Пушкарева Юлия Евгеньевна : другие произведения.

Хроники Обетованного. Тени и зеркала

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 7.46*13  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    История мира, разрываемого войнами и противоречиями, - и разрываемой ими души. Альен Тоури, талантливый волшебник, теряет своего друга и наставника и посвящает жизнь тому, чтобы вернуть его из мира мёртвых, - но не слишком ли высокой будет цена? Магия зеркал управляет переплетениями ниточек-судеб на огромном полотне Обетованного: неприметный воришка из королевства Дорелия, молодой правитель северных земель, девушка-птица с далёкого континента за океаном, таинственные Отражения - сколько выпало карт и сколько сошлось путей, чтобы решить участь мира - и противостояние Порядка и Хаоса, у которого нет конца?.. Первая часть трилогии об Альене Тоури. Можно начинать знакомство с циклом как с неё, так и с романа "Прорицатель". Представлен ознакомительный фрагмент романа. С полной версией можно ознакомиться по ссылкам, указанным в конце текста.

Дерево. Тень. Земля

под деревом для корней.

Корявые вензеля.

Глина. Гряда камней.

Корни. Их переплёт.

Камень, чей личный груз

освобождает от

данной системы уз.

Он неподвижен. Ни

сдвинуть, ни унести.

Тень. Человек в тени,

словно рыба в сети.

Вещь. Коричневый цвет

вещи. Чей контур стёрт.

Сумерки. Больше нет

ничего. Натюрморт.

Смерть придёт и найдёт

тело, чья гладь визит

смерти, точно приход

женщины, отразит.

Это абсурд, враньё:

череп, скелет, коса.

"Смерть придёт, у неё

будут твои глаза".


Иосиф Бродский.

Натюрморт

  
  
   ПРОЛОГ
   Долина Отражений. 3909 год от Сотворения (по современному летоисчислению - за 63 года до падения Дорелии, последнего королевства Обетованного)
  
   Альен смотрел, как чёткие ряды символов покрывают зеркальную раму. Точнее, не покрывают, а выходят изнутри - пробиваются из слоёв серебра, словно немыслимые насекомые, и властно захватывают гладкую поверхность. В полной тишине они множились, обретали чёткость, переплетались зубцами и усиками, вплотную приближались к стеклу, наливались белым свечением... Что и говорить, завораживающее зрелище.
   Альен не впервые видел, как Отражения накладывают заклинания на свои зеркала, но красота и математическая точность этого действа, где была важна каждая мелочь, по-прежнему поражали его. По здешним меркам он рано удостоился чести побывать в одном из трёх Зеркальных домов - или, на языке Отражений, Меи-Зеешни: его впустили в залы, полные магических зеркал самых разных свойств и размеров, уже на исходе второго года обучения. Однако подлинная святая святых находилась здесь, в Меи-Валирни, за закрытыми дверями которого эти зеркала отливались и насыщались волшебством. И доступ сюда был подлинной честью; многие ученики-люди покидали Долину, так и не добившись её.
   Именно над этим зеркалом наставник Альена, Фаэнто, корпел не первую неделю: любая ошибка могла превратить изделие в заурядный кусок стекла. Простая прямоугольная рама сковывала тончайшее и прочнейшее в Обетованном стекло размером со среднюю книгу; увеличенную копию обычно отливали после удачных опытов с маленькой. Чуткие пальцы Фаэнто, одного из лучших мастеров-зеркальщиков, скользили по раме, следуя за узором ментальных конструкций.
   - Почти готово, - тихо сказал он, оставив на зеркале облачко пара от дыхания. - Теперь только закрепить и проверить.
   - Принести раствор? - спросил Альен, поднимая взгляд. Фаэнто кивнул, задумчиво созерцая результат; его впалые щёки чуть разрумянились, а тёмные прядки на лбу намокли от пота. После работы над зеркалами он всегда выглядел усталым и погружённым в себя - ещё сильнее, чем обычно.
   Альен поднялся из-за стола, зашипев от боли в затёкшей спине, и отошёл к полкам, заставленным рядами флаконов и бутылочек. На некоторых из них красовались этикетки, подписанные трудившимися в Меи-Валирни Отражениями - "Экстракт жимолости", "Заговорённый песок", "Яд чёрной феорнской гадюки"... Кое-где он узнавал и чёткий, крупный почерк Фаэнто. И всё же большинство сосудов давно остались без подписей и вообще содержались крайне неопрятно: в магической лаборатории царил творческий беспорядок, с которым приходилось мириться всякому, кто связывал свою жизнь с Долиной.
   Альен привычно передал наставнику нужный флакон; Фаэнто вытащил пробку, щёлкнув по ней ногтем, и с победоносным блеском в глазах - серо-стальных, как у всех Отражений, - пролил несколько вязких капель на заколдованное стекло. Они впитались с негромким шипением, как если бы зеркало было пористым; знаки исчезли с рамы, просияв в последний раз.
   - Это твоя лучшая работа, Фиенни, - с искренним благоговением произнёс Альен, возвращаясь на своё место; гордость за учителя и друга переполняла его больше, чем признание собственного скромного участия. Только в такие моменты он и мог позволить себе называть его уменьшительным именем, как принято у людей. - Прекрасная идея и прекрасное исполнение.
   Фаэнто хмыкнул; его узкое, чуть вытянутое лицо озарилось спокойной улыбкой.
   - Не люблю, когда ты так нагло льстишь... А об исполнении мы ещё не всё знаем, - едва касаясь, он поставил на стекло кончик мизинца. - Каков наш главный постулат при обращении с Даром?
   Альен поморщился.
   - Соблюдать осторожность. Я не мальчик, Фиенни, не обязательно каждый раз напоминать...
   Зеркальщик насмешливо поднял бровь. Его мизинец сильнее надавил на стекло, которое подёрнулось чем-то вроде серебристого тумана.
   - Тебе нет ещё и двадцати. Твой народ, наверное, единственный в Мироздании считает зрелыми мужами таких юных существ.
   Альену не нравилась эта тема: пускаясь в рассуждения о различиях во взглядах и образе жизни людей и Отражений, Фиенни часто допускал презрительный тон, в другое время совсем ему не свойственный. Он и сам, проведя несколько лет в Долине, был невысокого мнения о своих сородичах (люди, окружавшие Альена в прославленной Академии и даже в семейном замке лорда-отца в Ти'арге, оставили о себе слишком мало хороших впечатлений), но признать это наедине с собой легче, чем согласиться с Отражением. Альен снова перевёл внимание на зеркало.
   - Так или иначе, уж об этом я могу судить. Оно ведь идеально. Его можно нести к Старшему без всяких проверок.
   - Этого никогда нельзя делать, - Фаэнто с притворным укором покачал головой, но глаза у него улыбались. - Не заставляй меня думать, что годы усилий пошли насмарку. Твоя горячность когда-нибудь тебя погубит.
   Альен сдержал возмущение. Горячность?.. Его часто считали нелюдимым, мрачным, высокомерным; мать, будучи в дурном настроении (то есть почти всегда), повторяла, что у него каменное сердце. Но горячность?
   Впрочем, Фиенни знает его лучше кого-либо другого. Возможно, об этом стоит поразмыслить. Но только не в связи с магией, конечно же.
   - Хорошо-хорошо, давай проверим, - он вздохнул. Фаэнто через стол протянул ему раскалившееся от волшебства зеркало.
   - Ты первый.
   - О нет. Это опять будет неинтересно.
   - Глупости. У тебя очень яркие сны, - в негромком вкрадчивом голосе сквозило лукавство, и Альен чуть не рассмеялся.
   - Ты меня этим не смутишь. Сам же учил ставить блоки на сознание.
   - Но не учил обходить их, - с таинственным видом возразил наставник. Альен немного занервничал: этого ещё недоставало...
   - У меня есть амулет из кости вепря.
   - Какой именно?
   - Нательный. Кость черепная. И это была самка.
   Фиенни вздохнул. Настала его очередь быть побеждённым.
   - Ну что ж, ты делаешь успехи... Но хватит болтать. Что-нибудь поновее, пожалуйста.
   У Альена осталось последнее средство.
   - Я не запоминаю сны в последнее время. Правда. Лучше исказить воспоминание.
   Фиенни кивнул; Альен чувствовал исходящие от него волны нетерпения. Настроившись, он придвинул к себе зеркало.
   Хотя Отражения легко пользовались магией и без зеркал, они многие века были основой их жизни и главными проводниками Дара. Когда Альен обнаружил у себя способности волшебника и покинул Академию, он был подростком, почти мальчиком, и даже представить не мог, каким разным целям служат зеркала, какие разные оттенки колдовства нужны для них. Но очень скоро он увидел в этом поэзию - может быть, более высокую, чем заключённая в старых книгах и свитках или творимая менестрелями для ублажения лордов и королей.
   Конечно, этому способствовало и то, что его учителем стал именно Фиенни. Альен замечательно его знал - и всё же ни секунды не сомневался, что целые бездны этой загадочной души скрыты от него. Временами это приводило его в отчаяние; но, общаясь с Отражениями, поневоле начинаешь к этому привыкать...
   Зеркала для воспроизведения воспоминаний и событий прошлого существовали в Долине очень давно, но Фиенни первым довёл до конца опыты по их усовершенствованию: он получил уникальное зеркало, в которое любой Одарённый сумел бы вложить ещё и память о никогда не случавшихся событиях - то есть сны и намеренно изменённые воспоминания. Это помогло бы приблизиться к тончайшим материям, о которых маги и учёные Обетованного до сих пор могли только мечтать.
   Сосредоточившись на гладкости серебряной рамы и безукоризненной чистоте стекла, Альен старался не думать о том, как это может быть использовано нечистыми руками - например, в людских политических интригах. Неисчерпаемые возможности для подлога и обмана. Его лорд-отец наверняка оценил бы это... Альен вздрогнул от почти физического отвращения.
   - Ну же, - тихо поторопил Фиенни. - Неважно, что именно.
   Альен взглянул на стекло, где уже роились неясные образы. Он выбрал день, когда отец представил его ко двору в Ти'арге. Когда-то он вообще хотел оставить сына там в качестве пажа... Слава всем богам и духам, что эта участь досталась Мелдону - он был тремя годами младше, но куда лучше подходил для неё.
   Альен отпустил своё сознание, позволив ему влиться в неживой предмет; он ощутил пульсацию чар, наложенных Фиенни, и провёл собственную память по уже проторенным каналам - это было так же легко и отрадно, как идти по утоптанной, старой тропе, когда вокруг чаща.
   Воспоминание было ярким, поэтому вскоре фигуры в зеркале обрели чёткость и цвет. Воспринятое девятилетним мальчиком, всё казалось слишком большим и до болезненности многоцветным. Зеркало пока не отражало звуки, но Альен помнил и их - невообразимый шум, поразивший его после тишины родных стен и окрестных полей. Играли музыканты (многие - на таких странных инструментах, которых Альен, сдержанно относившийся к музыке, не встречал ни до, ни после этого), шуршали дорогие ткани одежд и портьер, на небольшом обеде, который король давал лишь для самых именитых и близких, звенели изящные приборы... И, конечно, голоса - говорили все и обо всём, говорили непрерывно, так что в волнах слов новичку легко было захлебнуться. Теперь, спустя много лет, Альен мог представить, сколько по-настоящему опасных, губительных слов могло быть сказано там, среди витиеватых фраз. Ти'арг никогда не мог похвастаться ни размерами и изобильной землёй, как Дорелия, ни военной мощью, как северный Альсунг или степное Шайальдэ, но здешний королевский двор по праву считался самым изысканным и учёным в Обетованном - да и как ещё могло быть в стране, столица которой когда-то выросла вокруг первой на материке Академии.
   В тот далёкий день Альена свалила лихорадка: в жару и головной боли он бредил мечами рыцарей, огромными гобеленами, душными ароматами духов... И сейчас мужчины в зеркале вновь были снисходительно-равнодушны, а женщины умилялись над застенчивым мальчиком, сверкая белозубыми улыбками. Старого короля Тоальва Альен видел только раз и мельком, так что его образ удалось восстановить трудом. Альен вплёл его, как последний штрих, и открыл глаза, переводя дыхание.
   - Замечательно, - пробормотал Фиенни, поглощённый зрелищем в зеркале и явно довольный. - Ты уже внёс искажение? - Альен кивнул. - Я не могу найти. Действительно не вижу. Чудесная работа.
   - Смотри на его величество.
   Фиенни прищурился - и через несколько секунд расплылся в улыбке.
   - Дерзко, надо сказать... Я бы и внимания не обратил. Он тогда ещё мог передвигаться самостоятельно, ведь так?
   Польщённый Альен подтвердил это. Действительно, он никогда не встречал короля в нынешнем состоянии - прикованным к специальному креслу на колёсах, которое для него разработали механики из Академии. Болезнь разбила старика лет пять назад, когда Альен уже находился в Долине, вдали от отчего королевства. И сейчас он сознательно подменил его облик, внушив Фиенни правдоподобную иллюзию.
   - Ты превзошёл себя. Не зазнайся, - с усмешкой Фаэнто пододвинул зеркало обратно к себе. - Теперь моя очередь. Попробуем со снами.
   Он выбрал сон о Кезорре - вероятно, старый, потому что бывал там давно. Образы перетекали друг в друга легко, будто волны одной реки; в очередной раз Альен с белой завистью подумал, что ему никогда не добиться такого уровня, - просто потому, что волшебство у Отражений в крови. В пронзительно-синее небо уходили купола воздушных храмов и дворцов, фонтаны и статуи прятались в кущах южной растительности, смуглолицые люди толпились на узких улочках, прогретых солнцем... Всё там напоминало реальность, но на деле было далеко от неё так же, как в любом сне, - и так же безумно, как во сне любого Отражения. Вскоре Альен понял, что в покой и красоту вмешались нотки тревоги: во сне Фиенни бежал, почти летел по мощёной дороге, и что-то преследовало его.
   А потом он увидел, что именно, - и почувствовал, как желудок сжался в комок.
   Исполинское, кроваво-красное существо с кожистыми крыльями, со змееподобным телом, покрытым сверкающей чешуёй. Оно парило над крышами домов и превосходило размерами любой из них, почти касалось черепицы брюхом... Фиенни бежал от него, задыхаясь, всё быстрее - а люди вокруг оставались беспечными и даже не удосуживались взглянуть вверх...
   Со сдавленным стоном настоящий Фиенни отпрянул от зеркала; Альен заметил, что для этого потребовалось физическое усилие - как если бы его приварило к раме. Разрывать контакт так резко было опасно, но, видимо, сейчас это его не заботило. Он закрыл глаза рукой, точно спасаясь от боли, и порывисто встал.
   - Ты никогда не... - начал Альен и осёкся. Его охватил беспричинный страх - а ещё предчувствие беды. Что-то не так.
   Фиенни отошёл к узкому окну, за которым застыл промозглый пасмурный день: конец осени в Долине сполна давал о себе знать. Он шире приоткрыл ставни, и порыв ветра ворвался в помещение, разметав бумаги на столе. Потом жадно вдохнул. Альен терпеливо ждал, пока он заговорит.
   - Я хотел взять другой сон, - тихо сказал наконец Фиенни. - Такого давно не случалось - чтобы я не мог контролировать... Прости меня.
   - За что? - растерялся Альен. - Ничего ужасного я не видел. Разве что...
   - Разве что?
   - Дракон... Был намного ярче, чем всё остальное. Намного... живее. Зеркала обычно показывают так реальные впечатления. Не сны.
   Он напрягся, ожидая ответа. Фиенни горько усмехнулся. Его профиль казался особенно печальным, даже беспомощным на фоне сплетавшихся голых ветвей за окном.
   - Живее... Да. Стоит ли лгать, раз я уже себя выдал.
   - Но... Как это может быть? Я хочу сказать... - Альен окончательно смешался и тоже встал. - Драконов давно нет в Обетованном, ведь так? Вот уже несколько веков, как последние из них покинули материк... Когда укрепились людские королевства. Много поколений не видело их, только кости находили. Я не прав?
   - Прав, конечно, - Фиенни взглянул на него, и Альену стало страшно от неизбывной тоски у него в глазах. - Мои сородичи да редкие Одарённые люди вроде тебя - последние следы магии на этой земле... Но мир не ограничен Обетованным. Всё это известно тебе... Мои предки называли так этот материк - как раз потому, что стремились сюда, потому что пришли из-за моря... Как и твои. Где-то там наша прародина.
   - Значит, туда улетели и последние драконы? - от одной мысли об этом у Альена кружилась голова. - Но как тогда ты мог видеть их? Или хотя бы этого, красного?.. Ведь все знают, что никто не нашёл земли дальше островов Минши. Лучшие мореходы гибли... Почему ты никогда не рассказывал мне?
   Альен шагнул в сторону от стола - ему нужно было быть ближе к Фиенни, даже говорить о таком в полный голос казалось кощунством или безумием... И услышал громкий стук. Машинально отпрыгнул от растекавшейся лужи - он опрокинул жестяную чашу с краской для стекла, которую кто-то из Отражений или учеников по рассеянности оставил в лаборатории.
   Краска оказалась алой. Альен улыбнулся своей неловкости, но улыбка вышла какой-то нервной. Он поднял руку, чтобы очистить пол с помощью Дара, однако Фиенни прервал его:
   - Возьми лучше тряпку. Краска, скорее всего, уже зачарована, - красный шлейф подползал к его ногам, и он задумчиво смотрел на него. - Будь здесь Ниамор, она сказала бы, что это дурное предзнаменование.
   - Ну, Ниамор слишком суеверна, - отозвался Альен, радуясь, что обстановка несколько разрядилась. Он вытер краску, ожидая возможности возобновить расспросы, но потом не добился от Фиенни ни слова о драконе. И на следующий день - тоже.
   А ещё через день Фиенни не стало. Вот тогда-то любые вопросы и потеряли смысл.
  
   ГЛАВА I
   Западный материк. 3916 год по человеческому летоисчислению (за 56 лет до падения Дорелии)
  
   Лес был болен.
   Целый его кусок выделялся на живом зелёном теле, как уродливая заплата. Деревья стояли мёртвые, скрючившиеся и посеревшие, и земля больше не питала их корни. Но они не просто высохли: с высоты Тааль могла видеть чёткую границу, за которой всё было в порядке, как раньше. Это просто ненормально.
   Тааль нахмурилась. Самое тревожное - что это не первый подобный участок, встреченный ею.
   Она поймала крылом встречный поток воздуха и начала снижаться плавными кругами. Ветер ерошил перья и приятно охлаждал разгорячённое лицо. Взмах, другой, третий - и она позволила себе парить, наслаждаясь лёгкостью, которой невозможно испытать где-то ещё, кроме неба.
   Утро стояло ясное, рассвело совсем недавно, и редкие полупрозрачные облака не скрывали причудливых переливов лилового и голубого. Дышалось удивительно свободно. Тааль любила такую погоду - что ещё нужно, чтобы вдосталь полетать?
   Прямо под ней лежал участок леса, где суровые разлапистые сосны поделили власть с пихтами, почти полностью оттеснив к югу ясень и нежную липу. Заросли были такими густыми, что с высоты Тааль различала только сплошное тёмно-зелёное море да редкие вкрапления белесого тумана, который к исходу ночи скопился в ложбинах между холмами и сейчас медленно таял.
   Земля стремительно неслась ей навстречу. Достигнув нужной точки, Тааль наклонилась вперёд: пора было спускаться, а о таких моментах ей каждый раз приходилось себе напоминать, отказываясь от счастья быть в воздухе. Что и неудивительно: здесь её место, место всех из народа майтэ. Тааль часто рассказывали о её дедушке, который обладал невероятным размахом крыльев (даже по меркам её соплеменников, довольно крупных) и однажды был так захвачен полётом, что просто не вернулся из него. Наверное, не смог побороть соблазн - или не захотел перебарывать.
   На больном участке деревья не только обнажились, но и так изменили форму, что Тааль не узнала их пород. Трава была точно выжжена каким-то немыслимым пожаром - мгновенным и охватившим маленькую площадь; однако стволы не казались обугленными, нигде не виднелся пепел, а почва приобрела желтовато-серый цвет и покрылась трещинами. Тааль кружила над этим местом, недоумевая: она впервые решилась спуститься настолько низко к участку, охваченному такой вот пугающей болезнью, и теперь не могла понять, в чём её причины. Боль, волнами исходящая от земли, тяжелила ей крылья, лишала сил - случилось нечто дурное и тёмное, но что именно?.. Неведомая зараза не распространялась сплошным потоком, а очагами прорывалась то тут, то там; никакая древесная болезнь на памяти Тааль не вела себя подобным образом.
   Надо обратиться к Ведающему - прав был отец, когда советовал ей это. Она сегодня же полетит к нему.
   Пока Тааль задавалась вопросом, могли ли так повредить лесу какие-нибудь новые в их местах паразиты-древоточцы, на границе здорового и заражённого участков обозначилось шевеление. Тааль пригляделась и различила чёрное пятнышко, переползавшее из одной косой древесной тени в другую. Не может быть...
   В ужасе развив самую большую скорость, на какую только была способна, Тааль снизилась и сложила крылья. Иссушённая земля обожгла ей ноги, и она разжала когти, стремясь сохранить равновесие.
   "Пятнышко" оказалось другой майтэ, небольшой и совсем юной. Её округлое тело покрывало блестящее оперение - густое и такое непроницаемо-чёрное, что Тааль вспомнила о матовой, без оттенков, черноте бессловесных воронов. У основания шеи перья заканчивались, открывая белую кожу; на лице под ворохом чёрных же локонов сурово сверкали огромные зелёные глаза. Майтэ была красива чужеземной, дикой красотой, но сердце Тааль сжалось не от восхищения, а от боли: незнакомка неуклюже переваливалась, беспомощно волоча по земле крыло, насквозь пронзённое стрелой. Покосившись на Тааль, она невозмутимо продолжила путь - не издала ни звука. Тааль на её месте, должно быть, уже спела бы песнь боли, встревожив всю округу.
   - Погоди! - Тааль подбежала и клювом взялась за древко стрелы. Чёрная майтэ поморщилась и отпрянула.
   - Не надо, - голос у неё был с хрипотцой - не певческий, но приятный и звучный. - Я пыталась её вытащить. Бесполезно.
   - Кто сделал это с тобой?..
   Незнакомка ответила не сразу, для начала смерив Тааль оценивающим взглядом - будто проверяла, стоит ли ей доверять.
   - Кентавры, конечно. В мире нет лучников лучше.
   - Но кентавры не враждуют с такими, как мы, - изумилась Тааль.
   - С такими, как ты, - быть может, и нет, - и раненая продолжила путь: видно было, что каждый шаг даётся ей с трудом. Оправившись от смятения, Тааль снова догнала её.
   - Но куда ты идёшь? Поблизости нет гнездовий...
   - К своим, - майтэ упрямо тряхнула головой. - Наши целители вытащат её. Сумей я лететь, я бы не шла пешком.
   - Но к нам ближе, где бы ты ни жила... И у нас тоже хорошие целители, - Тааль помедлила, надеясь не показаться дерзкой. - Я не сомневаюсь в твоей храбрости и выдержке, но не могу оставить тебя вот так. Моё гнездовье на Высокой Лестнице.
   - Я слышала о ней. Странное место для жилья, - с сомнением протянула незнакомка, и её лицо вновь исказила гримаса боли. - А впрочем, благодарю тебя, - добавила она, смягчившись. - Но не понимаю, как ты намерена мне помочь. Разве что поползёшь вместе со мной, точно жалкая гусеница...
   Тааль с облегчением выдохнула - она почему-то ужасно боялась, что чужеземка не согласится. Среди её соплеменников встречались такие же гордые майтэ - в любой помощи они видели унижение.
   - Жди меня здесь, я всё улажу. Туда и назад, - она расправила крылья, готовясь взлететь, и сразу смутилась от своей оплошности: - Прости, я забыла спросить твоё имя... Я Тааль.
   - Гаудрун, - кивнула чёрнопёрая. - Честь летать с тобой, Тааль... Вот когда понимаешь, - она через силу усмехнулась, - как мало смысла бывает во всех этих вежливых фразах.

***

   На зов Тааль откликнулись двое стражей-воинов - Гвинд и Руоль, которые как раз несли караул и скучали, нарезая круги возле Высокой Лестницы. Тааль знала их обоих чуть ли не с той поры, как вылупилась из материнского яйца, и оба были достаточно рослыми, чтобы воплотить её замысел. По её просьбе они позаимствовали у целителей искусно сделанное покрывало из прессованной травы и, зажав его в когтях, легко доставили Гаудрун к гнездовью. Юный Гвинд (о таких говорят - "недавно расстался с пухом") заметно робел перед чужеземной красавицей с простреленным крылом, зато Руоль выпятил грудь, распушил золотисто-коричневые перья и вообще весь полёт старательно хорохорился. Гаудрун, впрочем, не обращала на его потуги никакого внимания.
   У подножья Лестницы они расстались: целители испокон веков вили гнёзда на нижних ступенях, а Тааль решилась отправиться на вершину, к Ведающему - всё равно она бы только помешала тем, кто действительно мог помочь Гаудрун. Она летела вверх, глядя, как пробуждаются последние обитатели гнездовья - пожалуй, самые заспавшиеся: майтэ просыпаются с рассветом и засыпают с закатом. Ночь - время хищников, и опасно быть в темноте хоть на земле, хоть на небе...
   Лестница была, наверное, самым грандиозным сооружением, оставшимся в этих местах от их прежних жителей. От Неназываемых. Единственные их следы в лесу, на холмах и равнинах, у берегов пенистых речек и спокойной Великой Реки - странные развалины; по виду большинства Тааль даже предположить не могла, для чего они использовались и как Неназываемые должны были выглядеть, чтобы построить всё это. Высокая Лестница, сложенная из серых и пёстрых камней, поистине огромная, уходила в самое небо, заканчиваясь плоской площадкой. Старшие майтэ говорили, что раньше она была только частью храма Неназываемых, которые давно ушли на юг, за Пустыню Смерти. На площадке же они якобы приносили жертвы тем, кому поклонялись.
   В этом Тааль уж точно не видела смысла: как можно поклоняться кому-то живому - а значит, столь же слабому и бренному, как ты сам?.. Майтэ возносят молитвы лишь небу и ветру, да ещё песням, которыми полнится мир.
   На гигантских ступенях Лестницы, захваченных мхом, травой и стеблями вьющихся растений, когда-то расположилось большое поселение: предки Тааль сочли это место более пригодным для жилья и безопасным, чем многие естественные укрытия, и один за другим стали вить здесь гнёзда. Лестница возвышалась посреди леса, так что далеко летать за ветками и кормом не приходилось, а относительно свободное пространство вокруг облегчало обучение птенцов. Время неотвратимо разрушало Лестницу, но зато в нишах, образованных выпавшими камнями, было удобно прятаться от дождя и молний, а на верхних ярусах - от голодных ночных существ. В общем, Лестница превратилась в такую же нормальную, уютную часть леса, как любое дерево; от неё, исходящей гамом, неопрятно покрытой перьями и засохшим помётом, на Тааль веяло домашним теплом.
   Среди разбросанных по ступеням гнёзд попадались и совсем маленькие - овдовевших или пока не нашедших пару майтэ, - и огромные, где ютились крупные семьи. Тааль на лету отвечала на приветствия знакомых - коротко, потому что торопилась; при виде младенцев, похожих на писклявые пуховые комочки, и матерей, сонно устроившихся на яичных кладках, она не могла удержаться от улыбки. Кокетка Дориаль старательно вычищала золотистые перья (она ненадолго прервалась, когда мимо пролетал Руоль, и бросила неприязненный взгляд на Гаудрун); Вигелин, дядя Тааль, готовился к вылету за червями и орешками для многочисленных детей; седой Фауран, перья которого почти вылезли, а клюв сточился от дряхлости, просто отогревался в солнечных лучах, зажмурив глаза. Кто-то упражнялся в пении, и Тааль сразу расслышала фальшь за искусной техникой: песня требует полной отдачи, до боли пылающего сердца, и в ней невозможно солгать. Тааль знала очень мало истинных певцов: во всём гнездовье их нашлось бы не больше десятка.
   Ведающий был на месте - в своём просторном, крепко сделанном гнезде на плоской площадке выше окрестных древесных крон. Старый, почти как Фауран, Ведающий сохранил сильные крылья и роскошное, густое оперение, в котором чёрные и молочно-белые перья складывались в причудливый узор. Он, видимо, только что покончил с простым завтраком из кореньев и теперь задумчиво созерцал камешки, разложенные по дну гнезда. Он даже не повернулся, когда подлетала Тааль, хотя обладал самым острым слухом из всех, кого она знала.
   - Доброго дня, мудрейший, - тихо сказала она, захватив когтями край гнезда. Она никогда не боялась Ведающего - в нём вообще не было ничего грозного или пугающего, - но слишком благоговела и всегда сжималась от робости, приближаясь к нему.
   Ведающий кивнул ей - ласково и просто, без всякой снисходительности, которой часто грешат мужчины и старшие.
   - Доброго дня, дитя. Он и правда добр - давненько я не видел такого чудного неба.
   Он послал влюблённый взгляд небосводу, раскрывавшемуся над ними, и Тааль ощутила, как все тревоги и сомнения покидают её. Иногда ей казалось, что главное знание Ведающего - о том, как вернуть покой в душу другого, не прилагая никаких особых усилий.
   - Я только что вернулась с утреннего полёта, - несмело начала Тааль, спрыгнув в гнездо. - И видела кое-что... Необычное. Уже не впервые. Вы, скорее всего, уже знаете это, но я не могла не сказать... - она замялась и мысленно обругала себя трусихой. Склонив голову на бок, Ведающий терпеливо ждал, пока она подберёт слова. - Лес умирает. Уже в нескольких местах происходит что-то дурное... Я не знаю, как это выразить, но чую, что это не обычная хворь. Не из тех, о которых Вы нам рассказывали. Зараза в земле и воздухе, она не щадит ничего живого.
   - А тебя? - вдруг спросил Ведающий. Тааль изумлённо заглянула ему в глаза - добрые и такие уставшие, под нависшими морщинистыми веками.
   - Меня?..
   - Да. Ты ведь живая. Тебя зараза щадит, как ты думаешь?
   - Я... Не знаю. Моё тело и разум здоровы, - Тааль осеклась, прислушиваясь к себе. Сомнение кольнуло её: к чему клонит Ведающий? Может быть, с лесом на самом деле всё в порядке, а причина её страхов - в ней самой? Может быть, она утратила то, что майтэ ценят превыше всего, - гармонию?.. - Но мне было очень плохо возле таких мест. Меня будто жгли изнутри - и было так... Тоскливо.
   Лишь сейчас она ярко вспомнила свои ощущения - и поёжилась. Отчаяние... Да, наверное, это зовут отчаянием. Беспричинное - и потому ещё более жуткое. С бесплодными мыслями о том, что она одна, совершенно и навсегда одна в мире.
   - Всё верно - ты же часть леса, - в глубокий, ровный голос Ведающего закралась печаль. - И ты права, дитя. Конечно, ты не сообщила мне ничего нового, но я ждал твоего прилёта: ты должна была заметить это одной из первых. Ты особенно тонко чувствуешь искажения красоты, Тааль, а эта, как ты назвала её, "зараза" - одна из самых уродливых вещей на свете... Подойди сюда, - он поманил гостью крылом - таким большим, что тень от него закрывала половину гнезда. Тааль робко шагнула к коричневым камешкам. - Смотри, - Ведающий дотронулся до одного из них кончиком клюва. Камешек вздрогнул, и Тааль отшатнулась - как растение выпускает споры, он выпустил из себя восемь членистых ножек и две клешни. На её глазах гладкая поверхность преобразилась в ребристый панцирь, и крошечное тельце увенчалось длинным, угрожающе загнутым хвостом. Странное существо принялось перебирать ножками и двинулось к Ведающему, направив на него еле различимое жало на кончике хвоста. Тааль охватила брезгливость.
   - Кто это?..
   - Каменный скорпион из Пустыни Смерти. Три дня назад наши разведчики принесли мне нескольких - и на моей памяти это первая их колония в лесу.
   - Но как они прижились у нас? Ведь здесь для них чужой климат... - от упоминания Пустыни Тааль пробрала дрожь: само слово пахло гибельным жаром и безлесой, беззащитной землёй, придавленной слоями песка.
   Ведающий вздохнул.
   - Это и для меня загадка. Но их появление и то, что ты видела, - грибы из одной грибницы. Пустыня не первый год ползёт всё дальше на север, к нам... Она подбирается исподтишка, проникает под кожу леса, а мы видим нарывы - и пока, увы, не знаем, как с ними бороться.
   Тааль задумалась, наблюдая за скорпионом, который запутался в веточках на дне гнезда и теперь, неуклюже завалившись на бок, беспомощно барахтался. Почему-то она испытывала скорее гадливость, чем жалость. А слова о Пустыне ей совсем не нравились: Ведающий говорил о ней, точно о существе с собственной волей.
   - То есть... Она сама ведёт себя так? Вот так необычно расширяется? - осторожно спросила Тааль.
   Ведающий зорко взглянул на неё.
   - Ты считаешь, что она на такое способна?
   Тааль снова смутилась. Она всегда со стыдом, хотя и с готовностью, признавалась в своём невежестве.
   - Не знаю, мудрейший. Я вообще мало знаю о Пустыне - только то, что нам там не выжить...
   - Конечно, не сама, дитя, - скорбно ответил Ведающий. В воздухе неподалёку раздались чьи-то голоса, и он прикрыл крылом скорпиона, не дотрагиваясь до него. - Только магия может управлять этим. Чёрное колдовство тех, кто живёт за Пустыней, на юге, - он вздохнул. - А ещё на востоке, за морем. Не первый год я чувствую, что слишком многое идёт не так. Равновесие рушится, и теперь зараза добралась до нашего Леса... - он помолчал. Стало так тихо, что Тааль боялась дышать. Ей было не по себе от откровенности Ведающего: зачем, почему он говорит подобные вещи - великие, страшные вещи - ей, не способной понять их?..
   Она с трудом разжала клюв, но вместо связной фразы выдавила лишь горестную трель.
   - Снизу мне уже рассказали, что ты встретила раненую майтэ на больной земле, - продолжил Ведающий, глядя теперь куда-то поверх её головы. - Она что-нибудь объяснила?
   - Что кентавры подстрелили её... Мне и это странно слышать, мудрейший. Разве кентавры нам не друзья?
   Ведающий вздохнул ещё более тяжко, подвернул под себя лапы и уселся - в рассеянности чуть не придавив скорпиона. Тот в панике выбежал на середину гнезда, втянул жало и свернулся в комок, приняв прежний безобидный облик.
   - Нашему гнездовью - пока да, но не всем майтэ. Это одна из новостей, которые меня не радуют. Надо бы расспросить подробнее эту девочку... Я буду благодарен, Тааль, если ты сделаешь это.
   Тааль не сразу осознала, что Ведающий впервые назвал её по имени, но поспешно закивала.
   - Конечно. Но значит ли это, мудрейший... - она замялась, - что кентавры в союзе с теми... за Пустыней? И кто они такие?..
   Она осеклась, ожидая отповеди или просто мягкого ответа о том, что её это не касается. Однако на лице Ведающего вместо недовольства отразилась боль - так, как если бы она заговорила о какой-то давней его утрате. Впрочем, такой утраты ведь не было и не могло быть: Ведающие отходят от своих семей, едва встав на крыло, а потом никогда не ищут себе пару и не выводят детей. Таков закон.
   - Разве ты ещё не поняла? - Ведающий кивнул на раскрошившийся камень. - Наши прекрасные и жестокие братья. Те, кто построил эту Лестницу.
  
   ГЛАВА II
   Дорелия, Энтор. 3916 год по человеческому летоисчислению
  
   Ривэн завернул за угол и привалился спиной к стене. Сердце колотилось так, что болели рёбра; он опустился на корточки, хватая ртом воздух. Он уже и не помнил, когда в последний раз так быстро бегал: мышцы горели и определённо приготовились болеть. Ривэн с досадой поморщился, но в тот же миг его ударила мысль, от которой всё внутри озарилось радостью: спасся, сбежал, не схватили!.. Со счастливой и глуповатой улыбкой он обозрел забытый всеми четырьмя богами грязный переулок, убедившись, что вокруг никого, а потом вытащил из-за пазухи добытое сокровище.
   Набитый кошель лёг в руку удобной тяжестью. Он был кожаный, совсем не потёртый, новый - даже пах ещё кожей. Тесёмки стягивались крепким двойным узлом: видно, дрожал-таки незадачливый купец над своим золотишком... И всё же упустил.
   Ривэн развязал кошель и, перехватив его одной рукой, высыпал на ладонь другой несколько монет. Он не смог сдержать ликующий возглас - золото, чистое королевское золото, ни одного серебряника или медяка! - но тут же больно прикусил язык: нечего орать, когда только что улизнул от погони. Может, из-за склонности к дурацким необдуманным поступкам его и не принимают в энторскую Гильдию...
   Глубокий, мягкий блеск золота завораживал даже здесь, в тени трёхэтажных угрюмых домов, между которыми сложно было бы протиснуться и двоим. Ривэн любовно зарылся пальцами в жёлтые кругляши, а потом выпустил их, ощутив сладкую истому от звона. Попробовал монету на зуб и остался доволен. Его пьянили возможности, стоявшие за этими кусочками металла: вкусная еда, удобная одежда взамен его тряпья, вечер возле очага в компании новых приятелей или с хорошенькой девушкой... Кто знает - глядишь, такая славная добыча откроет ему дорогу в воровскую Гильдию и обеспечит наконец-то прочное положение. А потом... Нет смысла загадывать, что потом. Он неуверенно пообещал себе, что отложит часть на исполнение давней мечты - покупку собственного дома где-нибудь в предместье. Этого более чем достаточно для дальних планов.
   Правда, этим дело не ограничивалось: Ривэн давно не отрицал, что золото обладает над ним властью само по себе. Он не помнил, сколько лет ему было, когда впервые пришло это странное затмение - страшная, лишавшая сна жажда, до судорог и звона в ушах. В сиротском приюте говорили, что он начал таскать всё, что плохо лежит, точно сорока, раньше, чем научился вытирать себе нос. Собственно, поэтому его и собирались вышвырнуть оттуда раньше срока. И поэтому он перебрался в столицу, задумав её покорить - конечно, тем способом, в котором был особенно талантлив.
   Ривэн вздохнул. Он давно перестал с этим бороться и изжил невольное отвращение, но время от времени тонкий, надоедливый голосок в голове принимался зудеть, рассыпаясь в упрёках. Он и на этот раз заставил его замолчать. В конце концов, тот купец жив и здоров: его лавка не разорится, а брюхо не уменьшится от такой потери. Всего-то и надо было, что лучше следить за собственным поясом, когда препираешься со счетоводом... Впрочем, пропажу господин Телдок заметил быстро, а его мальчишка-слуга (будь они неладны, эти избалованные на хозяйских харчах, пронырливые дети...), увидев Ривэна в толпе, принялся вопить так, будто его режут. Но Ривэн лично истоптал все закоулки Энтора, перелез хотя бы по разу через все заборы, забрался во все подворотни и тупики - в общем, город стал его вотчиной, как бы там ни зазнавалась Гильдия. Так что у преследователей не было шансов, хоть ему и пришлось попетлять.
   Во всяком случае, итог того стоил.
   Блаженно улыбаясь, Ривэн из осторожности вывернул кошелёк наизнанку, ссыпал деньги обратно и взвесил его на ладони; огонь в его крови наконец погас, и он углубился расчёты. Можно сходить к оружейнику и купить себе нож - а то слишком уж часто приходится ночевать на улицах... Да и вообще, этого хватит на пару недель безбедной жизни - включая ежедневный нормальный обед, иногда даже с кружечкой эля или сидра. А там и до глотка кезоррианского вина с пряностями недалеко... Ривэн сглотнул слюну.
   И тут его озарило.
   Стоит ли спускать такое состояние в заурядных тавернах, когда можно вознаградить себя и кое-чем более стоящим?..
   Ривэн улыбнулся лучшей из своих улыбок - той, что всегда работала безотказно, - и отправился в знакомый подвальчик, чтобы дождаться темноты.

***

   Заведение господина Ви-Шайха, дельца из Минши, считалось, наверное, самым дорогим в Энторе. По крайней мере - среди тех, которые были доступны не только аристократам. Посреди бедного Восточного квартала, который не то чтобы состоял из лачуг, но был сер и скучен, оно выглядело как драгоценное ожерелье на грязной нищенке. Уютное двухэтажное здание из разноцветного камня, как строят в Минши, притулилось на Улице Венгирда Второго (Ривэн долго привыкал к тому, что в Энторе большая часть главных улиц носят имена дорелийских королей) и приветливо встречало путников приоткрытой дверью из красного дерева, горящими окнами и балкончиками. На плоской крыше красовался палисадник, изнутри доносились тихая музыка, голоса и смех. Ривэн до сих пор не бывал внутри, но был наслышан об этом месте - и предполагал, что содержание не будет соответствовать обманчивому фасаду.
   Однако он ошибался. Домашний покой разнежил его с самого порога, где миловидная курносая девушка приняла его истончившийся от ветхости плащ и башмаки, а взамен предложила мягкие комнатные туфли.
   - Приятного вечера, господин, - улыбнулась она. Совсем растаявший Ривэн протянул ей золотой, но она, не переставая улыбаться, замотала головой. - Что Вы, не нужно. Только в радость услужить такому красивому господину.
   Ривэн вспыхнул: он не привык к настолько откровенным заигрываниям, как и к комплиментам по поводу своей внешности. У него было довольно-таки бесцветное лицо с великоватым носом и кривоватыми бровями, худое жилистое тело и тёмно-русые волосы - идеальный для вора заурядный облик, чтобы легко затеряться в толпе. Знакомые не всегда признавали в нём коренного дорелийца, большинство из которых - статные, высокие и черноволосые. Разве что веснушки в определённую часть года несколько оживляли его тусклую физиономию; а впрочем, он давно уже не задумывался об этом.
   Ривэн нерешительно вошёл в маленький зал; его сразу окутал ненавязчивый пряный запах благовоний, а туфли утонули в пушистом ковре. Ривэн перевёл дыхание и расправил плечи, постепенно обретая уверенность. Он достал кошель, решив, что это станет лучшим пропуском.
   Его ожидания оправдались: группа прилично одетых молодых людей сразу окружила его, отойдя от выложенного белой плиткой камина, где, поглощая дрова, потрескивал огонь. Сыновья лордов или богатых торговцев - а может, просто студенты, вырвавшиеся на каникулы из Академии. Разницы не было: всем известно, что стены старины Ви-Шайха стирают значение крови.
   - Кажется, Вам улыбнулась удача? - чуть насмешливо осведомился один из них, нацепивший на себя широкие штаны наподобие тех, что носят коневоды в Шайальдэ. Ривэн сглотнул, борясь с сухостью в горле, и смело кивнул.
   "Они не узнают, откуда деньги, - повторил он мысленно несколько раз. - Да и какое им дело?"
   - Верно, - он небрежно подбросил кошель на ладони. - Выиграл в кости у одного рыцаря.
   - Королевского рыцаря? Уж больно знатный куш, - заплетающимся от вина языком протянул другой - румяный и толстощёкий. Мужчина в широких штанах недовольно покосился на него.
   - В Дорелии все рыцари служат его величеству, это тебе не Ти'арг, где каждый лорд считает себя центром мира.
   - Ну что вы снова начали... - поморщился третий, с такой смуглой кожей и чёрными глазами, что это наводило на мысли о кезоррианской крови. - Служи этот рыцарь хоть самому лорду Заэру - что нам за дело? Главное, что играть не умеет, - и он подмигнул Ривэну, будто старому другу. Тот внутренне сжался от гордости: подумать только, молодые, образованные богачи говорят с ним, как с равным!.. А когда он носился в окрестностях приюта, такие и взглядом его не удостаивали...
   - Может, сыграем и с вами? - предложил Ривэн, повинуясь внезапному вдохновению и радуясь, что полумрак не даёт разглядеть его замызганную и не слишком чистую одежду. Человек в нелепых штанах слегка поклонился.
   - Почтём за честь, - он сделал знак мальчику-слуге, застывшему в углу. - Убери со стола, будь любезен.
   - И принеси ещё вина, - крякнув, потребовал толстяк. - До отвратности скучный вечер!.. Меня зовут Вилтор, дружище, Вилтор аи Мейго, и будь я проклят, если мой отец не лучший пекарь в Дорелии!
   - Да-да, а твой дед был ещё лучше твоего отца, мы всё это слышали, - фыркнул смуглолицый, отводя шатающегося товарища к креслам вокруг круглого столика. Ривэну подвинули одно из них, и он откинулся на спинку, ощутив себя почти наследным принцем. Кубки и объедки со стола убрали так быстро, что Ривэн едва заметил; высокая девушка, пахнувшая лавандой, принесла поднос с вином и лимонными пирожными и только ласково засмеялась, когда Вилтору не хватило ловкости, чтобы обнять её; игральные кости, доска для ведения счёта, молоточки и шарики для "лисьей норы", разноцветные карточки с рунами Альсунга появились точно сами по себе. Всё это было маленьким, тонко сделанным и совсем новым - в руки взять страшно. Кто-то сбегал наверх, к невидимым музыкантам, и музыка полилась громче, хоть и стала более вкрадчивой, какой-то щемящей; Ривэн, привыкший к ухарским трактирным песням, вдруг понял, что у него позорно защипало глаза.
   Время текло медленно и вязко, как мёд с ложки; говорили все сразу, обо всём и ни о чём, и Ривэн, увлёкшийся беседой и вином с пряностями, не сразу сообразил, что одна из девушек - прислужниц Ви-Шайха - устроилась у него на коленях и расчёсывает ему волосы костяным гребнем. У него немного помутилось в голове, а спина покрылась мурашками, но тут...
   Золото - его золото - зазвенело, падая, и это не было случайностью: кто-то столкнул его на пол грубой ручищей. Несколько секунд Ривэн ошалело таращился на засверкавшее при свечах лезвие меча и на герб Дорелии в половину длинного плаща - золотого льва на изумрудно-зелёном поле. Точно такой же был отчеканен и на монетах, которые рассыпались по полу или тихо, будто осенние листья, легли на ковёр.
   Девушка с визгом убежала; слуги тоже скрылись; вообще поднялся жуткий переполох. Точно сквозь туман, Ривэн видел, как юноша с внешностью кезоррианца кланяется высокому вооружённому человеку, ощущал, как что-то холодное и острое неприятно касается горла... Его стащили с кресла и хорошенько встряхнули, а потом выволокли на воздух, в свежую летнюю ночь.
   - Я ничего не делал... Это не я, - бормотал Ривэн, в тот момент свято веря, что доводов весомее не придумать.
   - Ворюга, - один из стражников сплюнул сквозь щель между зубами, и плевок чуть не попал Ривэну на лицо. У него скрутило внутренности от злости, но рвался он тщетно; ночная улица кружилась вперемешку с небом - спокойным и тихим, глумливо усыпанным звёздами. - Милорд, прикажете его на допрос?
   - Позже, - ответил холодный спокойный голос. - Пускай проспится.
   "Лорд Заэру", - в ужасе понял Ривэн за миг до того, как окончательно выпасть из реальности. Грозный лорд - один из королевского Совета, главный блюститель порядка в Энторе. Вот уж повезло так повезло.
  
   ГЛАВА III
   Ти'арг, Волчья Пустошь. 3916 год
  
   День выдался пасмурным, и серое небо с самого утра грозилось дождём. Лето в этих краях всегда короткое, хоть и жаркое, - промелькнёт удушьем слепящего солнца и сорвётся в осень, только его и видели. Этот год не стал исключением: деревья стояли зелёные, трава была свежей и бархатистой, снег белел лишь на пиках Старых гор. Но в воздухе уже чувствовалось напряжение, злобно предвещавшее заморозки, а где-то в глубине листьев зрела желтизна.
   Волчья Пустошь лежала у горных подножий, венчая Ти'арг с севера - бесполезный, мёртвый придаток. Это было предгорье с неплодородной землёй и бедной растительностью - уже не равнина и ещё не скалистая местность, где зимой мели немилосердные вьюги, а весной ручьи с гор становились ненормально пенистыми и грязными. Когда-то давно здесь был огромный лес, славившийся кровожадными серыми тенями, которые и подарили Пустоши имя. Люди боялись наведываться сюда, потому что пропадали - даже деревенские здоровяки, даже уходившие группами по десятку человек. И, хотя поселения со временем неизбежно подступали с двух сторон - с гор и с юга, - а лес потихоньку вырубался, за Пустошью закрепилась недобрая слава.
   Теперь вокруг было больше камней, чем леса, а Старые горы, казалось, придвинулись поближе, следя за тем, что творится внизу. Несколько деревенек и пара обветшалых замков мелких лордов - вот и всё, что составляло хоть какое-то оживление. Перевалы через горы в основном располагались вдали от Пустоши, как и крупные торговые пути - так она и прозябала, не будучи лакомым кусочком даже для алчного северного соседа, Альсунга.
   Альен перебрался в Волчью Пустошь три года назад - после того, как его основательно пошвыряло по свету. Он и сам не мог бы объяснить, почему выбрал именно её: единственной разумной причиной, приходившей в голову, было как раз сверхъестественное безлюдье, да ещё тишина. Разведав предварительно обстановку, он купил дом на отшибе - надо признать, не совсем обычный дом. Он вообще имел слабость ко всему причудливому.
   Впервые увидев своё новое жилище, Альен сразу понял: вот то, что надо. Он чувствовал себя даже не путником, который нашёл приют - скорее зверем, обретшим логово. Всё, чего он хотел все эти годы, - быть одному, скрыться от людей, спрятаться как можно дальше. И - забыть, забыть, забыть... Рекой Забвения зовут главную водную жилу Ти'арга - соответствуй она своему имени, он бы поселился на её дне.
   Родовой замок семьи Альена, древний Кинбралан, стоял в горах, но совершенно не манил его. Точнее, отец, конечно, ждал его - впрочем, скорее чтобы сломить его гордость, чем чтобы показать родительскую любовь или заботу. Братья и сёстры, возможно, тоже ждали - чтобы убедиться, что первенец-колдун окончательно ударился в магию и не претендует на наследство. О слугах смешно было даже думать: большинство из них вряд ли узнали бы Альена теперь - пожалуй, кроме няни, старой Оври; но уже в пору его детства она едва ходила, а он так давно не поддерживал связь с домом, что понятия не имел, жива ли она ещё.
   Только ныне покойная мать никогда не ждала его - уж в этом он не сомневался. Леди Тоури, соправительница замка Кинбралан, когда-то - блиставшая при дворе в городе-Академии красавица и известная поэтесса, была образцовой женой и матерью. Правда, с одной маленькой оговоркой: она не любила своих детей. Не просто была холодна, или неискренна, или слишком строга, а именно не любила. И это Альен знал точно - знал с первых лет жизни, каким-то подкожным чутьём. Иногда он был благодарен ей за эту нелюбовь: может быть, именно она и сделала его тем, кем он стал в итоге.
   Как бы там ни было, он не вернулся домой; тем, домом он считал Долину Отражений. Туда дорога тоже была заказана: один взгляд на Долину ранил Альена, и это, кажется, осталось единственным, что могло его ранить в принципе. После того, как ушёл Фиенни, он оброс бронёй крепче любых доспехов.
   Покинув Долину, Альен Тоури почти два года прожил в Кезорре, под его ярким небом, в сени странных чужих богов и напевного языка, письменность которого всё сильнее перенимала черты более удобной ти'аргской. Он вроде бы пытался разгадать тайну красного дракона из прошлого Фиенни, но на самом деле прятался от собственной памяти, беспощадно-безукоризненной. Никаких драконов он, разумеется, не обнаружил, хотя много с кем говорил - начиная с именитых волшебников, которые тоже прошли обучение у Отражений, и заканчивая дремучими ведьмами и колдунами-самоучками. Как и Дорелия или Ти'арг, то была просвещённая, цивилизованная земля, где люди давно и думать забыли о драконах, гномах и призраках.
   Жаль, что Альен не мог так легко избавиться от призраков собственных...
   В то утро, спускаясь по верёвочной лестнице, он вдруг ещё раз отчётливо осознал это. Альен спрыгнул на землю; опушка перелеска казалась пустой, но чутьё волшебника подсказало ему, что Соуш уже здесь и ждёт. Тот всегда скрывался где-нибудь в кустах: боялся случайных прохожих. Неуклюжий парень из соседней деревни, от рождения немой и придурковатый, но преданный и исполнительный. Их сотрудничество очень помогало Альену в том, чем он пытался заниматься.
   Соуш бесшумно появился поблизости, подволакивая одну ногу и вопросительно таращась на Альена огромными голубыми глазами. Голова у него была непропорционально большая даже относительно массивного тела, волосы - светлые, жёсткие и вечно грязные, как солома. Альена забавляло подыскивать в нём сходства с разными лесными существами, о которых ти'аргские крестьянки рассказывают страшные сказки.
   - Привет, Соуш. Ты принёс то, что нужно?
   Слуга ткнул толстым пальцем сначала в одну, а потом в другую фляжки, прикреплённые к поясу; в одной руке у него был зажат остро заточенный колышек. Альен кивнул.
   - Тогда пошли. Сегодня мы припозднились.
   Сохраняя вынужденное безмолвие (а может, и не такое уж вынужденное - мычал он редко и с явной неохотой), Соуш развернулся и затопал прочь по тропе. Прежде чем последовать за ним, Альен прошёлся оценивающим взглядом по своему жилищу.
   Домик-на-Дубе - так прозвали его местные; лет пятьдесят назад его выстроил местный лесничий - судя по всему, редкостный чудак. Он умер глубоким стариком незадолго до переезда Альена. Название прекрасно отражало суть: маленькая изба действительно покоилась меж ветвей старого исполинского дуба, так что в узкие окошки лезла листва, а дымовая труба нелепо торчала над кроной. Спуститься можно было по верёвочной лесенке - или по самому стволу, если уж слишком захочется острых ощущений. Альен иногда спрыгивал вниз и просто так, благо высота была небольшая. Но не ночью, конечно: мощные дубовые корни кое-где приподнимали почву на целый локоть, и переломать кости, споткнувшись о них, было очень легко. Надо полагать, лесничий видел в таком доме прежде всего защиту от волков, Альену же для его опытов было необходимо полное уединение. К тому же ему просто нравилось чувствовать, что под ногами нет твёрдой земли, а вокруг - равнодушных каменных стен. Нравились ему даже ласточки, по весне вившие гнёзда под крышей, и насекомые, вечно шуршавшие под дощатым полом.
   Все магические заслоны и скрепы - невидимые обычному глазу, а для Альена мерцающие в лесном полумраке - были на месте. Отлично. Значит, можно отправляться.
   Альен и Соуш двинулись к выходу из леска - к месту, где тропа расширялась, переходя в заброшенную дорогу. За разросшимися кустами и папоротником был спуск с небольшого холма, и дорога ныряла с него, уходя вдаль по Волчьей Пустоши - безлюдной и плоской, словно блюдо; уже отсюда Альен мог разглядеть место, куда собирался.
   Путь был недалёк, но он торопился: слишком уж не хотел кого-нибудь ненароком встретить. Вскоре он заметил, что даже Соуш с трудом поспевает за ним, и с досадой пошёл медленнее. Небо над головой наливалось тяжёлой серостью, и становилось душно; Альен ощутил дурноту и понял, что вчера переборщил со снадобьями. Они помогали забыться - а значит, для него были незаменимы - но дозировку, конечно, надо рассчитывать тщательнее...
   Кладбище бедняков находилось вдалеке от поселений Волчьей Пустоши, что было вполне логично: во всех уголках мира Альен встречал у людей одинаковый брезгливый страх перед смертью. Все они стремились отодвинуть её от себя, притворялись, что она к ним не относится. Когда-то он и сам поступал так же - до того, как слишком многое изменилось...
   Плоские, грубо обтёсанные камни торчали из сухой, заросшей бурьяном земли вперемешку с деревянными чурбаками. Альен толкнул калитку в частоколе и привычным движением раздвинул траву, которая кое-где доходила ему до пояса. И не оборачиваясь, он знал, что Соуш идёт за ним след в след.
   В тишине раздался пронзительный крик, и что-то маленькое, полосатое метнулось ему под ноги; Альен отшатнулся, но сразу понял, что задел ногой задремавшую бродячую кошку. Их тут было множество - и, пожалуй, они, да ещё хищные птицы, составляли большую часть посетителей кладбища. Следы хоть какого-то ухода виднелись лишь на нескольких могилах - статуэтки четырёх богов, мисочки с подношениями покойным, засохшие полевые цветы - и в основном это были, разумеется, более или менее свежие захоронения. Ещё бы: могила крестьянина из Пустоши - не родовой склеп лорда, за которым будут следить поколения слуг. От гроба, сколоченного из подгнивших досок, скоро ничего не останется, и даже имя, вырезанное единственным грамотеем в округе, через пару лет нельзя будет прочесть.
   Альену всегда казался нелогичным ти'аргский обычай хоронить мёртвых: в Дорелии, в Альсунге, даже в Кезорре тела по традиции предавали огню. Возможно, это было связано с особым почитанием Дарекры - богини земли и ночного мрака - по сравнению с огненным Шейизом. Впрочем, он никогда не занимался вплотную местными поверьями. Мелдон, например, в детстве обожал играть со слугами и крестьянскими детьми, отличались этим и другие братья Альена - но только не он сам. Не видел он в них ничего, кроме немытых шей, грязи под ногтями и раздражающей тупости.
   Соуш отвлёк его от сумбурных мыслей, многозначительно замычав. Альен и не заметил, что они на месте: ноги сами принесли его, куда нужно.
   Эта могила, совсем на отшибе, появилась недавно, но надгробную надпись уже изрядно подточили жуки. Пока за ней следили: чьи-то заботливые руки оставили на земле ломоть хлеба, лишь слегка тронутого плесенью, и дешёвый медный медальон. Альен присел на корточки и потянул шнурок кончиками пальцев; на медальоне было, естественно, примитивное изображение Дарекры - горбатой старухи с большим животом, в каждой руке у которой лежало по булыжнику. Он скептически хмыкнул: простонародье любит такие вещицы, хотя на ярмарках в Пустоши медальоны с красавицей Льер явно пользуются большим спросом...
   Альен поднялся, отряхиваясь, и кивнул Соушу. Он сознательно не стал вчитываться в имя покойного; годами выработанное чутьё подсказало ему, что это пожилой мужчина, ушедший своей смертью, без насилия и, скорее всего, без долгих страданий. Этого было более чем достаточно. Во время первых опытов Альен невольно вникал в подробности жизни тех, кто лежал здесь, - а потом не мог спать по ночам.
   Соуш знал, что делать. Он откупорил одну из фляжек, и струйка багряной ароматной жидкости облила свежевскопанную землю. Это было вино. Альен забрал вторую флягу - с козьей жертвенной кровью - и закрыл глаза, опрокидывая её над могилой.
   Волна пьянящей тёмной силы ударила его в грудь, прошлась жаром по нервам. Он опустился на колени, скользя над землёй ладонью, улавливая её неслышный гул. Он знал, что там, внизу, под пластами почвы, останки крестьянина содрогнулись, влекомые чем-то более могучим и страшным, чем жизнь. То же самое неназывамое нечто тащило вниз его самого, тянуло к земле - к костям, корням, вечному холоду. Альену не надо было поднимать голову, чтобы ощутить, как сбиваются в стадо толстобокие тучи.
   В его протянутую ладонь лёг белый колышек: Соуш дождался нужного момента, и Альен удовлетворённо отметил, что на этот раз его рука совсем не дрожит. Он воткнул колышек в то место, где вино и кровь слились в одну тёмную лужицу, и почувствовал связь, разорвать которую не сумело бы ничто в мире. Альен встал, зная: где бы он ни был теперь - эта могила притянет его назад, и так будет, пока он не исполнит задуманное.
   - Можешь идти, Соуш, - сказал он, спокойно глядя на побледневшего здоровяка. - Мы вернёмся сюда ночью.

***

   Ещё будучи шагов за сорок от Домика-на-Дубе, Альен понял: что-то не так. Внешне всё осталось по-прежнему: стояла тишь, и серое небо проглядывало в холодной пустоте между ветвями. Но разум Альена был переполнен магией, а по венам бежали дурманящие снадобья, так что каждый оттенок и шорох воспринимался болезненно чётко. Он замер и потянул носом воздух. Незнакомый слабый запах - смесь дыма от костра, дешёвого мыла и почему-то старой бумаги. Вон там, у корней - потоптанный гриб, а с валуна у тропы кто-то спугнул ящерицу... Что ж, незваные гости.
   Альен совершенно не чувствовал страха - скорее удивление и интерес. "Чернокнижник из леса", "упырь", "колдун", да и просто "чокнутый" - как его только не величали честные жители Волчьей Пустоши; он уже несколько лет не мог представить, что кто-нибудь из них вот так запросто залезет к нему в дом. Хоть какое-то разнообразие в жизни.
   Стараясь ступать неслышно, Альен вскарабкался наверх; дверь была приоткрыта, и он боком протиснулся внутрь, задерживая дыхание...
   - Здравствуй, старина, - донеслось из комнатушки на чистом языке Отражений. - А я-то надеялся тебя застать.
   Альен вздрогнул, ощутив укол боли в груди - неприятной и нудной, похожей на зубную. Голос был знаком ему - и это обнадёживало, - но напомнил слишком о многом... Тихо и сдержанно - именно так говорит прошлое.
   - Нитлот... - он вошёл, оказавшись в пятне света из открытого окошка. Гость поднялся из-за стола ему навстречу, неуверенно улыбаясь - улыбка у него всегда была немного жалкая, это Альен хорошо помнил. Серые глаза навыкате, большая, наголо обритая голова на тонкой шее, оттопыренные полупрозрачные уши - не узнать Нитлота было трудно: своей неприглядной внешностью он выделялся даже среди Отражений, которые и в общем не славятся яркой красотой. Довершали картину желтовато-бледная кожа, тщедушное тело книжника в засаленном коричневом балахоне и обкусанные ногти на костистых пальцах. Нитлот странно и чужеродно выглядел тут, возле вещей Альена, его постели, его книг, записей, очага с котелком... Альен напомнил себе, что должен бы обрадоваться, но не почувствовал ничего, кроме обречённой досады, как внутри кошмарного сна.
   - Альен, - Нитлот нерешительно шагнул к нему. - Прости, что я ворвался без приглашения. Было открыто.
   - Открыто?.. - Альен приподнял бровь, и гость виновато хихикнул.
   - Ну да, защита... Очень крепкие заклятия, ты молодец. Я снял их, не обессудь. У меня было долгое и неприятное путешествие, а ты мог не возвращаться и несколько дней...
   - Всё в порядке, - опомнился Альен, внезапно устыдившись такого явного не-гостеприимства. - Садись, конечно. Ты, наверное, голоден? Как ты нашёл меня?
   - О, пустяки, - Нитлот снова опустился на стул, проведя рукой по лбу - он и вправду был измождён. Альен заметил на столе покусанный ломоть хлеба и кружку молока. - Нашёл тут у тебя, прости ещё раз... Я несколько дней не ел, какое-то помрачнение нашло, как увидел...
   Альен молча снял с полки кувшин и наполнил кружку до краёв, а потом засуетился - подставил под хлеб одну из двух в Домике деревянных мисок, предварительно смахнув с неё пыль, вытряхнул из мешка оставшиеся яблоки и полголовы сыра, бросился отмывать в кадке морковь... Продукты, кроме добытых в лесу им самим, в основном приносил из деревни Соуш (не бесплатно, разумеется), и сейчас они как раз были на исходе. Альен хлопнул себя по лбу, злясь на вечную забывчивость: в леднике ведь дожидалась недавно убитая и даже ощипанная куропатка. Увидев её, Нилот издал ликующий возглас, и его блёклые глазки алчно заблестели. Альен не выдержал и усмехнулся.
   - Подождёшь похлёбки или зажарить её?
   - Само собой, зажарить - так быстрее, - ответил Нилот, потирая руки. - Ты просто меня спасаешь.
   Альен так отвык от гостей, что каждое движение давалось ему неловко, зато радовала возможность занять чем-то руки - это отвлекало. Возясь с куропаткой, он искоса наблюдал за Нитлотом, который грыз морковь с хлебом, почти не жуя, и явно покушался на сыр, борясь с природной застенчивостью. Альен отметил, что подол его балахона покрывала многодневная грязь, а в капюшоне застряла трава. Он жадно вглядывался в эти мелочи, стараясь пока не касаться главного, страшного вопроса: зачем Нитлот здесь?..
   - Так себе место ты выбрал для житья, если честно, - сказал Нитлот, перебарщивая со сладким дружелюбием в голосе. - Горы и леса, леса и горы...
   - И Пустошь, - подсказал Альен, отодвигая на край стола книги. Сейчас он как никогда ощущал, что площадь Домика не рассчитана на двоих.
   - И Пустошь... И волки, и люди дикие, как эти самые волки. Страшная глушь, до ближайшего города дня три конного пути...
   - Пять, - машинально поправил Альен. Масло, шипевшее над огнём в очаге, как раз разлетелось злобными брызгами, и ему некогда было придумывать ответы поумнее.
   - Тем более. Ещё и эта избушка... Хотя тут не спорю, она вполне в твоём духе. Всё мрачное и неуютное, как ты любишь.
   - Не такое уж неуютное, - возразил Альен, даже несколько оскорбившись. Он уже так привык связывать Домик с собой, что был не готов стерпеть подобные высказывания под его крышей. - И тут есть всё необходимое.
   - В леске на севере Ти'арга - о, ещё бы... Я долго не верил, когда узнал, что ты здесь. Тебе же было открыто всё Обетованное, к тому же с твоим талантом...
   - Вот только не будем, ради всех богов, о моём таланте, - пожалуй, слишком резко обрубил Альен - и сразу почему-то вспомнил медальон с Дарекрой на той могиле... Ему стало совсем не по себе. Как много знает Нитлот? В чём он успел покопаться, пока сидел здесь?.. Утешало лишь то, что Альен благоразумно не хранил в Домике ничего особенно подозрительного, но Нитлоту с его пронырливостью хватило бы любой ерунды... Альен вспомнил, что Нитлот всегда был силён в телепатии, и осторожно укрепил стены, окружавшие сознание. Тот никак не отреагировал - значит, пробиться пока не пытался. Что ж, уже неплохо.
   - Как угодно, - сразу стушевался Нитлот и поспешил восхититься тем, как хорошо подрумянилась куропатка. Альен почувствовал, что и сам проголодался (может быть, от волнения), и уселся за стол напротив Отражения. Вся ситуация отдавала безумием, но он решил отнестись к этому философски. Фиенни всегда советовал поступать именно так.
   Фиенни...
   Альен медленно отложил двузубую вилку. Нитлот оторвался от еды, видимо почувствовав его взгляд.
   - Что-то не так?..
   - Да, - Альен помолчал, подбирая слова. Будто отвечая его настроению, где-то вдалеке заурчал гром - наверное, дождь скоро польёт как раз над сельским кладбищем... - Я хочу знать, что происходит.
   - Ничего особенного, - Нитлот улыбнулся и отёр жир с подбородка. - Я всего лишь зашёл к тебе в гости.
   Альен чуть не расхохотался.
   - Спустя семь лет? Учитывая обстоятельства, при которых мы в последний раз виделись?.. Не считай меня дураком, Нитлот. Не мог ты от самой Долины искать меня просто так.
   - Я и не говорил, что пришёл просто так, - мягко, но укоризненно заметил Нитлот. - А насчёт семи лет... Ты сам порвал все старые связи. Не верю, что ты не догадывался, сколько наших пытались наладить общение с тобой - хотя бы чтобы доучить владеть Силой. А ты бросился непонятно во что, как помешанный...
   - Это никого не касается, - поморщившись, перебил Альен. - Это было моё решение, и для моей жизни достаточно такого уровня Силы. К тому же он, не стану скромничать, не столь уж низок.
   - "Не столь уж"... - со странной улыбкой повторил Нитлот. - А ты по-прежнему витиевато выражаешься. Нескоро выветриваются привычки лорда, верно?
   Альен хотел было съязвить, но осёкся, заглянув Нитлоту в глаза. Там, в их блёклой глубине, и лежал ответ на все его вопросы.
   Ненависть.
   Нитлот всегда ненавидел его - ужасно, до судорожной дрожи, непозволительно сильно для отрешённых на вид Отражений. Больше того - он жаждал смерти Альена, и с годами эта жажда только окрепла. И сейчас он все силы бросал на то, чтобы скрыть это, но заранее знал, что обречён на провал.
   - Что тебе нужно, Нитлот? - медленно и отчётливо проговорил он. Становилось всё темнее, и за окном послышался шорох расходившегося дождя. - Говори прямо, хватит вилять. И ты всё ещё не объяснил, как нашёл меня. Проблема в том, что это почти невозможно.
   - Это было непросто, - кивнул Нитлот, спокойно вычистив хлебом содержимое миски. - Но я не один трудился над этим. Половина лучших мастеров помогала мне, и меня выбрали послом. Не буду врать, что обрадовался этой идее, - чуть изменившимся голосом прибавил он. - Но ты знаешь Старшего - с ним бесполезно спорить.
   - Что вас заставило броситься искать меня? И я жду подробностей.
   Дождь приближался, и для Альена его стук по крыше и кронам стал почти оглушительным. Он встал, чтобы зажечь свечу и притворить ставни. Нитлот наблюдал за ним с пристальным прищуром.
   - У тебя улучшился слух, верно?.. И, возможно, обоняние. Ты не предложил погреть для меня воды, хоть я и весь в грязи.
   - Правильно, потому что мылом от тебя несёт, как от прачки... Но к чему здесь это? Ты заговариваешь мне зубы.
   - О нет, это прямо относится к теме. Твоя Сила возросла в разы - такой уровень почти недоступен людям, а ты кормишься трудом деревенского колдуна из глуши, и то - даже не посещая деревни. Ты всё время проводишь в одиночестве и болезненно возбуждён. Что ты сделал с собой, Альен? Чему посвятил эти годы?.. И, в конце концов, какой дрянью ты себя пичкаешь?
   Обескураженный таким напором и неожиданной в трусливом Нитлоте прямотой, Альен осторожно отступил в глубь избушки, к кровати, под которой - на всякий случай - давно был припрятан набор метательных ножей.
   - Я не понимаю, о чём ты. Я путешествовал, занимался магией и наукой... Раз уж вы в Долине так хорошо осведомлены о моей жизни, то должны бы и это знать.
   - Я вот об этом, к примеру, - Нитлот ткнул бледным пальцем в неприметную бутыль в углу; суетясь с обедом, Альен походя набросил на неё тряпку, но, как выяснилось, это не помогло. - Если это то, о чём я думаю, то я вообще не понимаю, как ты ещё ходишь и окончательно не растерял разум.
   Злость Альена была сильнее смущения. Он с вызовом прошагал к бутыли, раскрыл её и выставил на стол. Нитлот брезгливо отшатнулся.
   - Убери.
   - Нет, почему же?.. Изучи, тебе ведь интересно. Ручаюсь, что ты неверно угадал состав. И, представь себе, это ещё не самое сильное зелье. Тебя это пугает, не так ли?.. Ты-то всегда был паинькой.
   Ноздри Нитлота хищно раздулись, а выражение лица, затенённого полумраком, утратило остатки приветливости.
   - Зато ты всегда гордился своей испорченностью - только вот никто, кроме меня, не желал замечать это... Ты хочешь знать, как мы нашли тебя. Это же очевидно - по следам, оставленным твоей магией. Отвратительным, тёмным следам. Ты посвятил себя злу, и я нисколько не сомневался, что таким станет твой выбор.
   - Ох, бросим громкие фразы... Мой выбор не должен беспокоить тебя, каким бы он ни был. Я ушёл из Долины - почему нельзя было просто оставить меня в покое?
   - И ты смеешь говорить это мне? - вдруг взвился Нитлот. Теперь они стояли лицом к лицу, разделённые исцарапанным столом; их тени от свечи были огромными, точно чудовища из сказок. Альен почувствовал, как возобновилась боль в груди. - Мне, её брату?..
   Ах, как же ожидаемо... Альен разочарованно покачал головой.
   - Значит, Ниамор? Так и знал, что дело в ней. Ты решился наконец отомстить, Нитлот? Тогда почему я до сих пор жив, рука не поднимается?
   - О, если бы ты только знал... Будь моя воля... - Нитлот стиснул занозистый край столешницы и побледнел ещё сильнее (оказалось, что это возможно). - Но я не властен над собой сейчас. Я говорю от имени всего народа Долины.
   - Я не виноват в её смерти, - твёрдо сказал Альен, проигнорировав последние слова. - Я повторял это и повторю ещё столько, сколько захочешь. Я ничем не оскорблял твою сестру, не лгал ей, не сделал ей подлости. Её смерть поразила меня не меньше, чем всех вас. Неужели нельзя оставить это в прошлом?
   С тяжёлым вздохом, явно сдерживая себя, Нитлот скрестил на груди худые руки и отвернулся, как если бы само присутствие Альена вызывало у него отвращение. И всё-таки его скорбь была неподдельной - Альен даже удивился, особенно учитывая то, как они с Ниамор всегда не ладили и плели друг против друга козни, о которых судачила вся Долина.
   Ниамор... Ещё одно слишком отчётливое воспоминание. Она до сих пор иногда являлась Альену во снах - просто стояла и молча, укоризненно смотрела в упор, красивая той же холодной красотой, высокомерная и несчастная.
   - Она повесилась, Альен, - полным боли шёпотом произнёс Нитлот - так, будто кто-то из них мог об этом забыть. - Удавилась, когда ты уехал, точно какая-нибудь брошенная крестьянская девка из вашего племени... Или как ведьма, которой не удалось приворотное зелье. Ты понимаешь?.. Она, Ниамор. Сразу после того, как ты поклялся не возвращаться.
   - Здесь нет моей вины. Я не склонен отрицать её в чём бы то ни было, но здесь её правда нет, Нитлот. Здравый смысл должен тебе подсказать...
   - Для меня нет с тех пор здравого смысла. Она любила тебя, а ты мучил её много лет... Как ты довёл её до этого безумия? Что ты сделал со всеми нами?
   Какая хорошая формулировка. Почему бы не спросить взамен, что они, Отражения, делают со всеми своими учениками?..
   - Она любила не меня, а собственную гордыню, - устало возразил Альен. - Ну чего ты хочешь от меня теперь - чтобы я тоже покончил с собой, терзаясь раскаянием?.. Это её не вернёт. Пора прекратить жить этим.
   - О, кто бы говорил, - с горечью бросил Нитлот. - Думаешь, никто из наших не понял, что ты свихнулся на смерти Фаэнто? Думаешь, никто не догадался, куда ведут все эти игры с тёмным колдовством?..
   Сердце Альена пропустило удар. Несколько минут он просто стоял, слушая затихающий дождь и вдыхая запах мокрой дубовой листвы. Домик потяжелел от влажности, и так же потяжелело у Альена в голове.
   - Вот мы и подошли к сути дела, я прав?.. - Нитлот не ответил, и он заставил себя продолжать. - Чем бы я ни занимался, это никому не принесло вреда. Долине тут нечем интересоваться. А Фаэнто здесь в любом случае не при чём.
   - Ты делаешь ужасные вещи, Альен, - голос Нитлота упал до шёпота, а белесые брови как-то просительно поползли вверх. - Они оставляют за собой след. Ты делаешь то, что непозволительно в этом мире.
   - В этом, - быстро повторил Альен. - Будто бы тебе доступны другие.
   - Мне нет, - Нитлот вздохнул. - Но ты должен знать, что кое-кому доступны. Он наверняка говорил тебе... А ты расшатываешь связь между мирами. Разъедаешь тонкие материи, слишком тонкие для твоего понимания.
   - Я всегда осторожен.
   - Проклятье, да не в этом дело!.. - в этот момент в тишине от подутихшего дождя вдруг сверкнула молния, и они оба вздрогнули. Слишком близко к лесу, слишком опасно. Большим пальцем Альен быстро начертил на стене охранительный знак Шейиза - в случае чего он должен был уберечь от огня. - Тут уже нет разницы, осторожен ли ты, пойми наконец... Есть граница, за которой начинается "нельзя".
   Альен искренне сомневался в существовании такой границы, но спорить не видел смысла. Чтобы хоть чем-то заняться, он начал убирать со стола под дробный стук снова усилившегося (вопреки всякой логике) ливня. Нитлот следил за каждым его движением, дожидаясь ответа.
   - Так чего вы от меня хотите?
   - Чтобы ты прекратил.
   - Что именно?.. Скажи уж прямо.
   - Свои опыты... - он запнулся. - С чёрной магией. С миром мёртвых. С обрядами на крови, с упырями и призраками... Понятия не имею, где ты раскопал книги обо всей этой гадости, но мы не сомневаемся, что это ты. Баланс в мире нарушен, и вина на твоих плечах.
   Альен выслушал его спокойно. Он чувствовал, что это не блеф: у Отражений действительно есть доказательства. Что ж, тем лучше: не придётся оправдываться. Он уже соскучился по достойным противникам.
   - А что будет, если я не соглашусь остановиться?
   Нитлот рассеянно скользнул взглядом по знаку Шейиза на стене, и искривлённый треугольник налился оранжевым светом.
   - Ты согласишься, если сохранил хоть чуть-чуть здравого смысла.
   - Нет, - усмехнулся Альен, водворяя на законное место бутыль со снадобьем. Ему нравилась эта игра - она разжигала кровь не хуже тёмных обрядов. И ничуть не хуже приглушала боль. - Не сохранил. И что же, будете охотиться за мной? Тебя прислали как убийцу, да?
   - Что ты несёшь? - взвился Нитлот. - Меня прислали для переговоров с тобой, как с равным!.. Хоть я и никогда не считал людей равными нам...
   - Слава богам, что ты не Старший, - вставил Альен.
   - Пока не Старший... Но это к делу не относится. Альен, ты приносишь в мир зло.
   - Как все живые. Мир переполнен злом. А я, по крайней мере, не грабитель и не насильник.
   - Ты некромант, а это куда хуже!..
   - Могли бы и поблагодарить, между прочим, - опять не выдержал Альен. Насколько он мог судить по звукам снаружи, гроза удалялась в сторону Пустоши; он широко распахнул ставни, чтобы впустить в Домик побольше свежести. Воздух здесь, по его мнению, от присутствия Нитлота стал затхлым. - Я, можно сказать, вернул к жизни древнее, забытое искусство. По-своему полезное.
   - Тёмное искусство, искусство зла, - повторил Нитлот, как затверженную детскую считалку. - Оно не может быть полезным... Повсюду происходят ужасные вещи.
   - Например? - заинтересовался Альен. - Не слышал ни о чём более ужасном, чем обычно.
   - Ты должен знать это лучше меня, - упрекнул Нитлот. - Твой Ти'арг только что оправился от войны с Альсунгом, а тот сейчас очень силён и хочет мести. Они строят корабли и тренируют бойцов.
   - Они же северяне, Нитлот... - Альен никогда не бывал в северном королевстве, но встречал уроженцев тех краёв - костоломов-наёмников, которые из всех столовых приборов пользоваться умели только ножом. - Они всегда именно этим и занимались.
   - Как можно быть таким легкомысленным!.. - Нитлот по-женски всплеснул руками. - Ти'аргу не устоять, если начнётся новая война. А Альсунгу есть на что претендовать - на Хаэдран, к примеру...
   - Меня не интересует политика.
   - И зря. Сейчас такие времена, что она интересует даже наших... Ну хоть о бунтах дорелийских крестьян ты слышал?
   - Нет.
   - А о болезни, что выкосила четверть степняков из Шайальдэ?
   - В Волчью Пустошь очень долго добираются новости, а особенно из Шайальдэ, - напомнил Альен, сдерживая язвительность. - И мне правда жаль, звучит всё это крайне печально, но помочь я ничем не могу.
   - Ты точно не понимаешь, - задумчиво протянул Нитлот, взглянув на него с каким-то новым интересом. Таким же взглядом он прошёлся по всей обстановке Домика - задержался на узкой, но удобной кровати, лохматом венике в углу, большом сундуке, крючьях, на которых висели, собирая пыль, зимние вещи Альена... Казалось, какая-то важная мысль неожиданно посетила его. - А впрочем, я и должен был ожидать... Конечно, ты не мог до конца понимать, что творишь.
   - Уж не хочешь ли ты... Не хочет ли Долина сказать, что я со своей магией виноват во всех этих неурядицах? - Альен мысленно примерил на себя такую роль, и у него даже поднялось настроение: это было смешно и нелепо, как грубые шутки странствующих кезоррианских актёров. - Вот отсюда, из своего захолустья, без денег и связей?.. Опомнись, Нитлот, что за детские домыслы. Какой бы ни была сейчас грызня между королевствами и внутри них, она создавалась веками - и процветает без моего участия. При дворе в Академии я не был с детства и даже на свой титул не претендую. Я простой отшельник.
   - Отшельник, который стремится к недопустимому, - грустно напомнил Нитлот. - Который поднимает мёртвых с сельского кладбища.
   Альен вздрогнул.
   - Даже если и так, я не вижу связи.
   - Зато другие видят, Альен, - Нитлот навис над ним желтоватой тенью, испытующе заглядывая в глаза. - В Мироздании вообще всё взаимосвязано - он разве не учил тебя?.. Твоя магия расчищает дорогу Хаосу. Все нити ведут к тебе, и это не пустые слова. То, что я перечислил, - лишь самые явные и самые отдалённые последствия. Главные лежат в более тонких сферах. Если ты не остановишься, многое усугубится.
   - А если мне всё равно? - с вызовом спросил Альен, глядя на оттопыренные уши Нитлота. Сейчас они его почему-то особенно раздражали; он задался вопросом, сколько драгоценного времени уже на него потратил...
   И тут же понял: а ведь так оно и есть, пожалуй. Ему давно всё равно. Изнутри дохнуло холодом, точно из склепа; Нитлот отпрянул, увидев что-то особенное в глубине его зрачков.
   - Его не вернуть, - прошептал он так тихо, что даже прекрасная слышимость в Домике едва поддержала его. - Фиенни не вернуть, Альен. Я знаю, как он был тебе дорог - наставник, друг... Он был лучшим из нас. Ниамор видела, чем он был для тебя, видела каждую минуту, и это усиливало её боль... Но его не вернуть. Мёртвые не возвращаются.
   Этого Альен уже не мог выдержать: Нитлот хватал своими грязными пальцами самое чистое, что у него осталось, ногтями ковырял кровоточащую рану. Он отклонился и сел, избегая взгляда Отражения; стул привычно заскрипел под ним.
   - Не возвращаются, - спокойно подтвердил он. - Только я всё равно верну его.
  
   ГЛАВА IV
   Альсунг. Ледяной Чертог
  
   Король Хордаго пировал, празднуя победу, и пир складывался очень недурно, даже на придирчивый взгляд его сына Конгвара. Он видел, наверное, уже не десятки, а сотни пиров за свою жизнь, так что удивить его было трудно. Так уж положено - победа альсунгских мечей должна быть отмечена, особенно если это победа личной королевской дружины, лучших бойцов страны. И, хотя последний набег на северные островки Минши - негостеприимные куски скал в открытом море - нельзя было назвать главным достижением короля Хордаго, а казна не ломилась от золота, пир всё-таки устроили. И Конгвар знал причину: раны от унизительного поражения в последней войне с Ти'аргом до сих пор не затянулись. Пир был прекрасным средством показать простому люду и его хозяевам, что король крепко сидит на своём древнем троне, покрытом медвежьей шкурой. Иначе говоря - что всё идёт своим чередом.
   У Конгвара было неважное настроение; он уже утолил голод и теперь откровенно скучал, оглядывая гостей со своего места на почётном возвышении. В зале остались одни мужчины - началась та часть празднества, куда уже не допускались даже знатные женщины. Эту часть Конгвар всегда считал самой интересной - можно было вести себя как хочется, а не подражать любезничающим южным неженкам, к тому же - не отказывать себе при желании приложиться к кубку... Но сегодня всё было что-то уж слишком чинно - возможно, потому, что король не размахивался так широко, как в старые времена (всё-таки возраст), а ограничился близким кругом. Другими словами, за длинным столом в виде молота расселось не больше четырёх-пяти дюжин гостей - в основном старых вояк, хотя попадались и более молодые воины. Впрочем, безусых оруженосцев или младших сыновей землевладельцев-двуров, не умеющих обращаться со сталью, не было совсем, так что Конгвар чувствовал себя почти юным. На редкость приятное ощущение - тем более испытывать его в последние годы доводилось всё реже...
   Стоял, конечно, жуткий гвалт и духота, в которой привычная вонь пота смешивалась с аппетитными запахами пищи. Стол ломился от угощений, причём в самом буквальном смысле: наслаждаясь теплом и тяжестью в желудке, Конгвар явственно слышал, как то и дело поскрипывает столешница под расшитой серебром скатертью. Факелы весело чадили, добавляя копоти на стены и украшенные резьбой стропила под сводчатым потолком.
   Резьба вообще была повсюду - покрывала Ледяной Чертог изнутри и снаружи, как странные родимые пятна кожу. Он строился века назад как высокий терем на важном торговом пути с севера на юг - в краю вечного холода, где снег тает лишь вокруг бьющих из-под земли горячих источников, а звенящую тишину по ночам нарушают только вой ветра да шорох крыльев белой совы, вылетающей на охоту. Не так уж далеко отсюда было и до Северного моря, если скакать на восток - поэтому ближайшая бухта гордилась именем Королевской, как и с десяток рыбацких посёлков. Город же вокруг Чертога так и не вырос, и сам Чертог не оделся в камень, хотя пережил не один пожар: снова и снова его отстраивали деревянным, и дату каждой перестройки прилежно держали в памяти сказители. Многие, и король Хордаго в том числе, считали это уважением к традиции и непреложным законом, а Конгвар - просто неудобной нелепостью. Он-то всегда думал, что королю полагается жить поближе к своим людям - и, конечно, под защитой каменных стен.
   В остальном же Чертог отличался скромностью - может быть, даже чересчур для королевского дома. Залы были просторными, а покои - уютными и тёплыми, но не встречались ни извилистые коридоры и переходы, ни балконы, ни колонны, ни замысловатые арки. Вместо ковров и гобеленов, давно проникших с юга и востока в замки двуров, полы покрывали лоснящиеся шкуры, а стены - позолоченные оленьи рога да застывшие в свирепости кабаньи головы. Старые, как мир, факелы в железных скобах и крепкие скамьи с успехом заменяли подсвечники и мягкие кресла; что же до картин или фонтанов, то Конгвар даже не был уверен, представляет ли себе король, зачем они нужны, как сделаны и ценятся ли дороже пары мешков соли.
   Исключение в этой области составлял, пожалуй, только знаменитый сад ледяных фигур возле Чертога, благодаря которому тот и получил, собственно, своё название; это место Хордаго искренне любил. Но в глазах Конгвара это не оправдывало полнейшего равнодушия отца к красоте и удобству (несмотря на то, что сам он никогда не был приверженцем южных излишеств). В этом король, совершенно не суровый, жизнерадостный человек, доходил до крайностей - например, гнал взашей певцов и музыкантов (сказители в счёт не шли), выезжал на охоту в лютый мороз и принципиально не пользовался вилкой.
   Конечно, была у всего этого и другая сторона: со всеми своими чудачествами Хордаго оставался лучшим правителем Альсунга за всю его непростую историю, и Конгвар, что бы там ни шептали по углам, был полностью в этом уверен. Будучи безбородым юнцом, едва оторвавшимся от материнской юбки, Хордаго, взойдя на трон, сумел разгрести всю грязь, оставленную в королевстве дедом Конгвара Эйриком Громкогласным (Конгвар его не знал, но старики говорили, что рёв у него был и впрямь оглушительный) и остановить кровавую смуту. Двуры тогда уж совсем разошлись - особенно низшие, то есть те, которые не заслужили права передавать землю по наследству. Заслужить его можно было лишь собственным мечом, луком или мудрым советом, и то только на одно поколение: следующему сыну приходилось заново подтверждать такое право для своего сына, и так далее. Исключался из такого порядка один король - Двур Двуров, Владыка Ледяных Земель.
   Хордаго защитил древний справедливый закон, показав себя одновременно устрашающим противником на поле боя, разумным государственным мужем и человеком непогрешимой чести. С врагами он расправлялся жестоко и быстро, часто рискуя собственной коронованной головой (причём на родине - чаще, чем в походах за её пределами), но, когда надо, проявлял милосердие, а когда возможно - шёл на уступки. За свои шесть десятков зим он ни одного альсунгца не приговорил к рабству или костру, не вступал в двуличные союзы, не плёл интриг. Более того - Конгвар доподлинно знал, что Хордаго хранил верность Превгиде, матери своих детей, со дня свадьбы и до того, как несколько лет назад её душа ушла к предкам. Они, конечно, никогда не жили тихо и гладко (хотя более кроткого создания, чем матушка, Конгвар просто себе не представлял, разгневать отца могла любая мелочь), и время от времени Хордаго поднимал на свою королеву руку. Зато потом неделями бывал рассеян на советах, мрачно хмурил кустистые брови и забрасывал жену дорогими подарками. Правда, прощения никогда не просил: негоже мужчине, воину, унижаться перед женщиной, даже если он был неправ.
   В последние годы король стал сдавать - особенно после того, как кончилась провалом многолетняя возня с Ти'аргом. Конгвар видел в нём изменения, недоступные постороннему глазу и печальные: уже не так резво Хордаго запрыгивал в седло (хотя по-прежнему ухарски крякал при этом), не помнил имена всех слуг в Чертоге, медленнее ходил и делал расчёты. Его поистине бычья сила, впрочем, пока никуда не ушла, как и царственная осанка - но, глядя на него, Конгвар всё чаще с болью думал о том, что боги не дали людям бессмертия.
   Будто отвечая его невесёлым мыслям, Хордаго зычно расхохотался над словами Дорвига - своего первого советника и старого друга, который сидел сейчас по левую руку от него и ехидно улыбался, растягивая морщинистые щёки. Про Дорвига говорили, что он даже в постели не снимает кольчугу и не расстаётся с огромным двуручным мечом из чернёной стали - и Конгвар совсем не удивился бы, окажись это правдой.
   - Конгвар, сынок, - позвал Хордаго, хлопнув по столу широкой ладонью - так, что подпрыгнуло блюдо со свиными ножками. - Подойди-ка сюда, ты должен это услышать!..
   Конгвар нехотя подвинулся на скамье, без церемоний пихнув в бок своего захмелевшего троюродного брата, который тихо клевал носом под общий шум. Почему-то он предполагал, что смешного будет немного.
   - Дорвиг рассказывал мне, как наши ребята увязли на острове Кай-Седос, - объяснил Хордаго, всё ещё посмеиваясь и старательно выговаривая чужеземное слово. - Помнишь, мы тогда были чуть западнее?
   Конгвар вздохнул. Ещё бы не помнить - не так уж давно это случилось, а сам он в тот день чуть не лишился руки из-за кривых мечей Минши. Правда, тогда же ему досталась добычей местная красавица-рабыня... Что и говорить, сложны пути, намеченные богами.
   - Помню, конечно. В той бухте, где полно ракушек.
   - Вот-вот. Я и раньше слышал, что эти твари с Кай-Седоса позвали волшебника - ты только подумай, настоящего!.. - и он пытался поджечь наши корабли. Так вот, ты ещё не знаешь, как ему не дали это сделать?
   - Надо думать, убили? - осторожно поинтересовался Конгвар. Дорвиг посмотрел на него свысока и с сочувствием, точно на убогого - он его не любил, как и большинство старых соратников Хордаго. Конгвару было известно, что они, да и не только они, о нём думают. Что он недостоин своего великого отца.
   Эта мысль давно срослась с Конгваром: об этом он знал так же твёрдо, как, например, о соломенном цвете собственных волос или о пристрастии к рыбалке из проруби. С самого детства, глядя на своего отца и короля, он не мог не думать об этом - и думать, впрочем, тоже не мог, потому что тогда жить становилось совсем невмоготу. Он приучил себя к роли кого-то среднего между простым дружинником и советником-двуром, который звёзд с неба не хватает, но честно выполняет свой долг и по мере сил наслаждается жизнью, нечасто задумываясь о завтрашнем дне. Он не был избранным, не был исключительным - да что там, он и наследником-то долго не был.
   До того дня, как Форгвин, его старший брат и любимое сокровище Хордаго, пал в одном из боёв на границе Ти'арга.
   Ну вот, ещё и Форгвин, тоскливо сказал себе Конгвар. Что же за вечер такой - одна темнота лезет в голову... Не иначе как Зельд, божок ночных кошмаров, поворожил над ним. Конгвар заставил себя вернуться к беседе.
   - Так что же с ним сделали?
   - Убили, конечно, - милостиво согласился Дорвиг. - Другой вопрос - как именно. Этот щуплый выродок швырял в нас не то молнии, не то огненные стрелы, да только всё промахивался... Потом махнул рукой и вызвал из воздуха какую-то синекожую тварь - я и разобрать не успел, что это было...
   - Синекожую? - повторил Конгвар, решив, что ослышался.
   - Ну да, - невозмутимо подтвердил Дорвиг - у него это явно и тогда не вызвало большого изумления. - Из синего дыма и с каким-то хвостом, а на голове что-то наверчено... Да кто их разберёт, южных колдунов. В общем, один из моей сотни, Твилго - далеко пойдёт мальчишка, - (насколько знал Конгвар, "мальчишка" был на пару лет старше его самого), - метнул в неё дротом, а он прошёл сквозь, как через масло. А потом возьми да и крикни той твари - по-миншийски, уж как умеет - мол, а надо оно тебе, ради такого подлеца горбатиться, разве не видишь, что он под удар тебя ставит?..
   - И тварь выслушала? - усомнился Конгвар. Хордаго закивал и, отхлебнув из кубка, перебил Дорвига - он даже раскраснелся от волнения:
   - Больше того - повисела-повисела в воздухе, а потом развернулась и расплющила волшебника в лепёшку. Отвратное, должно быть, зрелище было - кишки по всему берегу... Разве не забавно? - и снова захохотал, запрокинув голову и обнажив белоснежные зубы. Конгвар через силу улыбнулся, ощутив внезапную тошноту.
   - Ну... Довольно странно.
   - Странно? Да это настоящее чудо, сынок! Хоть после такого эти овцы из Минши должны понять, что нет смысла противиться львам!
   - Ну, львы ведь на гербе Дорелии, - сказал Конгвар, надумав впервые за пир блеснуть остроумием. - Не думаю, что...
   Его прервал утробный нестройный вой с другого конца стола: там гости всегда пьянели раньше и теперь затянули песню - одну из старых, застольных. Кажется, это был кусок из "Сказания о безголовом моряке"; по крайней мере, мотив его напоминал, а слова так отчаянно перевирали и проглатывали, что Конгвар и не пытался их разобрать. История о синей твари не шла у него из головы: он никогда не слышал, чтобы создание волшебника, даже иллюзорное, обращалось по чьему-то наговору против него самого. Либо Дорвиг просто врёт, что почти невероятно, либо... Что-то в этом было странное, жутко неправильное, но Конгвар не мог уловить, что именно. Он ничего не понимал в магии.
   Хордаго, чуть покачнувшись, встал со скамьи; его лицо под седой гривой стало уже совсем багровым. Отсалютовав кубком столу, он крикнул что-то жизнеутверждающее и поддержал пение... Конгвар, неизвестно чем вдруг встревоженный, тоже поднялся и тронул отца за локоть.
   А в следующий миг всё нормальное в мире разрушилось: Хордаго стал заваливаться набок, прямо на руки сына, так неожиданно, что в первую секунду тот осел. Краснота лица сделалась болезненной, переходя в синеву; пение оборвалось, и задвигались скамьи. Король попытался что-то произнести, но с губ сорвался хрип, а следом за ним - белая пена; испуганные глаза почти вылезли из орбит, и в глубине зрачков, за светло-голубой радужкой Конгвар с ужасом видел своё отражение. Окаменев, он сидел на полу, сжимая в объятиях большое содрогающееся тело и не слыша ничего, кроме глухой тишины, не испытывая ничего, кроме не завершившегося недоумения.
   В какой-то момент, когда дрожь прекратилась, Конгвар поднял голову - чтобы увидеть за спинами мужчин в кольчугах прекрасную, хрупкую женщину, чьи золотые волосы стелились по горностаевому меху длинной мантии. В глазах у неё был холод - точно за стенами Ледяного Чертога.
  
   ГЛАВА V
   Дорелия. Энтор, королевский дворец
  
   - Рассветает уже, скотина! Хватит, выспался!..
   От жуткой боли, пронзившей после этого всё тело, Ривэн едва не завопил в голос, но из последних сил удержался. Его пнули под рёбра - причём сапогом и, кажется, не первый раз; он осознал это, как только разлепил веки. Ноющие ушибы и ссадины (он привычно пробежался по телу мысленным деловитым взглядом, чтобы сосчитать их и вообще прикинуть урон, нанесённый его единственной шкурке) дополнялись гудящей тяжестью в голове и прямо-таки мертвящим холодом от каменного пола, на котором он лежал. Приятных перспектив, что и говорить, маловато.
   Грубый окрик откуда-то с высоты повторился, на этот раз расцветившись забористой бранью - Ривэн не сомневался, что во всём Обетованном никто не сквернословит талантливее энторских стражников. Опасаясь новых пинков, он повернулся набок и как можно медленнее встал на четвереньки. Голова кружилась, но не так сильно, как можно было ожидать; зато в горле пересохло, будто последнюю неделю он провёл под палящим солнцем в степях Шайальдэ.
   - Воды... Пожалуйста...
   - Будет тебе вода, целым жбаном окатят! - стражник схватил его за шиворот и рывком поставил на ноги, заставив покачнуться от боли. Ривэну почему-то вспомнились розги наставников из приюта, и он невольно сжался, про себя пожелав стражнику подхватить болотную лихорадку.
   - Где я?
   - В королевской тюрьме, дубина, - любезно отозвался стражник, не прекращая зачем-то держать Ривэна за ворот; его испещрённое шрамами злобное лицо и провонявшее луком дыхание совсем не располагали к беседе. - Твоя очередь идти на допрос к милорду.
   Ну конечно - нелепо было и сомневаться, что всё именно так... Попался, так глупо попался! И ведь некого винить, кроме себя... Ривэну туманно вспомнилось, какие странные взгляды временами бросал на него смуглый "кезоррианец", как то и дело отлучался ненадолго, как ворвались потом стражники... И не догадался же, провинциальный дурак, не распознал королевского соглядатая!..
   Однако Ривэн одёрнул себя: во-первых, пока он жив, а что может быть важнее?.. Во-вторых, принимаясь за ремесло, разве он не знал, что будет попадаться? До сих пор его ловили только по мелочам - можно сказать, за руку, и до темницы дело никогда не доходило, но рано или поздно такое везение должно было закончиться. Даже Чёрный Этейль, легендарный глава энторской Гильдии, первый вор всей Дорелии, несколько раз попадался и был на волосок от виселицы - так чем же он лучше?
   Вернув относительное спокойствие, Ривэн огляделся - благо, в голове у него постепенно прояснялось, и на ногах он стоял увереннее. Как и следовало ожидать - тесный, изъеденный плесенью каменный мешок со спёртым воздухом. В подобных местах Ривэн обычно представлял себе тюфяк, но тут не было даже его - только куча грязной соломы, сваленная в углу, а ещё железное кольцо в одной из стен, от которого тянулась зловещая на вид цепь, напоминавшая сытую змею. На нескольких камнях в другой стене виднелись тёмные пятна, о происхождении которых Ривэн предпочёл не задумываться. Единственным источником света служило узкое зарешёченное окошко под самым потолком. Ну и дверь, разумеется - знатная, обитая металлом, она казалась самой добротной вещью в помещении и была наглухо закрыта. На поясе у стражника непринуждённо позвякивала связка ключей; Ривэн, вздрогнув, подумал, что после господина Телдока долго ещё не сможет смотреть на чей угодно пояс...
   - Ну чего ты головой-то крутишь, как филин шальной? Оклемался, что ли?.. Пошли, сполоснуть тебя надо.
   - Сполоснуть?.. - не понял Ривэн, почуяв во внезапно потеплевшем тоне стражника что-то недоброе. Тот, подтверждая его подозрения, желтозубо ощерился.
   - Ну, ты же просил воды? Негоже таким грязным крысёнышем представать перед милордом... К тому же вам предстоит долгий разговор - про всех дружков из Гильдии расскажешь. Лорд умеет узнавать, что ему надо.
   Одарив Ривэна таким ворохом заманчивых обещаний, стражник ощутимо пихнул его в плечо, разворачивая к выходу. Ривэн решился воспротивиться.
   - Подождите, объясните получше... Меня судят за кошелёк господина Телдока, разве нет?
   - Судят, судят... - не ослабляя хватки, стражник хрюкнул от смеха и завозился ключом в замочной скважине; раздался жуткий скрежет. Ривэн встревожился всерьёз.
   - Но ведь больше никаких обвинений нет?.. Меня поймали этой ночью у Ви-Шайха, я не имею отношения к Гильдии...
   - Да все вы так говорите, - ответил стражник демонстративно скучающим голосом, выталкивая Ривэна в коридор. - Как ты тогда понял, ворюга, про какую Гильдию речь?..
   И вправду прокололся... Ривэн запоздало прикусил язык.
   Стражник вывел его в холодный, тёмный коридор с начищенным до блеска полом; он тянулся вдаль, заканчиваясь поворотом. Хотя в этом не было никакой надобности, стражник ткнул Ривэна в очень чувствительное место между лопаток; тот зашипел от боли, но покорно побрёл вперёд. По левую руку то и дело попадались одинаковые двери, но было пугающе тихо - только из-за одной из них доносился надрывный старческий кашель; Ривэн поёжился. За поворотом обнаружился точно такой же коридор, а после очередного поворота - маленький закуток, где двое сонных стражников играли в кости на перевёрнутой бочке.
   - С ночи, на допрос к милорду, - сказал провожатый Ривэна, не скрывая отвращения в голосе. Стражники посмотрели на него без всякого интереса; один из них, полноватый и вполне безобидный на вид, широко зевнул.
   - Заводи, всё готово... Когда там уже смена караула?
   - А тебе лишь бы дрыхнуть, Гвей... Рано ещё. Видишь, с ночными до сих пор не разобрались.
   - Посидел бы тут сам на ночь глядя, посчитал пауков - не так бы заговорил...
   - Да и не только пауков, - многозначительно добавил второй стражник; Гвей недовольно шикнул на него. "Луковичник", как мысленно нарёк его Ривэн, презрительно закатил глаза.
   - Хотите сказать, опять призраков видели?.. Меньше надо глотку мочить в погребе его величества... Открывайте, некогда мне тут с вами.
   Сослуживец Гвея встал и потянулся, расправив затёкшую спину, а потом открыл низкую деревянную дверцу - она пряталась в такой густой тени, что Ривэн сначала не заметил её.
   Все трое явно ждали, что он войдёт, и смотрели на него с немым приказом "Пошевеливайся". Ривэн, красочно вообразивший десятки пыточных орудий, почувствовал, как на спине выступает холодный пот. Он сделал обречённый шаг, затем ещё один...
   За дверью была не пыточная и даже не жбан с ледяной водой, а крошечная купальня. Не общая баня, к которой Ривэн привык в приюте: посреди деревянной комнатки гордо стояла настоящая медная ванна с витыми ножками, и от горячей воды шёл пар. На широких бортиках кто-то разложил кусок мыла, мочалку и прочие купальные принадлежности, а на вбитом в стену колышке висел полотняный халат, под которым притулилась стопка одежды.
   Ривэн медленно выдохнул и сглотнул комок в горле. Либо мир сошёл с ума, либо ему что-то подмешали в вино у Ви-Шайха. Это не может быть правдой.
   - Ну, чего встал-то? - гаркнул "луковичник" у него из-за спины. - Особое приглашение нужно? Полезай мыться, только быстрее.
   - Но как же... - промямлил Ривэн, нерешительно оборачиваясь. Пухлый Гвей смилостивился и пояснил:
   - Перед разговором с милордом Заэру всем надо приводить себя в порядок. Ребят вроде тебя он допрашивает у себя в кабинете, а во дворец не поднимаются в таком виде.
   "Точно, тюрьма ведь под дворцом... Боги, я же во дворце короля", - вдруг дошло до Ривэна. Он смерил ванну благоговейным взглядом и осторожно уточнил ещё кое-что - в нём зароились необычные подозрения...
   - Ребят вроде меня?..
   - Рано, не распускай язык, - одёрнул Гвея "луковичник" и взялся за дверную ручку. - Ворюга, видно, стыдливый попался. Чтобы через пять минут был готов!
   Дверца с визгливым скрипом захлопнулась, и ошарашенный Ривэн остался один на один с ванной.

***

   Когда Ривэн вымылся и переоделся (к слову, штаны, рубаха и лёгкая куртка были чистыми и почти ему впору, разве что чуть длинноваты; он решил, что это одежда для слуг), "луковичник" потащил его "наверх" - то есть по лабиринту угрюмых коридоров и узких лестниц. Их было так много, что подземелье казалось бесконечным - но тем неожиданнее и приятнее стал переход в нормальное пространство. За одной из дверей их встретил коридор с чёрным ковром на полу - таким же, как у Ви-Шайха, если не мягче, - и стенами, задрапированными зелёной с золотом тканью. Ривэн сдержал восхищённый вздох...
   Но ещё через несколько шагов понял, что сдерживаться бесполезно: таких вздохов здесь заслуживало едва ли не всё. Широкий коридор утопал в золотистом свете восходящего солнца, который пропускали высокие стрельчатые окна в изящных рамах; шторы с тяжёлыми кистями были уже раздвинуты чьей-то услужливой рукой. Судя по всему, это был просто проходной коридор, один из многих, однако на подоконниках стояли свежесрезанные садовые цветы в хрустальных вазах - с лепестками, ещё влажными от росы. Половину другой стены занимала огромная картина - безмятежный морской пейзаж. Синяя сверкающая даль словно шла живой рябью, переливалась настоящими бликами; Ривэн, никогда не видевший моря, даже забыл на пару мгновений, что его ведут на допрос. Стражник насмешливо хмыкнул, покосившись на его лицо, но ничего не сказал.
   Дальше всё стало ещё лучше - или хуже, это как посмотреть. Коридоры и залы сменялись, соперничая друг с другом красотой и роскошью; перетекали друг в друга цвета стенной обивки и ковров, картины и гобелены, мраморные скульптуры и напольные вазы в уютных нишах. Попадалась мебель тонкой работы - кресла, диваны и маленькие столики; ножки обычно изображали когтистые львиные лапы, подлокотники покрывала позолота. В сочетании с красным или чёрным деревом всё это смотрелось до неприличия великолепно; Ривэн ощущал лёгкое головокружение от алчности, смешанной с восторгом.
   Лестницы встретились явно только боковые, не для господ - но и на них шаги скрадывали ковровые дорожки, а по перилам вились орнаменты то из птиц, то из виноградных лоз. Один из залов почти весь заполнялся большим фонтаном: семь водяных шапок, негромко журча, вливались в бассейн с бортиками из крапчатого камня, и на поверхности воды плавали розовые лепестки. В остальном же всюду царили приглушённый свет и тишина - хотя несколько раз им встретились слуги, быстрые и бесшумные, точно тени: мальчишки-близнецы с полным ведром, полная опрятная женщина со стопкой выглаженных простыней, девушка, проворно смахивавшая пыль... Все они молча кивали стражнику, а на Ривэна смотрели, как на пустое место, невозмутимо продолжая заниматься своими делами.
   Особенно же Ривэна поразила длинная галерея, завешанная исполинскими портретами в рост; на некоторых из них от времени потрескались или выцвели краски, и было сразу заметно, насколько различалась манера художников. Пространство между портретами украшали гербовые полотнища - изумрудные, с золотыми львами, - и лишь благодаря им Ривэн понял, что за люди строго смотрят на него из рам. Короли Дорелии. Каждый из них, с самых давних времён - с тех пор, как первые люди приплыли в Обетованное из-за моря и расселились на этих землях. Ривэн, мягко говоря, никогда не учился очень уж упорно, но знал, что только две династии в Обетованном ни разу не прерывались - королей Дорелии и правителей Минши. Первый король, Ниэтлин Великий, был изображён верхом на вороном коне и с поднятым сверкающим мечом; сияние собиралось ореолом вокруг его черноволосой головы и будто исходило из пронзительно-зелёных глаз. Линии портрета были простыми, краски - сдержанными, никаких полутонов и редких оттенков, но что-то в нём заставляло остановиться и замереть в задумчивой робости. Будто первый король пытался и не мог что-то сказать, что-то важное...
   - Ворюга, тебя не пялиться сюда привели! - Ривэн вздрогнул от окрика стражника, разрушившего волшебную тишину этого места. - Почти пришли.
   И правда - именно в конце этой галереи находилась дверь с ручкой в форме львиной головы с распахнутой пастью. Ривэн, увидев эту ручку, сразу подумал о лорде Дагале Заэру - о человеке с ледяным голосом, которого запомнил как сквозь сон.
   Чего только не говорили о нём в Энторе - да и не в одном Энторе, конечно. Говорили, что своими честными правилами он замучил самого короля Абиальда - вялого и безвольного, - а заодно много лет держал в узде клику королевы. Что половина законов о налогах, расправах с преступниками и ограничениях для магов, изданных в последнее царствование, была предложена им лично. Что по большей части его усилиями Дорелии удаётся столько лет сохранять хотя бы относительный мир с Альсунгом и Ти'аргом. Что по всей стране от Энтора до границ разбросаны его верные доносчики; что он знает всё обо всех, что за свою жизнь передушил с дюжину заговоров... Его звали то Заэру Железным, то Заэру Всемогущим (впрочем, последнее прозвище предпочитали произносить шёпотом: о короле Абиальде никто не сказал бы так даже в шутку). Ривэн не знал, верить ли всему этому, но ещё в приюте у него о лорде Заэру сложились довольно чёткие представления; по крайней мере, именно им пугали, наряду со злыми духами и болотной нечистью, брюзгливые старые воспитательницы, когда кто-нибудь из сирот ввязывался в драку, отрывал лапки мухам или опрокидывал чернильницу.
   И вот теперь он - вор, пойманный с поличным, и к тому же пьяным, как выражались те же воспитательницы, "до зелёных дракончиков", - должен стоять перед грозным лордом, прямо в его кабинете. Ривэн ещё не успел до конца осознать это, когда вошёл и натолкнулся на взгляд чёрных глаз, сверкающих, как угли.
   Странно, но не обстановка кабинета (хоть и довольно скромная, но такая же богатая, как всё здесь), не бархатный наряд лорда или его тяжёлая золотая цепь поразили Ривэна в первую секунду, а именно глаза. Не встречал он раньше таких глаз - во-первых, настолько тёмных, чтобы зрачок был почти неразличим, а во-вторых - таких строгих и проникающих в самое нутро. Ривэн прямо-таки почувствовал, как его с порога прошила насквозь невидимая обжигающая волна, и уставился в пол. Благо посмотреть было на что: ковёр украшал прихотливый узор, взгляд в котором терялся, точно в лабиринте.
   - Тот самый, из Восточного квартала? - спокойно осведомился лорд - всё тем же морозным голосом, странно сочетавшимся с огненными глазами.
   - Да, господин мой, - судя по лязгу кулака о нагрудник, "луковичник" поклонился.
   - Отлично. Оставь нас.
   Кажется, лорд не любил лишние слова. Когда стражник вышел, Ривэн невольно вздохнул с облегчением, но потом снова напрягся, потому что лорд молчал. Мучаясь и почему-то сгорая от неподдельного стыда, Ривэн поглядывал то на письменный стол чёрного дерева, где белели выложенные ровным рядом гусиные перья, то на большую карту Обетованного на стене, то на шкаф, часть которого была приспособлена под свитки, а часть - под пухлые книги. Они были здесь совершенно одни (хотя стражник, конечно, застыл за дверью), и тишина давила на уши. Лорд Заэру молчал ещё долго, а потом вдруг потребовал:
   - Посмотри-ка на меня.
   Ривэн с усилием поднял голову. Лорд стоял за столом возле глубокого кресла, небрежно опираясь о его спинку. Он был значительно выше и не казался расплывшимся, как большинство аристократов, оставивших службу и рыцарские турниры; впрочем, и на жердь не походил. Сеть морщин покрывала его скуластое лицо, а копна волос была совершенно белой, но он совсем не выглядел стариком - просто зрелым, опытным человеком. Чёрные глаза по-прежнему пылали, входя в противоречие с длинными руками, спокойно скрещенными на груди.
   - Как тебя зовут?
   - Ривэн, милорд.
   - Ривэн... А дальше?
   - Дальше?.. - он и вправду не сообразил, но уже через секунду прикусил губу от собственной тупости. - У меня нет фамилии. Я сирота.
   Лицо лорда осталось непроницаемым при этой новости. Да и чему удивляться, подумалось Ривэну: работа у него беспокойная, королевство оберегать... Мало ли видел таких же безродных беспризорников.
   - Ты из Энтора?
   - Из Дьерна, милорд... То есть не знаю, откуда точно. Меня нашли младенцем под дверями дьернского приюта, - пробормотал Ривэн, всё сильнее недоумевая. Зачем спрашивать об этом? Вряд ли жалостливые истории из воровского детства могли разжалобить лорда.
   - Дьерн - это ведь городишко рядом с тем знаменитым источником южнее? - припомнил лорд - таким же тоном, как если бы беседовал о пустяках со знакомым придворным (по крайней мере, в представлении Ривэна придворные именно так и общались).
   - Да, милорд, рядом с Синью. Один из многих.
   - Отражения, что обучают волшебников, закупают там воду для своих зеркал. Ты из необычного места.
   - Да, милорд, - снова поддакнул Ривэн, чувствуя себя полным дураком. На самом деле он не видел ничего необычного в кучке облитых помоями узких улиц, однообразных домов и шумных мастерских, которую представлял из себя Дьерн. Там были, конечно, что-то вроде ратуши и жалкое подобие крепостной стены - но, находясь в Энторе, о них и вспоминать-то не стоило. А вечно шнырявшие поблизости Отражения в своих странных балахонах и с одинаковыми, жутко-стальными глазами тоже не добавляли очарования местности.
   Однако лорд, похоже, считал иначе.
   - Города набирают силы в последние годы. Ты слышал о крестьянских бунтах этим летом?
   - Да, милорд... Конечно.
   - Так вот, возможно, кое-какие городские власти причастны к этому... Им выгодно разжигать в крестьянах недовольство против своих господ. Тебя могло ждать чудесное будущее при службе на них. Что же заманило в Энтор?
   Ривэн окончательно смешался. Такой человек в таком месте говорит ему такие вещи... Это не укладывалось в голове. Да и зачем, о боги? Чтобы помучить? Это ведь чуть ли не вопрос: "Почему ты, сопляк, не остался там, где мог служить врагам своего короля, а отправился грабить в его столицу?" Как ни ответь - останешься в проигрыше.
   - Я... Не знаю, милорд. Я сбежал из приюта и пришёл сюда.
   - Пешком?
   - Да, - о, это была интересная история... Ривэн по-прежнему любил вспоминать о бесчисленных передрягах, в которые влез по дороге. Каких он только имён себе не придумал, в телегах каких торговцев и сараях каких фермеров не прятался!.. Впрочем, власти Дьерна не особенно усердствовали в поисках какого-то сбежавшего оборванца; и всё-таки, будучи нигде не укоренённым, попадаться много кому на глаза не стоило - особенно стражникам, рыцарям и приставам. Ну, и королевским солдатам, конечно. В тот год как раз решалась судьба Ти'арга с Альсунгом, и Дорелия готовилась вступить в войну, так что тракты, таверны и постоялые дворы просто кишели служилым людом.
   - Неблизкий путь, - заметил лорд. - А сколько тебе лет?
   - Семнадцать, - как обычно, приврал Ривэн. Свой точный возраст он не знал - и всегда округлял в большую сторону. Лорд улыбнулся краем сухих губ, но выражение его лица от этого не потеплело.
   - Почти солидно. И в пятнадцать иногда посвящают в оруженосцы... И что ты делал на первых порах? Искал работу?
   Ривэн обнаружил, что совершенно по-идиотски краснеет и переминается с ноги на ногу. Ещё не хватало - такого с ним давно не случалось... Что-то явно шло не так, точнее - всё. Чутьё подсказало ему, что никакая ложь с этим человеком не сработает.
   - Нет... Милорд.
   - Ах вот что. Значит, сразу стал срезать кошельки? - вопрос был задан так же прямо и ровно, без злобы или издевательского участия. Ривэн потёр ладонью вспотевший затылок.
   - Ну... С кошельками я научился не сразу. Сначала так...
   - Что "так"? Овощи с рынков?
   - Э... Да, - какой смысл скрывать: ему ведь надо было что-то есть, дожидаясь места в Гильдии. - Пекарни, лавки колбасников...
   Лорд Заэру вдруг как-то по-кошачьи фыркнул от смеха и, протянув руку, коснулся карты на стене в районе Реки Забвения.
   - Ты слышал, Вилтор? Пекарни! Как знать, может, и твоему отцу от него досталось?
   - Ну вот ещё! - возмущённо донеслось из-за карты, и она сразу отъехала в сторону, оказавшись хитроумной тонкой ширмой. С кряхтением из ниши позади неё выбрался давешний толстяк из заведения Ви-Шайха, разодетый в дорогие цветные ткани. Судя по мешкам под крошечными глазками и всклокоченным волосам, ночь у него тоже была не из лёгких. Ривэн нервно сглотнул. - Да батюшка лично пересчитал бы у него рёбра, пропади у него хоть крошка! Мои предки были личными королевскими поварами!..
   - Ладно, можешь не бушевать, - осадил его лорд; Вилтор тем временем гордо встал посреди кабинета, широко расставив ноги - с уверенным и враждебным видом. Ривэн вообще перестал что-либо понимать. Этот балаган был, пожалуй, поизощрённее тех пыток, которые он себе воображал: с пытками, по крайней мере, всё было бы ясно. - Как по-твоему, подойдёт он нам?
   Вилтор окинул Ривэна критическим взглядом и качнул головой - так, что звякнула щегольская серьга в ухе. Про себя Ривэн по привычке с тоской отметил её стоимость.
   - Ох, не знаю, милорд... Вы уверены? Он, конечно, опоить себя дал и за игрой не мухлевал, да и вообще, точно Вам скажу, лопух лопухом, хоть и строит из себя невесть кого... - оскорблённый до глубины души, Ривэн попытался что-то возразить, но вышло лишь нечленораздельное мычание. - Только не могу понять, наш ли всё-таки клиент. Линт вот думает, что не наш.
   - Линтьель чересчур подозрителен в последнее время, - со вздохом заметил лорд, усаживаясь и задумчиво вертя в пальцах перо. - Если во всём его слушать, Когти просто вымрут без новых людей.
   От одного этого слова у Ривэна земля ушла из-под ног - наверное, даже резче, чем тогда от имени лорда Заэру. Когти - тайное королевское оружие, "слуги дорелийских львов", как они себя именовали не первый век. Шпионы, послы и дипломаты, похитители и доносчики... И убийцы. Теневая сторона власти, о которой не принято было говорить вслух - и с которой могли соперничать разве что знаменитые закрытые сообщества Кезорре (между энторскими ворами ходили легенды о том, что их собратья по ремеслу куда могущественнее правителей в этой южной стране).
   Когти. Лорд Заэру связан с Когтями. Что ж, это логично.
   Вилтор аи Мейго, этот пьяный недотёпа и наглец, сынок богатого пекаря, тоже с ними связан. Менее логично, но пережить можно.
   Главное: причём тут он сам, невезучий, пока живой Ривэн?..
   - Я хочу предложить тебе сделку, Ривэн, - сказал лорд, словно отвечая на его мысли. - Ты виноват и знаешь, что виноват, - его глаза снова угрожающе полыхнули. - Господин Телдок подробно описал тебя, и мои люди легко тебя выследили. У Ви-Шайха тебя ждали заранее - поскольку среди тех, с кем ты общался в последние месяцы, оказалось немало людей, готовых рассказать о твоих планах побывать там... Но есть две вещи, которые ещё могут спасти тебя.
   - Одна, чего уж там, - махнул пухлой рукой Вилтор. - Телдок, эта грязная свинья...
   - Господин Телдок - уважаемый горожанин, - невозмутимо оборвал его лорд. - Но он изменник, и совсем скоро мы уличим его. Нам доподлинно известно, что он заодно с бунтовщиками - а ещё, возможно, связан с Альсунгом, но доказать это будет сложнее... Короче говоря, упиваясь его кошельком, ты в какой-то мере оказывал услугу своему королю. Но, - лорд отложил перо и отбарабанил что-то по лакированной столешнице, - закон есть закон, и он не на твоей стороне, как ты понимаешь. В Энторе у тебя сложилась репутация неглупого парня - и слишком честного для такого пути, откровенно говоря...
   - Или слишком тупого, - осклабился Вилтор - впрочем, вполне дружелюбно. Ривэн, до которого начинала доходить суть всего этого, разрывался между желаниями врезать толстяку и со слезами раскаяния целовать ноги великодушному лорду Заэру. Он выбрал промежуточный вариант: решил помолчать и дослушать.
   - Таких, как ты, Ривэн, я не оставляю на улице, - продолжил лорд, не сводя с него глаз. - На королевской службе нужны люди с головой и ловкими руками. А ещё нужнее люди, обязанные короне жизнью - думаю, ты понимаешь, о чём речь... У тебя ни семьи, ни дома, ты свободен и в шаге от виселицы - всё это, уж прости, нам на руку. Выбирай сейчас, но имей в виду, что назад дороги не будет.
   - Ни у кого не бывает, - убеждённо кивнул Вилтор. - Милорд зря словами не бросается... Попытаешься предать матушку-Дорелию - из-под земли достанем, - и он красноречиво провёл по двойному подбородку ребром ладони. Но даже этот жест не заставил Ривэна сомневаться: он чувствовал себя рыбой, которую, подержав на разделочной доске, опять отпустили в воду.
   Он опустился на одно колено: в свитках из приютской библиотеки дело происходило в подобных случаях именно так...
   - Милорд, я готов служить Вам в составе Когтей или как угодно ещё. Только подарите мне жизнь.
  
   ГЛАВА VI
   Западный материк, гнездовье майтэ на Высокой Лестнице
  
   Несколько дней прошли так, словно не случилось ничего необычного, хотя после разговора с Ведающим Тааль была сама не своя. Она больше, чем всегда, искала уединения и не знала, за что сначала ухватиться мыслями - за болезнь Леса, расползавшуюся Пустыню Смерти, чернопёрую раненую чужачку? Или и вовсе (это пугало, но и будоражило сильнее всего) - за Неназываемых, которые, оказывается, до сих пор живы, просто очень далеки?.. Всё это заставляло сердцебиение в тревоге учащаться, а крылья - терять связь с ветром. Каждый раз, задумываясь о Неназываемых - их городах, их магии, их прославленной странной красоте, - Тааль сбивалась с чёткого ритма полёта, нарушала его гармоничный узор. Непростительная слабость для майтэ.
   Ведающий тогда не добавил ничего определённого, а она не решилась донимать его расспросами, но и намёков, и даже его тоскливого взгляда было более чем достаточно. Вернувшись в своё гнездо в тот день, Тааль не заметила никаких особых изменений - не было их, казалось, и в укладе жизни всей Лестницы. Ни единого слуха, или всполошённой болтовни женщин, или лишнего вылета разведчиков; старики всё так же учили птенцов, птенцы проказничали, влюблённые парочки обменивались нежной воркотнёй. Тааль и сама травинкой заново вплелась в этот общий венок - тренировалась в полётах, кое в чём помогала в школе, где молодняк постигал азы наук, старалась заменять в хлопотах по хозяйству мать, которая со дня на день ждала новой кладки. Но ни одна из привычных обязанностей не поглощала её, как прежде: она не понимала, отчего все вокруг так спокойны, если приближается зло? Почему молчит Ведающий - или майтэ так бессильны перед "заразой", что он считает их обречёнными?..
   Тааль помнила, конечно, о его просьбе расспросить Гаудрун, но почему-то снова и снова откладывала это; каждый вечер, пряча голову под крыло, она обещала себе, что завтра спустится к ярусу целителей, - а каждое утро обнаруживалось множество срочных дел. Чужачка интересовала её лишь чуть меньше Неназываемых - за свою жизнь Тааль считанное количество раз встречала майтэ из других гнездовий, - но казалась такой насмешливой, суровой и... взрослой, наверное. Рядом с ней Тааль ощутила себя недотёпой-сойкой рядом с умудрённой совой. К тому же - неизвестно, оправилась ли Гаудрун от своей раны... Может, пока её лучше не беспокоить.
   Однажды вечером, когда их небольшая семья собралась для совместной трапезы, Тааль, заканчивая выгребать сор из гнезда, наткнулась клювом на что-то острое. Она расчистила когтями мелкие веточки и разглядела небольшой красно-коричневый черепок - таких было полно на самой Лестнице и в окрестностях; Тааль отлично помнила, как любила играть с ними в детстве. Иногда на них бывало что-то изображено - впрочем, довольно редко, и найти черепок с рисунком считалось знаком удачи. Ещё одни напоминания о Неназываемых... Осколки, но осколки чего? Как они изготавливали такой хрупкий, но лёгкий и долговечный материал? Задумавшись, Тааль склонила голову набок; в малиновом свете заходящего солнца она различила на черепке небольшой знак - или кусочек знака: рельефные волны, две косые линии...
   - Знак Гаудрун, - вдруг произнёс отец, и Тааль вздрогнула: она не слышала, как он подошёл. Он стоял рядом, щуря близорукие глаза, блестя тщательно вычищенным серо-голубоватым оперением и чуть не касаясь черепка клювом. Отец был знатоком древнего языка Неназываемых - последним на Лестнице: его наставник недавно улетел к предкам, а ученики не задерживались надолго, считая такой труд тяжёлым и бесполезным. Мьевита-учёного многие звали чудаком - впрочем, с уважением и любовью; Тааль знала о таком отношении, и оно никогда не смущало её. Она гордилась отцом и иногда с прежним удовольствием упражнялась с ним в философии или медитации. Именно он научил её растворяться в мире, в оттенках неба и форме листьев, в топоте беличьих лапок, ночной пляске мотыльков, журчании ключа... В полётах такое состояние было очень полезным, но у Тааль давно не получалось его обрести.
   - Гаудрун? - переспросила она, почему-то сжавшись. - Ты знаешь её?
   - Кого?.. - удивился отец, но тут же с воодушевлением затараторил: - Я об этом рисунке. Так Неназываемые обозначали одну из разновидностей наших песен - в ту эпоху, когда мы жили бок о бок. Вот этот штрих - видишь? - главный элемент, символ битвы... Гаудрун - "военная песнь", песня крови.
   - Никогда такой не слышала, - тихо сказала Тааль; всё касавшееся крови и битв повергало её в глубокую печаль, терзало изнутри, как вид отравленного лесного участка. Так вот что значит имя незнакомки. Ей подходит, что и говорить...
   Имя самой Тааль родители взяли из того же языка, и оно переводилось примерно как "песня-напутствие". Довольно забавно, если учесть, что Тааль никогда не покидала гнездовье, сверстницы прозвали её домоседкой, а в певческом даре судьба отказала ей напрочь. Взамен, впрочем, подарила страсть и способности к полётам - так что Тааль не жаловалась.
   Случайность ли это - именно такой знак, оказавшийся в их гнезде? Как бы оценил его Ведающий?..
   - И хорошо, что не слышала, дорогая, - вглядевшись в выражение её лица, отец любовно дотронулся до лба Тааль клювом. - Ты часто грустишь в последнее время, мы с мамой заметили. Не стоит так далеко улетать в своих мыслях.
   - Ты прав, - смешавшись, отозвалась Тааль. - Мне просто надо кое-кого навестить.

***

   На следующее же утро, дождавшись времени, когда солнце поднялось достаточно высоко и, значит, появиться в чужом гнезде не было бы дерзостью, Тааль отправилась к ступеням целителей. В облюбованных ими местах Лестница скрывала особенно много ниш и глубоких трещин, которые выстилали мхом для удобства больных; неподалёку всегда кружили старушки-сиделки, оберегая чистоту и тишину. Пахло целебными травами, а в умело сплетённой из прутьев плошке копошились приготовленные на обед жирные личинки.
   В одном из гнёзд Гаудрун чистила свои роскошные чёрные перья. Заинтересованные взгляды других больных (их было, впрочем, немного: двое стариков со сточившимися клювами да разведчик, подвернувший лапу), по-видимому, не могли отвлечь её от этого занятия. Тааль невольно залюбовалась тем, с какой величественной грацией чужеземка выгибает шею, дотягиваясь до нижних слоёв пуха. Сама она предпочитала совершать чистку в одиночестве, потому что до безумия стеснялась своего нелепого вида. Майтэ во всём ценят красоту - и жалеют тех, кто лишён её...
   Сообразив, что неприлично пялиться на чужой утренний туалет, Тааль издала негромкий предупреждающий клёкот. Гаудрун выпрямилась, и её зелёные глазищи раскрылись ещё шире, заняв чуть ли не половину лица.
   - Тааль, верно? Я всё ждала, когда увижу хоть кого-то знакомого, - это звучало хоть и радушно, но немного грубовато; Тааль уже поняла, что это обычный для Гаудрун тон. - Удачных тебе полётов.
   - И тебе попутного ветра, - пожелала Тааль в ответ и кивнула на её крыло: - Надеюсь, он скоро понадобится?
   - Да уж, я тоже надеюсь, - Гаудрун приподняла крыло, и Тааль мимоходом оценила прекрасную длину её маховых перьев - именно то, что нужно, чтобы развивать большую скорость. - По-моему, всё уже в порядке, но ваши целители всё ещё не дают мне взлетать - уж слишком они здесь строгие... Но, - она заговорщически понизила голос, - клянусь, через пару дней я сбегу - с их разрешения или без... Не могу сейчас тратить время, тем более тут можно околеть от тоски.
   Тааль сдержала улыбку, дивясь такой внезапной словоохотливости.
   - Неужели здесь так плохо?.. Мы всегда рады гостям, тем более попавшим в беду. Я могу показать тебе Лестницу, когда ты поправишься...
   Тонкие, вразлёт, брови Гаудрун взметнулись вверх.
   - А с чего ты взяла, что я попала в беду? Схлопотать стрелу от кентавров - что в этом необыкновенного?
   Тааль, поразившись, некоторое время просто молчала. Мохнатый шмель, тяжело пролетая мимо, задел её за щёку и вывел из задумчивости.
   - Но... То есть... Как же это - ничего необыкновенного? Тебя ведь ранили... Могли и убить!
   Гаудрун невозмутимо кивнула.
   - Ясное дело, могли. А чего ждать от врагов на войне, любезничанья?
   - От врагов на войне... - Тааль, вздрогнув, вспомнила знак на черепке. - Но майтэ не вмешиваются в войны!
   - Кто тебе это сказал?
   - Наставники... Родители... Я не знаю, кто, - это знание просто вошло в неё вместе с первыми вдохами; Тааль казалось дикостью сомневаться в таких очевидных вещах. - Все, всё вокруг. Майтэ созданы летать и оберегать жизнь, а не участвовать в кровопролитии.
   В яблочно-травяной глубине глаз Гаудрун мелькнуло что-то, похожее на сочувствие.
   - К сожалению, это не всегда возможно. Несколько циклов назад кентавры пришли к Алмазным водопадам с подожжёнными стрелами. Нам осталось только защищаться.
   От этих слов, сказанных так ровно, Тааль пронзило физической болью. Уже несколько циклов назад, к тому же так недалеко - и всё это время её мир оставался прежним, она смела жить и даже прекрасно себя чувствовать!.. Больше того, никто на Лестнице не знает об этом!
   А может, знают, но молчат?.. Эта мысль обдавала грозовым холодом, и Тааль поспешно отогнала её. Нет, Ведающий не стал бы лгать им.
   - Но почему? Чем вы им помешали?
   Взгляд Гаудрун стал жёстче, а черты заострились от гнева. С вновь накатившей робостью Тааль подумала, что не хотела бы столкнуться с ней в воздухе в качестве врага - наверное, ох как опасны могут быть эти безукоризненной формы когти...
   - Они просто-напросто хотят согнать нас с нашей земли. Я только воин и мало знаю; они пытались договориться о чём-то с нашими старейшинами, и ничего не вышло... Старейшин после этого сменили дважды, но битвы не кончились, - она вздохнула. - Это всё те, на юге. Кентавры с ними в союзе - по крайней мере, та часть, что превратилась в жестоких зверей.
   - Те? - тихо повторила Тааль. - О ком это ты?
   - Не знаю, как называют их у вас... У нас зовут тэверли. Говорят, раньше они правили миром, - Гаудрун недобро усмехнулась. - Говорят, сейчас хотят вернуть упущенное. Понятия не имею и вникать не хочу. Знаю только, что их чары травят всё живое, а сами они - изнеженные подлые твари... А вы ещё живёте на их развалинах, - она с отвращением покосилась на плиты Лестницы.
   - Тааль, дорогуша, ты волнуешь нашу гостью, - прокряхтела круглобокая старая Лорта, которая уже давно бродила поблизости и подозрительно вертела головой. - Ей нужен полный покой.
   - А, не обращай внимания, - раздражённо прошептала Гаудрун, придвинувшись ближе. - Я не отвечаю на её ворчание - ей спокойно, только если я ем или сплю...
   - А ты видела хоть кого-то из них? - выпалила Тааль, восстановив зашедшееся дыхание; из предыдущей фразы она не расслышала ни ноты.
   - Из целителей? - удивилась Гаудрун.
   - Да нет же! Из Неназ... Из тэверли.
   - Смеёшься? Их вообще никто не видел. Говорю же, Пустыня отделяет их от нас. Ты вряд ли представляешь, как это далеко, - она помолчала. - Да и я не представляю, хотя много где бывала.
   Тааль смятенно пыталась собраться с мыслями. Внутри неё сжался тугой узел - так, будто с кем-нибудь из близких случилось что-то дурное. Она вдруг поняла, что ей просто необходимо лететь - именно сейчас и как можно выше, чтобы ветер свистел в лицо и сносил в сторону, чтобы Лес остался внизу плоской зелёной плитой, испещрённой прожилками речек и троп, чтобы холмы и долины тянулись до самого горизонта... Лететь, загоняя себя до усталости, и как можно меньше думать о том, что, возможно, ждёт их всех.
   Небо над Лестницей сияло той же ровной синевой - облака, набежавшие было на рассвете, уже расплылись. Тепло грозило сорваться в жару, и неподалёку завела свою песню разморённая цикада.
   - Расскажи мне о них, - попросила наконец Тааль. - Расскажи всё, что знаешь. Пожалуйста.
   Гаудрун переступила с ноги на ногу, чуть исподлобья оглядываясь вокруг - всё-таки она явно не хотела, чтобы их слышали.
   - Собственно, я и так сказала почти всё, что знаю... Наши старики говорят, что раньше, сотни, тысячи циклов назад, когда песня мира только начиналась, тэверли жили повсюду. Любимые дети Неведомых Создателей - так иногда их зовут... Они были совершенны - прекрасны, мудры и почти всемогущи. Ветра и море, леса и горы, духи всего живого... и наши предки были в их власти. Все создания, каких только можно вспомнить, - Гаудрун на мгновение умолкла, подбирая слова; Тааль показалось, что её, такую прямодушную, смущает обязанность говорить высокопарно. - Но потом они возгордились так сильно, что захотели владеть и другими мирами тоже. Где-то за гранями нашего - не спрашивай, я сама тут ничего не понимаю... И судьба, как водится, покарала их. Другие существа, слабые и недолговечные, зато многочисленные и поэтому живучие, постепенно вытеснили их и взяли господство себе. Это те бескрылые, что сейчас живут за морем на востоке...
   - В той земле, что зовут Обетованной? - припомнились Тааль детские уроки. Ей это слово всегда казалось красивым, но бессмысленным. Гаудрун кивнула, решительно тряхнув блестящими кудрями.
   - Точно. Вроде бы и зовут её так потому, что она была желанна для тэверли, они снова и снова пытались туда вернуться... Не знаю, что мешало им и что теперь мешает, - не верю, что они настолько слабы, раз сумели настроить против нас кентавров и издали отравить нашу землю... А если так, то всё это просто легенды. Но тогда здесь явно что-то не сходится: до Алмазных водопадов доходили вести с юга, и там майтэ страдают от чёрных вихрей, которые слепят и не дают летать, и от других напастей - таких мерзких, что их и не описать толком. Добрая воля не могла сотворить такое, и я не верю в большинство сказок о тэверли. Будь они хоть прекрасны, как звёзды, - их души захватило зло, - убеждённо, с торопливой горячностью проговорила Гаудрун.
   Тааль не знала, что на это ответить. Она и сама слышала о былой власти Неназываемых - но не сомневалась, что они умерли, ушли навсегда, потому что смертным не может быть дано такое могущество. Думала, что их кости давно поросли травой, как стены их городов и храмов, а души улетели в вечность, к предкам. Менять мнение об этом было примерно как убеждать себя, что солнце завтра проснётся на западе, а радуга станет одноцветной.
   - Но зачем тэверли ваши водопады? - выдавила она наконец. - И почему они сами не придут взять то, что им хочется, если владеют такими чарами?
   - Задай вопрос попроще, - горько усмехнулась Гаудрун. - Всё, что я знаю, - мне нужно скорее вернуться. Вот это, - она снова приподняла крыло, и на этот раз Тааль заметила, что это не даётся ей так безболезненно, как она стремится показать, - было очень не вовремя. Пока я тут отсиживаюсь и жирею на ваших припасах, от моего гнездовья может остаться один пепел... Ты понимаешь?
   Тааль честно попыталась вообразить себя в таком же положении, но не смогла. Это было слишком ужасно, чтобы представить.
   - Я поговорю с другими - попрошу собрать Круг, - пообещала она. - Мы не бросим вас в беде.
   Гаудрун не выразила радости - или даже просто благодарности.
   - Лучше придумай способ вытащить меня отсюда. Ваши ни за что не согласятся лезть в это пекло, и я их пойму. Думаешь, мы не бросали клич ближайшим гнездовьям? Не отозвался никто. Скорее всего, и ваши старшие давно знают.
   - Нет, что ты! - с жаром возразила Тааль. - Ведающий обязательно бы...
   Её окликнули с высоты; потом ещё раз, громче, по-ястребиному пронзительно - такой крик означал срочный призыв. Тааль вскинула голову: к ступеням целителей широкими кругами спускался Гвинд. Его крылья взметались с такой судорожной частотой, что Тааль поспешно извинилась перед Гаудрун и, подобравшись, вспорхнула ему навстречу.
   - Тааль, скорее! - выдохнул он, едва они сблизились. - Делира...
   Делира - это было имя её матери, "гимн вечерней звезде". Не дослушав, Тааль понеслась к гнезду так, что крыльям стало больно от сопротивления воздуха, хотя стояло почти полное безветрие. Ступени и развороты Лестницы словно обрушились на неё градом камней. Ещё примерно семь взмахов, ещё шесть, ещё пять...
   Высокое, напряжённо-горестное пение сразило ей слух. Голос матери, искусной певицы, выводил переливы скорбного рыдания - так, точно её сердце разрывалось от тоски в каждой ноте. Она сидела посреди гнезда, склонившись над чем-то маленьким, а отец Тааль зарылся клювом в её светлые волосы, и слёзы стекали по этому клюву.
   Тааль приблизилась, уже зная, что увидит там. Яйцо, снесённое матерью, появилось растрескавшимся, с тёмно-красной скорлупой, изъеденной пятнами болезни. "Проклятием с неба" называл такое народ майтэ - ибо каждой семье и без того суждено иметь не больше трёх выводков...
   Привлечённые плачем Делиры, к их гнезду слетались сородичи, чтобы по обычаю разделить её горе. Но Тааль, вслушиваясь в прощальную песнь матери, вдруг подумала совсем о другом.
   Пятна, покрывавшие то, что могло стать ей сестрой или братом, были так похожи на болезнь Леса.
  
   ГЛАВА VII
   Ти'арг, Волчья Пустошь. Овраг Айе
  
   В жизни Альена было немало мест, где он крайне не любил находиться, и людей, с которыми крайне не любил разговаривать. Так уж повелось: терпимость не входила в число его достоинств (если они вообще существовали, в чём он регулярно сомневался). А в случаях, когда такие люди и места атаковали в союзе, ему и вовсе хотелось лезть на стену, оставляя борозды от ногтей.
   Ближайшая к Домику-на-Дубе деревенька вольных людей (Альена всегда забавляло это словечко: на ти'аргском "вольный" значило всего-то "не присягавший никакому лорду"), откуда был родом Соуш, входила в число подобных мест. Унылое, вымирающее захолустье в дюжину дворов, каждое лето страдавшее от проливных дождей, а каждую зиму - от снежных заносов с гор, носило гордое имя Овраг Айе; местные жители, впрочем, часто из особой любви называли деревню Овражком. Альен в первое время после приезда даже интересовался здешней историей, но всё, что он сумел раскопать, - что раньше неподалёку действительно был большой овраг, а одного из первых деревенских голов звали Айе. Родом он был, согласно местным легендам, то ли из Феорна, то ли из Дорелии, и многое сделал для процветания деревушки, в те годы богатой и изобильной; Альен бы не удивился, окажись он просто-напросто скрывавшимся волшебником из Долины Отражений. Как бы там ни было, это давно перестало его занимать.
   Нынешний деревенский голова Альена не жаловал, причём более чем взаимно. Возможно, отчасти это была обоснованная неприязнь (будучи на его месте, Альен и сам бы отнёсся к себе по меньшей мере подозрительно), но такой откровенной вражды она не извиняла. Осанистый, но склонный к полноте, с красным лицом и мясистыми пальцами, Кэр по прозвищу Леворукий (была у него такая особенность, заметная и на фоне обычно безграмотного населения Волчьей Пустоши) вызывал у Альена отвращение даже своим обликом, не говоря уже об остальном.
   Кэр был рачительный хозяин и уважаемый в округе человек; он владел единственной в деревне лавкой, якшался со всеми заезжими торговцами и, что уж греха таить, подворовывал из общих денег и налогов; истово молился всем четырём богам, ненавидел всех дорелийцев, альсунгцев и южан, а особенно - Отражений и магов, зато любил при случае блеснуть преданностью королю Тоальву. К студентам Академии и вообще к науке относился с недоверием, хотя сам сносно читал и писал; по праздникам любил выпить, и тогда, если верить слухам, крепко доставалось его отрешённой, запуганной жене. Сыновей он мечтал пристроить в столице, а дочерей - выдать за писцов, купеческих детей или хотя бы замковых слуг. Много ел и спал, много разглагольствовал о прошедшей войне с Альсунгом, хотя сам боялся даже вида оружия и доспехов, а также о земледелии, хотя сам никогда не работал в поле.
   В общем, голова Овражка в дородном теле и плутоватом умишке собрал все черты, которые Альен не переносил. Трудно было представить что-то более противоположное ему по образу мыслей и жизни.
   И теперь Альен, превозмогая себя, подходил к его дому - добротному, из красноватых сосновых брёвен, резко отличавшемуся от соседних жалких избёнок, которые походили скорее на большие курятники. К дому пристроилась целая усадьба: сарай, хлев, засаженный огород и даже подобие небольшого садика с фруктовыми деревьями; на заборе под скудным солнцем сушилось какое-то тряпьё, а калитка была гостеприимно приоткрыта. Дорогу Альену перебежало стадо гогочущих гусей, за которыми, повизгивая от смеха, неслись чумазые, полуголые деревенские дети; Альен поморщился и, подойдя, взялся за дверное кольцо. Он долго ждал отклика - и, пока ждал, успел заметить, что на кособокое пугало натянуто полинявшее полотнище со львом, гербом Дорелии... Что ж, Кэр по-прежнему верен себе.
   Ему открыла полная белокожая женщина - вполне миловидная, но с тупым и неподвижным взглядом. Альен догадался, что это жена Кэра, хотя уже не помнил, как она выглядит: слишком давно не приходил сюда.
   - Господин голова дома?
   - Отдыхает. Зайди позже, - с чуть шепелявящим горным акцентом ответила женщина и, широко зевнув, попыталась закрыть дверь. Альен осторожно удержал её.
   - Не могу, это срочно, а я иду издалека. Впустите, пожалуйста.
   - Он отдыхает, велел не беспокоить, - с недоумением повторила она. - Зайди к вечеру, он всегда спит после обеда...
   - Я Альен Тоури, - применил он отчаянный способ. Женщина сразу отпустила дверь и шагнула назад.
   - Колдун из леса? - тихонько спросила она, отчего-то заливаясь краской. Альен просто кивнул, решив не вдаваться в объяснения. - Тогда подожди, я сейчас...
   Она скрылась в доме, и скоро оттуда донёсся недовольный заспанный бас. Юркий мальчишка лет десяти - один из многочисленных Кэровых детей - громким шёпотом пригласил Альена зайти, разглядывая его с нескрываемым любопытством, а потом сразу шмыгнул на улицу - видимо, докладывать приятелям о необыкновенном госте.
   Дом был одноэтажный и вытянутый, как обычно строили в Ти'арге, особенно в предгорьях, но внутри, в подражание дорелийским обычаям, делился на укромные комнатки. Одну из них почти полностью занимала огромная кровать, накрытая таким толстым овчинным одеялом, словно стояла зима. На кровати грузно восседал Кэр и, почёсывая бородищу, вальяжно подпоясывал рубаху. Почему-то Альен был уверен, что перед кем-то другим он не позволил бы себе предстать в таком виде.
   - Давно не наведывались, милорд, - с усмешкой протянул голова, небрежно оглядывая его. - Уж и позабыли, наверное, как добраться до нас, простых смертных.
   - Я не лорд, - по привычке возразил Альен; таким, как Кэр, было всё равно бесполезно растолковывать, что он отказался от титула - для них это было совершенной бессмыслицей. - И я заходил в Овражек... время от времени.
   - Раз в полгода или пореже? Вы уж простите, что мы дорожку из леса Вам ковром не выстлали, - Кэр хрюкнул, довольный собственным остроумием. - Вдруг ножки себе промочили, благодетель Вы наш.
   Альен вздохнул, подавив приступ злости. На другой приём он и не рассчитывал.
   - Я по делу, Кэр.
   - Вот уж не сомневаюсь, - голова закивал с издевательской готовностью. - Вам, может, стул принести, присядете? Не прикажете закусочки? У нас всё по-простому, уж не обессудьте... - сам он при этом не двигался с места, только глаза лукаво и злобно поблёскивали. За окошком Альен краем глаза заметил какое-то движение, но не придал этому значения.
   - За тобой долг, а мне сейчас нужны деньги, - как мог спокойно сказал он. - Мне ничего не заплатили за последние разы. Могу я получить всё сейчас?
   Кэр, казалось, онемел от такой наглости и долго молчал; его по-бычьи широкая шея побагровела и напряглась. За дверью послышалась тихая возня и перестук маленьких башмаков: дети у замочной скважины явно не теряли времени даром.
   - Это Вы о каком таком долге, милорд? - крякнув, выдавил наконец голова. - За Ваши... услуги?
   - Да, - к этому Альен был готов: специально, поднявшись с утра, припомнил всё и даже набросал себе список. Обычно он легко забывал такие вещи - не хватало ещё держать в голове всякую шелуху. - Прошлой весной я помогал вам со стройкой нового амбара - перенёс брёвна заклятием воздушного моста. Потом была история с этим ограбленным кузнецом, Гоаргом... Я нашёл, где разбойники бросили его тело. Ещё больные, конечно: нога старой Эдли, болотная лихорадка брата Соуша - забыл, как его имя... И твоя дочь, Кэр, - это Альен припас напоследок, надеясь сделать самым веским доводом. Младшая девочка из выводка головы - милое создание с длинными ресницами, совсем не похожее на родителей - подхватила опасную форму воспаления лёгких и долго была в серьёзной опасности. Альен тогда не отходил от неё двое суток и был в какой-то эйфории, когда его магия всё-таки принесла плоды и ребёнок пошёл на поправку.
   - Моя дочь... - глухо повторил Кэр, помрачнев, и в задумчивости снова принялся скрести бороду. Альен не понял, с какой стати его лицо вдруг сделалось таким угрожающим, и поспешил добавить:
   - Я, конечно, уже не упоминаю о регулярных предсказаниях погоды. По-хорошему и они чего-нибудь стоят...
   - И вправду, - голова поднялся и странно ухмыльнулся, заложив большие пальцы за пояс штанов. В глаза Альену вдруг бросился нож для мяса, забытый на столике возле кровати рядом с куском колбасы - забытый ли?.. Говор за окном усиливался, причём голоса были мужские - и один женский, с визгливыми нотками. - Я и не подумал. Что бы мы делали без вашего колдовства, милорд, простите дурней за оплошность... Серебро сейчас прикажете? Или, может, золотишком наскрести?
   - Для меня нет разницы, - осторожно ответил Альен, не зная, принимать ли это всерьёз. На самом деле, для головы это было вполне реальное предложение - ключ от сундука с казной Овражка хранился у него, и Кэр не снимал его со шнурка на шее. - Но лучше бы золотом, мне предстоит дальняя дорога.
   Говоря по совести, он понятия не имел, насколько дальняя.
   Нитлот остался у него после того тяжёлого разговора. Альен до сих пор не понимал, как они умудрились не убить друг друга, пробыв так долго под одной крышей - и, тем не менее, оба себя пересилили. Сам он прошёлся немного по лесу - якобы чтобы набрать трав для обработки ссадин и царапин Нитлота - и, вымокнув под дождём, пришёл в себя. А потом они до глубокой ночи, разложив на полу чуть ли не все имевшиеся в Домике книги, свитки и зеркала, творили заклятия и вычисляли; забреди в те часы в лес кто-нибудь посторонний, он удивился бы странным звукам, вспышкам света и одуряющей дрожи в воздухе.
   Выяснить им удалось немного - хоть и больше, чем Отражениям в Долине. Потоки тёмного колдовства окутывали окрестности плотным коконом; Альен ни разу не просматривал их сразу все и не думал, что всё настолько серьёзно. Источник действительно был в нём, в его магии. Он знал, чем рискует, когда обращался к некромантии, - знал, что может спровоцировать разрыв, но беспечно обещал себе, что не допустит этого. Фиенни так и не отучил его быть беспечным - может быть, потому, что сам почти ко всему относился легко...
   И разрыв, судя по всему, случился. Причём не в Волчьей Пустоши и даже не в Ти'арге; Нитлот сразу убеждённо сказал, что такое возможно и даже ожидаемо, но Альен долго думал, что они просто ошиблись в каких-нибудь формулах или знаках: ему слишком не хотелось верить, что дело его жизни приобрело вот такой масштаб. Они пересчитывали несколько раз, и нити снова и снова вели на север, в Старые горы - возможно, в ту их часть, что лежала уже во владениях Альсунга. Зеркало Альена показывало занесённые снегом вершины скал, у Нитлота же преобладали пещеры, заполненные неразборчивым мраком.
   Под утро, с тяжёлой головой и резью в глазах, Альен выхлебал кружку холодного отвара и дал Нитлоту по всем правилам обставленную заговорённую клятву - при первой возможности отправиться в путь к месту разрыва (или к "очагу", как называл его Нитлот). Вытянув из Альена клятву, которую нельзя нарушить без угрозы для жизни, удовлетворённое Отражение милосердно позволило ему немного поспать. А к полудню Альен уже отправился в Овраг Айе: для путешествия как-никак нужны были деньги, а он давно сидел без гроша.
   Однако что-то подсказывало ему, что мирной оплаты своего ремесла он не дождётся. Кэр, услышав его ответ, казалось, рассвирепел окончательно.
   - Ах, дорога, милорд?.. Ну, счастливого Вам пути, уютных пристанищ... Только не хотите ли убрать за собой, прежде чем бежать, точно пёс нашкодивший? Ты ещё смеешь с честных людей денег требовать, чернокнижник?!
   Прежде чем Альен успел прийти в себя от такого резкого перехода, кто-то с сердитыми выкриками застучал в окно; такой же барабанный стук эхом донёсся от других окон и входной двери. "Входите!" - гаркнул Кэр, величаво выпрямившись (даже живот подтянув) и не выказав изумления. Не сводя с него глаз, Альен встал спиной к стене и напрягся, приготовившись к обороне.
   Но, увидев, какая толпа заходит в дом, осознал, что от обороны будет мало проку, - если только он не захочет разрушить деревню магическим огнём, что в его планы всё-таки не входило. В тесное помещение ввалилась по меньшей мере половина взрослого населения Овражка - загадкой оставалось, как они сумели так быстро набежать, оторвавшись от работы в полях, и кто предупредил их о его приходе. Хотя чему тут удивляться - в деревнях быстро разносятся новости...
   Говорили, казалось, все сразу, и в общем гомоне невозможно было что-либо разобрать. Парни помоложе смотрели на него то с презрительным прищуром, то с таким же наивным любопытством, как сын Кэра, и загадочно перешёптывались; мужчины постарше сурово качали головами и громко требовали какого-то отчёта за какие-то дела; дородные женщины выкрикивали что-то обвинительное, тыча в него пальцами; горбатый старик воинственно размахивал клюкой. За спинами толпы мелькала, точно сонная тень, жена Кэра. Вооружённых Альен не заметил, но озирался, как затравленный на охоте волк.
   - Тише, друзья! - голова по-королевски поднял руку, явно наслаждаясь своей властью. - Вот, колдун перед вами. Надеюсь, вы помните условия - не трогать его, пока можно вести переговоры.
   Альен чуть не расхохотался. "Не трогать его"... Какая милая глупость. Слышал бы это Нитлот.
   - Моя корова уже месяц даёт кислое молоко - пусть-ка объяснит это! - потребовала толстушка в засаленном переднике - кажется, тётка Соуша. На неё зашикали.
   - Что ты со своей ерундой, в самом деле, - поморщился кто-то из мужчин. - Не лезла бы...
   - Да, это потом, - поддержало его несколько голосов, и негодующую женщину оттеснили к выходу.
   - Пусть объяснит нам про Нода, - раздался другой голос - плечистого неопрятного парня. - Он поднялся сегодня ночью.
   Гомон сразу смолк, осталось лишь серьёзное, озабоченное перешёптывание. Кэр угрюмо кивнул и опять повернулся к Альену, уперев руки в бока.
   - Что ты скажешь на это, маг? Тебе понятно, о чём речь?
   - Нет, - сказал Альен, хотя в нём зашевелилось очень неприятное предчувствие. - Я вообще впервые слышу это имя.
   - Ну ещё бы, - фыркнул кто-то. - Старина Нод никогда не водился с гнидами вроде тебя.
   - Тихо, я ведь просил - без оскорблений! - возвысил голос Кэр. - Расскажите ему.
   - А чего тут рассказывать, - хмуро произнёс худой мужчина с жидкой бородкой. - Нод умер, семь недель уже как похоронили... А сегодня ночью заявился ко мне домой. Не ладили мы с ним, чего уж греха таить, виноват я был... Вот он и пришёл ко мне, видимо. Не знаю уж, чего хотел.
   Проклятье. Альен ведь не вернулся на кладбище после проведённого обряда. Он провёл рукой по лицу, стараясь скрыть волнение. Это было неправильно, очень неправильно: мертвец не может подняться без воли некроманта. Он должен был ждать его вызова, Альен отметил его - точнее сказать, его тело, ибо доступ к душе давно закрылся для всякого колдовства.
   Неправильно. Невозможно - даже допусти Альен грубейшую ошибку, такого бы не произошло. Он прошерстил десятки трудов по некромантии, изучал отвратительную и могущественную магию, преодолевая естественные отвращение и страх, но нигде не встречал упоминания о чём-то подобном.
   - Как он выглядел? - спросил Альен, сам изумляясь спокойствию в своём голосе. Какая-то женщина сдавленно ахнула и зашептала молитву; мужчина поскрёб в затылке.
   - Да ясно, как, - неохотно процедил он. - Подгнил уже... В земле перепачкался. Глаза ввалились, а волосы... Да чего там, - он махнул рукой. - Дочурка теперь заикается - еле убедили с женой, что примерещилось...
   - И что дальше? - поторопил Альен; тут важна была каждая подробность. - Что ты сделал?
   - Кинул что-то, не помню... Что под руку подвернулось, дурман какой-то нашёл. А ему всё равно - идёт к нам, да и только... Медленно так, как бы вслепую. Жена всем богам помолилась - толку никакого. Ну, а потом петух пропел... Солнце взошло, стало быть. Он и ушёл.
   Повисло молчание. Кэр смотрел на Альена взглядом палача - видимо, мысленно уже скармливая труп подлого чернокнижника собакам. Но Альен не собирался сдаваться.
   - Просто ушёл? Сам?
   - Да. Развернулся и ушёл.
   - Никто не проследил, куда?
   - Да кому ж помирать-то охота... На кладбище, надо думать. Я теперь туда в жизни ни ногой, - другие поселяне согласно загудели.
   - Вы правы, это магия, - сказал Альен, пытаясь ровно дышать и говорить как можно увереннее. За окном было светло, весело зеленела капуста на грядках - и казалось полной нелепостью спокойно рассуждать о таких вещах. - Тёмная магия. Иногда такое случается, и вы должны знать, как обезопасить себя, пока не выяснится, кто виноват в этом. Я расскажу вам...
   - Пока не выяснится? - прошамкал старик, злобно впечатывая клюку в доски пола. - Чего тут выяснять? На костёр его - и делу конец! От века не бывало в Овражке всякой нечисти!
   - Точно! Всё не так пошло, как только этот здесь поселился!
   - Тоже мне, лорд Кинбраланский... Знаем мы, чему учат Отражения таких лордов!
   - А дурак-Соуш ещё еду ему носит - за то, чтоб эта тварь наших мёртвых тревожила?!
   - Я всё объясню... - Альен попытался перекричать их, но его голос потонул в распалявшихся воплях. Толпа угрожающе надвинулась на него, почти вдавливая в угол; Альен лихорадочно размышлял, какое заклинание может спасти ему жизнь, никого при этом не покалечив: снадобья, некромантия, колдовство Нитлота смешались в нём, как разные сорта крепких вин, и он чувствовал, что малейшее усилие может обернуться чем-то неконтролируемым. Кэр поднял руку, и близко стоявшие мужчины жадно следили за ней, ожидая последнего безмолвного приказа - схватить, но тут...
   - Не трогайте его, - раздался от входа ровный голос с очень странным, гортанным выговором. - Я беру его на поруки.
   Альен выдохнул. Люди разочарованно стали расступаться, пропуская говорившего; на лице Кэра появилась откровенная досада. Альен слышал стук увесистых сапог и бряцанье железа, но довольно долго никого не видел...
   А потом опустил глаза - и потерял дар речи во второй раз за последние два дня.
   Перед ним стоял мужчина в кольчуге необычного плетения, держа в руках прекрасной работы шлем. Густая шевелюра была заплетена в несколько толстых косиц, а пояс покрывали синие камни, каждый из которых на вид стоил целое состояние. Он глядел на Альена снизу вверх - серьёзно и в упор, а ростом был не выше шестилетнего ребёнка. Короткие руки и ноги, однако, не выглядели немощными или недоразвитыми, а народ Овражка, кажется, не знал, кого теперь бояться сильнее.
   Альен впервые в жизни встретил самого настоящего гнома. Или агха, как они сами звали себя, - и под каким именем знали их Отражения.

***

   - Бадвагур, - представился гном, спокойно протягивая Альену руку, как только дом Кэра оказался вне поля зрения. - Из клана Эшинских Копей. Если трудно выговаривать, можешь звать меня Баго, волшебник.
   Альен долго созерцал его широченную мозолистую ладонь, размышляя, что кажется ему более безумным - появление агха в Овражке (и вообще в Ти'арге), его необъяснимое заступничество или это укороченное имя, для представителей этого народа чересчур фамильярное и... забавное?
   - Альен Тоури, - сказал он в ответ, отвечая на рукопожатие и замедляя шаг, чтобы гному не пришлось слишком часто перебирать ногами. - Я хочу поблагодарить...
   - Не стоит, - гном усмехнулся в рыжеватую бороду, по-прежнему невозмутимо созерцая дорогу впереди. Солнце уже переползло зенит, и тени от частокола и деревьев в Овражке неспешно вытягивались. Ветер ерошил буроватую, притоптанную скотиной траву Пустоши. Вообще всё казалось таким будничным, человеческим, и Альен всё ещё с трудом верил, что с ним рядом шагает агх в доспехах.
   И - что немаловажно - агх, которому явно что-то от него нужно.
   - Думаю, стоит, - возразил он. - Вы... Ты спас мне жизнь, хотя не обязан был делать это. И стал свидетелем моего обета...
   Ох уж этот обет... Альен поклялся Кэру и всему честному люду Овражка, что этой же ночью наведается на кладбище и, если сумеет, исправит ситуацию с Нодом. Он не представлял, как это сделать, но на тот момент не было других возможностей покинуть гостеприимный кров Кэра.
   Судя по всему, его на самом деле спасло лишь появление гнома. А голова почему-то совсем не удивился этому появлению: он смотрел на Бадвагура со смесью злобы и страха, но всё же как на старого знакомого.
   Слишком много тайн, и клятв тоже слишком много... Альен вдруг ощутил смертельную усталость, как если бы кто-то навалил на плечи груду камней. Ему представилось порождение его магии - то неупокоенное, что бродит теперь где-то в Пустоши, захватив прах безвестного Нода...
   "Это всё во имя тебя", - сказал он мысленно, как говорил всегда в таких случаях, и вкрадчивый холод сжал сердце. Фиенни. Лучший из всех когда-либо живших.
   А в живых остаются такие, как Кэр или Нитлот. И никакая некромантия, кажется, не в силах это исправить.
   - О чём так задумался, волшебник? - спросил агх. - Рано кончились твои расспросы. Люди все так нелюбопытны?
   - Я просто не знаю, с чего начать, - опомнился Альен, натянуто улыбнувшись. - Как ты оказался в Ти'арге? Твой народ давно не покидает горы... Или я ошибаюсь?
   - Не ошибаешься, - агх искоса бросил на него умный внимательный взгляд. - Поколение моего прадеда последним вело торговлю с людьми. Слишком часто ваши короли подставляли нас, чтобы сохранить доверие.
   Альен, изучавший историю по источникам людей и Отражений, привык к несколько другой версии, но благоразумно решил не спорить. Как бы там ни обстояло всё в действительности, люди от утраты этого союза явно проиграли больше: даже дети знают, что в мире нет лучших оружейников, чем гномы, и что во всём Обетованном не найти столько руды и драгоценных камней, сколько прячут недра Старых гор.
   - Я учился в Долине Отражений, но и там ни разу не встречал таких, как ты...
   - С Отражениями тоже всё непросто, - агх вздохнул. - Хотя тут я вряд ли многое тебе объясню. Я только посол и никогда не играл в эти игры.
   "Как и я", - подумал Альен, тут же в этом слегка усомнившись. Он начинал испытывать к новому знакомому непонятную симпатию - находиться в его обществе и слушать ровную, исполненную достоинства речь было настолько же приятно, насколько невыносимо - терпеть Кэра или Нитлота.
   - Посол к людям Пустоши? - спросил он, пытаясь поточнее вспомнить испуганные вопли Нитлота о том, как всё плохо в мире. Кто там грозит на кого напасть, и как с этим связаны гномы?..
   Бадвагур качнул головой, а потом с явным недовольством втянул её в плечи, точно черепаха на берегу пруда. Альен глянул вперёд и догадался, что его расстроило: они приближались к лесу. Об этом он не подумал - гномам, наверное, очень неуютно в лесах...
   - Нет, волшебник. Посол к тебе.
   - Ко мне лично?.. Прости, но, видимо, ты меня с кем-то спутал. У меня не было дел с твоими сородичами...
   - Значит, теперь будут, - Бадвагур тяжко вздохнул, но Альен не услышал раздражения в этом вздохе. - Мне приказано привести тебя в горы. Вождь моего клана решил так и поручил мне тебя разыскать.
   - Но зачем? - до Альена, впрочем, начинала доходить суть дела; у него неприятно засосало под ложечкой. Конечно, в горы он собирался и сам - к тому очагу, который они с Нитлотом обнаружили. Но приход немногословного гнома в Овражек - слишком опасное совпадение... Или просто-напросто подтверждение того, что они не ошиблись.
   - Зачем именно мне? - споткнувшись о замшелый корень, агх проворчал что-то на своём языке - наверное, выругался. Он явно тянул время, не желая раскрывать перед Альеном все карты. - Ну, это долгая история...
   - Нет, зачем это вообще? - привычно нащупав ногами тропу, Альен предупредительно пошёл чуть впереди, но боком, не желая поворачиваться спиной к новому знакомцу. Приятное впечатление - это замечательно, но здравый смысл терять не следовало, тем более на поясе у гнома он заметил кинжал... - Откуда твой достойный клан знает о моём существовании? И как ты меня нашёл?
   Альен вспомнил, что вчера спрашивал то же самое у Нитлота, и это показалось даже забавным - до истерического смеха про себя. Если каждый день пойдёт в том же духе, его жизнь станет сплошным праздником.
   - Мне говорили, что ты сразу догадаешься, волшебник, - сказал Бадвагур, недоверчиво озираясь: чаща вокруг постепенно густела, и тени от разлапистых елей поглощали солнечные лучи. - У нас тебя считают мудрецом по меркам людей.
   Что ж, с точки зрения гномов - высшая похвала. Хоть кто-то считает его мудрецом. Альен в красках представил, как быстро Бадвагура разуверит Нитлот... Интересно, кстати, чем он там занят, если уже не спит?
   Встревожившись, Альен невольно ускорил шаг, и теперь Бадвагур еле поспевал за ним, путаясь в ветках то шлемом, то бородой и распугивая белок громким пыхтением.
   - Очень лестно, но это неправда... Я действительно догадываюсь, но не уверен, что правильно.
   "Скажи мне сам". Он должен заставить гнома сказать это. Предполагать самому - всё равно что кричать: "Да, я занимаюсь чёрной магией! Я делаю это, осознавая все возможные последствия для Обетованного! Я - виновник всех ваших бед, в чём бы они ни заключались!.." Даже если сам Бадвагур не тронет его после такого, визит в Старые горы точно обернётся добровольным закланием.
   - Я уже говорил, что мало знаю, уж точно не всё... Но твоё колдовство коснулось нас. В горах неспокойно в последнее время, и вожди видят беду в людской магии...
   - И они считают, что я могу помочь? - уточнил Альен, пытаясь повернуть разговор в более выгодное для себя русло. - А что именно происходит?
   Бадвагур собрался ответить, но вдруг с клацаньем захлопнул квадратную челюсть и замер. Альен тоже остановился, глядя на него с недоумением и лёгкой досадой - он хотел вернуться в Домик до темноты, чтобы познакомить гнома с Нитлотом и решить всё в родных стенах; оставалось совсем немного, а Бадвагур и так тормозил его своей неповоротливостью. Однако спустя пару секунд он понял, что остановило агха.
   Где-то поблизости слышалось громкое дыхание - сдавленное, с хрипами и присвистами. Очень громкое на фоне лесной тишины. К Альену, естественно, сразу пришла мысль о несчастном Ноде, но потом он сообразил, что мертвецы, как ни крути, не дышат - даже поднятые мертвецы... Фиенни не одобрил бы такие циничные размышления, ну да ладно.
   С другой стороны - не факт, что не одобрил бы, ох не факт...
   Переглянувшись с гномом, Альен кивнул и бесшумно двинулся в сторону пышно разросшихся кустов бузины, откуда доносился звук. Бадвагур достал кинжал и широко расставил кривые ноги, но того, как именно он сделал это, хватило, чтобы Альен почувствовал: он не воин. Может, и умеет обращаться с оружием, и неплохо дерётся - а иначе бы его, должно быть, не послали в такое чреватое бедами путешествие, - но это явно не дело его жизни. Что ж, может быть, для Альена это и к лучшему.
   Дыхание не становилось громче, но и не утихало; Альен не понимал, человеческое ли оно, а магическое чутьё упорно молчало. Кисти бузины алели в листьях, словно открытые раны - и, раздвигая ветви, Альен готовился к чему угодно...
   Но это был всего лишь Нитлот. Нитлот, распростёршийся на земле, мертвенно-бледный, в великоватой ему рубашке Альена, на которую сменил свой грязный балахон. Эта рубашка была залита кровью - красной, как бузина.
   Этого ещё не хватало. Тихо застонав, Альен опустился на колени и быстро пробежался кончиками пальцев по телу Отражения, отыскивая повреждения. Нитлот не дал ему толком закончить это, с неожиданной силой схватив за запястье.
   - Всё будет хорошо, - забормотал Альен, не сомневаясь, что звучит это напрочь бессмысленно. Бадвагур подошёл со спины и, судя по звуку, выронил кинжал. - Всё хорошо, Нитлот. Кровотечения уже нет, я сейчас...
   - Это было оно, Альен, - будто не слыша, прошептало Отражение; в его белесых глазах застыл такой ужас, какого Альен давно не встречал. - Ни мёртвое, ни живое. Холодное и зловонное. Оно всё-таки пришло в Обетованное, как говорил Старший...
   - Мертвец с деревенского кладбища, - стиснув зубы, процедил Альен, параллельно разрывая на Нитлоте рубашку и отвязывая от пояса фляжку с водой. - Он напал на тебя?
   - Нет, не сам, - Нитлот качнул головой, облизав запёкшиеся губы. Альен заметил какие-то тёмные отметины у него на шее - словно от чьих-то пальцев. Или когтей. - С ним бы я справился... Но за ним шли другие. Намного, намного хуже.
   - Порождения тьмы, как в наших пещерах? - не то спросил, не то подсказал гном, суетясь поблизости и явно не зная, как именно помочь. Альен жестом попросил его придержать Нитлота, чтобы он мог промыть его раны. Отражение зашипело от боли, но нашло в себе силы сказать:
   - О, не тьмы... Порождения Хаоса.
  
   ГЛАВА VIII
   Альсунг. Ледяной Чертог
  
   Конгвар отлично помнил день, когда впервые увидел Хелт. Случилось это, собственно, за день до её свадьбы с Форгвином. Её привезли в Чертог совсем юной, почти девочкой, худенькой и сплошь укутанной в меха, прямо из замка отца - храброго, знатного двура с южных границ. Конгвар никогда особенно не интересовался государственными делами, но знал, что отец Хелт - могущественный человек, преданность которого очень важна Хордаго, хотя бы потому, что у него было слишком много возможностей зарабатывать со своей дружиной на стороне Дорелии или Ти'арга, а то и вовсе претендовать на королевский трон. Как водится, по рукам ударили ещё прежде, чем невеста научилась ходить, а жених - считать дальше десятка. Так что Хелт знала о своём предстоящем месте; её с детства готовили в жёны наследника, точно какое-нибудь изысканное кезоррианское блюдо, засыпая специями хороших манер и покорности, поливая соусами чужих языков и морского дела.
   Хелт (или Хелтингра, если уж на то пошло, - но Конгвар никогда не звал её этим жутким полным именем) была умна, даже слишком (по мнению многих при дворе) умна для женщины, но с годами научилась это скрывать. Она была крайне молчалива, но не робка, хоть и немного дичилась на первых порах. Она стала славной, как говорили старики, женой для Форгвина, верной его соратницей - в конечном итоге даже в распре с собственным отцом. Она умела достойно принять послов и подсказать мужу или тестю верный шаг для озвучивания на Совете, умела оценить оснастку боевых ладей и новые укрепления, одинаково легко управляла подготовкой к пиршествам и к обрядам в честь бога моря. Хелт была, кроме того, женщиной замечательной красоты - ледяной и величественной, как подобает дочери Альсунга.
   Но всё это отступало перед одной простой вещью - очевидной, но непостижимой и губительной для Конгвара. Хелт была собой. И это меняло всё.
   Хелт, супруга его брата, все эти годы была его страшной тайной, его отчаяньем и надеждой, когтями птицы на соколиной охоте, впивающимися в плечо, и веслом, ласково вонзавшимся в упругие волны. Она была ветром вокруг Чертога, и небом над его крышей, и паром у горячих источников, и гладью моря, алеющей в битвах. Она была тем, что выбивало из-под Конгвара привычную, прочную опору "рубахи-парня" с королевской кровью в жилах - его отчаяньем и надеждой, страстью и грехом. Хелт, она одна.
   Раньше он не думал, что женщина может иметь такое значение. Но он, с другой стороны, и не смотрел никогда на Хелт, как на других женщин. С первого мига, увидев её на покачивающихся носилках, которые тащили двое пленных рабов, он вообще отделил её от всех прочих людей - и это казалось чем-то самим собою разумеющимся.
   Это началось не сразу, конечно. Довольно долго они общались, как и положено деверю и невестке издалека, - то есть почти никак. Всё ограничивалось парой учтивых фраз на общих застольях, причём Конгвар каждый раз ощущал себя увальнем и тупицей: он не мог ни ввернуть редкое, но важное замечание, как Форгвин, ни разрядить обстановку удачной шуткой, как отец. Да что там - он и подумать тогда не смел, что такая женщина, как Хелт, может благосклонно посмотреть на такое недоразумение в роду, как он. И она действительно смотрела на него, словно на пустое место. Конгвар маялся: то скакал, как остервенелый, по пустынным полям, едва ненадолго сходил снег, то разъезжал по верфям, помогая с постройкой кораблей, то наведывался в рыбацкие посёлки и даже сам возился с сетями. Он старался загонять себя так, чтобы вечером падать в постель обессиленным, но ничего не спасало: ночи оставались отдельной, мучительной и унизительной историей. Он грыз простыни, ненавидя себя за кощунственные мысли, и был убеждён, что заслуживает самой страшной кары от богов, духов и людей.
   А потом будто надломилось что-то невидимое, и одно мелкое обстоятельство, цепляясь за другое, привело к тому, что взгляд льдистых глаз Хелт стал внимательнее. В ней не прибавилось теплоты, но под белым высоким лбом явно велись какие-то сложные, слишком сложные для Конгвара, расчёты и умозаключения. В Чертоге в тот день отмечали какой-то из удачных набегов, где отличился и Конгвар, - он тогда потерял им счёт. Хелт уже была тяжела ребёнком Форгвина; она казалась здоровой и крепкой, и никто не предполагал, что она не доносит благополучно ни одно дитя. (Да и теперь один Конгвар, наверное, знал, что Хелт сама вызывала все свои выкидыши снадобьями из Долины Отражений).
   Конгвар переборщил с каким-то южным вином, но больше был пьян от присутствия Хелт. Незадолго до полуночи, когда снег под луной стал похож на расплавленное серебро (ночь была ясная и морозная), он впервые узнал вкус её губ. И окончательно потерялся в колдовстве, которому не знал имени.
   ...На следующее утро после погребения Хордаго Хелт стояла в одном из открытых переходов Чертога - того, что отделял женскую половину от мужской. Конгвар увидел её из окна своей спальни - застывшую, как изваяние, вцепившуюся затянутыми в шерстяные перчатки пальцами в занозистые перила - и спустился, точно его кто-то окликнул по имени. Она смотрела вниз, во двор, где царила обычная хозяйственная беготня, и не оборачивалась, пока он не подошёл вплотную.
   - Дым в воздухе, - произнесла она, и облачко пара собралось вокруг узкого подбородка. Конгвар взглянул сверху вниз на резкую линию этого подбородка, на ровный пробор в золотых волосах, видневшихся из-под капюшона, и вместо прежней страсти почувствовал жгучую, какую-то звериную тоску.
   - Дым? - переспросил он, прочистив горло, и встал с ней рядом. Во дворе кололи дрова для очага в трапезной; топор мерно вздымался и опадал в мощных руках черноволосого раба-миншийца, и удары далеко разносились в прозрачном воздухе. Топорище отразило белизну снега, сверкнув Конгвару прямо в глаза, и почему-то он вспомнил лицо отца, обезображенное смертью... А ещё - рассказ Дорвига о волшебной твари, пошедшей против своего хозяина.
   Кажется, и впрямь что-то в мире не так, раз магия выходит из-под контроля, а великих людей травят прямо на пирах.
   В том, что отца отравили, Конгвар не сомневался, хоть королевский лекарь и уверял, что Хордаго давно подводило сердце. Более того - он даже не сомневался в том, кто именно это сделал.
   - Дым от костра, - Хелт наконец взглянула на него - с обычным оскорбительным равнодушием. - Он ужасно чадил, и всё теперь им пропахло. Ты разве не чуешь?
   Конгвар покорно потянул носом, но не почувствовал ничего, кроме холода и тонкого, еле уловимого травяного аромата. Хелт никогда не пользовалась южными духами или маслами, так что для него так и осталось загадкой, откуда на ней берётся этот исключительный, ей одной присущий запах.
   - Нет. Тебе кажется, - он осторожно дотронулся до её расшитого рукава на предплечье - их явно никто не видел, и, даже если бы видел - это вполне можно было принять за жест братского утешения. - Костёр был далеко отсюда, и всё давно выветрилось.
   - Кажется... - Хелт странно улыбнулась, как бы через силу растянув тонкие губы. - Я ощущала его даже ночью, в своих покоях. Повсюду этот дым. И копоть, - проводив глазами топор миншийца, она снова подняла их на Конгвара - и он увидел, как чуть расширились её зрачки, поглощая безукоризненную голубизну. - Твою коронацию уже назначили?
   Конгвар вздрогнул - ему неприятно было слышать от неё такой прямой вопрос. Взглядом он спросил, означает ли это, что они могут говорить совсем откровенно. Хелт наклонила голову.
   - Пока нет, но сегодня собирается Совет. По меньшей мере пол-луны должно пройти в трауре... - он помолчал; язык точно истыкали иглами, и слова ни в какую не шли. - Ты обещала мне.
   Хелт не ответила - только строптиво повела плечом, сбрасывая его ладонь.
   - Ты давала слово, что не сделаешь этого.
   - Я не давала слова. Ты знал, что я хочу этого, и знал, что могу, - Хелт помолчала. Конгвар понял, что кусает губы, как подросток, и просто не может смотреть на неё. Через двор прошли, бранясь, две кухарки - одна толстая, другая костлявая; обе казались измученными вознёй с поминальным обедом. - И ты никак не остановил это. Значит, согласился.
   О да, как всегда, Хелт была права. Так всё и получилось. Только он понятия не имел, как теперь с этим жить.
   Пересилив боль, стыд и отвращение, Конгвар спросил прямо:
   - Кто подмешал яд?
   - Какая разница? - Хелт - красивая, царственная, слабая женщина - сказала это совершенно спокойно, даже со скукой в голосе. - Это мог быть почти кто угодно, разве нет?.. Не я сама, уж конечно.
   - Разница есть, - подавить гнев оказалось сложнее, чем всё остальное. - Со мной под одной крышей живёт убийца моего отца, а ты хочешь, чтобы я не знал его имени?
   - Ты знаешь имя. Хелтингра Альсунгская, - она опять улыбнулась - на этот раз с вызовом. - Можешь приказать схватить меня прямо сейчас, король Конгвар. Меня могут казнить под твоими окнами как изменницу. Что же ты медлишь?
   - Прекрати, - тихо попросил Конгвар. Он ненавидел её за это глумление - и себя за то, что терпит его. - Я не имел в виду тебя. Мне нужен виновный. И не только мне. Слишком многие видели, как это случилось.
   - И слишком мало кому действительно надо разбираться в причинах, - Хелт с насмешливым удивлением покачала головой. - Как в мужчине, воине выжила наивность мальчика?.. Виновна я, Конгвар - и, может быть, ещё ты. Не ищи других, этим ты не спасёшься.
   Конгвар провёл ладонью по лбу, и на ней осталась липкая испарина. Кажется, начинается лихорадка - немудрено.
   - Это должно было случиться, - невозмутимо продолжала Хелт, и прекрасные глаза сверкали жестокостью снежного барса перед прыжком. - Мы оба знали это. Хватит дрожать, словно запуганные дети. Мы хотим одного и того же.
   - Нет. Я до сих пор не понимаю, чего ты хочешь.
   - Всё ты понимаешь, - Хелт наклонилась к перилам, подула на них, и участок дерева покрылся тонким слоем позолоты - как если бы на нём осела невидимая раньше пыльца. Конгвар в ужасе схватил Хелт за плечи и слегка встряхнул:
   - Прекрати! Сумасшедшая, если бы кто-нибудь...
   - Узнал, что я владею магией? - Хелт выгнула бровь, коротко усмехнувшись ему в лицо. - И что же? Нет теперь ни моего мужа, ни твоего отца, чтобы преследовать волшебников в Альсунге. Новые времена настали - привыкай... - Конгвар отпустил её и шагнул назад. Одного усилия, одного удара или сжатия пальцев на горле хватило бы ему, чтобы сломать её - такую хрупкую, такую озлобленную... Он много раз представлял себе такое усилие, но постоянно уходил побеждённым. - Я всего лишь показала, что хочу короны для тебя. Твоего величия, твоей славы. Ты должен быть правителем Обетованного - ты, а не ти'аргский король-калека или дорелийская безвольная рыбина.
   - Правителем Обетованного... - повторил Конгвар, примеряя к себе звучание этих слов. Ничего не проснулось в нём, кроме ужаса и презрения к себе. - Правитель, блудящий с женой брата. Правитель, причастный к гибели отца... Что ты сделала со мной?
   - Всего лишь указала тебе верный путь, - раздался утробный звук рога - первый из трёх сигналов к началу Совета. Первого Совета, открывать который Конгвару придётся самому. - Иди же, любовь моя, - в приятном голосе Хелт проскользнули змеиные, шипящие нотки. Конгвар не верил ей - никогда, ни мгновения во все эти годы она не любила его. - Совсем скоро все наши мечты станут явью.
  
   ГЛАВА IX
   Дорелия. Энтор, королевский дворец
  
   - Ты плохо выглядишь, Миртис. Шерсть потускнела, и когти снова слоятся...
   Холёная длиннопалая рука, унизанная перстнями, легла на кошачью шею и зарылась в белоснежный подшёрсток. Король Абиальд Дорелийский блаженно вздохнул - только в минуты, подобные этой, он мог расслабиться и отвлечься от надоедливой возни с делами, которая преследовала повсюду. Миртис свернулся у него на коленях, как маленький горячий сугроб, и уютно давил своей тяжестью. Для полного счастья не хватало разве что мурлыканья - но королевский кот никогда не унижался до него, позволяя чесать себя за ухом лишь в суровом молчании.
   - Опять, наверное, Келти недоварила твою рыбу? - продолжил Абиальд и в задумчивости умолк, будто ожидая ответа. На его гладком, немного женственном лице с точёными чертами отражалось томное недоумение. - А вот и колтун... Нет, дворецкому точно надо снизить ей жалованье.
   Кот лениво приоткрыл янтарно-жёлтый глаз, и в его взгляде королю почудилось презрение. Он снова вздохнул.
   - Ты прав, сам не знаю, почему это меня так волнует... Даже тебе наверняка наплевать на меня. Ты терпишь меня только потому, что тебя кормят под моей крышей, ведь так? Как все здесь... Все до единого.
   Разделял ли Миртис горькие мысли Абиальда, понять было невозможно: его круглая морда осталась совершенно непроницаемой. Абиальд потрепал кота по холке и поймал собственное отражение в высоком зеркале, прислонённом к стене. Зеркало было подарком его отцу от Отражений и перешло по наследству, как почти всё в энторской резиденции; королю нравилась картина, захваченная стеклом в золочёной раме - почти портрет из фамильной галереи, только не парадный, а домашний. Халат из миншийского коричневого шёлка и комнатные туфли не делали смешным короля, развалившегося в любимом кресле, а скорее подчёркивали его молодость, здоровье и величие. Золотые кудри Абиальда не поредели со времён его отрочества и юности, их ещё не коснулась седина, а высокий лоб оставался безупречным, как у мраморной статуи. Придворные поэты и менестрели, славословя Абиальда, называли его то духом-хранителем Дорелии, то её пятым богом, юным и прекрасным (хотя это уже вызывало раздражение некоторых особенно рьяных жрецов). Ему нравилось иногда поддаваться самообману, притворяясь, что он им верит. Нравились ему торжественность приёмов и переговоров, пышность празднеств и балов, драгоценности и охота, восторженные взгляды женщин... Нравился мир и благоденствие в королевстве, создаваемые сотнями других людей от его имени.
   Не нравилась Абиальду лишь изнанка всего этого - пошлая, неприглядная, а подчас и кровавая. Он не знал точно, сколько людей во дворце и за его пределами (лордов, конечно же - других он в расчёт не брал) желало его смерти, но число их явно измерялось, по крайней мере, всё теми же сотнями. Абиальд родился третьим (оба его старших брата не дожили до совершеннолетия, причём их смерти оставили его равнодушным, хотя он и сам не признался бы себе в этом), не был ни воином, ни выдающимся политиком и, взойдя на престол, представления не имел, что делать с неожиданно доставшимся ему королевством - голодным, злым, разорённым набегами северян и торговыми махинациями южан. А главное - таким большим. Каждая деревенька, каждое засеянное поле, не говоря уже о городах, требовали его внимания. А ещё нужно было следить за армией и крепостями на границах, и вовремя подлатывать дороги, и разрешать земельные споры, и высчитывать налоги, и контролировать казну... Не говоря уже об отношениях с Отражениями - которых, впрочем, лучше всего было просто почаще оставлять в покое.
   Неприятным сюрпризом для златокудрого мечтательного принца когда-то стало и то, что крестьяне временами бунтуют и припрятывают хозяйское зерно, а цехи мастеровых набирают влияние и то тут, то там требуют выборных градоправителей, а некоторые назначенные градоправители и судьи чуть ли не в открытую воруют государственные деньги... От всего этого у Абиальда голова очень скоро пошла бы кругом, если бы он озаботился всерьёз.
   Однако этого не случилось, поскольку первые несколько месяцев он просто-напросто дрожал за свою жизнь, не покидал покоев без охраны и ни куска бы не съел без предварительной проверки на яд. При жизни отца Абиальд никогда не вникал в придворные склоки, а когда пришлось это сделать - отшатнулся с отвращением, будто разворошил муравейник. Все подсиживали, предавали, использовали друг друга, истекая при этом лестью и наперегонки стараясь ему угодить. Но лорд Заэру, его правая рука и чуть ли не единственный аристократ, достойный доверия, быстро обозначил болезненные точки: Фергюс, двоюродный брат короля по материнской линии, имеет виды на престол и преданный отряд наёмников в придачу; леди Алтия мечтает выдать за короля свою дочь или хотя бы подсунуть её ему в любовницы, тогда как второй муж леди Алтии - из разжившихся купцов - наладил тесные контакты с Кезорре... И так далее, и так далее - это никогда не заканчивалось; ворох заговоров, честолюбивых замыслов, провалившихся покушений, взяток, сводничества окатил Абиальда ледяным осенним дождём. Без лорда Заэру и его сподвижников он вряд ли дожил бы хотя бы до своей свадьбы - до свадьбы, разумеется, с хорошей девушкой из честной благородной семьи (королю отсоветовали жениться на чужеземке), которая, впрочем, в два-три года растеряла своё стыдливое очарование, сильно располнела и превратилась в такую же мелочную интриганку, как остальные. Теперь её величество Элинор представляла собой скорее отдельную угрозу, чем союзника, и после рождения долгожданного наследника Ингена король её старательно избегал.
   Точно так же он избегал бы большинства людей, будь на то его воля. Бесчисленные трудности и дрязги пугали Абиальда, который превыше всего ценил красоту и удобство; он предпочёл замкнуться в собственном красивом и удобном мире, где не было места грязи и крови. Неспешные прогулки - верхом или в лодке по реке, - выезды в загородные резиденции, сложные блюда и тонкие вина, картины лучших живописцев, гобелены и резные скамеечки для ног - вот что составляло его мир. А главное, книги - горы разнообразнейших книг, которые он с детства глотал с большим удовольствием, чем миншийские сладости. Предоставив другим заниматься своими делами, Абиальд при первой возможности скрывался в этом мире - прочь от двора, от надоедливых советников, нелюбимой жены и шумного, капризного сына, воспитывать которого он не хотел и не мог. Пусть его сравнивают с большим ребёнком или с привередливой старой леди: кровь Абиальда позволяла ему не заботиться о мнении окружающих.
   Главный же парадокс - или тот пункт, на котором старый учитель Абиальда Тогар воскликнул бы: "Вы только представьте себе!", поднимая седые брови, - заключался в том, что Абиальд, тяготясь своей властью, ни за что не отказался бы от неё, даже если бы ему предложили. Уж слишком удобным и привычным было его положение, слишком приятными - почести, казавшиеся такими заслуженными. И сейчас, когда Абиальд ждал лорда Заэру для ежедневного утреннего доклада, настроение его было вполне безмятежным.
   Лорд вошёл без доклада и стука: в такой частной обстановке король не любил церемоний. Взмахом руки он отпустил слугу и с лёгкой досадой прекратил почёсывать Миртиса - сановник прервал цепь его причудливых полуснов-полуфантазий, навеянных очередным сборником легенд.
   - Ваше величество, - старик (в глазах Абиальда он всегда был стариком - и десять, и двадцать лет назад) поклонился коротко и энергично, юноше бы впору. Сухопарая фигура, втиснутая в аскетичное чёрное одеяние, странно смотрелась на фоне алых портьер, витых канделябров и тысячи заморских безделушек в покоях короля. Однако это тоже было как всегда и уже не резало глаз Абиальду. Приветливо кивнув, он отпустил загривок кота; тот мягко приземлился на все лапы и с достоинством прошествовал к мискам в углу.
   - Доброе утро, Дагал. Что-нибудь новенькое?
   - Слишком много всего, Ваше величество, - лорд тяжело вздохнул и опустил глаза - как считал Абиальд, не в меру чёрные и не в меру проницательные. Такое начало ему не понравилось.
   - Снова крестьяне волнуются?.. Можешь сесть, - он кивнул на кресло напротив. Лорд нарочито медленно уселся туда, видимо, подбирая слова.
   - О нет, сир. Они долго будут помнить Тиретли.
   Король вздрогнул. Донесения из Тиретли - деревни, где примерно месяц назад был подавлен последний и самый крупный крестьянский бунт - растревожили его чересчур живое воображение. Он ни разу не был там лично - не видел всех повешенных, покалеченных, высеченных плетьми, - но плохо спал после этих донесений. Личный лекарь прописывал ему мятный отвар и побольше свежего воздуха.
   - Так в чём же дело? Снова та кучка сумасшедших, что совершает паломничества к какому-то белому камню?
   - Я был бы счастлив, будь это главной проблемой, Ваше величество... Нам сообщили, что умер король Хордаго.
   Абиальд поморщился. Вероятно, Миртис, когда его гладили против шерсти, чувствовал себя так же, как он, когда слышал это имя.
   - Ну что ж, он был уже немолод, этот варвар и выскочка. Не могу сказать, что меня это печалит. Но, - опомнившись, он изобразил умеренно-скорбное выражение лица, - да хранят его душу боги, разумеется. Сын наследовал, всё благополучно?
   На самом деле ему хотелось - как и большей части Обетованного, - чтобы в Альсунге всё было как можно менее благополучно. Но лорд Заэру его разочаровал:
   - Да, уже назначена коронация Конгвара - Двури-Тер, как они это называют, рождение двура... Но они не торопятся сообщать об этом. Как и о смерти Хордаго - обо всём я узнал из своих источников и только сегодня ночью.
   Как всегда в подобных случаях, Абиальд посочувствовал старому лорду: если бы его самого оторвали от его красочных снов вот такой ерундой, он подписал бы сгоряча пару смертных приговоров.
   - Ну и что же? Они всегда без особого желания шли на контакт. У Альсунга вообще проблемы с общением на каком-нибудь другом языке, кроме языка железа, - Абиальд не смог скрыть презрение в голосе. Ему вспомнились чеканные звуки ти'аргского наречия, такого удобного на разных переговорах, и берущие за душу переливы кезоррианских песен. Он тоскливо зевнул. - Что-нибудь ещё?
   - Это напрасно не тревожит Вас, сир, - с мягким нажимом произнёс лорд, и король уловил его скрываемое раздражение. - Конгвар слаб, и очень скоро им начнут помыкать те, кому не терпится оттяпать кусок нашей... Вашей земли. А то и не кусок, - многозначительно добавил он.
   "Помыкать так же, как ты мной?" - с горькой усмешкой подумал Абиальд. Миртис требовательно мяукнул из своего угла - наверное, не наелся, ненасытное создание. Король с досадой ждал продолжения.
   - Предполагают также, что Хордаго отравили. Он умер прямо на пиру после их грабежа в Минши, и мои источники считают, что это было очень подозрительно.
   - Даже если и так, что мы можем сделать? - спросил Абиальд, в нетерпении вращая один из перстней. - Мы не имеем права вмешиваться в их внутренние дела - по крайней мере, открыто. И потом, чтобы тягаться с нами, им сначала пришлось бы расправиться с Ти'аргом.
   Уж эту избитую истину он знал с детства: Дорелия слишком крупный, слишком опасный противник, к тому же Ти'арг - её вечная надёжная страховка. Глубже этого король предпочитал не закапываться в ситуацию.
   - Сейчас Альсунг настолько силён, что, боюсь, это не составит труда для него, - тихо сказал лорд. - Мы должны быть готовы, Ваше величество. Должны собрать гарнизоны и, если понадобится, требовать ополчений от лордов. Если Ти'арг не выстоит...
   - Не выстоит? - король фыркнул от смеха. - Дагал, что за безумные речи? С каких это пор кучка варваров на прогнивших кораблях...
   - На лучших военных кораблях в Обетованном, сир, - аккуратно поправил лорд Заэру, подавшись вперёд, точно кто-то мог слышать их. - Очень лёгких и быстрых. И с войском, разросшимся в полтора раза за счёт пленных. Они и на суше очень сильны, но подойди они с моря - и Ти'аргу конец. Больше это не шутки, такое вполне возможно. Ти'арг на грани гибели: каждый лорд возится там со своим замком, но этим не спасти королевство.
   Абиальд отмахнулся и поднялся: наступил предел его выдержки.
   - Сделай всё, что считаешь нужным, но прекрати эти страшные сказки. Ти'аргу ничего не грозит от Альсунга, а нам и подавно.
   - Это не всё, сир, - лорд тоже встал и вытянулся по струнке, будто в почётном карауле. - Отражения...
   - Нет, нет, нет! Вот от этого уж точно избавь меня...
   - Но они давно уже пытаются достучаться до Вас. У них свои проблемы, связанные с магией. В последнее время...
   - Я же сказал - нет! Я не стану слушать...
   - В Энторе снова видели этих то ли призраков, то ли теней. Женщину на Гончарной Улице нашли мёртвой и израненной, - скороговоркой выдохнул лорд. - Отражения просят Вашей аудиенции...
   - Глупые домыслы! Сказки! Слышать не хочу!
   - Ваше величество, я сам не доверяю колдовству и понимаю Ваши чувства, но если мы не прислушаемся...
   - Приём окончен, милорд, - прервал король, ощутив тупую, нараставшую боль в висках. - Увидимся за завтраком.
   Он говорил, как обычно, - тихо, растягивая слова, но лорд Заэру умел улавливать ту грань, за которой не терпелись возражения. Желваки заходили на его выступающих скулах, но поклонился он так же почтительно. Миртис, проходя мимо, шаркнул хвостом по его ноге - ни дать ни взять жрец, осеняющий божественной благодатью; и Абиальд мог бы поклясться, что увидел на лице лорда отчаянное желание придушить королевскую животину.
  
   ГЛАВА X
   Ти'арг. Волчья Пустошь, Домик-на-Дубе - Старогорский тракт
  
   На Нитлоте в буквальном смысле не было живого места. Кроме бесчисленных колотых ран, порезов и кровоподтёков, у него обнаружилось два сломанных ребра и вывихнутое запястье. Если последнее Альен бы объяснил неудачным падением, всё остальное явно не могло появиться естественным образом: его будто долго били, потом пытали, а потом снова били. Время от времени Отражение теряло сознание от боли и потери крови, а когда приходило в себя - бормотало несусветную чушь. Может, конечно, это и не было такой уж чушью, но Альен просто не сумел бы одновременно возиться с раненым и прислушиваться к его бреду, тем более от агха Бадвагура помощи поступало немного: больше шума от опрокинутых и выроненных предметов. Втащили Нитлота в Домик они, конечно, вместе, да и вообще перепуганный гном старался сделать всё, что мог, - например, прилежно подогревал воду и готовил повязки по инструкциям Альена. Однако с лекарским искусством он определённо не был знаком, хоть Альен во время измельчения ведьминого корня и заметил его необычайно ловкие, уверенные пальцы - пожалуй, слишком длинные для гнома, хотя мозолистые и с узловатыми суставами. Кто же он такой - может, кузнец или ювелир, как многие из горного народа?..
   Задумываться об этом, впрочем, возможности тоже не было никакой. К ночи Альена начало пошатывать от потери магической энергии и банальной усталости: он худо-бедно остановил кровь и поработал с переломами, но этого не хватало. Нитлот теперь метался в жару на его кровати, и его большая полысевшая голова покрылась испариной, а полупрозрачные веки лихорадочно подрагивали. Альен сидел рядом на свёрнутом плаще и мучительно заставлял себя думать, но вместо этого просто пялился на жилку, которая судорожно билась на изжелта-белом виске Нитлота. Жилка эта почему-то поглотила всё его внимание, и, стиснув зубы, он мысленно проклинал взбалмошность Отражений с их вечным стремлением сунуться туда, куда соваться не следует. Семь лет назад он бы мог без ложной скромности сказать, что знает всю их Долину - и ни один из её жителей не был исключением.
   - Тебе надо поесть, - донёсся до него густой бас Бадвагура. Альен поднял отяжелевшую голову и постарался сфокусировать зрение; агх стоял перед ним, сняв доспехи, в простой холщовой рубахе и штанах, сшитых словно на толстого ребёнка. Щегольская рыжеватая борода теперь напоминала разорённое птичье гнездо. В руках Бадвагур держал миску с мясом и тушёными овощами (Альен даже не заметил, когда он успел раздобыть и приготовить всё это), а маленькие глазки смотрели уже не так отрешённо, как днём.
   - Спасибо, - подавив порыв отказаться, он взял миску и с усилием проглотил пару кусков. Голода не было, аппетита тоже, но хотя бы в голове прояснилось, а мертвящий холод отступил.
   Бадвагур, неуклюже переваливаясь, обошёл кровать и промокнул Нитлоту лоб, с негромким плеском отжав тряпку в ведро. Альен впервые осознал, что он ни разу за весь вечер не поинтересовался, кто такой, собственно, Нитлот, что делает Отражение в Ти'арге и в его доме и с какой стати они должны его выхаживать. Мало того - не проявил ни малейшей досады из-за того, что задерживается порученное ему путешествие. Впервые за долгое время Альен почувствовал к кому-то нечто вроде благодарности, но тут же опомнился. Пока ему нельзя доверять. Они знакомы считанные часы. Помнить об этом - и ещё о том, что этот гном уже знает слишком много. По сути дела, Альен у него в руках со своей некромантией... Он снова напрягся.
   - Наверное, я должен кое-что объяснить...
   - Как и я, - спокойно отозвался агх, поправляя Нитлоту подушку.
   - Благодарю, что помогаешь мне, сын гор, - почти искренне сказал Альен, порывшись в памяти и откопав там пару пыльных фолиантов из Академии. В них всегда отмечалось, что агхи - хитрые торгаши, мнящие себя отважными воинами из-за крепких доспехов и неподъёмных секир - крайне падки на лесть. Однако Бадвагур только сдержанно усмехнулся.
   - У нас не говорят так уже пару веков, волшебник. Дети в подгорных городах засмеют тебя, если станешь швыряться высокими фразами, - он искоса глянул на Альена из-под кустистых бровей и, заметив его смущение, милостиво прибавил: - Не за что благодарить. Любой бы поступил так.
   Да нет, не любой... Альен знал слишком многих, кто поступил бы совсем по-другому. Взять хотя бы того израненного червя, над которым сейчас склонился Бадвагур.
   - Я уйду с тобой в Старые горы, как только смогу, - пообещал он. - Мне самому туда нужно. Я... переборщил кое с чем и постараюсь всё исправить.
   Знать бы ещё, как это "всё" исправить... И в чём именно "всё" заключается. Снова ему пришлось кривить душой. Он не любил делать этого так часто. Острая тоска вдруг кольнула Альена - тоска по одиночеству и покою этих долгих последних лет. Когда он мог идти или ехать куда угодно, делать что угодно, посвящать себя тёмной или целительской магии, изучать языки... Когда доводилось ни с кем не разговаривать месяцами - и, соответственно, не лгать и не скрываться. В своих записях и мыслях он был с собой честен, а с другими это становилось всё сложнее.
   А главное - он не был обязан любить или ненавидеть кого-то, то есть быть слабым, зависимым, привязанным. Долгая цепь разочарований, увенчанная смертью Фиенни, привела к этому, выковала холодную броню вокруг его сердца. Боли не стало меньше - каждодневной, унылой боли за себя и за всё окружающее - но её никто не видел, и куда легче было переносить её одному.
   А теперь одиночество кончилось - внезапно и глупо, в последние пару дней. Вместе с ним Альен потерял и пьянящее похлеще снадобий ощущение нечеловеческой свободы, переходящей во вседозволенность. С одной стороны была угроза смерти, с другой - ответственность. Это так напоминало отцовский дом и Долину, что Альену хотелось защемить себе чем-нибудь ноготь, чтобы проверить, не видит ли он один из своих кошмаров.
   - Да уж, переборщил, - тихо и как-то не по-гномьи кротко согласился Бадвагур. Потом подошёл и тяжело плюхнулся рядом, привалившись к ножкам кровати широкой спиной. - Это ведь тоже твоих рук дело, знаешь ли... То, что напало на парня.
   - Знаю - мертвец с кладбища, - быстро и неестественно бодро ответил Альен, надеясь не углубляться в тему. - Из-за него и случился весь этот шум в Овражке...
   - Он же видел не только мертвеца, - Бадвагур качнул лохматой головой, и отблеск пламени от очага скользнул по его лицу рыжей пятернёй. - Лучше бы ты слушал своего друга, волшебник. Он ведь всё подробно расписал... Не то тени, не то призраки, меняющие обличья. Чудища, как из больного сознания, - он помолчал немного, уставившись в пространство, где ёжилась по углам тьма. Потом выудил из кармана кисет, трубку и неспешно принялся набивать её табаком, будто они беседовали о чём-то вполне обыденном. - Такие же тревожат и горы. Потому и взволновался мой клан... Я видел одно из этих существ и больше не хочу. В горах много тайн и диковинок, но такого никогда не бывало. Саагхеш - прозвали их у нас. Кровавый ужас, по-вашему.
   Альену некстати пришло в голову, что для агха Бадвагур слишком хорошо владеет ти'аргским наречием. Он отогнал неуместную мысль, заставив себя сосредоточиться на том, что услышал.
   - Значит, ты думаешь... Нитлоту не показалось?
   - Показалось? - агх снова издал присущий ему странный звук - не то смешок, не то хмыканье - и завозился с огнивом. - На моих глазах эта тварь убила моего сородича... Я не смог помешать ей, - он говорил по-прежнему спокойно, даже слишком заторможенно, точно не о себе. - Почти порвала на части. Столько крови я никогда не видел... Он не был моим другом - не стоял над одной наковальней, как у нас говорят. Даже наоборот. Но он был достойным агхом - куда достойнее меня. Клан Эшинских копей не вынес этой смерти.
   Альен слушал и гадал, что скрывается за этими обрывочными бесхитростными фразами. Горечь? Гнев? Досада на собственную трусость или бессилие? Ничего нельзя было прочесть на непроницаемом бугристом лице Бадвагура, так что он не мог не восхититься.
   Агх раскурил трубку и с наслаждением затянулся, словно никаких упоминаний о крови не было, а за его спиной не лежал мужчина на грани жизни и смерти. Альен всегда ненавидел запах табака и в другое время уж точно не потерпел бы его в Домике, но сейчас, разумеется, промолчал.
   - И... как она выглядела? - осторожно спросил он. - Что это было?
   Клубы едкого дыма уже окутали агха плотным коконом. Он скрестил ноги, по-хозяйски устраиваясь поудобнее.
   - Что-то до смешного уродливое. Рога, когти, зубы как пилы... Кажется, две головы. Всё случилось так быстро, что я и не рассмотрел толком. Но это была... как это сказать по-вашему... Ха'р-дю-ха'р... Одна из возможностей.
   - Одна из возможностей? - не понял Альен. Услужливое воображение уже изобразило ему "зубы - пилы", вонзавшиеся в Нитлота, которого непонятно зачем потянуло в лес. Зрелище это доставило ему злорадное удовольствие - и, как обычно, он пожалел о собственной треклятой, инстинктивной доброте. Может, и не о доброте - но хотя бы о том, что заставляло его снова и снова помогать за гроши или бесплатно больным селянам, а ещё время от времени лезть не в свои дела и наживать лишние проблемы. Однако, если подумать, именно эта его черта нравилась и Фиенни, и товарищам по Академии, и особенно Алисии - отчаянно любившей его сестре, которую он помнил смешливым ребёнком. Алисия, всегда внезапно изрекавшая мудрые и точные замечания, как-то очень серьёзно сказала ему, двенадцатилетнему, когда он поднял (сгоряча, после очередной ссоры с отцом) камень, чтобы запустить им в белку на еловой ветке: "Ты ведь на самом деле больше хочешь, чтобы она ела у тебя с рук". Тогда Альен выронил камень и надолго задумался до полного ступора.
   - Она могла бы быть другой, если бы захотела, - подобрав наконец слова, объяснил агх. - Не знаю, как я понял, но я это чувствовал... Она... Оно могло стать прекрасным - таким, что захватило бы душу и забрало волю навсегда. Просто тогда оно не хотело этого. Ему хотелось крови. И тем, значит, - он кивнул на Нитлота, - тоже. Их всё больше, этих тварей, волшебник. Одни поднимаются из пещер, другие вылезают из горных озёр, и нам не выстоять против них долго... Мы не владеем колдовством.
   Где-то в лесу раздался тоскливый совиный крик - Альен знал, что неподалёку гнездится семья неясытей. Иногда он даже подкармливал их попавшимися в ловушки мышами из кладовой - теми, которых не оставлял себе для опытов. Но сейчас крик звучал почему-то жутко и не менее гортанно, чем стоны страдавшего Нитлота.
   - Другие говорят, что видели поднявшихся мёртвых предков, - продолжил Багвадур тем же ровным тоном. - Или их тени, или призраков... Все видят разное, но всё это быстро, меняет форму и чуждо нам. Вождь нашего клана считает, что чьё-то колдовство - твоё, видимо - порвало границу нашего мира.
   - Порождения Хаоса, - вспомнил Альен слова Нитлота. Теперь он куда серьёзнее отнёсся к ним: выходит, это не было ни бредом, ни последствием ужаса, ни образным выражением, на которые Нитлот был падок. Хаос... И Порядок - две силы, чья вечная борьба держит Мироздание. Он знал об этом, конечно - как всякий ученик Отражений; и, как всякий их ученик, знал оскорбительно мало. Ровно столько, сколько они всегда доверяли людям. Ну, может, чуть больше - за счёт дружбы с Фиенни и бесед с умницей Ниамор... - Я подумаю, что можно сделать. Обещаю.
   - Лучше не обещай, - неожиданно посоветовал агх, встал и с видом освоившегося жильца (который, надо сказать, почему-то совсем не раздражал Альена) открыл ставни. Влажная прохлада ночи проникла в Домик, прогоняя дымные облачка. - Мы всё равно не уйдём отсюда, прежде чем твой друг оклемается. Я всё понимаю, так чего раньше судить да рядить.
   Альен не стал спорить ни по поводу мысли в целом, ни по поводу слова "друг": так его поразило это безмерное спокойствие и то, что для гнома не бросить незнакомое Отражение казалось самим собой разумеющимся решением.
   - Да и к тому же, - добавил Бадвагур, помолчав. - Ты обещал тем людям в деревне уложить обратно их мертвеца. Я за тебя поручился.
   Альену отчего-то вдруг стало стыдно: он с первой секунды решил, что агх сделал это лишь ради того, чтобы забрать его к своему народу, что его слово было пустой формальностью...
   - Я сделаю всё, что смогу, - беспомощно повторил он, почти чувствуя неприятный привкус во рту от повторения этой бессмысленной фразы.
   - Небо тёмное, - вздохнул Бадвагур, приподнявшись на носки и высунувшись на улицу. Даже Нитлот притих и засопел, словно ему передалась невозмутимость агха. - Звёзд у вас тут совсем не видно, не то что в наших горах...
   - Кем он был тебе? - спросил Альен, поддавшись внезапному порыву. - Тот, кто погиб от той твари?
   Он был готов к любому отпору - сам бы ни за что не ответил на подобный вопрос. Но Бадвагур ответил:
   - Сыном моего вождя. А ещё женихом той, что когда-то была моей наречённой.

***

   Проснулся Альен на рассвете - от того, что кто-то колотил в дверь. Колотил, видимо, довольно давно, поскольку дверь сотрясалась (не будь она защищена заклятиями, хлипкий запор бы не выдержал), а тонкие стены Домика жалобно поскрипывали. Стук долго был частью одного из сумбурных снов Альена, а потом его точно подбросило; он нервно вскочил и, собрав по крупицам силы, попытался почувствовать, кто это может быть. В первую очередь он, конечно, подумал о Кэре и селянах, во вторую - о бедняге Ноде; но пыль плясала в солнечных лучах, пробивавшихся сквозь щели в ставнях, - значит, время мертвеца прошло. Если хоть какие-то общеизвестные законы ещё действуют...
   Альен прокрался к двери, бесцеремонно переступив через ноги Бадвагура, который растянулся на спине, по-детски раскинув лапищи, и безмятежно храпел. Судя по всему, дорога до Оврага Айе и прошлый день так вымотали агха, что его не разбудили бы и миншийские барабаны. Бледный перевязанный Нитлот на кровати периодически вздрагивал - только это и подтверждало, что он ещё жив.
   Альен прижался спиной к дверному косяку, задержал дыхание и беззвучно вытащил из голенища нож (спал он не разуваясь). Зеркальце Отражений на поясе осталось спокойным и холодным - значит, магией поблизости не пахнет. Будь что будет, решил Альен и резким рывком распахнул дверь.
   На узкой площадке, заменявшей порог, стоял Соуш; он деловито упёр руки в бока, а выпуклые глаза смотрели, как всегда, с тупой серьёзностью. В жёлтой копне волос застряли дубовые листья: на ночь Альен убрал верёвочную лестницу, так что парню пришлось карабкаться в Домик своими усилиями. Впрочем, ему было не привыкать.
   - Соуш, - произнёс Альен и, вздохнув, расслабился. Лес зеленел вокруг, обещая ясный и тихий день - хотя что-то хрупкое, предосеннее уже было в этой ясности, и в глубине листьев кое-где проглядывала желтизна. Мерно, как часы, постукивал дятел. Соуш как-то удивительно гармонировал со всей этой обстановкой и успокаивающе действовал на Альена одним своим присутствием. - Заходи.
   Соуш перешагнул порог и, протянув Альену небольшой мешок, что-то встревоженно замычал. Альен нахмурился, тщетно пытаясь уловить смысл в этих гулких звуках. Соуш с досадой принялся жестикулировать, тыча толстым пальцем то в сторону деревни, то Альену в грудь. Это послание понять было нетрудно.
   - За мной придут, да? - спросил Альен, и Соуш закивал, не сводя с него напряжённого светлого взгляда. - Когда?
   Соуш показал два пальца и провёл рукой дугу над макушкой.
   - Через два дня - самое позднее?
   Снова кивок. Альен вздохнул и опустился на колченогий стул в тяжком раздумье. Что ж, этого следовало ожидать: селяне не поверили ему, а если поверили - не собирались долго ждать исполнения слова. Заступничество агха их впечатлило - особенно Кэра, на которого Бадвагур, кажется, успел приобрести какое-то влияние; Альен не знал, был причиной страх перед "нелюдью" или банальное золото с парочкой камней стоимостью в Кэров дом, но склонялся ко второму варианту. Однако этого заступничества не могло хватить надолго, и Альен видел единственную возможность: надо уходить.
   Он не знал, как вернуть в могилу мертвеца без риска для собственной жизни. Может, он смог бы сделать это при помощи Нитлота, но вот так, а ещё и в нынешнем опустошённом состоянии... Не то чтобы Альен так дорожил собственной жизнью - в традиционном понимании слова "дорожил" всё было скорее наоборот, - но он очень ясно осознавал, что без него никто не залатает ту прореху в ткани мира, что проделало его колдовство. Вряд ли в Обетованном остались другие практикующие некроманты или даже просто достаточно сильные для этого волшебники - а если остались, неизвестно, как с ними связаться.
   И, кроме того, без него никто не вернёт жизнь Фиенни, - шепнул дразнящий голос где-то внутри... Но это другая причина, дно озера, неприкосновенное.
   В задумчивости Альен развязал тесёмки мешка, принесённого Соушем, и что-то дрогнуло у него внутри: там лежало несколько ячменных лепёшек, кулёчек ценной соли и горсть красных орехов - "крысиных глазок", что росли только в Ти'арге и были очень полезны в дороге: на половине такой горсти можно было продержаться целый день. Отыскать их было непросто даже в густых чащах в окрестностях Академии, а уж в леске на Пустоши - и подавно. Альен посмотрел на Соуша с благодарностью, а тот, к его изумлению, вдруг густо покраснел, уставившись в пол, и принялся скрести затылок.
   - Это всё, что ты смог собрать для меня, да?.. Спасибо, Соуш. Я этого не забуду, - Альен заметил, что справа уже не доносится храп Бадвагура: тот явно проснулся и выжидал, готовый, в случае чего, прийти ему на помощь. Не знал ведь он, что Соуш не представляет угрозы.
   Угрозы... И тут Альена осенило. Может, и неправильно так нагло пользоваться его добротой, но слишком удобен случай...
   - Соуш, - сказал он. - Я правда скоро уйду - наверное, насовсем. Не просто, чтобы спастись от твоих сородичей, а чтобы магия больше не выходила из-под контроля. Так надо, чтобы не повторилась история с Нодом. Ты понимаешь?
   Соуш кивнул, являя собой воплощение преданности. Альену подумалось, что в Академии из него в два счёта выковали бы если не учёного, то прекрасного переписчика, архивариуса или библиотекаря - все они там покорны, как овцы, не способные мыслить самостоятельно... Стараясь как можно чётче и проще донести мысль до Соуша, он продолжал.
   - Один мой... друг... Тоже волшебник, попал в беду, - он указал на Нитлота и, преодолев лёгкую брезгливость, успокаивающе дотронулся до плеча Соуша, увидев, как тот напрягся при слове "волшебник". - Его ранили порождения тёмной магии. Я не смогу ухаживать за ним, а оставить его тут одного тоже нельзя. Могу ли я тебя попросить...
   Впервые не дослушав, Соуш порывисто прижал кулак к сердцу - так альсунгские воины приветствовали своих сотников, десятников и двуров, а ти'аргские и дорелийские крестьяне (обычно, впрочем, только в праздничные дни или на суде в замке) - своих лордов. Это, вполне возможно, было первое проявление экспрессии за всю его жизнь - по крайней мере, на памяти Альена.
   - Я оставлю Домик в твоём распоряжении, - пообещал он, скрывая торжество; где-то под ложечкой уже сладко томило предвкушение далёкой дороги - Альен так долго просидел на одном месте... - и всё объясню. Все амулеты, лекарства...
   - Лучше не все, - сквозь зевок проворчал Бадвагур; Альен повернулся в его сторону - агх уже сел и теперь тёр глаза огромными кулаками. - Оставь и себе что-нибудь, волшебник - путь в горы сейчас небезопасный.

***

   Некогда оживлённый торговый тракт, ведущий в Старые горы, пересекал Волчью Пустошь, точно косой шрам - таким же он был прямым, тихим и блёклым. Огибать на Пустоши было особенно нечего, кроме редких ферм, деревенек и пары умирающих замков; что же до тишины, то она царила здесь уже пару людских поколений - с тех пор, как замерла торговля Ти'арга с агхами. Только ближе к предгорьям всё больше попадалось сторожевых башен, которые росли здесь, как грибы после дождей, для защиты от ощетинившегося Альсунга. Призрак его жестокости вечно веял холодом из-за горных перевалов, угрожая спокойствию Академии, уединённых замков и благоустроенных, нежившихся в довольстве маленьких городков. Половина из этих башен, впрочем, была разрушена в последнюю войну, и теперь они стояли нелепыми каменными грудами, наводя тоску на любого путника.
   Альен и Бадвагур шли пешком: раздобыть лошадей не удалось, потому что показываться в Овражке было слишком рискованно. Кроме того, у Бадвагура, как у всех агхов, с лошадьми были сложные отношения, далёкие от взаимной симпатии. Тем не менее, ночью Соуш привёл им мохноногого рабочего коня - старую, облезлую клячу, которую они определили под поклажу; с рассветом следующего дня, покончив с короткими сборами, двинулись в путь.
   Сначала Альену было не по себе: покинув привычное окружение Домика и леса, он ощущал себя почти голым. Широкий тракт тянулся на север, то и дело ныряя на холмы, которые становились всё выше по мере приближения к угрюмым громадам гор, увенчанных снеговыми шапками - совсем небольшими в это время года, но упрямо не желающими таять. Время от времени моросили мелкие дожди, а по утрам серые очертания гор терялись в тумане. Потом он расступался, и Альен уже различал их морщины - выступы и тропы, скальные ступеньки, тёмные, узкие провалы меж каменных тел... Растительность становилась всё беднее, а последнее обработанное поле встретилось на четвёртый день дороги. Трава стала жухнуть с удвоенной скоростью, словно отравленная незримым ядовитым дыханием, а кричащие стаи птиц, казалось, выводили на небе чернилами: "Скоро осень".
   Впрочем, когда они достаточно отошли от Овражка, Альен вздохнул свободнее. Здесь никто уже не знал его в лицо. Редкие встречные фермеры, везущие ранние овощи и сыр из козьего молока в окрестные замки, и группки торговцев, тоже ехавших с нехитрым скарбом на юг, с подозрением поглядывали на человека и гнома, бредущих бок о бок, но дело взглядами и ограничивалось. Народ в северном Ти'арге был не то чтобы нелюбопытным, но достаточно терпимым: живя по соседству с Альсунгом и во внешне незаметной, но всегда ощутимой близости с вольнодумной Академией, он всякого навидался и наслышался. Агхи же, как объяснил Бадвагур, иногда всё-таки попадались в этих местах, хотя с годами - реже и реже. Выкованное ими оружие и добытые в горах камни по-прежнему дразнили людскую алчность, заставляя ти'аргцев жертвовать зерном из своих амбаров, а ещё мёдом и льном. Однако среди агхов визиты "вниз", к людям, всё чаще расценивались как нечто презренное, а хлеб и мёд заменялись мясом и шерстью горных животных.
   На ночь они иногда останавливались на постоялых дворах или фермах (Бадвагур платил крошечными, как капли крови, рубинами из толстого кошелька), а когда их не оказывалось рядом - спали под открытым небом, благо ночи ещё были не слишком холодными. Дни тянулись медленно и скучно; Альен любил осень, но сейчас его грызла печаль, тревога и даже нечто похожее на муки совести - за Нитлота и положение в Овражке. Единственным, что отвлекало его от мрачных мыслей, были редкие беседы с Бадвагуром (вообще-то очень молчаливым) да странные слухи, которыми полнился каждый услышанный разговор.
   Слухи попадались разные - правдоподобные в большей или меньшей степени, но одинаково зловещие. Рассказывали о падежах скота и болезнях земли, о новых, незнакомых паразитах в деревьях и порченой воде в колодцах. О том, что умер король Альсунга, а значит - быть скоро новой войне, а значит - в Ти'арге снова подскочат налоги и другие, менее официальные поборы. О том, что от Дорелии и далёкого Феорна, её марионетки, нечего ждать помощи, и что паломники из Минши, принёсшие на материк культ Прародителя, всё стекаются к Белому Камню и кричат жуткие речи о конце света; о кровожадных тенях и призраках, и беспокойных духах из лесов, гор и воды, что крадут детей и нашёптывают нечистые мысли. А главное - что учёные из Академии, несмотря на весь их хвалёный разум, забыли о них, простых людях, и не спасут ото всех этих бедствий. Проще ждать помощи от Отражений из закрытой Долины в Дорелии - так заявляла одна громкоголосая статная фермерша, чей сын ушёл туда постигать магию. Альен смотрел на неё с интересом, пытаясь угадать черты лица и природу Дара её сына (вдруг они знакомы?..) - но, конечно, мог лишь строить догадки.
   Суть всех слухов сводилась к одному: гармония Обетованного разрушена, всё идёт не так. С одной стороны, Альен не был готов относиться к ним совсем уж серьёзно, ибо когда и где жили люди, не говорившие такого?.. С другой - это слишком уж отливало его собственной жизнью и следами его тёмной магии, которые пульсировали вокруг, подобно невидимой липкой паутине, где уютно было ему одному...
   Однажды, в один из первых вечеров их странного похода, Бадвагур и Альен сидели возле костра, захваченные врасплох подступающей темнотой. Искры летели в небо, отливая то зелёным, то пронзительно-жёлтым: чтобы огонь разгорелся быстрее, Альен применил магию. Теперь он сидел спиной к обочине тракта, вытянув гудящие от усталости ноги поближе к пламени и смазывая травяным бальзамом наработанные ходьбой мозоли. Дряхлый конь пасся неподалёку, без особого рвения пережёвывая редкую жухлую траву. Глядя на коня, Альен усомнился в том, что он потянет путь через горы - вполне возможно, придётся его отпустить.
   Словно отвечая на его ленивые, неповоротливые мысли, Бадвагур завозился по другую сторону костра - поворошил хворост. Потом запустил руку в вещевой мешок; Альен ожидал увидеть лепёшку или кусок сыра, который они совместными усилиями выторговали днём у сварливой фермерши - настолько несговорчивой, что у некроманта уже возник порыв применить к ней чары внушения. Однако вместо этого Бадвагур извлёк кожаный свёрток и со своим обычным безмятежным видом принялся раскладывать что-то на земле. Заинтересованно наблюдая за ним, Альен смотрел на необычные, тонкой работы металлические инструменты - разных размеров резцы, широкие лопаточки, какие-то свёрла... Все они содержались в безукоризненном порядке и, отполированные, блестели у огня не менее ярко, чем прекрасные агховы доспехи.
   Он кашлянул, надеясь вызвать Бадвагура на разговор, но тот с такой любовью был поглощён своим занятием, что никак не отреагировал.
   - Что это... - и тут голос Альена пресёкся, и что-то противно сжалось в животе. Последние отблески багрового заката сразу показались зловещими, а в агхе теперь раздражало всё, вплоть до роскошной бороды... Следом за инструментами из свёртка появилось нечто совсем неожиданное.
   Статуэтка - маленькая, не больше человеческой ладони, но высеченная с таким поразительным искусством, что он бы сразу определил: работа не человеческая. Стремительная, опасная чёткость линий, изощрённость изгибов, замерших в черноте блестящего камня - такой непроницаемой, чернее ночи вокруг, чернее силуэтов гор. Нагло раскинутые крылья, чуть заброшенная назад гордая голова - как у змеи, но разумной, - гибкость хвоста, где прорезана каждая чешуйка...
   Дракон. Совсем как из сна-воспоминания Фиенни - только не красный и не огромный. Жар пламенного дыхания, залитая кровью половина небес... Альен зажмурился. Последнее из сознания Фиенни, к чему тот его подпустил - скорее всего, ненароком. Последнее перед тем, как он увидел его остановившееся глаза, его неподвижно распростёртое тело, безупречное в почти мраморной завершённости.
   - Волшебник!.. - Бадвагур, оказывается, тряс его за плечо; Альен, с трудом узнавая, скользнул по нему мутным взглядом и попытался снова дышать. - Всё хорошо, друг? Что с тобой?
   "Друг"?.. Это что ещё за новости? Просто вырвалось или?..
   Альен решил тактично притвориться, что ничего не заметил, и поспешно отвёл глаза.
   - Что это? - спросил он наконец, осознавая, как глупо это звучит. - Дракон?
   - Ну да, - несколько успокоившись, Бадвагур отодвинулся и с благоговением провёл по статуэтке чутким мизинцем - по тому участку, который, видимо, считал незаконченным. - Одна из лучших моих работ. Сижу над ним вторую луну. Нравится?
   Последний вопрос агх задал нарочито небрежно, как бы мимоходом, но Альену было очевидно, что он взволнован. Даже не идеальной чистоты щёки, и обычно довольно румяные, теперь напоминали те яблоки, из которых в Дорелии готовят чудный сидр.
   - Да, очень, - признался Альен, хотя его чувства были куда сложнее. Скрывать нечего - он был восхищён работой, этим диковатым сочетанием тонкости и мощи, невероятной для камня пластикой. И как-то сразу догадался (у него всегда было чутьё на такие вещи), что это не просто усердие, меткий глаз и умелые руки мастерового. Нет: у Бадвагура был собственный дар, пронесённый через жизнь, наделяющий невероятным счастьем и столь же невероятной болью. Однако в то же время Альен не мог заставить себя смотреть на статуэтку без неприязни и, чтобы не обидеть агха, предпочёл вообще не смотреть на неё. Так долго, как только получится.
   - Спасибо, - Бадвагур взялся за самый крошечный резец и, сощурившись, занялся какой-то непокорной чешуйкой. Дракона он разместил прямо на колене, придвинувшись почти вплотную к костру - ясно было, что ему не привыкать к работе в полевых условиях. Альен впервые видел такого неприхотливого резчика по камню... Впрочем, если подумать, он их толком и не встречал, резчиков. Самовлюблённые кезоррианские скульпторы, в руки к которым попадал только лучший мрамор и лучшие натурщицы, вряд ли шли в счёт.
   - Ты давно этим занимаешься? - осторожно спросил Альен, размышляя, как бы подступиться к теме драконов.
   - С тех пор, как себя помню, - спокойно отозвался Бадвагур. И что-то в его тоне подсказывало, что это не преувеличение. - Вечно возился с камнями - ещё когда борода не выросла... Ты бы видел наши храмы, волшебник, великие храмы Гха'а, высеченные в скалах, или каменные лики в пещерах, которым тысячи лет... Я мог смотреть на них хоть с утра до вечера, - он мечтательно улыбнулся, не прекращая редких и точных движений резцом. - Другие не понимали меня. Смеялись, говорили: чудак или заносчивый... А мне не надо было ничего, кроме камня, - он умолк, будто не уверенный, вдаваться ли ещё в подробности, и потом всё-таки добавил: - Мать просто кричала на меня, всегда кричала - больше, чем на братьев. Наверное, она меня стыдилась. А отец...
   - Отец хотел видеть тебя другим, - подсказал Альен, радуясь приступу агховой откровенности. Слишком уж ему всё это было знакомо.
   - Точно. Делающим что-то... полезное. Кузнецом, или лекарем, или строителем, или воином, как мой старший брат... Потому меня и отправили к тебе, волшебник, - раздался уже привычный Альену смешок, но на этот раз невыразимо горький. - Как... кхилиру. Отщепенца. Мне всегда нравилось бродить по ровной земле, учить людские языки... Я мечтал путешествовать - и, дурак, говорил об этом, а нужно было молчать, потому что это позор, нелюбовь к родным горам... Далеко хотел, - рука агха замерла, и он теперь смотрел в пламя, явно видя там что-то своё. - Дальше на юг... И, может, даже за море - посмотреть, что есть в мире, кроме Обетованного. Что-то ведь должно быть.
   - Должно быть, - эхом откликнулся Альен, всё думая о сне Фиенни. - А сейчас?
   - Сейчас?..
   - Сейчас ты уже не мечтаешь об этом?
   Точно очнувшись, Бадвагур вернулся к работе.
   - Да что сейчас... У меня есть камень и инструменты. Мне этого довольно... Если захочешь, покажу тебе другие свои работы, - предложил он, и Альен угадал в этом знак высшего доверия. Он благодарно кивнул, но отвлечься не мог ни на секунду.
   - Бадвагур... Этот дракон. Откуда ты взял образец? То есть... Я когда-то изучал древние рукописи, - он постарался очистить голос от всяких эмоций помимо интереса, - и нигде не встречал таких точных изображений.
   Бадвагур странно посмотрел на него и почему-то долго не отвечал. Разошедшийся огонь алчно лизнул подошву его сапога, но в рассеянности он этого даже не заметил.
   - Под горами хранятся книги и свитки, древнее которых ты и представить не можешь, волшебник, - сказал он, и в этих словах скрывалось нечто больше обычного гномьего бахвальства. - Тех эпох, когда в Обетованном ещё не было подобных тебе.

***

   Той ночью Альен неспокойно спал: впервые за долгое время ему снился Кинбралан. Его угрюмые стены и нескончаемые запутанные коридоры, паутина на фамильных портретах, огромный дубовый шкаф в старой гостевой спальне, где они с Алисией шептали друг другу страшные истории, пока тонкие стёкла дрожали от зимних ветров... Снился тенистый запущенный сад, и щербинки на лакированной мебели, и дряхлый сонный дворецкий, вечно бормочущий что-то во время семейных обедов. Снился запах черничного пирога, любимого у леди-матушки, который доносился с кухни по праздникам, и затхлый запах подвалов, где тихо ржавели доспехи и мечи лордов-предков.
   В этих снах было пусто и холодно - совсем как у обочины Старогорского тракта, где он лежал теперь, завернувшись в мешковину и плащ, подтянув колени к груди, чтобы хоть как-то согреться.
   Альен открыл глаза от подозрительного шороха - и сначала решил, что сон продолжается. В воздухе над костром, точно порождение ночных фантазий, застыло существо, красотой превосходящее всех, кого он когда-либо видел. Невозможно было понять, какого оно пола - но это казалось ненужным, лишним, ибо при одном взгляде всё внутри замирало от восхищения, затопленное лучезарным светом. Огромные глаза сияли на серебристом лице - ярче переливчатых самоцветов на поясе Бадвагура. Тонко очерченные губы изогнулись в улыбке - так улыбается мать, прижимая к груди младенца. Очертания тела терялись в складках белых одежд: такая красота была выше собственной оболочки, выше всего выразимого. За спиной создания медленно колыхались большие белые крылья; Альена изумился, как это Бадвагур не слышит их шума почти прямо над собой...
   Но и это скоро стало неважным: восторг затопил его так, что глаза постыдно защипало, и он поднялся навстречу дивному существу. И тут - как оскорбление для глаз - заметил кинжал в полупрозрачной руке. Вполне реальный кинжал, с богато отделанной рукоятью и отлично заточенным лезвием. Под ту же улыбку и тот же упоительный шорох крыльев он был занесён над Бадвагуром.
   Альена словно толкнули в грудь - таким сильным было разочарование. Мгновенно очнувшись от грёз, он кинулся к костру, собирая силы для заклятия...
   - Уходи! Убирайся! - крикнул он на языке Отражений; существо, казалось, только что увидело его и опустило оружие, вопросительно склонив голову набок. - Прочь! - он весь сосредоточился на одной мысли и прочертил в воздухе знак молнии - так быстро, как только мог. На кончиках пальцев заиграл знакомый покалывающий разряд, наливаясь угрожающей силой. - Прочь, или я уничтожу тебя!
   Альен совсем не был уверен, что простой молнии будет достаточно, но на что-то более надёжное просто не хватало времени. Бадвагур преспокойно перевернулся на другой бок и возобновил храп. Альен шагнул к костру, выбросив кисть вверх; сердце у него колотилось так, что стало больно дышать.
   Почему-то он догадался, что это именно то, о чём твердили агх и Отражение. По своей воле прекрасное и отвратительное - переменчивое, как воды Реки Забвения. Порождение Хаоса.
   А ещё - порождение его колдовства. Его неизбывной боли.
   - Как скажешь, хозяин, - покорно прожурчало крылатое существо, не прекратив улыбаться. А потом беззвучно растаяло в темноте.
  
  
   Дорогие читатели, полную версию романа можно прочитать по ссылкам:
  
   https://www.litres.ru/uliya-pushkareva/teni-i-zerkala/
   https://www.dreame.com/novel/qB31EZxjmHMXOEceg8u1uQ%3D%3D.html
   https://litmarket.ru/books/teni-i-zerkala
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

242

  
  
  
  
Оценка: 7.46*13  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"