Петруха почесал правой ножкой свои чешуйки и начал.
Быт.
- Наше место было в начале Чистопрудного бульвара. Собирался народ: новостями обменяться, поделиться чем-нибудь, да мало ли ещё чего. Главное, мы поклонялись нашему богу - Бахусу. Знаешь Бобонь такого бога? Нет? Ну ничего, скоро узнаешь.
Вообще, люди в бога верят чаще всего на всякий случай.
- А вы как? - спросил Бомбинио.
- Мы поклонялись, - это разница.
- Был Бомбик отличный летний день. Мы с Бобом с утра уже опохмелились, потом погуляли, и ещё бухнули. К вечеру пришли на место, поклонились Грибоедову, сели на лавку. А знаешь, как мы с Бобом подружились? Э-э, что ты... Сидим как-то бухаем. Матюха был, Королина сидела, остальных не помню. Вдруг подходит хмырь к нам, ну абсолютно заколдованный, и с пафосом выпить набивается. Мы его спрашиваем: - Ты кто? А он,издеваясь, говорит: - Культуролог. Его, конечно, хотели побить за это слово, но я вступился. А потом подружились. Хороший человек оказался Боб, слова грубого не услышишь.
- А как же ты сюда попал, Петруха? - проявил нетерпение Бомбинио.
- Да ты слушай, не перебивай. До этого я ещё кое-где побывал.
В тот день мы бухали строго по-научному. С утра пива выпили, - стоп - водочку не раньше, чем через час. Но беда... Пришёл ханыга один, уговорил дать денег ему, что, мол, принесёт водку хорошую, да за дёшево. Вот Бобонь, лишний раз убедились - бесплатное бухло, только у злодеев. Пропал ханыга, ни денег, ни водки. Народ подошёл, у одного, три бомбы по ноль восемь вермута. Я Бобу говорю, давай к нему на хвост сядем. Долю малую внесём, потом должны будем. Борька говорит - давай. Для усиления эффекта у нас средство было. Это типа дихлофоса, насекомых травить. Один пшик, и два пшика. Это кому как требуется. Перебухались, никто никого уже не узнаёт. Тут один мудель орёт - хули ты чужое пьёшь, да ещё выступаешь! А я козлом ответил... За козла Бобонь знаешь как, отвечать надо. Это тебе не матом покрыть. Сейчас мат теряет свои позиции. Тенденция такая. В общем, свалка началась. Мне кто-то по чайнику бутылкой съездил. Наверное, пустой. Месяц назад, Матюхе, полной, ноль восемь с шипучкой, так у него даже сотрясения мозгов не было. Повалялся чуток, и ничего, как новенький. А я в больнице очнулся.
Маразм.
Просыпаюсь, кругом всё белое, белое. Подходит ко мне баба. Красавица писаная. Глаза, брови, фигура, ноги, волосы - всё красивое. В халатике белом, на голове пилоточка, а вместо крестика красного - звезда, с серпом и молоточком. Спрашивает, ласково так: - Как хорошо, что мы очнулись. Как чувствуете себя? Это она, как все доктора на мы ко мне обращается. Я говорю: - Да ничего, нормально. А где я нахожусь-то?
- Вы в клинике у нас. Попали к нам вы, без сознанья. Сейчас к вам доктор подойдёт. А я ей: - А вы кто будете?
- Я милосердия сестра, - и ушла. Ну, думаю, что за богадельня? И разговаривает она как-то странно. Певуче. Вроде как стихами. Но рифм не чувствуется.
Через минуту врач приходит. Ту же песню затянул.
- Ну-с, как мы?
А я ему отвечаю: - Нормально, тока башка болит, конечно. А он: - Так это ничего, мы вас подлечим. Припомните-ка, что там у вас произошло?
- Да на хрена вам! Бутылкой по башке мне саданули, ну... - чувствую, тоже начинаю, как они говорить. Тут доктор вообще понёс чушь несусветную.
- Какой бутылкой, что вы говорите? У нас такого просто не бывает.
Я начинаю раздражаться, говорю: - Как не бывает. Бутылкой из под вермута, ноль восемь, трах! И полюбуйтесь - я у вас.
Лепило этот, расплылся весь, как будто я ему литр выставил. Отвечает: - Вы только не волнуйтесь. Мы вас вылечим. Сейчас у вас, наверно, бред, горячка. Ничего, пройдёт. Скажите-ка - какой сегодня день, число, какое, год?
- Тут он меня совсем из себя вывел. Нагрубил я ему. Обматерил то есть. Ты Бонь знаешь, что такое обматерить?
- С матерью что-то связано? У нас второе имя по матери дают. Вот мою маму зовут Фелиппе. А филиппики - это гневная обличительная речь, правильно?
- Ну, молодец Бобонька. Точно, как у нас. Вот значит, я этого врача гневной обличительной речью покрыл. А он не обиделся, спокойно говорит мне: - Я вам хочу, товарищ объяснить, что в нашем обществе таких явлений не бывает. Позднее мы вам всё покажем и расскажем, а пока, давайте-ка пройдём на процедуры.
Бред.
- Ну, делать нечего, пойдём, - ответил я ему, и пошёл за ним. Подходим к процедурной, а над входом большими буквами написано:
ВИНОВАТО НЕ ВЕЩЕСТВО - ВИНОВАТО СУЩЕСТВО!
- Завели, положили. Дали чего-то понюхать, я сразу и заснул. Потом, когда очнулся, спрашиваю: - Что вы со мною делали? Доктор отвечает: - Мы вас будем изучать.
Я. - Бесплатно?! Нет, я не согласен.
Врач. - Нам ничего для вас не жалко. Но денег в нашем обществе уж три столетья нет. Живём мы все давно при коммунизме.
Я. - Что?! При чём?!
Врач. - При коммунизме, дорогой товарищ. Вы просто всё забыли. Это амнезия. Вы память потеряли, по-простому говоря.
Я. - Бред кобылы сивой. Я помню всё прекрасно. Сначала мы при соц'(икнул)ализме жили, но мечтали о капитализме. Потом капитализм настал - мы стали недовольны ещё больше. Вот, правда. Вот, что я помню. У вас больница имени кого? Не Кащенко случайно?
Врач. - Нет. Вы успокойтесь. Позвольте нам вас изучать.
Я. - Ага, какие умные. За просто так, на мне, вы опыты решили ставить?
Врач. - Но что же делать. Я ж вам говорю, - при коммунизме мы живём. У нас и денег нет давно.
Я. - Во попал. Ну выпить, что ли дайте.
- Попросил я бухнуть, Бонь, а сам думаю щас пошлют меня на х... и всё. Ан нет. Этот полудурок орёт: - Сестра! Пришла красотуля. Он ей: - Сестричка, милая, сходите в наши погреба, и принесите этому товарищу коньяк.
Медсестра спрашивает: - Какой? Двухсот, или трёхсотлетний?
Врач. - Какой вам?
- У меня голова просто кругом идёт, ничего не понимаю, говорю на всякий случай: - Да любого. Но только если издеваетесь вы надо мной, вам за меня несчастного воздастся. Грешно смеяться над людьми больными.
Врач. - Да что вы. И трёх минут вам не придётся ждать.
- Веришь ли, Бобонь, и правда, несут бутылку коньяка. Я её беру и удивляюсь. Двухсотлетняя, вся коростой покрылась. Меня любопытство разбирает. Я этого лепилу спрашиваю: - А что это у вас коньяк столь древний?
Врач. - У нас другого нет. Он с тех ещё времён хранится, с докоммунистических. Теперь у нас не пьют напитки крепкие. Я говорю вам - коммунизм. Пороки все изжиты.
- Да, думаю. Горячка белая, вот что у меня. Вдруг отличная идея, Бонь. Дай, думаю выпью коньяку. Если всё нормально пойдёт - и вкус, и приход, то значит не бред, и не глюки. Наливаю, они мне стакан красивый в комплекте дали, пью... Мать честная! Всё в порядке. Значит всё в реале! Ну, уговорил я на радостях всю бутылку. Захотелось общаться. Вот бы сейчас эта медичка пришла. И пообщались бы заодно. Стал искать кнопку, как её вызвать. А она сама вдруг входит. Я ей говорю: - Давайте, мол, выпьем за вашу красоту и вообще... Нельзя ли ещё коньячку принести? А она посмотрела на меня грустно, и говорит: - Вас из нашей клиники решили выписать.
- Как так выписать? Так хорошо изучать начали.
- Передумали. К нам ещё поступление было. Его и изучат.
- Так мне неприятно стало, Бонь. Дали хорошей жизни чуть глотнуть и сразу взашей. Стихами говорить перестали, ну не свиньи, Бонь? Выпиз... Ой, извини, выписали меня. Только вышел из их больнички, как в пропасть вниз полетел, и на этот лист шлёпнулся. Сначала один тут куковал, потом ты приполз. Вот погоди, вечером бухнём. Из этого растения текилу делают, значит, мы тоже сделаем.
Но вечера ждать не пришлось. Пролетел самолёт, и на лист упали несколько капель. Петруха сразу почувствовал родной запах. Он прильнул к капле, и стал жадно пить. Он не обманулся: та же, приятно обжигающая жидкость, вот уже стало тепло в брюшке, захотелось петь. Он повернулся к Бомбинио, чтобы разделить с ним радость происходящего, но тот лежал на спине кверху лапками. Бомбинио отравился сразу.