Мы живем в том времени, когда вновь исследуются самые потаенные пласты нашей не столь уж далекой истории. Запыленные папки с надписью "Хранить вечно", извлеченные из спецхранилищ, доносят потомкам голоса их отцов и дедов, раскрывают их удивительные дела и судьбы. Пересматривается сейчас подход и к событиям последней войны.
Многотомные исторические издания, насыщенные описанием побед нашего оружия на полях Великой Отечественной, сейчас, через много лет после ее завершения, дополняются скупыми, пропахшими пороховой гарью, сообщениями о трагедии армий, окруженных под Киевом, Вязьмой и Харьковом; подробностями безнадежного и упорного боя, который вели среди топких болот и сырых лесов части 2-ой Ударной армии, преданной своим командующим, не сдавшейся; описаниями героической обороны Брестской крепости и Аджимушкайских каменоломен, гарнизоны которых дрались до последнего человека.
В те времена, когда, благодаря официальным установкам, писать об успешных операциях было выгоднее, чем о неудачах, к чести нашей литературы о войне, сжатые до предела фрагменты в некоторых произведениях отразили трагическую судьбу парашютистов, выброшенных в составе воздушно-десантного корпуса осенью 1943 года за Днепр.
Военные историки в долгу перед этими вчерашними, шагнувшими в пламя войны школьниками, добровольно пришедшими в десант, скользящими на зыбкой опоре парашютных строп к земле навстречу боям и смерти.
Причиной срыва воздушно-десантной операции специалисты считают плохую разведку и недооценку агентуры противника, малочисленность и тихоходность транспортных самолетов, идущих на выброску десанта без прикрытия истребительной авиации, неудачное распределение в подразделениях десанта средств связи, не слетанность экипажей транспортных самолетов и, в конечном итоге, сугубую секретность, которой окружило наше командование предстоящий десант.
Однако ошибки штабов в подготовке и проведении операции не дают права на замалчивание судьбы этого отчаянного десанта. Нельзя сбрасывать со счета мужество молодых и тренированных ребят, пробивающихся к земле сквозь пулеметные трассы и огонь зенитной артиллерии, уходящих от плотных облав, выполняющих вопреки неудачно сложившейся военной судьбе свою боевую задачу. А мужество, стойкость и отвага, как считают авторы, категории постоянные на протяжении изменчивой человеческой истории.
Через судьбы и характеры бойцов авторы хотели пояснить одно из темных пятен Великой Отечественной, которых, к сожалению, в ней еще очень много. Парадоксально, но современники могут больше узнать о Троянской войне из произведений великого Гомера, чем о последней, оставившей рубцы и шрамы на всей нашей жизни. Художественными средствами авторы постарались так же раскрыть сущность воздушных десантов того огненного времени.
Дерзость и внезапность
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Десант - это быстрота, помноженная на неожиданность. Под покровом темноты или тумана, приглушив обороты двигателей, проникали в глубь обороны противника на танковой броне пехотинцы. Высаживалась с катеров и шлюпок, по грудь в воде шла к берегу, расцвеченному огнем пулеметов, морская пехота. Бесшумно уходили к земле на зыбкой опоре шелковыми полотнищ десантники.
Это повесть о воздушных десантниках, или авиадесантниках, о крылатой пехоте, как еще называли этот род войск.
И морские, и крылатые пехотинцы имели дело со стихией, субстанцией неуправляемой, как та бабушка, которая, по пословице, ворожит надвое. Иной раз она ворожила противнику, и тогда приходилось преодолевать буйство стихий под шквальным огнем. Но рвались десантники... С моря на сушу и с неба на землю сквозь свист ветра, стынь и мрак в обжигающее пламя боя. Волны выносили на берег бескозырки и собирали на земле немецкие солдаты прострелянные купола.
Главным всегда было одно: появиться там, где их не ждут. Если временно откатывался фронт или, наоборот, приливная волна наших армий не могла с ходу протаранить оборону противника, красные стрелы на штабной карте командующего фронтом смыкались у синего овала, нанесенного пунктирной линией в ближайшем тылу врага. Это означало, что исход операции могут решить дерзость и внезапной и в бой вводятся десантники.
А спустя некоторое время в вечернее небо уходили с наших аэродромов тяжело загруженные машины. Ровно пели, достигнув заданной высоты, моторы, и при тускло мерцающей лампочке пилоты сверяли скудные земные ориентиры с маршрутом, проложенным на штурманской карте. Над намеченным квадратом включалась предупредительная сирена. Вывалившись из кабины, второй пилот косолапил по проходу между плотно сдвинутыми коленями десантников, рывком распахивал бортовую дверцу фюзеляжа. Гул моторов становился сильней, в проем жутким, засасывающим глазом смотрела бездна. "По последнему! - командовал командир группы. - Пошел!". Горбатые от парашютных ранцев фигуры исчезали в люке. Немного спустя, в ночной тишине слышались негромкие хлопки раскрывающихся парашютов.
Впрочем, чаще случалось, что ночь разлеталась на куски от вспышек орудийных выстрелов и пунктиры от трассирующих пуль плотной сетью закрывали подходы к земле. И тогда бой начинался уже в воздухе.
С ночного поднебесья прицельно, короткими очередями били русские автоматы. Воздушные потоки и сила земного притяжения заносили порой парашютистов прямо на вражеские позиции. Зловещими призраками казались тогда немецким солдатам их грузные тени, закрывающие на мгновение звезды. Мелькнув в воздухе, тени сливались с землей и таяли в темноте, как дым. Поодиночке и группами десантники пробирались к пунктам сбора, обходя или уничтожая заслоны, соединяясь в роты, батальоны, бригады.
И тогда отлаженный механизм немецкого тыла начинал давать перебои. Бесследно исчезали офицеры связи, и колонны бензовозов не доходили до места назначения. Взлетали на воздух мосты, летели под откос эшелоны с живой силой и боевой техникой, и зарево ночных пожаров, встающих то там, то здесь, сообщало немцам в опорных пунктах, что их соседям не повезло и завтра опять будет работа похоронным командам.
Раскаленным осколком бродил в теле немецкой армии советский десант, безжалостно перехватывая тыловые артерии. Чтобы избавиться от него, в районы, где у дороги весели таблички с готической надписью "Ахтунг, парашютисты", спешно перебрасывались эсэсовские части, подразделения, поднаторевшие в борьбе с партизанами, подключались ягдкоманды. Снимались с фронта пехотные дивизии. Немецким летчикам приходилось вылетать на штурмовку в собственные тылы.
... К своим, за линию фронта возвращался один десантник из пяти. Они гибли в самолетах, подбитых зенитками и сожженных ночными истребителями. Гибли в воздухе, где находили их вражеские пули. Гибли, когда пулеметные трассы сжигали спасительных шелк купола и земля принимала в себя летящее с чугунным шелестом тело. Гибли при выброске на ложные огни. Гибли в боях на земле.
Зажатые в смертельное кольцо, они успевали уничтожить все, что связывало их с прошлым: письма, документы, фотокарточки. Умирали, оставаясь безымянными и для врагов, и для своих. На обелисках, вставших под Вязьмой и Орлом, Киевом и Майкопом, Веной и Будапештом, можно видеть лаконичные надписи: "Здесь похоронены 34 десантника...", "... 25 десантников", "... семнадцать парашютистов...". Без имен и фамилий.
Но их, как и всех смертных, родили матери, и у них были имена, навеки оставшиеся в памяти друзей, любимых, родных.
Повесть посвящается тем, кто отдал во имя Победы не только свою жизнь, но и имя.
Десантникам Великой Отечественной.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
В ы б р о с к а
В небе бушевал огонь.
Лучи прожекторов кромсали ночь, выкраивая из нее гигантскими ножницами что-то невразумительное. Но этот световой хаос только казался неупорядоченным - люди у проекторов хорошо понимали и боевую задачу, и способ ее выполнения, и конечную цель своей четкой работы. Близкие разрывы зенитных снарядов хлестали ударными волнами по фюзеляжам самолетов, сбивая их с курса, будто сухие листья, вынося из строя.
Факелами ушли к земле несколько горящих машин, разбрасывая вдоль своей последней, смертельной параболы серые комочки куполов - тех, кто успел выпрыгнуть. Из-за плотного огня немецких зениток пилоты уводили свои тихоходные транспортники к облакам и уже оттуда начинали выброску людей и грузов.
Немецкие зенитчики спешили нащупать самолеты и определить цейсовской оптикой расстояние до цели. Транспортные машины русских упорно тянули вверх, то вспыхивая серо-голубыми крестиками в прожекторных лучах, то вновь исчезая в темноте. "Фоер!... Фоер!.." - звучало на батареях. Расчеты посылали в небо снаряд за снарядом, подводя оранжевые вспышки разрывов все ближе и ближе к транспортникам, выбрасывающим десант. Боевая. Азартная работа, услады души. Увидеть и поразить. Сдвинь еще одну риску дистанционного взрывателя, камрад! Фоер!
И может быть, поэтому зенитчики оставили без внимания одинокий русский самолет, идущий на малой высоте и тянувший за собой шлей дыма. Опытным глазом они определили - этому крышка. Обязательно вобьется в землю. Достать бы тех, которые под облаками.
Но немцы явно поспешили записать на свой боевой счет обившийся от общей стаи русский транспортник. Потрепанный войной ЛИ-2 с бортовым номером 47, дымя и покачиваясь, продолжал тянуть, выдерживая высоту, удобную для выброски десанта, хотя огонь немецких зениток не прошел для него бесследно: дымился левый мотор, снарядами размочалило киль, как бритвой отсекло консоль левого крыла при близком разрыве. И все-таки "сорок седьмой" не сдавался. Исправно тянули винты, рули поворота и высоты подчинялись движениям штурвала, и летчики уверенно вели свою машину. Холодное пламя осветительных бомб, сброшенных ночными истребителями противника, заливало мертвенным белым светом кабину пилотов, их лица и свирепое лицо лейтенанта-десантника, нависшего над плечом командира корабля.
Лейтенант Глотов протиснулся к пилотам несколько минут назад. За прозрачным плексом окошек, задернутых по верхнему обрезу маскировочными шторами, плясали прожекторные лучи и оранжевые вспышки разрывов пятнали пространство по курсу самолета. Машина скользила то вправо, то влево, иногда проваливаясь вниз. Но даже самые неожиданные рывки, от которых стонала обшивка, не могли нарушить слаженную работу экипажа.
"Невозмутимые ребята", - с одобрением отметил Глотов, с превеликим, из-за своего снаряжения, трудом пробираясь к командиру. Тот повернулся к нему и сказал:
- Через пять минут - точки выброски.
Утешил! Через пять минут... Да немцы уже пристрелялись к этой высоте, когда шла выброска первого эшелона десанта, который они, кстати, разметали. Правда, они сейчас увлечены охотой за целями на высоте, но что им стоит послать сюда пару прицельных зарядов. Глотов знал, что так и будет. От самолета - куски дюраля, а его ребята - молодые, тренированные, сильные, погибнут, так и не сделав работы, для которой они готовились эти месяцы. До чего простая раскладка. Погибнет, разумеется, и он, но разве в этом дело?
Глотов не выдержал и покрыл всех святых многоэтажным загибом с перехлестами и замысловатыми узлами. Его никто не услышал - по барабанным перепонкам били близкие разрывы. Тогда Глотов выдал во весь голос привязавшуюся к нему с незапамятных времен детскую присказку: "Если бы да кабы во рту выросли грибы - был бы не рот, а целый огород". Это уже для себя, чтобы успокоится.
"Черта с два! - подумал десантник. - Не дам я немцам этих пяти минут. Да и летунам тоже..."
Он сунул руку за отворот куртки, и пальцы привычно захватили теплую рукоять пистолета. Чуточку помедлил, набираясь решимости. На борту транспортного самолета за все отвечает командир корабля, и угрожать ему оружием ... Бунт на корабле сурово карался в любые времена. Ну да ладно. Если бы да кабы ... Семь бед - один ответ. Или "обед", как уверяют остряки. "Вот ведь черт, - выругал он себя. - На треп тянет. Нашел время...".
И грохнуло два раза рукояткой пистолета по приборному щитку. Стремление выяснить отношения с пилотами возникло у лейтенанта Глотова в тот момент, когда сразу же за Днепром немцы взяли в клещи прожекторных лучей второй эшелон десанта и повели его вслед за первым - под дуло зениток, на расстрел, - сдирая с него покров спасательной темноты осветительными бомбами. Зенитчики пока работали на пристрелочном огне, поскольку где-то рядом барражировали их ночные истребители и немцам надо было оценить обстановку, чтобы и врезать по русским наверняка, и не задеть своих.
Вспышки разрывов так плотно укладывались между транспортными самолетами, что Глотов понял: о внезапности не может быть и речи, она потеряна. Прыгать придется на голову противника, который их ждет. И угощенье приготовил, Пожалуйте, гости дорогие. Без пересадки, с неба ... еще повыше - на тот свет. Но это, как сказать...
Сейчас выход был один - десантироваться с меньшей высоты, где плотность зенитного огня была послабей. О том, что к пунктам сбора придется пробиваться через боевые порядки немцев, лейтенант не думал. Лишь бы добраться до земли, до нее, матушки... Там уже другой коленкор. Бог не выдаст, свинья не съест. На зеле надейся сам на себя, а не на доброго дядю-пилота.
Текли секунды. Нагнувшись к прямоугольному иллюминатору, лейтенант всматривался в сполохи треклятого фейерверка. Прочертил небо по диагонали наш горящий самолет. Клюнул носом и круто пошел вниз с обвисшими винтами еще один, соседний. Задымился левый мотор и у своего, родненького, "сорок седьмого".
"Прыгать надо с шестисот метров. - нашел, наконец, решение Глотов. - Гробанут на этом, общем для всех горизонте. Немцы сейчас точнее определят высоту и переведут дистанционные взрыватели на нужное деление. Будут быть на выбор, как на полигоне. Пожалуйте бриться... Кто следующий. Ну нет, этим сукам я своих ребят так просто не отдам. Слишком жирно будет. Болт вам ржавый... Значит, вниз... Летчики меня поймут. А если нет, я им там все разворочу, что пойдут вниз как миленькие. Потом пусть под трибунал..."
И лейтенант неторопливо двинулся под взглядами десантников по проходу и пилотской кабине, повторяя про себя присказку про грибы, которые выросли во рту. Он знал, что когда о грибах, то лицо у него естественное и спокойное. Это и надо показать, А света в салоне хватает от вспышек разрывов. Видно, хотя и не совсем.
Впрочем, хватит про грибы, надо сосредоточиться на ребятах. Узнает ли он их сейчас? Рассмотреть кое-кого в пульсирующем полумраке салона все-таки можно. К примеру, вон та глыба, на голову возвышающаяся над всеми, никто иной, как Миша Коваль, пулеметчик.
Самолет рыскал из стороны в сторону, выполняя противозенитный зигзаг, чтобы уйти от губительного огня. Качало и подбрасывало. Глотову время от времени приходилось опираться о плечи парашютистов, сидящих справа и слева. Так он добрался до Коваля, где пришлось задержаться на миг, чтобы поправить ему плечевой охват, удобнее разместить за широкой спиной пулемет. Миша был явно не в себе и ничем не отозвался на жест командира. Тогда Глотов двинул его кулаком в плечо. Пулеметчик поднял голову и растерянно улыбнулся.
Чуть дальше угадывался по громоздкому контейнеру радиостанции Салайнен, делегированный две недели назад от взвода связи батальона к Глотову. Этому поддержка не требуется. Крепкий парень. Сидит прямо и спокойно, немного даже расслабившись, как путник, присевший у придорожного камня, чтобы отдохнуть и подытожить пройденный путь.
А возле другого, невысокого и плотного парня с черными сросшимися бровями и тонкой полоской щеголеватых усиков пришлось задержаться подольше. Стас Заремба, шахтер-взрывник в мирное время и подрывник божьей милостью на войне, придерживал огромный по вместимости рюкзак, полный всяческими огневыми чудесами на горе немцам. Глотов не знал еще, как он договориться с пилотами, но на всякий случай решил задействовать Зарембу. Лейтенант отогнул подрывнику шлем над ухом, наклонился и четко проговорил:
- Стас... Готовь дымовую... Потом, по команде, в люк... Ты меня понял?..
Заремба утвердительно кивнул и стал освобождаться от рюкзака. А лейтенант двинулся дальше.
И сейчас, заявив о себе в пилотской кабине двумя ударами рукоятки пистолета по приборному щитку, Глотов ждал.
Командир корабля оторвал глаза от приборов и уставился на десантника долгим, внимательным взглядом, как бы оценивая, что это за фрукт. Глотов переждал и это. Пусть смотрит на его мрачную, полную решимости, физиономию со шрамом, рассекшим щеку от левого виска до подбородка. Впечатляет. Но реакция командира оказалась неожиданной. Он, странно мигнув, спросил:
- Чего тебе надобно, старче?
Глотов задохнулся. Вот это, что называется, под дых... Не ожидалось наличия юмора у крылатого сокола. Десантник, значит, нищий старик у моря с протянутой рукой. Как у Пушкина про золотую рыбку. Надо же так повернуть. Впрочем, недалеко от истины. Пилоты везут, а они едут, как пассажиры, и рыпаться не вздумай. Ну нет.
- Конферанс потом! - взревел Глотов, приходя в себя. - На посиделках... А сейчас вниз надо! До шестисот, не выше. И немедленно!
- А пистолет надо бы убрать, лейтенант. Псих?
- Успею. Я говорю: вниз!
- Не могу. У меня приказ.
Ага, дело дошло до приказа. Чего здесь мудрить. У пилотов приказ - выбросить десантников. У десантников - выброситься. Разница в какой-то мере развязывала руки.
- Вниз! - загремел Глотов. - Мать вашу!.. - И для пущей убедительности дослал патрон в ствол пистолета.
В следующий момент он понял, что это пустой номер. Пилотов такими штучками не проймешь. Вот кто не психи. Командир корабля только усмехнулся. Глотов опустил пистолет дулом вниз и сбавил тон:
- Давай вниз, командир. Двадцать моих орлов и четверо твоих соколов стоят того.
- Сожгут к чертовой матери, - уперся командир. - И орлов, и соколов...
А вот тут за горло брать нельзя, понял Глотов. Командир может еще больше упереться. А хозяин, как говорят, барин. Напрасно он с пистолетом... Ладно, попробуем другое. Тут спокойствие надо, чтобы убедить.
В это время наверху, с турельной установки, гулко заговорил крупнокалиберный пулемет. По всей видимости, в атаку на "сорок седьмой" выходил ночной истребитель, и стрелок-радист ставил перед ним огневую завесу. Глотов мельком глянул на землю, такую сейчас недоступную, сплошь перекрытую феерией разрывов, нагнулся к командиру и сказал:
- На этом потолке они быстрей нас подловят. Прихлопнут, как муху, и разотрут. Ослеп, что ли?.. Вцепились бульдогами. Да еще ночные пираты свирепствуют. Поехали к земле, только она нас и выручит. Зенитчики разобраться не успеют, подумают, что подбит. Мотор-то дымит. А мои парни сейчас в люк дымовую гранату сунут. Пусть фрицы утрутся и скажут: если бы да кабы... Ну?
Надо отдать должное командиру - соображал он быстро и был не настолько упрям, как думалось. Посмотрел на Глотова, выдержал паузу и отдал команду. Второй пилот неторопливо передвинул рукоятку сектора газа - самолет перешел на режим крутого снижения.
И тотчас Глотов, повернувшись в проеме кабины к взводу, нашел глазами следившего за ним подрывника и разомкнул соединенные вместе кулаки: "Действуй!". Стас передвинулся к люку, привел гранату в действие и высунул ее наружу возле самой кромки. А Глотов, приковывая внимание взвода, повернул ладонь поднятой руки ребром и сомкнул большой и указательный пальцы в кольцо - "Все в порядке".
Сигнал сработал. Иначе и быть не могло. На борту самолета ты до обидного лишен самостоятельности и тут приходится уповать на отца-командира, который знает выход из любого положения. Если все в порядке, то, значит, так оно и есть. Успокоенный лейтенант не успел повернуться к пилотам, как тут в салоне грянул хохот и пришлось снова повернуться к взводу.
Беглого взгляда было достаточно, чтобы узнать причину веселья. Когда "сорок седьмой", резко идя на снижение, наклонился носом к земле, из хвостового отсека поползли по проходу чехлы моторов, кольцо троса, всякий хозяйственный мусор, а потом загремело и алюминиевое ведро, полное яблок-антоновок. Яблоки устроили в салоне чехарду, подпрыгивая, сталкиваясь, попадая на колени десантников, ударяя по лицам... Их со смехом ловили и тут же, наскоро вытерев, вонзали в сочную мякоть крепкие молодые зубы. Глотов хмыкнул и повернулся, наконец, к пилотам.
Командир корабля жестом попросил лейтенанта к себе, а когда тот наклонился, спросил:
- Чего это твоих смех разбирает?
- Жизнерадостные ребята, - скрыл причину Глотов. - Им мизинец покажи - сразу за животы берутся. Несерьезный народ.
Самолет выровнялся, стал на место пол под ногами и спокойно темнело небо за плексами. Кажется, "сорок седьмой" вышел из зоны зенитного огня. С лесенки турели спрыгнул стрелок-радист и сказал тоном ябедника:
- Они наши яблоки жрут.
- Мы думали, боженька яблоню потряс, - защитил своих Глотов. - А это, оказывается, ваши плоды... Ничего, при случае рассчитаемся.
Командир ослабил руки на штурвале и обмяк, отвалившись на спинку кресла - отдыхал. Штурман оторвался от карты, помигал воспаленными глазами и вопросительно бросил:
- Высадка?..
- За ним право. - Кивком головы командир показал на десантника. - Пусть сам ищет место, где ему ... клюкву-ягоду собирать.
Глотов еще ниже склонился над плексами.
С яблоками в салоне управились быстро. Досталось яблочко и подрывнику Зарембе, который уже израсходовал до донышка дымовую гранату, захлопнул дверцу люка и вернулся прилаживать обратно на грудь свой рюкзак. Огрызки собрали в ведро и, передав его по цепочке, поместили обратно в хвостовой отсек. Солдатская подначка. Полезут летуны за яблоками, а там... огрызки.
Исподволь возвращалось напряжение. Засиделись они в самолете. Купол парашюта над головой теперь казался куда более надежной опорой, чем дребезжащий под подошвами металл. Все чаще и чаще десантники поглядывали на лампочки над пилотской кабиной, откуда должны последовать сигналы, которые они знают назубок и никогда не перепутают: красная лампочка вспыхивает за четыре минуты до выброски, зеленая вместе с воем сирены разрешала уйти вниз, к земле. Но сигналов все не было, и каждый из них влипал в изогнутые стенки цилиндра фюзеляжа, чтобы не завалиться в проход, где зажатому парашютами и перетянутому ремнями человеку не так-то просто подняться.
В размытом серой дымкой земном ландшафте, проплывающем под крылом, Глотов старательно искал место, куда он смог бы выбросить без потерь свой взвод. Почти физически чувствовал, как отдаляются они от пункта общего сбора бригады. С каждой ничтожной секундой. И лейтенанту порой казалось, что он сам сейчас превратился в хронометр, ведущий счет этим секундам. Но для безопасности лучше прыгать подальше от немецкого оцепления нашего десанта.
Просторное поле наплывало справа. Вот в нем стало просматриваться темное пятно, вытянувшееся параллельно курсу самолета - овраг. Глотов показал его командиру.
- Давай к оврагу.
- А не покалечитесь? - спросил командир.
- Это уж наша забота. - уронил Глотов. - Постараемся.
- Дело хозяйское, - сказал пилот и, довернув штурвал, скомандовал в ларингофон.
Свет красной лампочки над кабиной поднял парашютистов с откидных сидений. Из кабины вышел штурман, плечом вперед проследовал мимо двух шеренг готовящихся к прыжку десантников и, полностью открыв, закрепил дверцу люка.
За первым оврагом открылся второй, поменьше, и почти сразу же за этим вторым оврагом начали просматриваться хатки небольшого села. Однако на повторную прикидку решения времени уже не было. Оставалось только дождаться, чтобы ближний край большого оврага дополз до кромки крыла.
А когда он дополз, лейтенант дал отмашку. Красная лампочка сменилась зеленой.
К а к э т о б ы в а е т и ч т о с т о я л о з а в ы б р о с к о й
Десант начинается с боевой тревоги.
Обычно ночью.
Сны десантников беспощадно разрывает медной глоткой труба. Ее требовательный призыв отрывает напрочь от задушевного разговора с давним товарищем, которого похоронил под Вязьмой, от девчонки, целовавшей тебя на выпускном вечере, от улыбки матери, провожающей темя с цветами в первый класс. Все исчезает и тает бесследно. Возвращает солдат к действительности неумолимый трубач. Тревожные звуки, которые, кажется, заполняют весь мир, настойчиво подтверждают. Что это так. Сигнал пришел из кавалерии, переводится он на слова так: "Трубы трубят - скорей седлай коня!..". Но коней у десантников нет и седлать им некого. Гремят сапоги по деревянным половицам и щербатым ступеням, мгновенно пустеет пирамида с оружием.
Не всегда тревога заканчивается посадкой в самолет, но бывалые десантники часто успевают понять, что вернуться в казарму уже не придется. В привычную картину подъема по тревоге вплетаются детали, заметные только их опытному взгляду. Помкомзвода, никого не пропуская, тщательно проверяет экипировку каждого десантника. Взводный сосредоточен и неулыбчив, как всегда перед ночными учениями, но в голосе лейтенанта уже нет привычного металлического оттенка, и оказывается вдруг, что он также молод, как и его подчиненные, и даже не прочь пошутить.
Старшина, скупость которого давно вошла в солдатские анекдоты, вдруг становится похожим на доброго деда-пасечника и к сухому пайку, выдаваемому по тревоге, добавляет из каких-то неведомых запасов по банке тушенки. Выделяются люди для погрузки парашютов на машины и за боеприпасам. Тут уже сомневаться не приходиться - идем не выброску. Новички присматриваются. Как готовятся к ней опытные десантники, уже побывавшие во вражеском тылу.
Рюкзак загружается до предела. И хотя положено лишь два комплекта боепитания, никто не потребует от тебя вернуть патроны или гранаты, взятые про запас. Лишь бы хватило сил взвалить сидор на плечи.
Остаются в тумбочках еще вчера необходимые мелочи и хозяйственные принадлежности, скрашивающие жизнь солдата: открытки с киноактрисами, сапожные щетки и щеточки для чистки пуговиц, запасные подворотнички... С собой ничего лишнего. В политотдел сдаются комсомольские и партийные билеты.
"Старички" возвращаются к рюкзакам и начинают их перетряхивать. Теперь даже ярые любители поесть, которые постоянно требовали у повара добавки, отложат в сторону пару банок консервов и поместят вместо них автоматный диск. Патроны надежнее еды.
Еще одно построение, еще одна проверка снаряжения, и взвод за взводом уходят на аэродром. Пустеет казарма. Когда теперь и кто из ушедших сможет сюда вернуться?
Сила десанта - в быстроте и внезапности. И боевая тревога может быть сыграна за сотни километров от аэродрома взлета. В теплушках досыпают десантники, стараясь досмотреть прерванные сны. Но прежние не возвращаются, сняться новые. Сны, вообще, приходят не по заказу, а когда им захочется.
Чтобы сохранить внезапность, маршрут переброски и конечная станция маршрута становятся военной тайной. Гадают по ночам в эшелонах: куда, в какую сторону тянет их паровоз. Доехали до Москвы и свернули на юго-запад... Ага, кое-что проясняется. Значит, "работать" придется где-то на юге, быть может, за Воронежем, а может, и в Крыму.
Для сохранения той же внезапности на участке фронта, за которым расположен район выброски, разведка ведется вяло. Почти не нет сводится радиообмен с партизанами. Не чаще, чем на соседних участках, летают за линию фронта бомбардировщики.
И немцы, торопясь в укрытия, не догадываются, что в русских бомбовозах со штурманских сидений внимательно всматриваются в земные ориентиры штурманы полков транспортной авиации, мысленно прокладывая маршрут будущего десанта.
В эфире идет повседневный обмен радиограммами, и немецкие "слухачи" не замечают в нем ничего особенного. Однако обычные на слух короткие шифровки уточняют теперь сигналы наводки самолетов в район десантирования, цвета опознавательных ракет, расположение и количество костров, помогающим ориентироваться летящим в темноте самолетам.
С целью сохранить внезапность боевая задача ставится десантникам за несколько часов до того, как самолет оторвется от взлетной полосы тылового аэродрома.
Но основу этой задачи знает каждый десантник: бить врага, уничтожать немцев, ведя боевые действия в составе бригады, батальона, роты или взвода.
А если не повезет, и тебя отнесет далеко от твоих товарищей, и не будет над тобой ни сержанта, ни лейтенанта, задача остается неизменной: бей фашистов, вгоняй их в землю, где только не встретишь, щи своих и, найдя их, уже вместе с ними уничтожай захватчиков. Это когда посчастливится. На миру ведь и смерть красна.
А не будет рядом боевых товарищей - все равно. Сцепи зубы и дерись, пока живой. Дерись, пока не выйдешь к своим или не выползет тебе навстречу залепленная грязью тридцатичетверка продвинувшегося фронта и ты не увидишь чумазые от пороховой гари, такие родные славянские лица первой цепи атакующей матушки-пехоты.
Непредсказуема судьба каждого десанта.
Десант, в котором лейтенанту Глотову на борту транспортного самолета пришлось принимать трудное решение, готовился долго и тщательно.
Не сразу, но благодаря мужеству и стойкости наших бойцов, все-таки распрямились фланги Курской дуги, отбросив к западу уцелевшие немецкие части. Оставляя за собой остовы сгоревших "тигров" и наши подбитые тридцатьчетверки, трупы немецких солдат в окопах и развороченных блиндажах, врезавшиеся в землю "мессершмидты" и советские "яки", могилы товарищей и друзей в медсанбатах, рвались на заход солнца части и соединения Воронежского фронта, разгромившие под Богодуховым и Ахтыркой фашистские танковые и моторизованные дивизии. С каждым шагом наше наступление приближалось к естественной водной преграде - Днепру.
"Чуден Днепр при тихой погоде, когда тихо и плавно катит он воды свои". Это у Гоголя. В сорок третьем году Днепр был чуден, но не совсем. Захватчики взяли себе в союзники эту большую водную преграду. И штурм древней реки мог обескровить наши наступающие с востока армии.
Замысел запустить немцам "ежа за шиворот" - выбросить воздушный десант на правом берегу - был тем средством, которое могло сохранить жизнь тысячам и тысячам наших бойцов.
Еще гремели ожесточенные бои по всей линии наступления. Еще плавили гвардейские минометы крупповскую броню. Хватала открытым ртом горячий воздух пехота, поднимаясь в атаку за атакой. Внутри остервенело ползущих вперед и ведущих беспрерывный огонь танков, от раскаленных стреляных гильз, которые не успевали выбрасывать заряжающие, было жарко, как в домне. Не просыхали гимнастерки у летчиков и артиллеристов.
Не просыхали комбинезоны и у парашютистов в прохладной средней полосе России, где чуть севернее Москвы шла отработка десанта. Командование ВДВ собрало в единый кулак три бригады в воздушно-десантный корпус. В основном это были молодые ребята, имеющие опыт парашютных прыжков еще с мирного времени, и набранных на различных фронтах по принципу добровольности. Поэтому на тренировку не жалели ни сил, ни времени.
На севере бригады готовились к десантированию, а на юге, в штабе Воронежского фронта, искали место для выброски.
Казалось, сам Днепр, уставший от темно-зеленой накипи немецких войск на его берегах, подсказывал: вот здесь, где вода моя широкой светлой полосой поворачивается на восток, а затем снова на запад, то самое место, где найдут потеху своим мечам русичи.
Выработанный план операции был сформулирован сжатым и точным военным языком:
"Воздушный десант после приземления захватывает рубеж - Липовый Рог, Македоны, Степанцы - с задачей не допустить противника к западному берегу Днепра на участке Канев, Тактомиров. Протяженность фронта обороны десанта - 30 км, глубина - 15 - 20 км. Продолжительность действий в тылу - 2 -5 суток. Общая численность десанта около 10 тысяч человек".
Десять тысяч человек - это десять тысяч бойцов, каждый из которых умеет действовать и в одиночку, и в составе подразделения, бесшумно передвигаться ночью и быть незаметным при солнечном свете, терпеливо лежать, дожидаясь врага, сутками на жаре и при трескучем морозе, замаскировавшись так, что даже напуганные войной дикие животные переставали чувствовать человека.
Липовый Рог, Македоны, Трактомиров - эти названия населенных пунктов говорили об интересе командования фронта к Букринской излучине.
В этом месте Днепр делает широкую полупетлю, образуя для оборонявшихся немцев своего рода предмостное укрепление, выдвинутое далеко на восток. Такой выступ более удобен для наступления, чем в обороне, потому что полупетля легко могла превратиться в очередной котел для немецких дивизий, и десант, выброшенный у основания излучины, поставил бы гитлеровцев перед выбором: либо оставаться в мешке с затянутой горловиной, либо откатываться на запад. Кроме того, отсюда можно было выйти в тыл киевской группировки противника и отсечь ее от основных сил.
Данные об этом районе агентурной разведки и аэрофотосъемки, сведения, поступающие от партизанских отрядов, действующих в излучине, обнадеживали: сколько-нибудь значительных резервов у немцев здесь нет, нет и сплошной линии обороны, окопные работы ведутся вяло и только силами местного населения. Все говорило о том, что десант можно высаживать без помехи.
Но тут в расчеты наших штабов вкралась роковая ошибка, причиной которой явилось обеспечение строгой секретности десанта.
Чтобы не насторожить противника, разведывательные полеты наших самолетов за два дня до выброски десанта прекратили совсем. Даже передовым частям нашей армии, уже имевшим плацдармы на правом берегу Днепра, о десанте решили сообщить только после закрепления бригад в тылу врага.
И именно в эти дни обстановка на излучине резко изменилась и стала смертельно опасной для десантников.
Две танковые, одна моторизованная и две пехотные дивизии немцев, переброшенные в этот район, уплотнились за счет двух пехотных дивизий, спешно переправившихся через Днепр. Выдвижение гитлеровских дивизий было быстрым и скрытным, поэтому данные нашей армейской разведки оказались недостаточно точными. А если быть справедливым, то почти никаких не было данных за эти два последних, оставшихся до десантирования, дня. Сведениями располагали партизанские отряды, нацеленные на разведку, но выхода в эфир они не имели, поскольку из соображений той же пресловутой секретности был приказ из штаба фронта поставить рации на "прием". Выдавливаемые регулярными войсками, отряды уходили из Букринской излучины, ведя жестокие кровопролитные бои.
Однако и для немцев наше ночное десантирование оказалось полной неожиданностью. Гудение русских самолетов они сначала приняли за звуки моторов бомбардировщиков. Но самолеты шли один за другим, а бомбы не рвались. Более того, стала слышна стрельба из русских автоматов и пулеметов. Предположение, что дивизии вермахта атакованы русскими партизанами, казалось слишком уж невероятным.
Самолеты русских все подходили и подходили, и тогда вступило в действие мощное зенитное прикрытие немецких дивизий. В свете прожекторов стали видны ослепительно белые купола парашютистов, а тип низко летящих воздушных кораблей в ночном небе уже не оставлял сомнений: русские решились на отчаянный шаг, выбросив воздушный десант на плотные боевые порядки противника.
Как только обстановка прояснилась, механизм вермахта начал свою методичную работу. Были срочно вызваны ночные истребители для уничтожения транспортников и задействовано высвечивание специальными осветительными бомбами самолетов и парашютистов. По телефонным линиям и радиосвязью был отдан приказ о поджоге всего, что могло гореть: стогов сена, сараев, домов. Каждый батальон выделял противодесантный отряд для уничтожения парашютистов за пределами гарнизонов. В небо стреляло все, что могло стрелять - от карабинов до танковых пулеметов.
Заметив, что приземляющиеся парашютисты подают сигналы цветными ракетами и кострами, гитлеровцы стали делать то же самое, разрушая световую связь между десантниками на земле и транспортными самолетами в воздухе. Плотный зенитный огонь ставил экипажи транспортников в тяжелейшее положение, вынуждая уходить вверх и вести выброску парашютистов, не снижая скорости, на противозенитном маневре. Это все приводило к распылению сил десанта на огромной территории.
Командиры среднего звена, такие, как лейтенант Глотов, пытались бороться с судьбой, рассчитывая на кучное, с минимальным разбросом парашютистов, десантирование своего взвода. Но каждый уже понимал, что одна из главных составляющих десанта - внезапность - потеряна бесповоротно.
Оставалась одна только дерзость.
Е с л и б ы д а к а б ы . . .
Взвод уходил к земле. В проеме распахнутого люка, откуда смотрело ночное, подсвеченное прожекторами небо, стали появляться и исчезать согбенные от парашютных ранцев фигуры. В стуке сапог о дюраль угадывался ритм: каждый из десантников замирал на мгновение перед просветом люка, давая возможность выпрыгнувшему перед ним товарищу уйти под самолет.
Групповой прыжок десантников в темноте имеет свои особенности. Ночью трудно уловить момент, когда тебя, зависшего на стропах, начинает сносить к соседу. Не заметишь, не успеешь подтянуть свободные концы подвесной системы, и либо сам запутаешься в стропах парашюта нечаянного соседа, либо тот попадет в разреженный слой воздуха над твоим куполом, в так называемую аэродинамическую тень. На двоих тогда остается один купол, поскольку второй неизбежно гасится. И движение вниз при этом ускоряется соответственно в два раза. Можно еще открыть запасной парашют, "запаску", но на его отбрасывание часто не хватает времени. Нередко десантники пренебрегают "запаской", заменяют его десятью килограммами боевого груза. И если идешь на одном куполе вдвоем, да еще без запасного парашюта - то вся надежда на удачу и тренированность. Моли Бога, чтобы под ногами оказался рыхлый грунт или упругий кустарник. Но если при снижении гасятся оба купола, то надежды уже никакой нет. Жить тебе и твоему товарищу остается те секунды, которые дает запас высоты. И поэтому-то в прыжке лучше держаться от соседа подальше.
Четкий ритм выброски не нарушался, и лейтенант Глотов был доволен. Он знал, что за самолетом остаются с равными промежутками между собой "медузы" куполов его взвода, как бы нанизанные на невидимую дугу, жестко определяемую скоростью самолета и земным притяжением. Глотов уже и сам приготовился к прыжку, как вдруг мерный ритм выброски заглох - выход из самолета был перекрыт чьим-то телом.
Выругавшись, Глотов метнулся к люку, отодвинул плечом растерянно суетившегося штурмана и ощупал по периметру люка человека, застрявшего, что называется, между небом и землей. По крупным габаритам тела и пулемету угадывался Коваль. На выходе верзила не вписался в проем, хотя садился в самолет, как и все, через этот же самый люк. Уходили секунды, а лейтенант не мог понять, в чем дело. Руки Коваля болтаются снаружи, слева и справа ним и закраинами люка свободно проходит ладонь. Ноги и приклад пулемета нигде не зацепились. Уметь надо, чтобы так застрять.
"Верхний клапан!" - мелькнуло в голове Глотова. Вот оно! Разогнулся недотепа на мгновение раньше, чем нужно, захотелось быстрее оказаться на вольном воздухе, и верхний край люка вошел межу горбом парашюта и плечами пулеметчика. Влип Коваль, как пробка в бутылку. Ему бы присесть и вывалиться, но ведь не догадается же...
На освобождение Коваля у лейтенанта Глотова ушли мгновения. Положив обе руки на верхний клапан ранца, он рывком отжал вниз плечи незадачливого десантника, одновременно поддав ему ногой пониже спины. Кувыркаясь, пулеметчик пошел к земле.
Зеленый свет над кабиной пилотов внезапно сменился красным - летчики на какое-то время запретили выброску. Штурман среагировал мгновенно, крестом перекрыв собой люк. "Что там на этот раз? - стучало в голове Глотова. - Опять ночной истребитель или зенитчики щупают?..". Самолет повело влево, и всех, оставшихся в его чреве, бросило к правой стенке. Тягуче тянулись секунды. Снова зеленый!.. Штурман отлип от проема. Задержавшиеся десантники начали вываливаться друг за другом, уже не соблюдая положенного интервала, что с досадой отметил Глотов. Значит, выдержки у ребят не хватило. Лейтенант покидал самолет последним. Окинул взглядом пустое брюхо фюзеляжа, дружески хлопнул штурмана по плечу и нырнул в темноту.
Сначала он, оттолкнувшись подошвами сапог от порожка люка, постарался развернуться вдоль потока воздуха, по которому сейчас скользил бесшумной торпедой. Глотов шел к земле затяжным прыжком. Вытянув вперед руки и широко расставив ноги, он падал, чувствуя, как уплотняется под ним воздух и начинает с силой хлестать по лицу. Лейтенанта переворачивало, вертело, несло вниз то спиной, то боком. То и дело мелькали перед глазами ночное небо и черной глыбой земля. Но это не помешало ему сосредоточиться на отсчете секунд свободного падения, отмеренных высотой.
Наконец удалось лечь на воздух плашмя, лицом к земле. На последней секунде заданного отсчета он нашел кольцо, рванул его вправо, и купол парашюта с мягким шелестом ушел от плеч к звездам. Тело с жесткой силой подбросило вверх, и на какое-то мгновение все вокруг застыло.
Воздух стал влажным и потеплел - значит, земля рядом. Глотов несколько раз быстро сглотнул, уши отложило и грохот ночного отдаленного боя ворвался в сознание. Где-то дрались десантники, и надо было самому, не медля, пока ты в воздухе, готовиться к схватке.
Лейтенант нащупал конец стропы, которой крепился автомат, и, потянув его, распустил узел. Не торопясь, перевесил автомат на грудь и отработанным движением вогнал диск. Взвел затвор и поставил автомат на предохранитель. Теперь - расстегнуть карабины снаряжения и освободить руки из плечевых охватов. Глотов приступил и к этому. Руки его, не беспокоя сознания, бесшумно делали свое дело, освобождая от тисков подвесной системы. Еще несколько секунд - и лейтенант был готов к бою.
Земля накатывала снизу, но высота еще помогала определиться. Справа различался уходящий в сторону от деревушки "сорок седьмой". В противоположной от него стороне бушевали вспышки разрывов, и прожекторные лучи жадно облизывали облака. Рядом - яркое пламя пожара. Внизу под ним, очевидно, овраг, темный, как чернильное пятно. Вытянув вперед сжатые в коленях ноги и захватив накрест свободные концы подвесной системы, чтобы защитить лицо от веток, Глотов стал ждать земную твердь.
Шорох, удар веток, скольжение по упругому лозняку, всплеск.
Глотов сбросил подвесную систему, но не удержался на ногах и загремел боком в какую-то рытвину, заполненную водой. Не пытаясь подняться, лейтенант вслушивался в ночь, прижимая автомат к тючку на груди. Затем встал, снял шлем и, не двигаясь с места, снова прислушался.
Шум боя слабо доходил до заросшего кустарником дна оврага. Во влажной темноте куда лучше были слышны жестковатые шорохи уже начавших сохнуть листьев, нечастый перестук веток под слабым ночным ветерком, журчание воды в двух шагах от промоины. Природа жила своей жизнью, не вмешиваясь в людские страсти. Журчание ручья вернуло Глотова к действительности. Он сразу же почувствовал воду в сапогах, мокрый до пояса комбинезон и влажные рукава куртки. Поежившись, лейтенант подвигал плечами, чтобы отогреться.
Мысли прояснились. Сейчас надо трезво прикинуть, что мы имеем в наличии. Земля - раз, бой на земле - два, враг - три... Не так уж и мало на первый случай. А из личного состава взвода имеется лейтенант Глотов, командир взвода, который обязан знать, где сейчас находятся его подчиненные. На то он и командир.
Глотов занялся и этой задачей. Здесь счет пошел не в пользу командира взвода. Одно отделение десантировалось с другого самолета и его пока можно отнести к неизвестному в задаче числу. А вот об основном костяке, находившемся с ним в "сорок седьмом", выкладки должны быть четкими. Лейтенант мысленно представил дугу уходящих вниз куполов, взял поправку на пулеметчика Коваля, залепившего люк, учел те секунды, которые ушли на заминку. Выходило не так уж и хорошо, плохо выходило. Но всего никогда не предугадаешь, если бы да кабы... Получалось так, что Коваль разорвал взвод на целый километр, и те, кто прыгал до него, находятся сейчас в первом овраге. Значит, надо брать ноги в руки и туда, своим, пока ночь. Глотов стащил с кустов купол своего парашюта, изрезал его быстрыми ударами ножа, свернул в тугой ком и засунул под ближайшее корневище, в яму, вымытую водой.
Поднявшись по склону оврага метров на двадцать, остановился и снова прислушался, стараясь определить рисунок боя за темным его краем. Работали автоматы и пулеметы, сливаясь в сплошной гул, время от времени подчеркиваемый взрывами гранат. Дрались пока на равных, так как не выделялись ни заливистые очереди родимых ППШ, ни характерный перестук шмайссеров - все вместе. Но вот опасно обозначились гулкие, с потягом, выстрелы танковых пушек. Лейтенант выругался. Значит, танки. Бьют настильным огнем, прямой наводкой. Танки в районе высадки - хуже не бывает. У наших там в основном легкое оружие, вот и богуют немецкие танкисты, знают, что бить их нечем. А пока доберутся ребята до пэтээров в контейнерах, пока распакуют...
Тишина в овраге теперь не успокаивала, а подстегивала: скорее к своим, собрать взвод. И Глотов заторопился. Он наскоро приладил к рюкзаку тюк с заряженными дисками для ручного пулемета 0 десять килограммов боезапаса, взятых вместо запасного парашюта, - напился, и стараясь как можно меньше шуметь, направился вдоль оврага к деревушке. Его парни могли быть только там.
Через каждые десять-пятнадцать шагов лейтенант останавливался и посылал в ночь двойное уханье филина, имитирующее сигнал "Я - свой", отработанный еще у своих, на тренировках. Прислушался, надеясь поймать ответный сигнал, но его не было, и он продолжал двигаться дальше, проверяя на ходу, све ли у него в порядке со снаряжением. Удовлетворенно отметил, что порядок полный. Пистолет - за отворотом куртки, планшет с картой и компасом - по курткой, автомат - на боевом взводе, нож, гранаты, запасные диски к автомату - на поясе. Все плотно прилегло к телу, не звякнет, не грюкнет, как перед посадкой в самолет, хотя уже и побывал воздухе. Беззвучно, без шороха и скрипа, словно и не было на нем двух десятков килограммов металла, двигался, вернее, не двигался, а неслышно тек в ночи лейтенант Глотов.
"Ухаа, Ух-а!" - подал наконец голос еще один филин, птица ночная и осторожная. Подавив нахлынувшую радость, Глотов определил направление, откуда пришли звуки, и взял правее. Поудобнее перехватил автомат на всякий случай. Есть филины, но есть на них и охотники. Молодчики из ягд-команд на все способны. Натуральным волком могут взвыть, не то, что филином ухнуть. Расслабляться сейчас было нельзя.
Глотов шел, напрягая слух и зрение, отмечая каждый шорох и малейшее движение в темноте. Автомат в руках казался ему продолжением самого себя.
Сдвоенное уханье неожиданно раздалось почти над самой головой. Глотов замер, всматриваясь. Отсвет зарева отдаленного пожара помог ему разобраться.
Да-а-а!.. Тут было нечему завидовать. Уже не филин, а скорее, ругой ночной хищник, летучая мышь, узнала бы в десантнике своего собрата. На единственном в низине высоком дереве, опутанный паутиной строп, вниз головой висел радист Волли Салайнен. Купол его парашюта накрыл развесистую крону дерева, и десантник вместе с рацией раскачивался маятником в двух метрах от земли.
Кое-что для себя он уже успел сделать. Стропы, обрезанные финкой, свисали с веток отдельными прядями. Сейчас, закрепившсь в неудобном полжении, Волли пилил ножом крепчайшую ленту подвесной системы, намертвопримотавшую его левую руку к туловищу.
Негромко хрустнула под ногой Глотова ветка. Реакция Волли была мгновенной. Он деловито сунул финку за ремень, откуда-то выхватил лимонку и, зажав кольцо чеки зубами, посмотрел вниз. Пришлось его успокаивать сигналом "Я - свой", поданным негромко, но четко. Сунув гранату под куртку, радист снова достал финку и, как ни в чем не бывало, продолжал резать лямку. Лейтенант снизу помог ему управиться. Спустя несколько минут, он подхватил Волли за плечи и рывком поставил его на землю.
- Товарищ лейтенат, немцы на подходе, - доложил Салайнен, едва успев отдышаться.
- Обрадовал, - буркнул Глотов. - Это ты их видал, когда головой вниз висел? Где и сколько.
- Еще с воздуха, - ответил Салайне. - Взвод, а может, и больше. Справа от деревни - цепью...
- Слева что?
- Ничего особенного не заметил. - Радист встряхнулся, приходя в себя. Щелкнул затвором автомата, ставя оружие на стрельбу очередями. - Что делать с парашютом.
- Автомат на предохранитель, - приказал Глотов и отщелкнул ползунок затвора на своем, убирая с боевого взвода. - Рано нам поднимать шум. Ночью они в овраг не сунуться, блокировать только могут. К утру, надеюсь, нас здесь не будет. А парашют... - Лейтенант на миг задумался. - Пусть висит. Некогда с ним возиться, коль немцы сюда прут.
- Жалко матчасть, - сказал Салайнен.
Глотов промолчал. Конечно, жалко. Но лучше пусть гансы подавятся этими квадратными метрами шелка. Небось, изрежут на аккуратные куски и отошлют домой своим фрейлен и фрау. Немцы народ хозяйственный, и добро у них не пропадет. Да и ориентиром хорошим им будет служить: купол поутру за три километра увидят. НО опять-таки для немцев не секрет, что в их районе идет высадка советского десанта. Оторваться бы сейчас от них.
Глотов присел и стал осторожно хлопать ладонями по земле, разыскивая запасной парашют - уж этот оставлять немцам целым не стоило.
- Потеряли что, товарищ лейтенант? - спросил Салайнен.
Глотов разогнулся:
- Запаска где твоя? Тоже на дереве?
Радист молчал. Пауза затягивалась. Лейтенант встал, притронулся к рации. Догадка оказалась верной. На контейнере рации был закреплен точно такой же тючок, как и на его рюкзаке. Значит, Салайнен тоже экономил на весе запасного парашюта, хотя для радистов страховочное средство было обязательным.
- Самодеятельностью занялся? - захрипел в бешенстве Глотов. - Приказы не для тебя писаны?
- Пример начальника - закон для подчиненного, - бормотнул Волли, заменив в известном уставном положении слово "приказ" на "пример".
Крыть было нечем. Приказ одинаков для всех. Он запрещал замену запасного парашюта на что-нибудь другое. Радист вины за собой не чувствовал. Он просто повторил уловку командира с той лишь разницей, что Глотов заметил у него подмену "запаски" только сейчас, а Салайнен у командира, вероятно, еще до посадки в самолет. Выходит, присматривался.
Впрочем, Волли знал на что идет. Он имел приличный опыт парашютных прыжков в московском аэроклубе, да еще два боевых сверх того. Глотов поинтересовался, на что же он променял запасной. Оказывается, на взрывчатку. Не подав вида, лейтенант про себя порадовался. Взрывчатка в тылу врага не имеет цены. Тем более, что во взводе есть такой подрывник, как Стас Заремба.
Задерживаться здесь больше не стоило, и они поспешно убрались от дерева, увенчанного парашютным куполом, в сторону оврага. В кустарнике у кромки пришлось остановиться. Глотову нужно было угадать, где сейчас шляется развернутый в цепь взвод немцев, который Салайнен видел с воздуха. Радист выложил свои наблюдения рубленными фразами с мягким прибалтийским акцентом в какую-то минуту.
Картина десантирования Волли Салайнена складывадасб таким образом.
Знаяя по прежнему опыту, что в воздухе может произойти все что угодно, заминку при выброске он воспринял спокойно и отделился от самолета без особых приключений. Сделал затяжку на восемь - десять секунд и потом, чтобы не искушать судьбу, раскрыл парашют. Удобно устроившись на подвесной системе, проверил беглым взглядом купол и сразу же сосредоточил внимание на приближающейся земле, поскольку в небе было то, что видели все: мечущиеся лучи прожекторов, ракеты, взрывы зенитных снарядов, падающая звезда нашего самолета с горящим мотором.
А на земле кучно толпились хатенки села, смутно выделяясь белыми стенами, и возле него привольно раскинулся светло-серый квадрат сжатого поля. Под ногами у Волли темнел овраг с щетиной кустарника по краям. Все это застыло в неподвижности и напоминало макет. Но вот из-за крайних хат на сжатое поле стали выкатываться какие-то темные пятна. Волли присмотрелся. Пятна удивительно быстро развернулись в ровную линию с одинаковыми интервалами между собой. Это была боевая цепь, немецкая цепь, если судить по аккуратности и быстроте построения. Сомнений больше не оставалось: немцы что-то пронюхали и теперь ломились со всех ног к оврагу, чтобы блокировать парашютистов. Радист бросил взгляд на другую сторону оврага, но там движения не отмечалось. Посмотрел направо - несутся немцы. Сколько же их? Волли стал подсчитывать солдат в цепи, позабыв на земле, и за это поплатился, "приземлившись" на дерево.
- Бежали, да не добежали, - уронил Глотов, выслушав радиста. Его наблюдательности он верил. - Где же они? Неужто в прятки играют?
И в этот момент зеленоватые светлячки трассирующих пуль, опережая грохот выстрелов, с шелестом прошли над головой и воткнулись в противоположный склон оврага. Пулемет бил слева, с той стороны, где Волли ничего не заметил. Глотов перевел дыхание. Вот оно! Блокада. Теперь понятно, почему припозднился взвод справа. Просто подзадержались, чтобы организовать облаву по всем правилам. Они это умеют.
Настало время поработать головой, товарищ лейтенант. Путь справа и слева перекрыт, облава на носу. Податься в тыл противника без взвода нельзя. Надо вытаскивать ребят из блокады. А впереди наверняка немцы тоже ждут. Думай, Глотов, думай. Пока, слава Богу, только клещи, но вот расставят немцы свои силы, как надо, и сожмут кольцо. Как-то уж слишком оперативно сработал противник. Сейчас необходимо не только соображать, но и действовать. Черт бы их побрал с этим левым пулеметом, лишили маневра. Если бы да кабы...
ГЛАВА ВТОРАЯ
П у л е м е т ч и к М и ш а К о в а л ь п о п р о з в и щ у М а л ы ш
А еще его во взоде первое время беззлобно звали Орясиной, но все-таки за глаза. Хотя Коваля, как каждого сильного человека, вывести из себя было трудно, но кто его знает. Если разойдется этот громила, то всем чертям будет тошно. Потом за ним закрепилась кличка Малыш. Здесь взводные остряки шли от обратного. Если здоровяк, дубина стоеросовая, мордоворот, то, значит, Малыш. А если недомерок, то Геркулес, Гигант, Атлант и тому подобное. Прозвища и клички от обратного всегда прилипают.
Сейчас этот Малыш, совершив прыжок, сидел на присыпанной соломой земле и, вжимаясь спиной в скирду, сдерживался, чтобы не чихнуть. Малыш все еще приходил в себя , поскольку боевой прыжок с самолета у него был первым, и совершен он, кажется, благополучно. Руки, ноги целы, голова на месте и ушибов вроде бы нет. Правда, пониже спины немного побаливает, но это не от соприкосновения с землей. Пониже спины его наградил кто-то в "сорок седьмом", выдав обыкновенного пинка под зад, пендаля, как говориться в просторечии.
Прикрыв глаза, Миша стал вспоминать. Там, в самолете, его мало беспокоили вспышки разрывов, взлеты и провалы противозенитного маневра, стремительное снижение самолета. Впереди была выброска, и он сосредоточился на ожидании прыжка. А когда лейтенант дал отмашку, он вместе со всеми встал, взялся рукой за кольцо и ...
Дальше в памяти были провалы. Сознание подсовывало какие-то отрывки. Он помнил, как рвался из самолета, но его что-то не пускало. Потом последовал удар, вокруг оказалась пустота и его начало вертеть. Затем он стал искать вытяжное кольцо, но никак не мог его найти, беспомощно скребя ногтями по брезенту куртки и пряжкам снаряжения. Все это кончилось бы плохо. Но тут в памяти Миши мгновенно возникло лицо лейтенанта Глотова, его спокойные глаза и ровный голос, повторяющий интрукцию: "... по левому предплечью прижатой руки, открытой ладонью от локтя и кисть наткнется на кольцо...". Миша проделал то же самое и с облегчением почувствовал в потной ладони стальную дугу кольца. Пальцы вцепились в нее мертвой хваткой. Миша задержал дыхание и рванул кольцо.
Подвесная система, обжавшая тело, мешала двигаться. Миша был оглушен динамическим рывком, как это бывает со всеми новичками, и почти ничего не слышал. С трудом он дотянулся до пулемета за левым плечом и удостоверился, что его РПД на месте. Тогда Миша изогнулся, пытаясь дотянуться до рюкзака с дисками, и в этом момент шлепнулся на скирду. Миша еще не понимал, что сейчас он выполнил хотя и вынужденный, но затяжной прыжок, доступный лишь опытным парашютистам.
Коваль радовался удачному приземлению. Посмотрел бы на него сейчас тот майор-десантник, который отбирал из наземных войск в воздушно-десантные добровольцев, имеющих прыжки с парашютом. Миша даже сдавленно хихикнул. Обвел он тогда вокруг пальца майора, доложив ему, что сделал в прошлой гражданской жизни три прыжка. А майор был уставшим, очень торопился и не усмотрел подвоха в подчеркнуто спокойном лице Коваля. Он просто сделал отместку в списке, не уточняя деталей.
А уточнять было что, и майор мог подловить его на любой мелочи. Но миша действительно прыгал, и три раза... с парашютной вышки, построенной на воскресниках комсомольцами завода, где работа Коваль, в Харьковском парке культуры и отдыха имени Горького. А невинный вид рядовой Коваль мог принимать при любых обстоятельствах, научившись этому еще подростком.
Одним из первых учителей в жизни Миши Коваля был вор-пропойца по прозвищу Котя. Из-за приверженности к зеленому змию Котя потерял квалификацию карманника, поскольку у него стали трястись пальцы и он был вынужден перейти, так сказать, на преподавательскую работу. Неоднократно битый в поездах и трамваях, Котя обучал малолетнюю шпану помимо техники извлечения предметов из чужих карманов еще и зачаткам психологии, вдалбливая в немытые головы беспризорников мысль, что в их будущей почтенной и рискованной профессии лицо и руки должны жить отдельной жизнью. Карманником может быть только тот, уточнял Котя, кто сможет сочетать безмятежный и отсутствующий внешний вид с точными и стремительными движениями пальцев. Плату за обучение вор-карманник брал бутылками с тем же самым зеленым змием, погубившим немало умельцев.
Потом всех беспризорников переловили чекисты, отмыли, обули, одели и отправили в деткоммуну под Харьков. Котя успел удрать. Судьба его был ужасной. По слухам, дошедшим до воспитанников коммуны, Котя, лишившись учеников, решил тряхнуть стариной и вышел на работу сам, надеясь, что его выручит высокий профессионализм. Но карманник не учел фактора времени и влияния алкоголя на организм человека. В битком набитом трамвае он полез в чужой карман трясущимися пальцами, был схвачен за руку, бит, доставлен в милицию, а оттуда уже прямым ходом пошел за решетку. Перевоспитывать его не собирались, хотя, как говорили, Котя пытался изображать на суде наивного малого, ставшего жертвой социальной среды проклятого прошлого.
Но выучка спившегося карманника не прошла для Миши Коваля даром. Ловкость пальцев пригодилась ему сначала в коммуне, где уже настоящие учителя и воспитатели делали из воришек людей, а потом и на заводе "ФЭД", в сборочном цехе, где его руки стали считаться золотыми. А "ФЭД" выпускал не только известные фотоаппараты, но и приборы оборонного значения, состоявшие из мельчайших деталей, на сборку которых требовались точные движения пальцев. А вот умение сохранять на лице безмятежность помогло Ковалю только один раз в жизни, когда он облапошил десантного майора и перешел из наземной пехоты в воздушную. Теперь он десантник без всякой натяжки и может спокойно смотреть в глаза всем майорам воздушно-десантных войск.
Правда, лейтенанта Глотова Ковалю обмануть не удалось, несмотря даже на выучку вора Коти. Лейтенант понаблюдал, как новый десантник в его взводе путается в стропах и ремнях подвесной системы при тренировочной укладке парашюта, отозвал его в сторону и попросил уточнить, на каком именно аэродроме Харькова и с какого типа самолета он прыгал.
Сделав невинную физиономию, Коваль начал уточнять. Аэродром и типы самолетов в системе ДОСААФа не числились. Глотов выжидающе молчал. Поняв, что его номер не проходит, Миша смутился и, вперив глаза в землю, признался, что на обман его толкнула та самая пресловутая норма десантников, о которой ему приходилось слышать в пехоте. Глотов не знал, рассмеяться ему или гнать самозванца в шею. Он еще раз оценивающе посмотрел на Малыша и друг подумал, что для такого верзилы обычного пехотного пайка, разумеется, мало. И, скрипя сердцем, решил оставить его в своем взводе в порядке опыта.
То ли от пережитого в воздухе, то ли от воспоминаний Коваля разморило, и его охватила странная дремота. Куда-то поплыло, покачиваясь, его временное прибежище - скирда. Миша через силу заставил себя отстегнуть ремни и, перебросив через запасной парашют, съехал вниз вместе с пластом соломы. Мелкая полова, поднявшись в воздухе, набилась в рот и нос, запершило в горле, засвербело в носу и мучительно захотелось чихнуть. Несколько секунд Миша крепился, мотал головой, тер переносицу. Все напрасно. Зажав лицо ладонями, он все-таки чихнул.
И, словно дождавшись сигнала, почти рядом заработал вражеский пулемет.
С Коваля мигом слетело оцепенение, будто его ударило током. В несколько движений он установил свой пулемет на сошки, закрепил диск, передернул затвор. Снова раздалась очередь. Миша смог сориентироваться. Немецкий пулемет находился на одной с ним линии, но бил в сторону, по оврагу. Ствол его РПД нацелился на вспышки. Резануть, что ли? Это недолго, но сначала надо бы оценить обстановку. Миша Коваль вдруг почувствовал себя неуютно. Что он сможет сделать сейчас сам по себе, без командира и ребят по взводу? Разве что снять немецкий расчет?
Потом его мысли заняли сами немцы. Не зря же они здесь торчат. Похоже, и ребята где-то тут поблизости, и он, Коваль, не один русский среди этого поля. У Миши шевельнулось даже что-то вроде благодарности к немецкому расчету, который своим присутствием помог ему разобраться в ситуации. Теперь Коваль чувствовал себя нужным взводу и был готов выполнить первейшую заповедь солдатского долга, которую сформулировал еще великий русский полководец Александр Васильевич Суворов: "Сам погибай, а товарища выручай".
В детстве первыми товарищами Миши были беспризорники. Когда шел фарт, сытой была вся братва. Когда ничего не удавалось стянуть, голодали все вместе.
Дно жизни, куда швырнули ребят сиротство и голод, изживало в каждом индивидуалиста. Тот, кто тайком сглатывал свою добычу, в компании долго не задерживался. В компании было легче пропитаться и добыть одежду, отбиться от парней постарше, обогреться в непогоду.
В коммуне не было необходимости добывать еду и одежду воровством на базарах и во дворах: их одевали, обували и кормили. Однако и здесь невидимые нити прочно связывали их друг с другом. Лишенные с детских лет любви и ласки, они привыкли надеяться на себя и на себе подобных. Свой своего выручит и никогда не продаст. Это у них было законом.
Завод и армия только усилили в Мише Ковале стремление следовать законам братства. И сейчас, успокоившись, он неторопливо размышлял, как бы ему выручить ребят, которые, как Миша уже начинал понимать, высадились в овраге.
Значит, так. МГ бьет по оврагу, откуда стрельба пока не слышна. До немцев метров семьдесят, достать пулеметный расчет - что два пальца ... Но одна очередь, и сюда сбежится вся свора, а успеют ли ребята в овраге понять, что он здесь и на него можно рассчитывать.
Коваль еще раз вслушался в короткие очереди немецкого пулемета. Он сам был неплохим пулеметчиком и готов был поклясться, что огонь ведется на арапа, и пулеметчик не только не держит кого-либо на мушке, но и не заглядывает, пожалуй, в прицел.
И вообще, как успел заметить Миша, немцы попались какие-то придурочные. У пулемета околачивается один, время от времени нажимая на спусковой крючок. Две другие матово поблескивающих каски иногда показываются над бруствером окопа, а потом надолго исчезают. Чем-то заняты фрицы. Жрут, пьют или... в жучка играют, когда один поворачивается спиной, а другой бьет его выставленной ладони. И надо угадать, кто ударил. Ну да черт с ними.
На земле было привычней, чем в гулкой трубе фюзеляжа самолета. И Миша совсем отошел. Решив не суетиться, он обмял под собой солому и устроился поудобнее. Позиция у него классная, и в случае необходимости этих троих он снимет одной очередью.
А парашют? С ним надо было что-то делать. Вернее, не что-то, а по инструкции - спрятать. Чтобы не шуметь, пришлось действовать, согласуя каждое движение с грохотом редких очередей немецкого пулемета. Миша поднялся, осторожно стащил купол, свернул большой ком из лямок, брезента ранца и шелка, и засунул его поглубже в солому - с имуществом парашютно-десантной службы он распорядится потом.
Устраиваясь на облюбованное место, Миша внимательно присмотрелся к немецкому расчету и только сейчас понял, позиция у них тоже классная. Скирда от немцев наискосок, но все-таки за спиной. Если кто полезет из оврага, зажгут фрицы одной ракетой солому, и пламя будет служить им вместо фонаря. Бей тогда на выбор. Ну да это еще посмотрим, успеют ли зажечь. Миша дождался очередной вспышки у дула немецкого пулемета и посадил ее на мушку своего "дегтяря". Сдвинул дуло немного вниз. Это чтобы по живой силе и наверняка.
Пулеметчик Коваль был готов прийти на помощь своим товарищам.
К о н е ц п у л е м е т н о г о р а с ч е т а
Расчет МГ устроился с относительным удобством, натаскав в окоп соломы из ближайшего стога. Все три немца были из одного города Гамбурга, народ обстоятельный, деловитый, добытчивый. Они уже давно придерживались друг друга, образовав прочное землячество, и с ними ничего не мог поделать даже фельдфебель их роты Хейнц-зануда, которого гамбуржцы называли между собой еще и поросячим рылом и дерьмовой затычкой.
Хейнц нюхом чуял поживу и негласно требовал, чтобы его починенные делились с ним всем "организованным", или попросту украденным у местного населения, будь то имущество, жратва или выпивка. Но на гамбуржцах этот сукин сын сломал зубы. Ему недвусмысленно дали понять, что они жители большого города, видели и не таких проныр, как фельдфебель Хейнц. Больше того, гамбуржцы распустили по роте слух, что занюханная деревушка в Вестфалии, откуда был Хейнц, состоит полностью из рогоносцев, и еще неизвестно, какого роду-племени их фельдфебель, прозрачно намекнув при этом, сто в его поборах явно проглядывает семитская жилка.
Хейнц примолк, но злобу затаил и стал измываться над гамбуржцами, посылая их чуть ли не каждую ночь на дежурство. Чуть стемнеет - получай боевую задачу, бери дышло МГ на загривок, коробки с патронами и дуй в ту сторону, куда укажет Хейнц-зануда.
Сегодня вечером, отправляя их на дежурство, Хейнц снизошел до разговора и предупредил, что ночью возможен русский воздушный десант и чтобы они, тыловые крысы, не дрыхли, а были готовы драться с русскими, как и положено солдатам третьего рейха, и при этом не наделали в штаны до срока. На этом месте скотина Хейнц пришел в восторг от собственной дубоватой остроты и с минуту тоненько хихикал. Гамбуржцы его веселья не разделили. Тогда фельдфебель поставил их по стойке смирной и, наливаясь презрением к этим строптивым остолопам, сообщил, что за каждого взятого в плен русского вместе с парашютом дают шесть тысяч марок и двухнедельный отпуск, который можно приурочить к рождеству в родном фатерлянде. Такая новость не прошла без внимания. Во Франции, откуда месяц назад прибыла рота, в которой служили бравые гамбуржцы, конечно, было намного спокойнее, но отпусками там не особенно разбрасывались.
Практичные гамбуржцы умели извлекать выходу из любого положения. Будут парашютисты или нет, а в сухую погоду лучше было устроиться ночью на свежем воздухе, подальше от ублюдка Хейнца. Старший расчета ефрейтор Эрих Кюгель - самый разворотливый ефрейтор роты, а то, пожалуй, и всего вермахта. У расчета сегодня достаточно жратвы, да и фляги они смогли залить до самого горлышка вполне приличным шнапсом под названием "самогонофка".
Русские за Днепром и сюда, на правый берег, сунутся не скоро. Правда, в роте поговаривали, что опят сокращается линия фронта, но через Днепр русским так просто не перемахнуть. Да и парни из танковой дивизии СС не дадут в обиду простых солдат вермахта. Вон сколько их собралось в ближнем лесу , у деревушки. Скорей всего поросячье рыло Хейнц их пугает, чтобы они торчали здесь всю ночь, не смыкая глаз. А сам, скотина, наверное, храпит, надравшись.
Но в эту ночь гамбуржцы крепко просчитались.
Едва они хлебнули по глотку из фляжек, как в небе, ближе к Днепру, пошла свистопляска прожекторных лучей, и стали палить зенитки. Потом над расчетом прошел подбитый русский самолет. Самолет парашютистов не выбросил, и гамбуржцы, обрадовавшись, выпили по второму разу за спокойное, несмотря ни на что, дежурство. Но тут вдруг снова послышался гул моторов, и самолет прошел над оврагом в обратную сторону. Ефрейтор Кюгель заметил серые купола парашютов, идущих к земле. Весь расчет с недоумением смотрел вверх. Неужели придется драться с русскими? Бесшумно ушли в овраг парашюты, и гамбуржцы успокоились - подумаешь, полдюжины десантников.
Потом прибежал потный Хейнц-зануда. Хорошо, что гамбуржцы уже насобачились различать его шаги за добрый километр. Пока фельдфебель добирался до окопа, выпивка и закуска исчезли в ранцах, и поросячье рыло в который уже раз облизнулся.
Хейнц притащил канистру с бензином и сообщил великую новость, что их расчет включен в противодесантную группу, которой командует их ротный лейтенант Винцер. Противодесантники находятся по ту сторону оврага, а им надо подготовить к поджогу скирду, полив ее бензином. Фельдфебель приказал вести беспокоящий огонь по овраагу, но ствол пулемета вверх не задирать, а то достанется парням из отборного взвода Винцера. Тех не жалко, такие же тыловые крысы, как и они, но лейтенанта Винцера лучше не злить, а то он в два счета сделает из них шницель по-гамбружски. Здесь Хейнц снова издал поросячье похрюкивание, обозначающее у него смех. Гамбуржцы промолчали.
Неугомонный фельдфебель хотел было уже идти к скирде и облить солому бензином, но ефрейтор Кюгель, вытянувшись в струнку, изъявил желание сделать это самолично, поскольку забот у начальника и так невпроворот. Хейнц настороженно покосился на ставшего вдруг услужливым ефрейтора, но забот у него действительно хватало, и он, обругав для порядка еще раз гамбуржцев, умчался к другим пулеметным расчетам.
Гамбуржцы вдоволь поржали над занудой. Они опять его объехали на кривой. И до выпивки Хейнц не добрался, и канистру оставил. А по каналам, известным лишь одному ефрейтору Кюгелю, бензин вместе с канистрой можно было запросто обменять на шнапс. У пулемета встал первый номер Курт Гофман и, нажимая на спусковой крючок через равные промежутки времени, начал неторопливо расстреливать боезапас вермахта в белый свет, как в копеечку.
Дежурство опять удалось на славу. На той стороне оврага парни из взвода Винцера собираются в отпуска. А их расчету только и дела, что погнать русских к засаде, прямо им в руки. Конечно, парашютисты туда и полезут. Они же не круглые болваны, чтобы переть на работающий пулемет. Пусть солдаты Винцера пытают на той стороне счастье. Им, гамбуржцам, отпусков для них не жалко.
А если сунутся десантники сюда, то они зажгут ракетой стог и перещелкают всех, как зайцев. Или тоже возьмут кого-нибудь в плен и поедут в отпуск. На рождество. И не обязательно на праздник, можно и сейчас. Доживешь ли до рождества, одному Богу известно. Но шесть тысяч марок не помешают. Гамбург - город веселый, есть где оставить денежки. Но сейчас им, ребятам из Гамбурга, никакие парашютисты, ни черти, не лешие не помешают выпить и закусить.
В этих житейских выкладках не учитывался Миша Коваль, которого воздушные потоки занесли на тот стог, что они собирались в случае опасности поджечь. Не знали гамбуржцы, что бруствер их окопа, фигура у пулемета и весь остальной составл расчета давно уже маячили в слабо различимом прицеле "дегтяря".
И пожили бы парни из Гамбурга еще немного, если бы Кюгель вдруг не насторожился. Пулемет бьет, но вокруг темно, и кто знает, что в голове у десантников, скрывающихся в овраге. Могут ведь подобраться к расчету со стороны и прикончить всех троих. Он был опытный вояка, ефрейтор Кюгель, и хорошо знал, что на войне ничем пренебрегать нельзя. Значит, нужен огонь, чтобы осветить окрестности и обезопасить себя со всех сторон. Надо поджечь стог, а для этого - выплеснуть из канистры на солому хотя бы половину горючего, чтобы потом сразу, одной ракетой. Черт с ним, с бензином. Собственная шкура дороже шнапса. И, прихватив канистру, ефрейтор направился к стогу, навстречу собственной смерти.
Увидев неторопливо идущего к нему немца, Миша Коваль попятился за угол стога, расстегнул верхние пуговицы куртки, чтобы свободней дышалось, и вжался в солому, став неразличимым в неверном свете пожара на той стороне оврага. Потом насухо протер ладонь о полу куртки и взял финку лезвием от локтя, как и полагается при ударе снизу.
Сейчас Коваль находился не в небе, на земле, и попасть впросак не имел права. И не время размышлять о том, что ему впервые придется убить человека ножом. Миша просто прикидывал, как сделать все быстро и бесшумно - там, в овраге, этого ждут ребята его взвода. Значит, он сделает так, как учил его лейтенант Глотов, долго натаскивавший Мишу на приемах ближнего боя и ночных диверсий.
А учил Глотов Малыша не от хорошей жизни. Решив оставить во взводе самозванца, которого не устраивала общевойсковая норма питания, лейтенант долго приглядывался к увальню, размышляя, как бы сделать из него настоящего десантника. В основе боевой подготовки парашютистов всегда находились точность и ловкость, а этих качеств Ковалю не хватало. Его сила был слишком грубой силой для десанта. Мощное тело производило много шума и не всегда повиновалось хозяину в мгновенных разворотах при отражении внезапного удара или при выполнении атакующего приема. Проще всего было отчислить любителя десантного пайка обратно в пехоту, но Коваль старался, а это уже заслуживало всяческого внимания. Пришлось Глотову провести коротенькую беседу с кандидатом в десантники.
- Тебе бы, Миша, с зонтиком с печки прыгать, а не с парашютом из поднебесья, - сказал лейтенант, уединившись с Ковалем. - И бегаешь, как черепаха. Ну да ладно, ты не арабский скакун. Ты, скорее всего, верблюд. Не обижайся на сравнение. Верблюд выносливое животное и достойное уважения. Поступим так. За счет личного времени займемся уроками ближнего боя. Этак с часок каждый день. Хоть в этом ты сможешь доказать орлам, что ты ... не верблюд.
- Не понимаю, товарищ лейтенант. _ удивился Миша. - То вы хвалите верблюдов, то не очень.
- Я говорю в разрезе животного мира, - пояснил свою мысль Глотов. - Верблюд на четырех ногах, а ты на двух. Не торопись в отряд мозолистоногих. Согласен на ближний бой?