В деревеньке, что притулилась у королевской дороги, аккурат промеж насыпного вала с одного боку и могутной стены старого леса с другого, любили похвалиться перед заезжими местной диковиной. Особливо хороша та диковина представала в сумерках, когда гостей уже обнесли второй, а то и третьей чаркой молодого вина или чего покрепче, и чужаки становились веселы, смелы и страсть как охочи до баек различных.

- А что, взаправду у вас здесь ведьма обреталась раньше-то? - спрашивал кто-нибудь из разгоряченных добрым напитком людей.

Тогда кликали деревенские Ждана-кузнеца, дабы поведал он, как дело было. Кузнец приходил с неохотой, но куда ж ему супротив слова старосты идти. Садился у печи и начинал сказывать, в огонь глядючи. Да так складно, что поневоле вслушаешься в голос его гулкий, глаза прикроешь - и как наяву события дней минувших увидишь.

Уж как гордились деревенские, что есть у них своя легенда, и диковина тоже имеется, дабы истинность легенды той подтвердить... А только Ждан ту историю страсть как не любил. Мутная она была, грязная. И стыд разбирал кузнеца каждый раз, как сказывать ее приходилось. За сродственника своего, обманом победу одержавшего. Не по чести мужской сей поступок был. Да только поди, убеди остальных, что нет в той истории ничего славного, похвальбы достойного. Вот и на этот раз примчался мальчишка - еще закат не отгорел. Протиснулся в сени, в дверь заскребся мышонком.

- Там...эти...про ведьму слушать хочут!

Стоит, глазами восторженно хлопает. И не отговоришься, будто бы дел по горло.

- Ну, пошли, раз хочут.

В старостиной избе душно, многолюдно. За столом, красной скатеркой накрытым, гости дорогие сидят - лица у всех троих бледные, уставшие. Видать, не один день в дороге провели. Вокруг них пчелкой вьется старостиха, винца в чарки подливает, пирожков на тарелки подкладывает. Дочки старшие матери помогают, снедь с кухни тащат, объедки убирают да улыбаться призывно не забывают. Сам хозяин избы сбоку примостился, за бабами своими приглядывает да бороду оглаживает. Опять, верно, девок будет сватать да испытанье на храбрость гостям предлагать.

- Расскажи ты нам, Ждан, как твой тятька ведьму злокозненную одолел? - голос старосты как пряник медовый. Не ведает он, что творит. И слышать ничего не хочет.

"Доиграются они", - шепнул батька безусому тогда еще Ждану перед смертью. - "Расплата за грехи наши тяжкие придет - не сдюжат. Ты уж вразуми их, сыне. На тебя одна надёжа."

- Нешто и впрямь на воротцах ваших космы ведьмины прибиты? - кто-то из пришлых интересуется, негромко так, насмешливо.

"Доиграются, - подумалось кузнецу. - И поделом."

- Сказывал мне отец, будто не ведьма то была, но дева лесная. Не по душе ей пришлось соседство с людьми, али обидели мы ее чем по незнанию. Повадились в нашу деревню твари жуткие ночами заглядывать. Там куру придушат, тут корову испужают, здесь кого из припозднившихся с ног собьют, страху нашлют нестерпимого...

А не надо было в заповедный лес с топорами соваться! Говорил дед мужикам, что непотребно сие - за околицей дров полно, зачем в чащу-то лезть! Нет, не послушались. Притащили на волокуше деревца тонкие, молоденькие - мол, на продажу выставим скупщикам, что по дороге королевской ездют. А вместе с деревцами и зверюгу зашибли. Уши, как у той белки, с кисточками смешными, хвост куцый, а когти такие, что страх пробирает. Дед, как увидал, такой бранью разразился - древорубы покраснели.

- Вертайте все назад, где взяли! Накажет нас хозяйка лесная!

Не обратили внимания на стариковы бредни, посмеялись. Деревца раскололи, со зверюги шкуру содрали да на просушку повесили, мясо собакам скормили. А на следующую ночь пришли твари. И всех псов, что мяса того отведали, задрали. Всех. До единого.

- Волки, - решили все. И с утреца снова в чащу отправились, потому как древесина та, даже сырая, горела хорошо и дыму не давала.

- Цельную седмицу ведьма козни строила честным дреборубам. - Продолжил свой сказ Ждан. - То дорогу в болота уведет, то искру жгучую в печь подкинет да дрова спалит, то зверей диких натравит. Кончилось терпенье людское, и отправился на восьмой день в чащу молодой кузнец...

Тятька сказывал, что не из злобы решился он ведьму сыскать. Любопытственно ему стало, а ну как, и правда, прогневили деревенские по незнанию духа лесного? Замириться надо б тогда. Видать, потому и сумел пройти сквозь чащу. Прямёхонько к домику ведьминскому вышел.

- Схоронился он за околицей и видит: девка нагая посередь двора стоит. Руки белые расставила, когти крючит, глазюки жмурит, что есть мочи, волосья длинные по земле ковром стелются - и вздымается твердь под ногами ее, сдвигаются деревья старые, корни выпростав, переходят по воле ведьминой на новое место...

Хороша ведьма, говорил тятька. Красивая была, сильная. Да только печальная очень. Грустно девке одной в чаще дремучей. И так ему жалко ее стало, что не удержался. Как замерли деревья, так и постучал кузнец в калитку. Ну, ведьма и открыла. Волосами телеса свои прикрыла - и все. Тятька аж побурел от непотребства такого, рот раскрыл, чтоб непутевую вразумить. Глядь - а девка-то...

Слепая.

Стоит, дуреха, улыбается.

- Что застыл на пороге, гость дорогой? Проходи, раз пришел.

Кузнец и прошел. А та рада-радехонька: на стол скатерочку постелила, горшок с картошкой из печи достает, травяной настой в чашку наливает. И не скажешь даже, что ведьма. Так, девчонка обычная, гостя долгожданного в доме привечающая.

Сам не заметил, как целый кувшин выхлестал...

- Заморочила проклятая девка смельчака, отварами дурманящими опоила, путь-дорогу к дому заперла. Сидит кузнец в той избушке день, второй, третий... И с каждым прожитым днем ведьма ему краше невесты просватанной, что в деревне ждет, кажется. А та и рада стараться - мужик крепкий даже в ведьмином хозяйстве потребен...

Вранье. Язык бы свой поганый вырвать да собакам бросить. Еще лучше - встать во весь рост и при гостях всю правду рассказать, чтобы конец уже пришел старостиным козням! Но нет. Не встанет Ждан. И не скажет ничего, как и много лет назад. Потому как есть на него у глупцов деревенских управа.

Рассказывает Ждан, через силу гнев в себе удерживает, а про себя настоящую историю вспоминает. Как очаровала дева лесная отца его - не колдовством запретным, нет. Душой чистой, нравом чудным, красотой дивной, умом острым - куда уж простой деревенской девке, с младенчества за него сговоренной, сравниться. И впрямь, просидел кузнец в той избушке не день и не два - седмицу целую. Дом починить помог. С огородом возился. Зверье лечить взялся, когда ведьма без сил на пороге падала. Одного только сделать не смог - того, к чему сердце сызмальства лежало.

- Не смей! - криком кричит дева лесная, когда вздумалось кузнецу забор гвоздями скрепить.

- Почему? - Он так и не понял, как она, слепая, зорче зрячих оказывается каждый раз. - Крепче ж держаться будет.

- Железо злое. Мертвое. - Стоит на ветру, ежится, в волосы распущенные кутается. А ведь только что с косой доброй была, все утро собирала. - Лесу не понравится.

Вот и все. Лесу не по нраву будет - и никаких объяснений. Но на то кузнец и гость, чтобы хозяйку слушать. Убрал молоток и гвозди, не стал перечить. А утром глянь - забор стоит, как новенький, лозой крепкой оплетенный. Присмотрелся отец Ждана - то не забор, то деревья молодые выросли. Сильна ведьма.

- На восьмой день вернулся кузнец в деревню, где уж и встретить его не ждали. Спрашивают его родственники да родные, пытают - как сумел из плена лесной гадины вырваться, а он молчит. Мычит, стонет, а ответить не может. Запрет злодейка наложила, чтобы не выдал никому тайны ее. На следующий день опять пошли древорубы в заповедную чащу - и вернулись ни с чем. На том месте, где раньше тропка была, лес вырос непроходимый. Да такой, что топоры от стволов отскакивают. А тут новая напасть - кузнец невесте своей отказал, а в полночь, как вор, из дому вышел. В лес. Его стена колдовская пропустила. Целый месяц ходил он на поклон к ведьме, так та его присушила, пока соседи не заметили...

Ждан замолчал. Горло пересохло, в голове мутится - душно ему в стенах старостиного дома. Гость, что помоложе, смотрит сочувственно.

- А что дальше? Как вы одолели ведьму, если она стеной закрылась от деревни?

Обманули. Предали. В спину ударили. И кто? Отец родной! Дурень, наслушался сказок повитухи старой... Всю себя ему дева лесная подарила, ничего взамен, кроме молчания, не требуя. Век бы радоваться, да природа человеческая грязна и отвратна...

- А это, гости дорогие, мы вам так, живьем покажем, - кряхтит, смеется староста. Глаза колючие, Ждану в спину впиваются - мол, погоди еще, придет твое время. - Вставайте, пройдемся, тут недалече.

Выходят всем гуртом. Толпа гомонит, радуется. Старостиха хваткой медвежьей Ждана цапнула - и вперед, к гостям и мужу своему поближе. Чтобы не дурил, как бывало, видать. Ждану каждый поход на тот край деревни - что пытка. А им - развлечение. Слабые люди только так себя героями мнить способны, коли тот, кто духом крепче, на цепи у них сидит.

- Не кажному пришлому мы свое сокровище открываем, - важно расхаживает по краю колодца глубокого староста. - Чудо сие есть, кровью и потом людским оплаченное сполна. Глядите же, внимайте, как со зловредными тварями поступать надобно, чтобы волшбу свои более не творили!

Глубок тот колодец. И холоден. Железом изнутри окован - тонкими листами, узорами изукрашенными. Да каковы те узоры! Сказка настоящая! Чеканные сосны ввысь тянутся, медное солнце по небосклону катится, цветы стеклянные на лугах бронзовых расцветают. То отец свою вину загладить пытался, еще не понимая, на что любимую обрекает.

Подходят гости к самому краю, откуда решетку крепкую откинули. Внутрь заглядывают...

- Боги предвечные, - шепчет вдруг тоненько один из них, отпрянув. Да не гость то, гостья! В кафтан мужской обряжена! Ох, и не сдобровать ей, коли деревенские узнают... Того и гляди, ведьмой обзовут да в тот же колодец кинут! Чай, не первый раз над чужаками им расправу вершить.

- Не пужайтесь вы так, - по-своему толкует ее испуг староста, бороду свою оглаживая. - Она слабее кутенка. Только и могет, что глазюками сверкать.

- Как же так вышло, что вы не самую слабую ведьму словить умудрились? - со всем уважением обращается старший из чужаков к толпе. Оглядывает возбужденные лица - и взгляд свой на Ждане останавливает. Мол, вещай дальше.

- Отец мой хитер оказался, - продолжает сквозь зубы лить патоку лживую Ждан. Кулак старостихи ему в спину упирается. - Придумал он, как злодейку одолеть. Покуда сидел в ее избушке, выведал секрет ведьмин, а там и пленить сумел и в деревню сволок, дабы пред народом честным оправдать свои поступки.

Не так все было. Совсем не так. Месяц целый приручал он деву лесную к себе. А после того, как та разделила с ним ложе, ранним утром ножом железным косу ее под корень самый отсек. Захотелось ему всю жизнь с ней прожить бок о бок, только вот не в лесу, а в деревне родной. Людям на зависть, себе в удовольствие. Вот и избавил, павлин находчивый, любимую от "проклятия" - ведь раскрыла она ему свой секрет, доверчивая. Привез он обессилевшую ведьму в деревню, старосте косы ее предъявил, мол, все, что от зловредной бабы осталось - а деву, что рядом с ним дрожала, женой своей объявил. Дескать, нашел ее в подвале, когда сам в плену был, решил спасти. Покивал староста, похвалил, счастья молодым пожелал. А через пару месяцев заглянул как-то в дом к кузнецу и обомлел. Вся изба изнутри железом изукрашена - и окна, и двери, а молодуха сидит, росток в горшке с землей пестует. Песню ему поет, травинка вслед за пальцами ее тонкими вверх тянется...

В дом ворвались той же ночью. Ведьму беспомощную схватили, наголо обрили да в железные кандалы заковали. Кузнеца избили, чуть не утопили в речке - скверну по наущению повитухи завистливой вымывали. Выведали у него секрет молодой жены - а к обеду уже и колодец вырыли, листами железными его изнутри выстлав. Чтобы не сбежала. Хотя куда ей бежать, коль в тягости оказалась.

Новорожденного кузнец отстоял. На коленях молил старосту не губить ребятенка. Сжалились - или леса подступившего испугались. Заставили парня жениться на брошенной невесте, которая, к слову, дочкой старосты была. А ведьму до конца жизни как диковину в колодце закрыли, повелев сидеть тихонько и не проказничать, коли живым свое дитя видеть хочет. И строго-настрого запретили всем рассказывать, как оно на самом деле было.

Ждан бы и не узнал, кто заперт в колодце, кабы об том сама мачеха не рассказала. Седьмой год ему шел, когда она после ссоры с мужем привела пасынка к колодцу и на крышку с силой злой толкнула.

- Смотри, лесное отродье, будешь шалить - рядом с матерью своей окажешься! На цепи посажу, бездельник!

Горло сдавило. Староста что-то продолжал говорить, его дочери рядом крутятся, толпа охает и ахает... Камни в ведьму кидать приезжие почему-то отказались - и то хлеб. От собственного бессилия хотелось рычать.

- А ведь ты знаешь, как все на самом деле было, - шепчет вдруг на ухо переодетая девка. Глаза зеленью лесной блестят, лицо бледное - ни кровиночки. Шипит, ярится. - Знаешь и то, чей ты сын. Почему не спасешь ее? Брезгуешь?

- Кабы мог спасти - давно бы спас, - отвечает Ждан, взглядом за старостой с приспешниками следя. - Да только не подпускают меня к колодцу, кроме как с гостями. Стерегут.

- В волчий час сними косы материны с ворот, на землю брось и кровью своей окропи. - Распоряжается гостья, а сама улыбается - недобро, ой недобро. И почему-то верит Ждан, что она поможет. Может. Потому как сама ведьма. - Сила женская - в волосах. Как трава корнями за землю-матушку держится, так и мы к миру тянемся, силы чрез волосы черпаем.

Когда толпа потянулась ручейками по домам, к Ждану подошел еще один чужак. Старик, а взгляд цепкий, острый - как клинок. Поклонился, за рассказ благодаря - а сам шепчет едва слышно:

- Как сделаешь все - в лес беги. Тебя не тронет. Мы нагоним.

И ушел, семеня, в избу старосты.

В самый темный час, что идет перед рассветом, ведьмин сын тайком выбрался из дома. По теням просочился к воротам, языком пощелкал, глядя на заснувших караульных - никак, гости постарались. Скобы железные вышли легко, будто маслом смазанные да изнутри подталкиваемые. Две косы, на руки кузнецу упавшие, ковром шелковым землю укрыли. А получив каплю крови со спящей силой ведьминой - засияли и...в землю ушли. Ни единого волоска не осталось. Только дрожь под ногами прошла - и утихла, да деревья на лесной границе вдруг зашумели, заскрипели.

- Доигрались, - Ждан оглянулся на спящую деревню. Помедлил мгновение - и перескочил через ограду. Некого было ему звать за собой в этом прогнившем от лживости месте.

Через месяц проходящий по Королевскому тракту караван на месте хлебосольной деревни застал молодой лесок, тянущийся к небу. То тут, то там проглядывали меж корней осколки битой посуды, остовы раскатанных по бревнышку изб и клочья выцветшей под солнцем одежды. Только ближе к дороге виднелась проплешина в ровных рядах зелени - там зияла уродливой раной пасть колодца, окованного изнутри железом. На дне его догнивали чьи-то кости.

- Видать, не вняли они королевскому гонцу, - вздохнул, потирая шею, немолодой уже караванщик.

В эту деревеньку он заезжал не раз, и даже как-то видел своими глазами несчастную, что попалась в руки невеждам. И это при новом-то короле, который ведьм и колдунов возвел в ранг служителей короны, даровав неприкосновенность! Разумеется, пожилой торговец доложил в особую службу о творящемся на краю столичного округа изуверстве. Сперва ему не поверили, обсмеяли. Но после нескольких подобных обращений его разыскали и попросили точно указать место на карте. Кажется, с гонцом, молодым парнишкой, должны были ехать колдун и ведьма - для усмирения возможных беспорядков. Знать бы, успели они прибыть до того, как ведьма вырвалась?

- Дремучие люди... - Проворчал караванщик, забираясь обратно в повозку. Спину ломило от долгой дороги, однако ночевать посреди народившегося леса он не осмелился. Поди, угадай, как он на чужака отзовется. - Говорили же им не раз - отпустите подобру-поздорову, не мучьте напрасно. И вот оно как обернулось...

На картах королевства небольшой участок, где лес подступил к тракту вплотную, и по сей день зовется Ведьминой косой. Горстка уцелевших в ту ночь, когда плененную ведьму освободили, так и не получила разрешения короля на восстановление деревни. А история об их жестоком, бесчеловечном поступке получила огласку и была разнесена по всем закоулкам страны гонцами. В назидание, что не стоит чесать всех одной гребенкой и чинить самосуд. Не доросли еще, коли весь мир по своей деревне мерить привыкли.