Аннотация: Песни исполняет Николай Петрович Караченцов. To be continued...
Россия, Ростов-на-Дону.
- Что бы такого мне сделать поганого? - напевал себе под огненный клюв Феникс. - Кого бы это очень гадостно убить?
- У тебя и так все помирают не слишком-то веселенько! - отметил Первая Сущность. - Злой ты!
- Неужели не помнишь, - удивилась пламенная птица, разливая вокруг себя целые волны кипящей магмы, - что последняя девчушка не умерла, а поехала на Игровую Доску на маршрутке?
- Да! - рассмеялся Дракон. - Полет с несколько сотенной высоты, ударяясь о скалы, смертью считать не стоит!
Феникс пристыжено умолк.
- Любишь ты глупые смерти, - вздохнул Первый бог, взирая сквозь Вневременье.
- Да, это в моей крови! - довольная птица взлетела вверх, пропадая в тумане, где еще долго сверкало пламенное зарево в молочной дымке.
День был на редкость гадостный. Пасмурный, унылый и слякотный, даром что воскресенье. Впрочем, если бы он был светлый и солнечный, было бы еще хуже. Серо-мрачная погода хотя бы соответствовала моему мрачному настроению. Знаете, когда руки чешутся пустить себе пулю в висок не от тягостных жизненных обстоятельств или какой-нибудь несчастной любви, а просто так - посмотреть, что там, за Гранью. Может, все же что-то интересное, хотя вряд ли... Да и знаем мы и так, что такое эта Грань, и как обстоят дела за ее пределами. Даже там нет ничего интересного... Просто потому, что ничего нет. Для самоубийц уж точно.
Скучно, господа. Даже не тоскливо, а просто скучно, и... От кое-каких воспоминаний не проходит ощущение зияющей дыры в груди. Знаете, как это чувствуется, когда в твое живое тело попадает пуля? Вначале ты ощущаешь короткий и резкий толчок, потом исчезает воздух в горле, и тебя сгибает пополам. Лишь затем приходит жгучая огнедышащая боль, вместе с ощущением странной, неучтенной пустоты там, где только что было твое сердце. Пустота медленно - так тебе кажется - вытесняет боль, но она еще мучительнее боли. И только лишь затем меркнет в глазах свет, исчезают краски, и мир окрашивается в тусклость пасмурного дня. Потом исчезает и серый цвет, и остается вначале белый, а потом - черный. Все это происходит жутко медленно, и кажется, будто ты можешь видеть, как другие летающие свинцовые жучки пронизывают, как игла энтомолога бабочек, твоих неповоротливых товарищей. Медленно просвистывают пули, еще медленнее, как гигантские башни, рушатся сраженные ими люди. И последнее твое чувство - удивление и непонимание: как можно так нелепо подставляться? Их же видно... Они медленны... Почему от них не уворачиваются?
Тьфу, блин. Опять воспоминания вылезли. Да когда ж это кончиться?!
Впрочем... А что я без них? Когда-то меня учили, что мы - это то, что мы помним. И ни капли более или менее.
Я нащупал в кармане коммуникатор и, не глядя, вдавил кнопку проигрывателя. Ненавижу наушники, по крайней мере эти, маленькие, вставляющиеся в ушные раковины. Терпеть не могу ощущения чего-то, находящегося в ушах, как будто уховертка залезла. Пусть играет по громкой связи, хоть челов озадачу. В кои-то веки настоящую музыку послушают, а не свои любимые "сиси-пуси-миси-васи". Хотя бы вынужденно. Кто слово вякнет - урою! Как сказал один зенитчик когда-то:
- Ребята, вот увидите, сегодня обязательно кого-то собъем.
- Почему?
- А я сегодня злой!
Вот и я - злой...
По бутылкам из-под шампанского
Бьет навскидку, шутя, поэт.
Оставляя все меньше шансов для
Ослепительных эполет...
Сидящие рядом и напротив люди покосились на меня. Файлы явно у них не складывались. Высокий и, скажем так, объемный парень в короткой клепанной косухе, светло-серой водолазке с высоким воротом под горло и кожаной фуражке с длинным козырьком. При всем этом - в очках. Не то неправильный скинхэд, не то толкиенутый металлист, а скорее просто не разбери-поймешь. И песня слишком странная для современного мира...
Мягкий баритон Николая Петровича успокаивал душу.
Сколько в жизни короткой выстрадать
Довелось - не хватает слов.
Но дурачились и под выстрелом,
И стреляли поверх голов!
Автобус накренило на крутом повороте. На меня недоуменно воззрились: блондинка в короткой синтетической шубке, вертящая в пальчиках куртуазный телефон, и бабка деревенского вида с объемистой авоськой на коленях. Стоящий неподалеку парень глянул понимающе. Автобус взобрался на гору, вырулил на прямую трассу, и я оказался единственным, кто сошел на остановке "Змиевская балка".
Под ногами хлюпала, засасывая ботинки, типичная для южнорусского февраля грязь. Маленький, похожий на мавзолей постамент у мемориала был пуст. Только откуда-то снизу высунулась на мгновение голова существа неопределенного пола, коротко стриженная и явно крашенная в иссиня-черный цвет. На плечах существа болталась блестящая болоньевая куртка, тоже черная, украшенная какими-то значками. То ли гот, то ли эмо - много их развелось в последнее время, и зачастили они сюда, к мемориалу-оврагу, где в оккупацию Ростова фрицы расстреляли за три дня десять тысяч человек, подходивших под клеймо еврея...
Увидев меня, голова спряталась - там, под постаментом, помещение есть. Оно заперто должно быть, но эти, вездесущие, кажется, навострились открывать замки. Пронырливы, не хуже тараканов... Некоторые готы, из настоящих, в самом деле чувствуют энергию смерти, и эмо, тоже из настоящих, а не выделывающихся, к таким местам чувствительны. В местах массовой гибели людей, царства насильственной смерти, своеобразное энергетическое поле, сохраняющееся довольно долго, особенно если про это место помнят и ухаживают за ним. На кладбищах, например, другая аура, туда свозят уже мертвых, скончавшихся от чего угодно. Там грязная энергия, муторно от нее, только чокнутым готам нравится... Точнее, они так думают. Самовнушение, господа, штука тонкая и в самоанализе трудноопределяемая...
Поднявшись по трем ступеням, я подошел к парапету, запрокидывая голову навстречу налетевшему ветру. На Змиевской балке на меня снисходило удивительное умиротворение. Энергия смерти - безразличная для нормальных людей (они в нее не верят даже), убийственная для эмпатов (исключая некоторых мазохистов, вроде того, что в подполе), порой необходимая для таких, как я...
Не спасали советы дельные,
Жизнь, гляди, а все ж хороша!
Кодекс чести, дела дуэльные,
Нерасстрелянная душа...
Кодекс чести, дела дуэльные,
Нерасстрелянная душа...
Посередине балки возвышался бетонный монумент - памятник погибшим. Земля поднималась скатами, нелепо торчал памятник, шумела невдалеке дорога, но краем уха улавливались, воспринимались совсем другие звуки. Презрительно-лающая речь и сухие "бабах" пистолетных выстрелов. Стонов не было. Я их не слышал.
Я сошел с постамента и спустился в балку. Далеко звучащие голоса не приблизились, но стали словно чуть более отчетливыми. Чей-то спокойный голос по-немецки приказал собрать все снятое с исполненных тряпье, запаковать и отправить в фатерлянд. Я не знаю немецкого, но понял смысл фразы... "Прежде всего - порядок". Орднунг.
И снова - череда коротких обыденных команд, оканчивающаяся серией размеренных, не очень громких хлопков. И опять - "орднунг"... И так до бесконечности. До вечности, длившейся три дня.
Змей, кстати, в Змиевской балке нет. Раньше, говорят, были. Исчезли аккурат после конвейера смерти. Зато появилась куча кротов, вся балка изрыта кротовинами. Если есть кроты - значит, червяков полно. Откуда здесь черви? Думаю, понятно, откуда...
Про странное существо эмовидного облика, сховавшееся под "мавзолеем", я, признаюсь, забыл. Подойдя к памятнику, я положил на него руку. Зачем? Да ни зачем, захотелось мне так. Холодная память бетона несла какую-то информацию, и я пытался расшифровать, что хочет сказать мне серая мощная глыба. Кто-то может сказать, что все это бред и блажь - мне все равно. Я и не скрываю, что мне плохо, я не умею скрывать этого. Я так меланхолирую. У кого претензии, подите к черту. Могу выдать пропуск до младшего помощника третьего истопника на четвертом круге. Не желаете? А зря, нам клиенты всегда нужны...
Тонкий голос окликнул меня, я недовольно развернулся, не посмотрев под ноги. Нога попала в кротовину, я споткнулся и машинально дернулся назад. Меня сгубило нежелание падать носом в грязь. Затылок вошел в тесный контакт с бетоном, кожаная фуражка смягчила удар, так что я даже успел подумать: "Блин, до чего же глупо!".
И сознание навского эмиссара накрылось медным тазом.