Тяжелые, будто свинцовые, струи октябрьского ливня бьют по плечам, по лицам, стекают по волосам за воротники. Вспышки молний бликуют на стали: белые сполохи - по клинкам, вороненые - по стволам. Четверо мужчин стоят возле ворот одного из бесчисленных советских долгостроев, где остов здания чернеет за бетонным забором, словно скелет древнего чудовища. Они не пытаются укрыться от дождя, только прячут сигареты в кулаки. Спохватившись, один из них снимает очки и прячет сначала в дешевый пластмассовый футляр, а потом убирает во внутренний карман куртки. Все четверо не молоды, но и до старости им далеко: сорок лет - самый возраст для мужчины. Докуривают.
Высокий плечистый мужчина в кожаной куртке делает шаг назад, поднимает лицо к беснующимся небесам, и шум дождя перекрывает густой сильный голос:
- Радуйся, Мария, благодати полная! Господь с Тобою; благословенна Ты между женами, и благословен плод чрева Твоего Иисус. Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей. Аминь!
Словно вторя заключительному "Аминь", молния освещает всех четверых и растворяется в темноте, словно устрашившись увиденного. Грохот снесенных со ржавых петель железных ворот тонет в раскате грома.
Полковнику Романову в небесном грохоте слышится свое. Словно каждому залпу заоблачной артиллерии предшествует команда, которую выкрикивает неведомый наводчик.
Романов идет спокойно, не вытаскивая рук из карманов. Короткое полупальто ощутимо оттягивает книзу справа, где лежит пистолет. В такую погоду доставать оружие из наплечной кобуры - терять время, если ты, конечно, не ковбой. Он не ковбой. Он просто делает свою работу. Сегодня ночью еще дюжина отморозков отправится отбывать свой срок прямиком в пекло. Закон должен быть один для всех. Полковник криво улыбается и вынимает руку с пистолетом из кармана.
"Мене", - грохочет гром. Отмерено.
Стах Вишневецкий на ходу тянет из ножен саблю. Грешен, пан ксендз, грешен: не отнять у тебя толики самолюбования. Но то грех невеликий, Пречистая Дева простит своего рыцаря: он служит ей верно и самоотверженно.
- Защити меня, Дева Мария, а я защищу всех прочих, - шепчет Стах и улыбается, словно слышится ему ангельский голос. Человеку от рождения дан выбор, и он сделал свой - как и те шабашиты, что прячутся сейчас на заброшенной стройке. Эти души он спасти не может - зато в состоянии спасти тех, кто с ними еще не встретился. Вишневецкий начинает напевать вполголоса по-польски:
- Bogarodzica dziewica, Bogiem sławiona Maryja,
U twego syna Gospodzina matko zwolona, Maryja!
Zyszczy nam, spuści nam.
Kyrieleison.
"Мене", - подпевает гром. Отмерено.
Гарик в своем пальтишке, кепке, надвинутой на глаза, и рюкзаком за спиной похож на студента. Правда, у студентов из рюкзаков не тянутся длинные трубки со странными насадками, похожими на велосипедные ручки, на концах. Да и носят с собой студенты в основном учебники-тетрадки, а не портативные газовые огнеметы. Пятилитровая бутыль из-под воды, насос, пол-баллона сжиженного пропана, добытого по большому секрету и большому блату, автомобильный шланг, четыре зажигалки, садовый распылитель и немного смекалки - вот и готово оружие массового поражения. Капитан Мецгер волнуется: у его детища сегодня первое испытание боем. Практически, брит мила. Жаль, как всегда не будет времени изучить воздействие горящего газа на вампирскую псевдоплоть, придется опять довольствоваться впопыхах оттяпанными кусками. Хотя, их там двенадцать, одного можно попробовать взять живьем... Гарик подкручивает регулятор струи: итак, первого не насмерть.
"Текел", - радуется удачной мысли гром. Взвешено.
Русин шагает размашисто, словно ему не терпится. Он щурит подслеповатые глаза и широко ухмыляется, отчего его лицо становится похожим на маску какого-нибудь японского демона. Обнаженная катана в отставленной назад руке только усиливает впечатление. Костик ни о чем не думает, он уже в бою - как, впрочем, и всегда. Еще немного, и он снова будет плясать со смертью, и его неумелая партнерша будет сталкиваться с сопляками, которые думали, что смогут безнаказанно ее обмануть. Ничего, сталь научит их хорошим манерам. Они будут тихими, спокойными, упокоенными... На плечо Русину ложится рука полковника, сдерживая порыв. Сколько можно ждать?
- Пошли, - коротко командует Романов, и Костик со Стахом одним слаженным ударом плеч выносят дверь и разлетаются в разные стороны, чтобы не попасть под огненную струю. Русин хохочет, слыша полный боли вой, и замахивается катаной.
"Упарсин", - беснуется гром. Разделено.
Для четверых охотников двенадцать молоденьких шабашитов - не такая уж богатая добыча. На все про все уходит двадцать минут. Курят, не выходя со стройки: в бою было жарко, после - холодно и мокро вдобавок.
- У меня все ноги мокрые, - капризно говорит Гарик, брезгливо счищая ветошью жирный пепел с ботинок. - Прямо-таки все, какие есть!
- Сейчас бы коньячку, - задумчиво тянет Вишевецкий. - А лучше рому...
- Хорошо живете, пан ксендз. Почем опиум для народа? - язвит Мецгер, продолжая наводить чистоту.
- Рому, брому... Водки бы сейчас, - вздыхает Романов. - Поехали в Бутово, мужики. У меня вроде пара бутылок должна была остаться.
- А давайте по дороге шаурмы купим, - встревает в разговор вечно голодный Костик. Куртка у него вся забрызгана кровью, но Русин этого не видит.
- Еще курицу-гриль предложи, - фыркает Романов, с отвращением оглядывая обугленные дымящиеся останки шабашитов.
- А что, можно и куру. А лучше две. Эй, вы куда?! - оживляется Костик, не понимая, почему все так резко рванули под дождь. - Подождите, очки надену!
Гроза уходит. Романов заводит старенькую "шестерку", и надсадный рык двигателя заглушает удаляющееся:
- Мене... Мене... Текел... Упарсин...