После сорока лет Николай Васильевич Гоголь, озабоченный, что мало пользы принёс обществу, съездил на родину в Полтавскую губернию, погостил у матери, наведался на хутор близ Диканьки, который он так волшебно изобразил в начале своей литературной карьеры.
Хутор мало чем изменился. Те же хаты, покрытые соломой крыши, заросли конопли на обочинах. Зашёл в шинок пообщаться с народом, но там уже сидели совсем незнакомые лица. Прошёлся дальше по сельской улице. Во дворе одной из хат увидел дородную женщину, показавшуюся знакомой. Ба! Ужель та самая Солоха? Она тоже опознала гостя.
- Никак Пасичник? Рудый Панько?
- Он самый, - с грустной улыбкой ответил писатель. - Только это мой псевдоним, а на самом деле я Гоголь-Яновский, Николай Васильевич. Вы не в обиде, что я в "Ночи перед рождеством" изобразил вас ведьмой.
- С чего обижаться, если так и есть, - улыбнулась женщина. - Но мне приятнее, если меня называют ведуньей. Я ведь людям зла не причиняю. Это досужие языки всякое болтают. Ну, заходьте, пане, гостем будете.
Гоголь зашёл и сел на лавку. Гостеприимная хозяйка, рассказывая о себе, выставила на стол сало копчёное, колбасу кровяную, галушки в сметане и бутыль с горилкой. Затем взяла в руки паляницу и, прижав к животу, начала нарезать ломтями.
- Спасибо, я не голоден, - стушевался Гоголь. - И, вообще, нет аппетита.
- Ну, выпейте, пане, горилки. Ядрёная горилка. Аппетит враз придёт.
Поддавшись уговорам, он поднял чарку. Нутро обожгло, но душу не согрело. И аппетит не появился.
- И чтой-то вы такой смурной, пане?
- Недуг напал, любезная Солоха. Неудовлетворение собой. А давеча ночью голоса слышал, что умру скоро.
- Ну, тогда тебе, пане, к дьяку надо. Исповедаться.
В большой, обмазанной жженой глиной печи что-то засвистело и заскреблось. Солоха встала и ударила кочергой по закрытой чугунной створке: "Цыть, нечистая сила!"
- Да я наперёд знаю, что ваш дьяк мне скажет, - отвечая на её совет, сказал Гоголь. - Я всё чаще своего друга вспоминаю, Александра Сергеевича Пушкина. Вот для меня пример! "Я памятник возник себе нерукотворный" - ведь прав, тысячу раз прав! К нему действительно не зарастёт народная тропа. А что я? Развлекал народ сказками. И уж точно, глаголом не жёг сердца людей. Вспомнит ли кто обо мне в будущем? Что вы, несравненная Солоха, на сей счёт скажите? Вы ведь способны предвидеть?
- Ну, что есть, того не отнимешь, - скромно потупив изумрудные очи, призналась Солоха. - Попробую вам помочь. Только, знаете, пане, лучше не со стороны услышать, а самому увидеть.
- Каким образом?
- Хотите, отправлю вас на часик, другой в то самое будущее, которое у вас на уме.
- И как далеко, любезная Солоха, вы сможете меня отправить?
- А куда пожелаете, пане?
- Ну, лет на пятьсот вперёд, - подумав, ответил Гоголь.
Солоха, преодолевая плотность побелённых стён, устремила взор куда-то вдаль.
- Нет, столь далеко не cмогу, - качнула головой. - То будущее непрозрачной дымкой затянуто, взору недоступно. Может, его и совсем быть не будет. А вот лет эдак на двести могу забросить.
- Что ж, я был бы признателен вам и за этот променаж.
- Тогда зажмурься, Николай Васильевич, и считай до десяти, а когда откроешь глазоньки, очутишься в 2000 году или близко к тому. - Она примолкла, но было видно, что в запредельном поиске. - Ты окажешься в милом твоему сердцу заведении, где собираются подобные тебе искусники слова - отдохнуть, поговорить по душам, выпить горилки...
- И как называется то замечательное место? - живо осведомился Гоголь.
- Вижу дворец. Вижу три сияющих буквы. Це-Дэ-Эль. Ниже вижу полную надпись: Центральный Дом Литераторов. Вот там ты и услышишь о себе.
Гоголь послушно зажмурился, досчитал до десяти и открыл глаза. О, господи! Он очутился за столиком в великолепной зале с богатым убранством. Громадные светильники висели над ним. "Боже ты мой, какой свет! - подумал Гоголь. - Никогда не видывал такого света". На антресоли, вела лестница. "Боже ты мой, что за перила! какая работа! Тут одного железа рублей на пятьдесят будет". А на стенах висели портреты маслом, должно быть, самых именитых литераторов. Гоголь пригляделся, но увы, не то что себя, даже портрета Пушкина не нашел. Впрочем, всё было не в фокусе - это, наверно, из-за столь дальнего перемещения.
Вокруг, за другими столами, сидели солидные мужчины в костюмах из дорогого сукна и дамы приятные во всех отношениях. Их лица тоже были слегка размыты. Но вот приблизился человек, которого Гоголь хорошо рассмотрел вблизи: гладко выбритый, гладко причёсанный, в белоснежной манишке.
- Простите. Вы от кого? - спросил он. - У вас есть пригласительный билет?
- Разве вы меня не узнали? - с замешательством произнёс гость. - Я Николай Гоголь. Вы должны знать! С меня рисовали портреты известные художники: Кипренский, Васнецов, Александр Иванов... знаете, который написал картину "Пришествие Христа народу". Это же ЦДЛ - центральный дом литераторов, я полагаю? - добавил он.
- Нет, вы ошиблись. Здесь ЦДБ - центральный дом бизнесменов.
- Бизнесменов? А что это за сословие?
- Здесь собираются деловые люди. Владельцы фабрик, заводов, пароходов, супермаркетов, казино, медиа-групп.
"Чортова Солоха! Совсем не туда меня закинула!"
Человек в манишке, впрочем, был настроен весьма миролюбиво.
- Минутку, господин Гоголь. Сейчас я переговорю с администратором.
И, в самом деле, не прошло и минуты, как громкий голос откуда-то со стены объявил:
- Господа! Среди нас находится Николай Васильевич Гоголь, русский писатель. Поприветствуем его!
Раздались аплодисменты. Гоголь приободрился и растрогался. Даже деловые люди, владельцы и купцы, его признают. А вот и сам администратор пожаловал, галантный мужчина, не толстый и не тонкий, не молодой и не старый, ощерился в улыбке: "Не угодно ли чего, господин Гоголь?".
- Да я, знаете ли... - начал объяснять Николай Васильевич, припоминая, где он уже видел этого аккуратного господина.
- Не беспокойтесь! - прервал тот. - Всё, что угодно, за счет заведения. Мы вам обязаны!
И пока Гоголь пытался сообразить, чем он заслужил такое внимание, вежливого администратора отстранил некто толстый, громоздкий, в малиновом сюртуке, с золотой цепью на шее. Он без спросу присел на свободное кресло. "Значительное лицо", - по привычке аттестовал его Николай Васильевич.
- Как же, наслышан о тебе, Гоголь, - сказал он. - Значит, взятки борзыми щенками рекомендуешь брать?
- Это не я, - пролепетал Николай Васильевич. - Это мой герой.
- Без разницы, - значительное лицо небрежно махнуло рукой. - Главное, выдать идею. Спасибки тебе, Гоголь-моголь. И с мёртвыми душами ты классно придумал! А что у тебя стол-то пустой? Официант!
Тотчас подскочил тот самый человек в манишке.
- Что прикажете, Антон Антонович?
- Тащи всё! По высшему разряду!
"Антон Антонович? - соображал Гоголь. - Что-то знакомое. Ах, да! Так звали городничего, Сквозняк-Дмухановского, в моём Ревизоре. Неужели он и есть?"
Меж тем зрение восстановилось. Боже, вокруг сидели знакомые все лица. Или, лучше сказать, рыла? Чичиковы и Маниловы, Ноздревы и Собакевичи. И даже судья Тяпкин-Ляпкин присутствует. Мистика! Уж не подлила ли Солоха каких-нибудь колдовских капель в горилку?
Заиграла музыка. На сцену выскочили полуголые девицы и стали вилять едва прикрытыми задницами. А одна, жутко накрашенная и расписная, запела: "Мне по барабану, беру от жизни всё, что по карману. Я не отдаюсь, но за деньги - да, плати по тарифу, я - звезда".
Официант принёс полный поднос снеди и высокую бутылку с яркой наклейкой. Сквозняк-Дмухановский поманил его пальцем и подал зелёную банкноту с бородатым дядькой.
- Сунь энтой певичке в трусы. И зарезервируй её на ночь. - Он потер пухлые ладошки, повернулся к гостю и подсунул бокал с желтоватым, похожим на мочу, напитком. - Ну, давай вздрогнем, писатель!
- Увольте... здоровье не позволяет, - пролепетал Гоголь.
- Обижаешь, - нахмурился Антон Антонович. - Это же виски. Из погребов Олбанского герцогства.
Пришлось выпить и закусить какими-то отвратительными моллюсками.
- У меня к тебе дело, - продолжил Антон Антонович. - Надо компромат на одного хмыря сочинить. Ну, совсем рамсы попутал! Слышь, такой компроматище, чтобы всем компроматам был компромат!
Гоголь понял, что его просят написать кляузу. Нет, совсем не хочется. Как бы приличней отказать...
- Извините, не смогу. У меня гусиного пера с собой нет.
- Ну, вот ещё, нашёл проблему! Жоржик! - призвал Сквозняк. От соседнего столика к ним ринулся его секретарь - трезвый, как стёклышко. - Ноутбук Гоголю. Живо!
Принесли нечто. Гоголь не знал, что делать с этой плоской чёрной коробкой. Секретарь Жоржик принялся объяснять и нахваливать.
- Тут всё есть. Программа ворд со встроенным редактором, высокоскоростной интернет, нейросеть с генераторами текста, персонажей и сюжетов. Остаётся ваш талант приложить, Николай Васильевич.
Он открыл ноутбук, включил и показал:
- Вот, клавиатура с буковками. Попробуйте! - настойчиво предложил.
Гоголь настучал одним пальцем: "Находясь в будущем, руку приложил".
- Погодь! - остановил его потуги Сквозняк. - Давай ещё по единой. А это потом. Успеется.
Он захлопнул ноутбук и сунул гостю. Николай Васильевич автоматически прижал вещь к груди.
Сызнова всё началось расплываться. Присутствующие в зале застыли в немой сцене - точно так, как он рекомендовал постановщикам своей знаменитой пьесы. Потом начали бледнеть и исчезать. "Стало быть, подходит к концу моё пребывание в будущем", - смекнул Николай Васильевич.
Он пришёл в полное сознание в избе Солохи за тем же столом, с закусками и горилкой.
- Ну, как, пане? - спросила хозяйка.
- Что ж вы, любезная Солоха, меня не туда направили? - высказал сожаление. - Обещали в круг литераторов, а сопроводили в круг дельцов.
- Это не я, - возразила Солоха. - Это хватум. Исполнилось ваше пожелание попасть в круг людей, которые вас больше всего ценят и уважают. О, да вы не с пустыми руками вернулись!
Так уж получилось: Гоголь по-прежнему прижимал к груди ноутбук. Он положил коробку на стол и открыл крышку. Экран зажёгся синим цветом, и на нём возникла надпись иностранными буквами. A problem detected and windows shut down... Николай Васильевич, проживая в Риме, выучил итальянский, да и буквы были все знакомые, латинского происхождения, но смысл - непонятен.
Деревенская баба Солоха тоже смотрела с недоумением. Она помялась и, наконец, решилась.
- У меня есть помощник, который в разных странах побывал и много языков знает. Только, боюсь, пане, он вам будет жуть как неприятен.
- Да что там, стерплю, - махнул рукой Гоголь, не понимая, о ком речь.
Солоха подошла к печи и отворила чугунную створку.
- Вылазь, - приказала она.
Из печи вылез чёрт - весь в саже, завилял хвостом, как дворовая собачка.
- Ну-ка, читай! Сможешь? На каком языке?
- На аглицком, - ответил чёрт.
- Переведёшь - отпущу восвояси, - пообещала Солоха.
Нечистый аж подпрыгнул.
- Шут даун, - прочитал, напрягшись. - Проблема в окнах.
- И шо это значит? В каких ещё окнах? У меня все окна бычьими пузырями заделаны и ставнями прикрыты.
Чёрт ещё почитал. Почесал шерстяной лоб:
- Пробабли, черви.
- Дьявольские проделки! - заключила Солоха. Вам, панове, как человеку приличному и верующему, грех этой штуковиной пользоваться. Лучше киньте в огонь и перекреститесь три раза.
Посещение родных мест нисколько не взбодрило Гоголя. Напротив, усугубило его депрессию. В дороге, несомый птицей-тройкой, он размышлял о том, что постиг за эти дни. Прошлое не вернёшь, настоящее отторгает, будущее у дьявола во власти. Впрочем, подарок своего героя, Антона Антоновича, он вёз с собой. Изящная вещь и, может быть, ещё понадобится. Если удастся наладить, то будет чем заменить гусиные перья. У Николая Васильевича был знакомый технарь - Достоевский Фёдор, закончивший Главное Инженерное Училище и получивший звание инженера-подпоручика. Он тоже пробовал писать повести, но покамест, равно как и у каждого новичка, получалось нечто неудобоваримое. Но, небось, инженерную профессию Федя ещё не забыл, разберётся.
Однако ж Москва встретила его новыми неприятностями. От верных людей узнал, что Достоевский сидит в каземате за чтение статьи В. Белинского. И какой статьи! Той самой, где критик с гневом набросился на его сокровенные "Выбранные места из переписки с друзьями". Это было очень обидно. Но, опять же, кто прав? Неистовый Виссарион? И он, Гоголь, может, напрасно вылез со своими поучениями? В любом случае, вышло совсем не так и не то, на что искренне надеялся.
Он с тревогой следил за тем, что будет дальше, чему отчасти считал себя виноватым. И случилось самое страшное. Инженер-поручика Достоевского, а также его друзей приговорили к смертной казни. Но, слава богу и Государю, в самый последний момент, когда уже надели саван, всё-таки помиловали и сослали в Сибирь. Хотя и это не мёд.
Глубокие и не совсем радостные, а честно сказать, печальные раздумья не покидали. Видимо, верно определил Пётр Александрович Плетнев, верный и заботливый друг, почитатель и попечитель, назвав его творчество провидческим. Теперь, ознакомившись с будущим, и сам убедился, что это так. Те лица, которых он с таким тщанием (и может быть, с любовью) выписывал в своих книгах, воплотились и нагло заполнили это самое будущее. Все эти Чичиковы, Ноздрёвы, Собакевичи... Что называется, развязал котомочку. Что ж, пока жив, надо исправлять.
В своём кабинете, в доме на Никитском бульваре, снова взялся писать второй том "Мёртвых душ", в горячечном желании сделать все эти души живыми, добропорядочными, способными порадеть за отечество.
Но ничего не получалось! Вдохновение не шло, прежние герои стали самостоятельными, агрессивными и не хотели исправляться. Он просидел за письменным столом остаток лета и осень. Нет, не вытанцовывалось. Не хотят герои из чёрненьких становиться беленькими, спастись и воскреснуть для будущей вечной жизни. Получалось неубедительно, понарошку.
Боже, подскажи, что делать!.. Решение пришло от гнетущего отчаяния. Гоголь разбудил слугу Семёна, велел ему открыть печные задвижки и принести из шкафа портфель. Вынув из него связку тетрадей, положил их в камин и поджёг. И туда же, в алчный огонь, бросил ноутбук - единственное доказательство того, что мистическим образом посетил будущее. Едкий, зловонный дым наполнил комнату. Прибежавший Семён открыл окна и пожурил барина.
Свежий ветерок, ворвавшийся в комнату, привнёс окончательные коррективы. Если ещё что-то можно изменить, то надо начинать с себя! И каждый должен начать с себя. Только тогда последуют столь долгожданные перемены в нашем отечестве. Вот только сил всё меньше и меньше.
Наступил великий пост. Николай Васильевич молился, читал библию и ничего не ел. Он с каждым днём угасал. Друзья и врачи пытались помочь, но он отказывался от помощи. И утром 4-го марта без ропота ушёл в мир иной.
И всё-таки остался с нами! С его исканиями, ошибками и предвидениями, с его книгами, в которых он, пожалуй, первым каждому напомнил: "Слышишь? Я брат твой".