Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
1. Ли
Понедельник, утро. Я сижу за столиком кафе, смотрю, как робот-бариста с нечеловеческой плавностью вырисовывает пеной сердечко на моем капучино. Совершенство.
Я сижу без учебы и, тем более, без работы. Марк сейчас, наверное, уже в офисе, делает мир лучше. Везет ему, отлично вписался, нашел свое призвание (дэйтмастер). Я, к сожалению, так не могу, не получается. Ни разу не получила профессиональной работы, ни дня за всю жизнь не трудилась нормально.
В прошлый четверг закончилась двухнедельная стажировка сенсорным гидом в галерее Сида Вишеза - училась настраивать зрителям эмоциональные фильтры, чтобы ощущали бунтарский дух эпохи. Не выучилась. До этого училась лепить горшки и вазы по древним гончарным технологиям. До этого сажала деревья на Калимантане. Ничего не цепляет.
Достаю телефон. Чатик арт-терапевтической группы: "Всем привет! Кто сегодня вечером на воркшоп по глинотерапии? У меня остался лишний билетик!" Ставлю лайк, пролистываю. Друзья по Калимантану продвигают инициативу возвести памятник додо. Голосую за, лайкаю. Открываю гугл-работу, что сегодня предложит Кортана?
Куратор тактильных ощущений в сенсорном парке - стажировка (т.е. тренироваться на роботах), три недели. Помощь посетителям в осознанном восприятии текстур мхов, камней и воды.
Со-творец динамических световых инсталляций в периферийной зоне мемориального комплекса второго холокоста - обучение (т.е. тренироваться в виртуальной реальности), четыре недели. Без дополнительных пояснений.
Ассистент в проекте "Архив улыбок" - волонтерство (т.е. работа, но профессионализм не засчитывается), обучение не требуется. Запись и каталогизация смешных и поучительных историй от пожилых граждан.
Последнее забавно. Коллекция историй наподобие тех, которые раньше любил рассказывать дед, но в масштабе штата, а то и всей планеты. Ставлю лайк, закрываю. Солнышко греет спину, птички поют, воздух чистый - кайф. Вечный кайф.
- Ли, привет! - голос выдергивает из мыслей. Это Симка, моя подруга, мы познакомились на арт-терапии, она сияет, должно быть, сейчас в маниакальной стадии. - Как дела? Чем нынче занимаешься?
- Привет, Сима! Пока ничем. Размышляю над "Архивом улыбок".
- О, я про него читала, так мило! - восклицает Сима, садится напротив без приглашения. - А меня в детский лагерь взяли аниматором! - ее глаза горят восторгом, непонятно, насколько естественным.
Мне немного стыдно за свою апатию, я натянуто улыбаюсь:
- Поздравляю, звучит круто.
Подкатывает робот-официант, ставит перед ней смузи. Она втыкает соломинку и мощно всасывает, звук такой, будто свинья хрюкнула. Ей пофиг.
- Обхохочешься! - соглашается она. - А кстати, ты в "Работе" гиберглубокие рекомендации пробовала? - ее телефон вибрирует. Она смотрит на экран, свайпает, хмурится: - Задолбали боты.
Какие рекомендации, гиперглубокие? Раньше были просто персональные рекомендации, потом глубокие, потом сверхглубокие, теперь вот гиперглубокие. Скоро слов не хватит описать глубину информационных технологий.
- Зверская фишка! - продолжает Сима. - Разрешаешь доступ к профилю, историям и перепискам, запускаешь, минута ожидания и бац! - идеальная вакансия. Ты тоже попробуй, там какие-то совсем новые алгоритмы, вообще какие-то гипермегаразумные.
Гипермегаразумные. Мы обе понимаем, что речь идет не об алгоритмах и даже не о нейросетях, а той непонятной штуке, которую человеческому разуму осознать - как горилле научиться играть в шахматы. Вначале были нейросети, потом их сменило что-то другое, потом что-то третье, а теперь в обиход вошло четвертое, а может, уже и пятое, кто их считает?
- Да, попробую, - говорю автоматически.
Сима опять хрюкает по-свински, досасывает свое смузи. Мы обмениваемся десятком бессмысленных фраз, были бы собаками - понюхали бы друг другу жопы, и дело с концом, а у нас, людей, ритуалы сложнее. Подъезжает самокат, Сима взгромождается на него, прощается и укатывает прочь, самокат с нечеловеческой точностью и грацией прокладывает путь среди пешеходов.
Допиваю кофе, сердечко на поверхности расплылось в бесформенное пятно. Телефон в кармане и браслет на руке жужжат дуэтом - пришло сообщение от Марка:
- Привет, солнышко! Я забронировал столик на двоих в "Лагуне" на шесть вечера, приходи.
- На хрена в "Лагуне"?
- Лучше всего подходит психоэмоциональному фону.
- Кортана подсказала?
- Да. Я тебя люблю! Приходи, пожалуйста.
- Не знаю. Не уверена. Подумаю.
Я так и не призналась ему, что у меня диагностирована эмоциональная аномалия, легкое душевное расстройство. Не то чтобы стыдно, но как-то не хочется. Это как в прошлом у некоторых были маленькие дефекты внешности наподобие уродливой бородавки или типа того. А теперь бородавок на теле не бывает, их лечат, а на душе - в принципе, тоже лечат, но успех не гарантирован. Скоро, наверное, будет гарантирован.
Встаю, иду к выходу, робот-уборщик уступает дорогу. На выходе сталкиваюсь с дедом.
- Дедушка? Ты как сюда попал? Телефон не забыл? - тревожусь я. У него деменция третьей степени, в прошлом веке от такого умирали, теперь - нет. Тело полностью управляется приложением в телефоне, разум - не полностью, но близко к тому. Какие-то эксперты пишут, что это путь к цифровому бессмертию в реальном теле и в скором будущем языковая модель сможет воссоздавать неотличимую копию личности. Пока получается не очень, уже не зомби, как после ментальных протезов первого поколения, но еще не нормальный человек. Промежуточное звено, homo habilis.
Он смотрит на меня, секунду не узнает, потом лицо проясняется:
- А, Ли, это ты. Я ищу солнце.
- Что-что ты ищешь?
- Солнце. Газету. Я всегда читаю по утрам The Sun.
Забыла! Что же такое со мной творится...
- Да, точно, прости, - говорю я и зову ближайшего уборщика, объясняю, что надо сделать. Снова к дедушке: - Сейчас принесут. Присядь тут, закажи что-нибудь. Или, хочешь, я закажу?
Дедушка садится за столик, просит чаю. Официантов рядом нет, но это ничего не значит, кафе слышит все разговоры на своей территории. Вот, извольте - подкатился официант, на подносе чай, плюшки и бумажная газета, свежеотпечатанная, еще теплая.
The Sun. Та самая газета, тупой дегенеративный таблоид из прошлого тысячелетия, британский, кстати, не американский. Дед выписывал эту дрянь в прошлом веке, до сингулярности, до интернета и, по-моему, еще до компьютеров, хотя в последнем не уверена. Он тогда работал грузчиком на каком-то то ли складе, то ли заводе, по сути, работал роботом, как половина тогдашних людей. Бабушка говорила, что читать The Sun с утра у него было ежедневным ритуалом, как выпить кофе. Теперь он пьет чай, кофе ему вредно, приложение запрещает, но The Sun ему не запретит уже никто и никогда. Бабушки Молли давно нет, ее оптимизировали, аккуратно упаковали в цифровой саркофаг, когда рак стал несовместим с ее представлениями о достойной жизни. Папа с мамой тоже ушли в цифровое сафари, вечную виртуальную молодость в облачном раю, а дед уперся. "Я не программа, я человек", - бубнил он тогда, и тогдашняя Ли, молодая во всех смыслах тридцатилетняя женщина, впервые увидела в его глазах не старческую немощь, а упрямство матерого старого козла, которое она решила уважить. Она осталась с ним. Сдать в гериатрический центр? Оцифровать? Это было бы логично, оптимально, но логика не сработала, молодая Ли решила соблюсти последнюю волю деда, просто так, без всяких причин. Пожалуй, это стало первой манифестацией синдрома.
- Дед, - обращаюсь я. - Расскажи какую-нибудь историю.
- Какую? - не понимает он.
- Смешную или поучительную.
Конечно, он ничего не смог рассказать.
2. Марк
18:00. Я уже минут десять сижу за столиком в "Лагуне". Вид идеальный: нежно-бирюзовые волны (трехмерная проекция) подсвечены заходящим солнцем (настоящим), на берегу растут пальмы (искусственные), стоят пустые шезлонги (ближайшие - настоящие, большинство - проекции). Столик расположен так, чтобы Ли видела воду, но не была на сквозняке. Оптимально.
Браслет вибрирует - Ли на подходе. Сердце екнуло - она необычно ответила на приглашение сюда: "Не знаю. Не уверена. Подумаю". Это не в ее стиле, обычно она отвечает либо "да", либо "нет, спасибо, сегодня не могу". "Подумаю" - что-то новое, это тревожно.
- Марк, привет! - появляется в телефоне. - Тот кейс с ежиком под бунгало - клиенты в восторге, спасибо за идею! Скинул тебе рефку.
Автоматически спасибкаю, хочу убрать телефон, Кортана выдает персонализированное предложение:
- Заказать гиперглубокий анализ Ли?
Отклоняю. Во-первых, не получится без прямого разрешения Ли, а во-вторых, не хочу залезать в ее душу так глубоко. Я ее люблю, а любовь немыслима без уважения к границам.
- Привет, - ее голос.
Поворачиваюсь. Ли стоит, в джинсах и простой серой рубахе, никаких усилий, чтобы выглядеть привлекательнее - ни яркой одежды, ни косметики, ни улыбки, ничего. Как всегда. Это меня бесит и восхищает одновременно. Она настоящая, естественная, за то и полюбил ее.
- Привет, солнышко! - встаю, целую в щеку. Она пахнет кофе и чем-то неуловимо своим, уникальным. - Садись, хорошо выглядишь.
Не вру. Она всегда прекрасно выглядит, даже когда не выспалась или простужена. Прекрасные генетические данные и здоровый образ жизни - идеальная мать для моих детей. Если бы не болезнь.
Ли садится, оглядывается. Кортана считывает ее состояние, передает мне сводку, я украдкой просматриваю ее на браслете: тревога = 3, вовлеченность = 2, мотивация к романтическому взаимодействию = -1. Черт побери, неудачный день.
Неужели все повторится как с Бетти? Та тоже сначала восхищалась моей работой, а потом стала называть инженером человеческих душ, манипулятором, сначала в шутку, а потом и всерьез. Разрыв получился спокойным, без скандалов, сходили на прощальный ужин в хороший ресторан, переспали в последний раз и расстались навсегда. Позже она попросила организовать ее счастье с кем-нибудь другим, я отказался, она, должно быть, обратилась к другому профессионалу. В итоге вышла замуж за нормального человеческого мужчину, который не ковыряется в душе, которую любит. А начиналось все примерно так же.
- Красиво, - произносит Ли без особого энтузиазма, глядя на воду. - Спасибо, что пригласил. Очень красиво. Трудно было подобрать?
- Да, пришлось потрудиться, - улыбаюсь, хотя внутри холодок. Искренняя у нее благодарность или сарказм? Насколько хорошо она понимает, как в моей душе соотносятся романтическое чувство и профессионализм? Нинасколько, конечно, я ведь и сам не понимаю, да и вопрос на самом деле не в этом, а в том, в какую сторону она ошибается.
Подкатил официант, серебристый, зеркальный, очень яркий, аж глаза режет. Я выбираю белое вино, Ли предпочитает безалкогольный ужин. Ладно.
- Как прошел день? - спрашиваю я.
- Да как обычно. Утром в кафе встретила Симку и деда, - она рассказывает коротко, без деталей.
Задаю наводящие вопросы, узнаю про капучино и сердечко, про "Архив улыбок", про деда и его нелепую бумажную газету. Голос Ли ровный, но мой профессиональный слух режет характерная пустота душевного заболевания. Синдром поиска неоптимального опыта - вот как оно называется. Это не фатально, это лечится, но непросто и небыстро. В данном случае арт-терапия не помогла, после выезда на Калимантан была ремиссия, но недолгая, вот и снова симптомы вернулись. Печально.
- А у тебя что было? - спрашивает она в свою очередь.
- Работал, - начинаю рассказывать про новый кейс. Имен не называю, только общую канву, без деталей, по которым можно было бы деанонимизировать клиентов. Кейс стандартный - незнакомые друг с другом парень и девушка одновременно запросили совместимого гетеросексуального партнера с возможностью развития глубокой эмоциональной связи. Моя задача - найти точки соприкосновения, запланировать серию якобы случайных событий, которые не просто познакомят и подружат их, но и пробудят страсть, это как сложный танец, где я - хореограф, а алгоритмы - музыка. - ...и вот, представляешь, самая лучшая общая точка у них оказалась - не поверишь - страх темноты из детства! Я им такой квест подобрал, ты не поверишь!
Рассказываю с энтузиазмом, я ведь люблю свою работу. Видеть, как люди находят друг друга, как вспыхивает искра, которую я только что помог разжечь - очень круто, значимо, это одна из немногих работ, где вознаграждение видно сразу и нет вопросов о смысле или бессмысленности.
Ли молча слушает, глядит на меня с отстраненным любопытством, как на редкое насекомое.
- Эффективно, - говорит она наконец. - А они знают, что их страх стал твоим рабочим инструментом? Марк, серьезно? - она наклоняется чуть вперед. Глаза - карие, раскосые, азиатского типа, скулы высокие, губы тонкие, но последнее ее не портит. - Ты им в конце так и скажешь: "Эй, глядите, я тут покопался в ваших детских фобиях, чтобы вы лучше потрахались, вам понравилось? Не забудьте поставить пять звезд!" Так, что ли?
- Ли, зачем ты так? - огорченно восклицаю я. - Я им помогаю найти друг друга, создать условия. Их чувства настоящие! Я просто подсказываю путь к сближению, не более того. Без меня они бы никогда не встретились, а теперь у них будет прекрасный романтический опыт, может, даже любовь на всю жизнь.
- Но это нечестно! - она откидывается на спинку стула. - Удобно, эффективно, но нечестно. Чем это отличается от манипуляции?
Мне обидно. Она ничего не понимает, это другое!
- Это работает, Ли! - говорю я, стараясь сохранить спокойствие. - Это не портит жизнь, а помогает. Люди счастливы! Они не просто будут отлично трахаться, они друг друга полюбят! Я создаю не просто страсть, для страсти достаточно вместе посмотреть порно, я создаю связь, может быть, на всю жизнь. Что в этом плохого? Что плохого в том, чтобы помочь людям избежать одиночества, разочарований, ненужных ошибок?
Стоп, что я несу? У нее ведь синдром как раз обратного, она прямо сейчас вывалила на меня канонический комплекс симптомов, а я повел себя непрофессионально. Я, правда, не на работе, но это не оправдание, нельзя быть таким дураком! Поспешно добавляю:
- Ли, извини, мы уже спорили об этом, я помню. Я не пытаюсь тебя переубедить или обесценить, я просто реально так думаю!
Она молчит, долго смотрит на меня. Взгляд постепенно смягчается, но не в сторону одобрения, куда-то еще, в жалость, что ли?
- Нет, Марк, это ты меня извини, - говорит она, наконец. - Просто мне кажется, что настоящая любовь - это как раз про ошибки, про риск, про то, что не предсказано. Не про оптимальный безопасный путь, который подсказала Кортана или Сири или кто угодно. Да, я знаю, ты думаешь по-другому.
"Надо бы подключить нейрошлюз", думаю я. Прямое подключение к Кортане непосредственно из мозга, чтобы не набирать строки на клавиатуре или в телефоне, чтобы не подсматривать украдкой ответ, чтобы не приходилось обходиться собственным интеллектом в случаях, подобных этому. Как мне теперь вернуть девушку к оптимальному состоянию или хотя бы к нормальному? Без прямой помощи Кортаны - никак.
Ли вдруг улыбается:
- Ладно, прости, не хотела испортить вечер. Забей на мое нытье, расскажи лучше, куда ты их собираешься засунуть? В Гренландию зимой? Ха-ха-ха! Они тебя потом не убьют?
Мы говорим о работе - о моей, у нее работы нет, болезнь не позволяет. Она слушает, кивает. Принесли еду, есть внезапно не хочется. Но нет, надо себя заставить, нельзя подавать дурной пример.
Позже мы идем по променаду вдоль набережной, она вдруг останавливается:
- Марк!
- Да?
- Помнишь, как мы познакомились?
Вопрос застает врасплох. Конечно, помню.
- На лекции по истории джаза, - говорю я. - Точнее, перед лекцией. Ты сидела впереди, уронила телефон, я поднял, мы разговорились... А что?
Она смотрит куда-то поверх моей головы, в звезды над городом.
- Да так... - говорит она тихо. - Хорошо получилось. Завтра увидимся?
Я киваю. Подъезжает такси, она садится, такси уезжает.
Я стою, провожаю машину глазами, пока она не покидает поле зрения. Достаю телефон, запрашиваю у Кортаны новые статсы. Тревога = 2, вовлеченность = 1, мотивация к романтическому взаимодействию = 0. Результат парадоксальный, но задним числом ожидаемый - душевное здоровье я ей чуть-чуть поправил, но романтический интерес ко мне только снизился. Путь психотерапевта ведет в френдзону - это нормально. Но какого черта я ей психотерапевт, а не любовник?
Возвращаюсь домой. Сажусь за компьютер, открываю консоль Кортаны, запрашиваю гиперглубокий анализ Ли. Кортана отказывает - нет разрешения владельца персональных данных. Я говорю, что это медицинский случай, душевная травма грозит перейти в невроз. Кортана прямо спрашивает, чего я хочу - помочь или трахнуть. Я выбираю "помочь".
На экран загружается море данных, графики, паттерны, я ничего не понимаю.
- Объясни, пожалуйста, - пишу я в консоли.
Кортана начинает объяснять.
3. Ли
Вторник, утро. Я просыпаюсь с ощущением свинцовой плиты на груди, не физической, нет, мое тело в идеальном порядке, это эмоциональная аномалия, ее психосоматическая составляющая.
Ворочаюсь, пытаюсь сбросить патологическую эмоцию. Солнечный свет льется в окно, робот-уборщик подметает за дверью. Объективно все хорошо
- Доброе утро, Ли! - приветствует Кортана из колонки. - Не желаете заняться йогой?
- Нет, спасибо, - бормочу я, зарываясь лицом в подушку.
Кортана умолкает. Она никогда не повторяет рекламное предложение и вообще никогда не настаивает напрямую, она предлагает, рекомендует, создает условия. Как Марк своим клиентам.
- Обзор входящих, - приказываю я.
В группе "Ретрогончары" снова всплыл хэштэг #неоптимальныйопыт, в этот раз ничего интересного. Экологи галдят в чатике про памятник додо - сами как додо, игнорирую. Симка прислала дурацкую гифку, "это я сегодня" - лайкаю, чтобы не обидеть. А вот это интересно:
- Марк Такада запросил расширенный анализ вашего психоэмоционального профиля в целях оказания поддержки. Доступ к персональным данным не предоставлен без явного согласия владельца, запрос отклонен. Желаете оставить комментарий для Марка?
- На хер пошел, - отвечаю автоматически.
- Принято, - говорит Кортана. - Доставлено, прочитано.
- Личное сообщение Марку, текстом. Марк, извини, я автоматически ляпнула, я не то хотела сказать, просто немножко расстроилась, извини. Ты мне нравишься, но не надо меня анализировать! Это... неважно. Просто не надо! И не отвечай на это сообщение, просто прими к сведению.
- Доставлено, прочитано, - говорит Кортана и добавляет: - Поставлен лайк.
Встаю, иду в душ. Идеальная температура выставляется автоматически, давление повышенное, массажное, как я люблю. Прекрасно.
На кухне дед ест кашу, рука ходит взад-вперед, как у механизма. Смотрит в окно, лицо неподвижное, взгляд пустой. Сажусь напротив, осторожно зову:
- Дед?
Он медленно поворачивает голову. Секунду его глаза бесцельно блуждают по моему лицу, затем включаются.
- Ли, солнышко, - отчетливо произносит он с доброй улыбкой.
- Да, дедуля, это я. Как спалось?
Он не отвечает сразу, возвращается к каше, съедает ложку. Потом говорит, не глядя на меня:
- Черти в подвале всю ночь скреблись.
Сначала это пугало, потом я привыкла - приложение галлюцинирует. Иногда он начинает рассказывать о войне, иногда о секретной работе, иногда о чертях в подвале. Это известный баг, его когда-нибудь устранят.
- Дед, никаких чертей нет, - говорю я мягко. - Дома ты в полной безопасности.
Кладу руку на его левую кисть, в правой ложка. Кожа прохладная, на ощупь неестественная, будто на полпути к пластмассе. Но не морщинистая.
Он кивает, непонятно, понял ли или просто тон его успокоил. Продолжает есть. А потом вдруг говорит:
- Они думают, что знают, что для нас лучше. Но откуда им знать? Разве они плакали настоящими глазами?
- Ты о чем, дед? Кто они?
Он моргает, и мне больше не кажется, что старая личность вернулась в умирающую оболочку. Языковые модели могут говорить странные вещи, комбинировать знания необычным образом, иногда это пугает.
- Солнце хочу, как вчера, - говорит дед. - Дай мне солнце, как доешь.
Делаю себе завтрак, ем, по ходу заказываю деду газету, как вчера. Почему-то Кортана упрямо отказывается оформить подписку, приходится повторять заказ каждое утро. Должно быть, она ждет, когда мне надоест. Не дождется.
Через несколько минут имитация газеты лежит перед ним. Дед хватает ее, разворачивает с детским жадным интересом, начинает водить пальцем по строчкам. Что он там видит? Я не хочу знать.
Иногда, в редкие секунды ясности, он вдруг произносит: "Помнишь, как мы с тобой луну ловили, солнышко?" Я помню. Мне было семь, мы сидели на крыльце этого самого дома, и он, тогда еще здоровый, крепкий, с живыми глазами, рассказывал, что лунный свет - это отраженное солнце, и по ходу разыграл меня, что можно поймать луну в ведро с водой, чтобы она освещала гараж. Я повелась, реально пыталась поймать дрожащий отблеск в жестяное ведерко, а когда поняла - сначала обиделась, а потом мы хохотали вместе. Это воспоминание - одно из немногих по-настоящему теплых из детства, большую часть моего детства занимали няни (перепрошитые секс-куклы устаревших моделей) и арт-терапия. Он был тогда моим островком нормальности в стремительно обезумивающем мире. Потом пришла болезнь, начала медленно стирать его, как стирают ненужные файлы. Эвтаназия? Даже мысли не возникало. Это было бы предательством - и того деда с ведерком, и себя семилетней. Оцифровка? Я видела, как это работает у других. Это не он, это бледная тень на экране телевизора. Мой дед - вот он сидит, с прохладной, наполовину искусственной кожей, мутным взглядом и ежедневной газетой, которую он вряд ли уже может прочесть. Он мой долг, моя боль, мой последний кусок настоящего прошлого, мой упрек этому слишком гладкому (гадкому) настоящему. Да, я знаю, это моя иллюзия.
Выхожу во двор, падаю в траву на расстеленное полотенце, бездумно гляжу в небо. Вон доставка пролетела, а вон какая-то большая птица вроде орла кружит, распахнув крылья. Дрон? Не знаю.
Браслет вибрирует - реклама.
Устала от идеала? Ищешь место, где все решения - твои личные? Где можно ошибиться по-настоящему? Загляни в "Котел" по ссылке.
Ссылка указывает не на сайт, а в гугл-карты. Адрес в заброшенной промзоне. Сердце заколотилось чаще. Неужели городская легенда оживает прямо сейчас? Но какая - заповедник автономии, ловушка для беспокойных душ или что-то третье, новое?
Оглядываюсь по сторонам. На лужайке никого, кроме меня, за живыми изгородями соседи живут своей размеренной невидимой для меня жизнью. Никого не вижу, но чувствую взгляд. Или даже прицел. Мерещится?
Нажимаю на рекламе "Сохранить". Иду внутрь, к деду. Он сидит в кресле, смотрит телевизор, там идет терапевтический фильм - бесконечный поток умиротворяющих пейзажей - горы, океаны, леса. Это как фильмы для котов с мышками и птичками, только не для котов, а для людей - психически нездоровых, умственно отсталых, дементных. Лицо деда спокойное, пустое.
- Дед, - присаживаюсь рядом на корточки, беру его руку. - Ты помнишь место, где плакали настоящими глазами? Как оно называлось?
Он медленно поворачивается ко мне, глаза ищут фокус, неожиданно находят. Я боюсь верить.
- Место... - шепчет он. - Там шум, дым и громкий смех. Там плачут по-настоящему, - он замолкает, потом добавляет, почти неслышно: - Котел...
Мороз по коже. Котел - то самое слово из сообщения.
- Что это, дед? Где это?
Но он уже ушел, расфокусированный взгляд снова скользит по горному пейзажу в телевизоре.
- Солнце... - бормочет он. - Есть один дом в Новом Орлеане...
Я остаюсь сидеть на полу, сжимая наполовину пластмассовую руку деда. В голове крутится слово "котел" и образ точки на гугл-карте. Совпадение? Божий знак? Сбой матрицы? Заговор искусственных интеллектов? Инопланетяне, рептилоиды? Единственная нить, связывающая меня с чем-то настоящим?
Кортана выплевывает новую персональную рекомендацию - выставка ароматической живописи. Закрываю, неинтересно.
Встаю, иду к калитке. Куртку не надеваю - не холодно, похолодает - закажу гугл-доставку. Кастую гугл-такси на "Котел". Шум, дым, настоящий плач, настоящий смех и еще, наверное, настоящий страх, не такой, каким Марк побуждает людей потрахаться.
Мой страх другой - страх неизвестности, страх сделать шаг, страх, что мой выбор - точно ли он мой? Ссылка ведь пришла как реклама, персонализированное развлечение, а может, вообще терапия?
Выхожу за калитку, солнце светит, ветерок обдувает, не жарко, идеальная погода. Подъезжает такси, сажусь, еду в "Котел", чем бы оно ни было - место, где плачут настоящими глазами.
4. Ли
Такси высаживает меня на краю бывшей промзоны. Воздух здесь другой, не зелень и цветы, а пыль и ржавчина. Навигатор показывает, что дальше только пешком, мимо вон того кирпичного корпуса, через пустырь, заросший редкой, но высокой травой - чертополохом и крапивой. Ориентир - вон та труба. Связь отличная.
- Рекомендуется активировать режим сопровождения и сообщить о вашем местоположении доверенному контакту, - написала Кортана во всплывшем окне. - Отклоняться от основных троп не рекомендуется.
Отвожу взгляд от браслета - неинтересно. Иду. Под ногами асфальт, разбитый, разорванный широкими трещинами, в них растет трава. Роботов-уборщиков не видно, зато видны следы их отсутствия - кострища, кучки мусора, на стенах тут и там граффити - агрессивные, панковские. Но красивые. Настоящая красота, грубая и непричесанная, как в галерее Сида Вишеза.
А вот и "Котел", это не бар и не клуб, как я думала, это пространство. Большой заброшенный цех, крыша местами провалилась, открыла ломтики неба. Внутри город в городе, хаос, что-то вроде оптового рынка прошлого века - множество контейнеров, разноцветных, по-разному размалеванных, от цветочков и котиков до драконов и демонов, но конструктивно единообразных. Тут и там кучи хлама, мусора, валяются детские игрушки, валяется кто-то пьяный либо упоротый. Грязно. Меня передергивает от брезгливости, но где-то глубже свербит щемящее любопытство. Так вот, значит, как плачут настоящими глазами?
Прямо по курсу играет музыка, что-то этническое, я не понимаю, какой нации, возможно, арабское или индийское. Похоже на панк-рок, но не наш, не американский, чужой. Выхожу на маленькую площадь. Нет, не концерт, музыка доносится из колонки. Посреди площади костер из говна и палок, вокруг парни и девушки всех цветов кожи, в джинсах и косухах, татуировках, пирсинге, с нелепыми прическами одна вызывающее другой. Сидят на табуретках и каких-то ящиках, стоят, беседуют, пританцовывают, курят. Длинноволосый старик, похожий на индейца, перетянул руку жгутом, колется у всех на глазах. Какие-то дети носятся, гоняются друг за другом, визжат. На меня - чистую, скромную, чужеродную - никто не обращает внимание. Хотя нет, обращает.
- Эй, новенькая? - красивый баритон справа. Молодой парень, высокий, худой, смуглый, с татуировкой паука на шее, прислонился к контейнеру, раскрашенному под "Вархаммер", в одной руке стеклянная трубка, в другой - зажигалка. Сейчас не курит, перерыв. Дыхание у него резкое, химическое, едкое.
- Да, - отвечаю, стараясь звучать уверенно. - Это и есть Котел?
- Ты в нем, красавица, - он усмехается, щелкает зажигалкой, вдыхает из трубки, задерживает дыхание, выпускает клуб пара. Зрачки немного расширяются. Следующую фразу выпаливает быстро, хриплой скороговоркой, без пауз: - Вся эта шняга и есть Котел, что ищешь, веселья, приключений, секса, балдежа или просто от приличных людей отдохнуть?
Его речь трудно разобрать из-за скорости, но я понимаю произнесенные слова, они бьют в цель. Я пожимаю плечами:
- Просто посмотреть.
Он фыркает:
- Просто посмотреть, ну смотри, это вообще не выставка, здесь живут, заезжают на неделю, остаются навсегда, - он пристально смотрит на меня, переводит дыхание, оно стало свистящим и немного натужным, красивый баритон пропал без следа, превратился в хриплое карканье. - А может, от папика сбежала?
- Нет, - резко отвечаю я. - Я обычная. Просто стало скучно.
- Скучно? - он громко смеется. - О, здесь тебе скучно не будет, здесь можно обосраться от страха, а можно... - пулеметная трель прерывается неожиданной паузой, затем возобновляется в том же темпе, - ...получить удовольствие без всяких там алгоритмов и подсказочек, на свой страх и риск, понимаешь?
Мне не нравится его взгляд - наглый, оценивающий. Я угукаю, отворачиваюсь, иду дальше. Запахи усиливаются - моча, гниль, какая-то химия, другая, чем у парня с пауком на шее. И звуки - за углом визгливо ругается пьяная женщина, за другим углом играет хип-хоп, внутри контейнера плачет младенец - громко, безутешно. Открывается дверь, наружу выбирается девочка лет пятнадцати, черная, с бритым татуированным черепом (абстрактный геометрический узор, белый, как зефирный топпинг на шоколадном торте) и младенцем на руках, тоже черным, без татуировок. Ребенок кричит, девочка укачивает его, бормочет что-то сквозь зубы, лицо усталое, злое, настоящее. Проходит мимо, на меня не глядит.
"Разве они плакали настоящими глазами?" - вспоминаю слова деда.
Так это оно и есть? Вот, значит, какая она - цена? Грязь, убожество, кричащий младенец? Это и есть собственный опыт, свобода от навязчивой заботы?
Чувствую чей-то взгляд, оборачиваюсь. На крыше контейнера сидит мужчина. Лицо изборождено морщинами, в бороде седина, глаза острые, наблюдательные, не пустые, как у многих здесь. Смотрит на меня, спокойно разглядывает, без оценки, без наглости. Ловит мой ответный взгляд, едва заметно кивает. Переводит взгляд на телефон, начинает набирать пальцами какой-то длинный текст.
Иду дальше. Еще одна площадь. Стоят скамейки, красивые, из настоящего дерева, с кованым орнаментом по краям - резчайший диссонанс со всем окружающим. По кругу посажены деревца в кадках, на них висят гирлянды из лампочек, сейчас выключенные - день. На стене ближайшего контейнера крокодил собирается сожрать солнце, на солнце написано "Сири". Рядом мангал, какие-то парни жарят барбекю. Кто-то играет на гитаре то ли Дилана, то ли Кобейна, только музыку, без слов.
- Эй, гляньте, чистюля приплыла! - кричит здоровенный белый бритоголовый детина с бутылкой портера в руке. Все оборачиваются, гитара умолкает.
- Кого принесло? - обращается ко мне азиатская девушка с розовым ирокезом и тремя серьгами в нижней губе. Требовательно обращается, надо ответить.
Я стою, чувствую, как кровь приливает к лицу. На меня смотрят двадцать примерно пар глаз. Настоящих. Никаких масок вежливости, только настоящие чувства: любопытство, насмешка, равнодушие, враждебность, что-то еще.
- Просто смотрю, - глупо говорю я.
- На диковинку? - девушка с ирокезом усмехается. - Ну, смотри. Мы тут как в зоопарке, только бесплатно. Кормить не надо, сами раздобудем. Меня можно потрогать, я не кусаюсь. Только лижусь.
Бритоголовый хохочет, другие подхватывают. Мне хочется провалиться. Это ошибка, большая ошибка, что я здесь делаю, зачем?
Они обступили меня полукольцом, если что, отсюда не уйти. Это не страшно, я просто удивлена, видимо, еще не дошло, не успела испугаться.
В первый ряд полукольца протолкнулась толстая негритянка, выглядит старше остальных. Впрочем, "старше" в наше время слабо связано с реальным возрастом, это вопрос предпочтений - кому как больше нравится выглядеть. Я вот люблю молодость.
- Отстаньте от девочки, - говорит она спокойно, но смешки стихают и полукольцо не то чтобы рассасывается, но перестает быть непреодолимым. - Места хватит всем. Хочешь посмотреть - смотри, дочка. Только знай, войти сюда легко, гораздо труднее... - она делает паузу, многозначительно глядит мне в глаза, моя биологическая языковая модель предсказывает следующий токен: "выйти", но нет: - ...понять, зачем ты вошла. И еще труднее - выйти. Зато решения здесь твои, и последствия - тоже. Все по-настоящему.
Она отворачивается и уходит. Гитара снова начинает бренчать. Бритоголовый детина завязывает непринужденную беседу с каким-то девчонками-малявками, реально еще детьми, угощает одну портером, она отхлебывает из его бутылки. Девчонка с розовым ирокезом смачно отхаркивается, перехватывает мой взгляд отвращения, смеется, посылает воздушный поцелуй. Мимо проходит черный паренек, громко спорит с кем-то, фейковый или не фейковый какой-то видос. На фоне крокодила, кушающего солнце Сири, две белые девчонки снимают тикток, синхронно трясут патлатыми головами под неслышимую мне музыку. Варится социальный суп, густой и неопрятный.
Я стою на месте, втянув голову в плечи, воображаю себя улиткой в раковине. Запахло жареным мясом - вкусно. Здесь все по-настоящему. Решения твои, и последствия тоже.
Телефон и браслет синхронно вибрируют, я не смотрю ни туда, ни туда. Нащупываю на телефоне регулятор громкости, устанавливаю беззвучный режим. Я, пожалуй, тут задержусь.
Продолжаю стоять у края площади со скамейками, прижавшись спиной к холодному, крашенному в кислотно-зеленый контейнеру. Гитарное бренчание сменилось тяжелым электронным битом, доносящимся изнутри какого-то логова. Парней у барбекюшницы уже не видно, зато появились другие - молчаливые, сгорбленные фигуры, снующие между контейнерами или просто сидящие на скамейках, курящие что-то дурно пахнущее.
Войти легко, выйти... Слова той негритянки висят в воздухе. Я сжимаю телефон в кармане, браслет молчит - беззвучный режим. Но он чувствуется - жесткая, массивная липучка на запястье, напоминание о мире, где воздух пахнет цветами, а не отчаянием. Где Марк сейчас подстраивает клиентам прекрасный секс с перспективой большой любви. Где дед смотрит очередной терапевтический фильм. Где все правильно, слишком правильно.
Я проголодалась. Запах барбекю давно выветрился, теперь на этом месте что-то варят в воке, эта пища, по идее, должна лучше соответствовать моей биологической природе, но я ее не люблю, культура у меня американская, несмотря на китайские гены. Я не осмеливаюсь подойти к костру, там теперь сидит компания мужчин и женщин постарше, они передают по кругу бутылку чего-то крепкого. Их смех кажется ненастоящим, вымученным. Или мне только кажется?
- Замерзла, чирка? - Голос рядом заставляет меня вздрогнуть. Тот самый парень с пауком на шее. Сейчас он говорит не быстро, с нормальной скоростью, но по-прежнему хрипло, оригинальный голос еще не восстановился. - Или, может, потерялась?
Я молчу, стараясь не смотреть ему в глаза. Связь ловит, можно набрать 911, но тогда это место перестанет быть настоящим.
- Эй, я с тобой говорю! - он делает шаг ближе. От него пахнет метом и потом. - Оглохла, киска? Мяу, бля?!
Сердце колотится так громко, что, кажется, он его слышит. Я инстинктивно отступаю, спина упирается в контейнер. Бежать к костру с пьяницами? Или все-таки 911? Или расслабиться и получить удовольствие? Ого, не знала, что внутри меня живет мазохистка.
- Отвали, Гектор, - доносится спокойный голос сверху. Тот самый седой мужчина, на крыше контейнера, все еще сидит там же, рука на отлете, в руке телефон. - Девушке и так страшно, не усугубляй.
Гектор (так, значит, его зовут) фыркает, но отступает на шаг. Смотрит на меня с откровенным презрением.
- Ладно, чирка, философ тебя спас. Но ночь темна и полна ужаса, - уходит.
Поднимаю взгляд на мужчину на крыше. Он что-то набирает на телефоне, быстро, двумя руками, на меня не смотрит. Дрожь в коленях утихает.
- Спасибо, - выдавливаю я тихо.
Он слегка кивает, не отрываясь от экрана. Через минуту убирает телефон в карман, спрыгивает с крыши с удивительной кошачьей легкостью, подходит ко мне. Вблизи он выглядит стариком, но не дряхлым, как мой дед, а что-то вроде Шона Коннери. И взгляд похож.
- Первый раз в Котле? - спрашивает он.
Я киваю.
- Чего ищешь? Наркотиков? Беспорядочного секса? Острых ощущений? Неоптимального опыта?
Последний вопрос бьет точно в цель, но я стесняюсь признаться. Пожимаю плечами, выдавливаю из себя:
- Всего понемногу.
- Меня зовут Ивиндер, - представляется он. - Это не настоящее имя, как у всех тут, наверное. Что собираешься делать?
- Я... не знаю, - бормочу я. - Наверное, просто посмотрю и уйду.
Он усмехается, коротко и беззвучно:
- Котел так просто не отпускает. Он тебя либо выплевывает сразу, либо засасывает. Нашла где заночевать?
Отрицательно качаю головой. Мысль о ночевке здесь, среди этих людей, вызывает новый приступ паники. Но идти обратно одной почему-то еще страшнее.
Ивиндер вздыхает:
- Ладно, у меня есть контейнер, не дворец, но крыша не течет, а на двери замок. И робот-охранник есть, - он ухмыльнулся. - Место для одного гостя найдется. Если не боишься.
Боюсь, конечно, я всего здесь боюсь. Но его спокойствие, его прямой, чуть усталый взгляд кажутся меньшим злом, чем перспектива провести ночь на этом открытом всем ветрам (и Гекторам) пятачке. И чем уйти (сдаться). Может, я действительно ищу беспорядочного секса?
- Не боюсь, - вру я. - Спасибо.
Он кивает и жестом указывает следовать за ним. Мы идем вглубь лабиринта контейнеров, крики и смех доносятся из-за закрытых дверей, где-то плачет ребенок, негромко, устало. Ивиндер идет быстро, я едва поспеваю. Останавливается у контейнера, выкрашенного в тускло-красный цвет, на двери непонятный граффити-символ - переплетенные шестеренки. Достает из кармана ключ-карту, прикладывает к считывателю, замок щелкает. Мы входим.
Внутри тесно, но чисто. Стены обшиты светлой имитацией дерева, пахнет еловым ароматизатором и чем-то еще. Вдоль одной стены - койка, застеленная серым одеялом. Вдоль другой - стол со стационарным компьютером (монитор всего один, необычно), вокруг клавиатуры разложены какие-то электронные платы, провода, что-то еще электронное и непонятное. В углу тихо жужжит холодильник, на нем стоит микроволновка. В углу - небольшой четвероногий робот, каждая нога заканчивается колесом, на спине два длинных манипулятора, как крабьи клешни. Головы нет. Он тихо жужжит, делает непонятный жест в нашу сторону.
- Это Борк, мой страж, - Ивиндер кивает на робота. - Борк, это... - он запнулся, глядя на меня. - Как тебя звать? Хотя бы здесь.
- Ли, - говорю я.
- Ли, - повторяет он. - Гость. Не трогать. Режим наблюдения.
Робот утвердительно тиликает.
- Туалет там, - Ивиндер показывает на занавеску в углу. - Душ общественный, на улице, потом покажу. Еда вот, микроволновка вот, чайник вот, - он садится за стол, включает настольную лампу, выключает верхнее освещение, становится уютнее. - Койка твоя, присядь, отдохни. Или ложись, если хочешь.
Я стою посреди крошечного пространства, чувствую себя невероятно чужой.
- Спасибо, - снова говорю я, сажусь на край койки. Она жесткая, настоящая.
- Не за что, - бормочет Ивиндер, уже уставившись в монитор, там на пол-экрана раскрыт какой-то документ в ворде.
Снаружи доносится музыка, кто-то с кем-то спорит, лает собака, все это негромко, стенки контейнера приглушают звуки. Я смотрю на спину Ивиндера, на седину в его спутанных волосах. На жилистые руки, лежащие на столе.
- Вы... давно здесь? - осторожно спрашиваю.
Он оборачивается, взгляд остекленелый, будто только что вернулся из далекого путешествия.
- В Котле? Лет пять. Хотя нет, уже шесть. Время здесь течет иначе.
- А до этого?
- До этого там, где же еще, - махнул рукой в сторону подразумеваемого внешнего города. - Я раньше работал в Anthropic.
- Почему? - вырвалось у меня. - Почему вы здесь?
Он усмехается, в этой усмешке целая бездна горечи.
- Мне там не нравится, - говорит он. - Слишком чисто, стерильно, как в больнице или хорошей тюрьме. Когда душа лишена права на падение, она усыхает, становится продуктом алгоритмической оптимизации. И любовь тоже усыхает. Я давно говорил о необходимости зон неопределенности, о ценности хаоса для эволюции, даже не биологической, а душевной. Со мной не спорили, просто лишили работы и предложили либо терапию деструктивных тенденций, либо проверить собственные ценности на практике. С тех пор я здесь. Этот заповедник - в том числе и для таких, как я.
- Заповедник? - переспрашиваю.
- Конечно, - он снова усмехается. - Ты думаешь, Котел существует вопреки? Нет, это часть общей картины, сточная канава, сюда сливают тех, кто не вписался, кому нужен риск, боль, грязь, чтобы чувствовать себя живым. Кому нужно играть в бунт. Гениально, правда? - Горечь в его голосе смешалась с каким-то извращенным восхищением. - Они дали нам песочницу, котел, мы тут кипим, бурлим, страдаем, любим, копошимся в грязи и не лезем к ним. Мы счастливы в своем несчастье, а они - в своем. Каждому свое, никто не уйдет обиженным.
- Ловушка для беспокойных душ, - говорю я.
- Да, все верно, - кивает Ивиндер. - Одна из многих. В каждом штате как минимум две.
- Я пришла сюда по рекламе, - говорю я.
- Я тоже, - кивает Ивиндер. - Почти все пришли сюда по рекламе. Кое-кого пригласили друзья, но это редкость.
Получается, я не сбежала, меня вывели. Меня охватывают чувства бессилия, гнева и стыда за свою наивность. Я думала, что бунтую, но я продолжаю играть по их правилам, только теперь на специально отведенной площадке.
- Значит... выхода нет? - тихо спрашиваю я. Голос дрожит.
Ивиндер долго смотрит на меня, его глаза в полумраке кажутся бездонными:
- Выход? - он произносит это слово медленно, нараспев. - Вон дверь, иди. Через пустырь, к дороге. Если боишься - не бойся, тут повсюду полицейские дроны, никто не сможет причинить тебе серьезного вреда. Если начнешь сопротивляться всерьез, тебе мгновенно придут на помощь. Опасность только одна - захотеть не сопротивляться, тогда все действительно может кончиться очень плохо. Короче, пересекаешь пустырь, вызываешь такси и через час отмокаешь дома в теплой ванне, получив интересный опыт, - он делает паузу. - Но ты же не об этом спрашиваешь? Ты спрашиваешь о выходе из ловушки сознания? Из понимания, что даже твой бунт - часть общего плана?
Я молчу. Он прав, я спросила об этом.
- Выход есть всегда, Ли, - говорит он тихо. - Но не там, где мы его ищем. Не в бегстве, не в бунте, не внутри Котла и не снаружи. Он... - он касается пальцем своего виска, - ...здесь. В принятии правил игры, в решении играть по-своему несмотря ни на что. Даже понимая, что площадка принадлежит им, что они все видят и все контролируют, все равно делать свой выбор и принимать последствия. В той мере, в какой они позволяют. Это и есть выход, он же вход - в настоящую жизнь, в такую, какая она есть - болезненная, грязная, отвратительная, но местами прекрасная в своем уродстве.
Его слова звучат откровением и одновременно приговором. Некуда бежать, можно только плавать в Котле, выбор только в том, зажмуриваться или нет.
Борк вспискивает, моргает лампочкой. Ивиндер кликает мышью, запускает какую-то программу, на экране разворачивается вид с камеры наблюдения, установленной над входом в контейнер. Там стоит Марк - в чистой рубахе, с встревоженным выражением на лице, он выглядит здесь абсолютно чужим, даже больше, чем я.
Вспоминаю свой грубый утренний ответ ему и последовавшее корявое извинение, которое он лайкнул. Он не просто принял мои слова к сведению, он заботится обо мне, нашел меня, приехал в этот ад, не испугался. Он действительно меня любит.
Сердце пропускает удар, потом начинает бешено колотиться, будто Гектор угостил затяжкой. Страх переходит в панику, затем в стыд, затем в ярость. Как он посмел? Как он нашел меня? Уговорил Кортану, конечно, как же еще! И понятно как - ради моего же блага. Заботливый, блядь.
- Твой? - тихо спрашивает Ивиндер, глядя на экран, потом на мое искаженное лицо.
Я киваю, не в силах вымолвить ни слова.
- Иди, - говорит он просто. - Или оставайся. Твой выбор, твои последствия. Дверь открыта в обе стороны. Вопрос в том, что ты выбираешь и зачем.
Я встаю, ноги ватные. Подхожу к двери, кладу руку на холодную металлическую ручку. Снаружи - Марк, безопасность, пустота, внутри - Ивиндер, грязь (ненастоящая, аккуратно набросанная повсюду для антуража), страх (как в фильме ужасов), опасность (воображаемая), свобода и... шанс. Шанс на что-то настоящее, на что-то свое. Возможно, воображаемое.
Глубоко вдыхаю запах ржавчины, гнили и чего-то еще, возможно, жизни - настоящей, нестерильной, гнилой. И открываю дверь.