Наверное, это был слишком наивный, голливудский кошмар. Я шел по коридору со множеством запертых дверей, слишком зелено-обшарпанных, чтобы быть настоящими. Слишком тягучий сон, хотелось пробить его потолок, пробить его мягкое, липкое нёбо, как кулак пробивает упаковочный картон.
Представь, что за этими стенами яркий октябрьский полдень, промытое небо, румянящий ветерок, лучик в светло-кофейном кристаллике глаза; так прозрачно, что хочется разделить восторг с кем-нибудь. Просто тихо стоять, молчать и изредка потихоньку поглядывать, как на щеке под мягким солнцем золотится пушок. Осенние печальные леса почему-то всегда навевают нежность.
Как тебе - нравится здесь? хотел бы, чтобы навсегда?.. Так - на века: просыпаться и засыпать, работать, отдыхать, шелестеть листвой, слушать потрескивающие огоньки поленьев, бродить в слоистом туманном утре - , зная, что вокруг тебя не пустота. Чтобы тихонько-тихонько касаться кончиками пальцев - знаю, что рядом, рядом...
Ванька (тихо). Увольняешься завтра, Антох?
Антон (молча кивает).
Ванька. Сколько по времени ехать?
Антон. ...Я себе пузырь возьму, хули делать еще за сутки?..
Ванька (громко хохочет). А еще с проводницей запрешься, типа - оголодал солдат. (Зевает.) А что на граждане делать будешь?
Антон. К себе в учагу, квалификацию повышать, права есть же, а может, в деревню съебусь...
Ванька (глядя в сторону). Антош, а когда замминистра попросил левое колесо домкратом поднять, ты его тогда поднял?
Антон. Ну да, а чё вспомнил? (Антону давно надоели ржачки про то, как он копался под 'Уралом' с непослушным домкратом и дрожащими руками пытался не уронить свое водительское достоинство. А Ваньку не хотелось просто так посылать на хуй, и Антон просто усмехался, скорее всего завтрашнему дембелю.)
Ванька (Думая про себя). Почему мы так мало общались с тобой? А сейчас сказал бы на ухо: 'Друг! Милый Антоша...'. Разве что не 'солнце', да и 'милый' к нему не идет. С его-то мечтами об учаге... Пацан, потом будет работягой... Опять толпа друзей, как и до армии, а я испарюсь из его мира, стоит ему выйти за КПП. Его растворит в себе удмуртская глубинка, хлопоты над сработавшимся дизелем днем, а вечером - форсирование улиц с компанией. Так до женитьбы, а может, и после.
Ванька. Слышь, ты мне оставь сотовый свой, потом напишешь, как устроился. Или я тебе напишу, как удобнее...
Антон (собирается уходить). Я ж сменю симку сто процентов, как приеду. Я твоего номера у меня и не было-то.
Ванька давно придумал начало жизни, которую должен был прожить на этот раз именно он. Уверенность его росла с каждым взглядом на Антона: как он протягивает руку, как, улыбаясь, смотрит прямо ему в глаза своими темно-каштановыми глазами - они не могли, они просто обязаны были встретиться именно здесь. Даже если для этого надо было пройти месяцы лишений и гнета.
Ванька давно придумал, что они непременно встретятся там, за стенами, непременно случайно, в каком-нибудь набитом автобусе, в котором Антон непременно поедет искать по городу нужные мелочи вроде подшивы или крема-краски для берцев. Ванька непременно махнет ему рукой, напористо протиснется к нему, вежливо, но твердо говоря: 'Разрешите!', и окажется плечом к плечу с Антоном, в самой толкучке. Тогда можно будет ощутить нечаянные прикосновения, которые в другой ситуации были бы более чем неуместными и компрометирующими. Ванька, конечно, нисколько не думал, что он принадлежит к неудовлетворенцам, которые специально ищут случайных встреч именно в такой толчее и этим вполне довольствуются. Я бы, мысленно рисовал он, тихо обнял его, сжал его ладонь в своей, ожидая немедленной реакции... удар, толчок, невидящие от стыда глаза. На этом даже в мыслях он останавливался, потому что фантазия не могла нарисовать дальнейшего развития событий. Уж лучше просто стоять рядом и, нечаянно под напором толпы соприкасаясь, вслух ругать переполненный автобус и городской транспорт вообще.
А потому Антон случайно окажется в наряде по КПП и ночью зайдет к нему попросить сахара, а Ванька предложит ему чаю, а Антон непременно согласится, а Ванька нальет ему почти кипятка, потому что, пока чай немного остынет, можно смотреть Антону в глаза и тихо о чем-нибудь говорить и смеяться от счастья. А потом Антон как-то угадает, что хочет Ванька, и когда будет уходить, задержится сказать спасибо за чай, и у Ванька есть пять секунд на то, что он не смог сделать в автобусной толчее - взять ладони Антона в свои руки, чтобы ощутить чужую кожу и мягкие пальцы. Ощутить первый раз в жизни чьи-то ладони в своих руках. А Антон, хотя и смутится, и застыдится, не будет толкать его в грудь, не будет орать матерные ругательства. Потому что потом, насмотревшись в намечтанные им глаза Антона, Ванька непременно должен расстегнуть ему ворот бушлата, ворот кителя и тихонько коснуться губами пульса на шее, коснуться ключиц, которые непременно будут не закрыты растянутым застиранным воротником футболки. И Антон должен понять тогда, как Ванька тоскует по нему, и согласится остаться еще минут на десять с ним.
Антон (весь красный, застегивая воротник, кричит.) Пидор ёбаный! Охуел совсем!!
Ванька пытается снова обнять Антона, но тот толкает его прямо в лицо и вырывается.
Антон. Мазь ебаная! Пидор грёбаный!! (Убегает.) Ванька бросается за ним, но, махнув рукой, останавливается.
Занавес.
Послесловие. Наверное, кому-то этот текст покажется неладно сшитым и сумбурным, но я хотел рассказать о многом, не затрагивая, конечно, самой грязи. А главное, что я немного выговорился. Остальное судите сами).