Пустовит Марина Викторовна. Game Over

Она держала в руках на коленях черный чехол от КПК, слившийся с черными кожаными без пальцев перчатками; на пальце выделялось только тонкое серебряное кольцо, отливающее зелёным. Я напряг зрение и разглядел мельчайшие камешки изумрудов, вкраплённые по всей внешней стороне кольца. Внутренняя поверхность, поблёскивающая еле видным краешком, была вытерта и отполирована незагоревшей полоской тонкого безымянного пальца.

Она вся была загорелая, как будто только с юга, с моря; при взгляде на неё веяло солёным и прохладным, жареным и спиртным. Мне было прекрасно видно, что она никогда не бывала на море - это почему-то всегда очень заметно, и бронзовая краска разливалась не дальше рукавов рубашки, черных джинсов и бесчисленных браслетов. Черный, осиновый, дубовый, березовый, кленовый, ясеневый, красный, лакированный, стертый, бурый и светло-бежевый - все эти цвета в загадочном хаосе перемешались на её запястьях, облекшись в небольшие шарики и волшебным образом нанизавшись на перепутанные белые нитки.

Она смотрела в окно, не поворачивая, впрочем, головы, оставив её в изящном и гордом полоуобороте и полностью открыв глаза. Несмотря на яркий свет, зрачки её были сильно расширены и вряд ли видели заснеженные кустики, мелькающие между блёклых деревянных избушек. Черный провод прихотливой змейкой вился от плеера, проползал мимо ключиц и заглядывал в уши, оставляя там легкий отшум ритмичного industril. Я ловил его, даже не вслушиваясь, сквозь раскатистый рокот автобуса.

Черное кожаное пальто было небрежно полурасстёгнуто, открывая вид на теплый апельсиновый свитер, магнитом притягивавший взгляд. Уютное длинное горлышко, пушистыми складками светившееся сквозь черный ворот, невыносимо напоминало о горячем кофе и теплой пыли метро.

Вся её поза казалась какой-то собранной, как у пантеры перед прыжком, но у пантеры охотящейся, спрятавшейся, знающей, что ей не замечают и не заметят ещё долго. Плечи были не до конца опущены; руки, лежащие на коленях, предупредительно крепко держали КПК, свободно расположившиеся ноги прочно упирались в пол, полусползшая сумка на ухабах даже не шевелилась, расслабленные уголки губ подчеркивали напряженную, застывшую шею. Она как будто построила себе прочный каркас, убежище, логово, и укрепила его, чтобы не упал, не сломался и не попортился во время её отсутствия. Сама она была, видимо, где-то не здесь; только волосы, остриженные неровными клочьями наподобие лесенки и довольно давно, легко шевелились от незаметного оконного ветерка, а может и не от оконного. Судя по их шёлковому блеску, дубово-каштановые пряди были любимы хозяйкой и наверняка сопровождали её в странствиях.

400-ый автобус завернул вправо и плавно пошёл под мост; на повороте затормозила вишнёвая иномарка, сварливо, но терпеливо мигающая на правый же поворот, помедлила и пристроилась за нами.

Через десять минут я совершенно случайно уже на улице столкнулся с ней плечом и оказался буквально нос к носу с прядкой её волос. Она вздрогнула, мельком заглянула сузившимися зрачками мне в глаза и молниеносно отшатнулась, одновременно делая неуловимый жест головой, скрывающий лицо пологом волос. Я успел заметить испуг и отчаяние; я загородил ей дорогу и спросил:

- Что вы?..

Она еле уловимо дернулась, несколько раз нерешительно приподнимала взгляд, потом медленно и долго взглянула на меня из-под длинной рваной чёлки.

Она подняла лицо, заглянула глубже, чуть даже приподняв подбородок, движением головы откинула волосы со лба и опять её опустила.

Мы помолчали. Я просто не хотел никуда идти, а она, видимо, этого и не ожидала. Потом она без предупреждения спросила:

- Вы боитесь смерти?

Я растерялся от неожиданности и ответил предельно честно:

- Да, нет, не знаю...

Она ещё помолчала, потом назвала своё имя и попросила перейти на ты. Я пригласил её в кафе. Она спросила:

- Там людно?

Я ответил, что нет, это - самое безлюдное во всей России. Она согласно кивнула и пошла вперед. У кассы в метро она спросила, перекрывая шум дневной толпы:

- А где оно?

Я внимательно на неё посмотрел, дружески улыбнулся и таинственно промолвил:

- Секрет, - пряча лицо под предлогом археологических раскопок своей любимой сумки - в ней 24 кармана и практически нереально что-либо найти, особенно такую маленькую и незаметную на темном фоне вещь, как черный прямоугольник кошелька. Её пронзительный взгляд меня немного задел, тронул какие-то нездешние струнки моей души, отголоски которых теперь гуляли у меня в голове, задевая другие.

Мы вышли на синей Смоленской, завернули за угол; рассеянно миновали Макдоналдс и вышли на Арбат.

Я обожаю Старый Арбат. Я восторженно и благоговейно ступаю по его старым воспоминаниям, часами читаю надписи на плитках и тихо изумляюсь точности их рисунков. Я блаженно окидываю взглядом Вахтанговский театр, долго стою у афишной тумбы, трепетно разбирая потрепанные буквы. Я привык читать в переулках надписи "Цой жив" и как родным улыбаюсь музыкантам. Я никогда не обращаю внимания на фонтан, рестораны или пушкинский домик. Я обожаю скользить взглядом по всевозможным вывескам, будто все конторы Москвы решили урвать себе здесь кусочек, и обычно сворачиваю налево - в тот переулок, где всегда стоят машины. Там есть маленькое трёхэтажное кафе, оформленное по-домашнему громоздко и уютно. Там стоят разнокалиберные столы, покрытые прямоугольником стекла, на случай если посетитель захочет оставить записку; на них отвечают - улыбаются, ставят бесплатную чашку чая, холодного лайма или кофе с вишнёвым ликером, крошечную, но приятную. Вокруг столов по стенам расставлены разномастные диваны, стулья, пуфы, какие только есть на свете. На полу лежит толстый теплый оранжевый ковёр, а обувь оставляют в старинных буфетах, проходя в носках, но с пальто. Только на третьем этаже там темно-синяя, строго круглая комната с плотным ковром, изображающим звездное небо. На потолке - множество светильников в форме месяца, а по стенам и вдоль стен - шкафы до потолков, набитые книгами. На каждом пятигранном столе стоит бронзовый канделябр с электрическими, правда, свечами, а если столик стоит у окна, свет от свечей отражается в густеющих сумерках и в чашке с латте.

В этот раз я наслаждался Арбатом особенно остро, периодически совершенно непроизвольно пробегая взглядом по её лицу. Она вызывала во мне странное чувство ясного и в то же время непостижимого восприятия мира, как бы смешанного из детской непосредственности и взрослого знания и раздумья о жизни, цели, смысле. Я чувствовал легкую рябь реальности, завихрения вокруг её фигуры, означающие, наверно, действительность и динамичность её существования вообще, и внутри, и вне границ этого мира, вне его системы координат. Из-за этого знакомый до последнего камешка, до последнего значка, до последней ноты Арбат пытался мне показаться таким, каким он казался ей. Это было настолько непривычно для моей достаточно статичной натуры, что передо мной неясно и ярко мелькали невероятные фантазии, больше похожие на перспективы; впрочем, под влиянием её странных серых глаз, глубоких как небо, я бы, пожалуй, сказал наоборот...

Я, правда, чувствовал некоторое превосходство, преимущество перед ней, потому как для меня переплетались чувства новые и старые, а у неё были только новые. Позднее я понял, что старое для неё имеет лишь фактическое значение как для существа, проживающего не столько одну длинную жизнь, сколько множество лоскутов, связанных уже внутри неё логически, а не последовательно.

Она долго возилась со своими сапогами, прислонившись спиной к буфету и склонив в профиль голову с покрывалом волос, и напомнила мне ангела. Несмотря на черную одежду - с белыми крыльями. Впрочем, у меня было смутное сомнение, что её нельзя описать двумя цветами - черным, белым и их оттенками. Никакой оттенок серого не смог бы полностью описать её внутренний мир. Он был заключен в огранённый алмаз и тщательно завернут в плотную серую тряпку, и при развороте каждой новой грани цветной луч слабо просвечивал сквозь серую ткань. Я так и не понял, какого точно цвета её чистые серые глаза.

Мы с чувством исследователей-первооткрывателей, вступающих в джунгли, вошли в зал и сначала по довольно широкой каменной, а затем по узкой винтовой лестнице поднялись на третий этаж. Она долго бродила между стеллажей, по кривой и небезопасной траектории огибая столы, а я ждал её за столиком и смотрел ей вслед, с некоторым неприятным чувством ожидая, какую книгу она предпочтёт беседе со мной. Когда она вернулась и уселась, втаскивая сумку с собой в громоздкое синее плюшевое кресло, и начала активно в ней копаться, периодически забывая, что ищет, я как-то сдавленно и чуть смущенно улыбнулся, но отвернулся к окну и усилием воли быстро стер её с лица; когда я повернулся, она уже достала какую-то матово-дубового цвета книжку и гелиевую ручку и что-то писала. Подняв глаза, она впервые улыбнулась и принялась писать дальше. Надо сказать, она зорко и систематически следила за мной всю дорогу, предельно концентрируя свою рассеянную и мечтательную натуру и умело скрывая досмотр; я заметил его лишь сейчас по тому, как она на меня посмотрела.

Дождавшись, когда она полностью погрузится в рукопись, я достал из кармана мобильник и включил свою любимую Ocean Battle. Она рассеянно подняла глаза, глянула в окно, чуть повернув голову, заметила у меня в руках мобильник. Её реакция меня ошеломила: я даже толком ничего не понял.

Во всей её фигуре отразилось критическое напряжение готовой порваться струны, она молниеносно выхватила у меня телефон, скользнула глазами по экрану, подняла ко мне изменившееся лицо и твердо сказала:

- Это мой мобильник.

Я как парализованный смотрел в её лихорадочные, тоскующие и радостные глаза и не мог ничего возразить. Мне даже не пришло этого в голову... Она повторила:

- Это мой телефон, - и безвольно откинула голову. Я рванулся, опрокинув кресло, схватил её за руку и стал считать пульс... и только через полминуты понял, что это кровь стучит у меня в висках, а мои холодные вспотевшие пальцы не чувствуют ни биения... Я диким, неверящим взглядом посмотрел ей в лицо и не увидел глаз... Они были закрыты. На экране мобильника мигала надпись "Game Over".

Я в полубессознательном состоянии благоговейно уложил её руку на подлокотник, поднял кресло, осторожно сел в него и зачем-то придвинул к себе книжку, почти уронив ручку на пол.

Посмотрел на обложку.

"Ежедневник".

Я открыл и начал читать.

07. 01.1995.

Мне теперь пять лет. Мама подарила мне ежедневник и я в нём пишу. Я очень умная для своих лет: я читаю считаю и красиво пишу без ошибок. Сегодня мне подарили трёх фарфоровых кукол и коробку конфет. Я очень люблю шоколадные конфеты.

07.01.1998.

Мне восемь лет. Я уже полтора года учусь в школе. Мне там совсем не нравится: там слишком много народу, там заставляют понимать и отбирают фарфоровых кукол. Мне больше нравится, когда желтые кленовые листья падают за окном на первом этаже. Я попробую рисовать.

III

07.01.2001.

Мне одиннадцать лет. Сегодня произошёл какой-то кошмар. Моему брату купили компьютер, он уже совсем взрослый, учится в институте, и ему можно. Но он сразу же пошёл и накупил "игрушек" для компьютера и весь мой день рождения сидел их устанавливал. Меня он в комнату не пускал, сказал, что завтра пустит. Но когда оттуда выходила мама с пустой тарелкой, я глянула в щёлку и увидела яркий экран, какие-то движущиеся фигурки на фоне ночи и искусственной луны и странно освещённую спину брата. Из кухни показалась мама с чаем для брата, я убежала в другую комнату, успев услышать его возглас: "Ну и сложная же игра!" Сразу после этого раздался дикий крик, отдалённо похожий на мамин, я вздрогнула и побежала туда. Брат лежал на опрокинутом стуле без признаков жизни, а на экране светилась зелёно-черная надпись "Game Over"... Мне страшно. Что значат эти странные слова? Мама, мне страшно! Я не хочу ложиться спать!

07.01.2002.

Мне двенадцать лет. Я учу английский язык и уже знаю, что значат эти странные слова: "Game Over". Но от этого они не кажется мне менее странными.

После похорон брата я долго боялась подходить к компьютеру, но потом решила доказать себе, что не боюсь, и с тех пор играю на нём каждый день, и это вовсе не так страшно, как мне казалось. И совсем безвредно.

Мои одноклассники почему-то часто умирают. За этот год у меня сменилось 10 или 11 соседей. Мне даже надоело выражать это дурацкое соболезнование, которого я не понимаю. Моя мама постоянно плачет и хочет перевести меня в другой класс.

Мама опять плачет, а я сижу и смотрю на дождь, льющийся по окнам. Сегодня у меня нет дня рождения. Вчера умер мой дядя.

07.01.2003.

Мне тринадцать лет. Я поняла, почему умирали мои одноклассники. Меня не переводили в другой класс - перевели всех уцелевших, их было около 8. Меня теперь учат учителя, никогда не играющие в компьютерные игры.

Ведь это я их убивала. Я на них смотрела.

07.01.2004.

Мне четырнадцать лет. Я теперь знаю всю правду о себе, и самым страшным мне кажется то, что я уже с ней смирилась.

Если я посмотрю на человека, он умирает, когда выходит их компьютерной игры; если я смотрю ему в глаза или вижу игру, в которую он играет или будет играть, он умирает, как только проигрывает. Ну и если выходит из игры, тоже умирает. Я хожу по улице, тренируясь расширять зрачки - тогда я не вижу людей, и они не умирают. Я очень боюсь кого-нибудь убить. Я учусь уже в девятом классе, только класса нет. Я везде одна.

Мама умерла... Она слишком много плакала, и папа с тех пор со мной не разговаривает и видеть меня не хочет. Только оставляет мне много денег. Как будто они мне нужны...

VII

07.01.2006.

Мне шестнадцать лет.

Этот возраст мне напоминает галантный век, замки, рыцарей, прекрасных дам и турниры, которые из-за них устраивались. Вот бы в честь меня какой-нибудь кронпринц, дофин или герцог, или хоть рыцарь без страха и упрёка устроил турнир или даже стихотворение спел, подыгрывая себе на лютне и теряясь среди дымных отблесков жарких факелов на толстых и закопчёных стенах... Я вижу эту картинку, но только закрыв глаза.

Теперь я знаю, что моё правило распространяется на мобильники, КПК и вообще любые электронные игрушки. Опять похороны, опять плач, опять соболезнования. Как я хочу, чтобы это когда-нибудь кончилось!

Я хожу по улицам практически вслепую. Притом что я люблю гулять. Я сижу в подвальных кафе, не различая стен и стульев, всегда слушаю плеер и без страха смотрю только на небо.

Я страшно боюсь убить хорошего человека, который мог бы быть моим другом, отличного от тех безлицых и безличных детей, которых я убивала раньше. Я просыпаюсь каждый день в пять утра с криком и иду пить кофе.

Но я молчу... Другой жизни мне и не могло быть дано... Не могло...

... Мне бросилась в глаза беглая запись гелиевой речкой, помеченная сегодняшним числом. Я придвинул дневник ближе и с полуосознанной жадностью начал читать.

07.01.2007.

Мне семнадцать лет.

Сегодня в автобусе ко мне привязался забавный парень...

... Сегодня в автобусе... Насколько волшебно звучит эта безответственная фраза...

Он сам виноват. Он слишком хотел заглянуть вглубь колодца и в результате туда упал. Я случайно заглянула ему в глаза и с замиранием сердца (в обоих смыслах) поняла, что это тот, кого я боялась убить, и даже больше... в перспективе, что-ли...

Мне с ним хорошо. Не важно даже где, неважно, что он говорит; важно, что только что он улыб

Несколько минут или несколько часов я тупо смотрел на росчерк, который начертила отлетевшая ручка. Отлетевшая, когда...

Я посмотрел на свой мобильник. Надписи уже не было, экран вообще не светился. Я как бы невзначай задел его локтём, медленно взял в руки и пристально рассмотрел мигающие зелёные буквы. Мне пришлось поднести его к самым глазам, фигуры резко расплылись, и я почти ничего не видел. Потом я машинально размахнулся и швырнул его в окно.

Хоровод осколков закружился в ночном воздухе искрящейся спиралью, и в одном из них я разглядел своё отражение. Зрение обострилось, захотелось вдохнуть полной грудью.

На лестнице послышались шаги, и в проёме показалась хрупкая девушка. Я ясно видел её достаточно крепкую и высокую фигуру и вполне сильные руки, но всё равно она была хрупкой - эти невероятно тонкие запястья и ироничные мечтательные глаза глубокого темно-серого цвета заставили меня проникнуться к ней искренней нежностью, и когда она, улыбаясь совсем не профессиональной улыбкой, спросила:

- Чего прикажете, сударь? - я ответил ей тихо:

- Лист синей бумаги, милая, и жёлтый карандаш.

Она кивнула и ушла.

Я с наслаждением распахнул створки, выглянул и высунулся по пояс, жадно дыша свежестью и морозом. Над домами стояла красивая, полная, лимонно-мятная луна. На мостовой далеко внизу лежал мой погасший навсегда мобильник в луже голубовато-стеклянных осколков. Я забрался на стол, сунул в карман дневник. Рассеянно пошарил по карманам пальто и добавил туда ручку. Полюбовался своими пушистыми голубыми носками. Молча поприветствовал луну и шагнул ей вслед.

PostScriptum. Когда девушка вошла в комнату, она не застала там никого. Только окно было разбито и распахнуто. Девушка подошла к столику, осмотрела его и, не заметив осколков, высунулась в окно. Полная луна смотрела на неё хищно и добродушно, девушка даже поёжилась от такого взгляда. На мостовой под окном лежали осколки разбитого стекла и чей-то мобильник, явно летевший вместе с осколками.

Девушка нырнула обратно, задумчиво осмотрела комнату. Потом нажала на выключатель, подошла к столику, взяла бумагу и карандаш и нарисовала разбившуюся луну. И вышла, оставив лист на столе у открытого окна.

Оставить комментарий © Copyright Пустовит Марина Викторовна (kinkreu@epage.ru) Размещен: 30/08/2011, изменен: 30/08/2011. 20k. Статистика. Рассказ: Проза Сказки		Ваша оценка:
Аннотация: Короткая сказка, яркий отрывок, узелок, завязавшийся и развязавшийся в течение одной случайной встречи. Парень едет в автобусе и замечает, что одна девушка выделяется из толпы пассажиров. Он решает познакомиться, когда автобус приезжает на конечную остановку. Что было дальше - читайте сами.

Пустовит Марина Викторовна : другие произведения.

Game Over