Аннотация: Смеховая фантасмагория в жанре литературного прикола о Втором Пришествии незабвенного вождя нашего.
Copyright 2020 Василий Пучеглазов (Vasily Poutcheglazov)
Василий Пучеглазов
Даниил Гарсия Хармкес КОБАКАЛИПСИС
(Вещая былина)
2020 г.
ВЫХОД ДРАКОНА
Впервые имя его прозвучало в начале марта года 2053-го от РХ в столичном
спортивном зале боевых искусств "Братан".
Спортзал был закрытым элитным клубом, и одно то, что он смог войти туда, было
событием из ряда вон выходящим, ибо охрана на входе вполне соответствовала
степени закрытости клуба и была достаточно экипирована огнестрельно, чтобы
обеспечить приватность боевой подготовки клубных членов.
Тем не менее, этот невысокий, тщедушный на вид кавказец неожиданно появился в
дверях зала и отстранённым взглядом своих холодных рысьих глаз окинул светлое
кондиционированное пространство с боксёрским рингом, сеточным октагоном, татами
и пристеночным помостом со штангами и гирями, окружённом различными силовыми
тренажёрами. И хотя везде шла тренировка и ещё кое-какой народ сидел на низких
лавочках у шведских стенок, было впечатление, что людей в зале он не заметил.
Между тем люди тут были, по большей части, серьёзные и авторитетные, а потому к
такой наглости не привыкшие, не говоря о тренере, всей братвой весьма и весьма
уважаемом.
И тренер при виде постороннего сразу на двух ребят своих косанул, а те сразу
стволы выхваченные на незнакомца наставили с двух сторон.
- Ты, чурка, - спрашивает тренер вошедшего только тогда, за руками его следя. -
Ты кто такой?
- Коба, - негромко так этот хмырь отвечает.
- А с охраной что? - продолжает тренер.
- Отдыхает, - сообщает ему тот, который "Коба".
- Ты что, киллер? - не верит тренер, в проём двери за спиной его смотря. - Один?
То есть, понятно, что не один, а то бы охрану не завалил, но, вроде, других
стрелков за ним не просматривается.
- А больше не надо, - роняет этот, и даже пренебрежительно как-то.
- С оружием? - задаёт тренер вопрос на засыпку, чтобы уж не палить в зале зря,
если бескровно можно.
- Зачем? - смотрит кавказец на тренера как на пустое место. - Руки есть.
- Ну, иди, покажи вон, что ты руками умеешь, - кивает тренер на большой кожаный
мешок для бокса и карате.
- Не жалко? - интересуется почему-то визитёр и к мешку подходит степенно, явно
особой спортивностью не отличаясь. - Дырка будет.
После слов этих даже спарринг-партнёры на ринге остановились. Таких заяв тут
пока не слышали. И, главное, от кого?
- Ты бей, чмо, - хмыкает тренер с усмешкой. - Травматология недалеко.
- Ладно, - соглашается Коба так называемый. - Твой инвентарь.
И бьёт.
Да и не бьёт даже, по существу. Не удар, а тычок какой-то кулаком, разве что
очень резкий. Настолько, что и удара как будто не было: чуть плечом двинул, а
кулак уже с другой стороны мешка торчит, пробив насквозь.
- Твою мать, - говорит тренер. -Твою мать.
- Твою мать, - все, кто был в зале, за ним говорят в один голос.
Ибо беспрецедентно. Не укладывается и невозможно. Но факт.
- Вот и дырка, - вытаскивает тот руку из пробитого мешка, и опилки из двух дырок
сыплются в подтверждении. - Предупреждал.
- Эй, друг, - окликает его тренер, такого феномена чтобы не упустить по
оплошности. - А как насчёт миксфайта? Способен?
- С тяжеловесами, - ставит этот условие.
- Не понял, - обалдевает тренер. - С несколькими?
- Со всеми, - уточняет гость ниоткуда. - Сразу.
- Самоубийца? - осведомляется тренер для очистки совести.
"Тяжей" у него семеро, и каждый с любым спецназом потягается. И муху на лету
ударом - такая скорость. И доски ломают и плиты бетонные - кулаком. Мощь
страшная, носороги отдыхают.
Несоразмерно, неадекватно, непредставимо. Ну, абсолютно. Абсурд.
А Коба уже в клетку октагона заходит, не торопясь. Типа ждёт, кто смелый.
- Ну что, парни, давайте, - командует тренер. - Вломите, раз сам выпрашивает.
А парни громилы все, мастодонты, машины для убийств совершенные. И вдруг чурка
какой-то, мозгляк, дохляк занюханный, и - им! И - без весовой категории! И -
всем семерым!
Сумасшедший, конечно, но обидно. А за обиду что? Вот именно. Как клопа.
Забавная, в общем, картина в октагоне: он и они. Шакал и семь носорогов. И
отступать некуда.
Но, правда, он и не отступал. Он шустро эдак вперёд шагнул и первого битюга в
воздух подбросил. Буквально подбросил, лёгким взмахом руки, как куклу резиновую
надувную. А тот через сетку перелетел да всей тушей на соседний татами и
шмякнулся с лёту. Аж пол содрогнулся.
А за те секунды, пока он свой невиданный перелёт совершал, внутри октагона
совсем драматические события развернулись.
Поскольку за ударами, практически невидимыми, мастера миксфайта уследить никак
не могли из-за их скорости, а сила молниеносных касаний этих была такова, что
отлетали они все как пёрышки стокилограммовые и в кучу валились в отключке. Так
что весь бой только эти несколько секунд и длился, а потом груда тел и
победитель отдельно стоящий.
После этого даже "Твою мать!" не прозвучало.
Всякие чудеса в жизни случаются, но всему есть пределы. А тут нет. Наглядно.
- Да, - молвит тренер в потрясении общем. - Тебя только танком.
- Не думаю, - оппонирует Коба из октагона и из клетки к штангам выходит. - Если
все сразу блины на штанге, гриф выдержит?
- Почём я знаю, - недоумевает тренер, недоброе чуя. - Никто до сих пор не
пробовал.
- Ну, пусть поставят, - указывает на штангу Коба. - Урок всем будет, кто
сильней. Как ему кажется.
Разумеется, штангу враз загрузили - по максимуму и всеми блинами. Интересно же,
как умудрится. Махину такую-то.
- Ты её выжать хочешь? - усмехается тренер неверяще. - Или толкнуть?
- Поднять, - отвечает Коба.
И поднимает.
Одной вытянутой рукой эту штангу он поднимает, на ладони. А гриф от тяжести
непомерной дугой выгнулся. А он поднимает и держит.
- Смотрите сюда, бродяги, - ораторствует, держа, наставительно. - И запомните. Я
Коба, и я теперь в этом городе. И стоять у меня на дороге не стоит.
И вдруг как запустит штангу эту со всем железом - со всей дури да прямо в
боксёрский ринг.
Треск, грохот, пыль столбом, весь ринг разворочен к чёрту, как после взрыва.
А Коба мгновенно шасть - и в дверь прошмыгнул как стрела, двое те с пистолетами
и головы повернуть не успели.
Собрался было тренер ошеломлённый сказать что-то, но взглянул на разгром
учинённый и только рукой махнул. Катастрофа, что говорить.
Зато имя это, "Коба", крепко тогда на ум легло - всем присутствующим.
К-Б
А вскоре пошли по городу слухи. И странные слухи, прямо скажем.
Социально-ориентированные.
Сперва всё в рамках нормального криминала было. По бандюгански, но рядово.
Ординарно-обыденно по меркам клептократической современности.
Один банк коммерческий грабанули неведомые налётчики, потом другой, но грамотно,
без жертв, только охрану вырубили на немного.
Правда, на удивление, самих злодеев никто не видел и даже камеры наблюдения
никаких фигур не зарегистрировали. И на всех камерах стоп-кадр обнаружили, как
раз на время изымания денег из сейфов. А сейфы, при этом, без взлома открыты
были, что наводило на мысль.
Но банкиры клялись-божились, что ни при чём, что у самих теперь проблемы.
Вкладчикам-то отдельным всё равно платить придётся и все их вложения возвращать
с процентами, отмазки они не принимают с их ОПГ влиятельными.
Но в целом, расклад поначалу обычный был: одни крышуют, другие подламывают
втихаря, а третьи такие непонятки к разборкам готовят. Капитализм, короче. С
бандитским лицом. Хоть и в форме уже частично.
А вот дальше - необъяснимое. Очевидное-невероятное просто. Непостижимое здравым
смыслом.
Деньги эти изъятые стал народ в своих почтовых ящиках находить, тысяч по
десять-двадцать, как это при расследовании по сериям банкнот выяснилось. Причём
не в элитных домах, конечно, а в самых что ни на есть микрорайонных и
коммунальных. А с деньгами маленькая записочка на принтере: "Грабь награбленное!
К-Б".
Отметим, что тогда с Кобой раздачи эти робингудовские никто не связал, и имя его
не вспомнили. Так что "К-Б" подписное по смыслу расшифровывали. Цитатка-то про
"грабь" из Ленина В.И. была, лозунг его знаменитый в Революцию Октябрьскую чуть
ли не полтора века назад, а значит, аббревиатура загадочная означала
"коммунисты-большевики" и не что иное.
Ну, посмеялись над приколом историческим, оценили юмор своеобразный, и
грабителей искать продолжали.
А их нет, грабителей. То есть, ни следа нигде. На плёнках с камер охранники
вдруг падают ни с того ни с сего и тут же стоп-кадр начинается. И сейфы пустые
открытые - как результат. И никого - ни в банках, ни в подъездах у ящиков этих
почтовых.
А грабежи не прекращаются, между прочим. И что хуже и безобразней, уже и
хранилища обчищать начали - те, что с валютой, с брюликами и с золотишком в
слитках. А каково это работяге неимущему брусок такой золотой воткнутым в свой
ящик увидеть сранья, на работу спеша? Или пачку зелёных сотенных США извлечь с
изумлением? Или фунтик газетный с полу поднять, ящик обшарпанный из интереса
открыв, с парой бриллиантиков на полугодовую зарплату? И всё - от того же "К-Б",
с приписочкой антитолерантной.
Банкиры, понятно, спецслужбы на уши поставили, не говоря об угро, а те уж и всех
информаторов-осведомителей подключили, и прослушку, и сыскарей пустили - якобы
по следу, если бы след был. Но - вотще, как классики наши дореволюционные
восклицали. Втуне, одно слово. Без пользы и вообще всуе.
Народ, впрочем, ликует постепенно, по мере охвата благодеяними, и возвращать
анонимно дарованное не склонен. Не согласен народ возвращать ничего, как его ни
призывают. Не сочувствует он почему-то банкирам и в положение их не входит. "Они
же, - говорит, - в моё не входили".
А в почтовые ящики всё новые транши поступают - по всему городу. А
соответственно, и самосознание трудящихся горожан поляризуется - в плане "они и
мы". Оно ж одно дело, когда где-то и не твоё, и совсем другое, когда у тебя в
ящике в полное твоё владение. Тут невольно и лозунг ленинский - как маслом по
сердцу. Правда же истинная, разве не так? И почему, спрашивается, у них есть, а
у меня лично нет? И жгучий вопрос социальной справедливости уже на повестке -
когда бабки такие в ящике ниоткуда.
Но органы, надо отдать им должное, этот вопрос как раз и прохлопали. Прошляпили
зарождение социального расслоения в идейной сфере. Упустили из виду пагубное
влияние присвоения чужой собственности на неокрепшие умы гражданского общества.
Понадеялись на социальное согласие, национальное единство и ОМОН. Уповали
халатно на солидарность межклассовую, житейскую разобщённость, лень-матушку и
русский "авось".
А "авось" их подвёл в данном случае, власть, так сказать, имущих. Транши с
награбленного весомее оказались, значимей и существенней. Алчность с
корыстолюбием победили безоговорочно.
Двух месяцев не прошло, а, считай, всё неэлитное население с нетерпением
следующих ограблений ждало и в свои почтовые ящики жадно заглядывало. И не
разочаровывалось.
Бомбилово это беспредельное и на правительственном уровне уже обсуждалось, и
разносы ответственным лицам устраивались, и указания директивные спускались в
инстанции, вплоть до отстранения от должности. А следом - ещё банк внаглую
обнесён среди бела дня, несмотря на все средства защиты и военизированную
охрану. И новые транши трудовому народу в ящики.
В конце концов, до главы державы дошло. И сам Ф.Ф. лично докладную записку о
чинимых бесчинствах просмотрел и главного по безопасности немедля на ковёр
вызвал.
- Ты это, голубь сизый, - смотрит он на ещё генерала недобро, и у того душа в
пятки от этой недобрости. - Ты чем там думаешь?
И только генерал ответить хотел - чем, как он ему подсказал.
- Жопой? - И смотрит в упор. - Ты помнишь, как наш глобальный национальный
проект называется? Или маразм старческий не долечил?
- Долечил, помню, - генерал с готовностью. - Проект "Вечный покой".
- Правильно, - Ф.Ф. наставительно. - Стабильность державности и державность
стабильности. Я, понимаешь, такие средства бюджетные трачу на омоложение кадров
- стволовыми клетками, чтоб только бессменность социальной гармонии соблюсти и
обеспечить, а кадры что в твоём лице?
- Что в моём лице? - генерал моложавость свою ощупывает, стволовоклеточную, не
догоняя сразу по недолеченности.
- Кадры бдительность потеряли, - гвоздит Ф.Ф. - И страх. Что за дела у тебя?
Почему мне банкиры плачутся?
- Грабит их кто-то, - рапортует генерал, навытяжку стоя. - Всех подряд.
- Кто-то? - переспрашивает Ф.Ф. - так, что кровь в жилах льдом стынет. - И ты не
знаешь?
- Выясняем, - вякает генерал неосторожно.
- Да ну? - в ответ с нескрываемым глумлением. - И чего не хватает? Мозгов?
- Они, суки, всё из банков народу раздают, - сообщает генерал ключевой пунктик.
- Знаю, читал, - презрительно. - С народом ты разберёшься, тут мне тебя учить не
надо. Введём ЧП, и повальные обыски поквартально. Кто не сдаст вовремя - на
нары.
- Сделаем, - генерал верноподданно, зенками поедая, испитыми.
- Ты мне козлов этих сделай, - осаживает жёстко. - Криминал подключи. Даю
неделю, потом поедешь в Норильск майором.
- Кем?
- Лейтенантом! Доклад ежедневно.
И вернулся за свой державный письменный стол - к неотложным распределительным
заморочкам.
А генерал - к себе в ведомство. И тотчас с партнёром по бизнесу связался. И
встретились тет-а-тет в условленном месте в отдельном кабинете ресторана "для
своих". Короткий был разговор, но содержательный. Реальные мужики оба.
- Кто банки в столице бомбит?
- Похоже, залётные. Своих я уже шерстил.
- Найти надо, Ф.Ф. наехал сегодня, неделю дал. Не то меня с должности с
понижением, и ты в пролёте.
- Это херово.
- Крайне. Найди их - за мной не заржавеет.
- Верю. С "К-Б" их одна наводка есть, может быть.
- А именно?
- Босяк один объявился в моём спорт-клубе. Крутой, вроде. Пацаны говорят -
супермен в натуре.
- И что?
- Кликуха его "Коба". Имя или погонялово - неясно. Братва о таком не слышала.
- "Коба"? И "К-Б"? Да, возможно. Давай ты тогда по своим каналам, а мне пока
сотовую связь профильтруют и телефоны. Если выловят что, сообщу.
- Замазано. Человек не иголка.
И разошлись дружески по своим Майбахам с водилами - босяка Кобу совместно
ловить.
ОБЩАК
И в ту же ночь чудовищный прецедент случился. Вопиющий факт и беспредел, не
имеющий аналогов. Даже в анналах уголовных.
Общак воровской бомбанули ночью. Весь подчистую. А там немеряно.
Притом общак не в банке, небось, хранился, а в безопасности абсолютной, с
гарантией стопроцентной.
На хате полковника он хранился, главного по борьбе с коррупцией.
Сумки челночные, купюрами крупными и валютой набитые и скотчем перетянутые. Две
комнаты сплошь, до потолка одна на другой. Заморишься пересчитывать.
И дом охраняемый служебный, и замки цифровые, и дверь танком не прошибёшь, с
десятью степенями защиты.
А утром - пейзаж после битвы: дверь настежь, комнаты пустые, полковник с лицом
искажённым на ковре в салоне, посиневший от ужаса. И квиточек знакомый на
бездыханной груди. Только с приписочкой лапидарной. "Грабь награбленное! Как
бешеных псов. К-Б" - так вот теперь.
Ну, это уже... Это... Слов же нет в словаре - хоть и матерном и на фене...
И не убийство. Своей смертью сдох. Околел по неведомой причине.
Но жуткой. Лицо - прямо в фильм с упырями. Понятая в обморок хлопнулась, хоть и
сама капитан по званию. Тут тебе не подследственных метелить, тут коллега. И так
нестерпимо. Проняло.
Мужики реальные даже и не встречались по этому поводу дополнительно. Понятно же,
что кинули. Их. Что непредставимо.
Молчат оба поврозь, аж зубы крошатся стиснутые. Их!
И расшифровки, и расшифровки на служебном столе, включая Интернет. Но про
Сталина все.
А при чём тут Сталин? Откуда тут Сталин? Какой тут Сталин, мать вашу, когда и
Советский Союз давно забыли?!
Нет Сталина и не может быть. А Коба есть, есть - доподлинно. И сумки все с
миллиардами у него.
А по всем тюрьмам и зонам малявы летят - кто что по Кобу слышал?
А братва на воле в бригадах своих и ОПГ ту же тему перетирает по всей родной
необъятной.
А менты всех ханыг подряд прессуют - может, среди бомжей отирается.
И ничего. Ни Кобы, ни сумок.
Зато на майках у молодёжи "К-Б" появился - во всех видах. И у студентов, и у
шпаны, и у бандитов некоторых. Бренд типа. Прикол такой.
И на стенках уже повсеместно - как граффити. "К-Б" всеми цветами радуги, в
подъездах и то. И на заборах - аршинными буквами.
Да и немудрено. Транши опять по всем ящикам, с припиской в записочке: "Грабь
награбленное! Час близок. К-Б".
И все органы бессильны. Ни зацепки. И неделя у генерала на исходе - до новых
погон без выслуги.
На грани, в общем. Структурный коллапс системы мафиозно-отлаженной. Бабло для
смазки попёрли, твари. Все контакты буксуют.
И главное, опустил всех кто-то. Унизил до параши. И кого?! Кого?!
Паханы друг на друга косятся, доверия нет, каждый каждого подозревает. Так и до
новых разборок недалеко - стенка на стенку, с автоматами и гранатомётами.
Гангстерские, ты ж понимаешь, войны, как в Чикаго. Накладно и непродуктивно.
Главный авторитет, дружбан генерала этот, компаньон по трафику, разруливает как
может, но назревает. Все тёртые, все крутые, все со своими армиями. Даже искры
не нужно - чтоб полыхнуло.
И тут вдруг. Без всякой видимой. Как гром среди ясного.
Звонок.
На сотовый главному, без номера.
- Ну, как? - голос чей-то насмешливо. - Забегали, урки?
- Кто это? - А он и так в ярости какой день подряд. - Ты где номер взял?
- В мусорнике нашёл, - издевается. - На помойке. Это Коба. Прозвище у меня
такое, слыхал?
- Общак - твоя работа? - сразу в лоб, на мелочи не размениваясь.
- А то чья же, - издевается неприкрыто. - Хочешь вернуть?
- Все хотят, - едва сдерживаясь. - Ты хоть представляешь?
- Я хоть представляю, - издевается, провоцируя всячески. - Можете получить
обратно, но на условиях. Моих.
- Процент тебе, что ли?
- Обойдусь, не нищий. Речь я хочу держать на сходняке, судьбоносную. Но перед
верховными паханами - всеми сразу. До завтра организуй приезд-прилёт отовсюду, и
часикам к пяти вечера пусть подтягиваются.
- Куда?
- Куда - это уж на тебе. Устрой где-нибудь изолированно и в полном уединении. И
без сопровождения, само собой.
- Коню понятно, что без. И оружие сдадут на входе. Твою неприкосновенность
пообещать?
- Не смеши. Бабки-то у меня, со мной лучше вежливо. Утюг и паяльник забудь - не
поможет.
- Смелый ты больно.
- Завтра убедишься. Позвоню за час до, назовёшь место.
- Надеюсь, подставы не будет.
- Думаю, ты везде проверишь заранее, чтоб не нагрянули. Созывай паханов и жди
звонка. Я Коба, не перепутай.
И отключился на том конце без номера и определения местонахождения. Оставив в
бешенстве и неистовстве - антикварную мебель крушить и всю страну обзванивать.
СХОДНЯК
И состоялось оно назавтра, намеченное мероприятие.
На дебаркадере речном в черте города по высшему разряду с фешенебельным
рестораном и номерами для интимных встреч.
Паханов человек двадцать насобиралось, страна-то не маленькая. И разоружать не
потребовалось - все сознательные. Тем более, эскорты неподалёку на берегу в
рощице прибрежной. Только свистни.
А светло ещё и день тёплый, так что на верхней палубе все. Курят да свежим
воздухом дышат молча. Слово их дорого стоит, каждого. А тут никто вообще не
врубается - как это фрайер какой-то всех на раз наклонил и живой ещё?
Тусуются, значит, порознь, по отдельности, на палубе верхней открытой, ждут
информации внятной от главного организатора. Такой сходняк на их памяти впервые.
Не пацаны, чай, чтоб все дела бросив, экстренно.
А тут и главный на палубу поднимается, озабоченный.
- Суть ситуации всем известна, - начинает без вступления. - Менты о сходняке
нашем не знают, я проверил. Если что, меня известят. До приказа и выезда. Теперь
по теме. С этим козлом я сам толковать буду. Если добром не выйдет, будем
прессовать. Только тогда, и осторожно. Уже и весь бизнес стал без бабла, и зону
греть нечем. Он сказать сперва должен, тварь.
"Не тварь, а Коба", слышат вдруг все на палубе.
И оглядываются все разом на голос.
И стоит на палубе на корме невзрачный такой, неприметный. Кавказец на вид.
Только вот внешность его никто потом описать не мог, сколько уцелевших
официантов ни опрашивали.
Даже одет непонятно во что - то ли рубашка под горло, то ли пиджак, а может, и
китель без погон. И возраста он вроде как неопределённого - то ли тридцать, то
ли пятьдесят. Но чернявый - тут все сошлись. И щетина как будто, с усами. Но,
может, и впечатление. Кавказец же.
- Коба меня зовут, - говорит он, возникнув ниоткуда. - Ваших имён не спрашиваю,
да у вас их и нет. Погоняла одни, типа "братки тунгусские".
Ну, понятно, кто-то из паханов не стерпел.
- Ты, чмо, - кто-то этот живой интерес проявляет. - Ты кто вообще?
- Вообще - абрек, - молвит с лёгким акцентом. - Защитник простого народа. А ты
кто, Блеф Понтийский?
- Я Лев Балтийский, чмо! - возмущается справедливо. - Да подо мной, чмо,
пол-Сибири!
- Правда? - И в глаза пахану проницательно смотрит. - А, лесорубы чёрные,
кругляк в Китай круглосуточно... Тайгу вырубаешь, отечественную, лёгкие планеты?
И тотчас к другому пахану шагает - лицом к лицу.
- А ты на чём мародёрствуешь? - И тоже прямо в глаза ему, недружелюбно. - Вижу,
вижу. Крабы камчатские в Японию, да? Своих местных чукчей исконного промысла
лишаешь?
И к следующему - с тем же.
И что удивительно - прозорливо каждого по имени называет, кроме погоняла. А они
уж и сами свои имена забыли. И как в глаза посмотрит, сразу же всё о сфере
влияния излагает подробно, всю подноготную. Словно читает по глазам.
Четверть часа не прошло, а он уже обход свой заканчивает. Мочить-то его за
наглость - запрет исходный. А он как знает, что не тронут. Глумится по полной.
Обошёл всех, тайны блатной регионализации огласил принародно, и к главному
авторитету обращается. Фамильярно и панибратски. Без страха и трепета, об
уважении не говоря.
- А ты, босота, кем был? - взгляд свой в него вонзает, рысий и бешеный. - Ты
классово близким был. А теперь?
И что ты ему ответишь на глупость такую?
Хоромы-то налицо, вместе с иномарками коллекционными, и виллами зарубежными, и
счетами валютными на страшно сказать сколько.
- А теперь ты буржуй, - резюмирует резонно. - Плутократ, толстосум и кровосос.
И не успел тот отреагировать, матюком хотя бы, как продолжение следует,
кульминационное.
- И все вы буржуи, - заявляет сурово, опять на корме стоя, возле флагштока с
флажком прикольным, красным с серпом и молотом. - Все захребетники и ренегаты
безродные. И подлежащие.
До паханов речь его лишь частично дошла, они историю не учили и лексиконом
до-постсоветским не владели по политической безграмотности.
Но он эту речь свою дополнил. Воочию, прямо скажем, продемонстрировал. Довёл до
сознания, тогда ещё не угасшего.
Ибо едва он слово заветное произнёс, как по периметру палубы вдоль перил завеса
огненная заполыхала. И ни бензином она не пахла, ни дымом каким, пламя одно
беспримесное - и всё.
Паханы - народ не пугливый, удивились только в первый момент.
А во второй момент абрек этот, Коба, ещё одно волшебное слово сказал. Последнее
для присутствующих.
- Калёным железом, - сказал.
И плюнул на палубу.
И тогда вот страх бы, наверное, обуял, кабы не так внезапно.
Официанты снизу свидетельствовали, что мгновенно вся палуба - как топка.
Взревело - и в небо столбом огня. Минут семь сплошь пылало, а потом - пшик, и ни
искры. Одно железо оплавленное и трупы обугленные. Все двадцать один. Очко.
А Коба-кавказец то ли был, то ли не был. Проблематично. Может, клиент
засидевшийся или обман зрения. Или один из сгоревших, скорей всего. Иначе как
объяснить?
Дебаркадер же, ясным погожим днём, куча бойцов на берегу ожидает с арсеналом.
Мистика тут неуместна.
Беспилотник, видать.
ВЕЛИКИЙ ПЕРЕДЕЛ
Печальный денёк выдался для криминалитета страны.
Вся верхушка - разом. Многоголово. В скорбном молчании братва застыла у
памятников гранитных надгробных в полный рост с любимым "Бумером".
Но ненадолго.
Месседжи в тот же день прилетели - на личные ноутбуки и планшеты. Информация
документальная. Слив оперативного материала.
Причём на корешей компромат, на подельников ближайших. Каждому своё по всем
регионам.
А каждый же сам не промах. Много чего - если копнуть. И кто-то копнул таки -
каждого.
И учинился кипеж всеобщий по всем территориям рекетирским и сферам влияния. Брат
на брата пошёл общенационально, банда на банду, бригада на бригаду. И все стволы
бандитские в ход пошли, и автоматы, и пулемёты, и системы залпового огня
новейшие. Ни паханов уже, ни смотрящих, все против всех безальтернативно. Война
повсеместная. Передел глобальный - по всему спектру.
Менты не суются, армию в зоны боевых действий не направляют, после конца
разборок, мол, зачистим и тела с улиц уберём.
А на улицах беспредел. Хаос неуправляемый. Жители под огнём короткими
перебежками.
Война же по городам, отморозки повсюду с огнестрельным оружием, и чем таких
усмирять? Те личный состав берегут, те геройствовать не согласны. Не
демонстрации, как никак, с укорами оппозиционными. Сами разгон устроят - любому
подразделению. А время мирное, а война сугубо на криминальной почве, а пусть и
перестреляют друг друга, уголовщины меньше будет.
И в самый разгар - нежданно-негаданно - массам широким населения столичного в
ящики их почтовые. Опять обламывается - с общака воровского. И даже хотя
населения миллионы, но если вот триллион один на них разделить - прикинь! Пачки
еле в ящики влезли.
Только записочка к ним уже другая. Прямолинейная уже, в духе сложившейся
криминальной ситуации и бездействия властей предержащих. Инструкция уже, в
принципе. И призыв.
"Час пробил! Завтра все на улицы! Власть народу! К-Б (Коба)".
И закипели страсти!
Ночью никто почти и не спал - спорили все, кричали дискуссионно, призыв Кобы
какого-то обсуждали. И, вроде, как будто крайними быть не собирались и рисковать
по дурости тоже, но отзвук не утихал в душах. Резонанс заведомый креп, и
мятежность подспудная всё же взыграла невольно - после выпитого на пачку из
ящика. А там же ещё на месяц, как минимум, - обеспеченности и независимости.
Очень бунтарскому духу способствует. Ну и из любопытства. В любой момент
отколоться можно, если массово. Никто же специально не гонит.
Естественно, довели о настроениях масс - до генерала вышеупомянутого. Звонком
немедленно, а потом донесениями - валом. И писули из ящиков ему на стол - кипой.
И не скрыть, не утаить, не предать забвению. К главному надо срочно, и там и там
клин. Но если уж, то с музыкой.
Примчался и снова навытяжку в кабинете.
- С докладом я, - рапортует.
- Ну? - жёстко. - Совещание отложил, по твоей милости.
- Коба, - тихо роняет и записочку провокационную протягивает. - Только что. По
всему городу - приложением.
- К чему? - берёт брезгливо.
- К бабкам из общака пропавшего, - докладывает. - Суммы значительные - для
рядовых граждан.
- Распределение нетрудовых доходов, - задумывается после записки призывной, в
формулировки вчитываясь. - Что-то мне это напоминает по тексту. Ты историю
партии помнишь, КПСС?
- Смутно, - признаётся. - Я тогда совсем молодым был.
- Хоть мы и атеисты, - прикидывает в размышлении.
- Православные, - подсказывает услужливо.
- Ну да, такие, - соглашается. - И в чудеса мы не верим. Но...
И умолкает в глубоком раздумье.
- Но что? - не выдерживает.
- Но мысль мою мы проверим, - подытоживает. - К полночи организуешь оцепление
Красной площади. Чтоб ни души, полная блокада. И подгонишь специальную технику
за мавзолей, максимально компактную. Заранее и не привлекая внимания.
- Какую технику? - в изумлении. - Для чего?
- Для бетонной плиты, - посвящает в тайну. - И выемки свинцового гроба.
Секретная эксгумация. Доставишь нужных специалистов - которых потом не жалко.
Понял?
- Ясно, - кладёт на ум. - Зачистка по окончании.
- Посвящённых двое - ты и я, - предупреждает. - Остальных поставлю в
известность. Если, конечно, не бред.
- А могила хоть чья? - выясняет осторожно.
- Тест на догадливость, - ухмыляется неприятно. - Покажу на месте - тупым.
И ночью - во мраке за мавзолеем, в локальном свете софитов.
Ф.Ф., на площадь спустившийся, у бюста вождя, у могилы указанной. И генерал - у
того же бюста, в изголовье. И кран подъёмный - маленький гусеничный для дорожных
работ - над плитой надгробной. А крановщик с ещё одним в спецовке крюки на
тросах к плите подводят на освещённом участке.
- Э, товарищи! - крановщик вдруг зовёт по старинке - от неожиданности какой-то.
- Тут непорядок у вас!
- Чё ты несёшь? - генерал грубо, по-солдафонски. - Какой ещё непорядок?
- Плиту уже поднимал кто-то, - разъясняет ему крановщик. - Сдвинута она, вон
щель видите?
- Совсем охерел?! - генерал было.
- Ты плиту поднимай, - пресекает Ф.Ф. руководяще. - Меньше умничай.
- Да мне-то что, - бухтит крановщик, крюки заводя и подцепляя. - Вы начальники.
И садится в кабину, и поднимает плиту, и кладёт рядом с открытой могилой
бетонной. И вылезает, чтоб отцепить и гробом заняться, свинцовым.
- Погоди-ка, - останавливает его Ф.Ф. - Посвети-ка вовнутрь.
И падает яркий свет на гроб в яме бетонной, и освещает оконце прозрачное на
гробе - для лица усопшего.
А лица за оконцем нет.
И крышка гроба, при погребении болтами привинченная, сдвинута кособоко без
всяких болтов.
- Ага, - говорит Ф.Ф. - Так я и думал.
А генерал ничего не говорит, только рот свой разинутый закрыть пытается. Как сом
на песке.
- Ну-ка, спуститесь кто-то туда, - велит Ф.Ф. хладнокровно. - Крышку на бок
поставьте, чтобы мы видели.
Крановщик ослушаться не посмел. Спустился, выматерился, поднимая, и поставил как
сказано.
А в гробу форма только, с погонами золотыми с большой звездой пятиконечной.
Форма - и только.
- Вылазь, - командует Ф.Ф. - Плиту на место, рот на замок.
И на генерала с выражением смотрит. И тот кивает понятливо.
- Когда приберёшься, доложишь, - бросает двусмысленно перед уходом. - Я до утра
у себя.
НАРОДНЫЙ ВОЖДЬ
И наутро грянуло.
Только народ глаза продрал после дискуссий застольных, а за окнами по всему
городу в динамики: "Пора! Пора! Пора!"
А на улицах автобусы даром к метро везут, и метро бесплатно. И все поезда в
одном направлении идут - к центру.
И активисты везде народ направляют - организуют - призывают весело.
И все про свою встречу с Кобой рассказывают воодушевлённо - этой ночью, ровно в
полночь. А их сотни - всех. И с каждым отдельно и индивидуально. Со знанием
струн душевных. И с личной благодарностью за предстоящие хлопоты - от всего
сердца, чтоб уважение выразить, в денежном эквиваленте.
Да кто ж после этого не окажет посильное? Тем более, и делов-то всего. Чай, не
на баррикады.
И съезжается, и стекается всё больше и больше, и из метро поднявшись, вширь
распространяется, чтоб на главное посмотреть. И менты, тоже проплаченные,
взирают индифферентно. Не вяжут и паспорта с пропиской не требуют для
предъявления.
Но на площадь входы блокированы. Стоят в шлемах и со щитами неприступно, живой
стеной.
А народ прибывает. И на проспекте уже, и на мостах, и в парке приречном
толкутся. Активисты событие обещали историческое - со слов Кобы. Немыслимое
доселе. И без протестов каких-то, могущих пострекнуть. Сугубо мирно и без
непосредственного участия. Чисто посмотреть.
И набережные уже все запружены, и улицы прилегающие. Сплошная толпа кольцом
вокруг, на километр примерно. А люди всё едут, всё идут, всё впереди стоящих
спрашивают.
А внутри кольца, в эпицентре, в кабинете уже фигурировавшем - генерал тот же
перед главой тем же.
- Это что такое? - на окно кивая. - Почему?
- Неясно, - мямлит в прострации. - Народные гуляния, вроде как. Ни лозунгов, ни
требований.
- Меры какие? Твои предложения.
- Ну, вертолётами, разве что, - с сомнением. - Танки не справятся.
- Это всё? - с сарказмом. - Ракетами, может быть, баллистическими?
- Но сомнут же, - оправдывается. - Их же тьма.
- А переговоры?
- Не с кем пока. А то бы выявили и всех зачинщиков - с огневых точек. Снайперы
давно расставлены.
- Уже разумней. И водомётами потом. Побольше стрельбы, но боевыми - в крайнем
случае. Чтобы закаялись с манифестациями. Разгон по полной, с автозаками и
реальными сроками за противоправные.
И тут телефон зазвонил на столе. Один из. Селекторный.
- Лидер их появился, - снизу докладывают. - Стоит перед оцеплением.
- Вот тебе - для переговоров, - непререкаемо. - Иди, разбирайся на месте.
Оно не по чину, конечно, - самому к толпе, но перечить - себе дороже. Не та
критическая ситуация.
Так что самолично выходит, с погонами генеральскими. И сотовый в руке - для
отдачи приказов в экстренные моменты.
Выходит из-за щитов и видит человечка перед собой. Мелкого в сравнении.
Тщедушного и плюгавого почти. И нерусский ещё, морда небритая, рябая. Во френче,
однако, сером, и в сапогах мягких коротких. Зачуханный старомодно, только из
сакли вылез. Соплёй перешибёшь, а наглый. По глазам судя.
- Ты кто? - генерал снисходит пренебрежительно. - Коба, что ли?
- Я-то Коба, - нагло до невозможности. - А ты что, начальник по разгонам?
- Считай, что так, - неприязненно. - Есть что сказать мне?
- Есть, - цедит сквозь зубы. - Езжай-ка ты генерал в своё ведомство.
- Это чего же вдруг?
- Езжай, - продолжает. - И сдай все дела заместителю. И застрелись.
- Как? - не доходит от неожиданности.
- Из табельного оружия, - поясняет. - Лучше сейчас. Советую.
- А то что? - не верит своим ушам.
- А то показательный процесс. Поздно будет.
- Так ты чего? - закипает. - Угрожаешь?
- Угрожаю, - невозмутимо и не шутя. - Кто не с нами, тот против нас.
- А дубинкой по харе? - предлагает взамен. - Готов?
- Я предупредил, - заканчивает беседу. - Приказывай - если жить надоело.
Генерал сгоряча и приказал. В сердцах. На свою голову.
Щиты пластиковые прозрачные разомкнулись, чтобы опять генерала прикрыть, шеренга
широкая вперёд шагнула, дубинки длинные предъявляя, и масса людская чуть назад
подалась инстинктивно. Но куда отступишь, когда сзади народу на километр. Как
бить начнут, побегут в панике, в толкучке спасаясь. На то и расчёт.
А Коба стоит один - на пути шеренги. Стоит, усмехается, напрашивается. В смысле
- по харе.
А потом руку поднял, в кого-то в шеренге указательным пальцем тыкнул и пальцами
щёлкнул.
Он тихо как будто щёлкнул, пальцами-то, но у всех вокруг уши вдруг заложило от
щелчка его. И щиты прозрачные метровые треснули вдоль всей шеренги, лопнули
оглушительно, кусками расколотыми на руках повиснув.
И дубинки все, чёрные, предъявленные для устрашения, на глазах многотысячных
изумлённых заизвивались в руках их держащих и зашипели змеино, потому как змеями
сразу и стали, гадюками чёрными скользкими, яростно вырывающимися. И под забрала
прозрачные шлемов ныряли гадюки молниеносно, в лицо впиваясь за хвост их
схватившим, и шеи стремительно обвивали петлями удушающими, и бронежилеты
насквозь прокусывали, сердца наружу выдёргивая, кровью брызжущие.
Распалась тогда шеренга сплочённая с воплями и метаниями, кинулись гибнущие
бойцы кто куда в ужасе и смятении, и толпа опять назад шарахнулась - от жуткой
картины и зрелища. Но на месте осталась - поневоле.
А Коба степенным шагом вперёд пошёл - сквозь остатки шеренги и к генералу.
И бежал генерал постыдно в малодушном страхе. Бежал, крестясь на бегу и "Чур,
чур!" вопя истошно. Бежал сломя голову через площадь к собору петушковому
многоцветному. И в двери запертые вломиться хотел с разбегу, железом окованные.
С криком "Изыди!" как долбанулся со всего маху - и грянулся со ступенек вниз
головой размозжённой, в луже крови безжизненно коченея.
А на двери, где он черепом приложился всмятку, кровью его надпись
церковнославянски вызмеилась: "Собаке собачья..."
Коба же с площади исчез невзначай в общей беготне, но тут же в кабинете очутился
- известно, в каком. За креслом хозяина кабинета. И смотрит через плечо - в
секретные документы.
А у хозяина спина холодеет - от присутствия за спиной. Он к ящику руку тянет, с
пистолетом на чёрный день. И в экран компьютера смотрит - кто там сзади. Но пуст
экран, пуст внезапно, пуст и бездонен.
- Страшно? - Коба ему на ухо тихо. - Не ждал?
- Ждал, - отвечает, замерев в кресле. - Зачем опять?
- Затем, что приспело, - говорит и из-за кресла выходит - пред ясные очи. - Моя
страна, мной созданная. А вы кто?
- Мы - всенародно избранные, - объявляет декларативно. - Демократическими
волеизъявлением.
- Временщики вы, - обрывает беспощадно. - Перерожденцы номенклатурные. Предатели
великой идеи.
- Какой? - не может бред этот слышать. - Мировой Революции? Проходили уже,
спасибо.
- А у вас что? - костюм от Армани взглядом оценивающим окидывает. - Чистоган да
нажива?
- Хотя бы, - не уступает. - Им разве плохо при нас? Лучше же, чем раньше.
- Лучше, - не спорит Коба. - Но без цели. Они, массы, цель в вожде обретают, а
из тебя какой вождь? Простой человек он никто, он нуль в объективной реальности,
он укрупнить себя хочет, а как, если ни ума, ни таланта? Он оттого и народные
массы, что иначе не укрупняется, только сообща. Он в массах великим становится,
и вождь эту его великость выражает - и всеми идеями, и самой личностью. И
главное - целью объединяющей. Для вас народ фикция, для вас он мещане
разрозненные...
- Да мещане и есть! - встревает правозащитно. - Кто ещё они?
- Они никто, каждый, - излагает просветительски. - Потому-то они и сила. "Кто
был ничем", помнишь? В каждом копится до поры до времени, каждый чем-то хотел
бы, каждый в вожде личность свою воплощает, совокупную. Если вождь это, а не
"волеизъявительный". И цель великая. И смысл в ней настоящий.
- Ну, бред же, бред! - взрывается от такого ликбеза. - Исторически же доказано!
- История это я, - изрекает. - Заруби себе. Сейчас вызовешь телевиденье, все
каналы.
- Для чего?
- Для исторического момента. Через час на камеры на мавзолее передашь мне
власть.
- Я - тебе? Как преемнику?! - заходясь уже. - А не пошёл бы ты?!
- Пойдёшь ты, после. И не преемник, а основатель. Если добром.
- А если нет? - вызывающе по недомыслию.
- На виллы свои не полетишь - в Испании. Или в Швейцарии, в Англии, в Эмиратах -
сколько их у тебя за бугром? Ты ночь не спал - капиталы свои выводил из страны,
- думаешь, я не знаю? Лети уж, купайся в роскоши, погрязай в богатстве
неправедном, всё равно все близкие там. Или не сетуй.
- И ты отпустишь? - вмиг образумливается на осведомлённость непостижимую.
- Зависит от поведения. Самолёт же, поди, готов где-то, ты предусмотрительный.
Мирно и без эксцессов разумней. А ляпнешь что лишнее, альпиниста к тебе пошлю. С
альпенштоком.
- И тут без евреев никак, - вздыхает. - Ладно, вызываю тогда телевизионщиков.
И на селекторе кнопку нажал.
- Так-то оно и правильней, - похвалил начальственно.
СМЕНА СТРОЯ
Группы съёмочные, понятно, на вертолётах, иначе никак. Но за час всех доставили
- безотлагательно и в приказном порядке. Камеры перед мавзолеем со всех
ракурсов, ведущие и корреспонденты тусуются, вперемежку с комментаторами и
шоуменами. Большой сбор СМИ - по случаю.
А чего - неизвестно. Сказали - сам выступать будет, с важным заявлением.
Экстремальные обстоятельства.
Вся площадь журналистскими сообществом кишит, переговариваются, микрофоны
настраивают. Спешка смущает, главное. Нетипично. И народу неимоверно вокруг,
притом без плакатов и хоругвей. И площадь заполненная - островком в центре. И
мазволей, давно закрытый, в свете прожекторов при ясном солнце. Хрень какая-то,
в общем.
Да ещё слухами земля полнится, к тому же. Мифами и легендами - о войске,
гадюками покусанном, под стенами древнего, татарами не сожжённого. И
неприглядная панорама встаёт из описываемого - разгрома и паники вместо
сплочённого натиска и подавления беспорядков. И пострадавших товарищи с поля
брани уводят до сих пор, с укусами и нелестными отзывами. Что-то не то, короче.
Очень и очень не то. Запредельно.
И вот наконец заиграло над площадью - "Славься, отечество!" Или как там в
первоначальном тексте, до разоблачения культа во всём виновного? Но всё равно
только музыка дальновидно.
И пошли выходить на мавзолей члены фракций парламентских, срочно вызванные для
подтверждения легитимности. Ну, прямо вылитое Политбюро достопамятное на
трибуне. Те же лица - вдохновлённые невиданным ростом и окрылённые грандиозными
планами. Не отличишь.
И так же, как некогда, в далёкие незабвенно-застойные, все как один
поворачиваются и бурными аплодисментами встречают - входящего. Даже двух
почему-то. Так, тандемом, в центр трибуны и проходят к микрофонам. И мёртвая
тишина над площадью. Только камеры жужжат повсеместно.
И в тишине этой главный слуга народа рот открывает. Избранный свободным
голосованием - многократно.
- Я принял ответственное решение, - вещает громогласно в динамиках отовсюду. -
Сегодня я передаю власть более достойному.
- И молодому, - добавляет преемник, рядом стоящий.
- И молодому, - повторяет послушно.
- Душой, - добавляет сверх, иронически.
- Душой, - повторяет, не особо задумываясь. - Вот мой преемник, прошу любить и
жаловать. Коба.
- Спасибо за доверие, - благодарит ёрнически. - Свободен.
И на первый план выступает во френче. А прежний, пост сдав, ретируется как-то
сразу. Только что был, вроде, - и нет его. Как растаял между парламентариями.
А Коба, выдвинувшись, на площадь смотрит - долго и молча. Так долго, что от его
молчания собравшиеся невольно ёжиться начинают. А у старожилов-долгожителей и
вовсе озноб. Колотун бьёт неудержимый, на подсознательном уровне. Память
покорковая просыпается.
Но Коба, страху нагнав молчанием, всё-таки приступил - к тронной речи. Короткой
и яркой. И намечающей перспективы.
- Братья и сёстры, - начинает, и нарочно с грузинским акцентом, задушевно. - К
вам обращаюсь я, друзья мои.
У тех, кто постарше, ноги тут отнялись - от знакомости. "Нешто опять?!" - одна
мысль в ужасе незабытом. И в небо все взгляды испуганные - в преддверии. Но нет
не видать, не смеют пока крылья чёрные над Родиной летать. Над советской.
- Я снова с вами, - говорит вопреки ожиданиям. - Свершилось. С прошлым
покончено. По случаю смены строя, утверждаю сегодня праздник - день Второго
Пришествия. С вечера до утра - фейерверки во всех городах страны. Три дня -
народные гуляния с музыкой. Киоски с бесплатной выпивкой и закуской за счёт
местного предпринимательства. Денежный подарок каждому гражданину в размере
средней месячной зарплаты. По окончании - военный парад и демонстрации во всех
городах-миллионниках. Исполнение доложить.
Тут уж вся площадь замолчала. Языки отнялись.
А один из глав фракций уже с поздравлениями. Подкатывается раболепно, с
суесловиями велеречивыми.
- Позвольте, - торопится, чтобы первым, - засвидетельствовать. И восславить.
Дождались-таки! Счастье-то! Наконец-то!
- Ты кто? - обрывает Коба, не больно польщённый.
- Лидер коммунистический, - угодливо.
- Да? - иронизирует зловеще. - А я тогда кто, по-твоему? "Государственник"?
"Эффективный менеджер"? Как ты меня называл?
И деловито - коменданту сопровождающему.
- Арестовать самозванца!
И напоследок - в спину уводимому:
- Я тебе покажу "менеджера", подпевала олигархический...
А комендант тоже пристроиться норовит - к смене власти.
- Охрану я уже переориентировал, - докладывает ревностно.
- На меня? - с показным удивлением. - Мне охраны не надо, я воплощенье идеи. А
идею убить нельзя, идея бессмертна.
- Тогда жду дальнейших распоряжений, - не унимается, чтобы выслужиться. -
Предшественник вертолёт себе заготовил - для незаметного отхода. Прикажете сбить
при взлёте?
- Не прикажу, - отечески. - Да он и не полетит на нём. Он уже на лифте в метро
спустился, в "штольню Сталина". Не слыхал? Секретная скоростная ветка - для
подземного перемещения. Мчится сейчас, на аэродром намеченный, за кордон
перелетать.
- Закрыть аэродромы?
- Зачем? Пусть летит, он мне там полезней. Он за своё потерянное бороться будет,
буржуев будет к реальным действиям подталкивать, к войне какой-то против страны
советов. Что мне и нужно - вместо нынешней конфронтации их трусливой. Символом
будет антисоветского враждебного лагеря и оголтелого эмигрантского отребья. Ты
лучше мне фейерверки готовь, умник. И информацию однотипную о восшествии на
престол - для этих на площади. И предупреди всех - за малейшее отклонение
понесут. Влоть до. Неукоснительно с этих пор, в строгом соответствии. Наказывать
буду не рублём.
- Разрешите выполнять? - во фрунт непроизвольно.
- И парочку поизвестней - на Лубянку для острастки. Самых говорливых.
И с мавзолея обратно в свой возвращённый кабинет направился - страну строить.
РОТАЦИЯ КАДРОВ
И загремели салюты над ликующей страной.
Заплясали на улицах и площадях толпы хмельные, пирующие на дармовщину.
Разнеслись над городами и весями голосистые здравицы воцарению долгожданному
Кобы великодержавного.
А он даром времени не терял, ночи салютные на пиры не тратил, он сразу же за
дело великое принялся, за недоделанное.
Только-только главы всех ведомств оторопь превозмогли - от смещения высшего
руководства, а им уж оповещение от преемника: быть в три часа на совещании.
Ночи.
"Что за срочность? - гневаются предвзято. - Чего приспичило? Власть показать
решил?"
А того не знают, что заместители их секретно туда же вызваны, но за полчаса до
них.
Заходят главы в зал малый для заседаний, а там за длинным столом их замы сидят с
одной стороны, а с другой - кресла для них приготовленные стоят.
А в конце стола Коба собственной персоной, приветствует верхушку номенклатурную
радушно.
- Представьтесь, товарищи, - велит гостеприимно. - И рассаживайтесь по своим
ведомствам.
Ну, те по очереди к нему друг за другом, докладываются как положено и в кресла
за стол садятся напротив замов своих, чтоб в совещании участвовать совместно.
Коба всех выслушал, ознакомился с личным составом, и как все уселись, объявляет
буднично, не садясь:
- За службу благодарить не буду, служили вы верно. Вопрос в другом - чему?
И не успели главы не обысканные сообразить, к чему он клонит, и, возможно,
воспользоваться принесённым для самозащиты, как Коба вдруг жёстко и хлёстко:
- Привести в исполнение!
И вмиг исполнители все руки свои из-под стола вынимают - с пистолетами. И каждый
в лоб своему начальнику, ничтоже сумнящеся, - бабах! Через стол-то не
промахнёшься. Да и цель руку укрепляет, намеченная.
Прямо так слитным залпом - только мозги брызнули на паркет.
- Никто не промазал? - задаёт Коба риторический вопрос в пороховом дыму, лежащих
в креслах в агонии оглядывая обзорно.
Замы с оружием навытяжку - готовы искупить кровью, если промах. В смысле добить
гада.
Но нет, все в яблочко, молодцы. Не придерёшься. В лучшем виде себя.
- Что ж, товарищи, - обозревает Коба уже их сторону, с пистолетами наизготовку.
- Поздравляю с новым назначением.
И они хором, не сговариваясь, по внезапному наитию:
- Служу трудовому народу!
- Вы трое ко мне в кабинет, - указывает Коба на нужных мундштуком трубки, из
дыма в руке его появившейся. - Остальные приступайте к обязанностям.
И проведя по велению времени необходимую ротацию кадров, проследовал в кабинет
свой, преобразившийся в современном контексте.
А в кабинете разговор пошёл напрямую. Без умолчаний уклончивых, без деклараций
псевдогуманистических, без ссылок на международное сообщество,
буржуазно-капиталистическое насквозь.
- Таким образом, - говорит Коба, продолжая мысль, прерванную безвременными
последствиями излишнего доверия к соратникам подколодным, - третья мировая война
навсегда покончит с капиталистической формацией.
Замы бывшие, при этой формации выросшие, по молодости мимо ушей пропускают. Сути
не постигают. Не дотумкивают в карьерных амбициях. Им главное - чтобы на пост
поставил, на вершину вознёс иерархично. Да они теперь - пусть только прикажет! В
огонь и в воду.
- А значит, первый вопрос к тебе, - смотрит Коба на одного проницательно до
костей. - В каком у тебя состоянии атомные подлодки?
И тут же конкретизирует, чтобы не растекался.
- Класс "Акула" меня интересует, которые с пятиэтажный дом, сталинский,
разумеется. С двадцатью ракетами по сто тонн, ядерными, естественно.
- Так списаны все, на утилизации, - спешит ввести в курс. - Согласно договору о
разоружении. Одни каркасы ржавые у пирсов заброшенных. На металлолом не годятся
- корпуса больно прочные.
- Месяц тебе даю на восстановление, - ставит Коба задачу невыполнимую. - Должны
быть в строю, четыре как минимум. Утром представишь смету расходов и требования
к смежным ведомствам. Без излишеств и украшательств, главное - чтобы один поход
на плаву продержались.
- Есть, - бормочет в растерянности, с пистолетом тёплым ещё в кармане.
- Далее, - переходит Коба к следующему вопросу. - Как у тебя с ракетами к этим
лодкам?
Это уже другому главе новоиспечённому.
- В арсенале должны иметься, - напоминает прозорливо. - Найди и приведи в боевую
готовность. Четыре боекомплекта хотя бы, но термоядерных.
- Ракеты расконсервировать можно, те, что остались. И новые сделать можно, хоть
и дорого, - осмеливается комментировать. - Но с боеголовками проблема. По тому
договору американцы их все к себе вывезли - в порядке братской помощи. И за свой
счёт утилизовали. Всё равно без дела лежали, только советский ВПК затоваривали.
И потом термояд устарел давно, мощный слишком и грязный. Уже для локальных войн
экологически чистый атом используют с гуманными целями.
- Чистоплюи историю не делают, - роняет Коба брезгливо. - Обойдёмся без белых
перчаток.
- Это по твоей части, - обращается он к третьему. - Сам ты эти боеголовки
произведёшь или добудешь где-то, меня не интересует, но чтобы были к сроку.
- Думаю, справимся сами, - обнадёживает благоразумно. - На крайний случай, есть
продуктивная идея.
- Ну?
- Купить термоядерные не реально, зато часть наших вывезенных у них в хранилище
на Аляске складировано. Неприметная военная база вдали от центров цивилизации.
- И в чём идея?
- Рейд туда можно, воздушный. Пары транспортников на вывоз хватит.
- Если осуществимо, держи в резерве. Лучше с эффектом внезапности, без рейдов.
Доклады тоже утром и по каждому пункту в любое время. Месяц на всё про всё.
Свободны.
АВГИЕВА ЧИСТКА
Но первым аккордом дело, понятно, не ограничилось.
Не тот музыкант инструмент в руки взял. Не песенки легкомысленной, попсы
эстрадной. Тут и Бетховену слабо, тугоухому, и Гайдну с Генделем, с Бахом
впридачу. Все оратории бледнеют, даже с органами. Коба - одно слово.
Едва лишь парады отгрохотали после торжеств Второго Пришествия и фейерверков с
ужором массовым, как на площади очищенной полог установили во всю ширь, для
скрытности от глаз посторонних. А под пологом работа шумная закипела денно и
нощно.
А пока там пилили и приколачивали, по всем городам волна прокатилась. Вдруг без
предупреждения эмиссары прибыли из столицы, с группами захвата и мандатами с
неограниченными полномочиями. Причём, что всего неприятней, в мандатах они
"комиссарами" именовались и повели себя соответствующе.
За ночь всё местное руководство - под корень. Частично - в вагоны грузовые
битком на доски голые, частично исчезли бесследно после стрельбы в подвалах
тюремных, многочасовой. Котлованы за городом вот зачем загодя вырыли - себе,
оказывается.
Но, конечно, свято место пусто не бывает, руководящее особенно, и наутро уже
продвинувшиеся по службе заступили, с новыми директивными установками и
званиями. А старых в вагонах - в столицу. Эшелоны товарные отовсюду застучали
колёсами. И в поле выгрузили, не доезжая, на солнцепёке без воды, с колючей
проволокой по периметру многокилометровому. И ток в проволоке, по всем рядам
ограждения. Не говоря о собаках и автоматчиках.
И, главное, без объяснения причин. Молчком. Государственная тайна.
А на площади, между тем, выстроили-соорудили. В тенёчке под пологом. И ленту
красную протянули - для торжественного открытия - со стороны храма Божьего
разномастного.
А по утрянке раненько народ с вечера согнанный ёжится ещё от прохлады
рассветной, а из ворот башни краснокирпичной выходят.
Впереди Коба - скромно, по-простому, во френче заношенном; а вокруг - сплошь
погоны. Аж прямо глаза слепит от блеска на солнце сияющем.
Возле ленты входной останавливаются живописной группой, и ножницы золотые Кобе -
на золотом же подносе. И он в сиянии солнца перерезает торжественно.
И под марши триумфальные убрался полог. Спали завесы. Открылась взору вся
площадь праздничная.
И узрел народ изумлённый, в оцеплении сгрудившийся, множество помостов, по всей
площади стоящих. А на помостах - плахи с воткнутыми топорами, тоже сверкающими
пока что.
Синклит весь с Кобой тут же на мавзолей прошествовал, почему-то опять открытый.
Коба у микрофона встал - и стихла музыка. Мёртвая тишина воцарилась, жуткая и
гнетущая.
- Великая идея, - говорит Коба в микрофон без пафоса, но с чувством, - требует
великих жертв. Сегодня мы эти жертвы принесём. Очистим нашу страну первого
социализма от изменников и предателей. А также двурушников и прочей скверны,
пятнающей нашу пламенную веру в торжество и победу. И жертвы эти мы принесём
вечно живому символу великой идеи.
Тут музыка траурная, фанфары с литаврами, в фуражках кто-то козыряет в скорбном
молчании. А в проёме двери мавзолея - Ленин.
То есть, не лично чтоб, двойником с корпоратива, но стоя. В гробу стеклянном
своём, во весь рост, в сиянии боковых подсветок. Эффектно и впечатляюще. Вечно
живей не бывает.
- С учётом накопленного исторического опыта, - объявляет Коба, с вдохновеньем
уже, трибунно и звучно, - сегодня мы начинаем новый этап нашей неуклонной
революционной борьбы. "Ленинская рубка!"
И все на трибуне - разом, солидаризуясь - коллективным призывом:
- Ленинская рубка!
За сим расстёгивает Коба свой френч затрапезный - непонятно, зачем; а по его
примеру, и остальные на трибуне разоблачаться начинают.
А диктор в паузе этой объявляет в динамики толпам народным:
- Желающие принять личное участие - в порядке живой очереди у храма!
Народ, само собой, к храму тотчас же потянулся с шутками-прибаутками, а тут и с
мавзолея спускаются - в фартуках клеёнчатых, с рукавами засученными.
А с проспекта ведут уже колоной - с русского поля в колючей проволоке. Самых
значительных первыми ведут - навстречу празднику народному, и диктор приподнято
оглашает - кого, по мере вступления на площадь. Потом на помосты первые
поднимаются под "Марш энтузиастов" к плахам, возле которых новые приверженцы их
ждут с топорами, а диктор как бы командует: "Покаяние!"
И все - вразнобой - деморализованно: "Каюсь! Каюсь!"
Один только воспротивился. Не примкнул к общему усовещиванию.
- Не буду! - заверещал с помоста. - Невиновен!
Демарш его без внимания не оставили, естественно.
Все прочие на колени стали, повинные головы положили смиренно куда надо, так что
когда Коба с присными топорами взмахнули, только хряск короткий раздался - и
головы в специальные отверстия у плах скатились безболезненно.
А к бунтарю на помост настоящий палач поднялся, кадровый, заплечных дел мастер с
международным опытом и с серпом и молотом. Молотом он ему на плахе руки сперва
перебил, потом ноги по одной, а когда серпом орудовать начал, сломался
строптивец.
"Каюсь!" - признался, Иуда, в измене подлой и деяниях преступных.
"Враг народа!" - даже прохрипел - по личной инициативе.
Тем и себя от мучений спас и время сберёг остальным. Тюк - и голова с плеч в
дырку.
А между помостами конвейеры уже заработали - для тел сбрасываемых, неизвестно
куда уплывающих. И фонтанчики из плах забрызгали - для смывания отходов
производства. Технологически продумано.
Руководство Кобино, отметившись, фартуки поснимали на мавзолее и снова в
государственных деятелей преобразились. А на плахах профессионалы места рабочие
заняли к подходу второй партии наймитов и клевретов.
И снова голос диктора, и снова "Каюсь!" единодушно, и снова хряск под лезвиями
вонзающимися. И головы - под помост, вроде бы, но и там конвейеры, и на нижнем
уровне, закрытые только, как трубы.
Уносятся головы по трубам этим в парк соседний на берегу речном, а там для
каждого кол заготовлен с табличкой: фио, статус изменника Родины до разоблачения
и дата казни. Так что насаживают сразу голову на именной её кол в два метра
высотой, чтоб пацаны в футбол не гоняли, и воткнуты эти колья сплошным
частоколом по всей территории парка.
Ошибки, конечно, могут быть в спешке, не на тот кол голову чью-то, но кто
проверять будет, кто идентифицировать? Враги все, приспешники
империалистические, вороны как поналетят, они их враз обезличат.
И пошло и поехало с этого дня неделю подряд от зари до зари. Расплодились твари
номенклатурные - без карающего меча и партийных чисток. Но Кобе оно не впервой -
аппарат управления налаживать. До последнего винтика с гайкой великой спайки.
Заговоры чуть только замыслятся, глядь - а члены все друг на друга доносят. Кто
кого опередит.
Самоубийца один из высшего офицерства обойму в Кобу всадил в коридоре, пользуясь
безлюдностью. В упор стрелял, не мог не попасть, но пули всю стену изрешетили за
спиной, а Кобе хоть бы хны. Офицер, правда, результат оценить не сподобился, он
последнюю - себе в висок, уверенный, что не зря погиб. Пуля же быстро летит,
уследи за ней, когда она сквозь воздух бесплотный свистит за френчем
простреленным.
Пал офицер смертью храбрых, чем и семью загубил и близких своих до седьмой
степени родства включительно, а отечество либерально-демократическое не спас. И
головушку служивого этого, бедовую-буйную-крамольную, тоже на кол потом
водрузили в парке культуры и отдыха.
Плахи-то хоть убрали через неделю, а головы разлагающиеся месяц ещё на кольях
расклёвывали стаи каркающие ненасытные.
А месяца как раз и хватило.
РЕШАЮЩЕЕ ПРЕИМУЩЕСТВО
"Акул" реставрированных Коба принимал самолично.
Каждая - с пятиэтажный дом высотой и вправду, субмарина советская, не имеющая
аналогов.
И шахты двадцати ракет в середине вдоль. Даже от габаритов люков в дрожь бросает
- что ж это за чудища внутри-то. А там каждая - не имеющая аналогов - под сто
тонн весом. Совокупной мощи в одной подлодке - на полконтинента, не говоря о
европейских странах.
Венец советской технической мысли, флагман советского подводного флота, символ
советского опережения в гонке вооружений "холодной войны". И ржавчина закрашена
аккуратно.
- Мы в их боеголовках ещё чуть прибавили по ударным характеристикам, - главный
по термояду докладывает, на похвалу напрашиваясь.
- Как удалось? - Коба с законным недоверием.
- Разведка подсобила. У них в Штатах один атомщик до такого потенциала дошёл,
что сам испугался. Планета, мол, такого взрыва может не выдержать.
- И что разведка?
- Похитили нам его разработки отложенные. А мы не пугливые, и наш новый ядерный
щит мы ими модернизировали. Теперь на несколько их штатов одной боеголовки
достаточно. У нас рванули когда-то на Новой Земле что-то поменьше, так мировой
катаклизм учинили с вулканической активностью.
- Молодец, проявил разумную инициативу, - одобряет Коба.
И у другого спрашивает - в продолжение темы, у ракетчика:
- А что тогда с человеческим фактором? Вдруг кто пульнёт самовольно? Не Хиросима
даже.
- Есть блокировка, - докладывает детально. - Без согласования не пульнёт.
- Слабая надежда, - хмурится Коба. - Замкни всё управление на центр, чтоб
командир не своевольничал. Его дело - доставить, куда прикажут, а запуск - вне
его компетенции. Мало ли что, рисковать не будем. Выполняй.
- Есть замкнуть на центр, - козыряет. - Будем надеяться, не потребуется - для
удара возмездия.
- Тут будь спокоен, - хмыкает Коба. - Не решатся, империалисты трусливые. Жить
хотят, агрессоры.
И третьему главному - как бы вскользь:
Приготовь все четыре к дальнему походу. Неделя на сборы.
И неделя следующая тоже насыщенной выдалась. По самое "не могу".
Военкоматы наконец заработали: сразу всех приписанных загребли повестками и на
сборы по всем военно-учётным специальностям.
Танки всюду загрохотали, которые на ходу. Затворы заклацали - из арсенала
выданного, ОПГ бандитским не проданного. Пушки на стрельбищах забубухали, с
очередями вперемежку.
И сразу народ оживился в общем строю, в волнующую милитаристскую атмосферу опять
погрузился - сражения с мировым капиталом и прихвостнями.
Флаги немедленно поменяли, как водится, - на красные боевые-победные. Присягу
переприсягнули - по старому тексту. Тем, кто тогда присягнуть сумел и дожил,
просто аннулировали последующую. Они и не заметили, ветераны, в третий раз,
небось.
Песни повсюду опять задорные-бодрые зазвучали, зовущие на бой и на подвиг. Без
этих неясностей соглашательских, экивоков и околичностей. С однозначной
направленностью - "И на вражьей земле мы врага разгромим!", с нацеленностью на
славный поход, звонко и жизнеутверждающе в ритме марша.
Наполнилась жизнь, в общем. Полнокровно и боево. Не то что в бесцельной
эгоистичности и в корысти мелочной.
Движение патриотическое моментально возникло, "Сексот Родины". Из гущи народной,
при обкомах восстановленных. Для малышей - своё движение, "Наганчик", а для тех,
кто постарше, - "Юный вертухай".
Охватили идейным воспитанием незамедлительно, подсуетились аппаратчики
скороспелые. Тем более, весь аппарат управленческий одномоментно партийным стал.
Партия-то теперь одна была - ПКСС (б), Партия Кобы Советского Союза (будущего).
Но и страна, разумеется, тоже уже другая, тоже переименованная - в соответствии
с великой её исторической миссией. Не "Россия" какая-то вырожденческая,
самодержавно-преемственная, а "Федеростан". По-мужски, твёрдо и непреклонно.
Сразу кирзой шибает.
Навели, короче, революционный порядок в одночасье - никто и опомниться не успел.
Глядь, а вокруг уже энтузиазм великих строек - бараков лагерных для пособников и
скрытых врагов. И именем диктатуры пролетариата национализация полным ходом идёт
- всей частной собственности, декретом Совнаркома отменённой. И армии трудовые
из бывших крестьян и творческой интеллигенции на ударный труд колонами маршируют
воодушевлённо - под знаменем кобизма, победно реющим. И особисты-кобисты
железной поступью и недрогнувшей рукой революционную правопреемственность
устанавливают - с "царицею доказательств" по пыточным подвалам.
Вернулось, вернулось оно - легендарное время свершений и завоеваний! Сбылись
народные чаяния! Пришёл он, час долгожданный, - сплоченья и социальной
справедливости!
А Коба там временем подлодки свои исполинские свежевыкрашенные в дальний поход
провожает. Каждому командиру руку на пирсе жмёт и в глаза смотрит испытующе -
справится ли?
И те - каждый - согласно уставу и велению сердца:
- Готов выполнить любое задание!
Трепетная картина суровой верности. Скупая слеза на обветренной. Не посрамим
чести и традиции.
Но Коба - для вящей преданности - каждому непреклонно в упор до дна души:
- Клянёшься?
И каждый - в невольном порыве неподдельно:
- Клянусь!
С тем от пирса и отвалили. Растаяли в океанском просторе - грозно и неотвратимо.
Скрылись в глубинах, недоступные радарам, курсом на позиции боевого дежурства.
И покуда "Акулы" его с боезапасом термоядерным бороздили там тайно и неумолимо,
Коба тут перестройку страны провёл.
Звёзды пятиконечные на небоскрёбах офисных зажёг и все корпорации совместные с
иностранцами народу вернул - в лице комиссаров, на хозяйство назначенных.
Хоть и недолог срок его правления был, но перемены быстро народ почувствовал -
на своей шкуре. Перебои то с тем, то с тем начались - с расстрелом вредителей и
расхитителей. Бунты голодные кое-где - с карательными мерами беспощадно и
изъятием до последнего колоска, чтоб зависимостью прониклись, глину жуя.
Протесты мафиозные эпизодически - с бегствами за кордон протестантов
прижученных, ушлыми погранцами обобранных до доллара за границу на замке
отомкнутом.
Коба на эти сигналы снизу не реагировал и мыслями далеко был.
В Мировом океане он был мыслями, там, куда подлодки его путь держали незримо и
неуловимо. Ждал Коба момента своего исторического, упущенного когда-то из-за
излишней доверчивости, ждал терпеливо, события не торопя, ждал в преддверии и
предвкушении.
И дождался.
"НА ГОРЕ ВСЕМ БУРЖУЯМ"
И состоялось в назначенный час - намеченное.
Визит вождя в самое сердце несокрушимости. В бункер секретный Высшего
командования. К пультам управления по всему земному шару.
Зал большой светлый прохладный, экраны огромные с маршрутами и точками
нахождения в океанах, офицеры ответственные у пультов с компьютерами на вахте,
не ниже майора, а то и капитаны первого ранга.
Верхушка военная в полном сборе, понятно. Вождь, как никак, с визитом,
инспекция, в принципе, погоны полететь могут, а то и головы. Стоят кучно перед
Кобой.
А Коба непритязательно, с трубкой во френче, самый человечный сверхчеловек.
Доклады международной обстановки выслушивает - с нашим присутствием в ней. Но -
краем уха, в задумчивости, в мысли свои потаённые погружённый.
И вдруг спрашивает, на экраны с океанами смотря внимательно:
- А какое у них сейчас время, на том полушарии?
- Так утро сейчас у них, - адмирал смекалистый прочих опережает. - Светает,
можно сказать.
- Это хорошо, - говорит Коба в раздумье. - Утро вечера мудренее.
После чего подходит он сзади к вахту несущим у пультов и на экраны за их спинами
пальцем показывает молча.
Но те, несмотря на молчание его, действовать начинают - без приказа. Мгновенно
что-то стучат на клавиатурах, коды какие-то вводят куда-то, тумблерами щёлкают
автоматически.
Начальство военное аж опешило. Самовольно - и при вожде! А потом к пультам
кинулось в ужасе - когда дошло, что на экранах творится.
То есть, хотели все кинуться - непоправимое предотвратить, на глазах
совершающееся. Но не вышло. Не сдвинулся никто с места, к полу кафельному как
приросли.
Только маршал один заорал командно.
- Прекратить! - взревел зычным голосом на весь зал. - Отставить! Под трибунал!
А Коба негромко офицерам, за пультами маракующим:
- Продолжайте, товарищи.
И к маршалу обернулся, побагровевшему от натуги.
- Зачем кричать? - обращается вкрадчиво, с доброй умешкой в усах. - Можешь убить
- убей.
- Что происходит?! - сипит маршал апоплексически.
- Армагеддон происходит, - журит его Коба. - Ты семинарий не кончал, ты,
наверное, не знаешь. Последняя битва добра со злом. Решающая.
- Что они с атомными подлодками творят?! - синеет маршал лицом и на пол
грохается, под ноги онемевшим спутникам.
- Объясняю, товарищи, для всех, - улыбается Коба, довольный эффектом. - Сейчас с
двух сторон континента американского случится синхронный взрыв ядерных
боеголовок четырёх наших субмарин класса "Акула"...
- Термоядерных! - хрипит с пола маршал.
- Верно, товарищ правильно уточняет, - замечает Коба одобрительно. - Благодаря
совокупному взрыву восьмидесяти ракет стокилотонного класса, мы наконец
реализуем конструктивную идею создателя нашей советской водородной бомбы и
создадим рукотворное цунами невиданной силы, которое навсегда сотрёт с лица
земли главный оплот мирового империализма и угрозы миру во всём мире.
- Катастрофа! - выбулькивает маршал сквозь пену на губах последним усилием. -
Гибель! Планеты!
И в неприглядной агонии бьётся, ногами суча напоследок.
- Таким образом, - завершает Коба торжественно, - мы выполним нашу историческую
миссию и полностью уничтожим античеловечную капиталистическую формацию. Взрывай!
Тут уж общее онемение в оцепенение перешло. В остолбенение даже, бесчувственное.
Так на экраны в прострации и смотрели, пока на другом полушарии разворачивалось.
МИРОВОЙ ПОЖАР
Поутру на зорьке росистой вышел американец Джон Смит на свой пляж перед домом во
Флориде.
А в штате Луизиана другой Джон Смит тоже вышел, чёрный.
А в Нью Йорке ещё Джон Смит - на утреннюю пробежку по набережной. И в Бостоне, и
по всему Воточному побережью США, Канаду с Аляской включая.
И на Западном побережье свои Джоны Смиты вышли - на океан взглянуть по утрянке.
От Берингова пролива - через всю Калифорнию, в Сан Франциско особенно, ввиду
плотности заселения.
А океаны-то разные с двух сторон, хоть один континент и омывают, незаконно
захваченный с истреблением коренного индейства и завозом навсегда угнетённых из
колоний англо-испано-французских, а кое-где и голландских.
И океаны те, оба, вопреки захваченности и угнетённости, лежат, как нарочно,
перед всеми Джонами Смитами голубо и бескрайне - до всех видимых горизонтов, и
ни штормов на них, ни тайфунов, ни ураганов не наблюдается. Тихие океаны такие,
хоть один и Атлантический. Мирное утро как никогда. И чайки кричат гортанно, и
птички чирикают разномастно, и орлы высокогорно клекочут. И окоём сияющий под
восходящим безоблачным солнышком с обеих сторон.
А потом земля вдруг дрогнула под ногами всех Джонов Смитов.
И линия горионта с обеих сторон вспучилась вдоль двух побережий. Вспучилась и в
небо ушла, словно бы весь океан на попа встал - кипящей стеной до стратосферы.
И весь небосвод тут же слепящей вспышкой стал над американским континентом, так
что увидеть ещё могли Джоны Смиты в последние роковые секунды, как движется к
ним стена эта водная - кипящая, до небес поднявшаяся, - пока волна взрывная, с
грохотом оглушительным берега достигшая, не смела их с поверхности земли
обречённой вместе с домами прибрежными, эстакадами мегаполисов и небоскрёбами
рухнувшими.
Не видели уже ни Джоны, ни Смиты, как океан вздыбленный к суше несётся цунами,
доселе невиданным, и как захлёстывает цунами это многокилометровое всю эту сушу
город за городом, штат за штатом, погребая весь континент североамериканский под
толщей водной.
И слились воды двух океанов в штате Айова на полях пшеничных, затопили они
бесследно и руины гордого Манхеттена с Уолл-стрит исчезнувшей, и мост - чудо
техники - Золотые Ворота через пролив в Сан Франциско, не говоря о городе,
заплескались по пустыням Невады с Лас Вегасом сгинувшим и по прериям Техаса
безбрежным, Карибское море переполняя, Амазонкой вздувающейся бразильскую
необъятную сельву заливая выше секвой тысячелетних.
И помчались бесчисленные стада быков по пампасам аргентинским от волны
накатывающей, поднебесной, всё на своём пути смывающей вплоть до оконечности и
мыса Горн и дальше ко льдам Антарктики.
И это только если на юг.
Потому как на север до самых арктических льдов - одни лишь высшие пики Скалистых
гор над кипеньем потопа высились. И всё.
И не стало отныне Америк - ни Северной, ни Латинской.
- Кончилось ваше время, - указал Коба трубкой на экраны в бункере. - Мировая
Революция, о необходимости которой так долго говорили большевики, свершилась!
А тут и вулканы проснулись по всей планете, даже давно потухшие. И столбы пепла
в атмосферу выбросили, и лавой огненной излились.
Всколыхнулась магма подкорковая и дно океанское прорвала в безднах недосягаемых.
И пока цунами искусственное к Африке и Азии катило с разных сторон, изверглись
вулканы Антарктиды все разом и хлынули воды ледников, стремительно тающих, в
Мировой океан, ещё больше уровень его повышая.
Ушли в глубины мутно кипящие бывшие материки земные, и люди спасающиеся под
небом чёрным зря атмосферный воздух вдохнуть пытались, ибо сгорела уже атмосфера
и не было в ней ничего для дыхания, кроме гари и пепла радиоактивного.
И плавали тысячи и сотни тысяч тел человеческих вперемежку со стаями рыб
издохших и китов заживо сварившихся среди обломков и нефти горящей разлившейся.
Исчез род "гомо сапиенс" с планеты Земля, загубил таки биосферу планетарную
разум "венца природы", сметались вихрями космическими остатки оболочек защитных
животворных.
И грозы обвальные с миллионами молний хлестали по тверди оголяемой, и
нескончаемый шторм беснующийся весь океан мировой в пространство космоса
выплёскивал навсегда. И полыхал пожар сплошной на возвышающихся горах на
солнечной стороне, беззащитно жаром свирепым дотла выжигаемой.
И в гибельном этом хаосе, в аду самоуничтожения всеземного, шёл по бушующим
валам океанским в дыму и рёве бури кромешной Коба во френче, сапожками мягкими
невесомо по яростным гребням ступая, шёл, огибая загубленный им земной шар, шёл
и песню под нос мурлыкал удовлетворённо.
И разносилась в вечной ночи над стёртым им недостойным человечеством любимая его
"Сулико" - как напев погребальный всей отвергнутой им цивилизации
частнособственнической, всей варварской мировой истории подлой людской корысти и
эксплуатации человека человеком, всей многотысячелетней несправедливости,
низринутой им в бездну апокалипсическую.
- Я могилу милой искал, - напевал по-грузински Коба среди стихий бушующих,
поступью бесконечной бессмертно воды потопа последнего попирая. - Я могилу милой
искал...
И в пустоте межзвёздной - в холоде нуля абсолютного - во тьме нескончаемой - век
за веком - миллениум за миллениумом - слышался где-то в необозримом пространстве
обледенелой мёртвой планеты не умолкающий, одиноко поющий голос,
безутешно-счастливый голос сбывшейся вековечной мечты и всё-таки ставшей былью
сказки, затерянный в бездне космоса голос последнего на земле богочеловека:
"Я могилу милой искал... Я могилу милой искал..."
***
Ближневосточная тайга, урочище Русский Бред
холодное лето 20-го