Доброкачественные новообразования появлялись на земле прыщами хижин и, бородавками иного рода, жилищ, внутри которых любили говорить о жизни и о живописи. Причём, о жизни говорили, как о живописи и наоборот. Это было обведено в рамку "как правило", и, стало быть, хоть чуть-чуть должно было походить на правду. В этом, в сущности, и заключалась сама сущность, поэтому ей было трудно претендовать на что-то ещё. Всё это, в свою очередь, было оформлено в лучших традициях живописного пейзажа, а если становиться, наконец, конкретнее, то деревьями, кустами и прочими насаждениями, обрамляющими грязный серый асфальт. Шествующие по нему фотомодели органично вписывались, как в повороты, так и в остальную, окружающую их, действительность и органику, излучая глазами яркий свет, при пристальном разглядывании которого, оставались ожоги разных степеней. Характерные их появления, так же, как и характер их проявлений, свидетельствовали о близкой перемене, не то климата, не то чего-то ещё, хотя, возможно, были вызваны только сезонной активностью солнца или каплей яда из кипящего чайника. Потратив определённое время на преодоление звукового барьера и определённые усилия на преодоления языкового, можно было вызвать их на откровенность, и, при этом, легко обнаруживалось, что они такие же, как те ВСЕ, или ничем не отличаются от других. Они чихают и сморкаются когда простыли или насморк, сморкаются и чихают, когда насморк или простыли и говорят, как правило, о жизни и о живописи. Причём, о жизни, как о живописи и наоборот...
--1--
Кисы сидели и морщились. Или щурились. В надежде, что солнце достанет из внутреннего кармана свою тёплую руку, для того, чтобы погладить их по головам. КИШДОБОШ проснулся ни свет ни заря и с ужасом подумал о том, что ему сегодня предстоит свой выбор между целым и частью. Ему хотелось продлить это горизонтальное состояние мысли , но будильник снова настойчиво толкал в плечо, приложившись кулаком по обратной стороне реальной действительности, и опять портил ему настрое - ние на весь день. Он встал и, шатаясь, словно бы принял ответные меры, доплёлся до ванной комнаты, в которой совершал всегда обряд гигиенических процедур, и вышел оттуда совершенно неузнаваемым, в буквальном смысле, изменившимся в лице. Это было похоже на маску, а, может быть, на сказку. А, может быть, на плохую сказку. А, может быть, совсем ни на что не похоже.... Тем временем, прошло достаточное количество времени для того, чтобы, бросив взгляд на часы, окончательно понять, почему без него нельзя было обойтись и почему без него и на этот раз, не обошлось. А пока он жил сегодняшним днём, и этот сегодняшний день был Средой. Из всех дней недели Среда всегда была сама по себе, хотя и стояла в середине турнирной таблицы. Это её ни к чему не обязывало, что, в общем то, не делало и чести. Те, кто мог себе это позволить, выходили из дома и садились на попутные трамваи, следующие в Парк. Там, в Парке, они доставали свои маленькие мягкие одеяльца и, разложив их на зелени постриженного ёжиком газона, наслаждались ароматом свежескошенной травы, постепенно сливаясь с природой в единое и не делимое целое. Для тех, кто не мог себе этого позволить, существовал другой выход из этого трамвая. Впрочем, для каждого из остальных он был разный.
КИШДОБОШ вышел под солнце и, улыбнувшись Кисам, погладил их по головам. Они дружно закудахтали и, потёршись о его брюки, выпросили себе пожевать. Он помахал им рукой, но они этого уже не заметили, наверное потому, что помнили, что при пожаре нужно набирать ноль и потом один. Дело шло от завтрака к обеду точно также, как и от обеда к ужину - медленно. Быть может потому, что напрямую было связано со временем. Вообще то, складывалось впечатление, что движется только время. Оно вело свой корабль к полудню и, было видно, как солнце зависает в своей верхней точке и жалит оттуда всех, кто пытается обратить к нему свой взгляд....
--- 2 ---
КУТЬЯ выползла из конуры, вынюхав в своей миске что-то съедобное. По причине призвания и по своим житейским обстоятельствам она была собакой и это не составило ей особого труда. И, если бы она знала, как это блюдо называется у людей, то наверняка бы сказала, что это обед. Опять же, не из-за содержимого, а из-за времени приёма пищи. Неизвестно откуда появившись, оно неизвестно куда исчезает, замыкая свой цикл оборотом часовых стрелок вокруг собственной оси, и, иногда возникает, возникает само собой, сожаление, что живёшь именно в это время, а не в какое другое. Оно словно ветер, вызванный перепадом давления, словно электрический ток, вызванный разницей потенциалов. Иногда его не хватает, а иногда, не знаешь, как его убить. КУТЬЯ, поболтавшись по двору и поняв, наконец, что там к чему, возвратилась на своё постоянное место жительства, поудобнее расположившись в послеобеденной дрёме. Среда, в отличие от воскресенья, не была точкой отсчёта и, при особых обстоятельствах, не требовала
возвращения в исходное положение или восвояси. Правда, собака этого не знала и, свернувшись клубком, нахлобучила на лицо блаженную гримасу охранной грамоты. Ибо, любое выражение лица - это гримаса. Так она считала и, скорее всего, была права...
--- 3 ---
ТАНИТАША кололась усами седеющего суховея, разбивая об асфальт его тепло. Тепло его чудесного прикосновения. Россыпь её волос воскрешала в памяти приятные воспоминания и, захлестнувшая было, ностальгия по студню морозного утра, давала понять, что ничего этого не могло возникнуть само по себе, как и быть на самом деле. Да и не могло быть, по той причине, что никогда. До обеда она растворялась в атмосфере истерик и душных помещений, пытаясь по любому поводу сгинуть с глаз долой, но зеркало её обратного вида мешало своей безучастностью. Всё в ней боролось с экстазом противостояния, но когда скандала было не избежать, она замыкалась в скорлупе своего полукруга и бросалась бежать прочь от своей женской природы, принимая внутрь растворитель иллюзий. Кривая продолжительности дня вынесла её на пересечение двух главных дорог, где она вовсе была лишена способности выбирать из двух зол. Единственное, что она успела заметить и чему удивиться, это откуда здесь столько Ладоги. Или её раньше здесь совсем не было, или было, но не в таком количестве. Это всё Солнце, думала ТАНИТАША, и вживалась в образ мученицы. А Солнце, перевалив через верхнюю точку своего умопомрачения, стало опускать на другую чашу весов гирю своего безразличия. И чтобы не происходило под ним, Солнцем, не могло сдвинуть крышу и вызвать эмоции на его каменном лице. Ибо, любое выражение лица, это - эмоция. Так она считала и, скорее всего, была права...
Несущая часть суток давала трещину, но первое впечатление было, как всегда, обманчивым. Её кобылицы топтали где-то на семнадцатом этаже в доме, где не было лифта, и было ясно, что пока туда доберутся спасатели, всё успеет выгореть до тла. Всё это вместе взятое выглядело бесподобным со стороны той стены, на которую бросаешься, когда припрёт, или когда просто зубная боль. И каждый следующий "последний раз", становится следующим, но никак не последним. И каждое следующее действующее лицо, уходящее со сцены, уносит с собой часть того, что называется сердцем, и потом долго не звонит, испытывая терпение оставшегося куска. И каждая следующая попытка становится настоящей пыткой, потому что всегда одно из двух.... Да.
Шторы прятали любопытство, как свою избирательность, в дальний угол своей деенепричастности, относясь ко всему, как к само собой разумеющемуся. На всё пожарное наследство приходилось несколько того, что не сгораемо изначально и, по сути своей, само по себе. Поэтому оно принадлежало всем сразу и никому в отдельности, так как стучащие по радуге тела, имеют свою причину беспардонно влезать внутрь глубины души, разрывая её на кусочки сомнений. Но истории, происходящие вокруг этой глубины, отличаются тем, что имеют интерес к повторениям, а любые повторения - интерес к историям. Но их интерес, почти никогда, не бывает обоюдным, так как стучащие по радуге тела...
--- 4 ---
ФЮЛЕШ, по прозвищу, Длинноухий, всегда находился в эпицентре, так что никакая вспышка с права или с лева не оставляла ему шансов выкарабкаться из собственной ловушки, ни в последний момент и ни в какой другой. Наверное, по этой причине, а, может по какой-нибудь другой, он находился в заблуждении на сей счёт и этот счёт рос не в его пользу. Он находил отдушину лишь в будущих выходных, но когда они наступали, то душили его обратной стороной своей медали. Он был Синоптиком. Он надувал облака и выпускал их на свободу, делал тучи и выпускал из них грозы - посланцев бесов, растворяя в случающихся иногда осадках следующую порцию ностальгии по старому доброму месту и времени, пуская пыль в глаза попутным восточным ветром. Его голова настолько была занята поиском новых формул и составляющих, что его язык и толстые губы были всегда испачканы химическим карандашом, так что в порыве ветра и страсти нельзя было прикасаться своими губами к его губам. Впрочем, желающих и так было мало и без этой веской причины. ФЮЛЕШ жил на отшибе и в заточении. И, потом, мало кого прельщало жить в эпицентре. Он выпустил последнее облако в форточку своего витража, долго и влюблено махая ему ладошкой, моргая глазами, шевеля ушами, шепча губами, во след. - Облако вылетело - не поймаешь, - сформулировал он суть, закрыв форточку. Жди теперь, когда оно растворится в атмосфере каких-то там пустяков, сгубив апостолами свою тайну, или тайну своего происхождения. Северное небо приняло творение его рук и ума не задавая лишних вопросов, так как оно всегда это делало. Единственное, чего было в этот момент жаль, это то, что нужно было ехать за новыми порциями составляющих, необходимых для изготовления облаков.
Он ненавидел уезжать. Это значило, покинуть свой эпицентр - своё место в этой безгранично глупой и пустой жизни. А вдруг, его не окажется на этом месте, когда всё произойдёт. И тогда вспышка с права или с лева и - лицом в грязь. И вопрос, - Где ты был? Заденет за живое и оставит на нём ровный и глубокий след. И след этот не будет ровным и глубоким загаром. Он любил возвращаться. Он любил вернуться и узнать, что всё осталось по старому и, в его отсутствие, ничего неординарного не произошло. И тогда опять стоило жить дальше. Дальше любить своё занятие и поливать свой огород иллюзий, искривляя в усмешке-ухмылке поверхность своего геоидного черепа. Ведь любое выражение лица, это - ухмылка. Так он считал и, наверное, был прав...
--- 5 ---
Библиотекарь КЕНЬВТАРОШ жил в городе давно и, сколько себя помнил, всегда был в нём библиотекарем. Его навещали самые странные люди у которых были самые странные мысли, как правило, для того, чтобы почитать самые странные книги, которых достаточно пылилось на полках, и почерпнуть в них такие же странные мысли. Приезжал к нему и ФЮЛЕШ, когда возникала необходимость покинуть своё место. Приходила и ТАНИТАША, когда хотела исчезнуть с глаз. Долгое времяпровождение среди книг и мыслей сделало его непроницаемо сухим для осадков Длинноухого и для слёз ТАНИТАШИ. Научившись цвет воспринимать на слух, а вкус - по запаху, у него осталось последнее чувство, которое нельзя было заменить никаким другим - чувство меры гостеприимства.
Он позвал собаку. Та вылезла из своей берлоги, лениво потянувшись и виляя хвостом. КУТЬЯ была порядочная собака и понимала, когда к ней были добры. Все вытекающие из этого преимущества отражались в её глазах и в поведении её хвоста. Солнце было прикрыто жалкими лохмотьями облаков и КЕНЬВТАРОШ, заметив эту их особенность, понял, что у Длинноухого опять закончились составляющие. Надо ждать гостей, - прошило его мозг очередное соображение на этот счёт, и, посмотрев, что КУТЬЯ уплетает то, что ей положено от чистого сердца, вернулся к книгам, выбирая из них те, которые ФЮЛЕШ ещё не читал. День заканчивал своё существование, существенно не изменив ничего. Втемяшить в голову суть мог только ливень, но у Длинноухого на грозовую тучу не хватило духу, так что духота вечера упала на среду обитания и заставила дышать этой духотой всех без исключения и потреблять много влаги, смачивая лицо, язык и тело.
--- 6 ---
Ветра меняли свои позы в последовательности, которую было не проследить, но, в любом случае, преимущество восточного было мнимым. Ожидание скорых перемен прилипло к нему хуже горькой редьки и он разворачивал свои паруса, жертвуя скоростью ради движения. Перепады давления были порой настолько велики, что порывы достигали страшной силы, такой, что лошадиные силы противодействия не могли с ними совладать. Оторвавшись от энциклопедии всеобщего перемирия, он встал из-за стола и прикрыл ставни. Сквозняк мироздания исчез, словно бы его не было вовсе, и ФИДЬЕЛЕ вернулся к своему занятию.
Сквозь полог воцарившегося равновесия проскальзывали лучи заходящего солнца так, что делали комнату оранжевой, как если бы в правом углу факелом горела лампада или в камине постигала свою участь апельсиновой звездой пространство, до которого, в иных случаях, было просто не достать. Оно изрыгало из своего пламени инородные тела, не дающие тепла и не согревающие холодную простынь откровений, которая в иных случаях была согрета чем-то другим. Свет не был включён и, при ограниченной видимости невооружённых глаз, была едва различима сопутствующая действию обстановка, которая, на этот раз, сопутствовала скорее бездействию. Наступало время просьб о помиловании и минуты разочарования после отказа. Секретарша полуночи пришла навестить своего шефа за несколько часов до того, заглядывая в его кабинет сквозь замочную щель. Её ласки не требовали наркоза и поэтому безоговорочно достигали результата абсолютно в любом варианте. Время стимулировалось бубенцами шута, которого, на этот раз, заменял будильник. Оно жило по подсказке с верху, раз и навсегда определённое инстинктом самосохранения и продолжения рода. Обозреватель - таково было занятие ФИДЬЕЛЕ. Он видел то, на что смотрел и терялся в догадках, потому, что эта видимость могла кого угодно свести с ума. Он смотрел на секретаршу и подозревал себя. Он смотрел в зеркало и забывал своё отчество и отечество, очертя голову бросаясь из крайности в крайность только для того, чтобы выжать из перьевой ручки каплю чернил и тоски и перенести их с лица на бумагу. Ведь любое выражение лица - это капля тоски. Так он считал и, скорее всего, был прав.
Секретарша полуночи, достав из потайной заслонки утра оборотную сторону своей медали, теперь причаливая к рассвету, растворяясь в его объятиях вместе со своей нарочитопунктуальной скурпулёзностью. Её болезненная желтизна купалась в первых лучах, восходящего напротив светила, и каждый новый взгляд в её сторону скрывал из поля зрения очередную грань её характера. Состязание в остроумии подобного рода, не оставляло шефу никаких шансов и он опять оставался один в своих тугих задумах. Бесконечно один. Секретарша плясала вокруг него свой последний любовный танец, уходя всё дальше прочь от своего анонимного причала, но ФИДЬЕЛЕ был неумолим. К тому же, вчера, наблюдая обморок в копилке своей радуги, он понял одну немало важную вещь, которая теперь не давала покоя его головам, но цитировать живых классиков ему не хотелось и он выжал из глаз три капли чернил и поставил ими многозначительное, как ему казалось, многоточее...
--- 7 ---
КИРАКАТ выставляла в витрине свои чудесные прелести, наподобие того, как выставляют коллекцию клинических смертей неадекватные хирурги. Господин Генетический Каприз отнёсся к ней слишком снисходительно и поэтому она была эталоном местной красоты, получающим по заслугам аплодисменты и почитание. Она отправлялась в присутственное место и, по этому случаю, была одета соответствующим образом. На ней было что-то очень уж вечернее, если не сказать позже, украшенное золотыми нитями и перламутровыми слезинками бисера, который она собиралась пустить по назначению.
В то время, когда Точка Опоры находилась в чужих руках, телефонная трубка, державшая мир равновесие, была снята и, всё что было вокруг, слало переворачиваться с ног на голову. С тех самых пор, как расстояние измерялось теми, кто не был на войне, пространство сквозило очевидностью, которой иногда было через чур слишком. Она, очевидность, очевидно, хотела сделать себе харакири, но противопоставляя себя завтрашнему выходному, откладывала всё на потом. На то потом, когда будет поздно и будет дождь. И место будет подальше. И молчать будет не досуг, потому что местоимение Великого Князя будет присутствовать на этом празднике в качестве Я. И не кому будет отдать приоритет вожделений, выставляясь в витринах третьесортным товаром. И некуда будет выжать избыток давки. И негде будет хранить драгоценность меченную. Пропажа интереса и любопытства распихивала взгляды по карманам, в одном из которых была полная луна, а в другом - что-то на дне стакана. Но что именно... Разумнее было оставить оба кармана в покое, но отдушина будущих выходных не давала этого сделать в полной мере или объёме. Как угодно. Разлинеив листы в крупную клеть она расставалась с последствиями своих привилегий, распихав тени естествознания по периметру ванной комнаты, рисуя на запотевших зеркалах свадебные кольца. Последнее чревоугодие оттепели было настолько пьяным, что, кочевряжась в недуг, требовало срочного введения внутривенно капельки ума. Господская любовь, застигнутая за последними проявлениями безумства иного рода, была оконфужена предъявлением счетов, превратив своё лицо в студень. Ведь любое выражение лица - это студень. Так она считала и, скорее всего, была права.
--- 8 ---
ДЕРМЕКЮНК. Он был ещё тем, хотя, плоть от плоти, наш ребёнок. О нём вспоминали всегда в последнюю очередь, как о любимом детище соблазна, вылившимся в такое вот безобразие. Приравняв уравнение к нулю, можно замечать это или не замечать, но корни от этого не вырастут и запятые не расставятся сами по себе. Даже сети не делают этого только лишь по своей великой прихоти, хоть и расставлены для того, чтобы заманить нас в ловушку. А когда настоящему по настоящему подложена мина, то все надежды на любую случайность превращают количество вариантов решения в пустое множество, а солнце, засветив своё на дышащем месте, волочит за чашкой свою плохую память в ту сторону, где истина до сих пор, как иск. И последнее, что оно может поставить на карту, это обелиск - всё, что она ещё может поставить. ДЕРМЕКЮНК сидел у порога живым напоминанием о себе и грыз семечки ожидания теплоты от нашего огня. Выпрямляющее свой позвоночник времяпровождение застряло в кривой действительности так, что ему требовалась очень скорая на руку медицинская помощь, которая уже летела во весь опор, подмигивая проблесковыми маячками непонятного цвета. Лепные потолки были положены на носилки рядом с больным сердцем и теперь уносились в клиническое состояние спокойствия и душевного равновесия, выскользнув, как селёдки, из гидравлических объятий костоправа, призванного поправить их расшатанные нервы. Таким образом, время вило веревки из наших приисков, трижды сплюнув через левое плечо и на жизненный уровень, раскаиваясь, тем не менее, во всех грехах, как те, кто их не совершал.
ДЕРМЕКЮНК что-то улыбался кисам. Кисы что-то улыбались ДЕРМЕКЮНКУ. Создающиеся при этом впечатление обмена мнениями по поводу налоговой политики, оставляло им вольности в выборе улыбок, ведь любое выражение лица - это улыбка. Так они считали и, скорее всего, были правы... Так вот они улыбались друг другу и были во всю довольны собой. Что может быть лучше, когда вовсю доволен собой и тебе не улыбается ничего налоговое? Предпоследние впечатления от проводника электрического тока, попавшего под высокое напряжение в бельевом шкафу, были получены рождественской открыткой, обнаруженной в почтовом ящике рано утром, на заре воспоминаний обо всём утраченном и обо всём, не приобретённым в замен. Доведённый до ума чужим поручительством, ДЕРМЕКЮНК искал глазами мать, а слезами - вотчину и Бога, находясь под тяжёлым прессом депрессии, стекающей с его губ слюной словосочетаний.
--- 9 ---
УЙ - ШАГ, распечатав консервную банку последних новостей, пополнил недостающими впечатлениями свои безумные в изумлении глаза, утоляю в них жажду праздных любопытств. Последовавший за этим приём пищи, как приём в кабинете начальника, расставил все знаки препинания в необходимых местах так, что появилось ложное впечатление того, что всё уже обошлось. Пространство, дышащее ртом, а может просто воздухом, находило это занятие приятным с обеих сторон, рассыпаясь в благодарностях за съеденным завтраком и, сидя на стульях, а может просто за столом, выравнивало спины, принадлежащие по какой-то тайне к их родословию.
Сословие же их послевкусий, состоявшее, как когда-то, из поскриптумов и эпилогов, замачивало в ванной нестиранное бельё предрассудков, застывая, наконец, реликтом в зале своего ожидания. УЙ - ШАГ тосковал. Рождённая в воде печаль была присуща всему его существу, как, если бы, была произведена на свет им самим, что, вобщем, не противоречило первому из нескольких впечатлений, но существенно отодвигало сроки хранения скоропортящихся продуктов в долгом ящике. Делая гребок против течения долгого разговора попадаешь в сектор лунного затмения, продолжающегося с утра до позднего вечера и, в то время, когда стеклоочистители не справляются с крокодильими слезами кратковременных осадков, в то время, когда в голову пускают корни сраные мысли, в то самое время, когда все нелепые совпадения и случайные небылицы завязывают узлы на память, происходит переход на качественно иной уровень понимания сложившейся ситуации, и гонцы её Систематической Отчасти получают удовольствие в сыгранной напрямик роли на фоне декорации в тысячу Невад, построенной для нового театра, находящегося навсегда в их власти и собственности. А так же, на их совести. УЙ - ШАГ тосковал. Это его состояние отражалось в зеркале, перед которым он брился, в зеркале, перед которым он стригся, в зеркале, в котором он находил своё отражение, если считал нужным его найти, в зеркале, перед которым он... В то же самое время, все вишни, вплетённые в эту живопись, служили тем фоном, который, по странному стечению обстоятельств, отгораживал его от происходящего за окном стеной последних известий. Это его состояние отражалось в зеркале, перед которым он рассыпался в красноречии, когда хотелось с кем-нибудь поговорить.
Ведь любое состояние, отражающегося в зеркале лица, в которое приходится всматриваться, что бы найти там то, что искал это результат последних новостей. Так он считал и, скорее всего, был прав...
--- 10 ---
КОРТАРШ работал по совместительству современником всему происходящему, как вокруг, так и внутри и, как любому современнику, ему свойственно было заглядывать правде в глаза и отвечать на её длинные поцелуи. Рефлекс-детонатор, срабатывавший в этот, как никогда нужный, момент, вставал ударением в дышащем месте, что становилось заметно любому случайному или, любому случайно брошенному, взгляду. Он давно хотел рассказать кому-нибудь о том, как нелегко работать современником, тем более, по совместительству. Правде всегда было свойственно влипать в историю и те, кто был с ней в этом заодно, липли к ней, как банные листы на лунный кафель и оставались так на всегда. В общей сутолоке, как и в общей сложности, а так же и толкотне, достаточно простора и простоты для выдачи заложников и желаемого за действительное и если дело только в стандартных ситуациях и домашних заготовках, то и из них тронутых нужно выбирать с умом, потому как прожорливая духота закамуфлированных снов вызывает структурные изменения даже в спиртосодержашем настроении. КОРТАРШ работал по совместительству современником. Порой, но только порой, ему казалось, что некоторая, лишь некоторая, доля испытаний, ложившаяся на плечи мёртвым или тяжёлым грузом, стоила тех усилий, надежд и слёз, что были потрачены, взлелеены и пролиты, словно бы на воспалённую десну елеем из первого апреля.
15
Безумная зубная боль безатмосферного причастья давала о себе знать, снова и снова отдаваясь в висках, раздавленных в тисках дверных проёмов. Ведь любое выражение лица, это безумная зубная боль. Так он считал и, скорее всего, был прав...
Последние разногласия с попутным ветром, вызванные повышением цен на энергоносители, делали затруднительным синхронное плавание в нейтральных водах шестого океана, поэтому оставалось искать место для пятой точки и устраиваться поудобнее в ожидании великих паводков под высоковольтной радугой или, кто на что горазд и способен. Ещё способен искать новые выражения для своего лица.
ВМЕСТО ПРОДОЛЖЕНИЯ ( рода )
КИШДОБОШ никак не мог заснуть. Что бы он не делал, куда бы не шёл, везде его настигала ужасная мысль, что именно сегодня ему предстоит сделать свой выбор между целым и частью. Закат был затушёван пунктиром сорвавшихся капель, что, само по себе, не представляло из себя ничего особенного. Ведь среди этого предстояло прожить жизнь, а, может быть, и чуть больше. Странные совпадения, случающиеся при попустительстве добрых начал, всякий раз застигали врасплох, как если бы знали обо всём наперёд, или им кто-нибудь подсказал. Находящееся под прицелом время привыкало к своему состоянию живой мишени и ждало лишь того, когда упадёт его флажок. Но он не падает, хоть и висит на волоске довольно давно. Оно, конечно же, дождётся, ведь на то оно и время, но КИШДОБОШ никак не мог заснуть... Прокисшее состояние усталости, распахивало объятия долгожданного сна, подчёркнуто небрежно сбрасывая с кровати покрывало. Потянув одеяло на себя и укрывшись с головой он заметил особенность новой ржи и, заражённый миражами лужи, окунулся в своё подсознание. Почти сознательно наступая на его больную мозоль, выставляя посмешищем после долгих пауз. Оно вскрикивало и дёргало правым веком, совсем по настоящему, как если бы основательно подготовилось. Их обоюдная трагедия заключалась в объятиях сумерек и полном отсутствием источников света, которые, заполнив сосуды неприкосновенных запасов, слили излишки тяжёлой воды в дуршлаг забвения. Ведь любое выражение лица, кроме ожидания падения флажка, это дуршлаг забвения. Так они все считали и, скорее всего, были....