Столетняя война за киевское наследство 1512-1634 гг.
Введение
Нам трудно себе это представить, но Жанна д'Арк даже не подозревала, что участвует в Столетней войне 1337-1453 годов. Не слышал об этом величайшем историческом событии и Наполеон Бонапарт, родившийся через 316 лет после её окончания. В то время, когда он жил, воевал, правил Францией, термина "Столетняя война" ещё не существовало. Нам это кажется странным... Но открытое русским поэтом правило "лицом к лицу - лица не увидать" очень характерно для случаев, когда люди сталкиваются с по-настоящему грандиозными политическими явлениями. А потому важнейшие вехи мировой истории, как правило, проходят мимо их современников. Даже потомкам требуются целые столетия, чтобы осознать истинное значение событий, в которых участвовали их далекие предки. Людям нужно время, чтобы вылезти из-под груды мелких фактов и, поднявшись над ними, увидеть переломные участки политического ландшафта. Но ведь и горную гряду легче бывает разглядеть из окна самолёта, чем с любой из точек на её поверхности.
До публикации в 1955 году "Истории Франции" Анри Мартена 116-летний англо-французский конфликт изучался по обе стороны Ла-Манша как серия из четырёх отдельных войн. Первая из них датировалась 1337-1360 годами и носила название Эдвардианской. Вторая охватывала период с 1369 по 1389 год и именовалась Каролингской. Третья, Ланкастерская война, длилась с 1415 по 1428 годы и была отмечена максимальными успехами английского оружия. Дальше шёл Освободительный поход 1429-1453 годов. Когда он закончился, власть французского короля утвердилась на всех спорных территориях, кроме порта Кале [1].
Если строго придерживаться терминологии, то Эдвардианскую войну и боевые действия после 1369 года, нельзя считать единым вооружённым конфликтом. Ведь целых девять лет между странами действовал мирный договор, подписанный в Бретиньи в 1360 году английским королём Эдуардом III и дофином Франции [2]. Объективности ради надо отметить, что и 1453 год не был юридической датой окончания боевых действий. Ведь, прекратив сражаться, стороны в тот момент не смогли договориться о мире. 39 лет редкие вспышки военной активности сменялись длительными затишьями. И лишь 3 ноября 1492 года представители Англии и Франции подписали, наконец, Этапльский мирный договор.
Так почему же во второй половине XIX-го века большинство европейских историков согласилось с тем, чтобы свести воедино несколько этапов многовекового англо-французского противостояния? И в чём причина выбора именно этих (1337-1453 годы) временных рамок Столетней войны? С давних пор жизнь племён, населявших территории современных Англии и Франции, текла по единому галло-римскому руслу. А после завоевания в 1066 году Английского королевства нормандским герцогом Вильгельмом эти страны сблизились ещё больше. Таким образом, в период между 1066 и 1337 годами скорее можно говорить о единой англо-французской истории, чем об истории двух разных стран. К 1337 году на территории этого политического конгломерата образовалась пара королевских доменов, в каждом из которых установилось прямое монархическое правление. В Англии и Иль-де-Франс рыцари приносили присягу не только вышестоящему феодалу, но и верховному сюзерену - королю. И в первую очередь они обязались хранить верность государю, а уже потом - синьору. В остальных графствах и герцогствах продолжало действовать старое феодальное правило: "Вассал моего вассала - не мой вассал".
А поскольку эта "спорная" территория формально принадлежала французскому королю, начавшаяся централизация поставила его английского соперника перед выбором: уступить коллеге все свои континентальные владения или предъявить претензии на французский трон. Но первый вариант означал потерю громадных пространств, приносящих в казну львиную долю доходов. Естественно, идти на такие жертвы властители Англии не хотели. В то же время сюзерены Франции не имели возможности подчинить своей власти земли полу-самостоятельных графов и герцогов до тех пор, пока на территории страны существовал второй "центр притяжения" - владения, тяготевшие к английской короне.
Именно такое положение, при котором оба правящих дома претендуют на один и тот же титул, и он не является для них пустым звуком, а означает право контроля над огромными территориями, привело к столь длительному и напряжённому конфликту. Эта политическая ситуация препятствовала заключению сколько-нибудь прочного мира до тех пор, пока спорная корона ни будет закреплена за одним из правящих домов. Таким образом, в течение всего периода 1337-1453 годов юридические претензии Плантагенетов на французский трон, а равно и посягательства династии Валуа на владение Аквитанией и прочими землями, управляемыми из Лондона, делали невозможным достижение компромисса.
Британские власти раньше французских начали переход от феодального ополчения к профессиональной армии. Английские полководцы лучше умели использовать сильные стороны войск "нового строя" и современных систем вооружения. Неудивительно, что они долгое время побеждали противника и занимали одно графство за другим.
И только когда французы почувствовали в англичанах ненавистных чужаков, а война из феодальной превратилась в национально-освободительную, счастье отвернулось от Британии... Народная армия под руководством Жанны д'Арк начала отвоёвывать захваченные оккупантами графства. В 1429 году её войска сняли осаду Орлеана, а затем разбили англичан в битве при Патэ. После этого французские полководцы отбивали у врага город за городом, провинцию за провинцией, пока в 1453 году ни капитулировал последний из крупных английских отрядов - гарнизон крепости Бордо. С этого момента усилия Карла VII сосредоточились на борьбе с герцогами Бургундскими и другими "суверенными принцами" страны. Именно поэтому боевые действия французской армии после 1453 года историки исключают из состава Столетней войны.
Надо заметить, что этот этап англо-французского противоборства отличался неслыханным для европейского Средневековья ожесточением. Рейды, битвы и осады истощали обе воюющие стороны. Много раз они пытались решить проблему за столом переговоров. Однако претензии английских Плантагенетов на титул короля Франции сохранялись неизменными, и это не оставляло выбора династии Валуа. По сути, у Филиппа VI и его наследников было лишь два достойных выхода из тупика: добиться, чтобы британская сторона отказалась от присвоенного титула, либо захватить все принадлежащие Англии французские земли. Любой другой вариант вёл их государство к катастрофе. Отнять континентальные владения Плантагенетов удалось лишь Карлу VII после тяжёлой 116-летней войны. К 1453 году от обширных прежде французских территорий у английской короны остался лишь порт Кале. История Столетней войны на этом завершилась. Однако проблема полностью не исчезла. Ведь титул "короля Франции" британские монархи продолжали носить ещё три с половиной века - вплоть до Амьенского мирного договора 1802 года. И по другую сторону Ла-Манша их посягательства на французский трон воспринимались весьма болезненно...
Любопытная информация, - усмехнётся недоверчивый читатель, - только не ясно: какое отношение всё это имеет к истории России? Долгое время я тоже думал, что никакого. Пока однажды в книге Николая Костомарова, там, где речь шла о Поляновском мире, ни наткнулся на фразу: "Этот мир был в своё время событием чрезвычайно важным, потому что собственно мира у Москвы с Польшей не было со времени Ивана III..." [3]
Беглая проверка показала, что один из величайших отечественных историков чуть-чуть неточен в деталях: в годы правления Василия III был четырёхлетний период "вечного мира" с Литвой - договор, заключённый 8 октября 1508 года, действовал затем до осени 1512 года. А с Польшей при Иване III и Василии III у России вообще не было контактов. Ни военных, ни политических. Вплоть до Люблинской унии 1569 года [4] Московское государство официально воевало лишь с великим княжеством Литовским, с ним же и вело переговоры. Однако в главном Костомаров не ошибся - все московские правители от Василия III и до Михаила Романова с 1512 по 1634 год участвовали в непрерывной 122-летней войне вначале с Литвой, а затем и с объединённой Речью Посполитой. В этом было нетрудно убедиться, проследив историю боёв и перемирий XVI-XVII веков.
Естественно, я сразу принялся искать в многолетнем русско-литовском конфликте те же признаки, что заставили французских и английских историков второй половины XIX века объединить четыре следующих друг за другом войны в единую - Столетнюю. И вскоре выяснилось, что все они характерны для восточно-европейского противостояния 1512-1634 годов в той же степени, что и для англо-французской войны 1337-1453 годов.
Подобно галло-римскому котлу, длительное время "сплавлявшему" в единый культурно-политический конгломерат территории современных Англии и Франции, на востоке Европы многие столетия работал его славянский аналог. Народы Московского государства, великого княжества Литовского и польского королевства по языку, обычаям и культуре были даже ближе друг к другу, чем жители английских и французских графств.
Подобно западно-европейскому, русско-литовский конфликт начался, как феодально-династический. И если новый титул Ивана III, впервые провозгласившего себя "государем всея Руси", литовская сторона худо-бедно терпела, то при Василии III Сигизмунду I стало ясно, что Москва всерьёз претендует на земли древней Киевской державы. Перед королём Польским и великим князем Литовским встала задача, очень похожая на ту, что подвигла английских монархов на бескомпромиссную борьбу против их французских коллег. Ведь согласившись признать за Василием III титул "государя всея Руси", польский король тем самым косвенно подтверждал законность московских посягательств на "Киевское наследство".
Подобно британцам, польские власти раньше начали переход от феодального ополчения к профессиональной армии. У королевских полководцев долгое время лучше получалось использовать в боях войска "нового строя" и современные системы вооружения. Россия же, подобно Франции XIV-XV веков, на втором и третьем этапах борьбы по части военно-технического прогресса выступала в роли догоняющей стороны. Армии Речи Посполитой одерживали в "поле" одну победу за другой до тех пор, пока Скопин и Пожарский ни освоили новые принципы ведения боя, подобно тому, как это сделали во Франции Бертран Дюгеклен и Жанна дАрк.
Справедливости ради следует заметить, что между двумя вековыми войнами имеются и некоторые различия. Так, из ключевой пары вопросов - спорные территории и спорный титул - Франция за время войны решила первый, а Россия второй. По Поляновскому миру 1634 года Речь Посполитая сохранила за собой ту часть Киевской державы, которая входила перед войной в состав Литвы. Однако Россия выдержала многолетний западный натиск, сохранила государственную самостоятельность и закрепила за своим монархом право называться "государем всея Руси". Борьба же за спорные земли продолжалась затем ещё свыше трёх столетий, пока в 1945 году в состав СССР ни вошла Закарпатская Украина [5] - последняя территория Киевской державы Рюриковичей.
Просматриваются между двумя войнами некоторые несовпадения и по продолжительности боевых действий. В англо-французской войне 1337-1453 годов стороны находились в состоянии мира или перемирия не больше 46 лет, а свыше 70 лет вели боевые действия. Участники же русско-литовского противостояния формально воевали меньше 45 лет, а всё остальное время между ними действовали договоры о перемирии. Однако не следует забывать, что как великое княжество Литовское, так и его правопреемник, Речь Посполитая - были государствами децентрализованными. В этих странах магнаты, а позже и отдельные группы шляхтичей по закону имели право вести собственные военные кампании против зарубежных соседей. В борьбе против России противник активно использовал эти возможности.
Из "магнатских" войн наиболее известны три: борьба Мнишека, Ружинского и прочих против московского правительства на стороне двух первых Лжедмитриев в 1604-1611 годах, боевые действия гетмана Сапеги против Ивана Грозного в 1577-1578 годах в Ливонии и конфликт Адама Вишневецкого с Борисом Годуновым на Северской Украине в начале XVII века - его точная датировка затруднительна, поскольку князь Адам много раз объявлял о прекращении войны, а потом снова выяснялось, что "воровские" малороссийские казаки действуют не сами по себе, а находятся у него на жаловании. Во всех трёх случаях против России выступали частные армии численностью от нескольких тысяч до двух-трёх десятков тысяч ратников. И бои с ними московские войска вынуждены были вести в годы межгосударственных перемирий. Рейды же более мелких отрядов шляхты в русские земли стали настолько привычным делом для "перемирных" лет, что о них историки упоминают лишь вскользь, когда речь заходит об уровне боевой подготовки дворян из пограничных с Литвой уездов.
И при этом во многие из "военных" лет англо-французского конфликта противостояние между вражескими армиями носило характер "боёв местного значения". К примеру, одним из крупнейших сражений 1351 года принято считать "битву тридцати". 26 марта отряд из тридцати английских рыцарей и сквайров одержал победу над тридцатью французскими рыцарями и оруженосцами. Понятно, что такое "великое сражение", случись оно где-нибудь под Смоленском или Новгородом-Северским даже во время самого спокойного из литовско-русских перемирий, никогда не попало бы на страницы учебника.
К числу наиболее значимых совпадений двух межгосударственных столкновений относится тот факт, что Франция и Россия дошли до критической точки примерно в одно и то же время, если считать от даты окончания каждой из войн: в 1428 году, за 25 лет до капитуляции Бордо, англичане осадили Орлеан; в 1610 году, за 24 года до заключения Поляновского мира, армия Жолкевского вступила в Москву.
В самый тяжёлый для России и Франции момент народы наших стран выдвинули из своей среды "смешанные" пары вождей, аристократа и простолюдина. Они создали и возглавили освободительные армии, переломившие ход каждой из войн. Во Франции это были крестьянская девушка Жанна д'Арк и барон Жиль де Рэ, в России - посадский житель Кузьма Минин и князь Дмитрий Пожарский. Интересно и то, что вывели свои страны из кризиса они практически синхронно: 1429 году, за 24 года до конца англо-французского противостояния, войска Жанны д'Арк прорвали блокаду Орлеана, и в 1612 году, за 22 года до завершения русско-литовского конфликта, армия Пожарского освободила от поляков Москву.
Коронация Карла прошла в Реймсе в 1429 году, за 24 года до окончания Столетней войны. Михаил Романов вступил на трон в 1613 году, за 21 год до заключения Поляновского мира. Зато освобождения своей столицы французам пришлось ждать дольше нашего - Париж перешёл под их контроль лишь в 1435 году, за 18 лет до конца конфликта, у нас же Москва освободилась от поляков за 22 года до наступления мира.
Таким образом, ключевые события, оказавшие максимальное влияние на исход двух вековых столкновений уложились в обоих случаях в семилетний промежуток: 18-25 лет до окончания каждой из войн. Всё это вместе со схожей периодизацией и совпадениями в наиболее важных деталях позволяет утверждать, что у 116-летнего англо-французского конфликта и его восточно-европейского аналога просматривается намного больше общих черт, чем различий. И, наверное, будет справедливо, если описываемую в этой книге русско-литовскую войну мы через некоторое время тоже станем называть "столетней".
Глава 1. Смоленские походы Василия III
Боевые действия начались осенью 1512 года. Польский король и великий князь Литовский Сигизмунд I получил "грамоты размётные" от своего восточного соседа. В них ВасилийIII упрекал своего порубежника в стараниях поднять против Москвы крымскую орду Менгли-Гирея, в результате чего в мае 1512 года "...двое сыновей Менгли Гиреевых с многочисленными толпами напали на украйну, на Белев, Одоев, Воротынск, Алексин, повоевали, взяли пленных [6]". Таким образом, заключённый в 1508 году "вечный мир" между двумя государствами - претендентами на "наследство" Киевской Руси - продержался всего четыре года.
Осенью войну русские начали не случайно. Воеводы планировали завершить литовскую кампанию за одну зиму, чтобы исключить возможность нападения на южные рубежи крымских татар. Главной целью для московских полков стал находившийся в руках Сигизмунда город Смоленск. Передовые русские войска выступили в поход 14 ноября. Из Вязьмы в литовские земли двинулся отряд князя Репня-Оболенского и конюшего Челяднина. Из Великих Лук вышли полки князей Одоевского и Курбского, одновременно с ними в поход отправились новгородские и псковские пищальники князя Василия Шуйского.
Передовые отряды должны были очистить от противника окрестности Смоленска, а потом прикрыть с запада главные силы русской армии от возможного встречного удара короля Сигизмунда. 19 декабря следом за ними из Москвы двинулись великокняжеские полки во главе с самим Василием III. Оперативное руководство боевыми действиями осуществлял опытный воевода Даниил Щеня.
28 декабря главная русская армия прибыла в Можайск, где к ней присоединились рати из Дмитрова, Волоколамска и Городца. В начале января 1513 года московские войска взяли Смоленск в кольцо. Одновременно передовые русские полки совершили рейды в районы Орши, Друцка и Борисова. Отдельные легкоконные отряды доходили до Минска и Витебска. В это же время северские полки во главе с князем Василием Шемякичем совершили отвлекающий набег на Киев, где пограбили и сожгли городские посады.
Дальние рейды были призваны оттянуть литовские войска от основной цели похода и дать возможность главным русским силам сосредоточиться на взятии Смоленска. Однако предпринятый Щеней ночной штурм города закончился неудачей. Пищальники из Пскова, Новгорода и других городов бились почти сутки, много их полегло от огня городского наряда (пушек Смоленского гарнизона), и всё без толку. Взять первоклассную крепость с наскока русской рати не удалось. Спустя шесть недель Василий III повелел снять осаду Смоленска. В начале марта основная часть войска возвратилось в Москву. В Вязьме, на литовской границе, остался лишь "большой полк" во главе с Даниилом Щеней.
Первый поход на Смоленск ясно показал Василию III, что для успеха предприятия нужно усилить осадную артиллерию. Военные действия лучше перенести на летние месяцы, когда легче находить корм многочисленным лошадям, а для этого надо предварительно оградить южные рубежи от вторжения крымских татар.
Решение о втором походе на Смоленск приняли на заседании Думы сразу после возвращения в столицу. В соответствии с этим планом 14 июня 1513 года Василий III повёл свою армию в Боровск. Однако наступление пришлось отложить. С юга поступили сведения, что отряды крымских войск под командованием царевича Мухаммад-Гирея прощупывают оборону русских границ. Начались столкновения со степняками под Брянском, Путивлем и Стародубом. Всё лето на "крымской украйне" продолжались небольшие стычки... Пять русских полков дежурили в районе Тулы, и столько же на реке Угре. "Посошные люди" и "дети боярские" охраняли броды и "перелазы" через Оку. В землях Стародубского княжества, ещё одного из возможных направлений ордынской атаки, тоже были сосредоточены крупные силы. Лишь в начале сентября степняки ушли восвояси...
И сразу же русские войска ворвались в Литовскую землю. Великокняжеская армия в основном придерживалась прошлогоднего сценария. Легкоконные полки запалили смоленские посады и поскакали дальше, а 5 сентября из Боровска двинулись главные русские силы. Под Смоленск Василий III прибыл 22 сентября с 40-тысячным войском [7]. От трети до половины этой армии составляли "посошные люди", призванные вести земляные работы и обслуживать огромный артиллерийский парк. Русские воеводы учли уроки первого похода - на этот раз для штурма города у них имелось около двух тысяч "больших пищалей". По тогдашнему времени - весьма солидный "артиллерийский кулак". Таким можно было "постучать" в ворота и стены практически любой цитадели...
Однако и задача пушкарям предстояла нелёгкая: Смоленск заслуженно считался первоклассной крепостью, и гарнизон имел немаленький. А между тем время поджимало. Русские ядра пробивали стены, артиллерийским огнём была разбита одна из башен - Крылошевская. Но то, что разрушалось при свете дня, смоляне успевали восстановить ночью. Больше месяца русские войска безрезультатно пытались взять крепость. Приближалась зима. Снова, как и в прошлом году, начались проблемы с фуражом. А тут ещё пришла весть, что для деблокады Смоленска король собрал 30-тысячную армию.
Василию III пришлось отступить. 21 ноября он вернулся в Москву. Но уже в феврале следующего года Дума приняла решение о третьем походе на Литву. Русское правительство учло уроки двух первых кампаний. Теперь было решено: не ждать окончания лета, а сразу, как высохнет весенняя грязь, идти с главной армией к Смоленску. Против крымцев планировали выставить сильный заслон под Тулой. Большую надежду Василий III возлагал на заключённый недавно договор со Священной Римской Империей. Московский князь рассчитывал, что под влиянием Империи Турция, союзник и покровитель Крыма, перенацелит Менгли-Гиреея на польско-литовские "украйны".
Король Сигизмунд I попытался замириться с Москвой на условиях "статус-кво", но Василий III отказался. В апреле 1514 года он выслал под Смоленск небольшой отряд во главе с князем Михаилом Глинским, бывшим литовским магнатом, бежавшим в Москву после неудачного восстания 1508 года. Его задачей было наладить контакт с ратниками гарнизона и населением Смоленска, чтобы убедить их перейти в русское подданство. Тайные переговоры шли успешно, и 30 мая 1514 года Даниил Щеня выдвинул передовые полки к Дорогобужу. Основные же русские силы во главе с самим великим князем выступили из Москвы 8 июня. Практически одновременно с этим к Орше направились новгородские войска. Таким образом, уже в начале лета под Смоленском собрались примерно те же русские силы, что и прошлой осенью. Только времени для обстрелов и штурмов у них теперь было вдоволь. 29 июня заговорили "пушки великие". Первый же выстрел попал в цель, уничтожив одно из мощнейших крепостных орудий. При взрыве пороха погибли все, кто находился в башне.
Дальнейший обстрел показал, что первый успех - не случаен. Новый московский "наряд" (по разным данным, от 140 до 300 пушек) легко сокрушал стены и башни. Часть орудий стреляла "ядрами мелкими, окованными свинцом" [8]. Не дремали и агенты Михаила Глинского, убеждавшие смолян перейти на сторону Москвы. В результате уже через несколько часов после начала обстрела над воротной башней города появился белый флаг. В русский лагерь прибыли послы: смоленский наместник Юрий Сологуб и епископ Варсонофий. Они попросили Василия III об однодневном перемирии для обсуждения условий капитуляции. В ответ великий князь потребовал немедленно сдать город, а получив отказ, арестовал переговорщиков и возобновил бомбардировку. Вскоре после этого, под давлением "чёрных людей" Смоленска, не желавших больше сражаться с русскими, власти города согласились на капитуляцию.
Василий III проявил великодушие: условия сдачи были очень мягкими. Новый хозяин города обязался управлять им "по старине", "не вступаться" в вотчины бояр и монастырей. Своей властью он запрещал принимать в "закладчики" мещан и "чёрных людей". Со смолян не дозволялось взимать подводы под великокняжеских гонцов [9]. Кроме того Василий III обязался принять на русскую службу всех желающих и выдать каждому по два рубля и по куску английского сукна. Он обязался платить государево жалование всем, кто останется служить в Смоленске, и при этом сохранить за ними поместья и вотчины; обещал выдать деньги "на подъём" тем ратникам, кто пожелает перебраться в Москву; гарантировал свободный выезд в Литву любому, кто не хочет оставаться в России.
Такая щедрость имела свои резоны. Василию III важно было добиться капитуляции Смоленска до подхода главных литовских сил. Учитывал он и опасность, исходящую от крымского ханства. Кроме того, московский князь хотел, чтобы Смоленск послужил примером для всех жителей Литвы, кто подумывает о переходе в русское подданство. А потому, вдобавок к прочим милостям, Василий III освободил смолян от некоторых "старых" налогов. Известие об этом городские послы приняли с благодарностью.
На следующий день, 30 июля, московские дьяки переписали горожан, а воевода Щеня привёл их к присяге. 1 августа 1514 года Василий III в сопровождении епископа Варсонофия торжественно вступил в Смоленск. Народ, прослышавший о "московских милостях", встречал его радостными криками. Наместником Смоленска великий князь назначил боярина Василия Шуйского. Юрий Сологуб, пожелавший вернуться к королю, был отпущен на все четыре стороны. Однако Сигизмунд I не оценил его преданности: за сдачу Смоленска Сологуба обвинили в измене и отрубили голову.
Впрочем, совсем уж без предательства в этом походе не обошлось. Михаил Глинский обиделся, что наместником Смоленска назначили другого. Князь считал, что его агитаторы внесли решающий вклад в победу и надеялся получить захваченную область в вотчину. Вскоре после назначения Шуйского Глинский вступил в тайные переговоры с королём, обещая ему содействие в возврате Смоленска. Сигизмунд I переслал охранную грамоту, которую Глинский должен был показывать литовским отрядам по дороге в Оршу. Однако оставлять перебежчиков "без догляда" было не в московских обычаях. Один из слуг Глинского доложил князю Михаилу Голице о бегстве своего господина и даже указал дорогу, по которой он двинулся в Литву. В ту же ночь Глинского догнали и схватили. А изъятая у него сигизмундова грамота из охранного документа превратилась в неопровержимую улику.
Но поймавшие Глинского воеводы, князь Михаил Голица и боярин Иван Челяднин, обладали, похоже, только сыскными талантами. Получив под свою команду большую армию, они проиграли генеральное сражение при Орше. 8 сентября 1514 года у слияния реки Крапивна с Днепром 12-тысячное литовское войско под командованием князя Константина Острожского разгромило их наголову. После этого на сторону Сигизмунда переметнулись города Дубровны, Мстиславль и Каючев. Правда, русских гарнизонов там не было. Местные феодалы, недавно перебежавшие на сторону "московитов", вернулись к королю, как только удача снова повернулась к нему лицом.
В Смоленске сторонники Сигизмунда устроили заговор, во главе которого встал епископ Варсонофий. Он отправил к королю племянника с перемётным письмом. Однако московский сыск и здесь сработал на "отлично". Кто-то из смолян донёс на заговорщиков Василию Шуйскому. Наместник велел схватить изменников и доложил о них великому князю. Судя по тому, что Сигизмунд смог послать к хорошо укреплённому Смоленску лишь шеститысячный отряд, оршанская победа досталась литовцам недёшево. Руководившего этим рейдом Острожского город встретил запертыми воротами и свежими трупами изменников, "украсившими" крепостные стены. По свидетельству летописца, Шуйский велел повесить заговорщиков [10] так, что "...который из них получил от великого князя шубу, тот был повешен в самой шубе; который получил ковш серебряный или чару, тому на шею привязали эти подарки..." [11]
Тщетно Острожский посылал смолянам "прелестные" грамоты, королевских сторонников среди них больше не осталось. Предпринятый вскоре штурм показал, что остальные жители Смоленска не только хранят верность присяге, но и бьются крепко. А когда Острожский снял осаду, смоляне и московские ратники преследовали его отряд, отбив в дороге почти весь литовский обоз. Таким образом, Оршанская победа мало что дала Сигизмунду. Смоленск остался за "московитами". Не последнюю роль здесь сыграло и то, что православные шляхтичи, как русского, так и литовского происхождения, не обнаруживали большого желания воевать против Василия III. Имеются много свидетельств, что в те годы они массово уклонялись от "господарской службы". Особенно это касается районов, страдающих от татарских набегов.
Надо сказать, что "южный фактор" на протяжении всех 122 лет войны имел важнейшее значение: тот, кому удавалось перетянуть на свою сторону крымского хана, получал большое преимущество. А потому сразу же началось то, что историки позже назовут "бахчисарайским аукционом": московские и литовские послы наперебой стали предлагать владыке Крыма подарки и условия союза один другого лучше... Хан же, периодически "меняя фронт", старался в одинаковой степени ослабить обе стороны.
Так летом 1517 года, заметив, что чаша весов начала клониться на сторону Василия III, Мухаммад-Гирей отправил под Тулу 20-тысячную армию. Однако отвечавшие за этот участок "засечной черты" воеводы Василий Одоевский и Иван Воротынский успели хорошо подготовиться к обороне. Их пешие рати встретили татар пищальным и орудийным огнём в засеках, измотали боями... А затем русская конница догнала в степи отступающих ордынцев. Обратно в Крым вернулись немногие.
В сентябре 1517 года Сигизмунд, предварительно уладив отношения с императором Максимилианом, отправил в Москву послов с мирными предложениями. Одновременно с этим армия гетмана Острожского двинулась к псковскому пригороду Опочке. Похоже, король решил навязать "московитам" мир с позиции силы. Этой цели должна была послужить очередная, после Орши, блестящая победа. Однако предпринятый 6 октября штурм провалился. Литовские войска понесли большие потери. Острожский не стал упорствовать. Оставив часть сил у Опочки, он распустил отряды для нападения на Воронач, Вилье и Красный. Очевидно, это был не самый удачный ход... Вскоре прибывшие к Опочке московские полки разбили литовцев по частям. А чуть позже воевода Иван Ляцкий наголову разгромил отряд, посланный Сигизмундом на помощь Острожскому, и захватил при этом все пушки и пищали.
24 октября в Москве получили известие об этой победе, а уже 29 числа Василий III в присутствии имперского представителя Сигизмунда Герберштейна принимал во дворце литовских послов Щита и Богуша. Ход этих переговоров стоит расписать подробно, так как в них отразились все те внутренние и внешние факторы, благодаря которым война это, то разгораясь жарким пламенем, то чуть пригасая, длилась затем ещё 116 лет...
Московские бояре потребовали от Литвы возвращения всех русских земель: Киева, Полоцка, Витебска и других городов. С их точки зрения, эти территории, исконно входившие в состав древнерусского государства, по праву принадлежали "государю всея Руси", титул которого принял ещё Иван III. Подобная позиция "московитов", впервые открыто прозвучавшая на этих переговорах с Литвой, будет воспроизводиться затем неоднократно. Как писал по этому поводу историк Сергей Соловьёв: "...в Москве считали необходимым всякий раз наперёд предъявлять права великого князя или царя, потомка св. Владимира, на все русские земли, принадлежавшие последнему, опасаясь умолчанием об этих правах дать повод думать, что московский государь позабыл о них, отказывается от них" [12].
Однако права Сигизмунда I, признанного Европой "короля польского, великого князя Литовского и Русского", на эти земли были, с точки зрения феодального общества, ничуть не меньшими. На что не замедлили указать московским боярам королевские послы. И тут же потребовали от Василия III возвратить Смоленск. Герберштейн поддержал литовцев, сославшись на то, что его государь в схожей ситуации отдал венецианцам Верону. Ответ Василия III был категоричен: "Говорил ты, что брат наш Максимилиан Верону город венецианцам отдал: брат наш сам знает, каким обычаем он венецианцам Верону отдал, а мы того в обычае не имеем и вперёд иметь не хотим, чтобы нам свои отчины отдавать" [13]. Таким образом, миссия Герберштейна закончилась безрезультатно. Но она тоже была типичной для всего дальнейшего хода войны: европейские союзники Москвы, как правило, не считали необходимым держать слово, данное "проклятым схизматикам", и легко шли на сепаратные соглашения с общим польско-литовским врагом.
Итак, империя вышла из войны. Тевтонский орден, как показали новые переговоры с его представителями в марте 1518 года, к новой кампании оказался не готов. Однако, получив от Москвы субсидию для найма дополнительной тысячи солдат, великий магистр Альбрехт летом всё-таки начал боевые действия. Тем не менее, Василию III пришлось полагаться в основном на собственные силы. Князья Василий и Иван Шуйские с псковскими и новгородскими полками выступили в поход к Полоцку. Подойдя к городу, войска поставили туры и принялись обстреливать стены из пушек. Вскоре к ним присоединился московский отряд под командованием Михаила Кислицы. Однако гарнизон Полоцка отбил русские атаки. Подошедшие к нему на помощь литовские отряды активно препятствовали фуражировке. В русском лагере начался голод. Воеводам пришлось снять осаду.
Ситуация улучшилась лишь в 1519 году. Весной крымское посольство привезло Василию III долгожданную грамоту Мухаммад-Гирея о союзе против Сигизмунда I и начавших усиливаться "Ахматовых детей". Даже слабый намёк на возрождение в нижнем Поволжье Большой Орды оказался для Крыма серьёзным фактором беспокойства. И хан сразу же вспомнил, что в борьбе с этим врагом ему способна помочь только Москва. В результате лето 1519 года стало для короля Сигизмунда сплошным кошмаром. 40-тысячная крымская орда Богатыр-Салтана напала на Волынь, опустошила Люблянский и Львовский районы. 2 августа под Соколом, у реки Буг, татары наголову разбили 20-тысячное польское войско.
Одновременно с этим в литовские земли вторглись русские отряды. Князь Михаил Кислица с новгородцами и псковичами совершил рейд от Смоленска к Молодечно, отряды князей Василия Шуйского, Михаила Горбатого и Семёна Курбского ходили к Орше, Могилёву и Минску. Другие московские воеводы - к Вильно, Витебску и Полоцку. Взяв большой полон, русские в сентябре вернулись в Вязьму. Ободрённый успехами Москвы и Крыма, в ноябре 1519 года в войну с Польшей вступил Тевтонский орден.
В этот трудный для короля момент Василий III предложил возобновить переговоры. Он ждал, и не без оснований, резкого ухудшения дел на востоке и потому спешил замириться с западным соседом. Сигизмунд I ответил согласием. Король понимал, что не сможет долго воевать на три фронта: с Россией, Крымом и Орденом. В этом раунде обе стороны выступили с тех же принципиальных позиций, что и три года назад, но объективно и Литве, и России нужна была передышка. Переговоры шли долго и трудно. Стороны ждали, чем закончатся бои, идущие на севере между Польшей и Орденом. Лишь 2 сентября 1520 года, когда стало ясно, что чаша весов там склонилась на сторону Сигизмунда, Россия и Литва заключили перемирие на условиях "статус-кво" и договорились продолжить переговоры в феврале 1521 года.
Как показали дальнейшие события, Василий III беспокоился не зря. Весной 1521 года казанская знать прогнала с престола ставленника России Шигалея [14]. За три года, прошедшие после смерти отца, Мухаммад-Эмина, Шигалей показал себя бездарным и злобным правителем. Но Василия III он вполне устраивал: ведь Шигалей происходил из династии Ордухидов [15], а эта семья традиционно враждовала с правителями Крыма. Сменивший Шигалея Сагиб-Гирей Василию III, естественно, не нравился. И в первую очередь своей крымско-турецкой ориентацией. Упускать из рук "прирученную" при Иване III Казань московский князь не собирался.
У Махаммад-Гирея тоже накопились претензии к Москве. Во-первых, хан был крайне недоволен тем, что Василий III без согласования с ним заключил перемирие с Литвой. Во-вторых, крымский правитель узнал, что московские дипломаты пытаются через его голову напрямую договориться о союзе с турецким султаном. Однако публично озвучивать своё возмущение политикой Василия III правитель Крыма не стал. Вместо этого 20 июня 1521 года его армия форсировала Оку. Мухаммад-Гирей выступил в поход не один: крымские отряды пополнились "всей Ордой Заволжскою" и "ногаями". Есть сведения, что в набеге участвовали казанские татары. Общую численность наступавших войск историки оценивают в 100 тысяч человек - сила по тем временам огромная.
Несмотря на большие размеры и разнородность армии Мухаммад-Гирею удалось обеспечить внезапность нападения. Когда татары форсировали Оку, главные силы Василия III находились ещё в районе Серпухова и Каширы. Заставы на засеках не смогли сдержать натиск превосходящих сил врага, и были практически полностью истреблены. Из воевод тяжелораненным попал в плен Лопата-Оболенский, а все прочие погибли. Прорыв орды вглубь России сопровождался страшными погромами и пожарами. Среди населения началась паника. Многие жители сёл и деревень бежали в Москву. Василий III с братьями Юрием и Андреем укрылся от татар в Волоколамске. Две недели столица находилась на осадном положении. Только 12 августа, узнав, что с севера подходят новгородские и псковские полки, Мухаммад-Гирей отступил от стен Москвы. Крымцы уходили в степь с большим полоном. На обратном пути ханские войска пытались штурмовать Рязань. Горожане во главе с Иваном Хабаром оборонялись стойко и умело. Однако часть рязанского золота степняки всё-таки увезли: князь Хабар выкупил у них еле живого Лопату-Оболенского.
Быстрое отступление хана от Москвы объяснялось просто. Его мобильные отряды идеально подходили для лихих рейдов, но в сражениях проигрывали русским войскам. Впрочем, вред и так был немалый. Мухаммад-Гирей опустошил окрестности Коломны, Каширы, Боровска и Владимира. Серьёзно пострадали столичные пригороды. Были сожжены и обезлюдели многие сёла и деревни. 24 августа Василий III вернулся в Москву. Теперь уже он, а не Сигизмунд I, нуждался в скорейшем урегулировании русско-литовских отношений. С опасностью, которую представляли Крым и Казань, спаяные крепким союзом, московскому князю приходилось считаться всерьёз. Ещё большую тревогу вызвала у него угроза объединения под властью Гиреев бывших земель Большой Орды. Но теперь уже королевские послы принялись выжимать из ситуации максимум. Переговоры затягивались. Наконец, 14 сентября 1522 года Россия и Литва подписали перемирие на пять лет.
Во многих вопросах Василию III пришлось пойти на уступки, но Смоленск он удержал за собой. В договорной грамоте этот город был включён в число земель, на которые распространялась власть России. 1 марта 1523 года Сигизмунд I ратифицировал соглашение. В состав русского государства вошла территория в 23 тысячи кв. км с населением около 100 тысяч человек.
Следующая встреча между Василием III и представителями Сигизмунда I состоялась в октябре 1526 года в Можайске. На этот раз в переговорах участвовали папские и имперские послы. Как непременное условие "вечного мира" литовская делегация выдвинула требование о возврате Смоленска. Русская сторона отвергла эти притязания, и поэтому переговоры закончились заключением ещё одного временного соглашения. 28 февраля 1527 года король Сигизмунд ратифицировал новый договор о перемирии [16] и он вступил в силу. С одной стороны, результаты можайского соглашения можно считать позиционной победой русской дипломатии, так как Смоленск снова остался за Москвой. С другой - действия папских и имперских послов в очередной раз показали, что любое европейское посредничество, даже если посредник этот формально считается союзником России, лишь усиливает позицию Литвы.
Прошло ещё пять лет. 17 марта 1532 года в московском Кремле начались новые переговоры. И снова стороны, как ни старались, не смогли договориться о мире. Даже условия перемирия каждый видел по-своему. Сигизмунд I соглашался продлить договор на пять лет лишь в том случае, если ему уступят Чернигов и Гомель. Василий III категорически отверг литовские притязания. В конце концов, перемирие продлили на год - до 25 декабря 1533 года. Обе стороны возлагали надежды на следующий раунд переговоров. Но ему не суждено было состояться...
В конце сентября 1533 года Василий III тяжело заболел. Было ему в это время уже 54 года, по тем меркам - возраст преклонный. Через два с небольшим месяца, в ночь с 3 на 4 декабря, великий князь умер, оставив трон трёхлетнему сыну Ивану.
Глава 2. Детские годы Ивана IV. ВойнаЕлены Глинской. Боярское правление
Чтобы представить себе, какие страсти разгорелись в кремлёвских палатах в конце 1533 - начале 1534 годов, нам придётся вернуться на несколько лет назад. Без этого невозможно понять, в какой опасной ситуации оказалась после смерти Василия III его вдова Елена, и в какой обстановке рос великий князь Иван, ещё в юности получивший прозвище Грозный.
В 1525 году Василию III исполнилось 46 лет, а детей у него всё ещё не было. И сам московский князь, и его жена Соломония Сабурова сильно переживали по этому поводу. Дошло до того, что отчаявшаяся женщина обратилась за помощью к знахарям и ворожеям. Бояре с митрополитом давно уже пытались убедить Василия III в необходимости развода и повторной женитьбы. Их активность в этом вопросе легко объяснима. Смерть бездетного государя грозила его советникам многими бедами. Ведь в этом случае перстол переходил к старшему из братьев Василия, удельному князю Юрию, а у того были свои "ближние" бояре. Естественно, Дума воспользовалась ситуацией и настояла на "розыске о колдовстве" великой княгини. Вскоре Василию III представили доказательства, достаточные, чтобы предать Соломонию церковному суду, как ведьму. В просвещённой Европе её могли отправить на костёр, но "дикие московиты" в таких делах старались обходиться без крайностей.
29 ноября Василий приказал увезти жену в девичий Рождественский монастырь на Трубе, где прошёл обряд пострижения. Чуть позже новую инокиню Софью выслали из столицы в Покровский монастырь Суздаля. А тем временем бояре уже подыскали великому князю невесту - Елену Глинскую. Ходили слухи, что в этом выборе решающее слово сказали ближние советники Василия III: Захарьины и Шуйские. Резонов для того, чтобы предпочесть Елену, у бояр было сразу несколько. Во-первых, эта невеста никак не угрожала их положению великокняжеских любимцев - юная девушка, отец в могиле, дядя в тюрьме, братья ещё слишком малы для дворцовых интриг. Во-вторых, семейство Глинских было очень популярно и влиятельно в Литве. Её дядя Михаил бежал в Россию после того, как проиграл Сигизмунду I борьбу за литовскую корону. К тому же род Глинских напрямую происходил от одного из ханов Большой Орды, родственника династии Ордухидов. А значит, будущий сын "нищей сироты" мог при удобном случае претендовать ещё и на казанский престол.
Таким образом, 21 января 1526 года, через два месяца после пострижения Соломонии, Василий III вступил в брак с племянницей Михаила Глинского, на тот момент ещё сидевшего в тюрьме. Юная красавица оказалась далеко не так проста, как думали Захарьины и Шуйские. Она быстро очаровала 47-летнего мужа... По желанию жены Василий III отступил от дедовских обычаев и первым из московских правителей сбрил бороду. Стремясь угодить Елене, советники стали засыпать государя просьбами: освободить из тюрьмы великокняжеского тестя под их поручительство. В случае побега Михаила Глинского Горбатые, Захарьины и Шуйские обязались внести в казну пять тысяч рублей, огромную по тем временам сумму. Василий III, естественно, согласился.
Но после свадьбы прошёл год, за ним - второй... А детей у Елены всё не было. И даже признаков беременности не наблюдалось. Великокняжеская чета горячо молилась о наследнике, делала богатые вклады в монастыри. Не помогало. По Москве меж тем ползли слухи, будто прежняя жена Василия, Соломония, родила в Суздале сына Георгия. Там он, якобы, вскоре и упокоился в тайной усыпальнице Покровского монастыря. А потому, когда 25 августа 1530 года Глинская подарила мужу наследника Ивана, далеко не все восприняли это как результат помощи свыше, ниспосланной в ответ на "благочестивые" усилия. По городу поползли слухи о слишком уж близком знакомстве юной государыни с красавцем Иваном Овчиной. Если верить сплетням, с отчаявшейся забеременеть Еленой его свела сестра молодого воеводы, Аграфена Челяднина.
Трудно сказать, сколько правды было в этой истории, но не прошло и сорока дней после смерти Василия III, как вся Москва заговорила о фаворите вдовой государыни. Некоторых историков до сих пор интересует вопрос: был ли Иван Грозный законным сыном великого князя? Думаю, точного ответа мы не узнаем никогда. Однако трудно представить, чтобы скованная этикетом молодая женщина в таком важном деле смогла обмануть московских сыскарей. Ведь они без труда раскрывали заговоры таких мудрых и изворотливых политиков, как Михаил Глинский и епископ Варсонофий. И в то же время легко понять, как сильно старались раздуть эти грязные слухи младшие братья Василия, с каким наслаждением повторяли сплетню все, кто считал себя обойдённым в наградах и назначениях. А недовольные властью были и в те времена.
Завещание Василия III в архивах не сохранилось. Если судить по дошедшим до нас документам, суть его состояла в следующем: наследником престола становился трёхлетний Иван, его ближайшими советниками назначались Дмитрий Бельский и Михаил Глинский, великая княгиня Елена Васильевна объявлялась опекуншей сына до его возмужания. Младший брат наследника, Юрий, получал в удел Углич, а младший брат Василия III, Андрей Старицкий - в качестве "прибавки" - Волоколамск.
Нетрудно заметить, что в числе ближайших друзей и родственников, получивших назначения и "дачи", отсутствует старший из братьев Василия III, Юрий Дмитровский. Для него это было фактическим объявлением опалы... Надо признать, вполне заслуженной. В своё время он демонстративно проигнорировал церемонию крещения наследника Ивана. Похоже, рождение старшего племянника стало сильным ударом для честолюбивых планов Юрия. Неудивительно, что его заключили под стражу уже через восемь дней после смерти Василия III. Детали ареста ясно указывали, что живым из тюрьмы Юрия Дмитровского выпускать не планировали. Во-первых, его демонстративно поместили в "ту самую палату", где закончил свои дни несчастный внук Ивана III, Дмитрий [17]. А во-вторых, вместе с Юрием арестовали всех его бояр. В те времена это было вернейшим признаком серьёзных намерений правительства. Столь же решительно Елена действовала и против собственных родственников: очень скоро в тюрьме оказался Михаил Глинский. Великокняжеская вдова обвинила дядю в попытке захватить престол, повелела заковать в кандалы и ослепить. Меньше чем через год он умер.
Следом за Глинским в темницу отправились князья Иван Бельский и Андрей Шуйский. Таким образом, из тех, кому Василий III доверил опеку наследника, у трона осталась лишь сама Елена. Зато резко пошёл в гору фаворит вдовой государыни, Иван Овчина. Уже в 1534 году он получил чин боярина, а вслед за этим и московские полки под начало. Из тех, кто мог оспорить права Елены на регентство, дольше всех продержался на воле слабохарактерный Андрей Старицкий. Он практически не выезжал из своего удела, и в дела управления страной не лез. Впрочем, до 1537 года от младшего деверя Елену отвлекали бои на западных границах России...
В тот момент, когда умер Василий III, у России действовало кратковременное перемирие с Литвой. Причём, срок договора истекал уже через 22 дня. Для обсуждения вопросов войны и мира Сигизмунд I отправил в Москву своего посланника Клиновского, но тот уже не застал Василия III в живых. Некоторое время дерущимся за власть боярам было не до переговоров. Король относился к этому с пониманием. Но месяц шёл за месяцем, и уже через полгода положение "ни мира, ни войны" литовскую сторону устраивать перестало.
Летом 1534 года гетман Юрий Радзивилл с помощью союзных татарских войск опустошил окрестности Чернигова и Брянска. Затем осенью в Северскую землю вторглись литовские отряды Андрея Немировича и Василия Чижа. Они взяли и сожгли Радогощ, но потерпели поражения под Стародубом и Черниговом. Армия Александра Вишневецкого, посланная королём к Смоленску, вернулась в Литву несолоно хлебавши.
В то время как гарнизоны русских городов отбивали атаки врага, главные московские силы недвижимо стояли под Серпуховым. Во-первых, сбору войск сильно мешали внутренние распри и смуты. А во-вторых, неспокойно было на южной границе. И набегов из Крыма воеводы в то время боялись больше, чем ударов со стороны Литвы.
Сигизмунд поначалу старался действовать малыми силами, чтобы не мешать "русским усобицам". До него доходили слухи, будто московские бояре так сильно конфликтуют друг с другом, что временами у них доходит до поножовщины. Следом за этими новостями в Литву явились и первые беглецы - князья Семён Бельский и Иван Ляцкий. Король их щедро наградил. Он ждал массового исхода из Москвы аристократов и детей боярских [18]. Однако эти надежды не оправдались. И вместо новых перебежчиков к концу октября 1534 года в Литву двинулась вся московская рать. Передовым полком командовал фаворит государыни Иван Овчина. Большой полк вели князья Михаил Горбатый и Никита Оболенский. С севера на соединение с главными силами шли новгородские отряды во главе с князем Борисом Горбатым. Но если летом "в поле" не было московских войск, то теперь от генерального сражения уклонился Сигизмунд I. Русские полки опустошили литовские области чуть ли ни до самого Вильно. Так и не встретив за всё это время королевскую армию, воеводы с богатой добычей ушли восвояси.
На следующий год русские снова попытались вызвать противника на "прямой" бой. Заблаговременно узнав о подготовке королевских отрядов к походу, навстречу им отправилась главная московская рать. Большой полк на сей раз вёл в бой князь Василий Шуйский. А передовой снова возглавил Иван Овчина. Этой армии поручили взять Мстиславль, в то время как псковские и новгородские ратники должны были построить город на литовской территории у озера Себеж.
Однако королевкие воеводы, как и в 1534 году, рисковать не стали. Пройдя южнее Мстиславля, армия Сигизмунда I нанесла удар в район Гомеля, Почепа и Стародуба. Гомель сдался без боя, а гарнизон Стародуба во главе с князем Фёдором Овчиной сопротивлялся отчаянно. Однако немецким инженерам удалось незаметно подвести подкопы. Когда взорвались фугасы, в стене образовался широкий пролом. Ворвавшись в город, литовские отряды перебили не только ратников, но и многих мирных жителей. Из военных в плен взяли одного воеводу, понадеявшись на богатый выкуп. Городок Почеп, не надеясь его удержать, русские покинули и сожгли до прихода литовцев. Осмотрев пепелище, королевское войско повернуло назад.
А в это время главная русская армия безуспешно пыталась взять Мстиславль. Посад захватили быстро, но цитадель последовательно отбивала атаки. Через несколько недель, опустошив окрестности, московская рать ушла восвояси. К этому времени новгородцы и псковичи под руководством дворецкого Бутурлина успели построить укреплённый город, получивший то же название, что и озеро, на берегу которого его возвели, Себеж.
Сигизмунду I, естественно, не понравилось появление на его землях русской крепости. И уже в феврале 1536 года к себежским стенам подошли отряды воеводы Андрея Немировича. По зимнему пути литовцы легко подвезли осадную артиллерию. Однако их пушки не смогли разрушить крепостные укрепления. Немирович приказал увеличить пороховые заряды, но это привело лишь к разрыву нескольких орудийных стволов. А вскоре русский гарнизон сам перешёл в атаку. Литовцы бежали через озеро. Лёд под ними провалился, и вода поглотила часть отступающих в беспорядке воинов.
Весной и летом последовал ответный удар. Московская армия вторглась в литовские земли. Русские воеводы разорили множество сёл и деревень, разграбили и сожгли посады Витебска и окрестности Любеча. Домой они вернулись с богатой добычей. В то же самое время вторая русская рать, вдохновлённая прошлогодним успехом под Себежем, построила в литовских пределах ещё две крепости: Велиж в Торопецком уезде и Заволочье в Ржевском. Кроме того, были восстановлены покинутые литовцами Почеп и Стародуб.
Успехи русских полков ясно показали Сигизмунду I, что московские неурядицы подошли к концу. А значит, пришла пора прощаться с надеждой на лёгкую победу. И пусть воеводам Елены не удалось навязать королю генерального сражения, чаша весов с каждым месяцем всё явственней клонилась в сторону России. В июле 1536 года с мирными предложениями в Москву прибыл кревский наместник Никодим Техановский. Переговоры шли долго и непросто. Только 18 февраля 1537 года сторонам удалось прийти к соглашению. Договор об очередном перемирии подписали на пять лет, начиная с 25 марта 1537 года. По нему Гомель остался за Сигизмундом I, зато русские получили контроль над спорными городами по левой стороне Днепра: Кричевом, Рославлем, Мстиславлем и Черниговом. Новопостроенные крепости Себеж и Заволочье тоже остались в руках московских воевод.
Устранив угрозу со стороны Литвы, Елена вернулась к вопросам внутренней политики. Когда 26 августа 1536 года умер в заточении Юрий Дмитровский, последним живым дядей шестилетнего Ивана IV остался Андрей Старицкий. Вёл он себя достаточно тихо, но как-то неопределённо: то смиренно бил челом Елене и просил прибавки к уделу, то публично оплакивал судьбу брата Юрия и неосторожно хулил правительницу.
Конец этим метаниям наступил в начале 1537 года, когда Елена пригласила деверя приехать в Москву на совет. Андрей, естественно, заподозрил недоброе и принялся отговариваться болезнью. Поступивший следом категорический приказ - ехать немедля - лишь усилил подозрения удельного князя. Прихватив жену и сына, он двинулся из Старицы в Новгород. По дороге Андрей рассылал "мятежные грамоты" к горожанам и детям боярским. "Великий князь - младенец! - писал он. - Вы служите всего лишь боярам! Идите ко мне - я буду вас жаловать!" Адресаты вели себя по-разному. Были те, кто согласился помочь Андрею Старицкому в борьбе за престол. Но многие просто переслали его грамоты в Москву.
Правительство Елены действовало быстро и решительно. Иван Овчина с московской ратью настиг мятежников около Старой Руссы. Андрей вёл себя как обычно: трусливо, бесхребетно и глупо. Сначала он согласился на переговоры, потом поверил клятве Овчины, что если они вместе поедут в Москву, то там ни один волос не упадёт с головы Старицкого князя... Очевидно, Елена очень любила своего фаворита, потому что она не допустила нарушения клятвы. Более того, выполнила её условия буквально: когда князя Андрея заковали в цепи, на голову ему надели "тяжёлую шляпу железную", предшественницу знаменитой "железной маски" времён Людовика XIV. Через полгода Андрей Старицкий умер в темнице, так и не уронив на каменный пол не единого волоса со своей мятежной головы. В отношении его бояр, советников и слуг Иван Овчина обещаний не давал, а потому их пытали и казнили без лишних церемоний. Тех детей боярских, что явились на зов Андрея Старицкого, повесили как изменников на Новгородской дороге.
Рассказывая о том времени, историк Николай Карамзин писал: "Таким образом в четыре года Еленина правления именем юного Великого Князя умертвили двух единоутробных братьев его отца и дядю матери... Елена предавалась в одно время и нежностям беззаконной любви, и свирепству кровожадной злобы!" [19] Расправы матери-регентши с ближней роднёй Ивана IV не устранили угрозы её власти. Просто кандидатов на престол сменили претенденты на регентство. На авансцену беспринципной борьбы выдвинулись ведущие кланы московских бояр, в первую очередь - князья Шуйские и Бельские.
3 апреля 1538 года Елена Глинская внезапно умерла. Немецкий барон Герберштейн, живший в те годы в Москве, утверждал в своих записках, что её отравили. Версия эта кажется вполне обоснованной: мать Ивана IV была ещё довольно молодой женщиной и практически не жаловалась на здоровье. Зато своими непродуманными действиями она разрушила сложившуюся при Иване III систему взаимного сдерживания боярских родов. Результаты не замедлили последовать - её семилетний сын Иван IV не только остался круглым сиротой, но и попал в самую гущу ожесточённой борьбы за власть. В жизни мальчика отныне не было материнской любви и ласки, заботливых сюсюканий нянюшек и воспитательниц. Зато в неё пришёл "ад" дворцовых интриг, где все враждовали со всеми, где ежедневно и ежечасно предавали и подличали, где не было ничего постоянного, кроме звериной злобы, распрей, предательств, пыток и смерти.
Первыми власть над государством захватили Шуйские, старшие из потомков суздальско-нижегородских князей, возглавлявшие "клан потомков Рюрика". Уже на седьмой день после смерти Елены по приказу Василия Шуйского арестовали двух самых близких ей людей: Ивана Овчину и Аграфену Челяднину. Бывшего фаворита заковали в "железа" и уморили голодом в темнице, а Челяднину отвезли на постриг в Каргопольский монастырь. Одновременно отправился в тюрьму и князь Иван Бельский, возглавлявший боярский "клан потомков Гедимина". Реальных конкурентов у нового регента не осталось...
Однако торжество Шуйских оказалось хоть и полным, но кратковременным. После смерти Василия на роль правителя заступил его младший брат Иван. Он не обладал ни умом, ни прозорливостью Василия. А главное, не умел строить отношения с помощниками и союзниками. Довольно быстро Иван Шуйский рассорился с думскими боярами и митрополитом. Конечно, бояр он приструнил, а мирополита Даниила отрешил от власти, поставив на его место Троицкого игумена Иоасафа. Однако добился этим лишь того, что недовольные перешли от громкого ропота к тихим заговорам. Иоасаф вскоре покинул лагерь Шуйского и поддержал его врагов. В результате в 1540 году власть захватил вышедший из тюрьмы Иван Бельский. Шуйский вынужден был уехать во Владимир. Спустя два года он вернулся в Москву с вооружённым отрядом верных людей. Иван Бельский отправился в заточение на Белоозеро, где вскоре был задушен. Его сторонников разогнали по ссылкам. Иоасаф лишился сана, а на метрополию Шуйские возвели новгородского владыку Макария.
Вся эта ожесточённая борьба за власть протекала на глазах у малолетнего Ивана IV. Историки расходятся в оценках: насколько сильно повлияла она на формирование характера первого русского царя. Некоторые считают, будто дворцовые перевороты не затрагивали детскую душу, поскольку мальчик не мог понимать, что именно вокруг него происходит. Однако многие сходятся на том, что ни одна из безобразных историй не прошла даром для психики юного государя. И с этим трудно не согласиться. Если кровавых сцен времён "восцарения" Елены юный Иван мог и не видеть, то после смерти Глинской он лишился мамки-воспитательницы, Аграфены Челядниной, с которой до того практически не разлучался. Кроме неё из дворца исчезло всё окружение правительницы Елены, и восьмилетний ребёнок не мог этого не заметить...
Как большинство одарённых детей, Иван IV был очень впечатлительным. По свидетельству современников, он легко переходил от радости к гневу, от веселья к глухой тоске и всё принимал близко к сердцу. За таким ребёнком нужно было смотреть заботливо и внимательно, вовремя сдерживая его горячий и крутой нрав. Но захватившие власть бояре заботились лишь о сиюминутных выгодах для себя и своих родов. Ворвавшись во дворец, очередная группа заговорщиков хватала, избивала, а иногда даже убивала людей, близких юному государю, несмотря на его просьбы пощадить того или иного боярина. В присутствии Ивана временщики оскорбляли память его покойных родителей, присваивали себе вещи великокняжеской семьи. Всё это порождало в сердце ребёнка досаду, гнев, скрытую злобу, вызывало стремление уединиться от бояр, уйти от этой мерзкой жизни в иной, более совершенный мир. Иван рано начал читать и вскоре книги стали для него настоящей страстью... Неуёмная жажда знаний в сочетании с выдающимися природными способностями позже сделали государя Ивана IV одним из самых образованных правителей своего века...
А тем временем наступила пора новых переговоров с Литвой. Срок пятилетнего перемирия, заключённого в 1537 году, подходил к концу. Обе стороны всё это время строго его соблюдали. Россия была занята внутренними проблемами, а кроме того её часто беспокоили дела соседней Казани. Литва и Польша сильно страдали от крымских набегов, к тому же Сигизмунд I был стар и болен. Он устал от походов и боёв. Паны повоевать были не прочь, но собирать деньги на армию категорически отказывались.
В итоге ровно день в день по окончании срока договора, 25 марта 1542 года, королевские послы подписали в Москве соглашение о продлении перемирия ещё на семь лет. Ивану IV в то время шёл уже двенадцатый год. И он, естественно, присутствовал на официальных церемониях. Наблюдательный подросток наверняка заметил, как преображаются в это время ненавистные временщики. Их показная публичная покорность наводила Ивана IV на мысль, что власть по праву принадлежит ему, а не боярам, что они незаконно присвоили себе право распоряжаться ей, воспользовавшись юным возрастом великого князя.
К этому времени он уже успел привыкнуть к сценам насилия и произвола. Мстительность и злоба окружающих больше не пугали Ивана, как раньше. Выросший в гуще интриг юноша стал равнодушен к чужой боли. Сначала он мучил кошек и собак. Чуть позже начал развлекаться тем, что наезжал конём на встречных прохожих, забавляясь их страхом и криками. Недалёкие и корыстные воспитатели не удерживали юношу от подобных "забав". Наоборот, восхваляли его за "храбрость" и "мужество". Очень похоже, что бояре специально "натаскивали" своего юного государя, разжигали в нём низменные инстинкты. Детскую жестокость Ивана они хотели использовать как оружие против своих личных врагов.
Результаты "воспитания" не замедлили сказаться. Свой первый в жизни смертный приговор Иван IV вынес, когда ему только-только исполнилось 13 лет. Увлечённые борьбой с "кланом потомков Гедимина" Шуйские совсем забыли о притихших на время Глинских. А те спокойно ждали своего часа. И дождались! В конце 1543 года по наущению родственников матери Иван IV приказал схватить Андрея Шуйского и отдать на растерзание псарям. Временщик, если уж быть честным, вполне заслужил такую участь: ещё не прошло и полугода, как он со своими сторонниками (прямо в Думе и на глазах у великого князя) точно так же пытался расправиться с боярином Воронцовым [20]. Но не стоит думать, что после убийства князя Андрея правление временщиков закончилось. Совсем нет. Просто Шуйских у руля государства сменили Глинские.
В результате стало только хуже. При дворе ещё больше расцвели раболепие и беззаконие. Злоупотребления властью достигли невиданных размеров. В народе тем временем росло недовольство боярскими интригами и распрями. Крестьяне и горожане всё чаще спасались от произвола бегством на окраины. В центре и на местах резко выросло число "татебных" и "разбойных" дел. В управлении страной царили бестолковщина и некомпетентность. Особенно ярко они проявились в последние дни правления Глинских, во время пожара Москвы 1547 года, одного из самых разрушительных за всю историю её существования.
Что же касается Ивана IV, то после убийства Андрея Шуйского он выехал на богомолье в Калязин монастырь. А вслед за этим четырнадцатилетний монарх отправился в большое путешествие по наиболее почитаемым обителям страны: вначале в Троице-Сергиев монастырь, а оттуда через Ростов и Ярославль - в Кирилло-Белозёрский, Феропонтов, Корнильев-Комельский и Павлово-Обнорский монастыри. Путешествие продолжалось несколько месяцев.
Можно ли утверждать, что Иваном двигало только желание замолить невольный (а даже самые ярые недоброжелатели признавали, что приказ убить Шуйского подросток отдал "по боярскому наущению") грех? В какой-то мере это бесспорно так - люди шестнадцатого века были очень религиозны. Но имелись у дальнего выезда и другие причины. В дороге юный монарх мог отдохнуть от дворцовых интриг и опостылевших церемоний. Переезжая от одного монастыря к другому, он тешился медвежьей охотой и ловлей зверя.
Надо заметить, что монахи, принимавшие у себя государя, не особо чинились со знатными гостями. Так, в Кириллов монастырь Иван и его свита прибыли к ночи. К этому времени иноки уже закончили трапезу, а припасы снесли в погреб. "Государя боюся, а Бога надобе больше того боятися!" - нравоучительно заявил подкеларник и отказал в ужине московским гостям, сославшись на строгость монастырского устава.
Глава 3. Юность государя.Падение Глинских. Появление Избранной Рады
В XVI веке в России совершеннолетие наступало к 15 годам. В это время дети боярские поступали "новиками" на военную службу, а представители знатных родов получали низшие придворные должности. По замыслу Василия III опекуны должны были к 15 годам подготовить Ивана IV к управлению страной. Но назначенные отцом-государем люди давно уже сошли с политической сцены. А временщикам было не до воспитания...
Вот так и получилось, что, начиная с лета 1545 года, в отношениях Ивана с Думой возникли серьёзные разногласия. Молодой монарх хотел избавиться от боярской опеки и править самостоятельно. Дума энергично сопротивлялась. Кто-то боролся с государем из корысти, но большинство просто понимало, что Ивану - такому, как он есть сейчас - в одиночку власть не удержать.
Осенью 1545 года конфликт достиг апогея. Когда государь "за невежливые слова" велел урезать язык Афанасию Бутурлину, Дума выразила своё коллективное неудовольствие. Иван IV ответил массовыми опалами. В немилости одновременно оказались князья Кубенский, Шуйский, Воронцов, Горбатый и Палецкий. Иван Кубенский в то время был дворецким и фактически возглавлял Думу. Остальные четверо - занимали в ней видное положение. Таким образом, Иван IV наложил опалу на всё думское руководство. Ситуация разрешилась лишь благодаря митрополиту Макарию. Он постепенно уладил конфликт, и в декабре опалы с бояр были сняты.
А молодой государь меж тем продолжал чудить. В 1546 году Иван IV лично возглавил поход на южную границу. Прибыв со своим полком в Коломну, он расположился лагерем под Голутвиным монастырём. Поскольку враг не появлялся, скучающий юноша развлекался, как мог - "пашню пахал вешнюю и з бояры сеял гречиху и инны потехи, на ходулях ходил и в саван наряжался". Пока игры носили невинный характер, придворные безропотно в них участвовали. Но потеха с саваном, тоесть с мнимыми похоронами, была по сути своей богохульным развлечением. Одного из участников - если верить летописцу, им был сам Иван IV - обряжали в саван и укладывали в гроб. Как принято на настоящих похоронах, гроб ставили посреди избы. Заупокойную молитву "на церемонии" заменяла отборная брань. А под конец согнанных в избу девок заставляли целовать "покойника" в уста.
Надругательств над религиозными таинствами не было в обычаях православной Руси. Скорее всего, юношу подучили и раззадорили литовские родственники. Расчёт строился на том, что московские бояре не стерпят, начнут протестовать. И тогда Глинские, с помощью новых казней и опал, ещё сильнее укрепят свои позиции при дворе. Так всё и получилось. Князь Иван Кубенский, на правах старшего родственника [21], попытался урезонить юного государя. Похоже, лидер Думы действовал не в одиночку, потому что Иван IV приказал схватить не только Кубенского, но и его ближайших сторонников: Фёдора и Ивана Воронцовых. Всем троим государь повелел отсечь головы "у своего стану перед своими шатры". В тот же день был арестован и конюший Иван Фёдоров-Челяднин. Но он, в отличие от прочих, "против государя встречь не говорил, а во всём ся виноват чинил", и потому отделался ссылкой.
Вскоре Глинские руками юного государя нанесли ещё один удар по давним врагам. Вернувшись в Москву, Иван IV приказал казнить двух своих сверстников: Фёдора Овчину и Ивана Дорогобужского. Первого из них посадили на кол, второго - обезглавили. Фёдор был сыном того самого Ивана Овчины, которого клан Глинских винил во всех своих бедах. А Дорогобужский приходился покойному Овчине племянником.
Череда убийств не столько укрепила влияние Глинских, сколько сплотила их врагов. Прежде в Московском княжестве никогда не казнили бояр без сыска и суда. Иван, с подачи родственников матери, нарушил эту неписанную традицию. Начав самостоятельное правление с репрессий, государь подорвал репутацию власти в глазах общества. Глинские поняли, что нужно отвлечь внимание от казней и упрочить авторитет монарха. Этим целям должны были послужить коронация Ивана IV и его женитьба.
Оба события планировали на начало 1547 года. Летописи представляют дело так, будто решения исходили от самого государя. Он де изъявил свою державную волю, а митрополит с боярами поддержали. Такой вариант маловероятен. Юный Иван весь 1546 год продолжал путать управление государством с детскими забавами, и он по-прежнему был игрушкой в руках приближённых. К примеру, явившись в декабре 1546 года в Псков, великий князь "всё гонял на ямских", от чего псковичам было "много протор и волокит", а в результате так и "не управил в своей вотчине ничего". Жители города надеялись, что государь рассмотрит их жалобы на воеводу Ивана Турунтая Пронского. Но Иван IV уехал в Москву, так и не приняв челобитчиков. Очень скоро он поймёт, что народное недовольство нельзя игнорировать. А пока молодой государь спешил на пышную коронацию.
Московские правители давно уже именовали себя "великими князьями всея Руси". Однако лишь Иван III смог сбросить ордынское иго и стать по-настоящему самостоятельным властителем. Когда он короновал шапкой Мономаха внука Дмитрия и даровал сыну Василию титул великого князя Новгородского, в Москве появилось сразу три великих князя. Старшинство Ивана III подчёркивалось добавлением слова "самодержец", что было простым переводом титула "автократор", который носил старший из византийских императоров. В последние годы Иван III начал именовать себя "царём всея Руси", но он воздержался от официального принятия нового титула, понимая, что соседние государства его не признают. Тем не менее, Иван III иногда использовал царское звание в международной переписке - например, в сношениях с Ливонским орденом и некоторыми князьями Свящённой Римской империи.
Внук, решивший пойти в этом вопросе дальше деда, не спешил извещать о новшестве иностранные государства. Польские послы, к примеру, только через два года узнали, что Иван IV венчался именно на царство, а не на великое княжение. Выслушав это важное заявление, они немедленно потребовали письменных доказательств. Московские бояре отказали. Очевидно, они не хотели давать лишних поводов к оспариванию прав Ивана IV на новый титул.
Церемония прошла 16 января 1547 года в главном московском соборе - Храме Успения Богородицы в Кремле. Митрополит Макарий торжественно возложил на голову великого князя шапку Мономаха и провозгласил Ивана Васильевича первым в русской истории "боговенчанным царём". Как писал позже по этому поводу Николай Карамзин: "С сего времени Российские Монархи начали уже не только в сношениях с иными Державами, но и внутри Государства, во всех делах и бумагах именоваться Царями, сохраняя и титул Великих Князей, освящённый древностью... Достойно примечания, что Константинопольский Патриарх Иосаф, в знак своего усердия к Венценосцу России, в 1561 году Соборною грамотою утвердил его в сане Царском... Сия грамота подписана тридцатью шестью Митрополитами и Епископами Греческими" [22].
Надо сказать, что люди XVI века представляли политическую систему в виде строгой иерархии. Со времен Киевской Руси центром вселенной считалась Византийская империя [23], воспринявшая наследие Древнего Рима. И долгое время только её правителей русские именовали царями. После установления власти Золотой Орды Владимирская Русь вошла в состав монгольской империи, владевшей на тот момент половиной мира. И князья, получавшие "ярлык" на управление землями от ордынских ханов, стали называть "царями" своих татарских владык.
Однако во второй половине XV века эта стройная система рухнула. Сначала в 1453 году погибла Византийская империя, а затем в 1480 году исчезла власть Золотой Орды. Ситуация в Восточной Европе изменилась. Вместо слабых и раздробленных обломков Киевской Руси появилось мощное Московское государство. Русское политическое сознание ещё при Василии III откликнулось на это новой идеологической доктриной "Москва - третий Рим". Теперь же правящая верхушка перешла от слов к делу. И как верно отметили историки Александр Зимин и Анна Хорошкевич: "Дополнение короткого слова "царь" в и без того уже пышном титуле великого князя... Делало его носителя равным по чину императору "Священной Римской империи", ставило выше европейских королей - датского, английского, французского и многих иных, в том числе и ближайших соседей и соперников - польского и шведского, уравнивало с восточными соседями - казанским, астраханским ханами - наследниками Золотой Орды, недавними повелителями Руси... Столица государства, Москва, отныне украсилась новым титулом - она стала "царствующим градом", а русская земля - Российским царством" [24].
Если провозглашённый царём Иван IV предстал перед подданными в роли преемника римских кесарей и помазанника Божьего на земле, то его жадная родня обрела ощутимые материальные выгоды. Бабке Анне Глинской и её потомству государь даровал обширные земельные владения на правах удельного княжества. Князь Михаил Глинский получил в день коронации чин конюшего, его брат Юрий стал боярином.
Не остался внакладе и владыка Макарий. К чести митрополита нужно заметить, что выгод он искал не для себя, а для всей русской церкви. Расчёты эти полностью оправдались. Получение царём короны из рук митрополита подчеркнуло особую роль православия в государстве. Церковь выступила в роли "духовной матери" царской власти и стала, таким образом, её гарантом. Государство в ответ приняло на себя заботу о сохранении прав и привилегий церкви. После церемонии довольные друг другом царь и митрополит занялись каждый своим делом. Иван IV принялся готовиться к свадьбе, а Макарий - к давно назревшей церковной реформе.
Первоначально планировалось охватить поисками невесты всё государство. По городам и уездам страны отправились бояре и окольничие, чтобы организовать осмотры на местах. Каждому дворянину, имевшему дочерей 12 лет и старше, велено было без промедления везти их к наместнику. Понятно, что при русском бездорожье процедура грозила затянуться на много месяцев. Между тем ближние бояре, не дожидаясь съезда провинциальных невест, привезли во дворец своих дочерей и племянниц. На этих узкокелейных смотринах Иван выбрал в жёны красавицу Анастасию, дочь покойного окольничего Романа Захарьина-Кошкина. Глинские одобрили кандидатуру. Худородную родню невесты они не опасались, а зря. Захарьины были признанными лидерами старомосковского боярства - не титулованной и не очень влиятельной, но зато самой многочисленной группировки русской знати. И они хорошо умели вести политическую борьбу. Уже через полгода многие из временщиков потеряют не только должности, но и жизни. Ну, а пока на царской свадьбе 3 февраля 1547 Глинские играли самые видные, после молодожёнов, роли...
Ситуацию кардинально изменили пожары 1547 года, ставшие для жителей столицы истинным бедствием. "Летописи Москвы часто говорили о пожарах, называя их великими, - писал об этом событии Николай Карамзин, - но никогда огонь не свирепствовал в ней так ужасно, как в 1547 году. 12 апреля сгорели лавки в Китае с богатыми товарами, гостинные казённые дворы, обитель Богоявленская и множество домов от Ильинских ворот до Кремля и Москвы-реки. Высокая башня, где лежал порох, влетела на воздух с частью городской стены, пала в реку и запрудила оную кирпичами. 20 апреля обратились в пепел за Яузой все улицы, где жили гончары и кожевники; а 24 июня, около полудня, в страшную бурю, начался пожар на Неглинной, на Арбатской улице, в церкви Воздвижения; огонь лился рекой и вскоре вспыхнул Кремль, Китай, Большой посад. Вся Москва представляла зрелище огромного пылающего костра под тучами густого дыма" [25]. Из описания хорошо видно, что речь идет о двух отдельных пожарах, между которыми был примерно двухмесячный перерыв.
Рассмотрим события хронологически, добавив к природным бедствиям "человеческий фактор". Когда в апреле произошёл первый московский пожар, государь никак на него не отреагировал. Глинские остались у власти. Иван IV выехал на отдых в село Остров в Подмосковье. Там его посетила депутация жителей Пскова, тех самых, что пытались в декабре прошлого года пожаловаться на своего наместника - князя Пронского, ставленника Глинских. Почему такая представительная делегация (70 человек) не обратилась с этим к царю во время свадебных торжеств, когда он раздавал пожалования и милости, а тянула дело до июня, не очень понятно. Теперь же жалобщики явилась некстати. Государь был не в настроении их слушать. Иван "...опалился на псковичь, сих бесчинствовал, обливаючи вином горячим, палил бороды и свечою зажигал и повеле их покласти нагих на землю [26]". Спасло несчастных лишь известие о новом пожаре в Москве. Царь срочно умчался в столицу.
А там дела уже шли - хуже некуда. Огонь уничтожил множество домов и церквей в центре и на окраинах. Обрушилась часть городских укреплений. В пламени пожара погибло более 1700 человек. Митрополит спасся из горящего Кремля, но получил сильные ушибы, когда его на верёвках спускали с крепостной стены. Иван IV поспешил навестить Макария. Царя в поездке сопровождали боярин Иван Фёдоров, недавно вернувшийся из ссылки, и князь Фёдор Скопин-Шуйский. В присутствии митрополита Фёдоров сообщил, что московский люд на площадях толкует о чьём-то намеренном поджоге ("яко волхованием... вся Москва погоре"). О том, что молва винит в пожаре Глинских, боярин умолчал. На данном этапе ему важно было получить царский приказ на начало розыска.
За те четыре дня, пока шло расследование, волнения в столице усилились ещё больше. И это неудивительно. К тому времени Глинских возненавидели все. Уверившись в своём безграничном влиянии на царя Ивана, временщики шли к власти напролом, не гнушаясь никакими средствами. Их сторонники и слуги вели себя в русской столице, как в завоёванном городе. Теперь наступил час расплаты...
Оставшиеся без крова люди под звон уцелевших колоколов вышли на улицы и площади. Начался мятеж. Для объяснения к бунтовщикам из Кремля отправились бояре Фёдоров и Скопин. С ними на площадь выехали Юрий Тёмкин и Григорий Романов. "Они "начаша выпрашати: кто зажигал Москву?" - пишет об этом эпизоде Руслан Скрынников. - Вопрос был рискованным, но бояре вовсе не собирались щадить своих недругов. Они знали, о чём толковала толпа, и, надо полагать, сами способствовали распространению зловещих слухов [27]". Естественно, в ответ тут же прозвучали имена "волховы" Анны Глинской и её детей, которые, по мнению посадских жителей, "попалили колдовством Москву".
Позже Иван IV в приписках на полях официальной летописи прямо указывал, что бояре этими вопросами спровоцировали народ на расправу с его родственниками. С царём трудно не согласиться. Вооружённая толпа, состоящая явно не из одних москвичей, быстро разгромила дворы временщиков и перебила их воинских слуг. Дядю царя Юрия Глинского силой выволокли из Успенского собора и забили камнями насмерть. Бабке царя Анне и её второму сыну Михаилу в тот момент удалось скрыться. Но вскоре они окончательно потеряли влияние при дворе: Михаил Глинский после неудачной попытки бежать в Литву лишился звания конюшего.
Таким образом, при ближайшем рассмотрении, поход псковских челобитчиков и серия московских пожаров 1547 года в совокупности своей очень похожи на согласованные действия некой закулисной группы, которая вознамерилась сменить Глинских у руля государственной власти. Сначала они попытались в Пскове жаловаться на временщиков Ивану IV. Тот челобитчиков не принял. Затем в Москве произошёл апрельский пожар - Глинские остались у власти. Тогда следует ещё один тур жалоб - государь снова принимает сторону родственников. Он бьёт и пытает ходоков. Возникает опасность, что псковичи не выдержат, назовут соучастников и организаторов... И тут в Москве начинается второй пожар, ещё более страшный и разрушительный, чем первый! Однако Иван IV продолжает держаться за Глинских, не удаляет их от себя. В ход идёт последний козырь - бунт горожан-погорельцев. Восставшие безжалостно расправляются с временщиками и их слугами. Иван IV при всём желании не может защитить Глинских от народного гнева.
Налицо прекрасно организованный государственный переворот! Но тогда возникает вопрос: кто были эти заговорщики и чего они добивались? Первое подозрение естественным образом падает на тех, кто пришёл на смену правительству Глинских. Князь Курбский в письме к Ивану Грозному позже назовёт их на польский манер Избранной Радой. Однако не всё так просто! Признанным лидером нового правительства стал митрополит Макарий, который чудом спасся во время июньского пожара. В случае его гибели у "радовцев" не было ни единого шанса на то, чтобы закрепиться у власти. Да что власть?! Организуй они подобный огненный ужас, без митрополита даже голову от плахи никому уберечь не удалось бы...
Скорее на роль заговорщиков подходят те, кого Глинские упорно и настойчиво отодвигали от государственной кормушки - старинные боярские кланы Рюриковичей и Гедиминовичей. Свергая временщиков, лидеры Думы рассчитывали восстановить в стране власть высшей аристократии. Но Иван IV, опираясь на помощь митрополита, сформировал правительство без их участия. В России наступил период бурного расцвета: эпоха дворянских публицистов и представительных сословных совещаний (Земских соборов), время военных побед, преобразовательных идей и смелых реформ.
Собственно, самая первая из них - церковная - стартовала ещё зимой. За два дня до царской свадьбы, 1 февраля 1547 года, в Москве собрался Священный собор, рассмотревший вопрос о канонизации русских подвижников. В период феодальной раздробленности каждая земля имела своих собственных, почитаемых только в её пределах, чудотворцев. Централизованному государству нужен был единый список русских святых.
Инициатор реформы Макарий много лет провёл на севере страны и свыкся с местным пантеоном. Поэтому среди канонизированных общерусских чудотворцев преобладали новгородские подвижники. Влияние Ивана IV на решения Собора было минимальным. Это видно по тому, что церковные иерархи не причислили к лику святых ни одного из московских князей - предков царя. Зато этой чести удостоился их злейший враг - Михаил Тверской - убитый в Орде по наущению Юрия Московского. В общероссийский список не попал Дмитрий Донской, защитивший страну и веру на поле Куликовом, зато был канонизирован новгородский князь Всеволод Мстиславич, почитавшийся святым в Пскове.
Сейчас проведённая Макарием реформа может показаться незначительным новшеством. Однако для своего времени она была явлением революционным. На Соборе 1547 года русская церковь обрела больше святых, чем за пять предыдущих веков. По замыслу митрополита это должно было показать, что "солнце благочестия", померкшее в Риме и Царьграде, готово с прежней силой воссиять в новом центре православия - Москве. К бесспорным достоинствам реформы можно отнести и тот факт, что она не породила оппозиций или расколов ни в церковных кругах, ни в обществе, как это случилось позднее с реформой патриарха Никона. Здесь сказался бесспорный дипломатический талант Макария, его умение всегда и во всём найти взаимовыгодное решение, пусть и не идеальное, но приемлемое для всех участвующих в его выработке сторон.
Ещё одним важным качеством духовного лидера нового правительства было умение делиться властью и влиянием. Понятно, что распространялось эта политическая щедрость лишь на тех, кого Макарий считал людьми честными, знающими и достойными. К их числу относились три самых влиятельных деятеля Избранной Рады: дьяк посольского приказа Иван Висковатый, провинциальный дворянин Алексей Адашев и священник Благовещенского собора Сильвестр.
Состав Избранной Рады не был ни постоянным, ни официально оформленным. Наряду с лицами незнатного происхождения в неё входили князья и бояре: Курбский, Курлятев, Воротынский, Одоевский, Серебряный, Горбатый-Шуйский и Шереметьев. Лидеры Рады вовсе не были теми всесильными временщиками, какими они предстают в широко известных письмах Курбского. Одновременно с этой группой в государстве действовал ещё один близкий к царю орган, в отличие от неё официально оформленный - так называемая "Ближняя дума". В ней ведущие посты занимали Захарьины и Старицкие, родственники царя и царицы. Лидеры Рады нередко конфликтовали как с руководством Ближней думы, так и друг с другом. Зачастую - публично. В этом случае их споры разрешал сам Иван IV.
К примеру, на знаменитом Стоглавом церковном соборе 1551 года митрополит Макарий по большинству вопросов поддерживал иосифлян, а любимец царя Сильвестр - нестяжателей. В 1553 году в присутствии царя глава посольского приказа Висковатый обвинил Сильвестра в пособничестве еретикам. Но тут за священника вступился Макарий, взявший Сильвестра под защиту. Так что влияние деятелей Избранной Рады держалось не на сплочённости рядов и узурпации власти, а на эффективной работе. На той пользе, которую их политика приносила стране и государю. Образно говоря, Рада была "широкой обоймой" эффективных управленцев, которых Иван IV направлял на самые ответственные участки работы.
А важных и секретных поручений у царя в то время было много. Москва закончила объединение русских земель в конце XV - начале XVI века. Управлять обширным государством с помощью архаичных учреждений, сложившихся в мелких княжествах в период феодальной раздробленности, с каждым годом становилось всё труднее. Требовалась коренная перестройка государственных институтов. Нужно было упорядочить законы и структуры управления, расширить источники поступления доходов в казну. При этом интересы политически активных слоёв населения - боярства, дворянства, купечества и духовенства - зачастую противоречили друг другу, а значит, правительству нужно было постоянно согласовывать их позиции, идти на компромиссы, находить оригинальные решения встающих перед страной задач...
Но сначала комплекс проблем попытались разрешить старым дедовским способом: с помощью маленькой победоносной войны. В последние годы правления Ивана III Казанское ханство на какое-то время перешло под протекторат Москвы, однако дальше оно стало лавировать между Россией и Крымом - в зависимости от того, кто из претендентов занимал престол. В 1546 году к власти в Казани пришёл ставленник Крыма Сафа-Гирей и набеги на русские земли с востока возобновились. Подвижные отряды казанцев разоряли пограничные уезды, доходили до Владимира, Костромы и Вологды.
Конфликт на востоке пришёлся кстати. Среди малоземельных дворян планы завоевания "подрайской" Казанской земли были очень популярны. Ратники надеялись, что успешная война принесёт им богатую добычу и обширные поместья. Церковные иерархи тоже приветствовали священную борьбу с неверными "агарянами". Все знали, что Казанское ханство сильно ослаблено многолетними смутами, а покорённые татарами народы Поволжья - чуваши, мордва, мари, удмурты и башкиры - ждут только случая, чтобы избавиться от ханского диктата.
20 декабря 1547 года царь лично повёл армию на восток. Однако легкой победы не получилось. Ранняя оттепель помешала перевезти через Волгу артиллерию. На переправе много пушек и пищалей ушло под лёд. Полевую армию хана разгромил у стен Казани передовой полк, однако затем татары отошли в крепость, штурмовать которую без большого "наряда" - нечего было и думать. После семидневной осады русская рать отступила от стен города. Иван IV вернулся в Москву 7 марта 1548 года. Неудача первого в его жизни настоящего похода сильно огорчила царя. Особенно обидно было сознавать, что теперь о возобновлении казанской войны придётся надолго забыть. Ведь меньше чем через год заканчивалось перемирие с Литвой. А воевать на два фронта страна не могла.
Глава 4. Реформы Ивана IV. Покорение Казани и Астрахани
В 1548 году Сигизмунда I Старого сменил на польском и литовском престоле его сын Сигизмунд II Август. Королевские послы, Станислав Кошка и Ян Камаевский знали о казанской неудаче и ждали от Ивана IV возвращения Смоленска. Московские дьяки выдвигали встречные требования: они настаивали, чтобы Литва отдала России не только недавно захваченный Гомель, но и Полоцк с Витебском. На такие огромные уступки царь, конечно же, не рассчитывал. "За королём наша вотчина извечная, - объяснял он свою позицию боярам. - Киев, Волынская земля, Полоцк, Витебск и многие другие города русские, а Гомель отец его взял у нас во время нашего малолетства: так пригоже ли с королём теперь вечный мир заключать? Если теперь заключить мир вечный, то вперёд уже через крестное целование своих вотчин искать нельзя, потому что крестного целования никак нигде нарушать не хочу [28]".
В конце концов стороны договорились продлить действующее перемирие. Но тут возникло затруднение с титулом Ивана IV, который в составленной дьяками грамоте был указан царём. Сигизмундовы послы отказались брать подписанную российской стороной бумагу, заявив, что "прежде такого не бывало"... Московские бояре ответили: да, не бывало, но лишь потому, что государь тогда ещё не короновался. Теперь же Иван Васильевич "царём и венчался по примеру прародителя своего Мономаха и то имя он не чужое взял [29]".
Но королевских послов эти слова не убедили. Они наотрез отказались подписывать договор в таком виде и пригрозили покинуть Москву. Ивану IV новую грамоту, без царского титула, составлять не хотелось. Бояре убеждали его, что при угрозе с востока и юга [30] про новый титул можно на время забыть. После долгих совещаний русская сторона приняла соломоново решение: "Написать полный титул в своей грамоте, потому что эта грамота будет у короля за его печатью. А в другой грамоте, которая будет писаться от имени короля и останется у государя в Москве, написать титул по старине, без царского имени. Надобно так сделать потому, что теперь крымский царь в большой недружбе и казанский также: если с королём разорвать из-за одного слова в титуле, то против троих недругов стоять будет истомно, и если кровь христианская прольётся за одно имя, а не за землю, то не было бы греха перед богом. А начнёт бог миловать, с крымским дело поделается и с Казанью государь переведётся, то вперёд за царский титул крепко стоять и без него с королём дела никакого не делать [31]".
От литовских послов это решение держали в секрете до последнего. Те уже распрощались с московскими переговорщиками, собрались в дорогу, сели в сани... И лишь тогда русские бояре их вернули и позволили написать королевскую грамоту без царского титула. 13 февраля 1549 года все бумаги были составлены и подписаны. Но Иван на этом не успокоился. Выехавший с послами в Литву боярин Михаил Морозов попытался добиться признания за Иваном IV царского титула непосредственно от Сигизмунда II. Король ответил, что "...прежде ни Иван, ни отец его, ни дед этого титула не употребляли, а что касается Владимира Мономаха, то, во-первых, это дела давние, а во-вторых, киевский престол сейчас находится в руках короля, и тогда уж король, а не великий князь московский имеет право называться царём киевским. Но так как титул этот ни славы, ни выгоды королю не обещает, то он его и не употребляет, тем более что все христианские государи называют царём только римско-германского императора. Если же король и великий князь московский называют царями крымского хана и других татарских и поганых господарей, то это ведётся из старины, давно их на славянских языках стали так называть, а сами они себя так не величают [32]".
Первые неудачи не обескуражили Ивана IV. Энергия в нём продолжала бить через край. А поскольку с наступлением на Казань нужно было ждать до следующей зимы, восемнадцатилетний царь с головой окунулся в реформаторскую деятельность. 27 февраля 1549 года Иван Васильевич выступил с "программной" речью на первом в истории страны Земском соборе. Впрочем, "Земским собором" его тогда ещё не называли, в ходу были другие обозначения этого представительного сословного совещания: "великая земская дума" и "собор примирения". На мероприятии присутствовали члены Боярской думы в полном составе, весь Освящённый собор во главе с митрополитом Макарием, высшее военное и административное руководство страны: дворецкие, казначеи и воеводы, а также выборные представители от детей боярских, дворян и жителей посада.
Все они на Лобном месте слушали речь царя "о примирении", в которой тот подвёл итоги правления временщиков за годы своего малолетства. Иван IV резко осудил в ней бояр-кормленщиков, притеснявших детей боярских и "христиан", обижавших посадских и служивых людей. О смутах, нестроениях и бунтах предшествующего периода царь сказал так: "...нельзя исправить минувшего зла; могу только спасти вас от подобных притеснений и грабительств. Забудьте, чего уже нет и не будет! Оставьте ненависть, вражду; соединимся все любовию христианскою. Отныне я судья ваш и защитник [33]".
Эти слова не были пустой риторикой. Собор принял важные решения по расширению прав дворянства и ограничению полномочий наместников. В их ведении остался суд над детьми боярскими только по таким важнейшим уголовным преступлениям, как убийство, кража и разбой. Все остальные судебные дела в отношении служилых людей перешли в ведение царской администрации. А для того, чтобы государевы чиновники не злоупотребляли несовершенством законов, Собор постановил: в кратчайшие сроки исправить действующий Судебник. Приказы тут же приступили к работе, и уже к июлю следующего года она была закончена. Судебник 1550 года упорядочил принятие новых законов, ограничил действие устаревших средневековых норм, урезал власть и полномочия бояр. В наместническом суде теперь предусматривалось непременное участие представителей выборной власти - земских старост из местного служилого люда, а также "целовальников [34]" из числа крестьян и жителей посада.
Очень важными пунктами нового Судебника были: отмена торговых привилегии феодалов и передача права на сбор тамги [35] от наместников в руки царской администрации. Это облегчало и упорядочивало нагрузку на купцов и ремесленников, одновременно увеличивая доходы государства. Той же фискальной цели служила и отмена податных льгот монастырям. Положение крестьян практически не изменилось: норма о Юрьевом дне осталась в том же виде, что и в Судебнике 1497 г.
"Собор примирения" стал первым в истории современной России сословно-представительным учреждением, чем-то наподобие французских Генеральных Штатов. Разница была лишь в том, что Земские соборы не ограничивали власть монарха. Их деятельность носила, как правило, совещательный характер. Однако со своей основной функцией - помогать верховной власти лавировать между интересами боярской аристократии, церковных иерархов, верхушки городского посада и служилого дворянства - Соборы справлялись ничуть не хуже западноевропейских аналогов.
В 1550 году началась военная реформа, призванная укрепить вооруженные силы страны. Её проводили сразу по нескольким направлениям. Во-первых, на время военных действий сильно ограничивалось местничество (споры при назначениях руководителей воинских соединений и подразделений). Во-вторых, для создания в непосредственной близости от столицы постоянного кадрового резерва было решено "испоместить" в Московском уезде "избранную тысячу", т.е. из лучших представителей дворянства создать ядро мобильной армии, способное по первому зову царя исполнить любые срочные распоряжения. В-третьих, для служилого люда устанавливались две формы, два порядка прохождения воинской службы: "по-отечеству" и "по-прибору".
Службу "по-отечеству" проходили дворяне и дети боярские. Начиналась она с 15 лет, когда из "недоросля" юноша становился "новиком", продолжалась до самой смерти и переходила по наследству. Эта категория служилых людей составляла основную ударную часть вооружённых сил - конное ополчение. Воинских слуг "по-отечеству" обеспечивали жалованием (от 4 до 7 рублей в год) и землёй - "поместными дачами" (от 150 до 450 десятин земли в трёх полях). Зачастую эти оклады значились только на бумаге: фактически же у государства не хватало то денег, то земель, а то и обоих видов обеспечения сразу...
Службу "по-прибору" в основном проходили стрельцы. Созданные в 1550 году стрелецкие войска имели на вооружении огнестрельное (пищали) и холодное (бердыши за спиной и сабли на боку) оружие. Организационно они были сведены в "приказы" по 500 человек. Первоначально все 3000 стрельцов составляли личную охрану царя. Но к концу XVI века в стрелецких войсках было уже более 25 000 человек, и служили они не только в Москве, но и во всех крупных городах страны.
На службу "по-прибору" мог поступить любой свободный человек. Казаки, пушкари, воротники, казённые кузнецы и другие государственные ремесленники "военных специальностей" также приравнивались к "приборным людям". Неся службу по разным городам и на границах государства, "приборные люди" селились особыми слободами. Государство обеспечивало их (по возможности) коллективными земельными "дачами". Из этих общих "дач" затем нарезались участки для личного пользования. Безземельные "приборные люди" получали хлебное и денежное жалование. Но поступало оно нерегулярно, а потому им разрешалось подрабатывать ремеслом и торговлей. Естественно, это отвлекало "приборных людей" от службы и снижало боеспособность войск.
В военное время служилые землевладельцы приводили в войско "сборных и посошных людей", которые выставлялись с тяглых дворов города и деревни. Вливались в войско также вольные казаки, жившие на Дону. Благодаря проведённой реформе, общая численность российской армии во второй половине XVI века превысила 100 тысяч человек.
В декабре 1549 года возобновилась война с Казанью. И здесь погода снова подвела царя Ивана: ранняя распутица не позволила русским войскам продвинуться дальше устья Свияги. Опять, как и в случае со Смоленском, Россия упёрлась в "сезонную" проблему: для гарантированного успеха предприятия нужно было перенести военные действия на лето, но тогда требовалось решить сложную проблему с доставкой под стены Казани тяжёлой артиллерии. А ещё нужно было как-то нейтрализовать на это время южную угрозу...
Задачу с концентрацией артиллерийского кулака решили просто и оригинально: весной 1551 года царские плотники срубили под Угличем, а потом разобрали и сплавили вниз по Волге полноразмерную деревянную крепость. Второй раз её собрали на правом берегу Волги, в двадцати верстах от Казани. Так Россия получила опорный пункт для организации военных действий против неприятельской столицы. Артиллерию и припасы можно было теперь заранее подвезти водным путём и хранить в непосредственной близости от театра военных действий. А вскоре был окончательно решён и вопрос с коммуникациями - все перевозы по Волге, Каме и Вятке оказались под контролем царских войск, так как "горные черемисы [36]" добровольно перешли в российское подданство.
Активные подготовительные действия вблизи Казани вызвали ожидаемую реакцию Крымского ханства. 22 июня армия Даулат-Гирея подошла к Туле и начала штурм города. Однако русские воеводы предвидели такое развитие событий. Основные силы они расположили в районе Каширы и Коломны. Уже через два дня эти войска прибыли к месту сражения. Ввязываться в бой с "большими полками" в планы крымского хана не входило. Сняв осаду крепости, он увёл армию восвояси.
Да и какой смысл был Даулат-Гирею упорствовать? Ведь до этого борьба за Казань между Москвой и Крымом велась только в "династической" плоскости: победитель усаживал на престол "своего" хана и на этом успокаивался. Вот и сейчас казанские мурзы привычно согласились впустить в город российского ставленника Шигалея. В августе 1551 года новый хан въехал в Казанский кремль в сопровождении боярина Ивана Хабарова и дьяка Ивана Выродкова. С ними прибыла русская охрана из 200 стрельцов. Вот только на этот раз московское правительство не собиралось ограничиваться призрачным контролем...
Получая престол из рук царя, Шигалей обязался "лихих людей побити, а иных казанцев вывести, а пушки и пищали перепортити, и зелие не оставити [37]". Иными словами, подручный казанский хан призван был исполнить незавидную роль "троянского коня": подготовить всё для будущего захвата своей столицы русскими войсками. Естественно, он нуждался в контроле и наставлениях опытных мастеров "тайной войны". Основным "московским куратором" Шигалея был Алексей Адашев, дважды посещавший Казань с важными и тайными миссиями. В короткий срок эти двое перетянули на сторону Москвы большинство татарских вельмож.
Осечка произошла в тот момент, когда Шигалей уже передавал власть московскому воеводе князю Семёну Микулинскому, которого Иван IV назначил наместником Казани. Жители татарской столицы, выпустив из кремля хана Шигалея со стрелецкой охраной, перебили оставшихся в крепости детей боярских, а воеводу с его людьми в город не впустили.
Судя по тому, как быстро после этого под стенами Казани появилась 100-тысячная русская армия со 150 осадными орудиями и всеми необходимыми для штурма припасами, такое развитие событий не застало врасплох Ивана IV. Но и казанцы, даже в этой трудной ситуации, вовсе не выглядели "мальчиками для битья". Возглавивший восстание Ядигер-Мухаммад действовал быстро и решительно: за считанные дни гарнизон столицы был доведён до 30 тысяч татарских ратников и трёх тысяч союзных ногаев. Фактически, в строй встал каждый горожанин, способный носить оружие. Ещё не меньше 30 тысяч опытных воинов составляла полевая армия ханства - "орда". В любой момент к ней на помощь могли подойти из степей союзные сибирские, ногайские или крымские отряды.
Однако согласовать свои действия гарнизон и орда не смогли. К тому времени, как городские ратники пошли на вылазку, полевая армия уже ничем не могла им помочь. Несколькими днями ранее князь Александр Горбатый разгромил её в битве на Арском поле. Возведя осадные укрепления, русские войска 29 августа 1552 года начали планомерный обстрел Казани. Особенно убийственным был огонь орудий с 13-метровой трёхярусной башни [38], установленной прямо напротив главных, Царёвых, ворот города. С её высоты вся Казань была у русских пушкарей, как на ладони.
Царские розмыслы [39] успешно вели минные подкопы. Сначала они прорыли подземный ход к тайному источнику, из которого осаждённые брали питьевую воду и взорвали в нём 11 бочек пороха. Казанцам остался только небольшой смрадный проток. Вода в нём была гнилая, многие жители города от неё болели и умирали.
Осадные работы затянулись больше, чем на месяц. Только 30 сентября большой полк начал штурм внешней стены. Захватив Арскую башню, передовые отряды ворвались на городские улицы. Воевода Михаил Воротынский посылал гонцов в ставку царя, прося подкреплений и настаивая на общем штурме. Однако остальные полки оказались неготовы к тому, чтобы развить успех. Казанцы быстро перебросили подкрепления с неатакованных участков, и ратникам Воротынского пришлось отступить из города. Но Арскую башню они удержали за собой.
Следующий штурм должен был стать последним и решающим. Наступать собирались сразу со всех сторон, чтобы гарнизон не мог, как 30 сентября, маневрировать силами. Под крепостные стены заранее подвели несколько тайных ходов. Правда, не все их удалось закончить. В ночь с 1 на 2 октября 1552 года разведчики доложили Воротынскому, что казанцы узнали о подкопах. Воевода понял: это грозит провалом всего плана. Он потребовал начать атаку немедленно. За два часа до восхода солнца русские полки со всех сторон двинулись к крепости.
Оглушительные взрывы раскололи рассветную тишину. Это в нескольких подкопах сразу взорвались 48 бочек пороху. Обрушился участок стены недалеко от Арской башни. Второй огненный смерч разметал в щепу Ногайские ворота. Русские войска через проломы ворвались в город. Начался решительный штурм. Гарнизон сражался до последнего, каждый дом давался с боем. Особенно упорно оборонялись отряды в ханском дворце и соборной мечети. Но удержать город было уж невозможно. После ожесточённого уличного сражения Казань пала. Предводителя восстания, хана Ядигера-Мухаммада взяли в плен. Примерно шесть тысяч человек, пытаясь вырваться из окружения, спустились с городской стены к речке Казанка, но русские ратники встретили их пушечными выстрелами с противоположного берега. Тех, кто уцелел под огнем, вскоре окружили и обезоружили.
Так закончилась история Казанского ханства, но борьба с остатками орды продолжалась ещё пять лет. Налёты отдельных отрядов, нашедших приют у астраханских ханов и ногайцев, тревожили русские гарнизоны. Эти быстрые рейды часто сопровождались восстаниями горожан и жителей сельских округов. Зато крестьяне и посадский люд восточных и северо-восточных областей России могли вздохнуть свободно. Набеги на эти земли прекратились. А когда в 1556 году московские воеводы взяли Астрахань, ситуация на востоке окончательно прояснилась. Почти сразу после этого в состав России добровольно вошли Удмуртия и Башкирия. В 1557 году русскому государю присягнул на верность правитель Большой Ногайской Орды мурза Исмаил. Таким образом, река Волга оказалось в полном распоряжении русских купцов. Международный торговый путь "из варяг в персы" превратился во внутрироссийский. "Каспийские ворота" [40] оказались закрыты для крымско-турецкой экспансии.
Это резко изменило расстановку сил на всём Евразийском континенте. И в первую очередь превратило крымского хана Даулат-Гирея, до того времени лавировавшего между Польско-Литовским союзом и Москвой, в непримиримого врага России. Если во времена Ивана III Москва с Крымом выступали единым фронтом против союза хана Ахмата (и его наследников) с Литвой и Польшей, то после падения Казани в Восточной Европе остались лишь два претендента на "батыево наследство": Россия и Крым.
А что же происходило в это время на западной русской границе? Несколько лет после заключения перемирия в 1549 году стороны продолжали препираться по поводу титулов. Сигизмунд II по-прежнему не признавал Ивана IV царём, а тот в свою очередь перестал именовать его королём, утверждая, что общается лишь с великим князем Литовским, а с польским государством у России никаких дел нет.
Вдоволь наигравшись во взаимное непризнание, 12 сентября 1552 года стороны продлили перемирие на два года (со вступлением нового договора в силу с 25 марта 1554 года). Затем 7 февраля 1556 года подписали очередное соглашение, по которому перемирие должно было действовать ещё семь лет (вплоть до 25 марта 1563 года). При этом вопрос о царском титуле Ивана IV они так и не решили. Русским дипломатам не помогли ни ссылки на (естественно, липового) "прародителя" русского царя - римского императора Августа, ни доводы Ивана Васильевича о том, что "Казанского и Астраханского государства титулы царские бог на нас положил [41]".
Что интересно, именно в 1556 году у русской стороны появилась возможность в вопросах о землях и титуле очень многого добиться от Сигизмунда. Дело в том, что к этому времени власть короля ослабела настолько, что во многих вопросах превратилась в призрак. Южные районы страны, постоянно страдающие от крымских набегов, с надеждой и симпатией смотрели в сторону усиливающейся России.
В марте 1556 года Иван IV, не дожидаясь очередного вторжения крымских татар, послал отряд дьяка Ржевского в дальний рейд на юг. Русские ратники на чайках [42] спустились по реке Псёл и вышли в Днепр. Здесь к ним присоединились 300 черкасских [43] казаков под командованием атаманов Млынского и Есковича. Черкасс в помощь "московитам" прислал каневский староста [44] Дмитрий Вишневецкий. Отряд доплыл до турецкой крепости Очаков в устье Днепра и штурмом овладел ею. На обратном пути Ржевскому пришлось выдержать шестидневное сражение с нагнавшими его у порогов конными отрядами татар. С боем пройдя пороги, русские ратники вернулись в Москву.
Летом 1556 года Вишневецкий построил мощную крепость на острове Хортица, там, где позже будет располагаться Запорожская Сечь. А в сентябре отправил в Москву атамана Есковича с грамотой, в которой просил, чтобы "...его Государь пожаловал и велел себе служить [45]". Нужно заметить, что к этому времени под контролем у Вишневецкого, потомка участвовавшего в битве на Куликовом поле северского князя Дмитрия Корнбута, была вся "польская украина" от Киева до Дикой степи. Под его знамёнами в походы против Крыма поднимались тысячи казаков.
Кроме того Вишневецкий был прямым потомком великого князя Ольгерда, а следовательно, по представлениям польских и литовских панов, имел право "отъехать" к другому государю вместе со своими землями. Чем, к слову сказать, выгодно отличался от безродного шляхтича Хмельницкого. Да и территорию предлагал присоединить большую, чем Переяславская рада в 1654 году. Конечно, согласие с предложением Вишневецкого означало для Ивана IV войну с Польшей. А вполне возможно, что и с Крымом. Но это столкновение проходило бы в несколько иных условиях, чем печально-знаменитая Ливонская война. На юге русские полки, даже сражаясь на два фронта, имели бы преимущество коротких внутренних коммуникаций. В глазах Европы они бы предстали в роли основного противника Турции и Крыма, лишив этого имиджа польско-литовский альянс.
Однако Иван IV не оценил всех выгод предложения князя Дмитрия. Договарившись о мире с Крымским ханством, Иван Васильевич приказал Вишневецкому сдать Канев, Черкассы и все прочие контролируемые им города польскому королю, а самому ехать в Москву. Там Вишневецкий получил 10 тысяч рублей "на подъём", а также город Белев и несколько сёл под Москвой "в кормление".
Логика русского царя проста и понятна. Назревает кризис в Прибалтике, скоро там начнётся Ливонская война. Крымское ханство, с которым Иван планировал замириться на то время, пока его войска будут заняты на севере, жило не за счёт сельского хозяйства, промышленности и торговли, как большинство прочих стран. Львиную долю доходов татарские мурзы получали от ежегодных набегов на земли соседей. На этом строилась вся экономика Крыма. Степные феодалы того времени просто физически не могли обходиться без грабежа и работорговли.
Переманив на свою сторону Вишневецкого и его ратных людей, русский царь не только серьёзно усилил оборону собственных границ, но и сделал более привлекательными для крымчаков польские "украины", лишившиеся главного защитника. Иван IV считал, что этими действиями обеспечит себе лояльность крымского хана. Однако будущее показало иллюзорность царских надежд. Даулат-Гирей не простил Москве захвата Казани и не собирался мириться с тем, что Волга стала "русской рекой" до самого Каспия. Крымский хан мечтал о реванше и ждал только благоприятной возможности для сокрушительного удара...
Чтобы закончить с периодом, предшествующим Ливонской войне, нужно отметить, что начатые перед Казанскими походами прогрессивные преобразования успешно продолжались и в последующие годы. Так к 1556 году в рамках военной реформы было подготовлено Уложение о службе. В нём определялись все тонкости прохождения дворянами и детьми боярским службы "по-отечеству", регламентировалось количество боевых холопов, которое каждый из них должен вести с собой в поход, в зависимости от количества четвертей поместной земли. Вотчинники теперь получали право на поместья наряду с прочими служилыми людьми, вследствие чего принцип обязательности службы был распространен на все категории землевладельцев. Таким образом, поместная система нового Уложения уровняла всё феодальное сословие России в отношении службы.
Особого внимания удостоились в этом документе лица, сравнительно недавно появившиеся в военной системе государства - боевые холопы. Ещё со времён древней Руси удельные князья и богатые бояре содержали собственные дружины. К началу XVI века эти вооружённые отряды стали комплектоваться уже не только из вольных бойцов (отроков), но и из несвободных людей - боевых холопов. В отличие от страдников (пашенных холопов), которые работали в поле, боевые холопы несли вместе с землевладельцем военную службу. От господина своего они получали перед походом всё необходимое на войне: боевого коня, вооружение и запас продовольствия. При этом слуга, поступавший на службу впервые, давал долговую расписку (кабалу), на сумму, в которую оценивалось стоимость предоставленного ему имущества. Такие холопы назывались "кабальными". В случае же, если снаряжаемый хозяином воин ещё и до этого был несвободен, то он считался "старинным" или "полным" холопом.
К середине XVI века ускорился процесс разорения мелкопоместного дворянства. И богатые землевладельцы были не прочь включить этих опытных воинов в свою вооруженную свиту. Правительство оказалось перед выбором между интересами служилой мелкоты и крупных собственников. Причём второй вариант явно выглядел привлекательнее. Ведь чтобы вернуть оскудевшего дворянина на царёву службу, казне надо было затратить большие средства: обеспечить его поместьем, вооружить, экипировать в поход. А в случае, если обедневшего ратника ссужал всем необходимым его богатый сосед, государство получало такое же количество воинов без дополнительных затрат.
Поддержание боеспособности дворянского ополчения было в глазах правительства первоочередной задачей, а потому интересами служилой мелкоты решили пренебречь. Завершивший реформу указ 1558 года подтвердил законность всех служилых кабал на дворян (детей боярских) старше 15 лет, не находящихся на царской службе. Таким образом, военная реформа, проводимая при активном участии Адашева, в краткосрочной перспективе существенно упрочила русскую армию. Однако узаконенный ею процесс "охолопливания" мелкого дворянства постепенно готовил почву для гражданской войны (называемой обычно "Смутным временем"), которая захлестнула Россию в начале XVII века.
Глава 5. Начало Ливонской войны. Падение правительства Избранной рады
Историки до сих пор не пришли к единому мнению по причинам Ливонской войны. Николай Костомаров усматривал в этой кампании только излишнее стремление Ивана IV к завоеваниям и ничего больше. В то время как историки Иван Заичкин и Иван Почкаев уверены: первый русский царь вынужден был начать ту самую борьбу за "окно в Европу", которую затем завершил Пётр I. Строго говоря, обе позиции небезупречны. Страсть к завоеваниям можно было утолить и на востоке, а выход к Балтийскому морю у России в это время ещё был, его потеряли позже... Причём, во многом благодаря поражению в Ливонской войне.
А началось всё довольно мирно... В июле 1557 года [46] дьяк Иван Выродков построил в устье реки Наровы "...город для бусного (корабельного) приходу заморским людем [47]". После этого царь Иван IV запретил своим купцам ездить в ливонские порты Нарву и Ревель. Новгородцы и псковичи должны были ждать иностранцев на своей территории. Однако грозный указ не смог изменить торговые маршруты. Русский порт стоял пустой, а иноземные негоцианты швартовались там, где было удобнее и выгоднее - в Ливонии. Естественно, это раздражало царя.
Строить развитое портовое хозяйства и мощные морские укрепления в устье Невы было долго и дорого. Дешевле и проще казалось взять готовое у соседей. Тем более что обжитые гавани на балтийском побережье были совсем не чужие. Эти земли недавно отняли у Псковского и Новгородского княжеств Литва, Ливонский орден и Швеция. Удачно выбрал царь и противника: из троицы обидчиков Ливония имела наиболее обустроенные порты и была самой слабой в военном отношении. Повод тоже нашли подходящий: орденская казна задолжала Москве "юрьевскую дань" за много лет. В 1554 году послы магистра пообещали уплатить неустойку через три года. Однако деньги из Ливонии так и не поступили. А вскоре Иван IV узнал, что новый магистр Вельгельм фон Фюрстенберг заключил с Сигизмундом II тайный союз против России.
В общем, к концу 1557 года причин для войны набралось более чем достаточно. И Иван IV решил нанести удар. В январе 1558 года 40-тысячная русская армия перешла ливонскую границу недалеко от Пскова. События развивались строго по намеченному плану. Орден терпел одно поражение за другим. Царские войска взяли Нарву и Дерпт. Ливония, в которой ещё до войны были сильны центробежные настроения, начала разваливаться на части. Пройдя всю страну, русские отряды весной 1559 года вышли к побережью Балтики, появились на границах Литвы и Польши. Царь ликовал. В Кремлёвском дворце, в Большой палате, он устроил грандиозный пир. В разгар праздника Иван IV лично выпил кубок привезённой гонцами морской воды, и то же самое по его требованию сделали ближайшие советники - Сильвестр с Адашевым.
Но вскоре ситуация на фронтах резко изменилась. Причин называют много. Тут и недооценка опасности со стороны Крымского ханства, и завышенные требования Ивана IV к проигравшей борьбу Ливонии, и длительная пауза в военных действиях на севере летом 1559 года. Вот если бы русский царь продолжал слушаться Сильвестра и Адашева, пишут один за другим в своих книгах историки, если бы не разогнал Избранную Раду...
На самом деле всё не так просто. Реформированная Адашевым армия была прекрасным инструментом войны. По соотношению цена/эффективность в Восточной Европе она не знала себе равных. Но на свете нет ничего идеального - имелись у царских войск и слабые места. И главное: длительный мир был им категорически противопоказан. Когда рядом с 30 тысячами бояр и дворян в той же тяжёлой коннице скачут 25 тысяч боевых холопов, прекращение войны лишает половину ратников перспектив на возврат к свободе, богатству и знатности. Превращает их из лояльных слуг режима в потенциальных бунтовщиков. Но это ещё не всё: боярско-дворянская половина конного ополчения, несущая расходы по собственному содержанию и экипировке боевых холопов, заинтересована только в быстрых и победоносных "внешних" кампаниях. Длительные войны на своей территории, где нельзя разжиться трофеями, грозят ей разорением.
Пока правительству удавалось сохранять оптимальный темп боевых действий, устраивающий обе половины поместной конницы, военный механизм царской России работал идеально. Но первые же нарушения "ритма" могли сказаться на его боеспособности не лучшим образом. Вот почему советники Ивана IV ещё в начале Ливонской войны пытались притушить его воинский пыл. Царь же, уверовавший после Казани в свои стратегические таланты, пытался достичь всего и сразу.
Так, получив весной сведения о том, что летом 1559 года крымский хан готовит поход на Москву, Иван IV не только заключил полугодовое перемирие с Орденом и направил основную часть армии на юг для защиты "украин", что было разумно и оправдано. Он пошёл гораздо дальше: послал в глубокие речные рейды два больших русских отряда: восьмитысячный окольничего Данилы Адашева и пятитысячный князя Дмитрия Вишневецкого. Адашев захватил в устье Днепра два турецких корабля, а затем высадился в западном Крыму близ современной Евпатории. Его воины разорили несколько татарских улусов, освободили сотни русских рабов и вернулись по Днепру домой. Вишневецкий разбил на Дону крымский отряд, идущий к Астрахани, а затем осадил турецкую крепость Азов. Гарнизон спасло лишь появление султанского флота адмирала Али Рейса. Нетрудно заметить, что оба дальних рейда не только нанесли вред Крыму, но и существенно задели интересы Блистательной Порты. Стоит ли удивляться, что вскоре после этого в рядах крымских войск на южных границах России появились турецкие пушкари с "нарядом" и отряды янычар?
Огромной политической неудачей обернулись вскоре и победы в Ливонии. После разгрома орденской армии новый магистр Готхард Кетлер обратился за помощью к Сигизмунду II. 31 августа 1559 года Польша и Орден заключили новое союзническое соглашение в Вильно. Согласно этому договору король обязался всеми силами защищать владения магистра от притязаний России. В награду за помощь ливонские власти отдавали Сигизмунду под залог девять волостей. Формально Орден сохранял право их выкупить за 700 тысяч польских гульденов, но надежд на то, что ему удастся собрать нужную сумму, практически не было.
С известием о договоре в Москву отправился посол короля Мартин Володков. В январе 1560 года он передал дьякам грамоту, сообщавшую Ивану IV, что Ливония отдалась под королевское покровительство. Посла принял Алексей Адашев, выразивший от имени царя протест по этому поводу. Некоторое время между царём и королём велась оживлённая дипломатическая переписка, в которой стороны старались доказать друг другу свои права на Ливонию. Затем монархи попытались совместить прибалтийские дела с "марьяжными": женить овдовевшего в августе 1560 года Ивана IV на сестре Сигизмунда II Екатерине. Свадьба эта в условиях, когда у короля не было прямых наследников, открывала перед царём светлые династические перспективы. Сестра последнего из Ягеллонов приносила в Москву права сразу на две короны: польскую и литовскую.
Король на этот брак вроде бы согласился. Однако через некоторое время его посол в Москве Шимкович от имени своего монарха заявил, что до начала сватовства нужно прежде заключить мир. Естественно, на выгодных для Литвы условиях. Надо заметить, что к этому времени в борьбу за Ливонию вступили Швеция (аннексировавшая Ревель и Северную Эстонию) и Дания (установившая контроль над островом Эзель). Перед Россией вместо одного разбитого противника стояли три новых, намного более мощных. А с юга усиливал давление крымский хан. Не дождавшись уступок от Москвы, Сигизмунд посчитал, что в этой ситуации два-три решительных удара вынудят Ивана IV к заключению выгодного для Литвы мира. Войска гетмана Радзивилла нарушили перемирие с Россией и в сентябре 1561 года взяли штурмом Тарвест. Однако затем Радзивилл потерпел от русских воевод поражение под Пернау и ситуация вернулась к прежней точке.
Весь 1562 год прошёл в опустошительных набегах с обеих сторон. Чтобы выйти из политического тупика, Иван IV решил на время забыть о претензиях к прочим участникам конфликта. Со шведами он в августе 1561 года подписал очередное перемирие на 20 лет, а с датчанами заключил союзный договор. Это позволило России сосредоточить все силы против Сигизмунда. В качестве объекта для решительной атаки Иван IV выбрал старинный город Полоцк - ключевую пограничную крепость, падение которой открывало царской армии путь на Вильно.
В наступлении, по данным Скрынникова, участвовало свыше 50 тысяч бойцов, в том числе 18 105 дворян (которых сопровождали примерно 20 тысяч боевых холопов), 7210 стрельцов и более 6000 служилых татар [48]. Войско двинулось из Великих Лук в первых числах 1563 года. Неширокая полоцкая дорога с трудом вмещала такую массу людей (с пушкарями и обозными мужиками общая численность их приближалась к 80 тысячам человек), лошадей (в общей сложности не менее 70 тысяч) и артиллерийских орудий (свыше 200 штук). Среди пушек были и уникальные для своего времени экземпляры. Летописи упоминают о том, что в обстреле Полоцка участвовало стенобитное орудие, метавшее 20-пудовые ядра.
Движение армии постоянно стопорилось. Царь с приближёнными метался вдоль дороги, самолично "разбирая" людей в заторах. Только 31 января русское войско подошло к Полоцку и занялось осадными работами. Город был построен на высотах в углу, образованном слиянием реки Полоты с Западной Двиной. Укрепления состояли из Большого города (замка) и Острога. Сомкнутая крепостная ограда Острога имела две стены: внешнюю и внутреннюю.
Придвинув артиллерию к стенам полоцкого Острога, воеводы начали интенсивную бомбардировку. 7 февраля через пробоины в стенах русские войска ворвались в Острог. К этому времени были выжжены все предместья, расположенные за рекой Полокой. В руках защитников оставался только замок, в котором уже ощущался недостаток продовольствия. Литовский комендант крепости Станислав Давойны выслал из города всех мирных жителей, примерно 20 тысяч человек. Одновременно в русском лагере появились сведения, что на выручку Полоцка идёт 40-тысячная армия Радзивилла с большим количеством пушек.
Однако Иван IV не испугался. Выдвинув против литовского гетмана (всё "великое войско" которого на самом деле состояло из 3500 всадников и 20 орудий) отряд князя Репнина, царь с территории захваченного Острога начал бомбардировку Большого города. Ночью, во время вылазки, гарнизон попытался захватить русские батареи, но передовой полк под руководством боярина Шереметьева и князя Кашина отбил атаку. Через двое суток в Полоцком замке начались пожары. А на рассвете 15 февраля, когда сгорели уже 650 метров деревянной стены Большого города, его гарнизон капитулировал.
18 февраля, после того, как были потушены все пожары, царь Иван торжественно въехал в ворота, принял титул князя полоцкого и выслушал обедню в Софийском соборе. Затем он написал последнему из Избранной Рады, кого ещё мог считать своим искренним другом, митрополиту Макарию: "Исполнилось пророчество русского угодника, чудотворца Петра митрополита, о городе Москве, что взыдут руки его на плещи врагов: бог несказанную свою милость излиял на нас недостойных, вотчину нашу, город Полоцк, нам в руки дал [49]".
Царь очень гордился победой, славу которой ему ни с кем не пришлось делить. Ведь к 1563 году вокруг Иван IV не осталось друзей и соратников, только слуги. Первый кризис в отношениях с Избранной Радой случился ещё в 1553 году, когда после возвращения из Казани Ивана Васильевича уложила в постель тяжёлая болезнь. Сознавая, что он вот-вот может умереть, царь составил завещание в пользу только что родившегося сына Дмитрия. Иван IV понимал, что положение "царя-пелёночника" будет весьма шатким. Поэтому он потребовал от всех приближённых принести присягу наследнику. В Ближней думе преобладали родственники царицы Захарьины, которым в случае смерти царя "светило" коллективное регентство. 11 марта 1553 года они охотно принесли присягу. Но когда на следующий день в Переднюю избу из государевых покоев вышли с крестом для клятвы князь Владимир Воротынский и дьяк Иван Висковатый, произошла неприятная заминка. Старший боярин Думы князь Иван Шуйский отказался от присяги под тем предлогом, что "...им (боярам - авт.) не перед государем целовати (крест - Р.С.) не мочно; перед кем им целовати, коли государя тут нет? [50]".
Подошедший к кресту вторым окольничий Фёдор Адашев высказался ещё яснее: "Ведает бог да ты, государь: тебе, государю, и сыну твоему царевичу Дмитрию крест целуем, а Захарьиным нам Данилу з братией не служивати; сын твой, государь наш, ещё в пелёнках, а владети нами Захарьиным Данилу з братиею; а мы уже от бояр до твоего возрасту беды видели многие". Позже в этом демарше Фёдора Адашева Иван IV обвинит его сына, Алексея, который в составе Ближней думы без оговорок целовал крест Дмитрию в первый день присяги. На Сильвестра же царь обиделся якобы из-за того, что тот вступился за удельного князя Владимира Старицкого, когда бояре перестали допускать его к больному царю.
Однако была ли окончательная размолвка 1559 года между Избранной Радой и Иваном IV вызвана поведением Сильвестра и Адашева в дни династического кризиса? Ведь от этого времени до первых отставок прошло больше шести лет! Огромный срок для нетерпеливого и скорого на расправу Ивана Васильевича. Ещё интереснее проследить, как сказалось поведение ключевых участников кризиса 1553 года на их карьере в ближайшие два-три года. Верноподданнейшие Захарьины вскоре утратили большую часть влияния при дворе: Данилу Романова в 1554 году царь отстранил от руководства Большим дворцом, а Василий Юрьев-Захарьин потерял место Тверского дворецкого. Под откос покатились и их сторонники: Иван Головин, родственник Захарьиных, лишился высокой должности в Казённом приказе, с постом печатника расстался ставленник Данилы Романова Фуников. А что же Избранная Рада? В ноябре 1553 года её признанный глава Алексей Адашев стал окольничим, а не желавший служить Захарьиным Фёдор Адашев получил чин боярина, в общественном мнении не положенный ему по "худородству". Не осталось внакладе и среднее звено: так, в 1554 году в бояре был пожалован князь Андрей Курбский. Но и это ещё не всё! Благодаря заступничеству Избранной Рады в 1553 году избежали наказания Владимир Старицкий и его мать Евфросинья. А ведь они не только отказались целовать крест царскому наследнику Дмитрию!.. В разгар кризиса князь Владимир вызвал в Москву свои удельные войска и демонстративно раздавал ратникам жалование.
Все факты указывают на то, что именно в 1553-1559 годы влияние Сильвестра и Адашева при дворе достигло максимума. Их споры и "встречи" с царём носили рабочий характер и вполне укладывались в стиль тогдашнего руководства. Первая серьёзная размолвка произошла лишь в 1559 году, за месяц до окончания перемирия с Ливонией. Орденские отряды внезапно напали тогда на русские войска под Юрьевым и нанесли им поражение. Царь послал на выручку армию Курбского и Мстиславского. Однако из-за начавшейся распутицы русская рать застряла в грязи по дороге к Новгороду. А следом в столицу пришли вести о появлении на южной границе больших отрядов татар.
Царская чета в этот момент находилась в Можайске, на богомолье по случаю болезни Анастасии. Военные осложнения, возникшие сразу на севере и на юге, вызвали растерянность в Думе. Сильвестр и Адашев настояли на срочном возвращении царя в Москву. Иван IV двигался к столице со всей возможной скоростью. Понятно, что утомительный переезд по раскисшим от грязи дорогам не лучшим образом сказался на здоровье к тому времени уже тяжелобольной царицы.
Когда же супруги прибыли в Москву, оказалось, что причин для спешки нет: гарнизон Юрьева благополучно отбил атаки ливонцев, а татары отступили в степь без боя. Если кому-то трудно понять, в какую ярость пришёл царь Иван, пусть мысленно поставит себя на его место. Почувствует боль заботливого мужа и отца, на руках у которого умирает горячо любимая женщина. Сюда же надо добавить шесть лет постоянных конфликтов между деятелями Рады и Анастасией (из-за её братьев Захарьиных). Следует вспомнить и о том, что царица постоянно, изо дня в день, твердила Ивану IV: Сильвестр с Адшевым её ненавидят и стараются извести. Понятно, что советники не оставались в долгу. Тот же Сильвестр в разговорах с Иваном IV часто сравнивал Анастасию с нечестивой императрицей Евдоксией, гонительницей Иоанна Златоуста.
"Оргвыводы" последовали незамедлительно. Вскоре после возвращения царя из Можайска один из лидеров Думы и лучший друг Сильвестра князь Дмитрий Курляев отправился на воеводство в Юрьев Польский. Это было равносильно почётной отставке. Лучший царский полководец, князь Александр Горбатый-Суздальский, после 1559 года перестал получать военные назначения. Зато в действующую армию отправился Алексей Адашев. Сильвестр пытался уговорить Ивана IV снять опалы с соратников. Но не преуспел в этом. Тогда в конце 1559 года он объявил царю, что намерен уйти на покой. Иван Васильевич не стал удерживать старого наставника и, благословив, отпустил его в Кириллов монастырь. Возможно, на этом опалы бы и закончились, но в 7 августа 1560 года Анастасия умерла.
Иван IV был безутешен. Царь вырос бесприютным сиротой, и любимая жена стала в его жизни первым по-настоящему родным человеком. Её смерть не только потрясла, но и кардинально изменила Ивана Васильевича. В считанные месяцы из порывистого, но отходчивого правителя он превратился в беспощадного и мстительного деспота. Стал тем Иваном Грозным, которого мы знаем по учебникам истории. Свою роль сыграло, конечно, и новое окружение, но главным было огромное и безутешное горе, потеря той единственной женщины, которую он действительно любил.
Братья умершей царицы, Захарьины, решили использовать эту ситуацию. По Москве с их подачи поползли слухи, что Анастасию "счаровали" [51] Сильвестр с Адашевым. В непосредственном исполнении колдовских обрядов заподозрили польку Марию Магдалыню, одну из приживалок в доме Адашева. А надо заметить, что лидер Избранной Рады к комфорту и богатству никогда не стремился, зато не забывал заботиться о своей бессмертной душе. И потому его личные покой обилием в них больных (в основном "прокажённых"), юродивых и калик перехожих больше напоминали монастырскую богадельню, чем дворец правителя государства. Из всего тамошнего "контингента" Мария лучше остальных подходила на роль злодейки-колдуньи: во-первых, она явно неспроста носила прозвище Магдалыни; во-вторых, в Россию пришла из враждебной Польши; и в-третьих, из католичества в православную веру её перекрестили по прямому ходатайству Алексея Адашева. Вскоре несчастная женщина, вся вина которой состояла лишь в желании хорошо пожить за чужой счёт, заплатила за это головой. И не только собственной. Вместе с "чаровницей и Алексеевой согласницей [52]" казнили пятерых её сыновей.
Адашев входил в состав Ближней думы, был фактическим правителем страны. Лишить такого человека чина и вотчин царь мог только после боярского суда. По свидетельству Курбского, судьба опального фаворита обсуждалась Думой в присутствии высшего духовенства. Митрополит Макарий просил допустить в столицу обвиняемого, чтобы дать ему возможность оправдаться. Но Захарьины настояли на заочном разбирательстве. Обвинительный акт, составленный с участием Ивана IV, Дума утвердила не медля. Адашева взяли под стражу. В 1561 году он умер в темнице от нервной горячки. Точно так же заочно, без возможности оправдаться, церковный собор осудил Сильвестра на заточение в Соловки.
Как только покончили с лидерами Рады, начались массовые казни, отставки и опалы всех, кто был к ним близок. Сторонники Сильвестра, ближние и дальние родственники Адашева, многие князья и бояре, а также их семьи, включая детей-подростков, были либо физически истреблены, либо отправлены в заточение, несмотря на их заслуги в недалёком прошлом. Николай Карамзин писал об этом времени: "Москва цепенела в страхе. Кровь лилась в темницах, в монастырях стенали жертвы! [53]. На каждого казнённого или отправленного в тюрьму приходилось по десятку и более тех, кто попал в опалу: многие были отосланы в дальние города с понижением, либо вовсе отставлены от службы. Так, с посольством в Данию уехал "канцлер" Висковатый... Лишь нескольким бывшим "радовцам" удалось избежать преследований. От них потребовали заново присягнуть государю и его детям. Эти могли считать себя счастливчиками.
Покончив с ненавистными людьми, Иван IV взялся за обычаи. Всё, что считалось хорошим тоном при Сильвестре и Адашеве, подвергалось теперь осмеянию. На смену многочасовым молитвам и унылому постничеству в царские палаты пришли каждодневные пиры и потехи. Иван Васильевич приглашал во дворец бояр и принуждал их пить "чаши великие". Если же кто-то из гостей упирался и отказывался осушить очередной кубок, его начинали корить тем, что сохраняет "дух и обычаи" государевых "недоброхотов" Сильвестра и Адашева. Таким образом, довольно скоро все царские гости упивались до "обумертвия".
Понятно, что даже избежавшие опал и казней бояре старались отмежеваться от этой буйной компании. Вокруг царя сформировался новый круг любимцев. Среди них выделялись будущие герои опричнины: боярин Алексей Басманов, его сын кравчий Фёдор Басманов, князь Афанасий Вяземский, боярин Василий Грязной и дворянин Малюта Скуратов. Пока что эта кампания наливается вином на царских пирах, но недалёк тот день, когда они зальют кровью всю Россию.
Итак, проверенных людей от управления страной и армией Иван IV отстранил, новых набрал. Теперь требовалось испытать их в деле. Первым важным предприятием эпохи "новой политики" оказался Полоцкий поход. За все годы Ливонской войны он получился самым удачным. По времени эта громкая победа совпала с приходом из Константинополя грамоты Патриарха Иосафа о соборном утверждении русского государя в царском звании. Иван IV воспринял двойной успех однозначно: не иначе, как сам Бог выбрал его среди прочих монархов для великих свершений, а теперь поддерживает и направляет его действия!
Отныне царь больше не старается сдерживать эмоции. Все свои поступки он считает заранее одобренными на небесах. Любое сопротивление собственной особе Иван IV воспринимает, как оскорбление Всевышнего. А неудачи приписывает козням дьявола и его слуг. Что жалкие людишки?! Даже монархов-соседей Иван Васильевич больше не признаёт за ровню...
Раздражённый тем, что шведы захватили замок Пайда на границе "русской части" Ливонии, царь обращается к королю Эрику XIV с грубым выговором, пишет "...многие бранчливые и подсмеятельные слова на укоризну его безумию [54]". Послание это в других обстоятельствах могло бы обернуться для России многими бедами, но дела у шведского короля в тот момент шли из рук вон плохо, и потому он молча проглотил оскорбления. Это ещё больше укрепило Ивана в уверенности, что отныне ему позволено всё. Через некоторое время, будучи недоволен действиями датчан, русский царь написал грубое письмо и их королю, причём использовал в нём настолько сочные обороты речи, что датский посол так и не решился передать послание Ивана Васильевича по назначению.
Эти письма соседям-монархам, равно как и первые массовые репрессии, стали новой вехой в истории правления Ивана IV. Отныне во внутренней и внешней политике он больше не опирался на трезвый расчёт. Русским царём руководили лишь его собственное нетерпение и высокомерие.
Глава 6.Появление опричнины. Образование Речи Посполитой
Узнав, что русские взяли Полоцк, Сигизмунд II отправил в Москву послов с предложением о перемирии. Иван IV согласился прервать боевые действия на девять месяцев, до 6 декабря 1563. К этому времени стороны собирались выработать приемлемые условия мира. А пока царь занялся восстановлением захваченного города.
Для этого в Полоцке остались воеводами Петр Шуйский и два брата Серебряных-Оболенских, Василий и Петр. Все трое получили строгий приказ: "...укреплять город наспех, не мешкая, чтобы было бесстрашно. Где будет нужно, рвы старые вычистить и новые покопать, чтобы были рвы глубокие и крутые. И в остроге, которое место выгорело, велеть заделать накрепко, стены в три или четыре. Литовских людей в город [55], приезжих и тутошних детей боярских, землян и чёрных людей ни под каким видом не пускать, а в какой-нибудь день торжественный, в великий праздник, попросятся в Софийский собор литовские люди, бурмистры и земские люди, то пустить их в город понемногу, учинивши в это время береженье большое, прибавя во все места голов. И ни под каким видом, без боярского ведома и без приставов, ни один человек, ни шляхтич, ни посадский, в город не входил, в городе должны жить одни попы у церквей с своими семьями, а лишние люди у попов не жили бы [56]".
Государев наказ воеводы выполнили: город восстановили быстро. Укрепления острога, в соответствии с пожеланиями Ивана IV, дополнили третьей стеной. А к этому времени подошёл срок переговоров. В декабре 1563 года от Сигизмунда в Москву прибыли послы Ходкевич и Волович. Царь снова потребовал от короля признания своего нового титула, а значит и законности притязаний на земли Киевской Руси. Московские бояре в разговоре с литовскими послами опять ссылались на непонятно откуда взявшуюся родословную, производящую Рюрика от императора Августа.
Юмор ситуации заключался в том, что Октавиан Август был первым римлянином, официально прибавившим к своему имени слово "божественный". В годы его правления особое значение получил культ Венеры-прародительницы, от которой, согласно легенде происходил род Юлиев. Конечно, Октавиан (в отличие от его приёмного отца Цезаря) был потомком Юлиев только по материнской линии, но зато римляне ещё при жизни провозгласили богом самого Августа. В восточных провинциях (Египте, Малой Азии) для молитв ему были построены многочисленные храмы. А в Италии к концу жизни первого императора повсеместно распространился культ Гения Августа, за отправление которого отвечали сакральные коллегии жрецов-августалов. То есть, с какой стороны ни посмотри: мифический прародитель Ивана IV получается языческим богом высокого уровня. А их христианская церковь давно уже объявила бесами.
Сигизмундовы послы, будь они получше образованы (а европейская элита уже не только изучает в университетах римскую историю, но и увлекается древними мифами, знакомится с языческим пантеоном богов), вполне могли повернуть это "родословное оружие" в сторону России, призвать своих европейских соседей к крестовому походу против "потомка дьявола". Однако Ходкевич и Волович увидели в заявлениях московских бояр только то, что лежало на поверхности - притязания на львиную долю литовских земель. Переговоры закончились безрезультатно.
Как только послы отправились восвояси, Иван IV возобновил военные действия. В январе 1564 года на запад двинулись сразу две русские рати. Князь Пётр Серебряный вышел с полками из Вязьмы. А из Полоцка выступило войско Петра Шуйского. Встретились эти армии в районе Орши. И дальше должны были совместно идти через Минск на Вильно. По непонятной причине двигаться русские воеводы решили порознь, на расстоянии нескольких вёрст друг от друга. В походе между ними отсутствовала оперативная связь. Впрочем, если согласиться с предположением историков о том, что между Шуйским и Серебряным возник местнический спор, то ненавидеть друг друга после этого они должны были люто. Логичным тогда выглядит и странная в других обстоятельствах беспечность Шуйского: он не высылал передовые дозоры, позволил воинам двигаться налегке, оставив на возах панцири, пищали и прочее вооружение. Похоже, князь так увлёкся ссорой с соседом, что и думать забыл о существовании вражеских полков.
Расплата за беспечность не заставила себя ждать. Вечером 23 января на реке Уле возле деревни Иванск армию Шуйского атаковали конники литовского гетмана Николая Радзивилла. Русские были разбиты наголову. Сам Шуйский и два князя Палецких погибли на месте. Двух других воевод, Плещеева и Охлябина, литовцы взяли в плен. Обоз из трёх тысяч возов и артиллерия стали добычей победителя.
Однако всё ещё могло измениться - к месту сражения приближалось многотысячное войско князя Серебряного. Судя по всему, армия Радзивилла была значительно слабее. Но гетман пошёл на хитрость. Он послал местному старосте письмо, где в красках описал новое оршанское поражение русских и сообщил, что собирается теперь зайти в тыл второй армии, чтобы отрезать ей дорогу к отступлению. Реальный князь Серебряный оказался не так хорош, как его однофамилец из романа Алексея Толстого. Он проглотил нехитрую уловку и скорым маршем отошёл к Смоленску. Однако сил для развития успеха у Радзивилла не было. Когда он осадил Полоцк, гарнизон во главе с князем Петром Щенятьевым легко отбил штурм. Литовцы, сняв осаду, отошли к Витебску.
Иван IV, получив сообщение о гибели армии Шуйского, впал в неистовство. Неизвестно почему, но царь заподозрил, что его планы выдали литовцам изменники-бояре. Не утруждаясь проверкой подозрений, Иван Васильевич отдал приказ о немедленной казни князей Репнина и Кашина. Оба была опытными воеводами, оба совсем недавно отличились при взятии Полоцка. Репнина царские посланцы арестовали в церкви во время всенощной и убили, едва выведя на улицу. Кашина лишили жизни прямо на утренней молитве. Бессудные казни ничего хорошего принести не могли. Но объяснить это Ивану IV было уже некому... Последний, кто мог заступиться за опальных, постараться утишить царский гнев - митрополит Макарий - умер 31 декабря 1563 года. Его преемником стал монах кремлёвского Чудового монастыря Афанасий, исполнявший до того роль царского духовника. Новый митрополит беспрекословно выполнял все пожелания царя и ни в чём ему не противоречил.
Убийство без суда и следствия двух героев полоцкого взятия вызвало ожидаемую реакцию. Если раньше за кордон уходили только преследуемые, то 30 апреля 1564 года из крепости Дерпт в Литву бежал воевода Андрей Курбский, один из тех, кого царь считал раньше своим личным другом. Король Сигизмунд II щедро наградил перебежчика. Русский князь получил от нового сюзерена староство Кревское, город Ковель с замком, местечки Вижу и Миляновичи, а также 28 сёл. Переход Курбского стал уже вторым подряд, после поражения на Уле, ударом по самолюбию царя. Мало того, что князья и бояре из-за местнических споров проигрывают битвы более слабому противнику! Они имеют наглость переходить на сторону врага в то время, когда страна ведёт войну не на жизнь, а насмерть!
Потакать подобным безобразиям нельзя, а адекватно наказать - не получается... Остаётся одно: заменить этих бояр на других, создать иную систему управления страной, вырастить и воспитать истинную элиту государства! Но как это сделать в военное время? Очень просто! Нужно вводить новые порядки не во всей стране сразу, а начать с относительно небольшой, избранной её части. И затем постепенно расширить этот очищенный от крамолы кусочек до размеров остальной России. Так в царской голове зарождается идея об опричнине.
Но перед началом реформ Ивану IV требовалось отбить очередной вражеский натиск. Осенью 1564 года Сигизмунд II направил к Полоцку большую армию. Царю пришлось срочно стягивать полки к северо-западным рубежам. А тем временем в южные пределы вторглась Крымская орда. Военные заслоны на Оке не смогли сдержать мощного удара. К счастью, хан Даулат-Гирей в этот раз не решился идти на Москву, а свернул к Рязани. Зная, что гарнизон в городе небольшой, и, следовательно, вылазки бояться не стоит, крымские мурзы распустили отряды за полоном и добычей. Случайно в окрестностях города оказался Алексей Басманов, один из новых царских любимцев. Наспех собрав вооружённую свиту, по пути присоединяя к ней группы добровольцев, воевода напал на татарские разъезды. Частично он перебил и разогнал степняков, частично пленил. А затем засел со своим отрядом в Рязани. Все попытки штурма закончились неудачей. Более того, каким-то образом Басманов смог убедить татар, что ждёт скорого подхода главных русских сил. Орда поспешно отступила в степи.
