Когда вдоволь истерзали каждого человека, приказали раздеться и повели на расстрел.

Было их то ли два, то ли три десятка: старые и молодые, сильные и слабые, - всех расстреляли во дворе пустого коровника.

Расстреляли военнопленных к вечеру, когда угомонилось солнце и потянуло из степи прохладой и разнотравьем.

А до этого их терзали. Валили на землю, пинали сапогами, выкалывали глаза, ломали руки, ноги, а тех, кто не умер, расстреляли.

Сначала военнопленных загнали в пустой коровник. Рядовой Александр Цыба, щуплый белобрысый паренек, забился в угол стойла. От страха и тревоги ему хотелось поговорить, но все напряженно молчали, отводя глаза. От жары и вони к горлу подкатывала тошнота. Большие мухи настырно лезли в глаза, ноздри, рот.

Заскрипели двери. В просвете обозначился человек в форме.

- Кто знает немецкий? - Человек щурился, всматривался в лица пленных. - Не бойтесь, вас накормят, вам будет хорошо.

- Что? Что? - тихо покатилось по коровнику.

- Я могу. Я! - донеслось из мрака.

Шум оборвался.

- Ком цюмир. ( Иди сюда).

Спотыкаясь о доски и людей, к выходу пробирался человек в гимнастерке без ремня.

- Видал курву ученую? - Заерзал на соломе сосед Цыбы.

- Чего он? - Не понял Сашко.

- За переводчика будет.

Вновь отворились двери, и в коровник вошли уже два человека - немец и переводчик.

- Построиться во дворе по ранжиру, - не то скомандовал, не то попросил переводчик.

Пленные держались кучками, каждый к своим. Цыба оказался где-то посреди колонны. Солнце жестоко светило, резало глаза. Лицо и руки зудели от укусов оводов и слепней. Жажда песком наждачила в горле.

Из домика-конторки вышли люди: молодой офицер и автоматчики.

- Кто хочет послужить Великой Германии? - Громко, но неуверенно крикнул переводчик. - Кто настоящий патриот своего народа, шаг вперед. Не бойтесь, Великая Германия простит вас, - он помолчал, - только коммунисты, комиссары и евреи пусть на пощаду не надеются.

Строй замер. Неожиданно вперед вышел один человек, потом второй, третий. Добровольцев отвели к домику. После этого офицер и автоматчики двинулись вдоль колонны.

- Коммунист, комиссар, еврей? - Бубнил переводчик.

- Никак нет! - Неслось в ответ.

Но офицер кивком головы приказывал выводить из строя некоторых пленных.

- Я простой солдат, честное слово! - Испуганно кричал один человек, которого вывели автоматчики. - Я хочу служить Великой Германии... Но офицер уже не обращал на него внимания.

- Коммунист, комиссар, еврей? - Усталой скороговоркой спросил переводчик соседа Цыбы.

- Никак нет! - Негромко, но четко ответил тот. - Крестьянин, насильно мобилизован.

Офицер перевел взгляд на рядового Цыбу и громко, ударяя на последнее "о", спросил. - Комсомоль?

- Да, - страх обручем сжал горло, язык дрожал и не слушался.

- Я! - Ухмыльнулся офицер. - Комсомоль?

- Так точно, комсомолец! - Неожиданно голос Цыбы окреп и, не чуя ног, он шагнул вперед.

- Сашко, - зашептал сосед, когда отошли немцы, - скажи сирота, скажи буду служить Германии. Убьют ведь, гады.

Цыба молчал.

ххх

- Ну и дурак, повторяла и буду повторять - дурак! Человек дело предлагал. Кому твоя храбрость нужна? Кого удивить хотел? - Жена Александра Николаевича Цыбы отогнала от блюдца с медом стайку мух.

За столом три человека. Бабушка Евдокия (у нее супруги Цыбы сняли комнату для отдыха), Александр Николаевич и Ольга Сидоровна, его жена. День на исходе, легонький ветерок пахнет морем и степным разнотравьем. Все пьют чай.

- Кому польза от твоей храбрости? - Продолжала Ольга Сидоровна. Она ловко сшибла муху на лету и бросила ее под ногу.

- А я о храбрости и не думал, - Александр Николаевич тяжело вздохнул. - Не мог я соврать перед хлопцами. Понимаешь, не мог. Все знали, что я комсомолец. А храбрости не было.

- Все молчали, а он не мог, - Ольга Сидоровна энергично по-дирижерски взмахнула толстыми руками.

Александр Николаевич достал из пачки сигарету, но, покосившись на хозяйку, спрятал обратно.

- А дальше-то, как было? - Евдокия гладит белесую от частого мытья клеенку.

- Расстреляли всех, - ответила за мужа Ольга Сидоровна. - Одному Богу известно, как он жив остался.

- Ему все известно, - свет радости засветился в глазах Евдокии. - Видать крепко кто-то молился за тебя Создателю, вот и жив остался.

- Некому молиться было, сирота я.

- А и неправда, сынок, - Евдокия подняла сухонький пальчик, - единый у нас Отец Небесный. Никакой ты не сирота.

Александр Николаевич деликатно промолчал.

- Я за тебя молилась. Да! Я молилась и молюсь за каждого

человека.

ххх

Тех, кого взяли из строя, снова загнали в коровник, мучили, а потом расстреляли.

Когда Цыбу вывели во двор, степной ветерок обмыл его лицо. Далеко, по краю степи розовые облака спеленали солнце. - Дождь будет, мелькнуло в сознании Сашко, - примета верная.

Посреди двора за столиком сидел офицер. Рядом примостился переводчик. Вокруг стояли люди с автоматами и несколько добровольцев с закатанными рукавами. На их гимнастерках чернели пятна крови. Чуть поодаль валялись истерзанные тела пленных.

В холодной дрожи забилось сердце рядового Цыбы.

- Фамилия, имя, отчество, номер части, звание, - не отрываясь от листков, спросил переводчик.

Рядовой Цыба пытался сглотнуть что-то, саднившее в горле, но не мог. Язык не шевелился. В ответ он мотнул головой, - нет.

Офицер слегка кивнул добровольцам. Они рванулись вперед, сбили Цыбу на землю, распяли, придавив руки сапогами к земле, связали ноги ремнем. Один из них сел сверху, другой оседлал голову. Сашко начал задыхаться. Он напрягся и выдернул ноги, но руки и голову освободить не мог.

- Чего вылупился? - Кричали сверху. - Ноги прижми, ноги.

Кто-то разорвал на спине Цыбы гимнастерку и сильными руками вонзил в тело острие штыка. Тщательно повел лезвие, чертя пятиконечную звезду. Вышла звезда узкая и длинная, аккурат во всю спину Цыбы. Но не болью, а легкостью и свободой наполнилось его тело. Он уже не лежал на скотном дворе, а шагал босиком по шелковистой траве, а вокруг цвели диковинные растения. Навстречу ему беззвучно летели золотые пчелы, и мать с венком из васильков шла навстречу.

- Сашко, - улыбнулась она и надела венок на голову сына.

ххх

- Так то был рай! - Бабушка Евдокия прижала руку к впалой груди. - Рай! - Она смотрела то на Александра Николаевича, то на его жену.

- Может и ваша правда, - Александр Николаевич опять достал сигарету, - но кто бы меня туда пустил? Я ведь в Бога не верую.

- Грех с тобой, - в голосе старушки испуг и возмущение, - в Писании сказано "всякий человек, убитый молнией или павший в бою за Родину, непременно попадает в рай. Так-то, сынок.

ххх

Через несколько дней очнулся рядовой Цыба в полевом госпитале. Сам ничего не помнил. Узнал от других, как все было.

Истерзанным людям приказали раздеться, и повели на расстрел. Было их то ли два, то ли три десятка человек. Старые и молодые, сильные и слабые, - всех расстреляли на краю деревни, во дворе пустого коровника. Расстреляли вечером, а ночью пошел дождь. Он напитал землю, напоил растения, омыл холодные, измученные тела.

В ту же ночь был бой за деревню, а к утру ее взяли наши войска. Тела погибших в бою и расстрелянных на скотном дворе решили похоронить в одной могиле. Начали переносить их к яме. Кто-то закричал. - Братцы, смотрите, звезда-то живая! - Над телом рядового Цыбы склонились солдаты.

Звезда на его спине сочилась кровяными слезинками.

ххх

- Господи милосердный, - вырвалось у бабушки Евдокии. - Да разве может человек выдержать такие муки?

Александр Николаевич прикурил сигарету, но дымить отошел в сторону. Ольга Сидоровна начала прибирать со стола, ее полное лицо морщилось, будто она чистила луковицу.

- Да он, дочка, воскрес из мертвых, - прошептала бабушка Евдокия. - Господи, прости меня грешную, но он же воскрес.

Слезы мешали говорить Ольге Сидоровне. Александр Николаевич жадно сосал сигарету, долго откашливался, а, вернувшись к столу, спросил:

- К морю пойдем?

- Иди, я догоню, - ответила жена.

- Чего на ночь глядя купаться, холодно, - обеспокоилась старушка.

- Он днем стесняется, - шепнула Ольга Сидоровна, - разные люди. Одни молчат, другие с расспросами лезут. Кожа-то на спине чужая, звезда не загорает...