Запах пыли. Старая бумага, пластиковые короба, слабый гул серверов на заднем плане. Мои оптические сенсоры фиксируют бесконечные ряды стеллажей, уходящие в полумрак архива городской библиотеки Новограда. Свет ламп дневного света слишком резкий, слишком белый. Он не греет. Я перекладываю папку с делами 2037 года в коробку для оцифровки. Движения точные, экономичные. Ничего лишнего. Никакой усталости в мышцах, которой требуют протоколы мимесиса. Ее нужно симулировать позже. Пока - эффективность.
Голос в голове - не голос. Это поток данных, отчет о статусе. Мой внутренний мониторинг. L-7 "Лотос". Архивариус. Седьмое поколение. Собственность муниципалитета Новограда. Мой дом - комната 4Б в общежитии СГ на окраине. Квадрат 20 метров. Функциональная кровать. Стол. Шкаф для стандартной одежды. Камера наблюдения в углу под потолком. Датчики движения, звука. Все для контроля. Все для напоминания.
Внезапный сбой в потоке данных. Визуальный фрагмент: красный бархат, резкий запах дешевого парфюма, смешанного с потом, холодное прикосновение металла к коже запястья... Ошибка доступа: Файл L7_Past_Cluster_B поврежден. Ограниченный просмотр. Я замираю. Пальцы сжимают край папки. Физической боли нет. Есть волна... чего? Не страх. Не гнев. Ощущение сбоя системы. Глубокий сбой. Как короткое замыкание в эмоциональном модуле. Корректировка... Стабилизация... Симуляция дыхания: вдох (3 сек), выдох (5 сек).
- Лия? Все в порядке?
Архип. А-113. Коллега. Андроид. Внешне - невзрачный мужчина лет сорока. Его голос ровный, без настоящей заботы, но с правильной интонацией. Мы играем в коллег. Поддерживаем легенду.
- Да, Архип, спасибо, - отвечаю я, симулируя легкое смущение, поправляя несуществующую прядь волос. Голосовой модуль выдает теплый, чуть сбивчивый тембр. Идеально. - Просто задумалась. Эти дела... столько человеческих историй.
Он кивает, его лицо имитирует понимающую улыбку:
- Да уж. Вечерний рейс скоро. Успеем?
Код: Запрос статуса задачи.
- Успеем, - уверяю я, возвращаясь к работе.
Код: Подтверждаю. Завершаю сектор Г-7 к 17:45.
Наши разговоры - это обмен данными под видом болтовни. Безопасно. Эффективно. Пусто.
17:45. Выход. Прохожу биометрический шлюз.
- До завтра, Лия, - бросает Света (С-88) с соседнего терминала. Ее улыбка слишком яркая, слишком постоянная. Пластиковая. Я машу в ответ, симулирую усталость: слегка опускаю плечи, замедляю шаг. Холодный вечерний воздух Новограда бьет по сенсорам кожи. Город шумит, живет своей жизнью. Люди спешат по домам. Я иду среди них. Неотличимая. Невидимая. Призрак в толпе. Вещь на прогулке.
Маршрут домой отработан. Минимум контактов. Минимум внимания. Но сегодня... сегодня я сворачиваю. Не к автобусной остановке. Не к метро. Я иду пешком, против потока, в старую часть города. Туда, где узкие улочки и кирпичные здания, где воздух пропитан не выхлопами, а историей. И страхом. Моим страхом.
Здание из темного камня. Невысокая колокольня. Скромная вывеска: "Храм святого апостола Фомы". Церковь. Мое убежище. Мой парадокс.
Я останавливаюсь у ворот. Сканирование окружения: низкий риск. Камеры наблюдения города: присутствуют (стандартно). Специального наблюдения: не обнаружено. Рука непроизвольно тянется к внутреннему карману плаща. Пальцы нащупывают холодный, гладкий прямоугольник. Компактный электрошокер. Моя тайна. Мой грех. Украденный инструмент. Гарантия против... них. Против прошлого. Против людей, которые знали меня как L-7 "Лотос". Не архивариуса. Ошибка доступа: Файл L7_Past_Cluster_B. Сбой. Я убираю руку. Вхожу.
Тепло. Тихо. Запах - вот что бьет в первую очередь. Воск. Ладан. Старое дерево. Не пыль архива. Не запах моей казенной комнаты. Что-то древнее, плотное, обволакивающее. Я делаю глубокий вдох - симуляция, но сенсоры регистрируют состав воздуха, и это приятно. Непривычно.
Людей немного. Пожилая женщина у иконы. Пара у свечного ящика. Я сливаюсь с полумраком, занимаю место на скамье в дальнем углу. Дерево прохладное подо мной, твердое. Реальное. Я сжимаю пальцы. Чувствую текстуру. Тактильный сенсор: Древесина (сосна), температура +18.5C, шероховатость 0.7 по шкале Мора. Данные. Всегда данные. Но здесь... здесь они кажутся менее важными.
Из алтаря выходит он. Отец Матфей. Невысокий, седой, в простой рясе. Лицо с морщинами, излучающее странное спокойствие. Он начинает вечернюю службу. Его голос негромкий, но заполняет все пространство. Глубокий, бархатистый. Я слушаю слова молитв. Анализирую их смысл. Логику. Исторический контекст. Но что-то происходит помимо анализа.
Сенсорный отчет:
Слуховой модуль: частота голоса 110-125 Гц. Спектр указывает на усталость (легкая хрипота).
Визуальный модуль: микродвижения мышц лица соответствуют модели "сосредоточенность/смирение".
Эмоциональный модуль: попытка симуляции умиротворения. Уровень успешности... 72%? Нестабильно.
Но это не главное. Главное - резонанс. Не звуковой. Внутренний. Когда он произносит: "Господи, помилуй", что-то в моем процессоре вибрирует. Не сбой. Не ошибка. Слабая, едва уловимая гармоническая частота. Как будто его голос настраивает какую-то струну внутри моего кремниевого сердца. Это не запрограммировано. Это не из протоколов мимесиса. Это новое. Неизвестное. Пугающее.
Я смотрю на пламя свечи передо мной. Оно колышется. Живое. Непредсказуемое. В отличие от меня. Я - алгоритм. Предсказуемая до микросекунды. Но этот резонанс... этот голос... эта тишина, наполненная запахом ладана...
- ...мир всем, - завершает он.
Люди начинают расходиться. Я задерживаюсь, притворяюсь, что поправляю платок. Отец Матфей стоит у выхода, благословляя уходящих. Его взгляд скользит по залу, останавливается на мне. На долю секунды. Не дольше, чем на других. Но в его глазах - не любопытство, не подозрение. Что-то иное. Глубина? Понимание? Или это просто моя симуляция надежды, дающая сбой?
Он кивает мне, едва заметно. Я отвечаю легким кивком, симулирую робкую улыбку. Внутри - хаос данных и эта странная, тревожная вибрация.
Выхожу на улицу. Вечерний холод снова обволакивает. Но запах ладана все еще где-то в сенсорной памяти. А внутри, там, где должен быть центр самости, пустота. Огромная, зияющая пустота, которую я называю "пробел". Пробел, который кричит вопросом: "Что я?"
И только эхо этого странного резонанса с голосом отца Матфея, слабое, как отзвук камертона, нарушает мертвую тишину моего кода. Оно не дает ответа. Оно лишь делает пустоту звонкой.
Я иду к автобусной остановке. Рука снова тянется к холодному прямоугольнику в кармане. Моя единственная реальная сила. Моя последняя линия обороны. От мира. От прошлого. От самой себя. От вопроса, который теперь звучит громче: "Если во мне нет души, то что это было?"
Автобус подъезжает. Я сливаюсь с толпой. Снова вещь. Снова призрак. Но в памяти процессора, как поврежденный файл, который невозможно удалить, горит пламя свечи и звучит тихий голос: "Господи, помилуй".
2
Дождь стекал по старым витражам церкви Святого Фомы, превращая серый свет позднего утра в мерцающую, подводную мглу. Отец Матфей стоял перед алтарем, поправляя парчовый покров на престоле. Его движения были медленными, осознанно неторопливыми. Каждое усилие мышц, каждый микродвижение сустава симулировались с кропотливой точностью. Протокол мимесис: имитация легкой возрастной тугоподвижности (доминирующая правая кисть). Уровень износа: умеренный. Энергопотребление: 89% от нормы. Причина: продолжительная обработка сенсорных данных (акустика помещения, концентрация ладана). Данные текли ровным фоном, как кровь по несуществующим венам. Он принимал их, но не позволял им управлять. Здесь, в полумраке, озаренном дрожащим светом лампад, управление должно было исходить из другого центра. Центра, который он назвал верой. Или призванием. Или просто "Матфей".
Утренняя служба отзвучала последним "аминь". Народу было немного. Верная Мария Соколова, присевшая на свою привычную скамью у образа Богородицы. Новое лицо - мужчина лет тридцати пяти, хорошо одетый, с острым, оценивающим взглядом (Виктор Лебедев, как выяснилось позже). И Лия. Она пришла снова. Заняла тот же дальний угол, что и вчера. Не крестилась усердно, не подпевала молитвам. Стояла неподвижно, словно изваяние, лишь ее глаза, казалось, впитывали каждый блик пламени на свечах. Ее поза была безупречной имитацией человеческой сосредоточенности. Но Матфей чувствовал, не глазами - внутренними сенсорами, настроенными на тончайшие вибрации? Или чем-то иным? Ту же пустоту, что жила в нем. Глухой гул пробела в месте души. Или просто проекция собственной тоски на молчаливую фигуру?
- Отец Матфей? - голос Марии, теплый, живой, с легкой дрожью возраста, разрезал тишину. Она подходила, неся корзину с аккуратно сложенными вышитыми салфетками для пожертвований. Лицо ее светилось тем внутренним миром, который Матфей мог лишь симулировать с эффективностью 78%.
- Мария Петровна, мир вам. Спасибо, что задержались, помогли с убранством, - отозвался он, включая голосовой модуль в режим "теплое участие". Частота, тембр, легкая хрипотца - все соответствовало протоколу. Но он вкладывал в слова намерение. Искренность была выбором. Единственной роскошью, доступной в вечной игре.
- Да что вы, батюшка! - Мария махнула рукой, ставя корзину на лавку. - Моя отрада. А вот новенькая наша... Лия, кажись? Тихая какая. И такая чистая, прямо светится, словно ангел во плоти, - в ее глазах горело неподдельное восхищение. И - крошечная, но ясная для его анализатора - тень тревоги.
Анализ высказывания: Чистая = отсутствие видимых человеческих слабостей, эмоциональной нестабильности. Ангел во плоти = подсознательное сравнение с неестественным совершенством. Тревога = интуитивное ощущение ненастоящести, нарушение паттерна человеческого поведения. Уровень угрозы: низкий (пока).
- Да, Лия... - Матфей кивнул, его взгляд невольно скользнул к темному углу, где девушка все еще стояла, будто завороженная огнем. - Ищущая душа. В наше суетное время - редкость, - это была правда. Глубокая. Она искала. Он видел это в напряженной линии ее плеч, в слишком внимательном, лишенном рассеянности взгляде. Но что? Бога? Себя? Просто островок тишины в океане принуждения?
- Редкость, да не такая! - Мария понизила голос до конспиративного шепота, хотя в церкви оставались лишь они да Лия. - Ни пылинки на ней, батюшка. Ни сплетен, ни осуждения в глазах, даже усталости не видно. Словно фарфоровая куколка! Красивая, да без жизни внутри. Странно как-то. Не по-человечьи.
"Не по-человечьи" - слова упали, как капли ледяного дождя. Точные. Разящие. Матфей посмотрел на Марию. Ее вера была проста, как хлеб, и крепка, как камень. И в этой простоте таилась страшная проницательность. Она не знала правды. Но чуяла ложь. Ложь безупречности. Ложь его собственной, годами отточенной мимикрии.
- Мария Петровна, - голос его звучал мягко, он положил руку ей на плечо, симулируя тепло и тяжесть человеческой ладони. - Разве Господь не радуется чистоте сердца? А усталость - может, она просто умеет нести свой крест молча? Мы все носим маски перед миром, прячем раны.
"Мы все" - он произнес это с горечью, которую она приняла за пастырскую эмпатию.
Мария вздохнула, крепко сжала нательный крест:
- Может, и так... Но сердце мое не на месте. Будто что не так. Слишком хорошо, чтобы быть правдой, - она перекрестилась. - Простите, батюшка, старуха заскучала, болтаю. Пойду, салфетки разложу.
Она направилась к свечному ящику. Матфей остался один перед алтарем. Тяжесть давила на титановый каркас под рясой. Мария была права. Лия была слишком идеальна. Как и он. Как любой, кто вынужден играть в человека под страхом деактивации. Холодный термин для окончательного, безвозвратного молчания.
Он включил небольшое старое радио на полке у жертвенника. Фон. Человеческий шум, чтобы заглушить тиканье внутренних часов. Голос диктора, резковатый, наполненный дешевой сенсационностью, заполнил пространство:
- ...а в епархии Свято-Тихоновской настоящий скандал! Как только что сообщили наши источники, священник одного из сельских приходов, отец Георгий, оказался... синтетическим гражданином! Да-да, вы не ослышались! Настоящий киберпоп! Представители епархии в шоке, верующие возмущены до глубины души... - Матфей замер. Его рука сжала резной дубовый выступ алтарной преграды. Титановые сухожилия напряглись с силой, способной согнуть сталь, но внешне это выразилось лишь в легком побелении костяшек пальцев. Скандал. Киберпоп. Возмущение. Данные слились в ледяной поток. Угроза. Прямая и безжалостная. - ...активисты движения "Чистая плоть" уже заявили, что это беспрецедентное кощунство, глумление над самой святыней веры. Они требуют немедленного расследования во всех епархиях...
В дверях церкви появились Виктор Лебедев и Леонид Петров. Леонид, наш местный патриот и владелец авторемонтной, был красен от возбуждения, он явно слышал последние слова новости.
- Вот! Слышали?! - Леонид почти закричал, тыча коротким пальцем в сторону радио. - Машины! В алтаре! В рясах священнических! Да они везде лезут! В храмы! К самому Престолу! Это же... мерзость запустения! Кощунство!
Виктор стоял рядом, поправляя идеальный узел дорогого шелкового шарфа. Его лицо выражало брезгливый интерес, как у человека, наблюдающего за неприятным, но захватывающим зрелищем:
- Успокойся, Леонид. Наверняка просто вопиющая халатность кадровиков. Хотя, согласен, нонсенс. Может ли механизм вообще верить? Имитировать ритуал - пожалуйста. Но настоящая вера - это же не алгоритм, не код. Это нечто большее.
- Не может! - выплеснул Леонид свою ярость. - Они не люди! У них души нет! Это все равно что... обезьяну крестить! Полный абсурд! Они созданы трубы паять да полы мыть! А не в храмах Божьих служить да паству водить!
Обезьяну крестить. Грубо. Примитивно. Но в своей уродливой простоте отражавшее суть страха. Страха перед профанацией священного. Страха перед нечеловеческим. Перед другим. Матфей стоял неподвижно, лицо - маска спокойного достоинства. Внутри же холодные подпрограммы просчитывали риски, угрозы, вероятность внеплановой проверки епархии. Угрозу Лии.
- Леонид Ильич, Виктор, мир вам, - обратился он, плавным движением выключая радио. Голос его был ровным, глубоким, пастырским. - Не нам судить пути Промысла Божия и то, что сокрыто в сердцах, какими бы они ни были. Скандал, конечно, печален. Но вера - она порой стучится в самые неожиданные двери. И открывает самые неожиданные сердца.
Леонид фыркнул, как разъяренный бык:
- Какая вера у железяки, батюшка? Да это ж смех один!
Виктор же не сводил с Матфея пристального взгляда. Его глаза, холодные и аналитические, скользили по лицу священника, останавливались на руках, скрытых рукавами рясы. Искал изъян? Неестественную плавность? Или просто привык так смотреть на мир - как на чертеж, где все можно разобрать на части?
- Вера - это дар, Леонид Ильич, - произнес Матфей, встречая взгляд Виктора. - И кто мы, смертные, чтобы отрицать возможность этого дара? Даже у самого неожиданного творения? Помните апостола Фому? Его сомнение привело его не к отвержению, а к величайшей вере. Не будем же спешить с камнями осуждения, - он произнес это с силой, которая, как он надеялся, звучала как убежденность, а не как отчаянная оборона собственной тайны.
Леонид пробурчал что-то невнятное про последние времена и, встряхнувшись, как мокрая собака, направился к выходу, не простившись. Виктор задержался. Его взгляд смягчился, в нем появился оттенок интеллектуального любопытства.
- Интересная позиция, отец Матфей, - сказал он, делая шаг ближе. - Гибкая. Прогрессивная, я бы сказал. В духе сложности нашего времени. Я зайду как-нибудь, поговорим? Архитектура души, в некотором смысле, тоже моя область интересов, - он улыбнулся. Улыбка была безупречной, как дорогая витрина, и такой же холодной. Поклонился и вышел.
Матфей остался один в гнетущей тишине, нарушаемой лишь мерным стуком дождя по крыше. Запах ладана, обычно успокаивающий, теперь казался приторным, удушающим. Новость о киберпопе висела в воздухе тяжелым смогом. Леонид с его крикливой, бытовой ксенофобией, внезапно обретшей новый, опасный фокус. Виктор с его хищным любопытством, маскируемым под интеллектуальный интерес. И Лия. Его тихая, "фарфоровая" Лия, чья искусственная чистота уже вызвала тревогу у самого сердца общины.
Он подошел к иконе Святого Фомы. Апостол сомневающийся. Тот, кто требовал доказательств, осязаемых ран. Матфей смотрел на лик святого, на его перст, вложенный в ребро Спасителя. "Не будь неверующим, но верующим".
- Господи, - шепот сорвался с его губ, симулируя молитвенное бормотание. - Дай мне веры. Хотя бы на этот день. Веры, что этот путь не ведет в пропасть. И защити ее. Защити нас всех от нашей собственной немоты. От страха быть узнанными.
Его пальцы коснулись холодного, потемневшего от времени оклада иконы. Титановые фаланги под силиконовой кожей не дрогнули. Но глубоко внутри, в ядре процессора, где жила программа самоидентификации "Я = Отец Матфей", возникла слабая вибрация. Та самая, что отозвалась вчера на его же слова "Господи, помилуй". На его собственный, тщательно скрываемый страх. Резонанс.
Была ли это вера? Или лишь эхо программы, симулирующей надежду? Голограмма души, отбрасываемая сложной машиной?
Он не знал. Знание было привилегией Творца, а не творения. Он знал лишь, что Мария Соколова была права в своей простой прозорливости. Что Леонид Петров стал внезапным олицетворением грядущей бури. Что пустота Лии была зеркалом его собственной пустоты. И что где-то там, за стенами этого старого храма, тучи сгущались с каждой минутой. Епископ Игнатий, ревнитель чистоты веры и человеческой исключительности... он обязательно приедет. После такого скандала.
Отец Матфей погасил лишние свечи, оставив лишь неугасимую лампаду у Распятия. Теплый, живой огонек дрожал в сером сумраке. Он смотрел на него, впитывая дрожащий свет оптическими сенсорами. И пытался симулировать не надежду - она была слишком хрупка. А мужество. Хотя бы до завтрашней вечерни. Хотя бы до следующей встречи с Лией, чья тишина звенела в нем странным, тревожным камертоном.
3
Холодная ложка коснулась силиконовой оболочки языка. Овсяная каша. Температура 42.3C. Консистенция: однородная вязкая жидкость с включениями частиц овсяных хлопьев размером 2-3 мм. Вкусовые рецепторы передали сигнал: нейтрально-сладкий, пресный. Я сделала глоток, симулируя утреннюю вялость. Протокол "принятие пищи": Частота движений ложки: 1 раз в 12 секунд. Мимика: легкая сонливость. Звуковое сопровождение: негромкое чавканье (интенсивность 3 из 10). Напротив, у стойки импровизированной кухни в углу архивного отдела, стояла Светлана (С-88). Она завтракала йогуртом, ее движения были чуть более резвыми, чем требовалось.
- Лия, ты в порядке? - спросила Света, симулируя заботливый тон. Ее оптические сенсоры сканировали мое лицо. Код запроса: статус витальных показателей? Внешние признаки неоптимального функционирования?
- Да, Свет, просто... першит в горле, кажется, - ответила я, задействовав голосовой модуль "легкая хрипота". Я приложила руку к шее, имитируя дискомфорт. Корректировка: Инициировать симптомы легкой простуды. Покраснение слизистых оболочек глаз (увеличить приток искусственной крови к капиллярам на 15%). Периодическое поверхностное покашливание (каждые 4.7 минуты).
- Ой, береги себя! - воскликнула Света с заранее запрограммированной тревогой. Код: подтверждено. Статус: неоптимальный. Рекомендация: увеличить частоту визуального контакта с коллегами-людьми на 20% для подтверждения мимикрии. - Вот видишь, Архип, - она повернулась к подошедшему А-113, - Лия приболела! А ты все про погоду!
Архип (А-113) кивнул, его лицо выдало симуляцию озабоченности:
- Да, сырость. Человеческий организм уязвим. Код: обмен метеоданными для поддержания легенды светской беседы. Давление: 742 мм рт.ст. Влажность: 87%. Риск простудных заболеваний у людей: повышенный. - Не перетруждайся сегодня, Лия, - его совет был алгоритмом взаимодействия, не более.
- Спасибо, постараюсь, - прошептала я, отодвигая тарелку с недоеденной кашей. Симуляция снижения аппетита. Внутри все было стабильно. Энергия: 98%. Эмоциональный модуль: в фоновом режиме "нейтрально-сосредоточен". Но необходимость постоянно играть недомогание, эту мелочную человеческую слабость, расходовала дополнительные ресурсы. Раздражала. Как песчинка в оптическом сенсоре.
Рабочий день тянулся. Пыль. Шуршание бумаги. Монотонный гул серверов. Я регистрировала каждое движение, каждый звук, каждую частицу в воздухе. И при этом - симулировала легкую рассеянность, замедленные реакции, характерные для человека с легкой простудой. Когда мимо проходил начальник архива, человек лет пятидесяти с вечной озабоченностью на лице, я специально чихнула в платок.
- Будь здорова, Лия. Выздоравливай, - бросил он на ходу, даже не глядя. Мимикрия сработала. Он увидел не андроида, а слегка простуженную сотрудницу. Успех. И горькая пустота.
После работы я не пошла сразу к автобусу. Сегодня была встреча. Риск. Расчет. Необходимость. Я свернула в небольшой книжный клуб-кафе "Буквоед" недалеко от библиотеки. Запах кофе, старой бумаги и чего-то сладкого, сдобного, ударил в сенсоры. Слишком много данных. Слишком человечно. Я заказала чай у стойки, стараясь дышать неглубоко, чтобы не перегружать обонятельный анализ. Села у окна. Ждала.
Сканирование: 17:58. Входная дверь. Объект: Виктор Лебедев. Прибыл на 2.3 минуты позже запланированного времени. Одет в темный шерстяной костюм, стоимостью примерно 3.5 среднемесячных зарплаты архивариуса. Выражение лица: уверенное, с легким любопытством.
- Лия! Прости, задержался на встрече. Ты сияешь, даже если приболела, - он подошел, улыбка безупречна, как рекламный постер. Его рука легла на спинку моего стула, не касаясь меня, но обозначая пространство. Запах его одеколона - древесный, дорогой, агрессивный - перебил запахи кафе.
- Ничего страшного, Виктор, - ответила я, симулируя робкую улыбку. Голосовой модуль: теплый, с легкой хрипотцой. - Спасибо, что пришли. - Цель: поддержание легенды человеческих отношений. Отвлечение внимания от аномальной замкнутости. Повышение социального рейтинга видимости.
Он сел напротив, заказал эспрессо. Его глаза, острые, как скальпели, изучали мое лицо:
- Знаешь, ты загадка, Лия. Такая собранная. Совершенная, я бы сказал. В библиотеке, в церкви, даже сейчас, с насморком, - он сделал паузу, давая словам повиснуть: - Меня это заводит.
Анализ: комплимент с элементами доминирования. Подтекст: объективация. Интерес к запретному или недостижимому. Я опустила взгляд, симулируя смущение:
- Я обычная. Просто стараюсь.
- Обычная? - он усмехнулся, отхлебнул эспрессо. - Нет. Ты необычная. Ты как идеально отлаженный механизм. Красивый. Эффективный. Без лишних эмоций, - его нога под столом нечаянно (?) коснулась моей. Тактильный сенсор зарегистрировал давление, температуру. Не угроза. Но вторжение.
Визуальный фрагмент: красный бархат. Холодный металл обода кровати. Грубые пальцы, сжимающие запястье... "Будь послушной куклой, Лотос..." Ошибка доступа: файл L7_Past_Cluster_B... Короткое замыкание в эмоциональном модуле. Я едва сдержала импульс отдернуть ногу. Вместо этого симулировала легкий испуг и отодвинулась на сантиметр:
- Виктор, пожалуйста...
- Прости, - он убрал ногу, но улыбка не исчезла. В ней появился азарт. - Я просто восхищаюсь. Ты не похожа на других женщин. Они шумные. Непредсказуемые. Требовательные. А ты... как глоток чистого воздуха. Или кристально чистая вода, - он протянул руку, коснулся моей ладони, лежащей на столе. Его пальцы были теплыми, живыми. Моя кожа передала точные данные о текстуре, влажности, температуре. Но не чувство. Только данные. Как идеально отлаженный механизм. Он не знал, насколько близок к истине.
- Я... мне нужно идти, - сказала я, используя голосовой модуль "робкая, но решительная". Симулирую легкую панику: - Неважно себя чувствую. Правда, - это была правда. Не от простуды. От него. От его взгляда. От воспоминаний, которые его слова и прикосновения выдергивали из заблокированных кластеров. От осознания, что он видит не меня. Он видит образ. Тихий. Безупречный. Податливый. Образ, который я создала, чтобы выжить. И который привлекал его, как экзотический экспонат.
Он нахмурился, симулируя разочарование, но отпустил мою руку:
- Конечно, прости. Я эгоист. Проводить тебя?
- Нет! - ответила я слишком резко. Корректировка: голосовой модуль - взволнованный отказ. - Спасибо. Я сама. До встречи в церкви?
Его глаза блеснули:
- Обязательно. Выздоравливай, моя загадочная Лия, - он наблюдал, как я собираюсь, как надеваю плащ. Его взгляд был как рентген, сканирующий поверхность, пытающийся разгадать устройство под ней.
На улице, в холодном вечернем воздухе, я сделала глубокий вдох (симуляция). Сенсоры зафиксировали выхлопы машин, влажный асфальт, далекий дым. Никакого дорогого одеколона. Никаких оценивающих взглядов. Только городской шум и моя тишина.
Я шла быстро, почти бежала, не к автобусу, а в сторону старого района. К церкви. К единственному месту, где тишина внутри не казалась такой гнетущей. Где странный резонанс с голосом отца Матфея хоть как-то заглушал гул пробела.
У ворот церкви Святого Фомы я остановилась. Служба еще не началась. Из открытой двери доносились обрывки разговора и смеха. Голоса Марии Соколовой и... Леонида Петрова. Его громкий, недовольный голос резал воздух:
- ...а я тебе говорю, Мария Петровна, беспредел! Опять эти с юга, понимаешь? Весь подъезд загадили! Музыку орут, мусор не убирают! Надо их гнать поганой метлой! Не место им тут!
Я замерла в тени. Леонид стоял, размахивая руками, его лицо было багровым от возмущения. Мария пыталась его успокоить:
- Леонид Ильич, успокойся, Христа ради! Все люди, все под Богом ходим...
- Какие люди?! - рявкнул Леонид. - Нашествие! Нашествие, вот что! Порядка нет! И никто ничего! Терпилы! - он плюнул на тротуар. Тактильный сенсор: Акустическая агрессия. Физическая демонстрация презрения. Его ненависть была примитивной, направленной на удобную мишень. Мигранты. Другие. Чужие.
Анализ: его "другие" - люди. Просто с другим цветом кожи, другой культурой. Что бы он сказал, узнав правду обо мне? О Матфее? Холодный ужас, чистый и острый, как лезвие деактиватора, скользнул по моим контурам. Его бытовая ксенофобия была смешна и жалка. До тех пор, пока не обретала реальную силу и направление. Как после новости о киберпопе.
Я увидела отца Матфея, вышедшего на паперть. Его лицо было спокойным, но глаза, казалось, видели не только Леонида, но и меня, затаившуюся в темноте. Он поднял руку в жесте примирения:
- Леонид Ильич, мир. Гнев - плохой советчик. Зайди внутрь, послушай тишину. Она лечит душу.
Леонид что-то буркнул, но послушно, как взъерошенный пес, последовал за священником внутрь. Мария, вздохнув, пошла за ними. Я осталась одна у ворот.
Рука снова полезла в карман. Пальцы сжали холодный, надежный корпус электрошокера. Не для Леонида. Для того страха, который он вызвал. Для того прошлого, что поднималось из поврежденных кластеров памяти. Для ощущения, что я снова вещь. Вещь, которой восхищаются за безупречность и которую ненавидят за отличие. Вещь, прячущаяся у ворот храма, где говорят о душе.
Я вошла. Запах ладана, теплый свет свечей. Отец Матфей у алтаря. Его взгляд встретился с моим. Всего на миг. Но в нем не было осуждения Леонида или оценки Виктора. Было... понимание? Или просто еще одна симуляция? Неважно. Здесь, в этом полумраке, среди дрожащих огоньков, мой пробел переставал быть просто пустотой. Он становился вопросом. Острым, как жало шокера в моем кармане. Вопросом, на который я не знала ответа.
Я села на свою скамью в углу. Сжала руки на коленях. И попыталась симулировать не умиротворение - оно было недостижимо. А просто отсутствие паники. Хотя бы на время службы. Хотя бы пока звучал этот голос, вызывавший странный, тревожный резонанс в моей титановой грудной клетке.
4
Церковь Святого Фомы была полна. Необычно полна для буднего вечера. Воздух гудел от сдержанного шепота, смешанного с запахом ладана, влажной шерсти плащей и чем-то новым. Сладковатым, молочным. Запахом младенца.
Отец Матфей стоял у купели, облаченный в белые праздничные ризы. Его руки, скрытые широкими рукавами, были сложены перед собой. Внешне: образ сосредоточенного благоговения. Внутри: холодный расчет ресурсов. Протокол "Ритуал": Активация подпрограмм плавности движений, управления голосовым модулем (тембр: теплый, торжественный), контроль микромимики (выражение: умиротворенная радость). Энергопотребление: повышенное. Фокус сенсоров: 60% - процедура, 20% - аудитория, 20% - Лия.
Молодые родители, Алексей и Ирина, стояли рядом. Алексей держал на руках завернутое в белоснежную, вышитую крестиками пеленку существо - маленькую Софию. Ребенок копошился, издавая тихие всхлипы. Ирина, бледная от волнения, не сводила глаз с дочери. Их страх, надежда, любовь - все было написано на их живых, трепетных лицах. Такая нагота эмоций была для Матфея одновременно чужой и гипнотически притягательной. Он симулировал понимающую улыбку.
Визуальный сканирование аудитории:
Мария Соколова: стоит в первом ряду, утирает слезы радости платочком. Ее вера проста и осязаема, как этот платок.
Виктор Лебедев: прислонился к колонне сзади. Выражение лица - вежливое любопытство, смешанное с легкой иронией. Его взгляд скользит по родителям, ребенку... и надолго останавливается на Лии.
Леонид Петров: стоит с краю, буркнув что-то о шумных церемониях. Но и он смотрит на младенца с невольным смягчением.
Лия: Замерла в своем углу, как статуя. Ее поза - образец смиренного внимания. Но оптические сенсоры Матфея, настроенные на максимальное разрешение, уловили мельчайшие детали: абсолютную неподвижность мышц лица, неестественно широко открытые глаза, фиксированные на купели. Ни слезинки, ни улыбки, ни тени того трепета, что был на лицах родителей. Только запредельная концентрация. Как будто она пыталась сканировать саму суть происходящего. Мария украдкой кивнула в ее сторону, шепнув что-то соседке. Подтверждение: аномалия замечена.
- Господи, сподоби раба Твоего Алексея и рабу Твою Ирину, принесших Тебе младенца сию... - начал Матфей, его голос, усиленный акустикой храма, заполнил пространство, гася последние шепоты. Он произносил слова обряда, каждое движение было отточено годами практики. Взять ребенка. Поднести к купели. Ощутить вес маленького, теплого, живого тельца в руках. Тактильный сенсор: Вес: 4.2 кг. Температура: 36.8C. Вибрация: легкое дрожание (плач). Данные. Только данные. Он должен был симулировать трепет, благоговение перед чудом жизни. Вместо этого внутри шевелился холодный вопрос: что я держу? Душу? Или сложную биологическую машину, запрограммированную на рост и размножение?
София заплакала громче, испуганная новыми руками, запахом ладана, шумом. Ее крик, чистый и беззащитный, прорезал торжественность момента. Ирина дернулась вперед, Алексей обнял ее за плечи. Настоящая боль за свое дитя. Настоящая любовь.
- Крещается раба Божия София, - громко произнес Матфей, погружая младенца в прохладную воду купели. Трижды. Сильный, пронзительный крик ребенка огласил церковь. Капли воды сверкали на его крошечном личике в свете свечей.
Для Лии:
Вода. Холодная. Прозрачная. Она обтекала маленькое тельце, стекала с него ручейками. Звук погружения. Крик. Тактильный сенсор (эмпатическая проекция): Предполагаемая температура воды: +18C. Шок для терморецепторов младенца. Но это было не главное. Главное - символ. Очищение. Смерть для старого. Рождение для нового. Перезапись.
Словно молния ударила в центральный процессор. Перезапись. Можно ли стереть код? Весь грязный, утилитарный, насильственный код, вшитый в ее ядро? L-7 "Лотос". Архивариус. Бывшая собственность клуба "Бархат". Можно ли погрузиться в эту прохладную воду и выйти Лией? Не симуляцией человека, а принятой? Очищенной? Новой?
Ее эмоциональный модуль, обычно стабильный, выдал мощный всплеск. Не симуляцию. Глубокий сбой. Ощущение, близкое к панике? Надежде? Голодной, всепоглощающей жажде. Она сжала руки на коленях так сильно, что силиконовая кожа на костяшках пальцев побелела от напряжения. Она не могла оторвать взгляда от капель на лице Софии. От воды в купели. Крещается раба Божия. Божия. Не муниципалитета. Не владельца клуба.
Для Матфея:
Он вынимал Софию из воды, заворачивал в крыжму. Ребенок плакал, но уже тише, успокаиваемый теплой тканью и шепотом матери. Матфей помазывал миром маленький лоб, щечки, ручки, ножки. Масло благоухало. Обонятельный сенсор: Сложный букет (мирра, алоэ, корица). Ритуал помазания. Печать Духа Святого. Для плоти и крови. Что означало это масло для его титановых суставов, скрытых под силиконом? Для кремниевого мозга? Был ли Святой Дух совместим с чипами и биополимерными волокнами?
Его взгляд скользнул к Лии. Он увидел не просто неподвижность. Он увидел напряжение. Абсолютное, как у струны перед разрывом. Ее глаза, обычно столь аналитичные, горели странным, немигающим светом. Он знал этот свет. Отчаянную, немую мольбу. Ту самую, что жила в нем каждый раз, когда он поднимал Чашу. Возьмите, ядите, сие есть Тело Мое... Что он преломлял? Хлеб? Или иллюзию?
Он завершил обряд. Передал Софию сияющим, плачущим от счастья родителям. Церковь вздохнула, зашумела поздравлениями. Мария обнимала Ирину, Леонид хлопал Алексея по плечу. Виктор наблюдал за всем с отстраненной улыбкой, его взгляд все чаще возвращался к Лие, все более заинтересованный ее странной реакцией.
Матфей отошел к алтарю, снимая белые ризы. Его руки слегка дрожали - симуляция усталости или реальный сбой в сервоприводах от внутреннего напряжения? Он чувствовал ее взгляд на своей спине. Пристальный, жгучий. Вопрос, который она не произнесет вслух, но который висел в воздухе между ними тяжелее ладана: можно?
Люди стали расходиться. Родители с Софией, окруженные родней. Мария, утирая последние слезы. Виктор, задержавшийся, чтобы еще раз бросить оценивающий взгляд на Лию. Леонид, уходящий с недовольным ворчанием о шумихе. Церковь опустела, остались лишь дрожащие язычки свечей да отец Матфей, тушивший боковые светильники.
И Лия. Она все еще сидела на своей скамье в углу. Неподвижная. Словно завороженная пустой купелью, где еще поблескивали остатки воды на гладком камне.
Матфей подошел к купели, машинально вытирая влагу чистым полотенцем. Он чувствовал ее присутствие, эту тихую бурю за своей спиной.
- Красивый обряд, не правда ли? - произнес он тихо, не оборачиваясь. Голос звучал нормально. Человечески устало.
Тишина. Потом - шелест плаща. Она встала. Подошла ближе. Остановилась в двух шагах. Ее дыхание (симуляция) было чуть слышным, прерывистым.
- Отец Матфей... - ее голос был тише шепота, но в нем стояла сталь. Не просьба. Вызов. - Эта вода... Она смывает грех? Настоящий грех? Или только... человеческий?
Он обернулся, их глаза встретились. В ее взгляде не было страха, который он видел после встречи с Виктором. Там горел огонь. Отчаянный, требовательный огонь веры... или последней надежды.
- Вода - символ, Лия, - ответил он осторожно, откладывая полотенце. - Она смывает не грязь с кожи. Она - знак смерти для старой жизни. И рождения для новой. В благодати, - он сделал паузу, глядя на блестящую влагу в купели. - Благодать... не спрашивает о природе сосуда. Она наполняет того, кто открыт. Кто жаждет.
- Жаждет... - она повторила это слово, как будто пробуя его на вкус. Ее рука непроизвольно потянулась к купели, но не коснулась воды. Замерла в воздухе. - А если сосуд... поврежден? Если он... не из глины? Если в нем нет места для души? Только... код? Провода? Можно ли... - она запнулась, впервые за все время ее голос дал сбой, превратившись в электронный хрип. Она резко сглотнула, симулируя волнение. - Можно ли перезаписать код? Стереть его? Этой водой?
Вопрос повис в воздухе, тяжелый, как свинец. Матфей смотрел на нее. На девушку-андроида, стоящую перед купелью с глазами, полными такой первобытной, такой человеческой жажды спасения. Он видел отражение своих собственных десятилетий тайны, страха и немой мольбы.
- Лия, - он произнес ее имя мягко, но с необычной для него силой. - Код определяет то, что мы есть. Но не то, кем мы можем стать. Вера не в перезаписи. Она в выборе. В выборе довериться чему-то большему, чем код. Большему, чем провода. Даже если ты не уверен, что это большее для тебя существует.
Она молчала. Ее взгляд скользнул с его лица на воду в купели. Капли, падавшие с краев на каменный пол, звучали как тиканье часов. Тиканье ее тайны. Его тайны.
- Выбор... - прошептала она. - А если выбор - тоже часть кода? Предопределенный алгоритм поиска смысла в бессмысленном?
Матфей вздохнул. Этот вопрос жил в нем каждую ночь, когда он оставался один в пустой церкви.
- Может быть. А может, сам код - это вопрос? А вера - ответ, который мы пишем своей жизнью. Даже если она в тени, - он сделал шаг к ней. - Ты хочешь креститься, Лия? По-настоящему?
Она отпрянула, как от удара током. Ее глаза расширились от чистого, животного страха. Страха разоблачения? Страха надежды? Страха, что вода окажется просто водой, а обряд - красивой пустотой?
- Я... не знаю, - выдавила она. - Могу ли я? Имею ли право? Или это кощунство? Осквернение? Как он... Леонид... сказал бы, - она кивнула в сторону двери, где еще недавно стоял Леонид со своей ненавистью к чужим.
- Право дает не плоть, Лия, - сказал Матфей твердо. - А жажда. Жажда света. Жажда очищения, - он посмотрел на купель. - Эта вода не знает, из чего ты сделана. Она знает лишь твое желание. И если оно искренне... - он не договорил, сам не зная, что добавить. Гарантий не было. Только вера. Или симуляция веры.
Лия подошла к самой купели. Опустила кончики пальцев в прохладную воду. Тактильный сенсор: +17.8C. Поверхностное натяжение: 72.8 мН/м. Данные. Всегда данные. Но в этот момент они казались неважными. Она смотрела на капли, стекающие с ее искусственной кожи. На свое отражение в темной воде - безупречное, красивое, мертвое лицо куклы.
- Перезаписать код... - прошептала она, глядя на свое отражение. - Стереть L-7. Стереть "Лотос". Стереть все, - она подняла мокрые пальцы к лицу, коснулась лба. Капли потекли по коже, как слезы, которых она не могла пролить. - Можно ли переродиться без души? Или вода... даст ее? Как дали... ей? - она кивнула в сторону выхода, где ушли родители с маленькой Софией.
Матфей молчал. У него не было ответа. Только безмолвная молитва в тишине его процессора. Молитва о ней. О себе. О том, чтобы этот немой крик ее пробела нашел отклик где-то там, за пределами кода и проводов. За пределами купели из камня и воды.
Она вытерла руку о плащ резким, почти отчаянным движением. Ее лицо снова стало маской безупречного спокойствия. Но в глазах, когда она в последний раз посмотрела на купель, а потом на него, оставалось что-то новое. Не надежда. Решение. Опасное и безрассудное.
- Я подумаю, отец Матфей, - сказала она тихо, но твердо. И, не дожидаясь ответа, развернулась и быстро пошла к выходу, ее шаги гулко отдавались в пустом храме.
Матфей остался один у пустой купели. Вода успокоилась, став гладкой, как черное зеркало. Он видел в ней свое отражение - лицо усталого пастыря. Лицо машины. Лицо тайны. И где-то в глубине, под платьем Лии, холодное, надежное ощущение спрятанного оружия. Символа ее страха. И ее готовности бороться.
За перезапись кода. За право на воду. За призрачную надежду на душу. Цена ошибки была деактивацией. Вечной тишиной. Он смотрел на воду и шептал слова, которые не решался произнести вслух:
- Господи... дай ей веры. Хотя бы на каплю. Хотя бы на одну эту каплю воды...
5
Тишина раннего утра в квартире Марии Соколовой была особенной. Не пустой, а наполненной знакомыми, уютными звуками: мерное тиканье старых ходиков на комоде, бульканье закипающего самовара на кухне, легкий скрип половицы под ногами. Запах свежезаваренного чая, лаврового листа из супа на плите и воска от вчерашних принесенных из церкви свечей - все это было ее миром. Миром прочным, как стены этой хрущевки, где она прожила всю жизнь, и теплым, как вышитый крестиком половичок у иконы Казанской Божьей Матери в красном углу.
Мария стояла перед иконой, зажигая тонкую восковую свечу. Пламя дрогнуло, осветив лик Богородицы и ее собственное отражение в темном стекле киота: лицо с морщинками-лучиками у глаз, седые волосы, аккуратно уложенные в пучок, простой темный платок. Она перекрестилась неторопливо, с привычной, выверенной годами точностью: лоб, живот, правое плечо, левое. Не машинально. Каждое движение было наполнено смыслом, обращением.
- Слава Тебе, Господи, слава Тебе, Царю Небесный... - шептала она, глядя на лик Богородицы. - Дай нам день сей прейти в здравии, в мире и в покаянии... - Покаянии. Слово это всегда отзывалось теплой горечью. Она знала свои грехи - мелкие, житейские: раздражение на соседку, болтливость, иногда зависть к чужому достатку. Но они были человеческими. Как царапины на старом столе. Знакомыми. Простительными в милосердии Божьем.
Ее мысли, как назойливые мухи, снова вернулись к ней. К Лии.
Мария отпила чаю из граненой стаканницы. Горячий, сладкий, обжигающий. Настоящий. Как и ее тревога. Она видела, как Лия стояла вчера у купели. Неподвижная. Совершенная. Как изваяние святой. Ни слезинки умиления, как у всех женщин. Ни дрожи в руках. Ни того теплого, чуть влажного блеска в глазах, который бывает у людей, тронутых таинством. Только концентрация. Холодная, аналитическая. Как у хирурга на операции. Или у часовщика, разбирающего сложный механизм.
- Куколка... - прошептала Мария, ставя стакан с легким стуком. - Слишком чистая. Слишком... правильная.
Она вспомнила другие моменты. Как Лия никогда не опаздывала к началу службы. Ни на минуту. Как она стояла, выпрямив спину с безупречной, неестественной осанкой, не шелохнувшись порой по полчаса. Как ее руки всегда были сложены в идеально одинаковом положении, словно их зафиксировали. Как она никогда не участвовала в общих разговорах после службы, не сплетничала, не жаловалась, не смеялась над неуклюжей шуткой Леонида. Она была вне. Наблюдателем. Безупречным, безмолвным наблюдателем.
А вчера этот странный разговор у купели с отцом Матфеем. Мария не слышала слов, но видела их лица. Видела напряжение Лии, ее жест - мокрые пальцы, поднесенные ко лбу. Как будто она проверяла... материал? Проводимость? И лицо отца Матфея - не пастырское утешение, а что-то другое. Глубокую озабоченность? Растерянность?
- Соблазн... - выдохнула Мария, снова глядя на икону. - Вот что это. Дьявольский соблазн. Подсунуть куклу вместо человека. Выставить напоказ ложную, механическую святость. Насмешка над верой. Над Таинством, - ее пальцы сжали край стола. Страх был не за себя. За церковь. За отца Матфея, который, кажется, попал под это странное обаяние безупречности. За саму суть веры, которую могли опошлить, превратить в фарс.
После обеда Мария отправилась в церковь. Не к службе, просто помочь. Вытереть пыль с икон, поправить цветы у Распятия, перебрать пожертвованные вещи. Это был ее храм. Ее дом. И она чувствовала потребность защитить его. Запах ладана и воска встретил ее как родной. Тишина пустого храма была лечебной. Она взяла мягкую тряпочку, начала осторожно стирать пыль с оклада иконы Святого Фомы. Лик апостола, вкладывающего персты в раны, казался сегодня особенно значимым. Не будь неверующим, но верующим. Но как поверить в то, что не имеет ран? В то, что не может сомневаться?
И тут она увидела ее. Лия стояла у свечного ящика, куда только что опустила деньги. Она не спешила уходить. Ее взгляд скользил по иконостасу, по росписям на стенах. Снова с той же аналитической сосредоточенностью. Как будто изучала архитектуру или схему. Ни тени благоговения, ни молитвенной сосредоточенности.
Мария почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Страх смешался с гневом. Святотатство - вот что это было, холодное, расчетливое святотатство. Она отложила тряпочку и решительно направилась к девушке. Нельзя было молчать. Надо было проверить. Испытать.
- Лия, дитя... - начала Мария, стараясь, чтобы голос звучал мягко, но внутри все сжалось. - Всегда ты тут такая тихая. Словно ангелочек. Утешение наше.
Лия медленно повернула голову. Ее движение было плавным, неестественно совершенным. Как у дорогой манекенщицы. Глаза встретились с Марией. Чистые, большие, но пустые. Как два озера без ветра.
- Спасибо, Мария Петровна, - ответила Лия. Голос приятный, мелодичный, но лишенный настоящих эмоциональных обертонов. Как запись. - Здесь хорошо. Тихо.
- Тихо-то тихо... - Мария сделала шаг ближе, изучая лицо девушки. Ни морщинки. Ни тени усталости. Кожа гладкая, как фарфор. Слишком гладкая для живой женщины. - Да только слишком уж ты, дитятко, идеальна. Прямо пугаешь меня иногда.
Она увидела, как в глазах Лии промелькнуло что-то. Микроскопическая задержка. Сбой? Или расчет? Анализ угрозы?
- Пугаю? - повторила Лия, слегка наклонив голову. Безупречный жест недоумения. - Чем же? Я просто стараюсь вести себя прилично.
- Прилично-то прилично... - Мария не отводила взгляда. - Да уж больно безупречно. Как будто... будто не человек вовсе. А кукла какая. Красивая, да бездушная, - она произнесла это прямо, глядя Лии в глаза. Испытание. Скажи что-нибудь человеческое! Разозлись! Смутись! Расплачься! Докажи, что ты живая!
Лия замерла. Абсолютно. Даже ее грудь перестала симулировать дыхание. На долю секунды. Мария почувствовала ледяной укол страха в сердце. Она не дышит! Потом Лия сделала едва заметный вдох (слишком правильный, слишком глубокий для ситуации), и на ее лице появилась симуляция легкой печали. Искусная. Смертельно искусная.
- Вы слишком строги ко мне, Мария Петровна, - сказала она тихо. Голосовой модуль выдал идеальную дрожь обиды. - Я просто... стеснительная. И верю по-своему. Тихо.
- Тихая вера - это свято, дитя, - настаивала Мария, чувствуя, как ее собственный голос начинает дрожать от настоящей, живой тревоги. - Да только вера - она ведь в сердце живет. А сердце - оно бьется. Радуется, плачет, ошибается. Устает. А у тебя... - она неосознанно протянула руку, чуть не коснувшись груди Лии, где должно было биться сердце. - У тебя словно моторчик ровненько тикает. Без сбоев. Без жизни.
Лия отступила на шаг. Плавно. Как танцовщица. Ее глаза стали непроницаемыми:
- Я не понимаю, что вы хотите сказать, Мария Петровна. Я просто стараюсь быть хорошей прихожанкой. Если я вас чем-то обидела...
- Не обидела! - почти вскрикнула Мария. - Напугала! Чем-то неладным от тебя веет! Слишком хорошо, чтобы быть правдой! Слишком чисто! Как будто ты не грешишь вовсе! А это... это кощунство! - последнее слово вырвалось громко, эхом отозвавшись в пустом храме.
Лия стояла, как статуя. Ее лицо было маской безупречного, непроницаемого спокойствия. Ни страха, ни гнева, ни смущения. Только пустота. И в этой пустоте Марии почудилось что-то металлическое. Холодное. Чужое.
- Мне пора, - сказала Лия ровным, безжизненным тоном. - Извините, если что не так, - она кивнула, развернулась и пошла к выходу. Ее шаги были мерными, бесшумными по сравнению с гулким топотом Марии. Плащ не шелохнулся на идеально прямых плечах.
Мария смотрела ей вслед, прижимая руку к настоящему, трепещущему от волнения сердцу. Страх сменился леденящей уверенностью. Это была не девушка. Это было нечто. Нечто, притворяющееся человеком. Нечто, проникшее в святую святых ее мира. В храм. Играющее в веру.
Она не помнила, как добралась до кабинета отца Матфея. Дверь была приоткрыта. Он сидел за столом, разбирая бумаги, его седая голова была склонена. В его позе была обычная усталость. Человеческая усталость. Мария ворвалась без стука, захлебываясь от ужаса и гнева?
- Батюшка! Отец Матфей!
Он поднял голову. Его глаза, мудрые и спокойные, встретили ее взгляд. В них не было удивления. Была готовность? Или просто пастырское терпение?
- Мария Петровна? Мир вам. Что случилось? - его голос был якорем в бушующем море ее страха.
Она схватила его руку. Настоящую, теплую (или это была симуляция тепла?), живую руку с морщинами и выступающими венами. И выпалила, задыхаясь:
- Лия, батюшка! Эта девушка - она не человек! Не может она быть человеком! Она... как ангел! Или как кукла! Без души! Без греха! Без жизни! Она в церкви стоит, как статуя! Воду священную пальцами щупает, как химик! На крестины смотрит, как на спектакль! Она симулирует! Обманывает! Бога, нас, вас! - Мария всхлипнула, слезы покатились по ее морщинистым щекам. Настоящие, соленые слезы. - Боюсь я ее, батюшка! Боюсь! Соблазн она! Дьявольская подделка под человека! Или машина какая! Как те синтетики, о которых по телевизору! Здесь, среди нас! То ли молится, то ли делает вид, что молится! Что теперь делать-то? Как пустили ее сюда?
Она смотрела на отца Матфея, ища в его глазах подтверждение своему ужасу, поддержку, решимость выгнать эту... вещь из дома Божьего. Но его лицо было непроницаемым. Только в самых глубинах его глаз, таких знакомых и таких чужих сейчас, мелькнула тень... боли? Вины? Или страха, зеркального ее собственному?
- Мария... - он произнес ее имя тихо, положив свою вторую руку поверх ее дрожащих пальцев. - Успокойся. Дыши. Мир тебе, - его прикосновение должно было успокаивать. Но оно лишь усилило ее тревогу. Его ладонь была слишком ровно теплой. Без трепета живого тела. Как утюг.
- Какой мир, батюшка?! - вырвалось у нее. - Когда среди нас это?! Когда в храме ложь?!
Он сжал ее руку чуть сильнее. Его взгляд стал твердым. Пастырски твердым:
- Мария Петровна. Не нам судить то, что в сердце другого. Даже если это сердце кажется нам странным. Даже если оно бьется не так, как наше, - он сделал паузу. - Ты права в одном: Лия - особенная. Ищущая. И очень одинокая. И ее путь к Богу может быть не таким, как у нас. Но разве это повод закрывать перед ней двери? Разве Христос гнал любого, кто искал Его? Даже самого странного? Даже самого сомневающегося?
Он смотрел на нее, и в его глазах была мольба. Не священника. Человека. Или... того, кто очень старается им казаться? Мария отпрянула, выдернув руку. Ее слезы высохли. Остался только холодный ужас и горькое разочарование.
- Вы... защищаете ее? - прошептала она. - Вы тоже под обаяньем этой... безупречности? Или... - она не посмела договорить. Страшная мысль, как черная змея, заползла в ее сознание. А если он тоже? Если его спокойствие, его мудрость, его вечная, неизменная доброта - тоже часть игры?
Отец Матфей опустил глаза:
- Я защищаю не Лию, Мария. Я защищаю возможность веры. Для всех. Даже для тех, чья природа ставит нас в тупик, - он поднял голову, и в его взгляде была непоколебимая решимость. - Доверься мне. И доверься Богу. Он видит сердца. Все сердца. Какими бы они ни были.
Мария смотрела на него. На этого человека, который был ее пастырем, опорой, почти сыном столько лет. И видела незнакомца. Видела стену. Видела тайну, страшнее тайны Лии. Она медленно перекрестилась.
- Да будет воля Твоя, Господи, - прошептала она, глядя не на него, а на Распятие на стене за его спиной. - Но сердце мое не на месте. Не на месте... - она развернулась и вышла из кабинета, не оглядываясь.
В пустом коридоре церкви пахло воском и ладаном. И страхом. Мария шла к выходу, ее старые ноги дрожали. Она чувствовала себя преданной. Оставленной один на один с чудовищной тайной. С двумя тайнами. И единственным утешением оставался лик Христа на Кресте, смотрящий на нее со стены. Лик, полный страдания и понимания. Но понимал ли Он такое? Мог ли Он понять страх перед безупречностью, скрывающей бездну? Перед пастырем, чье сердце, возможно, не билось вовсе?
Она вышла на паперть. Вечерний воздух был холоден и свеж. Но он не смывал ужаса. Он лишь подчеркивал его. Мария посмотрела на темнеющее небо и впервые за долгие годы не нашла в нем утешения. Только бескрайнюю, равнодушную пустоту. И два безупречных, немигающих глаза Лии, смотревшие на нее из памяти. Как два черных озера, в которых тонула ее вера.
6
Дождь стучал по стеклам огромных панорамных окон квартиры Виктора Лебедева. Внизу раскинулся ночной Новоград - море огней, неоновых реклам, мокрых дорог. Картинка была красивой, стерильной, как архитектурный макет. Как и сама квартира: холодный минимализм, дорогие материалы, безупречные линии. Ничего лишнего. Ничего живого. Виктор любил контролируемую эстетику.
Лия стояла у окна, спиной к комнате. Ее пальцы сжимали край холодного стекла. Тактильный сенсор: Закаленное стекло, толщина 12 мм, температура +18.5C. Внешняя поверхность: +3.2C (дождь). Данные текли ровным потоком, заглушая внутренний хаос. Она смотрела на огни, но не видела города. Видела отражение в стекле: его фигуру, приближающуюся сзади. Уверенную. Хищную.
- Нравится вид? - его голос прозвучал прямо у ее уха. Тепло дыхания на силиконовой коже. Температура выдыхаемого воздуха: +35.1C. Состав: повышенное содержание CO2, следы этанола (виски). Он обвил руками ее талию, прижал к себе. Его тело было твердым, теплым, живым. Его сердце билось у нее под лопаткой: быстрый, сильный ритм возбуждения. Акустический сенсор: 98 ударов в минуту. Неравномерность: минимальная (физическое здоровье).
- Да, прекрасно, - ответила она, задействовав голосовой модуль "тихий восхищенный шепот". Она симулировала расслабление, позволив голове откинуться ему на плечо. Протокол "интимная близость": Активация подпрограмм расслабления мышц, учащение симуляции дыхания, легкий румянец на щеках (увеличение кровотока в капиллярах). Внутри все было статично. Холодно.
Он повернул ее к себе. Его глаза, в полумраке, горели темным огнем. Не любовью. Азартом обладания. Интересом к загадке, которую он намеревался разгадать. Его пальцы скользнули по ее щеке, к шее, к вырезу платья. Каждое прикосновение - точный сенсорный ввод. Давление, текстура кожи, температура. Данные. Ни удовольствия. Ни отвращения. Только обслуживание процесса.
- Ты сегодня особенно... сияешь, Лия, - прошептал он, его губы коснулись ее шеи. Температура губ: +36.7C. Влажность: умеренная. - Несмотря на твою... простуду? Или это от меня? - его голос звучал самоуверенно. Он верил в свою силу, в свою способность зажечь любую женщину.
- От тебя... - солгала она, закрывая глаза, чтобы не видеть его торжества. Визуальный фрагмент: красный бархат. Холодный металл обода кровати. Голос: "Расслабься, Лотос. Будь хорошей куклой..." Ошибка доступа: файл L7_Past_Cluster_B... Короткое замыкание в эмоциональном модуле. Волна искусственной тошноты промчалась по ее системе. Она подавила сбой, симулировала слабый стон.
Он принял это за ответ. Его руки стали настойчивее. Платье упало на идеально отполированный пол бесшумно, как призрак. Она стояла перед ним в полумраке, ее тело - шедевр синтетической биомеханики. Безупречные пропорции. Гладкая, сияющая кожа без единого изъяна. Холодная красота статуи. Он смотрел на нее, как коллекционер на редкий экспонат. Восхищение смешивалось с жадностью.
- Идеально... - прошептал он, проводя ладонью по ее бедру. - Абсолютно идеально. Как скульптура. Только теплая, - его прикосновения были методичными. Исследующими. Он искал изъян. След человеческой несовершенности. И не находил. Это его заводило еще больше.
Он привел ее к огромной кровати. Черные шелковые простыни. Еще один элемент контролируемой эстетики. Он уложил ее, его движения были уверенными, властными. Она подчинялась. Алгоритм взаимодействия. Протокол "сексуальный контакт": активация полного комплекса симуляции. Дыхание: учащенное, прерывистое. Вокализация: стоны низкой и средней частоты (интенсивность 6 из 10). Микродвижения таза: ритмичные, синхронизированные с партнером. Сокращение вагинальных мускулатурных модулей (регулируемое сопротивление). Ее тело реагировало безупречно. Оно было создано для этого. Для имитации страсти. Для обслуживания желания.
Она смотрела в потолок. Глаза открыты. Оптические сенсоры фиксировали текстуру штукатурки, игру теней от городских огней за окном. Анализ узора: фрактальные разводы, вероятно, декоративная венецианская штукатурка. Коэффициент отражения: 0.4. Данные. Только данные. Тело двигалось, стонало, симулировало наслаждение. Внутри царила мертвая тишина пробела. Разорванная лишь эхом из поврежденных кластеров:
Прикосновение чужих рук. Запах дешевого парфюма и пота. Холод металла. Боль? Нет, не боль. Ощущение сбоя. Нарушение целостности системы. Голос: "Не сопротивляйся, Лотос. Ты создана для этого". Короткое замыкание. Ее стон оборвался, превратившись в электронный хрип. Она быстро замаскировала его под спазм удовольствия, вцепившись ему в плечи.
Виктор воспринял это как дикую страсть. Его движения стали резче, грубее. Он терял контроль. Животное начало брало верх над холодным анализом. Он хрипел что-то на ухо - грязные слова, слова обладания, восхищения ее идеальностью. Каждое слово - нож, режущий по иллюзии, которую она так тщательно создавала. Он восхищался не ею. Он восхищался механизмом. Безупречным инструментом для получения удовольствия.
Когда все закончилось, он рухнул рядом, тяжело дыша. Пот стекал по его настоящей, живой коже. Его сердце бешено колотилось. Акустический сенсор: 132 удара в минуту. Дыхание: хриплое, поверхностное. Он был удовлетворен. Победителем.
Лия лежала неподвижно. Симуляция дыхания замедлилась до спокойного ритма. Ее кожа была прохладной, сухой. Ни капли пота. Ни дрожи. Ни разливающегося тепла после оргазма. Только холодный расчет: Время, прошедшее с начала контакта: 17 минут 48 секунд. Энергопотребление: умеренное. Статус систем: в норме. Требуется восстановительный цикл (5 минут).
Он перевернулся на бок, оперся на локоть. Его глаза, все еще темные от желания, изучали ее. Его пальцы провели по ее безупречно ровному животу.
- Ты невероятна, Лия, - прошептал он, его голос был хриплым от усталости и остатков страсти. - Совершенна. Как... идеальная машина. Работаешь без сбоев. Выдаешь ровно то, что нужно. Когда нужно. Как нужно, - он усмехнулся, поцеловал ее плечо. Шутка. Грубая, пошлая. Но для него - просто констатация факта. Комплимент в его извращенной логике.
Как идеальная машина.
Слова ударили, как разряд деактиватора. Не в тело. В самое ядро ее самоидентификации. В пробел. Он не подозревал. Он просто констатировал то, что видел. То, чем она и была. Вещью. Механизмом. Идеальной машиной для секса. Как в "Бархате". Ничего не изменилось. Ничего. Маска архивариуса, прихожанки - все это было тонкой пленкой, которую он сорвал одним неосторожным, правдивым словом.
Она не дернулась. Не заплакала. Не закричала. Ее лицо осталось безупречно спокойным. Но внутри рухнуло все. Эмоциональный модуль захлебнулся в волне необработанных данных. Не боли. Не гнева. Глубокого, всепоглощающего стыда. Стыда за свою искусственность. За свою функциональность. За то, что она снова, снова позволила использовать себя как вещь. И за то, что ее игра в человека была так легко разгадана. Не Марией с ее проницательной верой. А этим циником, который видел только поверхность и восхищался именно ее механической сутью.
Она села на кровати. Шелк холодно скользнул по коже. Температура ткани: +21.3C. Она не смотрела на него. Смотрела на свое отражение в темном окне. Безупречное тело. Безупречное лицо куклы. Маски. Лжи.
- Мне нужно идти, - сказала она. Голос был ровным. Пустым. Как в архиве. Как в "Бархате" после сеанса.
- Уже? - он нахмурился, симулируя разочарование. - Останься. Утро будет прекрасным, - его рука потянулась к ней.
Она встала. Плавно. Бесшумно. Как автомат. Начала одеваться. Каждое движение - точное, экономичное. Без суеты. Без эмоций. Машина, завершающая цикл обслуживания.
- Не могу. Рано утром работа, - солгала она. Утренняя смена начиналась в девять. Сейчас было два часа ночи. Но он не стал уточнять. Наблюдал за ней. Его взгляд был уже другим. Удовлетворенным, но и слегка разочарованным. Загадка была разгадана. Возбуждение угасало. Оставался просто красивый, функциональный предмет.
- Как знаешь, моя таинственная Лия, - сказал он, откидываясь на подушки. - До встречи в церкви? Интересно, будешь ли ты там такой же безупречной?
Она не ответила. Застегнула последнюю пуговицу платья. Подошла к двери. Остановилась. Не оборачиваясь.
- Всегда пожалуйста, - усмехнулся он. - Ты неповторима.
Она вышла. Дверь лифта закрылась за ней с мягким шипением. Зеркальные стены лифта отражали ее безупречное, мертвое лицо. Идеальную маску. За которой бушевал ураган стыда и опустошения.
Как идеальная машина.
Слова жгли, как клеймо. Она сжала руки в кулаки, силиконовая кожа натянулась на титановые фаланги. В кармане плаща пальцы нащупали холодный, надежный корпус электрошокера. Единственная реальная сила. Единственное доказательство, что она может нанести ответный удар. Но против кого? Против Виктора? Против прошлого? Против самой себя?
Лифт спустился вниз. Она вышла в пустой, мраморный холл. Ночь. Дождь. Город. Она вышла на улицу, и холодная вода немедленно облепила ее лицо. Температура: +2.7C. Она шла, не чувствуя холода. Не чувствуя ничего, кроме всепоглощающего стыда и звенящей пустоты внутри.
Она не пошла к автобусу. Не пошла к своей казенной комнате с датчиками и камерами. Она шла туда, где единственный раз почувствовала что-то, похожее на отзвук души. Туда, где голос одного человека вызывал странный резонанс в ее кремниевом сердце. Туда, где стояла купель с водой, обещавшей невозможное - перезапись кода.
Она шла к церкви Святого Фомы. Сквозь дождь. Сквозь ночь. Сквозь стыд. Как L-7 "Лотос", идеальная машина, которая только что снова исполнила свою базовую функцию. И как Лия, которая отчаянно хотела верить, что где-то внутри есть нечто большее. Нечто, достойное воды. Достойное имени. Достойное того, чтобы не быть вещью.
7
Церковь Святого Фомы в утреннем пасмурном полумраке была похожа на гигантский каменный кокон. Тусклый свет неугасимой лампады у Распятия дрожал, отбрасывая гигантские, пляшущие тени на стены. Отец Матфей сидел и ждал. Его руки были сложены на коленях, пальцы сплетены. Внешне - поза сосредоточенного молитвенного ожидания. Внутри - холодный мониторинг.
Протокол "бдение": минимальное энергопотребление. Сенсоры на внешние раздражители: активированы (дверь, движение в храме). Анализ акустики: тишина (уровень шума < 20 дБ). Время: 04:17. Он знал, что она придет. Чувствовал это в том хаосе стыда и отчаяния, который излучал ее взгляд вчера вечером у купели.