел, прозрел народ. На баррикады все вперед, - свобода, равенство зовет. - Как? Нравится?
   - Ничего. Ну и тут у тебя стук колес слышится.
   - Правильно. - Только тогда стучали колеса вагонов, а сейчас - колеса истории. Но трудно писать, когда сам не видишь. Нет, я, кажется, свой шанс упустил, - чуть ли не со слезами сказал Николай.
  
  
   - Не расстраивайся, Студент, какие твои годы? Вся жизнь впереди, еще много разных событий увидишь. И оперу обязательно напишешь.
  
  
   Глава 36
  
   Василий почти механически укупоривал бутылки и, напевая, бережно, как снаряды, укладывал их в рундук.
   - Есть, кто живой?
   - Принесла кого-то нелегкая, - с досадой подумал он, свернул "производство" и вышел в зал.
  
  
   За столиком сидела немолодая, полная женщина с тщательно уложенными волосами. Она подпирала щеку ладонью, отчего левый глаз казался заплывшим. Правый смотрел зло и неприязненно. На руках сверкали большие "рубиновые" Маркизы, а на шее - толстая золотая цепочка. Посетительница Василию не понравилась.
   - Водка есть? - Буркнула она.
   - Кажется, тетку похмелье задавило, - решил ночной и осторожно сказал, - извините, ресторан закрыт.
  
  
   - Хотя бы сто грамм, сынок, - в голосе прозвучало отчаяние. - Если б ты знал, как болит. - Широко открыв рот, где блестели желтые коронки, она ткнула в них ярким маникюром, - сама бы, гада, вырвала. - Достала чистенький платочек, промокнула губы. Между большим и указательным пальцем мелькнула наколка "Нина".
   - Что ж вы сразу не сказали? - засуетился Василий, доставая бутылку. Налил. - Вы сначала немного пополощите. Надо еще соли добавить. - Клоков энергично затряс солонкой. - А потом сразу выпейте.
  
  
   Женщина размешала "лекарство", морщась, отхлебнула немного, подержала теплую водку на больном месте. С трудом проглотила. - Фу, гадость, - поежилась и осторожно потрогала щеку. - Все равно болит. Ничем его не проймешь. - От боли и бессилия грохнула кулаком об стол.
   - Может, смолку приложите?
   - Это как? Бумажку сжечь, а пепел в дупло? Нет, из-за этой смолки муж мой умер. Здоровый, крепкий, был, что дерево в три обхвата, а от зуба помер, люди насоветовали, он заражение получил, не спасли. Из Эстонии родом, по фамилии Тамм, по-нашему, дуб, значит. Тармо Тамм. Я его Толиком звала. В дверь входил, сгибался по пояс, а добрый, как ребенок.
  
   Служил в Приморье, женился и остался во Владивостоке. Говорят, красавица была, но с подводником на Камчатку убежала, а девочку, Олечку, - бросила. Бабушка с дедушкой внучку воспитали. А он по Северам гонял, ребенка поднимал. Оля техникум закончила, замуж вышла. Он им кооператив купил, сейчас я у них живу. Вроде никто я им, а как родные. Внука в честь деда назвали - Тармо. Он меня любит больше, чем родную бабушку, - с гордостью сказала Нина и вдруг скривилась, - опять дергает, окаянный.
  
  
   Плесни самую малость и себе налей. Помянем моего Толика. - Василий пригубил для приличия. - Сейчас к внучкам своим - Танечке и Машеньке в Москву еду. Я бабка богатая - трое внуков, а скоро и правнуков буду нянчить. У старшенькой, Танюши.
   - Я сама москвичка, родилась и выросла на Арбате. Мама моя совсем молодой умерла. Как война началась, отца на фронт забрали, а я от мачехи в Останкино к тетке убежала. В ФЗО поступила, потом на завод Хруничева токарем пошла. Взяли, вместо 12, 14 написали, до суппорта не доставала, мастер ящики подставлял. Весь цех такими "работницами" держался. Заготовки для снарядов точили.
  
   Обед нам в цех подавали - суфле. Название мудреное придумали, а это пюре на воде из мерзлой картошки. Но для нас тогда слаще "фрукта" не было. Тетка передачи носила. Встречались в проходной на полчаса. Поговорить, письма от отца с фронта почитать. Как немца погнали - весточка от папы пришла - лежу в госпитале, не волнуйтесь, скоро выпишут. А мне все мерещилось, будто он без рук, без ног или слепой. Места себе не находила, решила ехать, искать.
  
   А Москва на замке, но мне повезло. Молодые офицеры пожалели, на верхней полке в вагоне спрятали, шинелями укрыли, лежала я там, как клоп под листиком, патруль и не заметил. Добралась до госпиталя. Как жива осталась? Видимо, мама моя, покойница, за меня на том свете молилась. А отец и, правда, выписался. Что делать? Обратно нельзя - дезертировала с трудового фронта. Это тюрьма. Оставили при госпитале. Женщины гимнастерочку подогнали, юбчонку, пилоточку, ремень. Как куколку нарядили, откормили.
  
  
   Я любую работу выполняла, ничем не брезговала, но прослужила недолго. Фронтовичка одна уговорила ехать на фронт, а сама по дороге любовь закрутила с молодым лейтенантом и умотала. А я прибилась к какой-то части, рассказала начальству все, как было. Снова повезло, устроили при лазарете. С ними до Праги дошла, там победу встретила. В Москву вернулась фронтовичкой, не подступись. А тут и папа демобилизовался. Мачеха бросила его.
  
  
   Поселились мы у тетки в бараках. Я в спецстройуправление поступила - футеровщицей. Доменные печи, трубы, дымоходы. Платили хорошо. Всю страну исколесила, да бабий грех случился - сыночка родила. Александром назвала, в честь отца моего. Никаких хлопот у меня с ним не было. Суворовское училище закончил, в Кремлевку поступил. На лучшем счету там был. В кого пошел? Я - женщина несерьезная, а об отце и говорить нечего. Одно плохо - неудачно женился.
  
   Лимитчицу взял из Брянска. Бабу лютую, своенравную. Я ее сразу невзлюбила. А двум медведям в одной берлоге не жить. Задумала я уйти от них и подалась на БАМ. Там и счастье свое встретила, хоть немного для себя пожила. Толик мой экскаваторщиком работал, а я каменщицей. Сынок мой служил, служил, да туго без мохнатой лапы чины давали. Подался в Афганистан. Полковника получил, но только вернулся в казенном ящике. Невестка чуть умом не тронулась, по начальству ходила, все не верила, что на мине он подорвался, правду искала. Вот так я и живу. Катаюсь между двумя могилками.
  
   В Москве погощу, во Владивосток поеду. Одна радость - девочки-внучки подросли. Я их больше жизни люблю. - Она выпила. - Не берет его никакой черт.
   - Зайдите утром к начальнику поезда, у него аптечка есть.
   - Спасибо, милый, сколько я должна? - Она положила на стол деньги. - Хватит?
  
  
   Василий кивнул, закрыл початую бутылку, протянул женщине.
   - Оставь, выпей за мое здоровье, может зуб пройдет? Прости, сынок, старуху за болтовню.
   - Скоро Володю будить, а я заговорился, заслушался и про фарш забыл. Сторож принялся поспешно налаживать "шарманку". Куски "железного" мяса оттаяли и особых усилий не требовали. Василий торопился, взмок. - Устрою после работы душ. Только белья чистого нет, не подготовил сменку, - вспомнил он с досадой.
   - Эй, ночной, бутылочку. - В ресторане появился Жертва.
   - Гуляешь, значит?
  
  
   - Сколько той жизни, Клоков? - Он махнул рукой, пристроил бутылку за пояс, выпустил рубашку и неожиданно озабоченно зашептал. - Бичевка, слышь, подсела. Я с ней договорился, чтоб отработала. Мужики за огнем придут, ты уж намекни, мол, есть гражданочка лет тридцати, при полном параде, недорого и с гарантией. Тебе - комиссионные натурой.
   - А гарантия чего СПИда или триппера?
   - Заходи, узнаешь.
  
  
   Нашел сводню, деловой, возмущался про себя ночной, налегая на "шарманку". Вчера дрожал, как мышь под веником, а сегодня аклимался, публичный дом открыл.
   Василий вспомнил, как однажды позарился на легкое развлечение. Ресторан тогда бросил, чуть не обокрали. Вот так же, как сегодня, пришел проводник, взял бутылку водки и пригласил "расслабиться".
  
   Он сидел, скучал и из любопытства решил пойти. В плацкарте, где бичевка "выдавала по высшему классу", проводники пили водку и громко обсуждали гостью. Клоков тихо подсел с краю, слушал, снисходительно улыбался и ненароком бросал незаметные взгляды на закрытое проводницкое купе. Неожиданно дверь отъехала и раскрасневшийся парень бодро выкрикнул, - следующий! - Вася, уступаем, вне очереди, - уважительно закивали ребята и стали дружно подталкивать его в купе.
  
  
   На суконном одеяле, накинутом поверх голого матраца, в тусклом свете ночника, жадно затягиваясь сигаретой, лежала обнаженная молодая женщина. - Момент, - тихо прозвучал хриплый голос, и она опять несколько раз приложилась к сигарете. Клоков поморщился от духоты и неприятного запаха, но не вышел. Загорелое, обнаженное тело с маленькими упругими грудями влекло.
   - Ну?
   В подобной ситуации он оказался впервые и слегка растерялся.
   - Не напрягайся, ложись.
  
  
   Василий не шелохнулся. Женщина качнулась к нему, расстегнула брюки, расправилась с бельем и припала горячими губами к промежности. "Ласка" длилась недолго. Откинувшись к стене, бичевка торопливо взяла еще дымящийся окурок и с наслаждением затянулась. - Следующего кликни. - Хорошо, - машинально кивнул Клоков. Выйдя, глухо выдавил. - Прошу! - И жестом показал на дверь, а сам подумал, - вот, дурень и нахрена она мне нужна была?
  
  
   - С тебя трешник, - толкнул его в бок хозяин вагона.
   - За что?
   - Обижаешь, за смак, - дружно откликнулась компания.
   Его потом долго угнетало чувство униженности. Спустя время, он подумал. - Для нее мужики как очередная сигарета, несколько затяжек и в мусор. В сущности, не ее "поимели", а она всех использовала.
  
  
   От неприятных мыслей отвлекли проводники.
   - Налей-ка, Васек, выпьем за здоровье милых дам, и о своем не забудем.
   - У Жертвы развлекались? Есть сомнения?
   - Все под Богом ходим. А девка стоящая. Но не повезет, есть отличный врач. Два укола и здоров! Ты, Васек, не бойся, сходи, расслабься.
   - Нет уж, спасибо, - подумал Василий. - Лучше после работы приму душ и к Ларику. - От приятных мыслей ручка "шарманки" завертелась быстрее.
  
  
   Утро выдалось прекрасное, солнечное. После душа Клоков постирал белье. Одну пару повесил сушить, другую - надел на себя. Тонкая, влажная ткань облегала тело, холодила, бодрила. По пути к Ларисе навестил Василису. Она разлеглась в купе, на столике, покрытом накрахмаленной салфеткой. На вытянутых лапах покоилась голова, раскосые глаза были слегка прищурены. Шерсть гладкая, блестящая. Никаких последствий "несчастного случая" не осталось.
   - Ой, Вася! - Настя растерянно остановилась на пороге с подносом.
  
  
   Василий подсунул под нос кошке принесенные "яства". Та, обнюхав деликатесы, нехотя прихватила ветчину.
   - Не хочет, - я ее кормила. Баба Клава рыбки копченой принесла, а девочки сальца и кусочек курочки. Она отвернулась к окну, уткнулась лицом в пышную шубку Василисы. - Клоков осторожно прикрыв двери, вышел.
  
  
   Лариса и баба Клава встретили его как дорогого гостя. Лариса захлопотала, накрывая на стол. Баба Клава пристала с расспросами, "как кошка мужиков гоняла" и хохотала до слез. Несколько раз наведывались пассажиры, узнать будет ли чай?
  
  
   - Будет вам и чай, и кофе с какавой, подождите, не видите у нас производственное совещание, - утирая полной рукой слезинки, строго отчитывала их она.
   - Давайте к столу, - пригласила Лариса.
   - И то правда, чего время терять? Мне чай раздавать, и вам кое-что успеть надо. - Баба Клава подмигнула ночному.
   В гостях Василий уснул, а когда проснулся, ощутил, что в первый раз за много дней и ночей, выспался. Лариса лежала рядом, слегка свесившись с узкой полки. Он посмотрел в чуть приоткрытые глаза и, с нежностью прикоснувшись губами к виску, осторожно выбрался из постели.
  
  
  
   Глава 37
  
   В ресторане Юрий Антонович сосредоточенно слушал приемник. Лицо его от натуги покраснело, глаза сузились. Рядом, переминаясь с ноги на ногу, вытянув шею, пританцовывал Чернушка, настырно повторяя, - ну, Антоныч, что там?
   - Как дела? - Осторожно поинтересовался Василий, подойдя к людям.
   - Горбатый тырындит, пургу гонит, лапшу на уши вешает, - ответила Юлька, а какой-то пассажир пояснил, - внеочередной пленум ЦК КПСС, выступает товарищ Горбачев.
  
  
  
   Но о чем говорил генеральный секретарь, никто не знал.
   Неожиданно Юрий Антонович отшатнулся от опущенной оконной фрамуги, медленно обвел взглядом присутствующих. Фуражка петушиным гребнем торчала на его большой голове, огромный живот вздыбился от глубокого вздоха. Он медленно произнес деревянным, но торжественным голосом.
  
  
   - Горбачев Михаил Сергеевич добровольно снял с себя полномочия генерального секретаря и распустил коммунистическую партию. - Безвольно опустив руки, он кулем упал на стул. Его красивые, как сливы, глаза выражали беспомощность и растерянность, лицо покрылось пунцовыми пятнами.
   - Кто распустил? Как снял полномочия? - Загомонили все разом.
   - Не может такого быть! - Закричал директор, схватил приемник и высунулся в окно.
  
  
   - Может, - звоном медной тарелки раздался голос Морозовой. - Это заранее спланировано в Америке, в ЦРУ. Путч - провокация, цель которой обесчестить нашу партию. Горбачев не имеет ни прав, ни полномочий распускать партию. Это компетенция съезда. - Она перевела дух. Ее хрупкая фигурка качалась от напряжения, но лицо светилось суровой страстью. - Юрий Антонович, что же вы бездействуете? Срочно собирайте закрытое партийное собрание. Мы обязаны немедленно дать отпор провокатору Горбачеву. Промедление - смерти подобно.
  
  
   Вперед вышел коренастый мужчина среднего роста. - Товарищи! Собрание должно быть открытым, а не закрытым. Мы не можем пренебрегать сочувствующими массами.
   - Нет, - вклинился еще один оратор. - Сначала закрытое, а когда придем к единому решению, привлечем сочувствующих.
   - Юрий Антонович, - Морозова сжала крутое плечо начальника своими птичьими ручками, - что же вы молчите, вы же здесь представитель Советской власти.
   - Да очнитесь вы, ебенть, - Генерал освободился от цепких пальцев. - Открытое, закрытое, кому оно нужно ваше собрание? Все решено и подписано.
   - Нет, - истерично закричала Морозова, - решают рядовые члены партии. А если вы самоустраняетесь, прошу товарищей коммунистов объявить всем членам КПСС об экстренном собрании в ресторане. Повестка дня - отпор провокаторам. Я сяду писать проект постановления.
  
  
   Несколько человек увлеченно рванулись по составу.
   Но неожиданно вышел Чернушка.
   - Поздно, батенька, боржоми пить, коли почки отвалились, - он сунул в тощую грудь Морозовой приемник. - Нет больше КПСС, - он заплясал на одной ноге, нагнулся, зашлепал ладонями по полу. - И вашу банду я в ресторан не пущу.
   - Рано радуетесь, и без этого вертепа место найдем. Юрий Антонович, проявите власть!
   - Власть? Ха-ха. Да плевать я хотел на вашу партию, - закипятился Чернушка.
   - Плевать, на партию плевать? - Юрий Антонович вскочил со стула, мясистые щеки тряслись, рот перекосился. - Заткнись, ебенть! - Изрыгнул он. - Перегнулся через стол и, влепив оплеуху директору, сверкая глазами, вышел.
  
  
   Морозова бросилась вслед. - Значит можно ресторан использовать для проведения собрания?
   - Да отстаньте, ебенть, - он хлопнул дверью.
   Директор с ошалелым видом лежал на руках пассажиров, не двигаясь. Но, стоило начальнику скрыться, он ожил, резво вскочил на ноги. - Марш посуду драить, - прикрикнул он на Морозову.
   - Хозяйчиком себя возомнили, капитализма захотели? - Холодно и надменно произнесла Морозова. - Я объявляю забастовку! Получайте капитализм с его гнилыми плодами. - Она демонстративно медленно развязала тесемки клеенчатого фартука, сняла его и, бросив на руки Чернушке, твердо зашагала на выход.
   - Видели идиотку?
   - Напрасно вы так, Сергей Николаич, - еле сдерживаясь, сквозь зубы произнес Володя, - на партию плевать никому не гоже, и с людьми разговаривать в таком тоне не позволительно. Я тоже объявляю забастовку.
   - Юлька, - крикнул директор, - живо стань на посуду! Иначе я тебя, - он не договорил.
   - И не подумаю, не обязана, я официанткой нанималась и свои права знаю, и про волчий билет тысячу раз слышала, - она бросила Чернушке пустой пластиковый поднос и вышла.
   - Васыль, ты видел? Станешь на посуду, Студент по вагонам в оба конца, я в зале, кухня справится, а остальных под откос, с волчьим билетом.
   - Николаич, - психанул сторож, - я ночной, а не посудомойка, - он повернулся и отправился вслед за бунтовщиками.
  
  
  
   В купе оживленно разговаривали Морозова, Юлька, Володя. Когда Василий открыл дверь, они смолкли.
   - Меня тоже с волчьим билетом под откос, - бросил он и сел на краешек полки.
   - И ты бастуешь? - Володя протянул руку.
   - Правильно, - крикнула Юлька, - пусть сам посуду драит, как пидар последний. Молодец, я же говорила, наш Васек не выдаст.
   - Совершенно верно, - поддержала Морозова. Сейчас всем необходимо объединиться и показать, кто в стране хозяин.
   - Ой, Елизавета Валерьевна, давайте без пропаганды, итак тошно.
  
  
   - Морозова осеклась, откашлялась. - Валерьяновна, - поправила она и вышла из купе.
   - Я на Чернушку в суд подам, - заявил Володя. - За что он партию оскорбил?
   - Ой, Володечка, и за меня подай, он меня сто тысяч раз оскорблял. Только сука да лошадь Пржевальского. - Я не в обиде, но перед людьми стыдно.
  
  
  
   Вошел Николай и тихим голосом позвал, - Юля, директор приказал тебе выйти в зал.
   - Жене пусть приказывает, я бастую. Пусть в зал бабу Ганю со звездой героя поставит. А ты, наверно, посуду, как пидар последний, моешь? Иди, родственничек, драй тарелки.
   - Я, - медленно начал Николай, - во-первых, не родственник. Во-вторых, тарелки мыть не собираюсь, а в-третьих, ни к кому не подмазываюсь.
   - Ложись и расслабляйся, - перебил его Володя.
  
  
   Двери с шумом отворились, появился директор. Все сделали вид, что спят, даже Николай сумел запрыгнуть на свободную полку и захрапел. Одна Юлька осталась лицом к лицу с директором.
   - Ты что, не слышала, что я приказал? - Начал с порога Чернушка, но, увидел Николая. - А ты чего разлегся?
   - Не трогайте его, он бастует. - Юлька забралась наверх и крикнула. - Он вам не пидар последний и на посуду не станет.
   - Пидар? - Голос директора задрожал. - Значит, я по-твоему пидар позорный. Да я тебя, шалаву, оторву, прошмандовку, - Чернушка захлебнулся ругательствами.
   - Вы что, рехнулись? - С верхней полки слетел Николай и, вцепившись в плечи Чернушки, затряс его. - Не позволю женщину оскорблять!
   - Я на вас в суд подам за оскорбление партии, - вскочил Володя и тоже затряс директора.
  
  
  
   Василий спрыгнул вниз и закричал, - тише, заткнитесь, мне спать надо. - Но в узком проходе между двумя полками он оказался лишним. Вагон качнуло. Все подались к выходу и навалились на Велосипеда, а он, потеряв равновесие, упал в коридор. Николай и Володя грохнулись на него. Один Василий чудом устоял. Из всех купе высунулись пассажиры.
   - Всех уволю, - шипел, как затравленный, директор.
   - Ни при каких обстоятельствах нельзя оскорблять женщину, - твердил Николай.
   - Законы имеются и еще действуют, - горячился Володя.
   Из соседнего купе, близоруко щурясь, вынырнула Морозова.
   - Довольны? - Что есть мочи заорал Чернушка, косясь в ее сторону.
  
  
   Морозова подала руку Володе, но чуть было не упала сама. Василий сумел подхватить старушку за талию и, ухватив Володю за ремень, поднял и его. Николаич ужом вскочил на ноги, отряхнулся и, наставив указательный палец, завизжал, обращаясь к пассажирам. - Путчисты-коммунисты хотят уморить вас голодом. Не верьте им, - и прытко ретировался из вагона.
   Все вернулись в купе. Юлька возбужденно повторяла, - спасибочки, мальчики, спасибочки, - и несколько раз поцеловала Володю и Николая. Васек, достань бутылочку, я плачу.
   - Нет, - испуганно возразил Володя, - у нас забастовка.
   - Забастовку и обмоем. Любое дело обмыть надо, а то не пойдет, - не отступала Юлька.
   - Забастовка не пьяная гулянка, а организованная форма борьбы трудящихся масс с эксплуататорами за свои права, ясно?
   - Скажи, на кой ляд нужны такие права, при которых трудящимся по пять грамм выпить нельзя?
   Василий достал бутылку водки. - Юлька права.
   - А закусить? - Не сдавался Володя.
   - Бифики, - Юлька быстро достала корзину.
   - А Морозова? Надо и ее пригласить. - Подал голос Николай.
   - Ну ее к лешему, начнет Марсельезу петь, путем не посидишь, - запротестовала Юлька.
  
  
   Морозову пригласили. Она "принять на грудь" за успех забастовки отказалась, но сидела "без агитаций". Володя заговорил о силе коллектива. Василий заметил, что сила силой, но уволить Чернушка может.
   - Ну и хрен с ним. Я давно хотела уйти, - заявила Юлька. С детства мечтала в парфюмерном работать. Лет пять мне было, зашли мы с мамой в магазин. Вокруг чистота. Цветами и травами всякими пахнет. Как увидела я кассиршу, остолбенела. Полдня ревела и задумала тогда, - буду в кассе сидеть, деньги считать, губы красить, маникюр делать, но, видать, не судьба. Если спишут, подамся на овощной лоток, там только и можно калым зашибить. Братик из армии вернется надо ему новую гражданку справить: обувку, рубашечку, костюмчик.
   - А я мечтал летчиком, - Володя задумчиво улыбнулся. Но в училище не взяли. В глазу дефект хрусталика нашли. Вижу все, как орел, а на медкомиссии отсеяли.
   - Везде блат нужен, везде берут, - продолжала Юлька. - Ехала у меня одна актриса из кино и рассказывала, как у них любой бездарь может за деньги любую роль получить.
   - Да, в сфере искусства творятся невероятные безобразия. На себе испытала, - Морозова помолчала, лицо ее посветлело, глаза заблестели. - Я в юности хотела актрисой оперетты стать. Музыка Кальмана, Оффенбаха, Штрауса, - что может быть замечательнее? Представляете, красивая женщина в окружении красивых мужчин. Петь, смеяться, грустить, флиртовать, пить искрящееся шампанское, - Морозова закатила глаза, покачала седенькой головкой. - А дикое веселье канкана? Прелестный, чувственный мотив. - Без женщин жить нельзя на свете, нет! Или жизнерадостное, - я танцевать хочу, я танцевать хочу. А еще мечтательное, - помнишь ли ты, как счастье нам улыбалось? Вот это искусство. Я специальные курсы закончила и была зачислена в труппу стажеркой. Но, к сожалению, судьба актера чаще зависит не от таланта, а от связей и знакомств.
  
  
   Все слушали ее с большим вниманием, а Юлька даже рот открыла.
   - И все-таки я не жалею. Я нашла себя в трудовом коллективе завода, потом на комсомольской работе, затем в общественном питании. Главное жить в согласии со своей совестью и душой.
   - Это уж точно, - вздохнул Николай, - за деньги на эстраде и ворона соловьем запоет. Я ведь хотел поступить в консерваторию, на факультет композиции, но родители запретили. Сказали, - получи настоящую профессию, а там хоть в цирк клоуном. Ничего, закончу институт, а диплом подарю папе с мамой. Зато потом сделаю все, но композитором и исполнителем собственных произведений стану.
   - Охереть можно, - обрадовалась Юлька, - а нам по знакомству билетики бесплатно достанешь?
   - Когда это будет? - Покраснел Николай, - что билетики, - он смущенно откашлялся, - я о вас оперу пишу, хотел поменять тему, а сегодня решил окончательно дописать начатое, потому что вы очень славные, замечательные люди, - он запнулся и с надеждой посмотрел на Василия.
   - Правильно, Коля. Спой арию тепловоза. Душевная вещь.
  
  
   Студент начал отнекиваться, но его стали бурно упрашивать. Наконец, он настроил гитару и запел. Сначала тихо, потом громче, громче, а под конец ему уже подпевали. - Я - тепловоз, а не дрезина. Стрелой летят мои стальные шины. Я всех тяну, я все могу, я - самый главный здесь мужчина.
  
  
   Неожиданно на пороге появилась большая фигура Юрия Антоновича. В кителе, фуражке с белым чехлом и с бязевыми перчатками в руке. Он постучал о край полки, - можно? Не помешал? - Присел на постель, придвинув плотно к стене Юльку, Володю и Николая. Снял фуражку. - Жарко, - положил в нее перчатки, пристроил на колене. - Я состав обошел, - говорил, не обращаясь конкретно ни к кому, но все со вниманием слушали. - А у вас значит собрание? Правильно, надо ситуацию обсудить. - Он понюхал пустую бутылку, сморщился, поставил на место. - В стране жарко, не знаешь, ебенть, с чего пить - с горя или радости, - все напряженно ждали, пытаясь уяснить, к чему он все это говорит, почему вдруг "заглянул по-свойски". - А пассажиру, ебенть, все до лампочки, только о себе и печется. В какой вагон не войдешь, везде с жалобами, угрозами, упреками. А что я могу? Электрика нет, проводников недокомплект, работаем все лето без выходных, личный состав устал, а он знать ничего не хочет, ебенть, денежки вложил, билет купил, будьте добры, обеспечьте соответствующий комфорт, правильно? - Обратился он к Морозовой.
  
  
   Елизавета Валерьяновна от неожиданности забормотала, что, безусловно, мы обязаны. - Вот, - оживился Генерал, - и я про то же - обязаны, товарищи! Я с вами вполне солидарен. Давайте останемся при своем мнении, но обеспечим пассажиру горячее питание.
   Все с облегчением вздохнули. - Да разве мы против? - Горячо заговорил повар, мы директора хотели проучить.
   - Ну и лады. Проучили и хорошо, и я его проучил, а теперь за работу.
  
  
   Василий мог еще отдыхать, но пошел вместе со всеми.
   Ресторан был полон народа. Несколько человек даже стояли в проходе, ожидая очереди. Директор метался по залу с тарелками в обеих руках и непрерывно дымил сигаретой, роняя пепел на пол.
   Увидев вернувшихся "бастующих", он без лишних слов сел у стола с бумагами. Юлька закружилась с подносом возле посетителей. В посудомойке плескалась, как уточка, Морозова, напевая что-то веселое из Штрауса. Гора грязной посуды скоро растаяла.
   - Видал, Васыль, пассажир так и прет, полный сенокос. - Мало горючего взяли. Народ обезумел, кто от радости, кто с тоски, пьют за троих. Решение Горбачева обсуждают. Тут, у кого хочешь, нервы сдадут. - Директор потер ладошкой щеку, засмеялся. - Распустить КПСС. Ну, приехал паровоз, ну, нарулили. Полный тупик. - Он резко наклонился к уху Василия и шепнул, - сегодня все разлей, будем пассажира радовать, нашу альфу и омегу.
  
  
  
   Глава 38
  
  
   Ворочаясь с боку на бок, Василий лежал с закрытыми глазами, но уснуть не мог. Встал, вышел покурить. Отъехали от какой-то станции. Стоянка всего ничего, выглянуть из окна не успеешь. Их десятки, и все почти на одно лицо. Перрон, вокзал, водонапорная башня, зеленый забор. Старики со старушками продают рыбу, грибы, ягоды, картошку. И всюду толпа людей, штурмующих вагон-ресторан.
  
  
   Появилась Петровна и строгим голосом произнесла, - тебя Юрий Антонович требует и, ничего не объяснив, повернулась спиной, но не ушла. - Следователь тебя вызывает.
   - Следователь?
   - Тсс! - Она показала на открытую дверь купе начальника поезда.
   Василий вошел. За столиком расположился мужчина лет тридцати пяти, худощавый, в светлой рубашке, розоволицый, с пролысиной на макушке. С краю у входа сидел Генерал с важным лицом. Увидев сторожа, он произнес. - Вот Клоков Василий Анатольевич - ночной "директор" ресторана. Заходи, Вася, с тобой хотят побеседовать, - а Петровне шепнул, - сделай чайку, пожалуйста, угостим товарища.
  
  
   Товарищ с улыбкой согласился. - Присаживайтесь, - обратился он к ночному. Я - Сафронов Игорь Александрович, оперуполномоченный линейного отдела милиции. Вы у нас проходите как свидетель, пока.
   Василий растерянно посмотрел на Юрия Антоновича. Последнее слово ужалило. Но начальник с невозмутимым видом ответил ему мягким движением век сверху вниз.
   - В ночь с девятнадцатого да двадцатое августа сего года вы находились в вагоне-ресторане. В двадцать минут седьмого состав прибыл на станцию Малиновка. Приблизительно за десять минут до остановки, в ресторане появились лица кавказской национальности. Они приобрели у вас бутылку водки по цене 50 рублей и последовали в сторону головы поезда, так?
   - Так, - обрадовался Клоков и подумал, - вот, где собака зарыта.
   Петровна поставила перед Сафроновым стакан крепкого, ароматного чая, конфеты и сушки на блюдечке.
   - Приятного аппетита, - жеманно произнесла она.
   Сафронов попробовал чай, почмокал губами, - отлично, отлично. Непременно выпью, - снова обратился к Василию. - Вспомните, может, еще что-нибудь произошло?
   - Ничего. Пришли, купили, пошли дальше, потом прибежал пострадавший. - С независимым видом заявил сторож. - Они, правда, спешили очень. За бутылку я взял с них не 50, а 25 рублей, а сдачу на чай оставили.
   - Ого! - Развеселился Сафронов, - дорогой у вас чаек, я и не расплачусь. Значит, никаких претензий вы к ним не имеете? Ознакомьтесь и распишитесь, - он пододвинул Василию листок. - Я сейчас один, а участок больше двух Франций. Писанины по каждому делу, - он махнул рукой. - Украдут на копейку, а бумаги изведешь на рубль. - Сафронов почти залпом выпил чай, нос и лоб его покрылись испариной.
   - Может еще? - поинтересовался Антоныч.
   - Нет, хорошего понемножку. Лучше выдайте наличными, - он подмигнул Клокову и засмеялся.
   - Я что знал, что у них деньги ворованные? - Не выдержал тот. Да и чаевые такие первый раз получил.
   - Не прибедняйся. Конечно, такие клиенты не каждый день едут, но от Москвы до Владивостока ящик водки уходит? - Он прищурил глаз. - И обратно ящик,- резко, из-под тишка, обжог взглядом ночного. - Кругом копеечка набегает. Винцом директор дает приторговывать. Так что жаловаться Василий Анатольевич у вас нет причин.
   - А я и не жалуюсь. Плохо будет, уйду на стоянку сторожем. Сутки отдежурил, трое свободен. Машина есть, калымь на здоровье. Дома, при семье.
   - Правильно, брошу и я к черту свою должность и подамся на стоянку, жаль, машины нет.
   - Пока! - Язвительно вставил Клоков.
   - Ну вот и возьми его за рупь двадцать, - Сафронов кивнул Юрию Антоновичу. - А знаете, угостите-ка еще чайком. И еще просьба. На вашем маршруте появились картежники. Мошенники покруче лиц кавказской национальности. У ночного сторожа могут попросить сдать зал ресторана на время игры. В конфликт не вступайте, народ гнилой, могут напакостить. Разрешите играть, но постарайтесь запомнить их и при первой же возможности доложите начальнику поезда. А вы, - он выразительно взглянул на Генерала, - сами знаете, как поступить. - Следователь сложил листочки в папку.
  
  
   Василий вернулся в ресторан. Директор засыпал его вопросами и сам же на них отвечал.
   - Представляешь, сообщил мне, что те двое туфли у меня украли, - директор захихикал. - Во, чурбаны. Я чуть было не брякнул, что уж без вас нашли. - А он заявляет, - ждите повестку. Поеду я за сто верст из Москвы во время отпуска на суд, за чужой обувкой. А все-таки интересно, чьи же они ботинки нашли?
   - Поезжайте, узнаете.
   - Очень надо, - совершенно серьезно возмутился Чернушка. Если даже мне их пришлют, откажусь в пользу заключенных, - Велосипед захихикал, довольный собою.
   - Откажитесь, может вам-то, как раз, они и пригодятся.
   - Не понял, - насторожился директор, - что ты имеешь в виду?
   - Шутка! Вы его чурбаном величаете, а он прекрасно знает о вине.
   - В смысле? - Николаич замер.
   Василий обстоятельно, со "страшными" подробностями "от себя" передал разговор.
   - Не спроста он об этом сказал.
   - А я думаю наоборот. Если хотел накрыть, какой резон ему трепаться при народе?
   - На испуг брал, ему ничего не известно, слухи одни. Я ему пообедать предложил, - отказался. Не могу, говорит, зарплата не позволяет в ресторанах питаться. - Это не к добру. Если проверяющие от всего нос воротят, жди беду, копать будут глубоко, пока все не отнимут.
   - Ясно, - согласился Клоков, но про себя подумал, - ничего он не замышляет, просто хотел намекнуть, чтобы осторожнее были. Нормальные люди и в милиции есть.
  
  
   Ресторан закрыли позже обычного. Все работали на подъеме, будто хотели загладить вину перед пассажирами за дневной "перерыв", а когда в зале не осталось посетителей, каждый еще долго мялся на своем месте, пока Чернушка не скомандовал, - шабаш!
   Но только все ушли отдыхать, на сторожа напал сон, хоть умри. А Володя приволок две кастрюли с мясом и поставил варить бульон на костях. Проводники узнали об этом и стали надоедать, чтобы непременно позвал "на маслы". В составе порядок - кости грызть проводникам бесплатно полагается. Василий и сам был любитель, поэтому мозговые и мясные косточки заранее откладывал и наслаждался уже после всех. Он приладил "шарманку" к столешнице и, растянувшись на стульях, задремал, даже сон видел, как котенок гоняется за птенчиком. Он подбежал, схватил охотника за шкирку, тот вывернулся и исчез. - Василий проснулся. Перед ним за столом сидел Николай и курил, устало подперев голову ладонями. Клоков почувствовал, с парнем что-то не то.
   - Стряслось что? - Подсел рядом, обнял Студента за плечи и подумал. - Господи, тощенький, вроде котенка, - начал успокаивать.
   - Толком расскажи. Проторговался? Юлька облапошила? Велосипед наезжает? Ведь только что все было хорошо, пел, на концерт обещал пригласить.
   Коля помолчал, скривил губы и заплакал. - Ночной прижал его сильнее. - Дома что случилось?
   Студент отрицательно замотал головой.
   - Ну, если все живы, здоровы, значит, не велика беда. Все, кроме смерти, поправимо.
   - Не все, - тихо и грустно выдавил Николай.
   - А что еще?
   - А вы никому не расскажите? Понимаете, я доверяю только вам, понимаете, случилось такое, даже не знаю, как объяснить. Я оказался в страшном, безвыходном положении. Это ужасно, ужасно. - Николай схватил Василия за руки и сильно сжал своими тонкими, цепкими пальцами. - У Жертвы в вагоне ехала одна, ну, девушка, как бы проститутка. - Он перевел дыхание.
   - Ну и ты с ней.
   - Да, да.
   - Ну разве это беда? У тебя это в первый раз что ли?
   - В первый, - обреченно вздохнул студент.
   - Чудак, я в первый раз до армии еще попробовал, моложе тебя был. Ну, поздравляю, ты стал мужчиной.
   - Нет, вы не поняли. Мужчиной, я давно, не один раз. Я влип, проводники уверяют, триппер подцепил.
   - Это тоже не большое горе. Не ты первый, не ты последний. Я тебе помогу. В Москву приедем, телефон дам. Врач-надомник, отличный специалист. Пара уколов, неделю без спиртного и как новенький станешь, не дрейфь. Вот что. Ты меня извини, но после бомжихи ты случайно не с кем? Если да, то обязательно предупреди.
  
  
   Николай снова сник, обмяк. - Самое ужасное я, - он замолчал и, сопя носом, стал рукавом вытирать слезы.
   - С Юлькой? - Выпалил Василий.
   - И с ней тоже, но до того.
   - Ну это все не в счет. Вот, если после, тогда, сам понимаешь, надо
   предупредить человека.
   - Понимаю, - Николай замер.
   Василий чувствовал, как напряглось его тело, казалось он собирается взять какую-то преграду, но не решается.
   - Если, с кем еще был, поди, повинись, беды в этом никакой нет. Ты парень молодой, не женатый, тебе погулять не грех. Лучше ей сразу сказать, а то, вдруг она замужем? Мужика своего наградит. Тогда вообще караул.
   Николай съежился.
   - Угадал, замужем? Из наших проводниц? Ну ты и шустрый, Николаша.
   - Студент обреченно кивнул головой и пролепетал, - Лариса.
   - Ларчик? - Василий отшатнулся, лицо загорелось.
   - Она не виновата, она не хотела.
   - Ты ее изнасиловал? - Не помня себя, Василий ударил студента кулаком. Тот упал и, подтянув ноги к животу, укрыв лицо ладонями, запищал. - Нет, что вы?
  
  
   Клоков одним рывком поднял его и поставил на ноги. Коля молчал, не сопротивлялся. Рассеченная губа распухла и кровоточила, глаз заплыл. - Это тебе аванс, студент, за любовь. Всех баб в составе обратал, а тихоней прикидывался. Когда ж ты успел?
   - Утром сегодня.
   - Ну, слава Богу, хотя бы в этом повезло, я у нее раньше был.
   - Лариса знает? У нее же муж, ребенок.
   - Вы ей сообщите.
   - Нет, на меня не рассчитывай. А сейчас спать уматывай, не сиди и не хлюпай, ты ж - "самый главный здесь мужчина".
   - Понял, - Николай встал, вежливо произнес, - спокойной ночи.
   Клоков набросился на шарманку. Крутил без устали и гнал от себя грустные мысли. Много передумал. О Ларисе, о жене, обо всех женщинах.
  
  
   В ресторан ввалилась шумная ватага проводников.
   - Васек, мослы готовы? - Загомонили они.
   Клоков вывалил на два блюда горячие, ароматные сахарные и мозговые косточки, подрагивающие хрящики.
   - Ух, ты под такой закусь, сам Бог велел, - купили водки. - Васек, ты чего мрачный, не заболел? А Студент ваш как? Мы его здорово подкололи. У Жертвы ехала безбилетная и передком расплачивалась. Ваш мальчик - к ней. А мы ему дурку завернули. Мол, все, кто с ней был, намотали на конец.
   - Ну и шуточки у вас, - Василий присел, ноги подкашивались. - Плесните-ка мне немного, знобит что-то.
   - Поздно, поезд ушел. - ребята кивнули на пустую бутылку.
   - Не беда, угощаю, - достал еще и налил себе полстакана.
   - А закусить-то нечем.
   - Я по-солдатски. Василий выпил и закурил папиросу. Внутри разлилась приятная истома, голова слегка закружилась.
  
  
  
   Когда утром Николай появился в ресторане, глаза его заплыли так, что превратились в узкие щели. Нос и разбитые губы опухли. Клоков шагнул к нему, но тот поспешно приложил палец к губам. За ним, причитая, семенила Юлька. - Васек, посмотри, как отделали, подлецы, Студента. Нашли, на кого напасть, ребенка малого, беззащитного подстерегли, хорошо хоть деньги не забрали.
   - Да ничего страшного. Ударили всего один раз. Вчера вечером пошел по вагонам товар разносить, а в тамбуре какие-то пьяные к стене приперли, хотели выручку забрать. Я стал сопротивляться, а они давай меня дубасить, хорошо пассажиры на выручку пришли. - Ни на кого не глядя, оправдывался Студент.
   Василий заволновался. - Глаза видят? Зубы на месте? Не тошнит?
   - Нет, идти с такой вывеской никуда нельзя, - решила Юлька. - С директором я вопрос улажу.
   Чернушка не только согласился выдать "больничный", а приказал лежать и никуда не высовываться.
   - Кошмар, кошмар, - качала седенькой головкой Морозова. - Вот вам плоды демократии.
  
  
   Директор зыркнул в ее сторону и прошептал что-то свирепое.
   - Господи, а мне ж снилось, снилось. Вроде ты, Юлечка, идешь по большому лугу, заросшему крупными цветами, и несешь двух белых гусей. А один из них вдруг как клюнет тебя в нос и - взлетел. Ты его за лапу хвать, а это вовсе не гусь оказывается, а Лариска из пятого купейного. А второй начал за ухо тебя щипать, ты и его ударила, а это Николаша наш оказался. - Захаровна задумалась, - Не пойму, знаю только, что цветы яркие и крупные и белый цвет - не к добру.
   - Да у вас вечно все не к добру. Видела, видела, а как до дела доходит, так не пойму. Какой прок от снов ваших? Какое отношение ко мне имеет Лариска из пятого купейного? Студента шпана какая-то избила, - Юлька рассеянно посмотрела на Николая. - Ты, тихоня, часом, с Лариской шуры-муры не водишь?
   - Я? - С испугом воскликнул тот. Пожал плечами и поспешно спрятал глаза под опухшими веками.
   - Шучу, тебе бы Васятка женилку-то с потрохами оторвал.
   Василию не терпелось обрадовать парня. Лишь после смены он зашел в купе, где "болел" Николай, но застал там Юльку. - Тебя Велосипед ищет, - соврал он.
   - Ладно, мужики, поскакала я, Лежи, непутевый, и резво подалась из купе.
   - Радуйся, Николаша, - зашептал ночной. - Проводники вечером после тебя пришли. Развеселились и... проговорились. Никакого триппера у бичихи не было.
   Николай задумался. - Все же как-то на душе неспокойно. Может у той девушки что-нибудь посерьезнее было?
   - Не морочь голову, приедешь, к гадалке сходи. - Мир, - Василий протянул руку Николаю. Тот обрадовался и поспешно сунул свою худую ладонь. - Давай, Коля, отдыхать, - сторож устроился на верхней полке, сладко потянулся. Но спать долго не пришлось. Как вихрь, влетела в купе Марь Ивановна, и, что было сил, затрясла Василия. - Солнце мое, проснись. Юлька, кобыла орловская, Лариску убивает.
  
  
   Клоков стрелой пролетел вагон, ворвался в зал ресторана, вбежал в тамбур и остановился, - в ресторане, в углу, за ящиками сидела Юлька. Всклокоченная, лицо красное, под глазом сизый след. - Беги, спасай, целку свою, - кривя рот, выплюнула слова Кукушкина. - Я ей, шалаве, все равно ноги, руки переломаю. А ты, паган, мало получил? - Василий повернулся. За спиной мялся Николай. Грим слез, побои обозначились яснее.
   - Что ты с ней сделала? - Затряс Юльку Василий.
   - Приемчик провела и усадила на жопу, которую вы все лижите. Жить будет. - Юлька мячиком подскочила к Николаю и залепила мощную затрещину. Тот моргнул от неожиданности и, гордо задрав голову, сжал губы.
   Возле купе Ларисы Василий перевел дух. Приоткрыл двери.
   - Нельзя, у нас совещание, - гаркнула баба Клава, но, увидев Василия, тяжело привстала. - Ты погоди, погоди, Ларчик не виновата. Юлька сплетен наслушалась. Тронешь, стоп-кран сорву.
   - Иди, Клава, - тихо попросила Лариса.
   Василий озабоченно осмотрел ее лицо, погладил ссадину у виска. -Царапины. Одеколоном протри,
   Лариса отвела его руку. - Ничего, все нормально. - Тихо ответила она и, наклонившись, начала рыться в сумке.
  
  
   Василий немного постоял и понял, что здесь ему больше делать нечего. - Я пошел, - машинально сказал он.
   Лариса молча кивнула в ответ.
   - Вася, тезку навестить не хотите? - Окликнула его Настя.
   С рассеянной улыбкой он вошел в купе, взял кошку на руки, но та увернулась, прыгнула на столик, а оттуда на верхнюю полку.
   - Не признает.
   - Это же кошка, вчерашней ласки не помнит, всегда сама по себе. А если несколько лет? - Настя запнулась, проглотила ком в горле.
   - Это уж точно, кошка вчерашней ласки не помнит, - думал Василий, шлепая босыми ногами через вагоны.
  
  
   Посреди ресторана стоял Чернушка с приемником. Его широко раскрытые глаза светились легким испугом и радостным удивлением. Видимо новости уже сообщили. Вокруг него суетились взволнованные пассажиры.
   - Опять что-то стряслось, - без всякого интереса подумал Василий и хотел было пойти дальше, но его окликнул Володя.
   - Слышал, Ельцин приказал закрыть все газеты и журналы коммунистической партии.
   - Да, в самое сердце угодили, - звеня посудой, вставила Морозова. - Газета "Правда" - это сердце партии, какой подлый и точный удар!
   Володя многозначительно, с пониманием и сочувствием взглянул на нее. Казалось, сейчас он обнимет старушку и оба зарыдают.
   - Клоков, ты подумай, не будут выходить "Правда", "Комсомольская правда", "Известия", "Московская правда", "Труд", "Социалистическая индустрия", а еще журналы. А почему ты босиком? - Неожиданно спросил Володя.
   - Заземляюсь, - лихо подмигнув им, ответил Василий.
   - Правильно, все святые ходили босиком, - назидательно произнесла шеф-повар.
   Жуя фильтр, с лихорадочным блеском в глазах подлетел Чернушка. - Невероятно, закрыть все коммунистические издания, а что читать?
   - Вам-то чего огорчаться? - Володя обрел наступательную тактику.
   - А я по-твоему на Луне живу или может в Америке? Да, я не любил, не люблю и никогда не буду любить коммунистическую партию. Но всегда выписывал "Правду", "Известия", "Московский комсомолец" и совершенно не согласен с эти запретом. Это американцам все до барабана, у них самая считающая страна в мире, а у нас - читающая. И национального, самобытного прошу не отнимать. Ни водку, ни газет трогать нельзя. Народ этого не простит. Кстати, Васыль, что там за катастрофа? Николай с Юлькой ходят с фингалами, смотреть страшно.
   - У них и спрашивайте, - огрызнулся он и со злостью хлопнул тяжелой дверью переходника.
  
  
   Не успел распластаться на постели, как дверь отворилась и тихий голос произнес, - спишь, касатик?
   - Заходи, Марь Ивановна, заходи, золотая. Ты мой самый верный человек в составе. Бери, бери побольше, солнце ясное.
   - Ты, Васенька, больше никому кроме меня не продавай. Я народу политическую обстановку растолкую, про газеты все подробно сообщу, так живо все до капельки разберут.
  
  
  
  
   Глава 39
  
   Вечером в ресторане Василий увидел директора с "Правдой" в руках. - Сегодняшняя, - радостно воскликнул он. - Наверное последний номер, исторический. - Бережно положил в сторону. - Заодно старые приобрел. Через пару лет цены им не будет. Надо сохранить для потомства. А сколько интересного пишут. Ведь только сейчас и понял. Выписывать выписывал - заставляли, а читать не читал. Ну, как с вином? Думаешь спустим? - Достал деньги. - Видишь? Совсем худенько торговали. Нет настоящего клиента. Да еще Антоныч, змей бумажный, все дело мне подорвал, начальник Советской власти нашелся.
   - Вы же говорили, что план выполнили и перевыполнили.
   - В торговле, Клоков, много - никогда не бывает плохо, запомни. - Чернушка щелкнул дверцей несгораемого шкафа, уложил деньги.
   Василий почувствовал, что Велосипед хочет что-то ему сказать, но не решается.
   - Какие будут указания? - Первым начал ночной.
   - Да, какие указания? Ты меня извини, конечно, не знаю, что у вас с Николаем вышло, но мне перед его родителями ответ держать. Что я им скажу. Согласен, на него бандиты напали, но ты, Васыль, мог бы и полегче. Я его не защищаю, я может ему, щенку сопливому, еще не таких шамболов навешал, но больше, надеюсь, - он замялся.
   - Все уже выяснили, - пробурчал Клоков.
  
  
   Когда за Чернушкой закрылась дверь, он рьяно взялся за дело. Принес заготовку для фарша и навалился на мясорубку. Но, как ни старался забыться, тяжелые мысли не уходили и, как ноющая боль, донимали еще сильнее. Неожиданно он оставил дела, улегся на стульях. Глухое постукивание колес, как звуки огромного маятника, завораживало, успокаивало.
   - Что мне Лариса, Настя, Студент. Что мне вообще этот вагон и поезд. Через пару дней в отпуск и до свидания, уволюсь подчистую и на стоянку, сторожем пойду, - от этих мыслей на душе стало веселее. - Не грусти, Клоков. Не пропадешь. - Бодро поднялся, легко справился с мясом.
   Утром порадовали писатели - шли "косяками", а карман-"тайник" приятно тяжелел.
   - Ну, скажи, Васек, торговать лучше, чем бастовать?
   - Так, как сегодня, конечно, лучше, но и отдохнуть не мешает. - Отшутился он и пошел спать.
   Заснул быстро и глубоко. Разбудила Петровна.
   - Ты что, мать, ошиблась адресом? Я ведь не начальник поезда.
   - Ой, Вася, Антоныча шулера какие-то убивают. Только сели, а он по радио объявление дал. - Товарищи пассажиры! В поезде банда картежников. Не вступайте с ними в азартные игры. На следующей станции их арестуют. - А мужики те обалдели и к нему. Он в это время в ресторане завтракал. Спасай. Только они с ножами и пистолетами. Одно слово - банда. А я побегу народ собирать.
  
  
   В тамбуре вагона-ресторана возле кухни кучкой собрались Захаровна, баба Ганя, Морозова и Володя. В одной руке он держал топор для мяса, в другой - разделочный нож. - Картежники засветились, - обратился он к Василию. - Решили Генералу разборку устроить.
   - Сколько их?
   - Кажется шесть.
   - А нас двое да еще Велосипед со студентом в зале. Юлька и Петровна побежали по вагонам народ собирать. Будем ждать?
   - Нечего дожидаться, - возразила Елизавета Валерьяновна.
   - Женщинам оставаться на месте, - скомандовал повар и с топором на плече, в белом поварском колпаке, замызганной куртке, синих спортивных шароварах и растоптанных тапочках на босу ногу, решительно открыл двери ресторана. Василий, Морозова, баба Ганя с кочергой и Антонида Захаровна шли следом. За ними подоспели проводники, которых собрала Петровна. Вооруженные ломиками, длинными острыми кочережками "резаками", они шумной ватагой втолкнули Володю, Василия и женщин в зал.
  
  
   За директорским столом восседал Юрий Антонович в белом кителе, фуражка с белым чехлом лежала вверх дном, в ней - бязевые перчатки. Лицо начальника было красное. Всегда красивые глаза сузились, излучая напряжение и твердость.
  
  
   Возле него полукругом расположились картежники - шикарно одетые молодые мужчины. Сидели они развалясь, нарочито непринужденно. На шее каждого блестела толстая золотая цепь с распятием. Перед Генералом энергично жестикулировал маленький смуглый человечек с бегающими глазками, неверное, вожак. Бригадир что-то сказал ему и ребром ладони рубанул воздух. "Малыш" ухмыльнулся, подмигнул приятелям.
  
  
   За ними расположились проводники. Юлька с подбитым глазом вырвалась вперед, закрывая собой Николая, который нервно перекладывал из одной руки в другую большую гирю.
   - Вот и резерв ваш подоспел, - кивнул вожак на вошедших, - вся компания развеселилась.
   "Подкрепление" двинулось вперед, взяв аферистов в плотное кольцо. Повар с топором занял позицию в авангарде. Генерал мельком глянул на них, напряжение в его лице спало.
   - Отец, - растягивая слова, обратился вожак к Юрию Антоновичу, - зачем столько шума из ничего? Давай закусим и потолкуем.
   - Я вам, уважаемый, не отец, а начальник фирменного скорого поезда "Россия". А вы, ебенть, аферисты и мошенники. И властью, данной мне, обязан, ебенть, сдать вас в милицию и никаких переговоров вести с вами, ебенть, не собираюсь.
   - Ладушки, гражданин начальник самого скорого поезда. Только мы не аферисты. - Он достал паспорт. - Вот, прочтите, я такой же гражданин СССР, как вы и все эти люди с топорами. У меня ведь даже пилочки для ногтей нет, не то, что гири или ножа, как у этого мясника, - он кивнул на Володю. Так кто же здесь бандит? У кого банда? - Он опять подмигнул товарищам.
  
  
   Проводники грозно зашумели. Катрежники насторожились, глаза опасливо забегали.
   - Не морочь, ебенть, голову. Через десять минут, - бригадир посмотрел на часы, - машист притормозит и вы, ебенть, уважаемый, со всей своей бражкой исчезнете.
   "Вожак" криво улыбнулся. Он понял - шутки плохи, но хотел выйти из ситуации, не роняя авторитета. - Раз закусить нечего, спасибо, как говорится вашему дому, пойдем к другому. - Встал, картинно поклонился, - Благодарю за отличный прием. Мы не в обиде, страна большая, места и нам хватит. - Компания направилась к тамбуру.
   - Вася, открой, - прохрипел Антоныч.
   Поезд замедлил ход, остановился. Картежники, неторопясь, спустились на перрон.
   - Гражданин начальник, - развязно крикнул "вожак". - Мы тебе работать не мешаем, и ты к нам не лезь. Иначе - вилы, - он угрожающе прижал два пальца к горлу.
   Юрий Антонович, с раздражением поддав в открытые двери окурок, крикнул, - сынок, ебенть, нашелся.
   Состав быстро набирал скорость. Генерал похлопал Василия по спине. - Закрывай, ночь, - кивнул на дверь. - Не такие кочегарки размораживали. Полный, ебенть, вперед!
  
  
   Когда Антоныч вернулся в зал, все восторженно встретили начальника. Тот молчал и скромно улыбался. - Да, товарищи, единица - ноль. Один я бы эту шатию-братию, ебенть, не одолел, они народа испугались. Вот что значит коллектив, банда, - он весело подмигнул.
   - Да здравствует наш любимый, замечательный Юрий Антонович Незлобный, ура! - Выскочил Чернушка.
   Все троекратно гаркнули ура.
   - Как, Антоныч, по маленькой можно?
   - Разве что по маленькой, ебенть, - добродушно согласился Генерал.
   - Давайте, товарищи, подходите, последние запасы открыли, по себестоимости торгую, себе в убыток, вам в радость, - тараторил Велосипед.
  
  
   Василий в общей суматохе выскользнул из ресторана и пошел досыпать.
   В купе за столиком, задумчиво вглядываясь в окно, сидела Марь Ивановна. - Пришел, дождалась, золотой ты мой. А я было сунулась в залу ресторанную, а там сам да его ундер.
   - Ундер? - Кто это?
   - Ну, Петровна, мы ее так промеж себя зовем, чистейший ундер. Ну, а нам рядовым пехотинцам делать там нечего.
   - Что, старая, народ огня требует, события-то какие, ненаглядная моя, - передразнивая Марь Ивановну, причитал Клоков, супостатов-картежни-ков победили. Бери, дорогая, сколько надо, я спать рухну. Скорее бы Москва, неделю дрыхнуть буду, а потом в отпуск.
   - Ох, родненький, а я то, как же без тебя? Соколик мой, прилетишь ли обратно?
   - Скучать будешь? - Василий присел рядом, обнял ее за плечи, прижал к себе.
   - Знаешь, как я к тебе привыкла, - она скривила губы, на глаза набежали слезы. Вытерла ладошкой беззубый рот и вдруг заплакала навзрыд.
   - Ты чего, мать? В чем твоя тоска-печаль? Все образуется.
  
  
   Но она еще горше заплакала. - В чем тоска-печаль? Тридцать пятый годок сегодня, как погиб мой сыночек. Васьком тоже звали, - она попыталась улыбнуться, но получилось жалостливо и невесело. Положила на стол деньги за водку, спрятала бутылки за пояс юбки.
   - Я ж не знал, мать, прости.
   - Да разве надо это тебе знать? - Устало произнесла она, - ты меня прости, лезу со всякими глупостями. Я, Васек, снайпером отменным была, одним из лучших в полку, два Ордена Красной звезды, но споткнулась, увлеклась, пузо схлопотала. Но, поверишь, не жалею, хотя майор тот женатый был. Меня, конечно, в тыл. Родила мальчика, назвала Василием, в честь отца. Жили мы с сыночком счастливо. Как могла поднимала, кровиночку мою. Уже десятый годок ему пошел и... - она запнулась, - под трамвай угодил, вот и все, - Марь Ивановна села, хлопнула руками по коленям. - Дожила, старая. Ноги не держат, - оперлась о руку Василия, поднялась. - Ну, это, золотой мой, между нами. Не ругай, если, что не так, отдыхай, - она вышла шаткой походкой, сгорбленная, понурив голову.
  
  
   Проспал Клоков долго, до закрытия ресторана. Вошел в зал, из кухни приятно потянуло гороховым супом.
   - Твой любимый, - сообщил Володя, - в животе полно, а в штанах тепло, - сострил он, отмеряя половником погуще. Наловил копченой грудинки, выдал глубокую тарелку розовых сухариков. Ночной осторожно поставил судок на салфетку, накрошил сухариков, черпнул ложкой густой, душистый волшебный бульон, поднес ко рту, но, услышав истошный вопль Юльки, проглотил горячую жижу и сильно обжег язык и нёбо.
   За ее столиком сидел мужчина средних лет с приятными, мягкими чертами лица. Он сонно и лениво смотрел на Юльку.
   - А когда жрать садился, думал, что платить нечем?
   - Конечно, думал, ну, не шуми, в Москве рассчитаюсь. Хочешь в морду дай, - он закрыл глаза, вытянул губы.
  
  
   Директор энергично поднялся, кивнув Василию.
   - Идите, товарищ Кукушкина, я разберусь, дайте счет. - Он взял листочек, присел рядом с клиентом и медленно прочитал, - салат столичный, суп гороховый, цыплята табака - две порции, коньяк "Самтрест" - сто грамм, кофе черный. - Пожалуйста, уплатите. Иначе на следующей станции сдадим в милицию, а потом под суд.
   - Я ж говорю заплачу, как в Москву приедем, а сейчас нет ни копейки. Хотите в морду дайте.
   - Хорошая у вас валюта - морда. И часто пользуетесь?
   - Бывает.
   Ясно. Гражданин, немедленно покиньте зал.
   Посетитель выскользнул из-за стола.
   В тамбуре Сергей Николаевич остановил неплательщика. - Может рассчитаетесь?
   - Да с дорогой душой, но сейчас ни копейки, - улыбаясь, начал он.
   - А своей валютой? - Зло предложил директор и ударил его крюком снизу под ложечку и сбоку в челюсть. Добавил по шее. Вернувшись на кухню, Велосипед протянул счет Захаровне, - спишите на меня.
   Василий хотел съесть волшебный суп, но сухарики размякли, превратившись в кашу, и перестали аппетитно хрустеть.
   Директор пощелкал на счетах, отодвинул их и подсел к нему.
   - Нет, подумай, Васыль, какая скотина. Рылом торговать, как проститутка. Хотя проститутку я уважаю, она труженица. А этот? Тфу, мерзота. Даже бить его поганое рыло противно. Ну, разве это человек? Понимаю, нет денег. Всякое случается. Так ты терпи или приди, объясни, по-человечески попроси. Я тебя накормлю да ещё с собой заверну.
   - А вы бы попросили?
   - Никогда, - твердо воскликнул директор, - украл бы, но просить - ни за что. Да лучше с голоду околеть, чем унижаться. Я читал, что в Японии нет нищих. У японцев закон - лучше харакири, чем на панель с протянутой рукой. Железный народ. Поэтому они впереди планеты всей. Я с ними солидарен. Может я не прав, но нищем не подаю. Потому что они всех за лохов имеют. Думаешь, этот мордой торгует и раскаивается? Чертва с два, сопли утрет и над всеми смеется. Не верю я никаким убогим, нет безвыходных положений. Будь ты хоть хромой, безрукий, не дай Бог конечно, но прокормиться, если хочешь, сумеешь. Есть у меня родственник. Мальчишкой порох изобретал. Опыты делал и без глаз остался. Так он специальную школу окончил, потом исторический и юридический факультеты университета. Сейчас адвокатом работает. Женат двое детей. А мог бы плюнуть на все и ходить побираться по вагонам метро и электричек.
  
  
   Вот мы с тобой зрячие, а хотя бы один факультет университета окончили? То-то.
   Василий доел суп, подобрал остаточки.
   - Понравился?
   - Еще бы, - ночной аж порозовел от удовольствия. - Пойду вторую порцию просить.
   - Что умеет наш повар, то умеет. - Чернушка встал. - Слышь, Васыль, вот за его суп я готов по морде получить.
   - И я бы не отказался, - засмеялся Клоков.
  
  
  
   Глава 40
  
   Ресторан опустел. Юлька села подсчитывать выручку, Николай готовил пакеты с печеньем. Директор шелестел накладными. Морозова начала убирать зал.
  
  
   В дверях появилась женщина маленького роста, неопределенного возраста, худенькая, скромно одетая. Лицо ее было мягким, добрым, приветливым. Волосы строго зачесаны назад. Василию показалось, что она сейчас встанет посреди зала и начнет громко петь. Он не ошибся. Пассажирка, оказавшись в центре, обратилась ко всем сразу и протяжно, нараспев произнесла. - Братья и сестры, мир вашему дому. Вознесите глаза к небу, оторвитесь от земных забот, подумайте о вечном. Там Творец, он думает о каждом, давайте и мы подумаем о нем, - женщина подняла небольшую толстую книжицу, - вот правда, вот свет Христовый. Читайте, идите истинным путем и знайте - доброта и терпение Его - безграничны.
   - Вы что себе позволяете? Прекратите религиозную пропаганду, здесь не Богадельня, - закричала Морозова, грозно ухватив швабру двумя руками.
   - Сестра, - не смутилась гостья и ласково посмотрела на Морозову, - смягчи душу свою, обратись к истинному источнику света и радости, - возьми, читай.
   - Я вам не сестра, я пятьдесят лет в партии, убирайтесь отсюда.
   - Мне кажется, я здесь пока командую, - Чернушка повернулся к гостье. - Можете продолжать.
   - Спасибо. Отец Небесный не оставит вас, ответит добром на добро. - Женщина слегка покраснела, раззадорилась, глаза наполнились восторженным блеском. - Но я хочу обратиться к сестре, - она снова подошла к Морозовой. - Сестра, Его доброта и терпение безграничны.
   - Какая доброта? Взрыв на Чернобыле? Авария на "Адмирале Нахимове"?
   - Это расплата за грехи наши.
   - Грехи? А дети? Утонувшие дети? В чем они согрешили? А люди, погибшие на реакторе, что они сделали плохого?
   - Он знает, что творит, ему виднее. Вот здесь, - она полистала, попыталась прочитать, но Морозова ткнула ее шваброй под зад.
   - Здесь не частная лавочка, а государственное предприятие и любая религиозная пропаганда запрещена.
   - Была запрещена пока ваша коммунистическая партия правила бал, а сейчас свобода слова. Вы лучше бы доказали нам, что Бога нет. Не можете, только кричать горазды. А вот товарищ, - Велосипед указал на женщину, - с фактами в руках утверждает, что Бог есть. Прошу вас, продолжайте свою интересную, полезную и нужную лекцию. У нас свобода вероисповедания. Хочешь в Христа, хочешь в Будду, а хочешь в черта. - По мере того, как говорил директор, лицо гостьи наполнялось ужасом.
   - Что вы, милый брат, - она приложила ладонь к левой груди, губы ее побледнели, - ни в коем случае, нет, только истинный Христовый свет, только Он наш Бог и Отец Небесный. Мы - свидетели Иеговы, идите по нашему пути, только Он приведет к спасению, - испуганно, сбиваясь, заговорила женщина.
   - Так она еще и сектантка, - возмутилась Морозова. - Сергей Николаевич, мы люди православные, зачем нам проповеди сектантов, гоните ее. Может еще Аум-Сенрике или Белое братство защищать станете?
   - Причем здесь сектанты, вы человека изувечите, - заступилась Антонида Захаровна. - Покушайте, - обратилась она к женщине, - я вам супа горохового налью с копченой грудинкой. Отличный суп, он уже "загус".
  
  
   Гостья прикрыла голову книгой и продолжала агитацию. Директор развеселился. - У нас свобода слова, но я здесь начальник и не желаю терпеть чужой идеологии. Садитесь, гражданочка, лопайте суп с копченой грудинкой. Мы народ православный и другой веры нам не надо. Правильно я говорю.
   - Точно! - Поддержали его подчиненные и припозднившиеся клиенты.
   - О, как вы заблуждаетесь. Господь один, но все пути к нему ложные, кроме нашего.
   - Тетка, - закричала Юлька, - тебе же народ ясно сказал или падай и жуй, или крути педали, пока под зад не дали. Нечего нам пургу гнать. Все мы верующие, знаем, что почем, не такие кочегарки размораживали. Надо будет спасемся и тебя не спросим.
   - Кукушкина, полегче, - опешил директор.
   - А чего она пришла туту права качать? Правильно Морозова говорит. У нас своя вера. Вы разве не знаете, что сектанты детей едят и порят друг друга хлыстами до крови?
   - Глаза агитаторши забегали, она слегка оробела, заволновалась, положила книгу на стол и быстро исчезла.
  
  
   Все, как по команде, бросились к маленькому, толстенькому томику. Первая схватила Юлька. Полистала и объявила, - картинок нет, читать нечего.
   - Картинок захотела. Дай-ка, - директор открыл на первой странице и прочитал. - Новый завет Господа Нашего Иисуса Христа, Нью-Йорк, безвозмездный дар "Гедеоновых братьев". Американская, - оглядывая серебристо-клеенчатый переплет, восхитился он. - Даже закладочка имеется, только уж больно мелко напечатано, читать трудно.
   - Американская? - Удивились Юлька и Антонида Захаровна.
   - А я что говорила? - торжествующе вставила Морозова, - происки ЦРУ. Везде эти вездесущие американцы сунут свой омерзительный нос.
  
  
   - Ну и что же, - неожиданно подал голос Николай. - Эта книга ни русская, ни американская, она - вечная, общенародная. У нас в институте такие часто раздают. Сейчас действуют множество религиозных организаций м каждая на свой лад пытается привлечь к себе как можно больше людей, а в принципе, - он усмехнулся, - все указывают на один и тот же источник.
   - В институте? - Ужаснулась Морозова. - Куда же смотрит руководство, комитет комсомола?
   - Вспомнили вчерашний день, а он давно прошел. Теперь все комсомольские вожаки кооператорами заделались, а те, что остались, в подполье ушли и сидят тише воды, ниже травы.
   - А вы, Николай, разве не комсомолец? - С трепетом спросила Морозова.
   - А что я хуже других? У меня, Елизавета Валерьяновна, один идол - эстрада. - Он вскочил и, пританцовывая на одном месте, начал выкрикивать, - Рок, рок, - вот наш Бог.
   - Царыца Небесна! - Обомлела баба Ганя.
   - Коленька, не Богохульствуй, - Антонида Захаровна взяла у директора книжицу, полистала, сильно прищурилась, но, ничего не разглядев, надела очки. - Авраам родил Исаака, - посмотрела на всех из под очков и пожала плечами.
   - Как же так? - Недоуменно спросила Юлька, - Авраам ведь явно мужик, может вы плохо видите?
   - Да нет, Авраам, - повторила Антонида Захаровна и, листая дальше, продолжала. - Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся.
   - О! - Обрадовался Чернушка. - Насытятся - это по-нашему. - Все оживились.
   - Имеется в виду духовная пища, - заметила Морозова, и все разом повернулись к ней.
   - А вы откуда знаете, Елизавета Валерьяновна? - Удивился Володя.
   - Чтобы бороться с врагом - надо знать его оружие - это стало уже прописной истиной. Я закончила институт марксизма-ленинизма, факультет атеизма. А за православие ратовала, потому что эта вера истинно русская. И уж лучше наши священнослужители, чем сектанты всех мастей.
   - И в церковь ходили? - Не унимался директор.
   - Разумеется. По программе практического атеизма предусмотрено посещение служб различный конфессий. Я присутствовала на собрании баптистов, адвентистов, иеговистов. Везде одно и то же. Вот у католиков - иначе. В храме играет орган, все сидят на скамеечках с молитвенниками в руках, на окнах красочные витражи, рассказывающие о жизни Христа. Но в нашей, православной церкви разумеется гораздо лучше. Скажем, в Новодевичьем монастыре. Какой там хор! - Она подняла глаза к потолку и неожиданно тонко и чувственно запела. - Да исправится молитва моя, жертва вечерняя. - Бортнянский и Чесноков - мировая классика.
   - Господи, как хорошо, нет слов, - опешили все.
   - Елизавета Валерьяновна, неужели вы и правда в Боге не верите? Неужели в жизни Господь не помог вам? Не испытали вы его присутствия? - Шеф-повар посмотрела на Морозову с недоверием.
   - Никогда и нигде. А вы грамотная женщина, а верите сказкам.
   - Это не сказки, - с легким раздражением перебила ее Захаровна. - Я ни раз испытала на себе его доброту и помощь.
   - Отец мой вернулся с войны без единой царапины, а ведь где только не доводилось ему бывать. А все потому, что мама за него молилась. Никто ее не учил, просто она просила Бога заступиться, он и заступился.
   - Значит, по-вашему за тех, кто погиб, молиться было некому?
   - Почему же? За всех молились, только не всех услышали.
   - Да? Мама за братьев моих тоже молилась. Трое их было. Ни один жениться не успел. Саша в первые же дни при бомбежке в Ростове погиб. Юра - здоровяк, лыжник, в разведчиках служил. Под Москвой погиб, а Боря - учителем работал. Только институт окончил. Добровольцем пошел и что? Пропал без вести, теперь уж не жду. А мама до последнего часа надеялась и все молилась, - она сжала зубы, на сухих щеках притаились желвачки.
   - А я тоже верю, что Бог есть, - вмешался поздний посетитель. - Моя мама во время войны ребенком была, но помнила, что жили они в селе под Одессой. Когда немцы стали отступать, к ним присоединились каратели. Из наших же подонков. По дороге все бесчинствовали. Крестьяне одной деревни заперлись вместе с батюшкой в церкви и молились, просили Бога заступиться, и живы остались. Немцы в церковь не заходили. Остальных жителей вырезали дочиста. Родственницу мамы убили вместе с грудным ребенком на пороге хаты штыком. Только шестилетняя девочка спаслась, в собачью будку залезла. Так они и собаку не пощадили. Вот так! - Пассажир замолчал.
  
  
   Василий тоже не выдержал. - У меня отец в Бога не верил, а мама всегда в церковь ходила. Иконы в доме были, как сейчас помню. Богоматерь с младенцем, Неопалимая купина и еще много других, я их названий, к сожалению, не знаю. Отец шофером работал. Ехал он как-то зимой и застрял. Мороз - лютый. Буксовал он, буксовал, никак не вылезет. Двигатель надорвал, бензин израсходовал, движок заглох. Полный тупик. Сел он, заплакал от обиды - Эх, мать честная фронт прошел, а замерзнуть придется у порога дома в мирное время. - И вдруг, слышит кто-то стучит в двери машины. Он в окошко выглянул и увидел старичка в шапке, полушубке, с бородкой и посошком. Испугался, начал двери открывать, а их заклинило. Старичок ему улыбается и посошком путь указывает, вроде, говорит заводи, поезжай. Отец запустил движок, он и заработал, как часы. Полуторка выскочила из кювета, а старичок тот рукой вслед машет. Домой вернулся, маме рассказал, а она ему, - это ж сам Николай Угодник дорогу тебе указал, я ему молилась, а он и услышал. С тех пор в кабине отец возил образок Николая Угодника и всегда его почитал.
   - Совпадение, - проворчала Морозова.
   - Какое ж это совпадение? Разве мог человек в пургу и мороз без бензина, не зная пути выжить?
   - Приснилось ему, а проснулся и дорогу нашел.
   - А вот вам другой случай. Жил у нас в деревне зверь-мужик. Три часовенки свалил, в церкви клуб организовал с танцульками. Сельчане убили его потом. Его дочка самая заядлая комсомольская работница была и той же дорожкой пошла. Клуб закрыла, инкубатор в церкви организовала. А сейчас решили храм тот восстановить. Так вот, спускаюсь как-то в метро, вижу старушка стоит и держит ящик, где написано "На ремонт храма". Я глянул и обалдел. Смотрю, глазам не верю. Это ж заведующая инкубатором. Она меня узнала обрадовалась, закивала и рассказала такую историю. - Как, говорит, начали, Васечка, церковь восстанавливать видение мне было. Богоматерь со мной заговорила. На стене лик ее хорошо сохранился, не померк с годами. Смотрела холодно, строго и напутствовала. - Восстановишь, Нюрка, церковь святую, простится тебе и отцу душегубу. - Испугалась я, озираюсь по сторонам. Никого. Вот с тех пор и поверила. Теперь хожу всюду, деньги на храм собираю. - Василий вопросительно посмотрел на Морозову.
   - Сейчас и не такие чудеса лицезреть можно. Пасхальную службу по телевидению показывают, так в первых рядах перевертыши стоят, предатели да еще крестятся. Из-за них и партия погибла, - она досадливо бросила швабру, толкнула ведро и, не домыв пол, ушла.
  
   Директор спрятал подаренную книжицу в сейф, - выйдем после отпуска, будем по очереди читать. Мне рассказывали, что за границей, в каждой гостинице возле кровати такая вот книжонка лежит, чтоб народ перед сном читал и думал о Боге.
  
  
  
   Глава 41
  
   Ночь пролетела незаметно. Володя оставил мяса больше обычного да еще поручил уток обработать.
   Дело несложное. Одеваешь потрошеную тушку на руку, вроде варежки, и утюжишь ею по раскаленной плите. Можно, конечно, перестараться и сжечь утиную кожу вместе с остатками перьев - "пищиками". Тогда продукт будет сильно отдавать паленым.
  
  
   Василий справился с утками, но запах смоленой дичи наполнил ресторан. Проветрил, чад ушел, а "аромат" подгоревшей птицы, вскормленной рыбной мукой, не улетучился. Даже писатели, народ привычный, не капризный, терялись в догадках.
   - Командир, уху варишь?
   Обычно одни, выпив сразу, уходили. Другие принимали первый стакан сходу, а второй смаковали, как хорошее вино, и беседовали на разные темы. Главным слушателем был Василий. Он поддакивал, кивал головой, но делал дело, думая о своем. Но в то утро постоянно слышалось распался, каюк, не стало.
   - О чем речь, мужики, - не выдержал он.
   - Да как же, - воскликнул тощий субъект в очках. - Вчера, в Беловежской пуще президенты России, Белоруссии и Украины денонсировали договор от 1922 года об образовании СССР.
   Что значит денонсировали, Клоков не понял, но спрашивать постеснялся. Неожиданно все разъяснилось. Один из новоприбывших алкашей возмутился, обращаясь к очкарику.
   - Ни черта они там не спонсировали, а договорились, что не будет больше СССР.
   - Правильно, - с иронией согласился тощий клиент. Денонсировать, значит, уничтожить.
   - Амнистировать, спонсировать - один хрен. Я понял так. Собрались. Сообразили на троих, и решили - хватит, разбегайся, теперь каждый сам за себя. Ну, как прибалты или грузины.
   - Темнота, - кивнул на него очкарик. - Вы только представьте СССР - страна, где все мы живем и родились, больше не существует.
   - Как это? Что ты несешь? - внедрился еще один клиент. - Да они каждый день что-то подписывают. И от этого страна развалится? Ни хрена! Вон сколько пытались свалит нас. И в гражданскую, и в Отечественную, американцы тужатся и всем - черта лысого. Слышь, командир, ему больше не наливай.
   Но очкарик заговорил снова. - Как это не парадоксально и непостижимо, но факт остается фактом. Нет больше страны Советов, а есть свободные, самостоятельные государства. Но на мой взгляд весь этот фарс разыгран для того, чтобы отстранить Горбачева. Ведь теперь он - никто. Президент несуществующей страны. Ведь СССР больше нет, а Россия есть.
   - Может и Москва уже больше не столица?
   - Почему же столица, только не СССР, а России. Теперь
  
  
   Горбачеву придется уйти с политической арены, а потом, вероятно, заключат договор об объединении трех славянских государств. Ведь в России - огромные ресурсы. На Украине - промышленность, а в Белоруссии и индустрия и сельское хозяйство на уровне. К тому же все державы смежные, что тоже дает немалые преимущества. Я же историк-экономист, уж поверьте мне.
   Но его доводы никого не убедили. - Раз Москва столица, то и СССР на месте.
   - Кончай, ребята, спорить, без нас разберутся, лучше слушайте анекдот. - Сидит Горб в Кремле, видит идет работяга через Красную площадь и несет бутылку. - Звонит он министру торговли. - Подними цену на водку. - На следующий день снова топает работяга с бутылкой в кармане. Горбатый снова министру, мол еще нули нарисуй, а работяга знай и на другой день тащит ее, ненаглядную. Обалдел Горб, понять ничего не может, другому министру звонит, - ты зарплату ненароком не повысил? - Да нет, Михаил Сергеич, ни копеечки. Он бегом на Красную площадь, мужика того поджидает. Поймал и спрашивает. - Откуда деньги, я ведь три раза цену поднимал. - А тот достает из-за пазухи деталь и улыбается. - Видишь железку, ей одна цена - бутылка!
   Очкарик снисходительно улыбнулся, достал сигарету и вышел из зала.
   - Шибко грамотный, - кивнул ему вслед алкаш с авоськой полной больших желтых огурцов. - Я вам вот что скажу. Ни одна сука нас никогда не свалит.
   - Да не напрягайся, лучше объясни, зачем тебе столько огурцов?
   - Солить, в банку, на зиму пойдет. Зима не ресторан, все съест.
   Когда пришел Чернушка, Клоков, глядя на него, понял, что директор ничего не знает. - Николаич, я сейчас такое сообщу, - таинственно начал он.
   - Проверка села? - Побледнел Велосипед.
   - Нет. Народ говорит, что вчера подписан договор между президентами России, Украины и Белоруссии о том, что не будет СССР.
  
  
   Чернушка выскочил и вернулся через несколько минут с приемником. Представляешь, Антоныч, камбала одноглазая, зажал информацию, а ведь все вчера слышал, черт старый. Хотел, говорит, собрать народ и объявить, что живем в новой стране. Врет, на всю жизнь коммунистом останется.
   Пришла Морозова и, намывая пол, хмуро наблюдала за директором.
   - Слышали Елизавета Валерьяновна, - обратился к ней Василий.
   - Слышала, но верить отказываюсь. - Морозова шлепнула тряпку в ведро. - Теперь восток - японцам, Сибирь - китайцам, а Запад - немцам и все.
   - Уму непостижимо, если это правда, то я ничего не понимаю, - закричал директор, бросив приемник на стол.
   - Что же здесь мудреного? Работа ЦРУ и международного капитала, - пробурчала Морозова и, распрямившись, громко, срывающимся голосом крикнула, - это все вы с вашим Ельциным и демократами, предатели.
  
  
   Алкаши оробели, притихли.
   - Я - категорически против, - возразил ей Чернушка. Да если уж на то пошло, так это большевики в 17 году развалили Россию. Придумали республики, свободу наций на самоопределение, а мина та только сейчас сработала.
   - Большевики спасли Россию, разрушили тюрьму народов, вы истории не знаете, - вмешался Володя.
   - Ну конечно, ты у нас один цитатами из Ленина орудовать можешь. Накось, выкуси. - Он свернул кукиш. - Я тоже два раза в институте марксизма-ленинизма отсидел. И теперь не жалею. Тюрьму народов, говоришь, разрушили? Правильно, выпустили всех уголовников и уркоганов. Теперь они банды собрали и разбежались во все стороны. Романовы столетиями Русь собирали, а Ленин ее на республики порубил. Теперь получите. За что боролись - на то и напоролись.
   В тяжелой, тревожной тишине зашуршала по полу швабра Морозовой.
  
  
  
   Глава 42
  
   Кажется, сегодня я высплюсь, - позевывая после вахты, мечтательно думал Василий. Но ошибся. Не успел прилечь - проснулся. Насторожился. - Почему так долго стоим? Авария? - Выглянул в окно.
  
  
   На узком, коротком перроне с узлами, детьми, висящими на животе, кричали, размахивали руками десятки цыган, разодетые пестро, ярко, как на карнавал. В толпе, усиливая общую неразбериху, крутились собаки, которых теснили, тыкали вещами, наступали на хвосты, лапы. Животные рычали, визжали лаяли, но ни на шаг не отступали от хозяев.
  
  
   В купе влетел директор. Задыхаясь, он трясся так, будто разразилось стихийное бедствие.
   - Васыль, надо что-то делать. Цыгане, говорят, молдавские, возвращаются из Сибири. Коврами там торговали. На один билет целым табором в общий вагон сели. Триста человек. Антоныч с ума сходит. Начальник станции состав держит, но высадить их невозможно, целый полк солдат нужен. Ресторан забит ими. Сидят, курят, ничего не заказывают. Идем, надо от них избавиться. А то весь товар растащат.
   В ресторане действительно цыгане крутились пестрой каруселью. Персонал, забившись в кухне, с опаской выглядывал из окна раздачи. Только Юлька, подбоченясь, ругалась с двумя молодыми смуглыми женщинами, причем кричала громче всех.
   Неожиданно состав стал уверенно набирать скорость.
  
  
   Чернушка нервничал, все время повторяя, - думайте. Думайте, товарищи, я с таким ни разу не сталкивался.
   Морозова высунулась из посудомойки и выпалила, - дезинфекция. Надо хлорку разбавить в ведре с водой и брызгать веником, а им сказать, что крыс травим очень опасным ядом. Так они сами разбегутся. Я так когда-то делала.
   - Гениально! Если сработает, я вам премию выпишу за успешное выполнение особоважного задания.
  
  
   Он быстро накрутил в воде "ядохимикат" и принес в зал, обернув лицо марлевой повязкой. - Товарищи пассажиры, - громко объявил он притихшим цыганам. - Сейчас будет проведена санитарная обработка помещения против грызунов. Яд при попадании в организм человека приводит к смертельному исходу. Просим быстро покинуть ресторан.
   Народ заволновался.
   - Приступайте, - кивнул Велосипед Володе и Василию.
   Те слегка помахали вениками. Клиенты зашевелились, загомонили, но уходить не собирались. Тогда Юлька выхватила у Василия веник и заорала, - что ж вы сидите, олухи, сейчас все помрете. - И начала плескать "ядом" по углам, приговаривая, - смертельно, смертельно. - Народ переполошился, женщины подхватили детей и стремглав бросились к выходу, мужчины пошли следом. Через несколько минут в зале никого не осталось.
  
  
   Директор с чувством расцеловал Морозову и Юльку. - Потрясающе! Теперь действуем так. Юлька встает в проходе и всем, кто будет входить, меню в зубы, порожняк не пускать. Мужчины ей помогут. А я на обслуге.
   Через полчаса два здоровенных бородатых цыгана вернулись. - Хозяин, кончай травить, кушать будем. Юлька продиктовала меню. - Женщина, сегодня пятница, мы люди верующие, пост, нам только картошку можно.
   - На гарнир - макароны, - ответил Володя.
   - Тогда давай водку, кильку с томатом и хлеб.
   - Водки нет, только коньяк и шампанское, - ответила Юлька.
   - Еще вино-портвейн имеется, - вставил Василий.
   Бородачи посовещались. - Покажи вино. - Они долго смотрели бутылку на свет, настороженно спрашивая, - не обманываешь? - Заплатив за бутылку, попробовали. - Давай десять бутылок, пойдет.
   - Замечательно, - Чернушка потер ладошками и обратился к мужчинам. - В вагонах не бузить и о том, что вино в ресторане покупали не распространяться.
   - Не бойся, дорогой, мы люди смирные все понимаем. Долго едем, устали сильно, третий поезд меняем. Тяжело так.
   В ресторан потянулись женщины с детьми. Выслушав меню, заказали всего понемногу. Увидев чахохбили, заволновались, стали принюхиваться. - Это ж рыба, а ты сказала утка. Лучше целый утка зажарь, сразу пять.
   Торговля пошла бойко. Вино брали "ящиками". Володя едва успевал жарить "птицу".
   - Николаич, кажется все спокойно, я спать пойду.
   В тамбуре столкнулся с Петровной, она подметала, напевая. - Мой костер в тумане светит, искры гаснут на ветру.
   - Ну, как держимся? Пройти можно или у вас тоже сплошной табор?
   - У нас - тишина и чистота. - Она хитро стрельнула наведенными глазами. Щеки ее сияли "свежим" румянцем, а высокая прическа "мерцала" французским лаком. В ушах качались большие серьги обручем, а на груди красовалась медаль "За доблестный труд".
   - Вы сегодня прямо, как фотомодель, глаз не оторвать.
   - Правда? - Петровна засмеялась так, будто ей нечаянно плеснули за шиворот холодную воду. Она притянула к себе Василия и зашептала, - К Юрию Антонычу пришел самый главный цыган, барон, значит. Ох, Вася, какой же мужчина, вылитый Будулай.
   - А кто это?
   - Как кто? Ты прямо, как вчера родился. Разве не знаешь, фильм "Цыган"?
   - Кажется, смотрел одну серию.
   - Кузнец там в деревне, у него ребенок в войну пропал, а женщина его усыновила. Он ухаживать за ней начал, а она полюбила его, но скрывала, стеснялась.
   - Кузнеца усыновила? - удивился Клоков.
   - Да какого кузнеца, бестолочь. Сына, мальчика, а в Будулая-кузнеца влюбилась. И этот - Барон тоже такой же - красивый, солидный, волосы вьются, с проседью, а глаза аж душу выворачивают. Зубы все золотые, а в переднем бриллиант горит. Говорит, что Будулаю, артисту, свояком по матери доводится, а Сличенко, певцу, свояком по отцу. Во, дела-то какие!
   Проходя мимо купе начальника поезда, Клоков заглянул в приоткрытую дверь и увидел красивого смуглого мужчину лет пятидесяти с черной кудрявой копной волос и короткой почти седой бородой. Начал вспоминать кино о Будулае, но ничего кроме душевной песни в начале и конце фильма в памяти не осталось.
   В купе его поджидала Марь Ивановна.
   - Э, мать, нечем тебя порадовать. Сегодня в бригаде собрание приходное, потом ужин, я обязан народ обеспечить. Последняя бутылка осталась.
   - Ох, золотой ты мой, драгоценный, убил. Ну, уступи, для меня лично. Хочу с одним знаменитым человеком выпить. В плацкарте у меня едет цыганский барон.
   - Будулай?
   - Нет, тот артист, а это его брат. Чернявый, бородатый, зубы золотые.
   - А в переднем - бриллиант, - перебил ее Василий. - Он ведь и Николаю Сличенко родичем доводится.
   - Разве? - искренне обрадовалась Марь Ивановна. - Уступи, бутылочку.
   - Ладно, а ты закажи контрамарку в театр "Ромен", - попросил он.
   - Неудобно, но если только для тебя? Закину удочку.
   - Ну, надо же было такому случиться? - Уходя, не переставала повторять довольная Марь Ивановна.
   Обычно перед приездом в Москву ресторан закрывали раньше положенного срока и проводили собрание. Клоков принял душ из ведра, побрился, но, войдя в зал, застыл на пороге. Никакого намека на закрытие не чувствовалось.
   - Ну, Васыль, дела, - воскликнул Чернушка. Удивительный народ цыгане. Билетов не берут, а на еду сотни не жалеют. Да еще за собак штраф заплатили. Представляешь, набрали дворняжек, кормят их. Те слоняются всюду. Выбрасывать не хотят, говорят, жалко, верные, мол, псы. Всю дорогу с нами проехали, охраняли. Не люди, а перекати поле, зато денег у них навалом. Все вино выпили, уток съели. Печенье, которое три рейса возили, уговорили за милую душу. Захаровна последние рожки и макароны извела. Пусто - шаром покати. Надо закрываться.
  
  
  
   Когда все, уставшие, расселись в пустом зале ресторана, Сергей Николаич, не скрывая радости, слегка шутливым тоном, произнес, - товарищи, господа, судари и сударыни! Мы выполнили и перевыполнили план по всем показателям и первое место в квартале за нами. А это значит, что после отпуска здесь, - он повернулся к буфетной стойке и вытянул обе руки, - будет стоять переходящее знамя нашего предприятия, - ура! Все громко крикнули ура и захлопали. - Надеюсь, после отпуска бригада выйдет в рейс в нынешнем составе. Николай, конечно, покинет нас, у него - учеба, но следующее лето снова будет с нами.
   - Постараюсь, - Николай вскочил, зарделся. - Если бы вы знали, как я вас всех полюбил.
   - Тебя тоже все полюбили, - сострил директор и подмигнул Василию. - Я слышал, ты оперу о нас пишешь? Обязательно пригласи на премьеру.
   - Будет опера, и вы ее услышите, - студент сел, взволнованный.
   - Также надеюсь на вас, Елизавета Валерьяновна, вы хоть и вправе отдыхать, но в отпуске, думаю, соберетесь с силами, и в путь. Ваш ум, опыт, решительность и твердый характер помогают нам в работе.
   - Спасибо, - с достоинством произнесла Морозова, - я обязательно приму ваше предложение. Коллеги, - она слегка откашлялась. - За эти дни у нас было много хорошего, случались и недоразумения. В нынешней, сложной политической обстановке важно жить в согласии. И сегодня я спокойна, когда рядом вижу таких людей, как вы. Разрешите маленький экспромт. - Какие б тучи не сгущалися над нами, какие б ветры не встречали нас в пути, "Россия" - ты всегда и всюду с нами, и лучше мне друзей уж не найти!
   Под восторженные аплодисменты Елизавета Валерьяновна села на место и, скромно улыбаясь, принимала комплименты.
   - Особо хочу отметить замечательную работу коллектива кухни во главе с Антониной Захаровной, самые теплые слова благодарности вам, баба Ганя, Галина Федотьевна, наша безотказная, мудрая труженица.
   - Царыца Небесна, - баба Ганя, кряхтя, поднялась, одернула "праздничный спинджак", на лацкане которого горела звезда Героя и орден Ленина.
   Директор подошел и с чувством расцеловал смущенную старушку. Все последовали его примеру. Баба Ганя хотела что-то сказать, но не выдержала и счастливо расплакалась.
   - Хочу отметить профессионализм и работоспособность нашей Юлии Кукушкиной. Надеюсь, она не уйдет в парфюмерный магазин?
   - Какой парфюмерный магазин в мирное время? - Юлька, слегка сконфуженная похвалой и вниманием, лукаво улыбнулась. - Да я без вас, как земля без колхоза.
   - Ну вот и славно! - Директор кивнул Василию, тот открыл бутылку и наполнил рюмочки. Закуска была отменная: селедка под "шубой", свежие огурчики, малосольные грибочки, салаты из овощей. Захаровна испекла пирог с капустой, а Володя нажарил чебуреков.
   Захаровна, как всегда, стала думать, пить ей или не пить. Но, махнув рукой, с удовольствием опрокинула рюмку, скривилась и подхватила вилку с соленым масленком, которую протянул ей Володя.
   - А ты, что ж только ледяной компот пьешь? - Спросил Володю Чернушка.
   - Голодаю перед Москвой, иначе кайфа не будет. Я, как приезжаю, ныряю в горячую ванну и лежу часа два, откисаю. Нагреюсь и к столу, где меня ждет огромная миска окрошки со льдом. Хлебаю медленно, каждую ложечку смакую, как хорошее марочное вино. А квас кислый, кислый из настоящей ржаной муки. Жена делает. Уж он играет! - Володя прикрыл глаза, мыслями он был уже в Москве, сидел за столом, прислушиваясь к шипению кваса.
   - А вот я в окрошке не понимаю и вообще квас для меня не более, чем хлебные обмывки. Я с вокзала, сразу в сауну. Врубаю обогрев на полную катушку, падаю на полок и полный отруб. Это - кайф номер один. Обтаю, как свеча, и нырь в большую ванну. Лежу, балдею и курю, спокойно, не торопясь, - глаза Чернушки наполнились таинственной истомой. - Это - кайф номер два. В голове тихий стук колес. Я от этой музыки, наверно, никогда не избавлюсь. А потом, конечно, к столу. Есть, есть и есть. Отбивную с косточкой, обжаренные баклажаны с помидорами, луком, морковкой и, конечно, стопарик лимонной водочки в экспортном исполнении. Это - кайф номер три. И, наконец, кайф номер четыре. Падаю в постель, выкуриваю сигарету и дрыхну без задних ног.
   - У меня проще, - тяжело вздохнула Юлька. - Только на порог и стиралка. Потом отца мою, убираю. Соседкам деньги выдам, чтоб закусон приготовили. Я варить, жарить не люблю, они меня спасают. Танька и Лидка. Пока то да се, стол готовят. Селедочка копченая. Я ее хоть сто штук съесть могу. Колбаски, сырку, картошечки рассыпчатой, пару пузырей водочки. Танька обязательно гуся в майонезе запечет. Пальчики оближешь. Но я, если честно, больше всего люблю сало соленое с майонезом и лучком.
  
  
  
   Василий слушал и мечтал, как приедет домой, как встретят его жена и мальчишки. Как Мишутка бросится на шею, а Сашка будет сдержанно улыбаться. Еще в баню успеет, в парную, где отведет душу с веничком, предвкушая холодную водочку, пивко Очаковское и горячую уху из судака с головой и икрой. А на второе - жареные карпы, хрустящие, золотистые с фирменным домашним томатным соусом. Валюшка знает мою слабость и готовит рыбу мастерски. - Клоков, довольный, улыбнулся.
   - А у меня внучка, - отвлек его голос Захаровны, - сразу просит паровозных котлет. "Бификов" наших. Она как-то пришла в состав, ухватила бифик и с тех пор от них без ума. Ну я и готовлю. Побольше чесночка, специй, попарю в духовке, чтобы посочнее и попышнее были и, представьте, всем домашним нравится. Сидят, уминают, за ушами трещит.
   Морозова раньше всегда молчала. А тут, немного стесняясь, негромко начала. - А я, когда приезжаю, сразу к соседке за Антоном. Антоша, - игриво, интригующе произнесла она, - мой волнистый попугай. - Она взволнованно глянула вокруг и слегка покраснела. - Соседка его разговаривать научила и мне на юбилей подарила. Как-то возвращаюсь, а он меня встречает, - прибыла, прибыла, мамочка прибыла. - Морозова рассмеялась. - Ну, как такую птичку не любить? Я его в белом вине купаю, для профилактики, от вредных насекомых, специальную ванночку для этого сделала. Вино покупаю самое лучшее, у хорошей знакомой, в буфете ресторана гостиницы "Октябрьская".
   Василий разлил то, что осталось в бутылке, но всем не хватило. - Не рассчитал, - повинился он, - слишком хорошо торговля шла.
   - Мелочи, - директор приказал открыть шампанское для "полировки" и коньяк "под кофе". Расходились поздно, в легком, веселом настроении, спать никому не хотелось.
   Клоков надеялся вздремнуть, но Володя неожиданно принес кастрюлю с обрезью, - вот, корзиночка с фруктами. По сусекам поскребли и набрали, не выбрасывать же добро. Захаровна приказала на бифики пустить.
   Мяса было немного, но Василий взялся за него с обидой. - С дерьмом не расстанутся, - в сердцах ворчал он, медленно поворачивая ручку шарманки.
  
  
   Глава 43
  
   - Проснись, ночь! - Василий резко встал, потряс головой. За окнами бледным туманом разливалось утро. - Неужели проспал?
   - Бывает, а меня баба Ганя разбудила, - Володя заварил кофе, разлил по кружкам.
   - Ты куда в отпуск махнешь?
   - В деревню, к матери, картошку копать. Мои все лето с жуком боролись, да окучивали, теперь моя очередь. Зато, как отмучаюсь, на Оку дерну, на рыбалочку. Всех своих заберу. Представляешь, ночь, звезды, речка, костерик, уха варится, красотища! Хочешь, присоединяйся.
   - Ну, уж нет, комаров кормить. Мы с женой рванем на пароходе, по Волге. Каюта на двоих, полное обслуживание, а ты только лежи и спи, сколько влезет. Культурный отдых!
   - Рейс, конечно, вышел хлебный. Я с Чернушкой с долгами за машину расплачусь, - доверительно сообщил Клоков повару.
   - А потом на гараж займешь, - шепнул Володя.
   - А куда денешься? Гараж обязательно нужен, машина под открытым небом стоять не может. И так всю жизнь.
   Володя, кряхтя и сетуя, поднялся. - Последний замес для бификов, - он подхватил кастрюлю с фаршем. - А у меня ни единого яйца нет, на чем они держаться будут, ума не приложу.
   - Значит, - зевнул Василий, - когда меня спросят как свидетеля, мне придется сказать, что фарш был без яиц.
   - Придется, - Володя тоже зевнул, - только не надейся проканать свидетелем. Тебя осудят за сокрытие улик.
   Начался утренний "ход" писателей. Василий повторял, - сам бы рад, но нет ни капельки, только коньяк и шампанское. - Ему действительно было досадно.
   Пришел Чернушка.
   - Сергей Николаевич, я могу вам долг вернуть до конца.
   - Тебя это не придавит?
   - Нет, лучше отдать, пока есть.
   - А что, хорошо мы съездили, - он поднял руку, потирая большой и указательный палец. Я даже кассу не подбил, так заторговался, как в чаду был. - Чернушка вывалил на стол деньги из сейфа. - Видишь, - с гордостью сказал он, любуясь холмиком купюр.
   В этот момент в зал вошла бледная, растерянная, с пунцовыми пятнами на щеках Юлька. За ней вереницей тянулись незнакомые люди.
   - Где ДВР, - не останавливаясь, выкрикнул пожилой мужчина. Он деловито уселся напротив директора и положил на стол дипломат, подвинув деньги.
   - Я - директор, - Чернушка машинально прикрыл горку купюр руками.
   - Отлично, проверка! - Мужчина достал удостоверение, лист с предписанием и передал Велосипеду. - Это что? - Он кивнул на деньги, - касса?
   - Не только, здесь еще и деньги сотрудников, - заикаясь, нашелся Сергей Николаевич.
   - Разве вы не знаете, что личные деньги нельзя хранить с государственными? Отлично, разберемся, отойдите в сторону. Ну где же шеф? - Гость покрутил седенькой головкой. - Вы? - Кинул взгляд на Василия. - Нет, я ночной сторож.
   - Отлично, пригласите шефа. - Он говорил, ни на кого не глядя, будто отдавая приказания. - Начнем работать? Что вы за них ухватились? - Мужчина взглянул на директора и едва заметно улыбнулся. - Как ваше имя отчество?
   - Сергей Николаевич, - сдавленно прохрипел Чернушка, не отпуская деньги.
   - Вера Николаевна, - проверяющий окликнул полную пожилую женщину. Документация у меня, можете приступать. Наш бухгалтер, познакомитесь Сергей Николаевич. Кстати, это ваша официантка? Поймали на обсчете, а продукцию кухни взяли на анализ.
   Вошел Николай под охраной молодого человека в очках. - У этого официанта-разносчика по заборному листу числится сорок порций бифштексов с яйцом, - начал очкарик, - в наличии - ни одного, и ни копейки денег. Говорит, что бифштексы продал, а деньги потерял.
   - Отлично, поработайте с ним.
   Незнакомые люди появились настолько неожиданно, что Василию показалось, будто вспыхнул экран и завертелся какой-то фильм, где главными действующими лицами были копавшиеся проверяющие, а он оказался в зале случайным зрителем.
   - Где же, наконец, ваш шеф-повар?
   - Васыль, - простонал Велосипед, - Захаровну.
   Василий вошел в купе. На постели сидела Андонида Захаровна, а баба Ганя в "спинджаке" с высокими наградами прилаживала своей начальнице белую накрахмаленную наколку на голове.
   - Иду, - тихо произнесла шеф.
   - Там, - Василий запнулся, почувствовав, что голос его сел.
   - Знаю, Петровна предупредила, - спокойно ответила Захаровна, и они втроем потянулись в ресторан.
   - А вот и наш шеф-повар Антонина Захаровна, - бодро объявил директор.
   Василий заметил, что цвет лица у него стал прежним, движения приобрели уверенность, четкость, речь стала быстрой, многословной. Он что-то любезно показывал бухгалтеру, шурша накладными, фактурами и ордерочками.
   Антонида Захаровна слегка поклонилась.
   - Отлично, начнем снимать остатки или сначала проверим документацию?
   - Мне все равно, - Антонида Захаровна передала ему папку.
   Из-за ее спины вышла баба Ганя.
   - Здоровеньки булы, - с достоинством произнесла она.
   - Здравствуйте, - растерянно вразнобой ответили гости и уставились на нее с изумлением.
   Баба Ганя медленно направилась к Морозовой, которая стояла поодаль от комиссии и следила за ними с напряженностью сторожевой собаки.
   - Это наш коллектив, - громко и просто сказал директор. - Посудница Морозова Елизавета Валерьяновна. В прошлом лучший ДВР треста, пятьдесят лет в партии. Баба Ганя, извините, Галина Федотьевна Шелест, - рабочая кухни и ночной сторож Клоков Василий Анатольевич.
   - Рабочая кухни? - Главный украдкой ощупал глазами бабу Ганю.
   Проверка длилась недолго. Не прошло и двух часов, как члены комиссии сложили свои дипломаты, вручили директору копии актов и, вежливо попрощавшись, вышли на последней станции перед Москвой. За ними шумной толпой рассыпались по платформе цыгане.
   - Товарищи, друзья! Только что мы пережили ужасную бомбежку, но мы живы. Народный контроль вышел на удачу, и надо же было такому случиться - напал на нас.
   - Шальная пуля хуже снайперской, - заметил Володя.
   - И то правда, хотя не каждая пуля в лоб, Володечка. Ладно, суп отдельно, мухи отдельно. Захаровна, я же вас как человека просил перед Москвой никакой рубки. А теперь ваши бифики на анализ поволокли.
   - Пусть проверяют, я в своей продукции уверена, правда, Володя?
   Повар с кислой миной кивнул головой и украдкой подмигнул Василию.
   - А недостача?
   - Вы забыли? Дырка, я же выехала с дыркой по милости склада.
   - Ну, вы будто первый раз замужем. Не могли из своих покрыть? Случайно накладную им не написали, что не получили продукцию со склада? - Ехидно сострил директор.
   - За кого вы меня держите? - Обиделась Антонида Захаровна. - У меня все тютелька в тютельку, все по нулям, даже специи списаны, только дырка.
   - Хорошо, Захаровна, разберусь. Кукушкина, как тебя-то угораздило обсчитать народных контроллеров? Их же за версту видно. Теперь Николай, - он повернулся к Студенту, который спрятался за спину повара.
   - Объясни, куда ты дел выручку? Представляете, его накрыли, проверили, по заборному листу пятьдесят бифштексов, все проданы, а в наличии две порции, остальная выручка где?
   Николай краснел, мялся, наконец, признался.
   Меня проводники предупредили, что подсели подозрительные люди.
   - Нас ни одна тварь не предупредила, - взорвался директор. - Ну и что дальше?
   - Я бифики выбросил между переходными площадками. Перевернул корзину и вниз.
   - Молодец! - В один голос выпалили директор и Антонида Захаровна. Чернушка вскочил с места. - Вот это я понимаю, акция. Вот, учитесь. Чекловек без году неделя в торговле, а смякитил, что к чему. Одним словом, молодец, студент.
  
  
   Морозова кашлянула, тихонечко поднялась и, не произнеся ни слова, пошла в посудомойку, неслышно прикрыв дверь.
   - Дорогие мои, лучше всех подействовала на проверяющих баба Ганя. - Директор протяну ей руки. - Вы наша защита и опора. - Этот их главный, как вас увидел, чуть в штаны не наклал. Если бы не баба Ганя могли бы хорошо нас погреть. А так, - он достал банку с бификами, - держите свое добро, Захаровна, и кланяйтесь в ножки своей подчиненной. Вернули мне продукцию, вернули. Конечно, они кое-какие бумаги все-таки накатали, но в основном на Юльку. Но ты Кукушкина не дрейфь, я этим займусь. Так что идите все спокойно в отпуск, а я буду отстаивать в конторе честь мундира, гасить огонь.
   - Хорошо, не комплексная, министерская, как обещали, - заметил Володя.
   - Какая министерская? Кому мы нужны? Важный объект - два туалета.У них для ловли рыбки покрупнее имеются, но все равно обидно, под самой столицей и споткнулись. Захаровна, а почему вам ничего не снилось? - Чернушка ехидно посмотрел на шеф-повара.
   - Снилась, мама, покойница, царство ей небесное.
   - Ну, это к дождю, - авторитетно заявил директор. - Сейчас приедем, льет, наверно, как из ведра, а не у кого ни зонта, ни плаща.
   - К дождю, - согласилась Захаровна - и тяжело, протяжно вздохнула.
   Вошел Юрий Антонович с газетой в руках. - Ну, прибыли, товарищи. А народный контроль под проводников садился, а когда цыган увидели, испугались и пошли на ресторан. - Антоныч рассмеялся.
   - Значит, с вас причитается, - вставил директор.
   - А как же, с нашими беспорядками, ебенть, мы непобедимы, читай! - Он бросил перед Чернушкой "Известия", - Горбачев от власти отрекся. Сам, ебенть, до чего дожили. - Он покачал головой и пошел дальше
   - Не может быть, - с удивлением и легким испугом Велосипед развернул газету.
   Василий подумал, что отдохнуть уже не придется и пошел в купе собирать постельное белье.
  
  
   Глава 44
  
   Пассажир всегда боится опоздать и оказаться последним. Он крутится возле закрытого вагона задолго до отправления поезда и по десять раз справляется у проводников или носильщиков, когда же начнется посадка. А, подъезжая к станции назначения, загодя тащит багаж в тамбур, заполняя им все коридоры, будто боится остаться в вагоне.
  
  
   Перед Москвой началось столпотворение. Люди с озабоченными лицами выставляли в проход чемоданы, сумки, баулы, коробки. Более сметливые сразу тащили их в тамбур. Проводники, с трудом перешагивая через завалы ручной клади, успокаивали пассажиров, как несмышленых детей. - Всех высадим, назад не повезем. - Те, понимающе кивали, но упорно тащили вещи к выходу, не уступая друг другу.
   Когда замелькали пригороды столицы, а по трансляции запели о Родине и Москве, суета и волнение усилились. Для Василия возвращение из рейса - обычная работа, но, слушая слова знакомой песни, сердце и у него начинало биться сильнее.
  
  
   В ресторане собралась вся бригада. Антонида Захаровна поманила Клокова на кухню. - Извини, Вася, сам видишь, ничего хорошего из продуктов не осталось, - сунула ему в руку деньги. - Не обижайся. Уж сколько могу, сама с дыркой возвращаюсь.
   В коридоре его остановил Чернушка. - Ты вроде о расчете намекал? - Ночной заранее приготовил долг, отобрал купюры покрупнее и поновее, положил в целлофановый пакет. Директор быстро пересчитал деньги и спрятал в боковой карман пиджака. - Сейчас понесу, - вздохнул он. - Они же, акулы, чуть все деньги не оприходовали. А я, дубина стоеросовая, не успел кассу подбить, навар снять. Так они все в приход и внесли. А там лишку, - он прикрыл ладонью глаза. - Я этому народному контролеру говорю, мол, половина ваша, а он, - я ведь не один, бухгалтер уже кассу посчитала. Пришлось накинуть. Вот и прибыл на голой заднице. Ну, за ошибки надо платить. А ты думал, они орденов бабы Гани испугались? Как же! Это я так, для народа. Слава Богу, откупились. Ничего, думаю, выговором отделаюсь, а Юльку с Николаем премии лишат. - Он подмигнул Василию.
  
  
   Столица встретила дождиком. Мелким, холодным, надоедливым. Директор болтал без умолку, заглядывал в окно, выкрикивая подмосковные станции, названия улиц, районов.
   - Захаровна, сон в руку, - радостно воскликнул Чернушка.
   Но Антонида Захаровна грустно посмотрела в его сторону и неожиданно перебила. - Лучше бы мои сны никогда не сбывались. - Мне ведь еще и директор конторы Анатолий Борисович приснился.
   - Ну, и к чему это?
   - Да ни к чему хорошему большие люди не снятся. - В ресторане повисла тревожная тишина.
   Послышался дробный стук колес и скрип оснастки вагона на стрелках и поворотах. Экспресс "Россия" плавно входил в ангар столичного вокзала. И, утомленно громыхнув десятками железных буферов, остановился.
   По перрону сновали встречающие и носильщики.
   - Захаровна, - крикнул директор, - я в контору, а вы смену сдайте, - он рванулся в тамбур, крича на бегу, - Васыль, двери открой.
  
  
   Но в этот момент с другой стороны вагона раздался голос. - Здравствуйте, товарищи, с прибытием! - В дверях стоял директор хозрасчетной конторы по обслуживанию вагонов-ресторанов Анатолий Борисович Малюгин. Он держал большой черный зонтик, с которого струйками стекала вода, оставляя на чистом линолеуме блестящие капли. Вместе с ним вошел начальник отдела кадров Константин Всеволодович Заботин по прозвищу "маргушка". Он страдал нервным тиком и, разговаривая с человеком, многозначительно подмигивал ему, а тот терялся в догадках, на что кадровик намекает?
   Все, как по команде, сели.
   - А где же директор? - Малюгин осмотрелся. Прощупал каждого пристальным взглядом, будто не знал Чернушку в лицо.
   - Я здесь, - вынырнул Велосипед и, как провинившийся ученик, встал посреди ресторана.
  
  
   Малюгин, неторопясь, набросил рукоять зонта на руку и протянул ему два пальца. Чернушка живо ухватил их обеими руками и горячо, с восторгом затряс, но Малюгин отдернул их.
   Заботин, напротив, пожал руку Чернушке, подмигнул и с рукопожатием обошел каждого.
   На этом демократическая часть закончилась. Малюгин сел, а маргушка встал у него за спиной.
   - Ну, что ж, товарищи, - начал Анатолий Борисович, - дожили, докатились. Не сегодня-завтра конторе должны были вручить переходящее знамя треста. А теперь по вашей милости, - Малюгин вскинул голову с красивой волнистой шевелюрой, слегка закатил глаза. Константин Всеволодович подморгнул и сжал губы.
   - Как, я вас спрашиваю, товарищ Чернушка, вы допустили подобное? Наглый обсчет пассажиров, недостача у официанта-разносчика. Где они?
   Несчастный, сгорбившийся Николай шагнул, прилепившись к Чернушке. Юлька с розовыми щеками немного подалась вперед, потупив глаза.
   - Полюбуйтесь, - Малюгин повернул голову к Заботину, - это из-за них мы теперь окажемся, черт знает на каком месте. - Тот, понимающе, кивнул головой и с чувством подмигнул Юльке и Николаю. - Уволить, - бросил коротко Малюгин, - а с директором разговор особый. - Он помолчал, постучал зонтиком о пол, сбивая застрявшие в складках дождевые капли. - Стыдно, товарищи, стыдно. Не успел я придти на работу, а меня уже извещают. - Бригада Чернушки засыпалась на маршруте, - он тяжело вздохнул, потер рукой левую часть груди.
   - Как же это они успели так быстро сообщить, - не утерпел директор. - Только ведь с поезда, он ведь обещал.
   - Как? Я объясню тебе особо. - Малюгин взглянул на Заботина. Тот согласно подмигнул. - Для всех информация следующая. - Никаких премий, никаких отпусков, завтра в рейс, кроме, разумеется, Елизаветы Валерьяновны, - он подчеркнуто любезно посмотрел не Морозову, - и вообще вы к этому бедламу отношения не имеете.
   - Ошибаетесь, - металлическим голосом отозвалась Морозова. - Во-первых, я член коллектива и к бригаде ресторана имею самое непосредственное отношение, во-вторых, я как пенсионер имею право работать еще полмесяца, - Елизавета Валерьяновна стояла выпрямившись, гордо подняв голову, и в упор смотрела на Малюгина.
  
  
   Тот на секунду замялся и, не глядя на Морозову, ровным голосом произнес. - Это на ваше усмотрение. Люди - наш золотой фонд, а такие, как вы, на особом счету. - Он встал, взглянул на часы, - всего хорошего и удачной поездки, - подхватил зонтик и покинул ресторан, обронив на ходу Чернушке. - Не задерживайся, я жду тебя в машине. - Заботин хитро мигнул, слегка кивнул головой и вышел следом.
   - Народный артист! - Шепнул Володя Василию. - А Морозова молодец, я всегда ее уважал.
   Когда дверь за ними закрылась, Чернушка набрал воздуха и шумно выдохнул. - Кажется, неплохо отделались. Ну, побегу.
   - А мне что делать? - Крикнула Юлька. - Этот же приказал.
   - С утра - на погрузку. Успокойся, здесь приказываю я. До завтра, он исчез.
   Василий рванулся вдогонку, ухватил Чернушку за плечо и взволнованно выпалил, - Мне завтра с утра домой надо сбегать.
   - А наш товар?
   - Да приму я товар, - торопливо заговорил Клоков.
   - Ладно, где наша не пропадала, беги. Одна нога здесь, другая там. Жми, дави, хватай, царапай, старик.
   Василий зашагал в вагон. Народ в зале гомонил, возмущался, все тянулись к выходу, желая Василию счастливого дежурства. Ресторан опустел.
   - Вот и съездили в отпуск, - а все примета, сбылась все же.
  
  
   За дверью раздались громкие голоса, веселый смех. В ресторан с кошкой на руках ворвалась Настя, а за ней Кукла. Нос у него был немного на бок, на шее виднелись следы от хорошего синяка, но он, как всегда, излучал бодрость и здоровье.
   - Привет, работникам пищеблока!
   - Ты откуда? - Обомлел Василий.
   - Из Владика на сверхзвуковом. Техника, Васечка, ушла далеко вперед. - Андрей улыбнулся.
   - Вася, - Настя положила кошку на стол. - Прости, я ее взять не могу, и другие тоже отказались. Мы же на выходные идем.
   - И в свадебное путешествие, - Кукла прижал Настю к себе.
   - Значит ты все дела уладил?
   - Не такие, Васек, кочегарки размораживали. Счастливого пути и зеленого вам.
   По составу побежала железная дрожь буферов, присоединился тепловоз. Через несколько минут вагоны покатились в тупик.
   Клоков взял забытую директором газету, закурил и начал читать.
   - Дорогие соотечественники! Сограждане!
   В силу сложившейся ситуации... я прекращаю свою деятельность на посту президента СССР.
  
  
   Я твердо выступал за самостоятельность, независимость народов, за суверенитет республик. Но одновременно и за сохранение государства, целостности страны.
   События пошли по другому пути. Возобладала линия на расчленение страны и разъединение государства, с чем я не могу согласиться.
  
  
   Выступая перед вами в последний раз в качестве президента СССР, считаю нужным высказать свою оценку пройденного с 1985 года пути...
   ...
   Когда я оказался во главе государства, уже было ясно, что со страной неладно. Всего много: земли, нефти, газа, других природных богатств, да и умом и талантом Бог не обидел, а живем хуже, чем в развитых странах.
  
  
   Причина была уже видна - общество задыхалось в тисках командно-бюрократической системы. Обреченное обслуживать идеологию и нести страшное бремя гонки вооружений, оно - на пределе возможного.
  
  
   Все попытки частичных реформ - а их немало - терпели неудачу одна за другой. Страна теряла перспективу. Так дальше жить было нельзя. Надо было кардинально все менять.
   Я понимал, что начинать реформы такого масштаба и в таком обществе, как наше, - труднейшее и даже рискованное дело. Но и сегодня убежден в исторической правоте демократических реформ, которые начаты весной 1985 года.
  
  
   Процесс обновления страны и коренных перемен в мировом сообществе оказался куда более сложным, чем можно было предположить. Однако то, что сделано, должно быть оценено по достоинству.
   Общество получило свободу, раскрепостилось политически и духовно. И это самое главное завоевание. Тем не менее проделана работа исторической значимости:
  
  
   Ликвидирована тотальная система, лишившая страну возможности давно стать благополучной и процветающей.
   Реальными стали свободные выборы, свобода печати, религиозные свободы, представительные органы власти, многопартийность.
  
   Началось движение к многоукладной экономике, утверждается равенство всех форм собственности. В рамках земельной реформы стало возрождаться крестьянство, появилось фермерство, миллионы гектаров земли отданы сельским жителям, горожанам... начали набирать силу предпринимательство, акционирование, приватизация.
  
  
   Мы открылись миру, отказались от вмешательства в чужие дела, от использования войск за пределами страны. И нам ответили доверием, солидарностью, уважением...
  
  
   Жизненно важными мне представляется сохранить демократические завоевания последних лет. От них нельзя отказываться ни под каким предлогом. В противном случае все надежды на лучшее будут похоронены.
  
  
   Обо всем этом я говорю честно и прямо. Это мой моральный долг... Я покидаю свой пост с тревогой. Но и с надеждой, с верой в вас, в вашу мудрость и силу духа.
  
   Желаю вам всего самого доброго.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   223
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"