Московская погода неумолимо портилась. Над Триумфальной Аркой собирались темные, словно отлитые по заказу, тучи, ветер, делавшийся все сильнее и сильнее и переставший довольствоваться кружением листьев, жестоко срывал с прохожих головные уборы, подбрасывая их то высоко в небо, то вынося на проезжую часть, а то, иногда, и вовсе скрывал их из виду. Тепло, которым был так пропитан воздух утром, куда-то исчезло; на смену пришел ледяной безжалостный холодок. Гулявшие люди как можно быстрее старались попасть домой, видя столь неблагоприятные для прогулок условия. Некоторые по пути забегали в многочисленные кафе, и там, сняв пальто, отогревшись и выпив чего-нибудь горячего, дружно принимались ругать московское переменчивое лето. В одном из таких кафе, уютно пристроившись у окошка, сидел Иван Макарович Спичкин и любовно разглядывал Верочку. Предаваться этому занятию у него было две причины: во-первых, Верочка было чудо как хороша собой, а во-вторых, он, Спичкин, пригласил ее на свидание, а значит, был вправе рассчитывать на извлечение полной выгоды из затеянного. Он с удовольствием задержал взгляд на ее носике и подумал, что молодость, все-таки, прекрасна, несмотря на бурные метания и капризы, свойственные людям в этот период. Спичкин подозвал гарсона и, обласкав его глазами, заказал еще коньяку для барышни. Спичкину было хорошо как никогда, несмотря на ужасающий ливень за окном. Он даже мысленно сострил, что тратить деньги гораздо приятнее, чем их получать. Принесенный коньяк он разлил по бокалам, в которых еще оставалось кьянти, и обратился к Верочке:
--
Ma chere, я хочу выпить за вашу красоту! Ваша рука, обнимающая бокал, напоминает мне мраморную лилию, ваши глаза - как два Сириуса, сияющих в бархатном смарагдовом небе...
"Как же ты глуп!" - с досадой подумала Верочка и отвернулась к окну. Небо уже стало совсем темным, ливень превратился в сплошную белую стену. Внезапно ей сделалось грустно. Интересная жизнь пролетала мимо, не останавливаясь ни на минуту, чтобы задеть Верочку своим шлейфом, осыпав случайно блестками и конфетти. Верины подруги давно вышли замуж, многие не за тех мужчин, о которых мечтали всю жизнь, но зато они не выбивались из общества, они имели какой-то статус, пусть и ничего не значащий, они чувствовали свое превосходство, пусть сомнительное и необоснованное, но при встрече с Верочкой они сочувственно смотрели на нее, как смотрят на спортсмена, получившего травму и не способного далее продолжать карьеру. Конечно, у нее были ухажеры, которые пели дифирамбы ее красоте, но мало-помалу и они растворились в пространстве, найдя пусть менее прекрасных, но более неприхотливых женщин. Зато появился этот Иван Макарович, преследующий ее везде, и теперь вот затащивший в это кафе...Она чувствовала, что каким-то образом зависит от этого мелкого, по сути ничтожного существа, одаривающего девушку только затем, чтобы поднять чувство собственного того, что у других называется достоинством. О, как унизительно было ей принимать его кольца, духи и подобную чушь, как противно видеть заискивание родителей перед болваном только потому, что у него много денег. "Мы желаем тебе достойного будущего, - внушал отец, стараясь выглядеть авторитетно, - а этот человек Спичкин очень и очень богат, он будет купать тебя в роскоши. Неужели ты думаешь, что я выдал бы тебя за недостойного человека?" - спрашивал он, не глядя дочери в глаза. Мать поддакивала: "Тебе, дочка, скоро тридцать лет, когда же ты собираешься заводить семью? Когда ты будешь рожать детей?" Вера всегда, всю жизнь ощущала себя привязанной к их примитивным суждениям, и неспособность освободиться делала ее глубоко несчастной. Она не хотела делить свою жизнь с кем бы то ни было, она желала принадлежать самой себе без остатка и не оглядываться виноватыми глазами на общество. Такие грустные мысли проносились в ее голове под шум дождя, под бессмысленную, как смех идиота, болтовню Спичкина и она сильно желала, чтобы произошло нечто, что даст ей повод высказать ему в лицо все свои чувства и, бросив презрительно подаренное им кольцо на стол, навсегда забыть свое прошлое. А Спичкин, тем временем, открыл новую тему для разговора.
--
Верусик, - мурлыкал он, поглаживая шелковую скатерть и отправляя крошки с нее к себе в рот, что очень раздражало девушку, - Верусик, я хочу оговорить с тобой об очень серьезном предмете.
"Сперва научись правильно строить предложения", - ответила она ему про себя и улыбнулась:
--
Конечно, Иван Макарович, я слушаю.
--
Верочка, ты знаешь, что я богат, что я люблю тебя и предлагаю нам быть вместе.
--
Вы хотите, чтобы я вышла за вас замуж? - уточнила она.
Спичкин кашлянул, поправил галстук и сказал свое "Да" голосом капризного ребенка. Он выжидательно смотрел на Верочку, видимо не предполагая отрицательного ответа. А Вера изучала его лицо. Бессмысленное его выражение не смогли скрасить ни стильная стрижка, ни дорогой галстук, ни платиновый браслет на руке. Глаза...непонятно, какого они цвета...кажется, зеленые. Как деньги. Подбородок был непропорционально широк и массивен, рыжие брови смотрелись убого на фоне крестьянской смуглости. "Пролетария можно одеть в парчу и бархат, облить маслом нероли, поместить на шелковые подушки, но он никогда не приобретет тот шик, который есть у настоящих аристократов, даже очень бедных. Принцем можно только родиться, бесплодные попытки выдать себя за него не приведут ни к чему, кроме унижения собственной души", - вот мысли, которые застыли в Верочкиной голове, когда она наблюдала, как нескладными руками Спичкин отрывает от стола бокал с кьянти. В Вере очень прекрасно жил снобизм. Она знала, что ее предки были князьями, и гордилась этим, единственным ее богатством. Она не любила медведей во фраках, покупающих себе титулы, как не любили когда-то нэпманов чудом уцелевшие в революцию обкраденные дворяне. Девушка искренне презирала родителей за меркантильность и за то, что они забыли княжеские корни и опустились до обывательского уровня. О, один Бог знает, как хотелось ей достойной жизни! Но их семья была бедна, и родители, святые в своей простоте, с раннего возраста внушали дочке, что единственная возможность выкарабкаться из унижения - это выйти замуж за такого, как Спичкин. "Спичкин - великий человек", - любил повторять за ужином папа. Вера всегда раздраженно спрашивала, что же в нем великого и отец неизменно отвечал: "Деньги". Отец был порабощен культом денег и не мог предложить дочери ничего лучше. Мать поддерживала мужа во всем и всегда. Может, она была хорошей женой...
Нетерпеливое постукивание пальцами по бокалу вернуло Веру к действительности.
--
Ты будешь моей женой, Вера? - повторил Спичкин и в голосе его послышался металл, - Прошу тебя, не тяни, ты знаешь, как меня это раздражает.
Вера опустила голову. На столе стояла коробочка с кольцом - вульгарным, как и его даритель. "Жлоб, - мысленно усмехнулась она, - не дарит, пока не знает наверняка. А то отбирать назад неудобно, вот он и решил подстраховаться". В ту секунду она хотела одного - повода для ссоры со Спичкиным. А когда Верочка чего-то очень хотела, она это получала.
Под окнами кафе появился торговец. Он сидел под тяжелым ливнем, разложив свой товар прямо на асфальте и смотрел через стекло ресторанного окна на Ивана Макаровича. Глаза торговца излучали безумие, а товар скорее вызывал снисходительную улыбку, чем желание его приобрести. Нервы Спичкина были взвинчены. Он подозвал официанта.
--
Скажите этому бомжу, чтобы не пялился на меня!
Официант сочувственно покивал головой и, упиваясь собственной беспомощностью, произнес:
--
Простите, мы ничего не можем сделать. Торговец сидит не в нашем кафе, следовательно, мы не можем запретить ему то, что не причиняет неудобств нашим посетителям...Может, вы захотите пересесть за другой столик?
--
Нет! - рявкнул Спичкин и ударил кулаком об стол так, что опрокинулась стеклянная вазочка с цветами, - Я требую, чтобы это поганого бомжа здесь не было! Позовите мне главного!
Официант испуганно отчалил в недра элитного заведения и через несколько секунд появился с высоким мужчиной в костюме.
--
Я вас слушаю, - проговорил тот с ледяной улыбкой.
Но Спичкин уже не мог вразумительно объяснить свои претензии. Видимо переживания вечера дали о себе знать: используя тюремный жаргон, он дал понять всем присутствующим кто он такой и направился к выходу, не заплатив по счету. Только у дверей он вспомнил о забытом на столике кольце и вернулся. Вера сидела бледная, с горящими глазами, пальцы ее дрожали. Спичкин взял ее за руку:
--
Пойдем!
Она ответила:
--
Нет, - и поднялась. И вышла.
За ней покинул кафе Спичкин, предварительно расплатившись. Они долго стояли молча, благо ливень прошел и теперь от асфальта в небо шел яркий мост радуги.
--
Я клянусь, он умрет, этот торгаш... - процедил Иван Макарович, развернулся и зашагал прочь.
Вера тоже побрела домой. На душе у нее было радостно оттого, что Спичкин - негодяй. Она шла и улыбалась и пообещала себе, что если торговец и вправду умрет, она принесет цветы на его могилу. Но сначала надо было сделать одно дело. Вера подошла к торговцу. Он был грязный и больной, в старом балахоне, со спившимся лицом. В глазах читалось отчаяние и полное отсутствие надежды. Она нежно вытащила купюру и, положив ее ему в руку, спросила:
--
Как ваше имя?
В глазах торговца вспыхнула злость, он отвернулся. Но Вера повторила:
--
Как ваше имя? Мне надо знать, иначе я не исполню обещания, данного самой себе.
Торговец поднял голову и простуженным голосом, очень тихо сказал:
--
Макар Спичкин.
И снова отвернулся.
А Вера пошла домой. По пути она познакомилась с замечательным молодым человеком из интеллигентной семьи, и вскоре сбежала с ним в Севастополь.
Торговец умер ровно через месяц после того вечера. Никто не пришел на его могилу. Никто не плакал о нем.