Я шла по коридору в сопровождении Тамары. Она была на голову выше меня, что смущало её - она постоянно сутулилась и одергивала манжеты блузки.
- Тебе-то что? - ответила я. Еще не хватало, чтобы какая-то властная баба учила меня жить.
- Да то, что из-за тебя Минский думает, будто Игорь с тобой спит! - она говорила с таким видом, будто проглатывала живого таракана, чувствуя, как он шевелится на языке.
- Ну, тогда тебе нужно говорить с Минским, а не со мной. Я ведь так не думаю.
Она споткнулась, взмахнув руками, как сбитая в полете чайка, и чуть не упала. Я хотела подхватить её под руку, но вовремя успела одернуть себя. Еще чего не хватало.
- Ты подставляешь Игоря! Его выгонят из Управления!
То, что она говорила об этом, могло означать только одно - пошли слухи. А это плохо.
- А ты этого не переживешь, да? - бросила я, и тут же пожалела. Показывать ревность - выдавать слабость, а это чересчур шикарный подарок для неё. Мне ненавистна мысль, будто она думает, что её и Игоря связывают особые отношения, вроде наклюнувшегося, но не разгоревшегося романа, о чем он может втайне сожалеть. Мне кажется, всегда приятнее воображать, что могло бы быть, чем о том, что есть.
Тарабаня каблуками о затертый деревянный паркет, она нагнала меня и хотела ухватить за плечо. С её завышенной самооценкой, необходимо ругаться с человеком, а не с его затылком. Я увернулась и отскочила в сторону.
Она тяжело дышала и сверкала глазами, пытаясь придумать речь, которая ужалила бы в самое больное место.
- Держись от него подальше! Слышишь! - крикнула она хрипящим полушепотом, так напрягая связки, что у неё вздулись вены на шее, а сама шея и лицо покраснели.
- Мы, вроде, работаем с ним вместе, если ты еще помнишь.
- Я тебя предупреждаю...
- Предупреждаешь? Меня?
Она сглотнула.
- Знаешь, мне не плевать на Игоря, если Минский вздумает его перевести, я поговорю с ним. Ты поняла? - я сделала акцент на том, как я буду с ним разговаривать.
До неё дошел смысл сказанного, отчего расширились глаза.
- Ты не посмеешь, нет, - сказала она скорее для себя.
Я и сама не знала пошла бы я на это или нет. Ради Игоря - возможно. Чего сложного стать вновь аморальной тварью?
Медленной походкой (меня немного шатало) мы направились дальше. Когда мы, наконец, дойдем?
- Нас слишком многое связывает с ним, тебе не понять. Он много с тобой возиться, всё его доброта, вместо того чтобы поставить тебя раз и навсегда на место. Ему вообще не нужно тебя опекать! Это обязанности Минского или Николаенкова, но не его, - она говорила, сбиваясь с темпа, словно наспех выворачивала душу передо мной.
Я опешила. Она понимает, что несет?
- Вообще странно, Игорь терпеть не может магию. Таро еще более-менее, но обряды! Даже крещение и то с трудом выстоял, а там всего лишь церковная магия очищения... Может, он, и правда, притерпелся? Тогда всё стало бы намного проще.
Её взгляд приобрел четкость - она отряхнула юбку, хотя в этом не было надобности, и посмотрела на меня свысока.
Мне было чем ей ответить, но я промолчала. Снова затевать с ней спор не разумно. Тем более, что мы уже пришли.
В душном, заваленном запчастями, склянками, пробирками, и прочей дребеденью, кабинете меня обмотали черными тонкими проводками и прикрепили микрофон к майке под сарафаном. Снабдив информацией по обращению с прослушивающим радиоустройством М-44, мне пожелали удачи и вытолкали вон, предупредив, что я несу моральную ответственность за порчу казенного имущества.
Игорь смотрел на меня, как на малознакомого человека, с которым связывает исключительно работа. Говорил сухо, лишь по необходимости. Он на меня не просто сердился, он был в ярости, к чему примешивалась еще и злость на самого себя. На его месте я чувствовала бы то же самое. В чем мне его упрекнуть? Но перед встречей с Макосинцем мне хотелось прижаться к его груди, вспомнить как спокойно в его объятиях...
Меня подташнивало, и несколько раз я ловила себя на том, что неосознанно изменяю сознание: голова пуста, совершенно пуста, нет ни одной самой маленькой мыслишки вроде "какого черта они обкурили весь салон?! Мне же нечем дышать!" - даже эту мысль я притягивала к себе насильно.
Серая обшивка кресла машины вставала перед глазами до мельчайших деталей ткани: рубчиков крест на крест с квадратными "колодцами". Ткань то удалялась, то приближалась резко и болезненно, причем я сидела, не двигаясь. Солнце дымными полосами проходило сквозь стекло и ложилось желтыми геометрическими фигурами на спинку и подголовник. Когда я "отключалась", фигуры меняли цвет. Зеленые лазерные пятна сеткой отделялись от кресла, превращались в фиолетовые и вновь принимали форму кресла. Невыносимо!..
Я пыталась заинтересовать себя хоть чем: нелепыми наклейками на багажниках машин, разговором оперативников о том, в случае чего должен вступить ОМОН - все бесполезно.
Как только показались салатовые крыши вокзальных пристроек, у меня сдавило грудь. Мы выехали на широкий мост, с которого открывался панорамный вид на вокзал. Весной, как только сошел снег, "лицо" города было отремонтировано и покрашено в бодрые оттенки зеленого. Как иногда бывает, желая сделать красиво и со вкусом, переборщили. В зеленый цвет покрасили не только вокзал, но и одноэтажные пристройки, бетонную ограду, лестницы и даже металлические "домики", торчащие из каменной насыпи между рельсами. Может пьяный строитель, не разбирая, красил все, что выступало над землей? Или дизайнер в пылу вдохновения решил достигнуть гармонии и перестарался?
Машина медленно остановилась. Господин Страх обматывал меня огромной железной цепью, спускаясь от плеч к талии, и после каждого круга усиливал натяжение - я с трудом опустила окно. Меня настолько переклинило, что я не догадалась опустить его раньше!
Пора было идти. В голову лезла всякая чушь. Ну не прощаться же мне с Игорем в самом деле! Мы стояли друг напротив друга - желание обнять его я ощущала, как физическую необходимость.
- Будь осторожна, - сказал Игорь.
Голос его смягчился. Если он и злился на меня совсем недавно, то сейчас злость его отступила. Во взгляде была теплота и тщательно скрываемый страх, который я нюхом чую, как выдрессированный пес.
Я осмотрелась. Голубая семерка пуста, девятка - тоже. В машине, на которой меня привезли, за рулем сидел Усачев. Минский в обносках, с лицом цвета переспелой клубники, сидел на бумажных коробках вблизи ларьков. Машина частично скрывала нас от него.
- Удачи, - я протянула Игорю руку для пожатия.
Он посмотрел на руку, потом на меня, словно пытался понять смысл. Я продолжала стоять с протянутой рукой.
- Мне иногда кажется, что люди придумывают себе проблемы для того, чтобы жизнь не была слишком однообразной, - он слегка пожал мою руку и перевернул её тыльной стороной вверх.
- Вот, смотри, твоя линия жизни доходит до кисти - у меня отец увлекался хиромантией. Ты проживешь более семидесяти лет, а может... даже сто!
Верю. Даже в психоневрологическом диспансере есть пенсионеры, но мне туда не хочется - правда, лучше смерть.
- Я это тебе и без отца-хироманта скажу, - я взяла его левую руку и провела пальцем по ладони. - Еще в школе меня научили очень верному гаданию...
- Шеф спрашивает, какого черта вы там делаете? - Усачев нагнулся к пассажирскому креслу. В зубах у него дымилась сигарета.
- Скажи, что я гадаю по ладони. Я ж ведь тут для этого, - ответила я и улыбнулась, представив реакцию Минского.
У нас была сложная система связи, которая позволяла слышать меня всем на ком аппаратура. Я буду слышать только Минского, причем мое мнение в расчет не брали. Остальные ребята слышали Игоря. Чтобы запомнить мне пришлось несколько раз прокрутить в голове схему "кто кого слышит".
- Короче, судя по линиям на твоей руке, у тебя будет девочка, - сказала я и подняла на него глаза.
Игорь изогнул обе брови.
Уже и пошутить нельзя. Я ждала, наблюдая, как нахальная гримаса сменяется на удивленно-скептическую. Еще бы, до тридцати четырех лет он умудрился прожить без детей и тут я, месяц знакомы, и такой сюрприз! Ха-ха.
- Вот смотри, видишь три линии на твоей руке образуют букву Ж, - я поводила указательным пальцем, доказывая сказанное.
- Неужели? - он посмотрел на свою вторую руку.
- Шеф спрашивает, сколько можно чушь нести?
- Еще есть время, - сказал Игорь. Он повернул мои руки ладонями вверх.
- Мне кажется или у тебя будут два мальчика?
- Это Ж так замаскировались. Вот эти линии очень тоненькие, если расфокусировать зрение, - я отвела ладони подальше от глаз, - то будет Ж.
Игорь засмеялся и отпустил мои руки.
- Нет, гадалка из тебя никудышная.
Он посмотрел на часы, на меня.
- Мне пора - да, - я вставила в ухо крошечный микрофон.
- Мы будем рядом, - Игорь достал наушники из кармана, подключил их к телефону и положил в карман джинсов, разодранных под коленками и на бедрах до торчащих белых ниток. Не знаю, кого он изображал, но хулиганский стиль ему шел.
Напоследок, он сжал мою ладонь. Я вдохнула через рот - у меня появилось ощущение, что воздух не доходит до легких, что я перестала управлять собственным телом. Осталось только осязание его кожи, мягкой и местами шершавой.
- Только не говорите все подряд! У меня уши закладывает, - услышала я, отдаляясь.
Не удержавшись, я обернулась ему вслед. Игорь поправлял левый наушник, направляясь к оазису у центрального входа на вокзал. Железнодорожный вокзал не только отремонтировали и покрасили, но и облагородили зеленью: тисовые деревья, елки и новые лакированные лавки по периметру мини-парка.
Когда Игорь скрылся в глубине привокзального парка за тисами, я отвернулась. Он пошел проверять своих людей, закрепленных на определенных участках. По-хорошему, ему нужно держаться во время операции подальше от меня. Желательно быть на другом конце города, чтобы наверняка не зацепило. Но он слишком благороден, чтобы оставить меня, а я слишком труслива, чтобы предложить ему это.
Переставляя непослушные ноги, я направилась на платформу, куда должен прибыть поезд. Настала пора взять себя в руки. Я несколько раз глубоко вдохнула, и постаралась выгнать страх, глубоко обосновавшийся в моем теле. Сейчас мне понадобится вся моя смелость и удача, и надо настроиться именно на это. Тайком, даже скрывая от себя самой, чтобы не сглазить, я надеялась, что перед лицом опасности, смелость придет ко мне сама. Трудно объяснить, но так порой бывало со мной. Будто какая-то часть меня, может быть инстинкт выживания, в одно мгновение до ущерба здоровью или жизни приказывает мне собраться, активируя запас сил и спортивной злости, и я превращаюсь в сильного и уверенного в себе человека. Многие назовут это выбросом адреналина. На самом деле я точно не знаю. Мне кажется, что старая личность берет бразды правления моей судьбой. Да, быть может, попахивает шизофренией, но это не так. Я надеюсь.
И в этот раз я, даже мысленно скрывая от себя, рассчитываю, что вот-вот страх отступит и я встречу опасность, уверенно глядя ей в глаза.
Скатываясь бурлящим потоком с вокзальных углов, зычный женский голос объявил, что поезд Калининград-Москва задерживается.
Я прошлась вдоль перрона. Над белыми колоннами было высечено название города, с красно-золотой медалью героя-победителя. Именно его Поэт выбрал для террора. Город, где родился и вырос, место, которое должно вызывать легкую грусть и желание, если не жить в нем, то иногда возвращаться. Малая родина, которую надо любить, как делают все нормальные люди.
По оперативным данным, озвученным Игорем, Макосинец собирался обосноваться на съемной квартире, в центре. Едет он под чужими документами. Почему он приедет один? Слишком уверен в собственном могуществе. Без сопровождения, без охраны. Инкогнито, мать его.
Получалось, Служба безопасности знала многое о Макосинце, спрашивается на кой черт им я? Они знали, что он готовит теракт, что является главарем террористического подразделения, чьи действия направлены на организацию терактов в небольших регионах нашей страны, но... Фактически перед законом Макосинец был чист. Как это у нас часто бывает. О преступнике известно многое, но доказательств нет. Кроме огромного долга за электроэнергию и коммунальные услуги, ему предъявить нечего. Наверное, было бы смешно, арестуй его ФСБ за долг перед ЖЭУ в сто восемь тысяч рублей. Причем, смешно было бы самому Макосинцу, ведь это означало бы, что других оснований у самой известной и могущественной структуры Росси нет.
Как я поняла из разговоров, в операции участвовал ОМОН - на случай, если объект откроет стрельбу. В то, что операция пройдет спокойно, не верил никто.
Отрабатывались разного рода непредвиденные ситуации, кому что делать, кто где стоит, кого играет, даже что курит. Театральная постановка с элементами боевика. Мне в любом случае надлежало упасть на землю и ждать пока меня подберут ребята в защитке голубого цвета.
- Скорый поезд Калининград-Москва прибудет в 21.10 на первый путь второй низкой платформы, - зычный голос диспетчера разнесся по вокзальной площади.
Я посмотрела на часы. До объявленного времени осталось пятнадцать минут.
Бомж в коричневом полинялом пальто с рваным рукавом склонился над урной и вытащил бутылку из-под пива. Кроме него на перроне брызгами туши были разбросаны одинокие фигуры, как и я, ждущие прибытия проходящего поезда Калининград-Москва.
Игорь с Брежневым сидели на лавочке перед желтыми волгами такси, выстроившимися в ожидании пассажиров.
Вечер был теплый, но меня ощутимо трясло. В воздухе пахло мокрой землей и грибами. Я села на колючий бетонный барьер и снова оглянулась на бомжа. Он взболтнул остатки пива в найденной бутылке и опрокинул себе в рот, не прислоняя к губам. Цвета выдержанной мочи струя ушла мужику в рот, и пеной потекла по бороде. Я скривилась, представив эту гадость на вкус. Не боятся же заразу подцепить?
- Братан, пива хочу - погибаю!
Нужно сосредоточиться и почувствовать свой щит. В идеале я должна его ощущать как вторую одежду, чтобы в любой момент отодвинуть от себя, позволив магическим токам свободно циркулировать.
Пошатываясь, Бармалей-Усачев, замаскированный под бомжа, в твидовом сером пиджаке, с подкладкой, торчащей наружу, обнял столб, под которым рылся настоящий бомж. Под глазом Усачева был здоровенный синяк с желтым отливом, черные волосы взлохмачены, а на рукаве пиджака - огромное маслянистое пятно. Направление ветра поменялось - до меня долетел въедливый запах солярки и тухлых овощей.
- На всех пива не напасешься! Откуда ты взялся такой? - бомж продолжал рыться в урне, аккуратно перекладывая мусор, чтобы не выпал на асфальт.
- Да я в деревню к себе не могу третий день уехать! Только соберусь - а поезд тю-тю и уехал. Я кстати из Галынок.
- А деньги то у тебя есть?
- Полтинник последний, на дорогу, - ответил Усачев и вывернул карманы пиджака. Из карманов посыпались семечки, трамвайные билеты и прочий мусор.
- Ты что, деревенская твоя башка! Собирай живо! Ну, кому говорю! - бомж упал на колени и принялся подбирать шелуху.
Я огляделась. Вокруг действительно было удивительно чисто: ни фантика, ни бычка, ни прилепленной куда попало жвачки. Охранник, болтающий с продавщицей в белом колпаке, повернул шею в сторону бомжей. Охранник находился в конце платформы, потому нарушителям был предоставлен шанс отделаться легким испугом.
- Извини, я ж не знал. Слушай, а давай мой полтинник потратим так и быть. Трубы горят - сил нет терпеть!
Между бомжами завязался более конструктивный разговор. Настоящий бомж полез по карманам за железными рублями. Бомж фиктивный всячески подыгрывал настоящему, между делом понося власть, милицию и цены на водку.
Когда они собрали мусор, охранник, утратив интерес к антисоциальным элементам общества, снова повернулся к продавщице.
Вдалеке зашумело. Я прислушалась - поезд.
На экзамене мне потребовалось минут десять, чтобы аккуратно отодвинуть пластины щита. Еще минут десять для того, чтобы магический ток вновь начал циркулировать по моему телу, соединяя меня с магическими токами электромагнитного поля земли.
На экзамене мне хватило сорока минут, чтобы воспользоваться силой, но не прочувствовать её в полной мере. Я лишь слегка окунулась в океан силы, вошла по колено. Вот бы и сейчас так получилось. Рассчитать бы все в идеале...
Макосинца я встречала, в чем была: летнем сарафане и с рюкзаком за плечами. Макияж был приближен к естественному, еще не хватало, чтобы он решил, что я для него старалась. От костюма, туфлей лодочкой и пакета с деньгами я отказалась еще в Управлении - я хотела быть собой и чувствовать уверенность в том, что никакой маргинал не заставит меня под него подстраиваться.
Поезд обогнул платформу, выпустил пар и затих. Проводницы распахнули двери, установили лестницы, пропуская вперед пассажиров. В каком вагоне едет Поэт я не знала - пришлось стать по центру состава, чтобы видеть всех. Знала я лишь то, что едет он пятнадцать часов, под чужими документами, с пакетиком героина на сто грамм.
На руках у меня была его фотография трехлетней давности. Учитывая освещенность, по фотографии, в принципе, легко узнать. Но он мог отрастить усы или побриться на лысо, что усложняет задачу.
- Вы видите его? - спросила я Минского.
Тетенька в красной блузке с бантом на груди покосилась в мою сторону и придвинула дорожную сумку ближе к своим ногам.
- Пока нет, - ответил он.
Я окинула взглядом горизонт - вечер незаметно перетек в густые сумерки. Над шпилями церквей и макушками деревьев нависло темно-синее со сливовым отливом небо, грозящее опрокинуться вниз на головы бездушных обывателей. Я поежилась.
Ругая бестолочь-сына, по парапету, спиной вперед, спускалась тучная женщина в малиновом спортивном костюме. Её брань разносилась над перроном в тишине вечернего вокзала. Ей самой-то передвигаться тяжело, а она еще тащит сумищу величиной с теленка. "Челночка" спустилась на последнюю ступеньку и потянула баул на себя. Я задержала дыхание - сумка грозила вывалиться с тамбура и покалечить несчастную женщину.
Проводница тоже мне, помочь не может! Стоит, с брезгливостью смотрит вниз, с явным желанием подпихнуть баул на голову несчастной.
Я огляделась по другим вагонам - семейная пара с детьми на руках, дряхлый старичок, две женщины...
- Погодите, я вам сейчас помогу, - я скорым шагом достигла пятого вагона.
Женщина повернула бордовое, вспотевшее от усилий лицо. Она собиралась сказать мне что-то гадкое, но, сообразив, что я пытаюсь ей помочь, растерялась.
Я запрыгнула на нижнюю ступеньку и уперлась руками в неподъемную ношу, которая опасно балансировала над нашими головами.
В тамбуре было темно, но то, что с брезгливым лицом стоял мужчина - я рассмотрела точно. Причиной, по которой я приняла его за женщину, были волнистые почти до ключиц волосы и худоба.
- Ой, девочка, спасибо. Держи-держи-падает! - последние слова она прокричала.
Я дернула жесткую берестяную ручку на себя, а другой ухватилась за скользкий металлический поручень. Вес был непосильным, мне удалось лишь отклонить падение сумки. Поскрябав мне ногу, баул шмякнулся на асфальт.
- В гробу я видала эти тряпки! Всё! Последний раз! - она поднялась с карачек и отряхнула колени.
Я перелезла через баул, лежащий поперек прохода, и пригляделась к мужчине. У меня перехватило дыхание, и отхлынула кровь от лица.
- А этот, тоже мне, мужик называется, хоть бы пособил немного! - Челночка потрясла рукой в его сторону.
- Убери свой баул в сторону, корова, и дай пройти, - ответил Макосинец.
У него было изможденное бледное лицо, которое вызывало смесь отвращения с жалостью. Волнистые волосы висели неряшливыми прядями, придавая ему романтический флер, который быстро рассеивался, стоило взглянуть на его лицо и в глаза с колючим тревожным брезгливым взглядом.
- Сам ты корова, пастух не мытый, нашелся! - ответила женщина.
Из-за плеча Макосинца выглянула проводница с взлохмаченной прической.
- Женщина, освободите проход, - сказала проводница таким робким полузадушенным голоском, что я пригляделась к её лицу, скрытому темнотой.
- Господи, за что мне это?! Вот за что, я вас спрашиваю? - женщина обратилась ко мне.
- Давайте, я помогу вам, - я вытащила из-под сумки жесткую ручку, которая еще в прошлый раз натерла мне ладонь, и мы вдвоем вернули сумке правильное положение.
- Подойди, чмокну на прощание, - я услышала тихий, с издевкой, голос Поэта.
- Даша, это он, он! Будь осторожна, не забывай, о чем я говорил. - Сказал мне в ухо Вальдемар Антонович, на миг оглушив.
Проводница прижалась к стене с гримасой отчаяния и страха.
- Если ты за месяц не вставишь себе человеческие зубы, я лично выбью каждый. Тебя ж трахать противно. - Поэт усмехнулся, и отстранился от неё, так и не поцеловав. - Ты поняла?
У проводницы верхняя челюсть выдавалась вперед, так что передние зубы выглядывали из-под губы. Но разве это повод так обращаться с ней?
- Я жду. Поняла? - он сжал её плечи и тряхнул о стену.
- Врежь ты ему по яйцам, петуху не щипанному! - Челночка, так же, как и я, наблюдала сцену прощания, но не выдержала раньше.
- Заткнись, дура старая. - Поэт уставился на заступницу с сознанием неоспоримого превосходства. Как хищник смотрит на слабую и жалкую добычу.
Я отодвинула пластины щита. Сила, разлитая в воздухе, в земле, в запахе дождя потекла ко мне, как к магниту. У меня вспотели ладони. Нужно было держать пластины щита так, чтобы они в любой момент могли примкнуть к моей коже обратно.
От Макосинца шла мощная волна подчинения. Хотелось убежать, закрыться руками, только чтобы не чувствовать парализующую духоту и пудовую тяжесть в ногах. У женщины расслабились мышцы лица, еще немного, и она бы вылизала Макосинцу ботинки, прикажи он ей. Я дотронулась до её плеча и сгребла в руку невидимую паутину, которая опутала волю женщины. Мои руки дрожали.
Паутина не была материей, пусть даже тончайшей, подобно ветру, скользящему между пальцев, - нет, скорее набор желаний, скрепленных волей. Я убедилась, что Макосинец видит, что я делаю, и "кинула" паутину под колеса. Я бы кинула ему в морду, если бы была уверена, что смогу второй раз отбросить прочь.
Его глаза расширились. Я смогла улыбнуться, одними губами. Мне хотелось показать уверенность, но, боюсь, вышла жалкая гримаса.
- Нужно оттащить сумку от лестницы, - сказала я, повернувшись к женщине.
Мое сердце билось неровно, расходясь по ритму с приливами страха.
Пока мы оттаскивали сумку, Поэт спустился на перрон. Я знала, что он сразу не станет ничего предпринимать. Ему нужно было оценить меня, как противника.
Руки, как деревянные, - немедленно успокойся! Я бы с удовольствием опрокинула на себя ведро ледяной воды, только где её взять?
Поэт шел боком, как рысь. Щуплый корявый мужичок с худыми кривыми ногами. Поверх серой домашней футболки, заправленной в кожаные штаны, болталась черная жилетка.
- Настоящий ковбой. Только шляпы не хватает. - Сказала женщина достаточно громко, чтобы он услышал, и скосилась на Поэта.
- Спасибо за помощь, милочка. Старухе - кто еще поможет, если своих лоботрясов не допросишься, - на прощание она сжала мою руку и потащила сумку к ближайшему такси. Народу было мало, поэтому остаться без машины ей не грозило.
Взятку, которую я должна была вручить поэту, я сдала в кассу, застав кассиршу уже в дверях. Задабривать Поэта деньгами не имело смысла. То же самое, что предлагать деньги клептоману за честное обещание не воровать.
Я сама приняла это решение и должна довести задуманное до конца.
- Скорый поезд Калининград-Москва отправляется через три минуты, - протрещал "микрофон" с крыши.
Воздух наполнился холодной сыростью и потрусил мелкий грибной дождик.
- Ну, и кто ты такая? - он засунул большие пальцы за ремень. У него были слишком крупные фаланги, ногти-обрубки и желтоватая волосатая кожа - весьма отталкивающая внешность.
Я окаменела. Решимость залезть ему в голову ускользала, как разбитое яйцо из рук. Вместо того, чтобы сосредоточиться, я думала о том как нелепо дрожат мои губы и что меня ожидает за чертой, за которой начинается безумие: буду ли я сознавать себя, как личность, или буду пускать слюни и мочиться в штаны? Буду ли я вспоминать как жила, что любила? Или мир замкнется вокруг до отвращения простого размышления "где у червяка голова?"? Будет ли Игорю стыдно за то, что когда-то мы были близки?
Поэт шагнул ближе, смотря тем же взглядом, как минуту назад на Челночку.
Я отшатнулась от него.
- Так, Даша, держи себя в руках, - прокричал Вальдемар Антонович.
Как он мне надоел! Может, сорвать микрофон и выбросить?
- Тебя должно волновать совсем другое, - "мерзкий ублюдок" - добавила я про себя.
- Кто ты такая, я еще раз спрашиваю! - он повысил голос.
- Объясни ему, - сказал Вальдемар Антонович.
Я смотрела Поэту в плечо - так унизительно я давно себя не чувствовала, но смотреть ему в глаза было невыносимо - кожа начинала гореть, пытаясь вывернуться наизнанку.
- А не пошел бы ты со своими вопросами... - сказала я и задержала дыхание.
Он криво усмехнулся и склонил голову в бок, словно пытаясь разглядеть меня под иным углом.
- Ищешь приключений на свою задницу? Так ты их найдешь.
Он уверен в своем могуществе и безнаказанности. Идет по жизни, топча судьбы. Вокруг него - роскошь, изобилие удовольствий, вседозволенность. Это застит ему глаза, заглушает скрипучий голос совести. Разрушает. Если убрать богатство, комфорт и власть, - что дает ему ощущение полета, то станет очевидно, что он - собака, подхватившая бешенство. Мечется в агонии, чувствуя, что назад дорога закрыта, а впереди единственное, что его ждет - горячка безумия и смерть.
Трагедия в том, что он не может остановиться. Даже если хочет.
- Ты - ничтожество, которое унижая других, пытается казаться выше, чем есть. Ты хуже, чем насильник, ты - мразь, которая паразитирует над людьми. Кому ты нужен сам по себе?! Ничтожество. НИКОМУ!
Диким зверем, он подскочил ко мне и до боли сжал руку. Когда получаешь под дых, похожие ощущения - воздух застревает в груди: не можешь ни сказать, ни крикнуть. Одна часть меня находилась на платформе, другая - падала в бесконечную пропасть.
Где-то за непроглядной туманной чернотой раздался выстрел. На миг я ощутила, как густой безкислородный воздух приобрел сладкий свежий вкус, а мелкий теплый дождик ощетинился и со злостью застучал по голым плечам. К разрывающим меня двойственным ощущениям реальности прибавилось третье.
Сквозь страх, через глухие необъятные стены пропасти, пробивались мысли о том, насколько сильно я ненавижу этот город. Будь он проклят. Один воздух в нем отвратительно сладок, как в деревне, где дорога усеяна коровьими лепешками, нет горячей воды и уборная на улице. Ненавижу этих людей с их мелкими делишками: мамаш с тяжелыми сумками, старых сплетниц у подъезда, задиристых папеньких сынков. Они слишком часто не замечали его, обижали...
Нет-нет, это не мои мысли. Деревню я люблю, каждое лето гостила у бабушки. И скорее я всех обижала, манипулировала ими.
Поезд запыхтел и со страшным железным скрипом тронулся.
Цепкая змеиная хватка ломала мне руку, выкручивая, и склоняя на колени.
Я извернулась и вдавила каблук Поэту в мысок. Он закричал, разжав пальцы, и ударил меня в плечо. Если ублюдок надеялся таким образом избавиться от меня, то прогадал.
Я стояла в пяти шагах от поезда, напоминающего ожившего свирепого дракона. Железный монстр тяжело дышал, раздувая юбку сарафана, обжигая лицо и бедра. Иллюзорные ощущения поезда текли рядом, не отвлекая от основных мыслей. Я "держала" Поэта за горло, и для этого мне не надо было смотреть ему в глаза. Под пальцами воображаемой руки бился пульс: шея была такая нежная, с мягкой кожей, тонкими сухожилиями и хрупким детским позвоночником. Свернуть такую куриную шейку раз плюнуть.
Его кулаки тряслись в бесплотных попытках побороть меня. Он проиграл - только мое согласие оставить ему часть воли, вместо того, чтобы сделать послушной марионеткой, давало ему возможность злиться и сопротивляться мне.
Поэт поднял голову, смотря затравленными глазами, в которых немела ненависть.
- Ты не имеешь права так обращаться с людьми, - мне было очень важно докричаться до него, в прямом и переносном смысле.
Шум поезда заглушал звуки.
- Они слабые, значит, заслуживают этого!
- А ты сильный?! Ты?!
- Да! Ты, сука! Я сильный и над ними!
- Сейчас ты никто, жалкий отбросок общества, никому не нужная падаль!
Он подался вперед.
- Стой, где стоишь! - я сжала кулаки, чувствуя напряжение его нервов и пульсацию собственной крови в висках.
Поезд набирал скорость, отбрасывая волосы на лицо.
- Зачем ты приехал? - я могла бы порыться у него в памяти, но лучше искупаться в помоях.
- Устроить небольшой взрыв. Разнести на маленькие кусочки жалких тварей.
У него образовалась тягучая слюна в уголках губ. Не верю, что можно до такой степени ненавидеть.
- Когда?
- Двадцать пятого сентября.
Мне нужно было называть конкретные вопросы, а я не знала что спрашивать. Я дотронулась до уха. Микрофона не было. Черт.
Поезд наконец-таки затих.
- Расскажи мне план операции. Рассказывай всё, иначе я сделаю из твоих мозгов кашу, - я вытерла потные дрожащие руки о юбку, но это мало помогло - ладони снова стали скользкими.
Он оглянулся по сторонам.
- С чекистами спуталась? - он оскалился.
- Рассказывай, - я надавила на тонкую хрупкую поверхность, окружающую его волю, и он сжался от боли.
- На день города, в урнах и в игрушках будет заложен тратил с начинкой. Гвозди и стекло. Как отгремит салют, площадь взлетит на воздух, вместе с кучей народа. Вы не сможете помешать, как бы ни старались! Всё уже запущено, и если даже убьете меня, то ничего у вас не выйдет!
- Подробней. Где ваша берлога, вы же должны где-то готовиться.
- В Гедеоновке, приезжай потолкуем, - оскал перешел в каркающий смех.
- Там тебе самое место, - сказала я.
Его смех прервался.
- Если вы надеетесь, что я буду снабжать вас информацией, то хрен вам!
Его рука дернулась показать мне неприличный жест, но я остановила его усилием воли, чувствуя напряжение сухожилий, ощущая их скрип.
- Ты уже снабжаешь.
Он посмотрел мне за спину.
- Глупая девка! Неужели ты думала, что я буду один?
Я пригляделась к его ушам. Сквозь патлы кудрявых волос просвечивалось черное пластмассовое устройство, прицепленное вокруг уха.
Воздух разрезал хлопок, будто открыли шампанское. Я ослабила хватку. Поэт дернулся вправо. Оглядываться не было времени. Я прыгнула в обратную от него сторону - совсем рядом вторая пуля разрезала воздух, чудом не задев мне плечо. Зажмурив глаза и выставив ладони перед собой, чтобы смягчить падение, я упала на асфальт.
Макосинец рванулся в сторону, но я по-прежнему держала его горло в своих руках. Мысленно я догнала его и соединилась с его сознанием.
Не знаю, чего я хотела добиться. До конца я не продумала, зачем мне надо залезать в его шкуру, поэтому и растерялась. Меня накрыло гневом и страхом. Воспоминания детства перемежались с планами на будущее, причем, прошлое выступало блеклыми тенями, над которыми возвышался замысел теракта, лелеемый Макосинцем на протяжении двух лет.
Чужие мысли закружили мое сознание в водовороте так, что хватало сил только сопротивляться, изредка выныривая из его личности на свободу. Я чувствовала, видела и помнила то же, что и он. Мне надо было отделиться от его личности, но я забыла, как это делается.
"Что может быть хуже навсегда остаться в руках чекистской подстилки?" - думал он, унося непослушные ноги. Макосинец был в ярости от мысли, что его смогла побороть какая-то девка. Он жил в полной уверенности, что его желаниям никто не в силах сопротивляться. И тут он приезжает в город, который давно ненавидит, мечтая, наконец, поквитаться за все унижения, и его встречает какая-то девица, целка македонская проще говоря, и едва не зарубает на корню его тщательно продуманную и организованную акцию. Когда раздался выстрел, он видел, что на Гелендвагене за ним подъехали ребята Принца, припарковавшись на трамвайных путях. Ему оставалось только избавиться от борзой девки и убежать.
- Давай, быстрее сюда! Мать твою за яйца! - крикнул Вовка Бурый, выглянув из-за бетонного барьера. Прижавшись к стене бетонного барьера, Вовка Бурый, по мнению Поэта, деревенщина и тупой качок, на корточках отстреливался от оперативников, которые были повсюду. Со стороны центрального входа раздавалась вторая дробь выстрелов, вселяя надежду на то, что ему удастся выбраться из дерьмовой ситуации.
Когда Макосинец оказался под защитой барьера, Бурый, проявляя чудеса подвижности и везучести, побежал к центральному входу вокзала. Показывая пример Макосинцу, а может, желая спасти себя. Как только Бурый оказался за ближайшей каменной колонной, поддерживающей крышу, то махнул Поэту нетерпеливым жестом. Причем по руке Бурого текла кровь. За другой колонной прятался Водопой, еще один подручный Принца. Водопой умудрялся стрелять по дверям вокзала, чтобы упредить появление фэйсов с тыла, и по мини-парку, чтобы держать подальше от себя тех, кто захочет подобраться к ним спереди.
Ребята из ОМОНа выбежали из автобуса, припарковавшегося под визг тормозов в пятидесяти метрах от перестрелки. "Еще немного и они положат Водопоя, Бурого и меня заодно" - подумал Поэт, и его мысли застряли в моем сознании, заполняя меня, словно были моими.
Макосинец пригнулся и, сжимая коленку, побежал к своим спасителям, которые прятались за колоннами, разряжая по оперативникам очередную обойму. Макосинец бежал настолько быстро, насколько позволяла растянутая связка. Я чувствовала его боль, воспринимала его мысли, как свои, но водоворот его сознания кидал меня из стороны в сторону.
Когда Макосинец выбежал из-под прикрытия барьера, бомж в сером мятом пиджаке бросился ему наперерез. Обдав запахами помойки, бомж почти перехватил Макосинца. Но Бурый оказался быстрее. Он кинулся на Усача, еще одного призрака прежней жизни Макосинца, схватил за плечи и врезал ему лбом между глаз. Прижав ладони к носу, Усач упал на асфальт.
Игорь, закатившись под лавочку, направил ствол на Макосинца, то есть на меня. Взгляд его был холодный и безжалостный. Я ощутила страх и отчаянное желание выбраться живым из этой переделки, но это были не мои чувства. Макосинец был почти у цели, в двух шагах от желанной свободы.
Если я сомневалась, что Игорь выстрелит в Макосинца, то зря. Выстрелы прозвучали подобно частым и быстрым взрывам, оглушая и деморализуя. Макосинец схватил Бурого за плечи, пока тот не успел сообразить что к чему, и закрылся его телом. Две пули Астафьева достигли цели. Одна попала в бедро, ввинтившись в ногу острой ослепляющей болью, другая задела плечо, пройдя на вылет. Вовка Бурый перехватил пули, направленные в сердце, и начал медленно оседать. "Прямо на меня, твою мать! Неуклюжий мордоворот, чтоб тебя!" - Макосинец с отвращением оттолкнул от себя тяжелое неповоротливое тело.
Завизжали тормоза. Закрыв меня от обстрела, на бордюр влетел черный Гелендваген.
- Давай не тупи! Сваливаем! - крикнул мне Водопой и с проворством для такой большой туши забрался на заднее сиденье Гелендвагена.
Я прыгнул вслед за ним, едва не врезавшись носом в накаченный зад, и про себя сказал: "Посмотрим, кто потом окажется тупее! Еще ответишь за свои слова".
Наезжая на ступени крыльца, водила объехал мини-парк вдоль центрального входа по пешеходной части и направил машину прочь от вокзала.
Громкий звук выстрелов смешался с грохотом и треском черного осыпающегося стекла. Я сжался, скукожился, чтобы облегчить боль. Водила вдавил педаль газа до упора. Теперь стрельба шла со всех сторон, а машина в качестве мишени.
Нет, я не могу умереть... Штаны пропитывались горячим и влажным - только не это! - по ногам растекалась моча. Стоит где-то простыть, так старая болячка снова обостряется, и так не вовремя!
- Хрен знает что! Откуда они взялись?! - прохрипел Водопой и случайно врезал по мне ногой.
Раздался визг тормозов. Машину занесло - я выставил перед собой ладони, врезавшись в ноги Водопою. Под ногти забилась черная жирная грязь из-под его ботинок.
- Где вас носило, козлы?! Да убери ты свои копыта, мудило, - Макосинец толкнул Водопоя в ногу, еще больше извазюкавшись. Черт, черт, черт! Мне нужно отмыть от себя эту дрянь! Я попыталась вытереть грязь об кожаную обивку, но машину снова мотнуло. Если эти мудаки узнают, что я обмочился, мне конец. Нет, насмешек не будет - я лучше убью их. А Принцу скажу, что они продались фэйсам. Вой сирены ушел в бок, еще с полмили поскулил и затих.
Макосинец нащупал пистолет, и ему стало смешно. "Тупая шлюха думала поймать меня! МЕНЯ!"
Я стискивала в трясущихся руках пистолет. Руки были не мои. В машине воняло ванильным освежителем воздуха и мочой. Как же это? Я в его теле и думаю, как он! Меня обожгло страхом, бесконтрольным, поглощающим с головой. Я оттолкнулась от него, но меня всосало обратно. Нет, я не хочу! Не хочу!
- Ааааааааааа! - закричал Макосинец, а я ударилась макушкой об огромную рифленую подошву. Нервные окончания пронзила боль, но стало легче. Я становилась собой. Его мысли отступали в сторону.
Я развернулась и врезалась в дверь. Еще раз. И еще.
Во рту стоял привкус крови. Локти щипало, также как и лицо. Нестерпимо пахло тухлыми овощами. Меня кто-то подхватил на руки и понёс, бултыхая в разные стороны.
Я разлепила глаза. Игорь нес меня на руках. На его плече грязь, на подбородке ссадина с грецкий орех. Грязный, но живой.
А я... я вернулась... смогла!
***
Пришла в себя я уже в машине, у Игоря на коленях, с ощущением того, что произошло нечто страшное. Из разряда моих "любимых" ночных кошмаров, от которых желудок прилипает к позвоночнику. Моя голова лежала на плече Игоря. Он прижимал меня к себе плотным кольцом из рук, как маленькую.
- Сколько можно крутиться по одному месту? - спросил Усачев. Его голос трудно не узнать, так же, как и запах, прилипший к нему основательно.
- Пока все начальники носом не поводят, не успокоятся, - ответил Игорь.
Усачев в ответ усмехнулся.
- Слышал, как один кричал? "Надо срочно вызвать проводницу на допрос!". Вот придурок.
- Немоляев, вообще, предлагал возвратить поезд, - сказал Игорь. Его тихий клокочущий в груди голос завораживал.
Усачев заржал и, оборвав смех, пожаловался на хруст в челюсти.
Грудь сковало невыносимым давящим чувством, от которого впору выскочить из машины и бежать до тех пор, пока молочная кислота не превратит мышцы в островки сплошной адской боли. Я лежала с расширяющимися от ужаса глазами, с каждым последующим толчком сердца вновь окунаясь в мысли Поэта, в его сущность.
Часто сознание играет с нами в прятки, закапывая опасное для эмоционального комфорта воспоминание в подсознание, и оно воспринимается, как услышанное из чужих уст, которое если и волнует, то за живое не задевает. Не задевает до тех пор, пока тебя не накроет правдой, что воспоминание твоё, кровное. Игнорируя боль в локтях, я просунула правую руку Игорю за спину и уткнулась носом в изгиб шеи.
Он напрягся.
В сплошной темноте салона едва различался блеск глаз, да неясные очертания плеч.
- Ты как? - Игорь убрал волосы с моего лица и поцеловал в щеку.
Кожу на скуле стягивало и саднило. Я подтянула свободный локоть, на нем и на изгибе ладони чернели овалы содранной кожи. Лицо, думаю, выглядит не лучше.
- Нормально, - ответила я.
Майка на спине у Игоря была сырая. У меня засосало под ложечкой.
- Ты ранен? - я отстранилась от него, но видимо слишком резко. Голова закружилась - чтобы не упасть на Игоря, мне пришлось опереться ладонью о его грудь.
- Нет, это вода. Пришлось немного поваляться в луже, - он всматривался в мое лицо.
- Точно? - я стянула с его плеч пиджак и осмотрела руки.
- Может, мне раздеться? - Игорь показал мне ладони, улыбаясь. За напускной веселостью пряталось беспокойство, которое я наладилась угадывать. За спиной прокашлялся Усачев - может, мне стоит обидеться на слова Игоря? Наверное, стоило, только не было желания притворяться.
- Не стоит, - ответила я и рухнула ему на грудь. Меня знобило. Голова болела до тошноты и рези в глазах. Тело - как отбивная.
- Все хорошо. Слышишь, все хорошо, - прошептал Игорь мне на ухо. На глаза навернулись слезы. Ведь он мог погибнуть в перестрелке! - шепнул мне трусливый внутренний голосок.
Музыка в приемнике стала громче. Желудок сжался, подгоняя к горлу волнение. Я определенно туго соображаю, но Игорь почему позволил себе держать меня на руках, как захворавшую любовницу, которой необходима его поддержка?.