Аннотация: Потерпите. Будет вам и белка, будет и свисток.
В трёхкомнатной квартире кооператива «Восход» проживала Лиля Либерман. Она когда-то закончила пединститут, но предпочла работе, карьере и личному благополучию заботу о сыне. За собой не очень следила, ходила в длинном, похожем на балахон, платье. На какое-то время, правда, ненадолго, оказалось, что платье вполне соответствует моде. Потом опять вышло из моды. А в третий раз, хоть и вернулась мода, но платье уже сильно обветшало.
«Это не женщина», — сказал кто-то во дворе. «Ну, и не мужчина», — добавил другой. «Непонятно что, — заключил третий. — Хотя бюстгальтер, кажется, носит».
Зато для сына Лиля была всем. И мужчиной, и женщиной, и матерью, и отцом, и кормилицей, и заступником. Гриша Либерман рос робким, стеснительным ребёнком, без выдающихся способностей. Правда, в школе, не желая огорчать маму, учился хорошо. В свободное время гулял по двору, находясь в зоне, доступной наблюдению с балкона, куда мама Лиля, занятая домашним хозяйством, изредка выходила. В зоне наблюдения оказался и столик, на котором пенсионеры играли в шахматы. Гриша, наблюдая за ними, научился — да так, что вскоре стал обыгрывать всех. Но на этом его шахматные баталии закончились. С ним никто не хотел сражаться.
Иногда в гости заглядывал папа Либерман. Он давно ушёл к другой женщине, у которой вторичные половые признаки выявлялись более отчётливо, чем у Лили, и в паре с новой самкой настрогал троих детей. Так что существенной помощи от него ждать не приходилось. Иногда он покупал недозрелые бананы и клал на подоконник под лучи солнца. «Так даже лучше, — пояснял он. — Будете кушать по мере их созревания».
Подъезд убирала тётя Клава. У неё родня проживала в деревне, и она иногда снабжала Либерманов овощами. Как-то занесла куль с картошкой. Лиля спросила, сколько они должны.
— Да что ты, господь с тобой, — махнула рукой тётя Клава. — Тута мелкая, которая в продажу не пошла.
— И вы считаете возможным предлагать эти отходы нам? — заартачилась Лиля Либерман, но вспомнив, что деньги кончились, а до получки ещё далеко, сбавила обороты. — Хотя ладно, оставьте. Мы люди не гордые.
Гриша мало с кем общался и был плохо осведомлённым о бурно текущей жизни, но иногда у него возникали вопросы:
— Мама, отчего мы так бедны? — спрашивал он.
— Вот, вот! — вскидывалась Лиля. — Все почему-то уверены, что бедных евреев не бывает. А мы с тобой самые настоящие бедные евреи.
— А почему все уверены, что бедных евреев не бывает?
— Потому что думают, что богатые евреи этого не допустят.
— А они допускают, мама?
— Допускают. Катаются на яхтах, покупают дворцы в Лондоне, загорают во Флориде и в ус не дуют. Но ты не переживай, сынок. Мама выведет тебя в люди.
Взрослея, Гриша во двор выходил всё реже, так как много занимался. Аттестат об окончании средней школы получил с хорошими оценками. Мог бы и с медалью закончить, но одна из учительниц, невзлюбившая его за то, что он знал больше её, вкатила ему тройку. Она и единицу бы ему влепила, но директриса сказала, что второгодники ей не нужны.
Однако, не считая мелких неприятностей, всё шло по плану, определённому мамой. Гриша собрался поступать в университет. И тут некстати Лиля заболела. А так бы она даже в приёмную аудиторию пролезла. Для Гриши её болезнь стала катастрофой. Теперь мама руководила им, не вставая с постели.
— Поступай на экономический.
— Почему?
— Но мы же привыкли экономить. Опыт экономной жизни у нас есть, а теорию познаешь.
И Гриша не стал ей перечить. Математику сдал на отлично. А вот с литературой вышел прокол. На экзамен шёл со страхом, боясь расстроить больную маму. В итоге недобрал и не прошёл по конкурсу. Мама Лиля из последних сил приковыляла в приёмную комиссию и потребовала его работу. Она была настойчива и добилась-таки своего.
— Грамматических и стилистических ошибок нет, — категорически определила.
— Верно, но тема раскрыта недостаточно глубоко, да и лексика убогая, — доступно объяснили ей. — По этой причине оценка снижена.
— Дайте мне ещё несколько работ, — потребовала Лиля. — Я сделаю сравнительную оценку глубины раскрытия темы и богатства лексики.
Но ей отказали по той причине, что она не является инспектором городского отдела народного образования. Да уж, какой с неё инспектор! В последнее время, занятая заботами о сыне, она мыла склянки в химической лаборатории.
Мама Лиля вернулась домой и окончательно слегла, так и не успев вывести сына в люди. Её не обошла стороной чума нынешнего века, которую в больничном листке обозначили страшным словом «канцер». Устное завещание, которое она высказала сыну, состояло из трёх пунктов:
1. Квартира у нас хорошая. Ни в коем случае не продавай и не меняй.
2. Обязательно получи высшее образование.
3. Женись только на той девушке, которая честно выскажет свои намерения.
Насчёт первого пункта Грише не потребовалось дополнительных пояснений. Квартира у Либерманов была трёхкомнатная, полнометражная, в центре города. Мама рассказывала, что квартиру приобрёл дедушка Илья. Она с восхищением отзывалась об отце, но ни разу не заикнулась о его профессии. Маленький Гриша сам догадался. Раз о профессии нельзя говорить, то оставалось только одно: дедушка был бойцом невидимого фронта. Но когда подрос и стал знать больше, то переменил своё мнение. Дедушка был богатым. Значит, он был бизнесменом. Раньше ведь все бизнесмены находились в подпольном положении. Поэтому мама и умалчивала.
Гриша запомнил только, что дедушка Илья был очень добрый. Бывало, он теребил деда за большой, выдающийся нос, а дедушка терпеливо сносил. Увидев на пальце дедушки перстень с зелёным камнем, затребовал: «Дай!» И дедушка, ни на секунду не задумываясь, снял эту штуку: пусть внучок поиграет. Но Гриша перстень потерял. Был большой переполох. Обыскали всю квартиру — не нашли. Покопались в мусорном ведре — нету. Предположили, что мальчик уронил вниз, с балкона, и перерыли клумбу — тоже без результата. Поглядели в зев унитаза; но пуститься в путешествие по трубам возможности не было.
Насчёт второго пункта завещания Гриша засомневался.
— Я же поступал в университет, не получилось.
— Опять поступай, — с трудом проговорила мама.
— А если опять не получится?
— Ещё поступай! Много раз, пока не поступишь. Но я уверена, что у тебя получится раньше, чем ты пойдёшь на пенсию.
По третьему пункту всё виделось в туманной дымке. С девушками Гриша держался робко, да и они обходили его стороной. Поэтому он спросил у мамы, что делать, если ему не удастся распознать, чего девушка хочет.
— Тогда сам потребуй от неё декларацию о намерениях.
Мама умерла, и остался Гриша один. Все сбережения, довольно незначительные, ушли на похороны. Через полгода он совсем обнищал. Нечем было даже заплатить за коммунальные услуги. На работу его не брали; он собирал и сдавал бутылки, но их хватало только на хлеб и кефир. Однажды парень стоял с полупустой сеткой в сквере, дожидаясь, пока некий респектабельный господин не опорожнит бутылку пива.
— Работать надо, а не побираться, юноша! — наставительно сказал он.
— Меня никуда не берут.
Мужчина пиво не осилил и протянул бутылку: «Держи!»
— Вы уж допейте, — попросил Гриша. — А то недопитые не принимают.
Мужчина с любопытством глянул на парня и прищурился.
— Ты грамотный?
— Да, аттестат зрелости получил.
— О законе гравитации представление имеешь?
— Как же, — оживился Гриша. — Галилео Галилей бросал с Пизанской башни предметы разной тяжести. Окончательную формулу вывел английский учёный Исаак Ньютон...
— Достаточно! Тогда ступай на товарную базу.
— А что, туда берут? — с надеждой спросил Гриша.
— Ну, с твоим-то багажом знаний! — подбодрил мужчина.
Гриша выспросил, где находится это замечательное заведение, и, не откладывая в долгий ящик, отправился. Незнакомец не обманул: взяли без всяких проволочек и поставили разгружать вагон с ящиками. В ящиках — банки с соком. Поначалу вроде бы сил на преодоление гравитации хватало. Но к середине стало очень тяжко. Руки не слушались, в горле пересохло.
Приёмщица торчала у дверей в склад и наблюдала, чтобы парень ничего не стащил. Дождалась. В вагоне звякнуло. Она тотчас заглянула вовнутрь. Знала, что грузчики норовят открыть банку, напиться вдоволь, а потом банку разбить: мол, так и было. Новоявленный работничек стоял, опустив плечи, и смотрел на разбитую посудину.
— Ага, разбил? Я укажу это в акте. С тебя вычтут!
Под утро, принимая работу, бдительная женщина заглянула под вагон. За этими шаромыжниками глаз да глаз нужен. Спрячут меж рельс, а потом, когда она уходит, забирают добычу. Тщательно всё обсмотрела, но ничего не нашла и пожала плечами. Выдала справку о проделанной работе.
— Что мне с этой справкой делать? — ничего не соображая от усталости, спросил Гриша.
— В бухгалтерии после девяти деньги получишь.
— А где у вас воды попить можно?
— Ка-ак? — удивилась приёмщица. — Ты в вагоне, из банки, не пил, что ли?
— Нет. Я выронил, она разбилась и вытекла. Я хотел на четвереньки встать и попить, но боялся порезаться.
— Горе ты луковое! — покачала женщина головой и вручила ему банку с соком, одну из тех, что он разгружал.
Гриша опять замялся, не зная чем открыть.
— Совсем беспомощный! — Женщина сама сковырнула крышку.
Гриша поблагодарил и прильнул к животворному сосуду. Кислый яблочный сок тёк на грудь, приятно охлаждая разгорячённое тело. Теперь упасть бы и поспать хоть с часик. Он, прижимая подаренную банку к животу, побрёл по площадке. Увидел пустой контейнер с приоткрытой дверью и полез туда.
— Эй, ты! Здеся занято! — недовольно крикнули изнутри.
— Извините, пожалуйста.
— Да ладно, залезай, — голос сменился, стал приветливым. — Уместимся. Это у тебя, что, сок? Ну, дай хлебнуть. Ты кто?
— Гриша.
— А меня Тимохой кличут. Ложись, Гриша. Ежели во мне сомневаешься, то валетом.
Замечания незнакомца он не понял. Из контейнера вылезли, отоспавшись, когда рассвело, и с полминуты разглядывали друг дружку. Тимохой оказался небритый мужик лет тридцати, а может, и сорока, с шапкой спутанных соломенных волос, в зелёном клетчатом пальто без единой пуговицы.
Тимофею тоже кое-что причиталось. Получив расчёт, он предложил зайти в близлежащий магазинчик, где продавали цифровой портвейн (три семёрки).
— Я не пью, — отказался Гриша.
— Зато я пью. А чо не пьёшь-то?
— Мама не велела.
— Это хорошо, что маму слушаешься. Мама-то молодая, симпатичная?
— Она умерла.
— Извини, — сконфузился новый знакомый. — Но хорошего человека грех не помянуть.
Устроились на пустых ящиках позади магазина. День выдался пасмурный, прохладный. Гриша по настоянию нового знакомого выпил, не пьянства ради, а для сугрева.
— В первый раз на базе? — спросил Тимоха, внимательно разглядывая темноглазого, кучерявого парня. — Хочешь анекдот из двух слов расскажу?
— Ну, расскажите.
— Еврей-грузчик.
— Я и есть твой анекдот, — улыбнулся Гриша.
— Я и сам догадался, — ухмыльнулся Тимоха. — Потому и рассказал. Хотя, знаешь, зря ты изменил родовым традициям. Шёл бы в артисты или в науку.
— Я ещё пойду, - пообещал Гриша.
— А из одного слова анекдот слышал?
— Нет.
— Коммунизм. Ха-ха-ха! Знал бы Карл Маркс, как об его учении сичас отзываются, в гробу перевернулся бы.
— Я не думаю, что Карл Маркс был глупее тех людей, которые сочиняют о нём анекдоты, — подумав, заметил Гриша.
— А! Своих защищаешь, — Тимоха добродушно погрозил грязным пальцем. — Ну и куда теперь двинешь, паря?
— Домой.
— У тебя фатера есть? — удивился Тимоха. — Пригласи, а? Я уже полгода в человеческих условиях не спал.
Добрались на автобусе. От квартиры Тимофей пришёл в восхищении.
— Надо ж, какая шикарная! — оценивал он, обходя комнаты. — Такие площадя! И тёплый тувалет есть, и ванна с душем.
Отдыхать, правда, пожелал лечь не в кровать, а на ковровую дорожку, объяснив, что давно не мылся.
— Так идите, помойтесь, — гостеприимно предложил Гриша.
— И горячая вода есть? Ух, ты! — продолжал восхищаться Тимоха. — Живут же люди!
Он допил портвейн и осоловело сощурился. Сказал, что ванну в другой раз примет. Так и уснул в прихожей, на полу. Гриша тоже отключился — уставший, с ноющими мышцами, с натёртыми до крови мозолями, но удовлетворённый тем, что в кармане появились какие никакие денежки.
За дружеской беседой Тимофей рассказал, что он мужик вятский, ко всему хваткий, сюда приехал на заработки. Его зафрахтовал какой-то делец, забрал паспорт, якобы для временной прописки, и вывез за город. Там ишачил по четырнадцать часов в день, получая одни обещания и похлёбку. В конце концов, понял, что надули, и сбежал глухой ночью, проделав дырку в заборе. Напоследок сторожевая собака укусила за пятку. Вот сейчас и бомжует — без пристанища и документов.
— Хотя один документ есть, — поправился он и вытащил из кармана книжицу.
— Тимофей Кутейкин, — вслух зачитал Гриша. — Член «Общества зелёных».
— Ага, — кивнул Тимофей. — Шёл как-то по прошпекту, мимо круглого дома. Меня зазвали, посадили в зале, чего-то рассказали, спросили: согласен — я сказал, что да, и мне этот документ выписали. Только милиция не признаёт, оно же без фото. И в железнодорожной кассе билет по нему не дают. Знать, придётся на попутках до дому добираться. Но давай назад, я берегу эту книжицу. А то фамилию забуду.
И ещё много чего он рассказал. Раньше проживал в деревне Дерибасовке, близ Вятки, имел жену Анку, сына Васю — школьника, дочь Катю — дошкольницу, тёлку Зорьку, пару свиней, ну и по мелочи — утки, куры...
— Вот же, погнался за длинным рублём, а оно боком вылезло. Я особенно по Катеньке соскучился. Кто её теперя на спине покатает?
Впоследствии Гриша вместе с новым знакомым ходил на товарную базу, и со временем приноровился бороться с тяжестями. Даже стали поддаваться шестидесятикилограммовые мешки с мукой. Хотя, конечно, с превеликим трудом.
— Эх, — вздыхал он в перекурах (Тимофей курил). — На Луне такие мешки весили бы всего по десять кило. Там сила гравитации в шесть раз меньше.
— Да? — откликался напарник. — Ну, как потребуются туда грузчики, обязательно запишусь.
Кутейкин из Дерибасовки оказался чрезвычайно общительным человеком и вскоре привёл на квартиру ещё пару мужиков. У одного голова была круглая, коротко стриженая и в шрамах, будто разбитый и вновь склеенный шар. Имени он не имел, только кличку — Буфер. Гриша с изумлением его разглядывал.
— Чо ты на меня глаза пялишь?
— Голова у вас необычная.
— А, это бутылки разбивали о мою башку, — пояснил Буфер. — Она у меня крепкая. Поставишь поллитру, и тебе дозволю разбить. Конечно, прежде выпьем. Чтобы добро не пропало.
— Да нет, я и так верю, что она у вас крепкая, — скромно отказался Гриша.
Второй — сельский паренёк Пашка, низкого роста и широкоплечий, почти квадратный.
Ещё несколько раз ходили на товарную базу; Гриша приспособился, уставал меньше. Компания прирастала, хозяин квартиры уже и не различал многих. Пьяный Тимофей бил в грудь и проклинал себя:
— Чо ж я делаю тут, паскуда! Меня сын и дочь ждут, а я тут кувыркаюсь.
Гриша в загулах не участвовал. Помня второй пункт маминого завещания, уходил в городскую библиотеку и подолгу сидел в читальном зале, обложившись учебниками. Как-то пришёл домой поздно; вечер был холодный, квартиранты тусовались у подъезда.
— Гриша, ты это самое... ключи под коврик у порога клади, когда уходишь. А то мы зазябли, — попросил Тимофей. — Хотели уже дверь взломать.
Послушался, но стал замечать что вещи пропадают. Впрочем, самые громоздкие — диван, кровать, шкаф, унитаз — оставались на месте. Однажды довольно поздно, почерпнув в библиотеке много знаний, вернулся умственно утомлённый. В гостиной было шумно и многолюдно. Кто-то из гостей бренчал на гитаре и напевал сиплым, пропитым голосом. На пустом обеденном столе танцевала голая девка. Она повернулась к Грише фасадом; он побледнел и покачнулся. Девица сразу смекнула, что явился хозяин квартиры, спрыгнула со стола, подхватила и отвела, безмолвного, ошарашенного, в спальню.
Там уже кто-то почивал. Девица растолкала и велела убираться. Затем сняла с Гриши рубашку, брюки, уложила в постель и сама нырнула под одеяло. Что происходило дальше, он плохо соображал. Только помнил, что в каком-то восторженном экстазе гладил её по голове и шептал: «Ты такая светлая, такая светлая...» Девушка и вправду была светлая. И лицом, и телом, и волосы цвета неспелой пшеницы.
— Ага, про меня говорили, что я белокурая бестия, — согласилась она. — Да и зовут Светой. А тебя как?.. Григорием? Вот и познакомились! А ты что глаза закатил, когда меня увидел? Неужель я такая страшная?
— Ты — прекрасная.
— Да и ты парнишка ничего. Горячий только. С непривычки изливаешься быстро. И квартира у тебя шикарная.
— На мою квартиру много желающих, — подтвердил он. — Предлагали менять на однокомнатную с доплатой.
— Ага. А доплату потом пропить в компании советчиков? — язвительно бросила она. — Никого не слушай!
— Ну, ты точно, как моя мама, — с признательностью сказал он. — Она ни в коем случае не велела квартиру продавать или менять.
Сутки Света вообще не выползала из спальни. Он подносил ей дешёвый кофе с сухарями.
Через день, к обеду, когда остальные гости покинули квартиру, чтобы где-то каким-то образом раздобыть съестное и спиртное, в дверь постучали (звонок уже давно не работал), и Гриша впустил прилично одетого господина в шляпе. Тот пожелал купить квартиру и заверил, что оплатит все задолженности по коммунальным платежам. Вот тут и вылетела Света, чтобы подтвердить свою ранее высказанную позицию. Она успела накинуть мамин халат на голое тело.
— Чеши до хазы, дядя!
— Что такое? Объяснитесь по-человечески, — оторопел гость.
— Не придуряйся, что русского языка не знаешь, — насела она. — Проваливай отсюдова, пока с лестницы не спустили.
Солидный господин ушёл не солоно хлебавши. Гриша при сём диалоге даже рта не раскрыл. Припомнив пункты маминого завещания, он с удивлением и удовлетворением обнаружил, что Светлая им вполне соответствует. И даже требовать от будущей невесты декларации о намерениях не пришлось: она сама честно и открыто выкладывала. Что касается первого пункта, не составило труда выяснить:
— Света, а ты не против того, чтобы я получил высшее образование?
— Да хоть заучись! Куда ты метишь?
— В университет.
— Туда тебе и дорога.
Замечательная девушка! Вскоре всех гостей разогнала, предъявив им обвинение в воровстве домашних вещей. А Тимофей таки уехал на перекладных в свою Дерибасовку. Гриша, хорошо знавший географию, ему подсказал лучший маршрут и проводил.
Остались вдвоём, жили в гражданском браке. Правда, Светлая была старше на семь лет. Но насчёт возраста мама никаких требований не выставляла.
Поздней осенью Гриша простудился. Температура подпрыгнула под сорок, навалилась немочь. Светлая за ним ухаживала. Прилегла рядом, не боясь заразиться свирепым штаммом гриппа. Но даже когда потёрлась о него, он не возбудился. До того ослаб. Уже с неделю не ходил на базу, и кушать стало нечего.
— Ладно, лежи. Пойду куплю что-нибудь вкусненького.
Но прежде чем купить, надо было заиметь на что купить. Она оделась потеплей и пошла на промысел. Ночь опустила на город тёмное покрывало. Впереди по тротуару шагал мужчина в дублёнке и шикарной норковой шапке. Светлая поравнялась с ним, сдёрнула шапку с головы и бросилась бежать. К несчастью, ей крупно не повезло. На той стороне улицы шли два курсанта милицейской школы — молодые, шустрые, быстроногие. Услышав крики мужчины, бросились догонять воровку. Она свернула под арку, надеясь улизнуть. Навстречу выходил со двора высокий господин без шапки. Она, подпрыгнув, водрузила ему на голову свою добычу. Тот, очень сильно удивившись, застыл на месте. Что такое? До сих шапки с голов срывали, а тут, наоборот, надели. Нежданный, приятный подарок! Но счастливчик радовался недолго; появившиеся курсанты шапку изъяли, а Светлую, попавшуюся в западню в замкнутом дворе, задержали.
На суде гражданка Климова (Светлая) в своём заключительном слове попросила судью проявить милосердие и дать ей условное наказание. Сослалась на то, что у неё есть ребёнок. Строгий судья, облачённый в мантию, потребовал разъяснить. В материалах дела о ребёнке ничего не было сказано.
— И где, позвольте узнать, ваш ребёнок?
— Да вон, в зале сидит. Гриша, встань!
Либерман, похудевший, осунувшийся после болезни, встал. Поднялся и обвинитель.
— Ваше честь, я в курсе отношений Климовой с этим несовершеннолетним юношей. Полагаю, связь основана на корыстных побуждениях подсудимой. Её привлекает хорошая квартира в центре города.
— Это неправда! — Светлая тоже обратилась к судье. — Я вовсе не из корыстных побуждений. У меня любовь через покаяние.
— Поясните, — строго попросил судья, придерживающийся христианского вероисповедования. — Что у вас за любовь такая — через покаяние?
— У меня уже был ребёнок, и я его бросила. Сейчас всё внимание переключила на этого.
Обвинитель тотчас ухватил:
— А каким образом вы избавились от первого ребёнка? — Не дожидаясь ответа, он повернулся к судье. — Ваша честь, в наше смутное время, когда мамаши оставляют новорождённых в мусорных баках, следовало бы подробнее разобраться в признательном заявлении обвиняемой.
— Успокойся, дядя! — осадила его Светлая. — Я своего первого ребёнка не на помойку выбросила. У меня отказ по форме, при рождении, всё чин-чинарём. Его уже усыновили порядочные люди. Так что умерь свой пыл. Я не о преступлении, а о своём покаянии, до которого тебе дела нет. Гриша такой же беспомощный, как малолетнее дитя.
Все глянули на безмолвного Либермана.
— Сомневаюсь, что он может сойти за вашего ребёнка, — язвительно сказал обвинитель. — По возрасту не подходите.
— Да мы щас уже в двенадцать лет рожаем, — не уступала обвиняемая. — А ещё он типа мой муж. Попрошу не навязывать мне ваши вкусы.
— Перестаньте, паясничать! — вспылил до того хладнокровный судья.
Прения были недолгие, на принятие решения судье тоже не понадобилось много времени. Он зачитал приговор: признать Климову С. В. виновной в разбойном нападении на гражданина с улицы и отправить в колонию общего режима сроком на три года.
— Гриша, подойди! — вскричала осуждённая, когда её повели из зала.
Он подошёл, сутулясь и тяжело переживая случившееся.
— Три года не так много. Верность мне хранить будешь? — спросила она.
— Буду.
— Ну, миленький, не загуляй. Слово дал — держи!
— Пацан сказал, пацан сделает, — заверил он на жаргоне, усвоенном в последнее время.
Весной Грише исполнилось восемнадцать, и ему под расписку вручили повестку из военкомата. В гости зашёл Семён Яковлевич, отец парня.
— Ой, куда ж тебе такому малохольному? Не пришлют ли обратно в цинковом ящике? — сердобольно запричитал он. — Может, нам откупиться?
Гриша пожал плечами. Семён Яковлевич оглядел скудную обстановку, куски засохшего хлеба на столе, жиденький чай в стакане.
— Прости, сынок, но сам-то я ничем помочь не могу. Мои финансы давно поют романсы. Кстати, забыл поздравить: у тебя третий братик родился от моей новой жены.
— Да ладно, папа, отслужу, — сказал Гриша. — Тем более что и дедушка служил.
— Какой дедушка?
— Ну, дедушка Илья. Мамин папа. В шкафу его мундир до сих пор висит.
— А! Ну-ну! — припомнил Семён Яковлевич. — Ещё тот оригинал был.
Он, заинтересовавшись, приоткрыл дверцу шкафа и осмотрел серо-зелёный мундир с широкими золотистыми полосами на погонах.
— Э, да твой дед до старшины дослужился. Наверняка заведовал вещевым складом. — Он пощупал рукав. — Хорошее сукно! Может, тебе из него лапсердак сшить?
— Да нет, спасибо, — поблагодарил Гриша. — Надеюсь, в армии меня оденут и обуют.
— И перловой кашей накормят! — оптимистично добавил Семён Яковлевич.
Попрощались. Папаша напоследок пустил слезу и наказал писать, но свой новый адрес забыл сообщить.
Квартиру Гриша поручил тёте Клаве, которая в свои шестьдесят пять лет по-прежнему убирала их подъезд. Она жила рядом, в панельной хрущобе. Посовещавшись, нашли выход, как оплачивать коммунальные услуги. Тётя Клава сказала, что если Гриша не против, то она поселит в его квартиру племянницу с семьёй.
— Они из деревни, порядочные, чистоплотные. Там школу закрыли, а у неё четверо ребятишек, учиться им надо.
Буквально через день въехали новые жильцы. Гриша успел познакомиться с главой семьи, озабоченным мужичком лет под сорок. «Вот куда мне податься?» — беспокоился он. Гриша посоветовал обратиться на товарную базу, где стал своим человеком. И адрес подсказал. Квартирант вернулся благодарный: имея корочки механизатора, устроился на автопогрузчик. Чувствуя себя обязанным, поставил поллитру. Правда, сам её почти всю и выпил. Но не буянил, не шумел. Новая хозяйка завалила стол деревенскими вкусностями. Вокруг бегали непоседливые дети, и самый младший всё норовил ухватить Гришу за нос. Либерман терпел, припомнив, что с таким же увлечением он, будучи ребёнком, хватал за нос своего деда Илью.
Папа Семён угадал. В армии Грише пришлось несладко, не приспособленный он к армейской службе оказался. При подъёме никак не мог уложиться в сорок пять секунд, и получал наряды вне очереди. На кухне, за чисткой картошки для гарнизона в триста человек, задумывался: а зачем укладываться в сорок пять секунд? Если будет ядерное нападение, не всё ли равно в чём погибать: в штанах или в подштанниках.
С младшими командирами у него отношения так и не сложились. Да и рядовой состав, из числа старослужащих норовил поизмываться. В умывальнике заставили чистить краники зубной щёткой.
— Чтоб блестело, как на солнышке!
— Отставить! — раздался решительный командирский окрик.
Все повернулись. Думали — офицер, а это влез салабон, тоже из недавно призванных. Гриша узнал заступника и обрадовался. Пашка! Внимание старослужащих переключилось на малорослого парня. Двинулись к нему, окружая.
— Только суньтесь, — хладнокровно сказал Пашка, выставляя вперёд руку. — Попишу!
Меж пальцев у него была зажата бритвочка. Желающих оказаться «пописанными» не оказалось.
Так у Гриши появился добровольный защитник. Либерман теперь не только за себя тревожился, но и за опекуна. Мало ли, подкараулят и отдубасят. Но Паша был бесстрашным, точнее, отчаянным. Он так и объяснил:
— Я отчаюга ещё тот. Уже всех предупредил, чтоб меня не трогали. Конечно, могут подкараулить и до смерти избить. Но я, прежде, одного-двух тоже ухайдакаю. Вот и боятся, не хотят связываться. Сам-то уже давно никого и ничего не боюсь. — Он помолчал и продолжил исповедь: — А знаешь, почему? Потому что свою жизнь ни во грош не ставлю.
— Ну, как же так, Паша, — попробовал возразить его подзащитный. — Нельзя же так. Жизнь — главная ценность у любого человека, от нищего до миллиардера. Осознай это.
— Нет уж, — угрюмо возразил Паша. — Ежели осознаю, то начну трястись за свою шкуру и не смогу защитить ни себя, ни тебя.
Через год Либерман сам стал «старослужащим» и защиты уже не требовалось. Но над молодыми не издевался, помня, как не сладко приходилось самому. Службу все два года нёс старательно; научился чистить краники, мыть полы, заправлять кровать, чистить оружие; в карауле не спал; в свободные часы, помня первый пункт завещания мамы, усердно занимался. При демобилизации навесили лычку. Вспомнив, что у дедушки на мундире была широкая старшинская полоса, сожалел: нет, не дослужился. Куда ему до дедушки!
Благополучно отслужив в армии, вернулся в родной город. Квартиранты встретили приветливо, но с напрягом. Куда им теперь? Да живите пока. Они передали несколько писем, пришедших на его имя. Бог ты мой! От Светлой! Из колонии нестрогого режима.
Гриша с замиранием в сердце принялся их читать. Впрочем, они были краткими с основным посылом: помню тебя, берегу свою честь. А он ведь подзабыл её. Впрочем, тому причиной была напряжённая служба, крепкий сон с устатку. А когда всё же припоминал девушку, то, не имея никаких известий от неё, думал, что она забыла про него. Нет, не забыла! Поспешил ей написать, сообщить последние новости своей жизни. И довольно скоро получил ответ: «У меня срок кончается, в сентябре буду».
Квартиранты вскоре съехали, нашли другое жильё, и Гриша стал готовиться к встрече. Только вот беда: безденежье. Во время службы никакой гражданской специальности не приобрёл. Опять на товарную базу? Чтобы стать живым продолжением анекдота из двух слов, когда-то рассказанного Тимохой. Главное продержаться до августа. А там экзамены в университет, на экономический факультет, как того хотела мама. В очередном письме написал Светлой о своих планах и о возникших трудностях. В ответ получил почтовый перевод на сто рублей и приписку в сообщении: «Высылаю что есть. Готовься, поступай. Одобряю! Твоя Света».
В коридоре университета, нарушая академическую пустоту, носились и щебетали абитуриенты. К одиноко стоящему Грише подошёл парень лет двадцати пяти с лицом славянской национальности.
— Ты случайно не еврей? — спросил он.
— Не знаю, случайно или нет, но еврей, — ответил Гриша.
— Давай знакомиться. Вы ребята умные. А у меня проблема: сдаю уже несколько раз и всё облом. В
позапрошлом годе сдавал на геологический. На собеседовании спросили: спортом занимаешься? Нет. Ну, а как же ты по горам будешь прыгать? А в прошлом годе сдавал на художественно-графический. Так рисунки не понравились. Ни то ни сё, сказали. Ни Эдурд Моне, ни Клод Мане. Вы, говорят, ещё на перепутье. Вот, в этом году на экономический двинул. Модно.
— Да я тоже... уже сдавал неудачно, - открылся Гриша.
— Ну, вместе будем готовиться. Может, ты мне поможешь, а я тебе. Вот и пролезем.
Нового знакомого звали Родионом Романовичем.
— У вас имя-отчество литературные, — смекнул Гриша. — А фамилия как? Неужели Раскольников?
— Нет, фамилия самая обыкновенная, можно сказать, птичья. Щеглов я. А имя мне отец подобрал, начитавшись Достоевского. Он и мою сестру Авдотьей назвал. Но ничего из этой затеи не вышло. Старуху-процентщицу я не ограбил, Сонечку Мармеладову не полюбил, да и сеструха замуж за коммерсанта Лужина не вышла.
— Спасибо, — поблагодарил Гриша. — Вы освежили в памяти подзабытый мной роман.
Тандемом и готовились. Щеглов помогал Либерману по литературе, а Гриша натаскивал Родиона Романовича по математике.
— Слушай, а что это за теорема Ферма такая? — поинтересовался новый приятель. — О ней только и талдычат на подготовительных курсах.
— Очень проста с виду, — разъяснил Гриша. — Сумма степеней двух целых чисел никогда не равна такой же степени третьего числа. Проще пареной репы! Поэтому не убывает охотников её доказать. Но никто не может.
— Подозреваю, что и ты запал на неё, — прозорливо заметил Родион.
— Я пробовал, — смутившись, признался Гриша. — Не по зубам оказалась.
На экзамене по литературе он писал сочинение по «Мёртвым душам» Гоголя. Свою работу, помня, на какой факультет поступает, назвал так: «Крах экономической модели Плюшкина». Вывел заголовок и задумался: а как того скупердяя звали? Неплохо бы и имя указать. Рядом пыхтел, сосредоточившись на теме «Экономические взгляды Евгения Онегина», Родион Щеглов. Он бормотал, припоминая:
— Не мог он ямба от хорея, как мы ни бились, отличить, бранил Гомера, Феокрита, зато читал Адама Смита и был глубокой эконом, то есть умел судить о том, как государство богатеет, и чем живёт, и почему не нужно золота ему, когда простой продукт имеет.
— Родя, — шёпотом обратился Гриша к знатоку русской словесности. — А как звали Плюшкина?
Но Щеглов тоже не смог припомнить.
— Эй, за последним столом! Вы что там шепчетесь? — строго окликнул их экзаменатор. — Делаю вам первое и последнее предупреждение! За сим предъявлю красные карточки.
Пришлось писать сочинение, не указывая имя ключевого игрока. Гриша заполнил несколько листов. Годы самостоятельной жизни не прошли даром. Тему он раскрыл обстоятельно, да и лексика у него стала богатая, чему способствовало общение с бомжами, уголовниками, солдатами, чиновниками. В заключении написал:
«Фильтруя базар, заметим, что идея дарения собственности, является таким же сильным побуждающим мотивом в арсенале человеческих отношений, как и идея присвоения. Поэтому её никак нельзя сбрасывать со счетов при построении экономических моделей».
После двух недель тревог и волнений Либерман увидел себя в списке принятых. А вот Щеглов, Родион Романович, опять недобрал, споткнувшись на теореме Пифагора. Он, помня, консультацию Гриши, высказал мнение, что она неверна:
— Сумма квадратов катетов не может быть равной квадрату гипотенузы.
— Это почему же?
— Потому что противоречит теореме Ферма.
Экзаменатор, коварно улыбнувшись, выхватил у него карандаш и начертал на листке: 32 + 42 = 52 Сей казус приятели обсуждали после экзаменов.
— Прости, друг, — в смятении сказал Либерман. — Я забыл тебя предупредить, что теорема Ферма справедлива для степеней больше двух. И в этом до сих пор ни кем не разгаданная магия чисел.
— Да чего там, — махнул рукой Родион Романович. — Сам виноват. Услышал звон, да не понял, откуда он. Видно, суждено мне быть вечным абитуриентом. А ты, давай, штурмуй бастионы науки. А тебя получится.
В сентябре, как и обещала, вернулась Светлана. Короткая стрижка, демисезонная куртка, ботинки без шнурков, явно не итальянского производства. Она поздравила счастливого Гришу с поступлением в универ, взлохматила его буйную шевелюру и предложила: «Давай причёсками махнёмся!
— Это каким образом?
— Острижёшься, и я сделаю себе парик. Всегда мечтала быть брюнеткой.
— Нет уж, — не согласился он. — Оставайся Светлой.
Через месяц они зарегистрировались в районном загсе. Правда, Света оставила себе прежнюю фамилию. Ей не понравилось, что его фамилия не склоняется по родам.
«Как жить-то будем?» — после первой же новобрачной ночи задалась практическим вопросом. Он ответил, что экзамены сдал на отлично, и ему начислили стипендию. Да и на товарной базе ещё не забыли еврея-грузчика. Приёмщица Тамара, едва он появлялся, начинала потчевать яблочным соком.
— Молчи! Забудь про базу. — воспротивилась Светлая. — На зоне меня научили шить ватники. Попробую устроиться в ателье верхней одежды. А ты, знай, учись. — Она подумала и добавила: — Вот только зря ты в экономисты подался. Жулики они все. Навыдумывали всякую лабуду, чтобы доверчивых людей дурить.
— Но мне мама наказывала, — напомнил он.
— Тогда молчу. Мама — это святое, — согласилась она, правда, как ему показалось, с иронией.
В субботу явилась возбуждённая и стукнула по столу бутылкой с красным, будто бы испанским вином.
— Приняли швеёй! Заведующая тоже в прошлом шила ватники на зоне. Отнеслась ко мне по понятиям. Наливай полней бокалы!
Потом выдалась бурная ночь с трепетом занавесок по причине распахнутого окна. К утру Светлая угомонилась и крепко уснула, а он, взбудораженный, не мог сомкнуть глаз, сел за стол, включил настольную лампу и стал в темпе заполнять лист значками. Увы, мама Лиля была не в курсе, что ему больше нравилась математика.
— Ты чего там? — Светлая проснулась.
— Теорему Ферма доказываю.
— Что за хрень? — зевая, спросила она.
— Ещё та головоломка! — доступно объяснил он. — Математики уже триста лет бьются над её доказательством.
— А-а. Ну, доказывай, — разрешила она, опять погружаясь в сон. — Не буду тебя отвлекать.
Он исчёркал несколько листов. По-прежнему теорема не поддавалась. Однако ближе к утру, справился с другой проблемой: понял, как ему обойти рекомендацию мамы. Надо в совершенстве овладеть математикой и тогда уж, исполняя мамино желание, заняться экономикой. То есть «поверить алгеброй» дисгармонию экономической науки.
Решившись окончательно, подал заявление о переводе с экономического фака на механико-математический. Доцент Турица, читавший лекции по матанализу, был несказанно рад: он заметил способности и радение студента Либермана. Седовласый математик собирался на пенсию и подбирал себе замену. Светлая Гришу поддержала и с первой же получки купила в подарок кожаную папку. Он поблагодарил, но заметил, что папка не годится для того, чтобы таскать учебники.
— Дурачок, — сказала она. — Это не для учебников. Сюда положишь свою научную работу. Среди вас, евреев, много нобелевских лауреатов. Почему б тебе не присоединиться к их числу?
— Ну что ж, — экономически сказал он. — Я постараюсь, чтобы твоя затрата была не напрасной.
— Ага, постарайся, — одобрила она. — Нобелевская премия нам не помешает.
Да, финансы, как выразился папа Семён, по-прежнему пели романсы. Стипендии Гриша лишился, полностью сосредоточившись на математике и, сдав на троечки сессию по второстепенным, по его мнению, предметам. Да и возможности ателье, где Светлая работала, были существенно ограничены. Заказов становилось всё меньше, предприимчивые челноки завалили рынок зарубежным тряпьём. Швее Климовой пришлось уйти в отпуск без содержания. Она сидела дома и, не очень обременяя себя готовкой, варила мужу кашу из геркулесовых хлопьев.
В довершении всего доцент Турица, узнав, что его студент подсел на знаменитую теорему Ферма, ошарашил:
— Гриша, вы опоздали. Она уже доказана Уэлсом. Нет-нет, не тем, кто написал «Человека-невидимку», а профессором математики из Принстона. Правда, он это сделал архисложно, бросив в бой всю современную математическую артиллерию. А вы, как я понял, хотите найти решение на уровне алгебры для сельской школы?
Либерман стушевался.
— Да вы не смущайтесь. Именно таковое знал сам Ферма, но не оставил потомкам из-за дефицита писчей бумаги, свойственной шестнадцатому веку. Похожая беда случилась со мной. Я устно нашёл весьма простое доказательство этой злосчастной теоремы, но увы, из-за прогрессирующего склероза, не успел занести в компьютер.
В период безденежья на имя Либермана пришла посылка от старого знакомого Тимофея Кутейкина, наконец-то с приключениями и почему-то через Самарканд, добравшегося до родной вятской деревни. В посылке было валом насыпана тёмно-бордовая ягода, на вкус горьковатая. Зашедшая в гости тётя Маша разъяснила несведущим горожанам, что это брусника, ягода очень пользительная для глаз. К тому времени зрение у Гриши подсело, и Светлая сказала: «Совсем кстати посылка, глазоньки свои подлечишь», — и стала регулярно варить мужу компот, впрочем, экономя на сахаре.
Но, как говорит древняя еврейская поговорка, «не было ни динария и вдруг драхма». Светлая затеяла очередную генеральную уборку и заглянула в шкаф.
— Твой армейский мундир моль почикала, — известила она, сидящего за письменным столом Гришу.
— Вообще-то мундир не мой. — Он огорчился. — Я хранил его, как память о дедушке Илье.
— Ну, пусть висит, — решила Светлая. — Всё одно гардероб пуст. Щас я этот кафтан обработаю нафталином.
Через пять минут она влетела в комнату, счастливо улыбаясь, и выставила вперёд растопыренную пятерню. На безымянном пальце красовался перстенёк.
— Гляди-ка, что я в потайном кармашке нашла.
Тут память у Гриши включилась на полную катушку. Вспомнил он, как трёхлетним карапузом прятал перстень от дедушки Ильи, а тот и подключившаяся к поискам мама, не смогли найти. Да-да, именно во внутренний кармашек мундира и сунул, табуретку подставлял и упал с неё, когда уже спрятал. Ой, больно как было! Мама Лиля прибежала и стала дуть на ушибленную коленку. От этой боли, наверно, совершенно забыл про перстенёк.
На другой день, когда вернулся с лекций, Светлая встретила его в прихожке.
— Сюрприз, Гришенька! Я выясняла у ювелира сколько стоит эта вещица. Он долго разглядывал, вертел так и сяк, и в конце концов, знаешь что?
— Что?
— Предложил пятьдесят тысяч!
— Ого-го! И ты?
— Что я, дура? Пошла к другому ювелиру. Тот предложил за перстенёк сто тысяч.
— Ничего себе!!! Ты хочешь пойти к третьему?
— Нет, повременю. Деньги на пропитание пока есть, а там видно будет.
— Правильно мыслишь. Оставь перстень себе. Это будет подарок от меня и моего дедушки Ильи.
— Да, спешить не будем, — согласилась она, любуясь перстнем. — Пусть пока красуется на моём пальце.
Так и жили, по возможности выпутываясь из финансовых трудностей. Гриша не жалел, что сосредоточился на математике. Он обзавёлся персональным компьютером, и узнал, через интернет, про семь проблем тысячелетия, объявленных математическим институтом Клея. Доцент Турица, несмотря на преклонный возраст так и не ставший профессором, давал ему дополнительные консультации.
— Сии задачки, на данный момент, являются ключевыми для дальнейшего развития человечества, — вдохновлял он юношу. — Их решением вот уже несколько десятилетий занимаются лучшие умы планеты. Но и любой человек, даже не имеющий учёной степени, может подключиться к этому увлекательному занятию.
— И я могу попытаться? — робко спросил Гриша.
— Разумеется! Если вы предоставите решение любой из задач в институт Клея, то получите миллион долларов. К слову сказать, на сегодняшний день одна из них уже решена.
Доцент сделал интригующую паузу. Гриша всем своим видом изобразил вопрос.
— Ваш тёзка, Григорий Перельман, доказал теорему Пуанкаре, но! — Турица для обострения внимания поднял указательный палец. — При этом он отказался от премиальных. А знаете почему?
— Не-ет.
— Вот и никто не знает. И Перельман не желает объяснить. Вообще не допускает к себе прессу. А вот я знаю! Всё просто. Он отказался, чтобы не отвлечься на мирские соблазны, и хочет заняться следующей по счёту проблемой.
— Вот это да! — ошеломлённо сказал Гриша. — Все семь миллионов хочет разом заполучить?
— Видит бог, что так. А вы, юноша, чтобы с ним не пересечься, начните с последней задачей по списку.
— Это какой?
— Проблемой Кука.
— Простите, Иван Демианович, я не совсем осведомлён...
— Хорошо, поясню на простом примере. Прикиньте, что капитана Кука пригласили в гости туземцы, и он, находясь на поляне, хочет найти своего старого знакомого ещё по предыдущему плаванию. Если ему подскажут, что тот стоит справа от костра — тогда достаточно просто взглянуть и убедиться, так ли это. Но если не дадут точной подсказки, знаменитому путешественнику придётся потратить значительно больше времени, чтобы найти знакомца среди остальных туземцев. Даже, возможно, заглянуть в кипящий котёл, в котором сам впоследствии окажется. И что же мы имеем?
— И что? — озадаченно спросил Гриша.
— То, что процесс проверки истинности решения этой задачи, с большой степенью вероятности будет продолжительнее, чем процесс решения самой задачи. Сечёте, в чём фишка?
— Право, я в затруднении, — замялся Гриша. — Мне бы что-нибудь ближе к чистой математике, без людоедства.
— Ну, тогда обратите внимание на теорему Римана. Да и в любом случае, чтобы вы не выбрали, перед вами громадное поле деятельности!
— А что же вы сами не займётесь одной из проблем тысячелетия? — вежливо спросил Либерман.
— Я уже вам объяснял: прогрессирующий склероз. Скоро выйду на пенсию и займусь выращиванием гиацинтов.
— Гиацинтов? — удивился Гриша.
— Да. Супруга их обожает.
Послушавшись совета Турицы, Гриша подсел на теорему Римана и очень здорово увлёкся. На вопрос Светлой, чем он занимается, Гриша ответил, что всё хорошо, её папка скоро пригодится. Но как он ни был увлечён, всё же заметил, что его жёнушка грустит. И прямо спросил, что с ней.
— Да ничего особенного, — отнекивалась она, но однажды призналась. — Гриша, я ребёнка хочу. Столько лет нянчилась с тобой! Но теперь-то ты вышел из детского возраста. И я осталась без ребёнка.
— Так в чём дело? Я не против: роди.
— Не могу забеременеть! — сокрушённо объяснила она.
— Может, я виноват? — хотел он взять вину на себя.
— Нет, это я. Аукается бурно проведённая молодость. Я уже обращалась за консультацией в клинику доктора Кайгородского. Он сказал, что лечение возможно, но...
— Требуются деньги, — догадался Гриша. — Придётся подождать пока я одолею задачку Римана.
— Не хочу ждать! — капризно сказала она и выставила вперёд пятерню с перстнем на безымянном пальце.
Он обнял её и приласкал.
— Что ж, я думаю, дедушка Илья был бы рад, узнав, что у него появится правнук... или правнучка.
На том и порешили. Светлая отыскала третьего ювелира, который, следуя закону геометрической прогрессии, предложил за перстень двести тысяч. Но деньги оказались бессильны. Наверно, и такая сумма для полного излечения от бесплодия была недостаточна. А возможно, доктор Кайгородский оказался жуликом (пока ещё неразоблачённым). Светлая опять загрустила. Припоминала первого своего ребёнка, попавшего в неизвестные ей руки. Наконец, подкатила к мужу с новым предложением:
— А давай из детдома возьмём.
— Мальчика или девочку? — без противления откликнулся он, видя, как она страдает.
— Не знаю ещё, не решила. А, может, разом и мальчика, и девочку? Чтобы уж во второй раз не канителиться.
В гости зашёл Щеглов, перед ним Гриша не стал скрывать пока тайные семейные намерения.
— Только берите до трёх лет, - присоветовал Родион.
— Почему?
— Так ещё Лев Толстой утверждал, что характер человека на девяносто пять процентов формируется до трёх лет. Вот и примите участие в его формировании. А потом уже - будет поздно.
— Ну, если сам Толстой...- задумчиво протянул Гриша и, отвлекшись от своих заморочек, очень возжелал приятелю помочь. - Слушай, Родя, а ты на филологический не пробовал поступать?
— Нет, - потупился гость. - Хватит того, что у меня папа филолог. Ещё тот нищеброд. Зайдёт в книжный магазин, посмотрит на полки, пустит слюну, а купить не на что, дорого. А в последнее время даже листать не дают - в прозрачных суперпакетах. Остерегаются, что такие, как мой папа, замызгают.
— Ну-ну, - посочувствовал Гриша. - А всё-таки? Губишь своё призвание.
— Ладно, я ещё прикину. Собственно, мне терять нечего: всё равно ведь не поступлю.
Когда Родион ушёл, Светлая спросила: — О чём базарили?
— Да вот, посоветовал нам младенцев до трёх лет взять. На Льва Толстого ссылался.
— Ну, я и без Толстого так же решила.
Так, медленно и постепенно, перебором вариантов, продвигались к действию. Казалось бы, всё обсудили, но Гриша опять призадумался.
— Только, знаешь, и в этом случае возникнет проблема.
— Какая ещё? — навострила внимание Светлая.
— А не будет ли наш малыш ущемлён? Подрастёт и скажет нам в упрёк: что ж это такое, у моей сестрёнки есть братик, а у меня нет.
— Ну вот, не можешь ты без проблем! — фыркнула она.
На этой задаче, не относящейся к тысячелетним, обнародованных институтом Клея, они споткнулись и пока обсуждают. И про бедную маму, отдавшую все силы его воспитанию, Гриша не забывал. Следуя своему обещанию, экономикой он ещё обязательно займётся, но уже когда в совершенстве овладеет математическим аппаратом. Карл Маркс, конечно, был гениальным человеком, но при расчёте своих формул, пользовался лишь арифметикой — примитивными правилами сложения и вычитания. Поэтому его «Капитал» явно устарел. На что с пренебрежением указывает современная экономическая наука. Аминь.
А может, осанна?
Сейчас он (Гриша, а не Маркс) уже аспирант. Лауреатом нобелевской премии по экономике станет лет эдак через пять. А может, и пораньше. Если Светлая уверена, то так и случится. Он будет стараться, из шкуры вылезет, уже для того, чтобы оправдались прогнозы Светлой, Тимофея Кутейкина, Родиона Щеглова, доцента Турицы и других персон, в разное время пересекавшихся с ним по жизни. На всякий случай запомните его имя и фамилию: Григорий Семёнович Либерман.