"Безгин Владимир Иванович, 63 полных лет, находился в стационаре отделения Љ 3 ГКУЗ ПОПКБ Љ 1 с диагнозом алкогольный делирий с ___ по ___ ..."
Я помню эту заготовку выписного эпикриза, ещё не заполненную до конца и, разумеется, без подписей, треугольной печати и штампа.
- Садитесь, Владимир Иванович, - предлагаю я.
Безгин слегка вздрагивает, словно я, внезапно побеспокоив, вырвал его из состояния безмятежной задумчивости. Недавно он явно был коротко стрижен под машинку, зато несколько дней не брился, и теперь его щетинистая голова похожа на полусвернутого ежа, чуть приподнявшего серо-белые колючки. Одет Безгин в застиранную пижаму мерзкого бурого цвета. Мне кажется, эти пижамы существуют в неизменном виде с 1936 года, а некоторые из них ещё тогда и были пошиты.
- Спасибо, Палыч! - сипит Безгин, садится и откидывается на спинку.
Палыч так Палыч. Я машинально фиксирую легкий тремор его рук и фиолетовую склеротичную сетку на крыльях носа. Произношу стандартное:
- Как самочувствие? Жалобы есть?
- Да грех жаловаться, Палыч! Кормят, поят и не бьют.
- Беспокойство? Шум в ушах? Голоса?
- Э, нет! - лукаво щерится Владимир Иванович. - Никаких голосов. Нет их больше.
- Но были?
- А то ты сам не знаешь! - фыркает он. - Как бы иначе я сюда попал?
- Ну, способов много. Расскажите конкретно о своём. Что помните, как началось, чем продолжилось...
- Да ведь в ваших больничных бумажках все уже, поди, записано. Перечитай.
- Многое есть. Но мне интересны подробности. Давайте честно: вы ведь наверняка не все при поступлении рассказали. Стыдного в этом нет, а мне пригодиться может.
- Чудной ты, Палыч, хоть и доктор! - скребёт Безгин щетину обеими пятернями сразу. - Все твои коллеги мозги нам правят, а ты в душу норовишь влезть.
Я терпеливо жду, и Владимир Иванович соглашается:
- Ладно. Все равно уже на поправку пошёл, хуже не сделаю, если на себя наговорю. Значит, пил я. Неделю или дней десять. Моя мне всю плешь проела: алкоголик, одни беды от меня, того и гляди с залитых глаз с балкона сигану - у нас в Краснокамске квартира на девятом. А мне и самому до того плохо стало - уже и пить не мог, и не пить не мог. После туалета руки мыл, взгляда от раковины не поднимая, чтобы на себя в зеркале не смотреть. И, хоть и полувменяемый, понял, наконец: из штопора нужно выходить, иначе или мотор откажет, или кардан. Даже помирать страшно, а то ведь можно ещё до конца дней бревном лежать, под себя ссаться. Короче, в одночасье остановился и стал пытку терпеть. И горел я, и трусило меня. Со своей лаялся, рюмку требовал. Руку на неё не поднимал, ни-ни, не в моих правилах, да и ослаб, если честно. Вроде, суток через трое начало отпускать. Тут-то меня и накрыло.
Безгин жмурится, будто пытается отогнать воспоминания о каких-то образах. Точно знаю, что от воспоминаний это не спасает. Вот от самих образов - это как повезёт пациенту, иной раз действует.
- Я как раз в квартире один был, моя в магазин, наверное, ускакала. Дверь входную на врезной замок заперла и ключ забрала, чтобы я за спиртным не выполз. Сидел я за кухонным столом, маялся. И увидел, как выбежал на середину кухни суслик. Замер и на меня уставился.
- Суслик? - переспрашиваю я. - А как вы узнали, что это именно он?
- А как я узнал, что ты - Палыч? - с хитрецой откликается Безгин.
- Я вам при первой встрече представился.
- Вот и суслик тоже... представился. Как настоящий. Я на него топнул, он дернулся. Я приподнялся, он под стол нырнул и за батарею метнулся. Забился внутрь, в просвет между секциями. Сидит и посвистывает. Я взял щетку, длинной ручкой в щель потыкал. Почувствовал, как пластмасска в упругое упирается. А из батареи дыхание: "Сю-сю-сю!"
- Суслик посвистывал, - повторяю я за Безгиным: так проще систематизировать.
- Точно. Выковырять я его не смог, бросил щетку, выпрямился. Глянул - а за окном баба голая. В смысле, женщина. Не старая, мне по пояс видна, в оконной раме - как на портрете. Сиськи - во! Смотрит на меня, улыбается и рукой манит: давай, мол, ко мне! Но тут я сразу сообразил: девятый этаж, снаружи перед кухней стоять не на чем. "Нет, - ей ответил, - если вылезу к тебе, упаду и разобьюсь!" И отвернулся от греха.
- Женщина с голой грудью, - делаю я очередную засечку.
- А отвернулся, стало ещё хуже. Передо мной стена в кафеле, а на ней старик сердитый, смотрит на меня хмуро и грозит злобно. Вот так!
Владимир Иванович поднимает указательный палец и трясёт им.
- Сердитый старик с пальцем, - продолжаю я каталог безгинских видений. Это как же он должен был выглядеть, чтобы шестидесятитрехлетний мужчина счёл его стариком?
- Мне в кухне стало вовсе невмоготу. С одной стороны голая девка, с другой страшный дед. Суслик этот ещё из батареи смеётся. Я потихоньку от них в комнату подался. И тут из меня глиста поперла.
- Глиста? Как именно поперла?
- Из горла. Защекотало там, я поперхнулся, и она по языку между губами высунулась. Противная такая, мягкая. Меня чуть не вырвало. И, главное, извивается, а полностью не вылезает. Я ее за конец пальцами взял и потянул. Она длинная! Стал перехватывать, она до пола дошла.
- Червь, - бормочу я негромко, чтобы не мешать Безгину. Черви и змеи - это классика.
- Тогда я вышел на балкон, - продолжает Безгин. - Через перила перегнулся, чтобы глиста под ногами не путалась, и...
Он демонстрирует избавление от паразита, поочередно поднося ладони ко рту, сжимая кулаки и раз за разом отодвигая их от лица.
- Свесилась она уже до асфальта, у меня руки устали. А ей все конца нет. Тут я маху дал. Решил попросить людей внизу, чтобы они пособили - потянули. Покричал им, руками помахал. Пальцем на эту дрянь показал, только они ничего не поняли. Так я на балконе и протолокся, пока моя не вернулась. Может, сама, а, может, соседи ее нашли, рассказали, что я на балконе чудю... чужу... тьфу! У меня в горле совсем уж запершило, стал я знаками показывать. Она в крик. В квартиру меня затащила.
Владимир Иванович вздыхает:
- Бросилась за помощью к соседям. Те и помогли: "скорую" вызвали. Так меня приняли. В машину посадили сзади, связывать не стали: я ж не буйный. Вот только глиста меня одолевала. Я вполоборота от медика отвернулся, рукой под подбородком сучу. Тот заметил, меня спросил: "Что случилось?" - "Ничего", - говорю. Стыдно мне стало признаваться. В окошко поглядел: глиста моя за "скорой" по шоссе волочится, машины на неё наезжают, на куски рвут. До самой Перми и тащилась хвостом. А когда сюда приехали...
Дверь открывается, и в палату входит заведующий отделением Марк Семёнович Клугер. За ним следуют помощница-медсестра и крепкий санитар, похожий на телохранителя. Тут же вокруг начинается шевеление, пациенты покидают кровати, чтобы согласно здешним правилам переждать обход стоя. Все, кроме Безгина: тот то ли увлечён речью, то ли считает, что беседа со мной даёт ему послабление. Владимир Иванович сидит, как сидел, вытянув ноги поверх одеяла и привалившись к коечной спинке из покрытого белой эмалью профиля.
- Не можете встать? - спрашивает Клугер.
- Так ведь на вопросы доктора отвечаю, - осипло поясняет, указывая на меня, Безгин.
Клугер смотрит в мою сторону, неодобрительно выговаривает:
- Какого доктора?
- Так ведь Палыча! Этого... как его... Геннадий Палыча!
Безгин пучит глаза на завотделением, и, пользуясь этим, я покидаю поле его зрения.
- Работает у нас Геннадий Павлович? - демонстративно интересуется Клугер.
- Нет, - качает головами его свита.
В разговор непрошено влезает пациент Левашов - мужик лет под пятьдесят, с густыми усами, угрюмый и необщительный. Он не любит своё прозвище "Бухалыч", по большей части сидит, уставившись в пространство перед собой и изредка тычет щепотью в воздух - ловит мелких чертей. Я не черт и никогда не привлекаю его внимания.
- Да не было здесь никакого доктора, - бурчит Левашов. - Сидит этот уже полчаса, сам с собой бормочет, надоел.
Клугер настолько увлечён Безгиным, что даже не одергивает "Бухалыча".
- Как же не было?! - взвивается Владимир Иванович. Он разворачивается, опускает ноги на пол и порывисто озирается, стараясь меня найти.
Санитар выступает вперёд.
- Тихо, тихо, - одергивает завотделением. - А как фамилия доктора? Назовёте?
- Кра... Кра... Крикалёв? - мучительно морщится Безгин, пытаясь вспомнить мою фамилию. - Нет, не Крикалёв. Крахалев. Во, точно! Крахалев.
- Чтооо?! - повышает голос Клугер. - Крохалев? Кто вам про него рассказывал?
Помнить он меня не может, но, наверное, наслышан.
- Сам назвался!
- А мы уж надеялись вскоре вас выписать, - укоризненно произносит Клугер.
Я его больше не слушаю, не слушаю и выкрики Безгина, междометия санитара, встревоженный щебет медсестры. Я наблюдаю, как в проем двери просовывается утолщенная на конце, точно баклажан, громадная морда, оставившая снаружи за косяком длинные выросты на темени - один раздвоенный, будто рогатина, другой со ступенчатыми зарубками. Тулово у твари короткое, с нелепым горбом. Раз это чудо здесь, значит, бездонное озеро, по берегу которого оно бродит, снова подступило близко. Лось, как мне назвали его однажды, относительно безобиден, хотя и импульсивен. Ходящие на хвостах змеи, да и вообще все черви, опаснее. А прочие создания - коты в сапогах, длинноносые старухи, неспокойные квадратики, медузы, дельфины и цифры вполне могут взять числом, если навалятся скопом.
Подумать только, когда-то я всерьёз рассчитывал на нобелевку, надеясь открыть дверь в измерение, которое полагал информационным раем. Фотографируя по собственной методике то, что традиционно называют галлюцинациями, я сетовал на несовершенство техники, уродующей фиксируемые образы. Догадка, что размытость кадров скрадывает жуткие детали, не приходила мне на ум до самого конца, пока изнанка реальности, которую я изучал, в буквальном смысле не за заставила меня сунуть голову в петлю. Следует признать, что японцы, засекретившие предоставленные мною результаты, оказались прозорливее.
Почему я оказался именно здесь, привязанный к первой областной? Какая-то логика в этом имеется: если подсчитать, работая, тут я проводил больше времени, чем дома. Но ведь никого из ушедших коллег я за гранью ни разу не встречал. А ведь добросовестные встречались среди них спецы - и за дело болели.
Существуют ли лакуны, подобные здешней, где, отвоевывая право на существование, можно сохранять свою личность? Не знаю. Для этого нужно далеко уйти в зыбкий мир кошмара, заселенный зверями, не все из которых ходят на четырёх ногах. Я откровенно признаюсь себе, что боюсь заблудиться в этом мареве. И ещё: здесь, на границе, я изредка могу общаться с настоящими людьми, волею случая настроенными на мою частоту, как тот же Безгин.
Кстати, похоже, по моей вине Владимир Иванович пробудет в Пермской областной дольше, чем мог бы. Зато - утешаю себя я - в стационаре, без доступа к спиртному, он гарантированно избавлен от охочих до поживы глистов и насмешливых сусликов. Главный же принцип врача, дававшего профессиональную клятву - "Не навреди". Поэтому совесть моя если не безупречно чиста, то относительно спокойна.