Щедра и богата природа тропического леса, много вкусных и полезных даров дает она каждому, кто достаточно умен и смекалист, чтобы не ждать милостей от природы, но взять их решительной рукой. Плоды, ягоды, орехи, грибы, коренья, жуки, личинки, кузнечики, муравьи, мыши, прыгунчики, свиньи-бородавочники, обезьяны и многое-многое другое. Одни дары природы обыденны, другие считаются деликатесом, потому что добывать их можно не во всякий день, а только тогда, когда лесные духи проявляют особую благосклонность и позволяют обстоятельствам сложиться должным образом.
К последней категории относят в том числе термитов. Вкус этих насекомых знаком каждому, ловить одиночных термитов - дело пустяковое, с ним справится и ребенок, но одиночными термитами не насытишься. Чтобы насытиться, надо сначала взломать большой термитник, а это при обычных обстоятельствах не под силу никому. Стены термитника толсты и прочны, их не проковырять ни палкой, ни козлиной костью, да и топором, скорее всего, не продолбить, каменное лезвие почти наверняка расколется раньше, так что ни один мужчина в здравом уме не станет долбить термитник топором. Но иногда, очень-очень редко, лесные духи позволяют упасть на термитник большому дереву, и тогда к людям приходит радость. Легконогие мальчики взбираются к пролому, прикрепляют лиану и сбрасывают вниз. И по этой лиане наверх залезают мужчины и женщины, и маленькие дети, и подростки, рассаживаются бок о бок, тыкают внутрь палочками, слизывают насекомых, кушают с удовольствием и наслаждаются жизнью.
- Однако я весьма мудр, - глубокомысленно произнес старый Нга, в очередной раз облизав палочку.
- О да! - поддакнул Мбанга. - Великий Игнозилози благосклонен к тебе, Нга! Должно быть, ты принес ему знатную жертву!
Нга нахмурился. Глупый Мбанга полагает, что хромая Нготи, что померла от лихорадки в позапрошлом сезоне дождей, на самом деле померла не от лихорадки, а оттого, что Нга принес ее в жертву великому Игнозилози в обмен на удачу для племени. Но это неправда, Нга не приносил Нготи в жертву Игнозилози. Нготи померла сама по себе, потому что духам было неугодно, чтобы они жила, и лечебное камлание не помогло.
- Дело не в жертве, а в мудрости, - сказал Нга. - Я наблюдаю и постигаю. Я пронаблюдал дерево и постиг, что оно ветхо. Я пронаблюдал ветер и постиг, что он гнетет и ломает. А еще я пронаблюдал термитник и постиг, что он уязвим, если на него упадет сук, который таки упал и на котором мы сейчас сидим. В своем разуме я соединил одно с другим, и постиг суть вещей. Это мудрость. А жертвы тут ни при чем.
В этот момент маленький Мбаудун вынул палочку изо рта и спросил:
- Дедушка Нга, а ты правда знаешь все на свете?
Взрослые рассмеялись, и Нга сказал:
- Я не знаю всего на свете. Только Черный-Маленький-Пантера-Ходящий-Как-Человек-Привязанный-К-Лиане знает все на свете, но он путается в своих знаниях и не может припомнить ничего определенного.
Маленькая Нгиу запрыгала на коленях у мамы, которую звали Бгонги, и стала выкрикивать:
- Действительно, папа, почему бы тебе не рассказать сказку, - сказала Бгонги.
- Про сотворение мира! - закричал Мбаудун. - Про то, как великий Игнозилози победил великого Умбозилози, и тот слепил из собственных какашек первого мужчину и первую женщину!
- Нет, про сотворение мира - отстой! - возразила Нгвири и отвесила Мбаудуну подзатыльник. - Лучше расскажи, как крокодил Кукатиани спрятал солнце в яйце птицы Мколбвени!
- А давайте лучше поговорим о путях всего сущего, - тихо предложила Мчамба.
Ей предстояло вскоре превращаться из девочки в женщину, а это событие всегда сопровождается сложными экзаменами, в том числе и на умение вести умные разговоры. Мчамба понимала, что умом и сообразительностью не блещет, и боялась этого экзамена, даже сильнее, чем испытания на выносливость.
- О путях всего сущего - отстой! - закричала Нгвири. - Дед, давай лучше про крокодила!
- Цыц, - одернул ее дедушка Нга. - Раскричались, как шалашники в брачный сезон! Лучше ответь мне, Нгвири, какую форму имеет путь всего сущего?
- Круг, конечно, - ответила Нгвири. - Это и тенреку понятно.
- Мбаудун, откуда мы пришли? - спросил Нга.
- Из черного чрева предвечной матушки Истриливази, - ответил Мбаудун.
- А кто помнит, что в жизни самое главное? - спросил Нга.
Ему никто не ответил. Детские мордашки огорченно сморщились, но никто не смог вспомнить это сложное слово.
- Свобода, - подсказал Нга.
- Да, точно, свобода! - воскликнул Мбанга. - Все время забываю!
- Мчамба, в чем смысл свободы? - спросил Нга.
- Гуляю сама по себе, делаю что хочу, ем что придется, - уверенно ответила Мчамба.
- Все верно, - согласился Нга. - Можешь ведь правильно запоминать, если постараешься! Главное - не бояться и не стесняться, тогда все получится. Скажи мне, Мчамба, какие запреты ты помнишь?
- Не вкушать плоти того, с кем не целовалась, - ответила Мчамба. - Не обкусывать ногти, когда светит луна. Еще мальчикам нельзя делать мандрачумба со своей мамой и со своей бабушкой. С чужими можно.
- А еще? - требовательно спросил Нга.
Мчамба потупила глаза и ничего не ответила. Ее мама, которую звали Нгчвани, решила придти дочери на помощь.
- Нельзя глядеть в глаза великанам, - добавила она.
- Да ну тебя, тетя Нгчвани! - воскликнул юный Нгамачан, младший брат Мбанга. - Какой же это запрет! Про великанов - не запрет, а разумная предосторожность, а запрет - это, например, не цыкать зубом, когда видишь слоновий навоз после заката.
- Ты прав, Нгамачан, - кивнул Нга. - А теперь скажи мне, как связана свобода с запретами и счастьем?
- Ох, - огорчился Нгамачан. - Я же помнил раньше... Помнил, помнил, а теперь забыл.
- Можно, я скажу? - подала голос Мчамба и сама испугалась собственной смелости. Но быстро овладела собой и решительно продолжила: - Запреты - то, что нельзя. Свобода - то, что можно. Все, что не запрет, то свобода. А когда делаешь свободу и не делаешь запрета, это хорошо, и это называется счастье. Правильно я говорю, дедушка Нга?
- Немного путано, но в целом правильно, - согласился Нга. - А что такое добро и что такое зло?
- Добро - это когда ты делаешь счастье другому человеку, - ответила Мчамба. - Вот, например, если у кого отсосать - это добро. А зло - когда делаешь кому-то несчастье. Добро - хорошо, зло - плохо.
- Скажи, дядя Нга, - подал голос Мбанга. - А правильно ли так рассуждать, что отсутствие добра есть зло?
- Гм, - озадачился Нга. - Не ожидал от тебя такого умного вопроса. Становишься умнее, Мбанга, это похвально. Полагаю, отсутствие добра можно считать злом, хотя это зло обычно не очень большое и не сильное, не такое, как, например, уронить топор на ногу...
- Вот видишь, Мчамба! - торжествующе закричал Мбанга. - Дядя Нга согласен, что ты должна у меня отсосать! Иначе будет зло!
Мужчины и женщины засмеялись, а Мчамба отвернулась и закрыла лицо руками. Нга нахмурился. "Старею", подумал он. "Не хотел подыгрывать глупой шутке, а подыграл, потому что не заметил, к чему идет дело. Пора задуматься о преемнике, начать серьезно учить юного Мбанджа... куда он подевался, кстати... А, вон он бежит, легок на помине..."
- Эй, Мбанджа! - позвала Нгчвани. - Чего бежишь!
- Великаны! - крикнул Мбанджа, и это было последнее, что он выговорил в этой жизни.
Засвистела оперенная протыкалка, и упал Мбанджа лицом вниз, и завопили мужчины, женщины и дети, и стали спрыгивать и убегать, да только куда там... Выскочили из леса великаны, и было их больше, чем пальцев на руках и ногах, и махали великаны головорезками, и пуляли протыкалки с клювом на одном конце и перьями на другом, и поубивали все племя в считанные минуты, и никто не сумел причинить им вреда. Только Мбанга успел пульнуть отравленной иглой из духовой трубки, но попал великану в ремень, и не было от той иглы никакого ущерба врагу.
И вышел на поляну предводитель великанов, которого звали Мустафа, почесал свое коричневое брюхо, поправил головную ленту, украшенную попугайскими перьями, и крикнул громогласно на своем великанском языке:
- Клянусь Аллахом, удачная выдалась охота!
- Слишком удачная, - ответил ему помощник, которого звали Абдулла. - Клянусь эфесом моей сабли, непросто будет освежевать всех обезьян, что мы добыли. До самой ночи провозимся, а Юсуф говорил, что видел неподалеку леопарда.
- Самого леопарда не видел, - уточнил Юсуф. - Только следы. Но до ночи точно провозимся, клянусь погремушками дедушки.
Последние слова заставили Мустафу поморщиться, но делать воину замечание он не стал. Шесть поколений сменилось с тех пор, как народ кетавани принял истинную веру, но воины все никак не избавятся от языческого наследия. Иногда даже начинает казаться, что они нарочно от него не избавляются, словно не понимают, в чем смысл жизни. Глупцы.
- Клянусь бородой пророка, мы не станем возиться до ночи, - сказал Мустафа. - Исмаил!
- Ах да, точно! - воскликнул Абдулла. - С нами же Исмаил, а я забыл!
- Исмаил, ты еще не забыл язык обезьян? - строго спросил Мустафа.
- Никак нет, вождь, помню отлично! - ответил Исмаил.
- Тогда поговори с ними и поработи, кого получится, - приказал Мустафа.
Прошло столько времени, сколько нужно, чтобы ободрать кожу с одного бородавочника, и на поляне закипела работа. По кустам разыскали пять легкораненых самцов и трех легкораненых самок, Исмаил поговорил с ними и всех поработил. Обезьянам раздали ножи, и те стали разделывать туши тех, кто раньше были их братьями, сестрами и детьми.
- Глядите! - закричал вдруг молодой воин по имени Джафар. - Там наверху старикашка застрял!
Воины посмотрели вверх и стали смеяться. Действительно, обезьяний старикашка, колдун с размалеванной харей, запутался в лиане и сам себя подвесил за талию. Теперь он болтался лицом вниз и никак не мог освободиться.
- Может, пристрелить его? - предложил Юсуф. - А то наведет порчу...
- Прости, вождь, - сказал Юсуф и виновато поклонился.
Воины развели большой костер, и пожарили часть обезьяньего мяса на палочках, а другую часть поставили коптиться. И оглядел Мустафа своих верных друзей, и смягчилось его сердце, и разрешил он воинам вкусить веселящего гриба, и стало всем весело. И стали воины делать мандрачумба с порабощенными обезьянами, и делали так, пока не утомились. И тогда Мустафа повелел Юсуфу зарезать и этих обезьян тоже, и заготовить их мясо, жир и шкуры, чтобы от них тоже была польза.
- А почему я? - возмутился Юсуф.
- Чтобы не сомневался в истинной вере, - объяснил Мустафа.
Боевые братья стали смеяться, и лицо Юсуфа перекосилось от злости и стало похоже на бегемотово яйцо. И сжалился над ним Мустафа, дал в помощь Габриэля и Мусу. И зарезали они обезьян, и разделали, и закоптили мясо, а шкуры ободрали и увязали в тюки вместе с другими шкурами.
И настал вечер, и сидели кетавани вокруг костра, и наслаждались отдыхом. И сказал юный воин по имени Хасан:
- Эко хорошо, однако! Сдается мне, нет в жизни ничего лучше, чем так вот сидеть и отдыхать с братьями по оружию после напряженных трудов!
- Ты неправ, Хасан, - возразил Мустафа. - Самое лучшее и самое главное в жизни не это.
Воины притихли. Мустафа погладил свою бороду, недлинную и курчавую, и начал проповедовать:
- Хаттаб из Мавритании, что наставлял моего дядю в истинной вере, говорил, что главное в жизни - почитать Аллаха и пророка его, и соблюдать священные заповеди. Я не сомневаюсь в правоте Хаттаба, но полагаю, что правота эта относится только к общему случаю, а в частных случаях бывает всякое. И сдается мне, что мы живем в одном из особых частных случаев. То ли Аллах наказал народ кетавани за грехи, то ли есть какая-то иная причина...
- Так что в жизни главное, почтенный вождь? - перебил его юный Хасан.
И получил от Абдуллы леща, но не сурового, а отечески-доброго.
- Главное в жизни - выжить, - сказал Мустафа. - Ибо жизнь подобна тем кучам, что собирают крокодилицы, когда приходит время отложить яйца...
- Говно и тухлятина, - негромко произнес Джафар.
- И это тоже, - согласился Мустафа. - Но главное в моей аналогии не запах, а форма. Подобно тому, как крокодилова куча широка внизу и узка вверху, так и людское бытие включает в себя больше низкого, чем высокого. И подобно тому, как крокодилова куча не стоит высоко, когда прыгунчики подрыли ее снизу, так и в людском бытии нет места для высокого, когда чужаки подрывают основы. Пятколицые вырубают лес, спаивают наших сыновей, совращают дочерей! Если мы не изгоним пятколицых, для нас не останется места в лесу!
- Не все пятколицые наши враги, - заметил Исмаил.
- Они научили нас мужеству, - заметил Абдулла.
- Вы оба правы, - кивнул Мустафа. - Не все пятколицые наши враги. Мавры нам не враги, наши враги - инглиши, скоттиши, валлиши и айриши, френчи и эспаньолы, вот кто наши враги! Они извратили истинную веру, изгнали из леса мавров, и когда-нибудь изгонят и нас тоже!
- Прошу простить мою дерзость, но не преувеличивает ли вождь? - задал вопрос Абдулла. - Фульбе и кпелле плодятся как зайцы, лес никогда не оскудеет ими. Храбрые кетавани всегда будет ловить людей и пигмеев, и некоторых потреблять в пищу, других порабощать, а третьих продавать пятколицым за железо, порох и драгоценные бусы. Мы, кетавани, хозяева леса, подобно тому, как пятколицые - хозяева берега! И да будет так вовеки веков!
- Ты неправ, - сказал Мустафа. - Я не могу строго обосновать свои слова, но чую так. Вот что я скажу тебе, Абдулла. Когда мой дядя был моложе, чем ты сейчас, он посещал Чагос и там беседовал с пятколицым колдуном, знающим волшебное слово "экспонента". И сказал пятколицый колдун, что никто в лесу не избежит участи презренных мандинка, и поклялся в том святым Мальтусом.
- Однако ты не сможешь обосновать эти слова, - предположил Абдулла.
Услышав эти слова, Мустафа так огорчился, что стал дергать себя за редеющие волосы на макушке и поминать всевышнего в непотребном контексте. Потому что Мустафа сильно опасался пестрых свиней, и, в особенности, их пятколицего предводителя по имени Дэвид Эйбел.
- Мир тебе, Мустафа! - поприветствовал Дэвид вождя кетавани. - Будьте здоровы, людоеды!
- И ты будь здоров, Дэвид, ненавидящий собственных предков, - отозвался Мустафа.
Последние слова Мустафы имели скрытый смысл. Среди кетавани бытует обычай, что человека, умершего не от заразной болезни, не под пятой слона и не в зубах леопарда, следует непременно съесть, иначе душа этого человека будет испытывать в посмертии серьезные неприятности. А у пятколицых есть запрет вкушать человеческое мясо, и многие из них полагают, что всякий человек, у кого такого запрета нет, как бы не совсем настоящий, и его можно невозбранно убивать. А некоторые пятколицые запрещают своим соплеменникам кушать не только людей, но и человекообразных обезьян пигмеев, дескать, они думают и разговаривают. Лицемеры! Попугай тоже думает и разговаривает, но это никому не мешает жрать попугайские яйца.
Так вот, между Мустафой и Дэвидом сложился обычай, что Дэвид всегда называет Мустафу людоедом, как будто в этом есть что-то плохое, а Мустафа говорит, что Дэвид не ест своих предков, потому что всех их ненавидит. Это память о забавном недоразумении, какое случилось при их первой встрече, когда они чуть было не сошлись в смертельном поединке. Но когда клинки уже покинули ножны, Дэвид вдруг улыбнулся и сказал:
- Припоминаю, что мой бог Иисус однажды сказал: "Не то оскверняет уста, что в них приходит, но то, что исходит из них".
- Не понял, - сказал Мустафа.
- Не пища оскверняет, но сквернословие, - пояснил Дэвид.
- А, - сказал Мустафа.
Подумал немного, отступил на три шага и убрал саблю в ножны. И сказал:
- Я не хочу драться с тобой, Дэвид.
Дэвид тоже убрал в ножны свою рапиру и сказал:
- Я тоже не хочу драться с тобой, Мустафа.
И добавил:
- Надо быть толерантнее к особенностям чужих национальных менталитетов.
- Чего? - переспросил Мустафа.
- Не стоит драться по пустякам, - объяснил Дэвид.
- А, теперь понял, - сказал Мустафа. Поразмыслил над услышанным и сказал: - Ты прав.
После этого Дэвид и его свиньи выпили проклятого пророком напитка, именуемого "ром", а Мустафа и его воины поели веселящего гриба, проклятого богом Иисусом. И воцарилось в сердцах воинов веселье, и стали они радоваться, обниматься и шуточно бороться, и никто не вспоминал разницы в обычаях, чуть было не приведшей к кровопролитию. Тем не менее, Мустафа продолжал опасаться Дэвида. Потому что Дэвид был странным.
Этот пятколицый человек сошел на африканский берег с корабля, приплывшего из страны инглишей. Дэвид принадлежал к тому племени инглишей, члены которого не обрезают крайнюю плоть, но зато срезают себе бороды острыми ножами, и еще носят черные одежды и именуют себя пуританами. Всякий разумный человек верит в одного или нескольких богов, но обычные люди вспоминают о богах только в беде или по праздникам, а повседневную жизнь планируют исходя из здравого смысла, а не религиозных соображений. Но пуритане не такие. Они никогда не забывают о своем боге Иисусе, и каждый свой поступок делают не потому, что так велит здравый смысл или потому что так хочется, а потому, что богу Иисусу угодно, чтобы верующие в него поступали именно так, и никак иначе. Пуритане не прокалывают уши, чтобы вставить серьги, не делают мандрачумба с мальчиками, не едят человеческого мяса и некоторых обезьян тоже не едят, потому что верят, что они тоже как бы люди. И еще пуритане верят, что их вера сильнее, чем узы крови, и что если кто-то сказал "я пуританин", то этим он как бы отрекся от своего рода и нации, и обрел новый род и новую нацию, где ни внешний облик, ни язык, ни обычаи неважны, а важна одна только вера. Пестрых свиней потому и прозвали пестрыми, что среди них есть как розовые люди, так и коричневые, и живут они почти как братья. В племени Мустафы есть один юноша по имени Али, так вот, когда он был мальчиком, он однажды прельстился речами Дэвида и ушел к пуританам, но долго не выдержал, вернулся и рассказал, что пятколицые пуритане себя считают как бы старшими братьями, а людей с правильным цветом кожи - как бы младшими, глупыми и необучаемыми. И если твоя кожа не розовая, как пятка, а правильного коричневого цвета, то сколько ты ни постигай пуританскую премудрость, быть тебе вечно младшим, и если твои уста вдруг произнесут что-то мудрое, пятколицые изумятся, словно это произнес не разумный человек, а бестолковый попугай. Пятколицые верят, что всякий нормальный человек чуть-чуть дурачок, и когда встречаешься с ними раз-другой за сезон, это кажется ерундой, а когда живешь среди них постоянно, от этого хочется плакать. Так говорил Али, стоял на коленях и плакал, и размазывал сопли по лицу. А потом Мустафа приказал его высечь, и Али стал плакать еще громче, но не от боли, а от радости, потому что понял, что род не изверг его окончательно, а принял обратно. Впрочем, полноправным мужчиной Али так и не стал, в воины его не приняли. Ибо предавший веру однажды предаст и в другой раз.
Инглиши говорят, что в их стране пуритан как грязи, но по образу жизни те пуритане мало отличаются от обычных инглишей. Собирают батат, охотятся на диких свиней, пасут овец и защищают их от леопардов, порабощают каких-то йоменов, которые у них как в африканских лесах йоруба и мандинка... Люди как люди, короче. Но Дэвид Эйбел совсем другой. И от этой инаковости еще в юности ему стало скучно на родине, и большую часть жизни он провел в тропических лесах.
Про Дэвида говорят, что под солнцем нет никого, кто лучше владел бы шпагой и кинжалом, и более метко стрелял бы из ружья. Еще говорят, что Дэвид очень вынослив, никогда не заблуждается в лесу, даже в безлунную ночь, и что у него хорошая удача, потому что бог Иисус много помогает ему. Когда Дэвид был моложе, он много путешествовал по лесам, сражался с духами и вампирами, и добывал драгоценные сокровища. Этих сокровищ он добыл столько, что будь он нормальным человеком, однозначно стал бы самым богатым и могущественным во всем Чагосе. Но Дэвида Эйбела никак нельзя назвать нормальным человеком. Однажды, вернувшись из леса с богатой добычей, он пришел в таверну, выпил целую бутыль рома, и явилась ему богоматерь. С тех пор Дэвид стал повсюду проповедовать свою пуританскую веру. Несколько пятколицых ему поверили, пошли с ним в лес, и они вместе построили деревню. И потянулись в эту деревню люди разного возраста и цвета кожи, и принимали туда всех, кто говорил "я пуританин". И прозвали эту деревню Мотлипигз, а ее обитателей - пестрыми свиньями. Впрочем, сами ее обитатели называли себя пестрой командой, а на слово "свинья" обижались. Но не очень сильно.
Пестрые свиньи почитали Дэвида почти как бога, и, надо признать, к тому были основания. Мустафа твердо знал, что нет бога, кроме Аллаха, но иногда ему непросто было признать, что могучий, мудрый и красноречивый Дэвид Эйбел - никакое не сверхъестественное существо, а простой смертный человек, рожденный от пятколицей женщины.
- Садись к нашему костру, Дэвид, - вежливо сказал Мустафа. - И твои сви... гм... люди пусть тоже садятся.
Дэвид уселся между Мустафой и Абдуллой. Протянул руку, взял ломоть жареного мяса, понюхал, положил обратно.
- Опять людей жрете, - констатировал он.
- А вот и не угадал! - улыбнулся Мустафа. - Не людей, а обезьян. Пигмеев.
- Батат маниоки не слаще, - невпопад сказал Дэвид и сплюнул на землю. - Истинно говорю вам, людоеды, гореть вам в адском пламени! Ибо не по нраву всемогущему господу, когда человек жрет человека или пигмея!
- Такова твоя вера, - вежливо заметил Мустафа.
- Да, такова моя вера, - согласился Дэвид. - И она истинна.
- Обоснуй, - потребовал Мустафа.
- Ух ты, религиозный диспут! - воскликнул Хасан и взвизгнул от восторга.
И получил от Абдуллы повторного леща.
- Обосновать истинность христианской веры несложно, - сказал Дэвид. - Все цивилизованные страны исповедуют христианскую веру: Англия, Франция, Германия, Испания, даже дикая немытая Россия и еще более дикая Америка. Недалек час, когда по всей вселенной будут исповедовать только христианскую веру. Вот, например, Америка. Испокон веков там обитали язычники-индейцы, но пришла христианская власть, и где теперь индейцы? Ютятся на задворках христианских владений и прозябают, как голые обезьяны. Или взять язычников из ваших африканских лесов. Одни перебиты, другие порабощены, а почему? Потому что христианский бог сильнее всех прочих.
- Ты забыл добавить, что язычников для вас порабощаем мы, - заметил Мустафа.
- Это ерунда, - отмахнулся Дэвид. - Вы просто меч в деснице господней. Наш бог в своей неизъяснимой мудрости бережет тела и души своих любимых детей. Он знаешь, как думает? Он думает примерно так: зачем моим возлюбленным детям рисковать драгоценными жизнями и губить драгоценные души? В лесу полно неверных, пусть они делают грязную работу, а мои дети пусть пожинают плоды. Вот как думает господь вседержитель! А будь истинна ваша вера, а не наша, все было бы по-другому. Не вы бы ловили кпелле и мандинка для нас, а мы бы ловили для вас скоттишей и валлишей в лесах Британии.
Один из пятколицых спутников Дэвида, отзывавшийся на имя Майкрофт, задергался и закашлялся, очевидно, потрясенный до глубины души последними словами предводителя. Дэвид между тем продолжал:
- Нет никого во всей вселенной, кто сильнее нас, христиан! Мы заселили Америку, поработили Индию и почти поработили Китай. Вашу страну мы еще не заселили и не поработили, но только потому, что нам не по нраву жара и духота. Но мы изгнали из Африки мавров и завладели всем побережьем. И если в вашем лесу найдется вдруг золото или камни-самоцветы, или иные ценности, весь ваш лес станет нашим.
Последние слова почему-то очень возмутили Мустафу.
- Ты лжешь! - закричал он с негодованием. - Воины Аллаха сильны, храбры и удачливы! От начала времен никто не побеждал войско кетавани!
- Это верно, - согласился Дэвид. - Потому что христиане никогда не сражались с вами всерьез. У вас есть легенды о войнах с белыми, но в них всегда говорится, как большое войско ниггеров сражалось с двумя или тремя белыми охотниками. Но вам не поздоровится, когда в лес придут не охотники, а настоящая армия. Да, ваши воины сильны и храбры, но дисциплина и воинская наука вам неведомы. Вы не знаете, что такое строевая подготовка...
- Я знаю! - перебил его Мустафа. - Это колдовской обряд, чтобы воины стали храбрее.
- Вы не знаете, что такое наступление, оборона или встречный бой, - продолжал Дэвид. - Вам неведомо понятие "резерв". Вы не умеете делить войско на отряды и организовывать взаимодействие. Подобно тростниковым крысам, вы бросаетесь в бой всей толпой, где каждый дерется сам по себе, и никто никем не командует. Поэтому один христианский воин стоит в бою десятка людоедов. Вам никогда не победить нас.
Этими словами Дэвид закончил свою речь, и наступила тишина. Затем мальчик Хасан неожиданно спросил:
- Мистер Эйбел, а как вы полагаете, в чем смысл жизни?
Дэвид удивленно приподнял брови и сказал:
- Глупый вопрос. Ответ на него очевиден всякому истинно верующему. Нет в жизни иного смысла, чем исполнение божьей воли. А воля эта ныне заключена в том, чтобы христиане несли истинную веру во все края, концы и закоулки земного шара, чтобы христово знамя взвилось над всей вселенной! Всякий праведный христианин вкладывает свой скромный подвиг в эту великую цель. Я, например, основал в лесу поселок Ханаан, который англикане называют Мотликрю. И я принимаю под свое покровительство всех, кто исповедует истинную веру, ибо сказано в священном писании: "Нет в царстве божием ни эллина, ни иудея". Только вера имеет значение, но не цвет кожи и не толщина губ! Если жаждешь спастись, мальчик, скажи "я пуританин" и прими крещение, надень черные одежды и неси истинную веру в лесные чащобы! И тогда господь не оставит тебя своей милостью!
- Ты что, Хасан, рехнулся?! - воскликнул Абдулла. - Решил к пестрым свиньям переметнуться? Забыл про Али? Или тебе невдомек, что в пуританском раю нет гурий?
- А что, в пуританском раю в самом деле нет гурий? - изумился Хасан.
- В царстве божием нет гурий, - подтвердил Дэвид. - Праведная душа не испытывает плотских стремлений. Быть рядом с богом, преисполняться его благодатью, что еще нужно праведнику?
- А как же мандрачумба? - спросил Хасан. - В вашем раю никто не делает мандрачумба?
- И не только в раю, - сказал Абдулла и ехидно улыбнулся. - Мистер Эйбел никогда не делает мандрачумба для удовольствия. Он даже не дрочит, потому что верит, что это грех. Правда, мистер Эйбел?
- Это верно, - кивнул Дэвид. - Но это невеликий грех, я не запрещаю его рядовым членам общины. Только те, кто прошел по пути к спасению достаточно далеко...
- Да в навоз такой путь к спасению! - воскликнул Хасан. - Если ваш бог запрещает мандрачумба, мне такое спасение не нужно!
Кетавани встретили его заявление дружным хохотом, да и среди пестрых свиней многие заулыбались.
- Ты наивен, мальчик, - сказал Дэвид. - Подобно мухе, садящейся на лист росянки, ты предпочитаешь финальному спасению души краткое сиюминутное наслаждение. Нектар росянки сладок и приятен, но муха за него расплачивается мучительной смертью. Хищное растение переваривает муху заживо, растворяет плоть едкими соками, насекомое корчится, страдает, терзается болью, но ничего не может поделать. Бывает, росянка съедает муху за час, а бывает, что и за сутки. Но разве можно сравнивать страдания бездушной мухи со страданиями человека-грешника?! Ад вечен, мальчик! Вечен! Твою плоть будет вечно пожирать адское пламя, и вечно твоя плоть будет восстанавливаться, чтобы сгореть сызнова, и не прекратится ужасная боль никогда! Вечность мук, вечность страданий! Разве стоит этого мимолетное наслаждение?!
- Это у вас, пятколицых, оно мимолетное, - заметил Абдулла. - А мы, кетавани, знаем толк в мандрачумба.
- Все равно вечность мук! - закричал Дэвид. - Знаешь толк или не знаешь, Сатане все равно, ад один для всех! Все грешники жарятся на сковородках, все до единого! Кстати, мы, пуритане, никогда не делаем мандрачумба с мальчиками. Даже с самыми пригожими.
- Гм, - сказал Хасан и задумался.
- Есть здесь кто-то еще, кто хочет узнать о спасении души? - спросил Дэвид.
Ему никто не ответил. Дэвид помолчал и сказал:
- Я верю, мальчик, ты будешь спасен. Единственный в своем племени ты будешь спасен! А если кто не желает спастись, так тот точно не спасется!
И воздел Дэвид руки вверх, и закричал громогласно:
- И да будет так воистину!
И загрохотало в темноте, и заполыхало, и засвистело, и стали кетавани падать наземь, и полилась из них кровь. И выхватил Дэвид два пистолета, и выстрелил из одного в голову Мустафе, а из другого в голову Абдулле. И заволокло поляну пороховым дымом. И когда он рассеялся, стало видно, что пестрые свиньи победили. И сказал Дэвид:
- Хорошее, однако, оружие эти новомодные ружья с унитарными патронами.
- О да! - поддакнул Майкрофт. - Чего только не придумает инженерный гений христианской науки!
- Лучше бы он придумал, чтобы заряжать в ружье не один патрон, а сразу несколько, - проворчал чернокожий пуританин по имени Захария. - И чтобы стрелять ими не всеми одновременно из параллельных стволов, а последовательно, но не перезаряжая оружие.
- Я помолюсь о твоей нужде, - сказал ему Дэвид. - А пока давайте добивать раненых! Язычники - тоже божьи твари, нехорошо, когда они страдают. А где спасенный мальчик?
- Да вон он лежит, - сказал Майкрофт. - Испугался, небось.
Хасана перевернули на спину и стало видно, что он испугался не зря. Шальная пуля вошла ему в бок и вышла из живота рядом с другим боком.
- Не жилец, - констатировал доктор-пуританин по имени Грегори. - Все кишки разворотило.
Дэвид опустился на колени и положил руку мальчику на лоб. Кожа была холодная и липкая.
- Принимаешь ли ты господа вседержителя единого в трех лицах всей душой и всем сердцем, и алчешь ли спасения во Христе?
Хасан нервно сглотнул и спросил в ответ:
- А мандрачумба в вашем раю точно нельзя?
- Мандрачумба теперь тебе по-любому не светит, - ласково ответил Дэвид. - Так принимаешь ты Иисуса или нет?
Хасан немного помолчал, размышляя, и решился.
- Принимаю, - сказал он.
- Вот и хорошо, - кивнул Дэвид. - Захария, будь добр, дай флягу.
- А чего сразу Захария? - проворчал негр, но флягу дал.
Дэвид открыл флягу и окропил раненого Хасана, приговаривая при этом:
- Крещается раб божий... - и далее по тексту.
Обряд крещения плавно перетек в обряд исповеди. Дэвид терпеливо выслушивал новообращенного негритенка, и время от времени цокал языком и качал головой, когда Хасан, ныне нареченный Джоном, каялся в чем-то совсем запредельном.
- Вот ироды сатанинские, - прокомментировал слова негритенка доктор Грегори. - Есть ли хоть один грех, который они не совершили, хоть одна заповедь, которую они не нарушили?
Дэвид сурово посмотрел на товарища и сказал:
- Заткнись, Грегори, и закатай уши, чтобы не слышать лишнего. Разве ты забыл, что исповедь - таинство интимное? И что если объективные условия не позволяют провести его должным образом, то надо невольное непотребство как бы не замечать, но ни в коем случае не усугублять. Теперь понял?
- Так точно, - сказал Грегори и склонил голову.
- Тысяча отченашей тебе, - сказал Дэвид. Подумал немного и добавил: - А вообще, ты еще больше неправ, чем сам думаешь. Ибо нельзя подходить к грехам дикарей с той же суровостью, с какой мы подходим к грехам цивилизованных людей. Ибо не пролился еще с должной интенсивностью на Африку свет истинной веры. И в какой-то мере это наша недоработка.
Джон-Хасан завизжал, из его глаз брызнули слезы. Дэвиду сначала показалось, что он случайно задел рану, но нет, он сейчас вообще не касался мальчика. Видать, что-то лопнуло внутри или кровотечение открылось, при ранениях в живот такое бывает. Задергался Джон-Хасан, забился в судорогах и затих.
- Упокой, господи, душу раба своего, - сказал Дэвид.
- Жаль, не успели обслужить по полному обряду, - вздохнул Грегори. - Как думаете, сэр Эйбел, спасется мальчишка?
- На усмотрение господа, - ответил Дэвид. - Я полагаю, что спасется.
- Почему? - заинтересовался Грегори.
- Потому что господь милосерден, - ответил Дэвид. - Будь я сам господом Иисусом, я бы не стал придираться, что обряд не доведен до конца, по-любому взял бы парнишку в райские пажити. Но давайте перейдем к делу, не зря ведь говорил наш спаситель: "Пусть мертвые оплакивают своих мертвецов". Майкрофт, золото нашли?
- Так точно! - отозвался Майкрофт откуда-то из темноты, озаряемой всполохами факелов. - Все семь мешочков, все как должно быть!
- Какие еще семь, господи тебя вразуми?! - возмутился Дэвид. - Восемь мешочков должно быть, восемь, не семь! Лучше ищите!
Здесь надо пояснить, что Мустафа и его воины шли через лес не просто так, а возвращаясь из набега на золотой прииск, недавно устроенный в верховьях реки Бисау гасконским авантюристом, отзывавшимся на нелепую кличку Дебаркароль. У френчей все не как у людей, зря какой-то древний английский король отдал им Гасконь и Кале. Короче, собрал френч Дебаркароль десяток людей и сотню диких негров, и пошел в верховья Бисау намывать золото, и намыл восемь больших мешочков золотого песка. И пошел в Чагос продавать добытые сокровища, и прознал об этом Мустафа, и прознал Дэвид Эйбел, что Мустафа прознал, а остальное очевидно всякому разумному человеку.
- С мертвяками что будем делать? - подал голос брат Захария.
- Новообращенного Джона похоронить по христианскому обычаю, - повелел Дэвид. - А до остальных мне дела нет.
- Разрешите обезьяну снять и поработить? - спросил доктор Грегори. - Хочу завести домашнее животное.
- Это не обезьяна, а человек, только недоразвитый и неполноценный, - поправил Дэвид товарища. - Поработить разрешаю, только сначала предложи святое крещение, если откажется - порабощай.
- А он разве понимает по-нашему? - удивился Грегори.
Пуритане, случившиеся неподалеку, перестали делать то, что делали в этот момент, и стали дружно хохотать. Воистину, доктор знает толк в хороших шутках, благослови его господь! Обезьяна говорит по-человечески - надо же было до такого додуматься!
И перезарядил Захария пистолеты предводителя, и поднял Дэвид один пистолет, и прицелился, и выстрелил. И перебил пулей лиану, и затрясся старый пигмей, и задергался, но не упал наземь, а просто стал висеть чуть ниже. И выстрелил Дэвид вторично, и снова перебил лиану пулей. На этот раз пигмей упал наземь, громко охнул и лишился чувств.
- Захария, господи тебя благослови, дай флягу, - приказал Дэвид.
- А чего Захария, как только чего, так сразу Захария, - проворчал чернокожий брат.
- Не понял, ты его реально окрестить собрался? - удивился Майкрофт.
- А куда деваться, - пожал плечами Дэвид. - Не отказывать же одушевленной твари в спасении.
- Ты бы еще попугая окрестил, - проворчал Майкрофт.
- Господи, прости рабу своему дерзкий язык его, - вздохнул Дэвид. Помолчал немного и добавил: - Пятьсот отченашей тебе, Майкрофт.
Открыл флягу, окропил обезьяну водой, еще раз вздохнул и затянул:
- Крещается раб божий...
* * *
Они вошли в Чагос за час до полудня. Хотели успеть еще вчера, но не получилось - зарядил ливень в неурочное время, да еще обезьян Джейкоб, недавно принятый в общину, сильно тормозил движение отряда. Дэвид постоянно боролся с искушением оставить ковыляющего обезьяна позади, как бы невзначай, не заметив как бы случайно, что он отстал. Но пока искушение одолевало не слишком сильно, да и сам брат Джейкоб внимательно следил за Дэвидом, и если расстояние между ними становилось слишком большим, начинал орать во весь свой обезьяний голос:
- Эгегей! Брат Дэвид эгегей! Моя пуританин! Дэвид ждать-ждать моя пуританин Христа ради!
После таких слов оставить обезьяна на произвол судьбы становилось решительно невозможно. Мало того, что смертный грех, так еще ребята не поймут, скажут, какой ты предводитель, если брата-пуританина в лесу на смерть оставил? А что он не человек, а обезьян, несущественно, ибо не ты ли прежде говорил, что нет в царстве божьем ни эллина, ни иудея? И возразить нечего. Это, наверное, дьявол нашептывает гадости с попущения создателя, испытывающего веру раба своего.
Войдя в Чагос, братья-пуритане первым делом направились в таверну. У них давно уже была такая традиция - войдя в Чагос, первым делом посещать таверну. Раньше Дэвид водил ребят в храм, но храмов в Чагосе построено только два, англиканский и католический, и с обоими попами-еретиками Дэвид был в ссоре. И когда он рассорился с католическим попом, френчем-лягушатником, вышел Дэвид на храмовое крыльцо, почесал себе затылок, сорвал с головы шляпу, ударил ею оземь в сердцах, и воскликнул:
- Клянусь святой троицей! В самом последнем притоне алкашей, грибоедов и опиумокурильщиков больше святости, чем в этом оплоте греха и ереси! Да я скорее проведу молебен в "Адмирале Дрейке", чем на этом греховном капище!
Ребята засмеялись, а брат Майкрофт радостно закричал:
- Отличную идею подсказал тебе господь, брат Дэвид! Давайте всегда проводить молитвенные собрания в "Адмирале Дрейке"! Как Иисус с апостолами на тайной вечере!
- Ты на что это намекаешь? - нахмурился Дэвид. - Что меня на той неделе распнут?
Ребята захохотали еще громче, а Майкрофт стал оправдываться.
- Хорошо, пойдемте в таверну, - решил Дэвид. - Так и быть, совместим приятное с полезным. Господь простит, он добрый.
С тех пор у пуританской общины Дэвида Эйбела появилась традиция совмещать молебен с хорошей трапезой под вино, виски и ром. Некоторые братья, брат Саймон, например, поначалу возмущались таким порядком, дескать, алкоголь - зелье сатанинское, настоящему пуританину не подобает хлестать его пинтами, но брат Дэвид вразумил брата Саймона так:
- Апостол Павел говорил, что не человек создан для субботы, но суббота для человека. А Иисус Христос говорил так: "Кто погубит свою душу ради меня, тот спасет, а кто спасет, тот погубит". Другими словами, если требования священного писания вступают в противоречие со здравым смыслом, христианин должен руководствоваться здравым смыслом. Именно этим мы, просвещенные христиане, отличаемся от примитивных евреев, закоснелых в древних догмах, значение которых давно позабыто!
- А какой здравый смысл в том, чтобы бухать каждый день? - спросил Саймон.
- Профилактика малярии, - ответил Дэвид.
- Да, профилактика малярии, все верно, - подтвердил доктор Грегори. - Ты Дэвида слушай, он дело говорит.
Так и установилась у ханаанских пуритан традиция отмечать дружеской вечеринкой каждый свой приход в Чагос. Поначалу Дэвид читал перед едой длинные проповеди, но со временем заметил, что ребята слушают его невнимательно, потому что косят глазами на тарелки и бутылки, и тогда Дэвид решил испытывать терпение товарищей не сверх меры, но в меру - пробубнил краткую молитву, и достаточно. Настоящих, кондовых британских пуритан такой обряд возмутил бы, но если рассуждать здраво, разве можно подходить к африканскому бытию с нормами поведения, сформированными на туманных Британских островах? Это же глупость получается несусветная!
Однако вернемся к нашим пуританам, которые идут к таверне "Адмирал Нельсон" и радуются жизни. Надо признать, у них есть основания радоваться. Тяжелый и опасный рейд вглубь диких земель, населенных враждебными племенами, почти завершен. Осталось только продать золото, накупить полезных ништяков, и можно будет возвращаться в любимый Ханаан к привычным повседневным делам, неизменно благочестивым, как и все пуританское бытие.
- Ой, Дэвид, гляди, там бабы! - воскликнул вдруг Грегори.
- Точно, бабы, - согласился Майкрофт. И добавил: - Белые.
Захария плотоядно облизнулся, цыкнул зубом и сказал:
- Однако откуда там бабы, никак не могу понять.
- Это элементарно, Захария, - сказал Дэвид. - Восстановить суть произошедшего легче всего тогда, когда сталкиваешься с чем-то далеко выходящим за рамки повседневной реальности. Надо просто отбросить заведомо неверные версии, и последняя оставшаяся будет правильной.
- И еще можно помолиться, - добавил Захария.
- Это точно, - серьезно сказал Дэвид и кивнул.
- Так какая там правильная версия? - спросил Майкрофт. Внезапно его лицо просветлилось и он быстро сказал: - Не отвечай, я уже понял! Это наши английские девицы, которых везут в Америку замуж, правильно я угадал? Кто-то мне говорил, что в Британии есть такой бизнес: закупают в работных домах девиц оптом, перевозят в Америку и продают в розницу. Но не в рабство, потому что христианские души грешно порабощать, а замуж. Я угадал?
- Почти, - ответил Дэвид. - Ты только в одном ошибся. Американские законы не возбраняют христианину владеть другими христианами.
- Почему? - удивился Майкрофт. - Это же грешно!
- Они еретики, - напомнил Дэвид.
Грегори между тем рассмеялся и заявил :
- Однако нам в общине не помешают пригожие девицы! Не хочу никого обидеть, но негритянки...
Захария нахмурился и цыкнул зубом. Майкрофт рассмеялся. Захария бросил на него косой взгляд и тоже рассмеялся. Добрый он парень, Захария, не умеет долго злиться.
- Всякий, желающий вступить в общину, обязан принять пуританскую веру, - заявил Дэвид. - Вне зависимости от пола и возраста.
- А какие проблемы? - удивился Майкрофт. - За тебя, например, любая телка только так замуж выскочит.
- Не скажи, - покачал головой Грегори. - Не хочу обидеть брата Дэвида, но среди продажных девиц... ну, не в том смысле продажных, что блудницы, а тех, которых в Америку продают на развод... Короче, они там почти все или баптистки, или пресвитерианки. Я когда в прошлый сухой сезон ходил в аптеку за лекарствами, потом бухал с одним капитаном, он говорил, что этих девиц теперь прямо в Лондоне перекрещивают. Вроде недавно был в Каролине какой-то конфуз, что-то типа того, что одну телку забыли перекрестить, а она никому не сказала, выдали ее замуж, все честь по чести, а потом появился у них в деревне какой-то особенно еретический проповедник, соблазнил ее, у нее совсем башка поехала, проперло в грехах покаяться...
В этом месте Дэвид прервал словоизлияние товарища многозначительным кашлем. И сказал веско:
- Даже критикуя еретические обычаи, не следует выходить за рамки приличий.
- Да, конечно, - кивнул Грегори. - Прости, брат, погорячился.
- Дэвид, а ты бы взял себе жену из этих? - подал голос Майкрофт. - Я гляжу, они тут не слишком красивые.