Реальное событие и его образ, сформированный в общественном сознании под влиянием политической пропаганды - очень разные вещи, зачастую далеко отстоящие друг от друга. И пока существует деление людей на изолированные группы - племена, народы, классы и государства - изменить это вряд ли кому удастся. Каждое замкнутое сообщество будет формировать свою картину чёрно-белого мира, в котором враг подл и коварен, союзник милосерден и добр, а собственный лидер мудр и прозорлив. Таким образом, правда и справедливость всегда будут пребывать на стороне тех, кто повествует о событиях.
Однако такое положение дел не может длиться вечно. Проходят месяцы, годы, десятилетия... Текущая реальность становится историей, вчерашний враг - союзником, а прежний друг - врагом. Политические выгоды от сотворённого некогда мифа постепенно сходят на "нет", а неудобства возрастают. Но к этому времени растиражированный пропагандой образ живёт уже своей, отдельной от реальности жизнью. Сформировавшись в людском сознании, он всё больше влияет на общественное бытие, смещая акценты восприятия действительности и мешая принятию верных политических решений.
В конце концов, общество осознаёт необходимость беспристрастного взгляда на прошлое, хладнокровного и скрупулёзного его изучения. Особенно это касается событий, которые коренным образом изменили историю крупнейших стран и народов. Одним из таких ключевых факторов нашего недавнего прошлого стали репрессии предвоенного периода, оказавшие огромное влияние на политическое развитие России. Их кульминации, "Большому террору 1937-1938 годов", посвящены десятки тысяч книг и статей, изданных по всему миру огромными тиражами.
К сожалению, большинство публикаций страдает тенденциозностью. Что характерно, сильным "смещением акцентов" грешат не только зарубежные, но и отечественные авторы. Чувства и эмоции часто подавляют в них стремление к объективному анализу. И это не случайно. Выжившие узники ГУЛАГа и дети расстрелянных "врагов народа" все эти годы воспринимали попытки хладнокровного исследования эпохи "Большого террора" как оскорбление своих чувств. Не менее эмоционально реагировали на "неуместные" порывы учёных и представители противоположной стороны. Те, кто во время репрессий писал доносы и голосовал на собраниях за расстрел "бешеных собак", бурно протестовали против любых попыток "покопаться в прошлом". В результате общественное сознание до сих пор питается разного рода мифами, многие из которых не выдерживают даже поверхностной критики.
Хотя в научный оборот давно вошли официальные данные статистики смертных приговоров [1], в соответствии с которыми за два года "Большого террора" высшую меру наказания по 58-й статье Уголовного Кодекса получили 682 тысячи человек, а всего с 1922 по 1940 годы к расстрелу было приговорено 749 тысяч, многие историки, политики и публицисты продолжают произвольно завышать число погибших. Некоторые (Николай Тимашев, Наум Ясный, Анри Бергсон, Стивен Уиткрофт, Рой Медведев, Ольга Шатуновская) исчисляют жертв "сталинского" террора семизначными цифрами. Своеобразный рекорд поставил нобелевский лауреат Александр Солженицын, в одном из выступлений по испанскому телевидению рассказавший (со ссылкой на расчёты профессора Ивана Курганова) о том, что "...только от внутренней войны советского режима против своего народа, то есть от уничтожения его голодом, коллективизацией, ссылкой крестьян на уничтожение, тюрьмами, лагерями, простыми расстрелами - только от этого у нас погибло... 66 миллионов человек" [2].
Сторонники Сталина тоже не остаются безгласными. В последнее время всё чаще стали появляться статьи и книги, авторы которых пытаются доказать, что советская статистика приговоров, используемая для подсчёта жертв сталинских репрессий, приводит к сильному завышению количества погибших. Российский историк Сергей Кара-Мурза в одной из своих публикаций пишет, что "...число расстрелов заведомо меньше числа смертных приговоров... По отрывочным данным судить в целом нельзя, но... в первой половине 1933 года по закону о хищениях было приговорено к расстрелу 2100 человек, в 1 тысяче случаев приговор был приведен в исполнение, остальным заменен разными сроками лишения свободы" [3].
Некоторые идут ещё дальше, заявляя, что все официальные данные о жертвах репрессий были введены в научный оборот в годы "хрущевской оттепели" и "горбачёвской перестройки", а потому умышленно завышены в несколько раз, чтобы угодить "ярым антисталинистам", руководившим в то время Политбюро ЦК и правительством СССР. Эти авторы считают, что информация, доступная на сегодняшний день, не даёт возможности вести сколько-нибудь точные цифровые расчеты.
Обе полярные точки зрения отражают не саму прошедшую реальность, а лишь мнение о ней, сложившееся в определённых кругах и помогающее им в решении сиюминутных политических задач. Всякий раз, когда противникам власти нужно обвинить её "во всех смертных грехах", в ход идут рассказы о "кровавом 37-м годе", о десятках миллионов невинных жертв, о непоправимом ущербе, который репрессии нанесли народному хозяйству страны и генофонду нации. Сторонники усиления "властной вертикали" традиционно отвечают на это рассказами о политических и экономических достижениях "самого эффективного менеджера" [4]. А кроме того, в последнее время они всё чаще утверждают, что подавляющее большинство жертв "сталинского" террора было осуждено "за дело" и "по закону".
Таким образом, прожитые годы возвращаются снова и снова, не давая стране забыть о своей истории. Прошлое остаётся с нами навсегда, связанное с настоящим бесчисленными нитями причинно-следственных связей. Наверное, это даже хорошо... Ведь без осознания опыта ушедших лет невозможно полноценное развитие народа, да и каждой отдельной личности. Вот почему так важно вглядываться в пережитые события, пытаться понять и прочувствовать глубинные пружины исторических процессов, их экономическую и политическую подоплёку.
Репрессии 1928-1939 годов нуждаются в подобном осмыслении особенно остро, поскольку по поводу их исторической и институциональной основы учёные до сих пор не пришли к единому мнению. Одни считают массовые политические убийства закономерным следствием победы большевистской идеологии, и стараются выстроить единую "репрессивную цепочку" от первых жертв "красного террора" времён Гражданской войны до последних "диссидентских процессов" андроповского периода.
Другие утверждают, что все крупномасштабные репрессии на деле представляют собой лишь кульминацию "вызревания" того или иного неразрешимого конфликта, в данном случае - начавшегося ещё в царские времена. В соответствии с этой теорией, у подобного процесса всегда есть начало (так называемое "семя") малозаметное на фоне последующего грандиозного и кровопролитного результата. И для понимания сути репрессий обязательно надо рассматривать весь процесс целиком: его зарождение, постадийное развитие и критические точки - перекрестки, на которых ситуация заходила или искусственно "заталкивалась" в фатальный коридор "кровавой мясорубки". Это очень важно для определения стадии кульминации, когда репрессии достигают "пика" и одновременно исчерпывают себя (как способ решения политических проблем), поскольку после достижения кульминации система "выгорает", и в данном конкретном обществе повторение массовых репрессий становится невозможным.
Такой позиции придерживается, в частности, один из крупнейших историков нашего века Арнольд Тойнби, считающий, что "...меч репрессий, отведав крови, не может усидеть в ножнах". Иными словами, начав однажды массовый политический террор, практически невозможно пресечь этот процесс, пока он не пройдет кульминацию, поскольку на каждом следующем шаге неизменно появляются мотивы для нового, ещё более кровавого этапа. По этому сценарию шло развитие "судов над ведьмами и колдунами" эпохи Реформации, якобинского террора времён Великой Французской революции и советских репрессий 1920-х - 1930-х годов.
Подобная точка зрения особенно популярна среди современных сторонников Сталина, поскольку в этом случае он выглядит уже не организатором массового террора, а одной из многочисленных жертв естественного и непреодолимого исторического процесса, начавшегося ещё при предыдущих правителях. Человеком, потерявшим за годы репрессий множество родных и близких.
Некоторые историки и публицисты идут ещё дальше, утверждая, что на время "Большого террора" Сталин фактически утратил рычаги управления страной. Что власть на несколько месяцев перешла к группе наиболее влиятельных региональных руководителей (так называемых "красных баронов"), которые составляли большинство тогдашнего ЦК ВКП(б). Позиция крайне слабая, поскольку "лимиты" на репрессии регионалы запрашивали "в центре", у Сталина. А проводились эти решения в жизнь сотрудниками наркомата внутренних дел, над которыми "красные бароны" власти не имели... Руководил НКВД Николай Ежов, формально подчинявшийся главе правительства Вячеславу Молотову, а фактически - тому же Сталину. Так что, с какой стороны ни посмотри, репрессии - детище Сталина, воплощение его тайных планов и замыслов.
Но каких замыслов? Зачем ему понадобился "Большой террор"? Чтобы подавить сопротивление "эксплуататорских классов", как утверждала в те годы официальная пропаганда? Но причём здесь расстрелы десятков тысяч коммунистов? Партийных функционеров, уничтожаемых зачастую целыми райкомами? Может, Сталин хотел подавить оппозицию в рядах ВКП(б), избавиться от конкурентов в борьбе за лидерство? Но ведь к этому времени все прежние вожди были уже отстранены от власти. Они сидели "тише воды, ниже травы" и о борьбе против Сталина не смели даже мечтать. А может, он хотел удовлетворить своё больное властолюбие и установить режим личной диктатуры, как позже утверждал Никита Хрущев? Маловероятно, что для этого нужно было убивать такое количество народа. Хватило бы гибели двух-трёх сотен "знаковых фигур".
И хотя к настоящему моменту накопилось уже несколько десятков версий, в которых содержатся попытки объяснить, зачем понадобился Сталину "Большой террор", никто пока не смог дать исчерпывающего ответа на этот вопрос. Он по-прежнему висит в воздухе, вынуждая исследователей продолжать поиски истины. Историки и экономисты, журналисты и писатели, публицисты и политологи неустанно стараются раскрыть "тайну 37-го года". Предложенная автором книга - одна из подобных попыток. Удачная или нет? Об этом судить читателю...
Часть I. Провал идей НЭПа. Политические и экономические предпосылки массовых репрессий
Глава 1. Противоречивые итоги НЭПа: бесспорные достижения и неразрешимые проблемы
Довольно часто можно встретить утверждение, что НЭП изначально замышлялся как временная мера, своеобразная передышка перед новым наступлением партии на крестьян. Возможно, это и так. Но нельзя исключать и другой вариант... Опираясь на марксистскую теорию прибавочной стоимости, партийные лидеры вполне могли ожидать, что после введения НЭПа освобождённые от "империалистического гнёта" труженики быстро решат проблему экономической отсталости страны. Ведь, по расчётам Ленина, в царские времена степень капиталистической эксплуатации российских рабочих превышала 100% [5], и примерно на том же уровне помещики обирали крестьян.
Теперь, после победы революции, все финансовые средства, которые раньше присваивали себе "паразитические" классы, можно будет направить на "социалистическое накопление". Этого источника с лихвой хватит для возрождения российской (т.е. теперь уже советской) экономики. А целям её модернизации и перевода на современные рельсы должны будут послужить новые предприятия, создаваемые совместно с иностранным капиталом, который планировалось привлекаться в страну на условиях концессий.
Смысл провозглашённого Лениным в марте 1921 года на X съезде РКП(б) "союза рабочих и крестьян" состоял в том, что промышленность и сельское хозяйство должны помогать друг другу и развиваться одновременно, по схеме "экономического мультипликатора": когда поощрение трудящегося крестьянства вызывает рост урожаев зерна и другой продукции, а на вырученные от её экспорта деньги государство налаживает импорт сельскохозяйственной техники.
Предполагалось, что улучшение материально-технической базы крестьянских хозяйств вскоре вызовет увеличение их производительности и приведёт к дальнейшему росту выпуска сельхозпродукции, направляемой на внутренние и внешние рынки. Таким образом, города и армия будут обеспечены пропитанием, а страна сможет экспортировать зерно и технические культуры, получая взамен новые машины и оборудование для промышленности. В то же время излишки сельской продукции станут стимулировать развитие внутреннего рынка и позволят накопить новые средства, необходимые для дальнейшего развития народного хозяйства.
В обмен на то сырье, которое советские заводы и фабрики еще не способны обрабатывать, за рубежом будет закупаться техника для восстановления тяжелой промышленности, призванной обеспечить сельское хозяйство современными средствами производства. Постепенно от восстановления старых предприятий государство начнёт плавно переходить к строительству новых, аналогичных концессионным... Параллельно можно будет развивать и лёгкую промышленность.
Ленинская концепция НЭПа не случайно отрицала возможность развития только промышленности или только сельского хозяйства и неизбежного в этом случай ущемления (прямого или косвенного) одного другим как единственного источника экономического роста. Ведь пренебрежение интересами промышленности означало в данном случае неизбежное наступление на экономические права рабочих, основной политической базы пролетарской партии. А по пути индустриализации за счёт неприкрытого ограбления крестьянства в конце XIX - начале XX века уже шло царское правительство, и ничем хорошим для него это не закончилось.
К каким же результатам привели Россию шесть лет такого "одновременного" развития? Если смотреть только на цифры роста производства, то они говорят об относительном успехе. По сравнению с 1913 годом общий объём производства на заводах и фабриках в 1927 году увеличился на 18% [6]. Массовый сев промышленных культур привёл к тому, что объем сельскохозяйственного производства вырос на 10% по сравнению с довоенным периодом. В целом было восстановлено поголовье скота, за исключением лошадей. Их численность по сравнению с 1913 годом уменьшилась на 15% [7]. Но слабый рост конского поголовья, строго говоря, не мог считаться недостатком, поскольку уже во второй половине 1920-х годов лошадь в народном хозяйстве интенсивно замещалась механическими транспортными средствами: велосипедами, автомобилями, тракторами и т.д.
Однако, несмотря на эти обнадёживающие данные, первоначальная ленинская идея была ещё далека от реализации. Тот факт, что в 1927 году основные экономические показатели превысили уровень 1913 года, не мог скрыть целого ряда экономических и социальных проблем, ставящих под угрозу не только будущее НЭПа, но и само существование СССР. Так, к примеру, в 1926 году "товарного" зерна (предназначенного для продажи на рынке) страна производила вдвое меньше, чем в 1913 году. Крестьяне, за время Гражданской войны привыкшие к тому, как много всего можно выменять в городе на буханку хлеба, упорно не желали сдавать государству зерно. Установившаяся на хлебном рынке монопсония (монопольный диктат "привилегированного" покупателя - советского правительства) заставляла их усомниться в справедливости закупочных цен на зерно. В результате страна, в 1905-1914 годах экспортировавшая в среднем по 11 миллионов тонн хлеба в год, в НЭПовские времена практически не продавала его на внешнем рынке. Но это ещё полбеды... Теперь каждую осень остро вставал вопрос о продовольственном снабжении армии и городов.
Революционные лозунги ("Долой помещиков и капиталистов!", "Вся власть - Советам!", "Земля - крестьянам!") очень хорошо звучали на сельских митингах. Однако реализация их на практике быстро привела к переходу подавляющего большинства крестьянских хозяйств на единый (практически полностью натуральный) экономический уровень и затормаживанию социальной дифференциации на селе.
Разделы помещичьих угодий дали каждой крестьянской семье в среднем по два гектара пригодной для обработки земли (примерно полгектара на одного взрослого человека). Безземельные и малоземельные крестьяне получили свои небольшие участки. В результате доля этой группы, которая в 1913 году составляла 12%, снизилась к 1926 году до 3% от общего числа сельских хозяйств. Пропорционально упал в крестьянской среде и уровень поддержки решений правительства, поскольку именно эта категория селян традиционно сочувствовала политике большевиков. Зато самым богатым - тем, кто до революции обрабатывал площади более десяти гектаров - пришлось расстаться с "излишками" земель во время перераспределения 1918-1921 годов, когда возрожденная сельская община начала вести борьбу за уравниловку.
Исчезновение крупных землевладельцев и значительное ослабление слоя зажиточных крестьян негативным образом повлияло на состояние хлебного рынка, поскольку до I Мировой войны эти две категории производителей поставляли более 70% товарного зерна. В результате в 1926-1927 годах крестьяне потребляли 85% собственной продукции. Из 15% зерна, шедшего на продажу, примерно 4/5 находилось у бедняков и середняков. Кулаки, составлявшие чуть больше 3% сельского населения, продавали около 1/5 товарного зерна. Такое "распыление объёмов поставки" сильно осложняло работу государственных органов, скупающих сельскохозяйственные излишки.
Надежды на улучшение ситуации в будущем не было никакой, поскольку следующие один за другим переделы всё больше дробили крестьянские участки. В результате их число постоянно возрастало - с 16 миллионов в 1914 году до 24 миллионов в 1924 году.
Ещё одним негативным следствием революции и Гражданской войны стала "архаизация" крестьянства. В экономике она выразилась, прежде всего, в резком падении производительности труда - наполовину по сравнению с довоенным периодом. Это объяснялось острой нехваткой хоть сколько-нибудь современных средств производства. В 1925 году 40% пахотных орудий составляли деревянные сохи; треть крестьянских семей не имели лошади (основного "тяглового механизма" того периода). Неудивительно, что урожаи были самыми низкими в Европе.
"Архаизация" захватила не только экономическую область. Крестьянское общество всё больше замыкалось на себя, отгораживалось от города. 1920-е годы стали периодом максимального расцвета сельской общины - древнего органа крестьянского самоуправления, давно исчезнувшего в Западной Европе. Община ведала всеми, важными для сельского жителя, вопросами коллективной жизни, но при этом не осуществляла, как в царские времена, мелочной административной опеки за крестьянином. Эта "негативная" функция после революции перешла к сельсоветам и местным партийным ячейкам. В результате такого "разделения труда" влияние официальных властей падало, а общинные традиции крепли, отбивая охоту становиться полноправными хозяевами наделов даже у самых предприимчивых. В 1920-е годы вне общин находились менее 700 тысяч крестьян. Следствиями этой "архаизации" стали переход к преимущественно натуральному хозяйству и остановка механизма социальной мобильности.
До революции сезонные работы были очень важным "клапаном", уменьшающим социальное напряжение, вызванное относительной перенаселенностью деревни. В 1920-е годы, несмотря на резкое снижение производительности труда, эта проблема оставалась по-прежнему острой. "Избыток" сельского населения составлял в это время примерно 20 миллионов человек. Однако теперь выбор путей его оттока существенно ограничился. Если до I Мировой войны около десяти миллионов крестьян ежегодно покидали свои дома и нанимались сельскохозяйственными батраками, грузчиками, лесниками, подсобниками или временными рабочими на фабрики, то к 1927 году их число уменьшилось до трёх миллионов. Трудности, порожденные "архаизацией" и сокращением отходничества, с каждым годом всё сильнее перевешивали выгоды от захвата помещичьей земли и снижения налогов.
Для промышленности революция и Гражданская война тоже не прошли даром. Оборудование сильно износилось, технологии устарели, многие специалисты эмигрировали, а оставшиеся нуждались в переподготовке. В результате качество промышленных товаров значительно ухудшилось. Они стали дорогими и, следовательно, труднодоступными для крестьян. В 1924-1926 годах деревня переживала страшный недостаток сельскохозяйственного оборудования, которое не обновлялось с 1913 года. Но приобретать его крестьянам было не на что. Государственные закупочные цены на зерно часто не покрывали даже себестоимости. Выращивать скот и технические культуры было гораздо выгоднее. И потому крестьяне во время заготовительных компаний старались припрятать хлеб до лучших времен, когда представится возможность продать его заезжим коммерсантам по более высокой цене.
Дороговизна и плохое качество промышленных товаров, в сочетании с низкими закупочными ценами на зерно, вынудили крестьян занять единственно верную экономическую позицию: выращивать хлеб, ориентируясь не на потребности рынка, а исключительно на собственные нужды. Эта тактика объяснялась не только экономическими, но и политическими причинами: пагубным опытом "военного коммунизма" и воспоминаниями о недавно отменённой продразверстке.
Крестьянин, таким образом, выращивал столько зерна, сколько было необходимо для пропитания и возможных мелких покупок, и не стремился увеличить его производство, даже если имел такую возможность. Ведь "большие деньги" ему практически не на что было потратить. Он хорошо понимал, что строительство нового дома или покупка современных пахотных орудий будет воспринято властями, как проявление достатка. А стоит им заметить этот достаток, как вся его семья будет причислена к классу "кулаков".
Большинство прежних "сельских капиталистов" разорилось во время Гражданской войны и граница, отделяющая их от крестьян-середняков, очень сильно опустилась. В НЭПовские времена чтобы оказаться в "классе кулаков", достаточно было нанять сезонного рабочего, иметь сельскохозяйственную технику, чуть более современную, чем обычный плуг, или держать две лошади и четыре коровы. Во второй половине 1920-х годов такие кулаки по самым "оптимистическим" подсчётам правительства составляли от 750 тысяч до одного миллиона семей.
Размытые и неопределённые критерии принадлежности к кулачеству ("сельские богатеи и враги советской власти"), сложившиеся во времена НЭПа, говорили об очень непрочном положении всех "крепких" землевладельцев, включая и большую часть середняков. "Опасность со стороны кулачества", о которой часто говорили в рядах ВКП(б), объяснялась на деле противоречиями между советской властью и всем классом крестьян. Этот конфликт обострялся каждую осень, когда у государственных ведомств возникали трудности с выполнением плана по заготовке зерна для города и армии.
Хотя кулаки производили только 20% товарного зерна, власти всё время заявляли, что именно они срывают закупочные кампании. Дескать, выплатив налоги за счет технических культур и продукции животноводства, "сельские богатеи" прячут излишки зерна, надеясь продать их весной по более высоким ценам. На самом деле так старалось действовать и большинство середняков. В результате количество заготавливаемого зерна уменьшалось с каждым годом: если зимой 1926-1927 года государство смогло закупить 10,6 миллионов тонн, то в 1927-1928 году объёмы сократились до 10,1 миллионов тонн, а в 1928-1929 году - до 9,4 миллионов тонн.
А между тем, уровень обеспеченности сельскохозяйственной техникой к началу 1926 года упал до самой низкой отметки по сравнению с довоенным временем. Если в городах к этому моменту уже заканчивался восстановительный период, то в техническом оснащении российской деревни надо было всё начинать с нуля. В упадке находилась и мелкая сельская промышленность, которая при других обстоятельствах могла обеспечить хотя бы часть крестьянских потребностей в современных орудиях труда. Отсутствие доступных кредитов и налоговый гнёт сделали практически невозможным развитие этого сектора, активно растущего до I Мировой войны.
Таким образом, с каждым годом становилось всё заметнее, что "союз рабочих и крестьян" находится на грани распада. И виновата в этом была не только ценовая политика на хлебном рынке. Явный тупик обозначился и в вопросе о кооперации. С одной стороны, она была желательна правительству, поскольку формировала у крестьян навыки коллективного хозяйствования, что соответствовало идеологическим установкам ЦК ВКП(б). Но одновременно с этим кооперация сплачивала крестьян, помогала им вырабатывать согласованную позицию в борьбе против ценовой политики государства. Не удивительно, что власти на местах противоречиво относилось не только к традиционным артелям, производящим товары народных промыслов, но и к "товариществам по обработке земли" (ТОЗам), которые возникли стихийно и к 1927 году объединяли уже около миллиона крестьянских хозяйств.
Что же касается селекции семян, улучшения культуры земледелия, внедрения многополья, распространения научных знаний в деревне, обучения агрономов и механиков - все это было записано в решениях и документах, принимавшихся на самом высоком уровне. Однако в большинстве своём эти планы оставались на бумаге. Денег на их осуществление в бюджете катастрофически не хватало.
Не многим лучше была ситуация в городах. С каждым годом становилось всё заметнее, что вопреки ленинскому замыслу заводы и фабрики не способны обеспечить крестьян нужными им товарами по доступным ценам. Промышленная политика НЭПовских времён была крайне непоследовательной и противоречивой. Глава ВСНХ - и по совместительству руководитель ОГПУ - Феликс Дзержинский всемерно ратовал за развитие легкой промышленности, которая принесла бы государству быстрые прибыли и частично удовлетворила запросы крестьян. Однако речь в этом случае могла идти в основном о производстве текстиля, и крестьяне, остро нуждавшиеся в инвентаре и технике, не могли этим довольствоваться.
Заместитель Дзержинского в ВСНХ Георгий Пятаков выступал за планируемую, централизованную индустриализацию при абсолютном приоритете тяжелой промышленности. Он прилагал все силы к тому, чтобы лишить тресты, появившиеся во время НЭПа, всякой финансовой независимости. В результате конфликты между хозяйственными руководителями СССР возникали постоянно и протекали очень бурно...
После смерти Дзержинского в июле 1926 года председателем ВСНХ стал Валериан Куйбышев. Он не имел собственных взглядов на экономику, но был близок к Сталину. Курс на "сверхиндустриализацию", предложенный Пятаковым (который был смещен со своей должности за связи с Троцким), вскоре продолжили новые руководители ВСНХ, среди которых теперь преобладали "сталинцы" - Станислав Косиор, Валерий Межлаук и другие.
Однако, несмотря на трудности восстановительного этапа, к 1926 году в промышленности возобновилась работа всех существовавших до революции заводов и фабрик. Наступил новый, гораздо более сложный период. Теперь требовалось кардинально обновить производственное оборудование, которое использовалось на предприятиях ещё с довоенных лет. Нужно было строить новые фабрики и заводы, реконструировать и развивать транспортную структуру. Естественно, что для создания современных производственных мощностей требовались гораздо большие капиталовложения, чем для восстановления уже имеющихся промышленных структур.
Надо было принимать срочные решения, тем более что медленные темпы промышленного роста в 1920-е годы сопровождались постоянно растущей безработицей - один миллион горожан в 1923-1924 годах и более двух миллионов в 1927-1928 годах. Безработица, вызванная "кризисом роста" в промышленности, усугублялась из-за повсеместного спада ремесленного производства и растущего год от года избытка деревенского населения. Особенно сильно от отсутствия занятости страдала городская молодёжь. Ведь предприятия предпочитали нанимать опытных рабочих (а опыта-то у молодых как раз и не было) или неквалифицированный персонал (но здесь городские жители не выдерживали конкуренции с деревенской беднотой, готовой трудиться буквально за копейки).
Несмотря на установленное профсоюзами правило, согласно которому предприятия обязаны были брать на работу определенное количество молодых людей, последние составляли только 20% от общего числа нанятых. Безработица всё больше утяжеляла социальный и моральный климат советских городов. К началу 1928 года каждый четвёртый взрослый там был безработным. Среди молодёжи эта доля зачастую превышала 50%.
В последние годы НЭПа перед юными гражданами Страны Советов во весь рост встала проблема их реальных перспектив и социального продвижения. Несмотря на демонстративную борьбу с неграмотностью, которая охватила свыше пяти миллионов человек, снизить остроту проблемы не удавалось... На исходе НЭПа более 40% деревенских детей в возрасте от восьми до 12 лет не посещали школу. В сёлах росло новое поколение неграмотных, прибавлявшее по 400 тысяч человек ежегодно. Финансирование образования и культуры было мизерным. Реальная зарплата преподавателей - вдвое меньше, чем до революции. На XV съезде партии нарком просвещения Анатолий Луначарский с горечью констатировал, что советская власть выделяет школам средств меньше, чем царское правительство.
Для молодых выходцев из рабочей среды возможность продвинуться по службе, получить хорошее образование по-прежнему была очень мала. Рабфаки [8] (50 тысяч мест) и ФЗУ [9] (90 тысяч учащихся) не могли вместить всех желающих. И хотя в институтах из 120 тысяч студентов четверть мест выделялось для "рекомендованных" от партии и профсоюзов, сложившееся положение дел не могло погасить растущее недовольство городской (т.е. преимущественно - рабочей) молодежи, разочаровавшейся в НЭПе.
Чувство всеобщей неудовлетворённости очень ярко проявлялось в личной жизни горожан. В Москве и Ленинграде средняя продолжительность браков не превышала восьми месяцев, а число разводов за период с 1922 по 1928 год возросло в шесть раз. На одно рождение ребенка приходилось по три официально зарегистрированных аборта.
В руководящих слоях общества ситуация тоже была не блестящей. Государственный аппарат повсеместно разъедала коррупция, порожденная существованием широкого слоя посредников и спекулянтов [10], заключающих сделки с продажными чиновниками. В обществе параллельно существовали две иерархии и два пути для карьеры: один основывался на стремлении к богатству "любой ценой" - путь нэпманов, предпринимателей и торговцев, другой (в большинстве случаев тоже далеко не безбедный) определялся местом в государственной или партийной иерархии.
А поскольку чиновник, в отличие от предпринимателя, практически ничем не рисковал, рост бюрократического аппарата шёл лавинообразно, как в сатирических статьях Сирила Паркинсона [11]. Огромная армия бездеятельных и коррумпированных чиновников - более 3,5 миллионов государственных служащих - неподъёмным грузом лежала на плечах общества, где низкие темпы экономического роста не могли обеспечить занятости населения. Но многим бюрократический аппарат казался "островком стабильности" в море НЭПовского хаоса. И потому он, как гигантский магнит, притягивал к себе всех, кто мечтал о гарантированной работе или частичке власти.
Ещё одной серьёзной проблемой НЭПовских времён была низкая квалификация частных предпринимателей и государственных служащих: к 1928 году в СССР высшее образование имели только 233 тысячи человек, а среднее специальное - 228 тысяч.
Таким образом, на исходе НЭПа страна по-прежнему оставалась отсталой в подавляющем большинстве отраслей народного хозяйства. Общество "всеобщего счастья", которое мечтали построить коммунисты после революции, явственно приобретало вид социума-уродца, где процветают лишь спекулянты да продажные чиновники. Пропасть между высокой идеей и её воплощением в реальность с каждым годом становилась всё глубже и шире. В результате к исходу 1920-х годов очень многие члены ВКП(б) высказывались за необходимость "большого скачка" вперед. С каждым днём они всё активнее требовали от своих вождей возврата к источникам и чистоте революционного учения, "извращённого" идеями НЭПа.
Глава 2. Внутрипартийные споры 1923-1926 годов. Борьба Сталина за лидерство в партии. Победа над Троцким и "левой оппозицией"
Вводя НЭП, лидеры большевиков ожидали, что в стране начнётся бурный экономический рост, и им останется лишь следить за тем, чтобы резкое повышение общественного богатства не привело к социальному расслоению, иными словами, чтобы в городе и деревне не возродились старые эксплуататорские классы или не появились новые.
Однако вскоре руководству страны пришлось столкнуться с проблемами иного характера. Экономика упорно не желала считаться ни с теорией Маркса, ни с идеями Ленина. Провозглашённый на X съезде ВКП(б) "союз рабочих и крестьян" впервые затрещал по швам уже в 1923 году. Забастовки промышленных рабочих, недовольных тем, что уровень их жизни за два года НЭПа так и не достиг значения 1914 года, совпали с многочисленными выступлениями крестьян, возмущённых слишком низкими, по их мнению, закупочными ценами на сельхозпродукцию.
С тех пор на всем протяжении 1920-х годов кризисы следовали один за другим, вызывая с каждым разом всё более оживлённые внутрипартийные споры. После идейного сумбура и хаоса начального этапа дискуссий в руководстве ВКП(б) сформировались два противостоящих друг другу направления: "левое", наиболее последовательно отстаиваемое Троцким, видным экономистом Евгением Преображенским, а также Георгием Пятаковым, проводившим эту линию через ВСНХ, и "правое", главным теоретиком которого был Николай Бухарин, а проводником идей в ВСНХ - Феликс Дзержинский.
Довольно часто можно встретить утверждение, что Троцкий выступал за ускоренную индустриализацию, которую планировал провести за счёт "ограбления" сельского хозяйства, т.е. отстаивал интересы рабочих, а Бухарин ратовал за продолжение и развитие НЭПа, т.е. в конечном счёте, за интересы крестьян-единоличников. Это не совсем верно... Скорее ключевым тут был сам способ достижения цели. Если Бухарин искал источник естественного роста экономики, стремился поощрять крестьян и призывал их "...обогащаться, не боясь никаких репрессий", то у Троцкого, по словам Бориса Бажанова [12], подход к экономическим проблемам был "чисто большевистский... чтобы что-то сделать, нужно кого-то ограбить". Кого? Не так уж и важно.
Кстати, сначала Троцкий задумал "раскулачить" РАБОЧИХ!.. Причём, заявление на эту тему он сделал не в узком кругу Политбюро, а публично - на XII съезде партии. К тому времени "ножницы" между высокой стоимостью заводских товаров (276% от уровня 1913 года) и низкими закупочными сельскохозяйственными ценами (89% от уровня 1913 года) выявили явную неспособность советских заводов удовлетворить потребности крестьян.
Чтобы добиться снижения себестоимости продукции и увеличения производительности труда, Троцкий предложил установить "диктатуру в промышленности". Он сказал, что обе эти задачи могут быть решены только особыми усилиями пролетариата. Поскольку рабочий класс - через посредство ВКП(б) - владеет командными рычагами государства, он должен быть готов к тому, чтобы оказать "кредит доверия" своему правительству, даже если оно в данный момент не может выплачивать ему полную зарплату. Снижение цен на промышленные товары, достигнутое за счёт резкого уменьшения доходов рабочих, вызовет дополнительный спрос на заводскую продукцию со стороны крестьян. "Ножницы цен" схлопнутся, и кризис прекратится...
Для одного из ведущих лидеров пролетарской партии подобное заявление было равносильно политическому самоубийству. Но кроме явной тактической ошибки в словах Троцкого содержалось и рациональное зерно. Самим фактом подобного заявления он безоговорочно признавал, что основная идея НЭПа - "технический союз" промышленности и сельского хозяйства - не оправдал возложенных на него надежд. Несмотря на ликвидацию "эксплуататорских" классов, средства для "социалистического накопления" в народном хозяйстве не появилось!.. И значит, партии надо было возвращаться к вопросу: за чей счёт финансировать дальнейшее развитие страны? А тем временем темпы роста экономики начали замедляться. И вопрос об источниках инвестиций с каждым годом вставал всё острее.
Откликаясь на требование времени, Преображенский в ряде статей и вышедшей позже книге "Новая экономика" [13] вернулся к проблеме "изначального социалистического накопления". Он писал, что, в условиях враждебного международного окружения и экономической отсталости страны, средства, необходимые для индустриализации, могут быть получены только за счёт их "перекачки" из частного (в основном сельскохозяйственного) сектора в государственный (промышленный). Это "перемещение капиталов" следовало произвести за счёт налогообложения крестьянства (в основном зажиточного) и неравного товарообмена. Такое "изначальное социалистическое накопление", по мнению Преображенского, позволит в кратчайшие сроки нарастить объём промышленного производства и уменьшить его себестоимость. После чего низкие цены на товары быстро убедят крестьян в правильности этого курса.
Бухарин отвечал, что такая политика "...убьёт курицу, несущую золотые яйца" и лишит "союз рабочих и крестьян" последней надежды на будущее. По его мнению, следовало в первую очередь обеспечить потребности села, убедить крестьян в выгодности производить больше продуктов и последовательно развивать рыночную экономику. Об этом Бухарин говорил в своем знаменитом выступлении 17 апреля 1925 года, где призывал крестьян "обогащаться".
Чтобы ликвидировать технологическое отставание, у крестьян, по мнению Бухарина, оставался один выход: объединяться в производственные и распределительные кооперативы, поддерживаемые государством. Благодаря этому крестьянская экономика постепенно достигнет уровня государственного сектора, дав ему нужные средства для того, чтобы "черепашьими шагами" совместно двигаться к процветанию. Бухарин считал, что процесс может продлиться несколько десятков лет. Однако, по его мнению, это было менее опасно, чем резкий разрыв отношений с крестьянством. А такой разрыв неизбежно произойдет, если проводить индустриализацию за счёт деревни.
Сильной стороной позиции Бухарина было сохранение в новых условиях союза партии с крестьянами, без которого в аграрной стране можно править только откровенно террористическими методами. Однако прогнозируемые им сроки ликвидации экономической отсталости были слишком велики. К тому же лидеры партии, как опытные революционеры, понимали, что даже самые безобидные организации легко могут превратиться в антиправительственные политические структуры. А значит, дав крестьянам возможность объединиться в рамках самодеятельного кооперативного движения, они в любой момент могут получить "всесоюзную Вандею".
У Льва Каменева и Григория Зиновьева не было четкой позиции в вопросе о путях экономического развития страны. Они руководствовались сиюминутной политической стратегией, целью которой была борьба за власть. Так, до 1924 года Зиновьев и Каменев поддерживали Сталина против Троцкого и выступали за "правое" направление, а начиная с 1925 года перешли на "левые" позиции, и оказались на стороне Троцкого против Сталина и Бухарина.
Сталин в этих спорах старательно играл роль беспристрастного судьи между "правыми" и "левыми". Для него в тот момент важнее всего было обеспечить за собой политическую победу. А вопросы экономики будущий "вождь народов" собирался решать уже после завоевания власти в партии и стране. Для этого можно будет использовать не только собственные идеи (которые он до времени держал при себе), но и теоретические наработки поверженных противников - и "правых", и "левых".
После смерти Ленина 21 января 1924 года Сталин, как все прочие лидеры, попытался монополизировать право на политическое наследие умершего. Однако, в отличие от Троцкого, Бухарина и Зиновьева, старающихся выделиться свежими и оригинальными идеями, Сталин стремился стать в глазах рядовых партийцев лучшим "толкователем" ленинских мыслей. И это у него неплохо получилось. В апреле 1924 года в Коммунистическом университете имени Свердлова генсек прочёл серию лекций, изданных вскоре под названием "Основы ленинизма". В брошюре были доступным языком изложены важнейшие положения ленинского учения, главными из которых Сталин считал необходимость дисциплины и единства партии - авангарда и лидера пролетарских масс. Популярное издание "Основ ленинизма" вскоре стало первой обязательной для прочтения "теоретической" работой для 240 тысяч новых членов партии "ленинского призыва".
В этот массовый набор, который должен был кардинально изменить социальный состав, средний возраст и идейный уровень партии, попали в основном политически неграмотные рабочие. По замыслу руководящей "тройки" Каменев-Зиновьев-Сталин молодые пролетарии должны были поддержать борьбу большинства Политбюро против возглавляемой Троцким "левой" оппозиции. Хотя вновь вступившие являлись кандидатами, а не полноправными членами партии, их вопреки Уставу допустили к выборам делегатов на XIII съезд [14] в апреле 1924 года. Голоса этих "новичков" позволили "тройке", невзирая на кипевшие в кулуарах споры, провести съезд в атмосфере внешнего единодушия...
А страсти, надо сказать, разыгрались нешуточные! 1 мая на чрезвычайном пленуме ЦК по инициативе Надежды Крупской было оглашено "Письмо к съезду", которое историки позже назовут "Завещанием Ленина". В нём умирающий вождь предлагал сместить Сталина с поста генсека, как человека "грубого", который "сосредоточил в своих руках необъятную власть". Любого другого лидера партии подобная "бомба" уничтожила бы немедленно. Но положение Сталина она даже не пошатнула. Почему? Мне кажется, здесь сказались сразу несколько важных обстоятельств...
Во-первых, в своём "Письме..." Ленин жестоко раскритиковал всех основных претендентов на лидерство в партии, словно специально хотел сделать их соучастниками, заинтересовать в сохранении "статус-кво". Во-вторых, "левые" во главе с Троцким и "правые" сторонники Бухарина считали Сталина наиболее "мягким" из руководящей центристской тройки, и не без оснований опасались, что с его уходом "тандем" Каменев-Зиновьев может начать кровавые расправы с политическими соперниками. В-третьих, в правящем "триумвирате" безоговорочным лидером со стороны выглядел не Сталин, а Зиновьев. Он возглавлял высшую политическую структуру большевиков - Коминтерн, в состав которого ВКП(б) входила, как одна из партий. Он выступал с Политическим докладом и на XII, и на XIII съезде, а это до своей болезни делал только Ленин. Кстати, вторым в "тройке" многие партийцы считали главу Моссовета Каменева, который долгое время был заместителем Ленина в Совнаркоме, а теперь в качестве Председателя вёл заседания XIII съезда. Таким образом, все, кто был недоволен политикой Политбюро, направляли стрелы своей критики в сторону "тандема" Каменев-Зиновьев. И наконец, в-четвёртых, рекомендуя "переместить" Сталина с поста генсека, Ленин не назвал ни одного кандидата на эту должность.
Зато, как уже упоминалось выше, умерший вождь "уравновесил" нелестный отзыв о характере Сталина серьёзными претензиями ко всем прочим руководителям партии. Упоминания об "октябрьском эпизоде" Зиновьева и Каменева, а также о "небольшевизме" Троцкого, Ленин сопроводил утверждениями о том, что "теоретические воззрения" Бухарина "...с очень большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским", а Пятаков - "...слишком увлекающийся администраторством и администраторской стороной дела, чтобы на него можно было положиться в серьезном политическом вопросе". Чтобы нейтрализовать негативные черты партийных вождей, Ленин рекомендовал расширить состав ЦК за счёт рабочих. Против этого никто из лидеров не возражал.
Что же касается рекомендации "переместить" Сталина с поста генсека, то здесь большинство согласилось с Каменевым, который заявил, что состояние здоровья умирающего Ильича не позволило ему быть полностью объективным в своих оценках и рекомендациях. В результате ЦК постановил: "болезненный документ" публично не оглашать, участников съезда знакомить с ним "по делегациям". А поскольку Сталин признал недостатки своего характера, отмеченные в "Письме к съезду" и пообещал исправиться, было решено до поры до времени оставить его на прежней должности.
Съезд, таким образом, прошёл без особых эксцессов. По предложению Зиновьева его делегаты дружно осудили "троцкизм", отвергнув призыв Троцкого "равняться на молодёжь", как на "верный барометр партии". На съезде было принято решение продолжить экономическую политику, основанную на бережном отношении к крестьянству и дальнейшем снижении цен на промышленные товары. С учётом пожеланий Ленина состав ЦК расширили с 57 до 87 человек. На первом же его заседании Сталин, желая избавиться от своего "временного статуса", напомнил коллегам про "Письмо к съезду" и заявил о готовности освободить место генерального секретаря. Большинством голосов просьба об отставке была отклонена.
Вскоре после окончания съезда тактический союз Сталина, Зиновьева и Каменева, созданный для уничтожения троцкистской оппозиции, стал трещать по швам. Выступая 17 июня 1924 года на курсах секретарей уездных парткомов при ЦК ВКП(б), Сталин безжалостно раскритиковал Зиновьева, который, по мнению генсека, спутал "диктатуру пролетариата" с "диктатурой партии". Заметив неточность ленинской цитаты в одной из речей Каменева (тот сказал "Россия нэпмановская" вместо "Россия нэповская", и в результате получилось, что страной правят не коммунисты, а нэпманы) Сталин охарактеризовал эту оговорку, как "искажение ленинизма".
Затем "тройка" вновь сплотилась в конце августа 1924 года из-за меньшевистского восстания в Грузии. Ещё сильнее союз Сталина, Каменева и Зиновьева упрочило издание в октябре 1924 года в качестве предисловия к третьему тому сочинений Троцкого его новой статьи "Уроки Октября". В ней, приводя различные исторические аналогии, Троцкий впервые развил тему, которая вскоре станет основной мыслью всех его будущих работ: революция предана "правыми".
Автор "Уроков Октября" с особой силой обрушился на Зиновьева и Каменева за то, что осенью 1917 года они не поняли, что революцию в России надо начинать в тот момент, о котором говорили Ленин и Троцкий. А теперь, в 1923 году, уже вместе со Сталиным, Зиновьев и Каменев снова продемонстрировали свой "правый" уклон, не веря в успех германской революции. После этого их нельзя считать ленинцами. Для Троцкого полемика на "скользкие" политические темы из недавней истории, где легко можно было отыскать "компромат" и на него самого, стала началом конца. Зиновьев и Каменев тут же обвинили лидера "левых" в его меньшевистском прошлом. Вскоре к "тандему" присоединился Сталин, назвавший рассказы об особой роли Троцкого в Октябрьской революции "арабскими сказками".
Благодаря вмешательству генсека спор сразу же стал неравным как в политическом, так и в организационном плане: в то время как "Уроки Октября" практически исчезли из обращения, вся партийно-пропагандистская машина была мобилизована на критику вырванных из контекста отрывков "предосудительной" статьи.
Для Каменева и Зиновьева это была только борьба с Троцким... Но у генсека - другие планы. В ходе дискуссии по стране начинает широко распространяться сталинская теория "построения социализма в одной, отдельно взятой стране". Источник её - замечание Ленина, промелькнувшее в статье, написанной в 1915 году. Там утверждалось, что в исключительных исторических обстоятельствах революция может произойти не одновременно в нескольких странах, а только в одной из них. Опираясь на это ленинское положение, Сталин всё чаще начал говорить о возможности построить полноценное социалистическое общество на основе имеющихся в СССР человеческих и природных ресурсов.
Эти новые идеи Сталина не только опирались на национальные чувства русских рабочих, но и учитывали настроения большинства рядовых членов партии, уставших дожидаться прихода мировой революции и наступления "счастливой жизни". Ценность теории была ещё и в том, что она парировала аргументацию Троцкого, упрекавшего своих противников в отсутствии революционности. Сторонники Сталина отвечали на это, что бесплодные мечты о мировой революции свидетельствуют лишь о неверии "троцкистов" в силы своей страны и её коммунистической партии.
Возглавляемый Сталиным аппарат быстро продемонстрировал "левым" всю мощь своих безграничных возможностей. Пресса обрушила на Троцкого град обвинений. Против автора "Уроков Октября" были направлены сотни резолюций, принятых на партийных собраниях. Его позицию осудил январский 1925 года пленум ЦК. Вскоре Троцкому пришлось передать пост наркомвоенмора Михаилу Фрунзе, заместителем которого был назначен сторонник Сталина Клемент Ворошилов. Стремясь развить "свой" успех, Каменев и Зиновьев потребовали исключить Троцкого из партии. Однако Сталин настоял на том, чтобы оставить поверженного лидера "левых" в Политбюро.
Разгром Троцкого предопределил судьбу "тройки". В 1925 году стал быстро углубляться конфликт между подконтрольным Сталину центром и ленинградской партийной организацией, во главе которой стоял Зиновьев. XIV партконференция, однако, прошла без особых столкновений. По настоянию сторонников Бухарина, незадолго до того провозгласившего свой знаменитый лозунг "Обогащайтесь!", там был принят ряд мер в пользу крестьянства: снижение промышленных цен и земельного налога, льготы на аренду земли и наем рабочей силы и т.д.
Вскоре после конференции, на которой Сталин полностью поддержал тезисы Бухарина, Зиновьев резко осудил эти "уступки кулачеству". Свои взгляды глава Коминтерна подробно изложил в обширном теоретическом труде "Ленинизм", где по-новому трактовал идеи умершего вождя. В числе прочего Зиновьев заявил, что Ленин всегда считал НЭП стратегическим отступлением, а не эволюцией, и что сталинская теория "построения социализма в отдельно взятой стране" ошибочна с точки зрения ленинизма.
5 сентября 1925 года Зиновьев, Каменев, Сокольников и Крупская подписали "платформу четырех", в основных положениях повторяющую тезисы "Ленинизма". Таким образом, наметилось создание "новой левой" оппозиции, возглавляемой Зиновьевым. Всё лето подконтрольная ему "Ленинградская правда" полемизировала с московской и центральной прессой. Зиновьев писал, что ленинградский пролетариат состоит из потомственных рабочих, среди которых велик процент коммунистов; московский же пролетариат, наоборот, очень нестабилен, поскольку в нём много недавних выходцев из деревни. Эти рассуждения аккуратно подводили читателя к мысли о том, что партийная организация "города на Неве" и её многолетний руководитель достойны ленинского наследия больше, чем кто-то другой.
Конфликт обострился, когда Секретариат ЦК отстранил от работы Петра Залуцкого, заместителя Зиновьева. В ответ в Ленинграде были отставлены от должностей все коммунисты, разделявшие позицию Москвы. Собрания, на которых выбирались делегаты на XIV съезд партии, проходили очень бурно. 10 декабря ленинградская партконференция направила письмо московским коммунистам, где обвиняла их в "ликвидаторском неверии в победу социализма". За три дня до открытия съезда Политбюро предложило сторонникам Зиновьева не выносить на его заседания разногласия между организациями и восстановить в должности изгнанных ленинградских секретарей. Взамен центр обещал вновь ввести в состав Секретариата представителя Ленинграда. Зиновьев категорически отверг это предложение.
XIV съезд партии [15] открылся в очень напряженной обстановке. Сталин представил отчетный доклад. Он взял на себя роль беспристрастного посредника между "правыми" и "левыми", между Зиновьевым и Бухариным. Ленинградская делегация поначалу тоже вела себя сдержанно. Предположение о том, что основная угроза исходит от "левых", Зиновьев отверг в очень деликатной форме, без каких-либо выпадов против Сталина. Однако обстановка накалилась, когда Крупская, выступая на стороне оппозиции, привела в пример Стокгольмский съезд 1906 года [16], и сказала, что большинство бывает право далеко не всегда. А когда Каменев обвинил Сталина в "диктате" и заявил, что тот не способен обеспечить единство большевистского руководства, в зале раздались возмущённые крики. В ответ Сталин примирительно заявил, что, по его мнению, только коллективное руководство может привести партию к намеченной цели. Делегаты оценили взвешенную позицию генсека. Его отчетный доклад был одобрен 559 голосами против 65. Съезд в очередной раз расширил состав ЦК и Политбюро, в состав которого были избраны сталинские сторонники - Молотов, Ворошилов и Калинин.
Сразу после съезда Политбюро поручило комиссии под председательством Молотова "навести порядок" в ленинградской организации. "Обработав" местные партийные собрания, произведя кадровые перемещения ответственных работников, комиссия за один месяц добилась практически единогласного [17] одобрения рядовыми коммунистами линии ЦК, принятой на XIV съезде. Зиновьева отстранили от руководства ленинградской партийной организацией. Его место занял Сергей Киров, вызванный Сталиным из Баку.
Однако борьба на этом не закончилась. Уже через три месяца, в апреле 1926 года, последовало создание новой, очень разнородной оппозиции. В её состав вошли Зиновьев, Каменев, Троцкий; их друзья - Карл Радек, Евгений Преображенский, Леонид Серебряков, Георгий Пятаков, Григорий Сокольников, Владимир Антонов-Овсеенко, Николай Муралов и другие, а также активисты "рабочей оппозиции" под руководством Александра Шляпникова и группы демократических централистов во главе с Тимофеем Сапроновым. Объединение было очень непрочное. Его члены постоянно ссорились друг с другом, и были едины только в своей личной неприязни к Сталину. За последние годы большинство из них потеряло свои посты и политическое влияние. Зиновьев уже не руководил партийной организацией Ленинграда, Троцкий - "генерал без армии" - не был наркомвоенмором.
Стремясь выработать приемлемую для всех теоретическую базу, Троцкий выдвинул тезис о том, что революция предана партаппаратом и над страной нависла опасность нового термидора, который приведёт к победе бюрократии над пролетариатом. Единственным выходом, по его мнению, могло стать радикальное изменение политического курса: быстрое развитие тяжелой промышленности, улучшение условий жизни рабочих, демократизация партии, борьба с обогащением кулаков.
Как только появилась единая система аргументации, способная затронуть определенные слои коммунистов, оппозиция встала перед необходимостью распространить эти идеи в массах. Несколько тысяч сторонников Каменева, Троцкого и Зиновьева принялись выступать на собраниях партячеек, пытаясь настроить их против руководства ВКП(б). Кое-где начали создаваться подпольные организации. Параллельно с этим лидеры оппозиции решили "дать бой" сторонникам Сталина и Бухарина на июльском 1926 года пленуме ЦК. Дискуссии были настолько яростными, что в разгар заседания у председателя ВСНХ Дзержинского произошел сердечный приступ [18].
Борьбу на пленуме руководители оппозиции проиграли. Состав Политбюро изменился "в пользу" Сталина: Зиновьева там сменил Ян Рудзутак. Появились новые кандидаты в члены Политбюро: люди, близкие генсеку - Анастас Микоян, Андрей Андреев, Лазарь Каганович, Серго Орджоникидзе и Сергей Киров.
Глава 3. Окончательный разгром сторонников Троцкого. Борьба за установление "единомыслия" в партии и стране
В течение трёх следующих месяцев отдельные группы оппозиционеров пытались продолжить пропаганду своих идей в первичных организациях, в партячейках на предприятиях, в учебных институтах Москвы и Ленинграда. Однако условия дискуссий после июльского пленума существенно изменились. Теперь за этой "раскольнической" деятельностью пристально следило ГПУ, а Секретариат и ЦК посылали на места отряды опытных "инструкторов" для активной контрпропаганды.
Дискуссии в первичках не принесли "троцкистам" и "зиновьевцам" желаемых результатов. Боясь навлечь на себя гнев всей партии, шесть самых влиятельных вождей "левых" - Троцкий, Зиновьев, Каменев, Сокольников, Евдокимов и Пятаков - опубликовали 16 октября письмо-покаяние, в котором признали ошибочность своей фракционной борьбы и пообещали впредь подчиняться партийной дисциплине.
Через несколько дней состоялся очередной пленум ЦК [19]. Он сурово осудил "левую" оппозицию, дискредитировавшую себя "капитулянтским" заявлением лидеров. Троцкого и Каменева исключили из Политбюро, Исполкому Коминтерна предложили сместить Зиновьева с поста председателя, и в декабре 1926 года на его место был избран Бухарин. На XV партийной конференции [20] деморализованная поражением оппозиция уже не решалась спорить с большинством. Капитуляция Крупской, заявившей, что Троцкий, Каменев и Зиновьев зашли слишком далеко, ещё более ослабила их позиции. Принятая делегатами резолюция не только осудила действия оппозиции, но и потребовала от неё публичного признания своих ошибок.
За тезисы Сталина о "построении социализма в одной, отдельно взятой стране" проголосовали единогласно. Выпущенные сотнями тысяч экземпляров, они вооружили "большинство" простой, но логичной и ясной аргументацией. Тезисы были понятны и близки как рядовым коммунистам, так и низовому партийному аппарату, поскольку в их основе лежала национальная честь, пролетарская гордость и вера в силы советского народа, который первым совершил социалистическую революцию и тем проложил всему миру дорогу в светлое будущее.
В течение нескольких месяцев поверженная оппозиция не подавала признаков жизни. Однако подавление гоминдановцами коммунистов в Шанхае дало повод 46 оппозиционерам 25 мая 1927 года подписать декларацию, где они осуждали "бездарность и непролетарский характер" советского руководства, которое долгое время сотрудничало с правительством Чан Кайши. Момент для демарша был выбран не случайно. Великобритания только что порвала дипломатические отношения с СССР и начала интенсивные консультации с союзниками, пытаясь организовать "крестовый поход против большевизма". Над страной Советов нависла угроза войны. В этих условиях июльский пленум 1927 года принял хотя и жёсткое, но логичное решение: исключить Троцкого и Зиновьева из состава ЦК. Впрочем, до крайних мер дело не дошло. Исключение было отложено после того как оба лидера в очередной раз покаялись и выразили согласие "подчиниться большинству".
Сговорчивость не сильно помогла вождям "левых" - контроль ГПУ за их действиями с тех пор стал непрерывным. Ежедневная критика на десятках партсобраний, проходящих по всей стране, кое-где сопровождалась антисемитскими намёками: "Может быть, происхождение Троцкого мешает ему поверить в возможности русского народа?". Осенью 1927 года оппозиция попыталась огрызнуться. В сентябре она составила программу "демократических" реформ и потребовала от делегатов XV съезда выборов принципиально нового состава ЦК. Такого, чтобы его члены были "тесно связаны с массами и не зависели от партийного аппарата". Когда действующий ЦК запретил распространять эту программу среди делегатов съезда, оппозиция попыталась напечатать её подпольно. ГПУ использовало этот предлог, чтобы уничтожить всю организацию "левых".
Пленум ЦК, состоявшийся 21-23 октября, вывел из своего состава Троцкого и Зиновьева. Терять "левым" было уже нечего, и 7 ноября, в десятую годовщину Октябрьской революции, они попытались нанести ответный удар. Лидеры оппозиции (Зиновьев и Радек в Ленинграде, Христиан Раковский в Харькове, Преображенский и Троцкий в Москве) провели "независимые" демонстрации, на которых развернули лозунги со своими призывами. Однако массовых акций организовать не получилось, а жалкие кучки "левых" фанатиков быстро разогнал организованный ГПУ "возмущённый народ". В результате уже 14 ноября Троцкого и Зиновьева исключили из партии, а Каменева и Раковского - из ЦК. Еще 93 видных деятеля оппозиции были исключены из рядов ВКП(б) на состоявшемся вскоре XV съезде. Некоторые из "левых" - Каменев, Зиновьев и ещё около 20 человек - покаялись в надежде на восстановление в партии после полугодового испытательного срока. Троцкий и его сторонники отказались от очередного публичного унижения. 19 января 1928 года "Правда" сообщила об "отъезде" из Москвы 30 видных оппозиционеров. Всех их принудительно вывезли в Алма-Ату. Троцкий и его соратники стали первыми советскими ссыльными из числа высших руководителей партии. После этого "левая" оппозиция, как организованная сила, перестала существовать.
Позже, уже в эмиграции, анализируя причины своего сокрушительного поражения [21], Троцкий объяснял его "победой сталинской бюрократии над массами". И в этом была доля правды... К 1927 году процесс "омещанивания" и бюрократизации ВКП(б) принял невиданные размеры. Около 60% членов партии трудилось в гигантском государственном аппарате. Если добавить к ним тех, кто занимал партийные, профсоюзные и прочие "ответственные", но негосударственные посты, доля чиновников легко перевалит за 2/3 от списочного состава ВКП(б). Для многих "новых бюрократов" вступление в партию было не вопросом убеждений, а способом подняться по социальной лестнице и закрепиться на ней. "Намозолив от пятилетнего сиденья зады, крепкие, как умывальники, живут и поныне тише воды, свили уютные кабинеты и спаленки" - с презрением писал о них Владимир Маяковский. Эти люди (в большинстве своём - выходцы из социальных низов) отлично видели, что беспартийное большинство населения задавлено террором ГПУ и абсолютно бесправно перед диктатурой ЦК ВКП(б). Громкие призывы оппозиционеров к "демократизму" они считали временным тактическим манёвром и не воспринимали всерьёз. В борьбе между вождями эти "новые бюрократы" обычно становились на сторону генсека, поскольку именно от него (как от главы партийного аппарата), в конечном счёте, зависело благополучие всех советских чиновников: назначение на должности, выделение квартир, организация спецснабжения и прочие привилегии.
Своя точка зрения на причины поражения "левых" была и у Сталина. Выступая 23 ноября 1927 года на Московской губернской партконференции, он в частности заявил: "Провал оппозиции объясняется ее полной оторванностью от партии, от рабочего класса, от революции. Оппозиция оказалась кучкой оторвавшихся от жизни ...интеллигентов, - вот где корень скандального провала оппозиции". И в этом тоже была своя правда... Рабочие хорошо помнили, кто в начале 1920-х годов пытался загнать народ в "трудовые армии" (практически неотличимые от "военных поселений" генерала Аракчеева), и потому относились к Троцкому с недоверием. А после доклада на XII съезде, после его призывов установить "диктатуру в промышленности", резко снизив и без того небольшие зарплаты, окончательно отвернулись от лидера "левых". Теперь Сталин мог без труда победить любую оппозицию, в состав которой войдут "троцкисты". Для этого достаточно было провести очередной массовый набор в партию "пролетариев от станка".
Многие из современных исследователей считают, что поражение оппозиции было предопределено самим фактом противодействия его лидеров "позиции ЦК ВКП(б)". Так, к примеру, Николя Верт в своей книге пишет, что при той структуре, которую приняла партия на Х съезде (когда меньшинство обязано безоговорочно подчиняться большинству, чтобы избежать обвинения во фракционности) "...смена направлений являлась делом случая. Она зависела от изменений в составе партии; условий, в которых велись политические споры в первичных организациях, и от того, кому принадлежали рычаги управления и структуры власти внутри партии. В 20-е годы все эти три фактора были против оппозиции и играли гораздо более важную роль, чем тактические просчёты различных деятелей оппозиции" [22].
В подтверждение своих слов Николя Верт ссылается на стенограммы собраний, сохранившиеся в Смоленском партархиве [23]. Из них следует, что в 1920-е годы рядовой коммунист имел очень смутное представление о сути идеологических разногласий в руководстве партии. Отклики споров, сотрясающих её верхние эшелоны, доходили до партячеек в искаженном, а зачастую и в намеренно упрощенном виде. Взгляды и доводы оппозиции попадали к рядовому партийцу лишь после "просеивания" их через двойной фильтр курсов политграмоты и докладов присланных сверху "инструкторов". Так, судя по стенограммам, в низовых организациях были уверены, что спор между Сталиным и Троцким сводился к тому, что первый хотел строить социализм в СССР, а второй не хотел. Когда в 1930 году секретаря одной из партячеек попросили разъяснить "правую позицию" Бухарина, он сказал: "Правый уклонизм - это уклон вправо, левый уклонизм - это уклон влево, а сама партия прокладывает дорогу между ними".
Подобная политическая безграмотность была вызвана резким ростом численности партии. К концу 1927 года в ней насчитывалось уже около 1,3 миллиона членов и кандидатов. Число "старых" большевиков, воспитанных на трудах Маркса и Энгельса, постоянно сокращалось. Через десять лет после революции в ВКП(б) осталось всего около восьми тысяч человек, вступивших в партию до октября 1917 года. Несмотря на массовые кампании по "орабочиванию" первичек ("ленинский призыв" 1924 года, "октябрьский набор" 1927 года), к началу 1928 года только треть членов ВКП(б) трудилась "у станка". Партия была очень молодой - более 85% коммунистов в возрасте до 40 лет. У её руководителей, особенно в низовом звене, остро ощущался недостаток опыта: лишь 2% секретарей первичных организаций вступили в партию до революции. Ещё хуже обстояли дела с образованием: высшие учебные заведения окончили только 1% партсекретарей.
К этому надо добавить низкий политический уровень молодых коммунистов: подавляющее большинство из них - в отличие от "старых большевиков" - никогда не читало классиков марксизма. Мало кто был знаком с трудами Ленина. В лучшем случае "новобранцы" бегло пролистывали популярные работы современных лидеров, вроде "Азбуки коммунизма" Бухарина или "Основ ленинизма" Сталина. Такая слабая подготовка значительно облегчала идеологическую обработку первичных организаций райкомами и обкомами.
Сталинскую позицию значительно усиливало олицетворение её с "центризмом", исходившим от "большинства ЦК". На генсека работали простота изложения и бытовая логичность доводов, понятных всякому "непросвещенному" партийцу. В представлении рядовых коммунистов любой политический спор 1920-х и 1930-х годов сводился к борьбе "генеральной линии", рупором которой был ЦК, с разнообразными уклонами.
Кроме этого сторонники Сталина постоянно напоминали об угрозе со стороны капиталистического окружения, об опасности для советской власти любого конфликта в её руководстве. Коммунистам следовало сплотиться вокруг "генеральной линии", формирующейся не в результате широких дискуссий, а в "узком кругу" Центрального Комитета, главного гаранта единства ВКП(б). Чтобы сохранить это единство, партии следовало стать не местом дебатов, а полем действия, структурой, живущей по инструкциям "сверху". С годами термин "дискуссия" приобретал в низовых ячейках всё более уничижительную окраску, превращался в синоним "праздной болтовни".
У этой позиции была своя "железная" логика. Десять лет большевистской власти не притупили остроты внутреннего и внешнего противостояния. Всё это время борьба против врагов партии оставалась главной задачей ВКП(б), а политическим спорам отводилось незначительное место. В представлении рядового коммуниста дискуссия всегда "навязывалась" со стороны, к ней "принуждали" оппозиционеры и уклонисты. Если публичного спора нельзя было избежать, его тщательно готовили. Ещё до обсуждения вопроса в ячейках "линия партии" излагалась и подробно комментировалась "инструкторами" из вышестоящих структур. На предварительных собраниях или курсах политграмоты рядовым партийцам разъясняли: кто прав, кто виноват. В суть проблемы "инструкторы" углублялись редко. Рассмотрение того или иного политического вопроса обычно ограничивалось навешиванием ярлыка на оппонента-уклониста (чуть позже - на "врага народа").
С середины 1920-х годов в партии резко усилился контроль вышестоящих организаций за низовыми. Во время обсуждения важных вопросов на собрании всегда присутствовал представитель райкома с функциями фискала, внимательно следивший за отклонениями от "генеральной линии". В особо "трудных" случаях на место присылали инструкторов из Орграспреда, подчиняющихся непосредственно Секретариату. Орграспред был создан в 1924 году в результате слияния Оргбюро и Учраспреда и превратился в главный отдел Секретариата ЦК, на который возлагались обязанности по управлению партийными органами и подбору руководящих кадров.
В 1926 году вышло постановление, устанавливающее новый порядок назначения на тот или иной партийный пост. Кандидаты на пять с половиной тысяч самых важных должностей (общее количество ответственных постов в ВКП(б) составляло к тому времени 25 тысяч) назначались непосредственно Орграспредом и ЦК. Остальные рекомендовались райкомами и обкомами, имевшими собственную номенклатуру. Теоретически все должности считались выборными, но в действительности выборы всегда "готовились" партийной инстанцией, которой был подответствен этот пост.
В 1920-х годах стала набирать силу Центральная контрольная комиссия, во главе которой стояли верные соратники Сталина: до 1926 года ЦКК возглавлял Куйбышев, потом его сменил Орджоникидзе. По Уставу 1924 года функции ЦКК и местных контрольных комиссий заключались в последовательной и бескомпромиссной борьбе против всех группировок и фракционных движений внутри партии, систематическом наблюдении за "нездоровыми явлениями" в области идеологии, чистке рядов ВКП(б) от политически вредных или морально разложившихся элементов.
Первое время контрольные комиссии ограничивались "легкими" наказаниями: предупреждениями и порицаниями. К крайним мерам прибегали редко. В 1924-1926 годах ежегодно исключался лишь 1% коммунистов (примерно каждого пятого из вызванных "на ковёр"), и только за самые вопиющие нарушения. Однако с октября 1927 года в работе ЦКК наметились изменения, которые позже вылились в большую чистку 1929 года. Требование "идеологической монолитности" сделало более суровым отношение к политической оппозиции, в результате - несколько тысяч троцкистов были исключены из партии сразу после окончания XV съезда. Связи между ГПУ и контрольными комиссиями, следящими за малейшими отклонениями от "генеральной линии", стали более тесными.
Понятно, что ГПУ в эти годы наблюдало не только за партией. Оно внимательно отслеживало настроения всех слоев общества, выявляло инакомыслящих, отправляло их в тюрьмы и концлагеря. Особое внимание уделялось политическим противникам большевистского режима.
В 1922 году ГПУ обвинило 47 арестованных ранее руководителей эсеровской партии в контрреволюционной деятельности. Это был первый крупный политический процесс при советской власти. Трибунал ВЦИК приговорил 12 обвиняемых к смертной казни, остальных - к различным срокам тюремного заключения. Осенью 1922 года из России было выслано 160 ученых и деятелей культуры, не разделяющих большевистских взглядов [24]. Власть ясно показала обществу, что и при НЭПе она не допустит противостояния коммунистической идеологии в политических и научных кругах.
Неустанно насаждая большевистскую доктрину в обществе, Советское правительство нанесло несколько мощных ударов по Русской православной церкви и фактически поставило ее под свой контроль, не обращая внимания на декрет об отделении церкви от государства. Ещё в 1922 году под предлогом сбора средств для борьбы с голодом была конфискована большая часть церковных ценностей. В обществе постоянно усиливалась антирелигиозная пропаганда. В городах и сёлах разрушались храмы и соборы. Для подрыва внутрицерковного единства правительство оказывало материальную и моральную поддержку "обновленческим" течениям, призывавшим мирян повиноваться власти. Преследования верных патриарху священников приняли массовый характер. Сам патриарх Тихон был заключён под домашний арест.
После его смерти в 1925 году большевики фактически запретили выборы нового первосвященника. Местоблюститель патриаршего престола митрополит Петр был арестован. Его преемник, митрополит Сергий, и восемь других архиереев вынуждены были публично продемонстрировать лояльность к советской республике. В 1927 году под давлением большевиков они подписали декларацию, в которой призвали отойти от церковных дел тех священников, кто не признает советскую власть.
Укрепление единства ВКП(б), разгром политических и идейных противников большевизма позволили сформировать и упрочить однопартийную систему, в которой так называемая "диктатура пролетариата в союзе с крестьянством" на деле означала диктатуру Политбюро и Секретариата ЦК. Эта политическая конструкция с небольшими изменениями сохранялась в СССР до самой "горбачёвской" перестройки.
Глава 4. Курс на индустриализацию. Кризис хлебозаготовок и обострение отношений с "правыми"
Несмотря на определённые успехи НЭПа, экономика СССР оставалась слабой, свободного капитала для развития не хватало. Попытки привлечь иностранные инвестиции с помощью совместных предприятий и режима концессий к желаемому результату не привели. Удельный вес концессий в индустриальных отраслях был меньше 1,2%, а в производстве предметов потребления составлял всего 0,3%. Уже в середине 1920-х годов стало ясно, что обращение за помощью к иностранному капиталу бесперспективно. В вопросах модернизации экономики СССР руководство ВКП(б) могло рассчитывать только на внутренние силы и средства.
Решить задачу можно было одним из двух способов. Первый заключался в том, чтобы улучшить снабжение деревни средствами производства и таким образом повысить эффективность крестьянского труда. Подавление "левой" оппозиции давало возможность сделать это, не опасаясь удара в спину. Но даже после установления жёсткого внутрипартийного единомыслия от руководства СССР требовалась поистине филигранная точность в планировании, чтобы модернизация сельского хозяйства не спровоцировала резкий отток капиталов из промышленности. Ведь это могло привести к замедлению её развития и, как следствие, к существенному ухудшению жизни рабочих. А чем подобное ухудшение грозило избираемым на съездах лидерам пролетарской партии - догадаться нетрудно... Понятно, что сохранять баланс между интересами города и села было особенно важно на начальном этапе модернизации, пока её успехи ещё не отразились на уровне благосостояния людей.
Суть второго варианта сводилась к тому, чтобы финансировать развитие промышленности за счёт неприкрытого ограбления сельского хозяйства. Именно по этому пути предлагал двигаться Троцкий. Здесь с первых же дней страдающей стороной становилось крестьянское большинство населения. А это означало - практически неизбежное возвращение к продразвёрстке и прочим "прелестям" военного коммунизма, которые сразу же приведут к бесчисленным "вандеям". В результате карательные экспедиции и массовые репрессии на долгие годы станут "бытом" страны Советов.
Медлить, колебаться и выжидать было невозможно, поскольку уровень технического оснащения сельского хозяйства продолжал снижаться. В декабре 1925 года, как только страна оправилась от разрухи, XIV съезд ВКП(б) провозгласил курс на индустриализацию. Первоначально планировалось осуществлять её по первому варианту, сохраняя (а кое-где и расширяя) рыночные инструменты регулирования. Так, ещё в начале 1925 года государство перешло с натурального налогообложения сельхозпроизводителей на денежное. Крестьяне, таким образом, получили возможность свободно выбирать, какие культуры выращивать. А чтобы они не утратили интерес к поставкам зерна государственным заготовителям и продаже его на рынке, было решено увеличить производство сельскохозяйственной техники, а также расширить возможности получения кредитов для её приобретения.
Первое время всё шло очень даже неплохо. 1925 год стал последним в истории России, когда было зафиксировано падение уровня оснащённости сельскохозяйственной техникой. К весне 1926 года количество сох, косуль [25] и сабанов сократилось по сравнению с предыдущей весной на 100,3 тыс. штук, а к весне 1927 года - еще на 253,3 тыс. штук. За то же время количество плугов и буккеров возросло на 614,1 тыс. штук и 924 тыс. штук соответственно. В результате весной 1927 года на территории СССР в сельскохозяйственном производстве использовалось около 11,6 млн. плугов (67,1% от общего количества пахотных орудий) и примерно 5,7 млн. сох (т.е. уже 32,9%, а не 40%, как весной 1925 года). Замена сохи плугом существенно улучшала обработку почвы и приводила в ближайшей перспективе к заметному (на 15-20%) повышению урожайности.
Дальше процесс шёл по нарастающей: за два следующих года производство плугов в СССР выросло с 953,2 тыс. штук до 1677,3 тыс. штук (т.е. на 76,0%); буккеров - с 22,3 тыс. штук до 36,6 тыс. штук (на 64,1%); сеялок - с 57,2 тыс. штук до 105,3 тыс. штук (на 84,1%); культиваторов - с 60,7 тыс. штук до 91,5 тыс. штук (на 50,7%), лобогреек - с 89,0 тыс. штук до 166,3 тыс. штук (на 86,9%); зерноочистительных машин - с 99,7 тыс. штук до 233,2 тыс. штук (на 133,9%). Выпуск автомобилей на отечественных предприятиях за это время увеличился с 366 до 841 штуки (на 129,8%), а тракторов - с 732 до 3267 штук (т.е. почти в 4,5 раза).
Потенциал для роста производства был огромный, поскольку по данным на 1927 год только 15,2% крестьянских дворов имели те или иные машины. Одна сеялка приходилась на 37, жнейка - на 24, сенокосилка - на 56, молотилка - на 47, веялка или сортировка - на 25 хозяйств [26]. Практически повсеместно преобладал ручной сев. Коса и серп, деревянный цеп и молотильный каток продолжали оставаться основными орудиями уборки и обмолота урожая. При этом к 1927 году средний надел земли в крестьянском хозяйстве европейской части РСФСР составлял 13,2 га, и повсеместная механизация сельского труда была насущной необходимостью.
Однако планам мирной и плавной индустриализации не суждено было сбыться. В мае 1927 года Англия разорвала дипломатические отношения с СССР и начала интенсивные консультации с союзниками об организации совместного вторжения на территорию нашей страны. Претензии английского руководства можно свести к двум основным пунктам: большевики ведут подрывную деятельность на территории других стран (в том числе в Англии); их политика в Китае угрожает британским интересам. Насколько искренним было возмущение английских лидеров? Трудно сказать...
Однако факты говорят о том, что уже к началу 1926 года в руководстве СССР победу одержали сторонники "построения социализма в одной, отдельно взятой стране", и британскому правительству это было известно. Апологеты "мировой революции" лишились не только высших партийно-государственных постов, но и влияния в Коминтерне. В то же время именно в начале 1927 года появилась в свободном доступе статистика за 1926 год, из которой было ясно видно: "союз рабочих и крестьян" успешно выдержал первый год индустриализации. Трудно отделаться от ощущения, что "военная тревога 1927 года" была связана с получением этой информацией. А официальная версия британского правительства - всего лишь удобный предлог (реальный или надуманный) для организации "крестового похода" против нашей страны.
Советские лидеры могли сколько угодно возмущаться несправедливостью обвинений... Но они вынуждены были считаться с фактами: обострение международной обстановки обнажило полную неготовность страны к войне. По числу танков [27] Красная Армия отставала не только от Англии и Франции, но даже от Польши. По состоянию на 1927 год в СССР имелось менее тысячи военных самолетов устаревших конструкций и около семи тысяч орудий разных калибров. Этого мизерного количества было совершенно недостаточно для защиты такой огромной территории. О том, чтобы выиграть сражение у технически оснащённой армии (а в 1927 году британские вооружённые силы в этом отношении были лучшими в мире) советским стратегам не стоило даже мечтать.
Ориентация предприятий тяжелой промышленности на производство сельскохозяйственной техники не позволяла надеяться на быстрое создание мощного арсенала вооружений. Выступая в декабре 1927 года перед делегатами XV съезда ВКП(б), Клемент Ворошилов рассказал об "архаических пережитках времен Ивана Калиты" в цехах оборонного комплекса. "Когда их видишь, берёт оторопь... - с горечью признавал нарком. - ...70,5% чугуна, 81% стали, 76% проката по сравнению с довоенным уровнем [28] - это, конечно, недостаточно для нужд широко развивающегося хозяйства и обороны... Алюминия, этого необходимого металла для военного дела, мы у себя совсем не производим... Цинка и свинца, весьма ценных и необходимых металлов для военного дела, мы ввозим из-за границы в семь раз больше, чем производим у себя в стране. Даже меди, которой у нас бесконечное множество в недрах, мы ввозим 50% по сравнению с тем, что производим в стране".
Делегатам стало ясно, что в программу индустриализации придётся вносить коррективы. Но вот насколько существенные? На этот счёт ясности пока не было. Споры по поводу экономической политики возобновились. И хотя конкретных изменений в планы вносить пока не стали, в резолюциях съезда наметилась тенденция на "усиление роли социалистических элементов в деревне". В первую очередь имелось в виду развитие предприятий-гигантов, аналогичных совхозу имени Шевченко в Одесской области, об опыте которого писали тогда все газеты. Планировалось также ограничить деятельность кулаков и нэпманов путем значительного повышения налогов. Были намечены поощрительные меры в отношении беднейшего крестьянства. В речах некоторых делегатов прозвучали призывы к преимущественному развитию тяжелой (подразумевалось - оборонной) промышленности...
Выступления партийных руководителей свидетельствовали о глубоких расхождениях в их рядах: Сталин и Молотов были особенно враждебно настроены против кулаков (которых они, отбросив намёки и недомолвки, открыто называли "капиталистами"), а Рыков и Бухарин предупреждали делегатов съезда об опасности слишком активной "перекачки" средств из сельского хозяйства в промышленность. Однако все лидеры ВКП(б) в тот момент говорили лишь об общих задачах, без детальной проработки каждого конкретного вопроса. Решения съезда не внесли существенных изменений в планы индустриализации. Казалось, будущее НЭПа ещё впереди.
Однако рыночная экономика уже готовила большевикам неприятный сюрприз. Слухи о скором начале войны привели к серьезному кризису хлебозаготовок. В ноябре поставки сельхозпродуктов государственным учреждениям сильно сократились, а к концу декабря положение стало просто катастрофическим. Руководство страны было застигнуто врасплох. Ещё в октябре Сталин публично заявлял о "великолепных отношениях" с крестьянством. А уже в январе 1928 года ему пришлось взглянуть правде в глаза: получив хороший урожай, деревни и сёла не торопились расставаться с хлебом. К концу декабря крестьяне продали государству зерна на 25% меньше, чем в предыдущем году.
Экспортировать было нечего. Страна оказалась без валюты, необходимой для индустриализации. Но что ещё более важно, под угрозу было поставлено продовольственное снабжение городов. Из-за распространяющихся в деревне слухов о скором начале войны все предыдущие действия правительства (введение денежного налогообложения - дававшее крестьянам возможность самим решать, что из урожая продавать, а что придерживать; повсеместное развитие сельской кооперации - позволявшее им вырабатывать единую стратегию по отношению к государству; снижение налогов для бедняков - что избавляло их от необходимости продавать излишки и т.п.) работали теперь против него. Положение с каждым днём становилось всё хуже. Сталину пришлось признать, что в стране происходит "крестьянский бунт".
Для выхода из кризиса Политбюро вынуждено было прибегнуть к чрезвычайным мерам. Молотов позже назовёт их "выколачиванием хлеба". На высшем уровне были приняты директивы о принудительной конфискации зерна у кулаков. Однако пока ещё крестьян в основном старались "по-хорошему" убедить в необходимости сдавать хлеб государству. На выполнение этой задачи были брошены лучшие силы: самые авторитетные руководители, самые пламенные агитаторы, самые опытные пропагандисты. Не остались в стороне и лидеры партии. Андреев, Шверник, Молотов, Микоян, Постышев, Косиор и прочие разъехались по наиболее урожайным регионам: на Украину, в Поволжье, на Урал, на Северный Кавказ и т.д.
Сам Сталин 15 января 1928 года отправился в Сибирь. В дороге он посетил Барнаул, Омск, Новосибирск. С группой партработников разъезжал по сёлам и деревням, убеждал сдавать государству зерно. По свидетельству Молотова, именно из Сибири Сталин привёз "... постановление: если кулак не сдаёт хлеб в размерах, какие на него положены - применять репрессивные меры". Эдвард Радзинский [29] в своей книге приводит ссылку на письмо одного из современников событий, объясняющее эту резкую перемену в настроении генсека: "Из Омска Сталин поехал в какую-то деревню. Рассказывают, он там всё агитировал сдавать хлеб. Тут кто-то из крестьян возьми и крикни ему: "А ты, кацо, спляши нам лезгинку - может, мы тебе хлебца-то и дадим".
Трудно представить, что остряк-самоучка не знал, с кем имеет дело. К тому времени портреты Сталина регулярно печатались на страницах газет. Они висели во многих начальственных кабинетах. Да и местное руководство должно было предупредить крестьян, кто именно к ним приедет. Хотя бы из чувства самосохранения. Скорее всего, жестокая и циничная издёвка была не случайной выходкой, а преднамеренной провокацией... Но чьей? Сталин решил, что кулацкой. И отреагировал предельно жёстко. Генсек просто не мог поступить иначе, даже если и хотел - коллеги из ЦК не простили бы своему лидеру "мягкотелости".
С этого момента мероприятия по "выколачиванию хлеба" стали всё больше напоминать продразверстку времен Гражданской войны. Партийные организации направили в деревни и сёла около 30 тысяч "уполномоченных", сформированных в "рабочие отряды". Им было поручено провести чистку в ненадёжных сельсоветах, создать на местах "тройки", которые станут разыскивать и изымать излишки хлеба, заручившись помощью деревенской бедноты (получающей в награду за это 25% конфискованного зерна). В процессе работы "тройки" широко использовали 107-ю статью Уголовного кодекса, по которой любое действие, "способствующее поднятию цен", каралось лишением свободы сроком до трёх лет.
Принудительное изъятие излишков помогло решить проблему текущего года. Однако в долгосрочной перспективе оно лишь способствовало усилению кризиса. Используя чрезвычайные меры, власти собрали зерна лишь чуть меньше, чем годом ранее. Но уже следующей весной крестьяне ответили на это сокращением посевных площадей. Даже если бы власть решила восстановить прежние отношения с селом, на доверие и понимание с его стороны она больше рассчитывать не могла. "Союз рабочих и крестьян", на котором базировалась стратегия НЭПа, рухнул в считанные месяцы.
Так "военная тревога" 1927 года подтолкнула Сталина к корректировке политического курса, а хлебозаготовительный кризис января 1928 года сделал эти перемены неизбежными. Бесконфликтный вариант модернизации экономики был сорван окончательно. Оставалась только одна возможность - провести ускоренную индустриализацию за счёт неприкрытого ограбления частного сектора, в первую очередь - крестьян-единоличников.
Однако сразу перейти к политике "внутреннего колониализма" Сталин не мог. Во-первых, ещё совсем недавно он безжалостно громил "левых" инициаторов этой идеи: изгонял из ЦК, исключал из партии, отправлял в ссылку. Во-вторых, на ключевых постах, кроме преданных генсеку людей, сидели многочисленные сторонники "правых". В их руках было и правительство Алексея Рыкова, и профсоюзы Михаила Томского, и московская партийная организация, возглавляемая Николаем Углановым. Лидер "правого направления" Бухарин не только председательствовал в Исполкоме Коминтерна и руководил "Правдой" (основным идеологическим "рупором" партии). По линии Политбюро он курировал "всесильное" ОГПУ, а значит, при благоприятных условиях мог использовать во внутрипартийной борьбе всю мощь советской тайной полиции.
Учитывая сложность ситуации, Сталин решил начать перемены издалека. С весны 1928 года он всё чаще стал говорить о необходимости сместить акцент с кооперации, сыгравшей негативную роль в развитии кризиса хлебозаготовок, на создание "опор социализма" в деревне - колхозов-гигантов и машинно-тракторных станций (МТС). Предполагалось, что эти "опоры" займут на рынке нишу главных поставщиков товарного зерна, которая до революции принадлежала помещичьим хозяйствам. По расчётам Сталина колхозы-гиганты должны были обеспечить ежегодное производство 15,6 миллионов тонн зерна, необходимых для снабжения хлебом армии и городов. МТС за свои услуги тоже будут получать зерно, что позволит государству выйти с ним на внутренний и внешний рынок, вынудив крестьян продавать излишки по установленным "сверху" ценам. Той же цели должно было послужить и максимальное развитие появившейся в 1927 году системы "контрактации" (заключение контрактов, предусматривающих, что в обмен на сельхозпродукцию, которую крестьяне поставляют государству, они получат от него необходимую технику).
Обстановка в руководстве партии меж тем накалялась. На апрельском 1928 года пленуме ЦК Бухарин и его сторонники высказали недовольство действиями генсека. Им не нравилась, что в стране фактически возобновилась политика продразверстки. Голосование показало, что в большинстве своём члены ЦК отрицательно относятся к сворачиванию НЭПа и проведению массовой коллективизации. В принятых на пленуме резолюциях не только подчеркивалась важность рынка, но и осуждались "перегибы" в отношении зажиточных крестьян. Предложенный "сталинцами" проект нового сельскохозяйственного Устава, в котором пожизненное землепользование разрешалось только членам колхозов, большинством голосов был отвергнут. "Правые" одержали победу. Крупную, но не окончательную.
Глава 5. Разгром "правой оппозиции". Переход к политике массовой коллективизации
После завершения апрельского пленума споры между сторонниками и противниками НЭПа продолжились на заседаниях Политбюро (где Сталин, поддерживаемый Молотовым, Куйбышевым и Рудзутаком, располагал незначительным большинством - Ворошилов и Калинин колебались, а Бухарин, Рыков и Томский составляли "правую оппозицию") и в центрах планирования. Подконтрольные Рыкову специалисты Госплана разработали программу умеренного промышленного роста, в которой темпы накопления капитала соотносились с показателями уровня сельхозпроизводства, как оно и предусматривалось в рамках НЭПа. Возглавляемый Куйбышевым ВСНХ предложил план ускоренной индустриализации. В соответствии с ним рост промышленного производства к концу пятилетки должен был составить 135%. Источники финансирования впрямую не указывались, но все понимали, что в плане сделана ставка на революционный энтузиазм "лучших представителей советского народа" и вынужденное бескорыстие основной его части.
На пленуме ЦК, проходившем в Москве с 4 по 12 июля 1928 года, произошло новое столкновение между "правыми" и сторонниками генсека. В своей речи, опубликованной только несколько лет спустя, Сталин впервые открыто заявил, что политика НЭПа зашла в тупик, что ожесточение классовой борьбы объясняется всё более отчаянным сопротивлением "кулаков" и крестьянству так или иначе придется потратиться на нужды индустриализации. Всем стало ясно, что генсек больше не верит в НЭП, а создание "опор социализма" для него - промежуточный этап... Истинная цель "сталинцев" - массовая коллективизация. "Правые" отвечали, что такая политика может в считанные месяцы довести страну до террора, голода и гражданской войны.
Как и на апрельском пленуме, большинство ЦК не пошло за Сталиным. Однако лидеры "правых" понимали, что соотношение сил легко может измениться. Ведь членов ЦК избирают делегаты съезда, представляющие там свои региональные организации. А значит, чтобы закрепить и развить успех, нужно убедить в своей правоте партийное большинство. Поэтому Бухарин, по его собственному выражению "пришедший в ужас" от новых идей Сталина, решил перенести полемику в массы. Он надеялся таким образом помешать смене политического курса.
30 сентября в "Правде" вышла статья "Заметки экономиста", в которой Бухарин изложил свою альтернативную программу. Он писал, что причинами текущего кризиса стали ошибки в планировании и ценообразовании, вызванный ими дефицит промышленных товаров, а также неэффективность государственной помощи сельхозкооперации. НЭП, по мнению лидера "правых", еще можно сохранить, но только за счет серьёзных уступок крестьянству. Бухарин писал, что для выхода из кризиса необходимо вновь открыть рынки и повысить закупочные цены на зерно. В случае если это не поможет, автор статьи рекомендовал ввозить продовольствие из-за границы.
Таким образом, Бухарин предлагал прекратить политику административного "выколачивания хлеба" и вернуться к экономическим мерам воздействия на рынок. Создавать колхозы, по его мнению, следовало только там, где они окажутся более жизнеспособными, чем индивидуальные хозяйства. Индустриализация должна быть "научно спланирована", а проводить её следует с учетом инвестиционных возможностей страны и лишь в тех пределах, в которых она позволит крестьянам свободно торговать продуктами своего труда.
Надо сказать, что до этого все споры о путях развития советской экономики шли в "закрытом" режиме. Все, кто не входил в круг посвящённых, могли ознакомиться только с итоговыми постановлениями и резолюциями пленумов. Даже делегаты VI конгресса Коминтерна (проходившего в Москве с 17 июля по 1 сентября 1928 года), не были информированы о разногласиях в высшем руководстве ВКП(б).
Статья Бухарина была приглашением к открытой дискуссии. Однако, несмотря на высокий научный уровень, она вызвала очень мало откликов. Генсек не стал принимать вызов. Ввязываться в полемику ему было совсем не выгодно. Защищать "сверхиндустриализацию", которую XV съезд заклеймил, как "левый уклон"? Публично выступать против НЭПа, который он ещё вчера прославлял? Нет уж, увольте! Сталин был слишком умён, чтобы заглотить такой примитивный крючок... Он решил действовать иначе. Секретариат ЦК, предусмотрительно не называя имен (кто бы поверил, что ведущий теоретик партии Бухарин и глава правительства Рыков стоят во главе "опасного уклона"), принялся "выковывать" миф об "оппозиции справа", мечтающей создать условия для реставрации капитализма в СССР.
А между тем информация о разногласиях между Сталиным и Бухариным всё шире расходилась по стране. Дошла она и до Троцкого. "Вечно воспалённый Лев Давыдович" поступил предсказуемо. 21 октября 1928 года, убедившись, что слухи о разногласиях в ЦК имеют под собой основание, поверженный лидер "левых" призвал коммунистов всех стран подняться на борьбу против Сталина. "Правые" тут же потеряли интерес к экономическим вопросам. Вновь объединившись, Политбюро обвинило Троцкого в создании нелегальной "антисоветской партии".
В ноябре 1928 года, на волне противоборства с восставшим из пепла "троцкизмом", пленум ЦК с подачи Сталина единогласно осудил всё ещё анонимный "правый уклон", от которого предварительно отмежевались Бухарин, Рыков и Томский. Добившись незначительных уступок, они (во имя сохранения единства партии) проголосовали за сталинские предложения. Помимо прочего, пленум принял решения об ускоренной индустриализации и развитии социалистического сектора в сельском хозяйстве.
Такое поведение сторонников НЭПа, по сути, означало победу "сталинцев". Теперь роли поменялись. Приняв участие в единодушном голосовании в Политбюро и ЦК, осудив всё ещё анонимный "правый уклон" и одобрив новую линию партии, Бухарин, Рыков и Томский больше не могли высказывать свои прежние мысли без риска быть обвиненными в двурушничестве и фракционности.
Дальше Сталин делал ходы быстро. В течение нескольких недель, последовавших за пленумом, сторонники Бухарина потерпели ещё два крупных поражения. Сначала должности лишился первый секретарь московской парторганизации Угланов. Затем VIII съезд профсоюзов большинством голосов одобрил сталинские тезисы об ускоренной индустриализации. Влияние председателя ВЦСПС Томского было сильно ослаблено вводом в президиум пяти "сталинцев" во главе с Лазарем Кагановичем и установлением более жёсткого контроля Политбюро над руководством профсоюзов.
Сталин по-своему оценил невольную помощь Троцкого... 21 января 1929 года вождь "левых" был выслан в Турцию на пароходе "Ильич". В тот же день Бухарин опубликовал в "Правде" статью, посвященную "Политическому завещанию Ленина". В ней лидер "правых" сфокусировал внимание читателей на различиях между ленинским планом "мирной, постепенной и добровольной" кооперации и сталинским проектом коллективизации, основанном на принуждении. Вывод Бухарина: стране нужно мирное развитие в рамках НЭПа, а третьей - на этот раз "антикрестьянской" - революции допускать нельзя.
И опять Сталин не стал вступать в полемику. Зато на следующий день в прессе появились сообщения о том, что 11 июля 1928 года имели место контакты Бухарина и Сокольникова с Каменевым, что значительно подорвало престиж "правых". Бухарину пришлось давать объяснения в ЦКК и выслушать там обвинения в двоедушии. Апрельский 1929 года пленум ЦК партии завершил идеологическое поражение "правых". Сначала большинством голосов был отвергнут их двухлетний план, нацеленный на улучшение ситуации в сельском хозяйстве. Затем Сталин в своей речи заклеймил все прошлые и нынешние ошибки Бухарина: от его оппозиции Ленину в 1915 году до недавней "поддержки кулака".
На XVI партконференции [30] "правых" ждал ещё и кадровый разгром: Бухарин был снят с поста главного редактора "Правды", а вскоре (3 июля) отстранен от руководства Коминтерном. Томского во главе профсоюзов сменил Николай Шверник. Рыков потерял пост председателя Совнаркома.
Вскоре после этого ЦКК провела всеобщую проверку и чистку рядов партии. За несколько месяцев из ВКП(б) было исключено 170 тысяч человек (примерно 11% партсостава), причем треть из них - с формулировкой "за политическую оппозицию линии партии". Летом 1929 года против Бухарина и его сторонников развернулась редкая по своей силе кампания в прессе. Их ежедневно обвиняли в "пособничестве капиталистическим элементам" и "сговоре с троцкистами". На ноябрьском пленуме ЦК лидеры "правых" выступили с покаянными заявлениями. Это не помогло. Бухарина исключили из состава Политбюро.
В то время как в высших эшелонах власти один за другим разворачивались бои между сторонниками и противниками НЭПа, страна всё глубже погружалась в экономический кризис. Показатели сельского хозяйства были катастрофическими. Несмотря на ряд репрессивных мер по отношению к крестьянам (штрафы и тюремное заключение в случае отказа продавать продукцию государству по закупочным ценам, которые были втрое ниже рыночных), зимой 1928-1929 года страна получила хлеба на 7% меньше, чем год назад. Обстановка в деревне накалялась: печать отметила около тысячи случаев "применения насилия" по отношению к "официальным лицам".
В феврале 1929 года в городах снова появились продуктовые карточки, отмененные после Гражданской войны. Дефицит продовольственных товаров стал всеобщим, когда власти закрыли частные лавки, объявив их "капиталистическими предприятиями". Рост стоимости сельхозпродуктов привел к общему повышению цен, что отразилось на покупательной способности рабочих и служащих. В глазах большинства руководителей, и в первую очередь Сталина, во всех этих бедах было виновато сельское хозяйство. Ведь в промышленности наблюдался стабильный рост основных показателей.
Впрочем, при внимательном изучении статистических данных можно увидеть, что производительность труда и качество продукции на заводах и фабриках в это время снижались, а себестоимость росла. Переход к ускоренной индустриализации сопровождался большой растратой людских и материальных ресурсов. Это вело к разбалансированию бюджета в сторону расходов и серьёзному падению уровня жизни.
Пятилетний план, утвержденный на XVI партконференции, а затем принятый V съездом Советов, предусматривал, что к зиме 1933-1934 года примерно 20% крестьянских хозяйств объединятся в ТОЗы. Обобществление коснётся только обрабатываемых земель, обслуживаемых "тракторными колоннами", без отмены частной собственности и без коллективного владения скотом. Постепенная и ограниченная коллективизация должна была строиться исключительно на добровольных началах, с учётом возможностей государства поставлять селу технику и специалистов.
Однако провал последней заготовительной компании заставил Сталина посмотреть на ситуацию под иным углом. Он был убеждён, что критическое положение в сельском хозяйстве стало результатом злонамеренных действий "кулаков" по подрыву советского строя. Таким образом, выбор перешёл в политическую плоскость: "или деревенские капиталисты, или колхозы". И значит, речь шла уже не о достижении экономических результатов, а о победе или поражении в очередной классовой войне.
В этих условиях только что принятый план коллективизации стал подвергаться многочисленным корректировкам. Изначально предполагалось обобществить к концу пятилетки земли пяти миллионов крестьянских семей. Однако уже в июне 1929 года Колхозцентр [31] объявил о необходимости объединить восемь миллионов хозяйств только за один 1930 год. В сентябре цифра выросла до 13 миллионов, а в декабре - уже до 30.
На выполнение задач "сельскохозяйственного фронта" партия бросила все наличные силы. Деревенских коммунистов под угрозой дисциплинарных мер обязали вступить в колхозы. Мобилизация охватила профсоюзы и комсомол: десятки тысяч рабочих и студентов отправились в деревню в сопровождении партийных "активистов" и сотрудников ГПУ. Органы сельхозкооперации, основные владельцы современной техники, получили строжайшие предписания: предоставлять машины только колхозам.
Заготовительная кампания осени 1929 года приняла характер беспощадной реквизиции. Рыночные механизмы были сломаны. Несмотря на сравнительно небольшой урожай (71,7 миллионов тонн), государство изъяло у крестьян на 60% больше зерна, чем в предыдущие годы. Завершив "выколачивание хлеба", сконцентрированные в деревне силы (около 150 тысяч человек) переключились на повсеместное создание колхозов. Власти нескольких регионов страны объявили их "районами сплошной коллективизации", обязуясь в кратчайшие сроки обобществить на своей территории более 50% крестьянских хозяйств. К 12-й годовщине Октябрьской революции Сталин опубликовал статью "Великий перелом", в которой утверждал, что "середняк повернулся лицом к колхозам". Ноябрьский 1929 года пленум ЦК безоговорочно поддержал мнение генсека и одобрил его план ускоренной коллективизации. Это был смертный приговор НЭПу.
В соответствии с новым графиком Северный Кавказ, Нижнее и Среднее Поволжье подлежали "сплошной коллективизации" к осени 1930 года, а другие зерновые районы - годом позже. На всей территории страны преобладающей формой ведения хозяйства признавалась артель, как "более передовая" по сравнению с ТОЗом. Кроме земли в артели обобществлялись скот и сельхозтехника. Для успешного проведения компании власти мобилизовали более 25 тысяч рабочих, которые "рекомендовались" на посты председателей организуемых колхозов. Прибыв на место, "25-тысячники" вливались в уже существующие "штабы коллективизации", состоящие из местных партийных руководителей, военных, милиционеров и работников ОГПУ. Перемежая уговоры с угрозами, используя всевозможные способы давления (аресты "зачинщиков", прекращение промтоварного снабжения и т.д.), активисты всеми правдами и неправдами пытались заманить крестьян в колхоз. И как только записаться туда соглашались хотя бы несколько человек, "коллективизированным на 100%" объявлялось все село.
Процесс шёл невиданными темпами. Каждую декаду в газетах публиковались данные о доле коллективизированных хозяйств: 7,3% на 1 октября 1929 года; 13,2% на 1 декабря; 20,1% на 1 января 1930 года; 34,7% на 1 февраля, 50% на 20 февраля; 58,6% на 1 марта... Эти "красивые" цифры в действительности ничего не означали. Большинство колхозов существовали только на бумаге. На практике такие "процентные" победы приводили лишь к неразберихе и дезорганизации сельхозпроизводства. Угроза обобществления скота побуждала крестьян забивать коров и овец [32]. Нехватка семян для весеннего сева, вызванная конфискацией зерна во время заготовительной компании, угрожала катастрофическими последствиями. Напряжённость в деревнях и сёлах нарастала день ото дня.
Сталин понял, что ситуация может выйти из-под контроля. Чтобы не допустить этого, 21 марта 1930 года он опубликовал статью "Головокружение от успехов", где резко осудил "чиновничье декретирование колхозного движения". Лидер партии призвал покончить с "бумажными колхозами, которых ещё нет в действительности, но о существовании которых имеется куча хвастливых резолюций". Слова генсека селяне поняли однозначно. Сразу после публикации статьи начался массовый выход из колхозов. К 1 июля в них остались не более 5,5 миллионов крестьянских хозяйств (21% их общего числа) - почти втрое меньше, чем на 1 марта.
Однако это была лишь временная передышка. Осенью 1930 года благоприятные погодные условия позволили собрать великолепный урожай в 83,5 миллиона тонн (на 16,5% больше, чем в 1929 году). Хлебозаготовки, осуществляемые проверенными методами, принесли государству 22,1 миллиона тонн зерна - вдвое больше, чем в последние годы НЭПа. Эти результаты, достигнутые ценой огромных поборов с колхозов (доходивших до 50-70% урожая в самых плодородных районах), побудили власти к продолжению политики коллективизации. На крестьян снова оказывалось всевозможное давление. В результате к 1 июля 1931 года процент коллективизированных хозяйств вернулся к уровню 1 марта 1930 года (57,5%).
Отобранное у крестьян зерно предназначалось для вывоза за рубеж, преимущественно в Германию. В рамках торгового соглашения, подписанного в апреле 1931 года, эта страна обязалась предоставить Советскому Союзу значительный кредит (более одного миллиарда марок). В обмен на необходимую для индустриализации технику (в первой половине 1930-х годов свыше 50% всего ввозимого в СССР оборудования было немецкого происхождения) советская сторона брала обязательства снабжать Германию сельскохозяйственным сырьем и золотом. Добыча этого металла в то время велась на Колыме и в районах Крайнего Севера, где в качестве рабочей силы использовались заключенные.
К концу лета 1931 года началась новая заготовительная компания. Проводилась она ещё "жёстче", чем две предыдущие. В результате тысячи колхозов остались без кормов и почти без семян. Несмотря на очень низкий урожай (около 69,4 миллиона тонн), было изъято рекордное количество зерна (22,8 миллиона тонн). Из них более 5 миллионов тонн пошли на экспорт в обмен на технику. Правительство, воодушевленное "успехами" хлебозаготовок, наметило на 1932 год план в 29,5 миллионов тонн. А на Украине и в Сибири между тем уже появились первые признаки "критической продовольственной ситуации". Этот эвфемизм, употребленный в одном из докладов украинским ЦК партии, был использован как синоним слова "голод".
Хлебозаготовки 1932 года протекали очень медленно. С началом новой жатвы крестьяне, часто в сговоре с руководителями колхозов, стремились пустить в употребление или припрятать всё, что только можно. Власти тотчас вознегодовали по поводу "разбазаривания народного богатства". 7 августа 1932 года был издан закон, позволявший приговаривать к высылке сроком до десяти лет за всякое действие "в ущерб колхозу". Осенью 1932 года десятки тысяч крестьян были арестованы и осуждены за самовольное срезание небольшого количества колосьев ржи или пшеницы.
Репрессиям подвергались не только рядовые работники, но и председатели колхозов. Только за 1932 год 36% из них лишились своих должностей. Почти всем смещённым было предъявлено обвинение в антигосударственной деятельности и саботаже хлебозаготовок. Продотряды совершали настоящие карательные экспедиции. В своих действиях они не останавливались перед изъятием всего колхозного зерна, в том числе выделенного на семена и в оплату за работу.
Результатом этого произвола стал страшный голод, от которого погибло свыше четырёх миллионов человек. В отличие от 1921 года, на этот раз существование "критической продовольственной ситуации" полностью отрицалось правительством. Сведения о массовом голоде скрывались даже внутри страны. В наиболее пострадавших районах воинские подразделения следили за тем, чтобы крестьяне не покидали свои деревни.
После этой катастрофы правительство скорректировало политику хлебозаготовок. Теперь сбором зерна должен был заниматься специальный комитет (Комзаг), подчинявшийся непосредственно Совнаркому. Одновременно с этим в МТС создавались политотделы, укомплектованные "проверенными" людьми, имеющими опыт работы в ГПУ или армии. Они должны были обеспечить контроль за сельхозпроизводством и "присматривать" за местными партийными структурами.
Наконец, по Постановлению от 19 января 1933 года заготовки стали составной частью обязательного налога, взимаемого государством и не подлежащего пересмотру на местах. В принципе, это должно было защитить колхозы от бесконтрольных многократных обложений, произвольно назначаемых местными властями. Но поскольку размер отчислений оставался прежним, существенного облегчения крестьянам это не принесло, тем более что величина налога определялась исходя из прогнозируемого урожая, а не по результатам его сбора. В придачу к налогу колхозы должны были оплачивать натурой услуги, предоставляемые им через МТС. Этот сбор давал в 1930-е годы более 50% хлебозаготовок. Сверх того, государство брало на себя контроль за размерами посевных площадей в колхозах, несмотря на то, что они, по уставу, имели право решать эти вопросы самостоятельно.
Для установления полного контроля государства над деревней оставалось коллективизировать пять миллионов единоличных хозяйств. На июльском 1934 года пленуме ЦК существование этих "спекулянтов" было признано неприемлемым. Власти объявили об установлении исключительно высокого денежного обложения крестьян-частников. Продналог для них был увеличен на 50%, значительно превысив уровень платежеспособности. У единоличников оставалось только три выхода: уйти в город, вступить в колхоз или стать рабочими в совхозе. На II съезде колхозников, проходившем в феврале 1935 года, Сталин с гордостью заявил, что 98% обрабатываемых земель в стране являются социалистической собственностью.
В том же 1935 году государство изъяло у села более 35% собранного зерна - в 2,3 раза больше, чем во времена НЭПа. За пять лет партии удалось выстроить безотказную систему государственного вымогательства сельхозпродукции, которая "покупалась" у колхозов по смехотворно низким ценам, зачастую не покрывающим себестоимости. Эта операция сопровождалась широким применением насильственных мер, которые содействовали усилению полицейско-бюрократического характера режима. В ответ на принуждение крестьяне работали всё хуже, поскольку земля, по существу, им не принадлежала. Государству пришлось внимательно следить за процессами сельскохозяйственной деятельности, которые во все времена и во всех странах успешно осуществлялись самими крестьянами: пахотой, севом, жатвой, обмолотом и т.д. Лишенные всех прав, самостоятельности и инициативы, колхозы были обречены на застой. А крестьяне, перестав быть хозяевами своей земли, превратились в граждан второго сорта.
Глава 6. Ускоренная индустриализация - попытка решить проблему "кавалерийским наскоком". Итоги первой пятилетки
Параллельно с массовой коллективизацией шла ускоренная индустриализация страны. XVI партийная конференция и V съезд Советов СССР, проходившие в Москве в апреле-мае 1929 года, после неоднократного пересмотра и увеличения показателей, утвердили предложенный ВСНХ "оптимальный вариант" первого пятилетнего плана. Для промышленности он предусматривал: рост выпуска продукции на 134,6% [33], повышение производительности труда на 110% и снижение себестоимости на 35%.
Начатые в 1927-1928 годах "великие стройки" (Днепрогэс и Турксиб) планировалось завершить к 1930 году. Кроме того, к концу пятилетки было намечено строительство более 1200 новых заводов. Приоритет отдавался тяжёлой промышленности, которая получала 78% ассигнований. При этом общий объём капитальных вложений за пять лет должен был возрасти с 8,4% до 16,2% валового национального продукта. По словам одного из делегатов V съезда Советов, на которого ссылается в своей книге Николя Верт [34], при утверждении этих планов создавалось впечатление, что предсовнаркома Рыков сидит на огромном сундуке с деньгами и раздает заводы всем, кто пожелает.
В начале 1930 года показатели ещё раз пересмотрели. Теперь уже речь шла о добыче к концу пятилетки 140 миллионов тонн угля (а не 75 миллионов, как было предусмотрено ранее), о выплавке 17 миллионов тонн чугуна (вместо десяти миллионов), о добыче 42 миллионов тонн нефти (вместо 22 миллионов), о производстве 201 тысячи тракторов (вместо 55 тысяч) и о строительстве более двух тысяч новых заводов [35].
Гонка за показателями возродила в партийной среде некоторые из идей "военного коммунизма". В январе-феврале 1930 года в газетах всё чаще стали появляться статьи о безденежной социалистической экономике, в которой непосредственный обмен между производителями не сегодня так завтра полностью заменит торговлю. В регионах наступило время создания колхозов-гигантов и трудовых коммун на предприятиях, доходы которых должны были распределяться поровну между работниками.
XVI съезд партии [36] одобрил идею ускорения социалистического строительства, поддержав выдвинутый Сталиным лозунг: "Пятилетку в четыре года". На одном из заседаний Куйбышев заявил, что необходимо каждый год удваивать объём капиталовложений и увеличивать производство продукции на 30%. С этого момента утверждённые ранее планы перестали восприниматься на местах, как главная цель пятилетки. Они превратились в своего рода "вызовы", которые передовые предприятия должны были принимать, тут же выдвигая встречные планы, сформированные по результатам обобщения социалистических обязательств бригад ударников, соревнующихся между собой. После окончания съезда показатели пятилетки ещё раз "подросли".
К этому времени план окончательно потерял связь с осмысленными экономическими расчетами. Он совмещал небывало высокие показатели роста промышленного производства с поистине фантастическими темпами увеличения народного потребления. Опытные экономисты Госплана хорошо понимали, что в текущих условиях первое полностью исключает второе. И без обширных иностранных заимствований такой резкий рост промышленного производства можно получить только за счет снижения жизненного уровня населения. Некоторое время специалисты-планировщики пытались достучаться до начальства, отстоять свою точку зрения. Однако наиболее активных "правдоискателей" осудили на "процессе меньшевиков" в 1931 году. Их уцелевшие коллеги всё поняли правильно. Теперь Госплан СССР жил и работал в полном соответствии с афоризмом Станислава Струмилина [37]: "Уж лучше стоять за высокие темпы, чем сидеть за низкие".
Сопротивление "буржуазных спецов" было подавлено. Однако проще от этого не стало. Увеличенный сверх меры план не соответствовал реальным возможностям производства, а потому сплошь и рядом приводил к его дезорганизации. Сотни начатых проектов были вскоре приостановлены из-за нехватки средств: сырья, топлива, оборудования, рабочей силы... К концу 1930 года свыше 40% промышленных капиталовложений оказались заморожены в незавершённых проектах. Вставшие стройки поглотили огромное количество материальных и людских ресурсов, недостаток которых остро ощущался во всех отраслях народного хозяйства. Срывы сроков строительства новых заводов вызвали цепную реакцию развала экономики: один замороженный проект становился непреодолимым препятствием для реализации другого, а тот в свою очередь делал бессмысленным завершение третьего и т.д.
В условиях тотальной нехватки ресурсов снабжение предприятий сырьём, оборудованием и рабочей силой постепенно всё больше отрывалось от рынка и переходило в руки административных структур. Они централизованно распределяли дефицитные материалы, исходя из собственных представлений о важности того или иного объекта для народного хозяйства. Деятельность предприятий оказалась, таким образом, в полной зависимости от очередности получения ресурсов, порядок которой никак не зависел от успехов финансово-хозяйственной деятельности. Система административных приоритетов в распределении сырья, оборудования и рабочей силы пошла на пользу лишь нескольким "ударным" объектам, успехи которых ставились в пример всей стране: металлургическим комбинатам в Кузнецке и Магнитогорске, тракторным заводам в Харькове и Челябинске, автомобильным предприятиям в Москве и Нижнем Новгороде.
Нехватка ресурсов между тем никуда не исчезала, да и не могла исчезнуть. Ведь она возникла как закономерное следствие чрезвычайно раздутых, заведомо невыполнимых показателей пятилетнего плана. И потому число "особо важных" предприятий, требующих повышенного внимания административных структур, возрастало лавинообразно. Очень скоро система приоритетов привела к конфликтам между самими "ударными" объектами, что вызвало необходимость разработки системы чрезвычайной очередности уже в их снабжении.
В отличие от приобретённых на собственные деньги, как это обычно происходило при НЭПе, выделенные начальством ресурсы не были заработаны коллективом предприятия. Это были "государственные средства" - дармовые, ничьи... И относились к ним соответственно. А потому сразу же возникла необходимость в неусыпном контроле за рачительным использованием "народного добра"... Так административный способ управления, возникший в области распределения дефицита, к концу первой пятилетки полностью заменил собой планирование. С тех пор жёсткий чиновничий диктат стал главной отличительной чертой советской экономики.
Эффект от новой системы управления был двойственный. В критический момент она позволила избежать полного паралича, которым грозила резко увеличившаяся нехватка ресурсов в ключевых отраслях производства. Но при этом на предприятиях, не вошедших в число "ударных", "особо важных" или "приоритетных", анархия только усилилась. Иначе и быть не могло, поскольку администрирование не отменило противоречий между искусственно раздутыми плановыми показателями и намного более скромными возможностями их выполнения. Эта "вилка" неизбежно приводила к значительному усилению давления не только на экономические, политические и культурные структуры советского общества, но и на каждого отдельного человека.
Чтобы убедить людей в необходимости идти на жертвы, власти неустанно твердили об обострении классовой борьбы по мере продвижения страны к социализму. Усилия, направленные на осуществление индустриализации, преподносились ими как настоящая революция: экономическая, социальная, политическая и культурная одновременно. Революция, которая поддерживает всё новое, прогрессивное, передовое и преодолевает отчаянное сопротивление всего косного, отжившего, устаревшего. Выступая перед делегатами VIII съезда ВЛКСМ [38], Сталин сказал: "...наши классовые враги существуют, и не только существуют, но растут, пытаясь выступать против Советской власти!"
Ещё одним важным аргументом властей в защиту индустриализации стал тезис о её абсолютной необходимости для физического выживания СССР в условиях враждебного капиталистического окружения. "Мы отстали от передовых стран на 50-100 лет, - сказал Сталин на конференции работников промышленности, проходившей в Москве в феврале 1931 года. - Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут!"
Простой народ убедить было сравнительно легко, но люди образованные, самостоятельно и свободно мыслящие, не могли не видеть натяжек и противоречий в аргументах властей. И потому с самого начала индустриализации в вопросах кадровой политики руководство СССР старалось достичь двух взаимосвязанных целей. С одной стороны, осуществлялась нейтрализация и изоляция, а временами даже ликвидация, старых беспартийных специалистов, скептически настроенных к идеям "великого перелома". С другой - проводилась политика выдвижения на ответственные посты "новой технической интеллигенции" - в основном выходцев из рабочей молодёжи, которые не только идеологически поддерживали радикальные перемены, но и получали от них ощутимую материальную выгоду.
Выстраивание жёсткой административной вертикали закономерно привело к изменению порядка управления предприятиями. Характерное для НЭПовских времён двоевластие, когда организацией производства занимался технический директор ("буржуазный специалист"), а всеми остальными вопросами - "красный" генеральный директор (член партии, как правило, мало что понимающий в технологии [39]) совместно с секретарём парткома и председателем профкома, было упразднено. Вся власть на заводах и фабриках перешла в руки их генеральных директоров.
Смена принципов управления сопровождалась многочисленными судебными процессами над "спецами" и "саботажниками". Часть судов проходила за закрытыми дверями, другие были открытыми. Процессы над технической интеллигенцией, поддерживая и закрепляя миф о саботаже, помогали решать сразу три важные задачи. Во-первых, был найден "козел отпущения". Во-вторых, угроза ареста заставляла молчать тех инженеров и управленцев, кто не поддерживал политику ускоренной индустриализации. И в-третьих, суды над "спецами" демонстрировали народу бдительность и эффективность новых "пролетарских" кадров.
Предприятия захлестнула мания саботажа. Всякий раз, когда происходил несчастный случай или срывался план, в первую очередь начинали искать "саботажников". Это создавало атмосферу всеобщей подозрительности, которая никак не способствовала эффективной организации производства. Положение кадровых работников и "буржуазных специалистов" стало весьма неустойчивым. Никто не чувствовал себя в безопасности. Инженеров и управленцев "вычищали" тысячами... Так к примеру, на предприятиях Донбасса в 1930-1931 годах почти половина ответственных работников была уволена или арестована, а на транспорте только за первые шесть месяцев 1931 года "разоблачили" более 4,5 тысяч "саботажников".
Одновременно с борьбой против "буржуазных спецов" правительство с середины 1928 года развернуло широкую кампанию по выдвижению на ответственные посты коммунистов "от станка". Она была призвана создать у советских рабочих ощущение, что с ликвидацией НЭПа страна вступила в новую эру и теперь простому трудящемуся открыты все дороги. В первую очередь кампания была рассчитана на молодых горожан, разочарованных в НЭПе, который не смог уничтожить безработицу, а главное - не открывал им возможностей для профессионального и карьерного роста.
Между 1928 и 1932 годами число мест на рабфаках увеличилось с 50 тысяч до 285 тысяч. Более 140 тысяч человек "от станка" были выдвинуты на вышестоящие посты. К концу первой пятилетки эти "практики" составили почти 50% руководящих работников промышленности. Около 660 тысяч рабочих-коммунистов (т.е. большая их часть) покинули цеха. Они превратились в управленцев или ушли на учебу. В начале 1932 года около 233 тысяч бывших рабочих проходили стажировку или какой-либо курс обучения, что должно было позволить им впоследствии быстро продвинуться по службе. Общее число рабочих, перешедших на вышестоящие посты за время первой пятилетки, превысило один миллион человек.
Политика выдвижения новых кадров вела к коренному изменению состава российского пролетариата и его социального поведения. Заводы теряли наиболее энергичных и опытных рабочих, которые могли помочь миллионам новичков получить профессиональную подготовку. За первую пятилетку количество рабочих в промышленности и строительстве увеличилось с 3,7 миллионов до 8,5 миллионов человек. Пролетариат быстро менял своё классовое лицо, приоритеты, стереотипы поведения. Значительная часть "новых рабочих" была вчерашними крестьянами, уклоняющимися от коллективизации. Только за один 1930 год из деревень в города перебрались около трёх миллионов человек. На следующий год к ним добавилось ещё более четырёх миллионов. Кроме того, свыше семи миллионов крестьян "поглотили" в 1931 году сезонные стройки.
Последствия этого "переселения народов" для промышленности были катастрофическими. Цеха заполнились безграмотными новичками. Не имея ни корней, ни квалификации, часто находясь на нелегальном положении (т.к. они уходили из колхозов без разрешения), "новые пролетарии" в поисках более высокого заработка и хорошего питания в заводской столовой без конца меняли работу. Они никогда не видели сложную технику, были непривычны к промышленной организации труда, а зачастую даже не умели читать и писать. Требовалось срочно обучить их грамоте, привить уважение к руководству, изменить их понятие о времени и приучить пользоваться хотя бы самыми простыми атрибутами городской жизни.
Болезненный процесс адаптации "новых пролетариев" в урбанистической среде сопровождался множеством негативных явлений. Участились прогулы, усилилась текучка кадров, возросло число случаев хулиганства. На предприятиях заметно поднялся процент брака, стало чаще ломаться оборудование, резко вырос травматизм. В городах значительно увеличилось число бытовых и хозяйственных преступлений. Всё это ещё больше усугубляло дезорганизацию промышленности, вызванную завышенными планами и перебоями в снабжении.
Три года активного наступления на "спецов" и ускоренного выдвижения на их место рабочих-коммунистов ясно показали руководству страны, что такая политика ведёт к социальной нестабильности и чревата разрушительными последствиями для экономики. Подрыв авторитета инженерно-технических кадров закономерно привёл к падению дисциплины на производстве. Ускоренное выдвижение пролетариев дезорганизовало управление, поскольку новые кадры не были готовы к работе на ответственных должностях. Повсеместное распространение уравнительного принципа в оплате труда лишило его материальных стимулов, и даже широкое развитие соцсоревнования не могло компенсироваться их отсутствие.
23 июня 1931 года Сталин выдвинул свои знаменитые "шесть условий", которые положили конец форсированному осуществлению кадровой революции. Он приостановил выдвижение рабочих на руководящие посты, осудил уравниловку, "спецеедство" и призвал бережно относиться к тем представителям старой интеллигенции, которые "...окончательно вступили в союз с рабочим классом". Несколько недель спустя более 40 тысяч выдвиженцев были возвращены на производство. Власти отменили большую часть льгот для учащихся из числа рабочих. Были коренным образом пересмотрены принципы начисления заработной платы, сняты ограничения по приёму в ВУЗы детей "спецов" и т.д.
Началась решительная борьба с текучкой кадров. В соответствии с законом, изданным в июле 1931 года, объём социальных благ ставился в прямую зависимость от непрерывного стажа работы на предприятии. В сентябре 1932 года были введены обязательные внутренние паспорта и система прописки. По закону от 15 ноября 1932 года неявка на работу без уважительной причины каралась немедленным увольнением, лишением продовольственных карточек и выселением с занимаемой жилплощади.
Ужесточение дисциплины в первую очередь имело целью повысить производительность труда, снизившуюся в 1928-1930 годы на 28%. На предприятиях значительно расширились полномочия администрации. Была введена новая система оплаты труда - сдельная, размер которой напрямую зависел от выработки. Если верить теории Маркса, "сдельщина" представляла собой самую примитивную и откровенную форму капиталистической эксплуатации. Но выбирая между Марксом и эффективностью производства, власти СССР, как обычно, выбрали эффективность.
Все эти меры открывали новый период - период "восстановления порядка". Целью этой политики стала стабилизация социального организма, разболтанного и частично разбитого во время начального этапа индустриализации. Революционная риторика 1928-1930 годов сменилась прославлением "новых" социальных ценностей: производственной дисциплины, законопослушания и патриотизма.
7 января 1933 года на объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) Сталин торжественно заявил, что первую пятилетку удалось выполнить за четыре года и три месяца. При этом в своей речи он ловко оперировал цифрами первоначального плана 1929 года, а не последнего (утвержденного в июле 1930 года) его варианта. Специалисты до сих пор спорят о том, насколько успешно прошёл в СССР первый этап индустриализации. У разных исследователей показатели прироста продукции колеблются от 10,5% до 21,0% в год. Цифры сильно меняются в зависимости от того, исчисляется этот прирост по объему или по стоимости. А если по стоимости, то в каких именно ценах: оптовых или розничных. Однако даже если взять за основу нижнюю границу интервала, рост показателей всё равно выглядит впечатляюще. Особенно если вспомнить, что речь идёт о времени мирового кризиса, самого мощного в истории человечества, и сравнить рост производства в СССР с темпами его падения в развитых капиталистических странах [40].
Первая пятилетка стала бесспорным успехом сталинской экономической политики. Однако достигнут он был очень дорогой ценой. Резкий рост производительных сил сопровождался ликвидацией свободной торговли, уменьшением выпуска товаров народного потребления, катастрофическим падением уровня жизни населения. Индустриализация проводилась по преимуществу экстенсивными методами и сопровождалась большими материальными и моральными издержками.
Ради огромных капиталовложений в промышленность (их объём по отношению к ВВП за годы первой пятилетки увеличился в 3,5 раза) была полностью ликвидирована частная собственность и сильно снижен уровень жизни народа. В стране резко возросла инфляция [41]. Покупательная способность населения снизилась более чем на 40%. При этом многие из намеченных задач так и не были решены. К примеру, производительность труда в результате снизилась на 8% (хотя по плану должна была увеличиться на 110%). Угля в последний год пятилетки добыли 64 миллионов тонн вместо 75 миллионов по первоначальному варианту плана; чугуна выплавили 6,2 миллионов тонн вместо 10 миллионов; электроэнергии выработали 14 миллиардов киловатт-часов вместо 20 миллиардов.
Бесчисленные импровизации и "переломы" планов (в апреле-мае 1929 года, в январе-феврале 1930 года и т.д.), погрузили страну в состояние всеобщей - как на войне - мобилизации и крайнего нервного напряжения. Постоянно порождая и усиливая хаос, индустриализация с каждым днём вызывала все большую необходимость политического руководства экономической сферой. Вскоре жёсткая административно-командная вертикаль заменила собой механизмы рыночного регулирования. Основные черты этой системы, способы её функционирования и экономические приоритеты оставались затем неизменными до самой ликвидации СССР.
В результате уже к 1934 году советская экономика стала напоминать гигантский многоотраслевой концерн, в котором Политбюро играло роль собрания ведущих акционеров, а Совнарком - совета директоров. Всё остальное население СССР превратилось в наемных тружеников у этого единственного в стране работодателя. Перестройка народного хозяйства на новый лад серьёзно ущемляла экономические и политические интересы основной массы населения, а значит, провести её можно было только "революционным" путём - с применением открытого и ничем не ограниченного насилия. Эту задачу и должна была решить первая волна массовых репрессий.
Часть II. Репрессии против "бывших" и "кулаков".
Создание эффективного механизма внешней
ивнутренней разведки
Глава 7. Начало сталинских репрессий.Массовые акции против "бывших": дворян, белогвардейцев и "буржуазных спецов"
Первая волна сталинских репрессий неразрывно связана с "военной тревогой 1927 года". Английский МИД в ультимативной форме потребовал от СССР прекратить военную и политическую поддержку гоминьдановско-коммунистического правительства Чан-Кайши. Отклонение советским руководством "ноты Чемберлена" от 23 февраля 1927 года привело к резкому ухудшению дипломатических отношений. Китайский налет на советское полпредство в Пекине 6 апреля и обыск, произведённый лондонской полицией в советско-английском АО "Аркос" 12 мая, предоставили в распоряжение консервативного правительства Стэнли Болдуина секретные советские документы [42], подтвердившие "подрывную деятельность" Коминтерна в Великобритании и Китае. После этого 27 мая английское правительство разорвало торговые и дипломатические отношения с СССР и приступило к интенсивным переговорам с Польшей, Францией и Германией, убеждая их последовать своему примеру.
Одновременно резко возросла активность белогвардейцев как внутри страны (хорошо организованные теракты РОВС в Москве, Ленинграде и Минске, многочисленные столкновения пограничников с бандами, пришедшими из-за кордона), так и за её пределами (гибель Петра Войкова в Варшаве и пяти сотрудников советского консульства в Гуанчжоу). В Москве всё это было воспринято как начало "крестового похода" против СССР.
Получив известие об убийстве 7 июня 1927 года русским белоэмигрантом Борисом Кавердой полпреда СССР Войкова на главном варшавском вокзале, НКИД вручил послу Польши ноту, в которой сообщал: "Советское правительство ставит это неслыханное злодеяние в связь с целой серией актов, направленных к разрушению дипломатического представительства СССР за границей и создающих прямую угрозу миру. Налеты на пекинское посольство СССР, осада консульства в Шанхае, полицейское нападение на торговую делегацию в Лондоне, провокационный разрыв дипломатических отношений со стороны Англии - весь этот ряд актов развязал деятельность террористических групп реакционеров, в своей бессильной и слепой ненависти к рабочему классу хватающихся за оружие политических убийств".
В тот же вечер Сталин, находящийся на отдыхе в Сочи, направил в Москву шифрограмму, в которой потребовал: "Надо теперь же расстрелять пять или десять монархистов. Надо отдать ОГПУ директиву о полной ликвидации (монархистов и белогвардейцев) всеми мерами. Убийство Войкова даёт основание...". Сутки спустя механизм массовых репрессий заработал в полную силу. В ночь с 9 на 10 июня в Москве без суда и следствия были расстреляны 20 представителей имперской знати (арестованных и объявленных заложниками через сутки после убийства Войкова). Всего за время "июньской операции" работники ОГПУ провели более 20 тысяч обысков и заключили под стражу почти девять тысяч человек. Главный удар пришёлся по зерновым районам Европейской территории страны - по Украине, Центральному Черноземью, Дону и Северному Кавказу. Задерживали в основном так называемых "бывших": дворян и белогвардейцев (особое внимание обращали на вернувшихся в СССР репатриантов). Но при этом, естественно, не пренебрегали "кулаками", "буржуями", "торговцами", "попами и церковниками", а также представителями старой русской интеллигенции.
"Военная тревога 1927 года" обнажила целый спектр экономических и политических проблем, каждая из которых грозила гибелью партии большевиков. Чтобы преодолеть кризис, требовалось провести ускоренную индустриализацию и сделать это в условиях острой нехватки капиталов. А значит, об адекватном материальном стимулировании труда не только в сельском хозяйстве, но и в промышленности на какое-то время следовало забыть. Пролетариату - основной опоре советской власти - предстояло столкнуться с существенным падением уровня жизни. Понравиться рабочему классу это никак не могло, а значит - властям требовалось срочно найти "врагов", на которых будет направлено его недовольство. Лучше всего на эту роль подходили высокооплачиваемые "буржуазные" специалисты - в годы НЭПа рабочие относились к ним со всё возрастающей неприязнью. К началу 1928 года пружина недовольства сжалась до отказа. Партийным руководителям оставалось только "нажать на курок".
Роль триггера, запустившего процесс "спецеедства", сыграло печально известное "шахтинское дело". По нему были привлечены к ответственности 53 руководителя и инженера Донецкого бассейна, в том числе несколько иностранцев. Всех их обвинили во вредительстве, организации взрывов в забоях, преступных связях с бывшими владельцами шахт, закупке ненужного импортного оборудования, нарушении техники безопасности и т. д.
Заседания Специального судебного присутствия Верховного суда СССР по "шахтинскому делу" проходили с 18 мая по 6 июля 1928 года в Москве под председательством Андрея Вышинского. На этом процессе десять подсудимых согласились только с частью предъявленных обвинений, 23 человека полностью их отвергли; и лишь 20 признали свою вину по всем пунктам. Четверо из 53 были оправданы. Одиннадцать человек суд приговорил к расстрелу. Впоследствии шестерым из них Президиум ЦИК заменил высшую меру десятью годами лишения свободы. На заседании Политбюро ЦК ВКП(б), когда обсуждалась судьба "шахтинцев", Сталин выступил за смягчение наказания в отношении оставшихся пяти осуждённых. Однако Бухарин, Рыков и другие проголосовали против и настояли на расстреле. Кроме собственно "шахтинцев", по этому делу проходили некоторые руководители украинской промышленности, якобы составлявшие "харьковский центр", который (по версии следствия) руководил деятельностью вредителей. Позже был "раскрыт" также и "московский центр". По данным обвинения, вредительские организации Донбасса финансировались западными капиталистами.
Едва закончилось судебное разбирательство, как И.В. Сталин на июньском 1928 года пленуме ЦК ВКП(б) озвучил свой знаменитый тезис о том, что "...по мере нашего продвижения вперёд сопротивление капиталистических элементов будет возрастать, классовая борьба будет обостряться". Страна начала погружаться в атмосферу недоверия и подозрительности. Среди рядовых коммунистов и всего населения в целом всё шире распространялась мысль о необходимости ужесточения политического режима перед лицом "угрозы классового врага", образ которого, однажды проникнув в умы и сердца, мог затем принимать разные формы в зависимости от желания властей.
Что же на самом деле случилось в Донбассе? Рой Медведев в одной из своих книг приводит свидетельство старого чекиста Сурена Газаряна (арестованного в 1937 году), который долгое время работал в экономическом отделе НКВД Закавказья. Газарян рассказывал, как в 1928 году приезжал на Донбасс в порядке "обмена опытом" работы экономических отделов НКВД. По его словам, на шахтах того периода обычным явлением была преступная бесхозяйственность. Как результат - происходило много тяжёлых аварий с человеческими жертвами (затопления и взрывы метана). Советский и хозяйственный аппарат был ещё несовершенен, в нём имелось немало случайных и недобросовестных людей. В ряде мест процветали взяточничество, воровство, пренебрежение интересами трудящихся.
Не исключено, что на Донбассе были и единичные случаи вредительства, а кто-то из инженеров получал из-за границы письма от бывших хозяев шахт. Но всё это не могло стать основанием для громкого политического процесса. В большинстве случаев обвинения во вредительстве, в связях с различного рода "центрами" и заграничными контрреволюционными организациями добавлялись уже в ходе следствия к статьям уголовного характера (таким как воровство, взяточничество, бесхозяйственность и др.). Обещая заключенным за "нужные" показания смягчение их участи, следователи шли на такой подлог из "идейных" соображений: "необходимо мобилизовать массы", "поднять в них гнев против империализма", "повысить бдительность". В действительности же "органы" преследовали другую цель: переключить недовольство трудящихся с партийного руководства, поощрявшего гонку за максимальными показателями индустриализации, на "буржуазных спецов".
"Нельзя считать случайностью так называемое "шахтинское дело", - сказал Сталин на пленуме ЦК в апреле 1929 года. - "Шахтинцы" сидят теперь во всех отраслях нашей промышленности. Многие из них выловлены, но далеко ещё не все выловлены. Вредительство буржуазной интеллигенции есть одна из самых опасных форм сопротивления против развивающегося социализма. Вредительство тем более опасно, что оно связано с международным капиталом. Буржуазное вредительство есть несомненный показатель того, что капиталистические элементы далеко ещё не сложили оружия, что они накопляют силы для новых выступлений против Советской власти".
"Шахтинское дело" послужило поводом к продолжительной пропагандистской кампании. Публикация материалов о "вредительстве" на Донбассе вызвала в стране эмоциональную бурю. В коллективах требовали немедленного созыва собраний, организации митингов. На собраниях рабочие высказывались за усиление внимания администрации к нуждам производства и ужесточение режима охраны предприятий. В форме "спецеедства" на поверхность выплеснулся чрезвычайно больной для пролетариев вопрос о социальной справедливости. Наконец-то они "нашли" конкретных виновников творящихся безобразий. И это были люди, уже давно воплощавшие в глазах рабочих источник многочисленных случаев ущемления их прав, пренебрежения их интересами: старые специалисты, инженерно-технические работники.
В Москве на "Трехгорной мануфактуре" рабочие говорили: "Партия слишком доверилась спецам, и они стали нам диктовать. Делают вид, что помогают нам в работе, а на самом деле проводят контрреволюцию. Спецы с нами никогда не пойдут". Ещё более жёстко высказывались трудящиеся фабрики "Красный Октябрь" в Нижегородской губернии: "Спецам дали волю, привилегии, квартиры, громадное жалованье; живут как в старое время". Во многих коллективах раздавались призывы к суровому наказанию "преступников". Собрание рабочих в Сокольническом районе Москвы потребовало: "Всех надо расстрелять, а то покоя не будет". Трудящиеся Перовской судобазы постановили: "Пачками надо расстреливать эту сволочь".
Идя навстречу "пожеланиям народа", ОГПУ инициировало ещё несколько политических процессов против "буржуазных специалистов". Так, 19 апреля 1930 года в Харькове состоялся суд по делу "Союза вызволения Украины". Руководителем этой организации был объявлен крупнейший ученый, вице-президент Всеукраинской Академии наук (ВУАН) Сергей Ефремов. Кроме него, на скамье подсудимых оказалось ещё 44 человека: ученые, учителя, священники, деятели кооперативного движения, медицинские работники. Все они признали себя виновными в контрреволюционной деятельности. Основной массе обвиняемых, "принимая во внимание их искреннее раскаяние на суде", смертная казнь была заменена восемью-десятью годами лишения свободы, остальных приговорили к меньшим срокам лишения свободы. Девять человек были осуждены условно.
Чтобы подчеркнуть связь "вредителей" с заграничными "шпионскими центрами" был осуждён ряд иностранных технических специалистов, главным образом британских и германских подданных. Они обвинялись в том, что под прикрытием филиалов коммерческих фирм развернули в СССР обширную шпионскую резидентуру.
Так представитель английской мясной фирмы "Унион" (до революции она имела в России свои холодильники, а при Советской власти хотела получить в концессию беконное производство) Фотергил был обвинён в том, что в 1924 году по приезде в Москву установил шпионскую связь со своим давним знакомым профессором Рязанцевым. По версии следствия, Фотергил предложил ему создать контрреволюционную вредительскую организацию, которая путём разрушения мясной и холодильной промышленности станет бороться против Советской власти. По данным следствия, эта группа планировала организовать в стране голод, и тем вызвать недовольство среди рабочих.
Во вредительскую организацию, возглавляемую Рязанцевым и генерал-майором царской армии Каратыгиным, по версии обвинения, входили бывшие дворяне, промышленники, кадеты и меньшевики. Они "пробрались" на ответственные должности в ВСНХ, Наркомторг, Союзмясо, Союзрыбу, Союзплодовощ и др., чтобы нанести максимальный вред советской власти. Группа Рязанцева-Каратыгина обвинялась в том, что сумела расстроить систему снабжения продуктами питания многих городов и рабочих поселков, организовать голод в ряде районов страны. На них возложили вину за повышение цен на мясо, а также на многие другие продукты питания. Приговор по этому делу отличался крайней суровостью. По решению закрытого суда все 48 обвиняемых были расстреляны.
Во вредительстве и шпионаже заподозрили также сотрудников британской компании "Лена-Гольдфилдс". 15 декабря 1929 года органами ОГПУ было арестовано более 130 её работников. Помимо прочего, им вменяли в вину поджог обогатительной фабрики в 1929 году. Однако вскоре большинство арестованных было отпущено на свободу. Перед судом предстали только четыре человека. 18 апреля 1930 года коллегия Верховного суда СССР приговорила одного из них (инженера Башкирцева) к высшей мере наказания (чуть позже заменённой на десять лет лишения свободы), остальных - к различным срокам заключения.