Аннотация: Рассказ о необычной судьбе школьного учителя из древних Афин. основан на реальных фактах. Любое сходство упоминаемых в тексте лиц, народов, символов и политических убеждений с современными считать случайным:)
ЛЕГЕНДА О ТИРТЕЕ
(АФИНСКАЯ ПОМОЩЬ)
На острие пера,
На острие меча
Жар одного костра,
Ярь одного луча
Светобор
Ночь. Луна озаряет тесные улочки Афин. Высоко над крышами, над стеною Акрополя, мраморно белеет в свете её Парфенон и грозная статуя Девы Паллады, покровительницы города, глядит вдаль, твёрдой рукою сжимая копье и опираясь на щит.
А здесь, внизу, в теплой вонючей духоте аттической ночи, держа в руке светильник, а другой неловко притиснув к боку кожаную цисту, бредёт человек. Он молод, но выглядит старше своих лет. Во-первых, его старят длинные неухоженные волосы и дошедшая почти до близоруких глаз клочковатая неровная бородка. Во-вторых, он некрасив - не уродлив, уродство может вызвать сочувствие или даже уважение - а именно безнадежно, убого некрасив. И, в-третьих, его старит вечное, почти не покидающее его лица выражение усталой злобы на мир, обычно свойственное недобрым одиноким старикам.
За спиной день - и завтра будет день, и опять придётся выходить в душную комнатку, набитую прыщавыми отпрысками афинских граждан, и срывать голос, пытаясь перекричать их бормочущую болтовню и хихиканье, и пытаться понять, запомнили ли они хоть что-нибудь из того, что ты говорил сегодня и вчера - и рассказывать этому стаду полуживотных о том, что их предки были полубогами...
Гипербореи, белокурые пеласги, титаны, гордые ахейцы и златовласые синеглазые мирмедоняне, и последний вал северных пришельцев - дорийцы. Геракл, Тезей и Ахилл - сыновья Богов и Богинь. Суровые и справедливые законодатели - Ликург и Драконт... Жизнь, Боги благие, настоящая жизнь, имена - словно глоток животворного Борея в затхлом воздухе погрязших в торговле и демократии Афин...
А в ответ - пустые, наглые скотские глазёнки будущих избирателей, без устали мелющие челюсти и языки: "Гы-ы, прикол... Ну, ты чо, баклан, не понял, да? А он мне... А жопа - во-от такая... И тогда этот ему - грёбс в грызло, тот... Гы-ы, прикол"
Потомки полубогов. Неужели в них ничего, совсем ничего не осталось? Ведь где-то там должна течь кровь Олимпийцев - и Их земных потомков. Где-то там... должна...
Вот и выходит он день за днём в тесную комнатку. Сумасшедший сеятель, швыряющий зерна в грязь и на голый камень. Уцелевший житель поглощенной морем страны, упрямо разжигающий маяк для давно затонувших кораблей.
Человек, бредущий ночной улицей, вдруг замирает на месте, подслеповато щурясь на Луну и шевеля губами." Пути... найти..."
-Чтоб в гавань пути кораблям найти,
Огни зажигаешь ты.
Но в морское дно обратились давно
Тех кораблей порты...
Он вздрагивает - и со всех ног бросается вперёд. Записать! Скорее записать!
Вот и дверь...да где же эти ключи, Тифон их... Вот они, скорее, скорее... нет, тихо, тихонечко, чтоб не разбудить хозяйку, чтоб не выслушивать нудный долбёж, во сколько-де пристойно возвращаться домой молодому человеку...
Тихой тенью, на цыпочках - по коридору. Вот и его комната.
Бряк!
Тез-зей Амазономах! Ключи... Куда ж они... Ага, вот.
Лунный свет заливает маленькую комнатку, буквально утопающую в грудах свитков и остраконов. Человек сгибается над масляной лампой. Комнату и коридор оглашают звуки ударов кресалом по кремню, изредка прерываемые болезненным шипением и беззвучной бранью.
Наконец, фитиль лампадки оживает. Красная искорка, синеватая зыбь, и, наконец, золотистый язычок озаряет захламлённую поверхность стола и самодельный алтарь в нише стены. Человек склоняется перед ним, что-то торопливо бормочет вполголоса. Затем бросается к столу, вытаскивает стилос и начинает увлечённо царапать одну из табличек.
Где пашня была, теперь скала,
Над нею рыбы плывут.
Твоей родной земли корабли
Сюда никогда не придут.
Неуклюжие увесистые шаги в коридоре. Стук в дверь. О Боги, как же не вовремя!
-Господин Тиртей! Господи-ин Тиртей!
Тяжёлый, вязкий, рыхлый голос женщины, которой просто в голову прийти не может, что она - невовремя, заботливая властность.
-Господин Тиртей, уже поздно! Гасите свет! Вам вредно так мало спать, го...
-Да, да, о Боги, сейчас, сейчас... - цедит он сквозь сжатые зубы. Визжит стилос. Муза, не улетай, ещё чуть-чуть, ещё только минуточку-у!!!
...Глядишь на море, в лицо врагу,
Что Родину стёр с земли.
И факелы жжешь, и все еще ждешь,
Когда придут корабли.
-Госпо-оди-ин Тирте-ей!
Всех твоих предков - в Тартар, в Эреб, в щель Коцитскую! Тиртей, шипя на сей раз более от злости, чем от боли, наслюнявленными пальцами гасит лампу.
-Всё, госпожа Исидориди, уже всё... Ложусь спать.
Безмозгло добродушное бухтение в коридоре и тихий скрип зубов в тёмной комнате.
Шаги. Ушла. Ну да, можно спать спокойно, дело сделано - последняя строфа испорчена безнадёжно. В первой строке исчезла внутренняя рифма, а вторая - вторая просто бездарна, Тиртей, сознайся себе в этом. "Стёр с земли", тьфу, глупость какая.
Да ладно. Всё стихотворение не ахти. Какое-то оно... не эллинское. Больше похоже на кельтские баллады, которые их аэды... кажется, они называются "барды"... распевают в густых дубравах.
С другой стороны, а почему бы и нет? Разве не оттуда, не из зелёной сени гиперборейских дубрав вышли в золотом веке благородные предки эллинов?
Где-то на середине этих размышлений Тиртей, неудачливый поэт - чаще, впрочем, его называют стихоплётом - и преподаватель истории в афинской Гимнасии засыпает на своем узком неудобном ложе.
Пуста ночью агора, афинская рыночная площадь. Бледный лунный свет заливает остовы торговых палаток и заплёванную, замусоренную мостовую между ними. Посреди агоры высится статуя Солона и из-за ночных теней кажется, будто отец афинской демократии глядит с высоты постамента на родной город с мучительным скорбным недоумением.
Председатель афинского городского совета смотрит на статую из окна Толоса - круглого здания в углу агоры, где заседает совет, разбирая самые важные дела. Сегодня - или правильнее сказать, сей ночью - дело важнее некуда. Пришлось потревожить почтенных коллег, верных слуг афинского народа, вожаков правящей в Афинах партии.
Хотя освещение в Толосе вполне приличное и никаких ночных теней нет - разве что по дальним углам - в выражении лиц достойнейших коллег Председатель усматривает сильное сходство с мраморным ликом над агорой.
Торговец, похоже, спал - его раскрасневшаяся, несколько отечная даже физиономия и моргающие глазки выдают человека, которого вытащили из мягкой просторной постели.
Политик - другое дело, сна ни в одном глазу, сухое усталое лицо и покрасневшие белки. Не то протоколы перечитывал, не то речь для народного собрания готовил, бессонный наш.
Академик тоже не спал, но, очевидно ,по другой причине. И причина эта вот она - сидит у ног хозяина, не сводит с него подкрашенных длинных глаз, а тот задумчиво ерошит тонкими пальцами с ухоженными ногтями её волосы - точнее, его, стройного египтянина лет четырнадцати, одетого в один изящный бронзовый ошейник.
Все они смотрят на того, кто стоит перед ними на мозаичном полу в центре зала. Загорелый мальчишка с запыленным хвостом светлых волос, в серой от пота и грязи набедренной повязке и дорожных сандалиях, голубые глаза равнодушно глядят перед собой, словно не видя четырех, глазеющих на него взрослых людей. Внутри же... Внутри гонец кипит от обиды. Его, почти взрослого мужчину целых тринадцати лет, отправили в какие-то Афины - а там, на далекой родине дряхлые старцы и десятилетки-малышня, и женщины - даже женщины! - стоят на стенах, плещут смолой и варом во врагов, подносят мужчинам охапки дротиков.
Ясное дело, приказ есть приказ... Но всё равно чувствуешь себя трусом. Скорее б закончить дело. Скорее бы назад, на войну.
О чем они ещё болтают? Аполлон Четырехрукий, да или нет?!
-...Итак, - заключает Председатель. - я ещё раз настоятельно прошу вас, уважаемые коллеги, скрупулезно рассмотрев все стороны и грани стоящей перед нами проблемы, выразить, в порядке предварительного обсуждения, свое мнение по поводу возможности оказания - а равно и масштабов - военной помощи нашему уважаемому соседу по поводу возникших у него внешнеполитических трудностей...
Пристают к берегу всё новые и новые чёрные корабли с уродливыми статуями морских демонов на штевнях. Полощутся на реях синие с огромной белой пятиугольной звездой паруса.
Потоп чужеземного войска захлёстывает страну.
Смуглые, горбоносые, черноглазые воины с той же звездой на лбах остроконечных шишаков, всадники, закутанные в белые бурнусы, волной катятся по полям и рощам. И встают на горизонте черные столбы дыма...
Коршуны кружат над полем битвы, хлопая крыльями. Рослые золотоволосые воины лежат, уставившись в синее небо такими же синими глазами, так и не выпустив круглых щитов с изображениями Волка, Ворона или знака Аполлона Четырехрукого. От горя, не от стыда заплачут матери - ни один не повернулся к врагу спиной, и мало кто послал перед собою вестниками в царство теней меньше трех звезднолобых чужаков.
Но текут и текут мимо павших орды и колышутся над ними синие знамёна с пятиконечной звездой...
-Так это... чего ж...- кряхтит Торговец, после долгого молчаливого переглядывания решившийся наконец первым открыть рот. - Я чего сказать-то, значит, хочу - мол, это, того, дело-то оно больно неверное, война-то то есть, вот чего!
Он пыхтит и промокает лоб краешком гиматия. Председатель чуть заметно морщится. Мог бы оставить свои манеры на агоре... или дома. Здесь же Толос, в конце-то концов.
-Ведь обратно ж, выгода-то она то ли будет, то ли, сами понимаете, о чем я, то ли и не будет её, выгоды-то, значит. А ведь траты-то они каковы, траты-то! Ведь, того ж гляди - и нате вам, то есть, может, и цены повысить придётся, а?..
...С чёрного от дыма неба смотрит красное, как воспалённый глаз, Солнце. Горят поля. Горят оливковые рощи.
С холма на море пламени взирает военачальник варваров. Снизу по склону взбегает, тяжело дыша, воин в звезднолобом шишаке и, не доходя дюжины шагов до колесницы военачальника, падает ниц.
-Осенью уцелевшие дикари приползут к нам на брюхе и сами наденут ярмо ради корок и обглоданных костей, - цедит он.
В осаждённом городе многодетная семья садится ужинать. На каждого - черпак каши из ячменя, без масла, без соли.
-Мама, я ещё хочу! - канючит рыженькая девчушка.
-Нет, Ксения, больше нету.
-А вон ещё стоит!
-Это, милая, Никите. Вечером отнесём ему на стену.
Стук в дверь.
-Хайре, тётя Евдокия, - на пороге мнётся подросток в явно великоватом ему стеганом панцире поверх туники. В руках - шлем.
- Хайре, Прохор, - хозяйка глядит на вечернего гостя сперва вопросительно, но чем дольше длится его молчание, тем больше застывает её лицо.
-Хайре, Прохор, - подаёт голос рыжая девчушка. - А где Никита?
Ночь. Факелы. Рыжая девчушка, всхлипывая, старательно примащивает плошку с кашей на груди такого же рыжего подростка в полотняном доспехе, лежащего в яме у городской стены, рядом с другими воинами.
Далеко за стеной видны багряные зарницы - где-то жгут поля и сады...
...-В общем, народ на это, значит, согласия не даст, я думаю. - заключает торговец и с облегчением плюхается на сиденье.
Сухое покашливание оповещает собравшихся о готовности выступить Политика.
-Гражданин Председатель! Сограждане! Полагаю, не требуется объяснять вам, насколько международный престиж нашего Отечества - звучно и четко отрубая слова, говорит он, не пряча глаза и не щурясь близоруко, но твёрдо и как-то просветленно глядя поверх голов слушателей, - связан с выстраданным годами революций и войн, годами трудов и бедствий афинского народа званием Афин - родины Народовластия и Отечества Свободы. Что же нам предлагают сейчас? На чьей стороне должны будут проливать кровь потомки соратников Солона и Перикла? На стороне Спарты, сограждане! В душе каждого афинянина, каждого эллина доброй воли это имя отзывается болью и гневом! Спарта - это наследие тёмных веков, позорное пятно деспотизма на лике Эллады. Достаточно вспомнить зверства спартанской военщины во время Пелопонесских войн! И это с ними, с символом тирании и рабства, предлагают заключить союз нам, гражданам Афин, гордящимся своим самым передовым общественным строем, гарантирующим права и свобо...
...Сбитые грязные ноги устало переступают в дорожной пыли. Женщины, девочки, угрюмые крестьяне... У каждого руки, скрученные за спиной и ошейник, недлинной верёвкой связанный с руками идущего спереди.
Всадник в белом бурнусе на тонконогом вороном жеребце скачет вдоль строя. Кто-то сбился с шага, а кто-то подозрительно елозит руками - звучно хлопает бич и перепуганное эхо долго мечется меж высветленных солнцем скал, заглушая сдавленный вскрик или стон.
-Не могу...- всхлипывает одна из девушек. - Я не могу больше... Я сейчас упаду...
-Держись, - выдыхает идущая спереди. - Держись, слышишь, Ирина?! Это звери, им нельзя показывать слабость!
-Не могу-у! - Ирина оседает на колени в пыль.
-Встань! - вереница сбивается с шагу, останавливается. - Встань, слышишь? Не смей - на коленях! Ты - человек!
Подлетевший всадник заносит бич, и шедшая впереди заслоняет подругу.
-Ты - чел...
Жж-гач!
-ловек! Ты - эллинка!
Жжгач!
-Агр...- всхлипом из прокушенных губ. - Ты - сп-партанка!!!
-Смотри! - говорит второй всадник. - Гордая, бледнокожая сучка. Забьёшь ведь!
-А-а! - скалит первый подпиленные зубы. - Одну не жалко - много! А будет, волей Молоха, больше!
Смуглая рука с бичом указывает на север, откуда гонят и гонят вереницы пленных.
-Волей Молоха - будет больше! - зачарованно повторяет второй варвар.
У обочины, в тени палаток, натянутых на обугленные стволы сожженной оливковой рощи - бивак конного отряда завоевателей. У костра, от которого тянет сладким чадом жареного, плачет пятилетний мальчуган с золотистыми кудряшками.
-На, щенок! - тычет ему в лицо варвар-конник кусок обжаренного над костром мяса. - Кушай! Вкусно!
Огромные синие глаза малыша переполнены ужасом и слезами.
-Ва, какой глупый! Жри, говорю! Зачем не жрёшь - вкусно! Гляди! - и вгрызается белыми подпиленными зубами в поджаристую, румяную, нежную женскую руку.
-Ма-ама! Мамочка-аа!!!
Между костром и дорогой глядит в небо широко распахнутыми глазами отрубленная женская голова.
-...и безопасности каждого человека. Желает ли афинский народ пожертвовать и своим добрым именем, и жизнью своих сыновей во имя защиты оплота деспотизма и рабства? Я думаю, что выражу общее мнение собравшихся, и более того - всего афинского народа, решительно сказав - нет!
Произнеся свою речь, Политик торжественно усаживается на место, слегка разочарованный отсутствием привычных одобрительных воплей.
Нет, какой актер погибает! В Дионисовом ему играть, Андромаху в одноименной пьесе гражданина Эсхила озвучивать.
-Итак, - Председатель обращается к последнему члену совета. - Мы ждем выступления гражданина Академика.
Тот поднимает голову и поднимается сам, чуть расхлябанным, но очень изящным движением, оправляет спадающие до плеч черные ухоженные локоны, проходится тонкопалой дланью по напомаженной клиновидной бороде, чуть растерянно улыбается.
-Я прошу прощения, друзья мои - я, кажется, слегка задумался. Все это очень сложно, а я вообще-то так далек от политики... Здесь я лишь по воле народа, впрочем, как и все присутствующие... И вы знаете, мне бы не хотелось поддерживать некоторые очень, очень резкие оценки моего друга и коллеги... я подразумеваю предыдущего оратора... но, вы знаете, я где-то должен с ним согласиться. Друзья мои! Мы же культурные люди... Так о чем бишь я? Ах да... Как бы мне не было неприятно огорчать нашего... да, нашего очаровательного гостя, но увы, друзья мои, увы! Наш прекрасный город, смею заметить, не без моего участия, приобрел, действительно, знаете, известную репутацию, как мировой центр культуры и просвещения, да! Я не думаю, что её украсит участие в войне двух государств, нас, собственно, и не задевающей. Я хочу сказать, друзья мои, мы же не какие-нибудь буйные кельты. И тем более, скажите мне, что станется с нашей известностью знатоков и ценителей всего изящного, всего прекрасного? - рука Академика скользит по шее и плечу мальчика-египтянина. - Мы, и вдруг в союзе со Спартой, с этой, простите меня, друзья, - бескультурной солдатней...
...Всадник сшибает ногой светильник на высокой треноге и тот падает на пол. Масло резво растекается по мозаичным узорам, над ним отплясывают языки пламени. Огонь охватывает висящие на стенах тканые покровы с изображением пышной процессии, чернеют и съеживаются в алых языках гирлянды цветов под потолком.
Всадники не обращают пока внимания на пожар. По мозаичному полу они подъезжают к высящейся посреди покоя богине. Дымный воздух рассекают чёрные петли арканов и с коротким шипением захлестываются на мраморной шее. Под круглым подбородком, под загадочно-печальной улыбкой.
-Йй-а-акха-йаа!!!
Кони, повинуясь седокам, разом рвутся к выходу. Струною натягиваются чёрные веревки. Изваяние накреняется - и с грохотом рушится на пол - туда, где в красных от крови гиматиях лежат ее жрицы.
Снаружи несколько воинов в шишаках молотами и ломами прилежно уродуют барельефы.
Посреди двора высится уродливый истукан из чёрной бронзы, более всего напоминающий жабу - жабу с бычьими рогами, густой курчавой бородой и распахнутой клыкастой пастью.
Вокруг него с трех сторон сложены дрова, обломки деревянных скульптур, кифары, арфы, свирели, тимпаны, какие-то свитки. Варвары с черными длинными бородами, без оружия, в долгополых одеждах бегают вдоль этих груд с факелами.
Ряды согнутых спин - воинов в шишаках и спешившихся всадников в бурнусах. Перед истуканом на ногах - долгополые варвары и полководец. В стороне стоят несколько воинов, стерегущие кучку жмущихся друг к другу малышей. В глазах детишек отражается пламя огромного костра, они слышат заунывное песнопение на незнакомом языке:
-Шмо, бени-поэним! Молох элогъяни, Молох агход...
Варвары привычно отзываются знакомым с детства словам:
-Молох элогъяни, Молох агход... Молох бог наш, Молох единый...
-Шмо, бени-поэним! Слушай, народ! Так говорит тебе Молох, бог твой! Когда войдёшь в землю ту, что Я даровал тебе, с большими и хорошими городами, которых ты не строил, и с домами, которых ты не наполнял, с виноградниками и маслинами, которые ты не садил - и будешь есть и насыщаться! Так говорит тебе Молох - бог твой, Молох единый!
-Молох элогъяни! Молох агход! - колышутся от многоголосого рева синие знамена с белой звездой.
-Истребите все места, где народы, которыми вы овладеете, служили Богам своим, и разрушьте жертвенники их, и сожгите огнем рощи их, и разбейте истуканов их!
-Мо-лох!! Мо-лох аг-ход!!!
-Молох, бог твой, предаст его в руки твои, порази в нём весь мужеский пол острием меча, только жен и детей и скот и всё, что в городе, всю добычу его возьми себе и пользуйся добром врагов твоих, которых предал тебе Молох, бог Твой!
-Моло-ох! Мо-о-олох элогъя-аани!!!
-Десятую же часть от чад его предавай на всесожжение - да обоняет Молох приятное благоухание!
-Всесожжение! Ола! Ола Молехим!
-Не бойся, - шепчет бледный мальчуган постарше прижавшемуся к нему малышу. - Слышишь, не бойся, это же быстро и, наверное, не очень больно. Зато попадём, где папа и Петр, и наставник Алексей, слышишь?
-Думаешь, к ним? - отвечает пересохшими губами малыш. - К ним не страшно, а вдруг - к нему? - кивает на высящееся над воющей ордой оскаленное багровое уродство.
-К нему? Пхе! Наши Боги сильнее! - криво усмехается старший. Затем серьезнеет. - Ты это... если совсем страшно станет, Аполлону помолись. Тогда точно куда нужно попадёшь... Да чего ж они воют-то?!
-Ола-а!!! О-ола-аа!!! Молох агхо-од!!!
Орда расступается, и мальчишки видят идущего к ним варварского полководца.
Он нависает над ними - груда полуобнажённого, лоснящегося смуглого тела, увенчанная копной чёрных кудрей, из которой блестят глаза и оскаленный в сладострастной ухмылке рот. Он не похож на человека - особенно темнея на фоне своего жуткого божества.
Крепкие руки выдергивают из кучки маленьких спартанцев старшего, поднимают над курчавой головой и несут к идолу.
-Ола! О-ола-а!! Моло-ох агхо-од!
-Не бойся! Слышишь?! Не бойся!! - кричит, силясь повернуть голову, мальчишка в руках полководца.
Старший брат, поднятый руками варвара к ощеренной багряной пасти - последнее, что видит малыш, перед тем, как другие крепкие смуглые руки хватают его...
-АГХ-О-О-ОД!!!
-...гуманности и культуры, я думаю, друзья мои, всё же будет гораздо лучше для нашего города не вмешиваться в это. Хотя со своей стороны, в качестве утешения, я намерен предложить гостеприимство собственного дома нашему гостю - в знак доброй воли нашего народа.
Торговец сдавленно хрюкает, но тут же старательно принимает серьёзный вид. Политик бросает в его сторону строгий взгляд, Академик же, безмятежно отвесив Председателю и послу по изящному короткому поклону, опускается на место.
-Мда-а, - задумчиво трёт высокий залысый лоб Председатель. - Я, в принципе, поддержал бы уважаемых коллег, однако здесь есть одно большое "но". А именно - вот этот документ, любезно предоставленный нам юным посланником.
Табличка переходит из рук в руки.
-"Помощь Афины дадут, принесёт она Спарте победу"- громко зачитывает Политик. - Позвольте, сограждане, это же, если не ошибаюсь, дельфийское пророчество?!
-То-то и оно, - угрюмо выдыхает Торговец.
-Но, друзья мои, я так думаю, что это всё меняет... по крайней мере, до некоторой степени.
-Радикально, - сухо отрубает Политик.
Все замолкают, глядя на Председателя. Тот, в свой черёд, поворачивается к гонцу.
-Прошу извинить, но нам нужно срочно посовещаться. - неожиданно кратко говорит он.
Когда последний член Совета исчезает за маленькой дверью, мальчик-посол, наконец, опускается на пол.
Боги, ну чего ж они тянут? Когда на войну?!
В небольшой комнатке сидит за низким столиком смуглый чернобородый варвар в богатом одеянии и ест рыбу.
-Му ффо...- мычит он навстречу советникам и сплёвывает костью; - Ну что, вы сказали наконец "нет"? Верблюдица рожает быстрее, клянусь бородою Молоха!
-Так это, в общем, того...
-Видите ли, не всё так просто...
-Я бы скорее так не сказал...
Хрясь! Тарелка с остатками рыбы врезается в стену. Варвар привстаёт
-Я что, плохо сказал, или плохо слышал? Вы хотите сказать, что ответили этому дикарю чего-то другого? Вы хотите, чтоб мы отозвали своих вкладов из вашей торговли, закрыли банковских контор? Ой, слушайте, чтоб сделать вам так же плохо, как Спарте, нам не надо войска, нам надо закрыть дверь с той стороны и я не знаю, что мы увидим, когда её откроем, но не вас в этом доме!
Повисает молчание, которое, наконец, решается нарушить Председатель.
-Простите, но, как уже сказал мой коллега, всё не так просто. Этим дикарям-лакедемонянам как-то удалось получить в Дельфах оракул Аполлона, предписывающий нам оказать Спарте помощь в этой войне.
-Ой, слушай, вы все вместе не видели такую гору, с которой мне плевать на пророчества ваших божков. Истинный бог - Молох, и он - один.
-Нну,- прорезается Академик, - где-то, я бы сказал, вы правы, и мысль о Едином Боге...
-Ша. Увянь, сестричка. Я делаю базар с ним. - тычет варвар смуглым пальцем в Председателя. - Ну так как, у тебя нету чего мне сказать?
-Отчего же, - медленно отвечает Председатель, опираясь руками об стол напротив варвара и глядя ему в глаза. - Есть. Верите вы в наших Богов или нет, но про такую штуку, как Эллада, наверняка слыхали. Если мы откажемся выполнить пророчество Аполлона, Афины окажутся в полной изоляции. Нас перестанут пускать на Олимпиады. С нами перестанут торговать. Наши люди в других городах превратятся в отверженных. И ответственных за это, в данном случае нас, вынесут из Толоса, если не из Афин, на пинках. И всё золото, потраченное вашими - лично вашими - господами на возвышение нашей партии, пропадёт. Вместе со связями, которые они имеют в нашем городе. Не думаю, что они порадуются этому. И не думаю, что вам понравится сообщить им эту новость - вкупе со своей ролью во всей этой истории.
Внезапно в комнате позади залы совета становится очень тихо - так тихо, что слышно, как где-то устало шаркает по мостовой подошвами мягких сапог скифский патруль.
Варвар плюхается на ложе.
-Уел, - не так громко произносит он. - Красиво излагаешь, собака. Но ты одного пойми, эллин: поможете Спарте - конец вам. Со мной, без меня - уже совсем других вопросов.
Вновь тишина. Председатель, болезненно морщась, ерошит бороду левой рукой, подперев её локоть правой.
Внезапно его лицо светлеет.
-Коллеги, я, кажется, знаю, как помочь делу. Не сказано ведь, скольких людей мы должны дать в помощь Спарте. Значит, можно и одного. - он улыбается. - Я, кажется, даже знаю, кого именно...
Утро проклято. Вовеки проклято всем горемычным племенем ложащихся заполночь.
Втройне проклято утро, когда тебя в собственном жилище будит незнакомый человек, тычущий в лицо серебряный диск с гербовой совой.
-Гражданин Тиртей?
-Ну я... Какого демона вам надо?
-Вставайте и собирайтесь. Идёте с нами.
-Силена лысого... По какому праву?
Перед носом стихотворца возникает табличка с печатью в виде все той же совы, осенённой масличной ветвью.
-Приказ городского совета, - произносит незнакомец с бесцветным лицом и серыми пустыми глазами.
-Ну и?.. Я арестован, задержан?
-Вы вызываетесь в Толос для дачи показаний.
За спиной человека с серебряной совой двое молодцов гребут в мешки всё, что стоит или лежит в комнате и на столе, на подоконнике, на полу.
-Э-э! - восклицает Тиртей, бросаясь наперерез одному из молодцев к нише с маленьким алтарём.
-Гражданин лохаг, мы это не унесём.
-Идите во двор и конфискуйте тачку, - не оборачиваясь, распоряжается совоносец. И голос, и глаза, и лицо - как стертая напрочь надпись на фальшивой монете.
Тиртей бережно закутывает алтарь и сердито заявляет:
-Это я сам понесу... Кстати, это где слыхано, чтоб для дачи показаний вызывали с вещами?
На свет вновь появляется табличка с печатью.
-Так в приказе. Сомневаетесь в подлинности?
Тиртей пожимает плечами. Внутри его колотит, волосы ощутимо намокают от пота.
-Я же говорила... предупреждала... как к сыну родному, - квохчет где-то за дверью госпожа Исидориди.
Тиртея трясет так, что приходится покрепче стискивать зубы - чтобы не стучали.
-У меня сегодня занятия в Гимнасии, - подает, наконец, он голос.
-Их предупредят, - равнодушно роняют в ответ.
Два молодца энергично увязывают мешки с добром Тиртея.
Эллины. Чистокровные. Ну ясная герма, ловить бандитов, патрулировать ночные улицы, разгонять разгулявшуюся чернь после чересчур обильной и крепкой предвыборной агитации - это ниже достоинства гражданина Афин. На это есть скифские наемники. А вот подслушивать, читать чужие письма, вламываться втроём в дом к школьному учителю - сколько угодно. Это мы хоть сейчас. На страже, блин, свободы и демократии... Тиртея передергивает от омерзения.
Странная процессия на малолюдной ещё улице. Впереди серый совоносец, за ним перебирает, прихрамывая, ногами, Тиртей в обнимку со свертком-алтарём, за ним шагает верзила в тунике, и позади другой такой же лоб катит полную тачку опечатанных мешков.
Низкое утреннее солнце, выкрасившее мрамор Акрополя в розовый и золотой цвета, бросает им под ноги длинные синие тени.
Аполлон Четверорукий, Тесей Амазономах, за что ж это меня? За пожар в молельне метеков? Э-э, вы докажите сначала! Кто видел? Ну-ка давайте его сюда, я на него погляжу, на глазастого такого. Ничего я не поджигал. Почему в ту ночь дома не было? Пиво пил. Гулял по городу с друзьями и пил пиво, ибо виноградное вино недолюбливаю. Нет такого закона, чтобы свободный афинянин всю ночь дома торчал.
За нарисованные на стенах знаки Аполлона Четырехрукого? Ну это смешно, гражданин начальник. Мало ли кто и что рисует на стенах в нашем городе. При чём тут я?!
То же самое и касательно остраконов с хулительными стишками на демократический строй, левантийских торгашей и призывами бить метеков, отмеченных тем же знаком. Кто-нибудь видел, как я их писал, как разбрасывал? За руку ловил? (А хорошо получилось: "Покупая товар у носатого с Юга, покупаешь ты нож в спину брата иль друга!". Стихи не ахти, но складно и запоминается. Остракон ведь, не пеан и не ода.)
Короче, не был, не поджигал, не писал, не разбрасывал, не участвовал, не состоял! Не верите? Докажите! Докажите-докажите, служба ваша такая. И нечего тут разводить, сейчас не драконтовские времена! Тьфу, пакость. Прости, правитель Драконт, что повторяю их бред, но желающему говорить с жабами приходится квакать. Ты поймешь, суровый и справедливый правитель, стальной Драконт, ты поймешь...
Толос, главный покой. Клюёт бесформенным носом Торговец, лишь изредка, на краткие мгновения отрывая от жирной груди волосатый подбородок и приоткрывая совершенно бессмысленные, неживые глаза. Академик и Политик взирают на стоящего в центре покоя Тиртея - первый с капризной брезгливостью, второй с благородным негодованием. Председатель прохаживается у окна, бросая изучающие взгляды то на лица коллег, то на нахохлившуюся фигурку учителя, вцепившегося в свёрток, с глазами, шальными от страха и злобы. Наконец, он останавливается и нарушает тишину:
-Доброе утро, гражданин Тиртей. Простите великодушно, что побеспокоили вас, однако, я думаю, вы не будете разочарованы итогами нашего собеседования. Позвольте узнать - вы ведь, если я не ошибаюсь, лаконофил?
Злобный затравленный взгляд исподлобья.
-А что, это запрещено каким-то законом?
Председатель улыбается:
-В общем-то нет, и тем нелепее ваше запирательство. Особенно, - он останавливается у стола и стучит пальцем по табличке. - особенно учитывая то, что среди описи вашего имущества мы видим "Законы" Ликурга и множество предметов, украшенных символом Аполлона Четырёхрукого - частью государственной эмблемы Спарты.
-Ну и что? Я историк и должен знать "Законы", - огрызается Тиртей. - А знак - древнейший дорийский символ. В Парфенон сходите, граждане, гиматий Девы весь в таких.
-Прекратите демагогию! - врезается вдруг в разговор Политик, очевидно, чаша терпения его, в общем-то, весьма мелкая, переполнена. - Афинянин-лаконофил! Какой стыд! И это в нашей стране, отдавшей столько своих сыновей в священной Пелопонесской войне, перенёсшей столько лишений во имя того, чтобы паучий знак Четверорукого никогда не осквернил белого мрамора наших святынь! И после всего этого - афинский юноша держит дома бредовые человеконенавистнические сочинения бесноватого Ликурга! Позор! Историк! Вот кому мы доверяем воспитание юношества! Если бы это могли видеть ветераны! За что погибли наши отцы?! - он замолкает, переводя дыхание и очутившийся в привычной атмосфере склоки Тиртей вклинивается в паузу.
-Ваши отцы?! Неплохо ж вы сохранились, - ворчит он. - Война полвека как кончилась, а вам и сорока не дашь.
Политик вспыхивает, но прежде, чем он вновь открывает рот, решительно вмешивается Председатель
-Коллега, коллега! После ваших филиппик гражданину Тиртею, боюсь, непросто будет поверить, что мы пригласили его не для суда и наказания. Гражданин Тиртей, и вы будьте поспокойнее. Здесь не агора и не Гимнасий, где вы читаете свои стихи про Академию
-А чем они плохи? - сварливо отзывается Тиртей. - Особенно вот это: "Тот блудит языком, кто ничем уж другим неспособен".
Идиот. Ты закапываешь себя всё глубже и надёжнее. А, ерунда. Семь бед - один ответ. Всё равно этот накрашенный хлыщ мне не союзник.
-Хам! - с яростным визгом вскакивает Академик. - Хам и мужлан! Вы... вы... вы - бездарь! Вы просто завидуете более одаренным! Ваши дурацкие стишки о каких-то битвах и прочей ерунде никого не интересуют! Вы - завистник!
-Граждане! - повышает голос Председатель. - К порядку, граждане, к порядку! Мы собрались здесь не для того, чтобы обсуждать политические взгляды гражданина Тиртея, равно как и... хм... возраст и личную жизнь моих уважаемых коллег. Вам, вероятно, неизвестно, гражданин Тиртей, что столь симпатичная вам Спарта подверглась вторжению варваров из Азии. У захватчиков серьёзный численный перевес, они оттеснили спартанцев почти до самой столицы. По правде говоря, положение критическое. Городской совет решил помочь Спарте. Вы отправляетесь туда. Я надеюсь, вы в любом случае успеете насладиться всеми прелестями столь близких вам культуры и строя этой страны.
Тиртей глядит на Председателя широко распахнутыми глазами со смесью недоверия, изумления и крошечной искры рождающегося восторга.
-Кгхх...- он сглатывает, откашливается, трясет головой. - Когда я смогу присоединиться к войску?
-Вы не поняли меня, гражданин Тиртей, - мягко отвечает, чуть наклоняясь вперёд, Председатель. - Войска не будет. Оракул Аполлона повелевает предоставить Спарте помощь, не уточняя, какую именно. Мы выбрали вас. Вы - помощь Афин.
Стены Толоса явственно накреняются, в здании темнеет.
"Ну вот, - раздается внутри Тиртея ехидный голосок. - Ты всё твердил, парень, что лучше умереть в Спарте, чем жить в Афинах. Так вот тебе случай доказать, что это был не трёп!"
Он поднимает глаза и снова глядит на Председателя.
-Так когда я могу отправиться? - повторяет он безмятежно чистым голосом.
Председатель несколько озадаченно кривит губу, затем встряхивает лобастой головой:
-Хотя бы и прямо сейчас, гражданин Тиртей. Спартанский посол ожидает во дворе Толоса, там же находится и тачка с вашим имуществом. Всего доброго, гражданин Тиртей. Не смеем вас более задерживать.
Тиртей открывает рот, закрывает его, кивает, колыхнув плохо расчесанными прядями, поворачивается и выходит из Толоса. Когда за ним опускается дверная занавесь, всё ещё красный Академик подаёт голос:
-Таких, как он, друзья мои, в это самой Спарте ещё в детстве сбрасывают с Диктейской скалы. И я бы сказал, правильно делают! - он нервным движением руки забрасывает за плечо длинный черный локон.
-Осторожнее, коллега, - невозмутимо отзывается Председатель. - Вы становитесь лаконофилом. Вот уж не думал, что это заразно.
Во дворе Тиртей подходит к тачке, с кряхтением сдвигает её с места, и останавливается, прокатив несколько шагов - там, где в тени колоннады сидит золотоволосый мальчишка с поджарым, в бронзовом загаре телом.
-Ты, что ли, посол Спарты? - Тиртей сдувает свалившуюся на лицо сальную прядь.
Мальчишка коротко кивает, не глядя на Тиртея.
-Помощь афинскую, небось, дожидаешься?
Кивок.
-Дождался, считай. Пошли. Я и есть афинская помощь.
На какой-то миг хвалёная лаконская невозмутимость дает трещину. Голубые глаза распахиваются, вспыхивая ледяным пламенем изумления и ярости, золотые брови взлетают вверх, рот приоткрывается не то от удивления, не то готовясь выплюнуть ругательства. Но всё это только на миг. Губы плотно сжимаются, брови возвращаются на законное место, пламя синих глаз угасает, отливаясь в спокойное, стойкое презрение.
Уроды. Нет, чтоб просто и честно отказать.
Мальчишка соскакивает и, нетерпеливо мотнув головой - мол, за мной! - направляется к улице - той улице великого города Афин, что за околицей оборачивается дорогой на Спарту.
Когда несколько стадий от города уже пройдены, посол оглядывается. Далеко позади чёрным жуком скарабеем еле-еле двигается по пыльной жёлтой дороге этот чудак афинянин, злобная насмешка болтливых правителей города болтунов, толкая перед собой свою нелепую тачку.
Однако приказ гласит: привести афинскую помощь. И пусть эта помощь - колченогий хиляк с тачкой. Приказы не обсуждаются, а исполняются - это юный спартанец затвердил с шести лет.
Он поворачивает назад. Поравнявшись с Тиртеем, тычет пальцем в двухколесный возок.
-Брось!
-Силена лысого...- запалённо выдыхает афинянин. - Я уже выкинул всё, что можно... Одежду, посуду, постель... Здесь алтарь, кифара, книги и стихи.
-Стихи?! - звонким эхом отзывается спартанец. Недоумённым гневным эхом. Он решительно вцепляется в борт повозки, готовясь столкнуть её в канаву. Тиртей так же решительно вцепляется в него, отталкивая от тачки. Мальчишечий кулак, облитый бронзовым загаром, бьёт его в рыхлый живот так, что бывшему учителю кажется, будто его лягнул подкованный бронзой мул.
Когда острая боль в животе несколько утихает, он поднимает голову и глядит на спартанца. Тот стоит у тачки, и на его лице нет ни злобы, ни насмешки. Скорее недоумение. Ну да, Тез-зей Амазономах, навряд ли кого из его земляков и сверстников так же легко сбить с ног.
-Слушай-ка, парень, - хрипит Тиртей. - Ты, ясная герма, можешь меня тут насмерть забить. Но без моих стихов я с этого места не сдвинусь, слышишь?!
Карие глаза афинянина и синие спартанца сходятся в немом поединке. Тиртей опасается, что мальчишка предпочтёт связать его и волочь до Спарты на закорках - и что, Тифон побери, тогда делать?
Вместо этого юный спартанец коротко встряхивает головой, плюёт в дорожную пыль, берётся за ручки тачки и двигается вперёд. Тиртей какое-то время смотрит ему в спину, потом суетливо вскакивает и, хромая больше обычного, бросается вдогонку.
Жара. Спартанец толкает перед собой тачку. Рядом хромает, одышливо отдуваясь и утирая пот со лба, Тиртей.
Дождь. Налегая вдвоём, Тиртей и спартанец выталкивают колесо тачки из глубокой выбоины.