В городе твоей головы -- ночь. В городе твоей головы тихо, как в доме, из которого ушла последняя кошка.
В городе твоей головы идёт снег. Он красиво и пасмурно опускается на щербатый асфальт.
Пробираюсь извилистой улицей имени меня, скольжу как тень от стрелки часов, замершей на цифре "вечность", лавирую между катафалками твоих надежд, иду не в ногу с траурными процессиями измученных лиц, не способных воскресить твою память.
Каждый из четырёхсот сорока четырёх дней твоего года прожит мной и распят на кресте беспамятства, несмотря на сакральный смысл. Каждая из четырёхсот сорока трёх ночей твоего года сожжена мною на костре одиночества неугасимого и неукротимого.
В городе твоей головы -- ночь. В городе твоей головы полупрозрачные сны вздыхают над пустотой площадей, прислушиваясь к стуку деревянных башмаков одинокого фонарщика по имени Время. Ветер, навсегда потерявший направление на завтра, поднимает с серого асфальта белое конфетти и несёт во вчера.
Пробираюсь извилистой улицей имени меня; мелькнув неузнаваемой маской в шорохе расстрелянных ноябрём тополей, с плеч отряхнув жёлтую пыль лунного пламени, ступаю под своды полуночи.
В городе твоей головы -- ночь. Сажусь на стул посреди расчерченного чёрно-белыми квадратами пола, как шахматный чёрный король из трёхходовой задачи. Пробую струны лютни, внимая отражению звуков от мёртвых фресок на стенах дворца озябшего небытия.
Она - Ему
В доме твоего сердца -- сумрак. В доме твоего сердца -- тихо, как в рояле, забывшем, каково это -- испытывать боль от прикосновения пальцев к чёрно-белому пламени.
Трепетно доживает птица, разбившая грудь о стекло твоего окна, слепого и колкого как недосмотренный сон.
Милый, милый, когда же это случилось? Какими путями вело тебя время по холодным снегам памяти, таким леденяще-безмолвным?
В доме твоего сердца -- сумрак. В доме твоего сердца ветер гоняет по комнатам обрывки воспоминаний, не догоревших в огне отчаяния. Ступаю из прямоугольника в прямоугольник, тревожа заиндевелый скрип половиц, устилающих путь в никуда, создающих иллюзию отсутствия бездны.
Холодно; холодно на губах, не способных растопить заледеневшее слово -- то, последнее, которое когда-то считалось первым и умело звучать.
Холодно; холодно в сердце, которое когда-то смеялось последним и умело слушать.
Холодно.
В доме твоего сердца -- сумрак. Стою у окна, причиняя боль чёрно-белому пламени, безмолвно кричащему в пустоту, отражённую в зеркале озябшего небытия.
Им
В душах ваших -- озноб кромешного сна, что мечется ветром во тьме над камнями полустёртых желаний. В душах ваших пустыня, рождающая миражи одиночества, иссушённая жаждой исчерпавшего вас времени. Рассечённые знаком деления, превращённые в дробь, вознесённые до ничтожества равного ничему и большего, чем всё, вы не первые из тех, кто стали последними, так и не узнав, что были первыми.
В душах ваших -- озноб кромешного сна, который слишком сладок, чтобы испытывать желание отделить его от реальности.
Иду в тумане обнявшего вас прошлого, которое слишком любимо, чтобы стать причиной ненависти к будущему; которое слишком ранимо, чтобы пережить настоящее; которое слишком.
Тщетность ваших надежд медленным снегом падает с неба, невидимого с земли, необратимо утраченного, на которое страшно поднять глаза, обожженные тьмой.
Тщетность ваших намерений, тайных и неисполнимых, подхватывается ветром, стелется позёмкой, уносится за горизонт, необратимо утраченный, на который так страшно перевести взгляд, укороченный знаком минус.
В душах ваших -- озноб кромешного сна, не дожитого до обретения смысла. В душах ваших -- эхо безмолвного крика той, которая никогда.
Иду в тумане объявшего вас прошлого, ненужного никому, кроме него самого, и несу избавление, я, продавец слёз.