Серафима Шведова в детстве и по молодости была озорная, её даже с Любкой Шевцовой сравнивали — которая из «Молодой гвардии». И ведь что интересно: в фильме девушку играла артистка, похожая на юную Симу. Но это когда было! А с годами она озорничать перестала. Выйдя на пенсию, набрала лишнего веса, ходила тяжело — с одышкой. Выбравшись из дома, садилась на скамейку у подъезда. К ней подсаживались соседки. Серафима Михайловна удивляла всех соломенной густотой волос и отсутствием перхоти.
— Чем моешь? Хелденшолдерсом? — спрашивали.
— На кой он нужен, — независимо отвечала она. — Хозяйственным мылом. Меня ещё бабушка научила, когда была жива.
Тут Шведова ударялась в семейные предания и рассказывала, как вернувшаяся с фронта бабушка Тамара привезла с собой полный вещмешок мыла. Спрашивали, что ж её бабушка так прослабила: другие фронтовики, вон, вагонами трофеи везли: картины, ткани, посуду. Она ж была рядовой санитаркой, разъясняла Серафима Михайловна. Впрочем, что бабушка Тамара курила махру, обычно умалчивала, так как понимала вред курения. Да и совет мыть голову хозяйственным мылом участницы дворовых дискуссий отвергали.
— Это ж голимая щёлочь, — напоминали они. — Последние волосики повылазят.
— Так надо знать, как мыть, — не уступала Серафима Михайловна. — После мытья следует уксусной кислотой голову ополоснуть.
Марья Пичугина из крайнего подъезда, услышав про уксусную кислоту, забормотала «свят, свят» и перекрестилась. У неё муж спалил пищевод, с похмелья не разобравшись и хлебнув уксуса вместо денатурата. Марьюшка подзабыла, что муж её истязал, и его смерть поначалу восприняла, как освобождение. Но теперь ощущала, как горе. А вот Серафима Михайловна о своём дорогом покойнике всегда вспоминала с благоговением. Николай всю жизнь проработал шофёром, гонял тяжёлые грузовики и, когда отказали тормоза, он, чтобы не навредить мелкому транспорту, вырулил с моста в реку.
Остальные соседки воспринимали советы и рекомендации Серафимы Шведовой как шутки, но соглашались, что при их мизерных пенсиях только хозяйственным мылом и остаётся головы мыть. Не до французских шампуней.
Так, вполне мирно, и продолжала бы течь жизнь пенсионерок, но однажды Серафима Михайловна встретила подружку, с которой вместе работала на вредном производстве. Та постоянно жила на даче, оставив квартиру детям. Подружка была жизнью довольна, потому что намечался хороший урожай овощей и фруктов. Да и пенсию она получала приличную: ажно тринадцать тысяч рублей.
— А мне только семь начислили, — не стала скрывать Серафима Михайловна.
— Не может быть! — подруга удивилась. — У тебя больше должно. Ты ж дольше меня на химии проработала. Да и, помнится, вечеровать частенько оставалась. Ещё говорили, что мастер Барсуков тебя нарочно оставляет, чтобы потереться с тобой.
— Ну, вот ещё! Я своему Коле не изменяла, — возмутилась Серафима Михайловна.
— Во всяком случае у тебя средняя зарплата выше моей была.
— Да что я врать буду? Говорю: семь тысяч!
— Ну, это в пенсионном фонде что-то напутали, — залебезила подруга. — Может, нарочно урезали. А твои денежки меж собой поделили.
— Так уж и поделили?
— Ну, или сообча банкеты устраивают. Таких случаев много, даже по телевизору показывали. Я бы, на твоём месте, сходила и разобралась.
Неприятно ощущать себя ущемлённой. Однако Серафима Михайловна терпела, даже забыла про разговор с подругой. Но когда перечислили пенсию в очередной раз — вспомнила. Помянула недобрым словом бюрократов и отправилась на социальный рынок, погнавшись за дешевизной.
Много всяких вещей надо было купить. Куринных ног за сорок пять рублей, из которых получается прекрасный холодец, запастись перловкой, мылом, спичками. Она пользовалась газовой плитой старинного типа, без электрического поджига. Ну, селёдкой ещё хотела себя побаловать — малосольной и непременно тихоокеанской, её Коля приучил, он там, на Дальнем Востоке, служил в морфлоте. А ещё дополнительные расходы наметились: перестал работать мобильник, по которому она общалась со взрослым сыном, жившим этажом выше, и двоюродной сестрой, обитающей за бугром, насыпанном, когда ремонтировали теплотрассу.
Пройдясь по шопам, Серафима Михайловна купила, что наметила. На улице Лизы Чайкиной обратилась в мастерскую.
— Аккумулятор надо менять, — определил мастер с усиками и с чёлкой набок. — Хотите, японский берите за пятьсот, хотите китайский за двести. Только он недолговечный.
— А нашего, за сто, у вас нету? — полюбопытствовала Серафима Михайловна.
— К сожалению, наши лаборатории в Сколково другими заказами перегружены.
— Ну, ладно, Адольф, — насупившись, сказала она. — Давай китайский. Всё равно я с такой пенсией не успею дожить до того времени, когда японский испортится.
Можно сказать, оскорбила его, имея в виду нарицательную личность немецкого фюрера, известного своим мракобесием, но мастер ничуть не обиделся, может, и вовсе не понял отсылки. Зато обрадовался свершённой торговой операции.
Покинув мастерскую по ремонту высоких технологий, Серафима Михайловна увидела на другой стороне улицы чудесное белокаменное здание. Оказывается, Пенсионной Фонд. «Раз уж тут оказалась, зайду и узнаю, что к чему». В фойе сидел весёлый охранник, похожий на весёлого молочника с любимой рекламы всех старушек.
— Уже не принимают, — известил он, наливая в стакан освежающего напитка, судя по ломтю хлеба и открытой баночке со шпротами, требующего закуси.
— Так рано ж ещё.
— Праздник у нас сёдни. Банкет.
— Какой праздник?
— День чиновника.
— Не слыхивала про такой. — Большое, натруженное сердце у Серафимы Михайловны нетерпимо ёкнуло.
— Как же, учредили! Нас, служивых, уже десять миллионов в Расее-матушке, — охотно разъяснил охранник похожий на молочника, нагло причислив себя к славной когорте чиновников.
— Да, расплодилось вас. Пропусти-ка.
— Зачем?
— Хочу поздравить коллектив.
— А! Ну, проходь.
Серафима Михайловна последовала дальше. Где отмечали праздник, определила без гида. Дверь распахнута, из комнаты шум, смех, весёлые голоса. Она зашла, и у неё чуть глаза из орбит не выскочили. Такого богатого и обильного стола сроду не видывала. Закуски и салаты, оливье и селёдка под шубой, рулеты из сыра и ветчины, лосося и сёмги. Помидоры и баклажаны. Грибы, креветки, маслины. Розетки с чёрной и красной икрой. В хрустальной вазе отдыхали диковинные фрукты. Пузатые и квадратные бутылки с яркими наклейками уже наполовину отдались. На компьютерных столиках благоухали цветы.
За столом — женщины в элегантных платьях, однотонных и разноцветных, вязаных и кружевных. Одна солидная дама была в чёрном панбархате с леопардовым воротником и с большой брошью; другая, моложавая сотрудница, — в красном, сэкономленном на воротнике и рукавах платье, из декольте которого выглядывали арбузные шары грудей. Как бы на развод, среди женщин сидел полноликий мужчина в сиреневом костюме и полосатом галстуке.
— Весело живёте, господа! — вместо приветствия сказала Серафима Михайловна.
Она была в простенькой кофте без аксессуаров, и все разом посмотрели на неё, как на элемент чуждого классового происхождения. Но незваная гостья не смутилась. Закончив обозрение стола, она невольно проглотила появившуюся слюну.
— Вы к нам по какому поводу? — спросила дама в панбархате, видать, начальница.
— По поводу пенсии, — Серафима Михайловна вполне вежливо обозначила свои намерения. — Работала на химическом комбинате, со вредными и взрывчатыми веществами дело имела, а мне по минимуму начислили.
— Приходите завтра, разберёмся, — небрежно отозвалась начальница.
— Не выйду, пока сейчас не разберётесь! — Тут Шведова завелась, как говаривал её покойный супруг, с пол-оборота.
— Нет, вы посмотрите на неё, — фыркнула девушка в красном, с энтузиазмом поддержав начальницу. — Нам, похоже, приказывают?
— Не приказываю, а настоятельно советую, — Серафима Михайловна тоже за словом в карман не полезла. Даром, что вечера за телевизором просиживала, различных ток-шоу насмотревшись.
— Аврелий Палыч, — начальница в панбархате повернулась к мужчине. — Выпроводите грубиянку!
Дамский угодник колобком выкатился из-за стола, и попытался галантно взять за руку нарушительницу праздничной идиллии. Но Серафима Михайловна, громоздко возвышавшаяся над ним в другой весовой категории, качнула бедром, и он отлетел в угол. При этом у женщины неровно застучало сердце, температура и давление подскочили значительно выше нормы. И вот уже она трансформировалась в ту самую Любку Шевцову из «Молодой Гвардии», которая давала прикурить фашистам.
В два шага оказалась у стола, решительным жестом сдвинула тарелки. И на освободившееся пространство водрузила хозяйственную сумку из прочного материала «дерматин». Покопавшись в ней, вытащила жёлтый брусок и обратилась к присутствующим, обведя их неустрашимым взглядом юной подпольщицы.
— Вот вам к празднику!
— Что это? — недоумённо спросила женщина в панбархате.
— Лучшее средство от перхоти, — ответила Серафима Михайловна. — Двести граммов в тротиловом эквиваленте. На всех хватит.
Она водрузила означенный предмет посреди тарелок с закусками и воткнула в него заимствованную со стола серебряную вилку. Для чего, сама не знала. Наверно, действовала на подсознательном уровне. Но дальнейшие поступки выполнила вполне осмысленно. Выудила реанимированный мобильник, отошла к дверям и внятно сказала, тыкая на кнопки:
— Значит так, госпожи чиновницы. Ставлю таймер на пять минут. Ежели вы за это время мне пенсию не переоформите, от вас полетят клочки по закоулочкам.
— Ах! — воскликнули женщины.
— Вы террористка, сударыня! — вскричал из угла Аврелий Палыч и побледнел, приблизившись к обморочному состоянию.
— Время пошло! — неумолимо объявила «сударыня».
Женщина в панбархате проявила непреклонную волю:
— Да, как вы смеете? Мы ОМОН вызовем!
— Молчать! А то обнулю таймер! Мне с такой пенсией жить не очень-то хочется.
Начальница поникла, как увядшая роза, сорванная хулиганом и брошенная в урну.
— Вика, глянь: что там у ней.
Исключительно исполнительная девушка в красном тотчас кинулась к одному из отдыхавших компьютеров, спрятала выскочившую грудь туда, где ей положено, активизировала аппарат и, обретая вежливость, попросила назвать фамилию-имя-отчество.
— Серафима Михайловна Шведова.
— Действительно что-то не так, — пролепетала сотрудница, покопавшись в базе данных, и повернулась к начальнице за дальнейшими указаниями.
— Что не так? — отрывисто спросила та.
— Вроде коэффициент не проставлен, Анастасия Сановна.
— Сама гляну, — начальница пыталась подняться и тут же села, ноги её не держали. — Ну, так проставьте! — распорядилась она, косясь на жёлтый брусок на столе.
Итого: пенсию заявительнице переоформили даже не за пять — а за две минуты. Распечатали на лазерном принтере и подали документ в руки. Вышло 13.276 рублей. Серафима Михайловна приняла бумагу и удовлетворилась. Теперь у неё стало даже больше, чем у поднявшей кипеш напарницы из химцеха. Но зная коварство исполнительниц власть имущих, террористка усмехнулась:
— Щас, когда я покину помещение, вы расхрабритесь, начнёте звонить в милицию-полицию и потребуете меня арестовать. Не надо! Не ставьте себя в смешное положение. Обхохочутся с вас. Это кусок хозяйственного мыла. Чтоб не сомневались, оставлю вам в качестве вещдока.
И она с чувством собственного достоинства удалилась.
— Сумасшедшая! — кричали вдогонку чиновницы.
— Хулиганка! — пискнул оживший Аврелий Палыч. Однако ни полиции, ни милиции вызывать не стали, смирившись с дополнительным расходом пенсионного фонда на шесть тысяч рублей.
Теперь на скамейке, Серафима Михайловна чувствовала себя более уверенно. Пенсии стало достаточно. Но хелденшолдерсом террористка по-прежнему не пользовалась, предпочитая, хозяйственное мыло. И по-прежнему, вокруг неё собирались соседки. Узнав, как она добилась высокой пенсии, изумлялись:
— Как это тебя, Сима, до сих пор не упрятали? А вдруг ещё возбудят и достанут?
И даже страшились за неё. По ночам, заслышав шум автомобилей, поднимались и с тревогой смотрели в окна: уж не за их Симой ли приехали? Серафима Михайловна смеялась над их ночными страхами и успокаивала:
— Не кипешитесь. Видно, у них, у этих-то, из Фонда, действительно рыльца в пуху. Вот и не рыпаются.
Марья Пичугина, у которой муж отведал уксуса вместо денатурата, пожаловалась:
— Ты-то своего добилась. А у меня по-прежнему семь тысяч. А ещё студента кормлю.
— Какого студента?
— Да пустила на свою голову. Думала, хоть за коммунальные услуги будет платить. А он: меня стипендии лишили. Тощий такой, видно, в самом деле лишили. Вот и приходится подкармливать.
Серафима Михайловна привычным жестом поправила соломенную копну волос.
— Ты вот что, Марья, готовь документы. Пойду и для тебя нормальную пенсию вышибать.
И ведь добавили Пичугиной. А Шведова ещё не раз ходила добиваться правды за других людей в разные конторы. Так она стала народной заступницей. Но пользуясь завоёванным у чиновников авторитетом, внедрялась в их среду уже без мыла.