Аннотация: Еще один рассказ из цикла "Шахтерский поселок". Альтернатива: Советский Союз в 1993 году.
Владимир Пузырёв
Мятеж не может кончиться удачей
(Из цикла "Шахтерский поселок")
Рассказ
Шахту должны были закрыть в ближайшее время и у шахтеров спускавшихся под землю думки были невеселые. Из пяти шахт закрывались три, построенные еще в сороковые годы, потрудившиеся и на оборону, и на строительство коммунизма, почти полностью отработавшие за минувшие полвека свои запасы. На оставшихся двух шахтах вряд ли всем хватит места. Правда оставалась надежда, что удастся устроиться на шахту в соседнем городе. Представители угольного объединения уже появились в поселке. Одиноким обещали "общагу", семейным - служебный автобус от шахты до поселка. Перспектива не особо радовала: трястись в автобусе полтора часа, да еще и неизвестно как на новом месте примут. Будут косо поглядывать, мол, понаехали тут, заработки сбивают. Хорошо, если морду не начистят. К тому же предупредили: работа по специальности найдется не для всех. Горнорабочим очистного забоя - сокращенно ГРОЗ - прямо сказали, что лав лишних нет, лавщиков и своих хватает; придется либо переучиваться на проходчиков, либо переводится в горнорабочие подземные. Это сорокалетним-то мужикам с пятого разряда переводиться на третий как зеленым пацанам. А с теми, кто не согласен, разговор будет другой. Не желают работать в шахте - пойдут работать разнорабочими на дорожное строительство. Бездельничать, в такое сложное для страны время, никому не позволено. Статью за тунеядство в Уголовном кодексе еще никто не отменял. Советская экономика в данный момент не в состоянии поддерживать убыточные шахты. Сейчас необходимо получать максимальную прибыль при минимальных затратах. Только так и можно вытащить Советский Союз из той ямы, куда его завел Горбачев за шесть лет своего правления. А шахтерам, с их забастовками, надо молчать и не рыпаться. Государство и так пошло им навстречу, сохранив им все, чего они добились от Горбачева с помощью забастовок: и двухмесячные отпуска, и ранние пенсии. Так что, думайте, ребята, прежде чем что-то делать.
"Не ближний свет будет туда ездить, - размышлял Николай о возможном будущем месте работы. - Можно, конечно, квартиру поменять на тот город. Но кто сейчас захочет сюда меняться. Да и из поселка неохота уезжать".
В этом шахтерском поселке он родился и вырос. И отец его здесь родился, и дед. Род Зыряновых жил в этих местах еще с тех пор, когда шахтерский поселок был обычной деревней. Откуда и когда пришли их предки на берег реки Томи, никто уже и не помнил. Жили Зыряновы в бревенчатом доме, срубленном более ста лет назад. Он находился в той, сохранившейся части деревни, окруженной с трех сторон разноэтажными городскими домами различных лет постройки. В доме том и сейчас жили отец, мать и Иван - младший брат Николая - со своей женой и сыном.
Сегодня перед второй сменой к Николаю подошел бывший председатель бывшего рабочего комитета шахты Олег Чудаков. В восемьдесят девятом году эти комитеты возникли как стачечные, а затем преобразованы в рабочие. В 1991 году после августовских событий они были распущены. Но некоторые из бывших членов стачкомов не угомонились и продолжали мутить воду. К таким принадлежал и Олег Чудаков. Он ушел из проходчиков в кочегары, чтобы было больше свободного времени. Время от времени с ним беседовали в КГБ. Но беседовали, вероятно, не очень страшно, так как Олег не прекращал своей суетливой деятельности.
- Николай, - с ходу начал он разговор, - ситуацию в стране знаешь?
Ситуацию в стране Николай, конечно, знал, но решил "повалять Ваньку".
- А что случилось? - и вспомнил знаменитую фразу Мюллера из популярного сериала. - Мы взяли Москву или Кальтенбруннер женился на еврейке?
- Все ерничаешь, - с кривой усмешкой произнес Чудаков. - Ты что, газет не читаешь, телевизор не смотришь?
- Из газет читаю только "Труд" - последнюю страницу, - ответил Николай. - Где про всякие случаи из жизни пишут. По телевизору смотрю исключительно кино и развлекательные передачи. Новости и политику выключаю сразу.
- Зря смеешься, - и Чудаков с жаром заговорил. - Вам специально всякую чепуху по телевизору показывают. Что бы вы политикой не интересовались.
- Ближе к телу, как говорил Мопассан, - сказал Николай. - Что ты от меня хочешь?
- Надо опять собрать надежных людей и послать в Москву, на помощь Верховному Совету.
- Так ведь ездили уже два года назад, - вспомнил Николай. - Еле ноги унесли.
- Тогда слабину дали, - ответил Чудаков и перешел почти на шепот. - А в этот раз более серьезные дела будут. В Москве, который день возле Белого Дома митинг идет в поддержку Верховного Совета России. Руцкой тоже на стороне Верховного Совета, хотя и молчит пока. Навалимся дружней и все - хана коммунякам. Для того и нужны такие люди как ты, с твоим боевым прошлым.
- Не трогай, пожалуйста, мое прошлое, - попросил Николай. - И вообще, мне сейчас на смену. Так что, не забивай мне голову.
- Но мы еще вернемся к этому разговору, - пообещал Чудаков.
Смена выдалась напряженная. Старый изношенный комбайн ГПК не дал проходчикам расслабиться. Сначала рвалась скребковая цепь на "грузчике", затем трак на гусенице. С остервенелой руганью устраняли поломки, а затем отчаянно пытались наверстать упущенное. Разговор с Чудаковым Николай почти сразу выкинул из головы и вспомнил о нем лишь, когда мылся в душевой. И всю дорогу домой, а жил Николай в пятнадцати минутах ходьбы от шахты, он не давал ему покоя.
"Как они меня уже достали с моим боевым прошлым, - думал Николай. - Одни хотят, чтобы я стрелял в коммунистов, другие - наоборот. Не дождутся. И что вам всем от меня надо?"
Срочную службу Николай служил в разведывательном батальоне мотострелковой дивизии. Сначала полгода "учебки", затем - полтора года Афгана. Боевые выхода, операции, сопровождение колонн. В БМП горел один раз. Один раз был ранен. "Желтухой" переболел. Медаль "За отвагу" заслужил. Не орден конечно. Но лучше медаль на грудь, чем звезда на обелиск. После службы еще две медали вручили - юбилейную "70 лет Вооруженным Силам СССР" и афганскую "От благодарного афганского народа". Да еще получил от советской власти однокомнатную "хрущевку" и разные льготы. В санаторий довелось бесплатно съездить на Черное море.
Когда началась "перестройка", в поселке возникла организация "Союза ветеранов Афганистана". И хотя "афганцев" в поселке было всего ничего, шуму она создавала много. Вокруг "афганцев" сгрудились самые разные люди: чернобыльцы, комитет солдатских матерей, бывшие репрессированные, "зеленые" и казаки. Объединяло всю эту разномастную публику только одно - неприятие советской власти. Градус неприятия колебался от неодобрительного отношения до желания всех перестрелять. Николай, честно говоря, не воспринимал всех их всерьез.
Но тут в июле восемьдесят девятого грянула шахтерская забастовка и, стараниями этой публики, Николай был избран в стачечный комитет шахты. Хотя сам он отнесся к такому "доверию" без особого энтузиазма. Но, тем не менее, работал в составе комитета, участвовал в заседаниях, митингах, забастовках, избирательных кампаниях. В августе девяносто первого, когда было объявлено о переходе всей власти в руки ГКЧП - Государственного комитета по чрезвычайному положению, Николай за компанию полетел в Москву защищать Верховный Совет России. По прилету стало известно, что защищать уже некого. Белый Дом был взят рижскими омоновцами, Ельцин арестован, в столице усиленные военные и милицейские патрули поддерживали порядок. Пришлось срочно "рвать когти".
После августовских событий 1991 года союзное руководство объявило о проведении политики национального примирения. Горбачев уехал из страны, основал на Западе фонд своего имени и рассказывал, как он все делал хорошо и как без него все делают плохо. Выпущенный из-под ареста Ельцин вел жизнь пенсионера и с журналистами встречаться отказывался. Руцкой после переговоров согласился принять пост президента России. В качестве флага России был сохранен бело-сине-красный триколор, принятый Верховным Советом России в августовские дни. Сам же российский парламент, отделавшийся легким испугом, все настойчивее и настойчивее критиковал руководство СССР.
Николаю никто не напоминал о его членстве в распущенном рабочем комитете. Разве только один раз, недавно в военкомате, куда его вызвали повесткой.
Николай поначалу думал, что его хотят призвать на сборы и, в общем, был не против. Хотя хорошего в этих сборах мало, но можно для разнообразия какое-то время пожить мужской походной жизнью, пострелять из автомата или пулемета, пообщаться с разными людьми. Тем более что за все это удовольствие тебе еще и заплатят средний заработок.
Но в военкомате о сборах никто и не заикнулся. Вместо этого у Николая спросили, не задумывался ли он о службе в армии по контракту. Это его насторожило. Одевать еще раз на три или пять лет военную форму не входило в планы Николая.
- А что, - спросил он у майора, беседовавшего с ним, - "несокрушимая и легендарная" не может обойтись без рядового Зырянова?
- Армия, конечно, может обойтись, - отвечал майор, всем своим видом показывая, что шутить он не намерен. - Но надо помнить и о своем долге перед Родиной.
- Так я вроде свой долг Родине отдал, - сказал Николай. - И Родине и еще "благодарному афганскому народу".
- Так-то оно так, - согласился майор, - но видно пришло время опять отдавать.
- Не понял, - удивился Николай.
- Руководство нашей страны проводит политику национального примирения, - продолжал майор. - Но не все вероятно согласны с такой политикой. Всевозможные недобитки разных мастей прячутся в лесах и горах на западной Украине, в Прибалтике, на Северном Кавказе, в Закавказье и Средней Азии. Стреляют в военнослужащих, милиционеров, представителей власти. К сожалению, находят поддержку у определенной части населения. Для борьбы с этими недобитками в армии формируются специальные подразделения из военнослужащих-контрактников, имеющих боевой опыт. А также из добровольцев-старослужащих. Мы не хотим посылать в бой вчерашних пацанов, только что призванных не службу. Но и допустить, чтобы отдельные "горячие точки" превратились в очаги гражданской войны, тоже не можем.
- Я вообще-то навоевался, товарищ майор, - произнес Николай.
- Да, я вижу, что не все правильно понимают политику национального примирения, - задумчиво произнес майор. - Печально.
- Не все - это в смысле я? - спросил Николай.
- Да, и вы тоже, - ответил майор. - Вам ведь никто не напоминает ни о том, что вы были членом стачечного комитета, ни о вашей поездке в Москву в августе позапрошлого года.
"Ого! - подумал Николай. - Он, кажется, меня пугать начинает. Пуганые уже, не напугаешь".
А вслух высказал совсем другое.
- Знаете что, товарищ майор. Вот будет указ о мобилизации - тогда пойду. А так - даже не агитируйте.
- Жаль, - сказал майор на прощанье, - что мы не нашли с вами взаимопонимания.
Вспомнив этот разговор, Николай еще раз подумал о наболевшем.
"И что вам всем от меня надо?"
* * *
Следующий день был выходной, и вечером Николай решил навестить родителей. Когда он подошел к ограде, со двора донеслось недовольное рычание. Но едва он прошел в калитку, как рычание сменилось радостным повизгиванием. Средней величины дворняга Шельма запрыгала вокруг него. Николай прошел по двору и вошел в дом.
Отец был не один. Он, вместе со своим другом Василием Степановичем Смирновым, вдвоем сидели на кухне, и пили самогон, наливая его из литровой банки. Давние товарищи, знакомые еще с детства, они вместе росли, вместе учились в школе, вместе служили в армии. После армии их пути ненадолго разошлись. Василий Степанович поступил в горный техникум в другом городе, три года отработал по распределению и вернулся в поселок. Оба уже несколько лет, как вышли на пенсию, но продолжали работать. Правда, уже на поверхности. Отец ремонтировал горное оборудование в мехцехе, а Василий Степанович - выдавал инструмент в шахтовой инструменталке.
Самогон собственного изготовления принес Василий Степанович. Он привык его гнать во времена горбачевской борьбы за трезвость, когда из магазинов стало исчезать спиртное. Отец выставил на стол закуску - домашнее сало.
- Здорово батя! Здравствуйте дядя Вася, - поприветствовал их Николай.
- Проходи, Николай, присаживайся.
- А где мать?
- Ушла куда-то, - ответил отец.
- Выпей-ка с нами, - сказал Василий Степанович. - Не самогон - слеза божья.
Николай присел на табуретку, налил себе полстакана самогона, выпил. Самогон действительно был хорош - чистейший и крепкий. Николай закусил салом и стал слушать, как Василий Степанович рассказывал очередную историю из своей жизни.
- Было это лет тридцать назад. Работал я тогда на шахте под Кемерово горным мастером. Попал я туда по распределению после техникума. И был у нас горный инспектор Дмитриев. Въедливый мужик. Но въедливый - это еще полдела. Хам к тому же. Оскорбить человека походя ему ничего не стоило. Столкнулись мы с ним как-то. Он меня обозвал, не помню уже как. Ну, а я молодой был, горячий, послал его куда подальше. Нельзя сказать, что он до этого не нарывался. И посылали его, и морду били. Не в шахте конечно, на-гора. Но тут случай особый - пацан молодой послал. Он меня давай пугать: "Тебе на этой шахте не работать! Да тебя с такой статьей уволят, что даже в ассенизаторы не возьмут!"
Василий Степанович долго рассказывал о своем противостоянии с горным инспектором. По его рассказу выходило, что ему не только увольнение по статье грозило, но и уголовная статья.
- Ладно, хорош лапти плести, - прервал его отец. - Насколько я знаю, тебя не посадили, ни по статье не уволили. Рассказывай, как выпутался.
Василий Степанович нисколько не обиделся и перешел к окончанию этой истории.
- Были у меня в поселке друзья - братья Легостаевы. Павел и Саня. Ходоки по бабам еще те. А у этого Дмитриева жена была молодая. Сам-то он уже в годах был. С первой женой развелся, на молоденькой женился. Братья к ней и подъехали. Ну и добились своего. Сначала один с ней переспал, потом - другой. А она после по рукам пошла, такой шлюхой стала. Дмитриев с горя и повесился.
- Надо же выпутался, - восхитился отец, с сомнением относившейся ко всей этой истории.
Справедливости ради надо сказать, что доля истины в рассказах Василия Степановича была. Но вот насколько процентов он привирал - это уже вопрос другой.
Отец с Василием Степановичем заговорили о политике.
- Я не понимаю, - возмущался Василий Степанович. - Если советскую власть сохранили, то почему все эти барыги на месте. Все эти спекулянты, кооператоры, фирмачи. Да еще и недовольны. Мало им, видите ли, воли дают. Дай им волю - они всю страну разбазарили бы. Грозятся к тому же. Чудакова вашего встретил на днях. Вот бы кому фамилию поменять. Или хотя бы одну букву в фамилии: "Ч" на "М". "Ничего, - говорит, - дядя Вася, скоро мы коммунякам башку свернем. Это им не девяносто первый год".
- Да еще неизвестно как бы все в девяносто первом обернулось, - сказал отец, - если бы не рижские омоновцы.
Рижские омоновцы появились в Москве, когда ГКЧП уже надумал сдаваться и отправил посланцев к Горбачеву в Форос. Оказавшись возле Белого Дома, омоновцы, без лишних слов, открыли огонь по толпе, тут же бросившейся врассыпную. Сметая все на своем пути, они ворвались в здание, довольно быстро отыскали Ельцина и арестовали его. Узнав о падении Белого Дома, члены ГКЧП осмелели и встретили прибывшего в Москву Горбачева почти как подсудимого.
- Вот я и говорю, - добавил Василий Степанович, - не советская власть, а какая-то полугорбачевщина.
Такое выражение - "полугорбачевщина" - ввел в оборот, вернувшийся из эмиграции писатель Эдуард Лимонов. Он и Виктор Анпилов требовали наведения в стране революционного порядка, формировали дружины из рабочей и студенческой молодежи. Российские власти пытались эти дружины запретить, но безуспешно, так как те чувствовали поддержку союзного руководства.
Самое интересное заключалось в том, что Горбачев мог вполне сохранить свой пост, хотя и потеряв реальную власть. Подвел Михаила Сергеевича его длинный язык. Да еще стремление постоянно нравиться Западу. Вернувшись из Фороса, он в интервью зарубежным журналистам, на вопрос: "Будет ли он препятствовать тем республикам, которые стремятся выйти из Союза?", ответил, что не собирается давить стремление народов к свободе. Журналист тут же задал следующий вопрос: "Какие же республики имеют шанс покинуть Советский Союз?" В ответ услышал: "Скорее всего, республики Прибалтики". Как только это прозвучало в эфире, в кабинет, где заседал ГКЧП, ворвался командир рижских омоновцев. Остановить победителя никто не рискнул. Он потребовал, чтобы Горбачев немедленно ушел в отставку со всех постов и выступил по телевизору с соответствующим обращением к народу. В противном случае обещал лично его пристрелить. Перепуганный Горбачев сначала вяло возражал, потом согласился. Выторговав для себя, однако, возможность уехать за границу. Никто не возражал. Члены ГКЧП вздохнули облегченно. Они не знали, что делать с Горбачевым, а командир рижских омоновцев, подобно матросу Железняку с его знаменитыми словами: "Караул устал!", в одночасье решил эту проблему. Избранный на внеочередном V съезде народных депутатов СССР новый глава государства присвоил командиру рижских омоновцев звание Героя Советского Союза.
Под разговоры о политике допили самогон, и отец с Василием Степановичем стали заинтересованно поглядывать на Николая, надеясь раскрутить его хотя бы на бутылку водки. Но тут как раз вернулась мать и прекратила пьянку. Николай посидел еще немного и пошел домой.
* * *
События в Москве внезапно стали развиваться стремительно. Началось все с митинга сторонников реформ возле Белого Дома - резиденции Верховного Совета России. Митинг шел непрерывно уже несколько дней. Время от времени к митингующим выходили депутаты и, под одобрительный гул собравшихся, заявляли о своей поддержке. Но в один прекрасный день на площадь возле Белого Дома заявилась многочисленная толпа анпиловцев и лимоновцев. Взаимная перебранка переросла в побоище, которое тщетно пыталась предотвратить милиция из оцепления. Закончилась драка стрельбой. Появились убитые и раненые, как среди митингующих, так и среди милиционеров из оцепления. Трудно было установить, кто же первый открыл огонь. То ли милиция, в которую, от наиболее агрессивно настроенных митингующих, летели палки, камни, куски арматуры. То ли экстремисты, с той или иной стороны, желающие организовать беспорядки. Но после того как началась стрельба, безоружные митингующие разбежались по домам, а вооруженные сторонники Верховного Совета России скрылись в Белом Доме. Анпиловцы и лимовцы рассеялись по ближайшим дворам. Милиция тоже отступила и стала дожидаться подкрепления. Оно вскоре начало прибывать. Отдельные группы вооруженных защитников Белого Дома, не дожидаясь, пока замкнется плотное кольцо оцепления, вырвались за его пределы и открыли огонь по анпиловцам и лимоновцам, а заодно и по прибывающим милиционерам, пытаясь посеять панику.
Дальше начались политические игры. Верховный Совет России обвинил союзное руководство в организации провокации. В свою очередь президент СССР выступил по телевизору с обвинениями в адрес Верховного Совета России, объявил о временном приостановлении его работы и потребовал от всех вооруженных боевиков в Белом Доме сложить оружие. Неожиданно для всех президента СССР поддержал президент России Руцкой. В ответ на это Верховный Совет России отстранил Руцкого от занимаемой должности. Руцкой этого решения не признал и в свою очередь издал указ о роспуске Верховного Совета России.
К Белому Дому в это время подтягивались дополнительные силы. Причем не только ОМОН и дивизия внутренних войск имени Дзержинского, но и армейские подразделения. В том числе и танки из гвардейской Кантемировской дивизии. В окрестностях Белого Дома слышалась стрельба. Это шла "зачистка" города от вооруженных боевиков. Сам Белый дом вскоре оказался в плотной блокаде.
Обо всем этом Николай, как и большинство населения страны, узнал, вернувшись с работы и включив телевизор. Он работал в первую смену. Еще вчера вечером Николай смотрел программу "Время", в которой ничего не предвещало такого бурного развития событий. Весь нынешний вечер он просидел у телевизора, ловя скупые сообщения из экстренных выпусков новостей. В одном из таких выпусков показали интервью бывшего командира рижских омоновцев, а ныне заместителя министра внутренних дел СССР. В своей генеральской форме, с "Золотой Звездой" Героя Советского Союза он отвечал на вопросы журналиста.
- Мятежники ответили отказом на наше предложение сложить оружие, - говорил генерал. - Мы вынуждены будем применить силу.
- Но ведь это же жертвы, - возражал журналист, - и возможно немалые.
- Да, жертвы, - соглашался генерал, - и все должны понимать, что другого выхода у нас нет. В Белом Доме собрались боевики из разных "горячих точек", отребье со всей страны и даже из-за границы. Они готовы драться до конца. Не исключено, что они могут взять в заложники и самих депутатов.
"Вот он их уже и мятежниками обозвал", - подумал Николай.
В голове вертелись слышанные где-то слова: "Мятеж не может кончиться удачей". Окончание этой фразы он не помнил.
На следующее утро он, перед уходом на работу, включил телевизор. Был шестой час утра и ни по одному из каналов ничего не показывали. В "курилке" перед сменой, что называется, "перетерли эту тему" и пошли в шахту. Когда вышли со смены, узнали, что Белый Дом взят, депутаты не пострадали, боевики ликвидированы подразделениями спецназа.
По дороге с шахты Николай зашел в пивной бар. При входе он столкнулся со старым выпивохой Борей Ильиным. Когда-то Николай работал вместе с ним в одной бригаде. Сейчас Боря уже вышел на пенсию и постоянно отирался в пивном баре, в надежде встретить кого-нибудь из тех, с кем его сводила судьба. Сегодня ему встретился Николай.
- Коля, угостишь кружечкой пива старого шахтера? - спросил у него Боря.
- Угощу, - услышал в ответ, и они присели за свободный столик.
- Оля! - окликнул Николай знакомую официантку и показал ей два пальца.
Та в ответ кивнула и через несколько минут принесла две кружки пива и две тарелочки с обязательной закуской - нарезанным плавленым сырком.
- Ты сегодня вечером дома будешь? - наклонившись над столом, тихо спросила она у Николая.
- Буду, - также тихо ответил он. - Ждать?
- Жди.
Полноватая официантка Ольга была довольно симпатичной брюнеткой с длинными волосами. Ее лицо не казалось бы красивым, если бы не серые с паволокой глаза. К своим тридцати годам она два раза успела выйти замуж и оба раза развелась. Николай догадывался, что он у нее не один, но особой ревности не испытывал. В конце концов, она ему не жена.
В баре многие поглядывали на Ольгу с вожделением. Кое-кто из завсегдатаев хвастался, что сумел переспать с ней. Николай о своих отношениях с Ольгой не распространялся, опасаясь ее ревнивых поклонников.
Наступило время пятичасовых новостей. Внимание всех обратилось к включенному телевизору. Кто-то попросил сделать звук громче.
Диктор ровным, без эмоций, голосом рассказывал о последних событиях в Москве. Утром осажденным в Белом Доме предъявили последний ультиматум. Ответа не последовало. Было сделано несколько предупредительных выстрелов по Белому Дому осколочно-фугасными снарядами. После чего депутаты и обслуживающий персонал покинули здание и сдались. Их временно для проверки разместили на краснопресненском стадионе. После этого подразделения спецназа начали штурм Белого Дома. К полудню здание было "зачищено" от боевиков. Телевиденье показало картинку: красный советский флаг, развевающийся над Белым Домом вместо спущенного российского триколора.
Николай пил пиво и переваривал в голове услышанное и увиденное. Рядом Боря Ильин что-то говорил ему, но он не слышал его, занятый своими мыслями. Неожиданно Николай вспомнил конец стихотворения, не дававшего ему покоя вчера.
"Мятеж не может кончиться удачей. В противном случае его зовут иначе".
Николай усмехнулся.
"Да, в случае победы мятеж называют революцией или народным восстанием".
Николай допил кружку пива и засобирался домой.
- Коля, - попытался удержать его Боря, - может еще по одной?
- Не хочется, - ответил Николай.
Уходя, он слегка кивнул Ольге. Она еле заметно улыбнулась ему.
Николай вышел из пивного бара и лицом к лицу столкнулся с Олегом Чудаковым. Тот поздоровался с ним с таким видом, как будто Николай лично виноват во всем происходящем.
- Видал, что в стране творится? - спросил Олег, с молчаливым укором в глазах. - Руцкой-то, какой сволочью оказался.
- Видал, - ответил Николай и в свою очередь упрекнул Олега. - А ты меня в этот блудняк хотел втянуть. Сам-то, почему не поехал в Москву?
- Я что обязан отчитываться?
- Нет, просто законный вопрос. Ты же меня агитировал ехать, а сам тут отсиделся.
- Каждый борется с режимом на своем месте, - заносчиво произнес Олег и добавил. - Погоди, еще не вечер. Мы еще поборемся.
И он удалился горделивой походкой.
"Иди-иди, борец, - подумал с усмешкой Николай, а вскоре мысли у него перекинулись совсем на другое. - Шахту, похоже, все равно закроют".
Жизнь, со всеми ее бедами и горестями, радостями и печалями, продолжалась.