Удивительная вещь случилась с Альбертом Моисеевичем - он перекувыркнулся. Нет, в самом факте кувырка ничего удивительного нет, хотя Альберт Моисеевич в описываемое время был в значительных летах, и его пожилые телесные сочленения отнюдь не способствовали акробатическим трюкам. Впрочем, как утвердала баба Манюня из соседнего подъезда, после смерти жены, дражайшей Виолетты Никифоровны, Альберт Моисеевич полностью отдался утренним пробежкам, и часто, рабочий люд, спешащий при первых лучах солнца мимо Пафнутьевского парка на работу мог лицезреть бодрейшего и милейшего старичка, бегущего трусцой в окружении своры собак с удивленными взглядами.
Как бы то ни было, удивительная вещь случилась с Альбертом Моисеевичем после того, как он перекувыркнулся. Не будет преувеличением сказать, что после этого кувырка жизнь его пошла наперекосяк, ибо, совершив столь нехарактерный пируэт, Альберт Моисеевич совершенно опьянел. Надо заметить, что он был притом совершенным трезвенником, прекратившим пить горькую после одного случая в молодости, когда он бегал в одних сапогах и майке навыворот, да еще и с пятном, чорт его разберет, то ли от жирных котлет, то ли от майонеза, за своей будущей второй половиной по общежитию Технологического Университета. Эта страница биографии всегда тяжело переживалась Альбертом Моисеевичем, и он дал себе зарок, что перестанет пить. И тут вот случился казус - опьянел после кувырка.
Произошедшее так удивило Альберта Моисеевича, что он не нашел ничего лучшего, чем сесть на свежепокрашенную скамейку и задуматься. Мысленный процесс с самого начала совершенно не задался, и очень некстати был прерван блюстителем порядка, немедленно отконвоировавшим совершенно нетрезвого мыслителя в хладные пенаты участка милиции, где он смог далее предаваться своим умозаключениям. Так и не придя к конструктивным выводам, новообращенный пьяница был выпущен утром из пенатов, предварительно будучи освобожден от некой суммы денег пропорционально совершенному общественному нарушению.
Вдохновленный музой голода, Альберт Моисеевич помчался в столовую завода по производству бетонных бытовых изделий, где им незамедлительно был составлен стол из традиционных первого, второго, третьего и компота. Терзаемый муками голода, он стал поглощать первое - и почувствовал острый привкус коньяка. Напрасно Марья Павловна, толстая и добродушная повариха, доказывала Альберту Моисеевичу, что в столовой не кладут коньяк в первое, ибо это: а) дорого; б) противоречит пролетарскому укладу; в) еще чувствуются остатки вчерашнего опьянения Альберта Моисеевича, имевшего вид человека, навидавшегося видов - все эти возражения гурман отмел и обменял первое на чуть более другое первое. Чуть более другое тоже отдавало коньяком; перейдя к второму, Альберт Моисеевич смог насладиться изысканным букетом из крымского портвейна и, кажется, кумыса, третье имело нотки пива и недорогого одеколона, а компот больше напоминал по вкусу смесь антифриза с жидкостью для протирания полированных поверхностей. Впрочем, последнее выяснилось уже апостериори, когда двумя днями позже Альберт Моисеевич снова заказал этот компот и таки выпил его, ибо в описываемый день он до него не дошел, сраженный наповал двумя вещами: всеми упомянутыми напитками и внезапной мыслью, что весь мир ополчился на него.
Сев на диету, Альберт Моисеевич смог, наконец, обрести ясность мысли, и, путем несложных экспериментов, определил, что с момента того злополучного кувырка его жизнь пошла наперекосяк, поскольку его физический организм отныне воспринимал любую пищу как выпивку. Котлеты, в общем, отдавали "Столичной", наоборот, шницели были больше похожи на "Московскую", обилие продуктов рыболовства Альберт Моисеевич особенно невзлюбил, так как они практически повторяли всю гамму продукции винодельческой Кубани. Экспериментируя таким образом, научный феномен перебрал все виды продуктов, доступные его уровню пенсии, все более и более впадая в отчаяние, пока, наконец, не был окончательно подкошен прозаической гречневой кашей, имевшей вкус перебродившего квасного сусла.
С отчаянием и важной информацией об экспериментах, Альберт Моисеевич помчался в Академию Наук. Доктора и младшие научные сотрудники ахали, качали головами, делали анализы и круглые глаза, говорили непонятные слова вроде "инвертированная алкогольдегидрогеназа", после чего поздравили старичка с признанием его как феномена и отправили домой. Придя домой, Альберт Моисеевич сел на пол и вляпался в черную меланхолию. Дальнейшая жизнь представлялась ему беспросветной кузницей, где пьяный кузнец непрерывно лупит молотом по звонкой стали.