Тёмная ночь. Самый тяжкий, изнурительный час перед рассветом. В бесшумно открывшихся дверях неожиданно возник Роман Хмельницкий, давно уволенный и, наверно, не брившийся и не стригшийся со дня увольнения.
Кудинов, задремавший за рабочим столом, широко раскрыл глаза и хотел спросить, как тот здесь очутился. Но Хмельницкий заговорщически приставил палец к губам. Он передвигался осторожно, шаркая по полу грязными ботинками без шнурков, и держал перед собой гранёный стакан с прозрачной жидкостью. Молча подошёл к столу, поставил на стекло, прикрывающее столешницу.
- Спирт, что ли? - одними губами произнёс Кудинов.
- Нет, вода.
- Ну и что? - не понял Кудинов - Зачем принёс?
- Вибрация, - скривился в улыбке нежданный гость и, пятясь, вышел - исчез, будто и не появлялся. Но стакан по-прежнему перед носом, а на полу - следы от ботинок.
Теперь и Кудинов заметил, что вода в стакане дрожит. Он соображал как-то туго, но, наблюдая, определил, что вода заколебалась сильнее. Да, уже и без стакана ясно. Дрожит пол под ногами, пошатнулся стул. Съехал с места шкаф, раскачался светильник на потолке. "Что это?" - панически подумал Кудинов, хватаясь за край стола. Ослепительно брызнуло искрами короткого замыкания. Со звоном лопнули стёкла, и в окно ворвался злой, беспощадный ветер...
Вскочил в липком поту. Приснилось из той же оперы - тревожное, алогичное, чего в жизни произойти не может. А если и случится, то проснуться не успеешь. На самом деле на часах - без пяти одиннадцать. Значит, после ночной смены отдыхал не более трех часов. И дальше бы дрыхнул, кабы не этот кошмар. Потянулся за сигаретами - лежали рядом на стуле. Пепельница куда-то подевалась, не обнаружил и стряхнул пепел на пол. В комнате стало нечем дышать. Вчера ещё стояла холодрыга, теперь затопили по-чёрному. Батареи струились жаром. Привычный сигаретный дым на этот раз вызвал приступ удушья. Кудинов понял, что больше не заснёт, поднялся и, ощущая разбитость, открыл форточку. Обдало сырым, прохладным воздухом. Серый туман, опустившийся с началом ноября, не отступал. И почему посёлок назвали Солнечным? Впору переименовывать.
С улицы послышался тягучий, траурный перезвон. По ком тризну справляют? Храм построили недавно, на деньги спонсора, перед его убытием в мир иной. Как-то, в хорошую погоду, Кудинов зашёл туда и в первом ряду прихожан с удивлением увидел Василия Шабельникова - прежде мастера цеха. Чего он здесь? Тоже из любопытства? Когда священник призвал: "Помолимся и поклонимся, господу нашему", - бывший коммунист Василий Иванович стал истово отвешивать поклоны.
Хлопнула дверь подъезда. Немного погодя, по лестнице раздался остренький перестук женских каблучков. Кудинов никого не ждал, о встрече ни с кем не договаривался и подумал: "Не ко мне". Поэтому звонок проверещал, как сирена скорой помощи. Застёгивая на ходу рубашку, пошёл открывать дверь. С удивлением глянул на симпатичную молодую женщину. Вязаная шапчонка надвинута на лоб, припухшие глаза смотрят с печалью.
- Не узнали, Борис?
- Как же... Тамара.
- Я приехала навестить маму. Возможно, заберу с собой. Приходите к нам вечером.
- А... в связи с чем? - спросил он. - Праздник?
- Какой там праздник, - Тамара вздохнула. - Пять лет назад умер папа. Посидим, помянем, чаю с блинами попьём.
Вон в чём дело. Да, прошло пять лет, он помнил. И её отца, главного инженера, с самой заурядной фамилией "Петров", хорошо знал. На юбилее присутствовал. Ивану Захаровичу отмечали шестьдесят лет. Это было в разгар лета. В какой-то момент юбиляр, уединившись, вышел на балкон, и Кудинов, наблюдавший за ним, подался следом. Иван Захарович был задумчив и, пожалуй, печален. Впереди маячила пенсия. О чём намекнул директор комбината в своём поздравительном спиче. Признаться, Кудинов недоумевал и чуть ли не в лоб спросил: "А не торопитесь ли вы, Иван Захарович, с уходом?" Петров ответил довольно напыщенно: мол, пора и честь знать. Наверно, нашли замену, понял Кудинов, двигают "своего парня".
Тогда же на балкон вбежала Тамара. "Это Борис. Толковый инженер", - так представил его Иван Захарович. Девушка глянула с интересом. Типичная папенькина дочка. Это потом стало очевидным. Тамара обожала отца. Согласилась прогуляться, только про папу и тараторила. Солнце нехотя склонялось к горизонту. Было тепло и ясно. В те дни посёлок старательно подтверждал своё название. Кудинов девушке поддакивал, впрочем, искренне, заслужил от неё ещё большее расположение и затащил в своё холостяцкое жильё. Вот только чересчур борзо себя повёл, и Тамара заторопилась домой.
Сейчас он замялся, ища предлог, как уважительней отказаться. И вдруг с сожалением подумал, что упустил её. Тамара могла стать хорошей женой. Теперь она замужем за другим, и он почему-то уверен, что с тем, заезжим молодцом, ей не повезло. И что так же думает она сама. Может, утешает себя тем, что переехала в северную столицу.
- Эрмитаж посещаете? - спросил, не отрывая взгляда. - Там во втором зале, на картину неизвестного художника не обращали внимания?
- Не припоминаю, - ответила она. - А что?
- Да так, ничего, - оборвал он, не досказав придуманного комплимента.
Она повторила приглашение.
- Не обещаю. Сегодня не смогу. Мне в ночь, - соврал, хотя ночные смены для него кончились.
- Ах, жаль. Ну, заходите в любое время, Борис. Не забывайте нас, - она помедлила. - Я закурю?
- Да, пожалуйста!
Провёл в комнату, предложил стул, выдвинув почти на середину. Тамара вытащила из сумочки тонкую дамскую сигарету. Он скользнул взглядом, ища пепельницу - опять не обнаружил, - и сходил на кухню за чистым блюдечком.
- Спасибо. - Она пристроила блюдечко на коленях.
Ему бы проще держаться, закурить за компанию, но не догадался, торчал рядом, на ногах, и всё глаза на гостью пялил. Тамара засмущалась; загасила сигарету и пошла к дверям. Он поплёлся провожать. Встали лицом друг к другу.
- Экий вы... - Её ладонь потянулась к нему. Он вздрогнул от неожиданности. Показалось, что хочет погладить. Но Тамара сняла с виска какую-то пушинку, дунула на неё и вышла.
С полминуты стоял неподвижно. И вдруг, заторопившись, сдёрнул с вешалки плащ. Рукава запутались, не подчиняясь. Скорей! Скорей же! Выбежал на лестничную площадку и - перегорел, остыл так же быстро, как зажёгся. Раньше следовало ухаживать. Польстился на замужнюю женщину. Ещё один грех на душу брать?
Прежний ещё не искупил.
Отмечали праздник. Для всех разный. Для одних - годовщина великой революции, для других - день памяти жертв, которые она повлекла за собой. Но разница во взглядах не остановила. Собрались в диспетчерской. "Ночным директором" заступил Роман Хмельницкий - тот самый, который явился ночью с известием о вибрации. Присоединился и Василий Иванович Шабельников, который сейчас усердно молится, а тогда ещё поклонялся другой, коммунистической вере. Украшала компанию Полина, дежурный техник с подстанции. Кудинов пытался за ней приударить, но возник конкурент - техник Марат, молодой, красивый и наглый.
Выпили и закусили, чем бог послал. Марат стал задирать Шабельникова:
- Гляжу я на тебя, Василь Иваныч, недоступный ты для моего разума человек. Вот скажи нам: ты за Ленина или за Сталина?
- А ты за Ротшильда или за Рокфеллера? - огрызнулся старый мастер.
- Ну, хватит. Развели антимонию, - остановил их Хмельницкий. - Давайте выпьем за дружбу между народами, кастами и классами.
Часов в одиннадцать по городскому телефону раздался звонок.
- Тише! - Хмельницкий поднял трубку. - Здравствуйте, Иван Захарович. Спасибо. Взаимно! Весь наш дружный коллектив поздравляет вас. Пашем, а как же. Не беспокойтесь, всё нормально.
Присутствующие поняли: звонит бывший главный, вот уже несколько месяцев сидящий дома. Хмельницкий пояснил, положив трубку:
- Иван Захарович беспокоится, как у нас идут дела.
- Понятно, перед сном, - заключил Марат. - Позвонил и будто димедрол принял.
- Как бы не так! - возразил Шабельников и покрутил усы. - Иван Захарович к авралам привык. Думаете, только сейчас всё стало взрываться, лопаться и трещать по швам? Нет, так было всю жизнь.
- Да, - подтвердил Хмельницкий. - Помню, вторую линию запускали и что-то не так пошло. Наладчики валили на монтажников, монтажники на проектировщиков, проектировщики на строителей. Так Иван Захарович дневал и ночевал здесь. Заново весь проект перепроектировал! А когда всё-таки запустили, он мне сказал: "А ведь могём ещё, Василий Иванович!"
Кудинов слушал молча. Ему стало скучно. И, конечно, был раздосадован, что Полина предпочла Марата. Она сидела, прижавшись к парню, ласково улыбалась, поощряя его эрудицию и остроумие. А тот беззастенчиво положил руку на её коленку. "Постеснялись бы", - ревновал Кудинов. Подробности того вечера потускнели в памяти, но именно он предложил сумасбродную идею преподнести сюрприз для беспокойного пенсионера.
- Давайте сами ему позвоним. Скажем, что вторая линия, плод его героических усилий, встала. И спросим совета, что делать.
Хмельницкому идея понравилась.
- Хороший мужик Иван Захарович, - сказал он. - Мне плевать на то, кто он, коммунист, демократ или сторонник батьки Махно. Да я... для него... всегда готов... - бормотал он, набирая номер телефона.
Дозвонился. Петров стал подробно расспрашивать, что случилось. Пришлось на ходу придумывать. Бедняга Хмельницкий, путаясь и противореча себе, отвечал на его вопросы. Громкая связь была включена. Все слышали.
- Нет, по телефону эту шараду не решить, - неслось по диспетчерской. - Присылайте машину. Еду!
"Ночной директор" отрезвел и пошёл на попятную.
- Да ладно, Иван Захарович, обойдёмся, - бубнил он в трубку. - У нас того... автобус не на ходу.
- Не на ходу? - гремел в динамиках прежний, решительный голос. - Ждите, пешком доберусь!
Вот упрямый. Спустя пять минут Хмельницкий решил позвонить ещё раз. Отбой, мол: сами наладили. Но теперь ответила супруга Петрова, которую тоже все знали и помнили по юбилею. Она бодрым, почти радостным голосом известила: "Иван уже в пути".
Все всполошились. Не молодой ведь. И погода скверная, не для прогулок. Скверная погода. Все хоть и сидели в тёплой диспетчерской, поёжились. Прошло полчаса - нет Петрова. Подождали ещё немного и стали искать дежурного водителя. У работяг - своя компания, и водитель тоже выпил, надеясь, что не потревожат. Узнав, в чём дело, он достал из кармана мускатный орех, разжевал его, пахнул пряным запахом и сказал: "Я готов".
В поиск отрядили Шабельникова. Его с ног и литром не свалишь. Марат и Полина смылись. А Кудинов отправился в свой закуток и лёг отдохнуть на кушетку, обитую полопавшимся дерматином. Это была его последняя вахта перед отпуском.
С утра отчалил. Никому не сообщал, куда. У него уже тогда наметились приступы чёрной меланхолии. Всё складывалось не лучшим образом. Дала от ворот поворот симпатичная девушка Полина, и в отпуск-то отправили в самое тоскливое время...
Он полетел на юг, догонять ушедшее лето. Но и там солнце палило нехотя, вполсилы. В номере, с видом на застывающее море, проводил время с дамочкой - женщиной расчётливой и благоразумной. Замуж она не просилась, ограничившись походами в ресторан и на гору Митридат. А возвращался поездом. Назойливые попутчики устроили в купе клуб весёлых и находчивых, тормошили, лезли с откровениями. Возможно из-за них, повинуясь минутному порыву, он сошёл в небольшом городке - на "малой родине". Когда в окне появилось знакомое зданьице вокзала, мигом снял с полки чемодан и торопливо надел куртку.
- Ты куда, Одиссей? - изумлённо выкрикнул один из этих шутов.
- На кладбище!
Над отчим домом вился дымок. Ветер прижал его к земле; Кудинов поневоле вдохнул и с удивлением почувствовал, что дым сладок и приятен. "Наверно, до сих пор берёзовыми поленьями топят", - подумал и тут же убедился в своей догадке, увидев во дворе высокий штабель из берёзовых дров. Теперь здесь обитала тётка Дуня. Кудинов не сразу её признал. Она сильно постарела, но по-прежнему неустанно хлопотала - на неё оставляли внуков и правнуков прочие родственники, и в хате было, как в детсаде.
Стояло раннее предзимье, выпал снег. Ребятишки с утра до вечера играли на улице в снежки. Ворвались ватагой в дом - разрумянившиеся и голодные. С валенок текла вода, образуя грязные лужи на полу. Тётя взялась подтирать и дала подзатыльник первому подвернувшемуся.
- Бабушка, ты чо дерёшься? - обиделся тот. - Я ж не ваш.
- А чей же ты?
- Соседский.
- А леший вас разберёт, - проворчала Дуня.
Утешая, погладила "соседского" по тому месту, куда ударила. Лицо и шея у неё в морщинах, передних зубов нет, руки в пигментных пятнах. Старость, беспамятство. Но странное дело, жизнелюбия у неё было на порядок больше, чем у него, крутого молодца. Тётка и о нём заботилась, чаем с малиной поила.
Зашёл какой-то мужик, долго тряс руку. Кудинов не смог его припомнить.
- Я ж ведь Гриша, - словоохотливо подсказал гость. - Ты мне троюродным братом доводишься. Мы учились в одном классе - с первого по четвёртый. Но потом я двоек нахватал и поотстал. Глупый был, учиться не хотел. А ты - далеко пошёл.
Он показался Кудинову старым дедом. "Выходит, мы с ним одногодки, в одном классе учились. Неужели и я так старо выгляжу?"
Гриша с удовольствием поддержал его намерение посетить кладбище. Вместе и отправились. Могилки отца с матерью заросли травой, уже увядшей. Колючки торчали из-под снега. Гриша тотчас принялся наводить порядок. Кудинов тоже нагнулся, пытаясь вырвать куст чертополоха, но Гриша придержал:
- Не надо, Боря, ты в чистом.
Сам-то он был в замызганной жёлто-зелёной телогрейке. В завершении уборки добровольный помощник наломал веток с близ растущей берёзки и подмёл бетонную плиту. "Заплатить, что ли?" - прикинул Кудинов, когда вышли с кладбища. Вытащил бумажник...
- Да ты чо. Спрячь! - родственник обиделся.
- Да, ладно, возьми, - Борис всё же вытащил купюру. - Бутылку купишь, помянешь предков.
- Я и на свои помяну, - заносчиво бросил Гриша и, развернувшись, удалился.
Ну вот, обидел человека. Правда, позже, когда Кудинов собрался отчалить, Гриша явился вновь.
- Что ж ты так, - сказал с не прошедшей обидой, но уже смягчившись. - Купил бы поллитру, я б не отказался выпить. Помянули бы усопших. А то - на тебе стольник. Нехорошо. У нас так не принято.
- Не сердись, Гриша, - Кудинов примирительно хлопнул его по плечу.
Тётушка напекла в дорогу пирожков и подала банку с вареньем. Он, правда, не хотел брать, но гостинцы в дороге пригодились. На этот раз никто не докучал. Он пил чай и по прежним разговорам восстанавливал картину тёткиной жизни. Выходило, что в прошлом у Авдотьи Семёновны были одни страдания и горе. Муж и братья погибли на фронте. Дети пухли от голода, один умер. "Остальных, слава богу, выходила". Ну вот, в итоге вполне удовлетворена жизнью. Даже странная формула пришла ему в голову под стук колёс: "Пожалуй, счастье - это отсутствие индивидуальности. Чем меньше её, тем больше счастья".
Отпуск не догулял. Едва возвратился в Солнечный, как с ним связались и попросили выйти на работу. Он занял место Хмельницкого, которого круто одолел зелёный змий. Кудинов сразу сообразил, что возвышение свершилось не иначе как с подачи Петрова, который, ещё когда работал, аттестовал молодого итээровца, как "толкового инженера". Да ведь и Борис, тогда ещё озабоченный карьерным ростом, активно выступал на планёрках, а главный внимательно его выслушивал и поощрял. И даже, душевно замирая от перспектив, лелеял мысль: "А не готовит ли меня Иван Захарович в преемники?" Но слишком рано сместили наставника.
Эйфория от нового назначения мигом пропала, едва вошёл в административный корпус. В фойе висел большой портрет Петрова, обрамлённый чёрной лентой. А в диспетчерской на столе обнаружил газету с некрологом на последней странице, ну и на развороте большую статью или очерк: СМЕРТЬ КРАСНОГО ДИРЕКТОРА.
Вот тогда, в первую ночную смену, он достал из сейфа графин с техническим спиртом, плеснул в стакан, выпил на помин главного инженера и стал читать газету. Факты из биографии Петрова, начиная с детских лет. Обычное: родился в бедной крестьянской семье. Отслужив в армии, отправился на ударную стройку. Закончил вуз, выказал незаурядные способности. Занимал ряд "ответственных постов". Разработал и внедрил оригинальные технические идеи, позволившие сэкономить государству не один миллион рублей. Правительственные награды, медали, ордена. Вышел на пенсию, и всего-то на заслуженном отдыхе прожил три месяца. Об этом прискорбном факте автор, известный в городе журналист, расписал поэтично: "Жил Иван Захарович в постоянном напряжённом ритме и закончил жизнь подобно рабочей лошади, которая почти тут же погибает, если с неё снимают упряжь и лишают направляющей поддержки оглоблей".
Кудинов прочитал газету и убрал в нижний ящик стола. Его имя со смертью бывшего главного никто не связывал. В разговорах больше упоминали Хмельницкого. Ну, а того, всё чаще постигавшего истину на дне бутылки, вскоре уволили.
В Солнечный Борис попал студентом - на практику. Зима на исходе, но держались трескучие морозы. К ночи неожиданно вырубилась электроэнергия. В цехах комбината, в жилых кварталах посёлка, да и кажется, во всём городе стало до странности тихо и темно. Температура на установках медленно падала до уличной. Казалось, что тишина, холод и мрак установились навечно, и теперь будет так, как было на земле десять тысяч лет назад.
Только к четырём утра энергетики дали свет. Всех живых и здоровых подняли и бросили на пусковые работы. И вот тогда, в свете передвижных прожекторов, Кудинов впервые увидел главного. В неподходящем к месту драповом пальто, в шапке-пирожке, он лично руководил работами, и не уходил с "поля боя", пока всё не завертелось.
Где-то часам к восьми на площадке появилась юная девица. "Папа, я тебе покушать принесла!" Все тотчас навалились на домашнюю стряпню и мигом слопали. Пирожки были ещё тёплые, надёжно упрятанные в "семь одёжек".
Журналист наворотил в статье метафорических фигур, но умолчал о реальных событиях. Может, вовсе не знал и не выяснял. А в действительности Петров погиб той ноябрьской ночью, когда отправился в комбинат. Кудинов хорошо помнил то, о чём все забыли: кто подал идею пригласить пенсионера. От личного суда никуда не денешься. Впрочем, как и от личной защиты. Внутренний адвокат услужливо разъяснил, что причиной являлся сам Иван Захарович, такой уж характер. Никто насильно его на работу не тащил.
В минуты плохого настроения внутренний адвокат ретировался, зато возвышал голос внутреннего судьи: "Виновен!" Не вылез бы тогда с дурацким предложением, так пожил бы ещё Петров. Освоился бы в новой жизни и перестал быть лошадью, лишённой "поддержки оглоблей". Если в самом деле будет Страшный Суд, то на нём, конечно, укажут на заповеди, которые он, Борис Кудинов, эдак походя, нарушил. Не убий - убил. Не пожелай чужой жены - пожелал...
Повторный звонок. "Тамара вернулась?" - нет, не она. На пороге стоял молодой парень в мокрой шляпе, с мокрым подбородком и запаренный, как паровоз.
- Борис Михалыч... Уж простите... Разбудил? - в три приёма выпалил он.
Оператор Коля Ломов. Расстались меньше трёх часов назад. Когда-то на производственных разборках Кудинов сказал в его защиту пару слов и вот поди ж ты! С тех пор Ломов прикипел. Зачем прибежал? Как адрес узнал?
- Да вроде выспался, - снял беспокойство с парня. - Что хотел, Коля?
- А я ни на минуту после смены не прилёг, - заторопился объяснить Ломов. - Не до сна. Борис Михалыч, у меня сын родился!
- Поздравляю, - машинально откликнулся Кудинов, понял, что безучастно, и добавил живее: - Первенец, да?
- Нет, второй, - Коля выправил дыхание. - Один уже есть.
- Сколько ему? - тянул разговор Кудинов.
- Первенцу-то? На следующий год в школу пойдёт, - с готовностью ответил Коля. - Но уже читать умеет.
- Способный, - похвалил Борис.
- Ага. Раньше просил: папа, почитай. А теперь подзывает и требует: папа, послушай, я тебе книжку почитаю. Попробуй, откажись. Обида будет нешуточная. Вот и слушаю сказки.
"Когда же ты, пострел, двоих произвести успел?" - Дальше Кудинов не расспрашивал. Полученных сведений хватало для экспресс-анализа. Коле лет двадцать с небольшим. Старшему сыну - около семи. Эти факты можно объяснить только тем, что парень женился на женщине старше себя, у которой уже был ребёнок. А раз пацана устойчиво называет сыном - значит, усыновил. "Да, что-то я об этом слышал".
- Щас еду за женой и новорождённым, - продолжал Коля. - Цветы надо купить, то сё. А вечером собираемся. Все наши обещали прийти. Борис Михалыч, прошу и вас!
- Не смогу, - обронил Кудинов. - Я уже в другое место приглашён. - "Вдруг всё-таки к Петровым решусь пойти?"
- Как жаль! А может, другое место подождёт. А, Борис Михалыч?
- Нет, не смогу, - ещё раз отказался, но сгладил отказ. - От души поздравляю! Какое имя дали?
- Не решили ещё. Может, подскажите? Я, признаться, хотел вам предложить стать крёстным отцом малыша. Ну-ну, понял. И всё-таки, на всякий случай, запомните адрес: Пушкина восемь, квартира двадцать семь. Это неподалёку, через две улицы. Рано освободитесь, так ждём... Да знаете что: приходите хоть в полночь!
- Хорошо, Коля, появится возможность - забегу, - пообещал Кудинов.
Его уже давно не привлекали подобные обряды. Несколько часов кряду сидеть за столом, постепенно, уступая дружным просьбам, напиваться, слушать всякую чепуху и городить самому, а потом болеть и мучиться вопросом: зачем?
Опять один. Ломов ушёл, обрадованный зыбким обещанием. В таких летах семьёй и двумя детьми обзавёлся. Кудинов припомнил, что у него, в двадцать лет, и в мыслях не возникало жениться. Подруги, конечно, водились, но быстро менялись, и он с ними расставался, не сожалея. Он не считал, да и сейчас не считает, что вёл себя бесчестно, ибо никому не давал никаких обещаний. Никто даже не остался в памяти. Правда, если поднапрячься... Одна деваха оказалась всех настойчивее. Наведывалась дольше других. И тоже надоела, да ещё как, и он дал ей понять, что больше не желает встречаться. А она будто и не поняла, продолжала забегать почти каждый день. Словно надеялась, что он передумает.
Вот что заставило вспомнить о ней? Жила где-то неподалёку, и когда Ломов назвал адрес, в памяти полыхнула зарница. Чтобы подтвердить мелькнувшую догадку, полез в ящик письменного стола, где лежала ненужная теперь записная книжка. Чёрт побери! В первую очередь попалась газета с некрологом, которую он, не посмев уничтожить, притащил домой.
А вот и записная книжка. Адреса, телефоны... Елизарова Валя. Пушкина, 8. Номер квартиры неразборчиво: то ли двадцать один, то ли двадцать семь. Всё ж таки, скорее, семь. Полное совпадение с адресом, указанным Колей. Разбуженная память, непрошено и упрямо, восстанавливала давние события. Да, Валя. Русоволосая, простоватая девушка. Он с ней познакомился в парке, так, от скуки. А через месяц она робко сообщила, что беременна.
"Сама должна знать, что в таком случае делать", - нет, он, кажется, не произнёс вслух. А может, и высказал "добрый совет"? Может и деньги предлагал? Но Валентина, видимо, не сделала аборт. Что ж, если так, то... даже к лучшему. Значит, не стал пособником убийства зачатого ребёнка. Хватит с него Петрова.
К этим припомнившимся грехам, для полного комплекта, следует прибавить ещё один - иудин грех, правда, обошедшийся без трёх поцелуев. Не защитил Хмельницкого, когда того увольняли. А если б замолвил словечко? Может, воспрял бы духом человек. Да и Колю Ломова поддержал лишь потому, что ничего не стоило, не сулило дискомфорта.
А что же в плюсе?
Добросовестный работник? "Так зарплату приличную получаю". Ну, ещё. Когда умерла тётя Дуня, то отчий дом уступил троюродному Грише. "Так это равнодушие и лень, не хотелось обременять себя". Представил, как является к Ломовым на улицу Пушкина и встречает там бывшую полюбовницу. И, возможно, биологического сына, которого по имени не знает. Большой, однако, сюрприз. Для всех. Хорошо, что отказался от приглашения.
До вечера ничего не делал, пропустил гимнастику. Так-то он следил за своей "физикой", имел гантели, эспандер. Но сегодня ничего не хотелось. Тем не менее, побриться себя заставил. И глядя в зеркало, огорчился, когда увидел лучики морщинок возле глаз, складки от носа к подбородку и прочие признаки увядания. Попытался разгладить кожу пальцами и бросил это бессмысленное занятие.
Стало совсем невмоготу, оделся и вышел на улицу. По-прежнему сыро, мутно. Редкие прохожие передвигались чуть ли не бегом. Конечно, каждый - с определённой целью. А ему куда податься?.. В ночь на дежурство не надо; пересмена, целые сутки свободы. От посещения Петровых и Ломовых он сам себя отсёк прежними поступками. Рвануть из Солнечного в город? Всего-то пять минут на такси до ближайшего ресторана, где его приветливо встретит администратор Альбина и предложит на выбор одну из дюжины, имеющихся в наличии девушек. Медленно, всё ещё раздумывая, побрёл к перекрёстку, где можно поймать такси.
Длинный ряд гаражей. На пути встал пожилой мужчина в мохнатой кепке и замасленной телогрейке.
- Извините. Вижу, не торопитесь... - улыбнулся, обнажив верхний стальной мост. - А то я уже пятнадцать минут жду: ни одного прохожего.
- Ну? - Мужик показался Кудинову знакомым.
- Железного коня ремонтирую, но одному никак несподручно. На тормоз бы нажать.
Кудинов вошёл в гараж, втиснулся в кабину автомобиля неизвестной ему марки и начал по приказам владельца, залезшего в смотровую яму, то нажимать, то отпускать педаль тормоза. Нажми, отпусти - слышал он команды и механически выполнял. На улице грязь, непогода, в гараже сыро и воняет, а этому фанату всё нипочём. Приобрёл себя четырёхколёсного идола и поклоняется ему. Впрочем, каждому своё. Об этом ещё на входе в ад было написано.
Наконец фанат вылез из ямы.
- Премного благодарен, - даже слегка поклонился. - А я гляжу, вы меня не признали.
- Не могу припомнить. - Кудинов выбрался из салона.
- Так я ж Федорыч, водитель дежурки. Правда, уже давно у вас не работаю. Меня гаишники прихватили, когда я Ивана Захаровича ночью искал. Подкараулили, гады! Я залупаться начал, мне говорю, человека спасать. Повязали, за сопротивление срок тянул. С тех пор болтаюсь, как... Таксую помаленьку. Да вот худо, машина стала сыпаться, а новую купить не на что.
Он, прерывая рассказ, вытащил пачку сигарет.
- Будете? Нет?.. - предложил и закурил. - Ну, поделом мне. Не выпил бы тогда, может, успел спасти Ивана Захаровича. Ведь его только утром в траншее обнаружили, окоченевшего. Свалился сослепу, когда к нам, прямым путём, добирался.
"Снять вину с человека? - колеблясь, подумал Кудинов. - Подсказать, кто главный виновник гибели Петрова?"
Туман стал гуще. Диск солнца исчез совсем. Капельки воды конденсируются на лице и с подбородка, слетают на плащ. Знакомый девятиэтажный дом с чёрно-белыми квадратами по фасаду. В угловой квартире, на пятом этаже, яркий свет. Там живёт Марк Петрович Мерц - инженер техотдела.
"Зайду", - решил Кудинов и свернул к подъезду. Массивная железная дверь, домофон. Автоматически набрал нужную цифру. С Мерцем он подружился год назад. Марк Петрович намного старше, но обитал один - не то бобыль, не то холостяк. Правда, одиночество его не удручало. Всегда в ровном, если не сказать, весёлом расположении духа. Что влекло к нему? Пожалуй, с ним был откровеннее, чем с другими.
Мерц обрадовался гостю, помог раздеться. С его породистого лица с выпуклыми глазами не сходила приветливая, улыбка. В просторной комнате вдоль стены, до потолка, книжные полки. Под ногами мягкий, ворсистый ковёр. Чистота и порядок. Не только порядок - уют.
- Ужинать будете? - любезно спросил Марк Петрович. - Да, впрочем, что спрашиваю! Сейчас сооружу закусон, а там уж - как хотите.
Он потопал на кухню и принёс несколько тарелок. На одной распласталась поджаренная курица, залитая майонезом, на второй - салат из помидоров с луком, на третьей - тонкие ломтики сыра. На отдельном блюдечке - порезанный и слегка присыпанный сахаром лимон. Принёс и початую бутылку коньяка, который они пили ещё в прошлый раз, да не осилили.
Пока он сервировал, Кудинов прошёлся вдоль книжных полок, потрогал пальцами переплёты, остановился возле фаянсового горшочка, в котором красными непахнущими цветами расцвело неизвестное растение. Выпили по рюмке. Мерц съел лимонный пластик и с аппетитом налёг на курицу, тщательно перемалывая крепкими зубами мелкие косточки. Кудинов ел, не ощущая вкуса.
- Марк Петрович, уют этот дело ваших рук? - задал он давеча возникший вопрос. - Талант домохозяйки имеете?
- Какое там! - Мерц аккуратно вытер пальцы бумажной салфеткой. - Заходила ко мне на днях одна особа, прибралась. Желаете партейку в шахматы?
Не очень хотелось, но надо услужить хозяину. Мерц принёс шахматы и стал расставлять фигуры. Гостю вежливо уступил белые. Кудинов разыграл королевский гамбит.
- Закурить можно? - спросил, задумавшись над очередным ходом.
- Пожалуйста. Хотя посоветовал бы бросить. У вас цвет лица жёлтый.
Кудинов кивнул и водворил на место уже извлечённую сигарету. Будто в самом деле последовал совету и решил немедленно бросить. Он старался быть внимательным, но вдруг, на ровном месте, сделал грубый зевок.
- Вы сегодня не в форме, - заметил Мерц, немедленно воспользовавшись промахом. Перехаживать он не давал и сам не имел такой привычки.
- Да, расклеился что-то.
Хозяин встал и принялся ходить по комнате. Поджарая, ещё молодая фигура, ярко-зелёный халат, перехваченный в талии пояском с бубенчиками на концах. Он иногда брал их в руки и поигрывал.
- Вам сколько лет, Борис?
- Тридцать четыре.
- Хм, вы уже перевалили возраст известной мифологической личности.
"Ага, но учения не создал, учеников не поимел и ни одного человека не воскресил", - эту реплику Кудинов оставил при себе.
- И что примечательно, - не моргнув глазом, продолжил Мерц, - его бессмертная жизнь началась с тех лет, на которых ваша закончилась.
- Как это закончилась? - оторопело спросил.
- Я фигурально. Исхожу из той известной посылки, что русский человек до тридцати живёт. Об этом многие властители дум заявляли. Потом краски жизни блекнут и неизбежно подкрадывается мысль: а что я? для чего я?
Марк Петрович помолчал, словно давая время на то, чтобы гость самостоятельно разобрался и ответил на эти вопросы. Кудинов безмолвствовал.
- Вы же неверующий? - застолбил Мерц следующий по теме вопрос.
- Ближе да, чем нет.
- То есть - ни в бога, ни в чёрта? - наседал он. - Ни в рай, ни в ад?
- Мне трудно представить их реально существующими объектами.
- Что ж, тогда вам ничего не остаётся делать, как признать право других на вашу жизнь. Подыщите, кому её передать.
Мерц говорил непринуждённо, легко. "Выше этого поднялся", - подумал Кудинов.
- Ну, а вы? - спросил он. - К вам это не относится?
- А я не русский, - засмеялся Мерц. - И на меня возраст не действует. Будь у меня дети, я и их принимал бы по расписанию.
- Как английская королева?
- Может быть, - всё улыбался Марк Петрович.
- Может, и я не ко времени явился?
- Что вы, Борис! Вы всегда желанный гость. Мне интересно с вами общаться, - Мерц подошёл к полке. - Заранее простите, но наберусь наглости предложить вам оригинальную жизненную программу.
Он извлёк книгу в твёрдом переплёте и протянул гостю. Кудинов взял из его рук внушительный том. Тёмная обложка, причудливый орнамент и золотыми буквами: "КНИГА ЗОАР". Ради любопытства открыл и обнаружил стодолларовую купюру.
- Никак вербуете? - пошутил он, зная, что Марк Петрович любит шутки.
- Ах, извините, - тот забрал бумажку и спрятал в карман халата. - Нет, я от себя, бесплатно и бескорыстно. Это учение поможет вам сконструировать Вселенную по вашему усмотрению, оставляя в ней или исключая место для Бога.
- Спасибо, - отказался Кудинов. - Я ещё надеюсь сам стать конструктором.
- Как знаете.
Аристарх Петрович оставался радушным, приветливым. Но теперь уже у Кудинова появилось сомнение: Может, действительно не вовремя явился. Он несколько раз поднимался с места. Хозяин удерживал. И только попозже, как бы доказав, что Борис для него желанный гость, отпустил домой. В коридорчике неожиданно признался:
- А знаете, она переезжает ко мне, что называется, насовсем.
- Кто она? - не понял Кудинов.
- Ну, женщина, про которую вы спрашивали.
- Что ж... поздравляю!
- Да ну, чего там. Видите, я хоть и француз, а тоже ограничил свободу выбором. А вы ищите. Ищите и обрящете.
Посёлок уснул. Лишь немногие окна светились или отражённо сверкали голубым мерцанием.
У подъезда Кудинов чуть ли не нос к носу столкнулся с женщиной, лет тридцати, про которых говорят, есть за что подержаться.
"Спешит к Марку, - сообразил он. - У мужика губа не дура".
Входная дверь уже захлопнулась, и она с лёгким замешательством посмотрела на панель домофона.
- Вам в сто семнадцатую, - обернувшись, подсказал.
- Спасибо, - с улыбкой ответила она и внимательно на него посмотрела.
В её улыбке и взгляде заключалось нечто большее, чем просто благодарность. Был интерес и было ответное ожидание следующего с его стороны шага. "А я ведь на промысел вышел, - припомнил он. - Отбить бабу, что ли?"
- Марк вас ждёт, - буркнул он.
Вышел со двора, думая о том, что теперь к Мерцу тоже так просто не зайдёшь. Ибо слишком явно выказал пренебрежение, походя отверг эту женщину, будущую хозяйку дома. Ладно, покончим с этим. Что лезть в их жизнь? Вот только всё меньше круг общения.
Редкие уличные фонари вырывали из темени куски дороги; неярко блестели лужи. Дальнего ничего не видать: ни комбината, ни ТЭЦ, ни других фабрик и заводов. Но и сейчас чувствовалась их незримая работа. Что-то дрожало и гудело, попахивало гарью, маслами и кажется, что Солнечный - гигантская, без перерыва работающая машина.
Ничего не хотелось и никуда не хотелось; Кудинов повернул к своей берлоге. Когда проходил мимо площадки с мусорными баками, то заметил, что там кто-то роется. А позже его накрыла чья-то удлинившаяся от уличного фонаря тень. Он оглянулся: мужик шёл следом. Не напугался, не ускорил шаг, а наоборот остановился, поджидая незнакомца, и уж заранее напрягся. Снулый и сутулый мужчина. Руки в карманах телогрейки, вязаная шапка опущена до бровей. Приподнял голову, и Кудинов признал его, благо теперь над ними исправно горел фонарь.
- Ты что меня преследуешь? - раздражённо спросил он.
- Я - тебя? - мужчина тоже признал, с кем говорит.
- А то! Ночью приходил! - выкрикнул Кудинов, но тут же осознал, что несёт чушь. "То ж был сон!" - Опустил голову и увидел, что на "ночном госте" те самые грязные ботинки без шнурков.
- Ты ошибся, Борис, - хриплым, пропитым голосом ответил бывший начальник смены. - Я к себе иду.
- К-куда к себе?.. - запнулся Кудинов.
Раньше они жили рядом, в соседних подъездах.
- Туда, - Хмельницкий показал рукой на железную будку, через которую проходила теплотрасса.
- Квартиры лишился?
Не ответил.
В невидимом храме начался вечерний перезвон. Оба мужчины замерли и прислушались. Кудинов представил, как отбивает поклоны Василий Иванович Шабельников. "Странно, - ясно подумал. - Главный-то грешник я. А мучаются другие".
Стояли молча.
Кудинов зябко передёрнул плечами.
- А ведь ты зря мучаешься, - с усмешкой сказал. - Это не ты Ивана Захаровича угробил. Это я тогда идею подкинул.
- Оба мы хороши, - Хмельницкий не пожелал уступать вины - привычной своей ноши, без которой уже не мог.
Борис посмотрел на его замшелое лицо и вдохнул неприятные запахи.
- Ступай за мной, Роман. У меня дома тепло. Обогреешься, ванну примешь. И это... я тебе шнурки найду.
- Чтоб было на чём повеситься? - спросил Хмельницкий.
- Ботинки чтобы не потерял. А то ноги застудишь.
Хмельницкий с места не сдвинулся.
- Пошли, пошли! - подогнал Кудинов. - Стесняться нечего, я один живу.
Всё-таки надо восстанавливать разорванные связи. А то самому шнурки не по прямому назначению понадобятся. Других вариантов нет. И пусть бомж Хмельницкий станет первым, на ком можно будет использовать этот шанс.