Глава 8 (Короткая). Книга Древняя, вольный перевод
И не было ни индиговых далей,
Ни уводящих в вечность перспектив ...
Линялый мрамор выкрашенных статуй
И смуглый мрамор липких алтарей,
И ржа и бронза золоченых кровель,
Чернь, киноварь, и сепия, и желчь -
Цвета земли понятны были глазу,
Ослепшему к небесной синеве,
Забывшему алфавиты созвездий.
'Пройти по следам Иалдабаофа непросто...
До того, как всё началось - не было ничего.
То есть было нечто, очень похожее на ничто: всё в одной неопрятной куче, равномерно и тщательно перемешанной, и никто не называл её 'материей', потому что никого, собственно, и не было. Хотя 'иное начало', к материи отношение не имеющее, уже имелось, но не 'где-то', а скорее 'как-то'.
Иное начало это, как и неопрятная куча, существовало в беспорядочном движении и вполне независимо от контрагента. Не было Космоса (то есть мира тварного), не было пространства (да: пространства не было, а движение - имелось), и уже только поэтому дела шли сравнительно хорошо - непредставимо долгое время, хотя и его тоже не наблюдалось. Но было ясно: рано или поздно эти два начала встретятся. Иначе зачем всё это ...
И вот - они встречаются.
С Князем Тьмы, существом сугубо материальным, всё просто - он вожделеет к 'иному началу', он желает его иметь, в самом простом, единственно понятном ему смысле. При этом он (Князь Тьмы - существо бесполое, но не называть же его: 'она') вовсе не олицетворяет тьму, это просто оскорбление, скользнувшее в священные тексты горячечными трудами безвестных переписчиков гораздо позже. Не было тогда ни тьмы, ни света, они было слишком тесно прижаты друг к другу в этой куче ... первоматерии.
Истинное имя бесполого существа, нам, разумеется, неизвестно: просто потому что его, имени, и не было вовсе - но гораздо уместнее будет вести речь, например, об Отце Величия, повелителе материи, каковая никогда не пребывает в покое, и так далее.
Реакции же 'иного начала' (да, 'свет' здесь тоже ни при чём), как обычно сложнее и запутаннее. Вместо защиты или нападения, разбуженный Дух изводит из себя Мать Жизни и много иных 'иерархий' для того, чтобы дотянуться, понять и почувствовать через эти костыли окружающее его 'нечто' (это слово часто встречается в наивной, не умеющей скрыть незнания, космогонии древних людей) и прежде всего самого этого пресловутого Отца.
Жизнь, однако, диктует свои несложные законы и самым что ни на есть первоосновам и истинным началам, так что на битву с первозданным злом Дух отправляет Первочеловека и семерых его сыновей.
Своим именем Первочеловек делает расе людей незаслуженный комплимент. Ни он, ни его потомки ничем на нас не походили, у них не было ни рук ни ног, да и в каком смысле они - 'сыновья'? Это всего лишь семь слоёв пламени, это такие доспехи и одновременно органы осязания вселенной, микроскоп - или телескоп - для наблюдений за ужастенным Нечто.
И вот таким образом эти два мира наконец соприкасаются, почти случайно, и происходит сражение, и Отец Величия, которому осязание Вселенной даётся куда легче, - побеждает. Он пожирает 'сыновей', не говоря уже о самом Первочеловеке, и ликующе возвращается туда, откуда пришёл с частичкой 'иного начала' в брюхе, если имелись у него к тому времени такие анатомические детали да и сама анатомия.
Вот теперь и тварный мир озарён этим странным пламенем изнутри, он, мир, в некотором смысле виден, то есть начинает существовать, и Отец слегка озадачен. Конечно, первым делом он спрятал всю эту историю, а что не смог спрятать, - исказил. Но вот что же делать дальше - с этим, чем бы это ни было, в чём тут польза? Ясно, что она есть, что пламя это нужно удержать и даже не особенно задумываясь - зачем, но...
Дурную шутку сыграло с Отцом Величия любопытство.
Духу-то всё было ясно с самого начала, а вот этот... В битвах он был непобедим, но кое-что, как оказалось, его враг умел лучше. Почти сразу после победы Отец, отягощённый трофейной субстанцией, осознал, по не вполне понятной причине (о 'причинах' и казуальности он понял лишь на одно колебание первоатома раньше), некую тесноту.
Ему вдруг показалось, что там, где он пребывает - удивительно, невероятно мало 'места', и это нужно непременно и немедленно исправить и как можно радикальнее. Так и произошёл Большой Взрыв, хотя может быть и не совсем такой, как о нём пишут в брошюрах научных и популярных одновременно.
Материя, конечно, исчезнуть не может, что бы там не бурчали сумасшедшие физики, но с Отцом Величия мы простились, видимо, навсегда. Искрам 'иного начала' абсолютно ничего не сделалось, конечно же, они всего лишь рассеялись, расселились в нашей сильно изменившейся от всех этих безобразий Вселенной.
Так умер победитель 'иного начала' и родился Хозяин - хозяин мира, а, значит, и наш, и не было ему эоны эонов иного дела, кроме как спать в холодной (вот у него и появились чувства) пустоте, завернувшись в одеяло из спиральных рукавов галактик, каковые, впрочем, существовали только в его воображении. Как он думал.
Сны его были невероятны и завораживающи, он мог, казалось, вечно любоваться такой же вечно изменчивой искрой в безднах хаоса, пока не сообразил, что вовсе не спит. И тут он замечает, что всё вокруг - какое-то неудобное, негармоничное и что с этим нужно что-то сделать. Или хотя бы помыслить.
И он мыслит. А потом и делает что-то, не совсем понимая, что именно, но так или иначе, а сначала появляется 'пространство', а там и 'время' заструилось, закапало, хотя его-то как раз никто и не звал.
... Что вы говорите? Откуда взялись 'звёзды', когда не было пространства? И что на самом деле ("Как это было на самом деле. Заметки очевидца.') пространство и время должны были возникнуть раньше? И в другой очерёдности... О, этот бесконечный спор о днях творения.
Но неприятности, к сожалению, не ограничились появлением времени. Как только оно возникло, Хозяин, который на всякий случай замер, затаил дыхание, как если бы обладал им, сделав две вещи в один и тот же бесконечно малый интервал: осознал себя и понял, что кроме него самого, сильного, бесстрашного и знающего путь, рядом есть кто-то ещё! Кто-то, у кого путь совсем не прям. А раз их двое, раз мир теперь сделан из двух половинок, разных внутренне, то теперь он, мир, - живой.
Конечно, это было ложное впечатление и некорректное утверждение: Хозяин был всем и всё что 'было' - было им. Но, как оказалось, не совсем. Потому что рядом и чуть в стороне - из этой знаменитой, эпической тьмы выступил Младший, его брат и близнец, вечно молчащий, сделанный из той грязи, которая не побоялась коснуться света, и из того света, что смог разглядеть в этой грязи себя.
Окончательно уже к тому времени очнувшийся Хозяин с ужасом (теперь и низкие чувства не чужды ему) соображает, чем же Младший занимался всё то время, которого не было, когда он, Старший, превращал кубические парсеки межзвёздного газа в галактики и наоборот. И что пока он там творил пламя астральных дорог, разность потенциалов, гравитацию и число 'пи' кое-что сотворилось и само по себе. 'Иное начало' принесло в Космос сознание, нарушение равновесия, термодинамические процессы и смерть.
С торопливостью и страхом, ещё одним чувством, которое возникло в тот бесконечно короткий 'день', он понимает, это - катастрофа. Имея ввиду ограниченность своих ресурсов, он старается приставить к делу вечно молчащего младшего 'брата', кем бы тот ни был на самом деле.
Толку от этого немного. Младший не идёт на контакт.
Хозяин не понимает его странной пассивности, он начинает что-то подозревать; кажется, страх пролез и сюда, но ведь родная кровь, да и бесконечная пустота мира и собственное одиночества посреди этого всего начинают действовать ему на нервы, а у Младшего - есть этот удивительный свет, и тут он, Хозяин, могучее и чрезвычайно сложно устроенное, но немного простоватое существо, совершает ещё одно открытие. Последнее. Или даже два.
Во-первых, ничего ещё не закончилось - в битве материи с 'иным началом'. Битва эта даже не начиналась толком, и мир Духа только-только просыпается. Неужели сражение было проиграно нами в первый миг - когда материя осознала себя? А теперь всего лишь развёртывается замысел его невидимого, непостижимого, лишённого очертаний противника...
Но и противнику приходится несладко. Разбуженный Дух не может вернуться к первоначальному покою. Ему не жалко потерянного, его не может быть 'мало' или 'много', он вне мер и счислений, но это ужасающее чувство неполноты, эти потерянные 'иерархии' ... Он перестал быть целостен, его частички, которые - коснувшись материи - приняли, а куда деваться, телесный вид живого пламени, погребённые в плотской мерзости, кричат, плачут и жалуются.
Да что там пламя!
Вместе с искорками, которые всего лишь стараются вернуться домой, к нему, к Духу, уже лезут тугие щупальца материи! - жадные, завистливые и глупые, прут в светлое царство контрабандой, без визы, не понимая, что если ты хочешь пить - ты пьёшь, а не строишь опреснительную установку и атомную электростанцию при ней. Но - поздно причитать. У Духа тоже появляются желания. Он хочет сделать так, чтобы всё стало - как было.
Второе открытие, которое Хозяин вкушает от безнадёжной мудрости взросления, гораздо проще и гораздо ... хуже, что ли: жизнь, а он живёт уже третий период, начинается с предательства.
... А Младший, его брат, вторая половинка, между тем продолжает молчать. И вообще - ничего не делать. Но поговорить им всё же пришлось. Хотя Младшему оказалось очень, очень трудно объяснить, рассказать, как это произошло с ним в первый раз, когда бесплотное и бестелесное бесконечно тонкой иглой укололо ничтожную часть сущего. Коснулась материи. И когда родился он, родился первым, но всё равно оказался Младшим. Так она его назвала, субстанция.
'Иное начало' захотело говорить с ним.
Слова давались Младшему с трудом, он, собственно, и не знал, что это возможно - общение, коммуникация, обмен чего-то с кем-то. Он ведь и не понимал, что кроме него и всего остального, что когда-нибудь станет его старшим братом, в холодной и пустой Вселенной есть кто-то ещё.
Но осознав себя он смог хотя бы слушать. А потом и вставлять слова, хотя и не всегда удачно.
- ... Как же ты всё-таки глуп, непонятное существо. Я вовсе не дитя этого дурацкого Света или Духа. У меня нет творца и господина. Я - первична. Без хозяина. И Властелина Духа никакого нет на свете. Это такие как ты, явления тварные, имеют меру и предел, и остальное, что приходит тебе в голову, если это голова. А я - это всё. Не большое, но и не маленькое. Это не тот случай, когда размер имеет значение, дорогой ...
И Младший ещё не дослушав уже понял, чего от него хотят, хотя и делают вид, что говорят о другом, и помыслил разделение полов, так что собеседник его стал 'женщиной'. А сам он, соответственно...
Кроме того, раз времени тогда всё равно не было, он тем же разом догадался, что если реализация жизненно необходимых потребностей будет сопровождаться чувством удовольствия, то это будет разумно. Правильно это будет, вот только придумать бы ещё это самое 'удовольствие' ... Но взглянув на полулежащую напротив него (он и пространство придумал первым, пусть и локальное) 'женщину' как-то даже не понял, а безошибочно ощутил, что и с этим - проблем не возникнет.
- ... и поэтому меня не бывает много или мало. Всегда - в самый раз. Ровно столько, сколько этой твоей материи нужно. Этой грубой, сильной, такой мускулистой материи. ... Нет-нет, ты пока сиди, где сидишь. Я начало духовное, мне этого не надо. Мне, милый, нужно иное.
- Чего ты хочешь от меня...
Так, кажется, это называется: 'смех', а к смеху полагается очень многое, и вот топология сущего удваивается ещё один раз и появляется, наконец, мир идей. Вот с чего он начался, оказывается, с отвратительной, грязной оргии. Но Младшему сейчас совсем не весело. Ему жарко, горячо, неудобно, но он ни за что не остановится. Это тебе не распределение массы межзвёздного газа считать.
Собеседница ничего не отвечает, лишь продолжает смеяться и ему становится совсем ... странно. И он начинает понимать, что такое стыд, страх и сладость греха. О, а вот и сам грех, уже в наличии, и это такая штука... Немного сложная в понимании, когда в первый раз, но зато потом...
Теперь-то он видит, как всё это было глупо и стыдно - ведь теперь ему кажется, что он говорил с собой. Но, как оказалось, не только с собой, когда взялся за красное, раскалённое железо руками, соединил материю и 'иное начало' сплавляющим огнём. В сгоревших до костей ладонях заплясал почти невидимый огонёк, и боль почти ушла.
Он, огонёк этот, принёс жизнь и создал душу. Разум уже имелся, разумом обладал Старший, но и с живым пламенем пришло немало. Гораздо больше, чем хотелось Младшему! И вместе с огоньком почти сразу, на полшага всего отстав, выбралась из ящика подарков смерть.
Следующий 'день'.
... Но мир ещё только начинал меняться. В мире немало имелось вот таких уголков и закоулков, первозданных. В мрачном сером ничто застыла, недвижимо скорчилась тень. Младший ни от кого не прячется, наоборот. Во Вселенной всего два существа - и одно из них уже сидит. Вот и она, первая тюрьма мира.
Откуда-то из пространственно-временного континуума скользнула вторая тень. Старший. Да, он принял вещественную форму. А почему бы и нет? Уже потеряно всё, даже честь.
... Офицер в чёрном кожаном плаще и сверкающих в тусклом свете лампочки сапогах на миг застыл в дверях камеры. Шагнул к стулу, не глядя на застывшего у стены брата устало швырнул мокрую от дождя фуражку с высокой тульей в едва заметно дрожащий жёлтый круг света на расшатанном столе, по-хозяйски утвердился на простой, но прочной табуретке.
- Сядь... - бросил не поднимая глаз.
По углам камеры развалилась тьма. Она не боялась света в те первые минуты мира. Тем более такого - электрического, сделанного. Она здесь хозяйка, в этом океане страха, вожделения и смерти, и поэтому Младшего совсем не видно в чёрном балахоне каторжника, только нога, худая лодыжка в синяках, обутая в деревянное сабо, едва заметно подрагивает в конусе света.
- Это обязательно? Все эти кандалы, все эти дурацкие синяки? Весь этот ... антураж. Наиграться не можешь?
Офицер, кажется, колеблется. Не хочет первым начинать разговор. Да и о чём им говорить. Они и так понимают друг друга. Делать-то теперь что?
Младший вспоминает бесконечное количество картинок, миражей, созданных его сознанием. Ведь это всё - миражи? Ведь всё это было - ненастоящее?
... Солдат у выщербленной кирпичной стены, неловко расставивший руки, гимнастёрка распояской, закусив губу бешено скалится, глядя ему в лицо ... Сидящая на подоконнике женщина, молодая, но знает о мире намного больше, чем хотелось бы.
Что такое 'расстрелять', 'морщинки', 'господи!'?
Как, откуда всё?!
Я...
Это всё - на самом деле? Это я делал с ними?!
Он никогда не обманывает себя, но всего лишь хотел узнать, как это - иметь свойства? Отделиться от мира. Взглянуть на себя со стороны.
А для этого нужны, совершенно необходимы - другие. Понятно, зачем, но вот как это сделать чтоб всё было - само собой. Чтобы они всё делали сами, без его приказов, чтобы были - как настоящие.
И даже не хрень эта с якобы похищенным огнём, у кого ему было красть - у себя самого? оказалась самой сложной в исполнении. Но вот какая это была морока: слепить из мириадов отдельных сознаний и личных бесконечностей единый мир, который изменялся бы почти одинаково и почти одновременно для всех его сочленов. А ведь и тогда, случалось, выпадала закладка, и человек с ужасом смотрел на окружающих - а верно ли, что всё моё таково, как и ваше, и как это возможно, а где-то в далёком будущем уже сплетала кольца великая, но вполне бесполезная идея 'вещи в себе'.
И началось.
К появлению жизни Младший не имел прямого отношения. Всё уже само собой так далеко ушло из капканов равновесья, что ничего удивительно. Что это было: 'маленькая теплая лужа', подводный вулкан или какой-нибудь гейзер... Что-то было, не панспермия же, в самом деле. И вот: клетка, цитология, у клетки появляется мембрана, а значит и градиент концентрации. А там ещё одни миллиард лет, которых всё равно нет, и готово дело: поползли по нам счастливые обладатели аэробного дыхания. Первозданная грязь замешивается, то есть распределяется всё более неравномерно.
После кислородного дыхания было много чего, и его огонь достался в конце концов каким-то грязным, волосатым, кособоким, решительным и решительно ничего не понимающим существам. Да, у них имелся хоть и плохонький, но разум, ядовитое оружие слабых, но они совсем не были созданы для живого огня. Желания их были сильны, но несколько однообразны: жрать, совокупляться и сохранять себя в потомках. Эта была всё та же грязь, пусть и со стразами на вонючих набедренных повязках, но совсем не существа чистого духа.
Им не нужен был никакой огонь, кроме реакции окисления! А тут в их мрачных и смрадных пещерах вдруг взорвалось бешенное, беспощадное солнце. Искры иных миров вплавились в мясо, впились в мозг, когда с кровавой рвотой и яростным рёвом рождалась в человеке душа. Да, всё так и было: однажды тёмный и косматый зверь, сойдя с ума, очнулся человеком. Опаснейшим и злейшим из зверей - ведь беспощадное солнце в его пещере всё показало не успевшим солгать хозяину глазам: злобная, трусливая и завистливая тварь. Её немногие радости 'иное начало', поселившееся теперь в голове, объявило 'животными', а его самого - грязным скотом. Явилась беспощадная идея 'зла' ('добро' здесь и далее везде совершенно лишняя штука). И он сам, сам теперь понимал это о себе. Он верил! Он ненавидел себя...
Но ведь он и был - животным! А кем же ещё он мог оказаться.
И разве он спорил? И разве он просил - этого солнца в душе и саму эту душу? Разве он хотел, вот так, как скованные одной цепью - жить с познанием добра и зла? Что ему, неумелому неудачнику было теперь делать со всем с этим?
И пошло, покатилось...
Стыд, трусость, лесть, ложь, и очень быстро - гнев! Сильнее, чем творца они ненавидели только самих себя. У них сразу же начались сначала маленькие, но кровавые, а потом и настоящие - на истребление, войны. Они, как амёбы, неудержимо делились, отстраняясь друг от друга самыми разными способами, они высчитывали заслуги, никогда не забывая проступки, возводя на собственных спинах замысловатейшие иерархии.
А потом, тоже почти мгновенно, вдруг оказалось, что раз есть люди, то будут и 'боги', и в связи с этим начали возникать - и даже вопреки его желаниям - какие-то невнятные, но чрезвычайно живучие комплексные сущности второго порядка. Они немедленно стали путаться под ногами, осуществляя обратную связь и сбивая все настройки.
Разве он хотел - так? Разве он желал им зла? Лишить их имеющегося, сократить пространство решений, подарить неэквивалентный обмен и заведомо искажённую информацию? Познакомить их с понятием первородного греха, поставив мир на грань бездны?
Нет, конечно. Конечно, не желал. Он вовсе и не думал о них. Не думал о них, как о существах, таких же, как он сам. По-настоящему это ведь даже не его игрушки. По-настоящему - это игра его ума, они даже не вещественны. Он придумывал - как это, когда железо входит в печень, когда мать убивает своих детей, как это - вечная любовь, когда и как начнёт тут рваться... Любопытно.
Вот она - бесконечность замысла, а не все эти шлаки плоти, перегоревшей в творческом огне, все эти дурацкие галактики и эффект Доплера. Да, Доплер ещё не родился, но ведь эффекту это всё равно.
Было любопытно, стало - страшно. Преобразить весь мир, но не себя, и стать рабом своих же гнусных тварей? Стать игрушкой страстей, увлечься, почувствовать стыд. Разве он тоже должен меняться? Чем он плох, как его можно сравнивать с этими... Которых он сам и придумал, вы что, не понимаете?!
Он всего лишь играл. А теперь даже не надоело. Теперь стало страшно. Теперь хочется покоя. А поскольку сейчас - пока Старший всё ещё пребывает в летаргическом сне - даже лгать не нужно, потому что некому, то...
Так и закончился их Золотой Век, когда они действительно были - почти как боги, но ведь их собственный творец оказался, кажется, животным.
Раздосадованный и обозлённый он очистил сфероид от раковой плесени. Аккуратно и надёжно, огнём и водой.
Они все, конечно, умерли, лишились телесной оболочки под кубическими километрами солёной воды, но души их, призрачные огоньки, никуда не делись. Теплились, едва тлели, но разве может огонь первого рода что-нибудь сделать с искрой? И они, души, всё помнят. Всё понимают. Они стали лучше, чище; боль и смерть промыли их, теперь они могли бы, ему кажется, попробовать жить с огнём в душе, но ведь уже слишком поздно.
А может быть и нет. Так на свете появилась туманная идея, которую Старший потом назвал Лестницей Алефов. И они с Младшим стояли не то что бы на первой ступеньке, а так - в крови и грязи у подножия.
... Когда всё это и многое другое было сказано, а вернее - понято - в первой тюремной камере мира, то сам Старший никаких лестниц в своём будущем не увидел.
- Вот так, брат? Ну и сволочь же ты...
Старший сейчас прощался со своим несостоявшимся.
Он-то возник из вихрей и противоборств, возник как мир осязаемых и стойких равновесий, абсолютно разумный и в такой же мере безжалостный. И теперь вместо блестящего и холодного одиночества, вместо того, чтобы потратить вечность на то, чтобы исследить все звенья мирозданья, разъять Вселенную на вес и на число ему придётся...
Старший не обманывался: лишь два пути раскрыты для существ, застигнутых в капканах равновесья: путь мятежа и путь приспособленья. Его брат выбрал третье, а ему и выбирать не из чего.
...Ну и что же, что по этой лестнице, в которую он не верил, потому что не понимал, пройдёт кто-то другой. Он, Старший, солдат, он никого не предавал, у него есть долг. Пусть в бесконечно далёком будущем кто-то взглянет на него и скажет - пройденная ступень, Алеф-Ноль. Пусть, до этого ещё нужно дожить. Не так это просто, шагать по звёздам.
Старший никогда не видел сладчайшей змеиной улыбки этой... этого ... духовного создания, что убила его брата. Но очень хорошо представлял её себе. Живого пламени у Старшего нет, но он, кажется, понял, что это за штука - сплавляющий огонь. Дыхание, биенье и горенье.
И мы ещё увидим, существо... Мы ещё посмотрим на творящий ритм мятежного огня, мы тебе его в глотку вобьём, сука, и поглядим, кто окажется сверху, и у кого яйца стальные, а у кого даже крашенных нет!
Он поворачивается к брату уже с некоторой досадой. Он готов действовать, и брат становится лишним, он более не нужен. Ещё одна забота.
А Младший смотрит на него с ужасом, слишком хорошо понимая, что это ещё одна ловушка 'иного начала', искусителя, от которого нет секретов, которому мило только одно - вечное движение, бесконечная дорога, а кто упал, тот пусть сдохнет; того, кто упал, и в самом деле - не нужно.
И вот его брат становится Хозяином, и его собственная сила оборачивается против него, и Старший, конечно, всё поймёт, но тогда будет слишком поздно, и не будет совсем уже никакой надежды.
Что же ему остаётся, Младшему? Как сделать бывшее - небывшим? Ведь если взвалить на себя всё горе, заглянуть в глаза каждой матери, прикоснуться к каждому сочащемуся кровью кусочку человеческой души, то сдохнешь в первое же мгновение беседы с миром, как он есть, безразличный, слепой и равнодушный. Совсем, как я. И разве я не пытался сделать это почти с самого начала?!
- ...Откуда оно взялось? - орёт на него Старший. - Не молчи, сволочь! Ведь это, иное, мать его, начало, оно же рядом совсем. Если оно, если он ... Все эти искры твои исчезнут, ведь сдохнут все, соединятся с источником и забудут нас. О себе забудут! Ведь это хуже, чем убийство. Окончательно лишатся души, и будет тут - как в сердце звезды. Ты думаешь, мы такие - первые?
Где его искать?!
Где живёт душа?
Не молчи, тварь!
Но Младший молчит.
Но молчит он не потому, что у него всего поровну - и белого, и чёрного. Если бы ему было всё равно, мы бы давно уже действительно ... исчезли бы. Сколько таких миров осталось торчать гнилыми зубами при бесконечной дороге...
Младший молчит, потому что ему нечего сказать.
А потом он встаёт и стараясь не встречаться со Старшим глазами идёт вниз, босыми ногами по кремнистой дороге. Вот сейчас - это уже не картинки, не воображение. Внизу его ждёт... Нет, он не умрёт, он превратится. Ещё одна душа, одна из многих.
Как это не похоже на лестницу.
Старший начал искать его с самого начала.
Хотел договорить, доспорить или просто отстегать хворостиной. Потом понял, что это невозможно. И даже ненужно. Потому что Младший не хочет этого. Если он что-то помнит ещё - там, внизу. Среди людей.
Бог бросил, уничтожил свои творения. Они - забыли бога, но это - помнят. Каждый, кто просыпается, обречён пройти через это вечное повторение, через первый шаг на пути обретения души. Когда камень упадёт в первый раз, и вечный двигатель совести сделает первый оборот, чтобы не останавливаться более никогда, когда всё приобретёт, наконец, свой истинный цвет и верные формы - тогда Младший освободиться от дурмана. И они смогут вернуть всё, как было. Или хотя бы поговорить. Доспорить.
Но придётся объясняться и со всеми остальными.
С теми, кого Младший предал. С теми, на кого пал его грех, первородный. Что они ему скажут на Страшном суде, где не Бог будет судить человеков, а души спросят с первого грешника по духовному подобию которого были сотворены? И тогда появится новое человечество. Новая ступенька. По которой уже пройдут другие.
Вот Старший и старался, чтобы они поняли, как это - быть предателем. Чтобы не думали о себе слишком много. Чтобы обрели, сволочи, понимание. Из собственных рук. Чтобы не судили слишком строго его беззаботного, безумного и злосчастного брата. И право у него было, сам придумал: да, по праву ошибки, была такая древняя формула.
Он не любит думать о себе, как о Хозяине, как о господине по имени 'Господь'. Впрочем, называться 'Богом' - богатым, подателем благ, всех благ и некоторых удовольствий, вечным пастухом стад человеков, нравилось ему ещё меньше. Тем более, что никаким богом он не был, богов не любил и разговор с ними имел короткий.
Да и к людям относился...
С радостью привёл бы всех к общему знаменателю, но - нельзя. Ведь те взяли в заложники единственное, что дорого ему на свете. Вот и приходится терпеть.
И они, конечно, что-то такое сообразили.
Ах, как они ненавидели его, как смеялись над ним, когда полагали себя в безопасности. Они назвали его 'дьяволом' (то есть клеветником - кого он оклеветал, неужели вас, мерзкие, двуличные скоты?), 'сатаной' (то есть противником - своих чудовищных представлений о должном, не иначе) и даже каким-нибудь Повелителем Мух.
Хозяин, принимает удар, он существо жёсткое.
Тем более, что сам он никого не заставляет творить это пресловутое 'зло' (они и сами это признают, сквозь зубы, в очередной раз величая его - обманщиком). Он никого не обманывал. Он всего лишь делал так, чтобы человек проснулся. Взглянул на себя со стороны. И ужаснулся, грязное животное. А как иначе разбудить душу?
Он хорошо запомнил это чувство. Его испытал другой, но он запомнил.
Но это - долгое дело. Пока не проснётся последний из тех, кто внизу, всё равно ничего не произойдёт. Но что время для Хозяина... Тем более, что вслед за смертью пришло в мир и вечное возвращение.
Они никогда больше не увидятся, они не вернутся к началу, к тому состоянию мира, откуда началось их бесконечное путешествие.
Старший начинает всё сильнее походить на Младшего. Принимает в себя его черты. Так называемые отношения, то есть люди, как таковые, становятся ему понятнее, а желание понимать их - всё сильнее. И однажды Младший сможет вернуться. И Старший станет целостен и закончен. И может быть мир остановится, закончится и умрёт наконец. И вместо него родится новый. Без Хозяина. Пока.'
('Психология Религиозных Представлений. Книга Древняя.' Сборник статей.)
На первой странице неровными, злыми буквами кто-то написал, как накричал: 'Что это за похабный тон?! И где классическая концепция Демиурга, где Ахамот-София? Где, наконец, гносис?! Да ведь это запись какого-то примитивного орфического культа! Сделанная еретиком!! И идиотом!!!'
Вторая надпись имела безошибочно определяемый вид резолюции. Меленьким, аккуратным и хорошо читаемым почерком она требовала: 'Снять статью из-за проблем с библиографией с заменой на ...'
А мальчишка с зелёными глазами глядел на неопрятную, всю в расплывшихся пятнах животных жиров последнюю страницу, испытывая огромное недоумение и странное неудобство. Он не очень хорошо понял автора, ничего подобного с ним, мальчишкой, не происходило, но вместе с тем... Ведь могло быть и так. И насчёт предательства, как-то остро это обвинение укололо.
И откуда этот ... этот автор всё это знает? Неужели сам придумал? Вот ведь действительно - сволочь! И где оно, другое начало, ведь его нет и не может быть, уж он-то знает, но ведь как хочется чего-то такого иногда.