Радченко Анатолий Владимирович : другие произведения.

Средних размеров роман о первой любви

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
  • Аннотация:
    Продолжение от 03.10.17

СРЕДНИХ РАЗМЕРОВ ЭРОТИЧЕСКИЙ РОМАН О ПЕРВОЙ ЛЮБВИ



Я за ней и рыскал и бродил.
Колесо моё у ног её вертелось.
Я её, ей-богу, не любил,
Но хотелось мне, как мне её хотелось!
А.Новиков

Молю тебя, память,
реши мою участь:
казни иль помилуй,
но больше не мучай.
Хуана Инес де ла Крус

- Мне претит эта скучная, серая жизнь. Я хочу диссонансов!
- Человек! Диссонансов. Два раза. Для меня и для барышни.
Н.Эрдман

  
  
  АВГУСТ 1978
  
  
  Август жаркий, август знойный, когда сухая пыль летит по главной площади - второй в Европе, говорят, по размеру. Какая разница, нам первой не видать вовек. Всё бы нам площадями меряться, да длинами.
  А наш район окраинный не площадями - пустырями богат. Поле, где народ картошку сажает: 'Зенитка' называется. В сорок первом зенитная батарея стояла, потому что. И даже те, кто двадцать лет спустя рождён, так его называют. 'Круг' ещё есть, там троллейбус разворачивается, 'Базарчик' - я ещё помню, как керосином торговали и картошкой; там нынче магазин построили, 'Хозтовары' на самообслуживании, где пацанва дошкольная всякую ерунду копеечную на спор ворует.
  
  Частный сектор, посёлок 'Красный октябрь', плавно в 'Крейсера Авроры' перетекающий, тот, в свою очередь - в 'Нахаловку'. А всё вместе - Лысая Гора называется. Домики, в садах утопающие, разной степени ухоженности, ничего выдающегося. Один мужик вздумал выпендриться, построил о двух этажах - сгноили, в больнице после инфаркта оказался, там и опочил. В доме аптеку открыли. Знай наших! Народ и партия - едины, сука. Нечего выделываться и выделяться.
  
  В детстве... да и позже, так и не сумел я постичь логики поименования улиц нашего посёлка. Ну, вроде все в честь городов великой и необъятной: Псковская, Сочинская, Ашхабадская с одноимённым переулком, Ташкенская, Таганская с тремя пронумерованными, Таганскими же, переулками, на одном из которых живёт любовь моя... Тут понятно - не хватило городов, а на дворе как раз, под баян: 'Таганка, все ночи, полные огня...', ну, Осетинская, в конце концов.
  И вдруг, поперёк всего этого - хуяк! - улица имени Робеспьера. Почему? Зачем? Где мы, а где Великая Французская революция?
  Ладно, пусть им. В 1937, недобром, строились...
  
  Изредка, среди частников, 'жилкопы' - двух-, трёх-, четырёх-, пятиэтажные даже, отдельными кварталами. Но противостояния с малоэтажками нет, все в одной лодке. Всё, что за забором растёт - всенародная собственность. Самые совестливые из жильцов многоэтажек в калитку звонят и спрашивают, можно ли вишню или сливу ободрать. Ответ, обычно: 'Да, пожалуйста! Лестницу дать? Там не хватит - во двор заходите'. Такого противостояния, как на посёлке 'Имени Герцена', нет. Там понаехавших в новенькие многоэтажки бьют. Но, время - конец семидесятых - довольно благостное. Развитой социализм на самом пике, застой, тишь да гладь. Севшие при Иосифе Великом - вышли. Ими ссученные тоже по паре ходок сделали, а кто помладше - поумнели резко, блатной романтики поубавилось. Так, по мелочи: гоп-стоп двадцатикопеечный, Аркадий Северный и Братья Жемчужные из магнитофона 'Весна', кастет самодельный. Даже битв эпических, стенка на стенку, район на район, на моей памяти уже не случалось.
  
  В школе историк - из старых, по пятьдесят восьмой чалился. Через год его ревматизм, в лагерях полученный, добьёт. Десятиклассники приблатнённые Пал Дмитриевичу, как авторитетному сидельцу, ножи самодельные таскали, чтобы заценил и дал компетентную оценку. Директор - еврей, фронтовик, орденоносец, коммунист с июля сорок первого. Фамилию его предкам какая-то сука чиновная, глумливая, назначила такую, что врагу не пожелаешь, пришлось для благозвучия "-ов" в конце добавить, но мужик - золото.
  Все партийно-комсомольско-ханжеские перегибы он в гробу видал.
  Миниюбки? Да - на здоровье, не простудитесь, девочки. Рады стараться: чик - по самое "не могу". И понимают сами, что ходить по лестнице в школе больше нет никакой возможности. Клёш? От бедра? Да - ради бога! Военрук, подпольная кличка 'Капсюль', капитан второго ранга в отставке, от зависти плачет, а физкультурник, он же 'Боцман' - от умиления, когда в таких клешАх пытаются в длину и в высоту прыгать. Волосы как у солиста Led Zeppelin? С нашим удовольствием.
  Либеральная школа у нас была, приятно вспомнить. Возле Ленинской комнаты, где всякая трахомудия пионерско-комсомольская хранилась, стенд висел. На нём надпись: 'Экскурсия в...' - и пустое место для бумажки с названием объекта, ниже: 'Экскурсовод...' - и пустое место для бумажки с фамилией педагога. В эти пустые места местные юмористы соответствующие матюки и вписали. Не поверите - полгода никто внимания не обращал.
  
  Есть центр культуры, 'Клуб', если попросту. Имени, конечно же, Ленина.
  Про клуб... Как там говорят нынче: 'школоте не понять'? Не понять, как весь посёлок - от мала до велика - толпится в тесном предбаннике возле кассы, чтобы купить вожделенный билет (а цены? 10 копеек - детский, 20 копеек - взрослый!) на сравнительно новую, фантастическую комедию-боевик 'Фантомас' с Жаном Маре и Луи де Фюнесом. Мы же неизбалованные были! В помещение набивалось народу, как в автобус в час пик - и начинался дурдом.
  Зажав в потном кулачке означенные копейки, мелкие стояли терпеливо в затылок, хитрожопые лезли без очереди, их дружно посылали, кто-то пытался сунуть деньги стоящим рядом с окошком. Какой-нибудь местный 'сявка', забившись в зазор между кассой и колонной, упирался в стену ногами - и сдвигал очередь, в освободившийся просвет просачивался его приятель, и так - пока первый не оказывался непосредственно перед кассой... И есть ещё две части замечательного фильма!
  Правда, бывали и проколы: фильм-балет 'Спартак' в клубе рабочего посёлка - это сильно. Народ, настроившись на что-то вроде фильма 'Триста спартанцев', был, мягко говоря, недоволен. Посвистели, ногами потопали - и пошли в кассу, деньги за билеты возвращать...
  
  Сквер у клуба - а здесь уже серьёзно, именем лейтенанта назван, что жил тут, рядом, и на войне погиб геройски. Запущен сквер, зарос кустами, но забор кирпичный, с металлическими решётками - цел пока, и эстрадка небольшая имеется... Бабульки у забора семечками торгуют, маленький стаканчик - 5 копеек, большой - 10.
  
  Лес неподалёку, частью - настоящий, частью - высаженный, взамен сожжённого войной. Между лесом и городом - овраг огромный, длинный и глубокий - это бывший противотанковый ров, жители города его в июле сорок первого лопатами вырыли, а танки спокойно стороной обошли. Теперь в нём дети (лет до двадцати), а иногда и их родители, грамм четыреста на грудь принявшие, на санках зимой катаются.
  
  Это, так сказать, декорации.
  А мы в этих декорациях - актёры. Жизнь свою разыгрываем, сами - сценаристы, сами - режиссёры. Сами - сыграем, тут же озвучим, 'на бис' не выйдем, цветы - на холмик.
  
  Два пацана и девчонка. Сергей и я в десятый перешли, Светик - в девятый, хотя разница в возрасте у нас - всего ничего. Сергей в ноябре родился, я в октябре, подружка наша - в марте, но следующего года. Сидели у неё дома, родители в командировке.
  Удобно они устроились: инженер-электронщик и инженер-механик, в одной связке, оборудование, поставляемое заводом, на местах до ума доводили, руководя местными же пролетариями. Весь Союз объехали, в таких местах побывали, куда по собственной инициативе ни в жизнь бы не наведались. Своего рода семейный подряд - массу командировочных проблем снимает и семью сохраняет. А дочь - взрослая, сама себя обиходить может, не пропадёт. Света и не пропадала, готовить научилась - дай бог каждой домохозяйке, в доме порядок, чисто и красиво, друзей и подруг - води, не хочу, но - не злоупотребляла.
  
  Мы с Сергеем в гости припёрлись, когда она уходить собиралась, вся такая... юбочка, блузочка, мытая до хруста и вкусно духами приправленная. И ни миллиграмма косметики - золото, а не ребёнок.

Пятнадцать лет, очей отрада,
хватает шарма и ума.
Пора бы для охраны клада
собак и ВОХРу нанимать.

  Это я на день рождения эпиграмму ей подкинул. Родители призадумались.
  
  Песня Smokie - 'Living Next Door To Alice' - тогда уже прозвучала по-английски, до русского текста - ещё годы и годы, однако Светик под русское описание подходила полностью. Разносторонняя личность, мастерица и красавица. Со своими закидонами, конечно, а кто без них? Умная, весёлая, остроумная и язвительная, но не злоязыкая, сплетни на ней заканчивались: слушала, к сведению принимала - а пересказать забывала.
  О том, что она 'девочка, и всё тут', на всех углах не кричала, но заинтересованные друзья-товарищи пределы дозволенного знали. Пытались и мы с приятелем, чего греха таить, подкатывали, так, для порядка.
  
  Когда на пляже Сергей, глядя на её аппетитные грудки под купальником, провозгласил торжественно:
  - Здесь не ступала рука человека! - мы со Светой только переглянулись и фыркнули.
  Ступала, но осторожно так, на цыпочках, под её настроение. В мае головокружительном обнимались и целовались мы с ней до одури, девочка, животом ко мне прижимаясь, желание моё чувствовала хорошо сквозь немногочисленные одёжки, против поглаживаний по груди и попе не возражала. Только сопела взволнованно.
  
  Я ей однажды стихотворение прочитал:

Мне с девчонкой нравится
невинно забавиться.
Я пашу без семени,
не грешу до времени.*

  По щеке погладила, говорит:
  - Точно, нравится? Или терпишь из последних сил?
  У Сергея с ней тоже случалось что-то подобное. Приставания наши не слишком алчными были, нам девочка объяснила однажды, что до мужа может и не дотерпеть, очень уж хочется иногда, а пока - не готова. Но в перспективе-то... мы могли надеяться.
  Как пела команда КВН ДГУ много лет спустя:

И солнышко светит, и розами пахнет,
и девушек много, и много хороших!
И кто-нибудь их обязательно трахнет!
И если не мы, ексель-моксель, то кто же!?*

  Вообще, с сексом у нас были большие трудности. Озабоченные его поиском, и ничего не находящие пацаны - материал взрывоопасный. Снились нам девицы, принося временное облегчение, в ванной под душем часть нерастраченной сексуальности расходовалась. У девчонок это тоже было проблемой, и решалась эта проблема аналогично.
  Подслушал однажды случайно разговор впереди идущих подружек-десятиклассниц:
  - Вечером мы с моим мальчиком... - тут по коридору школьному толпа первоклашек пробежала, не слышно ни черта, - ...а ты?
  - А я - со своим пальчиком! - и заржали, негодницы.
  Света исключением не была, естественно. Говорит однажды:
  - Ты мне сегодня приснился, - в честных и наивных глазах черти скачут.
  - Расскажи.
  - Нельзя, тебе шестнадцати не исполнилось.
  - Чем сон закончился?
  - Очень правильно закончился, - краснеет и потягивается томно, прогибается, попу круглую оттопырив.
  - Зараза ты, - реакция моего организма на её ужимки ей хорошо заметна.
  - Ну, и на том спасибо, - смеётся радостно.
  И во время танца у кого нибудь на Дне рождения только хихикала, ощутив внезапный подъём... хорошего отношения партнёра. Девчонке было лестно, что она желанна. А особо нетерпеливым по рукам и физиономиям прилетало.
  
  В том, что девочка наша себя ласкает время от времени, уж не знаю, как часто и регулярно - сомнений у меня лично не было. На самом деле, как можно думать, что здоровая пятнадцатилетняя девчонка не изучила досконально своё ладное тельце и ТТХ собственного клитора?
  Не сексом единым, мы ей оба нравились, она - нам, но каких-то сильных чувств не было. Так, флирт, пикировка, мы хвосты распускали, чешуёй блестели, смешили до слёз - она отвечала. Языки у всех подвешены, все трое - не отличники, но начитанные, одного круга, одного поля ягоды. И в других компаниях школьных всем нам было невыносимо скучно.
  
  Однажды - довели девочку до конфуза. В этом же составе: Светик, Сергей и я - словами перебрасывались у неё на кухне, под пирог с чаем. Буриме, каламбуры, двусмысленности, всё не в лоб, на полутонах, по касательной. И как-то так совпало, что все трое были, что называется, в ударе. О чём речь шла - не вспомнил бы и на следующий день, но так здорово шутка на шутку ложилась, что хохот стал уже в истерику переходить. Чуть затихнем - и снова кто-нибудь вставит свои семь копеек, уже диафрагмы болят, а остановиться невозможно. В конце концов, Света с писком 'ой-ой-ой, сволочи!' убежала в санузел, благо - недалеко, в советской-то двушке. Вышла красная, злющая, сходила переодеться, пришла на кухню, приморозила взлядом Медузы. Спрашивает:
  - Поняли, гады, что наделали? - киваем смиренно, - поняли, чего уж. Сами едва не обмочились в процессе кухонной юморины.
  Посетили и мы по очереди заведение, подуспокоились, посидели ещё часок, болтая ни о чём. Пару дней Светланка с нами настороженно держалась, но, видя, что пальцами в неё не тычут, стала прежней. Возможно, этот эпизод и дальнейшее предопределил, убедилась подружка, что языки наши не только болтать, но и за зубами лежать могут.
  
  Так вот - 'а мы с такими рожами возьмём, да и припрёмся к Элис... Alice? Who the fuck is Alice?'.
  Рожи, положим, у нас были вполне благообразные, хоть и загорело-обветренные, Чезаре Ломброзо нами не заинтересовался бы. А вот экипировка - по летнему каникулярно-беззаботному времени. Штаны невнятные, на гордое имя 'брюки' не претендующие, футболки чистенькие, но бедненькие, сабо - местные мы, прямо с пляжа, из Гидропарка. Мода тогдашняя изысками не отличалась, а в нашем рабочем районе - особенно.
  Зимой народ в телогрейках шастал, а если в комплекте к новому ватнику шли джинсы, пыжиковая шапка и мохеровый шарф - это было стильно, винтажно и дорого. И вид двух августовских гаврошей Светика не фраппировал. Зато мы были очарованы и на комплименты не поскупились. Света лесть нашу на ушки намотала, хмыкнула, на часы посмотрела, чего-то в уме прикинула - и рукой махнула - заходите, раз уж пришли.
  Прошлёпали, разувшись, мыть руки, потом на кухоньку, уполовинили под чаёк принесенный нами тортик. Светик на часы ещё разок-другой взглянула, да и бросила. Видно, где-то там маячил магнит не шибко притягательный. Куда собиралась - не спрашиваем, захочет - сама расскажет. Стали разговоры разговаривать, посетовали, что скоро снова на уроки, что лето короткое, что нам с Сергеем пора определяться, куда себя девать после школы. Собрались, было в карты играть, но Света гадать затеяла, ехидина. И такого наплела... * 1
  
  Дело к вечеру, а жара не спадает, перекочевали в её комнату, где окно на восток, где груша огромная пейзаж застит. Расселись - я в кресло, с гитарой, Света с Сергеем - на её диванчике. Она с ногами на диван залезла, уютненько так, юбку поправила тщательно, направление моего возможного взгляда проконтролировав. * 2
  
  Я в то время стихами увлёкся, концентратом эмоциональным - читал много, и те, что на душу легли - напевал под гитару. Интересно было много лет спустя услышать Евтушенковское 'И море - всем топотом, и ветви - всем ропотом...' в мощном исполнении Александра Градского - я это стихотворение пел точь-в-точь как он. Только у него слух музыкальный и голос оперный, а у меня - ни того, ни другого, и на гитаре играю плохо. А так - один в один.
  Пока я балладу на редондильи Хуаны Инес де ла Крус тихонечко наигрывал, Серёжа кота изображал. Улёгся, гад, головой Светику на колени, ноги через быльце дивана свесил. Ладонь её на губы себе положил - и целует потихоньку.

Зачем мне быть жестокой к Вам?
Зачем так больно Вас обижу?
Коль за любовь возненавижу,
то чем за ненависть воздам?*

  Такие стихи даже моим исполнением не испортить. Светик рассиропилась, кота Серёжу по голове гладит, волосы ему перебирает. А он запястье целует, потом выше, сгиб локтя. Гляжу - наклонилась, поцеловались, только вот - неудобно им так.

И пусть достичь ни Вы, ни я
не сможем вожделенной цели,
но оба мы играть умели,
и доказательство - ничья.*

  Сергей рядом с девочкой уселся, целуются уже всерьёз, он колени гладит осторожно. А я у них - наблюдатель, бренчу на гитаре что-то ненавязчиво лирическое. И вопрос про 'стоИт ли?' * 3 мне можно не задавать. Как, впрочем, и Сергею. Лето, знаете, всё видно хорошо. А он ещё иногда, от губ лакомых оторвавшись, на меня косится. Наблюдает за наблюдателем. Светланка раскраснелась, глаза закрыты, руку Сергея то отталкивает, то прижимает к своим бёдрам, но под юбку не пускает.
  Наблюдение - процесс 'на любителя', долгого вуайеризма я не выдержал, отложил гитару, и подсел к девушке с другой стороны. Она не сразу сообразила, а у меня хватило выдержки ненавязчиво в процесс вписаться. Сергей её в губы целует, я то колени, то грудь поглаживаю. Хотя, 'грудь' - это сильно сказано, бюстгальтер нашей швейной фабрики имени Тинякова (большевика, Ефима Дмитриевича, а не поэта Александра Ивановича) - вещь суровая.
  
  В какой-то момент Света в себя пришла, осознала, так сказать, происходящее - и задёргалась. Но - губки припухшие, глазки блестят, взгляд расфокусирован, дышит часто, бёдра то сожмёт изо всех сил, то вроде как собирается раздвинуть пошире. Застонала - и меня в губы поцеловала. Трясёт её, бедную, видно был настрой на ласку, поверх него стихи легли, и мы подвернулись, как раз такие... ласковые. Продолжаем.
  И мы с Сергеем возбуждены не на шутку, я брюки расстегнул, чтобы не давило, приятель, на это глядя, тоже. Постоянно руками сталкиваемся, уже под юбкой. Светик колени раздвинула непроизвольно - появилась возможность выше подняться. Целуем в губы непрерывно, то я, то он, попеременно, не давая опомниться. Я ноги её оставил пока - и верхом занялся, работа трудная и непривычная, пуговица за пуговицей, одной рукой, второй по спине под блузкой глажу, к застёжке подбираюсь.
  
  Справился. Расстегнул застёжку - герой! Снова Светочка наша задёргалась было, бормочет что-то протестующе, но тут рука Сергея под юбкой на лобок легла. Снова - стон, и вроде расслабилась, только ноги сжала, руку зафиксировав, и сердце под моими пальцами бьётся часто-часто. На спинку дивана откинулась, глаза закрыты, руки её уже давно на наших бёдрах лежат, то гладят, то брюки мнут, то вцепляются.
  Посидели так с минуту, потом я снова целовать её начал, а Сергею головой покрутил отрицательно, чтобы он не буйствовал. Понял, умница. Руку выше под юбкой продвинул, на животик над самым лобком, и застыл, второй рукой поясницу обнял. Я под лифчик забрался, стал грудь поглаживать, под грудью, вокруг, соски почти не задевая, ладонь - на спину, между лопаток - кошачье место называется, отвечает у млекопитающих за чувство безопасности. Сердце у девочки просто колотится, на лбу испарина, постанывает, язык с языком чуть не в узелок завязываются. Оторвались друг от друга, чтобы воздуха глотнуть, я и шепнул:
  - Давай снимем. - Реакции не дождались - и вместе с Сергеем, руки с груди и живота не убирая, блузку сняли. Светик только подалась чуть вперёд - и руки подняла. Лифчик поднялся, над грудью висит, расстёгнутый. Говорю тихонько:
  - И это.
  Чуть кивнула, руки вперёд вытянула - и стряхнула. Глазки полуприкрыты, была розовой от возбуждения, а тут ещё больше покраснела: взгляд вниз бросила, а там наши с Сергеем головки, синие от прилива крови, из трусов торчат - уже и в них тесно, невмоготу. Юбка до пояса поднята, трусики белые снизу подмокли отчётливо. Снова глаза прикрыла, руки на грудь - незагорелую, в полумраке ослепительную - и на живот, наши руки к себе прижимает. Посидели неподвижно, успокоились, насколько это возможно - члены, такое впечатление, звенят от напряжения. Мы с приятелем, стараясь от тела сильно не отрываться, футболки свои стянули - и снова прижались с двух сторон.
  
  Задышала девочка ровнее, руки снова нам на бёдра положила, грудь торчит, соски - как гвОздики. Сергей руку на живот голенький положил, погладил - и сверху под трусики втискивает, когда юбку расстегнул, никто не заметил. Света течёт - запах девочки отчётливо ощущается. Я пока - за ушком целую, груди в ладони слегка сжимаю - то что нужно, как раз под мою руку; когда сосок между пальцами выступает, тоже целую. Сергей, видимо, проникнуть в нужное место не может.
  Светочка, постанывая, вниз подалась, почти лежит поперёк дивана. Потом - вдруг - прогнулась, на плечи и ступни опираясь, бёдра наши, истисканные, изглаженные, отпустила - и скинула разом юбку с трусиками ниже колен. Выше поднялась, села как раньше, лобок рукой прикрыла, бёдра сжала. Как мы с Сергеем сдержались в этот момент - не знаю, вроде были на взводе, но не кончили. Штаны наши, с трусами вместе, сползли давно на бёдра, снять полностью - секунда.
  
  Теперь все трое незагорелым в полутьме накатывающей отсвечиваем. Сидит наша девочка - первый раз голая между двумя обнажёнными парнями, её трясёт - и от возбуждения, и от страха. Мандраж натуральный. Ну не собиралась она ещё час назад с девственностью расставаться, и свернуть с колеи уже почти невозможно, напряжение дикое. Да и мы с приятелем тоже не готовы к такому повороту событий - женщин у нас ещё не было, вдвоём, с девственницей - экстрим, однако. Кровь от мозгов отлила, конечно, но чуть соображалки осталось. Девочку жалко - как ей это аукнется, даже если не забеременеет - двоих для дебюта многовато - и физически, и психологически. Презервативы ближайшие - в аптеке. 'Кто первый - тот и папа'? Или 'кто последний'? А хотелось хотя бы школу закончить. И ведь не скажет никто: так, достаточно, одеваемся и идём чай пить, там ещё тортик остался.
  
  Тут, как будто таким манером не первый раз действуем, чуть ли не синхронно, прижались мы к Светику. В щёки целуем тихонько, руки поглаживаем, эрогенных зон не касаясь, ласковое в уши шепчем. Смысл: не бойся, не тронем; девочкой останешься, мы тебя любим, мы тебя поласкаем, ты нас - и всем будет хорошо. Члены и яички уже болят, разрядка требуется, девушке, как я понимаю, тоже несладко. Все в поту, благо - молодые, худые, недавно вымытые, резкого запаха нет.
  
  Потихонечку начинаем снова - поглаживания, поцелуи, я соски вокруг обцеловал, пот слизывая - Света расслабилась, отвечать стала на прикосновения, глаза полуприкрыты и оскал - то ли наслаждения, то ли мучения, руки снова у нас на бёдрах, и в паху; поглаживает, иногда яички задевая, по животам ладошками проводит, за члены взять пока боится. * 4 Чуть бёдра раздвинула - а потом колени приподняла, и шире, и закинула их на наши ноги, полностью раскрывшись. И снова - я груди ласкаю, Сергей пальчиком скользит между нежными складками.
  Время советское, секса нет и в помине, брить пах женщины не приучены, так что волос довольно много - и надо нежно, чтобы не дёрнуть, не сделать больно, не сбить хрупкий настрой. Светочка уже яички наши в горстях мнёт, перекатывает аккуратно, а мы уже перестояли, чувствительность снизилась, приятно - но до боли. И мой палец между губок движется, пока Сергей грудью занят, я в губы целую - и наша слюна уже на подбородках, а вытереть нечем, все руки заняты, как оторваться? и клитор-чечевинка нашёлся, вскидывается девочка от прикосновений - и течёт всё сильнее. И ниже, туда, где всего мокрее, и есть дырочка в плеве, палец макнуть - и снова к клитору. * 5
  Серёга груди целует, посасывает, руку через мою руку перегнул, ниже, к промежности и сфинктеру, там уже потоп. Он то ягодицу сжимает, то пальчиком дырочку мокрую гладит. И вдруг - полустон, полувскрик - и конвульсии, живот ходит ходуном, в промежности у девочки всё пульсирует, ладонь мокрая, руки Светы лежат ладошками на наших членах, поглаживая их от головок к яичкам - и обратно, и сил, да и необходимости сдерживаться - уже нет. Хорошо кончать одновременно с любовницей, а уж если втроём, да с девицей неопытной - это нечто.
  
  Светланка в последний момент о нас 'позаботилась': вцепилась в члены, что называется, 'обратным хватом', совершенно себя не контролируя, и успела даже несколько раз двинуть туда-обратно. Грубовато получилось, не знаю, как там Сергею, а мне уздечку слегка надорвала, да и он потом некоторое время морщился при ходьбе. Держалась Света за наши члены, как за руль велосипеда, благо, когда кончать стала, не дёргала их больше, только сжала - и наши содрогания сквозь свои сжатые кулачки пропускала. Так что пролились мы, тесно к девушке прижатые, по большей части - себе на животы, ей на локти и на бока, только пара капель как-то на грудь прилетела.

Вы собственных страстей своих
пугаетесь, как свиста плети...
Вы сказки любите, как дети,
как дети, вы боитесь их.*

  Полежали, дыханье переводя, шестиногом шестируким переплетенные. Каждое вздрагивание нашей подружки, каждое нервное движение её внутренностей, дрожь ножек, руку мою сжимающих - всё прочувствовали. Сердца колотятся ещё, но в головах - яснее. Девочка наша опомнилась слегка, кулачки разжала, тут я ей шепнул в ушко:
  - Беги в душ.
  С каким-то судорожным вздохом вскочила - и убежала, ягодицами белыми сверкнув.
  А мы с Сергеем друг на друга посмотрели и... застеснялись изрядно. Голыми-то мы в бане были неоднократно, при этом, разумеется, гениталии не разглядывали - гетеросексуалы, однако. * 6
  Наблюдать приятеля после... да ладно, скажем прямо, не после секса, после изощрённой такой совместной мастурбации - удовольствие то ещё. Члены ещё не совсем расслабились, сперма на животах, хорошо, хоть на расстоянии лежим. А запах в Светиной спальне... Смесь феромонов - ароматов семенной жидкости, женской секреции, пота - никуда не денешься, что есть, то есть. Отвернулись, полезли в своих тряпках сброшенных копаться, платки носовые отыскали, обтёрлись, как смогли. Тут в ванной дверь хлопнула, Светик на кухню ушагала, Сергей с одеждой в руках в санузел просочился, потом и моя очередь подошла. Помылся, выхожу.
  
  Сидят голубки на кухне, девочка (и ведь действительно - девочка!) наша, в халатике тоненьком домашнем, глаз не поднимает, Сергей её ладошку молча поглаживает. Я с другой стороны уселся, и вторую ладошку своей накрыл. Посмотрела Светланка исподлобья на меня, на приятеля, вздохнула тяжело, говорит тихонько:
  - Позорище. Как последняя блядь...
  Утешать сейчас, говорить: ' да нет, ты не такая' - глупо, мы пойдём другим путём.
  - Не стыдись, человек от рождения - сосуд греховный, но милость божия бесконечна! - серьёзно говорю, напевно, по Станиславскому представляя на себе рясу, подрясник и, пардон, епитрахиль.
  Светик бровь приподняла: что, мол, за новости? А Серёжа включился с полуслова, тоже читал недавно:
  - Не стыдись, милая дочь, ведь я служитель божий, подробно расскажи мне о своих прегрешениях против нравственности, - хорошо глазки масляные изобразил и предвкушение похабненькое.
  У девочки узнавание забрезжило. Снова я:
  - Когда ты раздетая ложилась в постель, не выковыривала ли ты грязь между пальцами на ногах, и не нюхала ли её?* - указую и обличаю.
  Смотрит серьёзно, а глаза уже смеются. Она шутить тоже умеет. А теперь, между... ну о-очень своими, шутить можно, сколь угодно раскованно.
  - Между пальцами? Раздетой? В постели? Да, отче! Между этим и этим, - от стола вместе с табуретом отодвинулась и показывает на большие пальцы ног. - Но там нет грязи! - И ручками развела. Ну, слава богу, жива, шутит, анекдоту старому новое звучание придала.
  - Девственна ли ты, дочь моя?
  - О, да, отче! - устало и с облегчением, - с этим - всё в порядке.
  - Так не придуривайся, девица, и завари почтенным исповедникам чаю!
  В таком духе ещё пообщались, заодно вызнали ненавязчиво, куда она направлялась днём, такая воздушная. Оказалось:
  - На свидание, познакомилась тут с одним... - сказано было без особого сожаления.
  И огребли кухонным полотенцем, когда Серёжа пробурчал, что свидание, таки да, удалось.
  Не скажу, что очень легко было перестроить Светика с самоуничижения на более... конструктивный лад, но через часок примерно выпроводила она нас, клюнув на прощание каждого в губы, коротко - но влажно, и с напутствием:
  - Валите, клоуны!
  
  И пошли мы - молча, до самого Серёгиного дома, остановились перед дверью его подъезда, он палец мне в грудь упёр, и говорит:
  - Не болтаем.
  Я его в живот пальцем ткнул, отвечаю:
  - И не пристаём.
  
   Кивнули оба, руки пожали и разошлись. Домой пришёл - и рухнул в постель, едва раздевшись, как в яму. Светик призналась мне потом: выпроводив нас, снова забралась под душ - что-то мы ей разбередили всё-таки своими не очень умелыми ручонками. И, подмываясь аккуратненько, вспомнила произошедшее, возбудилась, чуть помогла воображению - и снова кончила, да так, что едва из ванны не выпала. Зато спала - как камушек, на родительской кровати.
  Проснувшись, прислушалась к ощущениям - небольшой зуд, лёгкая ломота в теле пополам с удовлетворённостью. И решила внять нашему совету: относиться к случившемуся, как к приятному и очень стыдному эротическому сну.
  Ещё, конечно, пришлось ей прибираться. Застирала подозрительные пятна на диванном покрывале, пол вымыла - там тоже следов хватало, по дороге из спальни в ванную капало с нас со всех изрядно.
  
  В оставшиеся до школы дни мы, все трое, старательно делали вид, что ничего такого особенного между нами не произошло. Сидели по вечерам за столом в общей компании; и я, и Сергей сводили Свету в кино - по одному разу, и, как пообещали - не приставали. . Но что-то было не так. Стыдно было всем. Светланке - понятно, от себя подобного она явно не ожидала, да и вообще не предполагала, что такое возможно. Небывалый всплеск эмоций, случившийся во время нового для всех нас сексуального опыта, сменился апатией.

Она пройдет, не поднимая глаз,
не улыбнеться даже - ну и пусть...*

  Совсем не 'пусть', нет; терять приятеля и подружку мне, например, не хотелось. Нам с Сергеем тоже было не по себе: одно дело - нежности с подружкой наедине, когда дозволено всё, что девочка разрешит, и совсем другое - то, что мы сотворили. Наблюдать товарища в возбуждённом состоянии... Ни Сергею, ни мне зрелище не понравилось.
  
  Если раньше каждый из нас мог приобнять Свету, взять за руку - без всякой задней (или передней) мысли, а она могла подхватить нас под руки, и идти, общаясь то с одним, то с другим, или подойти к кому-то из нас, сидящему на лавочке, и облокотиться на плечи, то теперь, прежде, чем что-то предпринять - прикоснуться или пошутить - мы думали. Как сороконожка, которая быстро бегала, пока её не попросили рассказать, в каком порядке она переставляет ноги. И эта задумчивость и взвешенность убила лёгкость отношений.
  К тому же - накатывался сентябрь.
  
  
  СЕНТЯБРЬ 1978
  
  
  И накатился.
  Первый звонок, Ленинский урок, суета и неразбериха первых учебных дней. Меня, впрочем, больше волновало не расписание уроков, и не взаимоотношения с одноклассниками, а то, что происходило в нашей маленькой компании. Не нравилось мне оно, происходящее.
  
  Некоторое охлаждение, случившееся после начала школьных занятий, казалось всем нам вполне закономерным. Света полной уверенности в нашем молчании не имела, а быть ославленной в те 'целомудренные' годы для девушки - смерти подобно. Поди, объясни, что ты 'не такая'. Хотя, отношение к разным девушкам, о которых было достоверно известно, что они уже 'не', разнилось разительно.
  
  Были те, которые, потеряв девственность, становились вдруг 'общественным достоянием' - как-то негласно считалось среди местной приблатнённой публики, что эта школьница-недевушка давать должна всем, кто попросит, вернее - потребует. Одну такую однажды согрешившую 'недевушку', точно овцу на верёвочке приводили в разные плохо приспособленные для секса места - и 'любили' втроём, вчетвером, впятером. Фактически, каждый раз это было групповым изнасилованием, но заявления она не подавала, и всё повторялось снова и снова. Только однажды её слёзы и крик: 'да что же вы творите, кобели голодные!' смутили ушлёпков, в тот раз прекратили, но зато впечатлениями от неудачи делились в школе прилюдно.
  
  Одну из моих одноклассниц два брата, её соседи по коммунальной квартире, склонили каким-то образом (всего однажды) к оральному сексу и секрета из этого не делали, рассказывали о победе гордо. 'Дать' она им отказалась. И на их удивлённое: 'так ты же пососала?' ответила не менее удивлённо: 'так вы же меня заставили!' - постояли, похлопали глазами друг на друга - тем дело и кончилось.
  
  Подвидом были недевушки, которым просто нравился секс, настолько, что они вели совершенно неразборчивую половую жизнь, не испытывали никаких сомнений и не комплексовали по поводу своего образа жизни. Бесшабашные девицы таскались по блатхатам и сараям, учились кое-как и заканчивали, как правило, одинаково - спивались, рожали от кого-то, лишались родительских прав, снова рожали - и так до 'белочки' или ножа в бок от случайного хахаля.
  
  Одна такая разбитная - чуть не сказал 'красавица' - отнюдь нет, ушла в другую школу классе в шестом, но к тому времени успела интимно пообщаться с тремя своими друзьями-двоечниками. Девочка впадала в ступор, пытаясь решить элементарную задачку, но за дверями школы была востребована. В школьном саду. В школьном же сарае, куда на всякий пожарный случай складывали сломанные столы и стулья (он сгорел таки, в конце концов, этот сарай). На чердаке соседней пятиэтажки. А потом весёлая компания приходила в школу и делилась впечатлениями о том, что и как они делали. От неё осталось в моей памяти впечатление общей немытости и расхлябанности.
  
  И - совершенно замечательный случай: весёлая, язвительная, умная и красивая Ольга Маркозова, Светина лучшая подруга, одноклассница и соседка по парте. Рано созревшая девочка освоила мастурбацию и разнообразные сексуальные игры - в доктора, в бутылочку, просто 'людей посмотреть и себя показать' чуть ли не в восемь лет; подозреваю, что свою первую сотню поцелуев Света отрабатывала именно с ней. Дальше - больше, Ольга неистово училась ублажать мужиков - и управлять ими. За тринадцатилетней Олей волочились сопливые одноклассники - и вполне созревшие усатые обормоты из десятых. Все говорили, что она позволяет многое - но пределов не уточняли.
  В четырнадцать юная манипуляторша явилась в школу в короткой юбке - и без трусов, причём факт этот обиняками, через подруг, довела до общего сведения. Старшие классы бурлили, молодой учитель физики краснел и поднимал глаза, опасаясь ненароком взглянуть под стол. Никто ни черта не увидел, даже те, кто очень старался, а Ольга, с улыбкой весеннего скорпиона, купалась в потоках скандального всеобщего внимания.
  
  Теперь, в пятнадцать, уже точно будучи 'недевушкой', она умудрялась учиться с замахом на золотую медаль (без зубрёжки и видимых усилий), вертеть одновременно несколькими ухажёрами (далеко не факт, что им хоть что-то перепадало), сохранять прекрасные отношения с родными и учителями, осведомлёнными о похождениях Маркизы. (По заднице Ольге от родителей прилетало не раз, но всё было втуне, в конце концов, они махнули рукой, видя, что какое-никакое соображение у дочери всё же имеется). И никому в голову не приходило насильно склонять Ольгу к сексу - язвительный отлуп и жесточайший облом вкупе с последующей репутацией недоумка были обеспечены. Она сама решала, где, с кем, как и когда.
  
  Ну, и третий вариант - 'семейный'. Парень и девушка из параллельного, тогда ещё восьмого класса, создали ячейку общества - стали жить вместе. Родители были поставлены перед фактом - и смирились, а ребята старались, первенец у них появился аккурат к концу девятого класса.
  
  В общем, повод для волнения у Светы был. Но - прошла неделя, затем другая, всё было ровно, за исключением того, что Сергей как-то резко занялся спортом, стал напряжённее учиться, в смысле - постоянно выполнять домашние задания, реже бывать в нашей компании, объясняя это тем, что у него появились перспективы поступления в какое-то хитрое военно-спортивное училище. Возможно, всё так и было, но мне кажется, что сработал нередкий и странный выверт мужского сознания, который так хорошо описала любимая мною испанская монахиня:

Ваш нрав для вас - источник мук:
как вам бывает неприятен
на зеркале вид грязных пятен
от ваших же нечистых рук!*

  Вариантов этого извращённого видения мира предостаточно, от Гашековского 'вот шлюха, не хочет со мной спать' до 'гениальных' народных обобщений типа 'если она мне дала, значит, она всем даёт'. Мне кажется, что если бы мы (Сергей и я) добились от Светы того же - или большего - по отдельности, и каждый из нас не знал об 'успехах' другого, наше странное сосуществование втроём могло длиться достаточно долго. Но - нет. Отвратил ли Сергея сам факт того, что Света принимала ласку от нас двоих одновременно, или он не смог 'развидеть' (как сейчас говорят) что-то конкретное - от былой лёгкости общения не осталось и следа.
  Какой флирт? Какие посиделки втроём с разговорами обо всём, под чай с плюшками?

Зачем мы перешли на "ты"?
За это нам и перепало -
на грош любви и простоты,
а что-то главное пропало.*

  На 'ты' мы перешли крепко, от души. Компания распалась.
  
  Мои чувства к Свете тоже претерпели некоторые изменения, но изменения эти были с обратным знаком. Я попытался их проанализировать. Люблю ли я эту девушку? Пожалуй, что нет. Желания петь серенады под окнами не испытываю. Но! Мне нравится вкус её поцелуев, мне нравится запах её волос, я знаю теперь, как она пахнет, когда возбуждена, и вкус её пота.
  Это химия секса, это приворотное зелье, я хочу её больше, чем раньше. И, к тому же, мне с ней просто интересно, весело и спокойно, она хорошая подруга - чего ещё нужно? Что до нашего небольшого приключения - винить её в чём-то глупо. Не она это затеяла, а дальше получилось, как получилось.
  Девчонка хочет ласки, и чудо, что не пустилась ещё во все тяжкие, нашими-то стараниями...
  
  Много позже взрослые женщины, состоявшиеся жёны и матери, подвыпившие и трезвые, в интимной связи со мной не состоявшие, выбирали меня в собеседники и исповедники. И много раз слышал я одно и то же сожаление о недогулянной молодости: вспомнить на старости лет нечего. Не было в их жизни поцелуев при луне, робкой ладошки на попе, острых и стыдных моментов ещё не близости, но уже почти секса. Они блюли себя в школе и ВУЗе, потом познакомились с будущими мужьями, переспали и вышли замуж. Тут и сказке конец. Дети, работа, дом, дача, родители стареют, уборка, муж бухает в гараже, в Крым всей семьёй, папа умер, сын школу закончил - колесо крутится всё быстрее - программа телепередач открыта на вторнике, а уже пятница, Коля, август на дворе, почини наконец эту долбаную крышу, Новый год отгуляли, свекровь плоха, дочь родила, надо свадьбу... а-а-а... И сидит тётка, и рассказывает мне, умеющему слушать и сопереживать, что один вечер из юности, когда мальчик в подъезде 'перебором' наигрывал, путаясь в пальцах, 'Колокола', помнится ярче, чем год привычного супружеского секса. * 7
  
  То, что Сергей отвалил, Света поняла, и приняла как время года или дождь - бывает, мол. Но явно была расстроена.
  Мы с ней в апреле прошлого года познакомились, когда нас везли автобусом на какой-то шарлатанский туристический слёт. В школе как-то не пересекались, на младшие классы обычно не сильно внимание обращают, а ещё с ней рядом Ольга блистала, затмевала собою. Хотя - присмотрелся я потом, когда пообщался с подругами накоротке - а они похожи, оказывается, как... сёстры двоюродные, например. И фигурки точёные, и лица с правильными чертами, если накрасить, приодеть, подать - две красотки. Но Ольга ухищрениями пользовалась, хоть и весьма умеренно, со вкусом, а Света - нет, и казалась потому рядом с подружкой немного... блёклой.
  
  Слёт я поименовал шарлатанским потому, что туристами всех оказавшихся в автобусе назвать можно было только спьяну. Наловили по школе всех, кто спортом хоть чуть-чуть занимается, у кого в глазах мысль светится и возраст подходящий - человек шестьдесят - и отправили. Райком комсомола где-то галочку черкнул о проведенном мероприятии.
  Сидячие места в автобусе заняли быстрые и юркие, как сперматозоиды, пацаны-девятиклассники, девицы их, кто побойчее, к ним на колени уселись, а нам, восьми- и семиклассникам, пришлось заходить степенно, вроде как не спешим никуда, и толпиться в проходе. Вот тут-то нас и сплюснуло.

Я полюбил ещё до взгляда:
одно касание плеча -
и до берёзки в душу вмята,
прочней, чем в паспорте печать.

  Ну, это позже - и влюблённость, и любовь, и обещание быть вместе 'до берёзки', и паспорта с печатями. А пока - столкнулись плечами, повернулись, глазами встретились, автобус тряхнуло, со спины к Светику Сергей прилетел. Бу-тер-брод. Девочка зашипела на нас, но матом не обложила - о, интеллигентная барышня! А мы с ней в глаза смотрим - и знакомимся.

Пусть я впадаю, пусть,
в сентиментальность и грусть.
Воли моей супротив
эти глаза напротив...*

  Света - Толя - Серёжа (из-за спины Светиной). Я некоторое неудобство из-за тесноты почувствовал: её животик, и грудь девичья ко мне прижаты, коленка моя между её коленями - пришлось чуть боком поворачиваться. Ибо был я в тот момент вполне готов к продолжению рода. Познакомились, и разговаривали всю дорогу, мы с Сергеем девушку придерживали на особо выдающихся выбоинах.
  Слёт прошёл как любое комсомольское мероприятие, пафосно, ни уму, ни сердцу, говорить не о чем.
  А мы трое с того времени задружили, но Света хорошела постепенно, и дружбы было уже мало, и шло всё по накатанной колее, как обычно случается в таких смешанных компаниях - образуется пара и третий лишний, и не могла девушка определиться... Теперь всё решилось одномоментно, но всем было грустно, мы всё-таки неплохо спелись за полтора года.
  
  Светик сидела у доминошного стола, одна, нахохлившись, как воробей, и о чём-то напряжённо думала. Я подошёл со спины, приобнял её за плечи и, перегнувшись через плечо - поцеловал в краешек губ. Девушка подпрыгнула от неожиданности, потом, опознав агрессора, поинтересовалась:
  - Это как?
  - Нежность ощутил,* - любезно пояснил я, и уселся рядом, на ту же лавку, но лицом в противоположную сторону, опершись лопатками на стол.
  - А-а-а... ну-ну, - и тут же, подбоченясь, - и кого ты мордой назвал?
  - Пойдём в кино, Солнце? - я взял её ладошку в свои, - 'Побег' с Ришаром, новый.
  - Солнце?
  - Ну... да. С тобой светло. Ты тёплая. Только лапы холодные, и нос. Согреть?
  - Попробуй.
  - 'Попробуй' просто или 'только попробуй'?
  - Просто. Кино где?
  - В 'Москве', через сорок минут. Домчимся?
  - Побежали.
  И побежали, и успели, автобус, трамвай, пешком - впритык, и посмеялись от души, и ладошки Светины в моих руках согрелись. Напряжена она была вначале - то ли приставаний ждала, то ли ещё какого подвоха, человеческие взаимоотношения - штука сложная, имела уже возможность убедиться.

Много неясного в странной стране,
можно запутаться и заблудиться.
Даже мурашки бегут по спине,
если представить, что может случиться...*

  Только когда после приятного времяпрепровождения довёл я её до дверей квартиры и ласково целовал на прощание, чуть-чуть оттаяла, на поцелуй ответила. Но руки, как бывало раньше, на шею не закинула - на плечи положила, чтобы оттолкнуть при необходимости. Потому затягивать прощание я не стал, поблагодарил за хороший вечер и заручился обещанием повторения, как только...
  ...так сразу. В продолжение ещё двух недель я прилагал все усилия, чтобы Света окончательно уверилась: я не помню ничего. Ведь это ей снился омерзительно сладкий сон, в котором парочка её ухажёров была так бесстыдно ласкова. А мне такой сон не показали. Я не пытался сократить пионерское расстояние - именно такое нас разделяло вне автобуса в прошлогоднем апреле.
  
  По поводу 'пионерского расстояния': есть у меня определение, сформулированное в пионерском же лагере, в далёком семьдесят втором. Когда я, десятилетний, понял, что приблизиться к девочке в танце - поступок совершенно невозможный. Взять - и приобнять? За талию? Там же, рядом - попа! Прижаться? И она поймёт, что у меня стоит! Потому: локти на собственную талию, кончики пальцев - на её рёбра, между талией и тем местом, где через пару лет будут сиськи - танцуют все!

Песни у людей разные,
а моя одна на века:
звездочка моя ясная,
как ты от меня далека.*

  Так вот, 'пионерское расстояние' - минимально возможное расстояние между партнёрами в танце, при котором девочка может ещё делать вид, что не догадывается о намерениях мальчика. В зрелом возрасте термин не используется, а позиция не применяется, так как все намерения сторон известны заранее.
  
  Понятно, что мне хотелось повторения (и повторения многократного) пройденного однажды пути, хотелось и дальнейшего движения - и уж конечно, без участия третьих лиц. Приходилось, однако, ограничиваться поцелуями на прощанье и уходить с несолоным хлебалом. Но - потихоньку, полегоньку, Света расслабилась - и поцелуи стали затяжными, как прыжок с парашютом, до кислородного голодания, и прижиматься она стала как прежде, и руки мои получили амнистию * 8 и могли гулять свободно, чем, однако я не злоупотреблял. Когда девушка, красная и растрёпанная, отпускала мою шею, упиралась спиной в свою дверь, нашаривая в кармане курточки ключи, смотрела сияющими глазами и говорила, прерывисто дыша:
  - Ну всё, хватит, иди домой! - мы оба знали, чем займёмся перед сном, добравшись до ванной комнаты.

Теряя волю и сознанье,
стремлюсь к химере роковой,
как вдруг сменяется тоской
неукротимое желанье.*

  Позже, в минуты откровенности, мы поделились впечатлениями о том, как яростно мастурбировали, вспоминая прощание у дверей; Светик на полном серьёзе утверждала, что в том сентябре, раздеваясь, видела не раз красный отпечаток моего члена на своём животе, и это о-о-чень помогало её фантазиям.
  - Верной дорогой идёте, товарищи! - утверждал с плаката Ленин.
  Мы шли.
  
  Кроме кино, где мы, разумеется, тоже повадились целоваться, да так, что иногда не могли вспомнить название просмотренного только что фильма, я звал Свету на прогулки по родному краю. Обычно - в выходные дни. С тайной (не для Светы, она подоплёку понимала прекрасно) мыслью пообниматься в осеннем лесу. Сентябрь выдался сухим и тёплым, мы болтались по хорошо утоптанным тропинкам, иногда, заметив с дорожки шляпку гриба, сворачивали в 'чащу' и забрасывали трофей в корзинку, чтобы предъявить при необходимости: 'Где были? где были... грибы собирали!'.
  Мы разговаривали, обо всём - и ни о чём, старательно делая вид, что просто гуляем. Но после пары случаев, когда оба, не сговариваясь, устремились не к грибу, а к удобному пню или поваленному дереву, на которые так удобно присесть... и посадить девушку себе на колени... В третий раз остановились, посмотрели друг на друга, расхохотались - и перестали притворяться. Стали ходить по лесу в обнимку, целоваться на каждом шагу, грибы собирали только те, о которые споткнулись, пеньки в качестве стула использовали все - ну, нравилось мне обнимать прильнувшую девушку.
  - На ручки! - попросилась она однажды.
  Я не мог ребёнку отказать, с тех пор так это у нас и называлось.
  
  История наших отношений раскручивалась по восходящей спирали, всё - согласно диалектическому учению. Каждый день приносил новую ласку, новую нотку в звучание играющего в душе оркестра. Только имя Светино я не писал на заборах, опасаясь, что добрые люди чего-нибудь допишут.

А твои, твои глазища,
твоё имя на заборе -
я согласен выпить море,
лишь бы доползти до днища.*

  Обнаружил недавно в лифте (свежеотремонтированном, кстати) нацарапанную на двери историю, развивалась она прямо на глазах в течение недели; судя по высоте надписей, рост у писАвшего - не более ста сорока.
  Понедельник: 'Диана' - понятно, мальчик встретил девочку.
  Вторник, среда: стилизованное изображение то ли сердца, то ли задницы, но скорее - сердца, так как на следующий день его ещё и стрелой проткнуло - мальчик полюбил.
  Четверг: сердце со стрелой зачёркнуты, да так, что не только краска, пластик процарапан - мальчику отказали.
  Пятница: 'блядь!' - не просто отказали, ему предпочли другого.
  Суббота: всё затёрто, краска содрана, остались лишь уродливые царапины на месте разбитого сердца. The end of love story. Остались горечь утраты и испоганенный лифт.
  Так что, мы лучше без надписей, потихоньку, устно.
  
  События я не форсировал, во время наших встреч и прогулок, сначала пеших, потом - конных (один велосипед у меня был, второй выдурил у одноклассника с рассрочкой платежа, он всё равно на мопед пересел и мотоциклом бредил), к Светику не приставал так уж откровнно, под юбку или в штаны не лез. Но для девушки в течение этого чудного сентября мои руки на её бёдрах, попе и груди - поверх одежды - стали привычными, частью окружающей среды.
  Однажды 'на ручки' трансформировалось в позицию очень и очень откровенную: когда я уселся на очередной пенёк и протянул к девушке руки, приглашая её, Света повертела головой, убедилась в отсутствии соглядатаев, и, расстегнув куртку, уселась на меня лицом к лицу, вжавшись и широко разведя колени. Так, глаза в глаза, мы просидели довольно долго, целуясь и милуясь. Я поддерживал девочку под попу, обнимал её за талию, а она меня - за шею. Прижатость и раскрытость подружки возбуждали меня неимоверно, одежда была явно лишней, о чём я и прохрипел на ушко, розовое и прозрачное в последних тёплых солнечных лучах.
  Светланка ухватила меня за уши, поцеловала, и шепнула в ответ:
  - Пока - нет. Но идея мне нравится.
  Как-то вдруг посерьёзнев, девушка высвободилась, слезла с моих коленей, и, обойдя со спины, прижалась, обняла, провела ладонями по моей груди и животу, наткнулась - и погладила через брюки, поцеловала в щёку и шепнула:
  - Потерпи ещё немножко.
  
  Терпение и труд - всё перетрут. Перетирать пока приходилось в одиночестве, вечером, а из лесу выезжать, тщательно застегнув штормовку. Но всё компенсировала зазывная, многообещающая Светина улыбка. Мы шли рядом, ведя велосипеды, и смотрели в глаза друг другу, после, слегка успокоившись, ехали, глядя на дорогу, но мечтательная эта улыбка с губ подружки не исчезала. А дрожь девушки в моменты прощания, и её всё более и более страстные поцелуи, и стоны, когда мои губы нежили ушко и шею, заставляли замирать в предвкушении.
   []
  Одно плохо - погода портилась, и прогулки наши пришлось прекратить.
  
  Когда зазвонил телефон, я как раз вышел из душа, завёрнутый в полотенце, и собирался одеваться. Сбросил полотенце и поднял трубку.
  - Привет, это я. Одна дома. Приходи? - хриплый голос, вопросительная интонация...
  Телефон стоял на краю стола - и я его почти смахнул - столь мощной и мгновенной была эрекция.
  - Через двадцать минут, - прохрипел в ответ.
  Я повесил трубку, присел в кресло и рассмеялся. Такой реакции на Светкин голос, да ещё из телефонной трубки, я от себя не ожидал. Ну, и как теперь одеваться и главное, как идти по улице?
  
  Восемнадцать лет спустя мы со Светланой неприлично хохотали в гостях у друзей, а хозяева дома не могли взять в толк - с чего бы это? На экране телевизора Дэн Эйкройд в довольно-таки дурацком фильме 'Райское наслаждение' (Exit to Eden) - стоит, снизу до пояса скрытый огромным медным гонгом. Подходит фигуристая красавица в бикини, заглядывает за гонг, говорит нежно:
   - Большой мальчик, - и треплет мужчину по щеке. Дэн, страдальчески сморщившись, напрягается прессом и... звук гонга.
  А название фильма 'Один дома' повеселило нас пятью годами ранее.
  
  Через двадцать минут я нажимал кнопку звонка у Светиной двери. Она открыла, уютно-домашняя в уже знакомом халатике, с мокрыми после душа волосами, молча впустила, приняла протянутую коробку конфет. Смотрела серьёзно, пока я разувался, снимал куртку, проходил в ванную и мыл руки. И только после этого подошла, погладила по щеке, поцеловала; вдохнув запах свежевымытой кожи, констатировала:
  - Чистенький...
  Целоваться мы начали здесь же, у дверей ванной комнаты. Потом - медленно, приставными шагами, не отрываясь - переместились в комнату Светланы. Что под халатиком присутствуют только маленькие трусики, я определил сразу, проведя рукой по изящно изогнутой спине, и, когда мы остановились, достигнув дивана, уселся на него. Светик осталась стоять между моими раздвинутыми коленями. Она ухватила меня за голову - и целовала самозабвенно, как в последний раз, а мои руки путешествовали под халатиком по её длинным гладким ногам, гладили попу под трусиками, поднимались по внутренней стороне бёдер, легонько - только волосы примять - касаясь промежности. В такие моменты Света застывала, вздыхала судорожно, переступала с ноги на ногу.
  
  Когда в очередной раз воздух в лёгких закончился, мы оторвались друг от друга - и я усадил Свету к себе на колени. К тому времени на халатике осталась одна нерасстёгнутая пуговица - средняя, своеобразная дань приличиям. Девушка не пыталась прикрыть грудь или запахнуть полы халата - хорошее предзнаменование. И более того, подёргав меня за рукав, попросила:
  - Сними, - и пока я стягивал полувер через голову, освободила от петли ту самую последнюю застёжку, и прижалась голой грудью к моей голой груди.
  
  Мы целовались - и не могли оторваться, Светик постепенно съехала с моих коленей на диван, и теперь полулежала в моих объятьях. Я гладил подружку по спине, по гибкому боку, по попе и ногам, а когда она раздвинула вдруг колени - моя ладонь, как центральная пластина пояса верности, накрыла её узенькие трусики в паху. Потом ладонь оказалась на том же месте, но уже под трусиками, и Света ахнула, не отрываясь от моих губ - и сжала колени, изловив ладошку, и двинула бёдрами пару раз ей навстречу, потёрлась - совершенно инстинктивно, как мне показалось, и снова развела колени. Ты вся мокрая, счастье моё.
  
  Мне снова было тесно, правый бок девушки давил на мою вздувшуюся ширинку, и я боялся оцарапать его пуговицей или змейкой, и только поэтому, разумеется, всё это расстегнул. А Света отстранилась на секунду, не прекращая поцелуя, и снова прижалась, чувствуя теперь рёбрами под грудью касания обнажённого члена. Оторвавшись от ласковых губ, я занялся левым соском, который непременно нужно было поцеловать, и лизнуть, и погладить - самыми кончиками пальцев. А кончик члена, тем временем, повстречался с соском Светиной правой груди - они познакомились, и пришлись по вкусу друг дружке. Во всяком случае, движения девушки изменились - она явственно притиралась соском к моей головке.
  
  Теперь уже моя просьба: 'сними', обращённая к Свете, была выполнена молниеносно - девушка приподняла попу, сдёрнула трусики до колен, поджала ноги - и окончательно избавилась от слегка подмокшего предмета. Я продвинул руку между девичьими ногами, так, что ладонь пришлась на поясницу, и стал, не отрываясь губами от груди, гладить - сперва спину, потом ягодицы, а мокрая и горячая промежность Светы соприкасалась с моим предплечьем, то вскользь, волосы по волосам, то плотно. Когда же вся ягодица была охвачена растопыренными пальцами, мизинец коснулся сфинктера, а та часть ладони, которой грубые спецназовцы ломают кирпичи и чужие трахеи, легла на вульву, и наши губы снова встретились (зубами мы при этом стукнулись крепко) - Света не выдержала пытки, и, застонав, ударила бёдрами навстречу моей руке. А я скользнул рукой на лобок и прошёлся тремя пальцами вдоль мокрой, тонко и призывно пахнущей щели: один -посередине, два - оглаживают скользкие малые губки, и мелкие кудряшки раздвигаются, и малюсенький клитор выдвигается навстречу.
  
  И настал любимый мною миг, ради которого, собственно, всё это и затевается - девушка кончила. И снова мои пальцы, мокрые от секреции, чувствовали, как пульсирует, бьётся, сжимается её нетронутое ещё влагалище, и снова я видел, как ходит ходуном плоский загорелый животик, и голова её легла расслабленно на сгиб моего локтя, открывая шею поцелуям.
  Девушка обмякла в моих руках, зажав бёдрами ладонь, и уже не полу-, а лежала боком на моих коленях, и член соприкасался с грудью не кончиком, а стволом. И руки заняты, и губы - далеко от неподвижного девичьего тела, не дотянуться, не поцеловать. Впрочем, уже не совсем неподвижного - Света глубоко вздохнула, развела бёдра, её правая рука, до сих пор обнимавшая меня, скользнула по спине - и стала поглаживать, а левая - переместилась на моё предплечье, сжала его и подвинула, заставляя переместить ладонь на бедро.
  
  Минуту или две мы оставались неподвижными, потом девушка открыла глаза, смущённо посмотрела на меня - и повернулась на бок, обнажённой грудью к члену и животу, обхватив меня обеими руками. Прижалась крепко - на секунду, отпустила и уселась рядом, поджав под себя ноги. Осмотрела себя - голая, грудь торчит гордо, распахнутый халатик висит на плечах, мокрая шёрстка на лобке прячется в уголке между сжатыми бёдрами и животиком. Осмотрела меня - голый по пояс, брюки расстёгнуты, член соревнуется в торчании с её грудью - и покраснела, как маков цвет. Привстала на коленях, обняла за шею, поцеловала и шепнула в ухо:
  - Теперь тебя...
  И упёрлась лбом в мой лоб, так, чтобы глаза встретились и носы соприкоснулись кончиками. Так, гипнотизируя и завораживая взглядом, заставила съехать чуть ниже, прилечь поперёк дивана, и снова:
  - Сними...
  Я приподнялся - и стянул брюки вместе с трусами ниже колен, где и оставил - не мешают. А Светины пальцы пробежались по груди, по животу, по головке и стволу, погладили яички - и снова вернулись выше. И всё это - глаза в глаза! Тёплая рука обхватила головку, стала мять её, и нежить, и поглаживать; потом ласковый кулачок сжался неплотно, и двинулся вверх-вниз.
  Я был готов уже давно; с моим стоном Света успела накрыть головку ладошкой и приняла первую струйку в неё и размазала по кончику, и снова кулачок прошёлся вдоль, и я продолжал выплёскиваться. Следующие струйки, вылетая уже не так мощно, как первая, падали мне на грудь и живот, а Света продолжала двигать рукой, то сжимая, то расслабляя пальцы, пока не почувствовала, что член обмяк, а его подрагивания прекратились.
  Мы снова поцеловались - до всхлипа, когда из поцелуя выныриваешь, как из-под воды. И Света спросила как-то виновато:
  - Я в душ?
  - Беги, Солнце.
  Как и в прошлую, памятную встречу втроём, из ванной Светланка отправилась на кухню, откуда и прокричала жизнерадостно:
  - Приходи скорей, чаем поить буду.
  
  Одетые и причёсанные, сидели мы друг напротив друга за кухонным столиком, угощались конфетами и чаем, и улыбались, и смущались, встречаясь взглядами.
  - Я бесстыжая? - поинтересовалась Света.
  - Да. Абсолютно. Иди ко мне.
  Непривычно покладистая, девушка обошла стол и уселась ко мне на колени, обняла, поёрзала, устраиваясь поудобнее, обнаружила твёрдую неровность:
  - Эй, опять?
  - Нет, это так, естественная реакция организма. Ты же близко.
  
  Довольно скоро мы практически перестали стесняться. Не в том смысле, что могли пукнуть в присутствии друг друга, или зайти и помочиться в унитаз, пока другой подмывается под душем - такое, слава богу, нам за прошедшие с той поры тридцать пять лет в головы не приходило. Как не приходило в голову Светлане демонстрировать мне в голом виде вне постели поперечный шпагат, например. В спальне, в пылу, в процессе, так сказать - всякие позы случаются, это - другое дело. Ну, и классика - не почёсывали мы гениталии и задницы в присутствии партнёра и много чего ещё не делали никогда.
  
  Нет, стесняться мы перестали естественных проявлений сексуальности - моей эрекции и Светиного намокания. Но это чуть позже, а пока:
  - Я всё правильно сделала?
  - Да, ты талант. Уникум. Самородок.
  - Гад. Говорить такое невинной девушке.
  - Невинность пройдёт, талант останется. Светик, ты такая уютная. Дай, я тебя поцелую!
  - Н-н-на! - тут разговор прерывается на пару минут, мы целуемся, и девочка млеет в кольце моих рук.
  - А вообще, ты предпочитаешь, чтобы тебя считали талантливой, или подозревали навык и годы тренировок? Ты-то как себя чувствуешь?
  - Хорошо. Такая пустота внутри - и лень. Это у тебя навык или талант?
  - Это - желание сделать приятно любимой девушке.
  - Любимой?
  - Не сомневайся.
  - Не торжественно.
  - Прости, исправлюсь.
  
  Слово своё я не сдержал, каюсь. И в дальнейшем никакой особой торжественности в проявлении чувств к любимой девушке не проявлял. И цветы дарил нерегулярно. И девственности мы лишились буднично, и предложение руки и сердца прозвучало не под аккомпанемент симфонического оркестра и без сопутствующего фейерверка. Ничего, живём.
  
  
  ОКТЯБРЬ 1978
  
  
  Через пару дней (всё это время я ходил довольный, как слон после купания, но, разумеется, старался распирающую меня радость излишне не демонстрировать) мы встретились глазами в школьном коридоре, и Света шепнула мне:
  - Приходи...
  
  Мне пришлось делать вид, что нести пакет с тремя тетрадками двумя руками впереди себя гораздо удобнее, чем одной рукой за специально прорезанную ручку (девочка рассмеялась вслед). Я метнулся после уроков домой, помылся и, прихватив букет поздних, оглушительно пахнущих астр, пришёл. Света встретила меня в халате, но не летнем, коротеньком, а зимнем, тяжёлом, махровом, до пят. После первых поцелуев и объятий, и моей попытки погладить по попе, девушка отодвинулась вдруг, покраснела - как мило это у неё получается! - провела пальчиком по моему животу, вздувшейся ширинке, и заявила:
  - Сегодня займёмся только тобой. У меня... проблемы...
  - Светик, я обойдусь. Мне без тебя и не интересно, и не обязательно. Посидим, поговорим, поцелуемся, а приставать не буду.
  - Точно не хочешь?
  - Хочу, но только с тобой вместе. Ты разойдёшься - и ничего не получишь, плохо будет.
  - Это да, бывало и так.
  
  Я сел на Светин диван, а она прилегла на него - не рядом, подальше, чтобы исключить соблазн - мы говорили о школьных делах, о взаимоотношениях в наших классах и во дворе, вспоминали моменты просмотренных вместе фильмов. Я машинально перебирал пальчики её ног, оказавшиеся под рукой, гладил ступни и розовые пяточки, и в какой-то момент обнаружил, что Света останавливается посередине фразы, учащённо дышит, и глаза прикрыты, и рука машинально животик поглаживает, а уж когда проговорила хрипло:
  - Не останавливайся, - стало понятно, что ступни не только для ходьбы предназначены, и если взять ступню вот так, и провести по ней ногтями - от пяточки до пальчиков - то этот посыл проходит по всей длине скрытых халатиком ног и находит отклик там, где они сходятся, и глубже тоже. Светик одной рукой смяла в пригоршню полы чуть ниже лобка, второй - продолжала ласкать живот и, забывшись, грудь.
  
  Я протянул руку и расстегнул две верхние пуговицы на её халатике, и провёл пальцами по нежной коже, а потом взял остановившуюся на секунду кисть её руки - и подтолкнул в распахнутый вырез, а сам вернулся к подимантии - гаданию по стопе. Оказалось, что если встать на колени рядом с диваном, куда как удобнее гладить, и трогать, и целовать маленькие пальчики, а если после легонько подуть на них - ответом будет стон любимой девушки. Получившая моё 'благословение' рука Светы резвилась на груди, вторая, уже не скрываясь, скользнула под полу халата и легла на лобок, на большее девушка не решилась. Но и имеющихся ласк хватило, а когда я лизнул серединку стопы и подул на неё...
  - А-а-а, - простонала девушка, и, зажав ладонь между бёдрами, повернулась на бок, уткнувшись лбом в спинку дивана и подтянув колени к груди. Потом вытянулась в струнку и почти легла на живот, вздрагивала она вся - от обцелованных мною пальчиков ног до приоткрытого для нового стона рта. Я положил руки на её щиколотки, прижался щекой к икрам - и молча ждал, пока закончатся содрогания.
  - Посидим, поговорим? Ну-ну, - Света перевернулась на спину, и улыбалась, прикрыв глаза сгибом локтя - я едва сдержался, так хотелось поцеловать приоткрывшуюся грудь. Девушка пошевелила ступнёй, нащупала мой живот, погладила ширинку, кивнула успокоенно - всё в порядке, всё на месте.
  - Я сейчас, - Светик встала, на секунду прижала мою голову к своей груди, звонко чмокнула в макушку - и убежала в ванную.
  Я уселся на диван, и стал ждать дальнейшего развития событий.
  
  Девушка вошла, но приближаться не стала, а присела в кресло, в какой-то старорежимной фотографической позе: колени вместе и вбок, руки аккуратно сложены на бёдрах. Улыбка... о-о-о, эта улыбка, в ней предвкушение и обещание! Такая невинная - и откровенная. Будет, всё у нас будет, не сегодня, но обязательно.
  - Разденься. Совсем.
  
  Таким командам я готов подчиняться, а если девочке хочется поиграть - всегда пожалуйста! Поднялся, стал ровно - ноги на ширине плеч, начинаем вольные упражнения. Медленно, по одной пуговице расстегнул кардиган, сбросил его назад, на кисти, и, закрутив на одной руке - отшвырнул на стул. Футболку снять элегантно трудно, но можно - приподнял один край, другой, потрогал пальцами оголившиеся соски (Света не выдержала, выпала из картинной серьёзности и прыснула в кулачок) - снял через голову и отбросил туда же. Брюки - пуговица, пуговица, змейка медленно (не хватало ещё прищемить чего-нибудь) - и быстро развести в стороны, взгляд девушки вильнул и вернулся, брюки вниз, до колен.
  А дальше с красивостями трудно, носки снять - это не чулки скатывать с длинных женских ножек. А если так: наклон до пола (хвала физкультуре!), носки с брюками вместе через приподнятые пятки, сначала одну ногу, потом - другую, качнуться назад - и снять. Получилось, за спину. Распрямился, Свете в глаза посмотрел, улыбка на месте, губы облизывает и прикусывает, бёдра сжаты, и руки в замок - на колени сдвинула, плечами грудь стиснув. За резинку трусов взялся, всё так же в глаза глядя - девочка глаза прикрыла утвердительно, а потом раскрыла широко, когда резинку через член перекинул - ох, ведёрко с песком вешать можно. Как с брюками: раз - и на стул.
  
  Вот он я. Не Аполлон - астенический тип телосложения, характеризующийся преобладанием продольных размеров тела над поперечными. Так и Светик такая же, высокая, худая, ещё в полную женскую форму не вошедшая, но всё, что нужно, присутствует, и годам к восемнадцати расцветёт. Сегодня нельзя, но в следующий раз я её о том же попрошу - и рассмотрю внимательно. А пока всё внимание мне адресовано. Девчонка развлекается. Стараюсь принять непринуждённую позу, но трудно это, когда стоИт.
  - Ложись.
  Лёг на диван, во всю длину, прикрываться не пытаюсь - смысл?
  
  Подошла - и опустилась на колени рядом с диваном, как я недавно, потянулись мы навстречу, поцеловались. Девочка занялась исследовательской работой. И то сказать, толком живого мужика с эрекцией и рассмотреть-то некогда, когда тебя саму ласкают. Сейчас тоже возбуждена заметно, но первый пыл сброшен, есть время, силы и возможность партнёра помучить.
  И гуляют её пальчики по вытянутому телу, по груди, пока безволосой, сосок мой поцеловала и куснула слегка, ладонью по животу скользнула, до самого основания члена, волосы примяла и погладила, и дальше по бедру, до колен и ниже, и ступни потрогала. И за бочок куснула ласково, на член неотрывно глядя. Ну, да, это интересней всего, отличительная черта, всё остальное, более-менее похожее, у самой имеется, и изучено досконально. Мошонку погладила, по стволу провела пальчиками нежно, потом - вокруг головки, рассмотрела внимательно анатомические подробности, приподняла двумя пальчиками - и отпустила. Вздрогнула - упругая игрушка. Потом вдруг кулачком охватила и вертикально поставила. Говорит:
  - Я раньше думала, что 'стоит' - это вот так. А потом прикинула направление... - хмыкнула и засмущалась, - внутри женщины. Левый кулачок поверх правого приладила, выступающую часть пальчиком замерила. Так, тут первая аксиома метрологии: любое измерение есть сравнение.
  
  Однажды, когда мне было двенадцать лет, я совершил мошенничество. Мне в руки попал журнал из ГДР, на обложке которого красовался голый по пояс прогрессивный певец Дин Рид, шерстистый, как лицо кавказской национальности. Брошенные поверх журнала тетрадки случайно создали интересный эффект из серии 'внезапно показалось' - я вырезал фрагмент волосатого плеча прогрессивного певца, а назавтра в школе обменял кусочек фото на фломастер, сообщив озабоченныму, как все мы, однокласснику, что это - фото женского полового органа. Похоже было, да ещё текст по-немецки на обороте - явный намёк на растленный Запад. Неплохая сделка для 1975 года.
  Эту историю я Свете рассказал, а она вспомнила, как примерно в ту же пору по всему школьному двору валялись чёрно-белые фотографии мужского органа, с разных негативов, в разных ракурсах - какой-то технически продвинутый эксгибиционист разбросал; как кто-то из одноклассниц притырил парочку, и как девчонки эти фото разглядывали в туалете - кто бы что не говорил об этапах взросления, в одиннадцатилетних школьницах интерес к означенному предмету присутствовал, невзирая на отсутствие секса в СССР.
  
  И снова пальчиком - по головке, нравится ей ощущение касания к бархатной обнажённой плоти. А уж мне как нравится... Яички пощекотала - и смотрит на реакцию, паршивка. И снова кончик пальчиками оглаживает - самые яркие ощущения. Призналась мне потом, что очень ей хотелось тогда поцеловать головку открытую, но не решилась, вдруг посчитаю её чрезмерно распутной.
  И опять чего-то мерить затеяла, пальцы растопырила, и по груди, от плеча к плечу прошлась.
  - Тридцать восемь попугаев?* - поинтересовался я.
  - И один седой скрипач,* - звонко и музыкально напела подружка. Потом вдруг шею обхватила, но душить не стала, поцеловала только.
  
  Я давно уже руку протянул, и пуговичку расстегнул, и грудь девичья в руке - небольшая, но упругая, и кожа нежнейшая. Не оцарапать бы сосок, грудь девичья в моих ладонях - предмет редкий, всё больше пила, топор, лопата; перекладина турника и струны гитарные - но это так, развлечение. Света не возражает, руке навстречу грудью поводит, а сама занята, вдоль вен ствола и по краешку головки, пальчик в рот сунула - и мокрым, по уздечке, и кулачок уже знакомый, неплотно сжатый, кожу на головку накатывает, а обратно она сама скатывается (девочка даже пискнула от восхищения) - раз, и другой, и третий.
  А терпение моё не безгранично... поймать первую струйку ладошкой подружка всё же успела. Иначе, боюсь, пришлось бы и стену вытирать, что за изголовьем дивана. Содрогания, и выплёскивания из твёрдого, красного, мокрого, со вздутыми венами органа пронаблюдала на расстоянии даже не вытянутой - согнутой руки. Всё повторилось. Света, как и в прошлый раз, убедившись в действенности своих усилий, сбежала в душ, на этот раз её не было довольно долго - проблемы. К тому же, лаская меня, возбудилась она достаточно, чтобы захотеть логического завершения, а это дело неспешное, хотя и привычное. Тут я был не в обиде, фрустрация - штука поганая, а я ей сейчас не помощник.
  
  А дальше - мы снова на кухне, умытые и одетые, пьём чай и разговариваем. Вот тут я попросил Светика меня не стесняться; если, когда я её ласкаю, требуется ей дополнительная стимуляция - так кто лучше её самой знает, что нужно делать? Покраснела - и кивнула, сказала, что машинально, руки сами тянутся огня трением добыть и добавить. Так на здоровье! А отсюда следовал и вывод, что ласкать себя Света может и сама, когда ей того хочется, как привыкла делать в последние годы - я прекрасно осведомлён о том, что это ей необходимо. И упоминание о её одиноких ласках меня не обидит, а лишь возбудит дополнительно.
  
  Света оказалась необыкновенно отзывчивой. Намокала мгновенно. Сперва она из-за этого смущалась, но быстро поняла, что никаких отрицательных эмоций это её свойство у меня не вызывает, и даже более того... Моя реакция на её запах, а позже и вкус, стала для девушки привычной, но всегда радостной.
  
  А ещё мы со Светой сразу сошлись во взглядах на гигиену. Опасения оскорбить обоняние подруги неприятным запахом нечистой кожи или одежды заставляли меня мыться, мыть руки, чистить зубы и менять бельё так часто, что девушка, в целом воспринимая это весьма одобрительно, предположила, что я - скрытый енот-полоскун.
  - ПолАскун? - переспросил я.
  Света ухмыльнулась, посмотрела на мою руку, лежащую на её бедре, и махнула рукой, как Ахеджакова в 'Служебном романе':
  - Так тоже можно.
  
  Сама она, впрочем, тоже была очень чистоплотным млекопитающим, а так как не могла даже предположить, какую ласку удумаю я в очередную нашу встречу, то чистой следовало быть всегда и везде.
  
  Мы оба понимали, что если наши встречи будут проходить по заранее известному сценарию: встретились, поцеловались, отправились в спальню, довели друг друга до оргазма - это быстро станет рутиной, чисто порнографической связью, да и темы для разговоров у нас всегда имелись.
  Иногда забывали, что Светиных родителей нет дома, что мы, вообще-то, разного пола, и должны влектись? влачиться? испытывать сексуальное влечение к собеседнику. Мы просто пили чай, о чём-то спорили, пересказывали кратко прочитанное - круги нашего чтения соприкасались только краешком - и смеялись, понимая, что на часах почти полночь, что время безнадёжно потеряно, и в утешение нам достанется лишь 'поцелуй, один, холодный, мирный'.* И уж в следующий раз своего не упускали.
  
  Потом случился мой день рождения. Отмечал я его дома, мероприятие вышло довольно унылым, пяток одноклассников-одноклассниц, конечно же - Света и парочка ребят со двора. Света подарила мне красивую рубашку - вот к чему были её измерения ширины плеч и охвата шеи! (Измерения ещё одной части тела остались пока не разъяснёнными. Впрочем, девушка быстро раскололась. Она, в моё отсутствие, перевела свои замеры в привычные сантиметры, и обратилась с обезличенным вопросом: 'это много или мало' к опытной подруге. Та заверила, что всё в норме - и вопрос был закрыт. Навсегда.)
  
  Поели, поплясали под магнитофон, выпили литр венгерского вермута Helvecia Gold - мне это не возбранялось. Сладкий и ароматный, дорогущий (аж три девяносто!) вермут был не понят широкой общественностью и в нашем магазине пылился месяцами. Погуляли после, провожая девушек и чтобы остыть. В те достопамятные времена снег в наших краях исправно выпадал в середине октября, но в этом году мокрая последняя треть сентября сменилась замечательной сухой и тёплой погодой. Бабье лето, золотая осень, та самая, которую любил Пушкин. А то вспомнишь:

  Унылая пора! Очей очарованье!
  Приятна мне твоя прощальная краса...*

  - а за окном промозглый мокрый колотун, ветер рвёт последние листья с деревьев и в физиономии прохожим швыряет. А те прут по лужам, не обращая на лужи внимания, всё равно башмаки промокли насквозь, с вывернутыми ветром зонтами и с любовью к осени в глазах.
  А вот сухой октябрь - то, что нужно. Моя первая учительница - в первом же классе - вывела нас на прогулку по осеннему парку, и соврала мимоходом, что если осенью тщательно шуршать палыми листьями, то зимой будет много снега. Внушаемые, как Павловские собачки, первоклассники поверили, шуршали от души - и нашуршали. Зима 69/70 в нашем городе - это нечто. За несколько дней выпало снега столько, что я ушагал на лыжах в соседний двор, не заметив забора. Одноклассники 'примету' помнили, подружку просветил я - и гуляли мы, шаманя ногами, пиная листья, заказывая у природы метели и позёмку.
  Последнюю, естественно, проводил Свету, но к долгим прощаниям в подъезде обстановка не располагала, промозгло на лестнице, топить ещё не начали, на улице - теплее. Так, постояли, обнявшись, смешивая дыханье.
  Светик поцеловала меня на прощанье и шепнула:
  - Завтра, после уроков, - так что домой я отправился, как всегда, в приподнятом настроении.
  
  По дороге домой меня перепугали (дважды) домашние животные. Сначала, бредя по абсолютно тёмному переулку, и глядя, в основном, под ноги, я поднял глаза - и встретился взглядом с обыкновенным котом, сидящим на заборе. Эта пушистая скотина со светящимися светоотражателями оказалась сантиметрах в двадцати от моего лица. Отпрыгнул я метра на два.
  - Кто такой 'джентльмен'?
  - Это - человек, который, наступив ночью на кошку, называет её кошкой.
  Джентльменом я себя не показал. Обматерённое животное, возмущённо мявкнув, скрылось во дворе, а я, переводя дыхание, отправился дальше.
  
  Но на этом фауна не успокоилась. За поворотом имелся фонарь, единственный на улице, и когда моя тень, по ходу движения, хорошенько удлинилась, внезапно ... Тут нужно объяснить, почему 'внезапно': идя по палым листьям, человек шум издаёт, изрядный шум. Так что, подойти незаметно из-за спины невозможно, нет таких ниндзей. И, когда внезапно и бесшумно рядом с моей тенью образовалась вторая... Сердце упало в пятку - и покатилось, гремя по брусчатке и шурша листьями. Я обернулся резко, а мимо, совершенно не обратив на меня внимания, пробежала по своим делам здоровенная сука. Так я ей вслед и сказал. Возможно, это кобель был, всё равно не отреагировал, спешил, наверное.
  Все, конечно, замечали собак, бегущих целеустремлённо и деловито. Видел одну - заходила в троллейбус на конечной, садилась чинно в уголке, проезжала три остановки, выпрыгивала - и спешила в переулок. Действительно, чего зря лапы бить. Подозреваю, что если бы потребовали оплатить проезд, добыла бы из-под ошейника денежку.
  Или в нашем доме - собака, живущая где-то на верхнем этаже, гуляет по двору одна. Нагулявшись, подходит к двери подъезда и терпеливо ждёт, пока кто-нибудь откроет. Заходит с человеком в лифт - и едет. Довёз её как-то до своего этажа, вышел, а она посмотрела укоризненно, вздохнула, тоже вышла, и двинула дальше по лестнице. Ну, извини, не знаю, с какого ты этажа. Да, и ничего, что я на 'ты'?
  
  Назавтра, едва дождавшись окончания занятий, рванул домой - быстро, как по тревоге, помыться, переодеться, смахнуть с подбородка пару волосин безопасной бритвой.
  - Подарок, - хихикнула Света.
  Она встретила меня, как всегда соблазнительная, но сегодня - по-особенному. На ней был тот же наряд, что и в августе, та же юбка, та же блузка, туфельки те же - хоть и в квартире, даже причёска похожа, хотя волосы отросли с тех пор. И теперь девочка веселилась, наблюдая узнавание и восхищение. И снова слушала комплименты, искренние, как и в прошлый раз. На них, впрочем, я не скупился никогда - лишний раз похвалить девушку, показать, что её красота, улыбка, ум не оставляют тебя равнодушным, и выразить это не только с помощью эрекции, но и вербально - нетрудно, а любимые ушки сладкие речи оценят. Хвалил я подружку всегда, но ведь заслуженно же...
  
  После непременного мытья рук и первых поцелуев мы прошли на кухню, пить чай с принесенными мною плюшками - и неожиданно зацепились за начатое Светой сочинение на вольную тему (открытая тетрадь-черновик лежала на столе). И, совместными усилиями, с шутками и прибаутками его закончили, заполнив начерно все двенадцать листов, нанизывая слова на ниточку иронии. Светик только успевала записывать.
  Я начинал фразу, она продолжала, выворачивая наизнанку первоначальный смысл, я корёжил начатые ею предложения. Это было так в духе наших прежних, ещё с Сергеем, посиделок, что после безудержного веселья мы слегка посмурнели. Я позвал девочку к себе на колени, и, обняв, стал целовать - ласково, нежно, без излишнего сексуального напора - жалея. Светик оттаяла, поцеловала, наконец, в ответ, поблагодарила за почти готовое - только начисто переписать и поправить слегка - сочинение.
  
  Замечу, что совместное творчество нам понравилось, и мы приловчились делать вместе домашние задания. Сочинения наши вообще вызвали фурор у отдельно взятой Людмилы Александровны - весёлой и одновременно строгой учительницы русского, она их зачитывала в наших классах и награждала пятёрками с плюсом. Над некоторыми она тихо хихикала, читая; оценку ставила, но вслух не декламировала - очень уж взгляд на произведение того или иного автора отличался от официально одобряемого. Вот Анну Каренину Света невзлюбила - и разнесла в пух и прах. И саму её, и мужа её, и Вронского, и автора.

  Не звали её на банкеты.
  В театре смеялись над ней.
  И Вронский шкодливый, заметивши это,
  к ней стал эскима холодней.*

  После первых совместных произведений Людмила ещё сомневалась, хотя единство стиля заметила. После следующих - призвала нас пред светлы очи, положила рядом две тетрадки и вопросительно подняла бровь.
  - Соавторы мы, - торжественно заявил я, - посмотрел на Свету, она - на меня, и мы неожиданно для себя густо покраснели.
  Вспомнили, как встретились в проходной, родительской комнате: Света шла в спальню, чистенькая, я - в ванную, ополоснуться. Поцеловались на ходу, и девушка сгрябчила со стола тетрадь, сказала, что под душем придумала что-то интересное. И в следующие полчаса мы валялись, слегка прикрыв чресла простынкой, и сочинительствовали. Две страницы насочиняли, а потом решили поцеловаться. В результате тетрадь сильно помялась и слегка испачкалась.
  - Ох, дети... - учительнице тридцати ещё нет, помнит, что такие переглядки и порозовения означают.
  А когда Света, намотав на палец край передника, брякнула:
  - Мы осторожненько... - покраснела и Людмила.
  - Да ну вас, идите уже, соавторы.
  После, видя нас вместе, улыбалась доброжелательно и мечтательно чуть-чуть: были у женщины свои воспоминания о школьной любви.
  
  Но это всё - позже, а сейчас - поцелуи наши стали продолжительнее, и настойчивее, рука моя по бедру вверх под юбкой двинулась... Тут Света отстранилась и потащила меня в спальню, на ходу туфельки сбросив, и ткнув по дороге пальцем в клавишу магнитофона - знобяще затикало вступление яростных The Rolling Stones. Императорским жестом усадила в кресло, а сама встала на то место, где я раздевался недавно. И разделась сама.
  
  Ким Бейсингер в фильме 'Девять с половиной недель' помните? Ей на момент съёмки - тридцать два, и всё при ней. В два раза младшая Света, не сформировавшаяся до конца девчонка, конкуренцию ей не составила бы. Но! На дворе - 1978 год, и никакого секса на двадцать два миллиона квадратных километров вокруг. И сравнивать мне, шестнадцатилетнему, не с чем. Потому был этот, первый виденный мною, стриптиз открытием и откровением.
  
  Медленно, без суеты. Обещала ведь.
  Постояла, глаза закрыв, положив руки на бёдра, покачиваясь в такт 'Paint It Black' - я ей кассету презентовал с подборкой хорошего мелодичного рока. И стала танцевать - самозабвенно, но экономно, руками-ногами не размахивая, просто живя в песне. Пуговичку за пуговичкой расстегнула, в глаза мне глядя - и блузка полетела на стул: у меня научилась. Потом - резко - спиной ко мне повернулась, змейку на юбке расстегнула - и пританцовывала, извивалась под музыку, широко ноги раздвинув, руками волосы на затылке приподнимая.
  Шея длинная, талия узкая, попа красивая! Закончилась песня - остановилась, вытянулась в струнку, от носочков ног до пальцев высоко поднятых рук, попой смешно потрясла - юбка и упала. Шаг назад сделала, из кольца юбки вышла - Битлы запели - развернулась, не прекращая танца, прошлась, остановилась передо мной, пальчиком погрозила, когда я руки к ней протянул - и продолжила.
  
  Под 'Girl' сладчайшую потанцевала в трусиках с замечательной подмоклостью и лифчике - со мной глаза в глаза, реакцией моей наслаждаясь. Потом вдруг села на мои колени, ко мне спиной, руками на свои, широко расставленные, опершись, вперёд наклонилась, попой твёрдое почувствовала - и волосами вперёд тряхнула, так, что застёжка прямо перед глазами у меня оказалась. Расстегнул, разумеется, и по спинке погладил. Мурлыкнула - дразнит, чертовка, прогнулась гибко, попой потёрлась и по рукам моим слегка щлёпнула, когда они со спины на грудь попробовали переместиться. Встала красиво, как перетекла, плечами шевельнула и лифчик сбросила. И под The Animals приблизилась, колени мои своими растолкала, руки на плечи мне положила и шепнула, целуя:
  - Дальше - сам.
  
  А дальше - одни лишь трусики, их снять - дело одной секунды, но так ведь нам не интересно, как говаривал товарищ Сухов 'лучше, конечно, помучиться', и себя, и девочку довести до расплава. И глажу я грудь и попу, целуемся, не переставая, пока не почувствовал, что пора, ещё чуть-чуть - и взорвётся подружка, да и я на пределе. Потянул трусики вниз, до самых щиколоток, а там Светик переступила с ноги на ногу - и отбросила их. От губ моих оторвалась, и говорит:
  - Подарок, - и глазами вниз показывает.
  А там - лобок гладко выбритый, как у маленькой девочки, и щёлка красивая, высоко расположенная, между сжатых бёдер виднеется. Вот её-то я и поцеловал, притянув девочку к себе, и обняв за попу. Света охнула от неожиданности, оттолкнуть меня попыталась, но я уже поцелуи повыше перенёс, животик незагорелый и загорелый, и пупок аккуратный, и грудки - снова незагорелые. Не это ли имеют в виду, когда говорят, что в жизни тёмные полосы чередуются со светлыми?
  
  Или вот ещё, примета: 'не садись на углу стола, не женишься'. Я догадался, откуда это пошло. Если сесть на углу, а после третьего стакана резко встать, то можно половые органы об угол стола стесать. А тогда - зачем жениться?
  
  На краю сознания 'The House Of The Rising Sun' - в тему, девочка моя солнцем обцелована, теперь я по его следам пройдусь. Света меня за шею обняла, нравится ей, как язык мой по соскам скользит. А когда зубами прихватил - легонько, в одно касание, и языком быстро-быстро пощекотал - застонала жалобно, с ноги на ногу переступила и на ширину плеч раздвинула, и пальчик мой, между губками мокрыми встретила тоже стоном, но радостным.
  Я девочку в сторону дивана подвинул, от неё губами и руками не отрываясь, на колени опустился, и подружку поперёк дивана уложил. Колени раздвинул - запаниковала, но шепнул тихо: 'не бойся' - позволила снова животик поцеловать. Пальцы её в край дивана вцепились - страшно девочке, хоть и приятно. Потом руки протянула, по груди моей вверх провела, 'сними' шепнула. Оторвался нехотя, сбросил свитер и футболку, голым к голому приятней прижаться. Голову на животик положил, запах возбуждённой девочки вдохнул, сердце стучит, грудки глажу, и животик снова целую всё ниже, к заветной щёлке подбираясь. И - добрался.
  
  Поцеловал самый краешек - вскинулась Светик снова, в волосы мне вцепилась, то ли оттолкнуть хотела, то ли прижать покрепче, но язык мой между губками ниже скользнул, лизнул, сколько достал - и девочка расслабилась вдруг, и колени сильнее развела. Видно, не было сил такой ласке противиться. Я тогда губки нежные пальцами раздвинул слегка, чтоб не напугать, и снова поцеловал, как в губы, и лизнул, и языком расслабленным, самым кончиком, вдоль губок прошёлся.
  В соседней комнате 'Smoke On The Water' гремит, 'приводит в состояние умственно-нравственного замешательства и дает зеленый свет наиболее диким страстям, разрушая барьеры нравственности' - именно так утверждала недавно газета 'Комсомольская правда'. Действительно, нравственность моя за плинтус закатилась, да и Светина от прослушивания Deep Purple пострадать может, надо бы выключить искушение диавольское, но заняты мы. Тут под языком клитор оказался, я его почувствовал, и Света вскриком находку подтвердила, и вдруг ещё мокрее стала - и кончила. Я губами прижался, все пульсации и судороги прочувствовал, и - о, чёрт! - тоже не сдержался.
  
  Когда зашевелилась девочка, по голове меня поглаживать стала, отодвинулся, шепнул подружке: 'я сейчас' - и пошёл в порядок себя приводить. Промокнул в трусах всё, что выплеснул, кончик вымыл, рот прополоскал и зубы почистил - кто знает, как подружка себя поведёт.
  Повела она себя правильно: встретила в дверях, в халатик завёрнутая, прижалась - и в губы впилась, поцелуй такой на сельской свадьбе ценится, под вопли 'горько!' и счёт до ста. Удивилась слегка, знакомой напряжённости не обнаружив, после руку опустила и проверила, отстранилась:
  - Ты... тоже?
  - Да вот, оплошал. Мальчишка я у тебя.
  - Бедненький. Что, так хотелось? Мучаю я тебя, - щекой к груди прижалась, плечи гладит ладошками.
  - Приятное мучение. Ты как?
  - Хорошо, но стыдно. Так разве можно? - в глаза заглянула, мордочка удивлённая.
  - Не знаю. Но мне понравилось. Беги, Солнышко, ополоснись.
  
  Вопрос о допустимости куннилинга мы решили быстро: о том, что женщина может поласкать мужчину губами, Света, разумеется, слышала. На уровне дворовых и пионерлагерных эротических историй. И свой порыв поцеловать нежный кончик хорошо помнила - побоялась тогда, но желание-то было. И допускала, что у меня тоже возникло подобное желание по отношению к ней, только я сдерживать его не стал. Да и понравилось ей, чего греха таить.
  
  В этот день ничего больше не было, я и так оконфузился. Спросил только, как ей удалось так красиво всё побрить. Честно говоря, и не рассмотрел там ничего толком, не до того было, но почувствовал - ни волоска. Ответ меня огорошил, чуть снова приставать не начал:
  - Оля помогла, - и покраснела, кыз бала.
  
  Кыз бала - буквально 'девочка-сорванец' или 'озорная' - я по радио услышал, пела какая-то группа восточная. Песня - так себе, а словосочетание запомнил. И применил однажды: сидели с приятелями на лавочке, в сквере возле Вечного огня, а мимо экскурсия узбечек маленьких семенила. Все в национальных одеждах, на вид - лет по тринадцать. Одна отстала: голову задрав, собор Успенский разглядывала, и чуть о длинные ноги мои не споткнулась. А я ей пальцем погрозил, улыбнулся и сказал укоризненно-ласково, с акцентом, как в кино:
  - Вай, кыз бала!
  Девчонка расцвела, своих догнала, защебетали, на меня оглядываясь, с глазками круглыми. Ещё бы: пацан, на пару лет старше, со славянской физиономией, за три с половиной тысячи километров от дома её кыз балой величает! Интрига, однако.
  
  Светик, конечно, из нежного возраста кыз балы уже выросла, но тоже шкодой озорной бывает. Вот и сейчас... Фантазия-то работает. И подружки, бритвенным станком вооружённые, под душем горячим распаренные, местами намыленные, представляются очень живо.
  - Девицы не заклюют? - не приняты сейчас и здесь такие радикальные интимные стрижки, чай, не мусульманская девочка. А при переодевании на урок физкультуры, или в душевой бассейна - это тоже физкультура, раз в месяц - заметят одноклассницы обязательно, и до чего злые языки могут договориться, неизвестно. Вплоть до аборта и лобковых вшей.
  - Наши? Нет. Есть парочка дур, но им придётся с Маркизы начать.
  - Она тоже..?
  - Ага. Я помогла, если ты хотел спросить.
  - Не хотел, но представил живенько. Пойду я отсюда, а то ещё что-нибудь узнаю, неделю спать не буду.
  - Иди, мальчишка мой, - целует на прощание, - ласковый.
  
  В следующую встречу получилось лучше. В том смысле, что сдержаться мне удалось. И Света была более податливой, животная ласка пришлась ей по душе. Медленное движение моих губ от ушка - по шее - вдоль ключиц - по руке до пальчиков - и обратно. И раздевание неспешное, с обцеловыванием открывающихся частей. И поглаживание груди, освобождённной от бюстгальтера, и трусики, последние в очереди. А Света, с закрытыми от удовольствия глазами, шарила руками, расстёгивая, и поддёргивая, и стягивая мои одёжки. В результате - голая девочка - и расхристанный юноша, которому недостаёт только хриплой команды:
  - Сними всё.
  
  И рассмотреть я смог куда больше, чем в прошлый раз. Я и раньше знал, что Света - девочка симпатичная, а теперь понял, насколько. Хоть и видел её не однажды в бикини, но форма груди, цвет сосков, аккуратное, и именно красивое, строение небольших губок - всё это открылось мне только сейчас, когда Света перестала прикрывать красоту руками, а стала вести себя со мной... как с подругой в бане? Открыто.
  И колени раздвинула, и прежде, чем целовать, я полюбовался, пару секунд, не более, чтобы не чувствовала девочка себя, как в кресле у врача. Бёдра глажу ей обеими руками, и внешнюю сторону, и внутреннюю, раздвигая. А грудь свою Светик сама тискает и трогает. И язык мой скользил по складочкам, касаясь едва-едва, и даже проник в самую дырочку в плеве - вскрикнула моя девочка - я отпрянул, но повторил снова - застонала, и ноги сжать попыталась, но передумала. И - вверх, туда, где сходятся губки бутончиком, твёрдым узелком - у девочки дух захватывает, она в волосы мои вцепилась и - долгожданный 'миг последних содроганий'.*
  
  Заботливая, любимая моя. Про меня не забывает, едва опомнилась - уронила на диван. Рядом присела-примостилась и в губы поцеловала, хоть и попытался увернуться:
  - Я же тебя целовал... там?
  - Так меня же, не чужую бабу. Ты вкусный... А свой вкус я и так знаю. Ты же просил не стесняться? Подвинься. Расскажу.
  Света улеглась рядом со мной, прижалась так, что член между нашими животами стиснуло, снова поцеловала, и зашептала прямо в ухо, жарко и хрипло, чувствуя, как от её слов подрагивает кончик, ей в пупок упёршийся.
  - Когда я одна, ночью или утром, в постели, думаю о тебе... И мои соски твердеют... Ага, действует?
  - Продолжай, ведьмочка, - она же не просто говорит, она двигается, трётся животиком, и грудь её в мою упирается, я попу её глажу, она - за мою ягодицу крепко держится. Мука сладкая, но разрядка моя близка, чуть-чуть ещё...
  - Пальчик там скользит не сразу, и пока сухо, нужно... его лизнуть... и погладить... лизнуть... и погладить... несколько раз. А потом... намокаю. А с тобой... сразу. Как сейчас. О-о-ох, - девочка бедро приподняла, а моя рука, ягодицу обогнув, забралась проверить, мокро ли там.
  Мокро, и девочка двигается вверх-вниз, и я выплёскиваюсь, а она это чувствует - и кончает тоже. Хороший рассказ, увлекательный и очень действенный. Надо записать на магнитофон и проигрывать перед сном. Во всех пионерских лагерях, казармах и бараках страны. Для снятия статического электричества.
  - И как нам теперь идти мыться? - Света пошарила по стулу, добыла полотенце, и обтёрла себя и меня.
  - Если бы это попало в тебя...
  - Фиг. Ну, не обижайся, Толечка. Я боюсь. Мне рано. Я очень хочу, и мне приятно, но - нет, пока - нет.
  - Да ладно тебе, я же не настаиваю. Я потерплю, любимая.
  
  Я давно уже обратил внимание на то, что моя девушка, при всём разнообразии даримых ею ласк - мы постоянно продвигались в этом вопросе - ни разу ещё не сказала 'люблю'. Сколько не называл её любимой, нет ответа. Надеюсь - пока.
  
  На следующий день, в школе, меня остановила в коридоре Светина подружка, и поинтересовалась, что я вчера делал с девочкой, которая сегодня 'сидит молча, лыбится, как юродивая, на вопросы отвечает, что попало, учителям - в том числе'.
  Грубить в смысле 'не твоё дело' я не стал, подружка всё-таки, беспокоится, с готовностью пообещал рассказать всё подробненько, только чуть в сторонку отойдём, чтобы, когда в лицах показывать буду, никого не задеть жестикуляцией, и картинки нарисовать - тетрадку дашь? - или вот тут, на подоконнике нарисую, рядом с надписью 'Лена - блядь', а при необходимости мы со Светиком готовы даже отснять фото на обратимую плёнку и показать слайды.
  
  На 'рассказать подробненько' Оля глаза широко открыла, на 'картинки нарисовать' прищурилась, когда про слайды услышала, хохотнула, поняла, видимо, вздорность собственного вопроса. По руке похлопала и говорит, в глаза глядя:
  - Ты мне её не обижай. Пополам перекушу, если что.
  - Не буду, Оля. Я её люблю.
  - Те, кто говорит 'люблю', самыми гадами и оказываются, - глаза, как лёд.
  Действительно, перекусит. Если что.
  
  А девочка моя на ласки подсела - натуральная зависимость вырисовывается. И улыбка у неё появилась новая, мечтательно-зазывная, она её против меня применяет в школьных коридорах. Пройдёт мимо, посмотрит, улыбнётся соответствующим образом - и в течение следующего урока информация из окружающего пространства плавно меня обтекает, или рассеивается на подлёте, превращаясь в бессмысленный 'белый шум'. Улыбка эта - сигнал мне: приходи.
  
  Прихожу. И вижу, как с каждым разом всё сильнее девочка раскрывается и приближается. И не стесняется уже попросить о чём-нибудь, называя вещи своими именами, и 'поцелуй меня там' уже звучало, и 'полижи', и 'обними сильно-сильно', и 'что тебе сделать?' - на последний вопрос я отвечаю: 'что хочешь', предоставляя Свете полный карт-бланш, пусть проявляет инициативу. Проявляет, но потихоньку. А я не тороплю, маленькие мы ещё, успеем, всё успеем.
  
  Я подружке напомнил, ласковости нашёптывая, что у мужчин и женщин органы любви разные, в смысле - глаза и уши. Прониклась, и разрешила - почти не стесняясь уже - себя рассмотреть в подробностях повсеместно. А я любимые ушки усладил рассказом, как у неё всё красиво и аккуратно устроено в труднодоступных для самостоятельного разглядывания местах.
  - Да, - говорит, - мне тоже нравится. С помощью зеркала можно всё, что угодно, рассмотреть. А с помощью двух зеркал и одной Оли... Х-м... Интересный эффект. Ты на что так реагируешь: на зеркало, два зеркала, или одну Олю?
  - По отдельности - ни на что. А вот в комплекте - ты, Оля и зеркала...
  - И что мне теперь с этим делать?
  - Что хочешь, Солнышко. Мне всё нравится.
  - А так?
  - А-а-а... Оставь хоть одно! За что?
  - Тебе меня одной недостаточно? Комплект подавай?
  
  'Систематически организуемые подвижные игры при правильном проведении оказывают положительное влияние на динамику физического развития и совершенствование двигательных способностей занимающихся подростков'. Тоже из газеты. А уж как хватательные способности развиваются...
  И с инициативой у Светика всё в порядке. Продолжаем совершенствоваться.
  
  
  НОЯБРЬ 1978
  
  
  Ноябрь как-то сразу не задался. Сначала простудилась Света. Я таскал ей яблоки и соки, заготовленные на зиму, поил чаем с малиной, но, как говорится 'если простуду лечить, она проходит за семь дней, а если не лечить - то за неделю'. Дважды мы с Олей сталкивались у постели болящей, но особых разговоров между собой не вели, дабы ревностью (а вдруг?) не усугублять и так сопливое состояние подружки.
  В середине недели, чтобы не застрять в чужом городе на праздники, приехали из очередной командировки Светины родители и подключились к лечению. Я уже достаточно примелькался около Светы, так что вопросов о моём статусе не возникало. Девушка выздоровела - свалился я. Ещё неделя - долой.
  
  А в середине месяца мы со Светой смогли, наконец-то, оказаться наедине. И более чем двухнедельное воздержание - за себя, во всяком случае, ручаюсь - пошло нашим чувствам на пользу.
  Девушка решила, что нежничать нужно с комфортом. И пригласила меня - о, прогресс! - в постель, напомнив, на всякий случай, что расставаться с девственностью пока не намерена. Мы будто вернулись чуть назад, к периоду объятий и поцелуев, с тем отличием, что объятья и поцелуи теперь сопровождались неспешным раздеванием с последующим укладыванием. Как приятно, оказывается, прикоснуться к голенькой подружке на прохладной простыне. Как красивы её волосы, разметавшиеся по подушке, и грудки, почти не деформирующиеся под действием земного тяготения. И можно прижиматься к девушке так тесно, что дыхание захватывает, и теснее можно, только войдя в неё. Нельзя. Пока.

Сладкое яблочко ярко алеет на ветке высокой -
очень высоко на ветке; забыли сорвать его люди.
Нет, не забыли сорвать, а достать его не сумели.*

  Диапазон допустимых ласк постоянно расширялся, руки мои уже давно исследовали каждый квадратный (ни черта, не квадратный, нету на девичьем теле прямых углов, всё такое плавное, что дух захватывает) сантиметр Светиной кожи, гладкой и бархатистой на ощупь. Не осталось запретных мест и для губ с языком. Ну, целовать дырочку в попе мне в голову не приходило, а всё остальное - с превеликим удовольствием. Девушка чувствовала, что именно 'с удовольствием' - и эрекция моя железобетонная об этом свидетельствовала.
  Ещё разок я увлёкся собственными ощущениями, как будто подключившись напрямую к Светиной нервной системе, и её оргазм плавно перетёк в мой: я забрызгал простыню между раздвинутыми и приподнятыми коленями. А девочка порадовала меня в очередной раз: собирая испачканную нами простыню, сказала, что возбуждается от нашего общего запаха - значит, мы друг другу подходим, на уровне феромонном нет отторжения.
  Больше таких досадных для меня финалов (на этой стадии отношений) не было, у Светы оставалась возможность проявить свой уже упомянутый талант к мануальной терапии. Я не подгонял девушку, не требовал и не просил ничего сверх того, что она сама предлагала. А девушка долго боролась с желанием поцеловать меня в ответ. Так уж повелось в державе нашей, что некоторые вещи считаются табуированными и стыдными, и в языке закрепились устойчивые, негативно окрашенные, сочетания слов.
  
  Но здравый смысл, в конце концов, победил. Сначала Света в разгар ласк стала обцеловывать меня так же, как я её, не добираясь, естественно, до моих волосатых голеней, мозолистых ступней и тощих ягодиц, которые её ничуть не привлекали. Но - шею, плечи, грудь, живот - губы девичьи потрогали, где - мимоходом, где - взасос, так, что пришлось гольф надевать. Подружка божилась, что не специально, но мне верилось слабо - шкодина явно хотела посмотреть, как такой синяк выглядит, а я и в этом был с ней очень осторожен.
  Потом - как будто случайно в процессе обцеловывания под губы подвернулся кончик - и девочка тут же скользнула вверх, к моим губам, проверяя реакцию. Реакция оказалась самой положительной, и в следующий заход головка была охвачена губами - и язык огладил её вокруг. И снова девушка получила поцелуй в губы, подтверждающий допустимость ласки. На большее в тот раз Света не решилась, продолжила и завершила начатое рукой. Только поинтересовалась:
  - Приятно так?
  - Конечно.
  
  В следующий раз, поцеловав меня в мокрые от её секреции губы, Света легла щекой на мой живот и стала коротко и ласково прихватывать кончик губами, дразнить языком - и отпускать, поглаживая одновременно яички. А потом - вдруг - взяла в рот всю головку и часть ствола, и двинула головой, раз, и другой - от этого влажного охвата я кончил тут же, успев только отстранить девушку и притянуть её к своим губам. Светик на поцелуй ответила, погладила отстрелявшийся член, остановила руку на яичках, и поинтересовалась:
  - Ты чего?
  - Что, милая?
  - Зачем убрал? - глаза у неё были скошены, как у пьяной, губы, мокрые от поцелуев, улыбались, - я хотела...
  - Побоялся обидеть...
  - Дурачок. Смотри, - она макнула палец в лужицу спермы на моём животе, поднесла палец к носу, понюхала и лизнула, - мне не противно совсем.
  Тут девушка вдруг покраснела, упёрлась лбом в мою скулу, прошептала:
  - Ох, что я творю, - и мы снова стали целоваться, а после долго лежали, обессиленные, прежде, чем пойти в ванную.
  
  Так, шаг за шагом, Светик постепенно дошла до идеи полноценного минета - и однажды всё-таки довела меня так до оргазма. Приятно было, чего тут говорить. Не всё и не сразу получилось у неё как нужно, девочка не отдавалась ещё полностью процессу, открывала глаза и смотрела вверх, отслеживая реакцию, и выглядела при этом забавно; и зубы чувствительно цепляли нежную кожицу, и к количеству выплеснувшейся спермы она была не готова, но отвращения не выказала, просто приоткрыла рот, позволив лишнему вытечь, и только после этого рефлекторно сглотнула и вытерла мокрые губы о мой живот.
  Наверняка, и мои оральные ласки были не во всём совершенными - иногда Света поправляла меня, шептала что-нибудь вроде 'повыше', или 'помедленнее', или 'нежнее'. Мы научимся. Мы оба очень стараемся.
  Я поцеловал пахнущие спермой губы - девочка вернула мне мою фразу:
  - Я же тебя целовала... там?
  - Так меня же, не какого-то чужого мужика...
  
  Позже, когда мы, как обычно, заканчивали вечер чаепитием и прикидывали, когда встретимся в следующий раз - встречи в школе, на бегу, или во дворе, в болтливой компании - не в счёт, Света вдруг остановилась, посмотрела сквозь меня стеклянным взглядом, размеренно выговорила:
  - Мне. Пятнадцать. Лет. Я. Сосала. Член, - и рухнула лбом на стол, рядом с чашкой, раскинув руки крестом, уцепившись за края стола и перепугав меня до полусмерти.
  Когда я готов был уже вскакивать и начинать реанимационные мероприятия, шаловливые ручонки воплощённой скорби втянулись под голову, голова воздвиглась на пьедестал из двух, поставленных друг на друга кулачков, и ехидина, улыбаясь, заявила:
  - Я не верила, что тебе приятно меня там лизать. Теперь - верю.
  Девушка была мною схвачена, на ноги поднята, развёрнута и шлёпнута - трижды, с каждым разом всё нежнее - за испуг. Затем покрасневшие места были поцелованы, пострадавшая попа помещена 'на ручки', и ещё час мы провели, милуясь.
  Таким образом, в сексе у нас осталось только одно невозможное (пока) действо, но именно его избегать стало очень просто, ведь разрядку - да ещё какую! - мы оба получали.
  
  А занятия в школе катились своим чередом, всё как прежде, только теперь я довольно равнодушно озирал пышные и не очень формы одноклассниц, находясь как бы в полусне, или бреду, происходящее внутри класса меня мало занимало. Только, разве что, совершенно вопиющие и идиотские события, вроде швыряния огрызком яблока в глаз учителю физики. Тут отличился один из не самых отпетых, будущий подполковник-тыловик и педераст по совместительству. Вот они, наклонности, когда проявились!
  Кто додумался золотого медалиста, краснодипломного выпускника физмата университета вместо заслуженной аспирантуры отправить в очень среднюю школу - учить детей физике? Понятное дело - дать еврею диссертацию написать и защитить - немыслимо совершенно. Всё равно ведь уедет. И уехал, в конце концов. Через семь лет. И куёт теперь "Железный купол" в Тель-Авиве, прикрывая город от палестинских ракет.

Об утечке умов с эмиграцией
мы в России нисколько не тужим,
потому что весь ум ихней нации
никому здесь и на хер не нужен.*

  А тогда - совершенно загадочный урок непослушания, переросший во всеобщую перестрелку лёгкими и не очень предметами, как будто стадо обезьян забрело в кабинет физики. Может быть, и не повод для гордости, но - не участвовал. Забаррикадировались с соседом по парте сумками, чтобы не прилетело, но сами ничего не бросали.
  Михаил Давидович увещевать пытался, уговаривал, пока яблоко в глаз не попало, только после этого пошёл к директору. Разбор полётов был страшен, но что, в конечном итоге, можно сделать с советским школьником? Исключить? Ага, щ-щас. Мать метателя поплакала, сам повинился, двойка в четверти по поведению - как награда герою. А неплохой человек уволился. Его ещё и местная шпана пугала...
  Что характерно, новый учитель, пришедший вместо Михаила Давидовича, тоже еврей, только постарше чуть, немедленно и безоговорочно стал пользоваться у нас немалым авторитетом, вплоть до того, что к нему шли за консультацией со всякими членовредительскими штуками: кастетами, ножами, нунчаками, как раньше - к сидельцу-историку, вышедшему теперь на пенсию по болезни. И материал он подавал интересно, и опыты показывал понятные, и про звёзды рассказывал на уроках астрономии доходчиво.
  
  Не раз - и в школе, и потом, в своей педагогической деятельности - сталкивался с совершенно непонятным феноменом: школьники и студенты садятся на шею (и ножки свешивают) к здоровенным слабохарактерным мужикам, но подчиняются безоговорочно (как бандерлоги питону Каа) хрупкой женщине. У нас на уроке молодая хамоватая училка - уж не припомню, какой предмет она пыталась вести - натуральным образом подралась с ученицей. Хорошо так, по-бабьи, с вырыванием волос и оттаптыванием ступней каблуками. Разнимать никто и не подумал. Попадать под горячую руку...
  Девушки, предваряя Филиппа Бедросовича, и перефразируя Д'Артаньяна, 'не сошлись в вопросах одежды'. Училке - язык не поворачивается величать её педагогом - не понравилась розовая (!) кофточка ученицы и выпадающие из неё сиськи. Так и сказала. Алла - девушка крупная и красивая, только кость широкая, ответила в том смысле, что свои вырастить нужно, прежде, чем чужие критиковать... И понеслось. Тут даже без разбирательств обошлось, уволилась педагогиня от греха, не дожидаясь смертоубийства.
  
  А точно такой же по комплекции женщине - килограмм пятьдесят живого веса в невысоком, красивом, и хрупком теле - достаточно было повести ясными очами по аудитории, чтобы языки втянулись в глубины буквально проктологические, рты захлопнулись, уши растопырились, как у минилисицы фенек: '...хорошо ли вам слышно?'
  
  Когда я из армии вернулся, и работу искал, забрёл - наудачу - в техникум, где практику проходил. А там как раз человек увольнялся - не выдержал общения с молодёжью. Директор сказал 'берём!', и отправил с уходящим коллегой пообщаться, возможно, с тайной надеждой, что сбегу. Я - весь такой двадцатичетырёхлетний, дипломированный инженер-преподаватель в армейских ботинках (а где другие взять после службы в СА в 1987 году? перестройка, мать её, и отца её, в магазинах - шаром покати). Прихожу к аудитории, и вижу разброд и шатание. Пацанва под лестницей курит, по аудитории и по коридору гуляет, преподавателя три студента с тетрадками окружили. Спрашиваю у курцов: 'Сейчас перерыв?' Нет, отвечают, это практическая работа, у него всегда так. Ага... Коллеге - полтиник, старше ровно в два раза, однако же, неуправляемые, по его мнению, группы я у него принял, эту в том числе, общим числом - восемь, и построил, и до выпуска довёл - совершенно без напряга и конфликтов, без крика и ругани. Тут - пошутить, там - побасенку рассказать, обругать изощрённо, чтобы только после пары дошло издевательство. А когда придёт права качать, объяснить, в чём он не прав, по моему мнению, и выслушать контраргументы...
  Иногда, хоть и редко, среди неплохих, в общем-то, студентов, попадались сволочи откровенные, патентованные, сформировавшиеся уже к шестнадцати-семнадцати годам твари. Чего стоит один из них, который повадился, будучи четверокурсником, насиловать (ну, или склонять к сексу угрозами, что, по моему мнению - одно и то же) пацанов-первокурсников в общежитии. Руководство предпочло дело через милицию не заводить, ограничилось исключением, формально - за неуспеваемость. Села мразь чуть позже, дома, в Белгороде. Другой, попроще, отбирал у мелких деньги и всячески гнобил - в исключении и этого придурка я принимал самое деятельное участие. Он потом в гости зашёл, и в замок кабинета спичек напихал. Чувствуете уровень интеллекта?
  Куда ближе мне были беззлобные раздолбаи, которые могли и учиться не ахти, и вести себя кое-как, но при этом оставались адекватными и вполне приличными ребятами. И, встречаясь со мной через двадцать лет, взрослые, женатые мужики, отцы семейств, со смехом вспоминали свои мелкие пакости и мои ответные санкции. Один из них, шкодливый троечник, мой за уши вытянутый дипломник, пришёл в колледж через год после выпуска - с бутылкой коньяка и цветами. Цветы - для классного руководителя, той самой хрупкой и непреклонной Ирины Владимировны, перед которой бандерлоги (в полтора раза крупнее) маленькими становились. Коньяк мы втроём употребили, под конфеты из моих закромов. И поведал выпускник, смеясь, что его мастером цеха назначили. Оказалось, что раздолбаем он только нам казался, а по факту - знаний, умений и навыков, нами в него вбитых, вполне для должности хватало.
  
  А пока, в школе, мне гораздо интереснее было общаться не с одноклассниками, а со Светой, и не только по причине влюблённости. Мы стали вместе готовить домашние задания, и оказалось, что две головы - это действительно лучше.
  Удачно начатое совместное написание сочинений мы не забыли, для Светы прочитать что-то из программы десятого класса было только в радость, всё равно придётся когда-нибудь, мне не трудно было перечесть прочитанное ранее - по диагонали хотя бы, и с удивлением обнаружить множество новых смыслов и несуразностей в поведении знакомых, казалось бы, героев. С точными предметами проблем тоже не было, наоборот, Светик в очередной раз порадовала меня умом и сообразительностью. Задачки из учебника математики для девятого класса были ей, что называется, 'на один зуб', из моего учебника - на два. Если дело касалось уравнений - упрощений - преобразований. Там, где нужно было считать, мы были на равных.
  Напомню, это 1978 год, арифмометры уже вымерли, вслед за счётами - учили нас с ними обращаться, но без фанатизма; логарифмические линейки тоже остались в середине семидесятых, как и виртуозы работы с ними, калькуляторов нормальных, карманных, ещё нет. Есть - настольные. В учреждениях. Так что, проще и быстрее - в столбик, да с помощью таблиц Брадиса.
  
  Нередко, пользуясь Светиной свободой и независимостью, у неё ночевала Оля. Тогда утром в воскресенье я обнаруживал за учёбой двух по-домашнему уютных подружек; было приятно наблюдать за их сосредоточенной деятельностью. Ольга, повторюсь, уверенно шла к золотой медали, так получалось автоматически, без натяжек. Нам со Светой было плевать, но хороший средний балл позволял поступать в ВУЗ, сдавая всего два экзамена из четырёх.
  Некий затык у девчонок наметился с физикой и химией, но тут уж я расстарался - воображение помогло, как-то представлялись мне живенько всяческие процессы, и объяснить сумел понятно, да так, что и сам разобрался. И научил подружек работать с размерностями: сокращаешь секунды, граммы и метры, получаешь в результате нечто - и проверяешь. Если скорость измеряется в ньютонах - где-то ошибка.
  
  При Ольге я старался вести себя примерно, чувствуя её пристальное и слегка ревнивое внимание. Пусть немного, но подружки отдалялись, немалая часть Светиного свободного времени была посвящена мне, и Оля беспокоилась за неё, знала уже, что не все мужики - принцы, есть и кони. Иногда я едва успевал уклоняться от ударов ядовитого раздвоенного (так мне казалось) языка, но огрызаться старался беззлобно: Оля мне всё больше нравилась, не как девушка (хотя... как девушка - тоже), а как хорошая Светина подруга, дружить с которой хотелось бы и мне. Симпатия, похоже, становилась взаимной.
  
  - Олька тобой заинтересовалась, - Света задумчиво наматывала на палец длинный локон.
  - Господи, помилуй меня! Я на такое не нагрешил ...
  - Ты чего? Она хорошая.
  - Светик, я её боюсь. И мне не стыдно. Если бы мне было хотя бы двадцать, и штук пять баб за плечами - был бы спокоен. Я не знаю, чего от неё ждать, не дай бог к ней на язык попасть. И чего хотела?
  - Сказала, что перехватила пару твоих взглядов в мою сторону - у неё... ноги свело, и поясница заболела.
  - Она точно про ноги говорила?
  - Вы проницательны, поручик.
  - Симптомчики...
  - Говорит: 'Светка, бойся, он тебя разложит прямо в классе, на столе у Людмилы Ивановны'.
  - Про стол не думал, но направление мыслей она протелепатила.
  - Так мне бояться?
  - Ой, Светик, у меня было столько возможностей... Я терплю. Ты правильно сообразила, что если дашь, мы с тобой залетим в момент. Анекдот есть, похабный, но я адаптирую, если хочешь.
  - Давай, чего там.
  
  Спрашивают мужика, чего он больше всего любит.
  - Курить, - говорит, - вот так бы день курил, ночь курил, сигарету из губ не выпуская.
  - А ещё?
  - А ещё... женщин любить. Вот так бы день любил, ночь любил, весь бы ТУДА залез, чтоб сильней любить, только губы снаружи оставил бы.
  - Зачем???
  - Чтоб курить...
  
  - Смешно. А ты ещё и не куришь...
  - Вот-вот.
  - Толя, что с нами будет?
  
  Этим же вопросом задались и Светины родители.
  То, что мы с их дочерью не просто друзья, они поняли давно. Но - затруднялись с оценкой, так сказать, глубины наших отношений. При них, разумеется, никаких нежностей и вольностей я по отношению к Свете не допускал, максимум - за руку подержать, это как-то машинально происходило. Сидим, разговариваем, глядь, а ладошка Светина - в моей, оказывается. Вползла? Ну не отбрасывать же её, как змею, в самом деле. И справки родители навели, убедились, что 'не был, не состоял, не привлекался', и оценили, что дочка прилежнее учиться стала - так получилось, что совместное выполнение домашних заданий - то с Ольгой, то со мной - впрок пошло.
  Принципиальных возражений против моего присутствия рядом с дочерью у родителей не нашлось, имелась лишь некая опаска: самец, как никак. Однако, ни к алкоголю, ни к сигаретам Свету я не склонял, о самом существовании наркотиков мы тогда не слышали, маме дочь на ушко нашептала, что девственность блюдёт, и что чрезмерной настойчивости я не проявляю. Родители временно успокоились. И уже не удивлялись моему присутствию на их кухне, у плиты, где мы со Светой готовили ужин на всех. Я, как правило, на еду особо не налегал, ограничивался чаем, отговариваясь тем, что дома мать всё равно будет кормить, а отказаться - значит обидеть.
  И, конечно, старался участвовать в обеспечении питания, так сказать, материально. Света, совершенно не ботаник, как она сразу заявила, в отсутствие моих родственников, заглянув ко мне в гости, только дивилась тому, что росло на сравнительно небольшом участке. Отсюда и ладони мои мозолистые, скрюченные временами по форме лопаты. Своё трудовое участие в освоении целины я не преуменьшал, и без зазрения совести таскал из погреба соленья и варенья в дом подружки. Совместные кухонные работы сближали нас с девушкой дополнительно - не всё же нам тискаться и целоваться, а это - как репетиция совместной будущей жизни. Ну, я, по крайней мере, на это надеялся.
  
  Накал страсти нашей всё рос, хотя достигнутый в постели уровень ласк вполне устраивал обе стороны. Ольга, наблюдающая с интересом за романом лучшей и единственной подруги, поинтересовалась даже:
  - Светик, а ты точно Толе не даёшь? Может, дала - и забыла? Память девичья и всё такое... - покрутила неопределённо кистью.
  Света картинно задумалась и выдала знаменитое:
  - Да, нет, вроде... А ты чего спрашиваешь?
  - А у вас морды довольные, смотрите друг на дружку, как будто облизать готовы.
  Светик смолчала, лишь плечами пожала, да руками развела: знать не знаю, о чём ты; мне же о проницательности подруги насчёт 'облизать' шепнула. Ну - и получила в очередной раз означенное.
  
  Нам приходилось помнить о постепенности и не превращать не такие уж редкие встречи в простой перепихон. Как бы не хотелось мне с порога наброситься на девушку, как бы не светилось в её глазах примерно такое же желание, приличья мы соблюдали.
  
  - А не испить ли нам кофею, графиня? - спросил граф.
  - Отнюдь, - ответила графиня.
  - Брезгует, сука, - решил граф, и стал часто овладевать ею, грохоча подтяжками по полу.
  Этот диалог разлагающихся представителей высшего света гулял тогда в качестве анекдота о правилах написания романа в духе социалистического реализма.
  - Чего не хватает?
  - Протестующего пролетариата, интарнационализма и взгляда в завтрашний день.
  Легко:
  - А за окном кузнецы не в такт графу ковали железо. И думал негр-кузнец Петренко: 'а не оставить ли чуть-чуть поковать на завтра?'
  
  Так вот, 'а не испить ли нам кофею?' прочно вошло в наш со Светланкой интимный словарик, наряду с идиомами 'на ручки!', 'одна дома', а позже - 'смотрели кино про собаку'. Анекдот мы оба слышали, и когда Света встретила меня на пороге вопросом про кофей, томно обмахиваясь платком, я изволил заржать и повёл её именно на кухню, вопреки желанию часто и многократно овладеть.
  Вообще, чересчур серьёзно мы к своим сексуальным забавам старались не относиться, предпочитая смешным замечанием или поступком сбить настрой и валяться в постели, смеясь, чем натужно и кропотливо трудиться над доведением партнёра до непременного оргазма. Как раз последний от нас никуда не девался, благо, что фантазия у обоих была в порядке, и нашёптанное на ушко часто отдавалось в яичниках и яичках сильнее, чем прямолинейные фрикции.
  'Кино про собаку' - это из того времени, когда в постели можно (и нужно) было уже всё. Совершенно не собираясь заниматься сексом - родители Светины были в городе, отлучились ненадолго - мы уселись чинно перед телевизором на диван в 'большой' комнате, и стали смотреть фильм, что-то жалостливое, про дружбу собаки и ребёнка - не помню названия. Девушка ко мне прислонилась, смотрим, комментируем, я её волосы перебираю машинально, ушко глажу...
  Оказались, в результате, мы всё-таки на Светином диванчике, частично (снизу) раздетые, получили какой-то немыслимо феерический оргазм - орали, во всяком случае, оба - и едва успели одеться и проветрить слегка спальню, прежде, чем пришли родители. А на вопрос, 'чем занимались?', ответили, ничтоже сумняшеся: 'смотрели кино про собаку'.
  
  Ещё был диалог:
  - Дай, я тебя поцелую! - восторженно раскрывая объятья.
  - Н-н-на! - с готовностью в объятья падая.
  Это - из кукольного спектакля 'Прекрасная Галатея'. Нас тогда по ошибке сводили в культпоход. На афише - большими буквами: ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ. ДЕТЯМ ДО 16 ЛЕТ НЕ РЕКОМЕНДУЕТСЯ. А мы - восьми- и девятиклассники - уже деньги на билеты сдали, и купили их. Шеи помыли, оделись красиво и у дверей театра стоим. Не пустить - значит разбить сотню детских сердец - и играть спектакль в полупустом зале. Пустили. Вели мы в тот раз себя вполне пристойно, спектакль для советких времён был достаточно раскованным, но без похабели и пошлости, в духе 'Божественной комедии' и 'Необыкновенного концерта'.
  И - оттуда же:
  - Какие глазки! - говорит некий меценат Мидас, уставившись в упор на задницу уже ожившей, но пока притворяющейся каменной, Галатеи.
  
  Тогда, в девятом классе, у нас появилась странная традиция употреблять спиртное, направляясь в театр или другое культурное учреждение. Нет, я понимаю, что на балете трезвому девятикласснику скучно, а под стаканом грузно прыгающий в клубах поднимающейся пыли кордебалет вызывает радостный детский смех, но надо хотя бы через раз... Восьмые классы не отставали. Чаще всего, пьянка проходила незаметно, но случались и казусы.
  Так, в цирке перебравшая Светина одноклассница Фрида (кличка, конечно) захотела в туалет. Спустившись по лесенке, прошла, пошатываясь, вдоль барьера, к занавесу. Перелезла, оттопырив попу и явив публике трусы в горошек, через барьер (конферансье и клоуны, будучи профессионалами, не отреагировали, но внимание публики с них переключилось полностью), сделала пяток шагов по арене, обернувшись, оглядела зал, громко икнув и красивым жестом отбросив занавес, шагнула за кулисы. Яростный лай приготовившихся к выходу на арену собачек заставил классного руководителя зажмуриться от ужаса. Он до последнего момента не мог понять, куда её чёрт несёт. Что интересно, Фриду и не дразнили почти, да и наказания особого не последовало.
  - Как скучно мы живём! - горевала Света, пересказывая мне этот эпизод.
  А я, в ответ, процитировал ей 'Самоубийцу' Эрдмана, про диссонансы. На мой взгляд, мы были достаточно дурными и без спиртного, и в этом прогрессирующем любовном безумии находили немалую приятность.
  
  Иногда Светик рассказывала мне, чего бы ей хотелось - и мы следовали намеченному сценарию, но не точь в точь, а с вариациями и импровизациями, иногда я, вспомнив какую-нибудь прочитанную, услышанную, придуманную фигню - да не просто так, а по длинной цепочке ассоциаций - просил подружку о чём нибудь в рамках дозволенного на текущий момент, и чмоканье, стоны и урчание сопровождались скрипами несчастного Светиного дивана. Пару раз мне пришлось заниматься мелким ремонтом - подтягивать раскрутившиеся гайки; во второй раз я заложил гроверы, решив вопрос радикально. И это мы ещё девственники!

Как часто резвые забавы меж детьми
лесных зверёнышей напоминали игры!
Вот, повалив её, он ей кусает икры,
она тузит его и, раскрасневшись вся,
спасается, а он уходит, унося
во рту чудесный вкус её атласной кожи.*

  Временами мы боролись в постели, иногда - кусались, слегка, не насмерть; щекотка и пошлёпывания - нежные, не до боли, тоже нашли своё место в арсенале 'ненормальной парочки' - так с лёгкой и доброй завистью назвала нас однажды Оля-Маркиза, забредшая к подружке за книжкой. В тот раз мы увлеклись играми и были прерваны на всём скаку, но не расстроились. Смеющаяся Света втащила Олю в квартиру и заняла разговором. А я в этот момент пытался уложить торчащее и заправить в брюки.
  Оля оценила наш вид совершенно правильно, повинилась и попыталась улизнуть, чтобы не мешать, но была препровожена на кухню. Книжку нашли сразу и сунули ей в сумку - наше со Светой умение задурить голову до кружения и амнезии мы уже хорошо представляли, а в дальнейшем и использовали - пока не забыла, зачем пришла. Светик, ещё не остывшая от наших кувырканий, подружку тискала и тормошила, пока Ольга не отогнала её грозным 'кыш!'.
  Слегка ошалевшая от Светиного напора, Маркиза быстренько пришла в себя и снова явила нам свою легендарную языкатость и язвительность во всей красе. Мы чудно провели время, попивая чаёк 'со слонами' и обшучивая всех и вся, присутствующих в том числе, да так, что девчонкам, а потом и мне пришлось ускользать в туалет - веселье чревато, как известно. Словно вернулись старые добрые времена, хотя изменился состав участников.
  
  Когда Оля, раскрасневшаяся и весёлая, убыла, наконец, восвояси, чмокнув на прощанье и Свету - в губы, и, заодно уж, меня - в щёку ('какие глазки!', сказал я задумчиво вслед, глядя, как затейливо движутся Олины ягодицы; Оля хохотнула, не останавливаясь, и кулак показала за спиной), подружка повернулась ко мне, растопырила когтями пальцы - и запрыгнула. Едва успел подхватить под попу. Повисла, прижалась, обхватила за шею руками, ногами обвила бёдра.
  - На ель ворона взгромоздясь...* - процитировал я.
  Света непритворно прихватила меня зубами за шею - аккурат в районе сонной артерии - и прошамкала:
  - Пожавтракать шавшем уш шабралась...* Будешь Ольку целовать - укушу. За что попало.
  - И в тёмный лес ягнёнка поволок,* - резюмировал я, отнёс девочку в спальню, положил на диван, и расстегнул на ней халатик.
  И на этот раз ласкал её, не играя: достаточно было на сегодня веселья, хотелось почувствовать кончиком (хотя бы языка) кислый вкус, биение и толчки. Почувствовал. И ответную ласку получил. С очередной цитатой. Наклоняясь надо мной, Светик сообщила:
  - Да призадумалась. А хыр о хту ежаа.*
  
  И после водных процедур - откровение:
  - Я тебя ревновать не буду, к Ольке - точно. Мне её тоже хочется всё время целовать и трогать, и тормошить. А ты меня к ней не ревнуешь?
  - Нет, Светик, вы девять лет вместе. А тут я такой... ревнивый. Это же счастье, что у тебя такая подруга. А ревновать... Если тебе что-то покажется - ты просто спроси, врать не стану.
  - Проверим. Ты Ольку хочешь?
  - Да!!! - заорал я, как Миронов в 'Приключениях итальянцев'.
  - Вот гад, - Света даже руками всплеснула от огорчения, - соврал бы, что ли...
  - Тебе? Никогда. Клянусь. Хотя, если настаиваешь... Могу перефразировать: сейчас - не хочу.
  
  Диалог мы вели, сидя на диванчике, Света - в халатике, я - ещё голый, только край простынки на бёдра набросил. Вот этот край Света и стянула. Хмыкнула пренебрежительно, посмотрев на ранее скрытое и расслабленное, пальцем потрогала - член дёрнулся, но не поднялся, не так быстро это - и, убедившись в моей временной безобидности, халатик распахнула, и уселась - лицом к лицу, грудь к груди, живот к животу, как в лесу когда-то мечталось, шею мою руками обвила.
  Ох, как же мы целовались! Пока снова не пришёл я в боевую готовность. Девочка прикосновение почувствовала, вздохнула, и, руку сзади под себя заведя, получившееся потрогала. Кончик нащупала, к промежности прижала, глаза прикрыв и ощущения смакуя. Поцеловала снова - и шепнула виновато:
  - Слезу... Я тебя боюсь.
  
  
  ДЕКАБРЬ 1978
  
  
  Хорошо в декабре, в тёплой комнате:

Сидеть и думать, что вокруг зима,
что ветер гнет прохожих, как солому,
поскольку им недостает ума
в такую ночь не выходить из дома.*

  А мы - выходили! Подвижные игры на свежем воздухе, которые трудно было представить в ледяном и слякотном ноябре - в декабре стали у нашей дворовой компании совершенно обычным делом. Снежки - слегка, чтоб девчонок не ушибить, а просто побеситься в снегу - милое дело. Или помочь местной детворе воздвигнуть крепость - с нашей помощью она становилась совершенно неприступной. А если построить две, то их противостояние стягивало малолеток со всего района. Апофеозом снежной архитектуры стал трёхметровый заяц с глумливой физиономией и метлой в лапе. Жаль, простоял недолго, помешал кому-то.
  
  В декабре же случился совершенно идиотский поход в городской планетарий, организованный для двух десятых классов новым (пришедшим взамен ушибленного яблоком) физиком. Урок, понимаете ли, астрономии. Что делают нормальные люди в планетарии? Правильно, на звёзды смотрят, лектора слушают. Но! Где вы тут видели нормальных людей?
  Десятый 'Б' к культпоходу в планетарий подошёл с выдумкой и смекалкой. Организовавшись по трое-четверо-пятеро, народ, включая и некоторых дам, скинулся, приобрёл в страшненьком магазинчике на полуразрушенной улице Клочковской доступное количество недорогого 'вина' с романтическим названием 'Золотая осень', в миру 'Золушка' - и немедленно выпил.*
  Кавычки около слова 'вина' уместны, сей напиток к виноградной лозе отношения не имел. Изготовлялся из яблок (подозреваю, гнилых), стоил рубль семнадцать - в таре ноль пять литра, изжогу коварно вызывал не сразу, через двадцать минут после приёма. Напиток прозвали 'жужкой', но за дешевизну уважали.
  
  Наблюдал однажды, как в магазин зашёл похмельный мужчина, порылся в карманах, высыпал на прилавок горсть мелочи - и замер в ожидании и предвкушении. Его кадык пытался совершать глотательные движения, но во рту было сухо, руки тряслись - наглядная картина: 'Не пейте, ребята!'. Продавщица, карикатурно-усреднённая, как из журнала 'Крокодил' - перманент, макияж, маникюр и перстни на пальчиках-сардельках, неохватный бюст, большое лицо - лениво пересчитала мелочь, гоняя её по прилавку пальцем, потом небрежно отодвинула ребром ладони. И через губу заявила: 'Со вчерашнего дня 'Золотая осень' стоит рубль двадцать семь'. Думаете, отчаяние - это 'Крик' Эдварда Мунка? Вы не видели мужчину в магазине на кругу троллейбуса.
  
  Так вот, народ 'Золушку' употребил, от омерзения передёрнулся, и отправился смотреть в ночное небо. Я не то чтобы эстетствовал, жужку мне пробовать приходилось, но изжога запомнилась, и я двум своим собутыльникам предложил более дорогой вариант - 'Кагор'. Градусы те же, а качество, всё-таки, повыше будет. Мы не прогадали, ещё и закусить успели пирожками.
  Вообще не пить, как хотелось, было нельзя - отрыв от коллектива в подобных начинаниях не приветствовался. Весь класс ушёл с урока - нормально, если не весь, то кара достаётся лишь ушедшим, на душу населения перепадает больше, следуют оргвыводы со стороны хоть и заслуженно, но сильнее пострадавших...
  А те, кто пил 'Золушку', как раз к началу сеанса дошли до кондиции. И желудочный сок выделился навстречу агрессивной жидкости. А звёзды в планетарии, сука, по-во-ра-чи-ва-ют-ся. Представляете эффект?
  Десятый 'А', который до такой дурости не додумался, был в восторге. Любые их косяки меркли в сравнении с заблёванным планетарием.
  
  Я это к чему вспомнил: планетарий отмыли, и я через неделю туда девчонок отвёл, действительно на звёзды посмотреть, а то, пока у них астрономия начнётся, его вообще развалят. Не только наш класс туда водят. И глазели мы в распахнутое небо с прорисованными созвездиями, слушали рассказ о мифах древней Греции и их отражении на небе, откинувшись в креслах, подружки по обе стороны от меня - сами так сели, чего ещё желать. Правда, за руку только Света держала. А когда сказал, что нужно летом выбраться за город и посмотреть в настоящее небо, хихикнула, объяснять не стала, шепнула: 'потом'.
  А после сеанса, смеясь, сказала, что из двух влюблённых ночью, в поле, небо видит только один. Не могу не согласиться. И то, что эта мысль девушке моей в голову пришла - радует. Оля ухмыльнулась, но комментировать не стала.
  
  Полнота жизни от ощущения влюблённости, и от осознания любимости, заставляла совершать подвиги и горы переворачивать. Сутки стали короткими. Всюду нужно было успеть - и учиться, и домашние дела, какие-никакие имеются, и задания домашние делать нужно. И - найти время и место побыть наедине с любимой подружкой.
  Как мы только ни изворачивались! В отсутствие Светиных близких - у неё дома, самый предпочтительный вариант, когда девушка чувствует себя хозяйкой положения, когда всё под рукой - от чистой простыни до свежих трусиков. Когда ей, умиротворённой, расслабленной, удовлетворённой (или - почти удовлетворённой), не нужно никуда идти, а можно прямо в постели дождаться поцелуя на прощанье, промурлыкать: 'пока, пока!' и свернуться калачиком, или потянуться, слушая щелчок закрывающегося замка - и плавно провалиться в сон, где будет интересное продолжение случившегося наяву. Или - если не спится - продолжить, вспоминая, как скользил мой пальчик, а потом - язык. Своя рука - владыка. Очень верная поговорка.
  
  Что до 'свежих трусиков', то из будущего (не очень дальнего) воспоминание имеется. Приятель институтский, жилец общежитский, домой, в Воронеж, на выходные метнулся - постираться, родных повидать, поесть домашнего. И на обратном пути снял ненароком двух местных ПТУшниц на вокзале.
  И поехали девицы с незнакомым студентом в чужой город - в чём были - пробрались в общагу, и жили там почти две недели, пия всё, что нальют, и давая всем, кто попросит. Потом надоели - и были отправлены восвояси. Хламидиоз - один на всех, оставленный ими на добрую память - лечила потом вся общага. Однокурсница, тоже в общежитии проживающая, глаза закатывала:
  - Вот лахудры! На два дня в поход байдарочный беру два купальника и три пары трусов, чтоб человеком себя чувствовать, а эти... за десять дней единственную пару ни разу не постирали.
  Ну, разные у людей представления о прекрасном. Не все с Чеховым согласны.
  
  Иногда Света пересказывала мне свои эротические сновидения, привирая, конечно же, безбожно, но талант сказочницы в ней присутствовал, а в соединении с массажем, сопровождающим рассказ... Ей не обязательно было ласкать именно гениталии, чтобы довести меня до оргазма. Однажды, уложив меня на живот, и улёгшись сверху, так, что я чувствовал спиной касание всего горячего тела любимой, Светик рассказала очередную историю, где мастурбация заканчивалась сном, а сон продолжался мастурбацией, и была так убедительна, что никакая дополнительная стимуляция мне не потребовалась.
  
  Или - действительно массаж, когда девочка садилась мокрой после куннилинга промежностью мне на поясницу и мяла мои мышцы, как заправский профессионал, доводя до исступления, и я едва сдерживал порыв перевернуться и встретить мокрое твёрдым. Однажды во время массажа я всё же лёг на спину, девушка поспешила подвинуться выше, от фаллоса подальше, ко мне на грудь, а я подвинул её ещё выше, и мой язык встретил нежные губки.
  - Было приятно, - сказала Света об этой позиции, - но всё время хотелось сесть полностью, я бы так тебя задушила. Лучше - когда я на спине. Я тогда полностью расслабляюсь.
  
  Впрочем, мой массаж девочке тоже нравился. Ступни, как и их потаённая связь непосредственно с маткой, забыты не были, и в проблемные дни, когда трусики подружки топорщились от ваты и марли (зато у нас танки хорошие, думал я в таких случаях, а с туалетной бумагой и прокладками - швах), девушка, завёрнутая в халат, только их (ступни) предоставляла в моё распоряжение. Свежевымытые и пахнущие кремом пальчики, розовые гладкие пятки, и прогиб ступней были необыкновенно чувствительными.
  Светик говорила, что ей стоило больших трудов не заорать, когда под ступнёй оказывалась не совсем гладкая кожа моего подбородка. Или когда я сжимал по-отдельности каждый маленький пальчик жёсткими пальцами ('как Вы заботитесь о коже на своих руках?', - спросила однажды корреспондент женского журнала у Suzi Quatro. 'Ежедневно четыре часа играю на бас-гитаре', - ответила та) а потом, отпуская, его же целовал. Пальчики Светиных ног были не менее умелыми, чем пальцы её рук, и, пока я был занят одной ногой, вторая могла 'наступить', и упереться, и погладить - очень ласково.
  
  В дни 'беспроблемные' я несколько раз делал подружке настоящий массаж, уложив её на живот и усевшись сверху, не всей своей массой, конечно, пружиня на расставленных коленях. Светино богатое воображение дополняло робкие касания кончика к попе, для поглаживаний и поцелуев мне были предоставлены спина, плечи, затылок, ягодицы, ноги... Всё потрогать - то ласково, то жёстко - обцеловать, пощекотать, иногда - губами, иногда - членом. Когда Света попросила размять её спереди, и усадила меня на себя таким же манером, член касался нежного животика над плотно сжатыми бёдрами. Я трудился, массируя плечи, и - легонько - грудь, мял руки девушки - от пальчиков до плеч, а сам смещался ниже, пока член не лёг в ложбинку между бёдрами, касаясь самым кончиком едва видимой части щёлки.
  - Интересно, как русалки сексом занимаются? - поинтересовался я.
  Светик оценила собственную сжатость - в такой позе ничто никуда не войдёт - и хихикнула:
  - Вот потому-то они - фольклорный элемент. Им раздвинуть нечего. И я пока русалкой побуду.
  Проговорив это, девушка погладила головку, приподняла, отстранила её, плотно прижав к моему животу, положила руки на мои бёдра, лёгкими движениями ладоней предложила подвинуться повыше, а сама - наоборот, скользнула вниз. И обхватила головку губами. Мне пришлось опереться руками о боковушку дивана. В таком положени, нависнув над Светиным лицом, я сдерживаться не смог. Когда девушка погладила меня обеими руками по ягодицам, и прижала чуть сильнее, захватывая ртом, сколько поместилось - я замычал от подкатывающего оргазма, и подружка меня отпустила. Я успел извернуться, упасть набок, уткнуть дёргающийся член в край подушки - и застыл, извергаясь, а Света продолжала поглаживать меня по бедру.
  - Прости, я тебе всё тут залил. А ты вообще захлебнуться могла. Лучше так не делать.
  
  Когда родители были дома, а зимой это случалось очень часто, мы выкручивались. Вопрос 'где?' стоял, как... Стоял, короче. Опытным путём многие поколения любовников нашего города выяснили, что период с ноября по апрель не подходит для любовных свиданий на свежем воздухе. Вот. То есть, можно и такое провернуть, и петтинг и секс на морозе возможны, и теоретически, и практически. Один раз.
  За домом, под окнами Светиной квартиры, куда мы просочились по голому асфальту, ветер выдул из-под стены весь снег, и не прекращался ни на минуту. Повторять мы не стали. Слишком сложно пробираться ледяными пальцами под сто одёжек, и слишком неоднозначной получается реакция того, к кому пробираются. Свете не понравилось, хоть я старательно разогревал пальцы дыханием. Когда выяснилось, что колготки натянуты чуть ли не под грудь, а футболка заправлена глубоко в брюки, а свитер надет навыпуск, и руке нужно проползти по этому лабиринту, под расстёгнутой курткой, на десятиградусном морозе, Света волевым решением меня остановила:
  - Ты знаешь, мне не очень-то и хочется. Я лучше дома.
  И занялась мною. Её ледяной кулачок у меня тоже особого восторга не вызвал, но мастурбировать самому не хотелось. Как-то у нас повелось, что Светины одинокие ласки у меня отторжения не вызывали, а если бы тем же увлёкся я - при наличии подружки - было бы нехорошо. Так мы чувствовали.
  
  Светику пришлось в тот раз довольствоваться поцелуями и поглаживаниями, и домой она пошла, пошатываясь, но не расстроилась, а 'отомстила'. Во время следующей встречи она подробно, на ушко, хриплым шёпотом рассказала мне, что и как делала перед сном в постели, когда убедилась, что родители уснули. При этом мы только слегка притирались друг к другу - лобком по чужому бедру, через уже упомянутые многочисленные одёжки, стоя у батареи между этажами в подъезде. И внезапно кончили - оба. Как обычно, мне в такой ситуации было стыдно, но Света отнеслась с пониманием, что такое перегрев, знала по себе:
  - Ну и что? У меня тоже всё намокло. Постираем. Лучше поцелуй меня.
  
  Разок-другой нас приютила родная школа. Остаться в классе после уроков особого труда не составляло, тем более, что причина - стенгазету нарисовать хочу, аж кушать не могу - была достаточно убедительной. А Света, совершенно случайно, на огонёк заглянула. Понаблюдала за моими художественными потугами: навык у меня скорее чертёжный, чем живописный. Портретного сходства с реальным персонажем вовек не добьюсь, картинку перерисовать, и ту - по клеточкам. Хотя, как и в любых начинаниях, случались у меня невиданные подъёмы.
  
  В армии, однажды, оформляя по приказу ротного 'Боевой листок', увлёкся, и зарисовал лист формата А1 комиксами-карикатурами. Получившееся - понравилось самому. Только вот, будучи воспитанным в атеизме, я и в других религиозности не предполагал. В роте служили солдаты двадцати шести национальностей, принадлежащие, формально, к разным религиям. Мусульмане ничем не выделялись - намазы не совершали, свинину трескали с удовольствием, работали в свинарнике, поэтому я совершенно упустил из виду тот непреложный для правоверных факт, что свинья - животное нечистое. И изобразил двух братьев, узбеков, отличавшихся склонностью к бардаку и немытости, в обнимку со свиньями. С соответствующими поясняющими надписями. Крику было! Пришлось даже 'психа включить' и табурет швырнуть в придурков. Чеченцы и азербайджанцы только посмеялись. Дружба народов в Союзе приближалась к точке кипения, а впрягаться за грязнуль только по религиозным соображениям - до этого ещё лет восемь.
  В институте такое было: на танцах в общежитии узбеку дали в дыню. Прибежал его приятель, казах, КМС по боксу. И, как сказал один из свидетелей драки, 'быстро разобрался, что Хушбака бьют не за то, что он узбек, а за то, что он - дурак'. И удалился, махнув рукой, продолжайте, мол.
  
  А пока, Светик полюбовшись на мои художества, уселась рядышком, расправилась, чтобы времени зря не терять, со своим домашним заданием, помогла полезными советами - принял все, всё-таки женщины видят иначе - и стала ко мне приставать. Ненавязчиво, но довольно откровенно. Чем взбудоражила меня неимоверно - обычно инициатива принадлежала, всё-таки, мне. Сначала - прислонилась к спине, затылку досталось прикосновение упругих грудок, погладила по щекам и жарко подышала в ухо, а когда я поднял голову и погладил, не вставая, её ноги за своим стулом, крепко поцеловала в губы. Дыханье наше после утренней ещё чистки зубов, розами не пахло, но нам случалось целоваться без подготовки, и запах пота, отчётливый после урока физкультуры, и запылённость физиономии - уже не были проблемой, живые же люди.

С дамасской розой, алой или белой,
нельзя сравнить оттенок этих щек.
А тело пахнет так, как пахнет тело,
не как фиалки нежный лепесток.*

  Из двух десятков читанных мною переводов сто тридцатого сонета перевод Самуила Яковлевича - лучше всех.
  
  Это было не так приятно, как обнажённые объятия на хрустящей простыне, но возбуждала обстановка: девочка, стоящая с приспущенными тусиками и колготками, с поднятым подолом школьного платья возле учительского стола. Немудрено, что японцы балдеют от хентая, что-то в этом есть совершенно завораживающее. Светику происходящее тоже подливало адреналина в кровь. К великому моему сожалению, полизать девочку было нельзя - после целого дня в школе, посещений туалета, мы были - и чувствовали себя - несвежими, оральные ласки исключались по умолчанию.
  
  Дверь закрыта, ключ в замке, на ручке двери висит моя вязаная шапочка, закрывая возможную щель. Освещение - фонарь за окном, в гулких коридорах - ни души. А в пустом классе - мои оглушительно громкие вздохи и стоны любимой подружки. В этот раз всё получилось, как надо. Я, слегка подсев для лучшего контакта, мял и тискал Светину грудь сквозь платье, ласкал её пальчиком между ногами, а она, раздвинув колени, насколько позволяли резинки одежды, увлечённо тёрлась голой попой по напряжённому члену, замирая, когда он оказывался точно между ягодицами. Мои одёжки уже давно упали на ботинки. Кончая, девушка судорожно наклонилась вперёд и опёрлась руками на стул, платье задралось на спину, а я ухватил член рукой и провёл несколько раз кончиком между содрогающимися ягодицами - и едва успел отскочить и повернуться в сторону, когда ничем не сдерживаемая первая, самая мощная струйка вылетела - выше головы, как мне показалось. Мне тоже пришлось опереться - на стол, ноги не держали.
  
  Опомнившись - я продолжал машинально поглаживать нежную попу - Света развернулась ко мне, и прижалась, не поправляя одежды, придерживая локтями поднятое платье. Мы соприкоснулись голыми бёдрами и животами, и снова стали целоваться.
  - Столько всего хочется с тобой сделать! Папа с мамой в следующий раз только после каникул уезжают. Дотерпим?
  - С трудом. Всё, Светик, а то сейчас опять... Давай я приберусь, ты приводи себя в порядок.
  Оставлять улики - в виде дорожки высохшей спермы возле учительского стола - не хотелось совершенно, пришлось вымыть пол. На звук моих шагов в пустом коридоре и грохот ведра в раковине туалета к нам забрёл потревоженный сторож, но обнаружил благостную картину: дверь - настежь, свет горит, сознательные комсомольцы рисуют Новогоднюю стенгазету. В свежеубранном кабинете.
  
  Ну, и - Новогодняя дискотека, конечно. Собственно, слово выбрано неправильно. Дискотека предполагает какие-то разговоры между песнями, о группе там, об исполнителях, 'а знаете ли вы..?' - ничего подобного. Пляски под магнитофон, специально записанная бобина, на которой в нужном порядке чередовались медленные и быстрые композиции, совершенно без разделения по жанрам и стилям. 'What Can I Do' - Smokie могла соседствовать с 'Синей птицей' Машины Времени, Suzi Quatro с ABBA и так далее. Сплошная эклектика и конформизм.
  
  Тут вспоминается, опять таки, институтский приятель, который с непередаваемым снобизмом заявлял, что слушать можно и нужно только рок, исключительно рок, ничего кроме рока, и Ritchie Blackmore - пророк его.

В танце зайдись, побледневшая бестия,
чёрная школьница!
Пальцы раздвинув, вскинешь двуперстие,
словно раскольница.*

  Потом выпивал стакан - являться на общежитскую дискотеку трезвым считалось дурным тоном - и до полуночи самозабвенно выкаблучивался под 'примитивное диско' группы Boney M или даже Юрия Антонова.
  
  В начале вечера магнитофон включили, в середине - выключили для передыха и поедания по классам принесенных заранее вкусностей, и снова врубили, до конца, пока распорядитель, завуч, не объявит 'последнюю песню'. И под недовольное 'у-у-у' собравшихся включится композиция Donna Summer - 'I Feel Love', записанная хитро, дважды без перерыва, благо, что музыка позволяет это сделать без особых ухищрений, место состыковки незаметно совершенно. И народ радостно топчется и скачет под незатейливую мелодию ещё, без малого, семнадцать минут.
  
  Мы со Светланкой сбежали из спортзала сразу, после первой же песни. Она нам понадобилась, чтобы найти друг друга в толпе. Ольга Маркозова дезертирство наше заметила, хмыкнула вслед, а Светик бросила ей на бегу:
  - Вернёмся.
  И повёл я её, голубушку, в кабинет химии, ключ от которого был мною самолично злодейски скопирован на заготовку с помощью тисков и набора надфилей. Хозяйка кабинета ничьим классным руководителем не была, танцевать по причине преклонного возраста не собиралась, и уже благополучно убыла к внукам. Я проследил.
  - Будем выполнять лабораторные работы? - поинтересовалась девушка, когда я вставил ключ в замок.
  - Ага. Изучать кислотно-щелочные реакции.
  
  Мы закрылись на ключ - и обнялись, словно не виделись целый год. А всего-то - неделя прошла с того момента, как совместными усилиями мы закончили-таки многострадальную стенгазету. И всю это неделю - одни лишь поцелуи, при встрече - и на прощанье. Родители дома, оставаться после уроков - нет причин. Беда. Я о стол задом опёрся, как Пушкин о гранит на известном рисунке из 'Невского альманаха', и ноги раздвинул, а Света - прижалась всем своим телом, дрожа от нетерпения. И среди торопливых поцелуев шепнула:
  - Я чистенькая.
  - Я тоже.
  
  На девушке - трикотажное платье, туфельки, комбинация, лифчик, колготки и трусики лёгкие, топят в школе хорошо, тяжёлую зимнюю амуницию девчонки сняли в своей классной комнате, выгнав пацанов предварительно, и в сумки упрятали, подальше. На первых порах после наступления холодов Света жутко стеснялась носить под платьем тёплое бельё. Раньше это её не волновало абсолютно, теперь же, когда я получил доступ к телу, хоть и ограниченный, возникла проблема. Стоило немалых трудов уговорить её, что зимние панталоны - вещь в наших широтах необходимая. В конце концов - уговорил, и, кажется, подружка Оля пару тёплых слов сказала, на тему мужиков, цистита и воспаления придатков.
  
  Ну, раз мы 'чистенькие', ласки наши сегодня будут разнообразнее. Трудно снимать с девушки колготки и трусики, когда совершенно не хочется отрываться от её губ, а она уже успела расстегнуть мне ширинку, сдёрнуть брюки ниже бёдер, добраться до кончика, и накрыть его ладошкой, как ручку коробки переключения передач. Так и стоим, целуясь, в приспущенных одеждах, Света скорости переключает, я глажу обнажённые ягодицы. Но - снял всё, что собирался, туфельки обратно надел, чтоб на холодном не стояла, и к столу девушку подвинул, лабораторному. И шарф свой на край стола постелил. Светик замычала протестующе, поцелуя не прекращая, когда я её на стол укладывать начал, но шепнул, как всегда:
  - Не бойся, - подчинилась, кончик отпустила с сожалением, и легла, ноги раздвинув.
  Поцеловал. За неделю изголодалась девочка по ласке, мокрая вся, язычок встретила радостным стоном, бёдрами навстречу шевельнула раз, и другой, по голове меня гладит - а я наслаждаюсь её вздохами, запахом и вкусом знакомым. Сжала бёдра - не сильно, когда язычок в дырочку в плеве проник; вскрикнула, когда клитор, как малюсенький сосок, губами прихватил. И забилась, кончая, а я привстал, и как в прошлый раз, провёл кончиком по губкам распяленным - справа, и слева, хотя хотелось - посередине и вглубь. Всё равно приятно - до стона. Нужно, чтобы привыкала девочка к прикосновениям не только пальцев и языка. В этот раз сдержался, снова стал любимое местечко поцелуями нежить.
  Девушка села на столе, голову мою к животу своему прижала, и сообщает:
  - Лабораторная работа номер один окончена. Слабокислые реакции изучены. Теперь - щелочные.
  Со стола спрыгнула, меня к нему прислонила - и присела, шепнув:
  - Предупреди.
  Предупредил - погладил по щекам и отстранил вовремя, а девочка свой носовой платок сверху на головку накинула, кулачком накрыла - и всё в платок собрала, вытерла и придерживала, пока не расслабится, а мы - стоим, голопопые, целуемся.
  - В нас педагоги пропадают. Такие лабораторки... Три раза в неделю... - правильные мечты у подружки, не чрезмерные.
  - Перед благодарной аудиторией... Все девятые и десятые... Плюс педколлектив... Явка стопроцентная... - бедро вжато между чуть раздвинутыми девичьими бёдрами, и чувствую я им мокрую щёлку, а девочка на цыпочки привстаёт во время поцелуя - и снова опускается...
  - Представители райкома и родители в первых рядах... На это я пойтить не могу!*
  - Держи мой платок, вытрись, он чистый. И давай, я тебя одену, лаборанточка моя.
  
  Одевать девушку оказалось так же приятно, как и раздевать. Надеть трусики, подтянуть, разгладить, пока подружка стоит, приподняв подол, и ехидно комментирует, когда разглаживание затягивается. Оделись, застегнулись, свет включили, водой из крана лабораторного рты и руки сполоснули. Жмурясь, осмотрели друг друга, и, не найдя изъянов, вышли. С половины коридора мне пришлось вернуться - за шарфом и двумя испачканными носовыми платками - хороший был бы сюрприз для химички после каникул.
  
  Оля наше появление комментировать не стала, только улыбнулась понимающе. Тут Свету танцевать утащили, я Ольгу пригласил, благо, что от жара её соблазнительного и гибкого тела стараниями Светы получил некоторый иммунитет - минут на двадцать. И мог обнять девушку, не боясь, что член ей в бедро упрётся на глазах у изумлённой публики. Обошлось. Танцевали, перебрасываясь незначащими фразами, а вот нюх у Оли - не хуже моего. Пару раз шевельнулись ноздри - и посмотрела недоверчиво, запах моей подружки - тот самый, интимный - почувствовала, но промолчала.
  А остальные медленные танцы мы со Светой танцевали. Ну, не танцевали, так, стояли, обнявшись, и покачивались в такт. И шептали на ухо всякое разное. И жалели, что нельзя ещё и целоваться, для полноты ощущений.
  
  - Чем занимаешься?
  - Помогаю папе ёлку украшать. И всё делаю неправильно.
  - Пойдём на санках кататься?
  - На санках? Мама готовит, значит мне - квартиру убирать.
  - Завтра с утра. И папе мешать не будешь.
  - Даже не знаю. Мы большие уже.
  - Тем более. Школу закончим - не покатаемся. А на горке и постарше люди будут, посмотришь.
  - Ольку возьмём?
  - Зови. Там, чем больше народу, тем лучше. Оденьтесь, как надо.
  - А санки? У меня нету.
  - Всё есть, приходите.
  
  Девочки пришли всего через час - время рекордное, видно, на каникулах уж совсем заняться нечем. Ольга, умница, даже глаза не подвела тушью, Света этого никогда не делает. Выглядят обе на 'отлично', одеты правильно: лёгкие куртки, штаны спортивные, сапоги старые, вязаные шапочки. Я выкатил за калитку подготовленные санки - две штуки, одни уложены на другие. На чердаке и не то отыскать можно. Видимо, одни санки когда-то 'потерялись', купили другие, потом нашлись первые. Бывает.
  
  И мы отправились. Снегу в этом году навалило немало. В нашем районе машинами чистили только главные магистрали, всё остальное - жители частного сектора, лопатами. Если было желание. Некоторые улицы, где не было автовладельцев, превращались на всю зиму в снежную целину с протоптанными тропинками - в школу, в магазин, к остановке. Если к кому-то приезжала скорая, ей приходилось плыть по снегу, расталкивая его бампером. В какой-то год из-за многочисленных и частых оттепелей и снегопадов на соседней АЗС намёрз слой льда и спрессованного снега - толщиной до метра. Движение прекратилось, вообще. Приехал танк Т-64 - и хорошенько подрифтовал по этому безобразию. А бульдозер сгрёб обломки льда на пустырь.
  
  К лесу была проторена хорошая дорога, народ подвижные игры на свежем воздухе уважает. Горка, а вернее, ямка - тот самый противотанковый ров - встретила нас визгом и гвалтом. Мороз несильный, солнце сияет, детвора катается с самого утра. А мы пришли в одиннадцать. Самыми старшими мы, как я и предсказывал, не были. Одногодки - и мои, и девочек - присутствовали, юные родители привели своих чад, завёрнутых в сто одёжек, и катались с ними на руках - вроде как ребёнку радость, но визжали молодые мамаши ничуть не меньше, чем дети. Хотя и выбирали места попроще. Мы же отправились на 'Космическую', самую крутую и сложную трассу. Ну, с чем сравнивать, если с настоящими холмами и горами - жалкое подобие, а в не сильно холмистом городе - в самый раз.
  Можно, конечно, съехать с ветерком по некоторым пешеходным улицам к железной дороге, но не хочется почему-то. Лицо и рельс - две вещи несовместные. Было ещё местечко - Савкин яр, там мой одноклассник года три назад пытался кататься, но встретился зубами с перилами пешеходного моста, выбил два верхних передних. Месяц ходил щербатым, но не унывал: из похищенной у матери янтарной брошки выпилил напильником один большой жёлтый зуб и вставил на место двух утраченных. От его неземной улыбки местные цыгане шарахались. Золотые зубы у всех есть, а у него - янтарный!
  
  На 'Космической' были места с повортами, где нужно строго выдерживать скорость. Превысишь - вылетишь направо, в кусты жасмина. Едешь недостаточно быстро - скатываешься влево, в заросли шиповника, что, конечно же, менее приятно. Все предпочитали превысить. Из жасмина я подружек и добывал, каждую по три раза, пока не приловчились. Катались и по двое, я за водителя, то одна, то другая девушка впереди, между моими раздвинутыми ногами, мною обхваченная, прижатая и зафиксированная. Она держится за санки, я держу её, и рулю ногами. Объятия получались без сексуального подтекста, с трассы бы не улететь.
  Катались мы до изнеможения, пока Оля не уселась на санки, широко раскинув вытянутые ноги, и не заявила:
  - Всё. У меня уже трусы мокрые, - с нас валил пар, волосы прилипли ко лбам, бельё - по себе сужу - можно выжимать, снег набился и в сапоги, и за шиворот.
  - Бывает, - меланхолично откликнулся я.
  - Я не то имела в виду! - Оля делает вид, что рассердилась, а у самой уголки рта задираются.
  - Мы тоже, - мурлычет вдруг Света, и смотрит на меня с самой зазывной из имеющихся в её арсенале улыбок. А я смотрю на неё, как будто собираюсь раздеть. Это мы над подружкой пошутить решили. Про мокрые трусы много интересного рассказать можем.
  - И не это! - смеётся Оля.
  - Ты, Олечка, определись, пожалуйста. Не то, и не это. А, так ты вспотела, наверное?
  - Какой же ты, Толечка, догадостный. Пойдём?
  - Пойдём, а то начнём остывать и простудимся.
  
  Мы с подружкой протянули руки, подняли Олю на ноги, и Света чмокнула её в кончик носа. Просто так, формулировка 'нежность ощутил' у нас прижилась. Бывает же, действительно, что хочется просто обнять - поцеловать - приголубить любимого человека, или подругу, как сейчас, или кошку за ухом почесать. А Оля язычок розовый высунула, нос Светин лизнула, а уже потом - поцеловала. А у меня вся эта сценка в штанах отразилась.
  Пока катались, член в волосах запутался, теперь девочки передо мной носами потёрлись чуть-чуть, самую малость - и парочка волос из лобка оказалась выдрана. Похоже, нужно если не побрить, то хотя бы подстричь. Подружки на мою болезненную гримасу посмотрели удивлённо, а Света, по-моему, что-то поняла. Хмыкнула - и улыбку спрятала. Знает, негодница, как на меня действует даже упоминание об их с Олей совместных мероприятиях. А тут - наглядные нежности.
  
  Мы быстро домчались до моего дома, из домашних никого не оказалось. Мать - на работе, с подругами Старый год провожает, бабка двинула в санаторий по профсоюзной путёвке. Свобода!
  Девчонки первым делом побежали в туалет, я сделал вид, что мне не срочно. Потом мы начали разоблачаться, стягивая лишнее в хорошо натопленной комнате. Я предложил подружкам развесить свитера на батареях, чтоб подсохли, а сам пошёл готовить чай. За столом я откровенно любовался и Светой, и Ольгой. Взмыленные и остывшие, с растрёпанными волосами - ни сумочек, ни расчёсок они с собой, конечно же, не брали - без признаков косметики, с мокрыми подмышками футболок, такие домашние и красивые. Пахли они разгорячёнными женщинами, Оля сморщила нос, сунув его в вырез футболки, но я успокоил и её, и Свету:
  - Брось, Оля, не придуривайся, нормальный запах. Естественный. Чаю попьём, подсохните, потом провожу.
  Света по поводу пота и растрёпанности не заморачивалась, мы друг друга уже успели повидать в разном виде и со всех сторон. И слова 'ты солёный' я от подружки слышал не раз. Иногда - 'ты горький', это - про сперму. А я, в доказательство своих слов, девочку свою за плечи приобнял, и, Оле в глаза глядя, язык высунул - сколько смог - и лизнул шею, от воротника футболки - до ушка. Света, умница, подыграла: глазки закрыла блаженно, потянулась и мурлыкнула. Не могу представить, что и как сводит у девушек, у мужиков, мне кажется, другой набор мышц в малом тазу - но то, что Олю наша демонстрация проняла - было заметно. Да она, собственно, и не скрывала: коленки под столом сомкнулись с хлопком, губу прикусила, и застонала тихонечко:
  - Ох, й-о... В какие ж вы игры играете, девочка с мальчиком?.. Посмотреть бы...
  
  Что интересно, при всей доверительности отношений между подружками, Света о наших интимностях молчала, как партизан. Ни гу-гу. Так что, подозревать о нас Оля могла всё, что угодно, а достоверно не знала ничего.
  Сидим, и улыбаемся ласково: мы-то знаем, а тебе не скажем...
  
  Проводил подружек по домам: четыре часа дня, а фонари горят уже, сумерки. Со Светой пообнимались чуть-чуть у её дверей, но сил уже не было.
  - Катание на санках, как заместительная терапия, - девушка тоже едва шевелилась, - для тех, кому негде. Или не с кем. Как Ольке.
  - Новый год - по домам?
  - Да. Маленькие мы ещё. Поднадзорные.
  - Я позвоню?
  - Если я не успею раньше. Пока?
  - Пока, Солнышко. До января.

Куранты били. Полночь - миф и небыль! -
от Сахалина длилась до Невы.
И сохранялось в сумеречном небе
предчувствие июньской синевы.

  
  
  ЯНВАРЬ 1979
  
  

И Новый год, и счастье - все новее,
и все страшней закатов киноварь.
Закрыта дверь, и если все же веет
снаружи стужей - стало быть - январь.

  Новый год отпраздновали. Мы со Светланкой поздравили друг друга и до того, вечером, и после, сразу после полуночи, и утром, когда проснулись, так, что уши, прижатые к трубкам, заболели. Ближе к вечеру встретились, чтобы вручить друг другу новогодние подарки - томик Вознесенского Светины родители притащили из Душанбе, где он спокойно лежал на полке в книжном магазине.
  Сложное многодетальное колье из дерева фруктовых пород в виде здоровенной бабочки я изваял самолично. Украшение было как раз в духе эпохи - хиппи ушли, мода на побрякушки и фенечки осталась. Девушки потом долго крутили его, примеряя со всеми возможными нарядами, но сошлись во мнении, что место безусловно красивому изделию - на стене, у Светы над диваном. Ольга получила кулончик, вырезанный попутно с колье, его в отличии от бабочки, носить было можно, Света тут же заказала ещё - разных и побольше. Легко, дерево пока - не дефицит.
  
  Каникулы ознаменовались неслабыми морозами, так что на санках мы покатались ещё только дважды, разок вышли на каток, его - полноценную хоккейную коробку - заливали прямо в школьном дворе. Кружились и носились девочки, я выходить на лёд даже не пытался, берёг кости, падал обычно, как кафедральный собор.* Потому - стерёг вещи, общался с приятелями, помогал переобуваться, сопереживал.
  
  Наши со Светой - даже самые простые - действия, вроде снимания с девочки коньков, вызывали у Оли странную реакцию. С чего бы это? Ну, задержалась моя рука на лодыжке, ну, поползла по икре - так Олины икры я тоже погладил, помогая переобуваться, и похвалил их стройность - ну потом Светик опёрлась на меня, а руки мои в замок сомкнулись на её животе... Стоим, разговариваем с Олей... Ничего особо нарочитого мы, по большому счёту, не делали. Но однажды Светик мне шепнула:
  - Толя, давай прекратим Ольку дразнить. Чревато.
  - Тучи сгустились?
  - Ага. Дословно: 'Светка, вы с Толей засранцы, перестаньте передо мной миловаться, я себе уже все пальцы стёрла. Поубиваю нахрен'.
  - Ого. Я не думал, что у Оли с этим делом проблема.
  - Ещё какая. Ты же не думаешь, что она всем даёт, кто возле неё крутится? Она их называет 'претенденты на переспать'.
  - Да, как-то... вообще не думал об этом. Что, никого?
  - Претенденты. Без мозгов. Рассказывают, как бухали, сколько могут выпить, про драки и про своих бывших, в подробностях. Она уже так от них и своей репутации устала...

Луна и Плеяды скрылись.
Давно наступила полночь,
проходит, проходит время, -
а я все одна в постели.*

  - Ладно. Я извинюсь при случае.
  Не успел, хотя действительно собирался.
  
  Закончились бесконечные зимние каникулы.
  И Ольга Маркозова очень сильно мне понадобилась.
  Понадобилась, как подруга Светы, как девушка с неплохим вкусом - выглядела она всегда очень пристойно, одевалась красиво и аккуратно, наносила макияж, настолько лёгкий, что его не было видно, и он не мог навлечь гнев немногочисленных адептов старой педагогической школы - были у нас две такие мымры. Кроме того, у Оли было ещё одно немаловажное достоинство - они со Светой постоянно обменивались вещами: кофточками, юбками и куртками - и всё это было впору.
  
  - Ты мне нужна. Как женщина.
  Взгляд, которым меня одарила Ольга Маркозова, мог бы прожечь бетон. Она в течении полугода наблюдала развитие наших с подружкой нежных отношений, в последнее время мы даже сдружились - и столь подлого финта с моей стороны не ожидала. Ещё один претендент на переспать? Светка не даёт, а подруга даст? Твари мужики. Всё это, и многое другое в этом взгляде было.
  - У Светы скоро день рождения. Поможешь подарок сотворить? - я смотрел в Олины глаза невинно-нейтрально, делая вид, что брякнул, не подумав, и не заметил её возмущения и омерзения.
  - Ф-фух. А я...
  - Решила, что сволочь. Не настолько. Поможешь? - а манипуляция-то простенькая. И Оля после разговора это поймёт. И возмутится. Но поймёт и мои мотивы, а значит - репрессий не будет.
  - В чём? - правильно, нельзя соглашаться, не узнав о сути проблемы.
  - У вас с ней размеры одинаковые?
  - Размеры чего?
  - Всего. Перечислить? - и движение сделал соответствующее, как корпус гитары обвёл руками.
  - Да. Нет. Ноги разные.
  - Ноги?
  - Ступни. У неё лапы на размер больше. Ты чего вообще хочешь? - беспомощное раздражение.
  - Платьице. Летнее. Красивое. До марта успеем?
  
  Однажды я рассмешил жену, когда приставал к продавцам на Цейлоне, просил показать 'summer white pants for my wife', а продавцы не могли взять в толк, что означает слово 'летние' применительно к 'брюкам'. Пока Света не поинтересовалась ехидно, чем, по моему мнению, зима в государстве Шри-Ланка отличается от лета.
  На свой вкус в вопросе выбора ткани и фасона я не полагался абсолютно. Более того, навидался баб, а иначе их не назовёшь, которым тоже не помешал бы консультант. Или несколько. Недавно в автобус вошла дама и встала рядом, и всю дорогу меня преследовал страшный взгляд изображённой на её обширном крупе женщины, при жизни - Мэрилин Монро. Нарисованное лицо было искажено изгибами 'фигуры' и подписано загадочной надписью: 'овая стория' - первые буквы ушли в шов. Я цеплял рисунок боковым зрением, и мне всё время казалось, что рядом стоит карлик с огромной головой и толстыми голыми ногами. Жуть. Так что, сложный выбор ткани я хотел переложить на хрупкие девичьи плечи.
  
  Света, вывернув из-за угла коридора, уже с минуту за нами наблюдала, глядя удивлённо и настороженно - и не подходила. Но - стоим на расстоянии, никаких нежностей, жест мой - не по телу, а по воздуху, морды серьёзные... Я ей улыбнулся успокаивающе, рукой махнул приветливо. Кивнула - и в класс зашла.
  - Светка? - пантомиму мою Оля правильно поняла.
  - Да.
  - Ох, й-о... Ещё подумает...
  - Оля, на вопрос ответь, а?
  - Да. Успеем. Помогу. Для Светки - всё, что нужно. Сам шить собрался?
  - Щ-щ-щас. Есть специально обученный человек. Познакомлю.
  - Подлизываешься?
  - Конечно. Ты - единственная и любимая подруга моей любимой девушки. С тобой дружить нужно. И ты мне симпатична... - заметив, как сдвигаются Олины брови, уточнил с примирительным жестом, - как человек... - прозвенел звонок, Оля шагнула к двери класса, - и как девушка.
  Ольга показала за спиной кулак и бросила через плечо:
  - Вечером позвони, - можно подумать, что я номер знаю. Придётся добывать. И не у Светы.
  
  Я отправился в свой класс, а у девушек разговор продолжился.
  - Что это было? - долго терпеть Света не собиралась, жест мой гитарообразный повторила в миниатюре.
  - Успокойся, подруга. Он интересовался, где и как тебя лучше потрогать.
  Света задохнулась от возмущения, набрала воздуха в лёгкие - и медленно, с шипеньем выдохнула сквозь зубы, обнаружив на лице подружки ехидную улыбку.
  - Оля, ты - жаба!
  - Неправда. Олечка - умная и красивая. Девочки, вас рассадить? - Тамара Ивановна, учитель математики, тучная и немолодая, стоит рядом с партой.
  Девчонки, глядя снизу вверх, как кролики на удава, отрицательно затрясли головами. Света протянула подружке руку с согнутым мизинцем, та, не глядя, зацепила его своим. Потрясли руками - и расцепились. Они это девятый год проделывают - мирятся так после ссоры. Пару раз в день.

Противней тебя
я никого,
милая, не встречала!*

  - То-то же. Открываем домашнее задание. Света - к доске, Оля готовится, Ковалёв - следующий.
  
  Номер я добыл, совершенно незатейливо. Отловил одноклассника девочек, тот открыл блокнот и ни о чём не спросил, он спал на ходу, по-моему. Фамилия - Конопелько. Позвонил, договорились, что Оля посвятит мне субботу. Осталось залегендировать наше с ней одновременное отсутствие в пределах видимости для Светы, но всё решилось само собой. Света с родителями убыла на все выходные в Белгород, к родне, на чей-то юбилей. И мы с Ольгой устроили большой вояж.
  
  'Каштан', единственный в городе приличный магазин тканей порадовал изобилием. Сам я тут заблудился бы, но Оля, целеустремлённая, как торпеда, прошла по рядам, и нашла нужные ткани моментально. Дальше был процесс выбора, знакомый каждому мужчине. У меня от этого процесса слабеют ноги - хочется где-нибудь присесть, и нападает жуткая зевота, будто неделю не спал. Преодолел симптомы, хоть и с трудом, и стал добросовестно таращиться на добытое Олей. Представить куски тканей в виде готового платья я был не в состоянии, потому всецело положился на девушку. А она была в своей стихии. Короче, всего через двадцать минут Ольга ткнула пальцем в два рулона и заявила:
  - Этот или этот. Себе я бы шила из этого, Светке пойдёт вот тот.
  - Почему?
  - Цвет глаз, цвет... - Оля начала загибать пальцы, но я прервал её. Пальцев не хватит, начнёт разуваться, простудится...
  - Всё, понял, дальше не надо. Берём. Сколько нужно метров?
  - Одну длину платья.
  - ?
  - От плеча до колен, если летнее.
  Наблюдающая за нами продавец не выдержала:
  - Та идите уже сюда, молодёжь, - и приложила сантиметр к Ольге.
  
  Когда девушка, посчитав свою миссию выполненной, затерялась среди стендов, я, понизив голос, попросил продавца отрезать столько же и от второго рулона, оплатил и в сумку спрятал.
  - У тебя их двое, что ли? - поинтересовалась женщина.
  - Подруги. Дни рождения рядом.
  
  Ольга за это время уже успела (мысленно) обновить весь свой гардероб и покинула помещение с тяжёлым вздохом. Помёрзли в ожидании троллейбуса. Хорошо выполненная ответственная работа заслуживает поощрения - бочковой кофе с вкуснейшими пирожками в полуподвальчике напротив памятника Шевченко сгладили для девушки разочарование от невозможности скупить весь магазин, сделали её добродушной и настроили на деловой лад.
  - Куда дальше?
  - В метро и на Новые Дома.
  - А зачем здесь вылезли?
  - Пирожков купить. И тебя покормить. Ты злая, когда голодная.
  - Боишься?
  - Опасаюсь.
  - Поехали.
  
  Мы добежали до метро - после секундного колебания Ольга уцепилась за предложенную руку и прокатилась с подстраховкой по всем длиннющим хорошо накатанным скользанкам - и поехали. В метро молчали - шумно. Краем глаза я замечал, что Оля посматривает на меня изучающе, с каким-то новым интересом, но помалкивает. И я помолчу, здоровее буду.
  
  Ехали мы к моему родственнику. Ну, как... 'родственнику'...
  Если девушка, у которой с моей матерью общая прабабка, выходит замуж, то отец её мужа мне кто? Подумайте, товарищи Друзь и Двинятин. Минута на размышление.
  Милый еврейский мальчик, студент консерватории, подающий надежды - и не беспочвенные, как показало время - поехал в совхоз. Не сам поехал, весь курс послали. Скрипачи и пианисты, надев кирзачи, телогрейки и рукавицы, забрасывали в кузова грузовиков мёрзлую кормовую свеклу, а в свободное вечернее время ухлёстывали за девчонками-дизайнерами из Худпрома. Саша (Александр Майерович) действовал успешно, настолько, что пришлось жениться.
  Оба семейства были не в восторге, но милейшая внучка всех примирила. Она унаследовала внешность юной мамы, чуть разбавленную семитскими чертами, и непоседливость папы. Бонусы - умение неплохо рисовать и музыкальный слух. И теперь десятилетняя Дина вила верёвки из дедушек и бабушек, хотя родители давно расстались, не сошлись во взглядах на путешествия: Саша считал, что ехать надо, Лида говорила: 'Родина!'. Саша уехал, отслужил в ЦАХАЛе, заново женился, успешно лабал на скрипке в Тель-Авивском камерном симфоническом, имел приглашение в такой же, но Лондонский. И собирался через пару лет организовать переезд родителей.
  
  Так вот, к отцу-то его мы и шли. Закройщик и портной от бога, он, слегка (для записи в трудовой) трудясь в ателье, ещё 'немного' подрабатывал на дому. Честно говоря, увидев его впервые на дне рождения маленькой Дины, и услышав имя-отчество, я ни ушам, ни глазам не поверил. Пятидесятилетний седеющий мужчина с внешностью истинного арийца, плечами и кистями кузнеца. Война швырнула его, двенадцатилетнего сироту, из-под Могилёва в эвакуацию, в Среднюю Азию, потом в Советскую Армию, потом он познакомился с будущей женой, и переехал в наш город. В ателье он был воплощением респектабельности и надёжности. Слушал посетителей внимательно, как профессор больного, заказы кроил виртуозно, шили другие; клиенты нерядовые, 'понимающие' шли к нему домой, и шили за совсем другие деньги, но и качество получали несравнимое.
  
  О пошиве платья я договорился по телефону, отдельно уточнив, что скидок 'по-родственному' мне не нужно. Как-то так повелось, что и со знакомыми, и с товарищами, кроме самых-самых близких, я предпочитаю работать по обычному прайсу. Чтобы не было обид. Деньги, какие-никакие, у меня водились, были получены, как говорил герой Папанова, за 'выращивание кулубники вот этими руками'. Ну, не только, и не столько клубники - цветов, в основном.
  
  Розы в нашем неотапливаемом парнике, построенном, буквально, из дерьма и веток, росли очень неплохие. И продавались дорого. Государство на такую мелочь внимания, слава богу, не обращало, и не настучал никто. Насчёт материала для постройки - почти не шучу. Тонкие стволы высохшего на корню дуба, украденные в соседнем лесу, тщательно избавленные от коры и паразитов, и пропитанные всем, что под руку попалось - от отработанного масла и олифы - до какой-то загадочной массы, в которой подозревали компонент эпоксидной смолы, и выбросили из школьного гаража по причине отсутствия затвердителя, были собраны с помощью болтов в подобие домика второго поросёнка. И обтянуты толстенным полиэтиленом, который служил когда-то упаковкой для станков на мамином заводе. Затраты на строительство - только мой труд. Одноклассники, вякнувшие про спекуляцию, были посланы, так как не владели терминологией. Где ж тут спекуляция? Сами выращиваем.
  Что до упаковки - у нас в стране половина так называемых дачных домиков построена из совершенно некондиционных материалов, для строительства, зачастую, вообще не предназначенных. Наблюдал как-то, как бодались начальники двух больших цехов, отказываясь от новейшего оборудования. Завод - 'Турбоатом', станки соответствующих размеров, установить их и запустить - головная боль на долгие недели, а её, головной боли, то есть, и так хватает. И тут директор у одного из начальников спрашивает: 'Славик, ты же дачу строишь? Посмотри, во что станки упакованы'. Посмотрел, и станки установил в рекордные сроки, а из упаковки как раз крыша на дачу получилась, ещё на летнюю кухню и сарай с гаражом осталось.
  
  Зайдя в маленькую прихожую, мы обалдели. 'Маген Давид' - звезда Давида, на всю стену. Аккуратно расправленный и закреплённый флаг государства Израиль. От входа не видно, но если шагнуть за дверь... Лихо!
  - Здравствуйте, Майер Барухович!
  - Ой, Толя, зачем так официально. Зовите меня просто: 'Владимир Иванович'.
  Оля не выдержала, и жизнерадосно всхохотнула:
  - Здравствуйте... - продолжить поостереглась.
  - Проходите, раздевайтесь, тапочки... барышне ... и тебе. Представишь?
  - Да, конечно. Это Оля.
  - Очень приятно. А Света где?
  - Мать истории рассказывает?
  - Да.
  - Света в отъезде, мы ей подарок хотим заказать. Они с Олей подруги, и по всем габаритам совпадают.
  - Руки мойте, дама - в комнату, ты - на кухню. Где что, найдёшь? Чай завари, и всё остальное. Пирожки откуда?
  - С Сумской.
  - Годится. Идёмте, Олечка, габариты Ваши и охваты измерять. А потом каталоги полистаете, журнальчики, и фасон выберете. Ткань купили?
  - Да, вот, - я выдал хозяину квартиры ткань, предназначенную для Светиного платья.
  
  После всех обмеров, прикидок и чаепития Оля представила на мой суд модели из французского журнала "100 idees" и каталога 'ELEGANCE'. Мне понравилось всё, но родственник успел расспросить Олю о Светиных предпочтениях и уверенно выбрал за меня.
  - Вот это. Если действительно хотите, чтобы подруга была красивой. А то у девушек бывает по-всякому.
  - Нет, Майер Барухович, не наш случай. Мы подруги настоящие. Грызёмся ежедневно.
  - Тогда - да. А Вам, красавица, я бы порекомендовал вот это.
  Оля провела пальцем по глянцевой фотографии и рассеянно кивнула, думая о чём-то своём. После я узнал - Света рассказала - что у Олиного отца в тот момент на работе были неслабые проблемы с перспективой реального срока, но всё обошлось. Так что неуверенность в завтрашнем дне, и в материальном благополучии семьи, которая прослеживалась какое-то время в Олином поведении, получила объяснение.
  
  В общем, обо всём договорились, и Оля пообещала через неделю прибыть на примерку. Когда девушка отправилась перед дорогой в санузел, я добыл из сумки второй кусок ткани и попросил портного сшить для Оли то, второе платье. Он кивнул, не задавая вопросов, и спрятал ткань под журнал. Напоследок, перед уходом, я поинтересовался, показывая на флаг:
  - Не боитесь?
  - Знаете, молодые люди, когда Саша служил в Армии Обороны Израиля, ко мне уже приходили. Задавали вопросы. Тогда здесь был не флаг, а рисунок, сын нарисовал. Пришёл однажды, злой, из консерватории - и нарисовал. А тех, кто ко мне приходил, я послал. И - ни-че-го. Может, главное - не бояться?

Везде, где не зная смущения,
историю шьют и кроят,
евреи - козлы отпущения,
которых, к тому же, доят.*

  Когда в конце года СССР всеми четырьмя вляпался в Афганистан, от Александра мгновенно пришёл вызов, и он всеми силами стал торопить родителей. Через двадцать пять лет Майер Барухович, старенький, но бодрый, водил нашу компанию по Бахайским садам Хайфы. Он останавливался часто, чтобы отдохнуть, и рассказывал интересные истории и об Израиле, и о своей жизни в Союзе. Мы, все четверо, ни разу не евреи, могли только посочувствовать необходимости всегда и везде жить, выкручиваясь из агрессивного социума.
  
  А сейчас - ехали мы с Олей домой, девушка дистанцию явно сократила, и за согнутый кренделем локоть ухватилась естественно, и в метро сидела вплотную, руки не отпустив, и в автобусе прижималась: холодно, потому что. Я довёл её до дверей квартиры, искренне поблагодарил за содействие и откланялся. Тут она меня придержала:
  - Подожди, - руку на плечо положила, притянула к себе, поцеловала в щёку, не прижимаясь, по-дружески, - спасибо.
  - За что спасибо? - будто не она на меня день убила.
  - За Светку. За то, что на меня правильно смотришь. Я же тебе нравлюсь?
  - Да, - это не скрыть, - очень.
  - А приставать не стал. И дальше не будешь?
  - Нет, Оля, не буду. Светик паскудства не заслужила.
  - Хорошо. Когда нужно будет на примерку ехать, позвони. Будем от Светки прятаться. Пока!
  - Пока, - я успел лишь развернуться и шагнуть к лестнице, но был остановлен.
  - А, совсем забыла! Иди сюда, - Оля подождала, пока я подойду ближе, вдруг шагнула вперёд, сокращая и без того небольшое расстояние между нами, обняла за шею, прижалась, как до сих пор ко мне прижималась только Света. И поцеловала в губы так, что все только что даные обещания стали для меня пустым звуком, а руки сами легли на девичью талию. Оля втиснулась в меня всем телом, даже колени своей коленкой раздвинула и лобком к бедру прижалась. И когда, паршивка, успела куртку расстегнуть?
  
  Организм отреагировал. Ему, организму, всё равно, Света это, или Оля, или отвратительно серьёзная пионервожатая Мария Игоревна, двадцати трёх лет отроду, которую каждый восьми-, девяти- и десятиклассник хоть раз представил голой, но в галстуке и пилотке на столе под знаменем пионерской организации школы. Мы с пацанами это обсуждали. Остальные детали разнились, но галстук, пилотка, стол и знамя грезились всем. Когда я про эту мечту всеобщую Свете рассказал, она про туфли спросила. Удивился: 'при чём здесь туфли, когда есть голая девушка в галстуке и пилотке?' Для завершённости образа, говорит. Вот и пойми их, женщин. * 9
  
  Так вот, организм отреагировал, Оля реакцию ощутила - немудрено, мы со Светой тесно не общались с памятной предновогодней дискотеки - потёрлась об меня, как-то так, всем телом, закрепляя достигнутый эффект и не прерывая поцелуя.
  Когда, окончательно одурев, я прижал девушку к себе, и мои руки опустились на её попу, Оля отстранилась, упёрлась руками в мою грудь - и высвободилась из объятий. Мы едва перевели дыхание - поцелуй вышел славным. А я - на перила опёрся, и в них же вцепился, чтоб не упасть.
  - Ты кто? Куда ты дела Светину подругу? - сил на пошутить мне ещё достало, - что это было?
  Оля свирепо дунула в сторону, убирая с лица выбившуюся из-под шапочки прядь, рывком поправила задравшуюся и сбившуюся набок юбку, вдохнула-выдохнула, и ответила:
  - М-м-месть!
  - Чёрт... За что?!
  - За поцелуйчики ваши, за обнимашки, за облизывания, за 'ты мне нужна как женщина'...
  - Оля, прости дурака, я больше не буду! Мы не будем.
  - Светка своё получит отдельно. СтоИт? - указала пальцем ниже пояса.
  - Конечно! - чувствовал я себя, как будто меня застукали за рукоблудием перед горсоветом.
  - Оч-чень хорошо! Приятных снов. В школе увидимся.
  Сны действительно были приятными, даже чересчур. По дороге домой мне удалось слегка утихомирить взбесившуюся плоть, но под утро мне всё-таки приснилась не Света, как это бывало часто в последние полтора года, а Оля - с закономерным результатом.
  
  В школе, во время перерыва, меня отловила Света, и, подбоченясь, строго поинтересовалась:
  - Ты Ольку целовал?
  - Да, но...
  - Не переживай, - Света положила ладошку мне на грудь, тесно не прижималась - народу много, - это я ей разрешила.
  - Зачем?!
  - Чтобы избежать жертв и разрушений. Она их обещала.
  - Ведьмы вы. Светик, у девочек поллюции бывают?
  Света покраснела:
  - Ещё как бывают.
  - Ну, тогда ты меня понимаешь. Передай подружке, что месть удалась. Она мне приснилась.
  
  Олю в тот день видел только мельком, кивнул, приветствуя, а она улыбнулась, глазками похлопала и губами поцелуй изобразила. Ведьма. Пришлось в уме извлекать корень из сорока семи.
  Назавтра Света свела нас в коридоре, и мы протянули Оле согнутые мизинцы, та, смеясь, зацепила их своими, потом мы со Светой жалобно, хором, попросили прощения. И обрели просимое. Какую месть готовила Оля Свете, осталось тайной. А может и учинила чего-нибудь такое, о чём подружки предпочли не рассказывать.
  
  На примерку мы съездили, ровно через неделю, повеселевшая Оля - ситуация с отцом улучшилась - притащила Майеру Боруховичу новый заказ, на юбку, которую высмотрела в журнале ещё в прошлый раз, вернее - ткань для неё.
  - Тоже для Светы, - пояснила она, - а я поносить возьму. Хитрая я?
  - А то.
  По пути - и туда, и обратно, снова ко мне прижималась, но сексуального подтекста в этом уже не было. Почти. Просто, девушка признала меня достойным вхождения в её маленькую стаю, где пока только две особи - Оля и Света, и теперь - ещё и я, с неясными пока перспективами стать Светиным мужчиной. Друзья? Друзья. С лёгким флёром флирта и обещания.

И в нейтральнейшем трёпе любом
есть тревога и вызов любовный.
Я стихи записал бы в альбом,
только нынче не в моде альбомы.

  А со Светой - не только друзья, но и любовники. Ну, почти.
  
  Это 'почти' как-то совершенно уже не напрягало. Не в том смысле, что перехотелось, просто такая малость, как отсутствие контакта возбуждённых гениталий, нас уже не тревожила. Мы столько всего придумали взамен... Я поделился этой мыслью с подружкой, и она подтвердила правильность моих размышлений.
  - Ты знаешь, я тоже об этом думала. Так даже интереснее. Не просто винтик с гаечкой, а с фокусами. Но ты не расслабляйся, всё ещё будет. А то скажешь потом: 'не царское дело!'
  
  Это девушка анекдот вспомнила про Ивана-Дурака, ставшего вдруг царём и получившего в жёны Василису Прекрасную. Анекдоты ходили отдельно среди девушек и среди парней, где-то просачиваясь из одной общности в другую. Сам я старался девочкам похабных не рассказывать, но всё равно слышала уже. В анекдоте Василиса, удивлённая продолжительным манкированием со стороны супруга супружеского долга, вопросила: 'когда же?', на что Иван ответил: 'Не царское это дело - в манде ковыряться. Прикажу - выебут'.
  Ну, так далеко я в своём долготерпении заходить не собирался, на такое способны только большие поэты, вроде Александра Блока. История его взаимоотношений с женой меня, в своё время, просто потрясла. Не жить с женой половой жизнью, так как она, видите ли, Прекрасная Дама, Муза и прочее, и ходить к проституткам для облегчения чресел - грустно это, товарищи. Как по мне, любую, самую Распрекрасную Даму, нужно любить телесно, сколь хватит сил, а если от этого про неё стихи не напишутся...

Если б
краски мне дались,
рисовала б
моя кисть
Женщину!

Но
не бывшую со мной
и не ставшую женой
Женщину!*

  Не можешь писать про жену, с которой был - пиши про блядей, с которыми не был. Возьми пример с Тулуз-Лотрека, в конце концов, исключив психиатрическую лечебницу, алкоголизм и сифилис.
  Однако же, 'не расслабляйся, всё ещё будет', с одной стороны - радует, а с другой - звучит в данном контексте как-то угрожающе. Типа: 'мало не покажется'. Ну-ну, ждём.
  
  И - ещё интересное происшествие, отклонение, выпавшее из обыденности - один из искомых Светой 'диссонансов'. После очередного снегопада, в самом конце января, мы втроём - с Ольгой, с кем же ещё ('мне с вами, придурками, весело', - объяснила она) - попёрлись кататься на санках, и бесились как-то совершенно бесшабашно.
  В конце концов, ведьмочки уронили меня в сугроб, свалились сверху - и затеяли целоваться. Вот только мне от их поцелуев перепало совсем чуть-чуть. Они, негодницы, сами не прочь поласкаться.
  А моя реакция на их поцелуи заводила девочек дополнительно. Я их обнял - чисто машинально, а Оля, пытаясь высвободиться и подняться, 'ненароком' мне на низ живота рукой опёрлась. Куртка и свитер, конечно, тактильные ощущения затрудняют, но не скрывают хорошего отношения мальчика к девочкам. Я только крякнул. Оля хохотнула нервно, а Света причины не поняла в общей куче. Свидетелей нашей возни почти не было, уже смеркалось, родители с малыми детьми ушли, малолетняя пацанва пробежала с гиканьем мимо, вниманием не удостоив, и тоже удалилась.
  Из сугроба выбрались, девчонки, ничуть не смущаясь, чмокнули меня ещё по разу, сами поцеловались - и мы тоже пошли домой. Ко мне идти подружки не захотели, пришлось сразу провожать, только санки забросил через забор. С Ольгой простились у её дома, а Свету до дома не довёл. Свернула она неожиданно.
  
  Пройдя через гостеприимно распахнутую калитку детского сада, мы оказались в одной из его многочисленных беседок - и Света повисла у меня на шее.
  - Ты чего, подружка? - само вырвалось, девчонки целый день подружками обзывались, - разве не к тебе идём?
  - Не-а. У меня сегодня другие планы, - сердце моё дало сбой, но в отставку меня, вроде бы, не отправляют, Света целуется не так, как при расставании насовсем.
  - Просвети.
  - Рентгеном? Как Иван Грозный бояр? Не волнуйся, Толечка, у нас с Олей девичник. Никаких мужиков. Будем делать маникюр, пить чай и сплетничать. Олька у меня заночует, всё равно завтра выходной. С утра поучимся - и она домой пойдёт, а ты - ко мне. Как тебе программа?
  - Завлекательная. Особенно пункт 'заночует'. Нельзя ли это слово и ко мне применить как-нибудь?
  - Можно. Только придётся всех старушек во дворе убить. Чтобы родителям не растрепали.
  - Вы с Олей вместе спите?
  - Ага. Перед сном болтать хорошо. Разговариваем - и потихоньку засыпаем.
  - Голые?
  - Нет, холодно зимой. В ночнушках. И обнимаемся, для согрева. Я чувствую твой интерес. С таким интересом наперевес по улицам ходить нельзя.
  - Тема уж больно удивительная. А Оля скоро придёт?
  - Скоро. Не успеем. Завтра. И тут погладь. О-о-о. Нет, туда не нужно, мы это уже проходили, холодно. Завтра. А с тобой что делать? Доставай.
  - Светик, не чуди, народ в это время с работы идёт. И я потный после санок.
  - Плевать. Мне тебя уговаривать?
  - Нет. Вот. Ох, Светка... - результат достигнут в три движения прохладных пальчиков, недаром подружки меня весь день дразнили, взведен был невероятно.
  - Ну, вот, другое дело. Теперь можно и по домам. За меня не волнуйся, я своё завтра получу.
  - Спасибо, Солнышко, за заботу.
  - А куда тебя такого отпускать? Пойдёшь ещё по бабам... Всё, целуй - и домой.
  
  На следующий день я обнаружил, что одним маникюром девочки не ограничились. Гладкость взамен отросшей шелковистой шёрстки - вот итог 'девичника'. Так бы и сказала, а то 'маникюр'. Однако, подружки меня всё больше интригуют. Что-то будет.
  
  
  ФЕВРАЛЬ 1979
  
  

Какие сны во сне, на смерть похожем?
стальные цепи? гроб из хрусталя?
На лбу планеты лопается кожа
от извращенной ласки февраля.

  Лютый февраль всю душу выдувал из прохожих, которым по-прежнему недоставало ума не выходить из дома. Там, где снег сдуло ветром, осталась голая, потрескавшаяся от мороза земля. Тем приятнее было прийти в тёплую квартиру (автономная котельная давала тепло нескольким домам, но дом Светы был первым в ряду, ему больше и доставалось) к любимой - и тёплой - девочке с тёплыми же пирожками - чувствовал я себя при этом одновременно Филиппком, Красной Шапочкой, и Медведем с туеском. Пирожки мои остыть не успели - и мы их стрескали под чаёк, я за это время отогрел руки чашкой и мог, наконец, прикоснуться к подружке, не опасаясь её обморозить.
  Не заморачиваясь, мы быстренько разделись - и нырнули в постель, спрятались под одеяло, высунув лишь носы. Девочка тоже недавно вернулась из школы, что-то они там готовили с подружками для своих одноклассников на 23 февраля - не стриптиз, надеюсь, тогда точно простудятся - и её ещё колотило от холода. Ледяные ручонки подружка доверила мне для обогрева, ступни поставила на мои, и мы застыли, согреваясь дыханием и аутотренингом.

...а Вы представьте лето, зной,
жену в прозрачной рубашонке -
когда стопою ледяной
февраль касается мошонки.

  Про стриптиз сейчас упомянул - и вспомнил, как в колледже, уже в девяностом, именно на двадцать третье девочки-экономисты выдали... не стриптиз, конечно, но, не хуже - канкан. Где только взяли пышные юбки, почти как в 'Мулен Руж'? И, хотя трусы они надели вполне приличные, купальные, сидящий в первом ряду актового зала предпенсионный замдиректора не знал, куда девать глаза. А красотки отжигали - под рёв восхищённого зала. Канкан классический, в линию, с визгом, 'Galop Infernal' Оффенбаха, не весь, минуты полторы, но всем стало жарко.
  
  А пока - лежим, греемся. Вдыхаем 'на улице', выдыхаем по одеяло. Когда Светины лапки оттаяли, и на вопрос 'тепло ли тебе, девица?'* был получен ответ 'тепло, батюшка', мои, тоже согревшиеся, ручки поползли по девичьему телу, но были остановлены. Светик пахла собой - слегка потом, слегка девушкой, и запах ощущался тем сильнее, что мы закутались в одеяло.
  - Подожди, помоюсь, хотя бы местами. Я же только из школы.
  - Спинку потереть?
  Света на секунду замешкалась, размышляя, и отказалась. Но в какой форме!
  - Сегодня - нет. А идея мне нравится.
  Я-то помнил, что понравившиеся идеи Света рано или поздно реализует...
  
  Однажды я намекнул Светику, что полуодетость или слегкараздетость девушки возбуждают больше, чем обнажённость полная - особенно хорошо это известно нудистам. Светик прониклась, экспериментировать стала, и про Олину выходку - в школу без трусов - вспомнила. И действительно, отсутствие какого-нибудь предмета одежды при наличии всего остального... Юбочка - и ничего под ней; шарфик на голое тело и шапочка; гольфы, длинная футболка... и всё, вариантов не так много, но мне понравились все.
  А уж когда подружка нарядилась дома в школьную форму, и позволила частично себя раздеть, и мы повторили - и так, и этак - то, что делали в школе... Чувствительные гладкие ягодицы моей девочки под задранным школьным платьем, елозящие по напряжённому кончику, были так хороши, что пришлось платье снимать и отправлять в стирку, а мне - доводить дело до конца, лаская подружку языком.
  - Мы с тобой рискуем в последнее время, - заявила Света, вернувшись из ванной, - подошли близёхонько. Ты осторожней, пожалуйста, я ещё не готова в дочки-матери играть.
  - Прости, Солнышко, не сдержался, очень хотелось.
  - Я тоже хороша. Давай друг друга контролировать. Скажу, когда будет можно.
  
  В этом же феврале у нас появилась ещё одна привычка. Я потом показал Светику карикатуру из какого-то иностранного журнала: идёт голая парочка, спиной к зрителю, руки - крест накрест на половых органах, и подпись: 'Это были библейские времена, когда влюблённые гуляли по полям рука об руку'. Девочка хихикнула. Как-то так оказывалось, что лёжа под одеялом на спине после секса (или его мануально-орального суррогата, как сейчас), мы всегда эту позу принимали - в какой-то момент уже машинально, не для того, чтобы ласкать партнёра, а просто так, фиксируя объект. 'Рука об руку' - ещё эвфемизм в нашу интимную копилку.
  
  Именно в такой позе мы и оказались через часок, умиротворённые и сполоснутые. Под моей рукой была лёгкая щетинка лобка - отросла. Я засёк периодичность 'девичников' - полтора месяца, и поинтересовался причиной такого интервала.
  - Не успевает отрасти сильно. Если чаще брить - чешется.
  Я хмыкнул - и получил тычок кулачком в бок.
  - Снаружи. Когда внутри - называется 'хочется'. А это - гораздо чаще.
  - Не могу представить, моё 'хочется' - всё снаружи. А зачем вообще затеяли брить?
  - Тебе разве не нравится? - разочарованно как-то.
  - Наоборот, очень нравится. К голенькой приятно прижиматься - щекой, губами... Такая беззащитная...
  - Твоё 'снаружи' зашевелилось сразу.
  - Ну, да. Трогаю тебя, и разговоры. Дай, я тебя потискаю, пообнимаемся, пока ничего не упирается в животик.
  - Это мы завсегда. Гладенькие мы. И животиками давай потрёмся.
  - Ох, Светка, мне тебя из рук выпускать боязно, чтоб не делась куда-нибудь. Ложись на меня, пока безопасно. Так всё-таки?
  
  Девочка легла сверху, потёрлась, как обещала, животиком, мурлыкая, потом расслабилась - и улеглась вся, распласталась, как морская звезда. Я даже застонал от удовольствия.
  - Бесились с Олькой, купальники мерили, к лету готовились. У неё есть такой... узкий. Как не надевай - волосы видны были. Ну, и... Взяли бритву, сначала по отдельности попробовали - неудобно, плюнули - и помогли друг другу. Сначала чуть-чуть, причёски придумывали, изоржались до слёз, а потом махнули наголо. Ну, вот, доболтались. Нарушаем технику безопасности.
  - А тебе так неприятно?
  - Приятно, но страшно. Слезу.
  - Сядь сверху.
  - Ты что? Я боюсь.
  - Прикинь 'направление внутри женщины'. И сядь безопасно.
  - Ты только смотри, не увлекись.
  Светик присела на меня, так, что член стал как бы продолжением её тела, потрогала головку:
  - Странно так сидеть. Кажется, что это - мой. Ужас.
  - Подвинься повыше.
  - Боюсь. Разве что на серединку, - пересела, поёрзала, - нравится. А тебе?
  - Не видишь, что ли?
  - Вижу. Синий и твёрдый. Не больно? Чем Вам помочь, больной?
  - Только массаж, интенсивный расслабляющий массаж устранит застой крови и спасёт больного.
  
  Девушка улеглась рядом и стала поглаживать обсуждаемый орган, одновременно разглядывая.
  - Вены, как реки на контурной карте. Безымянные.
  - Я татуировки сделаю: 'Лопань', 'Харьков', 'Северский Донец'.
  - 'Пламенный привет морякам Балтийского флота от моряков героического Севастополя!'
  - Нет, Солнышко, это очень мелкими буквами придётся.
  - Я понимаю, почему тебе приятно. А вот почему мне приятно тебя трогать?
  - Потому, что ты - девочка?
  - Так хорошо?
  - Да. Тебя поцеловать? Я уже почти готов, даже трогать не нужно, хочу с тобой вместе.
  - Да, только потихонечку, не спеши.
  
  Во время 'целования' в этот раз я случайно, раздвигая нежные губки, задел мизинцем анус, и почувствовал, как девочка подпрыгнула от этого касания. Это меня заинтересовало, и теперь уже специально, смочив палец, погладил, Света вскрикнула, но не от боли, или негодуя, а так, что стало ясно - ласка нравится. Ну, и... Чередуя касания и поглаживания, поцелуи и медленные движения языка, дотянувшись свободной рукой до груди - довёл подружку до оргазма, и сокращающаяся дырочка приняла фалангу мизинца - снова вскрикнула, а я уже пятнал простыню, не сдерживая свои судороги. 'Вместе' - это слово становилось постепенно нашим лозунгом и командой, которую мы друг другу отдавали.
  
  Позже меня (да и Свету тоже) ужасно злили фильмы, в которых люди старательно занимаются любовью - и засыпают, или долго валяются в постели, не пытаясь отправиться в ванную комнату, чтобы подмыться, не обращая внимания на испачканное постельное бельё. Или вылезают утром из постели в майке, трусах, бюстгальтере, комбинации - в зависимости от пола. Сплошные 'киноляпы'. Перед затемнением кадра показли, как они мирно засыпают после секса. То есть, потом каждый проснулся, встал, втихаря провёл водные процедуры, оделся, и снова залёг, уже при полном параде?
  Киношный утренний секс тоже радует. Проснулись, улюбнулись друг другу - и лезут целоваться. Фу, товарищи, фу. Даже у нас, шестнадцатилетних на тот момент, дыхание поутру свежестью не отличалось, а с возрастом эта проблема только усугубляется. С утра секс приятен, и короток, как правило, и небезопасен для женщины, если мочевой пузырь полон - у мужиков-то переключатель работает, или одно, или другое. Можно и без поцелуев, но на животик не давить...
  
  Ну, и как апофеоз сексуального кинобезумия - любовь в дороге. Вот главные герои прут по пустыне, через джунгли и болото, три дня не мылись, гадили на природе, вылезли на сухое, спаслись - ура! - и затеяли коитус. Ребята, у вас на половых органах в этот момент вся микрофлора и микрофауна, встретившаяся в пути многотрудном. Обменяетесь ею, потрётесь, внедрите в слизистые - будете расплачиваться за сомнительное удовольствие от валяния по кустам немытого партнёра. Может, до отеля потерпите?
  Мы со Светланкой расслаблялись после секса ровно столько, чтобы в голове прояснилось, и можно было добраться до проточной воды, не ударяясь о стены и дверные косяки. А уж потом, помывшись - могли и понежиться. Мои прикосновения к дырочке в попе в этот раз не обсуждали, Светик, видимо, хотела новую ласку осмыслить.
  
  Что до 'причёсок'... Подружки свои цирюльные эксперименты продолжали. Не однажды после очередного 'девичника' Светланка удивляла меня новым эксклюзивным дизайном лобка. Девочки в этом занятии поднаторели, и можно только представить, как они дурковали, придумывая и осуществляя 'усики Гитлера', 'мотылька', 'лодочку' и прочее. Но, в конце концов, хуже от этого никому не становилось, было забавно и возбуждающе.
  Возбуждала меня не только Света, которая мне очередную 'стрижку' демонстрировала, но и Оля, которая ничего, конечно же, не показывала, но я-то знал, что под её юбкой тоже кое-что интересное! Иногда даже знал, что именно - Света рассказывала, и, подозреваю, с Олиного благословения. Ситуация, вообще, сложилась аховая. Если раньше Ольга обещала нас со Светой 'поубивать нахрен', если не прекратим дразнить её, то теперь уже мне впору было взмолиться или пригрозить.
  А после того, как Оля в моём присутствии, изящно приподняв юбку, поставила ногу на стул и тщательно (и медленно) поправила перекрутившиеся колготы, наблюдая из-под томных ресниц за моей реакцией, я поинтересовался у Светы, что сие означает, и не должен ли я, по её мнению, заняться Олей вплотную. Света меня пребольно куснула за плечо - беседовали мы вечером, в постели - и объяснила, наконец, происходящее.
  
  Когда мы со Светой прекратили дразнить Олю, она 'отомстила', вздохнула облегчённо - и через неделю поняла, что чего-то ей не хватает, а именно - нашего со Светланкой вызывающего, демонстративного (но не всем демонстрируемого, только для избранной Олечки предназначенного) эротизма, его проявлений в простых вещах и делах, где, казалось бы, сексу не место. 'Я возле вас греюсь' - призналась Оля, чья половая жизнь, в отсутствие нормального партнёра, сводилась к одиноким ласкам.
  Они со Светой заключили негласный договор о ненападении, направленный, к сожалению, против меня - инициатива теперь полностью принадлежала Оле. Она сама регулировала дозу получаемых впечатлений и могла вертеть попой сколь угодно рисковано. Понимала, что в присутствии Светы находится в безопасности, да и мою моральную устойчивость - 'облико морале, чьёрт побьери'* - успела оценить.
  - Ведьмы вы, - пригорюнился я, - мало того, что тебя хочу всё время, так теперь ещё и Оля... Вы как Ленин и партия.
  - В смысле?
  - Ну, те - 'близнецы-братья'*, а вы - близнецы-сёстры. Вот в чём между вами разница? Одна не даёт, другая - дразнится. Может, мне успокоительного попить?
  - Я тебя сама успокою, когда совсем невмоготу будет. Ольку можешь иногда по попе погладить, она возражать не будет. Я - тоже.
  - У Ольки ухажёров полно, что, погладить некому?
  - Желающих достаточно, только там 'динамо' не прокатит, а Олька с ними спать не собирается и вообще развязаться хочет. А ты - безопасный...
  - Безопасный, говоришь...
  - Ой-ой-ой, опасный, опасный, боюсь, боюсь... бо...юсь... О-о-о...
  - Ох, подружки, рехнусь я с вами.
  Но от таких предложений, конечно же, не отказываются. Хотя - вру, иногда отказаться нужно.
  
  Угодил однажды с коллегой-женщиной в командировку. Красивая, свободная, отнюдь не монахиня. Мы ударно потрудились днём, вместе поужинали в гостиничном ресторане, выпив при этом бутылку вина, потанцевали даже и... разошлись по своим номерам. Лет через пять на чьём-то юбилее оказались за одним столом, и во время танца она (теперь уже замужняя дама, верная супруга и добродетельная мать*) поинтересовалась, почему в тот вечер я даже не попытался затащить её в постель. Шанс на согласие был - отнюдь не лотерейный.
  - Не скрою, хотелось. Но, знаешь, портить прекрасные отношения ради одной ночи... Оно того не стоит. Ты не сильно обиделась тогда?
  - Обиделась? Действительно, было такое. А потом подумала... Коллеги... Правильно, оно того не стоит, нет связи - нет проблем.
  
  Что до поглаживаний Олиной попы, я колебался, конечно. И Светины слова, про отсутствие возражений со всех сторон, меня нисколько не убедили. Однако девчонки устроили ещё разок кучу-малу в сугробе, и Оля меня удостоила обморочным поцелуем - под внимательным и немного ревнивым взглядом моей подружки, и попу оттопырила навстречу машинально прилипшей руке. 'Ну, значит, так тому и быть', - решил я, и с тех пор, если какая-нибудь часть тела Оли оказывалась в пределах досягаемости, её гладил.
  Разумеется, такое было возможно только тогда, когда мы оказывались втроём - чаще всего у Светы дома - и имело это действо всегда характер ненарочитый. Например: тянуть руку к Олиным ногам, если она стоит на расстоянии этой самой вытянутой руки, я не стал бы, но приобнять колени девушки, подошедшей и опёршейся бедром о плечо - что может быть естественней? Или положить руку на бедро, когда она сидит рядом.
  Очень скоро я перестал различать девчонок, настолько органично это происходило, а Света с Олей, руководствуясь какими-то своими договорённостями, на таких прикосновениях внимания не акцентировали. (Что чуть не стало через полгода немалой проблемой; впервые узрев мою руку на Олином бедре, её парень был изрядно удивлён, пришлось заняться самоконтролем, но об этом - позже). Это, в общем-то, не было лаской в сексуальном смысле, скорее - дружеские прикосновения. Хотя, дополнительный заряд бодрости мы все получали.
  Так же, совершенно естественно, у девчонок получалось присесть ко мне на колени. Светик - вообще бы с них не слазила, её 'на ручки' Ольгу на первых порах смешило; потом привыкла. Оля могла примоститься 'на ручки', пока, например, Света заваривает чай, и мне 'волей-неволей' (на самом деле с удовольствием) приходилось приобнимать девушку за талию, а вторая рука (не заводить же её за спину, как при фехтовании) оказывалась на девичьих коленях. Светин приоритет при этом свято соблюдался, её команду 'брысь' Оля выполняла мгновенно, хоть и демонстрировала всем своим видом, что слазить не хочется.
  
  Конечно, до откровенного тисканья дело не доходило, трогать Олину грудь или шарить у неё под юбкой как-то не было причин, для этого требуется целенаправленное, сознательное движение, под категорию 'невзначай' никак не подходящее. Впрочем, Оля сама была не промах, и могла подойти со спины, и прижаться грудью, и обнять, тыкая пальцем в лежащую передо мной тетрадь - и какая, к чертям собачим, физика в этот момент: затылок млеет от тепла Олиной груди, а колени соприкасаются под кухонным столом со Светиными коленями... Ну, и поцелуи у нас случались - разнообразные и в ассортименте. Девчонки, уяснив, что меня их поцелуи не смущают, а возбуждают, совершенно не стеснялись, и мне доставалось. Когда же Оля уходила домой, Света меня 'успокаивала' - очень успешно. А я - её, потому что всё происходящее заводило и подружку тоже.
  Так мы и жили, смастерив дурацкий любовный треугольник в отсутствии собственно секса, фигуру в геометрии новую и неисследованную.
  
  День Советской Армии отпраздновали скромно, для разнообразия - у Оли дома, её родители гуляли с приятелями, Светины - умотали к родственникам. Так что, планы на вечер у нас со Светой были грандиозные, но - не сложилось. Мы развлекались втроём почти до полуночи, совершенно целомудренно, но было хорошо, и даже всегдашнее желание всласть пообниматься отступило на второй план. Успеем.
  Вместо этого выпробовали бутылку сладкой до приторности 'Солнечной долины', попрыгали и поколыхали бёдрами под не менее сладкие Bee Gees с Baccara, а 'Woman in love' заставила нас обняться втроём, так и танцевали, обмирая от тепла и близости родных тел.

О, если бы я только мог
хотя отчасти,
я написал бы восемь строк
о свойствах страсти.

О беззаконьях, о грехах,
бегах, погонях,
нечаянностях впопыхах,
локтях, ладонях.*

  Борис Леонидович знал толк в 'нечаянностях впопыхах' - в сладости и горечи запретного плода, в лёгкой греховности и дыхании декаданса. Знал, но нам не рассказал. Не такое у него... воспитание.* То ли дело - Тинто Брасс...
  
  Под Jeanette - 'Por Qué Te Vas' (её уже талантливо испоганили 'Весёлые ребята', получилась 'Все напоминает о тебе') - притушили свет и упали на диван, девчонки привалились ко мне с двух сторон и затихли, усталые, слушая музыку. Я поцеловал в макушку Свету, потом Олю - пахли волосы разными шампунями, но очень вкусно - и тоже затаился. Интересная у нас компания.
  
  Тут Оля вспомнила вдруг, по какому случаю пьём, вскочила, сбегала к шкафу - и приподнесла мне 'бездвоздмездно'* ремень, хороший, кожаный, с небольшой, но мощной пряжкой, украшенной восьмиугольной шерифской звездой.
  - Зря ты так, подружка, - мрачно заметила Света, рассмотрев презент, - я не заслужила.
  - Так всё ещё впереди, рано или поздно - пригодится, - Оля запрыгнула коленями на диван рядом со мной, и подставила щёчку, - благодари!
  Привлёк к себе, обняв за талию, поцеловал, не увлекаясь, тут же уравновесил - Света губами тянулась - и девочки, глядя друг другу в глаза, стали мелко и ласково целоваться у меня перед носом. Когда я откинул голову на спинку дивана и жалобно захныкал, ведьмочки ухмыльнулись кровожадно - и оторвались, наконец, от своего увлекательного занятия.
  - Мой тебе подарок - дома остался, думала, что попадём туда сегодня. Придёшь - получишь. Я сегодня тут останусь. Приютишь, подружка?
  - Конечно, родная. А тебе, Толечка, дальняя дорога в дом родной.
  Красотки ускользнули на кухню, дав мне возможность собраться с мыслями и слегка успокоиться, за что им - искреннее спасибо. Как же они меня мучают!
  
  Подарок мне Света вручила во время следующего моего визита к ней - халат, такой же, как у неё, только цвет другой, и размером побольше. Подарок поселился у девушки в шкафу, а на мой вопрос: 'что скажешь, когда мать обнаружит?', Светик только плечами пожала неопределённо. Поблагодарил, конечно, и заметил, что мы начинаем обрастать совместным имуществом. Моя зубная щётка уже прочно прописалась в Светиной домашней косметичке, и выдавалась во дни свиданий...

Мело, мело по всей земле,
во всe пределы.
Свеча горела на столе,
свеча горела.*

  Да, горела. Никаких перебоев с электроэнергией, просто захотелось нам романтики дополнительной. Ну, и зажгли. Действительно, интересный эффект получается - театр теней в девичьей спальне. Рваный тусклый свет создавал на стене у дивана фантасмагорические картины, свеча отражалась в ростовом зеркале Светиного шкафа - и давала отсвет на стену у изголовья.

На свечку дуло из угла,
и жар соблазна
вздымал, как ангел, два крыла
крестообразно.*

  Тени наши любили одна другую, накладываясь и проникая куда глубже, чем тела реальные. А в другой комнате тихонько звучал Чайковский. Балет 'Щелкунчик', конечно, больше новогодний, согласно мультфильму, но для февраля тоже неплох. И вызывала музыка, совместно со свечой, такую невыносимую нежность, что сердце замирало.

Так любить, чтоб замирало сердце,
чтобы каждый вздох - как в первый раз,
чтоб Душою только отогреться
у огня любимых, милых глаз.*

  Мы лежали со Светой, как ложечки в буфете. Её голова покоилась на моём плече, спиной она тесно прижималась к моей груди и животу. Сегодня - под свечу и Чайковского - мы случайно освоили позу 69, изобрели, так сказать, велосипед; о существовании подобного изыска нам в школе не рассказывали.
  Начиналось всё как обычно в последнее время - я поласкал девушку пальчиком, потом языком, потом, вытянувшись на спине, принимал ласку её губ и рук, поглаживая грудь и мокрую от секреции и моей слюны вульву. Мы могли долго мучить так друг друга. Когда пассивный (в данный момент) партнёр чувствовал приближение оргазма, он (она) предупреждал об этом. Мы останавливались и отдыхали, или менялись ролями - или просто лежали, обнявшись - и целовались. Зато потом, когда действительно становилось невмоготу, оргазм был оглушительным.
  
  Светик стонала от удовольствия, не в силах оторваться от своего увлекательного занятия, и, стоя на четвереньках, постепенно всё больше поворачивалась за моей рукой, попой в сторону подушки. Потом запах девушки и вид её белых ягодиц заставили меня приподнять её бедро и перенести через моё лицо.
  На секунду остановившись, она, осмыслив своё новое положение в пространстве, устроилась поудобнее, легла грудью на мой живот и, рукой ухватив и установив вертикально член, продолжила начатое, предоставив мне регулировать под свои нужды положение её таза. Теперь в моём распоряжении и буквально перед глазами было всё: и круглая, гладкая и нежная попа, бритый лобок, аккуратные, как нарисованные, мокрые и набухшие от вожделения губки - весь набор, и плотно сжатый кружок ануса.
  
  Целуя и облизывая губки, пробираясь языком вдоль нежных складок, едва-едва касаясь малюсенького, но отчётливо ощущаемого клитора, я одновременно поглаживал ягодицы, проводил мокрым пальцем по колечку сфинктера, заставляя его сжиматься в такт касаниям, приподнимал, чуть сжимая, грудь, не теряющую форму и в этой позе. В тоже время, 'где-то в далёкой-далёкой галактике' мой член подвергался столь же изощрённой пытке. Светин язык находил всё новые особо чувствительные точки - и причинял им наслаждение. Долго такое действо продолжаться не могло, с первыми судорожными сжатиями Светиного влагалища, скрытого за тончайшим препятствием, * 10 я уже не мог сдерживаться, только предупредил мою девочку лёгким стоном, чтобы не вдохнула случайно бьющую в рот струю. Сотрясаясь, девушка распласталась на мне, полностью перекрыв доступ воздуха. Когда его запасы закончились, я потихоньку приподнял Светины бёдра - и снова смог вдохнуть. Светик перевалилась на бок, и мы некоторое время лежали валетом, приходя в себя. Я опустил руку на низ её всё ещё подрагивающего живота, она, не глядя, нашарила и накрыла ладошкой мошонку. Рука об руку, ребята, рука об руку.
  
  Отдохнув, девочка приоткрыла один глаз, хитро оглядела окружающее и ближайшее, примерилась - и с рычаньем куснула меня за живот. 'Завопив' шёпотом от притворного ужаса, я, в свою очередь, поцеловал её милый животик и выдохнул в него. Света захихикала, перевернулась и улеглась на меня. Мы долго целовались. С того памятного первого раза поцелуй в губы после орального секса стал у нас обязательным и желанным. Им мы демонстрировали, что не испытываем к партнёру (и к собственному телу, в конечном итоге) брезгливости и неприятия - и это действительно было так! Потом Светик отстранилась, дав мне разглядеть как следует мокрую физиономию и растрёпанную причёску:
  - Кто в душ?
  - Беги ты.
  
  Помывшись, пополоскав рты и почистив зубы, мы снова спрятались под одеяло - прохладно, всё же, когда не двигаешься - и улеглись 'ложечками'. Моя левая рука легла на правую Светину грудь, правая рука - на её животик, и она даже заурчала от такого 'тотального' объятия. Я нежно целовал затылок девушки, вдыхая родной запах её волос. В полудрёме, расслабленные, мы лениво обсуждали то, что проделали двадцать минут назад. Выяснилось, что всё было здорово, да не совсем. И Светика, и меня отвлекали от процесса доставления удовольствия партнёру наши собственные ощущения. Кроме того, выяснилось, что девочка... стеснялась. Это прозвучало неожиданно, ведь за последние месяцы я успел рассмотреть её до последней жилки и во всех ракурсах.
  - Когда ты сзади, тебе дырочка в попе видна. И прямо перед носом.
  - Симпатичная дырочка. Я её трогал, она сжималась.
  - Прекрати, мне стыдно. Но было приятно. И когда ты меня... целовал в прошлый раз, а пальчик слегка вошёл - тоже. Только смотреть туда не нужно.
  
  Разговор наш, тепло нежного тела, близость обсуждаемого объекта - всё это привело к закономерному результату. Член, до сего момента усталый, снова наполнился кровью и, распрямившись, упёрся между Светиными ягодицами в ту самую стыдную дырочку.
  - О! - девочка заинтересованно притихла, привыкая к новому ощущению. Поняв, что ничего плохого или опасного не происходит, вдруг как-то расслабилась и теснее придвинула попу ко мне, усилив и без того плотный контакт. Потом втянула анус, сжав ягодицами головку, и объяснила:
  - В плен взяла!
  - Я сам сдался. Это зачтётся?
  Света помолчала, а потом, решившись, спросила ставшим внезапно низким и хриплым голосом, как-то на выдохе:
  - Хочешь сюда? - сердце её в этот момент билось так, что пульс ощущался даже под правой грудью.
  - Сдурела? Я тебя всю хочу. И всё время. На уроках иногда сижу, как сейчас. Хорошо ещё, к доске ни разу не вызвали в такой момент. Вспомню - и вот. Но сюда тебе не нужно. Будет больно, или вообще порвёшься. И мне никакого удовольствия. Светка, мартышка, ты чего творишь? Я же не железный! - на протяжении моего монолога девчонка развлекалась: сжимала и расслабляла ягодицы, двигала попой и явно вошла во вкус, сопела уже привычно-возбуждённо, дыхание сбилось, да и мокро там снова...
   - Солнце, перестань, я не сдержусь - и кончу, а там всё рядом. Попадёт капелька, куда не надо (или куда надо, как посмотреть) и будешь беременная девушка. Случай в мировой истории не уникальный, но среди здесь* прославишься, - разговором я пытался снизить накатившее возбуждение. Мне безумно хотелось схватить Светика за бёдра, а свои двинуть вперёд, всё равно куда, туда, или сюда - главное - в неё, тёплую и мокрую, желанную, как никогда.
  
  Света, видимо почувствовав моё опасное состояние, отпустила головку, вывернулась из объятий, отбросила одеяло и, перевернув меня на спину, уселась на колени моих вытянутых ног. На переднюю часть тела её стеснительность почему-то не распространялась, симпатичные малые губки задорно торчали между широко раздвинутых бёдер. Девушка посмотрела на деревянно торчащий вдоль живота член - и обхватила его кольцом из большого и указательного пальцев. Вернее - попыталась обхватить, посмотрела на получившееся разомкнутое колечко, потом - сквозь него - на меня.
  - Слушай, действительно многовато, и не только в попу. Неужели в меня такое войдёт?
  - Не провоцируй, а то сейчас узнаешь. Средний, даже посредственный. Бывает больше, и все входят, на большой размер никто не жалуется. Скажи, а попу предложить ты сама додумалась, или подсказал кто?
  
  Света улеглась на меня, положив руки мне на плечи, а голову - на грудь. Поёрзала, располагая член между своими грудками, и призналась:
  - Олька надоумила.
  - Ты ей про нас рассказываешь? - я был честен с подружкой и, не обсуждая ни с кем наши отношения, расчитывал на то же с её стороны.
  - Нет, ты что?! Но она же не слепая. А мы не Штирлицы. Просто она никак не может сообразить, что и как у нас в койке. Не волнуйся, у Ольки язык без костей, но она только про себя болтает, о других - ни-ни. И среди меня, невинной, ликбез проводит, интересно же. В этот раз описала, как в попу попробовала, когда ещё девочкой была - с намёком рассказывала. В принципе, сказала то же, что и ты - больно, тесно, как бабочка на булавке. Но говорила, что парню понравилось.
  - И ты решила... Нет, Светик, не нужно нам этого.
  Девушка потянулась вперёд и вверх, я нагнул голову ей навстречу. Она звонко чмокнула меня в губы и сказала:
  - Спасибо!
  - За что?
  - За то, что отказался. Я боялась.
  - Ведьма ты. Не 'отказался' - а еле сдержался!
  
  Света снова села на мои бёдра, опираясь на свои широко расставленные колени, плотоядно облизнулась, провела пальчиком по вздрагивающему члену - от головки, между яичками, до промежности - и спросила:
  - Что тебе сделать?
  - Ну... Если попа отпадает...
  - Как? - девушка обеспокоенно ухватила себя за ягодицы, ощупала их, подвигала вверх-вниз.
  - Держится... - вздохнула облегчённо.
  Посмеялись.
  
  - Давно хотел попросить... Поласкай себя при мне, прямо вот так.
  Девушка бурно покраснела - как всегда неожиданно, а уж после всего сегодняшнего...
  - Ты чего? Стыдно?
  - Нет. Просто... мне это столько раз снилось... Как ты смотришь, а я... Кончаю - и просыпаюсь, вся мокрая, потом целый день кажется, что я это наяву проделала перед тобой. А началось это, когда мы ещё даже не целовались.
  - Ты мне тоже постоянно снилась, по-разному, но с тем же результатом. И сейчас иногда случается. Сделаем сказку былью? - я положил руки на Светины бёдра, погладил их.
  - Ты только смотри - и не трогай меня, я сама...
  Я послушно поднял руки, и даже сложил их за головой - сама, так сама, кто бы спорил...
  
  То сидя на моих вытянутых ногах, то приподнимаясь над ними, поглаживая груди и живот, с прищуренными глазами и уже знакомым мучительным оскалом - подружка быстро вошла во вкус, да так, что с её нижних губок сорвалась мне на бёдра тягучая капелька. После этого в дело пошли пальчики - то один, скользящий посередине, то два, теребящие губки, то три, мнущие и вращающие, сжимающие и похлопывающие. Иногда Светины ноги уставали, и она на пару секунд присаживалась то на одно, то на другое моё бедро - всей мокрой и горячей промежностью, и делала несколько быстрых движений вдоль бедра. И каждый раз после этого Светик смещалась чуть ближе к моему уже посиневшему от напряжения члену. В какой-то момент она, проткрыв на секунду глаза, раздвинула пальцами обеих рук свои распалённые нижние губки - и аккуратно усевшись на член, стала двигаться вдоль него.
  
  Я протянул ей руки, и она опёрлась на них, замкнув свои пальцы в замок с моими, и продолжила своё скольжение, вслушиваясь в себя и прикусив губу. А я жалел в этот момент, что движения эти происходят на столь коротком участке - вот бы полметра, или хотя бы сантиметров сорок таких ощущений - и мне, и ей. Девушка ускорилась, застонала, толчки бёдрами стали короче и чаще, она застыла, потом сдвинулась ниже, устроившись на подобравшихся яичках - и со стоном, на выдохе легла на меня, не разжимая по-прежнему сцепленных рук. Я тотчас пролился в тесноту между нашими животами, ощущая пульсацию её низа.
  Освободив руки, я обнял подружку, раздвинул ноги - а она сжала свои и вытянулась на мне. На какое-то время мы, похоже, вырубились - то ли заснули, то ли потеряли сознание, а может - впали в какую-то прострацию. По крайней мере, в зеркале в ванной я увидел потом красный отпечаток Светиной щеки на своей груди, а сам - всхрапнул в какой-то миг под тяжестью девичьего тела - и очнулся.
  - Светик, слезай, милая, надо идти мыться, а то присохнем, будем сиамскими.
  Девочка, хихикнув, попыталась приподняться, посмотрала на организованную мною лужицу...
  - Подожди, - пошарила в ногах постели, нашла свои сброшенные в самом начале вечера трусики, вытерла сначала свой, потом мой живот, зажала скомканные трусики в кулачке, - пойдём вместе? Только я сперва пописаю.
  
  Это тоже было внове - воистину, сегодня день изобретений и открытий, великая февральская сексуальная революция. Мылись мы долго. Сначала я намыливал Свету - какая ещё мочалка, руки и только руки - спереди и сзади, вогнутости и выпуклости, складочки и дырочки, от пальчиков рук до пальчиков ног; потом она меня, заботливо и подробно, проникая намыленными руками в промежность и оглаживая яички, удлиняющийся ствол и обнажённую головку, потом мы целовались и тёрлись друг о друга скользкими дельфиньими телами, смывали пену и снова целовались.
  Потом Света поставила ногу на край ванны - а я подсел, и полизал, и едва поймал её, сгибающуюся в оргазме, когда она попыталась упасть, и усадил заботливо, и придерживал, пока не опомнится. Она сидела, пережидая то, что творилось в её мозгу и внутренностях; сидела, уткнувшись лбом в мой живот, обхватив меня руками, и её колени судорожно вздрагивали. Я гладил её плечи и затылок, а член торочал, как будто не был дважды разряжен сегодня.
  - Мы сумасшедшие. Психи. Дай мне это скорей.
  
  Всё так же, сидя, сильнее раздвинув колени и прижав меня к себе, девочка обхватила член рукой, у самых яичек; вторую руку, продвинутую между моими ногами, положила на ягодицы - и занялась мною всерьёз. Я опустил руки - и мои ладони, как специально изготовленные формы, приняли Светины груди. Двигая головой, и рукой, и языком, девушка добилась предсказуемого результата очень быстро, при этом как-то подозрительно дёрнулась, попыталась свести колени. Не стала, как обычно, открывать рот и ждать, пока 'результат' вытечет, а просто проглотила полученную порцию спермы, и застыла, не выпуская изо рта расслабляющуюся головку. Переждав свои содрогания, поглаживая Светика по голове и щекам, я осторожно отодвинулся, освободился, присел, поцеловал её в губы и заглянул в глаза, скошенные и закатывающиеся.
  - Я опять кончила. Совсем чуть-чуть. Но ты же меня почти не трогал, только я тебя. Как это? Я как будто чувствовала то же, что и ты. Ты грудь погладил, а мне казалось, что ты внутри, там, где никого ещё... И я проглотила, немного было. Я с ума схожу?
  
  Я целовал девочку и успокаивал, мы как-то второпях домылись, вытерлись без особых нежностей и поплелись одеваться. Собрали испачканное нами постельное бельё, сложили диван, и долго сидели в темноте, обнявшись, молча, не пытаясь даже целоваться.
  - Потерпишь ещё немножко? - вдруг поинтересовалась Света. - Я себя боюсь.
  - Куда я от тебя денусь.
  
  
  МАРТ 1979
  
  
  Почему я всё время праздники вспоминаю? Будни, как правило, не запоминаются. Рутина. И чем дальше, тем сильнее засасывает болото: дом, учёба, работа, досуг, телевизор - всё меньше с годами новых впечатлений и ярких красок. Взросление, успехи и проблемы детей, а потом и внуков, вырастающих и обосабливающихся, тоже вертятся в общем непрерывном хороводе под названием 'жизнь'. Даже любящие люди отдаляются друг от друга, он - на даче, она - с внуками, он - у компьютера, она - у телевизора, встретились за столом, поговорили о погоде... Некогда поднять глаза и взглянуть на звёзды.
  Поездки в дальние страны, поездки по родной стране, гигабайты фото в альбомах: 'Байкал', 'Израиль', 'С-Пб', 'Хорватия', 'Шри-Ланка', - лишь чуть-чуть растягивают субъективное время. Так ведь и в юности такое было - школьные, а после институтские, занятия пролетали как сон - в голове оставались какие-то знания; вся комсомольская или околокомсомольская колготня - мимо совершенно, политинформации по понедельникам и средам - пустое сотрясение воздуха. Только выходящие за рамки обыденности праздники и всякие шкоды запоминались. В марте же, традиционно, праздников много.

Весна, но солнце светит глупо,
до Пасхи - целых семь недель,
а с крыш холодная капель
уже за воротник мой тупо
сползает, спину холодя...
Куда ни повернись, всё ветер...
'Как тошно жить на белом свете' -
бормочешь, лужу обходя.*

  Праздник 'Проводы зимы' - так стыдливо и целомудренно советские идеологи поименовали Масленицу и Прощёное Воскресенье - отметили выходом в парк. Меня и тогда, и теперь поражает неумение (или нежелание?) городских властей организовывать такие мероприятия. Понятно, сегодня финансирование, распил бюджета, на оставшиеся после распила четырнадцать копеек ничего хорошего не сделаешь. Но в советские времена, когда облечённому властью лицу достаточно было снять телефонную трубку, чтобы все причастные к благоустройству взяли под козырёк, забегали и выполнили...
  
  Затеяли праздник. Зиму проводить нужно, несомненно, как без этого? Иначе не уйдёт, противная. Школьников привезли в парк - и выпустили. Когда назавтра русичка Людмила Александровна спросила нас о впечатлениях, я ей кусочек из 'Возмездия' прочёл. Очень уж всем, побывавшим на празднике, хотелось организаторов отловить и возмезднуть. Вот, чёрт подери, нешто трудно машинкой специальной по аллеям парка проехать, и снег, водой напитавшийся, с дорожек согнать? 'Для', - как говорил Жванецкий, - 'удобства населения'. Трудно.
  
  Мы - и дети, и взрослые - болтались по щиколотку в ледяной шуге, слушали массовиков-затейников (тощего Деда Мороза в халате, изображающем тулуп, поверх японской куртки; толстую Снегурочку с красным от холода носом; мать её - Весну, с носом, красным от выпитого), ели какие-то 'праздничные' блины - уж конечно, не с красной икрой. Ноги промокли в момент, носы зашморгали, даже принятый из чисто медицинских соображений горячий 'Портвейн' неведомого разлива - в дозах, впрочем, гомеопатических - ситуацию не спас.
  Настроение было, соответственно, абсолютно Блоковским:

И встретившись лицом с прохожим,
ему бы в рожу наплевал,
когда б желания того же
в его глазах не прочитал...*

  Отбыли номер - и постарались умотать восвояси как можно быстрее. Наша троица была в первых рядах умотавших. В последнее время нас с девчонками видели вместе постоянно, но ни в каких 'лямурах де труа' не подозревали - трудно среднестатистическому советскому обывателю представить подобное. Я однажды процитировал Свете первую фразу из 'Карлсона': 'В городе Стокгольме, на самой обыкновенной улице, в самом обыкновенном доме живёт самая обыкновенная шведская семья...*' - ущипнула за зад, и с ласковым оскалом попросила губу закатать, а мечты - умерить.
  
  Девчонки шлёпали по лужам, не разбирая дороги, лишь бы убраться побыстрее из этого... общественного места. К тому же от холода и мокрых ног хотелось в туалет, а местный 'белый домик' можно было посетить лишь однажды: вышли девочки оттуда, едва не тряся по-кошачьи лапами от омерзения. Желание громко и затейливо материться было просто написано на их лицах, но моё присутствие сдерживало. Как-то не принято было в нашей компании ругаться при особях другого пола. По дороге я заскочил в магазин за бутылкой - лечиться, так лечиться - благо, что строгости с продажей вина несовершеннолетним возникли несколько позже.
  
  Вспоминаются в связи с этим истории времён Горбачёвского 'сухого закона', когда запреты уже ввели, а спиртного ещё было много и километровые членовредительные очереди не стали обыденностью.
  
  Женщины-педагоги, мои коллеги, хотели хорошего вина купить, но не преуспели. Продавец документы потребовала. Тётки охренели. Одной - тридцать три, другой - тридцать пять. Смотрелись они неплохо, но не настолько, чтобы сойти за несовершеннолетних. Тридцатипятилетняя Наталья просто задохнулась от возмущения:
  - Да у меня дочке пятнадцать лет! Я - учитель! Вот, у меня полная сумка тетрадок с диктантами!
  - Ты ещё партбилет предъяви... - лениво посоветовала Лариса, освобождённый комсомольский секретарь колледжа.
  Очередь, состоящая из местных пролетариев, обидно заржала. В то время любимым развлечением у активных членов 'Общества трезвости' (самое говно, вроде членов 'комитетов бедноты' во времена коллективизации) был отлов нетрезвых коммунистов на рабочем месте. С работы (или из партии) можно было вылететь запросто.
  Упоминанием о партбилете продавец прониклась, бутылку... бутылки ('Давайте три', - передумала пережившая стресс Наталья) от щедрот своих отпустила.
  
  Вторая история: Светик, вполне себе взрослая, замужняя, но выглядящая как школьница, притворилась декабристкой и поехала за суженым в совхоз. Мои сожители (в хорошем, коммунальном смысле слова) предоставили нам комнату на первую половину ночи, мы многое успели, а спать Светик убыла к дамам. Наутро народ потянулся в сад, руководить работой студентов, а Свету, как лицо, в сельском хозяйстве не занятое, отправили в магазин за водкой. И переживали, продадут ей, молоденькой, спиртное, или нет (документы тогда с собой не носили, тем более - летом, в селе). Приносит, перекосившись под тяжестью сумки, и комментирует:
  - Когда я сказала "дайте пять", продавец поняла, что у девочки - горе, и паспорт не спросила.
  
  В общем, с добычей в виде тоже 'Портвейна', но уже приличного, и с полными ртами слюны в предвкушении, мы прибыли домой. Во своясях - хорошо! Тепло и сухо. Пока я, разувшись и сбросив куртку, тащил сумку с вином и продуктами на кухню, девчонки раздевались. Светик, разоблачившись, спросила:
  - Кто?
  - Ты, - так же коротко ответила Оля, Света метнулась в ванную, закрылась и интенсивно зажурчала.
  
  Оля же продолжала разуваться-раздеваться. И в этом деле преуспела. Я уселся посреди кухни на табурет, чтобы не толкаться в тесном коридорчике, и наблюдал. Сняла куртку, повесила на вешалку. Сняла сапоги, поставила у стены. Пошевелила мокрыми ступнями в носках - и решительно носки сняла. Расстегнула и сняла брюки. Я заинтересовался. Сняла мокрые до щиколоток колготки, оставшись в свитере и трусиках - и в этот момент открылась дверь санузла, перекрыв мне обзор.
  Света вышла в таком же наряде - уже повесила вещи сушиться или бросила в корзину для стирки - посмотрела на меня, сидящего в позе Роденовского 'Мыслителя', прикрыв дверь, посмотрела на слегка одетую подружку, приподняла брови и протянула задумчиво:
  - Та-ак...
  Мне картина нравилась чрезвычайно: девочки в длинных мохнатых свитерах (в таких часто фотографировались старые барды-туристы), ниже - трусики, под свитерами незаметные, стройные голые ноги и тапочки. До Оли с опозданием, но дошло.
  - Ой, - она обежала Свету, спряталась в ванной, и, прикрывая дверь, прокричала, - ребята, я не специально, на автопилоте получилось.
  Света, сдерживая смех, подбоченилась - выглядело это забавно, учитывая наряд:
  - А ты чего сидишь? Снимай!
  - Штаны? - обрадовался я.
  - Носки снимай, выжми и повесь сушиться.
  
  Оля вышла из ванной комнаты, натянув свитер почти до колен и давясь от смеха:
  - Честное слово, раздевалась, совершенно не думая. А ты чего молчал?
  - А что говорить? Перестань, Олечка, мне неприятно видеть тебя в трусиках? Я так врать не умею.
  - Пойдём, подружка, я тебе сухие колготы дам, - Света приобняла Олю за талию, та, в ответ обняла подружку, и они удалились в Светину комнату, виляя бёдрами чуть сильнее, чем обычно, и уже за дверью расхохотались.
  А я наконец-то добрался до вожделенного унитаза, но долго не мог на нём сосредоточиться: перед глазами всё ещё покачивались - со стойким эффектом - две симпатичные попы.
  
  Пока я запихивал во все сапоги скомканные газеты, подружки переоделись, да так, в футболках и колготах, весь вечер и провели, к моему глубокому удовлетворению. Краси-и-ивые. Я свитер предусмотрительно не снимал, девушки перед глазами, и касания случаются, и 'на ручки' присесть могут, и, если Свету моё откровенное желание не смутит, то маячить перед Олей...
  Горячий 'Портвейн' готовил я, добавляя в кастрюльку сахар, душистый перец, гвоздику, мускатный орех, а девчонки сидели за столом, грызли орешки, курагу и чернослив, и принюхивались к испарениям. Наклюкались мы, в конце концов, крепко. Обжигающий пряный напиток, правда - из чайных чашек, выпиваемый по глоточку, да под неспешный трёп, хорошенько затуманил мозги. Потом, пьяненькие, мы валялись на Светином диване вповалку и в обнимку и... просили друг у друга прощения. Положено: последний день Масленицы.

О, всех простить - вот облегченье!
О, всех простить, всем передать
и нежную, как облученье,
вкусить всем телом благодать.*

  От религии вообще и от православия в частности мы были далеки, да и сейчас не приблизились; постов не соблюдали, молитв не знали и не знаем, и давно заметили, что самыми большими тварями оказываются чаще всего люди искренне верующие, для которых 'Бог есть, а значит - всё дозволено'.
  Мы с девочками не были демонстративными атеистами и не старались нарочито кощунствовать - просто: мы - отдельно, вера - отдельно. Начала Света:
  - Прости меня, Толечка, я тебя мучаю и не даю. Ты хороший. - девочка пристроилась щекой на моём плече, пахнет от неё свежевыпитым, горячая вся, руку мне на грудь положила.
  - Прости меня, Олечка, за то, что я - зараза иногда. Я тебя люблю. Теперь ты, Оля!
  Оля чуть отстранённо, на сантиметр отодвинувшись, лежит, меня не касаясь, но ладошка её - поверх Светиной.
  - Прости меня, Толечка, я тебя дразню и тоже не даю. А ты, подружка - за то, что стервой бываю. На самом деле я тебя люблю. Толя?
  - Прости меня, Светик, за то, что я люблю тебя, а хочу ещё и эту стервочку, что слева. И ты, Олечка, прости, за то, что я тебя хочу, хоть и не люблю, хоть ты мне - подруга.
  
  Поговорили так - и затихли. Высказались, позиции обозначили.
  Я в очередной раз Свете в любви признался - и ответа не получил. Интересно, когда она скажет 'люблю'? После секса? После ЗАГСа? После роддома? На моих похоронах? Или никогда?
  Оле сказал, что хотел, хотя она о моём 'хотении' и так знала - прижималась неоднократно, и 'на ручках' сидючи, желание моё чувствовала. А друзьями мы с ней действительно стали уже, не то чтоб 'не разлей вода' или 'бухари-собеседники' - не знаю, возможно ли такое вообще между разнополыми, но обсуждали уже всякое-разное... именно по-дружески. А что дразнится - так ведь ведьмочка и стервочка, это суть её, как винить за это? 'Тоже не даю!' Ха! Можно подумать, что я этого ждал!
  Света? Может я 'слишком много кушаю', зажрался, попросту говоря? Подруга и любовница... почти, и это 'почти' я ей легко прощаю, и могу простить ещё многое, а может даже всё - не было пока возможности проверить размер моего всепрощения, повода не давала; и характер - не то, чтобы ангельский, но, точно, не склочный - не демонстрировала; и голос ни разу не повысила...
  
  Полежали мы минутку, осмысляя всеми сказанное (что у трезвого на уме, у пьяного - на языке), а потом девчонки прижались крепко - и обняли, с двух сторон. И осталось только чмокнуть их в горячие лбы, и лежать тихонько, наслаждаясь запахом их волос (шампунь 'Кря-кря', понимаешь ли) и покоем.

Прощаю недруга и друга!
Целую наспех все уста!
Во мне, как в мертвом теле круга,
законченность и пустота.*

  По бокам - девочки тёплые, грелки в полный рост, мечта! От меня тоже жаром пышет, и от выпитого, и от их близости. И начни кто-нибудь из подружек хоть малейшее шевеление - точно не сдержался бы, ответил, а дальше - как кривая вывезет. Диванчик этот уже многое помнит. Но - нет. Мы просто... заснули. Сладко так, по-детски. А потом пришёл лесник, и всех разогнал. Ну, то есть, вернулись с гулек Светины родители. В спальню они зайти не успели, мы проснулись от бряканья ключа в замке и выползли, щурясь, но не особо и паникуя - ничем предосудительным не занимались. Спали вместе.
  Посмотрели родители на девочек в колготках, на мальчика без носков, но в остальном - одетого, на сапоги с газетами внутри, на пустую бутылку в мусорном ведре, на вкусно пахнущую кастрюльку - и сообщили, что всем пора. Но беззлобно, поняли, что не пьянства ради, а сугреву для. Света на следующий день рецепт попросила - для папы.
  
  Ох, нелёгкая это работа, изобретать подарки для любимой девушки и её подружки. Особенно, если это подарки на 8 марта. К тому же, как говорила Фаина Раневская: 'Со мной это случилось в другой день'. Ни Оля, ни Света в Международный женский день с невинностью не расставались, и относились к нему с лёгкой издёвкой. Мода советских мужчин - освобождать женщин от домашних дел раз в году - мне тоже кажется глупой. Ах, подвиг: посуду помыл! квартиру убрал! мусор вынес! медаль герою!
  В остальные триста шестьдесят четыре дня можно лежать на диване, прислушиваясь, не пора ли идти жрать. А ежедневно часть домашних забот взять на себя - слабо? Завтрак приготовить, пока жена душ принимает, посуду помыть после ужина, пол пропылесосить и помыть - не раз в год, а постоянно? И чтоб всё работало в доме, и чтобы розетки из стен не выпадали. У жены и так забот полно. Глядишь, у неё голова реже болеть будет.
  
  А подарки-отдарки: как ты мне двадцать третьего, так и я тебе восьмого? Необходимость что-то придумывать в подарок одноклассницам удручала. Если учесть, что многие терпеть друг друга не могли. Апофеозом дурацкого дарения стала скульптурная группа из шести троглодитов, маленьких, пластмассовых, разнообразно вооружённых - именно это досталось девочкам десятого 'Б' класса в ответ на подобную же хрень.
  Как мы их выбирали, считали и распределяли по видам вооружения, прямо на прилавке 'Детского мира', при деятельном участии молоденькой смешливой девочки-продавца - отдельная история. Полторы сотни фигурок были погружены в картонную коробку, каковая и открылась снизу, аккурат посреди подземного перехода. Сказать, что одноклассницы были довольны подарком, значит - ничего не сказать. Слава богу, что это последний класс, больше не придётся извращаться.
  
  Подружки - дело другое. Свету и Олю я любил совершенно искренне, хоть и по разному, так что стоило с подарками расстараться, и приязнь продемонстрировать, и разную степень приязни не забыть подчеркнуть, дабы у Светы ревность (а вдруг?) не вызвать. Чтоб не суетиться в последний момент, поиску посвятил весь февраль, и нашёл таки: неплохие серебрянные гарнитурчики, Свете - с хризолитом, Оле - с фианитом; тот, который предназначался Оле, разделил на два подарка - в женский день и на день рождения - просто с финансами туго стало. Вроде бы угодил - пискнули радостно, и застряли у зеркала надолго. Понятно, что носить будут обе по очереди, ну - и на здоровье. А сам праздник отметили, для разнообразия, в большой дворовой компании, шумно и бестолково.
  
  Света на следующий день снова приятную инициативу проявила: увлекла в ванную, и попросила её помыть и поздравить, под струями воды я прижимал девочку к стене, ласкал и намыливал, смывал пену и поздравлял - и мы были в миллиметрах от того, чтобы сделаться женщиной и мужчиной; остановились чудом и едва успели привести себя в порядок, как родители вернулись с работы. Сидим, примерные школьники, пишем очередное сочинение, сердца колотятся от только что пережитого, вот только влажные волосы и довольные физиономии, и отсутствие белья под халатиком подружки наблюдательному маминому взгляду о многом сказало. Ладно, не страшно, рано или поздно всё равно придётся признаваться, и каяться, и руки просить... Пусть привыкают постепенно к дочкиному взрослению.

Было душно от жгучего света,
а взгляды его - как лучи.
Я только вздрогнула: этот
может меня приручить.*

  Мы со Светланкой с интересом наблюдали за перемещениями Оли и одноклассника девочек - Вадима.
  - Посмотри на эту парочку, - шепнула мне Света, - они круги нарезают, как акулы.
  - Хочешь посводничать?
  - Зачем? Сами разберутся. Но как Олька на него смотрит...
  - А он на неё...
  - Два сапога пара. Если сразу не аннигилируют...
  
  Действительно, парочка выглядела колоритно: Оля, подкрашенная экономно - чтобы не затмевать именнинницу, скромно и со вкусом одетая, и Вадим, как скажут вскоре в известном фильме: 'он же Дима, он же Митя' - ну, это совсем 'для своих'. Личность примечательная, но об этом - позже.
  Дима был моим ровесником, с разницей в неделю, и вполне мог учиться сейчас в десятом, но, если меня загнали в школу, не дожидаясь семилетия, то его родители решили не спешить. На полголовы ниже меня, длинного, худощавый, жёсткий, как канат - свитые мышцы, кулаки, твёрдые, как копыта, лицо - не мне судить о мужской красоте, но симпатичный, не отнять, хоть и не смазливый, тут мы с ним похожи. А вот в паре с Олей смотрелись они отлично. И парочка эта действительно барражировала, пристраиваясь потанцевать.
  
  Ольга - улыбаясь во все выросшие к этому моменту зубы, всем своим симпатичным организмом демонстрировала расположение к однокласснику, а Дима - пытался делать вид, что этого не замечает, а у самого рот растягивается в такой же улыбке. Цирк с конями.
  Сошлись, наконец, и, обнявшись, закачались в танце. Сами понимаете, места для галопа, краковяка и упомянутого уже канкана - ёк. Стол полированный, раскладной, разборной, убираемый в угол - он вездесущ, имеется в каждой советской семье - со всеми закусками и напитками сдвинут-перенесен в сторону. Стулья изгнаны в Светину комнату. Свет убавлен. На освободившемся пространстве - пять пар.
  - Бал! - взвизгнул бы кот, если бы был.
  Танец - одна из немногих подходящих причин приобнять одноклассницу. Ну, и мы пойдём, под Ахматову танцевать - дело дурное, но текст-то подходящий...
  
  Диск Давида Тухманова 'По волне моей памяти' стал культовым мгновенно, в момент выхода. Гениально скомпанованные под одной обложкой песни на стихи поэтов всех времён и народов. Изначально за диском ломились из-за песни 'Из вагантов', той самой 'По французской стороне...'. Зимой семдесят пятого очередь в магазин 'Мелодия' вытянулась метров на сто, и это - не считая двадцатиметрового зигзага внутри магазина. В следующий раз такую очередь - не за сигаретами, и не за едой - видел в восемдесят третьем, когда в магазине 'Поэзия' на одноимённой площади 'выбросили' внезапно солидный том Бёрнса.
  Прослушав диск раз десять, я уяснил, что все песни хороши, и с этого началось моё увлечение мировой поэзией. Говорят, читать нечего было в СССР? Ерунда, было бы желание. Библиотеки наши - обычные, районные - фонды имели отличные, каталоги в полном порядке, ищи - не хочу. Одна только двухсоттомная 'Библиотека всемирной литературы' чего стоила! А тридцатитомник 'Библиотеки современной фантастики'? Всё это в библиотеках было.
  
  Выпили мы уже за именинницу, и закусили, как следует. Родители Светины знают, что все друзья-приятели-подружки дочкины к спиртному равнодушны, и на стол спокойно 'Херес' и 'Кокур' Массандровские выставили. Там и вышло по три капли, так, для запаха, зато - вкусно.
  
  А до того - было торжественное прибытие и вручение подарков. Мы с Олей последние пристроились вручать, оба подарки дарили в закрытых пакетах, с напутствием: 'потом примеришь'. Светик вопросительно брови подняла, пришлось расшифовать: 'юбка' от Оли - нет вопросов, 'платье' от меня - удивилась подружка, но оставила вопросы на потом. Собственно, пришли-то мы с Олей раньше всех, и в работу включились, помогли имениннице и родителям ейным. Оля - на кухне, я мебель потаскал. Светка, забеганная и замороченная, меня в губы чмокнула на ходу, от родителей совершенно уже не скрываясь. Они переглянулись, а я, на них глядя, только руками развёл, да плечами пожал.
  
  Замечательная есть фраза: 'А что я? А что такое? А что я сделал? А что, нельзя?' - именно таким пожатием и разведением сопровождается. Произносится, обычно, слитно, в одно слово, с интонацией даже не вопросительной - наступательной. А если звучит знаменитое Харьковское 'шо', по которому харьковчан узнают всюду, от Львова до Эйлата, то фраза приобретает выпуклость и объём, и всем сразу становится ясно, что этот 'я' точно ни при чём.
  Фразу эту мне неоднократно потом от студентов слышать доводилось. В самых разных ситуациях, когда их шкодливость проявлялась во всей красе, и, как в фильме 'Добро пожаловать или посторонним вход воспрещён' звучал резонный вопрос: 'а что это вы тут делаете?'. Иногда даже вопрос задать не успевал.
  
  Например: совхоз, уборка клубники. Растёт она, по небрежению селян, в буйном бурьяне, высотой - по пояс. И один маленький и непримечательный студентик повадился выполнять норму на два часа раньше остальных. Натаскает сорок корзинок - падает в бурьян, балдеет до обеда. И после обеда та же картина. Я сперва решил, что он на дно корзинки кладёт какой-нибудь мусор. Было такое однажды, земля, присыпанная сливами, прямиком на завод поехала, где фруктовое мороженое делали. Проверил - нет, всё в порядке.
  Решил тогда за этим энтузиастом проследить. Чу! Ползёт, как злой чечен* вдоль межи, на четвереньках, и две корзинки впереди себя толкает. Упирается корзинками в мои кроссовки, поднимает глаза и произносит ту самую фразу 'Ашояашотакоеашоясделалашонельзя?' Он, оказывается, у негров клубнику крал - рядом студенты-фармацевты из Африки, решившие от коллектива не отрываться, всё понять не могут, почему корзинок так мало. У них, нецивилизованных, красть друг у друга собранное на поле не принято.
  
  Так что моё 'плечамипожимание', эквивалентное 'Ашоя?..' и прочему, родители Светины поняли правильно. Тем более, что Надежда Петровна, мама Светина, халат мой, подарочный, у дочери в шкафу обнаружила. И вопрос дочери задала. А Светик - ответила. В том смысле, что спать-то мы с ней не спим, но бодрствуем очень активно. 'Мама', - говорит, - 'он так-о-ой ласковый...', - зажмурилась и покраснела. Уточнять не стала, а мама или переспрашивать побоялась, или у самой фантазии хватило.
  
  Светик танцевала в кругу одноклассников, а я, откинувшись в кресле, ею любовался. На диванчике - папа и мама, в обнимку, тоже на дочку смотрят, не наглядятся. Шестнадцать лет - не шутка, рубеж определённый. Паспорт дадут ребёнку.

Подумал я вслед: травиночка,
ветер над бездной ревет.
Сахарная тростиночка,
кто тебя в бездну столкнет?
Чей серп на тебя нацелится,
срежет росток?
На какой плантации мельница
сотрет тебя в порошок?*

  И понятно, что поют о любви, о том, что девушку-тростиночку мужики с эрегированными серпами норовят скосить, и в койке перемолоть, да только представилась мне Смерть в этот момент. Бледная анорексичная женщина с косой. Или юноша с чёрными крыльями и погасшим факелом. Танатос. Тот, кто приходит обязательно. И к этой девочке, которая в кругу друзей беззаботно отмечает свой шестнадцатый день рождения. Пусть не сейчас, пусть через шестьдесят, семдесят или даже восемдесят лет, этот росток будет срезан.

Спи, родная. Как страшно время!
Чуть трепещут от лёгких снов
под глазами юными тени -
тени будущих пятаков.*

  Это - первобытный ужас, знание, что твоя любимая умрёт однажды. Возможно, она будет уже не моя, и, скорей всего, я уйду гораздо раньше, как принято в нашей державе, но мне заранее страшно представить жуткий холодный мир - без неё. Я вышел на балкон, чтобы охладить голову, чтобы ледяной мартовский ветер выдул из неё эту чушь.
  
  А за мною следом вышел Светин папа. Решил, наверно, разрешить вопрос, которым рано или поздно задаются все отцы взрослых дочерей. Только не знает, как сформулировать поделикатнее...
  - Не замёрзнешь?
  - Я на минутку, Юрий Николаевич. Воздуха в помещении маловато.
  - Толя, вы... - и молчит.
  - Да?
  - Вы со Светой...
  - Юрий Николаевич, Света маленькая. Я её люблю, она размышляет.
  - Вы ещё не...
  - Нет. Терпим. Когда - и если - до этого дойдёт, побережёмся. Ей надо школу нормально закончить.
  - Я на тебя надеюсь.
  - Не сбегу, если что.
  - Ладно, пойдём в комнату, а то заболеешь.
  
  Демонстрация подарка прошла 'не ура'.
  Когда через пару дней Света шепнула моё любимое: 'приходи!', я, наконец, разглядел, что же у нас получилось. То есть, платье-то я видел - на Оле, но воспринималось оно совершенно иначе. А если учесть, что для пущего эффекта Света надела обнову на голое тело - это-то я сразу рассмотрел, и вертелась передо мной на фоне окна - просвеченный силуэт будил фантазию и возбуждал сильнее, чем пляжная обнажённость. И оборот на месте, приподнявший подол куполом и обнаживший стройные ножки, и резкая остановка, отчего подолом бёдра захлестнуло,

И какая тебя
так увлекла,
в сполу одетая,
деревенщина?
Не умеет она
платья обвить
около щиколотки* -

  и поднятые над головой руки, демонстрирующие беззащитные выбритые подмышки (дышат, как чайное ситечко* - это не про неё, это у жгучих брюнеток, Света - светлая шатенка, даже отрастающие корешки волос не видны) - всё это, как буквы древней эротической азбуки, послание на уровне инстинктов.
  
  Девчонка была довольна - и подарком, и вниманием. Вопрос вызвало точное попадание в размер, но я отшутился: 'ты же меня мерила...' - Света покраснела, вспомнив свои телодезические изыскания, и решила, наверное, что как-то и я померил - не её, конечно, а одну из вещей. Потом девушка подошла ко мне и поцеловала, в знак благодарности. А я поцеловал её в ответ. И погладил по уходящей ввысь, под платье, ноге. И через несколько минут оказалось, что платье задрано выше пояса, а Светик - сидит на краешке кухонного стола. А я - перед ней на корточках. Девочка, закрыв глаза и запрокинув голову, обняв меня ногами, стонет и гладит по голове и спине. И мы оба получаем от всего этого немалое наслаждение. Обретя самую интимную (из доступных на данный момент) ласку, девушка недолго пребывала в эйфории. Подняла меня на ноги, прижала к себе, расцеловала.
  
  Стоя между её раздвинутыми, как крылья бабочки, коленями, я живенько представил, как вошёл бы в неё сейчас, не будь преград - трусов, брюк, плевы. Подружка, видимо, тоже сообразила, как выглядит со стороны наш поцелуй, и что я при этом испытываю, соскользнула со стола (красный отпечаток края на голой попе), и, не одёргивая платье, тоже присела - на табурет. Расстегнула, приспустила, достала и пососала - нежно, поглаживая и целуя, и рукой помогая - со своим удовольствием, как я её только что. И проглотила всё, что добыла. Предельная откровенность - и порнографичность даже - этой сцены своей остротой перекрыла все тонкие прелюдии.
  А главное, что произошло минутой позже, это сказанные Светой слова. После поцелуев, и одёргивания платья, и осторожных объятий - мой мокрый после минета член продолжал свисать над приспущенными одёжками, не запачкать бы девочку - в ответ на моё извечное:
  - Я тебя люблю, - прозвучало долгожданное:
  - Я тебя - тоже.
  Ну, хоть так. Для начала.
  
  Потом мы полоскались - умывались - подмывались - чистили зубы, по очереди, дамы - вперёд; едва успел застегнуться - прозвучал звонок в дверь. И, выйдя из ванной, я обнаружил в коридорчике разувающуюся Олю, тоже пришедшую на показ мод. Оля была мною предварительно проинструктирована, и согласилась о наших поездках на примерки, как и обо всём процессе выбора и шитья пока помалкивать. Смысла не поняла, но моим обещанием сюрприза удовлетворилась.
  
  Узрев меня, Ольга взглянула на подругу, оценила её - и мою расхристанность, мокрые после умывания волосы, розовость физиономий. А когда, шагнув вперёд, подставила щёку для поцелуя и сама поцеловала Свету в ответ, её нос подозрительно дёрнулся - учуяла запах семенной жидкости, платье пахло, запах впитав, или не смылось что-то со Светиных губ. Решила, наверное, что показалось, рукой подругу по талии и бедру погладила - машинально, и бровь её вверх поползла - трусиков не обнаружила. Отстранилась на длину руки, отметила отсутствие и лифчика тоже, соски торчащие, и глаза закатила:
  - Ой, ребята, я что, опять вломилась? Простите.
  Света, подружку за талию притянув, в шею поцеловала, потом куснула - играя, от избытка эмоций, и на ушко шепнула:
  - Мы успели...
  Оля посмотрела подружке в глаза, потом - на меня, довольного, взгляд ниже пояса опустился - к борьбе за дело Коммунистической партии, труду и обороне готов, а к любви - нет, и кивнула:
  - Успели. Ладно, подружка, демонстрируй платье. И я хочу на себя прикинуть, разрешишь? - вот ехидина!
  
  Так что получил я полноценный показ мод, с двумя супермоделями, обе - Мисс Лысая Гора-79. Примеряли они, естественно, не только подаренное мною платье, но и юбку, Олин подарок, и разные мелочи-побрякушки от одноклассников, и куртку от старших родственников. Подружки раскраснелись и чирикали вовсю, а я получал эстетическое удовольствие от просмотра. Не будь меня, они переодевались бы, не стесняясь и не выходя в другую комнату, но - тогда исчезает эффект зрительского присутствия. Платье действительно больше шло Свете - цвет глаз, цвет волос... - ну, вы помните. К тому же, Оля платье надела на бельё, что очень ухудшило общее впечатление, о чём я не преминул сообщить. За это мне показали два маленьких, но крепких кулачка. Оба - правые.
  
  Надо отметить, что после Светиного дня рождения Олина активность, по части 'подразнить' меня и напустить потом на Свету, слегка пошла на убыль. Что-то в мозгу у девчонки повернулось, или просто встало на место - и некоторая истеричность, происходящая от неустроенности личной жизни, проявляемая ею в последнее время - исчезла. Мы со Светой связали это с забрезжившей перед Олей перспективой в лице Вадима, и не ошиблись, как показало время. Однако, как говаривал Гамлет 'покамест травка подрастёт, лошадка с голоду умрёт...*' - от нашего со Светой отражённого тепла, моих мимолётных ласк, подружкиных отнюдь не дружеских поцелуев Оля отказываться не спешила.
  
  И на этот раз девчонки переглянулись, ухмыльнулись - и Оля ускользнула в спальню, откуда появилась через минуту в том же платье, но уже без белья; пока она отсутствовала, я под ехидным взглядом и под не менее ехидные коментарии Светы маскировал и декорировал эрекцию складками свитера. Оля тоже повертелась, платье демонстрируя, и я понимал, что давление в котлах превышено, очень уж велико было желание усадить Олю на край того же стола - пожалуй, не смутило бы и Светино присутствие.
  Светик, похоже тоже завелась, от показа мод, от моего явного желания, а Оля, совсем не дура, наши страстные переглядывания разглядела, как-то приуныла, лишней себя почувствовала, и поспешила уйти. И Светик погрустнела - разрывается между мной и подружкой, и ласки мои, хоть и доставили ей явное удовольствие, оказались с горчинкой. Жаль, что нельзя любить сразу двоих. То есть, можно, конечно, но ничего хорошего из этого не получится. Как же мы выпутываться будем из всего этого?
  
  - Ты Олю поздравлять с днём рождения будешь?
  - Что за вопрос? Конечно. Духи приготовила, хорошие.
  - Ну, тогда поехали.
  - Куда?
  - Узнаешь.
  Вести Свету на примерку Олиного платья до Светиного дня рождения я посчитал методически неверным. Интригу нужно сохранять сколь возможно долго! И по знакомому, но укороченному маршруту - за тканью нам не нужно, плюшки есть и у метро - доехали до Майера Боруховича.
  Раздевание - разувание - представление - мытьё рук - и вопрос:
  - А Оля где?
  
  Света обмерла, смотрит на меня недоверчиво - в негодяйстве заподозрила. Она ведь не знает, куда и зачем пришли. Объясняю, пока не началось:
  - Светик, этот мужчина шил твоё платье. Село оно идеально. Как ты думаешь, на кого мы платье примеряли?
  - На Олю...
  - Правильно, Солнышко. А как нам провести примерку платья для Оли?
  - !
  - И, кстати, это твой ей подарок. Я же ей тряпки дарить не могу.
  - Вы, Света, Толю потом поцелуете, а пока - идёмте со мной. А ты - как всегда, на кухню.
  
  Когда мы ехали обратно с готовым платьем в сумке, Света обхватила обеими руками мой локоть, прижалась к нему грудью и голову положила мне на плечо. Мы молчали, и только возле самой своей двери, целуя меня на прощание, Света заявила:
  - Толечка, ты такой коварный, оказывается! Я тебя люблю.
  Ну, наконец-то!
  
  Что характерно, ту же фразу и Оля произнесла, только в любви не признавалась. Это, когда через неделю мы её с днём рождения поздравлять прибыли. Ольга пакет, от Светы полученный, распотрошила сразу, ткань узнала, и высказалась, соответственно. Целовала сдержанно, помнит, что я лёгок на подъём, так что - в щёчку, и не прижимаясь.
  С Вадимом у Оли пока ничего не сложилось, но какой-то предварительный разговор явно состоялся. Танцевали, во всяком случае, весь вечер вместе.
  
  
  АПРЕЛЬ 1979
  
  
  Перед Олей мы извинились за свинское поведение во время 'показа мод' - пришли к ней домой, покаялись, и были великодушно прощены. Девушка сказала, что прекрасно нас понимает, и немного завидует, но не разумеет, как нам удаётся до сих пор сохранять девственность - от нас, когда мы вместе, прикуривать можно.
  - Я, когда перед вами крутилась, в Светкином платье и без трусов, по вашим переглядываниям поняла, что ещё чуть-чуть - и все вместе на диванчике окажемся... Сбежала, от греха... Свет, ты понимаешь, что всё и так сложно?
  - Олечка, прости ты нас. По весне мозги кипят...
  - Мозги? Брось, откуда? Нету их у нас. Светка, ну что с нами будет?
  - Не ссорьтесь, девочки. Ничего не будет. В смысле - на диванчике. Мы же знаем, чем всё закончится? Разругаемся все - и разбежимся. Мы это уже проходили.
  Оля посмотрела вопросительно на меня, потом на Свету. Я тоже уставился на свою девушку - вопросительно и удивлённо:
  - Ты не рассказала? Прости, что напомнил.
  - Не-е-е, ты что? Стыдно, - Светик руки к груди прижала и покраснела.
  - Тебе? Передо мной? Стыдно? Тады - ой... - Оля действительно озадачена, трудно ей представить, что такое 'стыдное' скрывать можно - от неё, знающей подружку с юных лет и как облупленную.
  - Оль, лучше не спрашивай, захочет - расскажет когда-нибудь.
  Мы долго сидели на Олиной кухне, позабыв про остывающий чай, и держались за руки: я руку на стол положил, ладонью вверх, а девочки - своими ладошками накрыли. И в глаза смотрели друг другу, пытаясь понять, как жить дальше. Ольге срочно нужен отдельный мужчина - нормальный, постоянный, для души и тела. Иначе - плохо будет всем. Кто-нибудь сорвётся в штопор.
  Впрочем, диванчик вскоре всё же случился, хотя до секса так и не дошло. Ну, как 'не дошло'...

Как не в своём рассудке,
как дети ослушанья,
облизываясь, сутки
шутя мы осушали.*

  Как-то раз прочёл это стихотворение - целиком - своим студентам, для разрядки и отдохновения. И попросил расшифровать, о чём это. Впали в задумчивость. А ведь просто всё: это о книжных детях (и взрослых), могущих читать ночь напролёт, 'не отрываясь от судорог страницы', упиваясь перепетиями сюжета 'до утренних трамваев'. Поутру дворник, 'чижик', хлопко раскидывающий снежок и 'ушибающий' занимающийся день брошенными оземь дровами, замечает 'рожу' с чёрными кругами под глазами - от усталости и плохого освещения, а солнце, низко стоящее над зимним горизонтом, искажает картинку в слезящихся глазах, превращая прямые линии в окружности. Читатель, выходящий из дома и не отошедший ещё от красивостей прочитанного, упирается в плесневелую, воняющую мусором, навозом и помойкой действительность. И всё это - в шестнадцати коротких строчках.
  
  В дни совершенно Булгаковские, предпасхальные, нам в руки попал великий Роман, ранее нами не читанный. Жуткая перепечатка на 'Эре', сброшюрованная кустарно в толстый рыхлый том. На два дня! И мы с девочками - 'дети ослушанья' - совершенно выпали из действительности. Читали на переменах, втроём вперившись в текст, и не обращая внимания на толкущихся вокруг школьников, после занятий шли к Свете или Оле, и читали там, грызя одновременно бутерброды, и отрываясь, чтобы попить чаю - подальше от страниц, чтобы не плеснуть ненароком.
  Помните Шурика и 'хорошую девушку Лиду'? Мы могли, будь к тому предпосылки (жарко, разденься*), не только до белья раздеться, и полная обнажённость не отвлекла бы. И на диванчиках (и Светином, и Олином) повалялись - хоть и не так, как грезилось - я посередине, с книгой над головой, девочки в обнимку и впритирку, читаем вместе. Провалились внутрь Романа, хохотали и грустили в унисон, пытались расшифровывать знаки, тут и там разбросанные в тексте, спорили. Позже, когда Роман стоял на полке в каждом доме и был разобран на цитаты, когда были прочитаны критики и толкователи смыслов, Яновская и Мережковский, мы снова его перечитали - по-отдельности, не спеша, смакуя - как будто в юность вернулись. Сначала со старшими, потом - с младшими нашими, и им любовь к этому дивному произведению передали.
  В следующий раз я испытал такое ощущение вкусности и запредельности текста при чтении Набокова - не только и не столько 'Лолиты' - всё остальное, как написанное по-русски, так и переведенное - тоже здорово. И насколько хорош Набоков как прозаик, настолько же он слаб, как поэт, хотя иногда поднимается в своих стихах до неземного уровня собственной прозы:

Ах, угонят их в степь, Арлекинов моих,
в буераки, к чужим атаманам!
Геометрию их, Венецию их
назовут шутовством и обманом.*

  Вот ещё загадка природы: отношение советского государства к художникам и литераторам, вообще людям творческим. По каким критериям делили их на своих и чужих - тайна великая есть. Из каждого окна слышен Высоцкий - а его пластинки не выпускают. В перестройку пожаловали огромным тиражём, двадцать одну пластинку - неужели из-за этого Союз рухнул?
  'Доктора Живаго' - низ-зя! Ни читать, ни обсуждать, можно только осуждать, не читая. Солженицин? Галич? Абрам Терц? Да издайте вы их массово, так, чтобы все желающие купили и на полочку поставили, и забыли навсегда (в большинстве своём) об этом приобретении. И желающих будет не так уж много, и бОльшая часть купивших, прочтёт лениво первую страницу, и отложит книгу, зевая. Не фантастика, чай, и не детектив даже. Запретный плод сладок - не нами придумано.
  А потому: достаём через завсклада, через директора магазина, через товароведа, через заднее крыльцо.* Или покупаем 'из-под полы' на 'Балке' (это книжный рынок на набережной реки Лопань, у моста, чтобы в случае облавы перебежать от милиции в другой район). А пластинки - возле магазина 'Мелодия' у ленивой и снобствующей пары супругов-фарцовщиков. Или размножаем на контролируемой первым отделом множительной технике - дело вообще-то подсудное...

'Эрика' берёт четыре копии...
Есть магнитофон системы 'Яуза'...*

  Статья 190, часть 1: "Систематическое распространение в устной форме заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй, а равно изготовление или распространение в письменной, печатной или иной форме произведений такого же содержания - наказывается лишением свободы на срок до трех лет".
  
  И получалось, что мы, школьники, иногда сами того не подозревая, с детства ходили под статьёй. Я записал и слушал 'Облака', не зная о непростой судьбе автора, к тому моменту уже опального и изгнаного из страны. И магнитофон мой стоял у открытого окна, когда я возился в саду (Александр Майерович, к нам в дом зачем-то заехавший, сделал стойку и с круглыми глазами просветил меня: 'это же Галич!'; 'ну, да, наверное' - пожал я плечами, ну, Галич, и что такого, нельзя, чтобы в соседнем дворе слышали?).

Я подковой вмерз в санный след,
в лед, что я кайлом ковырял!
Ведь недаром я двадцать лет
протрубил по тем лагерям.*

  И откровенно антисоветские песенки Константина Беляева распевали (довольно пошленькие, как после понял), и анекдоты про Брежнева рассказывали совершенно свободно, а всесильный Комитет внимание своё на нас не распылял, различая шалости и умысел. Но, по большому счёту, фронды или вызова системе в нашем кругу не было, мы были уверены в том, что страна у нас - наилучшая, всё, что делают партия и правительство - правильно, и только по мере взросления накапливалось и наваливалось ощущение:

Нет, ребята, всё не так,
всё не так, как надо...*

  Один знакомый в институте, на экзамене по политэкономии, на вопрос о социалистической интеграции взял, да и рассказал анекдот:
  
  - Рязанский керамический завод производит свистки. С их помощью в Монголии пасут стада. Из коров получают кожу, отправляют её в Югославию. Там из кожи шьют прекрасную обувь. Обувь продают в ГДР, Венгрии, Болгарии...
  - А что же получает СССР?
  - Как 'что'? Монголия поставляет нам прекрасную глину для свистков!
  Что характерно, ответ на вопрос билета был парню засчитан.
  
  А тогда - отэреной и самосшитой историей Маргариты вдохновлённые - той самой 'быстротой и наготой', не столько эротикой (да и нет её там почти), сколько слогом, поэзией, сценой прощального полёта к 'вечному дому' (בית נצחי - гроб, на иврите), 'в покой', девчонки впали в мечтательность, затеяли возню на уютном диванчике, распалили меня неимоверно, да и сами разошлись не на шутку.
  Книга была бережно отложена, а возня продолжена. Два гибких тела, две ведьмочки, моя - 'лакомая до поцелуев девственница'* и не моя - в непонятном статусе, желанная и запретная, связанная с нами уже так прочно, что без крови не оторвать. Обнимались - до стона, целовались - до боли; я со Светой - привычно и сладко, я с Олей - непривычно, но захватывающе; Света с Олей...

Поцелуй был, как лето. Он медлил и медлил,
лишь потом разражалась гроза.*

  Мелкие поцелуйчики, которыми девчонки обычно обменивались, за рамки приличий не выходили. Так целуются подруги при встрече - ничего особенного, даже на улице никто не покосился бы, будь такой поцелуй один. Когда поцелуев много, а рты чуть приоткрыты - это уже на дружбу не похоже. А моё положение - между девушками - имело как достоинства, так и недостатки.
  С одной стороны - приятно, и тепло, и интересно, как в первом ряду кинотеатра: красивейший сюжет разворачивается перед самым носом, наблюдал бы и наблюдал. С другой стороны - я же не болван бесчувственный, 'прилив крови требовал невозможного'*, а 'невозможное' явно откладывалось, в то, что Света решит интимно со мной пообщаться в присутствии подружки, я не верил ни секунды, то же касалось и Оли. Терпение - мой крест. Тем более, что поцелуй девушек действительно стал 'грозовым' - взасос, до писка, всхлипа и обморока.
  А как лежат, паршивки! Ну, Света - понятно, наше 'рука об руку' уже стало привычкой, приходится следить за руками, чтобы прилюдно не скрестились - разок такое случилось, в метро. Оля напротив сидела, и глаза округлила, сообразили и опомнились, а ведь собирались руки друг другу между ног положить, небрежно и машинально. Вот и сейчас, хоть мы все и одеты, рука моя уже Светиными бёдрами сжата... а ведь вторая - тоже, Олиными, и Оля не возразила, а я и не заметил, как это произошло. А Светик руку мне под свитер сунула, и держится крепко, как за поручень... Хорошо, хоть Оля - девушка скромная, её рука - у меня на груди, и никаких поползновений.
  
  Задохнулись - и отпали в разные стороны, лежат, дыханье переводят. Потом Оля опомнилась слегка, руку мою на лобке своём обнаружила, потянулась-потёрлась со стоном, и решительно отстранилась:
  - Всё. Я пойду, - просипела, горло перехватывает от возбуждения, дрожит вся, куда ей сейчас идти?
  - Провожу, - у Светы голосок тоже, как у Эллы Джейн Фитцджеральд, - я сейчас, - это мне уже.
  Девушки вышли. Я - остался, с колотящимся сердцем, ухающей в висках кровью, переполненными до боли пещеристыми телами, в тщетных попытках слегка успокоиться. Думаю, что состояние девочек, возбудившихся, но не получивших удовлетворения, было тоже весьма болезненным. Я не удивился их долгому отсутствию, и впал в спасительную полудрёму, утратив представление о времени.
  Дверь, выходя, Светик прикрыла, следующую, видимо, тоже, но мне всё-таки послышался в безвременье вскрик, кажется - Олин. И, через минуту, примерно, появилась Света. Свой домашний наряд она успела сменить на халатик, под халатиком - только любимое мною тело. Взгляд размытый, губы припухшие, голос - хриплый с придыханьем. В ванной - вода шумит. Зашла - и опёрлась о дверной косяк, ножки у девочки подкашиваются.
  - Раздевайся, - эта команда в исполнении подружки звучит для меня, как музыка, и исполняется мгновенно. Слушаюсь и повинуюсь, чего и всем мужикам желаю - в такой ситуации, конечно.
  
  Света дождалась моего обнажения (ожидание заняло секунды), сбросила халатик (быстрота и нагота), прижалась, дрожа, впилась поцелуем в губы, и попросила, задыхаясь и краснея:
  - Полижи меня, скорее... - поняла, наверное, что похоже на приказ, и добавила, - пожалуйста.
  Такая просьба звучала уже, и не раз, но обычно - после моего вопроса 'что тебе сделать?', а вот так, откровенно - возбуждает дополнительно, хотя - куда уж больше...
  
  Отозвалась девочка мгновенно, и то сказать - мокрая, остро пахнущая, разгорячённая, мною и подружкой поцелованная - через минутку уже билась под моими губами и пальцами, вскрикнув напоследок... А вот, кстати, подружка её, что давеча почему-то так же вскрикнула, она-то где? Как ответ на мой вопрос, в ванной вода затихла, потом дверь входная открылась-захлопнулась, ушла наша Олечка...
  А девочка, мною обласканная, оттрепетавшая и опомнившаяся, притянула меня к себе для поцелуя в мокрые губы, и просит жалобно:
  - Я ещё хочу! С тобой вместе. Ляг на спину...
  Однако, совместные с Олей посиделки (полежалки?) действуют на нас со Светиком более чем благотворно.
  
  После того, как Света впервые испытала приятные ощущения, лаская меня губами (совершенно без моего вмешательства), она здорово продвинулась в этом умении. И теперь почти каждый минет заканчивался не только моим, но и её оргазмом. Маленьким, как девушка его классифицировала, в отличии от большого, который ей дарил мой, уже достаточно умелый, язык. 'Светланки маленький оргазмик под управлением любви...' - спела она однажды. Как это у неё получается, я прекрасно представлял, и радовался за девочку - растворяться в ощущениях партнёра, сливаясь с ним в любовных судорогах - это сродни эротическому сну, приятному... до оргазма. Я тоже иногда отпускал себя, не стесняясь уже, как раньше, своей несдержанности. А Света не возражала. Хоть и не в неё, но - вместе.
  А в позе 69, которая, в конце концов, была Светой признана годной (при минимальном освещении, дабы не рассматривал лишнего - странная прихоть, ну да ладно, у всех свои тараканы), девушка умудрялась кончить дважды: раз сама по себе, моими стараниями, и второй - со мной, вдогонку. Свет совсем не выключали никогда, неинтересно показалось. Вопреки расхожему мнению о 'любви ушами' Светик предпочитала видеоряд, да и то сказать, что хорошего можно услышать, когда речевой аппарат партнёра постоянно занят?
  
  Наша эротическая игротека ещё немного пополнилась в последнее время. Светланка почти перестала бояться соприкосновения половых органов. И с удовольствием присаживалась на член, двигалась вдоль, бдительно следя за направлением. Однажды мы увлеклись, и только в последний момент девочка успела отпрянуть, когда векторы направлений готовы были совместиться. Лёгкая паника от интимнейшего прикосновения, когда кончик проник в преддверие до касания и ощутимо ткнулся в плеву, заставил подружку улечься рядом и зажаться, и перевести дыхание от едва не случившегося проникновения. Я целовал девушку, и успокаивал, пока она не оттаяла, и не начала, в свою очередь, целовать меня в ответ, и... благодарить.
  - За что? - недоумевал я.
  - За терпение. Я чуть не наделась, а ты случаем не воспользовался.
  - Ну и дурак.
  - Не злись, уже скоро. Мне тоже хочется.
  - Ты дату назначила?
  - Нет, но девятый класс хотя бы закончить... Обещаешь?
  - Да.
  - Не сердишся?
  - Сержусь. Отвернусь сейчас к стене - и молчать буду. А ты будешь меня упрашивать и уговаривать, и по спинке гладить, и слова произносить ласковые, а потом расчувствуешься - и дашь, из сострадания.

Она меня за муки полюбила,
а я ее - за состраданье к ним.*

  - Охренеть. Картинку нарисовал - загляденье. Ну, давай попробуем. Отворачивайся. Только я - безжалостная и несострадательная...
  
  Опыт удался. Я отвернулся, оттолкнул задом льнущую Свету, капризничал и отдёргивал плечо от поцелуев, шлёпал девочку по нескромной руке, щекочущей и охватывающей, односложно и резко отвечал на поглаживания - минуты три. Потом мы хохотали, обнявшись, и Светик утверждала, что Станиславский, будь он здесь, был бы мной доволен: ещё через минуту она меня, ломаку, прибила бы.
  - Намёк поняла. Никогда так делать не буду. Это отвратительно!
  А я выговорил разрешение - раз уж я такой сдержанный и глупый, поласкать её кончиком, так, как только что получилось невзначай. И эта ласка стала одной из любимых нами, вошла в золотую копилку наших игр.
  
  Вот она лежит навзничь - волосы разметались по подушке, руки раскинуты, ноги раздвинуты, колени приподняты; она ещё не готова принять и впустить, но постучаться позволяет. И я ложусь сверху, и целуемся до боли и опухлости губ, и кончик едва-едва касается преддверия, и входит чуть-чуть, раздвигая губки - 'на полшишки' - называется это на дворовом сленге. Девочка мне доверяет полностью - и можно коротко двигать бёдрами вперёд-назад, и наблюдать, как подружка розовеет от ласки, как закатываются от удовольствия глазки - вот только сдерживаться в такой ситуации - ох, как трудно. И нужно вовремя вынуть, прежде, чем струйки спермы ударят в перфорированную девичью преграду. Чревато, знаете ли.
  
  По этому случаю впервые применили презерватив. Изделие номер 2, стоящее в СССР в одном пронумерованном ряду с противогазом, ластиком и калошами. Надевание прошло при непосредственном и деятельном Светином участии, сопровождалось рассуждениями на темы: 'Мартышка и очки' - вертели, выбирая, какой стороной надевать; 'вкус и запах садового шланга' - Света цапнула получившуюся композицию зубами; 'запах цветов в противогазе' - я страшного прикосновения почти не почувствовал; 'запах палёной резины' - это - на будущее, когда нужно будет активно двигаться и раздастся 'звук пенопласта по стеклу' и прочие. Однако же, опыт использования при осторожном недопроникновении признан удачным и достойным внедрения. Только животы у нас заболели - от смеха.
  
  Правда, Светик заметила, что брать в рот 'это' она категорически отказывается - соска-пустышка не интересна абсолютно, привлекает не более, чем колпачок от фломастера или пластиковая модель 'ТУ-134', что стоит у меня на полочке. И, тщательно подбирая слова, рассказала о своих ощущениях, акцентируя на органолептических - вкус, запах, тонкая кожица под языком, послевкусие; а также об эмоциях - чувствах самозабвенной 'отдачи', любви и трепета, за которыми приходят 'маленький оргазмик', и, рикошетом от меня, ласковая благодарность. А я, по понятным причинам не разделяя девичьих восторгов по поводу минета, рассказал о её нежных прелестях, запахе и вкусе и испытываемых мною во время её оргазма чувствах - и мы пришли к выводу, что лучше так, 'живенько'.*
  
  Лёжа на мне, Света пустилась в воспоминания:
  - Мы с тобой ровно два года назад познакомились, в автобусе. Фотографию нашла недавно, там - туристы недоделанные, мордочки - совершенно детские. Меня к тебе прижало, а у тебя встал.
  - Ты почувствовала? Я боком поворачивался, чтобы не заметила.
  - Меня сзади Серёжа подпирал.
  - У него тоже?
  - Ага. Я обалдела от такого внимания к своей персоне. Ни гроша - и вдруг алтын. Мне четырнадцать только-только исполнилось, ни кожи, ни рожи, и тут два самца таких... озабоченных. Удивилась.
  - И кожа была уже, и попа, и грудки вполне мяконькие... Физиономия - да, ребёнок совершенно.
  - Ты меня целый год окучивал, пока поцеловать решился, и ещё месяц, пока потрогать.
  - Можно подумать, ты раньше позволила бы. Шипела, как кошка, на любое прикосновение.
  - Так подросла потихоньку. Но - правильно, что не торопил. Зато теперь - лежу на тебе, голая, и со знанием дела рассуждаю о прелестях минета. И мне не стыдно, совершенно.
  - Это потому, что ты - бесстыжая. Я был невинным мальчиком, а ты меня целенаправленно развращала. Посмотришь на меня, попой поведёшь, и я - как моряк из анекдота.
  - Какого?
  - Да, собственно, это весь анекдот:
  
  Звонит моряк из порта домой, и шепеляво кричит в трубку:
  - Люся, я приехал, готовься, у меня уже даже язык встал!
  
  - То есть, я ещё и виновата?
  - Конечно, Солнышко. Но можешь вину загладить, немедленно и в буквальном смысле.
  - Вот эту, которая опять торчит нахально?
  - Ага.
  - Ну, даже не знаю...
  - А я тебе что-нибудь поглажу. Или поцелую. Или полижу.
  - Взамен?
  - Конечно. Только так. На взаимовыгодной основе.
  - А вместе хочешь? Одновремено?
  - Я только этого и хочу, Светик.
  
  И после - помытые и довольные, мы снова рядом в постели, Света, положив голову мне на грудь, рисует на груди и животе картинки, а я - угадываю, что нарисовано.
  - Толечка...
  - Ась?
  - Когда я тебе дам...
  - 'Когда' или 'если'?
  - Когда. Какое ещё 'если'? Я тебя люблю. Всё тебе будет, не сомневайся. Так вот, когда я тебе дам, ты будешь меня отпускать?
  - Куда?
  - Пописать. Ну, хотя бы раз в три дня?..
  - Ой, ехидина... Что-то мне подсказывает, милая, что это я у тебя буду отпрашиваться. Как в анекдоте:
  
  - Вставай!
  - Что, опять?
  - Нет, на работу пора.
  - На работу! На работу!
  
  - Не исключено. Мне это занятие нравится всё больше...
  
  22 апреля, аккурат в день рождения Основателя, случилась Пасха. Такое вот историческое совпадение. И как с этим быть? С одной стороны - субботник - Всесоюзный, Ленинский, Коммунистический, мусор грести нужно, из-под снега вытаявший. С другой стороны, руководство партийное втихаря верило... уж не знаю, во что, или в кого, но явного безбожия, как в годы двадцатые, когда на волне революции всплыла вся мразь Российской империи, и начала крушить церкви, не проявляло. А посему субботник прошёл неделей раньше, хотя - хрен редьки не слаще, в Вербное Воскресенье работать тоже не комильфо. Ну, да ладно, потрудились с огоньком, в прямом смысле. Бензин тогда копейки стоил, вот один из моих одноклассников и приволок полведра, и в костёр мусоросжигательный плеснул с размаху. Красиво, да: столб огня десятиметровый в шапку грибовидную скрутился наверху. Но мозги-то иметь нужно? Хоть бы предупредил, чтобы отошли. В этот раз обошлось, поматерились, отпрыгнув - и только.
  
  А в предпасхальную ночь первый (из трёх доступных) телеканал расщедрился - и показал концерт Аллы Борисовны, до полуночи и чуть после, чтобы народ в церковь не ходил. Мы, собственно, и не собирались, о нашем отношении к религии я говорил уже, спали бы спокойно, но запретный плод... Концерт досмотрели - топтались всей компанией у Светы, родители были дома, но непротив - и попёрлись.
  До церкви не дошли. Нас встретили на подходе менты и дружинники - и развернули, но мы не обиделись, просто побродили по улицам (народ шастал туда-сюда, прямо с полуночи начиная разговляться, хотя чтобы кто-то сильно соблюдал Великий пост, я не слыхал, ни тогда, ни сейчас), похрустели ледком на лужах, проводили девочек, и сами двинули по домам.
  Пару лет спустя уже мы, студентами будучи, болтались по центру города, охраняя покой граждан и (внимание!) предупреждая возможные провокации! Какие? Залётный КГБшник объяснил нам, неразумным, что кто-то неназванный, но очень страшный, собирается, якобы, в честь Воскресения Христова потушить Вечный огонь у памятника павшим за власть Советов. Ничего такого, разумеется, не случилось, госбезопасность сама себя пугала, чтобы собственную значимость поднять в глазах обывателей.
  
  Вообще, в те довольно вегетарианские времена, к подобным предупреждениям мы относились с изрядной иронией, и виной тому, как мне кажется, было отсутствие гласности. Не той, разудалой, Горбачёвской, когда любую хрень, напечатанную в газете, привыкший верить прессе народ воспринимал как откровение Господне, нет, той гласности, которая предполагает предупреждение населения о возможной реальной опасности. Мы сами, да и девочки наши возвращались домой заполночь, не подозревая о существовании маньяков как явления, нам забыли рассказать о недавних взрывах в Московском метро, мы считали, что национализм закончился в пятидесятых...

Ах, время, советское время!
Как вспомнишь - и в сердце тепло,
и чешешь задумчиво темя -
куда ж это время ушло?*

  Было всё перечисленное, и много чего другого, иногда - мрачного и гадкого, но общее ощущение... уверенности в завтрашнем дне, какой-то определённости в жизни - присутствовало. Возможно - это субъективное мнение, воспоминание о временах, 'когда трава была зеленее и небо голубее', как в анекдоте:
  - Дедушка, когда тебе лучше жилось, при Брежневе, при Хрущёве, или при Сталине?
  - Конечно, при Сталине, внучок!
  - Как, деда, а репрессии?
  - Да хрен с ними, с репрессиями... Зато какая была эрекция!
  
  На мой звонок Света дверь приоткрыла на ширину цепочки, выглянула из-за створки, волосы всклокчены, глаза смеются, рот - строго сжат:
  - Ты один?
  - Нет, конечно. Хор Александрова со мной, как обычно, и команда 'Металлист', - вопрос странный, кого бы я привёл к своей девушке? Паранойи за Светой раньше не наблюдалось...
  - Ну, заходите все, - дверь захлопнулась, цепочка звякнула, падая, дверь остаётся закрытой.
  Похоже, мне предлагают во что-то поиграть...
  Дверь открыл, вошёл - и узнал: привет от Булгакова, Светик в наряде Геллы. Стоит, ехидина, в маленьком коридорчике, старательно смех давит; обмахивается кружевной салфеткой, на ней (снизу вверх): туфельки, фартушек, наколка на голове - приладила в последний момент. Всё. Больше ничего нет, голые бока по сторонам фартука видны, ни намёка на бельё. Точно по тексту - разворачивается, и, сверкая ягодицами - загар уже почти совсем сошёл, пора бы на солнышко - идёт в комнату, светски роняя через плечо:
  - Ну что ж, входите, раз звонили!
  Разуваясь, я ещё крепился, заржал в ванной, когда руки мыл. Светик вторила мне из комнаты, не выдержала серьёзности и чопорности горничной. И телефон зазвонил, как по заказу. Разговаривая с Олей на темы околошкольные, девушка делала вид, что одета, позы принимала непринуждённые, ногу на перекладину стула поставила, но, в конце концов, в трубку прыснула.
  - Тебя кто-то щекочет, подружка? - интересуется Ольга.
  - Ещё нет.
  - Толя пришёл?
  - Ага. Мы играем.
  - Расскажешь?
  - Завтра.
  - Удачи.
  Положив трубку, Светик шагнула ко мне, вскидывая руки для объятий:
  - Понравилось?
  - А могло не понравиться?
  - Продолжим?
  - Только ничего не снимай, так интереснее.
  
  Через пару дней - за это время Света успела рассказать Оле о своей шутке, без совсем уж интимных подробностей - девочки пошутили снова, так, слегка. Прихожу к Свете, звоню в дверь, дверь приоткрывается на длину цепочки: так-так, что-то знакомое... 'дежавю' называется... и в щёлку выглядывает... Оля, на голове её - уже знакомая наколка горничной. Испытал я при этом такую смесь эмоций... замешательство, восторг, интерес, опаску... дверь прикрылась, цепочка звякнула... маразм крепчает... открываю дверь - о, женщины, вам имя - вероломство!* Стоят подружки рядышком, одетые в повседневное, и скалятся. Сплошное разочарование. А Светик интересуется:
  - Раскатал?
  - Ага.
  - Закатай.
  - Угу.
  Посмеялись вместе, расцеловали меня подружки, моральный ущерб компенсируя, ладно, не срослось, хотя на Олю в наряде Геллы посмотреть хотелось. Хотя бы посмотреть...
  
  Впрочем, идея с обломом понравилась, мы её потом в студенческом театре применили, в восемьдесят втором, сделали сценку коротенькую и ничуть не эротичную, но смешно получилось. Был у нас пожилой педагог, фронтовик, еврей - почти точная копия Луи де Фюнеса, на лекциях серьёзный, в быту - весёлый. Его легко уговорили поучаствовать, по собственной инициативе костюм подобрал поприличнее, галстук-бабочку надел. О своём сходстве с великим комиком доцент знал, в полупрофиль - не отличишь, так и поворачивался, когда надо, двигаться в соответствующей манере он тоже - для прикола, видимо - давно умел. Ну, и обыграли.
  Зал - полон, студенты из других ВУЗов лже-Фюнеса не знают, потому, когда ведущий торжественно объявил - со всеми возможными титулами и реверансами - выход звезды французского кино, и Зильберман явился во всей красе, от оваций чуть стены не рухнули. Прошёлся по сцене в узнаваемой, скачущей и дёрганой манере, с ведущим поздоровался за руку, к микрофону подошёл, переждал шквал эмоций...
  - Здравствуйте, товарищи! - по-русски, естественно.
  
  В том же театре ещё одну идею на тему обманутого ожидания реализовали, это уже конец восьмидесятых. Сценка называлась 'Стриптиз'. На сцене - девушка в длинном красном платье с воротом под горло и открытыми плечами, в красных туфельках и красных же перчатках до локтей. На сцене - чёрная ширма, от самого пола, высотой девушке по шею. И песня - Chris de Burgh - 'Lady in red'. Под эту музыку девушка сперва танцует (хорошо двигалась, чертовка, бальными танцами занималась во дворце пионеров), потом заходит за ширму - и на ширме повисает перчатка. Девушка вытанцовывает с другой стороны, уже без перчатки.
  Следующий проход - вторая перчатка на ширме. Ещё раз - на ширме висит бюстгальтер. Зал обмирает. Администрация в ужасе. Девушка танцует, ненадолго показываясь из-за ширмы, и кто там рассмотрит из зала, есть под платьем бельё, или нет, и нет у зрителей сомнений, что из-под закрытого платья можно лифчик извлечь. За ширму - на ширме нечто изящное и ажурное - выход с другой стороны. Шок и трепет зала.
  Леди - пока ещё в красном - скрывается в очередной раз за ширмой, и платье взлетает над головой, закрывая на секунду спокойное отрешённое лицо, над ширмой видны только голова и голые руки, платье сброшено и вывешено. Свет в зале меркнет, напряжение нарастает, песня громче, студентка за ширмой, из кулис народ едва от смеха не выпадает - им-то видно, что за ширмой творится. Выскакивают двое парней, ширму хватают и уносят, высоко вскидывая колени. И на пустой сцене остаётся стриптизёрша - в красных спортивных штанах, красной майке, чёрных резиновых сапогах, чёрной телогрейке, с граблями в руках. Поза - изящная. Кланяется, и делает книксен, взяв грабли на отлёт. Аплодисменты.
  
  
  МАЙ 1979
  
  
  Май - пора горячая, праздников много, родители Светины всю первую половину месяца дома, ну, то есть, не совсем дома - и в лес на шашлыки, и в парк погулять, и у реки посидеть, не купаясь, разумеется. И нас с собой иногда прихватывали, хорошо, будучи людьми городскими и интеллигентными, с родственными чувствами по отношению ко мне не перебарщивали, зятем или, тем паче, сынком - не звали.
  Зато совершенно спокойно воспринимали уже и наши со Светой поцелуи при встрече, и прогулки в обнимку, и невольную нежность, проявляемую в самых простых вещах - вынуть травинку из волос, снять соринку с рукава, или покормить собственноручно... Часто к нам присоединялась Оля, тогда приходилось следить за руками, чтоб не погладить ненароком не ту девочку - не поймут-с.
  
  Майские шашлычные выходы в соседний, только овраг перейти, лес - это отдельная история. Пьяная компания под каждым кустом. Дым над лесом, как при казни еретика Джордано Бруно; дым и жареное мясо - именно так пахнет для меня с детства международная солидарность трудящихся. Подозреваю, что первые маёвки, ещё дореволюционные, полицией разгоняемые, именно так и выглядели. Ближе к вечеру перепившиеся пролетарии начинают ходить в гости - от компании к компании, брататься и драться, в зависимости от настроения и количества выпитого. Иногда - брататься, а потом драться, иногда - наоборот. Первомай!
  
  А демонстрация? Вот где подлинное единение советских людей!
  В раннем детстве моём мать водила меня с собой на демонстрации, вооружая огромными, едва ли не метрового диаметра метеорологическими шарами-зондами: они были списаны по месту работы бабки и присвоены ею - не выбрасывать же добро. Транспортировать приборы наблюдения за погодой они уже не могли, а ребёнку поиграть - в самый раз. Жаль только, в дверь автобуса не влезали. Зато на старых записях всенародного ликования, если таковые существовали и сохранились, можно, наверное, меня отыскать в толпе демонстрантов.
  
  Колонны предприятий строились на узких улицах старого центра города, оцепленных милицией и тихушниками, и, то медленно, то бегом, продвигались к площади Дзерджинского, посередине которой стоял памятник... Ленину. Логично, чё. Каждая остановка колонны сопровождалась распитием спиртного - или в ближайшей подворотне, или прямо на проезжей части, среди флагов и транспарантов, так что ближе к площади народ действительно уже ликовал, всяк любил партию, правительство, начальство и окружающих. И на бравурный крик с трибуны: 'Да здравствуют советские станкостроители, авангард рабочего класса!' - откликался нетрезвый хор станкостроителей, разбавленный детскими голосами: 'Ура!'. Через минуту авангардом рабочего класса становились химики, потом - металлурги: кто мимо трибуны идёт, тот и авангард.
  В школе учась, на демонстрации не ходил, не отправляли, а самому такое в голову не приходило. Только в ВУЗе сподобился в следующий - и последний - раз. Даже фото осталось: руки в карманах, пиджак наотлёт, волосы до плеч - весь стремительный, на рукаве - повязка 'ОКОД'. Как сказал приятель, на фото глядя: 'Толя, ты, бля - ангел возмездия'. Сам он на той демонстрации принял лишку, и ему в автобусе женщина место уступила, после того, как лбом стекло в двери выдавил - голову охлаждал.
  
  Потом, понятное дело - День Победы. Ветераны в медалях, цветы, возложение венков, почётный караул из пионеров с деревянными автоматами в руках. 'Никто не забыт, ничто не забыто'. 9 мая. Уже десятого можно снова не обращать на стариков внимания, место в транспорте не уступать, отбирать пенсии и квартиры, совершать прочие паскудства - во времена советские такое ещё не проходило, ветераны были крепкими шестидесятилетними мужиками, да и мораль какая-никакая в обществе имелась. Я обывателя имею в виду, государство морали не имело.
  Ветеранов выживших и внешне целых должно быть на порядок меньше, чем раненых, изувеченных войной. А мы их практически не видели, и не думали о том, что их нет, и не представляли, куда они подевались. Остров Валаам... К чему стране такая память? Лучше очередной монумент захренячить, да побольше, чтоб издалека видать было.
  Сейчас они завершают свой путь, и война осталась (если осталась) в их памяти эпизодом, не более, четыре страшных года из как минимум восьмидесяти пяти, а их таскают на чествования и награждения, вместо того, чтобы помочь - по человечески, морально и материально, достойно дожить последние дни, без возни с квитанциями за свет и газ, без заботы о куске хлеба, без отчаяния от отсутствия лекарств... Но - нет, перед ними пройдут парадом, и покажут им концерт, безголосые девочки в трусах споют невнятное, а безголосые девочки в гимнастёрках - о войне.
  Гуляй, держава! Победа ведь...
  
  Уединяться в привычном формате нам с подружкой было решительно негде - пришлось терпеть, но это - дело привычное. Однажды, болтаясь от беспризорности по улицам - выбирали, где фонарей поменьше, и целовались на каждом шагу - мы были застигнуты внезапной майской грозой, и вбежали, спасаясь, в раковину маленькой эстрады в сквере за клубом. Как ни странно, тут было чисто: эстрадка развёрнута в сторону остановки и в качестве туалета не использовалась. Она едва-едва защищала от тугих струй льющейся с неба воды, редкие брызги до нас долетали, и пришлось девочку обнять, и спрятать от дождя, прикрыть своим телом, так сказать. И, что естественно, раз уж обнялись - стали целоваться, и руки мои, по спине под блузкой гуляя, застёжку расстегнули, и лифчик над грудью задрался, а девушка стонет уже, прижимаясь и притираясь. Как давно мы так не ласкались!
  Да никогда мы так не ласкались... В прошлом сентябре начинали только, но до белья дело тогда не дошло, потом сразу у Светы в спальне резвились, и голыми бывали чаще, чем одетыми, так что вышло у нас 'повторение пройденного', но на новом этапе, когда все реакции изучены, тела знакомы и любимы, запретов нет почти. И когда рука моя, со спины за пояс юбки скользнув (Светик с готовностью живот втянула, а потом и змейку расстегнула для пущего комфорта), и под трусики, и, обогнув ягодицу, добралась до мокрой дырочки, девочка ахнула от остроты ощущений. Попку оттопырив, и раздвинув ноги ('здесь потрогай, помнИ меня' - грудь просится в ладонь, блузка не мешает, тонкая ткань только обостряет касания), принимала ласку, пока колени не ослабли, и повисла на мне в изнеможении, тяжело дыша, из полуоткрытого рта - стон, пятерня моя ягодицу сжимает - до красного отпечатка, пальчик в промежности пульсации ловит, как антенна сигналы внеземные.
  А редкие машины, на кругу разворачиваясь в водяных фонтанах, светом фар нас на фоне стены фиксируют, как магниевыми вспышками, но некому мизансцену оценить - ливень, нету дураков по улицам шляться. У нас ноги вымокли чуть не до колен от влетающих под навес косых капель, и нет ходу из-под крыши, промокнем мгновенно - и насквозь. А потому - продолжаем, заботливая подружка меня в беде не оставляет; гипсовая девушка с веслом, сломанная пару лет назад - рядом с эстрадкой стояла - покраснела бы от этого зрелища. Хотя... весло сжимала уверенно, возможно был у модели и иной навык.
  
  Когда на следующий день я провожал подружек после школы до круга троллейбуса, Светик посмотрела на место нашего вчерашнего рандеву, покрутила головой вокруг, обозревая окрестности, и выдохнула:
  - Обалдеть... - смотрит на меня, розовея, - ну, мы с тобой дали...
  - Что? - не сообразила Оля.
  - Как-нибудь потом, Олечка, - Светик смотрит на меня вопросительно, мол 'можно ли о таком рассказывать?', а я только плечами пожал, и рукой махнул - да, пожалуйста, Оле такое знание не повредит, а дальше - не разнесёт.
  
  Лавочки, скамеечки, встречающиеся тут и там, нас тоже привечали - по ночам, и, полулёжа в моих объятьях, девочка позволяла себя ласкать, как когда-то, на заре наших отношений, и нас оглушала смесь запахов цветущих жасмина и маслины. Хорошо, что не было тогда всякой следящей техники, приборов ночного видения, объективов для съёмки в условиях плохой видимости (в свободной продаже), а не то быть бы нам звёздами Youtube - кто-нибудь нас наверняка видел (или слышал) в такие моменты.
  
  - Мне показалось, что тебе это понравится... - так Светик объяснила отсутствие трусиков.
  Присел на лавочку, девочка - 'на ручки', ручка - под юбку, а их - и нету. Удивился, а Света хихикает. Выпорхнула ко мне, обняла, расцеловала - 'соскучилась!' - говорит, хотя виделись вчера только. А трусики не надела, чтобы подразнить.
  
  И об ощущениях собственных рассказала: заводит это, как купание ночью без купальника. Ветерок тёплый снизу поддувает, его нежные касания мои ласки предваряют. И дополнительная острота ситуации - разговаривать с кем-нибудь, сидеть в компании за столом во дворе, зная, что под юбкой нет ничего, и что я об этом знаю, и следить за коленями, чтобы не раздвинуть ненароком, хотя некому из-под стола подсмотреть, но вдруг кто-нибудь карту игральную уронит или спичечный коробок. А можно ещё закинуть ногу за ногу, и сидеть, медленно напрягая и расслабляя мышцы... А потом, со мной, только добрать - до логического завершения и разрядки.
  Интересный рассказ получился, поучительный, новое узнал о девичьих фантазиях.
  
  Годы спустя, обнаружил Свету, хохочущую перед экраном телевизора. Спрашиваю:
  - По какому случаю?
  - Представляешь, - говорит, - вот эти, - показывает на экран, - только что спели: 'то ли это ветерок мои губы колышет...'.*
  - Согласен, жуткое зрелище.
  - Ещё страшнее то, что я представила. Женщину без трусов и 'готтентотский передник'. Колышется на ветру. Под юбкой...
  - Свет, а у нас водка есть? Мне срочно нужно выпить.
  - Мне тоже. Есть коньяк. Наливай.
  - Давай, за твою неуёмную фантазию!..
  
  Разок-другой мы попробовали пообниматься в старом парке, который начинался прямо за окнами её дома. Скорее, это был даже не парк, а чудом сохранившийся кусок какого-то древнего леса, по крайней мере, дубы там были в два обхвата. Естественно - ни одного фонаря. Кривая, с выбитыми и скошенными бетонными ступенями лестница вела через весь Шестопарк вниз, на Сортировку, где ежеминутно орали маневренные тепловозы и сталкивались с грохотом вагоны формируемых составов.
  Днём парк просматривался насквозь, вечером торопливо - насколько это возможно на лестнице в сотню с лишним ступеней - пробегали в неполной ещё темноте одинокие пешеходы, ночью забредать туда рисковали только влюблённые идиоты, вроде нас со Светой.
  Широко раскрыв глаза, ловя отдельные кванты света, мы, конспирации ради одетые в тёмное, спускались на пяток пролётов, перебирались через металлические перила лестницы, и углублялись в парк. Там я прислонялся к огромному кряжистому дубу, Света прислонялась ко мне - и мы, как в прежние времена, ласкали друг друга через одежду, и пробираясь под неё, всё только ручками, всё только стоя, аккуратненько, чтобы не запачкаться, ни присесть, ни прилечь - не Ташкент у нас, увы. Это было остро, и приятно, и достаточно утешительно - как в прошлом октябре, но мало, мало, мало! И я чувствовал, что Света почти готова уже, что моё долготерпение приносит свои плоды, и скоро она отдаст мне всю себя, станем, наконец, 'плоть едина'.
  
  Отдышавшись и застегнувшись, и вволю нацеловавшись после того, мы выбирались из парка тем же путём, выходили, щурясь под свет фонаря, висящего над доминошным столом - и компания вяло нас приветствовала. Сергей, который время от времени во двор забегал, смотрел со странной смесью сожаления и тоски, хотя был к тому моменту целиком захвачен романом с девушкой из соседней школы, симпатичной и целеустремлённой гимнасткой.

Мы из компании растленной,
где принимались "на ура"
зазеленённые колени,
к спине прилипшая трава -

любви нескромные приметы -
хоть вызывало не у всех
явленье пары в круге света
рукоплескания и смех.

  В один из таких поздних безлунных вечеров, когда мы стояли, обнявшись, под нашим любимым дубом, мимо нас в темноте прошествовал интересный квартет: девушка и три солдата. Они вели себя достаточно шумно, нас не заметили, в парк зашли гораздо дальше, и занялись делом - солдаты стали по очереди любить свою спутницу, причём обходились с ней не грубо, обращались уменьшительно-ласкательно, чувствовалось, что это не первое их свидание.
  Мы давились от смеха, слушая все эти: 'Юличка, сними трусики', 'Юличка, пососи' и так далее. Света уткнулась лбом мне в грудь и тихо хрюкала, я ощущал, как горит её лицо. Девчонку мы узнали - по имени, по голосу - десятиклассница из соседней школы, ярко рыжая, с конопушками, милейшей внешности, стеснительная, улыбчатая - и безотказная. Чем и славилась среди мужского населения района.
  Потихоньку, на цыпочках, мы убрались из парка, и только во дворе расхохотались в голос.
  - Я всегда подозревала, что все мужики очень ласковые. Просто стесняются это показать. 'Юличка, раздвинь ножки' - а на вид стройбат-стройбатом. Я туда больше не пойду, придумай что-нибудь другое.
  
  'Другое' придумалось легко. Последние полтора года я урывками, своими силами, пытался привести в божеское состояние свободную часть родного дома. Его начал строить прадед в далёком 1937 году. Заканчивал строительство брат моей бабки, только что вернувшийся из армии, неженатый. Он сидел на коньке крыши, когда по радио Молотов объявил о начале войны. Григорий бросил вниз топор, и со словами:
  - Блядь, построили дом, - пошёл собирать вещмешок.
  С войны он не вернулся, и только в пятьдесят четвёртом, уже после смерти прадеда, прабабке официально сообщили о гибели сына, до этого считавшегося пропавшим без вести - ещё в сорок первом, в декабрьском море, у мыса Зюк.
  Бабкин муж с войны вернулся, но не домой, а в новую семью.
  Бабку в войну едва не повесили, когда доблестный полковник Старинов взорвал с помощью радиосигналов, посланных из Воронежа, несколько домов, занятых под штаб и проживание немецких офицеров. Немцы, подозревая происки подпольщиков, взяли в заложники, не мелочась, около тысячи человек из числа гражданских - просто хватали на улицах города. И начали вешать на балконах вдоль центральной улицы - по двести человек за раз. Сапёры разобрались в происходящем, доложили по команде - и оставшихся в живых отпустили.
  Стоит ли удивляться, что у бабки всю оставшуюся жизнь был отвратительный характер? Не у каждого психика выдержит недельное пребывание в подвале, откуда уводят прямиком на виселицу. А мой отец через двадцать лет не выдержал тёщиных закидонов - и ушёл, отчима так и не случилось, хотя претенденты на эту роль были, таким образом, заняться обустройством нежилой части дома, рассчитанного изначально на гораздо большее число жильцов, предстояло мне - аж через сорок лет. Эхо войны, говорите? Вот так оно и звучит.
  
  Начал я с оборудования санузла, и сейчас он был в полном порядке, ну - по советским представлениям о комфорте. В комнатах отсутствовало центральное отопление, только буржуйка, был настелен пол, но стены и потолок не оштукатурены, окна завешивались при необходимости тяжёлыми шторами, которые, похоже, были когда-то предназначены для кинозала, и были найдены мною в сундуке на чердаке. Я установил в дальней от санузла комнате тахту и два стула - и назначил её спальней и гостиной. Ах, да, у окна стояла тумбочка, набитая разномастными пластинками, а на тумбочке - 'Аккорд-стерео', для проигрывания оных. Ставишь пластинку - и штукатуришь двадцать минут. Переворачиваешь пластинку - отдыхаешь. Аккустика в пустом помещении замечательная, и подпевать можно, как в ванной. Вторая комната называлась кухней и была пока пуста абсолютно, за исключением стоящей на полу электроплитки. Забросил в печку пару небольших фруктовых поленьев - не столько для обогрева, сколько для запаха, уюта и интима, и загадочного освещения.
  Света прошлась по хоромам, заглянула за занавеску в душе, вымыла руки и посмотрелась в зеркало, оглядела стены, потолок, застеленную чистым бельём и призывно раскрытую постель, новый, для неё предназначенный халатик на подушке, покраснела, подошла ко мне, поцеловала и сказала:
  - Миленько. Задёрни шторы.

Не могу я ответить за нас двоих,
только мне на моем пути,
ни от глаз твоих, ни от рук твоих,
ни от губ твоих не уйти.*

  Оля появилась неожиданно. Позвонила в калитку, я открыл.
  - Одна?
  - Ага. Светик в школе задержалась. Зайду?
  - Конечно. Руки тут можно помыть.
  
  Девушка прошлась по дому, заглядывая во все углы, как Света днём раньше, посмотрела на кровать, сегодня - застеленную, и вдруг покраснела, как Света днём ранее. Я наблюдал с улыбкой. Оля обернулась ко мне, подошла вплотную, и, заглянув в глаза, сказала:
  - Обними меня, пока Светки нет.

Со мною вот что происходит,
совсем не та ко мне приходит,
мне руки на плечи кладёт
и у другой меня крадёт.*

  Красть меня насовсем Оля не собиралась, а попользоваться - вот так, невинно... пожалуйста, не жалко.
  Обнял. Прижалась, голову на грудь пристроила, стоим, обнявшись - я талию обхватил, Оля меня по лопаткам гладит - минуту, другую, потом я девушку в лоб поцеловал, и продекламировал с чувством:

Она тогда ко мне придёт,
когда весь мир угомонится,
когда все доброе ложится,
а все недоброе - встаёт.*

  - Сложно не заметить.
  - Прости, подружка, я ничего такого в виду не имею.
  - Да понимаю я. Трудно с вами, мужиками.
  - С вами-то как легко...
  - Тоже не очень. Захотелось прислониться. Тоскливо мне.
  - Что у тебя с Вадимом?
  - Так заметно? Нравится он мне, как человек, как мужчина, я хочу его... чёрт, стыдно о таком... сплошная физиология...
  - Ладно тебе, у меня вот тоже... физиология. Намокаешь и фантазируешь о нём?
  - Да. Я много о ком фантазирую. И о тебе, если на то пошло. Но - не зазнавайся, только со Светкой в комплекте. Чего ржёшь?
  - Я Свете говорил, что тебя хочу, но только с ней в комплекте. Не веришь - спроси. Ещё полгода назад.
  - Что, правда?
  - Гадом буду!
  - Будешь, обязательно, если Светку обидишь. Пока - всё в рамочках, пусть и дальше так будет.
  - Так всё-таки, с Димой что? Нормальный же мужик. Решайся.
  - За мной такой шлейф... Боюсь.
  - Дима - умный. Шлейф - купировать, как хвост собачий. Мы со Светкой всегда рядом, и поможем, и утешим. И приласкаем, ничего взамен не требуя. Располагай.
  - Ох, спасибо на добром слове. Дай, поцелую, и иди, умойся, что ли. А то девочка придёт сейчас, а у тебя всё дыбом. Прости, что раздразнила.
  - Ладно тебе, как будто в первый раз. Ты вон тоже... порозовела. Присядь, я сейчас. Развлеки себя чем-нибудь. Чего смеёшся? Я книги имел в виду и пластинки.
  - Я тоже, Толечка, я - тоже...
  
  - Привет, это я. Мы в парк Шевченко собираемся, пойдёшь с нами?
  - Мы?
  - С Олей.
  - Я бы с удовольствием, но меня мать зафрахтовала на весь день. Сопровождаю её на три кладбища, потом к родственникам - это до ночи. Оля рядом?
  - Да.
  - Скажи ей, что когда вы вместе, я за тебя спокоен. Если что - её изнасилуют обязательно, а тебя, скорей всего, не заметят, - в трубке послышался смех, Ольга явно слушала разговор, прижавшись ухом к трубке.
  - Спроси, трусы на ней? - снова смеётся.
  - Да... о-о-о, тоненькие, белые, маленькие, с кружевом...
  - Она их показала?
  - Да, и сейчас показывает, спереди и сзади.
  - Чёрт. Я же сегодня не засну!
  - Так было задумано, - это уже Оля, томный голос с придыханием будит низменные фантазии.
  - Ладно, ведьмочки, счастливо отдохнуть. Целую обеих всюду, - и трубку быстро повесить, последнее слово за мной, пусть тоже пофантазируют про 'обеих' и 'всюду'!
  
  Дальше - реконструкция, составленная по последующим оговоркам подружек.
  - Обеих? - Света внезапно всхлипнула, глаза подняла вверх, чтобы не пролилось.
  - Эй, ты чего, Светик? Ты не путай, я - стерва, а не сука! Мне чужого не надо, со своим бы разобраться, - Ольга обняла подругу, поцеловала повлажневшие глаза, - хорошо, что ты не красишься. А слёзы у тебя - солёные. Перестань, не дури. Мы пошутили, он тоже, гад, пошутил. Хочешь, я тебе ещё раз трусы покажу?
  - Да, - вымученная улыбка появляется на заплаканной физиономии, - они красивые. И расскажи, где взяла и за сколько. Я тоже такие хочу. А бюст к ним есть? Прости, Олечка. Я - дура. Меня последнюю пару месяцев трясёт. Не знаю, что со мной.
  - Ты, красавица, втюрилась окончательно. Диагноз подтверждаешь?
  - Да, сама догадалась уже. Если бы полгода назад он вдруг куда-нибудь делся - было бы просто больно и обидно. А если сейчас найдёт себе другую или просто отвалит - я умру. Даже к тебе ревновать стала.
  - Даже не думай. Всё что было или будет - только с твоего дозволения. Мы с Толей отношения выяснили, друг друга хотим, но только с тобой вместе... Боже, какие идиоты. Все мы.
  - Да знаю я. Он про тебя то же самое говорит... И с папой они беседовали на моём дне рождения. Если коротко: пока не спим, люблю, залетит - не брошу. А я чувствую, как он готов вокруг обвиться. Любит.
  - Хорошо. Светка, поганка, мы идём куда-нибудь, или будем сидеть дома и реветь?
  - Идём. Сейчас схожу, умоюсь, чтобы народ не пугать. Поедем в 'Кристалл', сожрём от огорчения по полкило мороженного.
  - Слипнется. Грамм по двести. Бока наесть можно.
  - Всё сгорит в пожаре любви. Интересно, нам шипучки какой-нибудь нальют?
  - Фиг. Мы с тобой - девки центровые, но беспаспортные. От восемнадцатилетних у нас - только сиськи. Потом, под вечер, сами купим, или попросим кого-нибудь. У тебя и разопьём.
  - Хорошо, что ты рядом, не дашь наклюкаться в одиночестве - Света с чувством чмокнула Ольгу в щёку.
  - Меня другое заинтересовало. 'Целую всюду'. Разъяснишь? Подробненько... Толя как-то обещал рассказать и нарисовать. И про 'пожар любви' заодно. По-моему, девочка, я про тебя очень многого не знаю.
  - Уверена, что хочешь знать? А то ведь тоже не уснёшь сегодня.
  - Зато ты будешь точно знать, что мы с Толиком не спим вместе. Или - вместе не спим?
  
  Мороженого они поели, шампанское с переплатой купили и выпили. До полуночи рассказывали о своих делах сердечных, жалели друг друга, обнимались и целовались, пока обеспокоенные Ольгины родители не позвонили, и не пообещали ремня. Обеим.
  
  Для Ольги рассказ Светланы о наших с ней постельных делах неожиданно стал откровением. Оля, зная о нерушимой девственности подруги - уж о таком радикальном изменении статуса она узнала бы первой (после дефлоратора, конечно) - наивно полагала, что мы со Светой застыли, как мухи в янтаре, на стадии поцелуев, объятий и взаимной мастурбации. И все наши орально-генитальные изыски пробрали её до дрожи в коленках.
  А Светик не просто перечислила, чем мы в койке занимаемся, эмоциональную составляющую в стороне тоже не оставила, о своих (и моих, с моих слов) ощущениях поведала. Шампанское ли язык развязало, надоело ли таиться от подружки, с которой так прочно связана - рассказала, как на духу, 'подлИнную' правду, ту самую, что под линьками выкладывают, под пыткой смертной.
  
  На осмысление услышанного Оле потребовалось два дня, после чего уже Света вытирала подружке слёзы и промокала нос. Оказалось, что этот пласт сексуальных переживаний в бурной Ольгиной жизни отсутствовал напрочь. Парня постоянного, надёжного и неболтливого у неё не случилось, а прослыть 'соской', поласкав губами одного единственного пиздобола, можно было в момент.
  Что до ответной ласки, Ольга только что слово 'куннилинг' до этого дня и слышала. Такой вот досадный пробел в образовании. В нашем не самом благополучном районе через зону прошли многие, и вынесли оттуда не только наколки и туберкулёз, но и блатные 'понятия', среди которых было и 'западло' поцеловать женщину в нижние губы. А младшее, непуганое поколение лагерную мудрость усваивало легко. Так что, если и возникало у кого-нибудь из Олиных обожателей такое - естественное, на мой взгляд - желание, душили они его на корню, чтобы не 'опарафиниться'.
  
  После 'А' Света произнесла 'Б', и 'подробненько' рассказала подруге о многих наших изобретениях на постельном поприще. Возможно, даже обо всех - разрешение на это от меня она давным-давно получила, когда я убедился, что Оля зря языком не треплет. К тому же, с фантазией у девушки всё было в порядке, и кое-какие её придумки в области 'девственного секса', ненароком оброненные во времена 'ликбеза' идеи мы уже вовсю использовали, другие - хранили до лучших времён, пригодятся ещё. Ольга слушала, затаив дыхание - её 'опытность' как-то сразу померкла рядом с нашей 'почтивседозволенностью'. А рискованные эксперименты - ласки в школе, в парке, на эстраде - вызвали смех и чуть завистливое одобрение: 'зато есть что вспомнить!'. Вот тут-то она и всплакнула.
  
  Оказалось, что многое из того, чем девушка раньше делилась с подружкой, было подано ею в не совсем верном ракурсе. Ну, для примера: единственный опыт анального секса случился не потому, что она этого хотела, или хотела доставить удовольствие партнёру. Нет, просто Олин тогдашний ухажёр, двадцатилетний студент философского факультета университета, был очень настойчив. Настолько, что четырнадцатилетняя девочка не нашла в себе сил отказать. А тот (так и оставшийся в Олином рассказе безымянным) философ - любитель мудрости, с позволения сказать - был, похоже... не то, чтобы извращенцем, но где-то близко. Кроме анального проникновения - единоразового, от повторений Оля всё же отбрыкалась - он хотел много всякого, о чём девушка даже говорить не захотела.
  Рассказывал, что собирается внедрить в свой обожаемый орган шарики, шпалы и другие предметы, предназначенные для причинения женщинам неземного блаженства. Картинки показывал. Философствования о жизни, смерти и сексе вообще перемежал рассказами о тантрических практиках и Дао любви. Говорил о мистическитх татуировках и пирсинге в интимных местах. Однажды Оля застала его за странным занятием: сидя за столом, он методично надрезал кожу на животе лезвием безопасной бритвы - и втирал в порезы какой-то порошок. Ритуальные шрамы наносил?
  - Я оттуда бежала так, что чуть туфли не потеряла, - плакалась Оля подружке, - эта окровавленная тряпка на столе... Нет, ну что, мне ждать, пока он в меня что-нибудь засунет? Хорошо, если просто член, а не лампочку или зонтик. Он потом долго у моего дома отирался, пока я не попросила Сашку из соседнего дома его прогнать. Не к отцу же с этим обращаться...
  
  Ещё Оля упомянула - вскользь - своего первого мужчину, выпускника нашей же школы, который красиво ухаживал, водил в кафе, был ласков и добр, снисходительно слушал девчачий трёп. А однажды плеснул ей в вино хорошую порцию настойки элеутерококка - и взял разомлевшую и возжелавшую девочку. По признанию Светиной подружки, было это сладко и замечательно, и, в общем-то, своего дефлоратора Оля ни в чём не винила.
  Другое дело, что жить с ней в любви и согласии он не собирался, а вместо этого увлёкся коллекционированием головных уборов. Зимних, мужских, пыжиковых и ондатровых, снимаемых непосредственно с голов прохожих. Обходился без насилия, женщин не обижал, действовал с выдумкой: в самый скользкий гололёд, когда люди перемещаются осторожно, глядя под ноги и внимательно ноги переставляя, юноша подбегал, быстрый и легконогий, сдёргивал шапку, и уносился прочь. Стайер, КМС, в шиповках - неуловимый, кто угонится? Не догнали ни разу, но вычислили. Ну, и:

Вывели болезного, руки ему за спину,
и с размаху кинули в чёрный воронок.*

  Хранил добычу он за трубами в подвале Олиного дома, так что, девушка имела удовольствие наблюдать из окошка, как любовника в наручниках выводят из милицейского УАЗика для проведения следственных действий и изъятия награбленного. Благо, что любви особой к нему Оля не испытывала, встречались не очень интенсивно, и мысли о том, что нужно писать письма и ждать возвращения, у неё не возникло. А он - и не расчитывал.
  
  Свои дальнейшие эротические приключения Оля не освещала, но ничего особо интересного там не было. И сейчас нуждающейся в ласке девочке не к кому было прислониться, её очередной ухажёр, тот самый, что гонял 'философа', интеллектом не блистал, под категорию 'для здоровья' (проскочила однажды такая формулировка в разговоре незамужних тридцатилетних дам) тоже не подходил, так как относился к ней без особого пиетета, не заботился о девичьих ощущениях абсолютно. По признанию Ольги, ей часто приходилось после свидания - вдогонку - ласкать себя, снимая возникшее напряжение и неудовлетворённость.

парни могут стараться в квартирах подруг
она тоже бывает там
но это ей не дает ни черта
кроме будничных утренних драм*

  К тому же, Оля не была для него единственной и неповторимой, гулял широко, вероятность подхватить от него что-нибудь венерическое девушку дополнительно демотивировала, желание расстаться постоянно крепло.
  
  В общем, девчонки друг у друга на груди поревели, Ольга Светину исповедь и наши затейливые способы девственной любви оценила, выводы о нас с подругой сделала. И, если раньше в школьных коридорах мы с ней только приязненно улыбались друг другу, и здоровались, не афишируя лёгкий флирт, ставший уже частью нашего существования и где-то даже необходимостью, то теперь она, коварная, стала подмигивать, и, проходя мимо, касаться ласково плеча или запястья, что не осталось незамеченным и вызвало вопросы.
  
  У Светиной откровенности имелись и более отдалённые последствия. Ольга, пересмотрела отношения со своими поклонниками и, наконец, рассталась с ними. Не всегда процесс расставания протекал гладко; один из отвергнутых просто тихо матерился, тут Оля справилась своими силами. Другой, главный и основной, которому иногда доставалось 'комиссарского тела',* на следующий день распустил руки, грубо схватил Ольгу за плечо - синяки потом впечатляли, оттолкнул бросившуюся на помощь подруге Свету, и получил шваброй по носу - я отирался рядом с девочками, собираясь пригласить свою на концерт, трезво оценил свои шансы в поединке за честь дамы, и решил прибегнуть к тяжёлым аргументам. Швабра просто оказалась под рукой, размышлять о последствиях было некогда, махнул наугад, со спины, а злодей заметил - и начал оборачиваться.
  - Ты охуел? - парень, здоровее как минимум вдвое, держится за разбитый кровящий нос, кровь вытекает между пальцев и капает на пол.
  - Извини, Саша, - швабру я по-прежнему держу наготове, он понимет, что может и не увернуться, - Света - моя девушка, - смотрю краем глаза, вроде ничего, отлетела только, не упала, не ушиблась.
  
  Саша, одноклассник Сергея, побыковать любил изрядно, но не в данном случае, при большом скоплении народа, знал, что не прав совершенно. Начало конфликта одноклассники девочек видели, зашумели недовольно, но вступиться не успели. Скорей всего, швабра мне не помогла бы, но слева, вне моего богатырского замаха, Вадим возник, как всегда спокойный и расслабленный, с лёгкой улыбкой и холодными глазами.
  - Оля, всё в порядке? - невозмутим, как удав.
  
  Как у него это получается? Меня колотит от адреналина, а ведь не дрались вовсе. Отходняк будет - руки-ноги дрожат, сердце колотится. Накатывало на меня такое в прошлом году, как чёрная волна - едва не придушил одноклассника, надоел тупыми шутками. Разошлись тогда со счётом: один подбитый глаз - один разбитый нос, но больше он меня не доставал, видно, запомнил ощущение, когда родной кадык хрустит под чужими пальцами, а воздух заканчивается. Совсем.
  - В порядке, - шипит Ольга, потирая руку, - синяк останется, - на Вадика не смотрит, глаза прячет.
  - Саша? - Вадим просто брат сестры таланта, Чехову у него краткости поучиться.
  - Всё. Разошлись. Извиняться не буду, - поворачивается, чтобы уйти, так же зажимая нос.
  - Себе оставь, - Оля включилась, - и ко мне не подходи больше!
  
  Позже Ольга призналась, что одноклассником заинтересовалась давным-давно - мы со Светой эти брачные танцы (решающую стадию) и сами наблюдали, только посмеивались и помалкивали. Очень уж товарищ колоритный. Во-первых, к ней, замечательной, не приставал, хотя поглядывал с явной симпатией. На танец приглашал на вечеринках, шутил складно, и явный мужской интерес присутствовал, а он как будто ждал, пока девушка наиграется и повзрослеет. И было их долгое хождение вокруг да около, когда тянет девушку и парня друг к другу, а признаться в этом всё что-то мешает.
  Сейчас, мимо проходя, Оля по моему предплечью провела ладонью, кивнула молча. И к Вадиму, вплотную, в глаза заглянула, 'спасибо' прошептала, и поцелуй обозначила, в уголок рта. Парень как должное воспринял, но видно, что приятно человеку.
  
  Его спокойствие неправильное объяснялось просто: он мог, при необходимости, вломить всем присутствующим парням, даже если им швабры раздать. А бойцом не выглядел. Вот только с девяти лет три раза в неделю годзю-рю занимался, всерьёз. Ученичество прошёл, все десять кю, к первому дану подбирался, и особо на энергетические техники налегал. Отсюда - и нежелание с ним связываться, внезапно у противника возникающее. Чего-то он такое в гипоталамус транслировал.
  Ну, и демонстрация возможностей уже состоялась, ещё год назад, Дима - восьмиклассник - огорчил тогда на школьной спортплощадке двух залётных с Холодной Горы, вполне себе взрослых, крепеньких таких, но пьяненьких. Денег попросили, он засмеялся, ребята обиделись. Пацаны наши из соседнего двора на вопли прибежали минуты через три, когда Вадим показательную порку уже заканчивал, лениво так, вполсилы, без крови. А на крики о реванше ответил спокойно, что подъедет, куда скажут, но не один. И пару имён назвал, после чего парни извинились и отбыли.
  С тех пор был Вадим в неслабом авторитете, но не выпендривался, кулаками зря не махал, хватало обычно его присутствия, чтобы конфликт погас сам собой. Как и в этот раз. Своё 'спасибо' я ему тоже сказал, но целовать не стал, а он только кивнул и плечами дёрнул, мол, было бы, о чём говорить.
  
  Потом Света подошла - и проделала зеркально то же, что и Оля: одноклассника по руке погладила, а меня поцеловала. Не стесняясь, по-взрослому, так, что зрители загудели одобрительно. И швабру отобрала, которая мне в ладони вросла уже. Всё это шоу в пятиминутный перерыв уместилось, я ещё успел воды попить и Свету в филармонию пригласить, прежде чем в свой класс уйти. Светик про филармонию услышала - и сделала вид, что из ушей воду вытряхивает.
  - Куда? - у неё какое-никакое музыкальное образование имеется, а я в любви к классической музыке ранее замечен не был. Барды, собственное унылое треньканье, рок закордонный - без фанатизма, по верхам, Высоцкий, и то, что после 'шансоном' назвали. И тут, ба: Бах... В смысле: Иоганн Себастьян. Подозрительно!
  Объяснил, что хочу ей, музыкально образованной, соответствовать.
  И пошли вечером, и послушали концерт для фортепиано с оркестром в переложении для двух фортепиано. С того дня началось моё приобщение к музыкальной классике. Шансон давно забыт, и барды старые неактуальны, а чакона - звучит!
  
  Мордобой несостоявшийся последствий не имел, то есть - вообще. Свидетели - парни и девушки из Олиного - Светиного - Диминого класса по просьбе перечисленных товарищей языками не болтали, им ещё год вместе учиться, а бывший Ольгин ухажёр никому не интересен. Сам он, разумеется, тоже помалкивал, если и затаил что-то, пар постепенно вышел, мести не было. Его друзья-приятели сложили два и два: Ольга не с Сашей, а рядом с Вадиком, стоят плотненько в коридоре, за руки держатся, улыбаются - и сделали собственный вывод - нос Саше разбил Вадим. Это не противоречит постулату, что Саша крут, просто Дима - круче. А так как это всем и так было известно, то и говорить не о чем.
  
  Ну, и следующее последствие, для меня главное: девочка созрела. Света с Ольгой, и раньше неразлучные, за исключением времени общения с представителями противоположного пола - тут каждый за себя - стали проводить вместе каждую свободную минуту, говорили о самом сокровенном и делились знаниями, умениями и навыками. Вот тут, наверное, Ольга и внушила Свете правильную мысль: хватит динамить мужика, меня, то есть.
  Отзвенел последний звонок, и Светик покаянно призналась мне, что сегодня она впервые целовалась не со школьником, а с выпускником школы. О её словах 'хотя бы девятый класс закончить' я не напоминал, не торопя события - где два года, там и третий, какие наши годы. И вообще, мы с ней уже так спелись и сжились, что иногда напоминали престарелых супругов, которые понимают друг друга без слов, которым уже не нужен секс, достаточно чувствовать рядом родного человека.
  
  
  ИЮНЬ 1979
  
  
  Июнь выдался горячим - во всех отношениях.
  Экзамены!.. Девчонкам, перешедшим в десятый, было проще: английский и математика, и всё на этом. Мне, выпускнику, их предстояло восемь, последний был за два дня до выпускного вечера. Перед выходом из дому на экзамен включал на полную громкость 'Мы жертвою пали' в исполнении Градского. Очень способствовало и мотивировало!
  Кроме того, подготовке помогала ещё и заранее данная установка - не пофигизма, но здорового скептицизма. Не знаю, где подцепил я эту идею, но пользовался часто: представить наихудшее развитие событий, и понять, чем реально оно обернётся.
  
  Вот иду я на экзамен. Худший результат - не сдам, получу оценку 'два'. А это вообще возможно в выпускном классе? Не слыхал о таком ни разу, отметаем фантастический вариант. Дальше - по убывающей, 'три' - плохо, но ведь не смертельно? Немедленной катастрофой не грозит, вроде бы, Земля с орбиты не сойдёт... И так во всём. Однажды, уже в более чем зрелом возрасте, шёл, удручённый неприятностями на работе, увидел у метро нищего - молодого парня, искорёженного ДЦП в тяжелейшей форме - и осознал вдруг, сколь мелки мои неприятности по сравнению с его страшной врождённой бедой...
  А потому - к экзаменам готовился без фанатизма, перемежая учёбу иными удовольствиями - чтением, общением, прогулками и домашними делами. Иногда мои короткие неожиданные увлечения ставили окружающих в тупик своей внезапностью, как, например, случилось однажды на втором курсе института.
  
  Группа в страшных мучениях рожает курсовой по ТММ. 'Теория машин и механизмов' - предмет специфический, требующий недюжинной фантазии и крепких нервов. И вот, в разгар нарастающей всеобщей паники - до девичьих слёз и юношеских воплей 'ни хрена не получается!' - мне звонит приятель с вопросом:
  - Чем занимаешься?
  Вопрос совершенно риторический: предполагается, что я, как все номальные люди, черчу, матерясь, графики скоростей и ускорений для опорных точек планетарного механизма, а они, эти паскудные графики, норовят вылезти за пределы листа формата А1.
  - 'Гамлета' перечитываю. Сравниваю переводы Пастернака и Лозинского.
  Дальше я с удовольствием (и ухмыляясь), слушаю в телефонной трубке долгое, тяжёлое, сопровождаемое потрескиванием молчание - как награду за свою нетрадиционную гуманитарную ориентацию: приятель пытается совместить фрагменты разорванного шаблона. А чего суетиться? Курсовой никуда не денется, а у Бориса Леонидовича и Михаила Леонидовича можно поучиться изящно выражать мысли...
  
  И теперь, во время школьных экзаменов, я уделял основное внимание отнюдь не зубрёжке.
  Одуревши ещё в феврале, мы со Светой буквально не могли отлипнуть друг от дружки, использовали каждую возможность, чтобы доставить удовольствие любимому человеку. Выглядели мы в результате, как кот и кошка по весне: худые и замученные.

Июнь! Семнадцать лет! Сильнее крепких вин
пьянит такая ночь... Как будто бы спросонок
вы смотрите вокруг, шатаетесь один,
а поцелуй у губ трепещет, как мышонок.*

  Рядом, параллельно, жила-поживала другая пара: Оля с Вадимом. Сошлись они чрезвычайно быстро. После расставания с озабоченной свитой Ольга была по-королевски холодна со всеми, кроме Димы. Ему она, наоборот, всячески демонстрировала своё приязненное отношение. Вадим, разумеется, давно понял, что девушка к нему неравнодушна, немного посомневался, но сексуальный опыт у него был, и немалый (среди знакомых спортсменок хватало желающих покувыркаться с красивым и крепким парнем - так, 'для поддержания формы', без каких-либо обязательств). К тому же, Ольга Диме нравилась, и как девушка, и как хорошая подруга - декларируемый ею стервозный характер она употребляла дозированно и избирательно, по площадям не била. Слово за слово - и вот уже Светины одноклассники гуляют, держась за руки, а потом - под ручку, а там, глядишь, и в обнимку.
  
  По случаю жары и экзаменов я переехал в своё недоштукатуренное помещение со всеми учебниками - готовлюсь я тут! Света получила в своё распоряжение запасные ключи от калитки и части дома и торжественно поклялась на попавшем под руку четырёхтомнике Ушакова мужиков в моё отсутствие не водить.
  На Олю, разумеется, запрет не распространялся, и часто я обнаруживал, вернувшись с консультации или экзамена, сладкую парочку с готовым обедом. Светик кулинарными талантами обделена не была, Оля, как выяснилось, тоже, и оставалось только вовремя обеспечить наличие хоть чего-то съедобного в древнем, но бодром холодильнике 'ЗИЛ'. Совершенно исправный ветеран хладопрома был буквально вырван мною (за четыре порции мороженного, причём - пломбира, фруктовым не отделался) из загребущих рук пионеров - спёрли где-то и тащили мимо калитки, в школьный двор, сдавать в металлолом.
  
  Умение девочек готовить радовало, было с чем сравнивать: одноклассник рассказывал, как к нему среди дня постучалась соседка, очень молодая жена из соседней квартиры - пришла за солью и советом. Он сразу заподозрил, что наоборот: она интересовалась, что бы такое приготовить мужу, который вот-вот вернётся с работы.
  - А что у тебя есть съедобное?
  - Куриная нога.
  - Так свари бульон, бросишь овощей, немного вермишели, яйцо, будет суп.
  - Ну, что, - говорит одноклассник, - приходит она через полчаса, и зовёт с собой, жалуется, что бульон не наваристый какой-то получается, вода-водой. Захожу на кухню, а там в трёх литрах кипятка плавает это, - показывает руку с растопыренными и полусогнутыми пальцами, - нога куриная, от избушки оторвала...
  
  Та же незадачливая домохозяйка через некоторое время обнаружила своего благоверного в супружеской постели с двумя полуодетыми девицами - к маме ездила и вернулась невовремя.
  - Что это, Вова? - чуть не сомлела на пороге.
  Непроспавшийся молодой супруг покрутил головой, разглядывая спящих пьяных сопостельниц, и честно ответил:
  - Бляди...
  - Ты... мне... - хватая воздух и задыхаясь от возмущения, - изменил?!
  - Ну, дорогая, в ротик - это ж не измена... - предварил молодой человек речь господина Уильяма Джефферсона Клинтона, обращённую к госпоже Хиллари Дайян Клинтон, в девичестве - Родэм.
  Действительно, чего тут такого... Высокие отношения, высокие!*
  
  Я тоже однажды застал подружек... Прихожу - а они валяются рядышком на моей кровати... одетые, правда, и поверх покрывала - книжку читают вдвоём. Смотрят хитро. Оля, разумеется, озвучила:
  - Мы обе - в твоей постели. Ты же мечтал об этом, правда? - и потянулась знойно... зараза...
  
  Вечера Оля проводила теперь с Вадимом, их роман стремительно развивался, но до постели они ещё не добрались, медлили, продлевали удовольствие от предвкушения - и чудили, по мере сил. Похоже, эротические рассказы Светы вдохновляли подружку... не подражать, нет, у самой фантазии хватало, просто Оля старалась стать для Димы особенной, необходимой и желанной, а тот с готовностью игру принял. Иногда мы проводили время вчетвером - хороший отдых перед экзаменами; Дима оказался остроумным и весёлым собеседником, влился в нашу дурацкую компанию очень органично, остальные друг друга уже достаточно изучили.
  
  Вот тут случился казус, о котором я упоминал ранее: забывшись, я положил руку на Олино бедро под удивлённым взглядом Вадима, а Оля не сразу сообразила, что конечность следует прогнать... Но, так как никакой особой нервозности или паники перед грозным ликом мы с ней не проявили, а Света отнеслась к моему жесту совершенно индифферентно, и, более того, через некоторое время как-то так, интимненько прижалась к Вадиму, явно ничего в виду не имея, парень успокоился. Да и Оля нашла, наверное, нужные слова - не оправдания, но объяснения ситуации. Потом как-то Света присела Диме 'на ручки', пока мы с Олей возились у плиты - и мгновенно испарилась после Олиной команды 'кыш!'; девочки разок-другой продемонстрировали Диме свои нежности - это у них получалось очень естественно, ну, поцеловались подружки, что такого, а если на мужиков это как-то странно действует - кто вам, фантазёрам, виноват?

Вчерашний день - не сегодняшний день,
на мягких подушках не въедешь в вечность.
Ты повесишь на стул позабытую тень
моих присутствий и влажных приветствий.*

  Когда Бутусов спел это, мне прежде всего вспомнились наши тогдашние 'приветствия' - откровенные поцелуи Светы и Оли - это когда каждая из них целовала своего парня. 'Влажные', но всё же сдержанные поцелуи девочек друг с другом - по крайней мере, на глазах у Димы, постепенно тоже становились всё более откровенными, и действовали на парня так же, как и на меня - а передо мной подружки давно не таились.
  Ну, и те моменты, когда Оля целовала при встрече меня, а Света - Диму... В присутствии 'своего' парня они только обозначали поцелуй, но - приоткрытыми губами и не в щеку, а в краешек губ, 'влажно' и волнующе; в отсутствие Вадима Оля целовала меня от души; иногда язычок высовывался на секунду - и прятался, перебивая мне дыхание, и девушка отстранялась, от греха - это когда Света была поблизости, иногда - язычок гулял у меня во рту долго, и приходилось успокаиваться, с трудом оторвавшись от соблазнительницы. Как Света целовала Диму, когда меня не было рядом - не знаю, но могу предположить: тоже нескромно и бодряще.
  
  В общем, Дима понял, что рука на бедре, попа 'на ручках', иные касания поводом и призывом немедленно ложиться в койку не являются, и с готовностью в эту игру включился. Не скрою, поначалу его прикосновения к Свете - как бы невзначай - меня беспокоили; но, уяснив, что заходить в этом дальше, чем я с Олей, он не намерен - грань дозволенного боец-экстрасенс почувствовал отлично - я успокоился. Тем более, что лёгкий и ненавязчивый флёр греховности этих миниприкосновений мою девочку возбуждал, недостаточно, чтобы это стало заметно всем окружающим, но довольно для того, чтобы я в полной мере прочувствовал её страстность, оставшись с подружкой наедине.
  
  Не раз и не два девочка оставалась у меня ночевать ('я у Оли заночую' - врала Света родителям, но, похоже, они всё прекрасно понимали), мы нежились и обнимались, и засыпали, обнявшись, просыпались среди ночи - и снова принимались за поцелуи. И однажды действительно слегка склеились, когда, обессиленные, заснули, не помывшись.
  
  Перед одним из экзаменов Светланка организовала мне сюрприз: разбудила минетом. Эротический сон, который в этот момент я досматривал, получил яркое и неожиданное окончание наяву. От моих попыток вернуть ласку девушка увернулась, сбежала в ванную, продемонстрировав циферблат будильника. И объяснила, вернувшись, что в следующий раз будет очень рада такой побудке, когда не нужно будет спешить. Но! Всё будет точно по Жванецкому:
  - Я встану, пописаю, подмоюсь - и снова засну. А ты меня потом разбудишь, ага?
  - Ага. А сейчас ты как?
  - Сама. А после экзамена приходи ко мне. Беги, помойся быстренько, а я пока тебе кофе сварганю.
  И как сегодня писать сочинение о героях Достоевского? Если я, идя на экзамен, вспоминаю нежные губы, живенько представляю завтрашнее утро, и знаю, что оставшаяся дома Света лежит сейчас, раскинувшись, в моей постели и медленно себя ласкает?
  
  Задуманное, что характерно, мы назавтра воплотили, и Светик осталась очень довольной такой побудкой - её тоже посетил эротический сон, навеянный, видимо, моими первыми легчайшими прикосновениями, а всё дальнейшее воспринималось уже как продолжение сна. Девочка стонала от удовольствия, не просыпаясь, и проснулась с оргазмом. А так как мы в этот день никуда не спешили, то из постели выбрались к полудню, проголодавшись.
  Но предпочтительней всё же были встречи у Светы дома. Девушка чувствовала себя гораздо увереннее на своей территории. Вот там-то всё у нас и случилось, абсолютно буднично и незатейливо. Сдав второй свой экзамен, Светик ощутила себя десятиклассницей и решила, что пора.
  
  Тут вспоминается анекдот про консерваторку, которая в первую брачную ночь, нарядившись в парадную ночнушку, залезает на табурет, и звонким голосом торжественно возвещает:
  - Супружеский долг! Исполняется впервые!
  
  Так вот - ничего подобного. После долгих ласк, привычных и неторопливых, когда мы отдыхали, отдаляя оргазм, девочка прижалась ко мне всем телом и шепнула:
  - Я тебя хочу, - при этом её розовая физиономия и откровенно испуганные глаза говорили о том, что это не просто фигура речи типа английского 'I need you', ясно было, что девушка решилась. Ну, и... Мы просто продолжили начатое, только член приобрёл дополнительную твёрдость, в предвкушении, так сказать. И когда девушка, в очередной раз доведенная до состояния 'вот-вот', лежала, раскинувшись и подняв колени, я лёг сверху и ввёл - до касания и натяжения.
  В таком положении не было ничего нового, в наших апрельских -майских играх мы доходили до этой стадии неоднократно; девочке очень нравилась эта ласка - самым кончиком, на грани, почти в ней. Света оговорила, что останется девушкой, пока ясно не разрешит, и доверяла мне безоговорочно. Лишь замирала в таких случаях, и шептала: 'нет'. А я успевал отстраниться - всегда, но - не всегда сдержаться после этого.
  Два или три раза Светланка оказывалась облитой спермой - от лобка до и так мокрых, разметавшихся по подушке волос; кончать, упёршись членом прямо в плеву, я остерегался, зная о возможности 'непорочного зачатия'. Такое порнографическое окончание Свету не расстраивало, так как в этот момент она сама билась в оргазмических конвульсиях. И, в конце концов, если можно принять порцию спермы ртом и проглотить - всю или часть, то забрызганные живот, грудь, шея и волосы на голове - не страшно совершенно. Девушка только констатировала, вынырнув из оргазма и оглядевшись: 'ого!' - и падала обессиленно, принимая извинения и поцелуи.

теперь жалею что кричала
я глебу только не в меня
сижу и отмываю стены
и жалко сталина портрет*

  В этот раз разгорячённая, мокрая, начинающая пульсировать влагалищем Света шепнула, а потом и выкрикнула 'да!' - и я не отстранился, а приблизился.

- Невинность моя, невинность моя,
куда от меня уходишь?
- Теперь никогда, теперь никогда
к тебе не вернусь
обратно!*

  Член прорвал и расширил маленькую дырочку в плеве - я видел её не раз, трогал пальчиком и языком - и вошёл, сначала головка (Света ахнула от боли), потом весь, до основания, до столкновения лобками. Двигаться больше не нужно было, мы и так уже кончали, так что лежали неподвижно, вжавшись друг в дружку, вместе, теперь уже окончательно соединившись.
  Я изливался впервые не вне, а внутрь, и впервые чувствовал знакомую пульсацию, как дружеские пожатия, со всех сторон. Светланка сказала после, что ощутила замечательную и радостную 'заполненность', а вот бьющих в дно влагалища струек не почувствовала вовсе. Лёжа на своей любимой... отныне женщине, я не шевелился, чтобы не потревожить Свету, только ласково целовал её веки и губы; губы, сперва неподвижные, потом - страстно отвечающие на поцелуй. Когда воздух для поцелуя закончился, Света открыла глаза и прочувственно заявила:
  - Гады.
  - Кто? - удивился я. Это меня во множественном числе? Больше, вроде, и нет никого.
  - Все. Кто меня пугал. 'Больно!' - говорили они, - 'страшно!'
  Света притянула меня к себе за шею, и снова стала целовать, коротко, чувственно, приговаривая:
  - Не страшно. И не больно... Ну, почти. Как иголку воткнул. Хорошую такую, толстенькую, - решила уточнить девушка, на тот случай, если вдруг решу обидеться.
  С чего бы это? В самом начале наших девственных постельных отношений мы показали и рассмотрели всё, что у нас было. И вволю посмеялись и над Светиным разочарованным: 'а где?..', когда я вернулся в спальню, подмывшись холодной водой, и над моим мстительным ответным: 'а где?..', когда девочка, лёжа на спине, закинула руки за голову. Но, если за прошедшие девять месяцев Светина грудь изрядно округлилась и похорошела (девушка утверждала, что благодаря моему неустанному массажу; её попе массаж тоже пошёл на пользу), то кондиции члена, увы, изменений не претерпели. А ещё говорят, что мужчины растут до двадцати трёх лет. Врут, ироды.
  - Почти не больно, - повторила Света, снова целуя меня, - я как раз расслабилась, а ты вошёл, и глубже, между сжатиями. Анестезиолог ты, вот. Мужчина, слезайте, женщине нужно привести себя в порядок.

Дальше - смятая простыня,
быстрый, веселый стыд...
Свет пронизывает меня.
Кровь в ушах шелестит.*

  Я осторожно вынул полуобмякший, окрашенный кровью орган, вызвав болезненную гримасу подружки, и лёг рядом. Она приподнялась на локтях, не сдвигая колени, посмотрела на мой член, потом села - и взглянула на лужицу из спермы и крови, натёкшую из влагалища.
  - Ну вот, - прокомментировал я, - раньше у меня была любимая девушка... А теперь - любимая женщина. Как ты, Солнышко?
  - Очень неплохо, - Света прислушивалась к своим ощущениям, - пару дней бегать не смогу. Но мой мужчина принесёт мне, всё, что нужно?
  - Да, милая. Отнести тебя в ванную?
  - Сама. Помоги только простыни сгрести. И новые постели, полежим ещё рядышком. Ты же не будешь приставать к раненой?
  - Нет, родная.
  
  И помылись, и перестелили, и валялись рядышком, как ленивые кот и кошка, я - привычно голый, Светик - в халатике, как бывало не раз во время её месячных. Женщина (!) урчала, прижимаясь к мужчине (!). Хорошо, что мы первые друг у друга. Мы целовались, Света, видя мою эрекцию, порывалась дать мне снова, а я уговаривал её потерпеть пару дней и не бередить свежепорванное. Уговорил.
  
  Через три дня всё действительно зажило, в чём мы неоднократно и разнообразно убедились. Новоявленная женщина посетила гинеколога (Оля сопровождала для моральной поддержки) и удостоверилась, что 'все системы в полном порядке и могут эксплуатироваться в штатном режиме'. Я не циник, просто цитирую доклад Светы после возвращения из поликлиники. При Ольге рапортовала, распутница моя любимая, а подружка нас расцеловала и поздравила. Потом у Светы начались ежемесячные 'проблемы': она специально подгадала с дефлорацией к концу цикла, чтобы не вносить дополнительную суматоху с презервативами. Вот такая рассудочность и предусмотрительность - но ведь это не отменяет нашей взаимной нежности?
  
  Оля и Дима оказались в постели примерно в то же время, когда мы со Светланкой застирывали свою окровавленную простыню, и оба остались довольными. А повторив, и проведя вместе пару ночей ('я у Светы заночую' - врала Оля), убедились, что подходят друг другу идеально.
  
  Закончились экзамены, прошло вручение аттестатов, выпускной - пьянка как пьянка, класс наш особой сдруженностью не отличался, достаточно сказать, что после окончания за последующие тридцать пять лет ни у кого и мысли не возникло устроить встречу. При том, что параллельный, 'А' класс, собирался регулярно. Со школой развязался, дальше - подготовка к поступлению, а куда - пока неведомо.
  
  Потеряв девственность, мы со Светиком приобрели возможность заниматься 'настоящим' сексом, но, если раньше в наших отношениях присутствовала некоторая безоглядность - можно было всё, кроме... собственно проникновения, то теперь появилась новая забота - не залететь. От 'прерывания' - выдёргивания в последний момент - мы сразу отказались. Выяснилось, что сдерживаться, как раньше, когда всё происходило 'снаружи', я пока не умею. Даже ласки Светиных губ, чертовски умелые и приятные, не приводили к мгновенной разрядке; но она случалась, когда я входил во влагалище, очень уж среда подходящая, член в ней просто таял, как свечка, истекающая расплавленным воском.
  Было понятно, что дело это наживное, после многочисленных тренировок всё получится, как надо - медленно и сладко, а пока - презервативы. Они и чувствительность снижают, продлевая, тем самым, процесс, и голову отключать позволяют. Стали ими пользоваться, что породило дополнительное развлечение для Светы: надеть собственноручно. О, это зрелище! Обнажённая девушка сидит на вытянутых ногах голого парня, сопит возбуждённо. Наклонив голову и высунув от усердия язык, старательно накатывает кондом на эрегированный член, придерживая кончик, а после, раздвинув пальцами губки, садится на получившееся. Мы сразу перепробовали основные позы, и пришли к выводу, что 'наездница' - наше всё. Мои руки были свободны, и могли ласкать девушку, Света могла задавать под себя и темп, и амплитуду. Она то останавливалась и замирала, опустившись до упора; то ложилась мне на грудь, и я дразнил её быстрыми короткими фрикциями у входа, самым кончиком. Или устраивала настоящую скачку, двигаясь быстро и размашисто, мне нравилось в это время поддерживать и трогать её грудь, а ей было удобно держаться за мои предплечья. А главное - в этой позиции я был сдержан и продолжителен.
  
  Как разновидность позы - напомнил своей девочке про наше объятье на пенёчке, лицом к лицу, и о том, что идея посидеть так ей тогда понравилась. Посидели. Было удивительно... На этот раз объятье было полным, теснее - некуда. Соединились - и застыли, не шевелясь, только целуясь и разговаривая, шепча друг другу ласковые глупости, чувствуя охват (я) и заполненность (Светик), пока нежность не затопила, и не заставила переместиться, не рассоединяясь, на любимый диванчик - и двигаться, двигаться всё быстрей.

Люди кричат, задыхаясь от счастья,
и стонут так сладко, и дышат так часто,
что хочется двигаться с каждой секундой быстрей,
делая, делая, делая новых людей.*

  Вспомнили, конечно же, и мартовскую недосказанность в ванной комнате, когда я поздравлял, поздравлял, да недопоздравил - теперь мы это исправили, и, хотя разница в росте процессу не способствовала, всё же извернулись, было сладко и необычно - обнажённость, гладкость, скользкость, струи воды, вскрики и слабость в коленях...
  
  Позу 'сзади' попробовали, но отвергли, неудобно оказалось, или мы не смогли приловчиться. Свету эта позиция откровенно смешила. Она сказала, что напоминает себе кошку, которая, припав на передние лапы, крутит задницей, собираясь куда-то сигануть. Опять же - 'стыдная' дырочка, которую можно и нужно трогать, но нельзя разглядывать... Исключение Света всё же сделала - прогнулась гибко и глубоко под моими ласками в ванной комнате, под душем, и стояла, опершись ладонями о стену, пока я подсаживался, и вводил, гладил спинку и раздвинутые ягодицы, и толкал её коротко, заходясь от страсти. Сама она при этом не кончила - пальчиком помог после, но утверждала, что получила удовольствие от собственной покорности и моего явного животного нетерпеливого неистовства.
  В позиции 'мужчина сверху' отыскались свои прелести, Светик быстро научилась закидывать ноги повыше и получать приятные ощущения от глубокого проникновения, но тут я оплошал, разок-другой финишировал досрочно - и мы решили позу пока отложить, но иметь в виду, как пригодную. Разнообразить секс какими-либо играми мы пока не спешили, он сам по себе давал ощущение небывалой новизны, и всё то, что мы делали раньше, нам пригодилось, но заканчивали теперь почти всегда традиционно: я входил 'куда положено'.

За краткой ночью долгий и погожий
настанет день - и времени в обрез.
Мы непременно день прихватим тоже,
а отсыпаться будем в декабре.

  Защитные средства расходовались с неимоверной скоростью, в очередной раз исчерпав запасы, зашли по дороге в аптеку, вернее - я зашёл, а Светик осталась на улице, дабы не смущать фармацевтов своей очевидной юностью. Смутно знакомая девушка - нашу школу заканчивала, лет на пять старше, и живёт где-то неподалёку - на меня, молодого, да раннего, посмотрела подозрительно и хмыкнула. Я - плечами пожал. Аптечный работник за окном Свету узрела (тоже мне, конспираторша, бродит перед витриной!) и бровь подняла вопросительно, в её сторону кивнув. Я веки смежил утвердительно. Девушка выдала заказанную дюжину - и оценила мою подружку поднятием большого пальца. Я надулся от гордости. Тут аптекарша не выдержала, засмеялась, и из пантомимы выпала. Говорит:
  - Приятного вечера. Этого точно хватит?
  - И Вам того же. Не хватит - прибегу. Вы же до восьми?
  Поулыбались друг другу, и я ушёл. У девчонки на пальце колечко свеженькое, может до ночи, нами вдохновлённая, что-нибудь для мужа нафантазирует?
  Света на улице поинтересовалась, по какому случаю у меня рот до ушей, а я ей в ответ рассказал... о, не анекдот, конечно же, самую настоящую быль о том, как мужчина в аптеке презервативы спросил, а ему говорят: 'нету'. Выходит, разочарованный, но тут же возвращается: 'а напальчники? Тоже нет? Ну, дайте хоть зелёнки, на худой конец...'.
  
  С презервативами бывали поначалу сложности: один, неправильно надетый, порвался - не оставили впопыхах места для эякулянта - и мы несколько дней находились в напряжённом ожидании, но обошлось; другой остался при извлечении в Свете - научились придерживать, хоть и не всегда это нужно было. В общем - нормальная супружеская половая жизнь, в которой случаются и неловкие, и стыдные, и смешные моменты, приводящие в результате к одному: стерпится - слюбится.
  
  Пророчество насчёт 'отпустить пописать' сбывалось полностью: мы в буквальном смысле слова друг с друга не слезали, приходилось следить за тем, чтобы смазки было вдоволь, чтобы ссадины не случились. Оля даже обеспокоилась, не сотрётся ли у подружки пупок, ведь на пляже без него будет неудобно появиться. Света в ответ на это рассказала о наших гимнастических изысканиях, выбранной любимой позе, в которой пупок и не задействован вовсе; выяснилось, что Оля с Вадимом тоже превзошли Камасутру, и, что интересно, пришли к тому же решению, что, в общем-то, неудивительно - при идентичном телосложении и одинаковом расположении входа. О последнем обстоятельстве, конечно, я мог только догадываться, но Света не сочла это великим секретом, и моё предположение подтвердила, в очередной раз похихикав над реакцией.
  
  Проведенный шкодливыми подружками сравнительный анализ (с последующим обсуждением) наших с Димой достоинств (самим меряться письками, тем паче эрегированными, нам бы в голову не пришло) подтвердил их (достоинств) если не конгруэнтность, то похожесть. Оля и Света рассказали друг другу о процессе измерений, вдоволь повеселились, признали достоинства несомненно выдающимися и вполне достаточными - всё это они проделали, раздавив, под настроение, бутылку какого-то марочного десертного пойла. Мы с Вадимом обнаружили их у Ольги дома, и забрали - каждый свою - для протрезвления путём интенсивных физических упражнений. Получилось. Светик выболтала мне во время секса кучу девичьих секретов, но ничуть не расстроилась. Мы с ней пришли к выводу, что пьяненькая она - очень даже ничего; тормоза, и так практически отсутствующие, отказывают окончательно, и девочка превращается в очень милую нимфоманку.

Ты задеваешь меня за живое:
- Давай сейчас, а потом ещё ночью!
Ты будешь рядом, ты будешь со мною,
и между нами любовь - это точно.*

  К этому времени Света прекрасно представляла пределы моих возможностей, лишнего не требовала, но затихала, как и я - только практически опустошенная. Однако, к просьбе 'не бухать', высказанной мною на следующий день, отнеслась вполне серьёзно. Поговорили; об опасности женского алкоголизма Света прекрасно знала и без меня, пообещала, что проблемой это не станет, я тоже не то, чтобы зарёкся пить, но пообещал не злоупотреблять. Мы с подружкой, которую я всё чаще мысленно называл женой, стали обрастать взаимными обязательствами.
  
  О женском пьянстве: под Новый год узрел на улице лоток с абхазскими мандаринами, и пристроился в хвост огромной очереди. Замёрз, как собака. Неудивительно, что продавец, хоть и была наряжена в сто одёжек, замёрзла куда сильнее - целый день на морозе, да на ветру. И греться она решила водочкой, а не чаем. И досогревалась...
  Когда я загадал два килограмма, она сыпанула на весы пригоршню цитрусовых, и, не глядя на стрелку весов, потянулась за деньгами. Я укоризненно наклонил голову, а руку с деньгами отодвинул. Женщина, глядя мутными глазами в вечность, стала подбрасывать на весы мандарины - по одному, потом - по два, пока я не сказал: 'хватит'. То же повторилось с деньгами. Заполучив бумажку, и обиженно сопя, протягивала сдачу - по десять копеек, каждый раз глядя с надеждой: может достаточно? Считать самостоятельно она уже не могла. До чего она в тот день доторговалась, можно только предположить.
  Потом, в девяностые, одноклассница, вынужденная ради пропитания торговать палёной водкой в разлив, едва-едва успела соскочить со стакана - вспомнила, что дети ещё маленькие, а муж - в бегах от кредиторов.
  
  А с нетрезвой моей подружкой обсудили (раз уж язык вином развязан, нужно пользоваться моментом) ощущения от проникновений - и мои, и её. Света рассказала 'подробненько' (вот слово чудное) о том, что чувствует при том или ином моём действии - о, разумеется, всё всегда по-разному и смутно:
  - Так приятно?
  - Да.
  - А так?
  - Так тоже.
  - А как лучше?
  - И так и так...
  Никаких строгих рецептов и технологических карт, и не для всего слова нужные нашлись, но... очень поучительно вышло. И просьба девочки поласкать её пальчиком, как встарь (да не совсем - простор для творчества чуть шире), была воспринята мною весьма положительно. Ведь теперь, кроме скольжения, и поглаживания, и вращения, и касания - вдоль и по поверхностям, было ещё и внедрение, а там - всё перечисленное ранее.
  И поиск таинственной точки 'G' в нашем случае увенчался полным и безоговорочным успехом - восхищённая результатом Света даже повторила - и пришла к финишу - самостоятельно, 'из собственных ручек', собственным пальчиком, в моём присутствии. (Назавтра протрезвевшая подружка прятала глаза и краснела, пока я не уверил её, что стесняться таких проявлений сексуальности ей передо мной не стОит).
  - Точно пить не буду. Такое творю...
  - Успокойся, всё в порядке. Я от тебя балдею, что бы ты ни делала.
  
  В самом начале наших отношений подружка попросила меня показать, как правильно обращаться с членом, чтобы не сделать больно и доставить удовольствие, хоть и уверял её, что она и так всё делает правильно. Показал. Света изучила расстановку пальцев, рассмотрела, как аппликатуру гитарных аккордов, поняла, что варианты возможны и приветствуются, но заявила, что моё самоудовлетворения в её присутствии оскорбляет её эстетические чувства - и поспешила заменить мою руку своей.
  А вот её трепещущий меж губок пальчик меня только радовал - ничуть не смущая - я откровенно любовался подружкой в такие минуты (как, собственно, и в любые другие), и она это чувствовала. Взгляд из-под полуприкрытых век - плывущий и обещающий, мучительно закушенная губа, испарина на лбу - всё это достойно внимания кинодокументалистов, но и память такие моменты неплохо сохраняет...
  Мы с подружкой были переполнены эротическими фантазиями - и спешили их реализовать.
  Оля - влюблённая и любимая, не покладая рук, ног и прочего, навёрстывала упущенное, ликвидировала пробелы в своём сексуальном образовании, а Дима был рад стараться ей в этом помочь.
  
  А потом девчонки учудили.
  
  
  ИЮЛЬ 1979
  

Взметая над расплавленным асфальтом
сухую пыль безлюдных площадей,
июльский полдень выжжет без остатка
остатки сил, желаний и идей.

  Дружба Ольги и Светы - та самая, женская, которой не бывает, длится уже сорок пять лет. Общий мужик у них был, как минимум, один - ваш покорный слуга (ну, они думают, что я думаю именно так, и не хочу, чтобы меня разубедили; а я знаю, что это не так, но не признаюсь).
  
  Как говорится - ничто не предвещало.
  Прихожу это я однажды к Светику домой - после предварительного созвона, и обнаружваю там ещё и Олю. Девчонки, наряженные в Светины халатики, точили когти и чесали языки. Ну, то есть, делали маникюр и разговаривали. И то, и другое занимало их внимание полностью, так что мне предложили заняться приготовлением кофе для всей честной компании, и в их разговор, по возможности, не вникать.
  И пока я гремел на кухне посудой, валяя, по обыкновению, дурака,* девушки перешли вдруг на шёпот, до меня долетали только отдельные фразы. Подружки о чём-то спорили: 'боюсь...', 'потом случая не будет!', 'лето, разъедемся', 'а через пару дней у тебя', 'после не решимся'. До чего-то они, похоже, договорились, и когда я их позвал, приплыли на запах кофе, растопырив свежевыкрашенную красоту, с пакостными улыбками: Мона Лиза, которую в метро ущипнули за попу, и сестра её, Джоконда, которую только пощекотали. Ведьмочки явно измыслили какую-то шкоду.
  
  После довольно чинного кофепития (Света добыла из дальнего шкафчика бутыль бальзама 'Абу Симбел' и щедро плеснула каждому в кофе), сопровождаемого донельзя фривольным разговором - инициаторами выступали девушки, а я только поддерживал по мере сил - каверза стала проясняться. Уж очень откровенно-провокационные вопросы задавала Оля о нашей интимной жизни, и очень уж подробно Света на них отвечала.
  Это при том, что в последнее время подружки языки распустили, и делились - 'между нами, девочками' - такими подробностями, и такие советы давали, что услышь я их... И за воротом халатика Светина подружка следить забывала, наклоняясь в мою сторону и совершенно не смущаясь отсутствием бюстгальтера, а Светина рука на моём бедре лежала совершенно естественно, но очень уж высоко. И Олины колени с моими перемешались плотно под маленьким кухонным столом. Грудь у неё была красивой, и очень похожей на Светину - лепили девчонок по одному образцу. Халатик моей подружки тоже распахивался куда сильнее, чем обычно в присутствии посторонних, так что была возможность сравнивать. И было уже понятно, к чему дело идёт.
  Когда Светик плеснула жуткого бальзама в рюмочки, и все выпили (каждый по-своему изобразил омерзение), Ольга, наконец, перешла к главному: заметила невинно, что хотела бы посмотреть на нас, ласкающих друг друга. Что до меня, то я готов был уже давно.
  
  Света поднялась с табурета - и обняла меня со спины, прижалась и шепнула в ухо:
  - А нам ведь не жалко, можем и показать?
  - Можем, Солнышко. Для Оли нам ничего не жалко.
  - Пойдём?
  - Пойдём.
  Летние штаны мои, естественно, положительного моего настроя не скрывали, и вставать с табурета было неудобно, а впрочем... Встал, и поправил, на двенадцать ноль-ноль, под одобрительным взглядом Ольги, и чуть смущённым - Светы. Моя женщина повела меня в спальню, а не моя - задержалась на кухне, и занялась мытьём посуды, будто и не было ничего сказано только что.
  
  А в спальне - разложенный диван и расстеленная постель. Готовились, чертовки!
  Но мысли из головы исчезли быстро, как только начали мы целоваться, и руки привычно двинулись в путь по родным изгибам. Я почти забыл о том, что в нескольких метрах от нас за незапертой дверью присутствует Светина подруга, и через минуту мы, уже обнажённые, лежали в постели, и я ласкал свою женщину так, как она любит. Мы целовались и тёрлись грудью о грудь, втискивали колени между чужими коленями, стараясь прижаться, вжаться, слиться.
  Краем глаза я заметил, и краем сознания отметил, как Оля бесшумно просочилась в дверь и устроилась в кресле, сбоку, и сзади, как в театральной ложе. Но Светин язык в это время уже лизал уздечку и пытался проникнуть в дырочку на кончике члена, а девушка разворачивалась попой к моему лицу, ясно показывая, чего ей хочется. И - получила желаемое. Вяжущий привкус египетского пойла, полученного, не иначе, как в качестве издевательской компенсации за постройку Асуанской плотины, лёг на давно знакомый и возбуждающий вкус секреции любимой женщины.
  Мы давно уже привыкли к одновременным и взаимным оральным ласкам. То один, то другой из нас прерывался - и получал свою порцию наслаждения, спеша тут же подарить ласку партнёру. Почувствовав, что сдерживаться становится всё трудней, я приподнял девушку, она послушно развернулась и села на меня. А после поцелуя как-то вдруг оказалось, что член уже внутри, и осталось только двигаться, ускоряясь, догоняя сотрясающий нас оргазм. Света упала мне на грудь, переводя дыхание, а я гладил ладонями её спину, бёдра, ягодицы и целовал в уголок глаза.
  
  Только когда сознание вернулось, я вспомнил о нашей гостье, и, склонив голову, выглянул из-за Светиного плеча. Оля сидела, как прежде, поджав под себя ноги, только ладошки её - вот неожиданность! - не лежали на подлокотниках кресла. Одна была зажата между бёдрами, и распахнутые полы халатика не скрывали теперь и отсутствия трусиков - интересно, душ девчонки принимали вместе? (Света вздрогнула, когда расслабившийся, было, член рывком напрягся в ней), другая рука мяла и тискала грудки.
  А ведь, наверняка, сегоднешнее зрелище для Оли - в новинку. И сидит она так, что перед ней было всё самое интересное: Светины губы, охватывающие головку, потом... другие губы, тоже охватывающие, то выпячивающиеся, то прячущиеся, когда мокрый от секреции ствол двигался в их охвате. И мокрые же яички, подтянувшиеся и сжавшиеся перед эякуляцией, и белые Светины ягодицы... И то, что она наблюдает сейчас - весь набор сопряжённых гениталий между раздвинутых ног подружки... Вряд ли она видела когда-нибудь подобное - со стороны. Кончить не кончила, но возбуждена сильно, глазки закатились, губа прикушена... Ох, будет мне сейчас продолжение!
  Света приподнялась и потянулась своими губами к моим, одновременно вытягиваясь на мне. Я шире раздвинул её ноги своими, и обмякший член выпал. Мы поцеловались.
  - Пойдём? - Света про подружку не забыла, что у них дальше по плану?
  - Пойдём.
  
  Моя женщина встала с меня, взяла за руку, и повела в ванную, не обращая внимания на стекающую по внутренней стороне её бёдер сперму. Проходя мимо подруги, которая слегка опомнилась и запахнула полы халата, Света на ходу наклонилась и поцеловала девушку в щёку. Та в ответ провела рукой по бедру, но не по Светиному - по моему; член дёрнулся и снова встал на боевое дежурство.
  - Ого, - прокомментировала Света, залезая под душ и оборачиваясь, - быстро. Оля подействовала?
  - Да, - признался я, - извини, но ситуация...
  - Всё в порядке, - девушка прислонилась ко мне, обняла, прижалась щекой к груди, - я бы сама сейчас изнасиловала и тебя и её. Ты о чём подумал, когда я на тебе лежала?
  - О том, что вы вместе мылись. Да?
  - Не скажу. Страдай. Тебя намылить?
  - Нет, Солнышко, я сам. Надо чуть-чуть успокоиться. Ты помойся, а я ещё под холодным душем постою.
  
  Холодной вода была относительно, скорее - прохладной, но градус желания снизить слегка удалось. Пока Света вытиралась, стоя на коврике возле ванны, я вертелся под жёсткими струями и старался думать о вещах отвлечённых и от секса далёких. Получалось плохо. Вылез, вытер волосы - девушка промокнула меня полотенцем, поцеловала и, глядя в глаза, шепнула:
  - Иди к ней, - и уже в спину, - не подведи!
  Пошёл.
  Оля времени зря не теряла, новая простыня постелена, а на ней - подружка наша, другой простынкой слегка прикрытая. Взгляд... о-о-о - и улыбка.
  
  Я узнал этот взгляд и эту улыбку через пару лет, когда мы, все вчетвером, уже неразлучные, смотрели впервые 'Укрощение строптивого' с Челентано и Орнеллой Мути. Последняя сцена, в постели. После сеанса мы пришли домой, и Света заподозрила, что я в чём-то провинился перед ней - грехи замаливаю своеобразно так, интенсивно её лаская. А я просто вспомнил, как будто пережил заново, тот июльский день. О чём жене и рассказал, и она завелась тоже, рикошетом от моих эмоций - хорошая выдалась ночь.
  
  Оля простынку отбросила, руки навстречу протянула - и обливание холодной водой оказалось бесполезным. Тело её, на тело моей девочки так похожее, в полумраке спальни светится. Лобок побрит точь в точь, как у Светы - ох, ведьмочки, который раз вместе это проделывают, и не верю я, что только бритьём ограничиваются, хоть и не признаётся моя подружка, говорит, что должна быть в женщине хоть какая-то загадка. Как такие мысли действуют на меня!
  А уж когда я прилёг рядом, и обнял девушку, и погладил, и поцеловал, а она ответила на поцелуй, и рука её легла на мою талию, а живот прижался... Хорошо, что мы со Светиком кончили только что! Всё другое - запах чистой кожи, приятный, но не родной, вкус поцелуя - не пасты 'Pomorin', которой мы почистили зубы, а слюны и языка, и волосы, разметавшиеся по подушке, выглядят и пахнут иначе! Всё другое, а действует - так же!
  За спиной - шуршание, знаю, не оборачиваясь: Света в ложе размещается. Только я сегодня в зале не побываю, весь вечер на арене...
  
  Планировали они это вместе и заранее, не знаю только: Света ли была инициатором такого интересного действа, или Ольга посчитала, что Свете не повредит дополнительный опыт - склоняюсь к версии, что этот вариант отношений родился в головах девчонок классе, эдак, в шестом. Это тогда они пришли к романтичному выводу, что их дружба - навсегда, что делиться с подругой нужно всем, что у тебя есть - и поклялись в этом, скрепив клятву кровью. По крайней мере, совершенно одинаковые шрамы на левых ладонях девушек в эту версию вписываются.
  А с течением времени выяснилось, что делиться можно не только конфетами и тетрадками, но и давать подруге поносить понравившуюся вещь - и гардероб каждой из них вдруг расширился, чуть ли не вдвое, благо размеры и фигуры практически совпадали, а достаток семей не отличался. И в конечном итоге пришли девочки к выводу, что мужчиной с подругой поделиться тоже следует, но не всяким, случайным, а особенным, тем, который по настоящему дорог. Тут ещё и второй слой, для меня лестный: поделиться с любимым мужчиной лучшей подругой - это тоже дорогого стоит.
  
  А пока - на глазах у любимой я ласкал желанную. Сколько раз я трогал Олю - но ведь не так, как сейчас! Мне знакомы её ноги - от щиколоток до бёдер. Ступню, однажды попавшую мне в руки, она отдёрнула - якобы страшась щекотки, на самом деле убоялась, что на неё поглаживания подействуют так же, как на Свету - и что тогда? (Много позже Света рассказала мне, что подружки однажды... да, ладно, совсем не однажды, массаж стоп друг другу делали, было приятно, но не более того. Видимо, всё же, личность массажиста и вкладываемые им в процесс эмоции имеют значение: с мужем у Оли потом всё прекрасно получилось - об этом, по секрету, она сама мне шепнула - практиковали мы обмен такими мелкими эротическими секретами).
  Ещё мне доводилось гладить Олины ягодицы - 'невзначай', заодно с бёдрами, слегка, не акцентируя и не хватая... И, вот казалось бы, попа - точь в точь как у Светы, а чувства от прикосновений - другие... Где-то в мозгу датчик: это своё, это чужое. Сейчас я дорвался до чужого. Оля стала доступной - вся, без пропусков, и нужно было спешно (но неторопливо) исследовать её всю, чтобы пальцы и губы сохранили память об этой нежной коже.
  Девушка принимала ласку с видимым удовольствием, а я оглаживал, и обцеловывал её, от и до - кроме... не стал я её целовать между ног, как Свету, остановило что-то, потом только понял, что. Только пальцами огладил, и всей ладонью ощутил... Лицо и губы, шея и плечи, грудь и животик, внутрення сторона бёдер - и обратно, к губам, раскрытым призывно, шепчущим и жаждущим, и - поцелуй, вдохновенный, до боли. Грудь в руку легла, как влитая, как грудь моей девочки, и сосок, губами прихваченный, нежный и тёплый, навстречу языку подался, и второй, и языки снова встретились - до беспамятства.
  Ну, что сказать, при всём внешнем сходстве подружек, при том, что они могли совершенно свободно обмениваться юбками и кофтами, при сходстве темпераментов даже - перепутать их даже в полной темноте я не смог бы.
  
  Поцелуй наш затягивался, застонав, Оля раздвинула бёдра, и моё бедро вклинилось между ними, девушка потёрлась мокрой промежностью - и толкнула меня, укладывая на спину.
  - Не мучай меня, сил уже нет, - шепнула хрипло, усаживаясь на мои бёдра и разрывая зубами добытый из-под подушки пакетик презерватива, - подожди, я надену.
  
  Девушка была на взводе, и то сказать, сначала разговоры возбуждающие - с подружкой, пока декорации готовили, потом со мной и с подружкой - потом она наши со Светой ласки наблюдала, обоняла запахи секса, себя поглаживая, теперь обнимашки... Так что мы с ней сравнялись - уж как мне хотелось, но первый пыл прошёл - Света постаралась, презерватив чувствительность снизил, и напутствие 'не подведи!' мобилизоваться заставило. И тёплое пожатие Ольгиной вагины немедленного выплеска не вызвало. А дальше наши охи и вздохи, скрип многострадального Светиного дивана, и оказалось, что Оля умеет кое-что, чему моя любимая ещё не научилась, а именно - напрягать интимные мышцы. Эти крепкие, иногда до боли, сжатия, меня дополнительно укрепили, смог достойно представить нашу со Светой почти уже семью. И грудь Олину поласкал и поцеловал, и бёдра погладил, и попу, и дырочку в ней - застонала одобрительно, тоже нравится. И любимое моё: 'давай вместе!' шепнул вовремя.
  Легла ко мне на грудь, как волна. Послеоргазменные наши поцелуи и поглаживания были ласковыми, но с горчинкой - я прекрасно понимал, что мгновения эти никогда не повторятся. И теперь Светик могла рассмотреть со стороны, как собственно, выглядит это - мокрое, хлюпающее, оглушительно пахнущее совокупление, то, ради чего воруют, убивают и предают.
  Девушка села, позволив придержать пальцем - и извлечь, потом снова улеглась сверху, целуя, и приговаривая, не ко мне, скорее к подруге адресуясь:
  - Я ещё минутку, оторваться трудно, - но перекатилась, в конце концов, под стеночку, и скомандовала: - иди.
  Оторвался от неё, поцеловал, и к двери шагнул. Презерватив, как продолжение члена, тяжёлой каплей свисает - но прикрывать смысла нет, все уже свои. А Света вообще родная, привстала, глазки круглые от только что увиденного, потянулась из кресла навстречу, я нагнулся - поцеловала тоже. И успел заметить, за дверь выходя, как девочка халатик сбросила и к подруге шагнула.
  
  Презерватив упаковал и прикопал в мусоре, буду уходить - не забыть вынести, моя обязанность. К этому уже даже старушки привыкли на лавочке у соседнего подъезда, и родителям подружки, наверное, доложили. Но, справедливости ради, утром выходящим меня никто ещё не видел. Ночи вместе мы только у меня проводили. Помочился, пока снова не встал, помылся - ноги дрожали ещё, немного успокоился. Пустота в голове, пустота в чреслах, сладость и горечь победы - жаль сбывшейся мечты об обладании Олей - какая мечта будет следующей? Вышел на кухню, плеснул в рюмку, чтобы передёрнуться всем организмом для 'прояснения в уму'. И представил, как сейчас заворочается ключ в замке, откроется входная дверь, и со словами:
  - Светик, мы дома! - войдут с чемоданами Юрий Николаевич и Надежда Петровна, родители Светины.
  И обнаружат на кухне голого меня с бутылкой в руке, а в спальне дочери голых девчонок в одной постели...
  Фантазию эту я подружке вечером озвучил, она зажмурилась, передёрнулась и головой потрясла. Говорит:
  - Что ж ты мне на ночь такие ужасы рассказываешь? Я бы со стыда умерла. Если бы с тобой вдвоём застали - нормально. А так...
  
  Страшилку мы пересказали потом Ольге, посмотрев 'Четыре комнаты' Тарантино. Помните обстановку, когда Бандерас спрашивает: 'Вы шалили?'. Посмеялись втроём.
  
  Двинул потихоньку обратно в спальню, к ведьмочкам-подружкам. Остановился в дверях - и любуюсь. Лежат, обнявшись, ногами переплетясь, шепчутся, по щекам и волосам друг дружку гладят, целуются время от времени. На меня не сразу среагировали, а заметив, не отпрянули, ещё помиловались, объятье своё разорвали, отдвинулись, и место мне посередине освободили. Лёг. Тесновато втроём на полуторном диванчике, но приятно-то как!
  Прижались девочки, я обнял, головы их на мои плечи легли. Лежим, отдыхаем. Но недолго, не лежится подружкам, зашевелились, приподнялись надо мной, то сами целуются, то со мной, и понятно уже, что Оля прощается. И действительно, поцеловала меня в очередной раз, так, что дрожь прошла по всему позвоночнику, рукой провела по груди и ниже, нашарила и пожала крепко член, снова стоящий, и говорит:
  - Ну, родные, я пойду. У вас есть, чем заняться, - и Светину руку с моего живота на член переложила, как эстафетную палочку передала.
  
  Поцеловала напоследок подругу, хорошо, взасос - Света моё к этому отношение ладошкой ощутила - встала на колени, потом - на ноги (вид снизу радует взгляд), через боковушку диванчика переступила, и, как была, халатик не надевая, пошла к двери, красивая... В дверях постояла, посмотрела на нас, улыбнулась - и вышла. А мы с любимой вздохнули одновременно, так огорчённо... И рассмеялись.
  - Жалеешь? - Света спрашивает.
  - Конечно, - чего скрывать-то? - она хорошая. А когда вы вдвоём...
  - Я чувствую, - погладила вдоль и головку в кулачке сжала, - Толя, а вдруг я - лесбиянка?
  - Ну и что? Я - тоже. Мужиков, не поверишь, терпеть не могу!
  Смеётся. Кончик не отпуская, бедро поверх моих бёдер закинула, голову подняла:
  - Ты понимаешь... - я подружке на губы палец положил, остановил вопрос незаданный.
  - Не объясняй. Всё я понимаю. Это - не повторится...
  - А хотелось бы?
  - Боливару не снести двоих.* Ей с Димой будет хорошо.
  - А мы?
  - А нам Оля с Димой того же пожелают, я надеюсь.
  
  Всё это время я отслеживал, по звукам, местоположение Оли. Она шумела водой в ванной, шуршала одеждой, одеваясь в соседней комнате, звякала замками косметички и сумочки. И не стала заглядывать к нам, затягивая прощание. Вот - щёлкнул замок, дверь отворилась - и захлопнулась. Ушла. Мы снова тяжело и одновременно вздохнули, переглянулись, посмеялись и... продолжили.
  
  Продолжение имела и вся история в целом. Я прекрасно понимал, что не являюсь кем-то особенным для Оли, и ценен для неё, только как мужчина лучшей и любимой подруги. Просчитать дальнейшее было несложно, особенно после услышанной фразы 'через пару дней у тебя'. У меня и мысли не возникло как-то препятствовать ходу событий. С удивлением понял, что не ревную совершенно, и не потому, что Света мне безразлична, нет, просто так - правильно. Для Светы и Оли. Я понимал, что, оставив нас в постели, Ольга, раззадоренная нами, но далеко не удовлетворённая, скорей всего отправилась прямо к Вадиму. И отдавалась ему в этот день, как в первый раз, попрощавшись с прошлым и отдав долг подруге.
  
  Потому, когда через два дня Света пришла среди дня, с глазами, светящимися в полумраке комнаты с зашторенными окнами, свежевымытая, но пахнущая чужим мылом, намокшая и готовая - и буквально меня изнасиловала - не удивился, а постарался доставить своей женщине максимум удовольствия. Старался долго, но очередной оргазм подарил ей как встарь, с помощью пальцев и языка, так как не был уже уверен в твёрдости члена, в том, что доведу начатое до конца. Когда, совершенно измочаленные, без сил, мы валялись на смятой простыне, касаясь лишь мизинцами, * 11 Света поинтересовалась:
  - Ты меня там целуешь с удовольствием?
  - Конечно. А ты что, не помнишь, как я кончал от этого, пока не научился сдерживаться?
  - Помню. А Олю... почему не полизал? И она тебя не стала...
  - Солнце, эта ласка - для любимых.
  Света кивнула, соглашаясь со мной, и своим мыслям, придвинулась, поцеловала крепко-крепко:
  - Я тебя люблю, - и нырнула вниз, охватывая ласковыми губами расслабленную головку.
  - Я тебя тоже, родная.
  
  Понятно, что симметричный визит подружек протекал по какому-то другому сценарию, но Дима - парень умный, и выводы сделал те же, что и я, ход мыслей девчонок просчитал. И явление разгорячённой Ольги оценил. Во внезапно вспыхнувшую страсть Светы к нему не поверил, хотя и сопротивляться, конечно, тоже не стал.
  
  Вадим пришёл на школьную спортплощадку, когда я висел на турнике, без особого фанатизма и напряжения подтягивался, делал подъёмы с переворотом, растягивал сухожилья. Поздоровался - и занялся собственной разминкой. На это стоило посмотреть, моя тонкая мускулатура с его, рельефной, не сравнится, и движения, и растяжка... Вот пример для подражания! Но лень же, чёрт побери...
  
  Краем глаза наблюдая за Димой, я заметил, как несколько раз он порывался что-то сказать, но в последний момент останавливался. Так как смысл того, о чём он может спросить, был совершенно ясен, помогать ему я не собирался. А ситуация меня изрядно веселила. Классическое: 'я знаю, что он знает, что я знаю...' - и так до бесконечности. В конце концов, Вадим заметил мою ухмылку, и возмутился:
  - Ты чего лыбишься?
  - Митя, извини, я ни о чём не спрашиваю - мне и так всё понятно. Веселюсь от твоих попыток сформулировать вопрос. Спрашивай уже.
  
  Вадим посмотрел на меня - я стоял, опершись локтями о детский турник, всё с тем же ехидным выражением на физиономии - хмыкнул, ухмыльнулся похоже:
  - Чего тут спрашивать, достаточно на твою довольную рожу посмотреть.
  - Свою-то в зеркале видел?
  Митя махнул рукой и как-то даже с облегчением засмеялся.
  - Знаешь, а вопрос я всё-таки задам. Тебе не кажется, что наши девушки - ведьмы?
  - Не кажется. Я в этом уверен. На все сто. Зато с ними весело.
  - Обхохочешься.
  - Не соскучишься. Дим, слышал: 'чего хочет женщина - хочет бог'? Пусть будет воля божья.
  - Похоже, это было разовое мероприятие.
  - И хорошо. Без обид?
  - Какие тут обиды? Ты же к Светке крепко прилип?
  - Да, есть такое. А у тебя серьёзно с Ольгой... Она с тобой рядом светится.
  - Похоже, да. Об этом - забыли. Тебе комплекс для растяжки расписать?
  - Сделай одолжение, если не трудно. Я уже ухожу, не буду мешать, - всё-таки, лучше не маячить на виду друг у друга хотя бы некоторое время, как напоминание о том, что 'я знаю, что он знает...'.
  Расстались мы, пожав руки. Кажется, на островах Полинезии это называется 'хе-ноу-ла' - родственник по жене...
  
  Несколько дней после памятной встречи втроём и ответного (тщательно скрываемого от меня) визита Оля мне на глаза старалась не попадаться, Света, в свою очередь, избегала контактов с Вадимом - опаска, что что-то разладится в отношениях, в девушках присутствовала. Свете о произошедшем я не напоминал, просчитав правильность такой тактики ещё в прошлом году, девочка моя, в свою очередь, оценила мою тактичность - была со мною ровно-нежнА, мы уже достаточно стерпелись и слюбились, чтобы нас мог выбить из колеи даже случившийся эксцесс. Но и затягивать игру в прятки тоже бессмысленно!
  Оля пришла ко мне одна, как всегда, неожиданно, и я догадывался, да что там - точно знал, где в это время обреталась Света.
  
  Девушка вошла несмело в дом, совершила ритуал омовения рук после улицы - как-то все мы подобрались одинаково чистоплотные - и прошла в комнату, по-прежнему не поднимая глаз. Я шагнул ей навстречу - и обнял. Олечка вздохнула облегчённо - всё в порядке, не разбежались, не оттолкнулись - и припала. Повторилась сцена из недавнего прошлого, только теперь Оля обхватила мою талию и прижалась, а я гладил её по спине, и вдыхал запах волос, зарывшись в них носом и губами. Подруга, родная - стоим, обнявшись... Друзья-то мы друзья, только мужскому естеству это не объяснишь...
  - Ну вот, опять... Нельзя, Толечка...
  - Не обращай внимания, не буду.
  - Ты как, вообще?
  - Нормально.
  - Бойтесь своих желаний, они имеют свойство сбываться.*
  - Я тоже об этом думал.
  - Тебе хоть понравилось?
  - Ты ещё спрашиваешь... А тебе?
  - Да. Почему всё так сложно? Я всех люблю - Димку, и тебя, и Светку...
  - А надо выбирать... И не разорваться.
  - Если б можно было...
  - Не получится. Даже повторять нельзя.
  - Нельзя. А целоваться?
  - Как раньше. При встрече. На прощанье. В присутствии.
  - А погладить?
  - С удовольствием.
  - А с этим?.. - потёрлась гибко.
  - С этим - к Светику. А ты - к Мите. За этим.
  - Справимся?
  - Да. Что нам ещё остаётся?

Сними ладонь с моей груди,
мы провода под током.
Друг к другу вновь, того гляди,
нас бросит ненароком.*

  Следующая встреча наша - вчетвером, как повелось - прошла довольно-таки непринуждённо. Мы с Вадимом постарались не коситься друг на друга, когда девочки нас целовали. Подружки, как взобрались 'на ручки', каждая - на чьи положено, так и просидели весь вечер, отлучаясь, только чтобы приготовить чай, или по иным надобностям. Разговаривали на темы нейтральные, и было весело - собственно, в чувствах, рамках и пределах все уже разобрались, и все со всем согласились, нужно было только не забыть, кто о чём осведомлён, и не брякнуть лишнего. И горечь от понимания: 'больше никогда' - уже не ощущалась.
  
  Потом наши друзья удалились. Не знаю, дошли они до постели, или занялись сексом стоя, где-нибудь в беседке, как-то уж очень страстно Оля прижималась к своему суженому, уверившись, видимо, что рискованный эксперимент сошёл с рук, и желая окончательно убедиться в этом. Я же, как только дверь захлопнулась, усадил Светика на край кухонного стола, предварительно содрав с неё трусики - и сегодня никаких преград, кроме тонкого латекса, у нас не было.
  
  Назавтра, по случаю небывалой жары, отправились на городской пляж, и там вдоволь побесились в тёплой и мутной воде. Вот - удивительно, в те времена купались в реке, совершенно не думая о качестве воды, а сегодня, как и в последние лет двадцать, даже подумать об этом страшно. Наша компания смотрелась неплохо: девушки-красавицы, свитый из мышц Дима, я - хоть и не атлет, но ни жиринки, да и 'кубики' на прессе стали уже проявляться... В какой-то момент внимание к нам, вернее - к девочкам - стало избыточным. Мы с Димой валялись на одеяле, лениво переговариваясь, а девчонки отлучились по своим надобностям, и уже возвращались, когда услышали:
  - Девочки, вы сестрички или подружки?
  Матерное продолжение и непристойное предложение прозвучать не успело. Пока я вскакивал, вертя головой в поисках оружия (почему на пляже нет штакетника? или оглобли? половинки кирпича, наконец?), Дима успел не только подняться, но и уронить говорившего. Трое оставшихся на ногах 'сортировских' опешили, но Вадим уже здоровался за руку с 'основным', угрюмым цыганистым крепышом, и они о чём-то беседовали вполголоса, отойдя на два шага и экономно жестикулируя. Девочки, умницы, в переговорный процесс не лезли, и вообще помалкивали, встав у меня за спиной. А я старался держаться непринуждённо, прикидывая, сумею ли продержаться против одного, пока Дима вобьёт в песок остальных. (Мои иллюзии по поводу небывалой мощи товарища он сам же и развеял, объяснив, что тот, Цыган, тоже не лыком шит, и схлестнись мы всерьёз, мало никому не показалось бы). Но - обошлось, расстались мирно, четвёрка 'местных' удалилась, говорливый приставала получил на ходу от главаря отеческий подзатыльник, с пояснениями: чтобы не открывал рот без команды и смотрел, на кого гавкает. Похоже, Вадим хорошо известен в определённых кругах.
  
  Лето вступило в свои права, и все мы расползлись. Диму и Олю увезли родители - на моря, я собирался поступать в институт, Светлане это предстояло только в следующем году, поэтому родители услали её к родственникам, в Евпаторию, до конца лета. Думаю, что им, сорокалетним, нестарым ещё, тоже хотелось развлечься - по всякому, а присутствие взрослой дочери этому не способствовало. А может, имелось желание нас притормозить слегка. Как не осторожничай, а не заметить, что мы - любовники, было уже просто невозможно. И вполне материальные следы нашей страсти могли обнаружиться, и током нас било при встрече - заметно, короче.
  Прощаясь, мы не могли оторваться друг от друга - ведь это на целых полтора месяца! А если бы знали, во что разлука выльется, вцепились бы - не растащить, не оторвать... Да и родители Светины, знай они заранее о последствиях поездки дочери на море, предпочли бы разрешить нам заниматься сексом даже в их присутствии...
  
  Мне делать в городе было совершенно нечего, за исключением бесконечного ремонта, и, посчитав, что готовиться к вступительным экзаменам можно не только дома, мать отправила меня 'отдохнуть' в некое подобие пансионата, которым владел завод. Десятка два фанерных домиков а-ля Наф-Наф - две комнаты (каждая на две кровати), общая веранда с сосновой 'мебелью', кривая будка металлического сортира в дальних кустах, пищеблок с электроплитками, где всяк мог куховарить из своих продуктов... всё.
  А, ещё река - Уды. В верхнем (относительно нашего города) течении она условно чистая, узкая, кривая и непригодная для водного туризма.
  Что до названия, то надо знать и любить русский язык, чтобы оценить цинизм назывателей.
  Как в анекдоте:
  - Слово 'стибрили' происходит от города Тибр, где у Александра Македонского похитили...
  - Извините, что перебиваю. Скажите, а нет ли подобной истории, связанной с итальянским городом Пиза?
  
  Реку Уды именовали тогда, когда слово 'уд' означало 'мужской половой член'. Соответственно 'уды' - много мужских половых членов. Река ХуйкИ. Позже, работая преподавателем, я не раз убеждался, что 'уд.' в зачётке - это эвфемизм слова 'херово'. Которое, в свою очередь, происходит от слова 'хер'. А 'хер' - это вам не 'уд', а всего лишь буква 'Х'. А 'похерить' - зачеркнуть крест-накрест, а не обложить херами.
  Короче: знаний хер - оценка 'уд.'.
  А через реку Уды можно было перейти, не замочив уд. Тут глубоко? Да, как ляжешь - с головой!
  
  Поселили меня в комнате с каким-то ветераном труда, который просыпался задолго до рассвета и весь день пропадал на реке с удочкой. Спать он укладывался чуть ли не в семь вечера - так что мы практически не пересекались в простанстве. Моя подготовка к экзаменам сводилась к сплошному, без пропусков, чтению учебников. На пляже, под развесистой ивой, в дождь - на веранде, ежедневно, с утра и до вечера, с перерывами на поесть и искупаться. Питался хлебом и колбасой - из соседнего сельпо, овощами, купленными за копейки у местных селян, пакетированными супчиками - харчо и вермишелевыми, привезенными с собой. После захода солнца, переполненный знаниями, искал себе занятие.
  
  Знаете ли вы украинскую ночь? В нищем советском стойбище, где единственное достижение цивилизации - электричество? Мужики стучали под фонарём костяшками домино, играли в шашки-шахматы-карты. Женщины постоянно что-то готовили на кухне, орали на детей, дети орали сами по себе, от избытка жизненных сил. Свет гас внезапно и непринуждённо - и не зажигался уже до утра. В туалет? По мокрой, скользкой после дождя, покатой, ухабистой тропинке? В темноте? Уклоняясь от мокрых же веток? Да запросто!
  Где вы, наивные гавайские сёрферы?
  Телевизор? А нету. Радиоприёмники - свои, кое-где в домиках.
  
  Занятие нашлось само: девица лет восемнадцати, миловидная, с довеском в виде восьмилетней сестры. Юлю отправили в этот гадюшник сердобольные родители - оздоровиться на природе. Мы как-то сразу и активно друг-другу не понравились: миниатюрная, грудасто-фигуристая, ну о-о-очень взрослая аж второкурсница - и длинный, худой, с тонкой и жёсткой мускулатурой вьюноша, вчерашний школьник, целыми днями читающий учебники. Юля цену себе знала, отшила в момент пару лысеющих ухажёров, которые - по недомыслию их супружниц - находились тут в свободном плаванье, допивая вторую дюжину портвейна всё из того же сельпо, и стала изображать умудрённую дуэнью при несносной инфанте.
  Мне задавака не приглянулась ещё и из-за сестры, неспособной усидеть на месте больше минуты. Позже, читая 'Лолиту', я вспоминал эту егозу - тот же тип, мечта педофилов всех стран - но за два-три года до вхождения в возраст коварной нимфетки. Мечтательностью пока и не пахло. Настя (Анастасия, как она попыталась представиться, но прогадала, я тут же выспросил отчество, затем фамилию - и звал впредь Анастасией Евгеньевной или гражданкой Ковалёвой, что бесило её жутко) уже пыталась применять свои пока ещё несуществующие женские чары ко всем мужчинам младше двадцати. По понятным причинам, номер не проходил, желаемое (мороженое, поход в село, на реку, в малинник и т.д., катание на лодочке) Настя получала только с дозволения сестры и под неусыпным контролем. Днём у неё было много дел, беготня со стаей детей отнимала почти все силы - но на вечер немного оставалось.
  
  Гражданка Ковалёва задалась целью устроить Личную Жизнь Сестры на время 'отдыха', и единственным пригодным кандидатом на роль ЛЖС признала почему-то (минимальная разница в возрасте?) меня. Счастье моё (да и Юлино) описанию не поддавалось. Настя всячески пыталась нас сблизить. До каких пределов, и на кой чёрт ей это было нужно - не знаю. Есть только подозрение, что паршивка хотела поумиляться видом романтического поцелуя сестры с первым встречным - а затем шантажировать старшую родственницу, получая маленькие послабления. Трудилась на заданном поприще Анастасия Евгеньевна не покладая рук. Она усаживала нас с Юлей рядышком, переползала с коленей сестры на мои, укладывалась нам на колени во всю свою длину, держала за руки, когда мы шли рядом, сдвигала наши плечи, когда сидели...
  А потом восьмилетняя девочка меня заразила...
  
  Не стоит листать УК, господа. Ветряная оспа передаётся не только половым путём. Видимо болел кто-то из детей, но контактировала со мной, буквально на шее сидела, только Настя. Первые пузырьки на коже я отнёс на счёт грязной воды, затем их количество увеличилось, один из пузырьков объявился на члене - и я, перепуганный, рванул в город, прямо в кожвен, где доставил медикам немало весёлых минут.
  - Ха, ветрянка! - заявила первая же врачиха, и позвала остальных, поржать. За полчаса на измазанного зелёнкой абитуриента, не посещавшего детский сад и не удосужившегося вовремя переболеть детской болезнью, посмотрело всё отделение. Потом я сказал им, что в зоопарке есть экземпляры покрупнее и поинтереснее, был милостиво отпущен и снабжен Ценными Указаниями. ЦУ не помешали, ветрянка в шестнадцать лет - это весело. Температура под сорок, интересные цветные галлюцинации, нарушение координации движений, поражение вестибулярного аппарата - в течение месяца после выздоровления меня останавливали в центре менты, не нравилась им моя траектория.
  
  В общем, к экзаменам в ВУЗ я подошёл во всеоружии. Длинный, худой, лохматый, пошатывающийся, в тёмных очках (светобоязнь, слезливость и лопнувшие капилляры). Со следами зелени на лице. Четвёртый Всадник, сам пришёл, конь бледный отстал. Рядом в метро никто не садился. Экзамены я, совершенно закономерно, провалил. Не хватило для поступления одной десятой балла. Но - до армии есть ещё год, и ещё одна возможность. Привет, завод!
  
  
  АВГУСТ 1979
  
  Привет, совхоз! Так правильнее.
  На заводе, вернее - в станочной лаборатории при заводе - я слесарил ровно три дня. Едва освоился на рабочем месте, как обком зазвонил в колокол, отправляя заводской пролетариат спасать выращенное совхозным крестьянством. Естественно, на поля загремели те, кого не жалко - практика повсеместная и понятная. В самом-то деле: посылать на сбор помидоров ветерана, который, приняв с утра обязательный ритуальный стакан, точит ротор полутораметрового диаметра, попадая в середину поля допуска? или пацана, который и трезвый зенкер от развёртки не отличает? Бесполезного люду набралось на два автобуса, согласно разнарядке.
  
  Ещё у проходной я понял, что общаться будет не с кем. Молодёжь вся - как минимум под тридцатник, дальше - совсем взрослые дядьки и тётки. И обратил внимание на девушку; её одну (кроме меня) провожала мать, в чём-то тихо наставляя. На вид лет восемнадцати, худая, высокая (мне по плечо). Похоже, единственная более-менее ровесница. Поэтому, в автобусе нагло уселся рядом и сразу полез знакомиться. Возраст мой, на физиономии написанный, она определила мгновенно, но, видимо, толпу у автобуса тоже уже оценила. Так что, особо не привередничая, назвалась - Галиной.
  Выяснилось потихоньку, что она старше, чем выглядит, ей двадцать один. Но, однажды определив в ней одногодку, я мозги перестроить не мог, обращался с ней по-свойски, хоть и без амикошонства. Плюс благоприобретённая языкатость и раскованность в общении с молодыми женщинами. Последнее - как результат наших со Светой игрищ; даже формально оставаясь девственником, я мог разговаривать, глядя в глаза, а не в вырез платья - видел уже всё - и фривольными речами смутить меня было очень трудно. А уж теперь, после месяца настоящего секса, после Светы и Оли в одной постели...
  Так что 'Галина' быстро трансформировалась в 'Галочку', а моё к ней отношение уже на подъезде к славному селению Зелёный колодец определилось, как к младшей! троюродной сестре. Что интересно, она это приняла совершенно безропотно, видимо чувствуя мою уверенность в том, что так правильно. Всю дорогу мы проболтали - о книгах, о музыке, нашли точки соприкосновения - и убедились, что скучно не будет.
  
  Совхозный быт таких 'шефских' отрядов на закате СССР был по всей стране примерно одинаков. Казарма для мужчин, казарма для женщин, как элитный вариант - домики с комнатами на четыре-пять человек. Сельский клуб для вечернего досуга с телевизором на сцене, многососковый умывальник с ледяной поутру водой - на улице; туалеты разной степени кошмарности. Баня - не для ежедневного мытья, боже упаси - раз в неделю. Пищеблок - крыша на столбиках, с печкой, столами и лавками.
  
  Что до сортира, то возле клуба он был удивительным: совхоз выделил на постройку некоторое количество материалов, рачительный строитель сперва построил что-то у себя на подворье, а уж потом из остатков расстарался для общества. В результате поход до ветру превращался в шоу Гарри Гудини. Зайти, пригибаясь, развернуться, не оцарапавшись о неструганные доски боковых стенок, прикрыть дверь, снять штаны и... барабанная дробь... аккуратно присесть, не выбив задницей доску из задней стенки и не занозив ею же её же! Получилось? Придерживаем дверь, крючка нет! Мужики и дамы покрупнее, оценив габариты строения, даже не пытались в него проникнуть.
  Благо - метрах в трёхстах, в чистом поле, имелось капитальное, продуваемое ветром бетонное бункероподобное строение аналогичного назначения, на двадцать посадочных мест лиц каждого пола. Аккустика тут была, как в Домском соборе, а звукоизоляция между мужским и женским... отделением отсутствовала начисто, стена-пергородка не доходила до четырёхметрового потолка примерно на метр. Поэтому, когда одна из дам, звонко писая, вдруг от избытка чувств запела:
  - Мне нравится, что Вы больны не мной... - в ответ прозвучал хохот десятка мужиков.
  
  Всю эту архитектуру мы рассмотрели и оценили в первый вечер, разместились, выпили всем коллективом жужки местного производства и уснули. С утра начались трудовые будни.
  
  Стахановцы в конце семидесятых уже почти вымерли, среди нас их тоже не обнаружилось. Кто застал эти загадочные времена, понимает, о чём речь. Селяне спокойно копошатся на собственных огородах, горожане работают на сборе урожая, завод платит своим работникам 'по среднему', совхоз своим - как договаривались, совхоз кормит горожан - за свой счёт, или по взаиморасчёту с заводом, урожай складывается в кучи - и... благополучно гниёт. Так что режим работы был весьма щадящим, сказать попросту - не упирались.
  Публика в этот раз подобралась приличная, даже где-то интеллигентная. Сравнивать мне пока было не с чем. Позже ещё ездил в совхоз от завода, потом - будучи студентом, затем - уже в роли преподавателя - сам возил студентов. И убедился: тот, мой первый совхоз, был самым мирным. Квасили мы, конечно, крепко, но - в оправдание - местное яблочно-черноплоднорябиновое 'вино' было единственным доступным развлечением. А на третий-четвёртый день казалось уже очень неплохим напитком.
  
  Почему говорю, что мирным был совхоз? Так - по сравнению. Ни одного мордобоя, с крыльца не блевал никто, местные жители не досаждали. А в других поездках всё это было, и многое другое.
  
  Когда в студенчестве ездил - анашу попробовал впервые. И ею свой хронический бронхит вылечил - не насовсем, но лет двадцать - вообще не вспоминал. Ну, и не курил, соответственно. Да, собственно и в тот раз это не совсем курение было - набросал сухих соцветий на раскалённую конфорку дровяной печки - и дышал восходящим дымом пополам с горячим воздухом. Мягкий дым масляно обволакивал гортань, излечивая и укрощая кашель, а наркотического эффекта как-то не случилось.
  Тогда, в начале восьмидесятых, с марихуаной проблем не было вообще. Росла конопля, как бурьян (а она и есть бурьян), повсеместно, никто не изводил её специально. Педагоги - ни ухом, ни рылом, зашёл куратор, осмотрел комнату, снопами завешенную, поинтересовался назначением травы. 'От блох и мух' - ответили, он тем и удовлетворился. Когда, лет через семь, уже мои студенты спросили по-свойски, что делать с коноплёй, я им 'честно' посоветовал корешки высушить, в пыль истолочь - и нюхать. Не поверили, почему-то. А нынешние - сами кого хочешь научат.
  Сейчас и рад бы повторить лечение, но за ним в Штаты ехать нужно, или в Голландию. Или к драгдиллеру, в ближайшую подворотню. Достигли!
  
  Поездки в качестве куратора студенческих групп - это вообще песня.
  - Он поднял кресла, в кинотеатре которые, по четыре штуки соединённые, и бросил в местных парней, - участковый деревенский рассказывает о начале конфликта, показывая рукой на рыжего, веснушатого, очкастого качка-третьекурсника.
  - А чего они, местные, курят и кино смотреть мешают?
  (- Саид, зачем ты убил моих людей?*
  - А чего они в глаза песком сыплются?)
  И две толпы, человек по сорок, студенты и местные, вооружась кольями, цепями, штакетинами из ближайшего забора - готовятся сойтись в Последней Битве. Разнимал, разгонял, увещевал, грозил и уговаривал. Армагеддон не состоялся.
  
  И в доктора пришлось поиграть со студентками, но ничего эротического в этом не было: девицы то ли из не к месту проявленного энтузиазма, то ли из-за торопливости (ну не подозревать же, в самом деле, мастырку-самострел?), умудрились рубануть по запястьям свежезаточенными топориками, каковыми положено капусту рубить. Обе, одновременно. Прибегают, кровь течёт, перепуганные - хорошо, хоть сухожилья не перебили, обнажили только. Развернул полевой госпиталь на перевёрнутом ведре, и после обеззараживания и бинтования был похож на генерала Пиночета с карикатуры в 'Крокодиле', а бочка с питьевой водой уже уехала, влекомая задумчивым мерином. Так и шёл с поля в лагерь: руки - по локти в крови православных девственниц, встречные селяне уважительно расступались.
  И коллегу, укушенную на поле мышью, тоже пришлось лечить... Мышку студенты поймали, в ведро посадили, и стали угнетать. А преподаватель её спасти решила. Мышь вцепилась спасительнице в палец, не разобравшись в искренности намерений. ЖЫвотное. Впрочем, коллега происшествию не удивилась, количество мелких неурядиц в её существовании давно превысило норму; когда кто-то из сотрудников порекомендовал (по-свойски и по пьяни) ей, на тот момент незамужней, приобрести для тонуса вагинальный вибратор, ответила:
  - Нет, мне нельзя, меня током убьёт...
  
  Хорош был также рассказ коллеги о том, как она, молодой специалист, прибыла после ВУЗа по распределению в наш Харьков. До этого уроженка Поволжья и студентка МГУ с украинским языком не сталкивалась - вообще. И тут - откровение. Приехала поздним вечером, загрузилась на вокзале в такси, и, рассматривая с любопытством новый город, узрела светящуюся неоновую вывеску магазина 'Меблi'. Только, вот незадача, буква 'М' на вывеске в тот вечер погасла...
  - Какой у вас интересный город... - поразилась девушка, не ожидавшая столь свободных нравов.
  Таксист, посмотрев в зеркало, засмеялся и заблуждение развеял...
  
  А 'Зелёный цех' рядом со студентами? Двухэтажный барак, в который на все лето и осень ссылают отребье городские предприятия. Люмпен-пролетариат и люмпен-интеллигенцию. Под их окнами ходить не рекомендовалось. Всякое могло вылететь, от пустой бутылки до... Однажды восхищённые мои студенты наблюдали, как из окна второго этажа этого барака выпала сильно пьяная молодая женщина, чью благосклонность не поделили собутыльники.
  Не совсем выпала. Один из поклонников её за халат поймал. Под халатом - только загорелое тело; это тело всеми конечностями уцепилось за оконную раму - и повисло на халате, как кукла-марионетка. Один - герой, понимаешь - её удерживал, другой - злодей, чья любовь коварно попрана - пытался, высунув ногу в окно, своротить леди челюсть, а всю её - уронить вниз. Шекспир! Собравшаяся внизу толпа наслаждалась зрелищем, радостно подвывала и давала полезные советы всем участникам шоу - жаль, что не было тогда цифровой техники и Youtube. Даму втащили, таки, в окно, но к этому моменту у самых юных студентов не осталось вопросов по женской анатомии. Разбрелись, потрясённые.
  
  Наши тоже были хороши. Насчёт из окна чего-нибудь выбросить. Сидим однажды за столом в центре лагеря - педагоги, то есть. Разогнали студентов по баракам - они угомонились уже, вроде бы, после дневных трудовых и прочих подвигов - сидим, чай пьём. Как бы 'чай'. На столе - трёхлитровая банка с местным вином, ежевичномалиновояблочным, вкусным и крепким, натурпродукт, кипятильник киловаттный из банки торчит - конспирация, батенька. Банкой этой на местном винзаводе со студентами за погрузку чего-то тяжёлого расплатились сдуру, а они - тоже не от большого ума - её в лагерь припёрли. И попались.
  Мы конфискованный 'чаёк' из поллитровых металлических кружек прихлёбываем с устатку и в качестве снотворного. Время от времени из дверей барака высовывается тело, одетое по форме 'ночь': сапоги кирзовые или резиновые на босу ногу, трусы, телогрейка, проводит рекогносцировку - и бочком направляется в туалет. А куда ещё в таком виде? Девицы вместо трусов являли миру торчащие из-под ватников ночнушки.
  Полночничаем-чаёвничаем, и вдруг из открытого окна первого этажа одна за другой вылетают пять пустых жестяных банок из-под тушёнки. Поздний ужин закончился, стало быть. Мужиков за столом двое. Встаём мы с коллегой, идём молча, не сговариваясь, забрасываем банки обратно в окно, молча же возвращаемся за стол. Тишина в бараке - мёртвая. Спят, наверно.
  
  Своей группе я объяснил, что действуют они тактически неверно, пытаясь колобродить сразу после отбоя.
  - Вы, - говорю, - залягте, а когда мы, преподаватели, уснём, снова поднимайтесь - и к девочкам, как собирались. А там - хоть до утра.
  Прониклись. Попробовали - но мой коварный план сработал. Только улеглись - уснули, без задних ног. И лишь юный Адбашьян, будущий бандит и бригадир рекетиров, с голым торсом и гривой Гойко Митича, пронёсся мимо нашего погасшего окна в сторону девичьего барака, как ангел, едва касаясь грешной земли. Студентки, впрочем, не отставали. Но отлавливать красоток, прыгающих ночью из окон, и продирающихся сквозь густую кукурузу, чтобы воссоединиться на берегу реки с возлюбленными, мы даже не пытались. На здоровье!
  
  А сельские дискотеки, куда приходят, испив предварительно самогону, где танцуют, не вынимая сигареты изо рта, где танцы плавно перетекают в мордобой? Одна-единственная (почему-то) кассета крутилась на танцах в девяносто втором - дважды за вечер, ежедневно в течение всего сентября:

Стюардесса по имени Жанна,
обожаема ты и желанна!
Ангел мой неземной,
ты повсюду со мной,
стюардесса по имени Жанна.*

  Хотелось удавить 'диск-жоккея', или хотя бы подарить ему другую кассету. Что, в конце концов, кто-то из городских и проделал, после чего студенты плавно вписались в сельскую светскую жизнь. Под звуки бессмертной 'Imagine' девушки бесстрашно приглашали на белый танец местных мачо, внося новизну в отношения:

- Пожалуйте на танец!
Выкатывая зенки,
Вы десять лет пытались
отклеяться от стенки.*

  Не верящие собственному счастью молодые трактористы принимали в грубые ладони тонкие талии, обоняли вымытых и надушенных девочек, и не знали толком, что с этим сокровищем дальше делать. Вроде сама пригласила, но что с ней можно, а что нельзя - непонятно, слишком хрупкое существо и непривычное.

Влечёт хмыря хмельного,
что топчется неловко,
как бы на льду корова
во время киносьёмки.

Шалава приглашала,
похожая на птицу,
и чудо Вам вдышала
под левую ключицу.*

  По разному заканчивались такие эксперименты, но откровенного насилия, слава богу, не случилось.
  
  Я для себя, раз и навсегда, установил запрет на шашни со студентками - не из-за высокой моральности, и не потому, что юные девицы не волновали совершенно, просто перспектива потерять из-за глупой интрижки родного человека, жену, пугала гораздо больше общественного или (ха!) партийного порицания. Тем интереснее было видеть, как семнадцати-девятнадцатилетние стервочки упражнялись в охмурении педагогов... Например - просили молодого учителя физкультуры научить их плаванью... Не сподобились они, якобы, раньше научиться. Особенно усердствовала одна: визжала, бултыхалась, надувала щёки и закрывала глаза, просила поддержать под животик и гребла по-собачьи. Старалась - как могла, физкультурник верил; вот только я самолично записывал в 'Журнал классного руководителя' аббревиатуру 'КМС' - как раз по плаванию, напротив фамилии притворщицы. А потому - сидел на берегу и наблюдал, чувствуя себя старым и мудрым:

Косить жёлтым глазом, косить жёлтым глазом,
глядеть на купанья детей буду я...*

  Физкультурник наставлял и поддерживал, отплывая временами, чтобы охладиться и успокоиться. Девиц было несколько, а он - один; как работник горячего цеха, трудился в три смены, и подхватил, таки, воспаление лёгких. Главная лицедейка навещала парня в местном лазарете, таская фрукты и минералку, там она им и овладела - он утверждал потом, что сопротивлялся до последнего, но был вынужден подчиниться насилию. В это - верю, напор Ксюши я и сам оценил как-то, обошлось, но осталось ощущение локомотива, просвистевшего мимо. Даже волосы зашевелились, в паху - в том числе...
  Весело было, чего скрывать. Местами.
  
  На полях нынешнего совхоза мы собирали помидоры. Местный бригадир сразу сказал, что поля химией не травили, и помидоры есть можно. И ели, вместо воды. Елозишь свежесорванным овощем по футболке на брюхе - вроде как помыл, разламываешь грязными руками пополам, и выедаешь из кожицы красную, как солью посыпанную, мякоть. К середине дня у всех - и женщин, и бритых мужчин - имелись вокруг рта чёрные круги: как ни вытирай, сок на коже с пылью, нами же поднимаемой, смешивается.
  
  Мы с Галиной и ещё тремя женщинами помоложе составили - чуть не сказал 'ячейку общества', нет, всего лишь бригаду - женщины собирали помидоры, я тоже, но - слегка, в основном - таскал наполненные ящики и складывал их на краю поля. Во время перерывов мы валялись вповалку на пустых ящиках, или в ближайшем стогу, лениво болтали, Галочку я как-то приобнял - стал сзади, обнял, сомкнув руки у неё на животе - щитом от прилетевшего вдруг порыва ледяного ветра. Девушка не возражала, а наоборот, повадилась прислоняться ко мне - и в автобусе, едущем на поле или с поля, и во время перерывов; я расстёгивал телогрейку и её заворачивал - чтоб было теплее. Обоим.
  
  Галина оказалась интересной собеседницей, рассказывала о путешествиях по стране: молодая, незамужняя, и замуж не спешащая, она успела побывать во многих местах. И литературные её пристрастия от моих отличались разительно, позже именно по совету Галки я перечитал и заново осмыслил русскую классику: Салтыкова-Щедрина, Гоголя, Булгакова.
  Язык у Галочки был подвешен хорошо, истории были занимательные. Особенно мне понравилась одна:
  - Лежу на пляже, в Рыбачьем, книжку читаю и смеюсь в голос, а мужики вокруг жужжат, подходят познакомиться. И каждый начинает с одного и того же вопроса: 'Девушка, а что Вы такое смешное читаете?'.
  Я им обложку показываю: Н.В.Гоголь, 'Мёртвые души'. А они почему-то сразу уходят. Немудрено, книжка-то программная, в школе проходят. Им и в голову не приходило, что взрослая женщина может такое читать. А за малолетку дадут больше, чем за угон самолёта.
  
  Что касается Галкиной незамужности - дело было не в завышенной самооценке, а в том, что ей, работнице ОТК на заводе, умной и начитанной, ВУЗ не светил по семейно-финансовым обстоятельствам, а найти достойную пару в собственном заводском окружении было трудно. В том же совхозе насмотрелся я на пролетарские ухаживания:

- Ты пошто меня ударил
балалайкой по плечу?
- Я пото тебя ударил -
познакомиться хочу!*

  В общем, Галя была, как в анекдоте, балованой. Ждала и искала не принца, но, хотя бы, не пьяницу и не дурака. На меня, впрочем, её матримониальные планы не распространялись - ещё нет семнадцати и двадцать один с хвостиком - в этом возрасте разница солидная. Но, все знают, кто ровестников не ищет. Почти два месяца без женщины, для меня, привыкшего к регулярным, почти супружеским отношениям - это было тяжело. И обнимания - прислоняния - облокачивания с Галкой вызывали вполне понятную реакцию. Пару раз она эту реакцию ощутила: прислонилась попой, прячась от ветра, и плечом, когда прилегла, и на меня облокотилась в стогу. В первом случае - обернулась, посмотрела через плечо долгим оценивающим взглядом, а я в ответ пожал плечами, мол, ничего не поделаешь, рефлекс, и запахнул ватник, его на нас двоих, худых, хватало. Девушка промолчала, и даже слегка - может, показалось? - потёрлась о выпуклость. Во втором случае, ворочаясь в сене, сказала: 'ой, извини', и спокойно умостилась, так, что член пришёлся ей между шеей и плечом, над левой лопаткой. Ещё и поинтересовалась: 'не давит?'.
  
  Давило крепко, в том смысле, что здесь не было условий даже для мастурбации, да, в общем-то, и с гигиеной было плохо. Не знаю, как решали вопрос ежедневных гигиенических процедур женщины, а мужики вынуждены были довольствоваться утренне-вечерним обмыванием по пояс и баней раз в неделю. Вот три раза - всякий раз после бани - мы с Галиной и согрешили.
  
  Не знаю, почему, но угрызений совести по поводу измены Свете у меня не было. Наверное, потому, что это не планировалось, потому, что ни о какой любви, ни о каком продолжении и речи не шло - что могли мы с Галкой предложить друг другу? Кроме простого и незатейливого, без длительных эстетских кувырканий, секса? Мы, как сложные организмы, попавшие в простую среду, должны были упроститься или погибнуть. Понимаю, что это - оправдания, придуманные задним числом для успокоения совести, но чем ещё я могу оправдаться? А совесть - особа неприхотливая, позволяет себя уговорить мгновенно, приемлет любые аргументы, даже откровенно притянутые за уши - и мгновенно успокаивается. В отличие от стыда; вот он - суров, так как физиологически связан с душой. Михаил Анчаров сформулировал гениально: 'Стыд - это рвотное движение души'. Я студентам разницу между стыдом и совестью объяснил на примере:
  - Представьте, что Вы идёте вечером по улице, встречаете слепую девочку, нищенку. Отбираете у неё последние гроши, и насилуете - заодно. Всё равно опознать не сможет, значит - безопасно.
  Физиономии у студентов - и парней, и девиц - выразили тако-ое...
  - Вот, - говорю, - то омерзение, которое Вы испытали, от одной только мысли об этом, и есть стыд.
  Не стал уточнять, что, возможно, у кого-то предложенная перспектива вызвала эрекцию и сладостное предвкушение. Бывает же: 'ни стыда, ни совести...'
  А совесть... Что совесть? Каждый раз в дальнейшем, Свете изменяя, я ей (совести) объяснял, что:
  а) никто не пострадал;
  б) Света ничего не узнает;
  с) женщина сама проявила инициативу (тут я не лукавил, всегда было именно так, первым клеиться не начинал никогда), а 'чего хочет женщина...' ну, дальше Вы знаете.
  В общем:

Как плоть мироздания напряжена!
Господь, говорю Тебе снова, и снова:
Твои уважал я и букву, и слово,
сама возжелала чужая жена!

  Так вот, вышли мы вечерком, после первой бани, на крылечки наших бараков, посмотрели друг на дружку, Галка и говорит:
  - Смотри, Луна, - здоровенная какая!
  - Да, это они умеют! - отвечаю, на Луну не глядя, с интонациями недовольного Советской властью старого еврея.
  - Что делать будем?
  - Пойдём, погуляем у пруда? Светло, дорогу видно, - ну да, просто погулять зову.
  - Одеяло возьми, - гулять, так с комфортом...

- Не изменяй! -
ты говоришь, любя.
- О, не волнуйся.
Я не изменяю.
Но, дорогая...
Как же я узнаю,
что в мире нет
прекраснее тебя?*

  Где пруд, там и луг, где луг, там и стог. Погода к валянию голяком - с последующим купанием в пруду и танцами при луне - не располагала. Однако, одеяло, брошенное на свежее сено, нас устроило и приютило. Галя только поинтересовалась, когда я её целовать начал:
  - Ты с женщиной был уже?
  - Месяц супружеского стажа.
  - Солидно. У меня, если сложить, примерно столько же. Ты только не спеши, пожалуйста.
  
  По-моему, Галка рассчитывала обойтись петтингом, взаимной мастурбацией, но в поцелуйном процессе передумала, очень уж распалились мы, а я ещё шепнул, что презервативы имеются. Раздевать женщину местами, да ещё начиная с телогрейки, лёжа - занятие трудоёмкое - а если учесть, что она уже ширинку мне расстегнула, и в член вцепилась... Девушка тоже изголодалась, похоже. Мне штаны с трусами приспустили, с ней - сложнее, разувать пришлось, всё стягивать, иначе извернуться трудно. Когда презерватив надел, и Галка сверху села, мы были уже усталые. Я ещё фуфайку свою вокруг бёдер ей обернул, чтоб не застудила чего - и поехали мы, потихоньку.
  
  Как не странно, после двух месяцев воздержания я не стратил, стоял как вкопанный - обнаружил потом в себе такое свойство, с каждой новой женщиной всегда так. Галка тоже, с перепугу, наверное, выдержку проявила, так что процесс соития вышел у нас неспешным и очень приятным. Даже жарко стало в какой-то момент. Но всё когда нибудь заканчивается, а уж коитус - и подавно. Галка застонала - и на грудь мне упала, лежит, не двигаясь, только подрагивает что-то внутри; а я продолжаю, бёдрами шевелю, мелкими тычками, потом - вдвинул до упора - всё...
  - Ох... - зашевелилась, целуемся.
  - Привстань, Галочка, я выну, - запах секреции у неё другой, не похож на Светин или Олин. Не родной, хоть и приятный, - а то сейчас совсем опадёт, резинка в тебе останется.
  - Случалось?
  - Разок.
  - Ф-фух. Я полежу на тебе чуть-чуть. В апреле с мужиком была. А ты?
  - Я?! С мужиком?!
  - С женщиной. Мальчишка ты, - по щеке погладила и поцеловала.
  - Муж-ж-шына я. В июле, в начале. Голодный, как и ты. Подожди, я сейчас.
  
  Встал, отошёл за стог, избавился от презерватива, обтёрся, как мог, носовым платком, Галина тоже возится, вытираясь и одеваясь. Повалялись, уже одетые, обнимаясь и целуясь, пока девушка не поняла, что у меня снова встал.
  - Хочешь?
  - Потрогай.
  - У тебя ещё есть?
  - Да, запасся.
  - Ты и мёртвую уговоришь. Ох, опять раздеваться...
  
  По умолчанию в течение недели мы друг дружку не трогали, на людях никакой нежности не проявляли; только однажды я, совершенно машинально, положил руку на Галкино бедро, как проделывал не раз с моими любимыми подружками, но дело было вечером, у костра, все уже 'под шафе', тени мечутся - никто не заметил, а девушка шепнула: 'не надо, люди' - я и убрал, и извинился потихоньку... Ну, да, обстановка не располагает... Как там пела после Алла Борисовна:

Ой, девчонки, режим с гигиеной
нарушали мы на каждом шагу...*

  - а мы с гигиеной дружны оказались.
  
  В остальном же - всё как всегда: помидоры, ящики, стог для 'перекура', благо, что действительно курить в стогу дураков не нашлось, так что дышали мы с барышнями чистым деревенским воздухом. Запахи сена, навоза, болота и помидоров: Guerlain, Creed, Houbigant и Penhaligon's в одном флаконе. Кровь будоражили 'прислоняния' Галочкины, ставшие более чем откровенными, хоть и незаметными для окружающих, девушка явно была не прочь набраться впечатлений впрок - а я с удовольствием ей в этом подыгрывал, ведь не убудет от меня.
  Разок это привело к ночному семяизвержению - приснилось продолжение дневных прикосновений, в другой раз Галка, обёрнутая телогрейкой, завела руку за спину, и мне стоило немалых усилий сохранять на лице каменное выражение игрока в покер, пока эта негодяйка резвилась, одновременно разговаривая с подругами. Пришлось, чтобы не ходить в мокрых трусах, отлучиться в ближайшую лесополосу - обычно её использовали в качестве туалета - и в два движения завершить начатое девушкой. Ей я сообщил потом, что она - зараза, раз довела до такого. Сама же Галочка, как мне кажется, умела мастурбировать тихо-тихо, ночью, в постели - жизнь научила, с матерью в одной комнате, сортир на четыре семьи, ванна посреди кухни - идиотский взбрык послереволюционной архитектуры - и получала разрядку самостоятельно, невзирая на присутствие в совхозном бараке ещё десятка дам.
  
  Девушка иногда развлекалась достаточно нетрадиционно, проявляя неожиданное, не ожидаемое окружающими ехидство. Так, заглянув однажды в мужской барак, нашла меня взглядом, и позвала:
  - Толя, пойдём в клуб, кино смотреть!
  - Что за фильм?
  - Не помню, какой-то эротико-приключенческий, - и вышла на крылечко, чтобы мужчинам не мешать.
  Мужики удивились: приключенческий - ладно, но эротический? в сельском клубе? в 1979 году?
  Я оделся, выхожу, а мне вслед:
  - Толя, посмотришь на афишу, крикни в окно название.
  Мне не трудно, посмотрел, кричу:
  - 'Конец Атамана'!
  В бараке - хохот...
  
  Ещё Галина научила меня порнографической и одновременно антисоветской игре
  - Это просто, - говорит, - и почти в любой компании играть можно. Берёшь порнографическую открытку, любую. Ну, например, на ней девушка в туфлях на шпильках, в чулках... ну, и достаточно, в позе 'стоя нагнувшись'... чего кривишься? пробовали, не получилось? а-а...ну да... сзади - и частично в ней - мужчина, весь одетый, только брюки приспущены... Всё.
  - И дальше что?
  - Кладём фото на стол, чтобы все рассмотрели, берём любую газету - 'Правду', 'Известия' - всё равно - и читаем подряд заголовки, считая, что это подписи к фотографии. В девяти случаях из десяти будет смешно. Вот - старая газета, читай!
  - 'Войска Танзании вторгаются в Уганду'...
  - 'Визит дружбы'...
  - 'В преддверии юбилея'... Н-да...
  
  В дождливый день, когда на поле непролазно, метнулись в город - помыться, постираться, еды домашней взять, ну, и презервативы, конечно. И ещё дважды после бани привечал нас знакомый стог.
  Забирать нас из совхоза никто не собирался, не баре, чай, сами на электричке доехали. Поцеловала меня Галка у метро на прощание, обозначив заодно финиш отношений:
  - Прощай, любовничек. Было хорошо.
  - Прощай, любовница. Не забуду.
  Виделись мы с ней на заводе ещё не раз, здоровались, улыбались, парой фраз перебрасывались, но о продолжении никто из нас не помышлял. Зачем? Две карты, однажды упавшие рядом...
  
  Не стану утверждать, что обнимая Галю, я всё время помнил о Свете - нет, конечно, но вспоминал о ней ежедневно и еженощно, приснилась разок... так что, распрощавшись с подружкой временной, бросился тут же к постоянной. Но - облом, не приехала ещё. Остаток августа, в годовщину нашего свидания втроём, с которого, в общем-то, всё у нас со Светой и началось, я провёл в одиночестве: ходил на работу, возился в огороде, занимался своим недостроем, читал. Оля с Димой тоже где-то болтались, причём - вместе...
  
  У ребят, похоже, всё сложилось хорошо. Вадим был уже достаточно самостоятельным и разумным, пользовался полной свободой, родители даже отдали в его полное распоряжение однокомнатную квартиру, обшарпанную, но жилую, оставшуюся в наследство от одинокой родственницы, тихой, несчастной и набожной, но очень чистоплотной старушки. Дружная парочка совместными усилиями прибралась в жилище, лишнее - выбросила, кое-что подремонтировала, раздобыла новый-старый б/у диван - и зажила, диван интенсивно расшатывая. Головы у ребят, похоже, закружились, как у нас со Светой год назад, только они стадию обниманий-целований проскочили быстро, времени зря не теряя. Всё это мы со Светой пронаблюдали ещё в июне, искренне за друзей радуясь. Их яркое свечение при виде друг друга не заметить было невозможно. И экскурсию в Димкину квартиру они тогда же провели. Ночевали несовершеннолетние любовники по домам - зачем зря дразнить родителей? - а свидания устраивали днём, когда Вадим был свободен от тренировок; прекращать их летом он, разумеется, и не думал, у парня была прям-таки наркотическая зависимость: организм требовал привычной нагрузки, и заменить её сексом не удавалось даже Оле, хотя она очень старалась.
  
  Я к друзьям в гости наведался, и умудрился в интим не вломиться, как некоторые, застал их за приготовлением обеда, но их по-летнему минимальные наряды свидетельствовали о том, что целибат в этом доме не практикуют. Дима - в шортах, босой и голый по пояс (снова укол зависти - мускулатура неподражаема), Оля - босая, в трусиках и мужской рубашке; она-то мне дверь и открыла, пискнула радостно, обняла и поцеловала крепко. Вадим выглянул, в улыбке расплылся, поздоровались, а Оля, застеснявшись внезапно, за ним спряталась. Парень подружку из-за спины выдвинул, за талию обнял, поцеловал - смотрят... он на неё - с любовью, и чуть снисходительно, как на ребёнка, и с гордостью; она на него... а ведь девчонка счастлива по настоящему!
  - Чего прячешься, Кися? - о, у ребят уже интимные имена в ходу, Маркиза в Кису трансформировалась, потом в Кисю, как, интересно Оля Вадима зовёт? - ты красивая, пусть Толя тоже порадуется...
  О, как...
  
  А Оля шею Димкину обвила, прижалась, поцеловала - рубашка задралась, трусики видны... Скорей бы Света вернулась, сил нет - чужую страсть наблюдать. Вадим присел на диван, Оля забралась с ногами, прижалась. Мы сидели, разговаривали, ребята рассказали о своих летних приключениях, я - о своих. Показал 'жуткие' шрамы, оставленные ветрянкой, рассказал пару историй о моём неудачном опыте поступления, о заводе и совхозе (о Галочке - ни слова, разумеется).
  Мой взгляд то и дело вилял, цепляясь то за Олины голые ноги, то за её же грудь - могла бы пуговичку и застегнуть... Странно мы, всё-таки, устроены: видел же Олю и в купальнике на пляже, и голую в постели - всё рассмотрел, думал, что обрёл иммунитет, ан - нет, полуодетость манит и возбуждает. Старался, конечно, в глаза смотреть, но получалось откровенно плохо. Когда Дима предложил выпить чаю и отправился на кухню, я сделал зверское лицо и прошипел, яростно артикулируя:
  - Оденься, зараза!
  Оля невинно похлопала глазами - и медленным жестом огладила себя - от груди до бёдер:
  - Что не так? - тоже тихонько...
  
  Дальше - пантомима.
  Я, активно используя мимику и жесты, объяснил девушке, что ноги у неё красивые и голые, что рубашка у неё тонкая, а грудь - тоже красивая, что не смотреть на всё это я не могу, а Светка где-то путешествует, что у меня сейчас встанет, а Дима зайдёт, и увидет, что я вострю конец на его подружку, и даст по жопе и мне и ей - совершенно заслуженно, а терять друзей из-за этого мне не хочется...
  Оля с удовольствием представление посмотрела, радостно оскалилась, и в предложенную игру включилась. Так же, молча, загибая пальчики, стала меня опровергать. Объяснила, без слов, что ноги - да, красивые (вытянула, пошевелила маленькими наманикюренными пальчиками, оттянула носочки, покрутила ими вправо-влево), грудь - тоже (заглянула в вырез рубашки и руками приподняла), но смотреть на всё это мне не обязательно. Хотя и не возбраняется.
  
  Загнув следующий пальчик, усомнилась в том, что я столь уж могуч по части эрекции (я имитировал означенный процесс, ударив ребром ладони по сгибу локтя), и предложила свой вариант, разведя пальцы, на мой взгляд - совершенно недостаточно, и обидно даже. Я вскинулся возмущённо, и Оля примирительно кивнув, развела пальцы пошире, но всё равно маловато; посмотрела на предложенный мною вариант, и выдала компромисс, который устроил нас обоих - мы были похожи на двух рыбаков, врущих о величине пойманной рыбы. Тут мы из пантомимы выпали, расхохотались, Оля, покрутив головой, сказала:
  - Идиоты! - но продолжила пальцезагибание.
  
  В пункте третьем пояснила, что если Дима войдёт в неподходящий момент, то по жопе получу только я, а её он унасекомит - так, и эдак, и вот так (умудрилась показать с помощью двух ладошек), но она ничуть от этого не расстроится. Ну, спасибо, хоть не наоборот... Кроме того, девушка предположила, что я даже смогу на всё это посмотреть, когда (и если) очнусь...
  
  Чтобы добить меня окончательно, девчонка снова провела ладонями по телу, закусив губу и глядя из-под прищуренных век (чисто тебе Вера Холодная), положила ладони на колени - и сделала вид, что собирается их рывком развести. Я картинно и звонко хлопнул себя ладонью по лбу, опустил ладонь на глаза - и стал сквозь пальцы наблюдать за шкодиной. Оля снова засмеялась, поднялась с дивана, проходя мимо, погладила меня по щеке, взъерошила волосы, воровато обернувшись на дверь, приподняла рубашку и покрутила попой - я увидел отражение в зеркале. 'Спряталась' за приоткрытой дверцей шкафа (отражение никуда не делось) - надела Димкины шорты, и пуговичку застегнула. Всё действо заняло немного времени; когда Дима вошёл, преображённая Олечка уже скромно восседала на своём месте. Вадим смену наряда оценил:
  - Дразнилась? - улыбается понимающе.
  - Да! - смотрит девочка на своего парня бесстрашно и с любовью.
  - Ведьма! - обличающе ткнул я пальцем в подружку.
  - Ага! - гордо и совершенно непристойно лыбится Митя.
  
  Чёрт, да они же сговорились! (Так оно и было. Оля Диме на нас пожаловалась, расписала, как мы её дразнили, и как она от этого мучилась - рассказ о девичьем самоудовлетворении у парня отторжения не вызвал, мастурбация уже стала частью их постельных игр. Дима посочувствовал, вспомнил, как его поддразнивала Света и решил тоже в игру включиться, и Оле мстить разрешил - сами они тоже были в прибыли: меня подразнили, сами возбудились, сами разрядку получили).
  Уверен, что, как только, попив чаю, я откланялся - ну, видно же, что ребятам и наедине не скучно - Оля затащила Диму в постель (не слишком-то он и сопротивлялся), а после секса в лицах пересказала наш немой диалог - и парочка снова повеселилась.
  
  Через пару дней мне стало не до смеха. Телефон у Светы дома упорно молчал, я позвонил Оле - и та огорошила меня сообщением о том, что подружка приехала.
  - Позавчера ещё. Ко мне заходила. Загляни к ней вечерком, - голос у Оли нерадостный...
  
  
  СЕНТЯБРЬ 1979
  

Дни миновали счастливые, нет их!
Было цветов - сколько сердце захочет!
Легче нарвать было сотни букетов,
нежели ныне цветочек.*

  Мы встретились в сумерках - и прошли в дальний закуток двора, к маленькому, не доминошному столику, предназначенному для общения тет-а-тет. Света держалась как-то отстранённо, поздоровалась сухо, от объятий и поцелуя уклонилась, села не рядом, а напротив. На вопрос, что с ней не так, отреагировала неожиданно. Вдруг глаза налились слезами - но не заплакала, сильная девочка - так, только всхлипнула пару раз, да воздух вдохнула глубоко, сквозь сжатые зубы, всхлипы сдерживая. И рассказала, какая она дура. Тут я и спорить не стал.
  
  Отдохнула она неудачно. Сначала всё было нормально - солнце, море, фрукты, воздух. Потом, в конце июля, познакомилась со здоровенным тридцатилетним спасателем с местного пляжа, и стала проводить вечера возле его будки. Он, как мне кажется, не за зарплату там работал, а за возможность близко знакомиться с отдыхающими дамами.

Мчатся к морю электрички - просто благодать!
Едут сдобные москвички в Гагры загорать.
Там лимоны-апельсины, сладкое вино,
там усатые грузины ждут давным-давно!*

  Ну, положим, не в Гаграх дело было, и спасатель на грузина не похож, но и в те времена, и позже жиголо на морях хватало. И корыстных, и альтруистов, оказывающих 'гормональную поддержку' просто из любви к искусству.
  Мускулистый красавец, семьёй на отдыхе не отягощённый, хижина с продавленным диваном, поверх которого брошены гимнастические маты. За домиком - мангал, за диваном - канистра с местным, сладким и крепким домашним вином. Одинокие матроны клевали на всю эту икебану и чуть ли не в очередь записывались. Р-р-романтика! Шашлык, вино и обстоятельный, можно даже сказать - профессиональный - перепихон на матах, как воспоминание об уроках физкультуры, о навсегда ушедшей юности.
  
  Не знаю, вел ли он дневник, или зарубки делал... на прикладе, но в своей азартной погоне за новыми женщинами разработал и методу охмурения для девочек, вроде Светы. Которые считают, что интересны всем без исключения взрослым мужикам именно как личность. Некоторым, или даже многим - возможно. Спасатель был из тех, кто думает в первую очередь о том, что между ногами. А в последнюю - о том, что между ушами. Для девчонок, которые в койку сами не спешат, у него, похоже, было припасено что-то поэффективнее вина. И отношение, соответственно, совершенно иное, чем к доброволкам.
  
  По крайней мере, процесс ухаживания (со Светиных слов) выглядел так:
  - Мы выпили, минут через пять я - никакая. Состояние, как после пары бессонных ночей. И зуд какой-то, вот просто животное желание, чтобы в меня что-нибуть воткнули, текло из меня, как из сучки. Он меня за талию с камушка поднял - у костра сидели - и в будку свою занёс, на маты усадил, раздевать начал, а я - не то, что сопротивляться - 'нет' сказать не могу. Раздел, положил, ноги раздвинул, и тупо выебал.
  - Ты не...?
  - Нет, этот полукозёл презерватив надел. Если бы не надел - был бы совсем козлом. И не заразил ничем, я уже проверилась, даже анализ крови сдала на бледную спирохету. Там же, в Евпатории. Лаборантка, тварь престарелая, ещё шипела:
  - Рано начинаешь, девочка!
  - Чтобы не плакать у тётки в доме, Медицинскую энциклопедию читала по вечерам, хотела понять, чего можно ждать от такого скотства. Мне кажется, я ещё легко отделалась. Он когда вошёл и понял, что не целка, зарычал даже от огорчения, а когда кончил, отвалился сразу, на меня - ноль внимания. Сама в кучку собралась, в море ополоснулась, оделась - и домой, к тётке. Незабываемо. Хорошо, ключ у меня был от квартиры, будить не пришлось никого, а до утра в порядок себя привела, тётке сказала, что приболела, чтобы вид свой поганый объяснить.
  - Да, ощущения...
  - Не представляешь. Мерзко и, главное, больно, он не нежничал. Лежала, как бревно, хотелось страшно, но так и не кончила - от ужаса, наверно. А в результате - голова раскалывается - фрустрация, живот и поясница болят, между ногами - чёрте что.
  - К ментам не ходила, естественно?
  - Нет, конечно. Сама пришла, сама пила, значит - и дала сама. Огласка, родители, школа - оно мне надо? Даже если его посадят, мне не легче. Знаешь, что ещё гадкое было? Эта будка спасательная так установлена, что как на пляж не иди - всегда мимо. И почти месяц ещё ежедневно я ЕГО видела, утром или вечером. Как он взрослых баб охмуряет, или таких ссыкух, как я...
  
  Я обошёл стол, сел рядом, поставив ноги с противоположной стороны скамейки, притянул её к себе - вот тут она, обхватив меня за талию руками и уткнувшись лбом в грудь - горько, по-детски тихо заплакала. Не могу сказать, что я поверил на все сто процентов тому, что рассказала Светланка. Всё могло быть гораздо прозаичнее, и без всякой химии - крутила хвостом в расчёте на обычный, ни к чему не обязывающий флирт, принимала знаки внимания - и пропустила момент, когда у взрослого мужика снесло крышу. А там уже её 'нет', даже произнесенное многократно, никого не интересовало. Подруга, Оля, услышит (или уже услышала) версию полную и неадаптированную - а впрочем, какая разница, результат-то один.
  
  Я обнимал её за плечи, гладил её по голове, целовал, как ребёнка, в макушку, и - клянусь - не испытывал к ней ни малейшего вожделения, хотя обычно - от одного прикосновения... А испытывал я чувство собственной вины в произошедшем. Наши со Светой сексуальные забавы, длящиеся более полугода, и полноценный июньский секс внушили ей ложное чувство безопасности. В самых острых ситуациях она знала, что ничего плохого не случится, что достаточно пискнуть от боли или сказать 'нет, не хочу' - и всё прекратится. Всё, что мы делали с ней в постели, было направлено на то, чтобы получить наслаждение - и, главное, доставить его партнёру. А тут...
  - Я теперь противная? Грязная?
  - Дурочка. Нет. Успокойся. И вообще: случилось, обошлось - ты жива и здорова. Забудь. Тебе приснился плохой сон.
  - Опять сон. Второй сон Веры Павловны. Не дурочка. Дура бесстрашная. Привыкла, что с тобой всё можно, - Света озвучила только что мною продуманное, - и с Серёжей, год назад, не церемонилась, а он крепко приставал тогда. Как вы меня терпели? И не изнасиловали?
  - Сразу вдвоём... - я впервые напомнил ей о нашем памятном свидании.
  
  Светик вдруг хрюкнула, ощутимо забрызгав мою - и так влажную от её слёз - рубашку. Я даже не сразу понял, что это было; потом удивился, рассмотрев в темноте мечтательно-ехидную улыбку на заплаканной физиономии.
  - Извини, - она достала платок и промокнула с меня пролившееся из носа, - но, знаешь, ТОГДА тоже был перебор. Меня так трясло...
  - Понятное дело. Это я так, отвлечь от переживаний. Ещё раз говорю: забудь. Такое иногда случается, а бывает и значительно хуже. Утешься этим.
  
  Что бывает значительно хуже, она понимала. Зимой прямо на улице изнасиловали одноклассницу Сергея. Местный мелкоголовый полубандит-полупридурок из замечательной многодетной семьи Ульяновых (совпадение, однако), четырнадцати лет отроду, завёл, угрожая ножом, девушку в телефонную будку, отобрал серьги, шарф, поставил на колени и заставил сосать, приставив нож к глазу. Потом развернул к себе спиной, задрал пальто и юбку... Тут девчонка вырвалась, а так как всё происходило в сотне метров от отделения милиции, туда и побежала. Насильник, соответственно, далеко не ушёл.
  Бить его менты не стали - всё равно пьян до невменяемости, не поймёт, за что бьют. Был суд, дураку за разбой и изнасилование впаяли по совокупности восемь лет, в течение которых, как сказал без всякой жалости один из его приятелей 'он сам будет сосать'. Скорее всего, так и было. Куряжская подростковая колония - зона справедливая, а с восемнадцати - на взросляк. Как все его братья, и старшие, и младшие. Видел его через много лет: трясущаяся, криво сидящая голова - и походка враскоряку. Чего и всем насильникам желаю. Но лучше - до преступления.
  
  Долго ли, коротко, Светланка успокоилась. Вытерла глаза моим платком, свой на нос извела, отдышалась. На мой вопрос, 'знает ли Ольга?' - ответила, что большую часть слёз в её кофту выплакала. Мне чуть-чуть досталось. И что это Оля посоветовала не тянуть, а сразу мне всё рассказать. Чтобы сразу расставить все точки над всеми буквами, всё равно когда-нибудь всплывёт. Поговорили ещё, уже на отвлечённые темы, да и разошлись - родители дома. Про свои дела я решил пока не рассказывать, не до того девчонке.
  На прощанье попросила завтра не приходить, стыдно и гадко, никакого настроения нет общаться. Я поцеловал её легонько в краешек губ, вытребовал обещание не кукситься и не дурить. Психика у неё крепкая, но мало ли чего в голову придёт...

В горьких невзгодах прошедшего дня
было порой невмочь.
Только одна и утешит меня -
ночь, черная ночь!*

  Дома, понимая, что уснуть просто так не удастся, я порылся в буфете, добыл хранящуюся там для кондитерских надобностей бутылку Havana Club - свидетельство дружбы с братским кубинским народом - и принял стакан, без закуски, как лекарство от бессонницы. Всё равно часов до двух ночи ворочался в пьяном полусне, вздыхая, как больная корова. Уснул - снилась полная чушь, незапоминающаяся, но оставляющая после себя ощущение провала, потери и омерзения. Утром, с дурной головой и красными глазами, двинул на работу, где меня обрадовали известием о новом совхозе - индивидуального, для меня одного, но всего на неделю. Весь вечер пришлось собирать вещи.
  
  До отъезда - на следующий день - успел ещё забежать к Ольге, поднял её из постели. Сонная, в тапочках и халате она выглядела, на мой взгляд, куда привлекательнее, чем в отглаженном школьном прикиде, не по-детски ушитом в нужных местах. Хотя, возможно, что-то изменилось, в этом учебном году я девочек в форме ещё не видел. Сказал, что уезжаю, и попросил проследить за Светой в моё отсутствие, дабы чего не учудила. Оля посмотрела серьёзно, даже строго, спросила, не собираюсь ли я бросить подружку.
  - Сбрендила? Если бы она кипятком обварилась, например, или ногу сломала, ты бы такой вопрос задала? Всё, Олечка, я побежал. Присмотри, пожалуйста.
  - Беги, Ромео. Присмотрю. Подожди, - Ольга притянула меня к себе за рукав, обняла за шею и поцеловала в щёку, - спасибо, что не Отелло.
  
  Этот новый совхоз, индивидуальная подлянка для меня лично от райкома, запомнился мне урывками. Приехал на рейсовом автобусе в село с незапоминающимся названием, отметился в конторе, увидел на стенде возле отделения милиции фото моих коллег-предшественников с описанием их весёлых, но нетрезвых и административно наказуемых приключений. Потом всю неделю, как было написано в бумажке, приложенной к командировочному удостоверению, 'носыв травяную муку зи складу', слово в слово.
  Смысл этой командировки не разгадан мною до сих пор. Не ищите в жопе ума! Я там был нужен, как ушанка на пляже. Не будь меня - на склад попало бы на пару тонн меньше той самой травяной муки - её потрясающий запах запомнился мне на всю жизнь. Сигареты 'Прима' знаете? Вот их намочить, а потом высушить и понюхать - тот самый аромат. А логистика перемещения мешков с травяной мукой никакой логике не подчинялась вовсе. Разгружают здесь, зачем-то носят туда, там снова загружают... Это Родина, сынок!
  
  Высокоинтеллектуальная работа немного заглушала тоску от Светиной исповеди, по вечерам пил с местными малолетними грузчиками отвратительный буряковый самогон. Пацаны, хоть и не могли взять в толк, зачем к ним всё время присылают помощников из города, к моей печали относились с пониманием. Наливали с горкой, даже предлагали сходить к местной жрице любви, но столько я выпить не мог - и отказался. Тупая полупьяная неделя пролетела, как один день.

Я никогда не успокоюсь.
Лучше под нож,
или под поезд.
Где ни укроюсь -
там и настигнет гроза
на месте...
Мне эту месть
сдали по смене,
но эту чёрную весть об измене
я первым узнаю,
но, всё же, закрою глаза...*

  Последним впечатлением от командировки осталась молодая, под тридцать, очень милая женщина, которая заваливалась мне на плечо в чрезвычайно утреннем автобусе, вскидывалась, извинялась смущённо - и снова засыпала, пока я не приобнял её и не разрешил спать у себя на груди. Удивилась - и неожиданно приняла предложение, и уснула, а в городе, выходя из автобуса, смотрела пристально и настороженно, ожидая продолжения. Я помахал ей рукой и пошёл к метро. До сих пор она, незамужняя незнакомка, чуть ли не вдвое старше меня, тогдашнего, вспоминается, как иллюстрация к поговорке: 'лучше сожалеть о сделанном, чем о несделанном'. Сожалею, да.
  
  Телефон зазвонил, едва я успел помыться с дороги.
  - Здравствуй, это я, - хриплый голос... и нет продолжения.
  Света молчит: она свой ход сделала, позвонила. Дальнейшее - в моих руках. Наверняка, всю эту сложную для нас обоих неделю Оля находилась с ней рядом и выпиливала подружке мозги, объясняя, что конец света (каламбур, однако) для отдельно взятой Светы не наступил. И что бросать её, отвергать или презирать никто не собирается. Всё, что нужно, я для себя решил сразу, когда слушал горький рассказ подружки. И сейчас без паузы, чтобы не дать любимой повода испугаться, отвечаю:
  - Здравствуй, Солнце. Рад тебя слышать. Я приду?
  - Приходи, пожалуйста... - ох, интонации. Похоже, девочка всерьёз напугана возможным разрывом. Не понимает, что ли, что мне такой исход радости тоже не принесёт?
  
  Когда я вошёл в Светину квартиру, то понял, что всё запущено сильнее, чем можно было предположить. Глаза на мокром месте, взгляд потеряный, да что с тобой, девочка? Когда я шагнул навстречу, обнял и начал обцеловывать лицо любимой - щёки, губы, заплаканные глаза, Света охнула, закинула руки мне на шею и ответила на поцелуи так же. Мы сталкивались губами, носами и зубами, пока не сцепились рот в рот, как для искусственного дыхания. Я провёл рукой по спине, и понял, что под халатом нет даже трусиков - полная боевая готовность, но, когда девушка потянула меня в свою комнату, отстранился, поднял брошенную у порога сумку, и повёл Свету на кухню. Там под её недоверчивым взглядом добыл из сумки бутылку чёрного массандровского 'Мускателя', вынул пробку, разлил - по полному бокалу - протянул один из них:
  - Пей. До дна, - и показал пример.
  - Пей со мною, паршивая сука, пей со мной,* - пробормотала Света, но выпила, как было приказано, до дна, поставила бокал, и застыла, опустив руки, покорившись и ожидая дальнейших команд.
  - Иди в спальню.
  
  Пошла, ни о чём не спрашивая. Да, это нужно срочно лечить. Как она в школу-то ходит в таком состоянии? Или вообще не ходит? Я помыл руки, и зашёл следом. Первое, что увидел - застеленная и распахнутая постель. Света стояла, вцепившись в край подоконника, и смотрела в окно невидящими глазами. Ну и что там хорошего, кроме груши и гаражей за ней?

Верхняя точка. А может, дно.
Золото. Клен в окне.
Что ты так долго глядишь в окно?
Хватит. Иди ко мне.*

  Я обнял девушку, развернул к себе, поцеловал, отвёл от окна (нам зрители ни к чему); расстегнул и стащил с неё халат. Так же молча и грусно глядя мне в глаза своими, уже слегка косыми от выпитого, девочка расстегнула на мне рубашку и брюки, а я всё это сбросил, и не только это. Я обнял Свету, прижался всем своим обнажённым телом к её, обнажённому, и, проведя рукой между бёдрами, понял, что девушка абсолютно суха - как будто мы собрались слушать доклад дорогого Леонида Ильича. Тем временем Света, не выходя из своего заторможенного состояния, присела на край дивана и потянулась губами к члену. Нет, дружок, это я буду ласкать тебя сегодня.
  
  Я присел, раздвинул Светины колени, мягко, но непреклонно уложил её поперёк дивана - и поцеловал её между ног так, как целовал в первый раз, в прошлом октябре, когда она сделала мне подарок, побрив лобок. Света ахнула, как и тогда, попыталась свести колени, прижать (или оттолкнуть?) мою голову, но ни в чём не преуспела. Я уже лизал её, делая то, от чего она обычно получала наибольшее удовольствие; сухие ещё минуту назад губы намокли - уже не только от моей слюны, и пальцы скользнули по стенке влагалища, неглубоко, обозначая намерения, и сфинктер откликнулся на касания мизинца, сжимаясь и расслабляясь.
  
  Я целовал и нежил эти... губы - ну, да, губы, кто сказал, что они не для поцелуев? - и думал: всё-таки первым здесь был я (чёрт, как надпись на заборе)! Здесь был затянутый в резину член Вадима (вот уж к кому не ревную, девчонки нам такое 'алаверды' устроили...) Здесь был облачённый в презерватив член неназванного, но наверняка имеющего имя хрена с пляжа. Здесь побывали пальцы гинеколога, обтянутые резиновой перчаткой, и какие-то хитрые железки и зеркала - но нежеланным это местечко не стало. И уж точно не изменилась сама Светлана. И нужно, чтобы она почувствовала моё неизменное к ней отношение.
  
  Я оторвался от девушки, встал, помог ей подвинуться и лечь вдоль дивана, улёгся сверху (Света приподняла и раздвинула колени) - и сразу, после нескольких коротких приноровительных движений, вошёл на всю длину, и стал размеренно двигаться в нелюбимой мною миссионерской позе.
  По-прежнему необыкновенно покорная, Света смотрела неотрывно в мои глаза, её взгляд плыл, а тело начало постепенно откликаться на мои усилия. Вот девушка ударила бёдрами навстречу, вот протянула до сих пор безвольно лежавшие вдоль тела руки - и обняла меня. Я не ускорялся, продолжал двигаться неизменно, а Светины пятки оторвались от простыни и легли на мои ягодицы. Что-то, видимо, сдвинулось наконец в Светином мироощущении, и она - впервые! - стала подмахивать, не стесняясь и задыхаясь, покрывшись потом, сжимая мой член интимными мышцами (Ольга научила?); а меня посетил легендарный 'сухостой', о котором рассказывали 'опытные' одноклассники.
  Член одеревенел и почти потерял чувствительность, даже любимая им окружающая среда, едва не вскипающая от трения, не приближала мой оргазм. Девушка поднимала колени всё выше, но до позы 'ноги на плечи' мы не добрались, в какой-то момент член ощутимо ткнулся в преграду, Света ойкнула, и её пятки вернулись на мою поясницу. Когда девушка кончила, застонав громко и протяжно, я не стал останавливаться, а продолжал двигаться в том же ритме и темпе. Фрикции наложилиись на оргазмические сжатия, эффект усилился, и стоны подружки перешли в крик:
  - А-а-а-а, То-о-о-леч-ка-а-а!
  
  Света вцепилась пальцами мне в спину, и я возрадовался, что девочки в нашей школе изучают машинопись, и педагогиня волевым решением состригла всем мешающие ногти, иначе быть мне полосатым, как бурундук. Светина голова с прилипшими к мокрому от пота лбу волосами моталась из стороны в сторону, небольшие грудки подпрыгивали в такт нашим движениям, раскрытый в уже немом крике рот требовал поцелуя, но мне было некогда отвлекаться. Света поддавала, вбивая меня в себя - или наоборот, словно пытаясь разбить то гадкое, что между нами втиснулось. Пот с моего лба капал на её лоб, с моей груди - на её грудь, мы были скользкими, как во время совместного купания под душем. Для пущего эффекта добавилось звуковое сопровождение, кроме наших вздохов - ритмичные хлопки сталкивающихся лобков, хлюпанье разгорячённой, переполненной смазкой вагины.
  Это не было 'сексом', или 'занятием любовью', это была ебля, то, что нам обоим было нужно после двух с лишним месяцев разлуки, одного лишнего мужика, и одной женщины - милой, умной, молодой, но тоже совершенно лишней. Когда, наконец, пробрало и меня, и я понял, что сейчас кончу, шепнул в ушко Свете:
  - Вместе, - и начал изливаться, и почувствовал, как напряглось и стало пульсировать Светино нутро, она, такое впечатление, ждала и этой команды.
  
  Мы кончили, но я продолжал лежать на Свете, не пытаясь подняться или хотя бы вынуть опавший, полурасслабленный член, а она не пыталась высвободится, чтобы уйти в ванную. Мы целовались. Так же, как в коридоре - жадно, больно сталкиваясь зубами, перемежая поцелуи укусами. Потом, устав стоять на локтях, я всё же вынул, и перелёг на бок, теперь мокрый член лежал на мокром же Светином бедре. Она не свела ноги - сперма вытекала и капала на простыню. Девушка слегка оттаяла, прижалась ко мне и тихонько целовала плечо.
  - Ты солёный, - язык заплетается, глазки домиком, хмель не вышел с потом и сексом.
  - Пойдём, - не время сейчас для разговоров.
  
  Я отвёл девушку в ванную комнату (шла она пошатываясь, на подгибающихся, слегка разведенных ногах, жестковатое получилось лечение) собственноручно намылил её всю, и смыл пену, и поддерживал, пока она, отвернувшись, подмывалась, приседая, разводя колени и направляя в промежность струю воды. Потом - помылся сам. Мы постояли под душем, обнявшись, потом я вытер Свету, вытерся сам, и повёл её, голую, снова на кухню.
  - Пей. До дна, - снова выпила, без вопросов и разговоров. Ноль семьдесят пять пополам. Интересно, когда она ела в последний раз? Похоже, не сегодня. Я тоже вчера поужинал, и свои триста семьдесят пят грамм чувствую хорошо.
  
  Мы снова оказались в спальне, и девушка вдруг взяла инициативу в свои руки. Вернее, сперва она протянула руку назад - я шёл следом - и цепко взяла меня за кончик двумя пальцами, и повела за собой. Не очень-то я и сопротивлялся! Усевшись на диван, Света поднырнула снизу и охватила губами расслабленную головку, язык её тут же двинулся по кругу; ладонями девушка вцепилась в мои бёдра - похоже, чтобы не упасть на бок, развезло её крепко. Когда член окреп и поднялся, Светланка собралась трудиться и дальше, но я отстранился, член высвободился изо рта с хлопком, как пробка из бутылки, и к тому же стукнул девушку по кончику носа.
  - Эй, куда? - пьяно возмутилась подружка, свела глаза к переносице и попыталась снова завладеть предметом.
  Но у меня были на неё другие планы. Я улёгся навзничь, притянул Свету к себе, поцеловал и приказал:
  - Садись сверху.
  
  Светик хихикнула, едва не упала, перенося ногу через мои бёдра, но справилась - раздвинула ладошками губки и уселась, как в девичестве. Пощекотала пальцем (у-тю-тю!) торчащую между её бёдер головку и стала двигаться вдоль члена, опершись ладонями о мои плечи. Ой, какая она косая...
  - Я звон-нила. Чет-тыре раз-за. Не отвеч-чал... ты.
  Светино тело само знает, что ему нужно. После нескольких размашистых движений вдоль девушка склонилась, чтобы поцеловать меня, и нечаянно насадилась на член - вошёл, как по маслу, значит, намокла опять, пьяненькая моя.
  - Ой, внутри. И пра-виль-но. Еби меня. А потом ответ-тил. И сказал 'Солнце'. А я думала - пошлёшь.
  Света не забывает двигаться, и её влагалище отзывается на трение, даже яички уже намокли, хорошо-то как! Я погладил ягодицы подружки, провёл пальцем по бороздке между ними, смочил палец и вставил одну фалангу в сфинктер.
  - А-а-а, да, так хорошо. Ты поч-чему не послал? Ты зачем меня там целовал? Я буха-ая... А ещё будешь целовать? И не брезгуешь? - ответов ей не требуется, сама поняла уже, что окончательное расставание как минимум откладывается.
  Светик ускорилась, снова заработали её внутренние мышцы, и пальчик в попе помог, и язык мой, по соскам гуляющий. Когда я шепнул снова:
  - Давай вместе... - и постарался, вытянувшись в струнку, с первой судорогой зайти поглубже - двинулась навстречу, упала мне на грудь - и кончила. И заснула, прямо на мне.
  
  Как же хреново ей было последние тридцать (или около того) дней. Могу только представить, мне из этого 'хреново' досталось чуть больше недели. Не лежала пластом, конечно, и весела была, и в море купалась, и загорала - белые полоски на теле от купальника ещё будут мною обцелованы и оглажены - но в душе-то крутилась мерзость.
  Вот тогда-то, лёжа под тяжестью - своя ноша не тянет? - родного тела, я и решил, что о Галочке, случайной моей любовнице, Свете знать совершенно не обязательно. Как, впрочем, и о других женщинах, которые, возможно, будут ещё в моей жизни. * 12 Ни к чему это знание, если ей будет от него так же плохо, как мне от известия о её невольной измене.
  
  А ещё сформулировал для себя незатейливое правило: 'Женщина имеет право налево'. Ревновать, контролировать, следить, подозревать - глупо. Если женщина целенаправленно собралась налево - значит, чего-то она от вас недополучила, и именно в том направлении будет недополученное искать. Ну, выследите, будете не подозревать, а знать точно. Легче станет? Бывают у женщин и случайные связи: вот как назвать то, что произошло со Светой? Не планировала ведь. Кто-то градус флирта превышает, кто-то лишнюю рюмку выпивает, а дальше - сплошная физиология, и остановиться очень трудно. Не убивать же любимую за это?
  
  Когда ваша сорокалетняя жена приходит с корпоративной вечеринки заполночь, весёлая и пьяная, расшвыривает туфли по прихожей, говорит: 'я щас...' - и зигзагом отправляется в ванную, а потом полночи пытается режиссировать съёмки 'Камасутры в картинках' с собой в главной роли - диагноз ясен. Она пила с коллегами, и кто-то незаметно погладил её по попе, танцевала - и у молоденького менеджера недвусмысленно встал - на неё, тётку почти в два раза старшую! Она принесла домой возникший в ней заряд сексуальной энергии - и реализует с Вами свои фантазии. И это замечательно.
  Вот когда протрезвевшая, томная, ножки вялые и трусы навыворот - тут пора волноваться. А после пары повторов подобного - расставаться, не доводя до греха.
  
  Я подвинул сладко сопящую Свету повыше, так, чтобы мой приунывший член выпал, и аккуратно перегрузил её с себя на диван. Девушка пробормотало что-то недовольно, но не проснулась. Я укрыл её простынёй и отправился под душ, а потом - на кухню, готовить еду. Добыл из сумки предусмотрительно захваченные дары полей, колбасу, порылся в холодильнике и шкафчиках, яиц и хлеба не обнаружил, оделся потихоньку, и двинул в магазин. Сумку и курточку оставил на виду, чтобы не было у девчонки дополнительного стресса, а то решит ещё, что поимел напоследок и ушёл, не попрощавшись, навсегда. Своих надо беречь, в том числе - и от лишней нервотрёпки.
  
  Вернувшись, обнаружил, что подружка по-прежнему дрыхнет, съел бутерброд, и стал куховарить. И в тот момент, когда завёрнутая в халат Светланка, всклокоченная и заспанная, прошествовала в санузел, все полуфабрикаты были уже готовы, а я бурчал желудком в ожидании. В ванной комнате журчала вода, звенели баночки, и по звукам можно было проследить, чем занята моя красавица. Вот она пописала и слила воду, вот посмотрела в зеркало и ужаснулась, залезла под душ, намыливает голову и всё остальное, трёт себя мочалкой, смывает обильную пену, чистит зубы - пора жарить омлет. Когда девушка появилась на пороге, завёрнутая в халат, с тюрбаном из полотенца на голове, всё было готово.
  - Садись, Солнце, будем питаться.
  Света подошла вплотную, посмотрела виновато:
  - Ты меня простил?
  - За что, маленькая? Я же тебе сказал: 'забудь'. Я - забыл. Всё. Ты есть будешь, мартышка? Или вместе с голоду подохнем, врагам на радость? Я сегодня ещё не завтракал.
  Девушка потянулась ко мне губами, поцеловала, уселась напротив - и мы превратились в саранчу.*
  
  Когда трапеза закончилась - сожрали с голодухи всё, что было съестного на столе, и сидели, сыто отдуваясь и глядя друг на друга осоловевшими глазами, Света покосилась на пустую бутылку, почесала язык о передние зубы и поинтересовалась:
  - А это зачем было?
  - Клин клином, - туманно пояснил я, но девушка объяснение приняла, кивнув.
  - На ручки? - предложил я.
  Светик с готовностью переместилась, уселась, поёрзала, устраиваясь поудобнее, прижалась - и застыла, уткнувшись лбом мне в шею. Полы халатика разошлись, я бедро загорелое поглаживаю, лобок выбрит начисто - только сейчас это понял, значит, снова подружка помогала. Сидим, молчим. Главное уже сказано, мы по-прежнему вместе, остальное - приложится.
  
  Звонок в дверь - Света к двери метнулась, замком щёлкнула, и обратно, на свой шесток. Оля прибыла. Разуваясь, подруга из коридора в кухню заглянула, нас осмотрела внимательно, выводы сделала, и кивнула:
  - Ага.
  Зашла, сумку с продуктами возле холодильника поставила, руки вымыла, табурет подтащила, уселась так, что колени наши соприкоснулись, руку свою поверх моей, на Светином бедре лежащей, положила - здоровается так. А другой рукой волосы с подружкиного лица убрала, и голову её за подбородок к себе повернула. У Светы глаза мокрые - и улыбка блаженная.
  - Здравствуй, подружка, - говорит.
  - Привет, привет, - Оля рассмотрела, всё, что хотела; на бутылку и на бёдра голые, которые девочка моя прикрыть и не подумала, кивает, - лечил?
  - Ага. Повторить процедуры нужно ещё пару раз. Для закрепления эффекта. Уже без вина.
  - Я - за, - это у Светы голос прорезался.
  - Молчи, больная, у нас консилиум. И письку прикрой, - Оля переместилась за стол, - кофе пить будете?
  - Будем, Олечка, сделай на всех, я больную тревожить не хочу.
  - Больная наша головой скорбна. Сейчас расскажу, - Оля, не переставая возиться с чашками, стала ябедничать.
  
  В общем, как я и предполагал, в школу Света ходила нерегулярно, нечёсаной лахудрой, домашние задания не делала, схлопотала две шайбы по математике, в школе сидела молча, дома - ревела и истерила. Оля у подруги дневала - и несколько раз ночевала, пытаясь вразумить. Но, похоже, без меня дело не двигалось. Теперь, наконец, душа её спокойна, и она может передать эту непоротую задницу в мои руки, для вдумчивого изучения, наказания и прочих утех.
  
  Света притихла, в обсуждении своей участи участия не принимает, халатик запахнула послушно, кофе пьёт потихоньку, с меня не слезая. Мы с Олей мимо неё разговариваем. Договорились, что назавтра с самого утра здесь же сойдёмся, наставлять болезную в науках, и Оля прощаться стала: сначала подружку поцеловала в губы, да так, что Светины соски едва халатик не проткнули, потом меня - так же; её нужно в реанимационное отделение устроить, больных из комы выводить. Наш поцелуй, по мнению Светы, затянулся слегка, она зарычала грозно. Оля снова её чмокнула, так, слегка, пока я дыхание переводил.
  - Ты чего добиваешься, ласковая? Предложения остаться и присоединиться? - рука моя, Светиной талией не занятая, уже, оказывается, у Оли под юбкой, по бедру вверх ползёт. Сентябрь тёплый, колготки девочки ещё не надели, гладкая нога - прохладна и восхитительна.
  
  Оля руку извлекла аккуратно, на бедро Светино переместила.
  - И остаться хочется, и присоединиться, - Оля о стол разделочный оперлась, улыбка её замечательная с ума сводит, - но я Вадиму обещала не блядовать. Сама обещала, он за язык не тянул.
  Смотрит на нас, улыбается, и видно, что остаться действительно хочется - и не я желанию тому причина, а подружка лакомая.
  - Давайте, я вас ещё поцелую, а потом пойду, Димку изнасилую: он уже час как с пробежки вернулся.
  
  Кто бы возражал...
  В этот раз целовала нас Оля ещё изощрённее; пока Светина очередь была, рука моя снова под юбку забралась, и попу гладила невозбранно, девушка только вздрагивала, да с ноги на ногу переступала, потом мною занялась, и руки свободные - моя и Светина - на Олиных ягодицах встретились. Ох, подружки...
  
  Но всё когда-нибудь заканчивается, Оля от нас оторвалась, юбку одёрнула, посмотрела шалым взглядом:
  - Всё, всё, всё, - сама себя уговаривает, - я ушла.
  Светик проводила подружку в коридорчик, я, по понятным причинам, подняться и выйти не мог. Девчонки шушукались, снова целовались, потом Оля прокричала мне 'пока!', замок щёлкнул - и Света воздвиглась на пороге, протягивая ко мне руки:
  - Пойдём, доктор. Полечи меня сегодня, как следует. Завтра учиться начну.
  - Пойдём, птичка. Я тебя не лечить - любить буду. Только скажи, мы не сильно беззаботные? В тебя сегодня можно?
  
  Оказалось, что сегодня можно. И сюда, и сюда, и даже сюда, если мне, всё-таки, ни с того ни с сего захочется странного. Мы истрепали друг друга до состояния тряпочки, когда ножки не ходят, ручки не поднимаются, членик... а где он вообще? Светик ещё демонстрировала некоторую бодрость, но понятно было, что на излёте, в полусне, как только уйду - выключится. Девочка потеребила пальцем утомлённый кончик и заявила:
  - Всё. Батарейка разрядилась. Гарантирую: Олька тебе сегодня не приснится. Ты домой дойдёшь?
  - Постараюсь. Хандра прошла?
  - Да. У меня врачи - один другого лучше. От одного консилиума хворь отступает. А если ещё градусник поставить... Нет, сегодня уже не поставить. До свиданья, доктор, заходите ещё.
  - Завтра и зайду.
  - Толя...
  - Что, Солнце?
  - Я тоже обещаю. Не блядовать.
  Оля мне не просто приснилась, она приснилась в паре со Светой. И вела себя во сне эта пара так, что из градусника вся ртуть вылетела от перегрева оного.
  
  Из фрагментиков, оговорок, замеченных переглядываний и подслушанных перешёптываний картинка непростых взаимоотношений подружек у меня давно сложилась. Познакомились они, стало быть, в первом классе - за одну парту их посадила классная руководительница, Вр.И.О. судьбы. И девочки снюхались мгновенно, взаимная приязнь, прерываемая грандиозными - иногда на целый день - ссорами, сгладила постепенно острые углы, притёрла подружек, и превратилась в дружбу типа 'не разлей вода'. При этом у каждой осталось достаточно обширное личное пространство, куда подружке вход был... не заказан, нет, ограничен, но не владелицей личного пространства, а тактом и чуткостью визави. Девочки прошли вместе все этапы взросления и полового созревания, с радостным интересом встречая всё новые проявления собственной - и подружкиной - нарождающейся женственности.
  
  Ещё малышками они изучили и сравнили тела - своё и подружки, рассмотрели и потрогали, и фиксировали изменения - оволосение и набухание, вертясь перед зеркалом. Одна опережала, другая - догоняла, потом - наоборот. Оля первая нашла приятность в прикосновениях к определённым местам, и поделилась открытием со Светой. Каждая из девочек потрогала себя - раз, и другой, и третий - и нашла, что это хорошо, и хорошо весьма*, и поделилась полученными навыками с соседкой по парте. Взаимообразование продолжилось, когда непременно нужно было научиться целоваться - пригодится же? обязательно пригодится! Но от поцелуев с мальчиками родятся дети - одна девочка говорила, точно-точно! - а девочкам можно тренироваться безбоязненно.
  Тренировались до обмороков - и решили, что это тоже приятно. Приятно также поласкать себя, рассказать подруге, показать подруге, как правильно, посмотреть, как у неё получается - и поправить, своей рукой, и понять, что ласкать подругу не менее приятно, чем себя. И ничего нет страшного в том, что девочки ночуют друг у друга, и спят вместе, шепчутся до полуночи, и поглаживают то шелковистую кожу, то шелковистую шёрстку, и целуются. Ласки одинокие сменялись совместными, совместные - взаимными, всё это - в процессе как бы игры, без настойчивой угрюмости и стремления к обязательному оргазму, хотя обе девочки кончать научились - естественно, как дышать или ходить - вовремя, не дожидаясь торжественного момента, когда законный супруг, по выражению Гумберта Гумберта, 'въедет по самую рукоять*'.
  
  Ласкали девчонки друг дружку когда только могли, ничего зазорного в этом не видели, как и в простой мастурбации - ну хочется ведь, терпеть-то можно, но зачем? Удовлетворение, хоть и суррогатное, пальчиком добытое, очень от вздорности характера помогает, не хуже настойки пиона. Недаром, ох, недаром, на стыке веков - девятнадцатого и двадцатого - шарлатаны от медицины истерию вибраторами излечивали. Процедура, понимаешь ли... Прописать мужика, или подругу понимающую - только век двадцать первый смог.
  
  Вот и нынешнюю хандру, Светой подхваченную на Евпаторийском пляже, Оля лечила, как могла. А могла она очень. Света почему так расстроилась - ведь не пострадала физически нисколько - но сам факт того, что какая-то малознакомая сволочь может без разрешения воткнуть член... Даже не член, представьте, что к вам подходит симпатичный и ухоженный представитель любимого вами противоположного пола, и суёт свой чисто вымытый палец с идеально обработанным ногтем... вам в рот, например. Не спрашивая разрешения. Как перспективка? Кому-то, может быть, и понравится. А если ещё убрать что-то из перечисленного: симпатичность, ухоженность, помытость и обработанность?
  
  Трижды за прошедшее с момента возвращения Светы из поездки время, Оля оставалась у подруги на ночь - 'мама, мы уроки вместе делаем' - и успокаивала, сначала поглаживаниями, как ребёнка: 'ну, не плачь, маленькая...', потом поглаживания и объятия перешли в фазу 'тебе ведь так приятно? а вот так? видишь, ничего не поломалось, всё на месте, всё работает, вот, хорошо, получилось, умница, спи', потом девчонки отбросили все остававшиеся у них запреты, и подарили друг другу полноценную ночь - и уж наверняка ласки в исполнении Оли и Светы качественно отличались - в лучшую сторону, конечно - от наших с Димой оральных потуг. Всё-таки девушки лучше представляли, что и как у них устроено и работает.

Потом жарким я обливаюсь, дрожью
члены все охвачены, зеленее
становятся травы, и вот-вот как будто
с жизнью прощусь я,
но терпи, терпи: чересчур далёко
все зашло...*

  Потом им было немного стыдно, но вопрос 'а кому от этого стало плохо?', заданный Олей, поставил всё на свои места. Действительно, хорошо было всем - и девочкам, что естественно, и нам с Вадимом: девочки свою вину (пусть и мнимую) заглаживали в постели усердно и с выдумкой. Так что ничто не мешало при случае ночь повторить: никто не в убытке, и много удовольствия. Вот какой-то фрагмент из этой замечательной во всех отношениях ночи я и увидел во сне, видимо, подсознание связало воедино то, что сознание игнорировало.
  Теперь я знаю. А девочки, похоже, знают, что я знаю.
  
  
  ОКТЯБРЬ 1979
  
  
  Ну, да, спрашивал я себя, как получилось, что такое сокровище - Света - мне досталось. Умная, красивая, нестервозная... Почему соперников не наблюдалось? И, как мне кажется, нашёл ответ. Мы ведь когда познакомились? Девочке в тот момент было четырнадцать. Не знаю, какие достоинства разглядел юный Ромео в ещё более юной Джульетте, отчего мгновенно позабыл Розалину, но что эти достоинства были не сексуального плана - это точно. Бывают, конечно, молодые, да ранние секс-бомбы, чьи выраженно женские формы вводят в заблуждение взрослых, опытных мужиков, и иногда приводят последних в зону по плохой статье 'педофилия'. Не наш случай!
  Разглядеть в семикласснице будущую красавицу смогли мы с Сергеем - случайно, я бы сказал. И вертелись около, других ухажёров распугивая. Света в восьмом, мы - в девятом, среди десятиклассников прозорливых не нашлось, да и ум нашей подружки для шашней преградой стал - кому понравится, если рассказываешь девушке интересное, про то, как гоняли намедни по-пьяни 'залютинских', а она откровенно зевает... И норовит побыстрее свалить - книжку читать. И по рукам бьёт. Попроще есть, и посговорчивее.

Та не девушка, не красавица,
если никто на нее не зарится.*

  Так и получилось, что зарились на Свету только мы с приятелем - с переменным успехом, а потом... Случился жаркий август - и приз достался мне, без малейших усилий с моей стороны - просто за терпение и верность. Я не обольщался на свой счёт - опаска, что Светик предпочтёт кого-то более достойного, присутствовала всегда, заставляя мобилизоваться и соответствовать высокому званию её друга и любовника. Кроме того, есть ещё и пресловутая 'женская логика', и абсолютно иррациональные порывы женской плоти - всё это тоже нужно иметь в виду...
  
  Светин евпаторийский вояж, едва не приведший к нашему разрыву, связь нашу, тем не менее, ещё больше укрепил. Девушка рассказала - год, примерно, спустя - что решила для себя сразу: если забеременеет от спасателя, или подхватит что-то венерическое - расстанется со мной, однозначно. От стыда и обиды. Ещё она проснулась однажды в слезах - хорошо, что рядом со мной, пришлось утешать, как ребёнка - а когда успокоилась, рассказала, что ей то ли приснилось, то ли привиделось другое прошлое, несбывшееся, к счастью, в котором она продолжала морочить мне голову. Так, гордой девственницей, на юг и отправилась, и невинность её спасателю досталась. Проснулась с ощущением ужаса и катастрофы; а неделю спустя, примерно, поинтересовалась, как бы я повёл себя в этом гипотетическом варианте.
  
  - Честно? Светик, не знаю. Обидно было бы - до слёз. Но - не знаю. Говорят 'чужая душа - потёмки'? В своей бы разобраться.
  - Знаешь, Солнце, - мы сидим на диване, Светик прижалась-прильнула, обнятая и охваченная, макушка её у моих губ, нежность захлёстывает... - я прикидывал: а если бы мы познакомились не в пятнадцать, а в двадцать пять? Так ты у меня вся, как на ладошке, все твои шалости известны, почти всё при моём участии творилось, если о чём-то не знаю - и ладно. Мы друг друга растлевали, как умели. А, представь, встретились бы мы взрослыми... И у меня к тому моменту женщины были бы, и ты бы успела погулять, или замуж сходить, и родить даже. Что, помнить об этом, ревновать ко всем прошлым мужикам? На фиг. Любил бы такую, какая есть, как и ребёнка, а о том, что было раньше - ни слова. Я ответил?
  - Более-менее. У родителей примерно так было. Ты в курсе, что они в одном классе учились? И друг на друга - ноль внимания. Вообще. Привет-привет - и мимо. В разные институты поступили, отучились, влюблялись, с кем-то спали... Ну, это я предполагаю, мама особо не распространялась на эту тему. Потом встретились на годовщине выпуска, выпили за дружбу, а утром проснулись вместе. Это - опять таки, из недомолвок. Стали встречаться, мама забеременела, поженились... Вот, вроде нормально живут, налево не ходят, я их иногда по ночам слышу, не спина к спине спят... Из командировок приезжают весёлые, как из отпуска, медовый месяц каждый раз случается.
  - Это когда мама твоя так разоткровенничалась?
  - А я к ней пристала с вопросами, когда они нас застукали, на следующий день.
  
  Застукали нас, разумеется, рано или поздно это должно было случиться. Хорошо, произошло это не в тот момент, когда диванчик содрогался от ударов наших сталкивающихся тел, а часом позже. Истории о жутких вагинальных спазмах, случающихся сперепугу, мы слышали, и проверять их правдивость на себе совершенно не хотелось.
  Случилось это через пару недель после нашего воссоединения; после разлуки, ставшей для нас столь серьёзным испытанием. Мы как будто вернулись на пару месяцев назад, и снова, как тогда, вцепились друг в друга мёртвой хваткой.
  - Лечение проходит успешно, - заметила Оля, глядя на довольную подружку, Дима тоже хмыкнул понимающе.
  Вадима в курс дела полностью не вводили, 'были проблемы в отношениях' - и всё на этом. Света, впрочем, посчитала возможным друга просветить, наедине:
  - Блуданула я, Димка. Случайно, глупо, стыдно и противно. Толя простил, и говорит, что забыл. Может быть, и я забуду. Когда нибудь.
  Димка утешил, как мог: обнял, по голове погладил, и отпустил, когда почувствовал, что хочется приласкать как-нибудь иначе. Но они со Светиком всё же не были столь же близки, как мы с Олей (потом, с годами, эта разница нивелировалась), парень не мог себе позволить демонстрировать откровенное желание. Тут, как говорится, 'ночь в постели - не повод для знакомства' - были разок близки, но пока не стали ближе.
  
  Светик создала у меня в шкафу тактический запас своего нижнего белья, чтобы иметь возможность в любой момент остаться на ночь - и оставалась, при каждом удобном случае. Супружество, да и только: совместный ужин, душ, неспешные приготовления ко сну, секс (ну как удержаться? а не очень-то и хотелось удерживаться...), сон - голые, обнявшись, или 'рука об руку', ночное или утреннее повторение - иногда с оральными выкрутасами, иногда - незатейливо, но всё равно приятно...
  
  Ночной секс иногда был довольно забавным: Светик спала-спала спокойно, а потом... Просыпаюсь я от нескромных прикосновений - поглаживает, мартышка, и кулачок сжался, и двигается этот кулачок, как в девственные наши времена. А девочка моя спит, похоже. А потом и вовсе, глаз не открывая и возбуждённо сопя, сверху забралась - и наделась, постанывая, жарко и плотно, распласталась, и только слегка шевелит бёдрами. Охнула, застонала, животик ходуном, пробормотала:
  - Толечка... - чмокнула в плечо, не просыпаясь - и расслабилась, как жабка.
  Я, конечно же, от такой сладости тоже истёк. Так и уснули. А утром Светик на своих бёдрах подсохшие следы обнаружила, и озадачилась во время завтрака:
  - Толь, ты меня ночью... любил?
  - Хм... Скорее, это ты меня, Солнышко... - рассказал, как дело было, и добавил, что совсем не против, было очень приятно, всегда буду рад повторению.
  Светик сперва не верила, но потом согласилась, что всё, наверное, так и случилось. Снилось ей что-то эдакое, что - не помнит, но ощущение...
  - Ты когда-то про поллюции у девочек спрашивал - вот точь в точь, в полусне... Раньше такое было, иногда само заканчивалось, иногда с пальчиком... А тут под руку получше пальчика подвернулось. Сон в руку... Сладенько... Ты когда-нибудь тоже полюби меня, непроснувшуюся - интересно, как это будет...
  
  Легко! Через пару дней и полюбил: проснулся, посетил туалет, зубы почистил, воды попил, презерватив надел на каменеющий в предвкушении член - и подкрался. Светик спала, раскинувшись; стянул потихоньку одеяло, расположился над ней в положении 'упор лёжа', и постарался войти как можно ласковее. Девушка, не просыпаясь, прошептала что-то - и колени поджала, и раздвинула, а дальше - только двигаться осталось, осторожно, сократив контакт до минимума, живот втянув и на руках пружиня. Проснулась, конечно же, когда я был уже на полном ходу, посмотрела из-под ресниц, протянула хрипло:
  - Кова-а-рный! - и обхватила, руками и ногами, и навстречу бёдрами ударила...
  Правда, долго валяться на себе не разрешила, убежала: позвали горшок и зубная щётка; сказала отдельное 'спасибо' за бдительность в форме презерватива, как раз сегодня крайне необходимого... А вернувшись, подтвердила, что опыт удался, и я могу продолжать в том же духе, любить её во сне, как душа пожелает, вернее - как пристроюсь. И с подружкой - а как же! - опытом поделилась, так что всю следующую неделю Оля и Дима переглядывались на уроках, краснея.
  После выхода из печати Губермановских 'Гариков' описанное действо вошло в наш (и Олин с Димой) словарь под названием 'Розита':

Спит Розита, и не чует,
что на ней матрос ночует.
Вот прокинется Розита -
и прогонит паразита.*

  А под подушкой с той поры хранился дежурный презерватив, на тот случай, что кто-то проснётся - и возжелает. Ну, или возжелает, не просыпаясь...
  
  Так вот, мы успели (эта фраза уже стала нашим чуть ли не лозунгом - то Оля придёт, то телефон зазвонит, но всегда - после, что не могло не радовать), оттрепетали, Светик вскрикнула тоненько и радостно. Полежали, отдыхая, помылись, понежились, расслабленные и удовлетворённые - и отправились на кухню. По-семейному, в халатах, сидели мирно, беседовали, тут они и вошли. Так, как мне представлялось однажды:
  - Светик, мы дома...
  Света, совершенно не смущаясь (давно готовы были к такому развитию событий), рванула к родителям, расцеловала, потом метнулась обратно, уселась ко мне на колени, обняла, прижалась и заявила, когда родители разулись и на кухню зашли, сразу снимая целых два возможных вопроса:
  - Мама, папа, я не беременна. Но мы - любовники, - и замолчала, краснея, лбом мне в скулу уткнувшись.
  - Здравствуйте, Надежда Петровна, Юрий Николаевич. Мы оденемся? - дождавшись ошарашенного кивка Светиного папы, я быстренько утащил девочку в спальню; оделись, как по тревоге...
  Тут я Свету остановил, обнял, и сказал, целуя:
  - Не суетись, родная, нас уже поймали. Хоть не голыми... Ничего страшного не случилось, пойдём сдаваться.
  
  Ну, и сдались. Собственно, все речи мы приготовили заранее, и теперь, чинно рассевшись вокруг маленького столика, их произнесли.
  - Не утерпели, всё-таки? - Юрий Николаевич строгость изображает, Надежда Петровна пока помалкивает, не определилась ещё, казнить или миловать, да и 'новость' сомнительная, многое уже давно замечено, с халата начиная...
  - Юрий Николаевич, терпели, сколько могли. Но Вы посмотрите на это чудо - не как отец, как мужчина. Разве можно удержаться? - наглый я, конечно, но ведь не убьют, и не прогонят?
  А Светин папа хмыкнул как-то неопределённо, и смотрит не на дочку, пунцовую от моего сомнительного комплимента, а на жену, которая, в свою очередь, на него засмотрелась, и тоже засмущалась. Не иначе, предки Светины юность бурную вспоминают. Как бы они сегодня на волне воспоминаний дочке братика не организовали! Короче, родители нас поняли, пожурили - слегка, для порядка, выслушали уверения в знании основ жизнедеятельности наших организмов; обещания дедушкой и бабушкой раньше времени не назначать - и прочее. Вполне мирно провели часок за столом, за чаепитием и обсуждением дальнейших планов.
  
  Слушали: доклад Светы о текущем положении дел на сексуальном фронте. Я помалкивал, и наслаждался отточеностью и обтекаемостью её формулировок. Всё-таки, разговаривать с родителями о сексе в присутствии всех заинтересованных лиц - это как всей семьёй смотреть 'Эммануэль'. Но Светик, запинаясь, слова отыскала.
  Постановили: нам не наглеть, приличия соблюдать, у Светы в отсутствие родителей не ночевать, дабы соседи не возбуждались (как в советской гостинице, до 22.00... ну, ладно, до полуночи, потом - 'Посторонним В.'), ей у меня - ночевать можно, но голой по двору не шастать, на радость соседней пятиэтажке, и вообще, чтобы в школе разговоров не было.
  
  Ну, про 'голой по двору' - это они загнули, не май месяц, однако некий казус у нас случился. Шторы я новые повесил, и, что характерно, не поленился, включил в комнате свет, вышел на улицу, посмотрел на окна... Всё в порядке, при полном освещении с улицы ничего не видно. И только месяц спустя, обнаружил случайно, к дому подходя, что если верхний свет погашен, а бра над изголовьем кровати - включено, то видна эта самая кровать, как на ладони.
  Подружка как раз меня ждала: восседает чинно, на подушку опершись, книжку читает; в целомудренной ночнушке, правда; но я-то знаю, как часто эта ночнушка оказывалась задранной до подмышек, и свет над постелью горел при этом... Осталось только надеятся, что те поздние прохожие, которые нас случайно рассмотрели, не додумались друзей позвать и билеты продавать... Шторы я втихаря поменял обратно, на светонепроницаемые (каламбур, однако!), Светик с непроницаемым лицом поинтересовалась, зачем - соврал, что лучше соответствуют интерьеру. Заподозрила что-то, но решила не вникать.
  
  Короче, родители подружкины, реалистами будучи, предоставили нам карт-бланш. Ну, действительно, девственность дочке не вернуть, живём с ней дружненько, плохому не учу, против родных не настраиваю, и сам зла не держу...
  - А-а-а, - сказали, - чтоб вы уже были здоровы! - и руками махнули.
  Теперь Света могла вполне официально, сделав уроки, чмокнуть маму и папу в щёчку, заявить:
  - Сегодня ночую у Толи! - и умотать.
  От матери подружка получила несколько дополнительных советов по контрацепции, женщины всплакнули друг у друга на груди о своей женской доле, мы побеседовали - по-мужски - с папой, я снова уверил его в лояльности и верности долгу.
  И мы зажили...

Я кружу напропалую
с самой ветреной из женщин.
Я давно искал такую,
и ни больше и ни меньше.*

  Самая ветренная, самая желанная, любимая и доступная, страстно отдающаяся и податливая - школьница, шкода и скромница. Всё в одной - мечта, а не подружка. А та подружка, которая - мечта сбывшаяся однажды, и отныне запретная, Оля, то есть - тоже расцвела несказанно, и теперь красавицы, любящие и любимые, излучали такой заряд положительной энергии, на сексе замешанной, что у видавших виды педагогов челюсти отвисали.
  
  Друзья наши, на нас глядючи, решили не ждать, пока их застигнут в пикантной позиции, сходили к Олиным родителям, 'пали в ноги и повинились'. Как и следовало ожидать, новостью сообщение об их связи не стало, Диму в семье Олиной знали давно и привечали - сильно отличался он от прошлых дочкиных хахалей. Получили ребята полное и безусловное благословение, с теми же, примерно, пожеланиями: до окончания школы детей не заводить ('Сам не хочу, да?*' - сказал на это Дима), перед общественностью и учителями как любовники не светиться. Что до Диминых родителей, то они встретили Олю слегка настороженно, всё-таки репутацию оторвы она себе создавала не один год, но, пообщавшись с девушкой накоротке, мнение изменили. 'Оля' постепенно трансформировалась в 'Олечку', пожелание 'совет вам, да любовь' неявно, но прозвучало.
  Но, любовь - любовью, а школа и работа никуда не делись.
  
  После всех своих трудовых подвигов на ниве сельскохозяйственной начал я, наконец, осваивать профессию. Собственно, инструменты в руках я и раньше умел держать, просто теперь их стало существенно больше, увеличилась номенклатура, да и станки добавились, с какими раньше дел не имел.
  Первым делом вчерашний школьник, попадая на завод, изготовляет что? Правильно, нож! Получился. Загляденье, красота неописуемая, с телесно-загорелого цвета ручкой из груши. Статья 'За изготовление и т.д.' прямо просилась, чтобы её выгравировали вдоль клинка. До сих пор служит на кухне, только источен до неузнаваемости. Творческая натура требовала продолжения, тем более, что времени на работе на всё хватало. С утра - 'пятиминутка', действительно недолго - раздача работы на день, чертежи и заготовки выдаёт мастер, или говорит, где взять. Во втором случае - идёшь, и шаришь по заводской территории, выбирая железяку нужной конфигурации и размера. Всё вокруг - советское, всё вокруг - моё. Тогдашние залежи совершенно бесхозным образом лежащего металлопроката вспоминаю сейчас с умилением.
  
  Дневное задание почти всегда было щадящим, возможно, потому, что у меня не возникло никаких сложностей с чтением чертежей, и данное обстоятельство очень экономило моё время. Только иногда - когда сам не мог разобраться с помощью справочника, спрашивал у наставника, что означает тот или иной значок; или просил показать, как правильно держать незнакомый доселе инструмент. Выяснялось иногда, постфактум, что выполненная мной работа требует, вообще-то, квалификации не ниже четвёртого разряда, но ничего, не жаловались...
  Иногда приходилось общаться с инженерами-конструкторами, просил объяснить, как, по их мнению, можно изготовить в металле то, что они нарисовали в творческом порыве. Часто, после такого общения, и ответа 'никак', заготовки отправлялись 'на ёлку' - в ящик с отходами, там, наряду с серпантином бритвенно острой стружки, скапливался брак, годный только в качестве ёлочных украшений. Работа была интересной и творческой, после пришлось поработать и в цехах с массовым производством - конвейерная гонка не понравилась, совершенно.
  
  Однажды, после особо удачно - быстро и качественно - выполненной работы, возомнил себя Великим Слесарем, за что и поплатился. Сунулся к точилу без защитных очков - это же секундное дело, кромки у сверла подправить - и тонкий стальной иголкообразный опилок воткнулся в роговицу в миллиметре от хрусталика, дробя и искажая свет, и жутко мешая морганию. Сходил в санчасть, там врач занозу из глаза в момент удалил, мазанул какой-то мазью, отчего видимость совсем упала, наложил повязку, и велел валить домой. Действовал он как-то подозрительно привычно, наверное, я был такой не первый, а может - и не сто первый... От оформления производственной травмы я отбрыкался, мастер и начальник цеха особо не настаивали, и, главное, не просили показать, как именно я травмировался.
  
  Наблюдал потом такое, на одном из многочисленных заводов, куда нас, студентов, отправляли 'на практику', к станку, разумеется. Местный весельчак, балагур и пьяница, по совместительству - Казанова инструментального цеха - ошалев от наплыва студенток (девиц у нас было в два раза больше, чем ребят), болтал, не переставая. Он балаболил, подмигивая и очаровывая, раздавал комплименты и анекдоты, вертел головой направо и налево - продолжая, при этом, производить нужную людям продукцию. И, забывшись, положил руку поверх заготовки. И просверлил. С воплем отдёрнул руку, сломал торчащее сквозь ладонь тонкое длинное сверло - и помчался в медпункт.
  Вернулся - тихий и задумчивый, конечность забинтована, и снова - теперь уже молча - встал у станка. Через некоторое время к нему пожаловала делегация: начальник цеха, инженер по ТБ, и другие официальные лица - оформлять акт. Пострадавший кокетничал - и отказывался, не желая служить объектом для шуток. Однако, начальство настаивало: 'что, да как, расскажи, покажи...'. Ну, он разозлился: 'как, как? вот так!' - и показал. Забинтованная рука поверх приспособления, ручку станка - вниз, тонкое сверло, вращаясь, цепляет край бинта, наматывает... и в руке появляется второе отверстие. Заорав, труженик отдёрнул руку со сверлом внутри, и, недобро глядя, стал нашаривать съёмную ручку от тисков. Начальство разбежалось. Кличка 'Две дырочки' прижилась мгновенно; успехам у дам она не способствовала, так как звучала очень двусмысленно.
  
  Меня, повторюсь, ни о чём не спрашивали - и так всё понятно, просто отправили домой. А я, по дороге, решил в родную школу зайти, объяснить Свете, почему сегодня не увидимся. На пороге школы воздвиглась, с намерением 'не пущать', преграда - баба Лёля, уборщица и сторож, женщина трудной судьбы и колобкообразной внешности.
  - Меня директор пригласил. Лекцию читать, по Технике Безопасности, - важно и строго сообщил я и показал на наглазную повязку.
  Баба Лёля прониклась - и пропустила. Я прошёл к расписанию, потом, по пустым коридорам - к классу, где в этот момент занимались девчонки. Вскоре прозвенел звонок, и весь Светин-Олин-Димин класс проследовал мимо меня, кто - здороваясь, кто - молча, но все смотрели с одинаковым интересом.
  Мои друзья выползли последними, никуда не торопясь, как положено неформальным лидерам класса. И остановились в дверях, на меня глядя. Света - молча, Оля произнесла своё 'ох, й-о-о...', Дима - отчётливо - 'во, бля... Кутузов!'. Потом подошли, я объяснил ситуацию, Света - ещё ей плюсик - кудахтать, как моя мама часом ранее, не стала, по руке погладила сочувственно, и поинтересовалась, не нужно ли меня полечить. Тут мы заржали, все вчетвером, потому как процесс представили одинаково. Я вежливо попросил лечение перенести, так как сегодня глаз щиплет и слезится, а вот завтра - потребуется реабилитация.
  Лекцию по ТБ я всё-таки прочёл, как и обещал техничке. С разрешения Людмилы Александровны.
  - Товарищи школьники! - сказал, - никогда, ни при каких обстоятельствах не подходите к точилу без защитных очков! Иначе будет, как со мной! - поблагодарил смеющуюся учительницу - и удалился.
  
  Назавтра Света меня жалела и лечила, как я её давеча - до изнеможения. Помогло!
  А я сообразил, что вчера впервые видел наших девочек-десятикласниц в школьной форме - не пересекались мы с ними в этом учебном году в дневное время, а Светик, у меня ночуя, собиралась в школу после моего ухода на работу. Они обе выглядели... застенчивыми? тургеневскими девушками? (одна дама упорно называла себя 'женщиной бальзаковского возраста', пока я не сообщил ей, что роман Бальзака называется 'Тридцатилетняя женщина', и, если она не угомонится, я буду звать её 'женщиной полуторабальзаковского возраста') скромницами? - где-то так...
  Аккуратненько и без чрезмерного приталивания одеты, причёсаны - волосок к волоску, не накрашены (!) обе, милые и домашние... И если те, кто знал Олю, и помнил про её прошлые подвиги, могли предположить, что не всё так однозначно, то в образе Светы-монашки ни малейших сомнений не возникало. Только мы с Димой, любовно разглядывая подружек, знали и помнили, какого размара черти водятся в этих тихих болотах. Света поведала мне, что над образом скромных девочек они с Олей работали не один час, даже собирались нацепить очки с простыми стёклами, но решили, что это - чересчур. Да и оправ приличных не нашли в домашних залежах ненужных вещей. Впрочем - и так получилось неплохо. Видимая скромность в сочетании с откровенной, физически ощущаемой сексуальностью - убойный коктейль.
  
  Одна из дур-одноклассниц распустила, таки, язык - в душевой бассейна - прошипела 'шлюхи' в адрес девочек, узрев, в очередной раз, их новые интимные стрижки. Случилось это в сентябре, после Светиного 'грехопадения' и моего 'прощения-лечения', поэтому удар был, что называется 'ниже пояса'... Хорошо, Оля была начеку, не дала подружке сорваться в крик и истерику. Встала рядом - бедро к бедру, плечо к плечу, обняла за талию, опомнившаяся Света сделала то же самое, и они - обнажённые, открытые и красивые - в два языка нарезали дуру на ломтики, описав в красках и её толстозадость, и непристойную звериную лохматость внизу живота, и проистекающую от озабоченности и неудовлетворённости прыщавость. Потом надели купальники - и проследовали в бассейн, а голая дура осталась в душевой - плакать. И учитель физкультуры, мужчина, никак не мог её оттуда извлечь.
  Многое из того, что девочки этой жабе напророчили, сбылось потом в точности: немодельная внешность вкупе с глупостью протащили через её постель череду непритязательных мужиков, чей лозунг 'мне не надо талии, были б гениталии*' как нельзя лучше девицу характеризовал. Для того, чтобы возбудиться на ЭТО, мужикам требовалась выпивка, даме наливали за компанию, в тридцать она выглядела на честный полтинник, а потом вообще куда-то сгинула. А тогда, в школе, маленькое это происшествие только упрочило репутацию наших ведьмочек: трогать их - себе дороже. А они сами никого первыми не цепляли - зачем? Любящие, любимые, самодостаточные...

Бьют часы, возвестившие осень:
тяжелее, чем в прошлом году,
ударяется яблоко оземь -
столько раз, сколько яблок в саду.*

  В выходные дни я призывал друзей на уборку урожая, пока было, что убирать. Мы, в восемь рук, ободрали всё, что ещё росло на деревьях в саду, и растащили по норкам - кто сколько захотел, Оля с Димой стеснялись, но были насильно осливлены и ояблочены, Света не выпендривалась, понимала, что лучше съесть или переработать, чем сгноить урожай.
  
  Совместный труд для нашей пользы случался не раз, и сближал нас дополнительно: то перетаскивание мебели в Димину квартиру, то копка картошки на огороде у Олиной бабушки, то эпическое и всенародное стекление Светиного балкона. Но выходило это всегда гораздо быстрее, чем корячиться по отдельности, своими силами. Тем более, что вслед за работой следовало обязательно приятное времяпрепровождение. Спиртное под запретом не было, однако тупо пить было не интересно, так, иногда, для вкуса, а в основном - игры, подвижные и не очень. Мы с Олей пересказали в лицах наш немой диалог - для Светы, посмеялись втроём; Диме эта дуркотня понравилась тоже, в Олином исполнении, поэтому игра в 'Крокодила', когда один из игроков пытается с помощью жестов и наводящих вопросов 'показать' слово, фразу, поговорку, а остальные отгадывают, нас всегда развлекала. Дети потом игру подхватили, но - другое поколение, совершенно другие ассоциативные цепочки и аллюзии, так что, они играли отдельно, своей компанией.
  
  Жили мы, не тужили, и тут произошло событие, названное мною позже 'Явление Красавчика'. Явление случалось потом неоднократно, с дивной, можно сказать, регулярностью. Симптомы и приметы я успел изучить хорошо, с Димой мы это стихийное бедствие обсудили, и пришли, при зрелом размышлении, к выводу, что бороться не стоит, но быть начеку, чтобы успеть возглавить - обязательно.
  
  Антон, парень, явившийся в класс к девочкам - ни с того, ни с сего в октябре месяце - был Красавчиком под номером 'один'. Раз - и вошёл, ведомый завучем. Так, мол, и так, переведен в нашу школу, будет с вами учиться, не обижайте и т.д. Ну, насчёт 'не обижайте' - это она загнула, стАтью парня природа не обидела, как и внешностью. Мужики не отреагировали, конечно, а вот девчонки... Обо всех судить не могу, пересказываю только Светины переживания, с её же слов. А она утверждала, что проняло всех, включая совсем молоденькую педагогиню. По крайней мере, юноша был усажен на первую парту - для услаждения взора, видимо.
  Учитель - сдобная пышечка - пыталась вести урок, но 'Обществоведение' - и так предмет не слишком популярный и занимательный, а уж в изложении вчерашней выпускницы педагогического... Да ещё после появления такого новенького... Так что болтать - о своём, о девичьем - нашим подружкам никто не мешал.
  
  - Ох, й-о-о... - сказала Оля.
  - Чёрт... чёрт! - подтвердила Света.
  - Что?
  - То же, что и у тебя.
  - Поздравляю, подружка. Теперь ты знаешь, что чувствуют иногда женщины.

Чтоб от тела струился бы Эрос,
чтобы профиль и чтобы анфас...
Ой, девчонки, балдею,
ну просто Бандерас,
хочу его прямо сейчас!*

  Что уж там от Антона струилось, не знаю, но в гарнизоне, где служил его отец, он успел отметиться не слабо. ГСВГ, город Альтенбург, пятнадцатилетний девятиклассник, обладающий юношеской гиперсексуальностью, греческим торсом и медальным профилем - внешностью ещё пацанячей, но многообещающей: из таких пацанов вырастают Пирсы Броснаны. А вокруг - скучающие жёны офицеров. Увлеклись, похоже, многие, но попалась - одна.
  Майор, жену свою заставший в койке с малолетним любовником, был несдержан, рукоприкладствовал, прыжок полуодетого мальчишки из окна второго этажа наблюдали многие... В общем, когда у отца подошло время для повышения по службе, подходящая должность нашлась аж в Харькове; пострадавший майор сумел вдуть в уши кадровикам, что щенок не только с его женой развлекался, много их тут, на передок слабых, кто-нибудь из рогатых мужей обязательно пристрелит юного донжуана. Услали, от греха. Папа был благодарен сыну, просто безмерно. Киевский военный округ после Германии - это же счастье! С большой буквы 'Щ'!
  
  - Оль, это что, теперь всегда так будет?
  - Ну... временами. Что?
  - Я его захотела... - Светик напугана всерьёз: тело родное предаёт!
  - Давно плакала? Не вздумай даже!
  - Да не собираюсь я! Дура, что ли?
  - Ой, - Оля даже руками всплеснула, - нешто умная?
  - Нет, ну - дура, конечно... но не до такой же степени... И что делать?
  - Что, что... лечиться надо! И мне - тоже.
  
  Оля пригнулась к столу, встретилась взглядом с Вадимом, который что-то увлечённо рисовал в тетрадке, ласково ему улыбнулась, провела языком по губам - и подмигнула. Дима нервно заёрзал на стуле и погрозил подружке кулаком.
  - Во-о-т, - протянула девушка удовлетворённо, - у моего доктора уже стетоскоп греется.
  - О! - Светик подняла палец и застыла в задумчивости, - у меня есть!
  - Доктор? Свой доктор? Ты всё вспомнила! Светик, его Толей зовут, - ёрничала Оля.
  - Про Толю помню, у него смена до четырёх, в пять позвоню. Стетоскоп у нас есть! В шкафу видела, мама купила недавно.
  - Ух, ты! Дашь поиграться?
  - Дам, конечно, - Света посмотрела долгим взглядом, - и поиграться дам. Ты тоже... меня неплохо лечила... - по руке, на бедре лежащей, подружку погладила.
  Девочки замолчали, в глаза друг другу глядя, и покраснели, лечение вспоминая.
  - Светка, зараза, не смотри на меня так, а то я тебя поцелую... Вот все обрадуются...
  - Девичник? - тихо, снова краснея, предложила Света.
  - Не сегодня. Не будем дразнить мужиков. А почему Толя до четырёх работает? Раньше - до трёх...
  - Какие-то железяки сверлит, для дома, для семьи. Сам нарисовал - и воплощает.
  - Хозяйственный?
  - Сил нет. Всё в дом, - и, помолчав, мрачно, - кроме триппера...
  - Ого! Что..? - озадачилась Оля.
  - Нет, - помотала головой Света, - ничего такого, он - как хирург, трусы не снимет, пока руки не помоет.
  - С себя? - хихикнула подружка.
  - С меня.
  - Свет, уши! - Оля взглядом показала на одноклассниц, сидящих впереди.
  
  Судя по всему, какие-то фразы из разговора подружек до розовых, и даже, кажется, развернувшихся назад ушей, долетели. И они, как следящая телефонная программа КГБ, среагировали на ключевые слова: триппер, трусы... Пришлось понизить громкость.
  - Понимаешь, ощущение... Ничем не подкреплённое. Был у него кто-то летом, кроме меня.
  - Я? - невинно предположила Оля.
  - Нет, Кися, - Света нарочно назвала подружку так, как зовёт её Дима, и снова по руке погладила, - мы с тобой - одно. Это ещё кто-то.
  - Спасибо, Солнце. За 'одно'. Откуда ощущение?
  - Он меня, когда 'лечил', вертел... как-то так... по-хозяйски. Ни со мной, ни с тобой не было такого. Раньше. Уверенность, вот.
  - Наглый стал?
  - Нет, с полным уважением, и ничего, вроде, нового - всё мы сами, вместе, придумали... Но - мужик чувствуется, не пацан, как раньше. Вроде как: я его женщина, и он меня любит, как хочет. Право имеет.
  - И как?
  - Знаешь, неплохо. Странно, но приятно.
  - Не спрашивала?
  - Что я, дура? - Света тут же и хихикнула, - ну, да, это мы уже выяснили... Он же, гад, правду скажет, и как тогда жить? Вот, кстати, а ты почему мне посоветовала всё ему сразу рассказать? Может, не надо было?
  - А ты смогла бы молчать - до конца дней? Он - сможет, если сама не спросишь. Но ты же не дура?
  - Умная. Как Мария Кюри. Сама себе иногда удивляюсь. Умища-а... во!
  - И потом, это совсем бревном бесчувственным надо быть, чтобы не заметить в каком ты была состоянии тогда. Извини, но... как улитка раздавленная. Без домика.
  - Не напоминай. Проехали. Сказал - 'забудь', буду стараться.
  - Твои дома?
  - Пока - да. Двадцатого уезжают. Придёшь?
  - Отпросимся у мужиков, поскулим друг другу в ночнушку... Солнышко...
  - Кися... - хриплым шёпотом.
  - Не нарывайся, а то прославимся... Так, лечиться, срочно лечиться...

Телефон зазвонил и без спроса, и как-то без такта.*

  Я едва войти успел, он и зазвонил.
  - Привет, я приду сейчас! Ты не против? - очень взволнованная какая-то...
  - Нет, конечно, Светик, приходи...
  Успел душ принять, переоделся в чистое - тут она и вбежала; скорость - спринтерская, однако... поцеловала прямо на пороге (вздёрнутая какая-то!). Не давая опомниться, в сумке порылась, стетоскоп добыла - и мне на шею повесила!
  - Полечи меня!
  - Что?! Опять?!
  Когда телевидение показало впервые мультфильм 'Жил-был пёс', Света утверждала, что мой тогдашний вскрик точь-в-точь предвосхитил знаменитую Джигарханяновскую фразу, с тем же накалом эмоций.
  - Нет, Толечка, для профилактики.
  Ладно, вопросы - потом. Отправились в постель, лечиться.
  
  - Понимаешь, - объясняла Света, когда наваждение схлынуло, - он в класс вошёл - и я его захотела. Вот сразу, без предисловий. Как кошка... Так скрутило... Прости, а?
  - За что прощать-то? Ты же не к нему в койку прыгнула, ко мне пришла... лечиться. Что, так сильно?
  - Ага. Красивый, гад. И желание... Не так, как с тобой. Тебя я вижу, или вспоминаю - нежность, да, желание - тяжесть и тепло, когда поцелуешь или приласкаешь - я мокрая...
  - Как сейчас? Это на него, или на меня?
  - На тебя... Иди ко мне, ну его... Нет, не целуй, давай сразу, я готова, я тебя хочу...
  ...
  И после, лёжа щекой у меня на груди (рука об руку, а как же!), рассказывала тихонько, как у неё заболела спина от дикого желания:
  - Надо будет в книжках посмотреть, что, откуда и куда выделяется. Я теперь взрослых баб одиноких понимаю, которые на чужих мужиков бросаются, из семей уводят. Если с ними тоже такое творится... Хорошо, Олька рядом была, успокоила, сказала, что с ней такая же фигня. Не ревнуешь?
  - Чуть-чуть. К Оле.
  - А к Антону?
  - Нет. Ты же обещала? Я тебе верю. И всё - о нём.
  В этот момент у меня в животе забурчало: поесть после работы я не успел.
  - Ты чего? Не ел? Вроде должен был успеть...
  - Я только вошёл - ты звонишь. Мне же семнадцать исполнилось, работаю до четырёх часов, потом ещё возился со своими железками. Пока дошёл...
  - Вот сучка! - восхитилась Света.
  - Кто?
  - Я, кто ещё? Голодного мужика в койке валяю. А ты чего молчал?
  - Типа: 'не хочу в постель, давай лучше поедим?' Не дай бог так изголодаться!
  - Ну, лежи, я сейчас приготовлю что-нибудь.
  - Пойдём вместе, быстрее приготовим - быстрее под одеяло вернёмся. Я тебя ещё недообследовал. Куда стетоскоп делся, не видела?
  - За диван упал. Нет, дружок, опусти это, пойдём, сначала покормлю.
  
  Стетоскоп, и в этот раз, и после, мы применяли по назначению, играли в доктора - без особого костюмирования, так, всё на дурацких диалогах:
  - Раздевайтесь. На что жалуетесь?
  - Доктор, мне кажется, что вот тут чего-то не хватает...
  - Что Вы говорите... Вот тут? Ай-яй-яй. Рассмотреть нужно как следует... И пальпировать...
  - И вот тут пальпируйте, пожалуйста. И тут...
  - Тут мне нужно Вас на вкус оценить, для постановки правильного диагноза.
  - Ой, доктор, а что это у Вас? Только что не было!
  - По моему, это то, чего Вам вот тут не хватало.
  - Вы думаете? Ах, профессор, Вы такой специалист...
  Ну, и так далее, до полного и окончательного излечения. Или, по крайней мере, купирования симптомов. А в следующий раз строгим, но справедливым доктором становилась Света. Она ещё и лупу здоровенную притащила как-то, за неимением налобного рефлектора. Обидно было...
  
  Лечил я подружку в этот вечер интенсивно и старательно, ночью ещё разок проснулись, утром - усугубили. Вставая, Света морщилась от боли в мышцах - перенапрягла и потянула, раскидывая и задирая ноги, но была ласкова и довольна, и сообщила, что лечение прошло успешно, никаких Антонов не знает, и знать не хочет. Утром, после того, как я, пошатываясь, ушёл на работу, долго копошилась, приводя себя в порядок, и в школу опоздала, как и Дима с Олей.
  Ребята встретились в раздевалке, когда звонок уже отзвенел, посмотрели друг на друга, и стали смеяться, едва пальцами не показывая. Видок был - тот ещё. Соломы в волосах не хватало, для полноты картины. Губы у девчонок - припухшие и красные, безо всякой помады - от поцелуев и прочего. Синяки от бессонной ночи под глазами запудрены. Оля тоже еле ноги волочит... Димка доволен, скалится, но от улыбок кривится. Обе подружки - в водолазках, очень уж шеи нежные, следы остались; редко, но случалось такое, мы с Димой старались девочек беречь и не компрометировать.
  Отсмеялись - и в класс прошли, излучая такое, что не одни штаны в паху шевельнулись. Дима, ухмыляясь, на своё место, а ведьмочки с двух сторон обошли первую парту с Красавчиком, хмыкнули презрительно, типа: 'Господи, было бы о ком думать!' - и к себе, за последний стол, там в их классе традиционно отличники обретались. Антон головой вслед повертел ошалело, правильно хмыканье с собой соотнёс, но не понял ничего: 'Слушай, обидно, да! Ничего не сделал, только зашёл...'*.
  
  Вообще, это только кажется, что чем дальше сидишь от учительского стола, тем спокойнее, и можно посторонними делами заниматься. На самом деле тот, кто сидел на месте преподавателя, знает, что это совсем не так. Весь класс виден с учительского места - как на ладони! Любое шевеление и копошение. Если кому-то кажется, что он ловко списал, а учитель не заметил - это не так. Списывание произошло при наплевательском попущении педагога!
  
  Я провёл однажды эксперимент: принял экзамен 'по Гамбургскому счёту'. Отбирая в процессе все шпаргалки, учебники и т.д. 'Дабы дурь каждого всем видна была'*. Изъятое складывал на подоконник, и скоро дневной свет померк, скрытый кучей.
  Особенно умилила девочка-отличница с первой парты, симпатичная, как мультяшная японская школьница, и тихая, как мышка. К ней я обращался обычно на уроке, когда аудитория не знала ответа на поставленный вопрос, или ленилась отвечать. Машенька (иначе её называть я не мог, милая внешность, так и усадил бы на колени, рискуя прослыть извращенцем) всегда отвечала коротко и разумно. Её присутствие на экзамене было чистой проформой, 'отлично' я ей поставил 'автоматом', только в зачётку записать, а билет экзаменационный выдал, чтобы формальности соблюсти.
  Так вот, у Машеньки я извлёк из-под юбочки (о, аккуратно, двумя пальцами!) рекордную, призовую, баянистую гармошку-шпаргалку - почти трёхметровую! И даже Машин возлюбленный Паша, к телу, по моим наблюдениям, пока не допущенный, но стремящийся, болтающийся между 'уд.' и 'неуд.' застенчивый раздолбай, хихикал вместе со всеми, когда я, как Арутюн Акопян, продолжал тащить бумажку, приближаясь к двери, а девочка пунцовела, и вздрагивала - к чему и как она там крепила гармошку, под короткой летней юбкой? Боюсь даже предположить...
  И ведь нормально же все предмет знали. Но идея 'списать не напрягаясь' - так притягательна...
  
  Это я всё к тому, что сидение 'на Камчатке' девочек от внимания учителя не уберегло, а поговорить хотелось, и минут через десять он пообещал подружек выгнать из класса - только тогда угомонились.
  - Ты как? - шепнула Света Оле на ухо.
  Оля приставила ладонь ко рту, и тихо ответила:
   - Как и ты. С переёбу.
  - Олька!
  - Ну, что?.. Хорошо, но болит всё, и спать хочется...
  - Всё?
  - Кроме головы и попы. Они не участвовали. Хотя... - Оля пошевелила челюстью, - тоже болит...
  - Маваши гери? Или йоко гери?
  
  Оля хихикнула и потрясла головой. В сентябре, когда мы гуляли по увядающему лесу, девчонки уговорили Диму показать парочку особо зрелищных связок-ката (уговаривать они наловчились, ничего не скажешь, прижались вдвоём - попробуй, откажи), парень отдал мне куртку, уселся для начала на шпагат, а потом прошёлся, вертясь, по полянке, и воздух натуральным образом гудел вокруг него. Мы все впечатлились, а девочки выучили для чего-то пару страшных названий.
  - Нет, это я Димке показывала, как белка кукурузу ест... кочанчик...
  - Кошмар... А он чего гримасничает?
  - А он извернулся, и попытался меня за задницу укусить, но очень широко рот открыл, и у него что-то в челюсти заскочило...
  Света хрюкнула и прикрыла рот ладонями.
  
  Историк постучал указкой по столу, и призвал к порядку, очень уж жестикуляция подружек не соответствовала теме урока...
  - Свитерок просто так, или по причине?.. - Оле тоже интересно.
  - По причине. На шее, на груди, и там...
  - Мужики оторвались...
  - У тебя тоже?
  - Да. Вся. Димке спину разодрала...
  - Я Толе кожу на плече до крови прокусила...
  - Это мы дали...
  - Главное, что дали кому надо...
  
  - Девочки, вы прекратите сегодня болтать, или вас выгнать?! Совесть имейте, в конце концов!
  
  
  НОЯБРЬ 1979
  
  
  Дима заглянул ко мне на огонёк вечером, когда наши девушки были заняты друг дружкой. Мини-девичник, с позволения сказать, без ночёвки одной у другой. Так, ногти покрасить, пошептаться о девичьем...
  - Уютно у тебя.
  - Стараюсь.
  Жилище своё я привёл в божеское состояние, и теперь оно обрастало мебелью: тяжёлый дубовый стол на кухне, чертёжный кульман в углу комнаты (была возможность уволочь с завода списанный, я возможностью воспользовался, и чуть подремонтировал).
  
  В простенке завёлся трельяж (женщина в доме, без зеркал - никак), и был полностью отдан в распоряжение Светы. Приятно наблюдать, лёжа в постели, как девочка готовится ко сну, расчёсывает волосы, сидя перед зеркалом в коротенькой (или наоборот, зимней, до пят) ночнушке - и предвкушать, как она подойдёт, отбросит (приподнимет 'застенчиво') одеяло, восхитится (изумится, испугается притворно, заинтересуется - столько оттенков эмоций на ехидной физиономии!) тем, что под одеялом обнаружит - и приляжет рядом, и прижмётся, позволив сдёрнуть рубашонку... Лозунг юных пионеров: 'Будь готов!'. Отзыв юных пионерок: 'Всегда готова!'. А только что, вроде бы, спать собирались, от усталости с ног падали...
  Мои скромные гигиенические пожитки ютились теперь на полочке в душе. На стенах повисли 'картины', неизвестных авторов, зато - в строгих рамках и под стеклом, как настоящие. Печка потрескивает дровами, опять же. В общем - уютно.
  
  На кульман Дима сразу положил глаз, я уверил товарища, что агрегат в его распоряжении в любой момент. Мы оба предполагали поступать в технические ВУЗы, где придётся много чертить - надеюсь, не подерёмся в процессе за право очерёдности; да и девочкам поможем, у них с черчением-рисованием худо. Зато со всем остальным - хорошо. Устройство девичьих мозгов (на примере Светы и Оли) у меня вызывало оторопь. Какая-то неземная, нечеловеческая, временами, логика, способность решать уравнения, от которых у нас с Вадимом начинались судороги, и полная растерянность в попытках представить простейшие (ну, ладно, не простейшие - не очень сложные) геометрические преобразования двух- и трёхмерных фигур... Своеобразный геометрический... да и топографический, если честно - тоже, идиотизм.
  Вот, спрашивается, на кой чёрт практически на всех технических факультетах в обязательном порядке изучали начертательную геометрию и техническое черчение? (Про 'Историю КПСС', 'Научный коммунизм' и прочие 'обществоведения' - не спрашиваю, понятно, что 'руководящая и направляющая'...)

Люди все, как следует, спят и обедают,
чередуют труд и покой.
А я, бедный, общество ведаю, ведаю,
а оно заведует мной.*

  Знать всё о немногом, или ничего обо всём? Дилемма... Загадкой для меня остались и три семестра 'ТОЭ' - 'Теоретических основ электротехники', читаемых со страстью и уверенностью в несомненной пользе. Я взбунтовался однажды, и пообещал педагогу, что если пригодится мне в жизни его предмет (чёрт, звучит двусмысленно как-то), приду - и повинюсь бутылкой коньяка. Не пришлось раскошеливаться. Даже закон Ома не пригодился ни разу.
  
  Что до 'Начертательной геометрии', то через год, примерно, кошмарная дисциплина обрушилась на наших девочек всей своей тяжестью. Вот тогда кульман и пригодился. Но, если у нас с Вадимом хватило педагогического таланта и терпения, чтобы растолковать азы (сквозь зубовный скрежет Оли и Светы, жалобные стоны и вопли 'Вот нахрена нам это?'), то мои одногруппницы всерьёз увлеклись карвингом - искусством художественной резки по овощам и фруктам. Слова такого мы тогда не знали, но девчонки, высунув языки от усердия, вырезали из моркови конусы, а из картошки - цилиндры, и вставляли одно в другое, чтобы понять, как выглядит линия сопряжения. Благо, что у них в общежитии эта красота после изучения не выбрасывалась, а отправлялась в борщ.
  
  Парень приволок бутылку хорошего 'Хереса', и предложил поговорить. Поговорим, чего там. Я перед ним, как и перед Олей, был чист абсолютно - так что разговор будет, скорей всего, о наших девочках. Их реакцию на красавчика Антона мы с Димой уже обсудили, без подробностей о способах и методах 'лечения', пришли к выводу, что такой ураган африканских страстей даже полезен, если не слишком часто.
  Девчонкам пришлось в течение полутора недель осторожничать при переодевании для уроков физкультуры, чтобы не демонстрировать одноклассницам опрометчиво оставленные нами следы любви, а от посещений бассейна пришлось и вовсе отказаться - и Диме тоже. Нашими ранами мы с Вадимом не хвастались (ему было труднее, тренировки, переодевания; но на фоне многочисленных синяков и ссадин расцарапанная спина - мелочь). Мой (свой) укус Светик лечила при каждом удобном случае - поцелуем, конечно, я жалел её аналогично. Всеобщее лечение оказалось успешным, Света доложила мне (а Оля подтвердила, по секрету), что теперь при взгляде на возмутителя девичьего спокойствия - Антона - не испытывают они ровным счётом ничего лишнего.
  
  Новенький, кстати, оказался парнем вполне нормальным, хотя и избалованным женским вниманием. Я такие типажи встречал после в южных городах, у моря: молодые, да ранние любовники интимно обслуживали одиноких курортниц, не покладая сил. Антон до стадии развязного цинизма по отношению к женщинам ещё не дошёл, романтизма осталось достаточно для того, чтобы слегка запасть на наших подружек. На обеих сразу. И причиной тому было явное, но не демонстративно-нарочитое отсутствие интереса к нему.

Чем меньше женщину мы любим,
тем легче нравимся мы ей.*

  В обратную сторону эта формула тоже работает. Парень купался во внимании девушек - а тут такое...
  Излеченные нами подружки общаются совершенно спокойно, как с одноклассником, не более, не менее - и обидно мужику - видит, что ничто в подружках не шелохнётся. Загадка. Обе - очень даже ничего...
  А он, видите ли, не определился ещё, какая из них ему больше нравится. Но тут, по понятной причине, ждал его облом. До поры, пока статус в плане успеваемости был не определён, Антон сидел на первой парте; позже, когда выяснилось, что учится хорошо, переехал на предпоследнюю. Парнишка в могучих очках, его временный сосед - доходчиво и в красках объяснил новичку, кто есть кто в школьной иерархии, кто такой Дима, и чего можно ждать от симпатичных скромниц, каковыми казались подружки.
  
  Диму Антон внимательно рассмотрел на уроке физкультуры - и приуныл. Не чуждый занятиям спортом - с раннего детства вертелся возле военных, нахватался - сумел оценить пластику, мускулатуру, растяжку. Всё это Дима специально не демонстрировал, но - 'умеющий видеть, да увидит'. Что касается Светы, то её парень (я) оказался пугалом пострашнее, так как присутствовал неявно, за кадром, как кошмарное существо в фильме 'Ребёнок Розмари' - его так и не показали ни разу, только ужас в глазах матери.
  
  Лёжа на мне после секса и водных процедур - ну, нравилось нам разговаривать в таком положении, очень способствует откровенности - Света рассказала, как мною пугают людей:
  - Лёша Антона к швабре подвёл, пальцем на неё показывает, и руками машет, я по жестикуляции поняла, о чём речь идёт. Антон проникся.
  - Швабра на стене, в серебро оправлена?
  - Нет, в углу, просто так стоит.
  - Непорядок. Недоработка классного руководителя и комсомольской организации класса.
  - Я тебе уже говорила, что ты - коварный?
  - Ага. Когда додумался вас с подружкой заставить друг для друга моделями поработать.
  - Вот. И тут: один взмах шваброй, и ты - Георгий Победоносец. Описание подвига, правда, подкачало.
  - Как звучит?
  - Это не я сказала, это - Лёша... 'Ёбнутый на всю голову'.
  - О, горе мне! - притворно закручинившись, вскричал я, - так проходит земная слава! Столь уничижительная оценка! Я-то расчитывал остаться в памяти поколений, как величайший тенор эпохи...
  
  Тут Света, с интересом мне внемлющая, не выдержала - и невежливо хрюкнула. Ну, не смог я за годы знакомства убедить подружку в наличии у меня музыкального слуха и голоса!
  - Ладно, - пошёл я на попятную, - не величайший, всего лишь - выдающийся, согласна?
  Света с готовностью закивала утвердительно, но снова хрюкнула.
  - Твоё в меня неверие тревожит, но - пусть. Согласен, теноры бывают и поголосистей. Но! Слесарь я - не из последних, садовод - удивительный, поэт - самобытный. Ты согласна с тем, что у меня масса достоинств?
  
  Девушка поёрзала задумчиво, и подтвердила:
  - Не масса, но кое-какие, определённо, есть.
  - Да, согласен, сейчас, сию минуту, они могут быть скрыты, но временами...
  - Вот гад языкатый... Уже забыла, с чего начали. Поцелуй меня, и... давай на несколько минут совместим твои достоинства с моими недостатками - и объединим наши усилия.
  - Давай, родная. Я, конечно, языкатый, но твои формулировки - это что-то...
  
  Так, с шутками и прибаутками, мы закрыли тему Антона, тот тоже не стал переть буром, тем более, что симпатичных и неглупых девчонок вокруг хватало; кроме того, он, присмотревшись, понял, что мы (Дима и я) с подружками не просто под руки прогуливаемся, а вполне себе - две семьи, пусть и нерасписанные.

Мы в супруги возьмём себе дев с глазами
дикой лани; а если мы девы сами,
то мы юношей стройных возьмём в супруги
и не будем чаять души друг в друге.*

  Но Диму, в данный момент, тревожило и интересовало совсем другое. Если точнее - отношения между нашими подружками. У меня характер этих отношений уже давно не вызывал никаких сомнений, но и отторжения - тоже; любовь многолика, формы принимает порой самые замысловатые.
  Я люблю Свету - Света любит Олю - Оля любит Диму - Дима любит Олю - Оля любит Свету - Света любит меня. Очень симпатично, на мой взгляд.
  
  Как писал Михаил Анчаров: 'У Ивана Ивановича - большая любовь к выпиливанию лобзиком. У Ромео - к Джульетте, у Ивана Ивановича - к выпиливанию. Нужно или слово менять, или то, что за ним стоит'. В нашем случае - всё в порядке со значением слова. Вот если сюда добавить 'Толя любит Диму - Дима любит Толю' - получится мерзость и содомия.
  
  Вот всё это я Димке и рассказал, когда он, за неспешным распитием вина поинтересовался, что я думаю о наших девушках и их 'девичниках'.
  - Дим, ты в пионерском лагере был?
  - Был, конечно. А причём...
  - Вспомни: приехали девочки, познакомились, снюхались, через пару дней бегают, взявшись за руки, обнимаются, в одной постели валяются - секретничают, уснуть могут вместе, обнявшись. Ты можешь представить такое между пацанами - в любом возрасте?
  - Нет, конечно. Я потому каратэ занимаюсь, а не борьбой. Начинал с вольной и самбо, но там контакт постоянный и плотный, а мне потные мужики не нравятся, противно. А в постель с мужиком... Фу. Даже - если просто поговорить.
  - Фу, - согласился я, передёрнувшись от омерзения - давай: за женщин!
  - Давай. Развивай мысль, про девочек.
  - Ну, другие они. И поцелуи при встрече, и совместная примерка нарядов, и обмен тряпками, и сон в обнимку - ничего не значат, дружба, сестринство, если хочешь.
  - У наших - значит.
  - И что? Скажи: Оля любит Свету. И наоборот. Противно?
  - Вроде - нет. Странно это.
  - Ведьмочки наши при нас целуются постоянно. Мне - нравится. Иногда - даже чересчур.
  - Возбуждает?
  - Да. Они и сами от этого заводятся. Вы уходите, а мы со Светкой...
  - Аналогично.
  - Ну, и?..
  - Предлагаешь не обращать внимание?
  - Предлагаю. У девочек - большое сердце. Ты же понимаешь, что Олька от тебя без ума? Льнёт и попискивает. Как ты к ней - тебе виднее...
  - Хорошо я к ней. Как ни к кому раньше.
  - Скажи, ты с ними десятый год учишься, было что нибудь, что вызвало твоё к ним отвращение? Поступок, слова, гадость - любая? Ну, там: пнули слабого, сплетню гнусную запустили, заложили кого-то? А? Чистые девочки, согласись.
  - Так и есть. Я это оценил. Первыми никого не трогали никогда.
  - Теперь: вы с Олей вместе полгода. Много чего было... Даже то, о чём мы договорились забыть. Хоть раз поругались?
  - Нет. Всё на тормозах. И в койку скорее, мириться.
  - У нас такая же картина. Я советовать не хочу, а для себя решил давно: Светке прощу всё, кроме сознательной измены с другим мужиком. Оля здесь - не в счёт.
  - Мне Оля обещала...
  - Не блядовать? Знаю.
  - Откуда?
  - Света мне пообещала - с приставкой 'тоже'. Дим, хочу, чтоб ты знал: я Свету замуж позову при первой возможности, сразу, как школу закончит. Я бы хоть сейчас, но не хочется девочке репутацию портить, и так уже языки распустили... Потерпим.
  - И всё-таки... Ты как-то ближе с ними обеими общался, поинтересуйся у Светы, чего от них ждать.
  
  Поинтересоваться? Это мы запросто.
  Собственно, вопрос о том, кем друг для друга стали девочки за десять лет знакомства, я мог бы и не задавать. Они... сроднились. Сёстры-близнецы? Где-то так. Но - поинтересуюсь.
  Случай выпал вскоре, после очередного 'девичника'. Как всегда, Светик прятала виновато глаза и была необыкновенно отзывчивой и изобретательной, настойчивой и страстной в желании отдаться и насладиться, и непременно доставить наслаждение. А я с готовностью её в этих начинаниях поддерживал.
  
  То, что я учинил, мы назвали 'допросом четвёртой степени', или просто 'допросом'. Оля, получив подробности о 'допросе' из первых (Светиных) уст, немедленно поделилась идеей с Димой, а тот - и рад стараться, тоже взялся 'допрашивать', к Олиному удовлетворению. Вот, только, палка-то - о двух концах; девушки наши методу переняли и взяли на вооружение, садюги.
  
  Упомянутое как-то Олей 'Дао любви' меня заинтересовало, и было мною проштудировано в научной библиотеке. Пришлось соврать в тамошней регистратуре, что учусь в университете, на философском, чтобы получить соответствующую букву допуска в читательском билете. Благо - документов, кроме паспорта, не потребовали. Прочитал, выписки сделал, начал практиковать, не посвящая Свету в подробности.
  Она, поначалу, удивлялась моей возросшей выносливости, потом сочла, что это - результат взросления и регулярной половой жизни, потом - расслабилась и стала получать удовольствие. Конечно, до тех высот, которые описаны в трактате, мне никогда не подняться, и пытаться не стал. Там столько всего: и диеты, и духовные практики, и медитации, и обязательное осознанное содействие партнёрши, и, лучше, не одной... Адепты Дао и Тантры, говорят, могут сексом заниматься часами. Ну, если больше нечего делать...
  
  Короче: Света, страстная и податливая, замаливает грехи (которые я грехами и не считаю вовсе) после девичника, а я жду своего часа, чтобы задать обещанный Диме вопрос. Долго жду, своеобразно... То лаская подружку самым кончиком - мелко, коротко и часто, то медленно внедряясь до упора и соударения, и так же медленно вынимая, то вращая бёдрами, массируя стенки - сбивая ритм и такт, держа девушку в напряжении, и не давая разрядки. Потом - позволил сесть сверху, и ускориться, и добиться желаемого; удержал дёргающееся тело с обморочно закатившимися глазами, выслушал вскрик и счастливые стоны - и сумел удержаться и выстоять, несмотря на неистовство сжатий влагалищных мышц.
  
  Моя сладкая, расслабившись, лежала на мне, вздрагивая и тоненько поскуливая - удалось помучить её достаточно долго, даже необычно долго. Потом Светик опомнилась, завозилась, мы поцеловались - и тут она обнаружила, что я по-прежнему частично в ней, и не расслаблен, а, наоборот, напряжён и собран.
  - Ты чего?
  - Готов продолжать.
  - Сил нет. Отдохну.
  - Я подожду. Тебе не мешает?
  - Помогает. Приятно. Я не тяжёлая?
  - Нет, Солнышко, своя ноша - не тянет.
  - Ох, сердце чуть не выскочило. Ты что со мной творишь?
  - Люблю, милая. Подожми ножки.
  - Так?
  - Да. Хорошо?
  - Глубоко. Ты упёрся.
  - Не больно?
  - Нет, если не двигаться.
  - Не буду. Я поглажу...
  - Да... А-а-а...
  - Нет, не шевелись! Нежная попка. Так приятно?
  - Да... Нет, я вытянусь, вот так... Теперь гладь.
  - Представляешь, как это выглядит сзади?
  - Хорошо представляю. Видела. Изменщик. Я тогда чуть не заорала, так к вам третьей хотелось.
  - Не решилась?
  - Побоялась. С ума сойти - от любви.
  - Ко мне? Или к Олечке?
  - К обоим... Я подвигаться хочу!
  - Нет, Солнышко, не шевелись. Лежим, разговариваем...
  - А так? - девушка сжимает и расслабляет мышцы, и сдерживаться - ох, как трудно, но разговор не окончен ещё...
  - Так можно, но потерпи ещё немножко. Я тебя люблю!
  - Я тебя - тоже!
  - А Олю?
  - И Олю.
  - Вы любовницы? - это тот вопрос, ради которого затевался весь трудный разговор с применением пыток.
  
  Света дёрнулась, попыталась отстраниться, но - нет, не сняться, зафиксирована, член в ней, и освободиться можно, только завершив процесс естественным образом, а для этого нужно начать двигаться... Ну, или грубо выламываться из объятий, отбиваться, соскакивать - а я только что сказал ей о любви...
  - Га-а-д. Специально, да? - проскулила жалобно, и покорилась, расслабилась, по плечам поглаживает.
  - Да, Солнышко. Отвечай, негодница - сразу разрешу двигаться.
  - Да! И что теперь? - с вызовом, глаза в глаза.
  - Ничего, родная. Люблю тебя. Хочу тебя, - мы целуемся, и девушка, почувствовав, что моя хватка ослабла, начинает шевелить бёдрами, не прекращяя, впрочем, своей игры интимными мышцами...
  В какой-то момент я остановил подружку, и мы перевернулись, не рассоединяясь, и продолжили - пока я не смог больше сдерживаться; девушка меня поддержала - вместе!

Словно ветер, с горы на дубы налетающий,
Эрос души потряс нам...*

  - И что теперь? - повторила Света после того, как мы, наконец, угомонились, и помылись, и снова упали друг другу в объятья, и утонули в нежности - целуя и поглаживая, ловя редкие моменты близости, когда секса уже (и ещё) не хочется, а сон ещё далёк.

...и соблазнительный, опасный аромат
исходит, как дурман, ни с чем другим не схожий,
от смуглой и блестящей кожи.*

  - А ничего. Всё по-прежнему. Я тебя люблю. Третий раз говорю за сегодня - и готов ещё повторить.
  - И я тебя люблю. Не прогонишь?
  - Мне легче удавиться.
  - А Оля?
  - Любишь её?
  - Да. Ну не могу я выбирать между вами!
  - И не придётся. Я об этом не прошу.
  - Не ревнуешь? Мы с ней... не только целуемся. Но это - недавно.
  - Она тебя лечила?
  - Да. И мне понравилось. Нам понравилось.
  - И что?
  - Тебя это не беспокоит?
  - Ни капли. Просто - мне выбирать было легче. И тебя понимаю, и её. Не разрывайся, будем выкручиваться.
  - Что Оле сказать?
  - Что от меня можно не прятаться. Хочешь, сам скажу?
  - А...
  - Третьим к вам проситься не буду. И посмотреть - тоже не хочу. Ну, то есть, хочу, конечно, и третьим хочу, но... ты поняла.
  - Да. Мы обещали: я - тебе, Оля - Димке. Один раз не сдержимся, всё покатится. Как ещё с ним будет...
  - Трудно, но справитесь. Не наглейте только, ему привыкнуть нужно.
  - Не знаю... Попробуем.
  
  - Солнышко...
  - Кися...
  Девочки лежали рядом - навзничь, запрокинув головы, с одинаково мечтательными улыбками, соприкасаясь плечами и локтями, и держась за руки.
  - Жива?
  - Едва.
  - Иди ко мне.
  - Сил нет.
  - Дай, обниму, появятся.
  - На, - сплелись подружки, обнявшись, соприкоснулись, нос к носу разговаривают.
  - Ты вкусная.
  - Ты тоже. Вся.
  - У меня уже губы болят, завтра будут, как оладьи.
  - Оторваться не могу.
  - Я тебя люблю.
  - Я тебя - тоже.
  - Почему всё так...
  - Неправильно?
  - Да. Жили бы мы на необитаемом острове...
  - Чтобы круглый год плюс двадцать пять...
  - Лучше - плюс тридцать!
  - Пусть...
  - Целый день ходили бы в купальниках...
  - В бурнусах, чтоб на солнце не обгореть ...
  - В чём?
  - Ну, в туниках, бурнусы - шерстяные, вроде.
  - Без трусов...
  - Конечно, без. Какие ещё трусы, на необитаемом острове?
  - Ага. Снизу ветерком, приятно так...
  - Ели бы бананы...
  - Жевали бы кокосы...
  - Чунга-чанго...
  - Целовались бы на берегу.
  - И в воде.
  - Купались бы голыми.
  - В самую жару - спали бы в хижине.
  - Обнявшись. На сквознячке.

Дитя, сестра моя,
уедем в те края,
где мы с тобой не разлучаться сможем.
Где для любви - века,
где даже смерть легка,
в краю желанном, на тебя похожем.*

  - Мужиков возьмём с собой?
  - Куда от них денешься... Они нас любят.
  - А мы - их. И друг друга.
  - Дурочки ненормальные.
  - Они бы рыбу ловили...
  - И устриц с крабами...
  - И смотрели, как мы купаемся...
  - А потом, насмотревшись...
  - Из воды нас доставали...
  - И любили... На песочке...
  - То вместе, то поврозь, а то - попеременно...*
  - Поврозь? Да. Попеременно? Интересная мысль...
  - Я бы не ревновала.
  - Я - тоже. Вместе? Ну, не знаю, как это...
  - Сладко...
  - Откуда знаешь?
  - Знаю.
  - Колись.
  - Не-а, стыдно. Но вспомнить - приятно.
  - Это - то самое?
  - Ага. Не расскажу, ни в жизнь. Не проси.
  - Не буду, тихоня. Поцелуй меня.
  - Тут погладь...
  - Я тебя хочу.
  - Я тебя - тоже.
  
  С момента нашего 'разговора по душам' прошло две недели. Всё это время Светик посматривала на меня с некоторым недоверием: не опомнюсь ли, не пошлю ли... Мало ли, что сказал - вдруг традиционные взгляды перевесят и пересилят? Оле она шепнула о состоявшемся между нами разговоре, подружка пришла ко мне в гости, одна, с круглыми глазками, в которых светилась надежда: услышать подтверждение. Услышала. Поцеловала, здороваясь, коротко, так как - наедине, и попыталась отстраниться. Не отпустил. Привлёк девушку к себе, поцеловал, как следует, дождался, когда оторопевшая от такого напора подружка решится - и на поцелуй ответит, обмирая и ощущая животом моё извечное желание. И отпустил.
  - Это как? - поинтересовалась, дыханье переводя, - мы же решили...
  - Всё в силе. Друзья.
  - А...
  - Компенсация!
  - За что?
  - За Светку!
  - И всё?
  - Конечно. Хватит с меня. И с тебя.
  - Так ты - не против?
  - Нет. Вы, только, на людях - осторожненько. И с Димкой - тоже.
  - Уговорю, постепенно.
  - Лучше - не акцентируй, вообще. Пусть сам привыкнет.
  - Я пойду?
  - Пока, лесбияночка.
  - Толь, не говори так, а?! Мы со Светкой это обсуждали, про других баб ни она, ни я - даже думать не хотим. Дотрагиваться противно, не то, что целовать, или ещё чего... Ну, люблю я Светку! И Диму... И тебя, чуть-чуть...
  - Шучу я... Кися. Я вас обеих люблю. Иди уже с глаз моих. И с Димкой будь поласковее.
  - Куда ещё ласковее... Пока. Спасибо.
  - Эй, а поцеловать? На прощанье?
  - Я тебя боюсь. Сейчас Светка придёт, она так поцелует...
  
  Пришла. И так поцеловала... Ну, и как её ревновать, к кому бы то ни было, если чувствую её трепет, если впивается в губы поцелуем - до крови, если во сне бормочет моё имя, не просыпаясь и поглаживая? Дима, мне кажется, тоже не в претензии, Оля старается, чтобы чёрные думы его не посещали. Живём.
  
  Я иногда - раз уж главный секрет таковым быть перестал - подробности у Светы выспрашиваю. Известным уже способом. Игра у нас такая. Я делаю вид, что допрашиваю, а Света - что признаваться не хочет. Но, под давлением внешних (а особенно - внутренних) обстоятельств, вынуждена говорить. А чего? Если посмотреть не удастся - хоть послушать. Совсем уж интимных подробностей я, конечно же, не выпытывал, так, по мелочи, тем более, что общий ход развития отношений между девчонками был понятен. Поинтересовался, в частности, как 'наказала' её Оля, когда мстила за поддразнивания.
  - Она меня пытала! - пожаловалась Света.
  - Как?
  - Примерно так же, как и ты...
  - ?
  - Ну... Сидела передо мной, вспоминала - вслух - как мы её дразнили... и гладила себя. А мне не разрешала. Усадила ровненько - и покрикивала, когда я начинала шевелиться.
  - Марки-и-иза... де Сад.
  - Я ей так и сказала!
  - Разрешила?
  - Да, в конце концов. Доволен?
  - Ага.
  - Вижу... Ну, надевай!
  - А ты можешь ещё что-нибудь рассказать, во время?..
  - Попробую. Не обещаю, что дорасскажу...
  Не дорассказала - всё чаще останавливалась, двигалась, закрыв глаза и сосредоточившись на собственных ощущениях, и истаяла, вздрагивая и постанывая, растекаясь и расслабляясь.
  - Шахеризада прекратила дозволенные речи...
  
  В следующий раз (ну, не могу я допрашивать несколько раз подряд, да и времени допросы занимают немало) я выяснил, что за вскрик послышался мне, когда мы читали втроём 'Мастера и Маргариту'.
  - Ну... Ты же видел, в каком Олечка была состоянии, когда собралась уходить?
  - Я помню, в каком я был состоянии. Думал, головка лопнет. А про Олю подумал, что до дому не дойдёт. С лавочкой во дворе согрешит.
  - Вот-вот. Я тоже побоялась, что она какую-нибудь глупость сотворит.
  - И?
  - В ванную завела, к двери прислонила, в губы поцеловала и... потрогала. Ну... и она меня, чуть-чуть.
  - Ты тогда вошла...
  - Ноги не держали. Ты в тот вечер мог меня женщиной сделать - и не пикнула бы, так хотелось.
  - А потом обиделась бы?
  - Не знаю, может быть... Я Ольку обезвредила, а она ещё под душем продолжила... Пока мы с тобой - на диванчике. Говорит, что вернуться хотела - еле сдержалась. Не знала, как я отреагирую.
  - А как бы ты себя повела?
  - Не знаю. Она бы тебе дала, а мне хотелось у тебя первой быть. Получилось?
  - Да. Откуда сомнения? Если в чём-то подозреваешь, спроси.
  - Не-а. Мы с Олей выяснили, что я - не дура, вопросы такие задавать.
  - Солнце, если я кем-то увлекусь, ты об этом узнаешь первая. И быстренько вылечишь, как я тебя.
  
  Данное слово я сдержал (в общих чертах), о мимолётных своих увлечениях, ничего не значащих встречах с женщинами, которых я хоть на минуту выделил из толпы и всерьёз захотел, всегда Свете рассказывал. Варианты были разными, чаще всего мы просто обсуждали вдвоём объект моего внимания, я рассказывал о действительных и возможно имеющихся достоинствах той или иной дамы, в процессе обсуждения мы с женой оказывались в постели - и наутро сожаления о неслучившемся адюльтере меня уже не мучили.
  Понятно, что если таковой (адюльтер) происходил в действительности, то ничего я любимой не говорил, а она - мудрая женщина! - никогда не спрашивала напрямую. Впрочем, случалось подобное всего пару раз, инициатива всегда исходила не от меня, и, как мне кажется, Света чётко эти моменты улавливала, но внимания на них не заостряла. За что ей - искреннее сердечное спасибо!
  
  Однажды, лет через двадцать, шёл я по улице, никого не трогая - спешил на работу, и засмотрелся на двух симпатичных девчонок, которые по случаю молодости и весны забыли надеть бюстгальтеры, да и юбочки нацепили совершенно символические.

На проспекте босоножки,
миллионы их в толпе.
А какие ушки, ножки,
губки, зубки и т.п.*

  Ну, и прошёл сквозь троллейбусную остановку. Стеклянные стены из неё украли, а металлические крепления в асфальте - остались. Вот через одно из этих креплений я и навернулся. Хорошо так, в полный рост. Так и ходил весь день, в продранных на коленях штанах; благо, что лето, и на улицах города хватает подобных экстравагантностей. На меня особого внимания не обращали, полагая задержавшимся в развитии хиппи.
  Света мой рассказ о 'двух мартышках без лифчиков' восприняла с пониманием: я признался, что напомнили мне девочки моих любимых, тогдашних, из юности; и пожалел, что в наше время (произнёс со стариковским кряхтением) ношение бюстгальтеров было у девушек совершенно обязательным. Так что, лечила меня, ностальгирующего, жена сначала йодом, потом - собой, с полной отдачей.
  
  Диме я рассказал - без подробностей - чего ждать от девочек.
  - Света любит меня - и Олю. Оля любит тебя - и Свету. Дим, прими это как данность, пожалуйста!
  - Ты с ними разговаривал?
  - Со Светой, в основном.
  - Больше никого не будет?
  - Клянутся, что нет. Хватит им нас с тобой - и друг друга.
  - Чёрт, не знаю даже, как тут быть...
  - Потерпи, а? Посмотри, может перестанет напрягать.
  - Да не очень и напрягает, в общем-то. Ревную... тьфу. Нет, ну бред же! К тебе - не ревную, а к Светке...
  - Ко мне не надо, нет ничего, и не будет. Оля мне - подруга. И всё. Так что ты решил?
  - Ладно, бог с ними. Посмотрим, как дальше будет.
  - А дальше, возможно, им это надоест...
  
  А дальше - было проще. Все всё знали, девчонки затаились - и не наглели, даже перестали нежничать в нашем присутствии. Впрочем, быстро сообразили, что от меня можно не прятаться, и пару раз я заставал подружек - не в постели, конечно же - сидели, держась за руки, или в обнимку, целовались откровенно-страстно, и краснели при моём появлении. Но не отпрыгивали, а целовали меня - по очереди, примирительно, и временно прекращали свои нежности.
  Разок-другой пришлось им напомнить о правилах приличия, принятых в ханжеском обществе. В первый раз - когда Оля, совершенно машинально, погладила подвернувшуюся подругу по попе - ох, как я её понимаю, мне эта попа тоже нравится, и тоже всё время хочется погладить, приласкать подружку - вот только обстановка не располагала, читальный зал районной библиотеки - не место для подобных проявлений чувств. Хорошо, никто, кроме меня, не заметил. И сами девочки - тоже. Когда сказал им об этом, отнекивались, пока не согласились, что да, могли, случайно.
  В другой раз - уже по весне; сидели на лавочке, в сквере, ожидая Диму, разомлевшая на солнышке Света, потянувшись, обвила шею подружки руками - и поцеловала в шею. Проходившая мимо баба глаза выкатила, но промолчала, с моим спокойным взглядом встретившись.
  - Светик, - протянул укоризненно.
  - Ой. Нечаянно. Весна, Толечка!

Эрос вновь меня мучит истомчивый -
горько-сладостный, необоримый змей.*

  - Держи себя в руках, подружка! Я тебя тоже хочу.
  - Оль, хоть ты не начинай. А то и я сейчас захочу, и это станет всем заметно.
  - Так ведь - весна. Отпустишь девочку?
  - Я-то отпущу. Ты сначала с Димкой договорись.
  - Договорюсь. Он уже не злится.
  
  В общем - девочкам не надоело, но мы с Вадимом - привыкли.
  
  
  Декабрь 1979
  
  
  25 декабря 1979 года телевидение показало первую серию 'Трёх мушкетёров' с Боярским и компанией.

Бражники, задиры, смельчаки -
словом, настоящие мужчины...
Молодеют в зале старики,
женщины вздыхают беспричинно.*

  25 декабря 1979 года по просьбе правительства Афганистана и согласно Договору о дружбе, добрососедстве и сотрудничестве... Но нам об этом не сказали. Мы слушали:

Поpа-, поpа-, поpадуемся
на своём веку
кpасавице и кубку,
счастливому клинку...*

  Сообщение ТАСС от 29 декабря 1979 года ни у кого интереса не вызвало. Ну, ввели. По просьбе. Ограниченный. Через шесть лет так же буднично сообщат об аварии на ЧАЭС. Начало конфликта, который смахнул за десять лет по меньшей мере двадцать шесть тысяч молодых жизней, а сто пятьдесят тысяч - разрушил инвалидностью, мы проморгали. И, хотя Афганистан навис над нами - военнообязанными призывниками, как дамоклов меч, мы были юными и беспечными, мы - танцевали!
  
  На дискотеку новогоднюю я просочился легко, контроля на входе в школу тогда не было, и множество бывших учеников - и ушедших после восьмого, и выпускников, даже прошлых лет - в спортивном зале топталось. И, конечно, все приблатнённые района, местные 'короли' и 'корольки'. Их жизни окажутся короткими и уныло-яркими - пьянки, драки, гоп-стопы, кражи, отсидки, наркота, смерть под забором от передоза или переохлаждения. Коротко и ёмко звучали эпитафии из уст местных ментов:
  - Слышал, Тёма помер?
  - Ну, слава богу!
  У тех, кто всё ещё жив, блатные манеры как-то подрастерялись, и выглядят они теперь, как и положено в нашей державе выглядеть мужикам сильно за пятьдесят, задуренным работой и бытом: мелкие, сутулые, недорого и неопрятно одетые, воняющие немытым телом, нестиранной одеждой, табаком и перегаром, вечно тащат что-то, кто - домой, кто из дому...
  
  Видел давеча одного такого, бывшего грозу и ухаря. Он нёсся стремительно с двумя огромными пакетами, набитыми продуктами, и с букетиком стыдливой мимозы - супругу поздравить с 8 Марта, а как же! Только, вот незадача, успел отметить этот великий день, и поле зрения у него было сужено, как у зашоренной лошади.
  Мужичок мчался к троллейбусу, не рассчитал, споткнулся, подскользнулся, и попал не в открытую дверь, а рядом. Троллейбус качнулся от удара, а пакетоносец - почти весь - уехал на заднице под транспортное средство. Вылез - красавцем. Из пакетов течёт (молоко и яйца), из носа течёт (кровь и сопли), спина и мимоза - в грязи. Все эти мелочи фестивального мужичонку не остановили, он залез в троллейбус, распугивая пассажиров, и отбыл. Вот счастье-то жене!
  - С праздником, дорогая!
  
  Мелькнул на дискотеке и Саша, бывший Олин парень - проводил нашу четвёрку угрюмым взглядом, но подходить и общаться не стал.
  Мы танцевали, выпили потихоньку бутылку пронесенного с собою вина (присоединился, как ни странно, Антон со своей девушкой из параллельного класса), попрыгали под свеженький Eruption - 'One way ticket'. Хочу заметить, что новинки музыкальные, как и новинки кино, добирались до нас не годы спустя, как думают люди молодые, СССР не заставшие, а буквально мгновенно. И свежие романы - тоже. Когда в перестройку напечатали всего Саймака, выяснилось, что лучшие и наиболее качественные его произведения мы уже прочли, и в приличном переводе.
  Другое дело, что среди вала новинок бОльшую часть составляли произведения идеологически выдержанные, чья художественная ценность не выдержала проверки временем. Нашёл недавно залежи журналов 'Кругозор', полистал, думал поностальгировать... Осталось ощущение стойкого недоумения: зачем это издавали, да ещё таким тиражём? Ни уму, ни сердцу... Например: 'Репортаж о свадьбе в таёжном посёлке', 'Сибирские частушки', 'Писатель В.Бочарников читает свой рассказ' - 500 000 экземпляров. Слушайте, молодые люди, это интересно...
  
  Мы танцевали в своём маленьком кругу, звучала Gloria Gaynor 'I Will Survive' - что-то было в этой мелодии, берущее за душу - когда Светик, раскрасневшаяся и весёлая, подлетев ко мне, шепнула:
  - Толечка, а у тебя ключик сохранился?
  - Золотой?
  - Прошлогодний! От химкабинета.
  - Конечно. При мне.
  - Пойдём? Я тебя хочу...
  - Пойдём, Солнце. Я соображал, как бы половчее тебя утащить.
  - Нерешительный ты у меня, - это Света говорила, когда мы потихонечку, прогулочным шагом, а на самом деле - дрожа от нетерпения - направлялись к выходу из спортзала.
  - Думал, что тебе приключения надоели... Всё дома...
  - Вот ещё! А вспоминать что будем в старости?
  
  Оля, наблюдая наш уход, приподняла вопросительно бровь - я ей подмигнул - девушка ухмыльнулась понимающе и прижалась к Вадиму.
  - Кстати, о старости. А не слишком ли Вы молоды, душечка? Гуляете с мужчиной по тёмному коридору, одна, без компаньонки...
  - Ах, сударь, я такая наивная... За 'компаньонку' получишь... А куда Вы меня ведёте?
  - Скажи ещё 'доктор'!
  - Доктор!
  - Я Вас, милочка, анализировать буду сейчас.
  - Ой. А это не больно?
  - Уже нет, Солнышко!
  
  Мы пробрались по коридору, улучили момент, когда поблизости не было праздношатающихся парочек - и незаконно проникли в помещение. Всё повторялось, всё было, как в прошлом году - но на новом витке, откровеннее и теснее: частичное поспешное раздевание, с длительными (не оторваться!) поцелуями, продвижение к столу, усаживание девушки на предварительно расстеленный шарф - за ним пришлось зайти в Светин класс (где мы спугнули ненароком расхристанную парочку её одноклассников), надевание презерватива (подружка 'помогала', поглаживая яички), и - совместное 'ах!' - соединение.
  И это действо, действительно, было запоминающимся - неспешное, глаза в глаза, совокупление с любимой, одетой - что обостряло чувства от контакта её и моих обнажённых бёдер. Девочка помалкивала пока, вслушиваясь в собственные ощущения, и постанывая негромко; откинувшись чуть назад и опершись на руки, она только напрягала в такт ягодицы, подаваясь мне навстречу, а я старался не торопиться, чтобы продлить происходящее. Отодвинуться, так, чтобы в ней оставался самый кончик, и медленно вернуться до касания и вмятия лобков, и снова, и снова...

Встала ночь, сгущаясь, черною стеною,
но зрачков горячих ищет страстный взгляд;
убаюкав ножки братскою рукою,
пью твое дыханье, как прелестный яд;
встала ночь, сгущаясь, черною стеною.*

  - Давай дома так же, вечером! Хочу тебя - голенькую. На столе.
  - Голенькой - зябко. В тёплом халатике?
  - Расстёгнутом. Чтобы грудки можно было гладить. И попу. И животик.
  - И ты - в халатике. Договорились.
  - А ещё я тебя полижу - на ночь. Ты кончишь - и уснёшь.
  - А утром я тебя разбужу. Буду сосать - и трогать себя пальчиком.
  - А потом повернёшься, чтобы я потрогал. И погладил. И сядешь сверху.
  - Завтра выходной. Я с тебя не слезу!
  - Ой, боюсь... Договорились.
  - Договорились. Вместе?
  - Ты готова?
  - Да. Быстрее! А-а-ааа!
  Мы остановились, обнявшись; как всегда, после своего короткого оргазма я долго и с удовольствием ощущал судорожные сжатия и подрагивания, девочка прижалась всем телом, зажмурилась, перевела дыхание. Целуемся. Не рассоединяясь.
  
  - Подожди, не вынимай, пусть совсем расслабится.
  - Зачем?
  - Когда он, маленький, выскальзывает, у меня ещё раз получается.
  - Оргазмик?
  - Да. Малюсенький. Вот сейчас, давай. О-о-ох.
  - Получилось?
  - Да. Как будто очень писать хотелось - и, наконец - можно... Я гадкая? Такое тебе рассказываю...
  - Ты - сладкая. Всё, что хочешь, чтобы тебе было приятно, не стесняйся...
  - Я тебе шарф намочила...
  - Мне нравится, когда ты мокрая...
  Нужно заметить, что физиологические проявления такого рода нас давно уже не смущали, а только добавляли перчинку в - и так не пресную - кухню наших отношений.
  
  - Ножки дрожат. Какая я стала... хочунья бесстыжая! Поцелуй меня ещё...
  - Там?
  - Нет, там уже хорошо. Здесь.
  - С удовольствием, любимая, - впились, вжались, задохнулись, отстранились со всхлипом.
  - Всё. Давай приведём себя в порядок, народ, наверное, уже расходится. Отвернись, я вытрусь.
  - Солнце, мы тут всего полчаса. Двадцать семь минут, если точно.
  - Мне показалось, что час, как минимум. Оденешь меня?
  - Конечно. С удовольствием. Подтяну. И разглажу. Вот так.
  - Презерватив куда денешь?
  - В туалет зайду. Пойдём?
  - Ничего не забыли? Я тоже в туалет, а потом ещё по коридору погуляем, проветримся у окна.
  - Да, в прошлом году Оля кой-чего унюхала.
  - Шарф теперь пахнет?
  - Мне нравится. Это - твой запах.
  - Подожди, давай ещё поцелуемся. Вот, теперь - идём.
  
  Мы вернулись в зал, в этот раз наши розовые и довольные физиономии оценила не только Оля - Дима тоже хмыкнул понимающе. Света устремилась к подружке, и, приобняв, шептала ей что-то на ухо ('там хорошо, рекомендую' - услышал я), а та смотрела то на меня, то на своего возлюбленного, и улыбалась самой развратной из своих улыбок. Света, перехватив мой взгляд, сделала рукой движение, как будто повернула ключ в двери - и кивнула в сторону Вадима.
  Во время следующего быстрого танца я протянул Диме руку, тот машинально ответил на рукопожатие, и сжал в кулаке полученный ключ.
  - Это от чего?
  - Оля объяснит!
  Оля - тут как тут - мгновенно утащила парня в коридор.
  
  А мы с любимой переглянулись, обнялись и закачались под 'Дом восходящего солнца'.
  - Помнишь?
  - Ещё бы. Если сейчас 'Дым над водой' заиграет, я опять кончу...
  - А если нет - я тебе вечером её включу, хочу видеть это и чувствовать...
  - Может, пойдём домой? Ну их, эти танцы...
  - Уже недолго, и Оля с Димой вернутся скоро. Я хочу на них посмотреть.
  - Как в зеркало?
  - Ну, да. Интересно же, как мы с тобой выглядим со стороны сразу после этого.
  - У тебя опять стоит?
  - Почувствовала? Да. Под свитером - не видно.
  - А по какому случаю? Про Ольку думаешь?
  - Солнце, не чуди! Я же тебя обнимаю. И предвкушаю тебя - вечером.
  - Жду-жду...
  - Дождёшься, Светочка!
  - Не пугай, не боюсь, Толечка...
  - Радость моя бесстрашная, - целую девочку в уголок глаза.
  - Может, тут начнём?
  - Советами замучают.
  - На нас глазеют. Гады.
  - Кто?
  - Учителя. Справа, в углу.
  - Боцман с Капсюлем? Да им пофигу.
  - Нет, от меня справа. Но эти тётки - нормальные. Людмила недавно замуж вышла, ходила с довольной физиономией и красными глазами. А сейчас, по моему, уже ребёнка ждёт.
  - Славненько. На нас она всегда с такой ехидной улыбкой смотрит...
  - Ну, да. Знает про нас ещё с прошлого года. Ты успокоился?
  - Да, Солнышко, спасибо, отвлекла.
  
  Парочка наших друзей вернулась минут через сорок. Действительно, видно по ним, что не просто прогуливались и воздухом дышали. Оля - раскрасневшаяся, волосы растрепались, весёлая и слегка смущённая. Света тут же схватила подружку под руку и утащила к стене, где они стали шушукаться и хихикать.
  Дима - немного озадаченный, хоть и довольный, ухмыляется. Нашёл меня взглядом, подошёл, протянул сжатый кулак.
  - Себе оставь. Вам ещё учиться полгода. Передашь потом по наследству.
  - Спасибо. Точно пригодится.
  - А ты чего такой задумчивый?
  Вадим посмотрел на подружек (встретился взглядом с Олей, потом со Светой - одна губы облизала, другая подмигнула), покраснел (вот уж не ожидал от него), отвернулся, пробормотал:
  - Заразы! - и одёрнул свитер.
  - Как я тебя понимаю, товарищ!
  - Ага. По несчастью. Ведьмы! Светка тебе всё расскажет, чего зря языком трепать?
  - И то верно. Пойдём, пригласим ведьмочек.
  - Ты - Олю, я - Свету!
  - Хорошо. Только к Светке не прижимайся!
  - Ещё и ты задрачиваешь?
  - Молчу, молчу...
  Я повёл в танце надутую от сдерживаемого смеха Олю, Светик обняла за шею Димку, и - зараза! - чмокнула его в щёку. Тот обнял мою женщину - чуть плотнее, чем нужно - её глаза округлились, она что-то спросила, Дима смутился, и они вдвоём расхохотались. А ко мне весьма откровенно прижалась Оля.
  - Вы чего такие вздёрнутые?
  - Светка дома расскажет. А то - знаю я тебя... О, уже!
  - Ну, что я, виноват? Ты мяконькая и тёплая. И пахнешь хорошо. А Димка твой - такой же. Легковозбудимый. Светик уже обнаружила.
  - Ревнуешь?
  - Нет. Накажу её дома. Неча тереться об чужих мужиков.
  - И правильно. А меня Митя накажет, разок-другой. Он не чужой, он - мой!
  - Ведьмочки... - я поцеловал Олю в лоб, и Дима показал мне кулак из-за Светиной спины.
  - Ох, Толечка, как же мне с ним хорошо!
  - Рад за вас. А чего веселились?
  - Светка расскажет. Тоже посмеёшься.
  
  Мы танцевали, меняясь партнёршами, подуспокоились слегка, хоть я и помнил Светины обещания о вечернем досуге, и гибкие тела - то Светино, то Олино - фантазию подкрепляли, так сказать, тактильными ощущениями. Разок в моих объятиях оказалась Марина, но любезничать с ней на глазах у ведьмочек я не рискнул - съедят. И держался на расстоянии - на всякий случай: Антон - начеку, а швабры поблизости нету. Хорошо ещё, что Димина репутация ограждала девчонок от поползновений местных сявок, а нам было нескучно и в узком кругу.
  
  Попрыгали напоследок под развесёлый Electric Light Orchestra - и после долгого девичьего одевания и прихорашивания вывалились, наконец, на свежий воздух.
  - Погуляем? Погода хорошая, - предложил Антон.
  Марина помалкивала, прижавшись к парню.
  Мы со Светой переглянулись, и девушка отрицательно покрутила головой:
  - Нет, мы домой. Мы друг другу столько всего наобещали, пока танцевали... Пойдём, Толечка, воплощать, - посмотрела при этом так, что захотелось воплощения немедленного и всестороннего. Что-то творится с нами, какая-то ненасытность проснулась, хоть до весны - ох как далеко.
  - Мы тоже домой, - во все зубы ухмыльнулся Дима.
  - И побыстрее, - Оля держала любимого за руку, так, что не оторвёшь, и тоже смотрела многообещающе.
  Марина и Антон слушали, округлив глаза и переглядываясь. Не знали, видимо, что у нас всё так далеко зашло, что есть общие места жительства.
  - По-моему, Маринка сегодня Антону даст, наконец-то, - заявила Света, когда мы, распрощавшись со всеми, спешили домой, - если место найдут.
  - Думаешь, ещё не?..
  - Нет. Уверена. Это же заметно!
  - Да я, в общем-то, не смотрел на неё...
  - Попробовал бы! Слушай, что-то я тебя ревновать начала...
  - Не по делу. Лечить тебя надо. От ревности.
  - Так мы и собираемся. Это даже от насморка помогает.
  - Тебе тоже?
  - Ага.
  
  Дома Света шепнула, целуя:
  - Давай, не будем спешить... Весь вечер - наш. И кусочек ночи.
  Мы неспешно поужинали (слегка, не объедаясь), неспешно и тщательно помылись (порознь, чтобы не увлечься под душем), напялили приличествующие случаю одежды (халаты на голое тело). И застыли, босые, на коврике у кровати, обнявшись, целуясь, наслаждаясь близостью любимого тела. Светик, не прерывая поцелуя, раздёрнула поясок своего халата, потом моего - и объятия стали ещё жарче.
  - Пойдём. Ноги сами раздвигаются.
  Светик повела меня на кухню, и, как обещала, уселась на край стола...
  
  А после - разговор. В постели.
  - Толечка!
  - Что, Солнце?
  - Знаешь, чего мне хотелось сегодня... там, в химкабинете?
  - Мороженного и шампанского?
  - Нет.
  - Поведай.
  - Чтобы Оля с Димой были с нами.
  - Рядом? Это ещё зачем?
  - Нет, не рядом. За моей спиной. Чтобы Олька тоже на столе сидела, и мы с ней лопатками соприкасались. И затылками. А вы с Димкой нас любили... И чтобы каждая из нас чувствовала, что с другой творится. Вижу, идея тебе по душе.
  - Ещё бы. Только Димкина физиономия в такой момент - не лучшее для меня зрелище, поверь. Твоё лицо мне больше нравится.

Нежнее нежного
лицо твоё,
белее белого
твоя рука...*

  - То есть, против Оли ты не возражаешь?
  - Ну... Нет. Но в присутствии Димы я бы сильно отвлекался. И стеснялся.
  - Да, я помню, ты застенчивый.
  - Светик, я не знаю, как решился к тебе подкатить тогда. Сам удивился. Но ведь получилось неплохо?
  - Гады вы, мужики. Если б ты знал, как мне потом было стыдно!
  - Да, ладно! Мы полезные.
  - Этого не отнять. Так у тебя то, что я нафантазировала, возражений не вызывает?
  - Ты что задумала?
  - Ничего, просто фантазии... Проверяю, насколько мы в них совпадаем.
  - Ну, пока всё, что ты напридумывала, мне нравилось. Только ласкать тебя, и видеть Димку - это слишком. Вот если свет потушить...
  - Ага. В полной темноте. Ну, так, силуеты... И только звуки!
  - И запахи...
  - Про запахи - расскажу отдельно, напомни.
  - Хорошо. Свист ветра за окном... Шуршание снега...
  - Музыка из спортзала - на краю слышимости...
  - Сопение и причмокивания...
  - Стоны и хлюпанье...
  - Запах двух возбуждённых ведьмочек...
  - Я к тебе сейчас пристану! Опять твёрдый, как у Буратино!
  - А ты - Мальвина? Волосы не того цвета.
  - Так она, вроде бы, с Пьеро?
  - Пьеро не по этому делу. Он стихи читал и кокаин нюхал.
  - А Буратино, значит, в это время...
  - И Артемон тоже. И Карабас. Не отвлекайся, продолжаем! Скрип стола...
  - Шлепки животиков...
  - Тяжёлое мужское дыхание. И рычание...
  - Наши с Олькой вопли в конце!.. И запах спермы...
  - Договорились!
  - О чём?
  - Как о чём? В следующий раз так и сделаем!
  - Толечка, ну я же чисто теоретически! И ты мне кое-что обещал. На ночь.
  - Струсила? Ладно, поговорим потом.
  - А музыку?
  Музыку? Магнитофон - руку протянуть. Eagles - 'Hotel California'. Потихоньку. Но будет и 'Smoke On The Water', сейчас, только доберусь, доцелуюсь...

Это снова ты.
Только в этот раз
всё должно быть без суеты.*

  Медленно. От губ - к ушку. От ушка - по шее, по ключицам, нависая, не касаясь телом, только губы скользят и нежат любимую кожу, запах девочки - пьянит. Нежные руки - от плеч, по сгибам - к запястьям, кисти рук ложаться на мой затылок - и возвращают, для поцелуя в губы. Придётся повторять путь заново. Трудно, но справлюсь... От губ - к шее... и груди... и родинку не забыть под нежной грудкой... и бочок... Как я понимаю этого сексуально озабоченного Серенького Волчка! Я тоже укушу. И поцелую. А животик? И нечего хихикать! А то отступлю снова... И вернусь неторопливо на ранее отвоёванные рубежи, чтобы к тому моменту, когда зазвучит 'Дым...', коленки раздвинулись и приподнялись, а губки окончательно намокли и набухли - и радостно встретились с языком.
  Вот выработается у Солнышка условный рефлекс - и можно будет в старости сачковать: включил соответствующую музыку - и плевать на вялую эрекцию... Сейчас с этим делом всё в порядке, и можно, целуя и облизывая, потихоньку, одной рукой, разорвать пакетик, и надеть, чтобы не отрываться ни на секунду от извивающейся девочки. Всё равно она не оставит без внимания, на последнем содрогании позовёт в себя - и её растянутый восторг ещё сильней продлится, и пролонгируется, и повторится, и мы захрипим в совместном экстазе, когда некогда и невозможно думать, только сливаться и втискиваться...
  
  Так и вышло всё. Подалась навстречу, стиснула на секунду голову коленями (Безухов поцеловал Наташу в губы; при этом она так сжала ноги, что у Пьера сломались очки - анекдот времён графа Толстого). Отпустила, погладила по голове - я продолжал прижиматься губами к нежному и мокрому - потянула вверх; я лёг, и вошёл - без сопротивления, но плотно, бережный и ласковый охват. Охнула от полного контакта тел, сжала обретённое, и снова охнула и забилась, когда, после недолгих (был взведен и нетерпелив) фрикций я окаменел на секунду и выгнулся, кончая.
  Дождавшись полного успокоения и расслабления - выскользнул, заставив девушку сладко застонать и вздрогнуть напоследок, и отвалился в сторону - переждать слабость в конечностях и пустоту в голове. Светик вытянулась, изогнулась, грудки погладила и потискала, потом, перевалившись на бочок, зажала ладошки между бёдрами, свернулась калачиком, пробормотала:
  - Сплю, сплю, сплю, не кантовать... - и затихла.
  Я поцеловал оттопыренную попку, полюбовался открывающимся сзади видом (всё такое гладкое, всё такое кругленькое, нежное и влажное, и розовые пяточки неподалёку), накрыл подружку одеялом и отправился в ванную...
  
  Утро красит нежным светом.* Спящая рядом девушка вызывает нежность и желание. Потихоньку встал, проведал санузел, почистил зубы, снова улёгся и прижался. А она, тёплая и мягкая, в задравшейся до пояса ночнушке (вставала ночью, плескалась в ванной - и нарядилась), тоже прижалась, и обняла, и закинула на мои бёдра своё гладкое бедро... Спим дальше.

Вся комната напоена
истомой - сладкое лекарство!
Такое маленькое царство
так много поглотило сна.*

  Проснувшись в очередной раз, подружка нашарила и погладила напряжённый и часто востребованный орган, чмокнула в плечо, пробормотала:
  - Я сейчас... - и удалилась, одёргивая на ходу короткую рубашонку.
  А вернувшись, бросила свой ночной наряд в кресло, поцеловала коротко, и со словами:
  - Я тебе кое-что обещала... - нырнула под одеяло.
  А после, сидя сверху, резко и плотно насаживаясь на член, подаваясь то грудью, то попой навстречу моим рукам, глядя в глаза - и прикрывая их в моменты особого наслаждения - стонала сладко и возбужающе.
  
  Мы - вымытые, расслабленные и довольные - лежали и наслаждались утренним покоем, когда никуда идти не нужно, за окном метель, а под одеялом - лето.
  - Солнце, рассказывай.
  - О чём?
  - Об Ольке с Димой. Как им понравились лабораторные работы?
  - Очень. Слушай: Олька Димку отвела на второй этаж, дверь показала, на шухере постояла; просочились они и закрылись. А там после нас... запашок. Они оба нюхатые, вдохнули - и впечатлились. Олька говорит, что ей и так хотелось, а мой... и твой запах учуяла - намокла в момент. Стали целоваться, Митя ей платье задрал и по попе погладил - и у Ольки совсем крышу сдуло... В общем, она перед Димкой на колени встала...
  - Что, раньше - не?..
  - Да нет, с этим делом у них проблем нету, в койке, как и у нас, всё дозволено. Просто обстановка...
  - Ну, да...
  - И, говорит, как-то так глубоко и ловко получилось... Димка прибалдел от неожиданности. И до этого готов был, а тут... Аж зазвенел. Хоть сваи забивай.
  - Или вместо сваи.
  - Ага. Ты только слушаешь, а эффект - тот же, - погладила и сжала собственническим жестом.
  - Ну, Солнышко, фантазия-то работает...
  - Подожди, не отвлекайся, потерпи, слушай дальше. Кыш, говорю! Олька говорит, что мы умные.
  - Льстит. С чего бы это?
  - Шарфиком воспользовались.
  - А они?
  - Обошлись Димкиным носовым платком. А стол - холодный. Но, так даже интереснее получилось. Олька рассказала, что от холода попа как-то съёжилась, а тут Димка железобетонный, а на столе они раньше не пробовали... Только в постели - по всякому, и пару раз в беседке, стоя.
  - Досадное упущение! А про 'стоя' напомни как-нибудь.
  - Ничего, теперь наверстают. И - да, напомню. В общем, Димка до чего-то Ольке внутри достал так, что она орать стала от удовольствия, и кончила сразу, а Митя не останавливался... Еле-еле удержал, так её колбасило. Короче, пока Димку проняло, Оля трижды успела... И всё - с воплями. Он ей рот зажимал даже, а она его за руку куснула. А потом - на ноги не могла встать, так дрожали, висела на Димке минут пять, пока прошло. Платок выжимать пришлось. И трусы Митины намокли... А когда они себя в порядок привели, и в коридор вышли, там Антон с Маринкой обнаружились. Целовались в углу, у подоконника и, наверное, всё (или почти всё) слышали...
  - Н-да. Погуляли...
  - А когда Димка меня танцевать пригласил, у него опять встал. Я почувствовала, прижалась и поинтересовалась, на кого. А он ведьмочкой обозвал. Не сердишься?
  - С чего бы? Даже если на тебя - ты со мной, а не с ним. Подразнила чуть-чуть мужика, так им с Ольгой только на пользу. Я, когда Олю обнимаю, тоже... некоторую неловкость ощущаю. А она - замечает. Трудно, говорит, не заметить.
  - Гад. Рассказывала подружка. Но я тоже не ревную. К Ольке. Вообще, приятно, когда мужики хотят. Самооценку повышает.

- Пройдёт лет наших череда,
капели и метели,
и сладко вспомнится тогда,
как все тебя хотели...

  - Где-то так.
  - Валяемся дальше?
  - Да. Полюбишь меня ещё разок? Так сладенько тянет вот тут. Хочется...
  - С удовольствием.
  - Но потом, если не получу омлет с колбасой, приготовлю его сама, прямо тут, вот из этих подручных материалов.
  - Получишь. Чуть позже.
  - Иди ко мне, сразу. Я же не даром сказки рассказывала - намокла.
  - И пахнешь вкусно.
  - Ты тоже.
  
  Оля - мудрая женщина! - позвонила, когда мы уже успели, выбравшись из постели, позавтракать, хотя случилось это в полдень. И хихикнула, сообщив, что они тоже не спешили просыпаться.
  - Гулять идём?
  Светик задумчиво посмотрела в окно, на меня, на раскрытую неубранную постель, дождалась моего утвердительного кивка и, хихикнув, заявила:
  - Олечка, а что, если - вечерком? У нас, по-моему, медовый месяц наметился...
  Из трубки послышался смех и Димкин голос:
  - А я что тебе говорил?
  - Подружка! Я часов в шесть перезвоню. У нас, похоже, тоже! - в трубке смех и визг, - пока!
  - Иди ко мне, Солнце! Месяц не обещаю, это вы на каникулах, а мне на работу придётся ходить, но неделя у нас есть...
  
  
  1980, часть 1
  
  
  Начались восьмидесятые. Годы, когда СССР вошёл в пике, из которого так и не вышел.
  Но мы-то об этом не знали! Мы вступали потихоньку во взрослую жизнь.
  Сначала - полгода интенсивной учёбы. У Димы и девочек - в школе, у меня - на подготовительных курсах. Прямо на заводе, ходить далеко не нужно. Побезумствовали мы в декабре-январе - и успокоились слегка. Как герои сказки, стали 'жить, поживать, и добра наживать'. Конечно, наше житьё-бытьё состояло не из одних серых будней, каждый из нашей четвёрки прилагал усилия, чтобы жизнь разнообразить, мы болтались по театрам-выставкам-музеям-кинотеатрам, занимались спортом и сексом - жили, не тужили.
  
  Подружки регулярно, хотя и не так часто, как им хотелось, устраивали 'девичники', стараясь не дразнить Митю. И, как я подозреваю, в их посиделках-полежалках секса было не так много, как кажется мужчинам - любителям фильмов категории ХХХ. Не без этого, конечно, но основное - любовь, дружба, нежность, сестринство, взаимопонимание и взаимопомощь.
  Светик объяснила однажды:
  - Помнишь, как мы с тобой забывали иногда, что моих родителей нет дома? И просто болтали и целовались, хотя хотелось, и мне, и тебе? Вот и мы с Олей так иногда... Полночи лежим рядом - и разговариваем. Потом поцеловались - и спать. И всё. Ну, во сне обнимаемся, конечно, ноги друг на друга закидываем, как я с тобой, как Оля с Митей... Как привыкли. Утром позавтракали, поцеловались - и в школу.
  - А вечером ко мне ластишься...
  - Ну, да, особенно, если не было ничего. А если было - тем более. Не ревнуешь?
  - Нет. На здоровье.
  
  Школа - дом. Работа - дом. Совместные с Олей и Димой гульки. Ну, и у каждого - свои увлечения и заботы. Я, например, в свободное (совсем свободное) время готовил фундамент будущего семейного благосостояния - мастерил разнообразные механизмы и приспособления собственной конструкции, благо, станков, материалов и инструментов на работе хватало, а контроль за выносом готовых изделий был чисто номинальным, чай, не стратегический объект, вроде Мясокомбината или Завода шампанских вин.
  
  Девушки повадились изучать английский язык, всерьёз, на курсах. На мой резонный вопрос: 'а нахрена?' - ну, не мог я в 1980-м представить, где и с кем в СССР можно поговорить на языке Шекспира и Джека Потрошителя - девочки не менее резонно ответили:
  - Мы же будем ездить на международные конференции, Нобелевскую премию, опять же, получать...
  Забегая вперёд, скажу, что ни того, ни другого так и не случилось; английский, однако, пригодился - в девяностые и позже, с открытием туристической вольницы.

Мы построим судно с винтом и паром,
целиком из железа и с полным баром.
Мы взойдём на борт и получим визу,
и увидим Акрополь и Мону Лизу.*

  Вот там подружки весело чирикали с персоналом гостиниц и случайными собеседниками-иностранцами; однако, мы с Димой тоже пользу приносили, там, где народ английского не знал - девочки смеялись, но действенность общения на языке мимики и жестов с вкраплениями пиджин-инглиш признавали.
  
  Дима упражнялся в членовредительстве, но называл это спортом и духовным совершенствованием. С принятием через год, 10 ноября 1981 года Президиумом Верховного Совета РСФСР двух Указов: 'Об административной ответственности за нарушение правил обучения карате' и 'О внесении изменений и дополнений в Уголовный Кодекс РСФСР (статья 219. 'Незаконное обучение карате'), стоящих, по моему представлению, в одном ряду с постановлениями о псевдонауках генетике и кибернетике, заниматься каратэ и всем, что на него похоже, стало чревато. Димкин тренер после этого сел, таки, хоть и называл свою группу 'секцией дзюдо'. Пришлось тогда нашему бойцу заниматься самостоятельно.
  Рукомашество и дрыгоножество чередовались у него теперь с работой различными предметами, как специально предназначенными для смертоубийства, так и внешне безобидными. В его доме появилась немаленькая коллекция экзотических железок и деревяшек - как в фильмах Брюса Ли, часть из них была изготовлена по Димкиным эскизам при моём непосредственном участии, и, будь на то воля советского государства, мы с другом могли бы присесть за изготовление-хранение-ношение...
  
  Прозвенел последний для моих друзей школьный звонок, прошли экзамены (Света утверждала, что сдавать их после утреннего секса гораздо легче, и я старался всемерно облегчить её участь; Оля и Дима действовали аналогично), окончание экзаменов мы с подружкой отметили 'медовыми сутками' и заполучили лёгкие потёртости в нежных местах, над чем добрые, но ехидные друзья потешались.
  
  Выпускной. Ну, тут девочки и Дима обошлись без меня, это был их праздник. Светик поцеловала перед уходом, пообещала быть примерной девочкой, а Митю я попросил присмотреть за подружкой - и не зря, как оказалось. Парочка сявок (хорошее слово 'сявка' обозначало изначально маленькую беспородную собачку женского пола, теперь это - мелкий дурачок с уголовными повадками, соответствует) из параллельного класса активно Свету утанцовывала и намекала на продолжение праздника в одном из кабинетов. Но у девушки хватило соображения просчитать возможные последствия от предложенного глотка коньяка - плавали, знаем - а Митин грозный рык довершил дело. Дальше Света ни на шаг от друзей не отходила, и вечер остался томным.
  - Я - никакая! - сообщила подружка, явившись сильно под шофе в пять утра, - меня хотели, но я - не-по-ко-белима. Рассвет встретила - и домой. Спать. Не кантовать! Всё завтра. Завтра - вся твоя.
  И рухнула, едва сбросив туфли и платье. Раздел, конечно, бесчувственную - исключительно, чтобы резинки не давили, и простынкой накрыл. Утром накормил завтраком, и тихая и ласковая девочка была 'вся моя', в том числе и на столе - в выпускном платье, как, видимо, мечтали те придурки. Ну, так я - это ж совсем другое дело!
  
  В июле все поступили в институты. Дима пошёл по стопам отца - отправился в Инженерно-строительный, учиться на архитектора; его рисовальные таланты меня восхищали, парень подумывал о Худпроме, но посчитал, что архитектура и строительство - ближе к реальности.
  
  Меня понесло в машиностроение, да ещё с педагогическим уклоном (сей уклон я обнаружил на втором курсе, до этого оставался в счастливом заблуждении, что учусь просто на инженера-технолога, как-то мимо сознания прошло название специальности и квалификации). Выглядело это достаточно анекдотически:
  - На кой чёрт нам психология в таком количестве?
  - Так мы же учимся на педагогов!
  - Да-а?!
  Расчёт - впоследствии оказавшийся неверным - основывался на предположении, что на мой век заводов в городе хватит, продукция востребована, и т.д. Перестройка и последующая перестрелка этот нехитрый постулат опровергли, заводы исчезли, новые собственники порезали их на металлолом, и продали, многократно окупив затраты. И теперь в пустых цехах гуляют ветер и бродячие собаки... Студенты, которых раньше превращали в инженеров, теперь наскоро обстругивают под менеджеров разной степени креативности (что бы это не означало), и экономистов, при полном её (экономики) отсутствии.
  
  Девочки в течение последнего школьного года не раз обсуждали будущую учёбу в ВУЗе, и нашли, таки, специальность, достойную их математически одарённых мозгов: 'Экономическая кибернетика' - нечто на стыке математики, зарождающегося программирования, экономики и управления.
  Вопрос о том, чтобы поступать всем вместе, в одно заведение, вообще не ставился - кто-то обязательно страдал бы от занятия не своим делом. Училась у меня позже студенточка - тихая, спокойная, симпатичная (чуть сдобная, но это - на любителя), очень хозяйственная по части приготовить что-то затейливое, накрыть на стол, сшить, связать, украсить - навести уют, короче - и при этом... глупенькая. Подкачал IQ, бывает. И, в момент, когда страдала она от полного непонимания чего-то элементарного, я поинтересовался: какой чёрт занёс её в машиностроение?..
  - Родители, - говорит, - технологи на заводе, хотят, чтоб и я...
  Девушка получала от меня тройки-четвёрки, благодаря своей полной безобидности; вымучила и получила диплом... Я у неё иногда пироги покупаю - владеет маленькой лавочкой у метро, сама печёт - вкусные. А бухгалтерией и прочим интеллектуальным ейный муж занимается, в свободное от основной работы экспедитором время.
  
  Факт поступления широко отметили в узком (вчетвером) кругу, отработали на вузовских стройках положенные добровольно-принудительные дни. Подружки чего-то красили по-мелочи у себя в ВУЗе, Дима и я - каждый в своём - таскали строительный мусор. Привычные ко всяческим субботникам, не роптали, надо - так надо, вопрос 'а с какой, собственно, стати?' задавать тогда не принято было. Что до советского строительства, то его символом стали для меня проданные строителями 'налево' - жильцам соседних новостроек - батареи отопления и куча застывшего раствора посреди одной из комнат строящегося общежития, заботливо накрытая линолеумом. И, главное, плинтусы прибили аккуратно, Джамшуты и Равшаны отечественного разлива...
  
  Поглазели на бегунов, несших олимпийский огонь - через наш город они тоже пробегали. Зрелище было - на любителя, однако же, толпы горожан выстроились вдоль улицы Свердлова (какое отношение Янкель Мираимович имел к Харькову - так и не знаю до сих пор) и Московского проспекта, чтобы им (зрелищем, а не Свердловым, и не проспектом) насладиться.
  Погрустили в июле об уходе Высоцкого - я не поверил сперва, слишком много слухов и сплетен бродило по стране о властителях дум - но оказалось правдой... Моё отношение к барду менялось со временем, от бездумного прослушивания незатейливых ранних песенок типа 'Нинки' и 'Татуировки' до восхищения образцами действительно высокой поэзии:

Грязью чавкая, жирной да ржавою,
вязнут лошади по стремена,
но влекут меня сонной державою,
что раскисла, опухла от сна.*

  И вот они, ростки нового, капиталистического постсоветского мира: фото заплаканной Марины Влади и могилы поэта, заваленной цветами, продавали в институте по три рубля. Бля...
  
  После 'отработки', свободные, как ветер - аж до первого сентября, решили мы отправиться в поход, который должен был завершиться коротким, десятидневным, отдыхом в так называемом 'спортлагере', находящемся на балансе теперь уже моего ВУЗа. На самом деле - обыкновенный 'пансионат' для отдыха советских трудящихся: лес, река, удобства во дворе - всё, как на реке Уды, только на Ворскле. Гордое звание спортлагеря подтверждало наличие в инвентарной описи байдарок, бильярда, бадминтона, баскетбольных мячей и волейбольных полей. Для любителей малоподвижных игр в спёртом воздухе существовал зал-стекляшка с телевизором и столом для преферанса.
  
  Туристами мы, конечно, были ещё теми, весь наш опыт такого рода заключался в парочке 'вылазок' на природу с ночёвкой - в соседний лес и на реку, тоже неподалёку. Причём, в первом случае мы путешествовали пешком, многолюдной дворовой компанией, с нами были родители одной из девиц; всё было чинно-благородно, и абсолютно лишено романтизма. Добрались, высунув языки, поставили палатки, разожгли костёр, нажарили мяса, которое, замаринованное предварительно, ехало на мне в бидончике. Посидели у костра, попели песен - и рухнули спать, умаявшись за день.
  Пили тогда - втихаря от взрослых - нечто немыслимое: сливовый пунш, розовый ликёр - выбрали, что подешевле. Отвратительная сладкая гадось! Одна отрада - никаких проблем с закупкой спиртного несовершеннолетними тогда не существовало. Во второй раз всё происходило по тому же сценарию, только ехали на электричке, и тоже поднадзорно - было нам всего по пятнадцать, не забалуешь...
  
  Теперь же мы подошли к походу всерьёз. Дима через свои спортивные связи раздобыл экипировку и транспорт: рюкзаки, спальники, котелок, прочую лабуду и две двухместные туристические байдарки. Ни он, ни я, ни, тем более, наши девушки, раньше эти плавсредства в глаза не видели, но мы самонадеянно решили, что разберёмся. Ну, разобрались, в конце концов, 'Таймень-2' транспорт неприхотливый, только очень неудобный в транспортировке...
  Гружёные, как лошади ('пони' - уточнила Оля, имея в виду женскую часть коллектива) - на нас с Димой - полутораметровой длины рюкзаки с байдарками, и сумки с тяжёлым барахлом в руках, на девчонках - рюкзаки с их вещами, и в руках, что полегче - мы с многочисленными остановками доползли до вокзала. Как написала однажды одна студенточка в сочинении: 'собака бег-бег - и захекался'... Честно купили билеты на электричку (не с нашей поклажей бегать от контролёров) - и уехали в соседнюю с нашей, Белгородскую область. Нашли речку Ворсклу (в тех местах её можно если не перепрыгнуть, то переплюнуть), пока шли - снова устали.
  
  Пользуясь приложенной инструкцией, собрали байдарки (загордились, когда всё получилось с первого раза, ведь на глазах у подружек возились, нельзя, как говаривал потом мой ротный, 'кануть грязью в лицо'). Подружки, впрочем, всемерно помогали, по мановению дланей поднося экспертам требуемые изделия. Загрузились, спрятав самое ценное в водонепроницаемые мешки - и поплыли. Ну, 'поплыли' - это сильно сказано, красивое движение получилось у нас примерно через десять минут бестолкового шлёпания вёслами по воде и звонкого ими же сталкивания. Приспособились, даже не поругались.
  Рулили, естественно, мы с Димой, сидя сзади. Командовать девушкам 'правее - левее' - дело дурацкое, всё равно педальки перепутают, лучше - сами. К тому же всю поездку каждый из нас наблюдал впереди гибкую спину любимой подружки. Зрелище - не хуже, чем красивейшие пейзажи Сумщины и Полтавщины. Девочки, по случаю лёгкой облачности особо не обнажались, что к лучшему - не обгорят в путешествии.
  
  'Великая' русско-украинская река: очень равнинная, петлючая до головокружения, чистейшая, по причине отсутствия мало-мальски крупных населённых пунктов и промышленной деятельности, да к тому же самоочищающаяся благодаря многокилометровым фильтрам из зарослей камыша и рогоза, сквозь которые местами приходилось буквально протискиваться, положив вёсла вдоль байдарки и отталкиваясь руками. Иногда река сужалась до пары метров, становилась глубокой и быстрой, иногда - разливалась вширь - глубиной по колено.
  Однажды мы выплыли на широченное открытое место, и битый час болтались в поисках течения, пока не нашли узкую, уходящую в камыши протоку. Одинокий нетрезвый абориген, густым матом гонявший по берегу коллектив из пяти безумных коз, на наши вопросы махнул рукой в направлении Проксимы Центавра и грязно выругался. Так мы и не поняли, то ли река туда течёт, то ли нам туда идти...
  
   Мы договорились заранее, что спешить не будем, и махали вёслами лениво, иногда вообще прекращали грести, сцеплялись бортами и плыли по течению, беседуя. Попытались перекусить на ходу, Дима стал строгать на весу сухую колбасу; когда третий ломтик спланировал к рыбкам, девочки возмутились, и Димка, отсоединив спинку байдарки, использовал её в качестве разделочной доски.
  С нами поздоровалась по-деревенски женщина, которая неторопливо ехала на велосипеде по тропинке вдоль реки, мы на приветствие ответили и некоторое время шли с ней параллельными курсами. Потом Оля посчитала, что молчать - невежливо, и поинтересовалась со всей возможной куртуазностью:
  - Извините, пожалуйста, Вы не подскажете, где здесь туалет?
  - Везде! - мгновенно ответила женщина, как будто ждала этого вопроса всю свою жизнь; добавила, чуть подумав, - сплошной! - и, не попрощавшись, отвернула в сторону от реки. Обиделась, наверное.
  
  Когда день стал крениться к вечеру, нашли симпатичное место для стоянки, перед этим в деревне набрали в пластиковую канистру воды из колодца и купили у селян огурцов-помидоров, не тащить же было их с собой из города. Быстренько развели костёр из небольших щепок, подвесили над огнём котелок с водой, пока девочки куховарили, вдвоём с Димкой поставили палатку - и двинули за серьёзными дровами. Сухостоя в округе оказалось достаточно, оставалось только обломать выбеленные солнцем ветки и притащить к костру. Те, что помельче, Дима перерубал страхолюдного вида мачете, выкованным из цельной рессоры, я всё больше полагался на собственноручно заточенный туристический топорик. Девочки сварганили густой и наваристый супчик из содержимого пакетиков с гордой надписью 'Харчо', добавив картошки и кусочков копчёного сала - получилось вкусно.
  
  Мы изрядно умаялись за день - встали очень рано, таскали тяжёлое, ехали в электричке, собирали байдарки, учились грести, ставили палатку и добывали дрова... У костра, перед сном, распили с устатку бутылку водки - девочкам по сто, мальчикам - по сто пятьдесят. В результате, когда после водных процедур и чистки зубов юноши заползли в палатку, девушки пребывали в полусонном состоянии. Лежали, обнявшись, наряженные, по случаю прохладного вечера, в спортивные костюмы, и к нежностям не расположеные.
  Когда я прилёг рядом и прижался, Светик обернулась через плечо, ответила на поцелуй (губы мягкие и податливые, пахнут мятой), пробормотала:
  - Сплю...
  И осталось только обхватить подружку покрепче, для тепла.
  
  Девочки в полусне решили ещё пообщаться.
  - Как ты, Солнце? Удобно? - Оля чмокнула подружку в нос.
  - Сплю. Твёрдое в попу давит, - ну, да, я же её, усталую, со спины обнимаю. И, хотя секс и не предвидится...
  - Спи, принцесса. Это горошина. У меня тоже такая есть, - пошевелила попой, ну, да, Дима тоже к сонной подружке неравнодушен.
  - Оль, по-моему, с размерами стручков Мичурин перемудрил...
  - Спите, принцессы, если не собираетесь ботаникой заняться...
  - Завтра ботаникой, мальчики, всё завтра. Спим.
  
  Назавтра плаванье продолжилось. С утра мы все покряхтели, разминая мышцы после вчерашних непривычных физических усилий, но быстро расходились; чаю выпили, по бутерброду - и вперёд. Всё, как вчера: не спеша, с заездом в деревню (за водкой и огурцами с укропом) и любованием видами. Погода выпрямилась, было оглушительно жарко, но мы от жары не страдали, напялили шляпы: у Димы была 'афганка', у меня - что-то похожее, у девочек - легкомысленные, норовящие улететь, соломенные канотье; смотрелись мы колоритно.
  На этот раз решили стать на ночлег пораньше; после установки палатки и обустройства стоянки мы с Митей, дабы разнообразить рацион, надели маски - и нырнули в ближайший омут под крутым берегом. Через час (девчонки время от времени выуживали нас, чтобы не околели) мы натаскали без малого четыре десятка матёрых раков, которые наивно полагали себя в безопасности в своих норах. Защищаясь, исщипали они нас знатно. Шевелящихся монстров помыли в металлической сетке (и такая у нас нашлась) и приготовили к варке. Мы предпочли гуманный способ: швырнули раков в кипящую подсоленную воду, чтобы умерли мгновенно.
  
  Спустя годы, в совхозе, студенты притащили нам, педагогам, ведро раков, наловленных в спускаемых по случаю осени прудах - видимо, в качестве небольшой взятки. Скорее - присутствовал тонкий расчёт: пока мы заняты раками, они беспризорно валяют дурака. К процессу варки мы подошли тогда с выдумкой: в ведро с ещё живыми раками бросили уже включенный в розетку 'армейский' (самодельный) кипятильник. Но не кустарный, слепленный на коленке из двух бритненных лезвий, спичек и электрического провода, а взрослый, солидный, на двадцать квадратных сантиметров, из нержавейки, мощностью, ориентировочно, под четыре киловатта, созданный сумрачным гением преподавателя-сварщика в сварочной же лаборатории колледжа... Эффект превзошёл все ожидания. В ведре сверкнула молния, свет в лагере померк, раки умерли водночасье, сломав в судороге хвосты. И тут же покраснели. Ведро гудело и прыгало по полу, мелкие разряды пронзали воду, вода вскипела - это была самая быстрая готовка!
  
  Раков мы стрескали. Сидели у костра, деятельно разбирали клешни и шейки, вымазались соком по уши, отмывались потом и резвились в тёплой реке. Вот это - настоящий отдых...
  Вечером, пока не стемнело, девочки посетили кустики дальние, вернулись, завладели котелком с тёплой водой, кружкой и мылом - и отправились в кустики ближние. Там они, подсвечивая друг другу фонариком в наступивших сумерках и веселясь, некоторое время плескались. Мы с Димой сидели у костра и наслаждались вечерним покоем, отгоняя докучливых комаров.
  - Ведьмочки что-то задумали, - сообщил Дима в пространство.
  - Ясное дело. Даже примерно знаю, что. Они нам ботанику обещали. Ты не против?
  - Чего хочет женщина... Сам говорил.
  - Это не я. Французы. Они знают толк в перверсиях.
  - Брось, нормально.
  - В темноте?
  - Да, так будет лучше.
  - У тебя уже есть опыт?
  - Не совсем. Обжималочки и танцы в темноте, потом расползались по комнатам.

Доживи до шести, до метро,
вот он руку кладёт на бедро...
Поцелуй же его, не реви!
Се ля ви, ты моя, се ля ви...*

  - Гимнасточки?
  - И пловчихи. И волейболистки.
  - У меня Света - первая.
  - Жалеешь, что до неё не погулял?
  - Нет. Родная.
  - Идут, красавицы.
  - Ну, что с ними не скучно - это точно.
  
  Девушки, переговариваясь, шли по тропинке, Оля освещала путь и несла опустевший котелок с кружкой внутри, Света - мыло и купальники. Подружки переоделись в наши длинные, им не по размеру, тельняшки - настоящие, из Военторга; забрели мы с Димой туда однажды - и прибарахлились. Собственно, я тоже щеголял в такой же - широкой и тёплой; Митя набросил на голое тело штормовку. После многочисленных дневных купаний мы с ним надели сухие плавки, да так в них и ходили.
  Подружки с пакостными улыбочками (видел уже такие, неоднократно, точно что-то задумали) подошли к костру - мы встали навстречу. Котелок разместился у палатки, купальники повисли на кустах, девочки прижались и прильнули. Целуя Светика, я провёл рукой по спине и попе - трусики под тельняжкой ожидаемо не обнаружились.
  - Я чистенькая, - шепнула девушка, подмигнула - и рука об руку (в прямом, не нашем, интимном, смысле фразы) с подружкой отправилась в палатку.
  Оля, по видимому, сообщила своему возлюбленному что-то подобное.
  
  Мы с Димой с удовольствием (ни моя тельняшка, ни его штормовка наш положительный настрой скрыть не могли) их дефиле наблюдали... Особенно нам понравился момент проникновения в палатку - в тусклом свете костра голые попы ведьмочек блеснули лунной белизной. Дразнятся, паршивки. Забрались в палатку - и стали там возиться, хихикая.
  - Не перепутать бы в темноте... - озаботился Дима.
  - Да, не хотелось бы...
  - Точно 'не хотелось'?
  - А смысл? Рогами обмениваться?
  - Действительно, не хотелось бы. Какой у вас пароль? - поинтересовался Митя, с ухмылкой наблюдая за тем, как я поправляю напрягшееся.
  
  Член в плавках не помещался, когда развернул его вертикально - некоторая часть вырвалась на свободу. Пришлось плавки вовсе снять, и теперь тельняшка топорщилась совершенно откровенно. Впрочем, особо таиться перед другом (с недавних пор мы себя ощущали именно друзьями, девчонки нас крепко сблизили) смысла не было, в свете того, что мы собирались проделать этой ночью. Дима, на это глядючи, плавки тоже сдёрнул, благо - штормовка длинная...
  - Пароль? 'Я чистенькая'.
  - У нас тоже. Дейстует безотказно.
  - Вижу. У тебя презервативы далеко? Мои в рюкзаке.
  - На, - Дима добыл пакетик из кармана штормовки.
  - Предусмотрительно. Ну, что? Экипируемся и заползаем?
  - Да. Они уже, вроде, устроились. И, это... Толя! Каждый - со своей!
  - И никак иначе.
  
  Экипировались. Разойдясь, предварительно, по разные стороны палатки. Всё же, надевать презерватив в присутствии другого мужика - не есть гуд. И в палатку заползли порознь, скинув по дороге предпоследнее. А там - наши ласковые подружки, тёплые и ждущие. Когда я обнял Свету, как вчера, со спины, и она, как вчера, оборотясь через плечо, ответила на поцелуй, стало ясно, что девочки даром времени не теряли. Сопели ведьмочки возбуждённо - целовались в ожидании. И тельняшка Светина не сама по себе задралась выше талии...
  
  Я прижался к девочке - меня тут же погладила по щеке Олина рука - под головой у Светы была. И быстренько ретировалась, уступив место моей руке. Обнял, прижался - Светик руку на секунду за спину завела, кончик потрогала, убедилась в наличии презерватива, кивнула удовлетворённо - и попу оттопырила, так, что кончик в копчик упёрся, а всё остальное в ложбинке между ягодицами расположилось. А сопят уже все. И Оля, и Дима, и Света, и я. Грудки Светины с сосками торчащими - в моих руках, одну - голенькую, другую - сквозь тельняшку глажу. И бочок, и изгиб, там, где талия переходит в попу - всё нужно огладить. А в моё предплечье Олина рука вцепилась вдруг. Видно, Дима что-то ласковое совершил...
  
  Оля по плечу моему провела, по шее, по щеке - и на Светин затылок ладонь переместила, притянула к себе голову подружки, снова целуются, прижались так тесно, что грудью встретились бы, если бы наши с Митей руки не помешали. Мы с ним тыльными сторонами ладоней соприкоснулись - и решили, что девочек следует по груди погладить. И погладили, я - Олю, он - Свету. Подружки это заметили и оценили: Светик застонала от удовольствия, и попыталась вжаться одновременно грудью в Димкину руку, а попой - в меня... Оля под моей ладонью мурлыкнула...
  Но - хорошего понемножку: шарить чужую женщину, когда под руками своя, не хуже - моветон; так, невербально общаясь, решили мы с Димой, и вернули ручонки на родину. Груди у подружек отзывчивые; во дни невинности, когда нельзя было даже потрогать ниже пояса, не то, что в трусики забраться, разок-другой Солнышко, зажмурившись, на мне повисала, дыхание переводя, именно после ласк её девичьих грудок. Я тогда даже не понял, что с ней случилось, потом сообразил - оргазмик! И сейчас неплохо откликается... И всё сильнее попу оттопыривает, вжимается, кончик уже в анус упёрся, но нам туда не нужно...
  
  Друзья наши разок так попробовали всё же - Оля Свете рассказала, та - мне, а мне рассказывать некому, вот и помалкиваю. Как Олечка утверждала, с любимым и нежным парнем получилось гораздо лучше, чем в первый раз, но недостаточно хорошо для того, чтобы заниматься этим снова и снова. Решили, в результате, больше дурью не маяться: не для того попа создана и предназначена. Так мы со Светой к тому же выводу чисто умозрительно пришли, не экспериментируя.
  
  Однажды, впрочем, и мы это проделали, но много позже, уже в супружестве, и почти случайно.
  Вернулись как-то из гостей, подвыпившие. Помылись, улеглись, обнял, ну - и упёрся кончик, Света подвигалась, приглашая, и после лёгкой попытки проникновения сообщила:
  - Ой! Не туда...
  А когда я попытался, с извинениями, отстраниться и сменить дырочку, пробормотала:
  - Подожди, - нашарила на тумбочку баночку с каким-то кремом (хорошо, противорадикулитные и согдевающие препараты в другой таре продаются, трудно перепутать, однако случается, историям о попадании 'Финалгона' на интимные слизистые - нет числа), мазнула от всей души, - продолжай!
  
  Продолжил, раз женщина просит, стараясь особенно не налегать и не спешить, бережно, дабы не разворотить там чего-нибудь сгоряча. Член в странность ситуации вник, и самопроизвольно твёрдость чуть снизил. Ну, что сказать? Мы, конечно, кончили - пришлось, раз уж начали. Я - в результате продолжительных фрикций, Светик - скорее за компанию, почувствовав мои содрогания, чем от возбуждения эрогенных зон - откуда им взяться в попе?
  Помылись (умудрились почти не испачкаться), сменили простыни, проветрили спальню - всё же запах специфический присутствовал, и, валяясь в постели, стали беседовать.
  - Ну, и как тебе?
  - Такое... Что попало! - Светик скорчила соответствующую физиономию, - а разговоров!..
  - Не болит?
  - Не сильно, неудобство есть, ощущение чего-то постороннего (ощущение прошло только дня через три, когда Светик уже собиралась испугаться и двинуть к доктору - а ведь стыдно же! - но всё обошлось). И это ты ещё нежничал, да?
  - Ну, старался, по крайней мере. А если бы я сорвался, мозги отключил и отодрал тебя как следует? И зачем это было?
  - Не знаю... Попробовать? Отметиться?
  - Отметились... Татуировку делать будешь?
  - Какую? Где?
  - Как 'где'? На попе! Вокруг дырочки: 'Здесь был Толя!'
  - Класс! - засмеялась Света, - я подумаю. Ольке расскажу, пусть Димке предложит... Толечка, а через часок, когда отдохнёшь, ты меня ещё раз полюбишь?
  - Опять?
  - Нет, с попой закончили, ей довольно приключений... По-нормальному. Для сравнения.
  - По-нормальному - с удовольствием!
  
  Но до этого 'события' в нашей интимной жизни - ещё пара лет, а пока - нужно только сместиться чуть ниже, где уже влажно и призывно набухли губки. И развернуться нужно; приходится, к сожалению, грудки отпустить, но там Оля неподалёку осталась, в беде их не бросит. Дима тоже приспосабливается, в какой-то момент мы ступнями соприкоснулись - и отпрянули, ноги поджали, нам с ним касания ни к чему.
  
  В этой связи рассказ институтского приятеля вспоминается, о том, как милая первокурсница... не согласилась, нет, а сама предложила устроить групповуху компании старшекурсников. А те почему-то не стали отказываться.
  - Понимаешь, - рассказывал приятель, - куда руку не суну, чтобы девушку потрогать, везде чьи-нибудь яйца! Ну что за удовольствие в групповухе, мужиков голых трогать?
  
  Светик почувствовала прикосновение, приподняла бедро, кончик аккуратно уцепила, ввела и направила, ахнула, когда я вставил до упора и застыл, наслаждаясь контактом.
  Девушка выгнулась, устраиваясь поудобнее, и мы начали двигаться, вторая парочка была уже на полном скаку, их толчки каким-то образом передавались нам. Я провёл рукой по приподнятому бедру подружки, обнаружил, что задранные колени девочек соприкасаются, погладил Олино колено - она не обратила внимания, занята...
  
  Светина рука между ног оказалась - и принялась резвиться: поглаживать губки и теребить клитор; пальчики время от времени касались моего члена, двигающегося в мокром и плотном охвате, то легонько тыкаясь, то обтекая его с двух сторон. И стоило больших усилий отвлечься от этих касаний - да, собственно, и от всего происходящего, и не облажаться 'перед лицом своих товарищей' досрочным завершением. Раньше Светик не ласкала себя так в процессе совокупления - не потому, что запретно, просто мы, как правило, любили друг друга лицом к лицу, и руке некуда было протиснуться. Нужно взять на вооружение - и позу, и всё сопутствующее!
  Девочки разошлись не на шутку, их ритмичные ахи и вскрики уже слились в один вопль, кричали они лицом к лицу, друг другу в распахнутые в пароксизме страсти рты, время от времени то одна, то другая, затыкала рот подруги поцелуем - и раздавалось переходящее в стон обморочное мычание... Наши финальные вскрики прозвучали почти одновременно: Оля - её очередной крик стал для меня последней каплей, вжался в Светино нутро - и излился, Светик мои судороги почувствовала - и поддержала, Дима от совместного вопля девчонок разрядился... От общего облегчённого расслабленного выдоха палатка, мне кажется, слегка надулась...
  
  Полежали минутку, отдыхая и не двигаясь (я Светины спинку и попу ласкал успокаивающе, девочки целовались тихонько и по щекам друг дружку поглаживали, Димка тоже не спал, Олю тешил). Потом Светик рукой дотянулась, яички мои в пригоршню взяла, помяла нежно, к себе прижала, огладила губки и член в их охвате, и шепнула:
  - Всё, Толечка! - и охнула от своего 'малюсенького оргазмика' в момент вынимания, а Оля хихикнула понимающе и подружку снова поцеловала.
  Я выбрался из палатки, избавился в кустах от презерватива, вернулся - и обнаружил у костра голого Диму, его тело, как и моё, блестело от пота. Он молча протянул мне моё полотенце, и мы отправились к реке. Окунулись, ополоснулись, вылезли, вытерлись и постояли у костра, пугая комаров.
  - Девчонки довольны, вроде?
  - Да. Пойдём спать... брат.
  - Пойдём, брат.
  
  Проснувшись, я обнаружил Светика в любимой позиции: красавица почти забралась на меня, сопит, лёжа щекой на груди, согнутое бедро закинуто поверх моих, эрегированный по случаю ранней поры член зажат в кулачке, моя ладонь, разумеется - на лобке подружки. Тельняшка девушки задрана до пояса, вид от входа в палатку должен быть великолепным. Скосил глаза - а Олечка лежит симметрично, её задик тоже обнажён и прекрасен, девушки попами слегка соприкасаются.
  Вот девушка зашевелилась, приподнялась, прикрыла Димкины, тоже неспокойные, чресла простынкой, встала на ноги - пока ещё не одёрнутая тельняшка открывала замечательный вид на бритую прелесть лобка и плоский животик. Оля перехватила мой внимательный и восхищённый взгляд, улыбнулась ласково, застеснялась внезапно, когда я артикулировал воздушный поцелуй, адресованный её вульвочке, поправила одежду, не особо, впрочем, торопясь, осмотрела нас с подружкой, уделив отдельное внимание и Светиной попке, и торчащей из Светиного кулачка головке, подмигнула и показала большой палец.
  - Так вот он какой, 'счастливый конец'! - озарило Олю. И она тихонько это озвучила.
  Светик, не открывая глаз, потёрлась по моей груди щекой, поцеловала в шею (получила ответный поцелуй, в лобик), и пробормотала:
  - Кися, я с тобой...
  Отстранилась, тоже набросила на меня простынку, одёрнула тельняшку - и вслед за Олей проследовала на природу.
  - Надо было две палатки брать, - заявил, не открывая глаз, Дима, - сейчас бы продолжили.
  - Мы и эту еле допёрли. И - по-отдельности не так будоражит.
  - Согласен. Я - в кусты, потом мыться. Позавтракаем - и дальше поплывём, ага?
  - Ага. Я за тобой. Одевайся, не смотрю.
  - Спасибо.
  
  Вернувшись из кустов, где ещё раз убедился, что эрекция трудносовместима с мочеиспусканием и дефекацией, обнаружил пастораль: Дима возился у костра, а ведьмочки, временно переквалифицировавшись в русалок, бултыхались в реке. В воде по шею. Вода ранним утром была прохладной, но вся наша компания отличалась холодоустойчивостью, девочки не визжали, плавали спокойно.
  
  - Пойдём? - обратился я к Мите.
  - Они там - голые.
  - Будем соответствовать. Вода холодная, успокоит.
  - Пойдём.
  Скинув футболки, мы с другом прогулочным шагом вошли в воду. Подружки смотрели на нас, нарочито небрежно-обнажённых, с интересом, но не комментировали. Дождались, пока погрузимся полностью - и подплыли, прижались, повисли на шее, каждая - у своего парня...
  - Дима, - пожаловался я, - холодная вода не помогает!
  - Не помогает! - убедилась Света.
  - Мне тоже, - сообщил Дима.
  - Ага! - радостно подтвердила Оля.
  - И что, девочки?
  - Ничего. День на дворе, мальчики.
  - Пьём чай - и плывём. Всё - ночью, терпите.
  
  Подружки вышли на берег, как две Афродиты, помогая друг другу на крутом берегу, и, взявшись за руки, к палатке отправились, за одеждой. А мы остались, в воде по пояс, Афродитам вослед глядя.
  - Красавицы уже не стесняются...
  - После сегодняшней ночи?
  - Можно будет в баню с ними ходить...
  - Я в нудисты не гожусь. Встаёт сразу. Уж извини, на Олю - тоже.
  - А то они об этом не знают. Полотенцами обмотаемся - тут ты не одинок.
  - Мы и сейчас с тобой как два рыбака...
  - Ага, с удочками наперевес, - члены наши над поверхностью не торчали, но сквозь прозрачную воду просвечивали.
  - И ещё о девочках разговариваем...
  - Поплаваем, чтобы успокоиться? И на берег. Они как раз оденутся.
  - Давай. Поплаваем. Интересно, а чадра на них помогла бы?
  
  Плывём. Лениво гребём. Дима с Олей ускользили чуть вперёд, мы отстали. Разговариваем.
  - Как ты, Солнце?
  - Хорошо. Стыдно чуть-чуть.
  - Перед кем?
  - Перед Димкой. Вы с Олькой меня всякую видели. Я так пищала...
  - Да, орала ты здорово, как никогда раньше. Но Оля тоже не молчала...
  - Ты - сзади, в полный рост, в попу упираешься, Оля в губы целует, Димка сиськи гладит - все удовольствия сразу. А покричать мне всё чаще хочется. Олька говорит, что я в постели ещё не раскочегарилась, только начинаю женщиной становиться.
  - Ой...
  - Правильно, бойся. Ты к Димке не ревнуешь?
  - А ты меня, к Оле? Я её трогал...
  - Нет.
  - Тогда и я - нет. Что у вас сегодня по плану?
  - Планов - громадье. Не скажу. Мучайся!
  - Ведьмочка! Ты же весь день перед глазами, и я фантазирую... У тебя спинка симпатичная. И попка. И шляпка. А мне - грести. И рулить...
  - В общем: 'сохраняется крайняя напряжённость, представляющая взаимный интерес'*. Я тебя тоже люблю... Потерпи до вечера!
  
  До вечера было ещё далеко. Наш маленький караван неторопливо сплавлялся, моряки и морячки любовались природой и беседовали о высоком. Остановились в самую жару, чтобы поплавать и перекусить. А ближе к вечеру, узрев в камышовых дебрях одинокую утку, Дима вдруг хищно оскалился, пошарил в кармашке байдарки и добыл здоровенную рогатку, затейливо скрученную из толстой стальной проволоки. Быстро зарядил её небольшим дискообразным камушком - и пальнул. Что удивительно, попал. Прямо в голову. Утка даже не крякнула. Птицу из воды добыли, упаковали в полиэтиленовый пакет, спрятали в носу байдарки - и налегли на вёсла.
  Я утверждал, что утка домашняя, тремя голосами против моего одного её признали дикой, а затем убедили меня в том, что напала она первой, собиралась прокусить байдарку, и мы вынуждены были обороняться. Ну, о конформизме совести я уже говорил. Заплыли в камыши, я держал убиенную (для хозяев - погибшую в результате неизбежных в море случайностей) птицу за голову и туловище, а Дима махнул своим мачете - и голову отсёк. Спасибо, что утке... Кровь слили, а сложнейшую и непривычную миссию по ощипыванию и потрошению мы с Митей взяли на себя вечером, у костра - и преуспели.
  Мы спешили удалиться подальше от места преступления. Вот, только, река, описав затейливую кривую, вернулась, спустя час интенсивной гребли, к той же деревне, но с другой стороны. Хотя, возможно, это было село - церковь наличествовала на холме, наверняка превращённая большевиками в склад удобрений или конюшню. Но нам это было всё равно, пришлось ещё час рвать жилы.
  Суп из птицы получился - что надо, правда, в полумраке девчонки сыпанули в котелок из пакетика специи для ухи, вкус вышел специфический. Мы, не отчаиваясь, назначили утку специальной перепончатолапой рыбой, а суп постановили считать ухой. Сожрали, с голодным урчанием, да под водочку.
  
  И - ночь. Мы купались в темноте, обнажёнными, и девочки-русалочки хороводили нас, подплывая и касаясь: то рукой, то ногой, то бочком, то попой, то грудью - и различить в безлунии, чьё молчаливое гладкое гибкое тело скользнуло мимо, не было никакой возможности. Не знаю, как там Дима (думаю, что так же), а сам я напоминал себе небольшую спортивную яхту, с вызывающе торчащим килем. Плавать было сложно.
  - Идите в палатку, мальчики. Мы - следом.
  
  В палатке, в темноте мы копошились, готовясь к торжественной встрече подружек. Я был давно готов: предвкушение вызвало какую-то почти болезненную эрекцию; я надел презерватив, улёгся и застыл в ожидании, набросив на член простынку. Идиотская ситуация: на четырёх квадратных метрах - что утром, что вечером - два голых возбуждённых пацана...
  Видимо, похожие мысли были и у Димы, потому что он, решив развлечься, вдруг проворковал вкрадчиво:
  - Толечка! Я - чистенький!.. И голенький...
  - Ну, не знаю, милый, может, всё-таки девочек подождём?
  - Ладно, - тяжёлый вздох, - противный!
  Незадолго до этого мы посмотрели французскую комедию 'Не упускай из виду' с Пьером Ришаром в главной роли; тогда ещё в Европе можно было иронизировать над сексменьшинствами, манерные гомики были показаны выпукло, смешно и совершенно не толерантно.
  
  Дальше - мы жизнерадостно ржали, и смех немного снизил градус ожидания и возникшее возбуждение; потому, когда полог откинулся, и два подсвеченных луной силуета проникли в палатку, встречать их... её! мне было намного легче. Девчонки забрались в палатку - видно было, что подружки в этот раз обошлись без одежды, всё равно темно, всё равно снимать, всё равно мы всё или почти всё видели уже... Вжикнула змейка полога, отгораживая нашу тесную компанию от внешнего мира и - главное - от злых комаров, так и норовящих вцепиться в незащищённые филейные части...
  
  По моим голеням пробежались прохладные пальчики, поднялись выше, проскользили по бёдрам, добрались до яичек, огладили их и пощекотали, охватили член, помяли головку. Потом ладошки проползли по животу, легли мне на грудь, а девичьи грудки напряжёнными сосками пощекотали член... девушка улеглась на меня, поцеловала в шею, в губы, я с привеликим удовольствием на страстный поцелуй ответил - мои руки в этот момент жили собственной жизнью, исследуя попавшееся им тело - грудь, спинку, попу (вот только бёдра сжаты плотно, не проникнуть между ними ни руке, ни...). Тёплые губы снова пощекотали шею, и Оля жарко шепнула в ухо:
  - Димочка...
  - Ошибочка! Я - Толечка...
  Дальше началась весёлая суматоха, 'внезапно осознавшие роковую ошибку' шкодины причитали и каялись, выдирались из жадных мужских объятий, пищали, хихикали, скатывались к центру, переползали друг через друга, задержались при этом. Уж не знаю, кто на ком лежал - Света на Оле, или наоборот, но когда запыхавшаяся Света рухнула на меня, между её широко раздвинутых бёдер было уже мокро. И после продолжительного поцелуя, когда Светик уселась сверху и подогнула ноги, я вошёл легко и без сопротивления.
  
  Без особых изысков мы занялись сексом. Просто, медленно и сладко. Как дома, как обычно, вот только - в темноте, и метром левее вторая парочка была занята тем же... Не то, чтобы мы забыли о друзьях, но собственные ощущения превалировали; мы вошли в раж, Светик устроила бешенную скачку, и мне оставалось только соответствовать - 'стойко переносить все тяготы и лишения...' и помогать девушке получать удовольствие. Получила! Впервые - многократно. И сама этому немало подивилась (потом рассказала).
  Оля, для которой вышеуказанное новостью не было, вскрикнула уже дважды, и останавливаться не собиралась, тут пробрало и Свету, и девичий дуэт звучал для нас с Димкой райской музыкой... Было сладенько: стонущая от наслаждения девочка, лежащая сверху, поджавшая ноги так, что коленки оказались у меня в подмышках, и вынимать, выходить из палатки, снимать презерватив, подмываться - было лень, хотелось уснуть так, не рассоединяясь (было так однажды, правда, без презерватива; проснулись через полчаса, а член всё ещё внутри, и снова стоит, очень удобно), и проснуться так же, и продолжить, но нет, не дома...
  
  Побудка была - почти как вчера, с вариациями - из-за утренней прохлады обнажённого тела поменьше, а объятия - тесней, все сползлись к середине палатки, девочки спинами друг дружку греют. И купание утреннее, и утренний туалет (во всех смыслах) - в ускоренном варианте. Плыть до конечного пункта - часа два, девочки, как выразилась Оля 'стойло почуяли' (ну, да, раз уж 'пони'), соскучившись по благам (весьма условным) цивилизации. Однако, горячий душ, крыша над головой, настоящая кровать и сортир, хоть и азиатского типа, но с дверью, впереди уже маячили - и манили.
  В американском сериале 'Грейс в огне' главная героиня произносит гордо:
  - Я была в Вудстоке! Я там пИсала в полях!
  Тоже мне, удивила! У нас вся страна только так и поступает... Повсеместно. А хочется, хоть иногда, уединения.
  
  
  1980, часть 2
  
  
  Мы доплыли! И причалили. Сходили к начальнику лагеря, представились, предъявили путёвки и зарегистрировались (попросили домик на отшибе, дабы чувствовать себя свободнее, благо, что выбор был, прибыли мы рано, первый автобус с 'туристами' приезжал из города часа через три). Нас, разумеется, поселили не парочками (низзя!), а по половому признаку: девочки - отдельно, мальчики - отдельно. Впрочем, за процессом поселения никто не следил, и мы разместились, как хотели и собирались.
  Стандарт: крытая незастеклённая веранда, с неё вход в две малюсенькие комнаты. В комнате из мебели: две металлические кровати с панцерной сеткой, две фанерные тумбочки, один стул, металлический тазик-шайка... всё.
  К вопросу, что считать мебелью, анекдот:
  - Дорогой, я разделочную доску купила!
  - Дура! В доме - ни капли водки, а она мебель покупает!
  
  А, ещё из мебели - гвоздики, вбитые в стену, работающие вешалкой. Благо, что многое, если не всё необходимое, у нас было с собой. Главное - киловаттный кипятильник, привычный нам гаджет, который в девяностые повергал в панику заграничный гостиничный персонал. Вещи переехали в комнаты, байдарки улеглись кверху брюхом за домиком. На десять дней мы - дома.
  
  Сбегали на завтрак - сытно, вкусно, много - так это же столовая при Санатории ЦК Профсоюзов СССР, не хухры-мухры! А наш лагерь примазался. Официантками студентки наши на каникулах служат, подрабатывают и отдыхают.
  Потом посетили тот самый, долгожданный, горячий душ, тоже, к сожалению, по половому признаку. А может, оно и к лучшему, хоть помылись нормально, не отвлекаясь на глупости. Спины с Димой друг другу потёрли...
  
  Валяясь после душа на чистых простынях, я дождался прихода подружки, однозначно и целиком чистенькой. Она вошла, и тоже, сбросив лёгкий халатик, растянулась со счастливым стоном, в одних трусиках, на своей кровати, поверх простыни. Полежали спокойно, расслабившись, а потом - посмотрели друг на друга. День на дворе... Но девушка в трусиках, знакомая до последнего ноготка, требовала дальнейшего познания... И мои намерения явственно оттопыривали простыню.
  - Чего ты хочешь? - сосочки торчат призывно...
  Прогнулась, опираясь на плечи и ступни, и взялась за резинку трусиков, не особо ожидая ответа.
  - Я тебя там не целовал давно, - откинул простыню, - иди ко мне!
  - Четыре дня. Ужас. Я тебя тоже. Я начну?
  - А я продолжу...
  - И вместе кончим...
  - Какой прекрасный тост! - голосом Людмилы Прокофьевны Калугиной из фильма 'Служебный роман' сказала из-за стены Оля, и парочка негодяев захохотала. Звукоизоляция между комнатами отсутствовала в принципе. Ну, и ладно, они, свежевымытые, там тоже не книжки читают, вот уже кровать скрипеть начала, но нам это уже не мешает.
  
  Полуденный пляж. Неугомонные Дима с Олей плещутся в реке: то ли она его плавать учит, то ли он её - нырять, то ли просто обнимаются и резвятся. Жаль, народ кругом, не забалуешь, хоть и отплыли мы на уже привычных байдарках подальше от основных мест купания. По берегу люди шастают, по реке рыбаки проплывают... Так что - только разговоры. Всё остальное - дома, на скрипучей и дребезжащей кроватке.
  - Как ты, Солнце? - вопрос традиционный, но всегда актуальный после чего-нибудь эдакого... А поговорить сразу после ночи, когда девочки едва не 'перепутались' мы не успели - быстро плыли. А дома, в домике - никакой приватности.
  - Замечательно. Ты не злишься? Мы развлекались...
  - Нет, всё нормально. В какой-то момент напрягся... Интересно было, когда вы остановитесь. Или не собирались?
  - Нет, Толечка, это был край. Мы с Олей берега видим. Обещали же. Ты нас вместе как называешь?
  - Ведьмочками, стервочками, шкодами...
  - Во-о-от! Мы шкоды, а не бляди!
  - Не передёргивай, этого никто не говорил, и не думал даже.
  - Пока мы с тобой, тут, - погладила низ живота, - кроме тебя, никого не будет, - и, помолчав пару секунд, добавила, - спасибо!
  - За что, Солнце?
  - Что не спошлил...
  - Как?
  - Ну, анекдот про девочку, которую можно, но только в рот или в попу: она же парня из армии ждёт!
  - Анекдот знаю, но даже мысли не возникло с тобой его соотнести, а уж озвучить...
  - За это и спасибо... Но Димку я чуть-чуть потрогала...
  - И как?
  - Ничего так, крепенько. Оля не жалуется. А вообще - никакой разницы. Точно не злишься?
  - По мне в это время Олечка ползала, как тут злиться?
  - Ей тоже понравилось. И - да, я тоже не жалуюсь...
  - Ох, ведьмочки, я от вас балдею...
  
  Мы провели чудные десять дней в безделии и дуракавалянии. Плавали на байдарках, купались, играли в бадминтон, гуляли по окрестностям - и обнаружили огромный малинник, прилегающий непосредственно к местной ракетной базе. Объедали малину и подарили пару рублей заморенному солдатику-часовому азиатской внешности, который завистливо глазел на нас из-за колючей проволоки - за то, что не стал кричать нам 'стой, кто идёт?' или, тем паче, стрелять на поражение.
  Основным контингентом отдыхающих были ВУЗовские преподаватели с детьми, или, наоборот, с родителями. При них мы старались вести себя пристойно, демонстрировали 'облико морале' и высокое 'полиморсос' - политико-моральное состояние, хотя бы потому, что мне ещё тут учиться, да и возможность снова тут отдохнуть не стоит отвергать. Понаехавшие в один с нами день студенты вели себя свободнее, зная уже, что педагоги студентов не едят (по крайней мере - на отдыхе). А потому ваганты бухали в номерах и на природе, падали с крыльца лицом вниз, перебрав портвейна из местного (всего полтора километра до деревни, фигня, для бешеной собаки - не крюк; за семь километров, в Ахтырку, тоже бегали) магазина, купались по ночам голыми, орали на пляже матерные и антисоветские частушки - отдыхали, короче. Ну, а днём - занимались спортом. В части этих забав мы поучаствовали, но скромно, нам и отдельной командой было не скучно. А ночи мы предпочитали проводить у себя.
  
  Это были прекрасные ночи. Ночи, когда кровати в наших звуконеизолированных комнатках скрипели созвучно и в унисон, девичья перекличка добавляла жару в фантазии мужчин, а интимные разговоры каждой влюблённой парочки мгновенно становились достоянием общественности из соседней комнаты. В палаточке-то мы, в основном, помалкивали, а тут разговорились. И даже в отсутствие видеоряда представляли живенько происходящее за стеночкой.
  - Чуть выше, Димочка, и быстрее...
  - Солнышко, давай перевернёмся...
  - Да, Толечка, так, помедленнее...
  - Сядь сверху, Кися...
  Секретов не осталось. Получился

большой секрет для маленькой,
для маленькой такой компании,
для скромной такой компании
огромный такой секрет...*

  А в предпоследнюю ночь девочки у нас отпросились, и провели ночь в одной комнате; мы с Димой хорошо выспались в другой, хотя чуткие уши норовили поначалу уловить, что там творится у подружек, но девочки разговаривали тихонько, потом сон нас скосил. Утром они пришли, прилегли рядышком - каждая со своим парнем - и прикорнули, прижавшись. Поспали чуть-чуть вместе, обнявшись.
  - Мы только шептались, целовались и спали, - сообщила мне на ухо Света, - и теперь я тебя хочу.
  - Даже если и не спали... Пойдём к нам, маленькая... Я тоже тебя хочу.
  
  Немного сбивало общее впечатление отсутствие условий для гигиенических процедур. Одно дело - после секса ускользнуть под душ, возможно, даже вдвоём, другое - подмываться с помощью кружки, присев над тазиком, в метре от лежащего на кровати партнёра. Ладно, мы, две почти супружеские пары, а какого-нибудь романтика такая грубая проза жизни могла отвратить от возлюбленной (возлюбленного) навсегда. Хотя, есть альтернатива - не мыться после секса. И до секса. И вообще...
  
  - Папа! А почему Солнце светит и греет, а Луна - светит, но не греет?
  - Ну... сынок... вот мы - руки моем, а ноги - нет...
  
  Было разок: заглянул к соседу за каким-то инструментом, тот, по случаю летней жары разгуливал по двору с голым торсом. Вся спина изрисована фломастером и шариковой ручкой. Говорит:
  - Дочка развлекалась в субботу, пока я спал.
  Всё бы ничего, ребёнок имеет право, но... четверг уже... лето... жара...
  
  Вообще, пределы допустимого и дозволенного каждая пара устанавливает для себя сама, руководствуясь собственными представлениями о прекрасном. Лет через... несколько знакомый юноша, наш ровесник, на втором году собственного супружества решил поделиться с нами интимным.
  - Я, - говорит, - совершил сексуальную революцию.
  - Ну-ну, - поощрила Света, недоумевая, что такое особенное мог придумать пухлый ботаник.
  - Я Катю в грудь поцеловал! И сосок пососал!
  - Всего через два года после свадьбы? - удивился я, - ну, ты Казанова!
  - Шалунишка! - погрозила пальцем Света, и добавила, когда надувшийся от гордости за свои достижения сексуальный революционер ушёл, - бедная Катька!
  Через некоторое время парочка развелась. То ли девушка не оценила столь разнузданных сексуальных экспериментов, то ли выяснила на стороне, что бывают эксперименты и поразнузданнее...
  
  Всё проходит, и лето подкралось к завершению. И его последним штришком в картине наших сексуальных переживаний стала поездка домой - в автобусе. Мы забросили свои многочисленные пожитки в багажное отделение - и поехали. А через час езды по тряской дороге, дремавшая до этого у меня на плече Светик поинтересовалась на ушко:
  - У тебя стоИт?
  - А с какой целью интересуетесь? - блеснул я воображаемыми очками Лаврентия Павловича.
  - Интересно.
  - Да. Думаю, что у половины мужиков в автобусе, кто помоложе - тоже. Тряска.
  - Это что, на всех мужчин так действует?
  - Не веришь? У Димки спроси.
  - Классно придумал! А почему не у водителя автобуса?
  - Ну, не сама, через Олю...
  - Это мысль...
  Светик перегнулась чрез проход, пошепталась с подружкой, та приникла губами к Митиному уху, засмеялась, повернулась к Свете, и утвердительно прикрыла глаза.
  - Ага. Ну, и хорошо! А то я думала, что мы с Олькой - извращенки.
  - Что, на вас тоже действует?..
  - Ещё как!
  - Мы сейчас домой?
  - Нет, договаривались же, вы с Митей сразу байдарки и прочее сдавать едете.
  - Я придумал. Ты стирку не начинай, пока я не вернусь.
  - Почему?
  - Узнаешь. Тебе должно понравиться.
  
  Понравилось!
  Когда я приехал домой, Света уже успела позвонить родителям, доложить о прибытии, пообещать навестить, разобрать и забросить в стиралку грязные вещи, принять душ - и ждала, как Пенелопа. Я тоже помылся, подвёл заинтригованную девочку к стиральной машине, включил её, усадил подружку на трясущийся агрегат, расстегнул на ней халатик - и стал гладить и тискать нежные грудки.
  - О!!! - через несколько секунд сказала Светик, подвинулась к центру агрегата, раздвинула колени и подалась грудью навстречу моим рукам, - хочешь ко мне?
  - Конечно, хочу! Чуть позже. Терпи!
  - Ты тоже! - девушка дёрнула за поясок моего халата и принялась нежно мять и поглаживать яички.
  Мы смотрели друг другу в глаза, отслеживая реакцию, временами целовались. Возбуждение нарастало.
  Вторая рука подружки опустилась на её лобок, и ласковые пальчики присоединили свою дрожь к вибрациям машины. Девушка раз за разом подходила к самому краешку, но не пролучала разрядки, чего-то не хватало.
  - Хватит, я измучилась! Иди ко мне!
  - Надеть?
  - Не нужно! Быстрей!
  И потом, впившись зубами в мою ключицу, переждала оргазм, и попросила жалобно:
  - Выключи нахрен, а то сейчас опять...
  Потом мы полулежали, милуясь, на диванчике, в откровенно и бесстыдно распахнутых халатиках, и Светик рассказывала, что вибрации машины подняли её высоко, но чтобы перевалить через вершину, ей нужен был член. И не какой-нибудь, абстрактный, а именно вот этот, который сейчас нагло расслаблен и немыт.
  - Сейчас пойду в душ. А ты чего не спешишь?
  - Я сегодня вменяемая.
  - Это как?
  - Невменяемые, когда мужик кончает, кричат: 'Только не в меня!' В меня сегодня можно.
  - Откуда побасенка?
  - Олька принесла откуда-то.
  - Ну, у вас и фольклор... Пойдём вместе мыться?
  - Пойдём. А потом я Оле позвоню. У них с Димкой тоже стирка намечалась! Да, знаешь, как она у него в автобусе про эрекцию спросила?
  - Как?
  - 'Дим, Света интересуется, у тебя сейчас стоИт?' Поганка!
  - Но ведь ответил же!
  
  Прощаясь после сдачи прокатного инвентаря, мы с Димой подвели итоги совместного отдыха.
  - Всё в порядке? Обид никаких?
  - Всё отлично. Как Оля говорит: 'всё в рамочках'. Главное, ведьмочки довольны.
  - Могу спорить, они ещё не раз повторения захотят.
  - Обеспечим, чего уж. Жаль, лето кончилось.
  Замечу, что ездить отдыхать мы старались в дальнейшем как можно чаще, и каждый раз - в другое место: новые впечатления, новые виды, новые маршруты, иначе теряется смысл путешествия - продление жизни в её субъективном восприятии.

Потому что число континентов в мире
с временами года, числом четыре,
перемножив и баки залив горючим,
двадцать мест поехать куда получим.*

  31 августа отмечали дружно: последний день лета, завтра - 'первый раз в первый класс'. 'Введение в специальность', потом, как водится, 'История КПСС', а дальше - у кого что. Посидели вчетвером, выпили бутылку приличной 'Мадеры'. (По классификации одного знакомого: бывает 'Мадера' марочная, и - 'дикая'; мы пили марочную). И мне, к сожалению, досталось больше всех.
  Девочки только пригубили, сославшись на то, что процесс подготовки к торжественному дню 1 сентября требует трезвого ума и твёрдой памяти. Столько всего нужно сделать, чтобы блистать завтра! Одежду, обувь и сумочку подготовить, ногти в порядок привести... много чего, короче, нам, мужикам, не понять, да и знать не обо всём нужно. Ночевать, по этому случаю, подружки решили по домам (у родителей, то есть).
  
  Вообще, в течение этого года, хоть и жили мы с ними, как супруги, и Оля, и Света старались особо не выделываться и самостоятельностью не бравировать. Светик оставалась у меня два-три раза в неделю, иногда реже, иногда - чаще, в зависимости от расписания родительских командировок. Это устраивало и меня, и её, и Светиных родителей, которые уверились, наконец, что дочь в надёжных руках; любопытные соседи ничего не поняли - не доставили мы им такого удовольствия. У Димы с Олей дела обстояли аналогично. Вадим к маленьким девичьим шалостям ещё зимой притерпелся, уверился, что ничем особенным 'девичники' не грозят: подружки со свиданиями не частили - понимали, что привычка и рутина не оставят места восторгам, потому парень, как и я, махнул на них рукой. Мне он поведал, что тоже сделает своей девушке предложение - как только, так сразу. Чего, мол, тянуть? И добавил, что с придурью все, а от Оли - хоть знает уже, чего ждать.
  
  Так вот, девушки пригубили по чуть-чуть, Дима - вообще пить не стал, ему на тренировку нужно, и пропускать нельзя - что-то интересное намечается... Знал бы он, насколько интересное, напился бы в хлам... В результате мне досталось полкило вина - как-то незаметно, за разговорами, и провожать Олю я отправился в хорошем подпитии. Ничего обидного ни для Оли, ни для Светы, ни для Димы в таком провожании не было: мне - по дороге, Света дома осталась, Димке - ехать в противоположную сторону. Проводил без приключений, Оля только посмеивалась, когда меня слегка шатало, и просила быть целеустремлённее. Поцеловались мы на прощание - в губы, но по-дружески, на это даже Дима внимания не обращал уже, и отправился я в родные пенаты.
  И встретил по дороге - сюрприз! - Сашу, Олиного бывшего, шваброй битого - в соседнем доме живёт... Вывернул он из-за угла аккурат в тот момент, когда мы с Олей целовались на крыльце у её подъезда... Девушка в подъезд зашла, я - по дорожке, весёленький, навстречу - старый знакомый...
  - Привет, - говорю, - и рукой ему помахал.
  - Привет, привет, - мрачно как-то ответил Саша.
  И тоже рукой помахал. Ну, как 'помахал'? Один раз махнул - а у меня нос на щеку лёг.
  
  Больно-то как! И кровищи! Но во мне же - ноль пять креплёного вина! Анестезия! Взял я этот свой нос (чувствуется, как чужой, почему-то) и на место рукой поставил - только захрустело что-то. Обеими руками отрегулировал примерно по центру лица, как офицер - фуражку, и пошёл к уличной водопроводной колонке, кровь смывать. Хмель, вопреки ожиданиям, не выветрился тут же, весь на месте. Мокрый платок на переносицу - и домой. Головой покрутил - нету супостата, да он и не останавливался, врезал разок, и дальше пошёл. Типа: в расчёте, нос за нос.
  Дома отплевался, умылся ещё разок, носом-картошкой полюбовался, лёд приложил (наскрёб в морозилке) - и спать отправился. Поспать, конечно, толком не удалось - голова болела, нос болел, кровью забитый...
  Утром снова полюбовался на своё отражение, нарядился, приладил на распухшую переносицу страшненькие солнцезащитные очки (всей красоты они не скрыли, синие мешки под глазами были значительно больше очков) - и отправился на занятия. Там престарелый профессор Иванов решил сразу первокурсников напугать, и продемонстрировал огромный плакат - кинематическую схему станка 16К20. Ну, ладно я, на заводе успел поработать, всё это живьём видел, но невинным мальчикам-девочкам, вчерашним школьникам, в первый день занятий такие страсти... Ещё и издевается:
  - Будете, - говорит, - шуметь, я вам картинку не покажу!
  Напугал, ага.
  
  Вообще, как я заметил позже, престарелая профессура теряется с возрастом во времени, и начинает общаться со студентами, как с малолетними неразумными внуками. В середине девяностых такой, оторвавшийся от реальности, профессор потребовал внедрить в учебный процесс развивающую игру по предмету 'Технология машиностроения': 'Помоги утёнку Тиму'. С кубиками, фишками, рисунками, как из журнала 'Мурзилка'. Охренеть! В аудитории - два десятка парней, минимум - девятнадцатилетние, шестеро - после армии, из них двое успели всерьёз повоевать: Приднестровье и Карабах. Помоги, блядь, утёнку Тиму! Послал я тогда старого дурака - и прослыл среди него ретроградом...
  
  Ввели нас, короче, в специальность, отчего часть студенток тут же захотела дезертировать; я всю пару просидел, как мышь, на заднем ряду амфитеатра, лелея повреждённый шнобель.
  А вот на следующей паре, 'Истории КПСС', отсидеться не удалось. На меня лектор своё внимание обратила:
  - Молодой человек, очки снимите, пожалуйста!
  Снял, мне не трудно. Посмотрела Нинель Абрамовна (кто-то на экзамене ошибся, назвал 'Нинель Ивановной' - Ах, если бы я была 'Ивановной' - вздохнула педагог...) и впечатлилась:
  - Наденьте, - даже руками замахала.
  Так и познакомились.
  
  Когда лекции закончились, я заторопился. Дело в том, что мы договорились встретиться так: я захожу за Димой - это по дороге - вместе забираем девочек, и идём отмечать первый день учёбы. Моей обновлённой физиономии они ещё не видели... Захотят ли рядом идти?
  Запрыгнул в троллейбус, потом дошёл быстрым шагом до Инженерно-строительного, и вижу на пятачке у входа отдельностоящего Диму, тоже, почему-то, в тёмных очках. Ближе подошёл, смотрим мы с ним друг на друга, как в зеркало, и не знаем, что сказать. У Вадима нос - точь в точь, как у меня. Он очки снял - медведь панда, да и только. Синяки под глазами, глаза с кровавыми прожилками. Постояли молча, поудивлялись, потом - ржать начали. Нас народ обтекает, студенты косятся на двух хулиганов...
  - Пойдём отсюда, девочки ждут.
  Пошли, косясь и хмыкая. Дима первый не выдержал:
  - Откуда такая красота?
  - Давай, сразу всем расскажу, чтобы не повторять.
  - Ага, я тоже.
  Так, веселясь, дошли до Инжэка - и попали в разгар охмурения. Кто бы сомневался!
  
  Явление наших подружек в ВУЗе вызвало повышенный интерес среди однокурсников. Ну, ещё бы: специальность специфическая, головоломной математики - восемь семестров, в основном учатся парни, ну, и замученные учёбой девушки - серые мышки. Бывают, конечно, исключения, как Ю.В.Тимошенко, но это - не у нас, а в Днепре, и её пока ещё никто не знает... А Оля и Света - как две ромашки среди бурьяна: загорелые, стройные, сексуально удовлетворённые (ну, по их утверждению; когда поинтересовался как-то у своей, хватает ли ей меня, ответила: 'Во!' - и пальцами обозначила, насколько - провела вдоль ключиц, слева направо, потом подумала, и добавила: 'И во!' - тот же жест по талии, в районе пупка. Возгордиться, что ли?)...
  
  Стоят наши девушки в сквере у входа в институт - а вокруг мужики так и вьются, кобели противные. Знакомятся, предлагают идти отмечать первый день занятий, всё как всегда. Красавицы, нас ожидая, снисходительно принимают ухаживания и комплименты. 'А мы с такими рожами, возьмём, да и припрёмся...'* Что-то мне это напоминает...
  
  Света к проспекту лицом стояла, она-то нас первая и заметила. Юноша взрослый что-то интересное девушке рассказывал, а девушка посмотрела поражённо куда-то ему за спину и вдруг говорит:
  - Тво-ою ма-ать! - отодвинула собеседника, и устремилась к паре пришлых бандитов.
  Вот так, двумя словами, разрушила светлый образ, который сложился, было, в юных головах.
  - Ох, й-о-о... - подтвердила, всмотревшись, Оля, и следом за подругой двинула. К нам. Тоже - не прощаясь.
  Света подошла, на Димку смотрит жалобно, и спрашивает:
  - Митя, это ты его? - и на меня рукой показывает.
  
  Вадим от возмущения задохнулся, рот открыл, чтобы напраслину опровергнуть, а я Свету за руку взял, и спрашиваю:
  - А я - его, да? Подумай, Светик!
  - Так, никто никого! В шахматы мы играем, понятно? - это Оля подошла, и анекдот, на мультфильме основанный, завершила.
  
  Однокашники девочек с ужасом смотрели на компанию отморозков. Два типа бандитской наружности с сильно битыми лицами (не иначе - по-пьяни остатки водки не поделили!) заходятся от смеха, на них повисли с виду приличные барышни, Света сумку уронила, Оля согнулась так, что трусы мелькнули... Да, репутацию мы девочкам подпортили! А с другой стороны - меньше приставать будут. У Димы, похоже, такая же мысль образовалась.
  Чтобы окончательно точки над 'ё' расставить, поцеловали подружек, и, приобняв, повели к выходу из сквера. Оля смекнула:
  - Что, мужики, территорию обозначаете?
  - Да! - хором.
  Что-то мы с Митей чересчур синхронные сегодня!
  
  Уходя, обернулись и посмотрели на потенциальных соперников. Дима - строго, он умеет, глаза заплывшие - точь в точь как у соседского алабая; а я улыбнулся широко и радостно тому типу, что возле Светы отирался. Парень поёжился. Подружка моя сообщила потом, что он уже в армии отслужил, но, наверное, в хлеборезах, раз искренняя улыбка ввела его в заблуждение по поводу моих бойцовских качеств. В общем, пацанов мы слегка охладили, они до зимы боялись к девушкам подходить, а там ещё интереснее стало...
  
  Добрели мы, посмеиваясь, до парка, от распросов подружек отбрыкиваясь - мол, придём, усядемся и всё расскажем, как на духу. Пришли, уселись. Народ на нас косился, но не сильно; похоже, граждан удивлял контраст между багопристойной внешностью наших девочек - и нами, гадкими. Подружки снова пристали с распросами, пришлось рассказывать.
  - Сашу Ищенко встретил, - признался я.
  
  Оля вильнула глазами - на Диму посмотрела исподлобья, на Свету, на меня...
  - Ты ему что-то сказал? - девочка виноватой себя чувствует.
  - Ага. 'Привет!'
  - А он?
  - Он? 'Привет, привет!'
  - И что?
  - И всё. Вот, - на лицо показываю.
  - Понятно. Что теперь? - это уже Света интересуется.
  - Всё. По его версии - мы в расчёте.
  - А по твоей? - Дима голову наклонил заинтересованно.
  - По моей... Ну... Я хотел подождать, пока он женится - и как следует толкнуть его жену. Или не стОит? - у Светы спрашиваю, в основном, улыбкой обозначая, что шучу.
  - Не стОит, - серьёзно подтверждает Света.
  - Значит - точно всё. Солнце, а ты зачем на Диму наехала?
  - Ну, я подумала... - замолчала, все ждут с интересом, - ты вчера Олю пошёл провожать...
  
  Засмеялись все, Света - в том числе.
  - Да, сглупила. Прошу прощения, у всех.
  Оля обняла подругу, поцеловала коротко в губы:
  - Прощена. Дим, теперь ты колись, кого встретил?
  - Новенький, на тренировке приложил.
  - Насколько новенький?
  - Второе занятие.
  - Перспективный?
  - Не то слово.
  
  Оля повертела головой, убедилась в отсутствии милиции с наручниками, и поинтересовалась тихонько:
  - А он ещё живой?
  - Оль, ему девять лет!
  - Как? - это уже все, хором.
  - Мы с тренером толчок отрабатывали...
  - Какой? - интересуюсь я.
  - Вот такой, - Митя сделал движение рукой в мою сторону, и меня ощутимо снесло влево, едва успел за стол ухватиться; креманки на столе подпрыгнули, ложечки зазвенели.
  - Дим, предупреждать надо! - укорил я приятеля.
  - И как бы тебе это помогло? - лыбится Дима. Действительно, если не знаешь, чего ждать, и как это работает - предупреждай, не предупреждай...
  - Ладно, дальше рассказывай! - Оля торопит, интересно девушке, кто и как сумел так приголубить любимого.
  - Услышал за спиной вскрик, обернулся, они и прилетели...
  - Кто?
  - Не 'кто', а 'что'. Нунчаку. Торцом в переносицу.
  
  Нунчаку, особенно в неумелых руках - опасное оружие. По себе знаю. Особо не усердствуя, я выучил пару-тройку перехватов и видов вращения - и на том успокоился. Народ прятал зимой под телогрейками всяко-разное, от тех же нунчаку до обреза охотничьего ружья (случай, всё-таки, единичный: чудил деятель из параллельного класса; от кого собирался отстреливаться - не знаю), летом, по случаю лёгкой одежды как-то обходились без оружия. Я довольно долго таскал в рукаве короткую, с локоть, дубовую палку с нанесенным по краям рефлением - чтоб рука не скользила. Обращаться с ней научился довольно ловко, носил из соображения, что у всех что-нибудь есть - в рукаве или за пазухой...
  Так вот, нунчаку. Одноклассник, вращая скрепленные тросиком палки, расколотил стекло в серванте, погоревал, но не успокоился - и въехал себе за ухом, по лимфоузлу, да так, что упал и ненадолго потерял сознание. Очухался, отлежался, надел зимнюю шапку (в июле месяце, ага; к тому же - налезала плохо на получившуюся здоровенную шишку) - и вышел тренироваться во двор. Бабульки крестились. Правда, после попадания по гениталиям маяться дурью (временно) всё-таки перестал. Но ведь научился же, в конце концов. Хотя... и как ему это помогло в колонии, куда он угодил вскорости за угон автомобилей?
  
  - Ты не почувствовал угрозы?
  Парень показывал однажды, как это работает: девочки бросали ему в спину мячик, он лениво уворачивался, никаких отражающих поверхностей перед ним не было, потом, для чистоты эксперимента, глаза завязали. Когда Света (в шутку, конечно, вместо мячика за вазу взялась, Дима прикрикнул, не глядя: 'положи на место!'). В общем - видит, гад, спиной, как не крути.
  - Так не было угрозы. Этот засранец взял нунчаку покрутить, не умеючи. Треснул себя по коленке, и отбросил рефлекторно. И - вот.
  - Да, и на старуху... Ну, что, ещё по мороженному? И к переносицам вазочки приложим, заодно.
  - Толечка! Какой ты страшный! Надень очки, пожалуйста...
  
  Ну, и - октябрь, конечно же, октябрь! Мы с Димой стали, наконец, совершеннолетними. И педофилами, заодно. Теперь наше сожительство с любимыми, но несовершеннолетними, девочками именно так именовалось. И проживай мы в очень цивилизованной Америке, условным сроком не отделались бы. Нужно было что-то решать!
  Для себя я всё решил давным-давно, но наш квартет, уже совершенно неразлучный, требовал согласованности действий. Потому я предъявил Вадиму протокол о намерениях.
  - Дим, я тут собрался Свете предложение сделать...
  - Ха! Неожиданно. Вы и так неплохо живёте, вроде.
  - Для меня - неплохо. А девочке определённость нужна. Светка нормальная, но... любовницей вечной быть - не лучший вариант. И, кроме того, Митя, я, честно говоря, ревную.
  - Тю! К кому?
  - Не к тебе. И не к Оле. Но к каждому столбу! Ко всем этим долбаным одногруппникам!
  - Ты чего? Не понимаешь, что замужество никого никогда не останавливало? Захочет сходить налево - хрен узнаешь. Хоть три кольца надень ей на палец.
  - Да всё я понимаю. И верю ей. Обещала не блядовать - и не будет. Тем не менее.
  - Тяжёлый случай.
  - Да.
  - А мне зачем докладываешь?
  - Чтоб знал. Вы с Олей нам не чужие, других свидетелей я не представляю.
  - Ладно, я подумаю, до завтра определюсь... Знаешь, у меня тоже мысль была... Подумаю.
  
  Определился. Назавтра Митя сообщил мне, что при зрелом размышлении решил, что ему тоже пора сдаваться.
  - Не будешь говорить 'рано, не нагулялся'?
  - Не буду. Ты знаешь, я вообще не любитель гулять. И одной женщины мне вполне достаточно. Иногда - даже немножко много.
  - Верю. Мне иногда - тоже. И гулять не тянет совершенно. Давай план разработаем...
  
  План операции 'Предложение' - сокращённо 'Операции П' мы с другом разрабатывали примерно с неделю. Спорили, согласовывали детали, потом перешли к материальной части подготовки. А так как учёбу, тренировки (для Димы) и станкостроительное хобби (для меня) никто не отменял, на это тратилась некоторая часть свободного времени. Девчонки что-то заподозрили, но объяснений пока не требовали.
  И вот настал намеченный день.
  Мы с Вадимом встретили девчонок после занятий (пришлось сбежать с половины последней пары), в очередной раз нахмурились в адрес их однокурсников (которые, кажется, стали уже подозревать, что мы не такие уж страшные), и отвели подружек в близлежащее кафе. Девушки насторожились.
  После необходимой прелюдии: снять куртки, помыть руки, пошептаться с официанткой (да, да, и такая там водилась), разместиться за предварительно протёртым и застеленным свежей скатертью столиком - началось собственно действие... Подружки сидели рядышком и смотрели вопросительно. Вино налито, мороженное подано... мой ход. Как там говорила Светик после моих первых признаний в любви? 'Не торжественно'? Ну, как умею...
  - Света! Я давно тебя люблю. И прошу тебя выйти за меня замуж... - и коробочку с кольцами - на стол, между нами.
  А вот тут - снова жалею об отсутствии в то время в свободном доступе видеокамер. Светик... была несколько ошарашена. Как пыльным мешком. Она смотрела на коробочку, не предпринимая никаких попыток оную взять или открыть, и на глаза подружки медленно наворачивались слёзы. Мы с Димой недоумевали, у меня сердце захолонуло - вот возьмёт сейчас и откажет. 'Останемся друзьями'. 'Спим дальше так'. Возможны варианты. Оля... это отдельно.
  Света переводила растерянный взгляд с Димки на Олю, на меня, слёзы всё-таки пролились и капнули на стол.
  - Оля! Всё! Детство кончилось... меня замуж зовут... по-настоящему!

Счастья ждать я устала,
а его всё нет.
Жить осталось так мало,
мне уже семнадцать лет.*

  Шутки шутками, а задуматься над скоротечностью жизни никогда не рано. Одноклассница подружек успела после школы выйти замуж, дважды родить, развестись с заболевшим алкоголизмом мужем-ГАИшником - и в двадцать семь сгорела от рака. А сколько людей, нам знакомых, ушли внезапно, молодыми, в результате глупейших несчастных случаев, ДТП, разборок бурных девяностых... Так что: memento mori!

Бери от жизни всё, что сможешь,
бери хоть крохи - всё равно,
ведь жизнь на жизнь не перемножишь,
а дважды жить нам не дано.*

  И этот подход кажется мне правильным.
  
  - Удивила! Меня уже давно замуж звали.
  - Кто? - ревниво насторожился Дима.
  - Моня Цыбульский, во втором классе. Но родители были против и быстренько увезли его в Израиль. Правда, не доехали, в Вене оказались.
  За Олиным трёпом скрывалось многое. Прятала она за ним то, что мелькнуло во взгляде. А было там...
  
  Ну, во-первых, конечно, радость за подружку. Не то, чтобы я был таким уж завидным призом, за право обладания которым следует побороться, но всё же... Что бы там не говорили суфражистки-феминистки, но семья и дети для девушки (нормальной, не из группы 'Femen') - далеко не на последнем месте. И когда подружку зовут замуж, это не может не радовать.
  
  А вот во-вторых... Подруга уходит. Не навсегда, в могилу или в эмиграцию, недалеко - она по-прежнему будет рядом, и никуда их дружба, вроде бы, не денется, но всё поменяется - радикально, качественно. Будет семейная пара - и рядом Оля с Димой, теперь, получается, демонстративно свободные, и, случись между ними размолвка и разрыв, Дима уйдёт, а Оля останется совершенно одна, как брошенная на обочине, ведь не будет уже прежних лёгких отношений на троих. И не получится, как прежде, невинно флиртовать с законным, теперь уже, супругом подруги - незамужные соперницы, будь они хоть родными сёстрами, жёнам, обычно, не нравятся. А если подруга уже лежала однажды в постели с мужем...
  
  Следующим слоем - обида на меня, который одной фразой разрушил сейчас... не идиллию, конечно, но вполне комфортное сосуществование двух пар, в котором (сосуществовании) юноши долготерпеливы, а девушки проказливы, но в меру. Ну, к чему была эта спешка? Ведь не горит - живи и радуйся... И их с подружкой связь - не столько любовная, сколько кровная - накрывается медным тазом: будет ли законный муж отпускать жену в постель к подружке, или начнёт жадничать, чувство собственника возобладает? Перспективка вырисовывается:

Была и я любима,
теперь тоскую дома.
Текёт прохожий мимо,
никем я не ебома...*

  Обида на Диму... Ну, тут всё понятно, хоть и не было у парочки разговоров о женитьбе, но Оля её подразумевала - когда-то в будущем. А тут... Подругу позвали замуж, а её - нет. И сразу вспоминается уже, вроде бы, забытое:
  - За мной такой шлейф... Боюсь.
  Сбываются прошлые страхи, и она недостаточно хороша для того, чтобы быть женой...
  
  И на Свету обида - иррациональная, непонятная, по-детски горькая - не объяснить... И некая бравада: ну, будешь ты замужем, а я - нет, и что?

Что колечком своим так гордишься ты, дурочка?*

  Всё это, конечно, рассмотреть за секунду у Оли в глазах я не мог, но и не придумал - Оля рассказала. Не мне, Свете, через день, и при обстоятельствах, которые ответную обиду со стороны подруги исключили полностью.
  
  Хорошо, что ничего из перечисленного выше Ольга озвучить не успела, да и не собиралась, в общем-то. В этот момент Дима выступил, наконец. Я ему позже, в девяностые, когда архивы приоткрывались, и разоблачения гнусностей советской политики шли валом, напомнил этот эпизод. Говорю:
  - Дим, ты тогда поступил, как Сосо Джугашвили. Договорились с друганом Польшу раздербанить, Гитлер две недели воюет, а Сталин, сука, в подзорную трубу смотрит. Олька же чуть не померла от обиды!
  - Ну, извини, затупил, на Светку засмотрелся... У Оли я тогда же прощение выпросил.
  
  А посмотреть было на что. Плачущая девочка, недоверчиво осмотрев всех присутствующих, включая официантку на заднем плане (та с удовольствием, приоткрыв рот, наслаждалась бесплатным цирковым представлением), протянула руку к коробочке. И вот в этот момент Дима отмер:
  - Оля... Примеряем? - и с улыбкой подвинул девушке по столу точно такую же коробочку.
  Ну, ребята! Если про меня Света сказала 'не торжественно', то Дима - настоящий романтик! Тристан, Изольда, Адамас и Идуана - в одном флаконе. Романтичнее был только наш общий знакомый, который однажды за семейным ужином в присутствии детей показал многолетней сожительнице кольцо и спросил:
  - Потаскаешь?
  Светик с коробочкой в руке на подружку смотрит, и все остальные - тоже. А девочки у нас, оказывается, довольно нервные...
  
  Олины глаза наполнились слезами ещё быстрее. Она порывисто схватила предложенное, вскочила; наклонившись, коротко поцеловала Диму в губы, выдохнула хрипло:
  - Да!.. Прости, я сейчас! - и убежала в туалет, унося коробочку.
  Света шмыгнула носом, посмотрела на нас с другом, покачала головой:
  - Ой, дураки! - встала, обойдя столик, между нами, поцеловала - Димку в краешек губ, слегка, меня - подольше, прижавшись грудью к плечу, и, прихватив свою коробочку и обе сумочки, вышла.
  - Неожиданная реакция.
  - Но, похоже, положительная. Ждём.
  
  Оля стояла, опершись рукой на раковину умывальника, прижимая к груди пресловутую коробочку с ещё неисследованным содержимым, и внимательно смотрела в глаза своему отражению. Света подошла, поставила сумки на тумбочку, обняла подругу за шею и прижалась - щекой к щеке. Так они и стояли с минуту - сталкиваясь взглядами через зеркало и сжимая каждая свой презент.
  - Ты чего, подружка?
  - Свет, я такая сука... Твои дома?
  - Нет, уехали.
  - Сегодня мы - с мужиками, тут без вариантов, а завтра я - к тебе. Отпросимся? Примешь?
  - Конечно! Да что с тобой? Нас замуж позвали, а не в тюрьму сажают! И не сию секунду. Очнись, Кися! Пойдём, а то наши подумают, что мы решили свалить с кольцами и обогатиться...
  Оля хихикнула, представив, видимо, такое развитие событий, и согласилась:
  - Пойдём, Солнце. Мне тебе столько сказать надо. Ой, как стыдно... Ладно, завтра...
  
  Подружки вернулись за столик, разместились, необыкновенно серьёзные, взяли в руки бокалы с уже чуть выдохшимся шампанским, и сообщили, едва ли не хором:
  - Мы согласны!
  За это мы и выпили, и стали задумчиво и молча поедать полурастаявшее мороженное, переглядываясь иногда по сложной схеме. Всем было, о чём поразмыслить. До колец очередь дошла, только когда креманки опустели. Девочки открыли, наконец, коробочки, извлекли и рассмотрели ювелирные изделия. Зная про их нелюбовь к вычурным 'гайкам' (да и от безденежья, чего греха таить), мы с Димой приобрели самые тонкие из возможных, так, чтобы женские были на миллиметр шире мужских. Потом подружки вложили нам в руки свои экземпляры, приготовили наши - и... свершилось таинство обручения!
  У девочек за спиной молодая рыжая стервочка-официантка картинно умилилась, складывая на груди руки, и закатывая глазки, как в немом кино, подмигнула и, вопросительно задрав брови, оттопырила мизинец и большой палец. Дима кивнул, и через минуту на столе появилась ещё одна бутылка.
  Пьяненьких, не столько от вина, сколько от переживаний, девочек мы доставили домой на такси - три рубля, гулять, так гулять... И Света немедленно, видимо - на правах законной (почти) супруги - потребовала у меня ужин, да посытнее. 'А то', говорит, 'шампанское с мороженным только аппетит раздразнили'...
  На учёбу в такой нервный вечер мы дружно забили. А после ужина и душа, принятого по отдельности, девочка раскинулась откровенно на постели, раздвинув ноги и раскинув руки - и позвала меня:
  
  - Иди ко мне. Ляг сверху. Сразу.
  - Ты сухая совсем.
  - Я же плакала! Туда воды не хватило. Давай!
  - Не больно?
  - Чуть-чуть. Пусть. Я намокну сейчас. Потихонечку. Люблю тебя.
  - Солнышко... Свет мой...
  - Давай родим кого-нибудь?
  - Давай. Сейчас?
  - Нет, через пару лет. Быстрее! Ты - мой!
  - Люблю тебя!

...ты предаешься мне, нежна без упоенья,
стыдливо-холодна, восторгу моему
едва ответствуешь, не внемлешь ничему
и оживляешься потом все боле, боле -
и делишь, наконец, мой пламень поневоле!*

  - Не убегай. И не вынимай. Полежи на мне, сегодня можно. Мне нравится твоя тяжесть.
  - А потом - ты на мне.

В теле рождается прежний ток,
клонится милый лик,
пышет щекочущий шепоток,
длится блаженный миг.

Качество жизни зависит не -
долбаный Бродский!- от
того, устроилась ты на мне
или наоборот.*

  - Ты почему ревела?
  - Подумала, что жизнь летит. Мы с Олькой ещё вчера в куклы играли, а тут - замуж. А потом - всё быстрее. Не успеешь оглянуться - зубы в стакане лежат, потом - берёзка сверху шумит.
  - Меня так накрыло в день твоего рождения. На шестнадцатилетие. Понял, что ты однажды умрёшь, и пошёл плакать на балкон.
  - Я думала, ты выпил лишнего. Ну, Толечка, я не собираюсь пока...
  - Ты уж постарайся...
  - Ты, что, опять готов?
  - Да. Пока ты жива, нужно пользоваться моментом. Перевернёмся?
  - Вот гад! Ты и мёртвую уговоришь, - сердце ёкнуло, Галочкина фраза, и в том же контексте, хотя - нет, откуда Свете знать, - но из меня течёт теперь, будет хлюпать.
  - Это возбуждает... Я думаю, мы переживём...
  
  В эту ночь мы не ходили мыться, валялись на мокрых, смятых простынях, измазанные слюной, спермой и секрецией - и наши общие запахи, и абсолютно бесстыдные Светины ласки (тут, впрочем, я не отставал) меня снова и снова поднимали, и я поставил личный рекорд за всё время моей половой активности... Короче, отметили достойно наше обручение. Угомонились под утро, и Света вытребовала у меня девичник в ночь с субботы на воскресенье, чему я, измотанный, только порадовался...
  Правда, среди субботнего дня ещё один подход к снаряду совершили, и непонятно было, кто к кому пристал, просто - ходили по дому в халатиках на голое тело... и Светланке, склонившейся грудью на стол было совершенно наплевать, что при свете дня я вижу 'стыдную' (уже, пожалуй, и не особенно) дырочку над 'нестыдной' и заполненной, и трогаю верхнюю, и девушка оглаживала себя даже не пальчиками, а всей ладонью, прихватывая временами и яички, как бы пытаясь и их втиснуть в себя... А потом подружка лежала, распластавшись, вцепившись руками в края стола, и тихо постанывала, подбадривая:
  - Да-а-а, так! - а я, пустой, но сильно напряжённый, всё не мог кончить, и двигался, двигался, заставляя девочку вздрагивать и вскрикивать.
  И, наконец, мы 'вздрогнули' вместе, и упали на стул - Светик поверх меня, с бёдрами, широко раздвинутыми поверх моих, и сидели так ещё долго, пока не выпал окончательно обессилевший член, пока из Светиной вагины не вылилась на мой застилающий стул халат последняя, минимальная, порция спермы. Девушка откинула голову мне на плечо, и отдыхала, а я гладил, успокаивая, её животик и грудь.
  - Всё... Не могу больше, - выдохнула устало.
  - Я - точно не могу. Если ещё раз пристанешь, смогу предложить только язык и пальцы.
  - Не пристану, довольно с меня... на сегодня.
  - А на Олю тебя хватит?
  - Толечка, не ревнуй. Мы просто пошепчемся... Наверное.
  
  Вечером чуть смущённые (отпрашивались!) девчонки отправились в квартиру Светиных родителей. Шли по улице, поглядывали друг на друга, молчали. Что-то новое появилось в их отношениях, зрелость, что ли, понимание, что это - не пройдёт, что это - надолго, что замужество (уже близкое), как и будущие дети - не помеха их любви, странной для окружающих, но всё-таки настоящей. Изменятся обстоятельства, но неизменной останется нежность.
  Оля в этот раз вела себя агрессивно. Едва дождавшись, пока Света снимет куртку и сапоги (сама она действовала, как солдат-новобранец), девушка принялась недвусмысленно к подружке приставать.
  - Олька, сумасшедшая, ты что творишь? Давай поедим, поговорим, помоемся, ляжем...
  - Помоемся, ляжем, поговорим, поедим. Мне нужно, Солнце! Пойдём под душ!
  Света решила, что легче - покориться, разрешила себя помыть, отвести в постель, уложить - и принимала ласки любимой, которая действительно, словно сошла с ума. Оля обцеловала всё тело подруги, не давая отвечать на поцелуи.
  - Не мешай. Мне нужно тебя любить!
  И Светланке осталось только расслабиться - и действительно получить удовольствие. И не раз. Вчерашний сексуальный марафон продолжился с новыми участниками. Когда измученная Олиными ласками девушка взмолилась о пощаде, террористка прилегла рядом, и, поглаживая успокаивающе плечо подруги, рассказала о своём мыслепреступлении.
  - Такая дрянь из души попёрла... Свет, я тебе позавидовала! Я решила, что у нас - всё, ты - замуж, а я... И про Толю с Димкой гадости думала, хорошо ещё, сказать ничего не успела. Простишь? Или прогонишь?
  - Так вот почему ты такая... Как в последний раз...
  - На всякий случай, вдруг, правда - всё... напоследок, чтоб ты помнила...
  - Дурочка ты, Кися. Ну, куда я от тебя денусь? Дай, поцелую...
  - На.
  - Оль, я на тебя тоже злилась, и не раз. И обзывала, по-всякому... Когда ты в детстве стала пацанами вертеть. Трогать себя им разрешала, под юбку лазить. И мне рассказывала, а я себе места не находила. Мне же тоже хотелось, только страшно было. И я к ним ревновала. Я же тоже могла тебя потрогать, не хуже! Потом, когда Серёжа с Толей появились, полегче стало, я уже не так бесилась...
  - Серёжа с Толей? Ага, кое-что проясняется... Но Серёжа вдруг отвалил, а Толя у тебя первый...
  - А вот домыслы Ваши, девушка, держите при себе!
  - Хорошо, Солнышко. Я тебя иногда так хотела... как сейчас... только не знала, как подступиться. Да и вообще, что нужно, чтобы сделать хорошо. И чтоб не напугать.
  - Ладно, проехали. Я тебя люблю. И в этот раз я тоже перед тобой провинилась, когда коробочку с кольцами увидела - о себе думала, о Толе, и только потом - о тебе, а ты за это время успела меня замуж выдать, и с Димкой расстаться, и с Толей переспать... А потом одумалась.
  - Откуда знаешь?
  - Я же тебе говорила, что мы - одно? Я бы так и мыслила. Так что, я перед тобой тоже виновата. Ложись-ка ты на спину, Кися. Сейчас я буду у тебя прощения просить...
  
  - Свет, от тебя мужиком пахнет!
  - Что, правда? - девушка склонила голову, понюхала, - вроде бы - нет, но сейчас помоюсь.
  - Да, нет, - Оля бритую подмышку поцеловала, - тут всё нормально.
  - Фу, Олька, что ты делаешь? - Светик прижала руку к груди, - я потная.
  - Ты забыла, где мой язык был полчаса назад?
  - Там же, где и мой, чуть позже. Не брезгуешь?
  - Нет. Дай, поцелую.
  - На. Так что там насчёт мужского запаха?
  - Спермой пахнет. Отовсюду.
  - Я тебе не сказала, - засмеялась Света, - но у тебя - тоже. Думала, что показалось.
  - Пропитались! - хором заявили подружки, с ужасом глядя друг на друга, и расхохотались, после снова стали миловаться.
  - Ну, Толя старался. И, надо сказать, получается всё лучше.
  - И Митя трудился, не покладая... Просто: 'не покладая'.
  - Под нашим чутким руководством мужики растут над собой...
  - Только вот, и потребности растут... У меня - точно.
  - Ограничим. Лучше пусть будет лёгкий голод. Да, а мы друг другу на что?
  - Персонаж русских народных сказок: царевна Ненаёба. Это я.
  - Какая ты гадкая! Дай, поцелую...
  - Вы совсем не предохраняетесь?
  - Почему 'совсем'? Давно бы залетели. Сегодня было можно.
  - Когда у тебя месячные?
  - Послезавтра начнутся.
  - А следующие?
  - Двадцать четвёртого. А что?
  - Свет, мне кажется, что мы - близнецы. И нас в роддоме разлучили. Хотя... неделя разницы. Бред.
  - Ага. Зита и Гита. Что, у тебя тоже?
  - День в день. Был бы у нас общий мужик, сказал бы: 'сговорились'.
  - Брось. Мы подруги. И любовницы. Всё закономерно. Синхронизировались.
  - Мы ещё понежимся, или мыться пойдём?
  - Понежимся. Потянись, мне нравится, как ты это делаешь...
  
  В общем, девчонки друг дружку любили, и каялись в действительных и мнимых грехах, потом залезли в ванну, и лежали, разомлев, в горячей воде, лениво лаская, и поглаживая, и целуя и скрытые, и выступающие над водой части тел. После - поели, снова поговорили, и уснули, обнявшись, утомлённые ласками и переживаниями. Днём в воскресенье расползлись по домам, и всячески угождали своим мужчинам, которые, впрочем, ничего от них не требовали. В ночь на понедельник мы с подружкой спали по-стариковски, в пижамах, и обошлись без секса - укатали сивку крутые горки. Света, впрочем, и не претендовала - рухнула и уснула, без задних ног.
  Утром в понедельник подружки появились в институте с распухшими губами, кругами под глазами, и - с новенькими кольцами на безымянных пальцах, чем ввергли в депрессию как мужскую, так и женскую часть группы - по разным причинам.
  Один из юных студентов даже спросил сочувственно:
  - Больно? - решил, дурачок, что у девочек вчерашняя ночь была и первой, и брачной; что мы, злобные, их только вчера невинности лишили и всю ночь мучали на радостях.
  Подружки даже не поняли сперва, о чём это он. А когда сообразили...
  - Господи! - Оля посмотрела с жалостью, - да мы с ними живём... уже не помню, сколько времени. А это, - показала палец с кольцом, - констатация факта, подтверждение статуса. И не по нашей инициативе. Сгинь!
  Редкие студенточки из группы, да и с потока, были в раздрае: с одной стороны, оспаривать лидерство ведьмочек даже в голову не приходило, и то, что мужики у них на стороне - радовало, и то, что окольцованы - замечательно - у одногруппников выбор сужается, шансы одногруппниц - растут. С другой стороны - зависть, чувство, исследованию не поддающееся...
  Девочки на эти страсти не взирали, учились себе, потихоньку. Но, не учудить не могли. И ближе к концу декабря зазвали нас в знакомое кафе, и под шампанское, под восторженные взляды давешней рыжей официантки... обменялись кольцами. Серебряными. Рядышком с нашими надели. Официантка от такого футуризма прибалдела, и поднося горячий шоколад, ожидающе смотрела на нас с Димкой. Думала, что и мы... Не дождалась, и, по-моему, вздохнула облегчённо. Просила заходить ещё, кажется - искренне.
  Лет через пять жёны наши кольца к ювелиру снесли. И он два металла спаял-сварил-сплавил хитрым образом. Получилось необычно, но стильно.
  Мы с Вадимом не возражали.
  
  
  1981, часть 1
  
  
  Брошенная Димой когда-то на реке фраза о бане нашла во мне живейший отклик. Я поразмыслил, заручился разрешением матери, как владелицы земельного участка, прикинул объём работ - и подкатил к Вадиму с прожектом. Он, поначалу, отнёсся к идее скептически, но потом сообразил, какие перспективы проведения досуга откроет перед нами собственная сауна, и тоже загорелся. Да и с точки зрения спортсмена - объект не лишний. Наши... теперь уже почти жёны, хоть и невенчанные, и в ЗАГСе не побывавшие, обсудив проблему в девичьем коллективе, перспективы тоже разглядели, милостиво дали своё согласие и пообещали полное содействие.
  
  Дима порылся в институтской библиотеке, я - в залежах журналов, и мы сообща, после долгих дебатов, состряпали недорогой, но весьма симпатичный проект. Девушки свою лепту внесли, их видение интерьера мы приняли к сведению. Вчетвером потоптались по участку (благо, снегу было мало), прикидывая расположение объекта - чтоб не впритык к жилым домам (дым в окна - ни к чему), и подальше от соседских сортиров (всё же место отдыха), и чтоб из окон соседней пятиэтажки нельзя было ничего разглядеть, ежели высунется кто-нибудь из предбанника неглиже. Было трудно, но справились. Нужно заметить, что место для стройки века мы выбирали ещё из тех соображений, что отец Вадима провёл предварительные переговоры с нашей соседкой, одинокой пожилой женщиной, покупка им участка была уже на мази, и вскоре мы со второй парочкой должны были стать соседями. Баня замышлялась, как совместное строение.
  
  Так что с наступлением тёплых дней работа закипела (до этого, зимой, мы с Димой, как хомяки, стаскивали в норку стройматериалы - где-то покупные, а где-то откровенно краденные, как четыре десятка четырёхметровых дубовых брёвнышек из соседнего леса). Процесс строительства описывать не буду, скажу только, что проходил он в сердечном согласии, без ругани и склок, при активном участии подружек, чему способствовали длинные весенние дни. Я успевал после занятий прибить пару-тройку досок, потом приходил Митя, и часок мы работали плечом к плечу, девушки развлекали нас разговорами, поили чаем, оттаскивали из-под ног мелкий мусор, смазывали ссадины йодом - сёстры милосердия и группа поддержки.
  Выяснилось, что руки у нас с другом растут из правильных мест, головы соображают, критика подружек была конструктивной и не сварливой. Дело спорилось, в дальнейшем, сработавшись, мы с Димой неоднократно трудились вместе для общей пользы, получалось у нас гораздо быстее, чем у государства, которое Оперный театр в центре города строило с 1972 по 1992 год. Впрочем, Храм Святого Семейства в Барселоне стоится с 1882-го...
  Баня состоялась. Въехала на место металлическая печь-каменка, созданная вдохновенным (хоть и нетрезвым) гением соседа-сварщика (обошлась она едва ли не дороже, чем все остальные стройматериалы, и пробила чувствительную дыру в бюджете, но зато - вещь!), встали на место асбестоцементная труба и бак для воды.
  
  Первыми, как положено (а учёные сперва на собаках потренировались бы), в баню отправились строители-мужчины. Мы не столько парились, сколько разыскивали недочёты, и, надо заметить, нашли их немало; ещё две недели ушло на исправление - близилась сессия, было не до строительства. Когда, в очередной заход, нас всё более-менее устроило, мы решили, что лучшее - враг хорошего, улучшения прекратили, и запустили в парилку дам. Отдельно, предварительно проведя инструктаж по технике безопасности. Потом - отметили окончание работ. Потом - окончание сессии (сдали экзамены без особого напряга, дурака в течение года, всё-таки, не валяли). Потом - стали придумывать и осуществлять всевозможные конфигурации для посещения бани. Их оказалось не так много: мальчики отдельно, девочки отдельно, две семейные пары, все вместе. В дальнейшем добавились (в качестве эксперимента) ещё четыре замечательных варианта, и только два остались под полным и неизменным запретом...
  
  Ну, мы с Димой - просто парились и разговаривали. Всегда было о чём, и не в последнюю очередь - о наших женщинах, повод они всегда давали. О, ничего особенного - подружки развлекались вполне безобидно. Но этой безобидности вполне хватало для поддержания нас в тонусе. 'Чтоб не расслаблялись' - шепнула Оля.
  Девушкам сауна понравилась - и как место для лечебно-гигиенических процедур, и как место для общения - где ещё языки почесать, пока мужики отсутствуют? И под душем можно помыться с подружкой... но не больше, всё же в постели - лучше.
  
  После того, как баню посетили Оля с Димой, а Света - со мной, выяснилось отсутствие важнейшего предмета мебели - стола для массажа. Который можно применять как по прямому, так и по непрямому назначению (имеющиеся скамеечки предназначались исключительно для сидения, для секса не годились совершенно, что было проверено и отмечено обеими разочарованными парами). Стол заинтересованные мужчины смастерили ударными темпами - и в следующие помывки по очереди использовали. Девочкам понравилось, а это - главное.
  
  Распаренная и расслабленная девушка на столе, чутко реагирующая на массаж и поглаживания, постанывающая и вскрикивающая, переворачивающаяся и призывно раскидывающаяся... Начал-то я действительно с массажа, точнее - с пяточек. Голенькая Света, лёжа лицом вниз, хихикала и пыталась сжать ступню в кулачок; второй ступне досталось ногтями - от пальцев к пятке. Светик запищала. Ну, а дальше - сладкое мучение, и для неё, и для меня. За отсутствием второй парочки в простыню я не заворачивался, и возбуждённый член елозил по бокам подружки.
  Я разминал, и гладил, и тискал её гладкую кожу и мышцы; когда оказывался в пределах досягаемости вытянутых вдоль тела рук, девушка пыталась изловить меня за что-нибудь, и тоже потискать и погладить. Потом она перевернулась, и ещё несколько минут терпела, но не вытерпела, сдвинулась, приподнявшись на затылке и пятках, на самый край стола, приподняла и раздвинула колени, а когда я оказался между ними, и коснулся, вдруг каким-то отточенным гимнастическим движением (с оттянутыми носочками, плавно) развела вытянутые ноги почти в шпагат. 'Аж зазвенел' - говорила Оля про Митин член? Точно - моё состояние! Такой призыв не игнорируют. Я вошёл - застонали вдвоём от удовольствия - а девушка продолжила движение, и её ноги расположились у меня на плечах. Подружка вцепилась в края стола, чтобы не сдвигаться, и шепнула: 'Давай!'.
  
  Добровольно-принудительную 'отработку' на каникулах, бесплатный труд для ВУЗовской пользы, девочки превратили в подлинное цирковое представление. 'Кто нас развлечёт, если не сами?'
  Их в приёмную комиссию определили на неделю, 'бумажки переворачивать'. Формировать дела абитуриентов, давать несложные консультации, чай заваривать дамам. Дамы были в разбросе от шестидесяти до двадцати одного, разной степени стервозности, явление двух помощниц восприняли с нескрываемым раздражением. Отличницы-стипендиатки, весёлые, на своей волне, и юмор свой у них, и про артистов с певцами (кто с кем спит) им неинтересно... А главное - на пальцах кольца, якобы обручальные, но - парные, а в личных делах сказано ясно - незамужем! Красивые, к тому же! Шалавы! Гнобить, однозначно!
  
  А не тут-то было! Подружки отношение к себе в первый же день прочувствовали, плечами пожали, поисками причин немотивированной агрессии заморачиваться не стали, а решили развлечься. 'Раз уж' - сказали - 'мы - архивные крысы, будем выглядеть соответственно. И бабам меньше причин для зависти'. На следующий день девушки сделали себе отвратительные причёски, припасли жуткие бабушкины очки с простыми стёклами (Света ещё дужку синей изолентой старательно перевязала), отыскали синие халаты с нарукавниками, коими пользовались в восьмом классе на уроках домоводства (им нынешним, восемнадцатилетним, халаты были, мягко говоря, маловаты), и в таком виде предстали. Две Кати Пушкарёвы - типа, некрасивыми родились. И всю неделю трудились, тихонько хихикая друг над другом и преображаясь только после праведных трудов.
  У злобных баб слов не нашлось; председатель приёмной комиссии, по совместительству - декан факультета, на котором подружки успешно обучались, от их вида остолбенел, буркнул (интеллигентный человек!) невнятно что-то вроде 'во, бля...', но от дальнейших комментариев воздержался. И правильно - в гадюшнике нужно вести себя тихо, двигаться медленно, дабы не спровоцировать...
  
  - Дочка, гулять идём?
  - Да, папа, только ФУБЛЮ свою возьму!
  - Кого-кого?
  - Вот! - девочка предъявляет отцу куклу: грязная, без глаза, кривое платье, волосы выдраны клоками...
  - Фу, бля... - говорит папа.
  - Да, дедушка тоже так назвал.
  
  Девушки, скинув на время перерыва униформу, бутафорские очки, распустив волосы, и утратив сходство с фублями, выползли из холодного 'приёмного покоя' и грелись на солнышке на скамейке в соседнем с институтом сквере.
  - Ты чего, подружка, такая томная? Что было вчера?
  - О-то-драл! - по слогам произнесла Света, мечтательно, с улыбкой глядя в пространство и потягиваясь.
  - Это что?
  - Это - глагол. Совершенного вида.
  - Применительно к чему, филоложка?
  - Ко мне!
  
  Света поведала подружке историю о бане, массаже, свеженайденной позе и своих ощущениях.
  - Голову отключила совсем. Не видела ничего и не слышала. Вся там сосредоточилась. Была... как одна большая пизда...
  - Светка!
  - Что? Знаешь другое слово? Поведай...
  - Писька? - со смешком предложила Оля.
  - Сама ты... Киська! Это там же, но не одно и то же. Взрослая девочка, должна бы знать.
  - Вульва?
  - Справочник по гинекологии!
  - Ладно. Называй, как хочешь, только не очень громко. И - она у тебя маленькая. И симпатичная.
  - Толя говорит 'аккуратненькая' и 'красивая'. Когда целует. Твоя мне тоже нравится.
  - Чёрт! Кто-нибудь услышит... Сидят приличные, с виду, девушки, комплименты говорят друг дружке. И что дальше?
  - Ну, я и говорю - всё там. Вся там. Толя больше ничего не трогал, всё было потрогано до этого. Ноги придерживал, как ему надо было. И двигался. Долго. Тоже, по-моему, без мыслей в голове, молча, задыхаясь. А я только успевала кончать... Кончик твёрдый, по передней стеночке... Сладенько!.. Идти не могла потом, до сих пор внутри всё дрожит.
  - Светка, зараза, нам ещё полдня работать! Буду теперь в мокрых трусах сидеть!
  - Я тоже. От воспоминаний. Давай к тебе забежим на полчасика?
  - На часок. А лучше - быстро-быстро поработаем, и смоемся пораньше.
  - Тогда у нас пара часов будет... Сходим от мужиков налево...
  - В душе вместе помоемся. Я тебя намылю... И потру.
  - А я - тебя.
  - Пойдём работать! А то мы прямо в сквере устроимся.
  - Не поймут. Азия-с. Пойдём. А мужики просекут...
  - Даже спорить не буду.
  - Отругают.
  - И накажут.
  - Будем каяться. И подмахивать...
  - Олька!
  - Что? Знаешь другое слово? Просвети!
  - Не знаю... И - да, точно буду. Хочется в последнее время поглубже и порезче.
  - Работать, горе моё. И домой, скачками.
  
  Подружка прибыла из института. Мы не виделись со вчерашнего утра - девичник у них был, совершенно неожиданный. Девочки после отработки отправились домой к Светиным родителям, отсутствующим по причине командировки; расчитывали на пару часов приятного общения, но увлеклись, и поняли, что расставаться этим вечером не хотят. Позвонили Димке, потом мне - хором взмолились и отпросились, были отпущены, там они и заночевали, потом - снова в институт, теперь - домой.
  Светик разулась-разделась в прихожей, зашла на кухню, оценила обстановку: картошка варится, зелень уже на столе, сосиски ждут своей участи в кастрюльке - и заглянула в комнату. Хоть и говорил ей не раз, что их с Олей отношения меня не отвращают, но каждый раз 'после этого' вид у Светика был... как у нашкодившей кошки. С одной стороны - старательно делала вид 'это не я', с другой - некоторая виноватость присутствовала. Вот и сейчас - выглянула из-за угла, убедилась, что я на месте, сижу себе на диванчике, конспект изучаемый отложил, смотрю с улыбкой, валенком бросать в 'неверную супругу' не собираюсь - улыбнулась в ответ, и вошла.
  - На ручки? - раскрыл объятья.
  - А как же! - тапочки сбросила (раньше норовила в них валяться на диване, отучил, просто снимал их регулярно - поняла), уселась, поёрзала, устраиваясь поудобнее, поцеловала коротко, прижалась.
  - Соскучилась?
  - Да.
  - Как у тебя дела, гулёна?
  - Всё в порядке. Провела ночь с любимой женщиной - и вернулась к любимому мужчине.
  - Распутница...
  - Тебе Оля кое-что передала. Нужно сразу, пока не забыла.
  - Письменно?
  Света подумала, покатала слово на языке, хмыкнула и ответила:
  - Устно! Из уст в уста.
  - Слушаю внимательно.
  - Вот, держи, - обвила руками шею и припала поцелуем к моим губам.
  Спокойно и вдумчиво, медленно, язык и губы взаимодействуют, дыхания прерываются и смешиваются.
  Поцелуй получился. Естественно, что я на него ответил, и мы на добрых пять минут выпали из реальности. Чему-чему, а уж целоваться мы научились, и это занятие нам пока ещё не надоедало. До мычанья и отруба. Оторвались, вдохнули.
  - Передала!
  - Что, она так и сказала?
  - Дословно!
  - Солнце! Часть информации прошла мимо моего сознания. Повтори, пожалуйста, хотя бы половину.
  - Сейчас, отдышусь... Я не могу половину. Только всё послание целиком. Внемли!
  Ещё пять минут небесконечной жизни - долой. Но на это - не жалко.
  - Слово в слово?
  - Да. Я точно запомнила. Она несколько раз повторяла.
  - А контекст?
  Света посмотрела на мою руку, которая уже расстегнула три пуговицы на кофточке и забралась под чашечку лифчика, и хихикнула:
  - Точь в точь, вплоть до жестикуляции, - потёрлась бедром о выпуклость, - кроме этого! И мы были в халатиках...
  - Мне кажется, наш диалог нужно продолжить в иной плоскости...
  - Это неизбежно. Недосказанность вредит здоровью. Но я весь день на ногах... к диалогу не готова.
  - Мне тоже нужно... микрофон и прочее привести в порядок.
  - Расчитываешь на интервью?
  - Нет, на обычное человеческое общение. Но вдруг ты захочешь... пару слов в микрофон...
  - Обязательно захочу. А ты мне шепнёшь в ответ что-нибудь ласковое?
  - Тихо-тихо? Конечно. Иди первой, я картошку доварю. Или хочешь сперва поесть?
  - Не дай бог так изголодаться!
  
  Обмен устными 'посланиями' такого рода - через Свету, разумеется - мало-помалу вошёл у нас с Олей в обычай, но старались не частить. Достаточно редкие девичники (десяток-полтора в год), и не каждый из них включал 'послание', отнюдь не 'Urbi et orbi', а 'из уст в уста', очень индивидуально. Света всячески игру поддерживала, ведь ей, как передаточному звену, доставался двойной комплект ласк - от двух небезразличных ей людей. Когда я поинтересовался, не участвует ли в игре Вадим (в конфигурации Света-Оля-Дима), Светик объяснила, почему 'нет'.
  - Его не было с нами в те полгода, когда мы втроём колобродили. Мы тогда хорошенько снюхались. Накал был... Да что я тебе рассказываю!
  - Помню, хорошо помню. Это может длиться годами. Не боишься?
  - Я в вас верю. А Митя... чуть-чуть отдельно. Чуть-чуть. Может, пока? И - да, один раз я ему благодарность передавала через Олю, за то, что отпустил её ко мне. Но - именно как благодарность...
  
  Однажды Олино послание было более 'развёрнутым' - ну, случилось у девушки настроение пошалить. Рисковано, надо сказать, но мы-то и не такое видели уже. И проделывали.
  О том, что 'Оля просила кое-что передать' Света вспомнила, когда я, свежевымытый, ждал её в постели. Подошла, сбросила халатик, отбросила одеяло, раздвинула ноги (мои) - и устроилась на коленях между ними. Молча проверила упругость и наполненность, кивнула удовлетворённо (всё в норме, желанна и востребована), и заявила:
  - Оля просила тебе передать...
  Мягкие губы охватили головку, язык обежал её по кругу. Раз, и другой. Потом девушка качнула головой - охват, горячий и влажный, вызвал у меня счастливый стон.
  - Светик!..
  - Я тебе привет от Оли передаю! Терпи...
  Девушка помучила меня ещё немного, не доводя, впрочем, ласку до логического завершения. Потом отпала, как пиявка - видно было, что процесс доставил удовольствие не только мне. Вытерла запястьем слюну с губ, вздохнула:
  - Понравилось?
  - Да! Только, скажи, как Оля донесла до тебя такую сложную мысль, сентенцию и парадигму?
  - А я что, дура? - девушка попыталась грозно подбочениться, но наткнулась взглядом на мой иронический взгляд, и, не выдержав серьёзности, рассмеялась. Сообразила, как выглядит её 'подбоченивание': голая, сидит на коленях, между раздвинутыми ногами мужчины и служит фоном для стоящего члена. В общем - не грозно, совершенно.
  - Солнышко, не сердись! Я имею в виду, что вот этого, - взял член между пальцев, как сигару (Фрейд, Фрейд...) и покачал из стороны в сторону, - у тебя, слава богу, нет. Так как?
  Светик закатила глаза, хмыкнула и внезапно покраснела:
  - Оля... тут... - показала пальцами на возбуждённые сосочки, обвела их по кругу, - изощрялась...
  - О!!! И как?
  - Очень... похоже. Мне кажется. Ну, насколько я тебя чувствую...
  - Насколько я тебя чувствую... пора... иди ко мне, садись сверху.
  - Сейчас. Только добавлю чуть-чуть от себя... Так, пару слов...
  
  - Я даже не знаю, что Оле передать. У вас... всё дозволено?
  - А говорил, что не захочешь смотреть... Только послушать?
  - Не обижайся. Просто... знать пределы допустимого.
  - Никаких пределов. Если что не так - пищим.
  - Логично. Тогда - вот... Передай ей, слово в слово...
  
  Собственно, на этом наша игра и закончилась, вернее - мы вернулись на стадию поцелуев, именно их мы с Олей передавали в дальнейшем (через Свету) друг другу. Оральные ласки в Светином изложении были хороши, но мы с Олечкой посчитали, что это всё же - перебор; пошутили разок - и хватит. Раз уж решили однажды, что ласки эти - для любимых, значит не стоит даже представлять при этом кого-то другого...
  
  Да, к вопросу о банных конфигурациях... Вчетвером мы сауну посетили тоже, едва ли не в первую очередь. Было всё очень чинно. Девушки, на оргию не настроенные, как, впрочем, и мальчики, вели себя примерно. В простынки завернулись, голым не отсвечивали, помня о нашей с другом возбудимости. Нормально провели время, под душ охлаждаться выходили - мальчики отдельно, девочки отдельно; стол массажный временно притворился обеденным; потом и вовсе выползли на террасу, на солнышко. Короче - убедились, что так тоже можно париться. Хотя, конечно, вид девочек наводил меня на фривольные мысли,

девчонки вид ужасно гол,
куда смотрели комсомол
и школа, бля, и школа, бля, и школа?
Купальник тоненький на ней,
а под купальником, ей-ей,
всё голо, бля, всё голо, бля, всё голо!*

  приходилось титаническими усилиями воли подавлять либидо; простыня в паху у Димки (честное слово, не следил специально, но, как говорила когда-то Оля 'трудно не заметить') тоже временами явственно шевелилась. Умные подружки внимание на проявлениях нашей мужественности не заостряли - и всё прошло нормально. В дальнейшем, с годами, мы стали - среди себя - не то, чтобы нудистами... просто совершенно спокойно воспринимали банную (именно банную!) обнажённость (полную или частичную), свою - и жён. И могли уже париться, не заворачиваясь в простыню, а небрежно прикрыв лишь самое интимное.
  
  Однажды, когда мы с Димой сидели на полках, расслабляясь после напряжённого учебного и рабочего дня, по стеклянной двери (отдельная история о том, как был высмотрен и похищен незаметно с территории родного завода немаленький лист жаропрочного стекла) * 14 дробно протарахтели коготки, дверь приоткрылась на ширину ладони, и Оля, не заглядывая, поинтересовалась:
  - Мальчики, к вам можно?
  - Заходи! - скомандовал Дима, и девушка просочилась.
  - Одна?
  - Светке нездоровится, - ох, сомневаюсь я что-то, когда мы с другом в баню собирались, всё с ней было в порядке. Видно, опять какие-то игры. Ну-ну...
  
  Олечка уселась рядом с Митей и включилась в разговор, а когда мы все напарились, возжелала массажа. Причём, сформулировала это так:
  - Ребята, а вы мне массаж сделаете? - о, как...
  Мы с Димой переглянулись: я поднял вопросительно брови, он пожал плечами - и вышел вслед за подружкой. Девушка расположилась на нашем заслуженном массажном столе лицом вниз, небрежно набросила на попу простынку, ничего, в сущности, не прикрыв - приготовилась. Дима посмотрел на подружку, на меня, подумал секунду, и приглашающе махнул рукой, мол, чего уж тут. Ну, мы и приступили. Двинулись по кругу, в четыре руки разминая Олины мышцы, теребя и поглаживая кожу - и Митя, и я в массаже изрядно поднаторели, натренировались на подружках и друг на друге, а у Мити был ещё опыт работы с приятелями-спортсменами.
  
  Оле происходящее явно пришлось по душе. Она охала и постанывала, хихикала, когда кто-то из нас массировал ступни, кряхтела, когда разминали её плечи и спину. Девушка стянула простынку и, скомкав, подложила под голову. Ничего нового я не увидел, а возбудиться ещё сильнее было трудно. Повязанная вокруг живота простыня топорщилась, хотелось страшно, и не конкретно - Олю, а вообще - женщину. В своих желаниях я был не одинок, Митя выглядел аналогично. Дышали мы тяжело, Олины стоны приобрели совсем не нейтральный оттенок.
  Чтобы совсем не взбеситься, я старался бёдра и ягодицы 'обходить', но из-за этого массаж стал 'несимметричным', и Дима снова разрешающе кивнул... Девушка сопела и стонала уже откровенно-сексуально, сжимала и разжимала кулачки, вытягивалась в струночку, извивалась, грызла попавший в рот край простыни. Мы старались - и внезапно подопытная охнула громче обычного, ягодицы ритмично вздрагивали, бёдра сжимались, откликаясь на наши поглаживания.
  - А-а-а... - счастливый выдох, хрипло - Толечка... иди в баню! Пожалуйста...
  
  Пошёл. И, закрывая дверь, успел заметить переферийным зрением, как девушка повернулась на бок и протянула руку к оставшемуся у стола мужчине, а Дима отбросил свою простыню и наклонился, целуя подружку. Правду Светик говорила - никакой разницы. Член, как у меня - синий от напряжения. Только его женщина рядом, и готова, а мне придётся ещё потерпеть...
  
  Пришлось мне несладко. Сидел в парилке в компании с неодолимой эрекцией, слушал сквозь тонкую дверь Олины вскрики, и - в такт им - скрипение стола (расшатают, ироды, как пить дать!). И финальный вопль, и умиротворяющее чмоканье, и - ведь заботливая, мартышка:
  - Нет, под душ - и домой, там продолжим. Толя один мучается. Светку ему пригоним.
  Ещё пять минут страданий: шумела вода, ребята плескались вдвоём, торопясь.
  - Мы ушли! - и хлопок двери.
  
  Внезапно выздоровевшая Света появилась через минуту, заглянула в парилку - и позвала. Я вышел в предбанник, девушка приблизилась, положила ладошку на головку:
  - Бедненький! Иди ко мне... - сбросила халатик и уселась на краешек многострадального стола.
  Как ни странно, подготовка не потребовалась, как не потребовались и долгие фрикции - мы кончили, едва соединившись.
  - Я читать пыталась, а потом представила, что вы с Олькой делаете. Ну, и...
  - Пальчиком?
  - Ага. Но до тебя дотерпела!
  - Спасибо, Солнышко. Я отдохну, и продолжим?
  - Да. Сейчас, ополоснусь. Подкинь пока дров в печку. Заодно и попаримся.
  
  Нужно ли говорить, что дня через три, когда мы с Митей снова пытались с помощью сухого пара изгнать из мышц усталость, к нам пришла Света? Всё было так же - но иначе. Любимое тело, знакомое до волоска и ноготка, под моими руками, лёгкая нерешительность Мити, мой одобрительный кивок, массаж в четыре руки - девушка реагировала, как положено, даже острее, чем Оля. И в какой-то момент решила, что Дима её уже видел всякую (хотя, кое о чём я догадываться не должен), и - перевернулась.
  Подозреваю, что давнее наше приключение ей глубоко в душу запало, и ласки двух мужчин одновременно стали если не потребностью, то очень желанными. После секундной заминки - продолжили, и оргазм (оргазмы?) пронаблюдали с самого выгодного ракурса. Подружка сдерживалась, конечно, но... Кричать - не кричала, однако в стол впилась ногтями, животик - волнами, сосочки торчат, губа прикушена. Бедный Митя! Теперь его в баню послали... Он как раз грудь оглаживал осторожно, когда Светик, глаза приоткрыв, руки протянула, по бёдрам под простынкой его погладила:
  - Димочка!..
  - В баню?
  - Да. Пожалуйста...
  А мне в баню не нужно. И так мокрый от пота и от возбуждения. Подружка колени приподняла и раздвинула:
  - Поцелуй...
  
  Поцеловал. Провёл кончиком языка справа, отделяя большую от малой - счастливое 'ах' в ответ, потом - слева, разделяя и властвуя, с тем же эффектом, потом - посередине, от насквозь мокрой дырочки, вверх, до бутончика-клитора, самым кончиком языка. Света коленки свои руками охватила, подняла - и ещё сильнее развела, распахиваясь, и простонала:
  - Полижи...
  По-волчьи, всей плоскостью языка, снизу вверх - раз, другой, третий - и девочка забилась, как рыбка на берегу, стукаясь плечами и затылком о доски стола, поднимая и подтягивая колени к груди. Животик напрягался судорожно, губки толкались навстречу языку. А я не останавливался, пока не вытянулась подружка расслабленно, и не протянула руку:
  - Где ты? Дай!
  
  Подошёл, и дал. А она взяла - губами, ртом, языком, всё так же лёжа боком на столе, только чуть приподнялась. И яички погладила - а после такого массажа (и всего предшествующего) мне много не надо...
  - Живой?
  - Да. Под душ?
  - Помоги слезть и встать, коленки дрожат. О, ты тоже на ногах не стоишь.
  - Твоими стараниями, милая. Дай губы.
  - Подожди, - девушка вытерла рот ладонью, - на.
  Ополоснулись под душем.
  - Пойдём, Олю позовём. Димка соскучился.
  - Пойдём, потихоньку. Дим, мы ушли!
  
  А Оля - неподалёку. Сидела в кресле на террасе у бани, нога за ногу, и делала вид, что читает. Мне Света о такой девичьей методе рассказывала:
  - Сидишь себе, ногу на ногу положив, занимаешься своими делами, и ногой чуть-чуть покачиваешь, и мышцы там напрягаешь. Чуть-чуть. Но, если долго, получается неплохо.
  - А спешить особо некуда...
  - Ага. Чем дольше, тем лучше. И результат... эффектнее. Главное - лицо держать, чтобы окружающие ничего не поняли.
  - В школе?
  - Да. На уроках, много раз.
  - Чёрт! Представил...
  - Ты же сам рассказывал, как думал обо мне... А я что, не человек? Тоже мечтала... о разном.
  - А другие?
  - Олька - точно, вместе научились, другие... про троих знаю точно, видела, про остальных... не скажу.
  
  Вот и сейчас... Оля обернулась на звук открывающейся двери, в полуприкрытых глазах отразилось всё то, о чём девушка в данный момент думала...
  - Иди, подружка!
  Оля мазнула рассеянным взглядом по нашим довольным физиономиям, улыбнулась и на подкашивающихся ногах зашла в помещение.
  - Эк её...
  - А ты думал? Фантазия богатая...
  - Пойдём, фантазёрка, я опять тебя хочу...
  
  - Как тебе наши массажисты?
  - Здорово! Откуда что берётся? Не учились же...
  - Толя со мной скромничал. Не везде трогал.
  - Ну, Димка со мной - тоже, поначалу. Потом освоился.
  - Я с ними такое представляла... Перед тобой стыдно!
  - Тоже мне, бином Ньютона. С двух сторон и одновременно. Иногда меняясь местами.
  - Ага. Значит, я не одна такая испорченная...
  - Я ещё и тебя представляла, с ними в компании. Еле сдержалась, так хотелось пальчиком. Но решила, что это - перебор, не рискнула.
  - Я при Димке иногда...
  - Нормально, я при Толе - тоже. Но перед ними вместе... нет. Это - только для фантазий.
  - А помнишь, как мы с тобой?
  - Повторим как нибудь. Ты кончила?
  - От массажа? Да. Чуть не заорала. И Толю прогнала... А ты?
  - И не раз. А когда Толя лизнул...
  - Слушай, давай им намекнём, чтоб смелее... массировали.
  - Да они друг друга стесняются. Жену друга не хотят трогать совсем уж откровенно... А так бы...
  - О! По поводу 'лизнул'... Когда ты перед сессией альбом сдавала, по 'начерталке', у меня за спиной Андрей Галушко и этот, как его, из параллельной группы... а, неважно, беседовали. Громче, чем надо, специально, чтобы услышала. Так вот, Галушко гордо так: 'Я', - говорит, - 'никогда не унижу женщину минетом!'
  - Охренеть... такой благородный! И сам, конечно, до 'полизать' не унизится.
  - Ты что? Он от такого с ума сойдёт!
  - А ещё не унизится до 'повесить бельё сушиться', 'посуду помыть', 'в доме убрать'...
  - Ну, ты извращенка! Он же мужчина!
  - Да, действительно, какое бельё. Увидят другие самцы, как он трусы женские на верёвку цепляет - засмеют. Соседей наших видела? Бабы с детьми и по дому корячатся, мужики в гараже бухают. А как ехать - не заводится.
  - Ой, ну их, совсем. Наши - нормальные, и - слава богу. Я - 'унижаюсь' с удовольствием.
  - Я - тоже!
  - А насчёт 'с двух сторон'... Если они вдруг захотят?...
  - Толя с Димой? Да ну, нет! Не будет этого...
  - Не будет. Может, оно и к лучшему?
  - А ты хотела бы?
  - Если бы они?.. Не знаю. Сопротивляться не стала бы, и удовольствие получила бы... Наверное...
  - Нет, не стОит... Всё испортим.
  
  Я вышел на веранду, вдохнул пахнущий грозой воздух, опёрся спиной о перила. И стал наблюдать, как в освещённой комнате Светик, усевшись на подлокотник, что-то с жаром доказывает сидящему в кресле Диме. Димкина рука лежала на бедре девушки естественно и непринуждённо. 'Это волнует' - говорила мне подружка, - 'но не более'. Оля вышла следом за мной. Приблизилась - опасно приблизилась - и взяла меня за ремень брюк. Обеими руками. Я положил ладони на тонкую талию.
  - Толечка!.. - а вот глазками так не нужно, не верю...
  - Да? - и руки на ремне, в непосредственной близости от... Пока напряжён только пресс.
  - Пообещай мне, пожалуйста... - сейчас мне сделают предложение, от которого не отказаться...
  - Всё, что в моих силах, - а куда я денусь?
  - Никогда, ни при каких обстоятельствах, не ходи со мной в баню... ну, наедине...
  - ? - всего-то?
  - Я тебе там обязательно дам. Нам это надо?
  - Кися, мы же знаем разницу между 'нам этого хочется' и 'нам это нужно'?
  - Знаем! Обещаешь?
  - Да. Сам боюсь.
  - Поцелуешь?
  - Иди ко мне, ведьмочка... - на веранде темно, но злоупотреблять не нужно, если подойти к стеклу вплотную... А впрочем - мы и не прячемся особенно. Это - край, грань, за которой нет ничего хорошего, а значит - и не будет ничего.
  - А ваш массаж мне понравился. Будете повторять?
  - Обязательно. Если Митя не против. Хотя... мне это трудно.
  - Представляю. Но Света - всегда рядом. Спасёт. Ей тоже понравилось.
  - Я заметил. Несколько раз понравилось. Но с Димкой наедине ей ... не стОит.
  - Разобрались и договорились!
  - Иди к мужу, шкода! - пальцы девушки за бляхой ремня, того самого, ею когда-то дарёного, а вот запястье уже, пожалуй, чувствует напряжённость... не пресса. Руки мои (сами! клянусь!) бёдра погладили и поближе подвинули.
  - Иди к жене, охальник! - ничего против девушка не имела, знает, что хочу её, но ведь хотеть - не вредно? Поцеловала ещё разок...
  - Пойдём, разгоним собеседников, а то Митина рука уже под юбку ползёт.
  - Вот негодяй! Он же её голую в бане может рассмотреть и потрогать, всю. Нет, ему так интереснее!
  - Конечно, интереснее. Мне - тоже.
  - Мы это обсудим как-нибудь. А в бане... я тоже буду на спину переворачиваться. Предвкушай.
  - Зараза ты, Олечка. Я и так... весь в предвкушении.
  
  Массаж в бане понравился всем. И юношам и девочкам. И отныне, посещая парилку, мы с Вадимом знали, что в любой момент стеклянная дверь может приоткрыться, по ней вопросительно и звонко процокают аккуратные коготки, и одна из шкодин заглянёт в помещение:
  - К вам можно, мальчики?
  Мы будем сидеть на полках, париться, лениво переговариваться, и переглядываться, и предвкушать момент, когда жена и подружка (для кого как) спросит небрежно:
  - И долго вы будете нервы трепать? Мне сегодня кто-нибудь сделает массаж?
  И хмыкнет, когда мы с Димой, вставая, одновременно поправим под простынками поднявшееся...
  
  А обсуждали мы в тот вечер животрепещущий вопрос: 'куда податься?'. После давешней бани, а точнее - двух запоминающихся массажей, у всех у нас на физиономиях прописались мечтательно-дурацкие улыбки. Вадим пожаловался даже, что не может толком сосредоточиться на своих костоломных упражнениях. По Жванецкому: 'Чувствую, в руках чьи-то колени. Подношу их к глазам - ничего в них нет...'.
  - Тренер матерится. Говорит, что нельзя одновременно использовать внутреннюю энергию ЦИ и думать о бабах.
  - Ну, Дим, тебя же никто не заставляет... Ты занимайся, а я буду девочек развлекать. В кино их водить, в баню, то, да сё...
  - Допросишься...
  - Да, ладно тебе, шучу, сам знаешь.
  - Знаю. Так куда двинем?
  
  За совместным ужином подружки поинтересовались - так, невзначай:
  - А мы на море поедем? С палаточкой? - и посмотрели умильно.
  Дима скривился.
  - Что, не хочешь? - удивилась Оля.
  - Хочу. Просто 'палаточка' на меня теперь действует, как 'я - чистенькая'.
  Девушки засмеялись. Я когда-то просветил Свету по части особенностей спонтанной эрекции в замкнутом внутриодёжном пространстве, и теперь девушки знали, что это бывает больно. А что до палаточки, короткое прошлогоднее путешествие всем присутствующим понравилось и запомнилось.

Любили меня, лапочку,
довольны были мной
в брезентовой палаточке
за ширмой расписной.*

  Почему бы и не повторить? С вариациями...
  
  Потом, пока мы с Олей на веранде... общались, Дима и Света спорили, что лучше - Крым или Кавказ. В конце концов договорились до Краснодарского края, а раз с палаточкой, нужна природа, и людей поменьше. Дима сказал 'Джанхот' - и объяснил, где это. Оказывается, был он там с родителями, лет пять назад, жили они в самом посёлке, но во время прогулок видели пару неплохих мест для палаточного отдыха - в реликтовой роще пицундской сосны. Запомнил потому, что отец обратил внимание на подготовленные площадки. Возражений ни у кого не нашлось, стали готовиться.
  Ну, во-первых, мы с другом озаботились добычей наличных. Нам показалось, что простейший способ их добычи - погрузочно-разгрузочные работы. А чего? Платили тогда грузчикам неплохо: десятка в день. И - по Жванецкому: 'Что охраняешь - то имеешь'. В нашем случае - что грузишь, то имеешь.
  
  О, сколько мы открытий чудных... не открытий, ништяков - совершенно бесплатных - намародёрили в процессе переноски тяжестей, и в этот раз, и в дальнейшем! Супчики и кашки в пакетиках - в походах совершенно незаменимые, компактные и калорийные (хотя происхождение и состав - и тогда, и сейчас - остаются сомнительными). Когда их целый вагон, и упакованы они кое-как, часть по дороге к складу закономерно исчезает. Утруска, усушка, мыши съели - извечная беда советского общепита и торговли. Пять часов напряжённого труда: десять рублей, и полная сумка супчиков. Каждому. Проверить сумки на выходе с базы никто и не подумал.
  Девочки спросили: 'куда столько?', и постановили часть отдать бедным - в общежития. Срок годности, знаете ли, никто не отменял, пусть съедят, пока свежее. Мои общежитские приятели приняли дар с благодарностью. У них как раз был затяжной период безденежья: от повышенных стипендий отказались, обычные им никто не платил, пиво и портвейн в долг в СССР не отпускали... Хотя, бывали и у них периоды благоденствия. Когда один из жильцов подрабатывал грузчиком на кондитерской фабрике, эти снобы пили по утрам горячий шоколад. В невероятно засранной комнате, где в холодильнике (выключенном) хранилось самое ценное - паспорта и ножницы, а спички обретались в углу, за веником. Почему? Как 'почему'? Каждой вещи - своё место, что непонятно?
  
  Через неделю - не так благостно. Кабачковая икра в стеклянных поллитровых банках, те, в свою очередь - в картонных ящиках. Подмокшие ящики внезапно открываются снизу... брюки до колен - в кабачковой икре. Выглядит отвратительно. Сперва мы из-за этого напрягались, ожидая финансовых санкций со стороны местного 'начальства' - кладовщицы, но материально-ответственная дама на звон стекла не реагировала вовсе, считая 'своими' только те банки, которые попали в склад целыми. Битые, не считая и не актируя, тупо отгребали с дороги в сторону. По парочке мы, само собой, домой упёрли, но не тот это продукт, чтобы запасы делать.
  Арбузы... Это потом, после возвращения с каникул, для восстановления финансового баланса поиздержавшихся отдыхающих. Вагон, по пятнадцать рублей и по арбузу на лицо, штаны в арбузах, физиономии - грязные и сладкие (выедали самые вкусные серединки из разбившихся ягод).
  
  Апофеозом - Завод шампанских вин. Погрузку готовой продукции нам, неквалифицированным, не доверили, зато открытый вагон пустых бутылок под разгрузку предоставили. Связаны они были тонкой проволокой в пачки по девять штук, весили немало, плюс - жара под сорок, плюс - пыль, толстым слоем осевшая на бутылках во время транспортировки, плюс - острые края бутылок, разбитых ещё при погрузке - кругом вредности и опасности. Как компенсация за неблагоприятные условия работы - полуфабрикат. Шампанское, но не газированное. Хоть залейся: учёт, хоть какой-то, вёлся только в складе готовой продукции, всё, что до него, было всенародной собственностью. Вода из крана для утоления жажды на жаре популярностью не пользовалась, да и текла она, похоже, прямиком из соседней несудоходной реки Лопань, минуя всяческие очистные фильтры.
  Вот этот полуфабрикат, по сути - слабенькое сладенькое винишко - мы и пили в течение дня. Алкоголь на жаре с интенсивной работой сочетаться, вроде бы, не должен, однако почки справлялись, всё выходило с пОтом. Накрыло нас потом, когда мы с Митей, едва передвигая ноги от усталости, тащились домой, получив по вожделенной десятке и - приятный бонус! - по две бутылки 'Советского полусладкого'. Как выяснилось, таким манером администрация пыталась хоть как-то остановить безудержное воровство на предприятии. Каждому (!) рядовому работнику на выходе с проходной вручали две бутылки ординарного напитка. Приятная добавка к зарплате! При тогдашней цене - что-то около пяти рублей за бутылку - лишняя сотня (как минимум) в семейный бюджет, если сдавать через знакомых продавцов в магазины. Не самим же пить, в самом-то деле...
  
  Так вот, к вечеру жара спала, нагрузка на мышцы прекратилась. Пока дошли до дома (ввалились ко мне, потому что ближе), часть выпитого нас догнала. Душ не помог. Когда сочувствующие подружки выставили перед нами ужин, мы плохо отличали вилку от тарелки. Довольные девушки утащили добычу в закрома, и повелели больше не корячиться - денег на отдых и так хватит. У всех - повышенная стипендия, подзаработали (подружки в сессию за малую денежку решали задачки для двоечников, мы с Митей репетиторствовали в области начертательной геометрии), цены на проезд (да ещё по студенческим билетам) - копеечные, еда, в основном - с собой. Поехали!
  
  Надо заметить, что мы всегда к подготовке к путешествиям подходили серьёзно. Заранее складывали нужное, потом - удаляли лишнее и добавляли забытое. И всё это - не в последний момент. Девушки, слава богу, были (и остаются) разумными, туфли на шпильках на пляж не брали ни разу.
  
  Одногруппники мои - те самые, общежитские, путешествовали, наоборот, налегке. Так, однажды, их осенило летом, среди ночи, что не мешало бы съездить в гости к парню, который в Новороссийске проживает. Встали - и поехали. В чём сидели, практически без денег. Прихватили, что было, из съестного, полиэтиленовый пакет с шишками конопли (собственно, её, голубушку, и курили, когда 'гениальная' идея в голову вступила), зайцем в электричку...
  Так, на перекладных, прячась от контролёров, временами обновляя дурь в голове, до Новороссийска и добрались. Приятеля, закономерно, дома не обнаружили - не расчитывал он на прибытие незваных гостей, не смел даже надеяться на такое счастье. Не отчаялись наши дежнёвы и марко полы, и ещё неделю болтались по окрестностям Малой Земли, питаясь, чем бог пошлёт, но в основном - дымом марихуаны. Особенно мне понравился рассказ об одной ночёвке (палатки, как впрочем, и всего остального, у ребят не было):
  - Смеркалось. Шли по тропинке. Остановились, забили, покурили. Пошли дальше. Стемнело, стали падать. Остановились на ночлег. Развели костёр, покурили. Нормально выспались, только что-то сильно воняло.
  Наутро выяснилось, что ночёвку недоделанные туристы организовали на развилке двух тропинок, на стихийной свалке, а в трёх метрах от них лежал разлагающийся труп собаки.
  Обратно компания добиралась тем же аллюром. Ну, по крайней мере, не скучали...
  
  Мы, в противоположность вышеизложенному, добирались до Геленджика со всем возможным комфортом: поезд (плацкарт, правда), и билеты купили как-то совершенно без проблем, невзирая на август. Потом - катер, бегали они в те времена регулярно, и вот - причал Джанхота.
  
  Дима стал лицом к морю, покрутил головой, подумал, и скомандовал:
  - Налево!
  - Кто бы сомневался! - едва ли не хором сказали подружки, и мы отправились.
  Заявленные два километра вылились в результате в честные пять, но шли мы неспеша, любовались морем, и прочими красотами, останавливались отдохнуть - и дошли.
  Ох, уж эти походы по нарисованным кем-то на листочке в клеточку планам местности!

И шагай, и пой беспечно,
тири-тири-там-там, тирам!
Встреча обеспечена -
в плане все отмечено
точно, безупречно
и пунктиром...*

  GPS-навигации тогда не было. Карт не было! Нормальных, я имею в виду, подробных, как Google-карты, изготовленных с помощью спутниковой- и аэросъёмки. То, что было... Главное, чтобы враг не прошёл! Знакомый, посетив в начале девяностых ФРГ, прикупил там атлас Москвы, масштаб 1:8000.
  Отобрали на границе, не немцы, разумеется, наши. Ибо - секретно. Там фонтан был обозначен, перед Институтом атомной энергии Академии наук СССР имени И. В. Курчатова. И сам институт, конечно, тоже. А на наших картах - ни фонтана, ни Института - большое серое пятно - промышленная зона.
  В армии, позже, мне пришлось однажды готовить карты к командно-штабным учениям - вырезать и склеивать нужные командирам фрагменты. Так все обрезки - в кучку, в конверт, опечатать - и в секретную часть, на уничтожение путём сжигания, под неусыпным контролем целого подполковника. Он самолично палочкой пепел перемешивал.
  
  В общем - дошли. И обнаружили симпатичное ущелье с покатыми стенками - овраг, скорее - поросшее, как и горы по обе стороны, той самой пицундской сосной. И прекрасно оборудованное место для лагеря. Кто-то изрядно потрудился, выравнивая площадки под две палатки, строя из досок некрасивый, но прочный стол с двумя скамейками, выкладывая из камней очаг. Всё это было в полном порядке, мусор отсутствовал; мы, уезжая, тоже привели стоянку в первоначальное состояние, подправив, что возможно, из чисто эстетических и экологических соображений. Негоже оставлять после себя помойку!

Сломав березу иль осину, подумай -
что оставишь сыну?
Что будет сын тогда ломать?
Остановись, ебёна мать!*

  Девчонки, как любопытные кошки, обежали ближайшие окрестности, и нашли их пригодными к обитанию. Мы с Димой поставили палатку (как и в прошлый раз, решили обойтись одной, трёхместной: в тесноте, да не в обиде; опять же, ночная близость второй парочки мне, например, очень нравилась). Места под палатки неведомые предтечи выбирали с умом: даже в случае настоящего ливня их не смоет, поток из ущелья пройдёт значительно ниже. Обустроили лагерь, приготовили и съели завтрак (он же, по времени - обед), для чего потребовался поход за километр к источнику под скалой.
  
  Отлучаться из лагеря мы решили только разнополыми парочками - двух подружек оставлять без присмотра не хотелось. Как оказалось - это было правильное решение. Где-то на третий день отдыха к девушкам, оставшимся у костра, подкатили... чуть не сказал 'калики перехожие', ну, могли они таковыми стать, если бы мы с Митей вернулись минутой позже - за дровами ходили на гору. Не успели пацаны проявить низменные инстинкты - ни словом, ни делом. Оля нож держала уверенно, Света арматурину для помешивания углей в костре (прилагалась к кострищу) перехватила поудобнее, у меня - охапка дров за спиной, топорик в руке - и улыбка мерзопакостная. А Дима, тоже с дровами... просто посмотрел внимательно в глаза каждому - и пошли они своей дорогой. Быстро. Все трое. И не возвращались, что характерно.
  Митя утверждал, что главное - хорошо представить, что собираешься с противником сделать, и в какой последовательности, и не сомневаться в результате. Говорит, в тот раз представил три страшно изломанных трупа - вот ребята и прониклись. А про нас, вооружённых и очень опасных, Дима знал, что не дрогнем. Просканировал как-то сетчатку, и мне, и девочкам, выводы сделал, и сказал, что при острой необходимости каждый из нас убъёт, не задумываясь, невзирая на видимую пушистость и любовь к животным. И мучиться угрызениями совести особо не будет.
  Больше инцидентов не случалось, но дрова мы, от греха подальше, стали собирать на берегу, так даже лучше получилось: их солнце высушило и выбелило до порохообразного состояния.
  
  Стали мы, обустроившись, как обычно, жить да поживать. Нужно заметить, что ни Дима, ни я никогда не старались поразить наших подруг какими-то вызывающе спортивными движениями или действиями. Ну, там: прыгнуть с обрыва в море в незнакомом месте, залезть на отвесную скалу, сплавать на скорость-дальность до Мысхако и обратно... Вадим, не понаслышке знакомый со спортивными травмами, знал, чем такие демонстрации обычно заканчиваются, и предложил даже поставить Памятник Недопрыгнувшим Героям - где-нибудь возле Областной травматологии. Так что, жили мы спокойно, без выпендрёжа.
  Утром - вдумчивое купание в море, потому как душа поблизости нет. Неспешное приготовление пищи (раз в два-три дня ходили в Джанхот за овощами и вином) и её поедание (жили мы, честно говоря, впроголодь, просто не хотелось тратить всё время на приготовление пищи, но так даже лучше, к концу отдыха мы стали сухими, поджарыми и загорелыми). Потом одна парочка оставалась в лагере, а вторая - шла, куда глаза глядят.
  
  А глаза глядели... В первый же день Светик предложила подняться на гору.
  - Одеяло возьми, - и смотрит удивлённо.
  Да, дёрнулся я. Вот всего раз сходил от неё налево, а впечатление такое, что меня Галкины фразы в Светином исполнении до конца дней преследовать будут... Одеяло взял, и полезли мы в гору. Альпинистские навыки там совсем не требовались, вполне себе пологий подъём, тропинок, правда, тоже не было. Неспеша, дыша воздухом и любуясь природой, забрались, и обнаружили на вершине какое-то устройство, забором огороженное - радиомаяк, кажется. Нас он не заинтересовал, Света целенаправленно искала симпатичную полянку с заранее задуманными параметрами: чтобы море видно было, чтобы ветки сосен не совсем небо закрывали, чтоб вокруг кусты погуще. И нашла. Небольшую, уютную, в зарослях кизила.
  
  Там мы и расположились. Секса в нашей жизни было предостаточно. В палаточке это происходило еженощно, в полной темноте; мы совершенно не стеснялись соседей и совершенно их не стесняли, девочки больше не 'перепутывались' - незачем повторять удавшуюся однажды шутку, однако, лёжа на Свете (или под ней), я чувствовал иногда поддержку: Олина рука могла скользнуть по груди (моей или Светиной), или по щеке, лечь на губы - и медленно уползти после поцелуя в тонкое запястье, я мог погладить невзначай попу не только Светину, но и Олину, Дима действовал аналогично. После секса поцелуев подружек удостаивались все присутствующие, потом мы с Димой отправлялись на прогулку, совмещая снятие презервативов с ночным омовением, а девчонки засыпали, обнявшись. Утром все переглядывались чуть смущённо, однако, ближе к вечеру смущение проходило. 'Шведская семья'? Не совсем, с ограничениями и запретами, а оттого ситуация была ещё более пикантной.
  
  Белым днём, на природе, мы ещё друг друга не любили. Стояли возле расстеленного на полянке одеяла и целовались. Долго, медленно, расстёгивая пуговичку за пуговичкой, избавляясь постепенно от немудрёной одежды, пока не остались голыми. Не считая того, что кеды наши оставались всё ещё зашнурованными, шорты и трусы лежали на ступнях, и мы топтались на месте, как стреноженные лошади. Футболки валялись рядом с одеялом, бюстгальтеры девочки на отдыхе игнорировали, надевали лишь в составе купальников, когда болтались по берегу - народ мимо не слишком часто, но шастал.
  Оторвались от губ, отодвинулись, посмотрели вниз, потом в глаза, посмеялись - и уселись на одеяло, чтобы сбросить, наконец, последнее и исподнее. И снова обнялись, теперь уже совершенно обнажённые.
  - Кто будет смотреть в небо? - спросила Света.
  - Я. Твёрдо, потому что.
  - А потом - я. Плевать, что твёрдо.
  - Решительная. Сядь на меня.
  - Вот. Только так пока, не внутрь. Давай ещё поцелуемся, и попу погладь.
  
  Мы целовались, пока (а-ах! м-мм...) член не оказался вдруг там, где положено ему пребывать как можно чаще - скользнул и провалился в намокшую дырочку, и девушка, не прерывая поцелуя, стала коротко шевелить бёдрами, а я только подавался ей навстречу, и, действительно, плевать хотел на острые камешки, впившиеся сквозь одеяло в ягодицы и под лопатки. Как хорошо, что мы (я) научились уже сдерживать неудержимое, продлевать контакт, не давать последним судорогам вырваться на свободу.
  Время от времени мы останавливались, переставали двигаться и целоваться, замирали. Подружка приподнималась, опершись на руки, и смотрела в глаза, улыбаясь, и наслаждалась прикосновениями моих ладоней - к груди, к бёдрам и попе. Её лицо на фоне неба, и ветвей - милое и любимое, розовое от страсти и усилий - самое красивое зрелище, что я видел в своей жизни, и вижу до сих пор - иногда, когда мы любим друг друга не в постели. В такие моменты мне иногда вспоминались лица моих любовниц - нежной Оли, страстной Галки, и прочих - случайных и нелюбимых, но желанных в момент соития.

На самом деле мне нравилась только ты,
мой идеал и мое мерило.
Во всех моих женщинах были твои черты,
и это с ними меня мирило.*

  Их черты проступали на секунду в памяти - и исчезали, и я продолжал ласкать свою единственную. Как тогда, на безымянной горе высотой 324 метра. Длилось это долго - и мы могли ещё, но я неосторожно потрогал девушку пальчиком, она охнула, и мне оставалось только догнать её, коротко двигая тазом. Мы уснули на несколько минут - вырубились от эмоциональной перегрузки, потом проснулись... и продолжили. Я даже не расслабился! Вот что значит подходящая (или наоборот, неподходящая) обстановка!
  
  Девушка легла на спину - плевать, что твёрдо! - и раскинулась, и приняла меня, мокрая с предыдущего раза. Нет на горе воды, но обойдёмся разок, в ней моя сперма, сейчас добавится ещё, часть вытечет, часть впитается, но сегодня - можно... Теперь подружка видела моё лицо на фоне неба и сосен, и улыбалась ласково, подаваясь навстречу, задирая ноги и упирая пятки в мои ягодицы...
  Подозреваю, что Дима с Олей времени тоже не теряли. Когда мы спустились с горы, у них физиономии были довольными - полянка-то рядом с палаткой тоже имеется...
  
  По ночам девочки повадились рассказывать нам сказки. Шахеразады, понимаешь ли...
  Начала Оля. В полусне, голосом сварливой Арины Родионовны:
  - Жила-была Красная Шапочка. И была у неё корзинка с пирожками, - тут мы все заинтересовались, проснулись и хохотнули, представив этот аксессуар - постоянно действующую корзинку с неизменно горячими пирожками, - и однажды, приоткрыв её, поняла девочка, что пирожки у неё... спиздили, - тут мы уже откровенно заржали, - а в корзинке лежит записка: 'Шугаева, Радченко, Алчевский, Маркозова - Зорры'. Рассказано было столь душевно, что впору было прослезиться.
  - Что, Кися, есть хочешь? Полночь - самое время!
  - Ага. Меня регулярно любят, но не кормят, - слышно было, как Оля целует Диму, чтобы не обиделся.
  - Ты, подружка, не одинока, - Света удостоила поцелуем меня, а потом и Олю, - я тоже жрать хочу.
  И через минуту две мыши хрустели найденными в рюкзаке галетами, а потом - тихо ругались, пытаясь уснуть на крошках.
  
  Света, следующей ночью, поведала правдивую историю о том, как в загребущие руки Ивана-Дурака попал аналог скатерти-самобранки - простыня с теми же свойствами. И на этой простыне побывали по его вызову последовательно:
  а) ехидная стерва Василиса Премудрая, которая вынесла Ване остатки мозга велеречивым философствованием во время каждого коитуса;
  б) глупая, но хитрожопая Василиса Прекрасная, не расстающаяся с зеркальцем и неперывно прихорашивающаяся, даже в койке и в процессе;
  в) Царевна-Лягушка в обеих ипостасях (Дурак не сразу сообразил, что Лягушку следует поцеловать для перевоплощения, имел так);
  г) Снегурочка (на ней - в буквальном смысле - здоровье Ивана сильно пошатнулось);
  д) ОРЗ и обморожение крайней плоти взялась самоотверженно лечить Баба-Яга, срочно явившаяся взамен растаявшей от фрикций любовницы;
  е) отчего Иван окончательно повредился рассудком, Ягу грохнул и стал сожительствовать с Сивкой-Буркой...
  Тут мы все окончательно перехотели спать и ещё час придумывали ГГ новых любовниц - исторических и литературных.
  
  На нашей любимой полянке (добираться далеко, и высоко, но оно того стОит) мы валялись на расстеленном одеяле и разговаривали, глядя в небо, и не собирались (пока) заниматься сексом. Просто - строили планы на будущее. Потом - просто дремали, держась за руки, изначально улеглись в тени под сосной, и было не жарко, хотя с самого утра пАрило, собиралась гроза - наверное, будет ночью. Потом Светик улеглась щекой мне на грудь, и стала шалить. Пальчики пробежались по груди, по животу, вернулись выше, снова забег... Член совершил пол оборота, наполняясь кровью и выпрямляясь. Пальчики пробрались под пояс шорт, и под резинку трусов, ладошка погладила низ живота, а тыльной стороной - член. Было приятно.
  - Нет, я сама! - пресекла подружка мои поползновения ответить на ласку.
  И продолжила: расстегнула, забралась в трусы, потрогала, сдвинула крайнюю плоть.
  - Помнишь, как в самом начале?..
  - Помню, Солнце...
  - Терпи...
  
  Светланка заставила приподняться, сдёрнула и сдвинула с моих бёдер одежду, легла щекой на мой живот. 'В самом начале' я сразу кончил от таких прикосновений... Сейчас - нет, могу терпеть, и наслаждаться, а Светик тоже не остаётся безучастной, ей явно нравится то, что она делает, как и мне нравится ласкать её таким вот манером. Но сейчас - не позволяет отвечать, ни до чего не дотянуться, можно только спинку гладить, грудь под футболкой и попу - оттопыренную и одетую.
  Временами девушка останавливалась, и отстранялась, разглядывала объект своего внимания, целовала кончик, вытирала мокрые губы о мой живот - и продолжала. Я едва сдерживался, но ведь велено было терпеть - и терпел, сколько мог. Внезапно подружка застонала, и стала вздрагивать, расслабила губы и вобрала в рот, сколько смогла. Ну, тут уж... Наши судороги вошли в резонанс: я вздрагивал, чувствуя, как вздрагивает Света - и наоборот. Проблем с 'проглотить' у моей любимой не возникало изначально (шепнула по секрету, что и Олю приучила к мысли, что это не стыдно), не возникло и в этот раз.
  - Ты чего это, родная?
  - Не знаю. Захотелось сделать тебе приятно. Доволен?
  - Спасибо, Солнышко. Очень. А ты как?
  - Я тоже кончила. А вечером - ты мне так сделаешь?
  - Почему не сейчас?
  - Сейчас - и так хорошо. Вечером.
  - Что-то задумали?
  - Да. Увидишь. Вам понравится.
  - Дай губы...
  - Дай платок.
  Девушка промокнула губы, аккуратно вытерла мне кончик и вернула платок. Свой же - свернула и, приподнявшись, сунула в трусики. Пояснила:
  - Промокла вся. Проступит пятно. Поцелуешь?
  - Да, любимая.
  
  Вечером к нам наведались пограничники. Ну, не совсем к нам, в палатку не заглядывали: катер подплыл и остановился в полукилометре от берега (не понимаю я ихних кабельтовых) напротив условно нашего ущелья. В лучах заходящего солнца блеснули линзы - нас разглядывали в бинокль. Мы с Вадимом приосанились, девушки красиво изогнулись. Защитники рубежей оценили обстановку, убедились, что эта компания плыть в Турцию на матрацах не собирается - у нас и так всё в порядке: девушек в достатке, есть бутылки полные на столе, пустые под столом - и отчалили. Пеших патрулей за всё время так и не случилось, граница была на замке и без них.
  
  Пограничники убыли, стемнело достаточно для того, чтобы по каменистому берегу перестали шляться случайные прохожие, и мы отправились купаться в тёплом море. Уже привычно - голыми. Где-то на горизонте бушевала гроза. Ветвистые молнии били в море, создавая эффект стробоскопа. В этот раз девочки плавали ещё более экстремально, чем в прошлом году, на реке. Спереди, впрочем, Оля ко мне, а Света - к Диме старались близко не подплывать, а то получится вдруг: 'ой, внутри!' - ничего страшного, в принципе, однако нарушать собственные обещания не хотелось.
  Игра в 'подплыть, коснуться, ускользнуть' оказалась весьма увлекательной - для всех. То одна, то другая ведьмочка прижималась к боку или спине - животом и грудью, и не всегда было понятно, кто есть кто - все помалкивали. Безмолвная тень подплывала, касалась - иногда очень нескромно, и позволяла потрогать в ответ. Потом Светик повисла на шее, обхватила ногами (но ничего более, про секс в воде речи не было; 'нельзя, заплывёт ещё какая-нибудь зловредная инфузория' - объяснила когда-то подружка), поцеловала и шепнула:
  - Пойдём?
  
  Пошли. К столику, который принятия пищи был слишком высоким (или скамейки при нём - слишком низкими). Есть у меня подозрение, что его неведомые строители были продвинуты в науке эргономике, и ваяли именно исходя из соображений удобства занятий любовью. Дима с Олей в этом качестве столик уже использовали: прошлой ночью, когда мы со Светой почти уснули, обнявшись, парочка пошепталась - и из палатки выбралась. А больше безлунной ночью тут и пойти-то некуда... Да и слышали мы в полусне, где они резвятся.
  Светик примостилась на краешке стола, подстелив прихваченное возле палатки полотенце; я сел на лавочку перед ней, девушка поставила ноги по бокам от меня. Поцеловались. Девушка погладила меня по голове и мягко наклонила, показывая, чего хочет.
  Вкус женщины смешался со вкусом морской воды - влага моря с влагой лона. Я наслаждался этим коктейлем, а подружка поглаживала меня по голове, тоже наслаждаясь, но не отключаясь полностью от действительности, будто ждала чего-то. И дождалась: прозвучали тихие голоса, раздался звук шагов, и Оля расположилась с другой стороны стола. Девочки откинулись назад, потянулись, соприкасаясь спинами, изогнулись, целуясь...
  - Димочка... Полижи! - попросила тихо Оля.
  
  Ну, Димка и сам знал, чего от него ждёт любимая. Наверняка, озвучивала мечту свою, как мне - Света. Я боялся, что присутствие второй парочки меня демотивирует, охолодит - ничего подобного. Если до их прихода я просто хотел доставить удовольствие подружке - языком, а после - и не языком, то теперь это желание стало невыносимым. Я буквально потерял голову: целовал, лизал, ласкал, нежил, распалял и охлаждал (то тёплым выдохом, то тонким дуновением) любимую вульвочку в обрамлении мягенькой слегка отросшей шёрстки. И с радостью ощущал, как девушка отвечает, подаваясь навстречу, двигаясь вправо-влево, подставляя самые чувствительные места...
  Оля корчилась и стонала с другой стороны стола, Дима тоже вошёл в раж, его, как и меня, ситуация завела необыкновенно. Девочки раскрылись и отдались - желанию и нам, Светин плоский животик то втягивался, то выпячивался, пальцы мои скользили в мокрой дырочке, не встречая трения; вот подружка забилась, Оля её поддержала, и двуголосый вскрик был нам всем наградой. Последние, самые нежные, движения языка - успокаивающие, вдогонку - и Света, погладив по голове, пригласила. Я встал, и понял - так и есть, именно для этого предназначен, служил и служит этот стол. Даже колени сгибать не пришлось!
  
  Было так, как мечталось Свете: лихорадочные толчки перевозбуждённых парней, вскрики девушек, сталкивающиеся в поцелуях губы, соударение девичьих спин и затылков, шлепки лобков, и мокрое хлюпание разгорячённых вагин, и запахи секса, заглушающие запахи водорослей и воды от близкого грозового и штормового моря... Во вспышках молний мы с Димой видели друг друга - искажённые страстью лица поверх макушек наших подруг, но ничуть уже не комплексовали, не до того было: поддержали девчонок в их длительном оргазме, догнали и присоединили свои, короткие судороги. Сдерживаться в такой ситуации сил не было вовсе.
  
  Позже, лет через десять, мы этот опыт повторили, в том же составе, но умудрённые годами супружества, а женщины - ещё и материнством. На море, на съёмной квартире. И темнота бьыла не совсем темнотой, света с улицы хватало, чтобы разглядеть Свету в комнате, и Олю в комнате, и многие подробности действа. Всё тогда получилось куда продолжительнее, и приятнее, мы впервые проснулись вчетвером в одной огромной постели, голые и довольные, и никакого стыда не испытывали, хотя простыни одним смятым комом валялись на полу и прикрыть ничего не могли; собирались, раз пошла такая пьянка, продолжить и днём, но Оля по дороге в душ нажала клавишу телевизора. Мы посмотрели фрагмент балета 'Лебединое озеро', потом увидели трясущиеся руки Янаева...
  - Бляди. Переворот, - первым сообразил я, и секс сразу отошёл на второй план.

Что такое осень - это ветер
вновь играет рваными цепями.
Осень, доползем ли, долетим ли до ответа,
что же будет с родиной и с нами?*

  А тогда, на море, девушки, оттрепетав, и нацеловавшись с нами, и почувствовав вздрагивающим нутром, что уже всё - нас послали:
  - Мальчики, идите в море... А мы - тут...
  И пошли мы, в темноте, но не в обиде, голые по камням, в волны прибоя - принять омовение. А девчонки, крутнувшись на попах, развернулись, и свились в спираль, обнявшись, и экспрессия их поцелуя была достойна внимания Огюста Родена, жаль, не проходил он в тот час по тому берегу. Мы едва успели ополоснуться, и побросать в палатку немногочисленные тряпки, а девчонки - совершить необходимые им водные процедуры тут же, у стола, и спрятаться в палатку - как хлынул ливень.
  По уму поставленная палатка не подвела, не протекла и в море не съехала; мы возились внутри, устраиваясь на ночлег, соприкасаясь голыми телами (Оля изловила меня, прижалась грудью, поцеловала в губы и шепнула 'спасибо!' - за всё, случившееся только что; Света легонько приласкала Димку). Разобрались по парочкам, как положено природой - каждый из парней с любимой, лежащей на груди, завернулись в одеяла, и сразу уснули - под шум дождя, под раскаты грома - гроза медленно перемещалась вглубь берега.
  
  В один из дней мы с Митей занялись ловлей крабов - тут же, у лагеря. Юркие и мелкие крабики разбегались, старались подороже продать свою жизнь, но были отловлены и препровожены в котелок. Девушки посмотрели на нас пару минут, а потом заявили, что они изволят загорать топлес или вовсе обнажёнными - вот на той горке. И отправились. В результате наше с другом внимание несколько рассеялось, нет-нет, да и поглядывали в сторону полянки. С тропинки она не просматривалась, а с дальних камушков - вполне. И наши голубушки чувствовали себя там вполне вольготно, полумерами, разумеется, не ограничились, и валялись на одеяле голенькими. Когда последний краб был выловлен, мы вернулись на берег, а подружки, оказавшись без присмотра, занялись друг дружкой.
  
  Как рассказала после Света, обнимая и лаская Олю, она представила, как из американского спутника, пролетающего в этот момент над нами, выдвинулся огромный, как член слона (видела в зоопарке внезапно возбудившегося элефанта и ужаснулась), объектив. И запечатлел. И передал полученные фотографии в НАСА, ЦРУ и АНБ. Теперь там знают, что в СССР есть секс, и у женщин - тоже. А на их с Олей фото мастурбирует сам Директор Уильям Дж. Кейси.
  Подружки спустились с горки к ужину, влюблённо переглядываясь и чуть смущённо (как всегда) поглядывая на нас. А ночью - каялись...
  
  Всё проходит, подошёл к концу и наш отдых, но девчонки этому даже обрадовались. Всё же житие в палаточке комфортным не назовёшь, и призрак горячего душа стал являться нам во сне.
  - Как Вы чувствуете себя после бани?
  - Хорошо, доктор. Только через полгода спина начинает чесаться...
  Короче, домой! Там - удобства. И баня: мальчики - отдельно, девочки - отдельно, чтоб действительно помыться, а не как всегда...
  
  - Толечка! - подружка поставила подбородок на сложенные в замок пальцы.
  Что-то интонации мне подозрительны. Опять задумала что-то, одна, или в компании с Олечкой.
  - Ась?
  - Давай не будем приставать друг к другу... недельку, а?
  А вот это - новость. С чего бы это? Но Светик тут же и пояснила:
  - Я, после моря - полностью удовлетворённая женщина... - погладила себя по груди, для наглядности, видимо.
  - Не верю! Не бывает!
  - Ну... сегодня, сейчас. Временно.
  - Ну-ну. И?
  - Я хочу проголодаться.
  - А потом?
  - Потом... - девушка мечтательно закатила глаза, клацнула зубами и облизнулась, - потом мы сходим в баню...
  - Не продолжай, а то проголодаться не сумеешь!
  
  Эксперимент удался. Почти. Мы с подружкой целомудренно целовались - поутру и ложась в постель (только спать!) - даже пижамы обновили, чтобы ни-ни. Правда, просыпались всё равно в обнимку и 'рука об руку', но, раз уж договорились, старательно отдёргивали конечности и делали вид, что не очень-то и хотелось. Чинно завтракали, ехали на занятия... Напряжение росло.
  
  Неделю мы не вытерпели; на пятый день Светик потребовала (и получила) баню, и после бани получила тоже. Утренний секс в пижамах оказался довольно пикантным: на моей имелась ширинка на пуговичках, девушка ловко пуговички расстегнула, член добыла и поцеловала, мою попытку раздеться пресекла, свои штанишки на резинке приспустила, и мы довольно долго ласкались. Подружка мурлыкала - так ей нравились прикосновения к животику бархатного кончика - пока ей (да и мне) не стало вовсе невмоготу.
  Света развернулась, и изогнулась, и прижалась, нашарила и ввела собственноручно, и собственноручно же себе помогла. А я, успокаивающе поглаживая вздрагивающие нежные ягодицы, вспоминал читанное о каких-то религиозных извращенцах, привыкших любить своих женщин исключительно в миссионерской позе сквозь дыру в простыне. А ведь что-то есть в этом, нужно будет попробовать.
  Как я и предполагал, Оля с Димой тоже устроили себе постную неделю (в отличие от нас, продержались до конца назначенного себе срока), а после - выпали из социума на все выходные. Физиономии у подружек были вдохновенно-развратными, что было отмечено всем мировым сообществом.
  
  
  1981 часть 2 - 1983
  
  
  Второй курс начался традиционно: третьего сентября утром (1-го и 2-го студенты успели уже разочарованно вздохнуть) в аудиторию вошёл декан... В обычные дни такое явление не несло в себе ничего позитивного, однако начало сентября - дело иное! Совхозы области изнемогали под грузом как всегда небывалого урожая (в чём явственно прослеживалась руководящая и направляющая роль партии), и им требовалась немедленная неквалифицированная, но практически бесплатная помощь студентов.
  Нельзя же просто запахать капусту, морковь и свеклу на корню? Их следует сперва собрать, сложить в бурты и кагаты (в кучи, если попросту) - а вот когда овощи как следует подгниют, потеряют свои потребительские качества... вот тогда их можно уже давить бульдозером и закапывать в землю. Или так оставить, на радость разнообразной живности, проживающей на подворьях местного населения. Растаскивали, кулаки недобитые!
  В одном из моих будущих совхозов селяне потчевали личных хрюшек яблочным жмыхом с винзавода и отходами продуктов из студенческой столовой (подозреваю, что еду там специально готовили так, что людям - даже студентам! - жрать было невозможно, а свиньям - в самый раз). Лица свинок лучились довольством, жмых к моменту потребления успевал слегка подбродить, и пятачковые (классификация моя) находились под постоянным лёгким кайфом.
  
  Мне предстояла поездка 'на помидоры', Митину группу заслали рубить капусту (в самом прямом смысле фразы), девушки собрались, было, биться с урожаем яблок, но в последний момент их выдернула администрация. Их - это Олю и Свету. Остальные поехали - на работу, как на праздник. Да, фруктовый совхоз... это... праздник, который всегда с тобой! Яблоки, черноплодная рябина, малина ремонтантная, груши - из всего этого давят сок и бодяжат вино, грецкие орехи идут в качестве закуски. Фестиваль, при переизбытке в группе девушек, обещал быть. Когда подружкам сообщили, что именно они никуда не едут, девушки ощутили небывалое облегчение.
  - На хрен, - рассудила Света, - я привыкла спать в нормальной постели, принимать душ утром и вечером, и есть приготовленное собственноручно. Вымытыми, предварительно, руками.
  Ольга была с ней, как обычно, солидарна, напомнив ещё и об уютном туалете.
  
  Девушек припахали в ректорате, по рекомендации - сюрприз! - тех самых гнусных баб, которые были так недовольны подружками летом.
  Тогда, одурев от потуг секретаря приёмной комиссии, элегантной блондинки с рекордным маникюром и версальским декольте, напечатать двумя пальцами какую-то справку, Оля отодвинула барышню, уселась за 'Ятрань', пианистским жестом размяла пальцы - и урезала. Света диктовала, со специфическими указаниями: 'абзац', 'табуляция', 'по центру'. Справка была изготовлена за пару минут, осмотрена заказчиком, едва ли не обнюхана, проверена на предмет ошибок - девушки только хмыкнули, так как с орфографией и пунктуацией проблем не испытывали. В школе, под руководством строгой наставницы, подружки получили навык машинописи в четыреста знаков в минуту, честных, не как в анекдоте про приём на работу:
  
  - Какая у Вас скорость печати? - спрашивает работодатель.
  - Восемсот знаков в минуту! - отвечает претендентка.
  - Ого! Вы приняты!
  Девушка, в сторону, тихо:
  - Такая фигня получается...
  
  Женщины прониклись скоростью и качеством работы; Света назавтра продемонстрировала тот же класс, девушек, наконец, зауважали.
  
  Сейчас их деловые качества вспомнили - и зарыли в бумаги, пока однокурсники будут пить и развратничать на ящиках с яблоками. Последнее девушек тоже не вдохновляло - пришлось бы отказать слишком многим. Тут же так - дай хоть одному - и всё...

Бросьте, девки, приставать -
дескать, хватит всем давать:
как я буду не давать,
если всюду есть кровать?*

  Мы с Митей убыли: он на запад, я - в другую сторону, девушки взмахнули на прощанье платочками (фигурально) и трахнули нас напоследок (вполне конкретно), да так, что неделю, примерно, мне женщины были вообще неинтересны. Мы после совхоза с Димой поделились друг с другом воспоминаниями об ощущениях от последней ночи, он признался, что пару дней ходил на полусогнутых. Подружкам мы (они рассказали сами) кой-чего натёрли, так что все стали временно нетрудоспособными в плане интима, чего, видимо, наши дамы и добивались, но перестарались.
  Ну, совхоз - как совхоз, мне было уже не в новинку, Дима вернулся, переполненный впечатлениями, смешных воспоминаний нам хватило надолго. Девушки пересказывали нам байки, рассказанные сокурсниками. Из них можно было составить псевдоавтобиографическую постмодернистскую поэму в прозе Харьков - Петушки, но, во-первых, что-то похожее уже кто-то написал, во-вторых, вторая часть названия себя изрядно дискредитировала.
  
  Вчерашние школьники, едва ли не в первый раз вырвавшиеся из дому без родителей, вели себя... соответствующим образом. А я - не отставал. В конце концов, быть белой вороной вовсе не хотелось, гулял наравне. Вдоль дорог по всей деревне росла конопля, качества отнюдь не чуйского, но на безрыбье... Нашлись и люди, знающие, как с ней обращаться; под сухое вино мягкий дымок шёл неплохо. То есть, вечерний досуг был обеспечен.
  Днём же... Подъём - завтрак - поле (ящики, ящики, ящики) - обед - поле (ящики, ящики, ящики) - ужин - свободное время! До темноты есть время принять душ - на улице, из высоко расположенного здоровенного бака, вода за день нагревается на солнце, но везёт только первым, потом она всё больше разбавляется ледяной, из водопровода. После бодрящего душа - по стакану и на гульки. Ну, тут всякий гулял по-своему. Контроля со стороны куратора не наблюдалось, он и сам постоянно ходил сильно вмазаный - налаживал контакт с местным совхозным начальством.
  
  В один из вечеров - через неделю после приезда, примерно, когда 'проводы', устроенные Светой, немного подзабылись, после вечерней 'дискотеки', изрядно накачавшись местным вином, обнаружил я себя в меланхолии. Собрался даже письмо писать домой, но сообразил вовремя, что скорей всего сам вернусь быстрее, чем дойдёт оно из деревни.
  'А ежели вовсе не судьба нам свидеться, Катерина Матвеевна, то знайте, что был я и есть до последнего вздоха преданный единственно вам одной' - писал небезызвестный товарищ Сухов. У меня с преданностью вышла некоторая незадача...
  
  Сижу, значит, я в меланхолии, и понимаю вдруг, что не один сижу, а в обнимку с весьма симпатичной, хотя и чуть более пухленькой, чем нужно, девушкой-третьекурсницей, с которой до этого - за весь свой первый курс! - едва ли двумя словами перекинулся. И Вика (имя, по крайней мере, знаю) ничуть не возражает против моей ладошки на своей талии. Если бы только 'на талии'!
  Сокурсники поутру мне поведали, что мы с Викой, находясь примерно в одной фазе опьянения, снюхались как-то подозрительно быстро: разок потанцевали, слово за слово - и вот уже целуемся привселюдно, и я пытаюсь одной рукой погладить одновременно обе (неплохого размера!) груди своей случайной подружки. После чего нам стало ясно, что пора прогуляться...
  
  И пошли мы по дорожке, вдоль высоких... хлебов? зарослей кукурузы? И в них же задержались. Свернули с тропинки, чуть в чащу углубились - и целоваться стали. И не только целоваться. Если Вика как-то стыдливо и неумело забросила руки мне на плечи - и только, то мои ладони гуляли по её спине, и попе, и на грудь переползали... Тут, внезапно (протрезвела слегка?), прозвучало слово 'нет!'. Ну, 'нет' - так нет. Я опустил руки и отстранился. Типа - не очень-то и хотелось, хотя упирающийся в живот девушки член свидетельствовал об обратном (против этого, кстати, Вика ничуть не возражала). 'Не замечает?'
  - Ты чего? - удивилась девушка, и вернула мои руки к себе на грудь.
  Вот как! Интересная метода... Деланное безразличие: 'чем больше женщину мы меньше, тем меньше больше она нам...' - это работает! Продолжаем...
  
  'Нет' больше не звучало - ни когда моя ладонь скользнула под футболку на спине (только замерла и сжалась, поцелуя не прерывая), ни когда ловко и быстро расстегнул незатейливый замочек бюстгальтера (промычала что-то протестующее, но не возразила прямо, а, оторвавшись от губ, и отдышавшись, снова потянулась губами к губам). Девушка ахнула, когда руки мои, огладив голую спину, приподняли чашечки бюстгальтера - и огладили грудь уже без него. Ахнула - и затихла, сопит возбуждённо, в темноте лишь глаза белеют и зубы стиснутые - воздух сквозь них со свистом проходит, дышит часто, сосочки торчат. Грудь у Вики больше, чем у Светика и других знакомых мне наощупь женщин - ласкать приятно и непривычно...
  
  Следующее 'не-е-ет!', но очень неуверенное, прозвучало чуть позже, когда, с сожалением оторвавшись от груди, руки мои забрались под резинки спортивных штанов и трусиков и переместились на прохладную и гладкую попу. Свежевымытую - видел Вику, в первых рядах выходящую из душа.
  - Неприятно?
  - Приятно... но... - поцелуй гасит возражения.
  И следующие минуты посвящены оглаживанию - то попеременно, то одновременно - груди и попы, и возбуждённая подружка не только не возражает, но и подаётся навстречу рукам, и трётся животом по моей оттопыренной ширинке. Уже и футболка задралась, и штаны с трусиками сползли слегка от моих лихорадочных движений - не оцарапать бы её животик пуговицей старых 'якобы джинсов' неведомого пошива!
  
  Девушка сжимала бёдра, извивалась от явного желания, и я уже начал прикидывать, где и как... к чему прислонить, или как иначе пристроиться - к 'полежать' погода не располагала, после дождя, да в сентябре - недаром на нас телогрейки, 'секс по деревенски' - именно так выглядит: стоя-согнувшись, в сапогах и ватниках. Однако, когда моя ладонь переместилась на лобок девушки, Вика вдруг упёрлась руками в мою грудь и отодвинулась, ещё сильнее стиснув бёдра. Рука моя, впрочем, на лобке осталась, прогонять и извлекать её из трусиков девушка не стала; обильная шёрстка под пальцами - мокрая, хочет ведь, так какого?..
  - Толь, я... не могу... - протрезвела, кажется, - я ещё... ни разу...
  - О-о-о! Девочка?..
  - Да... - застеснялась, хотя чего тут стесняться?
  
  Я снова поцеловал Вику, ставшую вдруг какой-то маленькой и испуганной, на поцелуй она ответила - но неуверенно и чуть помедлив. Это меняет дело. Девушка... Я вспомнил некоторые обстоятельства её жизни: иногородняя, но живёт не в общежитии, а у дяди с тётей - бездетные родственники с удовольствием приютили племянницу, но контроль установили... Вполне себе домашняя, впервые на свободе - на воле, в пампасах. Немудрено, что на третьем курсе ещё 'ни разу', хотя - дело-то нехитрое, и много времени не требует. Однако - не в данной ситуации. 'Дефлорация в зарослях кукурузы' - это название и суть сюжета для порнофильма, а в реальности... нафиг-нафиг, нам такой экстрим - ни к чему.
  - Не бойся, не трону. Хочешь, просто потрогаю, тихонечко? Будет приятно...
  - Я боюсь... Хочу... Только осторожно...
  Я развернул девушку к себе спиной - ойкнула испуганно - погладил успокаивающе по животику ('Тпру!' - как в фильме 'Три плюс два'), а второй ладонью - по груди под футболкой, и в ушко выдохнул жарким шёпотом:
  - Не бойся, я ласковый... - и шею тронул губами.
  Хихикнула, выгнулась под моими руками, попой вжалась, застонала.
  - Ножки раздвинь чуть-чуть... - послушалась, после заминки секундной.
  
  Мокрая шёрстка, мокрые трусики, тут бы не пальчиком... Разгладил волосы - в обе стороны, не переставая грудь ласкать, чтобы не сосредоточилось всё её внимание между ногами; отзывается девушка на прикосновения: застонала, когда пальчик скользнул посередине, тут у меня опыта - хоть отбавляй! И дальше - всё применил, чему со Светой научился... Вика, совсем расслабившись, ноги ещё сильнее раздвинула, и когда затрепетал средний палец, 'стучась' в плеву - меж набухшими губками, а соседние два - задвигались, трогая и оглаживая - пискнула тонко, и забилась, вперёд-назад, едва на палец не надеваясь. Я прикрыл вульвочку ладонью - плотно, и продолжал чуть-чуть ею двигать, пока девушка не успокоилась, и не выдохнула со стоном:
  - Всё! Хватит... - и подёргала двумя пальцами за запястье, предлагая руку из трусиков извлечь.
  
  Убрал руку, и другую, и развернул девушку к себе лицом. Мы снова целовались, я гладил её попу - теперь сквозь штаны, успокаивая, вдогонку. Вика 'заметила', наконец, мою эрекцию, животом потёрлась - и поинтересовалась несмело:
  - А ты?
  Я взял девушку за руку (пульс за сотню!) и положил сверху:
  - Потрогаешь?
  - Боюсь... - верю, боится, дрожит вся, но я же тоже человек!
  - Не бойся, это не страшно, я так делал!
  Фыркнула от такой откровенности, покраснела (наверное, в темноте не видно) - и засмеялась как-то облегчённо.
  - Я не умею!
  - Научу. Пригодится! - снова хихикнула.
  
  Нервные пальчики расстегнули тугую пуговицу (задействовала обе руки, квалификацию ей ещё повышать и повышать!), потянули змейку - и замерли... Помог: приспустил штаны с трусами, и позволил ей 'держать в неловком кулачке скипетр моей страсти'.* Вот в этот момент я поверил окончательно, что таких моментов в её жизни ещё не было! Так остро вспомнился наш со Светиком опыт - первый опыт взаимных ласк, вдвоём, без Сергея:
  - Теперь тебя... - и пальчики, смыкающиеся вокруг члена - неумелые и дрожащие.
  Взял Вику за руку и показал, как двигать: девушка делом занялась, и я почувствовал, что дело это пришлось ей по душе; когда мы поцеловались, не отвлеклась, пробежалась вдоль... Пришлось ей трудиться довольно долго: новая женщина (новые пальчики?) - перепуг и сухостой - но в конце концов...
  - Обхвати! - послушалась, и после парочки движений почувствовала, как сквозь кулачок проходят судороги и пролетает внутри сперма, и держала крепко, пока не опал...
  - Так хорошо?
  - Да, Викуся. Я тебя не забрызгал? - поцеловал благодарно, пережидая слабость в коленях.
  - Нет, я отодвинула. На руке чуть-чуть...
  - Держи платок.
  - Пахнет так необычно... - понюхала пальцы, потом взяла мою руку и вдохнула запах своей секреции, - стыдно чуть-чуть... меня так никто не трогал. И я...
  - Всё нормально. Тебе хорошо, мне тоже. Не дури.
  - Я понимаю. Не буду. Ты женат? - кольцо нащупала на пальце, том самом, что её правой губкой заведовал недавно.
  - Практически - да. И это не обсуждается.
  - Не волнуйся, не претендую. И - спасибо. Всё хорошо. Пойдём? Сейчас упасть - и спать...
  - Пойдём, девочка. Всё у тебя будет. Не сегодня.
  - Вот за это и спасибо.
  - Подожди, поцелую ещё.
  
  В течении последующих двух недель мы работали и отдыхали порознь, только переглядывались иногда украдкой (у Вики в такие моменты на щеках появлялись очаровательные ямочки); засекал я мечтательную улыбку и порозовение кожи. За две недели на совхозных харчах, да при постоянных физических упражнениях (наклон вперёд - сорвать помидор - разогнуться - прогнуться назад, и - раз, и -два, повторяем многократно, закончили, переходим к водным процедурам), Вика как-то похорошела, постройнела, возможно - гормональный фон изменился, впору начать гордиться своими навыками целителя и косметолога.
  Я к ней не приставал - вдруг, что не так? Да и проблем не искал. После очередной всеобщей пьянки, на 'дискотеке', Вика оказалась рядом и недвусмысленно повела глазами в сторону выхода из помещения. И мы повторили нашу экскурсию, только кукурузу уже скосили, и полнолуние наступило, пришлось пробраться за тыльную стену клуба; теперь мы не только слышали, но и видели друг друга.
  
  Мне было позволено (долго уговаривать не пришлось) приподнять футболку, и грудь поцеловать, и соски торчали колышками, когда язык обегал их по кругу... А в остальном - мы повторили пройденное, только Вика, уверившись в безопасности происходящего, всё делала без подсказок и охотно, даже, я бы сказал, с большой охотой. И ножки раздвинулись на нужный угол, и попа прижалась, и пальчик пришёлся 'ко двору'. В этот раз, оттрепетав, Вика отдохнула минутку и попросила: 'Ещё!' - понравилось девочке. Призналась как-то потом, что после первого раза едва ли не еженощно себя ласкала, пока подружки дрыхли, хотя раньше мастурбацией не увлекалась, так - разок-другой, разве что.
  - Когда этим делом занялась, поняла, что не одна такая... ещё парочка кроватей поскрипывает тихонько (ох, уж эти панцирные сетки!), и дыхание слышно учащённое. Кто - не понятно, но под такой аккомпанемент...
  
  Девушка кончила ещё разок и решила меня больше не мучать. В этот раз её кулачок двигался куда увереннее, и останавливался в нужный момент, позволяя отсрочить финал. Вика прерывала своё занятие - и мы с удовольствием целовались, потом она отстранялась, и принималась за старое, и с интересом пыталась разглядеть при свете луны находящееся в её руке (в руках, точнее - в какой-то момент задействовала и вторую, ощупывая и поглаживая яички), и едва успела отодвинуться с линии огня, когда я выплеснулся...
  Тем наш совместный совхоз и закончился, Вика приобрела специфический сексуальный опыт и интересные воспоминания, я - только последнее. В дальнейшем нас ничего не связывало, мы приязненно здоровались в институте, перекидываясь парой-тройкой слов - и только. Случилось, правда, ещё одно свидание, через два года, но об этом - позже.
  
  ***
  - В ЗАГС когда пойдём? - поинтересовался я.
  Мы с Димой вышли в осенний сад - вдохнуть воздуха, пока девушки сгребают со стола - день рождения друга в полном разгаре.
  - Ну, не знаю, милый... - протянул Митя, включаясь во всегдашнюю нашу игру, - мы, вроде бы, девочкам обещали.
  - Вот именно, любимый. Девочки заждались. Пора сдаваться.
  - Пора. Олька про ребёнка спрашивала.
  - Светка - тоже. Послезавтра?
  - Годится.
  
  Предложение девушкам прозвучало ещё год назад, фактически мы жили со своими подружками в незаконном браке (когда какая-то вобла из деканата попыталась назвать Свету моей 'сожительницей', я поинтересовался, в каком ЗАГСе расписывались, или в какой церкви венчались В.И.Ульянов и Н.К.Крупская, и почему последнюю несознательные граждане упорно называют женой Ленина; ответа у воблы не нашлось, и Света тоже стала титуловаться женой), и теперь хотели подтвердить серьёзность отношений перед лицом родного государства. Без особой помпы предложение повторили, согласие на поход в ЗАГС получили, оный посетили, заявления подали и выдали ведьмочкам карт-бланш на организацию торжеств. С торжествами вышла загвоздка; для выработки стратегии Оля и Света уселись за столик в знакомой кафешке, рыженькая официантка Алёна (с ней девушки, как завсегдатаи заведения, познакомились уже давно), за отсутствием в дневное время посетителей, к ним присоединилась.
  
  Тут вышла такая история: наши посещения кафе Алёнке жутко нравились, каждый раз происходило что-нибудь интересное; и хоть была она на пару лет старше нас, и год уже замужем, её половая жизнь началась с потери девственности в первую брачную ночь - так уж сложились воспитание и обстоятельства.
  Девушка чувствовала за подружками несколько иной опыт, объединяющий сексуальную раскованность и вседозволенность внутри семьи с внешней целомудренностью. И обращалась за советами о разнообразии и оживлении супружеской жизни, так как супруг, отличаясь достаточной мощью и немаленьким (похвасталась, указав размеры в сантиметрах, с таким видом, как будто сама лично это диво вырастила) членом, не был далеко продвинут в плане секса, предпочитал классику и миссионерство. Удовлетворение доставлял - но и только. Диссонансов Алёне недоставало. Однако совет: 'Разбуди его оральным сексом' вызвал у девушки ступор.
  - Это как?
  - Ну, проснись пораньше, - переглянувшись и спрятав улыбки, стали диктовать рецепт подружки, - подмойся, и сядь ему на лицо. Ему понравится!
  С минуту Алёна переваривала услышанное, а потом позволила себе усомниться:
  - Слушайте, а точно понравится? Вы так делали?
  
  Девушки расхохотались, не выдержав серьёзности, и представив реакцию тридцатилетнего фрезеровщика на столь экстремальную выходку молодой супруги.
  - Дурочки. Я поверила. А всё-таки?
  - Начни с малого. Поцелуй кончик. Он с утра твёрдый...
  - О, да, я заметила!
  - Если понравится... Продолжишь. И так, постепенно...
  - Однажды он захочет ответить. И будет тебе щ-щ-щастье.
  - А потом - по всей Камасутре...
  - Так, с этим - понятно. А что у вас за проблема?
  
  - Свадьба. Родители хотят, чтоб как положено. А нам это...
  - Торжественная сдача... в эксплуатацию, - сказала, как выплюнула, Оля.
  Матерное наименование сдаваемого объекта, впрочем, не произнесла, а лишь артикулировала.
  - Мы хотим камерно, вчетвером, друг у друга свидетелями, плюс родители - и всё. Расписались, посидели... хоть здесь, например... А пляски, идиотские конкурсы с тамадой, разговоры с полузнакомыми родственниками, ленточки на капоте...
  - Шутки пьяного восьмиюродного дядьки про первую брачную ночь...
  - Которая у каждой из нас была чёрт-те когда...
  - Фату надеть заставят!
  - Типа - девочка невинная...
  - Трудно вам будет отбиваться. У меня вся эта фигня была. Вы ещё забыли про выкуп невесты, кражу её же (мне чуть рукав не оторвали!), питьё водки из туфельки... Хорошо, всё-таки не деревня, простыню окровавленную на балкон не вывешивали и маму в тазике по асфальту не катали.
  - Да-да-да, я такое на свадьбе у двоюродной сестры видела, ещё свидетель нажрался в хлам, всё пытался на фате повиснуть, фата - на булавках, они в голову впиваются, Райка орёт, жених обещает свидетелю в бубен...
  - У моего кузена невеста со свидетельницей в туалете ЗАГСа бутылку водки уполовинили для храбрости. Торжественно так получилось: 'согласны ли Вы?..', а она икает в ответ...
  - А шутки тамады про то, что 'если ты не первый, то уже и не второй'?
  - Ужас. Будем брыкаться...
  
  Надо сказать, что отбрыкаться нам удалось. Родители девушек, при зрелом размышлении, волю дочерей решили уважить, наши с Димой изначально были на всё согласны, и объединённая свадьба прошла так, как нам всем мечталось - тихо, скромно, без глупой гульбы. Мы пережили приступ истерического смеха при зачтении приговора, расписались, где положено - и как свидетели, и как брачующиеся, удивили церемонмейстершу тем, что кольца были на пальцах заранее - ну, не снимать же их специально, чтобы тут же надеть снова? - с удовольствием расцеловались (мы с Димой целоваться не стали, только обнялись.
  Мамы девушек смотрели пристально и задумчиво на то, как - отнюдь не дружески - Оля лобзает меня, а Света - Диму, но от комментариев воздержались; позже Света передала мне пожелание Надежды Петровны: 'главное, чтобы точно знали, от кого ребёнок'; 'пришлось', - говорит, - 'уверять, что мы не настолько весело живём'), и отправились ликовать.
  Без тамады получилось неплохо, компания подобралась не слишком пьющая, до песен дело не дошло, 'горько!' пару раз прозвучало, но без фанатизма и хорового счёта. Разговор периодически распадался на небольшие фрагменты, возвращался к молодым и их здоровью - в общем, хорошо посидели.
  Дома, оставшись, наконец, наедине, содрали с себя всё тесное и пропотевшее за день - и обнялись, обнажённые, стоя на коврике у кровати, отныне - официально муж и жена.
  - Пойдём, жена, я тебя помою...
  - Пойдём, муж. ПОтом несёт от нас... Натанцевались. Полюбишь меня - без выкрутасов, быстренько? Кончим, чтоб спалось лучше... Все восторги - завтра...
  
  ***
  
  К нам со Светиком пришла Оля. В баню. Мы и попариться уже успели, и под душем ополоснуться, и Света на массажный столик поглядывала со значением, а я не возражал, разумеется, но Олин визит нам сценарий поломал. Впрочем, не расстроились мы, абсолютно. Отправились снова в парилку. Сидели, разговаривали - в основном женщины беседовали, а я - помалкивал.
  Оля жаловалась: Вадим укатил на какие-то соревнования, подтверждать квалификацию, отсутствовал уже две недели, и ещё неделю его не будет, и ей грустно, и то, что мы со Светой всегда рядом, и мальчишки наши скучать не дают - сейчас оба у бабушек - не отменяет простого женского желания... просто - желания. А мы, гады, по своей всегдашней привычке милуемся перед ней, и любимся еженощно, а она... Вот пришла к нам - погреться.
  
  Нужно заметить, что в августе жёны отлучили детей от груди, до октября у них ещё случались выделения молока, но под чутким руководством Митиной знакомой (спортивная медицина, подкреплённая тибетскими около- и вовсе ненаучными практиками и питьём хитрых травок) они это явление изжили. И устроили нам с Димой именины сердца, и показали небо в алмазах.
  
  Предыдущий праздник такого рода случился под Новый, 1983 год. Это когда наши дамы посчитали, что достаточно оправились после родов, и могут безболезненно и безбоязненно заняться сексом. И занялись, соответственно. Не так, с бухты-барахты, сначала Новый год провожать пытались. Пока накормленные мальчишки спали в соседних кроватках, женщины затеяли стрельбу глазами, намекая на близость столь откровенно, что не понять намёков было нельзя. А потом Света жарко шепнула в ухо: 'Хочу тебя!' - и вставать из-за стола стало неудобно, впрочем, другая парочка уже тоже слилась в поцелуе; мы разошлись попарно по разным комнатам, и едва не прозевали бой курантов.
  Получилось всё довольно скомкано. Грудь трогать нельзя, ощущения от проникновения совершенно необычные (Дима признался мне: опасался, что член будет болтаться в вагине после родов, не доставит жене прежнего удовольствия; я боялся того же). Опасения не подтвердились, стало там чуть просторнее, конечно, но не критично, и даже интересно. Потом женщины как-то хитро мышцы потренировали - и довели вход до чуть ли не девственного состояния, снова приходилось протискиваться, с обильной естественной смазкой и к обоюдному удовольствию.
  Так вот, Новогоднее обращение к советскому народу мы прозевали (так и не знаю, кто нас тогда поздравлял), но под бой курантов к столу прибежали, жёны только успели одежду поправить, и смотрели многообещающе, сговорились, негодницы, а мы их, похоже, только раззадорили. Мы с другом, разговевшись после почти четырёхмесячного воздержания, пили шампанское за здоровье всех присутствующих, за детей, за их мам, за мир во всём мире, через часок повторили пройденное, и получилось уже лучше, потом подружки отправились кормить проснувшихся наследников и спать, а мы с Митей продолжили, в кои-то веки раздавив пополам бутылку приличного коньяку. И с того времени секс снова занял изрядную нишу в нашей жизни.

Твой взгляд - словно бритвой по глазам,
а ласки твои рвут и душу, и тело на клочья.
Отдав всю себя этим грубым рукам,
ты выпьешь по капле меня этой ночью.*

  - Это - как на велосипеде кататься, - объяснила мне Света, - раз научился - и умеешь.
  Она была в новогоднее утро разбужена поцелуем в интимное местечко, и с удовольствием поцелуи эти приняла. Вот этого нам не хвалало больше всего! Светик, жалея (и, наверное, не желая провоцировать изголодавшегося мужика сходить налево), регулярно устраивала мне сеанс французской любви, но такого рода разрядка, хоть и была приятной, не давала полного удовлетворения. Что за интерес - тупо кончить? А жена? Хоть и уверяла она, что 'ей приятно, что мне приятно', что 'маленький оргазмик', но не то... Видеть, слышать, ощущать, осязать, обонять, в конце концов, как любимая женщина содрогается в оргазме, едва не теряя сознание от подкатившего удовольствия - вот главное в сексе. А остальное... И вот теперь снова под языком нежнейшее, а на языке - вкуснейшее, и дальше - как она скажет, то ли сюда, с презервативом, то ли привычно, в рот - без оного...
  - Мне это полезно, - уверяла Света, и я верил ей.
  В конце концов, всё время беременности, пока можно было, мы презервативами не пользовались; запах спермы волновал женщину - я видел, как шевелятся её ноздри, мой чувствительный нос, впрочем, тоже наслаждался ароматом любимой женщины - смесью запахов разгорячённого, влажного от пота тела и открытого лона.
  
  Сразу, как только девчонки попались, а случилось это вскоре после свадьбы, в середине - конце ноября 1981 года (Оля - чуть позже; 'Я же старше!' - пожала плечами Света), сексуальный задор у них резко снизился. Всё было - и какая-то вялость, и сонливость, и изменение вкусовых предпочтений, и токсикоз - слегка, и запахи неприятные мерещились, внезапно и до омерзения, и капризность со слезливостью - дурдом, короче.
  Месяца два после зачатия (вернее, после того, как они обнаружили, что беременны, и с некоторой опаской мужьям сообщили, и были за эти вести обцелованы и обласканы), обе как-то обходились почти без секса, полнели и дурнели, и видели это в зеркале, и приходилось успокаивать и убеждать в том, что они прекрасны по-прежнему. А главный мужской довод применить нельзя было: ну, если не хочется женщине, не насиловать же её для успокоения? При этом Света, например, помнила о святом супружеском долге, то кулачок (вечером), то ласковые губы (утром) давали мне удовлетворение - хотя бы раз в неделю. А ей - вот не нужно, и всё тут!
  
  Хорошо, что подружки друг друга нежно любили, поддерживали и утешали, и даже умудрились не разругаться вдрызг во время своих психических сдвигов, о заскоках сразу рассказывали - и подруге, и мужу.
  Когда - своему, а когда - чужому.
  - Толя, скажи, у меня жопа не сильно толстая? - интересовалась невзначай Оля, предъявляя означенное.
  - Как по мне, так в самый раз, - руку протянуть и погладить, иначе обидется, чего доброго, подумает, что располневшая попа действительно потеряла привлекательность.
  - А Димка меня не разлюбит? - на ласку - ноль внимания, озабочена возможной проблемой.
  - Из-за размеров задницы? Оль, мне она нравится. У нас с Димой вкусы, в основном, совпадают. Я так понимаю, ему сейчас Света голову морочит?
  - Да, - улыбается Оля.
  - Кися, вы доиграетесь когда-то. Не сейчас, вы пока не в форме. А вот родите, выкормите - станете перед нами перекрёстно попами хвастать... Я тебя однажды трахну. А Митя - Светку. Вы этого добиваетесь?
  - Ох, Толечка, вы с Димой всё только обещаете. И, ты знаешь, рано или поздно...
  - Ладно, не продолжай, красивая. Разберёмся. Потом. Когда попа похудеет.
  - Вот гад!
  - Иди ко мне. Не знал, что целовать чужую беременную жену, не собираясь уложить её в постель, так приятно... Шла бы ты к мужу, ласковая, от греха...
  - Пойду. Чувствую - нравлюсь по-прежнему. Сверим с подружкой наблюдения.
  
  Постепенно вся эта ерунда ушла в прошлое, нежность и уступчивость мужчин сделали своё дело, подружки успокоились, их организмы настроились на беременность. Располневшие фигурки уже не вызывали у них истерик - Митя клятвенно пообещал, что знает, как им вернуться к прежним размерам, и даже предъявил трижды рожавшую тридцатилетнюю знакомую с фигурой юной Мерилин Монро. И пережил совершенно иррациональный приступ ревности в исполнении Оли (Света кровожадно поглядывала на меня, но не нашла, к чему прицепиться).
  Потом, совершенно внезапно, едва ли не в одночасье, в дамах наших проснулась прежняя любвиобильность, и снова стало можно и нужно, часто, регулярно и без презервативов, подружки перестали даже подмываться немедленно после секса (из соображений полезности всасывания спермы в организм), с удовольствием засыпали на груди у мужей с членом внутри: тут мы с Митей сверили уже наши наблюдения; вели себя подружки, как всегда, синхронно. В какой-то момент, месяце на пятом, сексуальные запросы Светика даже превысили мои скромные возможности - я едва таскал ноги, стараясь из последних сил, Митя выглядел не лучше; впрочем, скоро это прошло, наметились животики, и женщины снова перешли на двух-трёх разовый (в неделю) режим, что вполне устраивало и отдающую и принимающую сторону.
  
  Ближе к родам мы сексуальные отношения прекратили полностью, подружки напоминали глобусы на ножках и жутко мандражировали. Всё, впрочем, прошло штатно: в положенный срок Света убыла в больницу, Оля за неё 'болела', едва не подпрыгивая под окнами роддома, дождалась сообщения о благополучном рождении мальчика - и отправилась вслед за подругой. Потом Света, едва выписавшись, слабая, ожидала под соседним окном вестей о родах подруги - и облегчённо выдохнула: 'домой!', известие получив.
  Дождались выписки Оли - тоже с мальчиком; пьянку по поводу рождения детей мы с Митей отложили до лучших времён. У Оли была ещё дополнительная радость - ребёнок, подрастая, становился точной копией отца, тайный страх нашей подружки не сбылся. Кто-то напел ей про телегонию, про то, что ребёнок может унаследовать черты первого (и последующих) мужчин, бывших с женщиной, а не генетического отца. Бред, конечно, но всякое бывает, как гласит поговорка, получается порой 'не в мать, не в отца, а в проезжего молодца' - не хотелось подружке иметь перед глазами вечный укор за детские шалости.
  
  Долго решали, как назвать детей, совещались, решающее слово принадлежало родителям, но совещательные голоса учитывались. В результате наш стал Юрой - в честь Светиного папы; Олиного-Диминого мальчика назвали Олегом, имена нейтральные и достаточно благозвучные в сочетании с отчествами.
  Пацанов наших женщины таскали на руках, сколько могли, пока это не стало слишком тяжело, мы с Вадимом не отставали. Много споров было по поводу академотпуска в связи с 'декретным'. В основном, сомнения касались недалёкого будущего. Дело в том, что от службы в Советской Армии 'косить' ни Дима, ни я не собирались, рано, или поздно - отправимся в войска, а женщины останутся, с детьми на руках и с дипломной работой на шее. Но, сошлись на том, что годик-полтора просидеть дома им всё же придётся.
  - Справимся, - сказали подружки, - да и чем вы нам поможите в наших математических делах? С детьми сидеть? Так им и вдвоём не скучно будет...
  
  Дальнейшее - многомесячная колготня, когда было не до развлечений - кормление по часам, бесконечные стирки, пелёнки на верёвке (хрен вам, а не памперсы, жители Страны Советов! у нас, зато, танков дохренища), ночные бдения и т.д. и т.п. - мрак! Замученные женщины засыпали при каждом удобном и неудобном случае, мы с Митей старались их участь хоть как-нибудь облегчить.
  
  Тогда произошло событие, благодаря которому мы все окончательно 'породнились'. Ольга, замотанная, как и Света, помчалась к родителям, обиходить отца, который на рыбалке не ко времени распорол осколком бутылки ступню и не мог даже до кухни доскакать самостоятельно. Поехала - и в пути задержалась, транспорт, то-сё... В общем, когда пацаны, находящиеся под присмотром Светы, заорали требовательно, требуя молока, Олиной сиськи поблизости не оказалось, и Света совершенно естественно приложила к груди двоих. Примчавшаяся Ольга обнаружила благостную картину: спящие, сытые и причмокивающие пацаны, и подруга, моющая грудь после кормления.
  - Светка, ну ты!.. - задохнулась Оля от эмоций и полезла целоваться.
  - Кыш, Кися! Ну, что, своего кормить и слушать, как твой орёт?
  - Сестричка...
  - Перестань, ласковая! Проснутся - увидят, как мамки целуются... Лучше покорми их, они и не просыпаясь, поедят.
  
  Таким образом, Юрка с Олежкой сделались молочными братьями; женщины, смеясь, сказали, что разнообразят, как могут, их питание. Новоявленные братцы не возражали. Мальчишки, с малых лет находясь рядом, воспринимали друг друга как часть пейзажа, и начинали беспокоиться, когда друга долго не было видно. В одну постель мы их, правда, не укладывали - нечего пацанам спать вместе, даже во младенчестве. Они таскали друг друга за нос, общались на своём специальном языке и не пытались расползаться порознь, шкодили вместе.
  
  Так вот, о бане... Погреться и погреть - это мы завсегда. Сначала - напарились, мы с женой - повторно, Олечка наша - впервые на сегодня. И на столик массажный уложили мы именно Олю, как существо временно обездоленное и нуждающееся в ласке. И в массаже, разумеется. Вот тут мы со Светой и оторвались! Маслом подружку смазали - и погнали, в четыре руки, действительно массаж, хороший, спортивный. Светик только хмыкнула на мои попытки эрекцию замаскировать простынкой, а я особо не старался - всем всё понятно, тем более, жена, как и подружка её, присутствовала, так сказать, в натуральном виде. Ей-то от кого прятаться?
  
  Оля под нашими руками откровенно балдела, постанывала и попискивала, по столу растеклась. Надо заметить, что женщины наши после рождения первенцев форму не утратили. И во время беременности контролировали фигуру, не разжирались до беконных кондиций, одёргивали друг дружку, когда хотелось употребить что-нибудь вкусное, но лишнее, и после - восстанавливались через 'не могу' под чутким руководством Вадима. Гонял он их до седьмого пота, выдумывал (а, нет, скорее - применял) какие-то совершенно изуверские упражнения.
  Мне пришлось упражняться рядом, по другой программе, но не менее напряжённо. Для моральной поддержки и подавая женщинам пример. В результате я обрёл пресловутые 'кубики' на прессе, некую жилистость и подтянутость взамен прежней неспортивной сутулости. Подружки ныли от боли в мышцах, но мужественно (женственно?) перенесли истязания. И выглядели сейчас вполне себе аппетитно. Обе. Оля ноги, до сих пор по струночке вытянутые, слегка раздвинула, и Светина рука внутренние стороны бёдер огладила, и не только... Я бы это назвал 'потрепала по-дружески'. Оля хихикнула и завозилась, устраиваясь поудобнее. Я занялся ягодицами, а Светик - плечами, впрочем, и в подмышки забралась, пощекотала...
  
  Оля перевернулась, сказала: 'Ладно...' - и, зажмурившись, раскинулась, отдаваясь нашим шкодливым рукам. Мы смотрели в глаза друг другу - Света и я - лаская подружку, и мои касания (замечательная у Оли грудь, во всех отношениях приятная моим ладоням) находили живейший отклик в организме моей женщины, как будто это её соски перекатывались у меня между пальцами. Грудь чуть-чуть отяжелела - по сравнению с прошлыми случаями; иногда, то в палаточке, то в той же бане, на минутку бывала она в полном моём распоряжении. Давно это было, а помнится - как вчера...
  Тронул в очередной раз сосочки - Оля руку изогнула и под простынкой у меня пошарила одобрительно, а Светик, на это глядючи, зашипела и бёдра сжала, как будто писать хочет. И демонстративно-медленно, провела пальчиком у Оли между ногами, снизу вверх, чтоб намок пальчик, потом ладонью лобок накрыла, и погладила, и животик, и - обратно, к губкам, а Оля реагирует, да ещё как! Истосковалась без мужика. Вроде, недолго Дима отсутствует, но ведь до этого мы с ним целых два месяца на Севере пребывали...
  
  На меня Светины телодвижения тоже подействовали, но немедленной эякуляции не вызвали, всё же не пятнадцать лет уже, мужжчина, отец семейства... Дальше мы трогали Олю уже откровенно-эротично, адресуя ласки друг другу, тело подружки служило как бы коммутатором между нами при мысленном общении:
  - Вот я глажу её грудь, вот так, вокруг, и всей ладонью, что ты чувствуешь при этом, Солнце?
  - Как мою... Погладишь и меня так?.. Вот три моих пальчика проскользили вдоль щёлки, я понюхаю?.. мне нравится этот её запах, а тебе, Толечка?
  - Я от него без ума. Но твой - роднее. Вот я поцеловал сосочек, и лизнул его, ты тоже хочешь этого?
  - Да... Вот я поцеловала животик, снова плоский, хоть и со следами растяжек на коже после беременности, если б это был твой живот, я бы сразу взяла в рот, хочешь?
  - Хочу. Я весь в твоём распоряжении. У тебя нежные губы... Вот и мои пальцы дотронулись до шёрстки на Олином лобке, я поцелую здесь, чуть ниже пупка, тебя я поцеловал бы ещё ниже, с язычком, как в губы, хочешь?
  - Хочу. Твой язык мне нравится... У Оли красивая вульвочка, у меня - тоже, потрогай пока её, я чувствую её, как себя, только не кончай от этого, дождись - и в меня, сегодня можно!
  - Где твоя вторая рука, Солнышко? Ты начала без меня? Давай Олечку доведём до финиша. Я поцелую её в губы, она вот-вот... О...
  - Мои пальчики в ней. Держи её, свалится! Целуй её, не останавливайся! Пусть ей будет хорошо...
  
  Оля извивалась под нашими руками, мы её придерживали и не останавливались, подружка стонала, отвечая на мой поцелуй, и наши языки сталкивались. Мои руки тискали её грудь - одновременно сильно и нежно, она прижимала их к груди, и обнимала за шею; а краем глаза я видел, как Светик, не сдержавшись, наклонилась, и, раздвинув Олины бёдра, поцеловала - раз, и другой; самое чувствительное местечко нашла, на животик надавливая, чтобы выпятились губки; в самом верху, где сходятся они...
  Оля изогнулась и, едва не прикусив мне губу, закричала - успел отодвинуться и смотрел, как подружка разевает рот в теперь уже немом крике. Света тоже отстранилась, но пальчики не убрала, продолжает двигать ими медленно, почти незаметно, внутреннюю сторону бедра поглаживая одновременно, смотрит зачарованно на пульсирующую, сочащуюся влагой вульвочку. Жена поймала мой взгляд, я кивнул - поняла, и снова поцеловала то, что только что разглядывала - уже ниже...
  - Ты же говорил, что не станешь проситься... посмотреть... - это мысленно, только бровь шевельнулась.
  - Не прошусь. И не ревную. Это красиво. А Олечке - хорошо...
  
  Оттрепетав, очнулась подружка, осознала себя и осмотрелась. Светик пальчики убрала уже, бёдра поглаживает потихоньку - Олины, одной рукой, вторую между своими зажала... Я грудь поглаживаю - вдогонку, успокаивающе, а Олина рука, оказывается, мне в бедро вцепилась, под простынкой, да так, что яички по тыльной стороне ладони елозят...
  - Ох! - выдохнула, руку свою убрала, бёдра сдвинула - и засмущалась внезапно, - какие ж вы, гады, ласковые... Так меня...
  - Олечка! Иди в баню! - это мы чуть ли не хором.
  - Помоги... - помог, повисла на мне на секунду, член в живот ей упёрся, и только простынка между нами, поцеловала и пошла на дрожащих ногах, по стеночке.
  
  В парилку зашла, но дверь приоткрытой оставила. Нас с женой, правда, это уже не интересовало. У Светы пальчик двигается привычно, и смотрит она так, что только подойти, присесть, руку её убрать - и поцеловать, как обещал только что, с язычком. Только обозначить намерения. И подняться. Светик простыню мою сдёрнула, за спину на столик метнула, наклонилась - и в рот взяла, глубоко и ловко, в самое горло, кажется, тоже на миг, нам другого хочется сейчас. Присела на край стола, ножки свесив, потом легла, и своё упражнение повторила - медленный шпагат - ввод - ножки вверх, с оттянутыми носочками, мне на плечи...
  А дальше - выдуло из головы все мысли, и темпу, мною заданному, кролики позавидовали бы, только продолжительнее всё вышло - перестоял, Олю лаская. И Светины многочисленные вскрики поддержал не сразу, продержался какое-то время, тут уж ни часов нет, ни желания на них смотреть, ни чувства времени. Только охнул от удовольствия, короткого и мощного, да прихватил зубами икру женщины, чтобы свой вопль сдержать...
  
  Светик, оттрепетав, ноги опустила - придержал аккуратно, и со столика свесила, расслабилась. А я продолжал потихонечку двигаться, полурасслабленный член скользил в её раскрытой и набухшей вагине, добавляя подружке приятностей, заставляя девушку охать и вздрагивать от 'малюсеньких оргазмиков'. Способность видеть окружающий мир - не только лицо любимой - вернулась ко мне, и я обратил, наконец, внимание на приоткрытую дверь, за которой находилась Оля. В щёлку рассмотрел и закушенную губу, и закатившиеся глазки, и руку, зажатую между бёдрами. Член, между тем, расслабился и выпал, Светик приподнялась, уселась на краешке стола, обняла. Мы целовались (не так 'глубоко' Света Олю 'там' целовала, чтобы вкус секреции почувствовал я, но он мне померещился), и дёрнулся член, и снова чуть вошёл, самым кончиком, недонапряжённый - жена удивилась, а я, вспомнив обещания, лизнул подругу - от всё ещё возбуждённого соска, по груди, по ключице, по шее - к ушку. Вкусная! Солёненькая...
  - Кися, иди к нам! - и снова язык прошёлся по груди любимой.
  
  Оля вышла как была - не прикрываясь. Света спрыгнула со стола, стала рядом со мной, и мы вместе приобняли подошедшую подружку. Мокрый (только что из Светы!) полурасслабленный член вжался в Олино бедро - не обратила внимания. Мы постояли, обнявшись, поглаживая ягодицы - у каждого в каждой ладони по одной - ноги дрожали у всех, и все мы вздрагивали - последние разряды оргазмов доходили до мозга из половых органов, а Оля снова на взводе, и нужно что-то с ней делать... Мы поцеловались снова - я с женой, Оля со мной, женщины друг с другом - вот тут член снова поднялся. И почему это так на меня действует? Мы плотно стояли, и подружки соприкасались бёдрами и грудью, и Оля 'вдруг заметила', а может, действительно, вдруг заметила, что упирается ей в животик.
  - О! - пальчиком провела по кончику, потом погладила по головке, и ладошкой накрыла - целуемся дальше, все со всеми.
  Но когда рука чуть сместилась, обхватила, и кожицу вверх-вниз двинула, Света по руке шлёпнула несильно:
  - Брысь, Кися! Это - моё.
  - Твоё, твоё, я машинально, раз попался - примирительно вздохнула Оля, убирая руку, - Свет, мы не сильно правильные? Обещания выполняем...

Ты, подружка дорогая,
зря такая робкая!
Лично я, хотя худая,
но ужасно ёбкая.*

  Света намотала волосы подруги на кулак, припала к её губам - взасос. И, оторвавшись, ответила, глаза в глаза, влюблённо и строго:
  - Не наглей! И так творим, что хотим.
  - В самый раз правильности, девочки, в самый раз. Как ты, ласковая? Полегчало?
  - Ну, на стенку не полезу... Нормально.
  - Пойдёшь с нами под душ? Мы тебя помоем...
  - Пойду, изверги... Только это от меня подальше держи...
  
  Сегодня бенефис был у Оли, мы ею, в основном, и занимались. Ну, она тоже неблагодарной не была - кусочек мыла переходил из рук в руки, намыленные ладони скользили по телам, оглаживали и ласкали. В четыре руки меня (едва не кончил, когда Оля дорвалась до намыливания, скользкие пальчики по открытой головке - это приятно, да, но может стать чересчур приятно; Света только хмыкнула, глядя, как Оля плотоядно склонилась над объектом мытья, да по попе хлопнула увлёкшуюся подружку - молча). В четыре руки намылили Свету, которая изгибалась и откровенно подставлялась, и так, и эдак, чтобы ничего не пропустили.
  
  Потом мы зажали Олечку между нашими скользкими телами... Оля откинула голову мне на плечо, закрыла глаза и наслаждалась прикосновениями. Член, упирающийся в спину, не смущал её более, как и руки мои - повсюду. Женщины целовались, соприкасаясь грудью и животами, я гладил груди: Олины - ладонями, Светины - их тыльной стороной. И клитор малюсенький между пальцами моими перекатывался (подсмотрел, как Света себя ласкала - и воспроизвёл, судя по Олиной реакции - удачно), и вульвочка Олина под пальцами раскрылась, на касания и вращательные поглаживания ответила, и сжималась не в такт сердцебиению, когда подружка обвисла в моих руках, пока Светик продолжала лихорадочно обцеловывать любимое лицо.
  - Всё. Я - никакая, - выдохнула Олечка, когда мы включили воду и смыли с себя мыльную пену, - а вы ещё? - кивнула на член, на столик, на Свету...
  - Нет, - покачала головой Света, - домой, а то опять к тебе пристанем. Дашь нам... часок? Потом за детьми вместе сходим...
  - Хорошо. Я пока полежу чуть-чуть - в нирване. Зайдёте за мной? Да оденьтесь вы уже! - поцеловала напоследок, - как я вас люблю!
  
  Когда, через двадцать минут, мы лежали с женой в супружеской постели, отдыхая после секса, Светик пробурчала:
  - Ты ручки-то распустил с Олькой! Бесстыжий. Всё исследовал.
  - А ты?
  - Ну, я... соскучилась я по ней. Мы с ней давно не спали.
  - Что так? И летом не?..
  - Не. Беременными ходили - не. Рожали, кормили - не. Отлучили - и с малыми всё время, пока вы с Димкой стройотрядничали. * 13 Последний раз - позапрошлой осенью. Суеверные мы.
  - В смысле?
  - Придумали себе, что если будем беременными лесбиянить, дети тоже...
  - Тю. Ну, ладно, а сейчас?
  - Давно хочу. Собиралась отпрашиваться. Хочу обнять её голенькую, на простыне...
  - Эй, не начинай! Нам за Юркой идти. Послезавтра нормально? Пацанов к нам, я прослежу, всё равно они за день так наколбасятся - спят без задних ног. А вы - к Ольке, на всю ночь.
  - О, как. Сам отправляешь?
  - Солнце, вы же соскучились? Почти два года 'не'! Димки ещё неделю не будет. Олька бесится. Видела её сегодня? Если меня рядом не будет почему-нибудь, что делать будешь? К друзьям пойдёшь...
  - Уже.
  - Что 'уже'?
  - Ходила, когда ты в совхозе был, позапрошлой осенью.
  - Так и Митя ездил...
  - Две недели. А тебя на месяц сослали. Мы с подружкой разок переспали, вас дожидаясь... Чёрт, я так привычно это говорю. Не сболтнуть бы, где не надо.
  - И при детях не нежничайте особо.
  - Это - само собой. Так вот, Димка вернулся - они с Олькой тут такое устроили... Как на море. А я - одинокая. Ну, и... Три дня вытерпела.
  - И как?
  - Хорошо. Они со мной проделали примерно то же, что мы - с Олечкой. Разложили и приласкали. А через неделю - ещё разок. Митя меня не жалел, такой массаж устроил, я искончалась вся...
  - В бане?
  - Ага. Не ревнуешь? И ведь, главное - ты потрогал бы не хуже, но оттого, что Олечка, и мужчина - не мой, а её, который меня только ласкает, а войдёт потом в неё, а я подсмотрю... ох, как вспомню... Я тогда тоже в член вцепилась, как Олька сегодня, а она меня притормозила: 'Моё!' - говорит...
  - Коварная. И молчит, главное, как мышь под веником.
  - Так ты ж не спрашивал.
  - А времени не было, вопросы задавать.
  - Ну, да, мы тогда из койки не вылезали. А потом - вообще не до того стало... У тебя, кстати, на Олю не встаёт даже, а вскакивает. Но я вам верю...
  - Солнце, мы же договорились: я тебе тоже верю. Всё. Сама регулируй свои порывы.

Оказывается, "совесть -
это нравственная категория,
позволяющая безошибочно
отличать дурное от доброго".*

  - Толечка, я помню. Ты обо мне всё знаешь, - Света вдруг отодвинулась, и - как в воду бросилась, - кроме одного. Я с Митей была. Один раз, - зажмурилась, сжалась, затаив дыхание, ожидая реакции.
  - Летом? После девятого класса? Когда вы с Олей нами менялись? Знаю.
  - Чёрт. Я каяться собралась. Ты всё время знал? И про обмен понял?
  - Светик, я дурак, конечно - временами, когда дело тебя касается, но тут... Ты пришла тогда - я думал, что простыни загорятся... И Оля от нас красиво уходила... Одно с другим соотнести - нетрудно.
  - Митя тоже додумался? Вы обсуждали?..
  - Сразу. Перекинулись парой слов. Он сказал 'ведьмы', я подтвердил.
  - Ну, да, не дураки, сообразили, что к чему...
  - Оля, кстати, больше рисковала.
  - Ох... Мне это нужно обдумать. А пока... как я могу повиниться?
  - Ты знаешь. Хочу в тебя.
  - Ты сверху. Я буду покорной.
  - Да, счастье моё. Олечка подождёт. Только скажи сначала: ты Митю хочешь?
  - Да... Чисто теоретически. Как ты - Олю. Квиты?
  - Да, любовь моя! Всё - поровну...

Мы в аду, мой ангел, мы в аду,
хоть мы называем его сладким раем.
Мы в бреду, мой ангел, мы в бреду,
и мы это оба прекрасно знаем.*

  Светина откровенность имела продолжение ночью, когда возвращённый от бабушки и дедушки Юрка уснул, намаявшись.
  - Свет, скажи, а ты не в обиде на меня? За то, что узурпировал невинную школьницу, не дал погулять. Говорят же иногда про замужних: 'не нагулялась девочка' - со всеми вытекающими.
  - В жопу гуляния. Иногда именно туда и получается - вон, Оля знает. Я у тебя как по ниточке прошла - от первых поцелуев до нормальной постели. Ты есть, ребёнок, Оля. И что вспомнить - тоже есть. Не было бы тебя - был бы другой. Дрочила бы, потом всё равно кому-нибудь дала бы - тому же Серёже, рядом крутился. Или, если бы вдруг дотерпела, что - вряд ли, так в институте, по пьяни, обязательно - в общаге весело... И понеслась бы... по кочкам. Только результат был бы другой.
  - Думаешь?
  - И думать нечего. Олю рядом точно никто терпеть бы не стал. И Митю, и всё остальное, про что ты сказал 'забудь'. Ну, не святая я!
  - Знаю. Сам руку приложил.
  - И не только руку. А знаешь, мне так нравился процесс... Ты так подкрадывался тихонечко... Поцелуйчики, поглаживания - то активнее, то снова - застенчиво, и ведь чувствовал, гад, как далеко можно зайти. Каждый раз - чуть дальше, но не нагло. Как только открывала рот, чтобы притормозить - а ты уже ручки убрал. И в трусы не лез... Почти. Столько моментов... пикантных. Насыщенная юность получилась. Могу только догадываться, как ты мучался. У тебя, по-моему, тогда круглосуточно стоял. Я чувствовала.
  - Ну, не круглосуточно. Иногда ты мне снилась - и...
  - О, это знакомо. Только я?
  - И Оля. И другие, часто - совершенно неожиданные.
  - И всё?
  - Бывало, когда ты меня особо сильно заводила, до дому не доходил. В школьном саду, под яблонькой. Это недолго: достать - и пару раз туда-сюда двинуть...
  - О, я помню, как это было. Я тоже... Перед сном в постели, или под душем... Родители на кухне, а я... Откручу разбрызгиватель - и плотной струйкой... Тоже - только дотронуться, где нужно...
  - Есть что вспомнить, нечего детям рассказать?
  - Примерно. Мы расскажем, что сможем.
  - А про душ... это интересно.
  - Эй, не сегодня! Давай просто, если хочешь... Хочешь. И, кстати, с душем мы с Олей так игрались... В детстве. Это тебе - информация для укрепления эрекции.
  - Тебе недостаточно твёрдо?
  - Ну, не алмаз, конечно, но - вполне. О-о-о! Вполне...
  
  1983 - 1985
  
  
  Мы лежали молча, переводя дыхание, наслаждаясь близостью, запахом и теплом друг друга. Олина щека на моём плече, её пальцы поглаживали волосы на моей груди. Ослепительно белели в полумраке спальни полоски: от купальника - у неё, от плавок - у меня.
  Голая Оля в моей постели... Ну, так должно было случиться снова, мы оба это знали. Вернее - все четверо. Чужая жена, загорелая - на белой простыне, требовательная и податливая. Полусотней метров севернее, в доме четы Алчевских Света лежит сейчас на груди у Димы. И это не адюльтер... То есть, не совсем - это обмен. И снова, как в давний прошлый раз инициаторами были женщины.
  
  Вечер длился как всегда по пятницам, когда мы, оставив детей у бабушек, немного расслаблялись - ничего особенного: бутылка вина на четверых, неспешная беседа, лёгкая музыка, медленные танцы. Как правило, танцевали не с супругами - а какая ещё есть естественная причина держать в достаточно тесных объятьях чужую жену? Только танец!
  И хотя мы давно привыкли ко всеобщей банной обнажённости, и женщины наши не раз оказывались голыми перед двумя мужчинами, и наоборот, и обе получали уже удовольствие от ну о-очень интимного массажа... баня баней, а объятие в танце - другое. И лёгкий флирт, и лёгкие касания, и запах женщины - родной, но не совсем, и её возмущённый шёпот в самое ухо:
  - У тебя что, опять стоИт? Димка смотрит!
  И мой ответ, тоже жарким шёпотом, касаясь губами:
  - Можно подумать, он не знает, что я тебя хочу! Он и сам сейчас Светке в живот упирается...
  
  Намечалась у каждой пары романтическая ночь, когда не нужно оглядываться на дверь, за которой спит ребёнок, и женщина может не прикусывать руку - свою или мужа - а орать в голос. И можно спать допозна, и повторить поутру, и болтаться голыми по квартире, и среди дня прогуляться до квартиры родителей, забрать ребёнка, встретиться - пацаны радуются каждый раз, как будто год не виделись, и дальше - совместный с детьми субботний вечер, и воскресенье в семейном (чаще - расширенном) кругу...
  Танец окончился, я присел в кресло, Оля умостилась у меня на коленях - ничего особенного, готова испариться при первом же грозном рычании Светы или задумчивом 'та-а-к!' в исполнении Димы - и то, и другое - не всерьёз, игра такая... Как и рука моя на её коленке - и чуть-чуть под юбкой. Так, для обозначения поползновений, для поддержания тонуса. Женщина ощущала бедром привычную мою приподнятость - и принимала её, как должное. Если не почувствует однажды - огорчится, решит, что подурнела.
  И вдруг:
  - Я у тебя сегодня останусь, - интонация у Оли была совсем не вопросительной.
  
  В смысле: 'я-то собираюсь остаться, но если вдруг ты против...' Ага, щ-щас, буду я против. Но в эту игру играют вчетвером... Посмотрел на Диму со Светой - и понял, что моё мнение должно стать решающим (осталось уговорить Рокфеллера), а все остальные уже согласны. Обнимающий Свету за талию Дима встретился со мной взглядом - и прикрыл утвердительно глаза, Света смотрела с совершенно шалой и - чего греха таить - откровенно блядской улыбкой, Оля уже всё сказала, и грудью недвусмысленно прижалась... осталось только кивнуть...
  
  Я хмыкнул.
  - Ты чего? - удивилась Оля.
  - Анекдот вспомнил. Про 'члены моего кружка' и 'кружки моего члена'.
  Оля хрюкнула, хлопнула ладонью по моей груди - и тут же загладила ушибленное место:
  - Гад. Но - да, ситуация именно такая.
  - Кто был инициатором?
  - Обе. У тебя же были женщины... кроме Светы и меня. И кроме той, о которой я точно знаю. Это не вопрос, не вздумай отвечать. Знаю, были. И у Димки - тоже. Вы, конечно, аккуратные, и тихушники, но... кое-что мы со Светкой замечали. И обсуждали - между собой. Нам тоже хочется... разнообразия. Совсем налево не пойдём, а среди вас... Я тебя хочу, ты - меня, Светик к Димке... хорошо относится. Митя Свету обнимает с удовольствием... Он на рассказы о наших с ней совместных... шалостях реагирует, как и ты.
  Провела ладонью по животу:
   - Ты мягче. У Димки сплошные мышцы. Как деревяшка, даже когда в постели. Но ла-а-асковый... Ты - тоже, и тебя ущипнуть можно.
  - Ай!
  - А тут - один в один. И по виду, и на ощупь, - Оля прикрыла глаза, отдавшись тактильным ощущениям, мягкие пальчики сжимали и оглаживали описываемый предмет, - и размеры. И длина, и диаметр. Сговорились?
  - Кися, я тебя сейчас тоже исследовать начну. И сравнивать.
  - Начни, раз снова готов.
  
  Готов, а как же, первый раз долгим и сладким получился: Димка Свету увёл, мы вдвоём остались, обнялись, поцеловались - и через пять минут лежали в постели, голые. Ну, не сумели растянуть на дольше процесс взаимного раздевания. И посчитали друг друга достаточно чистыми для любви. Я Олю обцеловывать начал - лёгкий запах женщины, ей одной присущий, меня возбуждал всегда, и вот - дорвался. Она, с оскалом радостным, пальчиком показывала, куда целовать. Прерывались иногда, чтобы пообниматься вволю и губами встретиться. Подружка тёрлась животом о напряжённый кончик, но ноги раздвигать не спешила - помучиться немного нужно, слишком давно мы хотели друг друга, искры проскакивали уже. Все касания невзначай - и намеренные, все переглядывания, шутки на тему...
  Даже пошлое выступление пресловутого подвыпившего дяди Пети на крестинах, заявившего, что 'та не кума, что под кумом не была', пришлось в строку. От крестин мы не отвертелись, родители настояли на проведении таинства, и гостей зазвали, и женщины наши тихо зверели от сплошных 'агусинек', 'у-тю-тюшек' и рассказов о том, как Светочка (Олечка) смешно картавила (шепелявила) во младенчестве. Виновники торжества - отныне православные христиане - спали, наевшись, в соседней комнате, и по фигу им были громкие голоса подвыпившей родни. Крёстными родителями у Олежки и Юрки стали... вот неожиданность - мы же, перекрёстно.
  Тогда посмотрели мы все на дядю... чьего, кстати?.. как буйвол на вошь, уничижительно, да ещё супруга дядина (получается - тётя, опять таки, не знаю, чья) по затылку его треснула. А мамы - Олина и Светина - реакцию дочерей (высверк глаз, сложное переглядывание всех со всеми) отследили - и только вздохнули... Ну, да, тут вопросы задавать...

Тьмы низких истин мне дороже
нас возвышающий обман.*

  Олин пальчик указывал то на возбуждённые сосочки, пережившие не так давно многочисленные нападения двух мальчишек, но принявшие вполне приятную форму, и не утратившие чувствительности к нежным поцелуям (Света рассказала, что ощущения от сосания груди младенцем и от посасывания мужчиной отличаются разительно), то на нижние полукружья чуть потяжелевшей после родов и кормления, но по-прежнему привлекательной груди, то на бочок, который требовал не поцелуев, а покусывания, а дальше я проявил инициативу, скользнув губам по животику - и ниже. Тут меня остановили нежные Олины пальцы, ухватили за уши и слегка потянули вверх, я успел поцеловать только самый краешек красиво обрамлённой шёрсткой щёлки.
  - Нет, Толечка! Не нужно... не сегодня... - Оля заменила несостоявшийся интимный поцелуй поцелуем в губы.
  И чуть раздвинула бёдра, впуская между ними мою руку: с ней эти губки знакомы, а вот с языком моим - пока нет... А её рука добралась до яичек - и гладила, и тискала, и переместилась на ствол, и головку помяла, спрятала, и снова обнажила... Оля наклонилась, коснулась губами кончика - так, лишь дыханием тронула.
  - Олечка, уймись! Опозорюсь!
  - Хочешь сюда? - отстранилась, пальчик-указатель обвёл полуоткрытые губы.
  - Нет, Олечка! Не сегодня. Ты же меня остановила... - я отодвинулся, сел на колени рядом с женщиной, член торчит вдоль живота, как указатель направления к светлому будущему.
  - Тогда - сюда, - Оля плавным движением перенесла ногу через меня, я оказался между её бёдрами, раздвинутыми, и пальчиками тоже... раздвинула, так, что смог заглянуть в неё - буквально, и покраснела вдруг густо... - иди сюда... надень, быстрее, я с ума сойду!
  Надел - и лёг сверху, выгнувшись:
  - Ох!
  - О-о-о! Наконец-то!.. - Оля смотрит на меня, как обычно - Света: нежно, и влюблённо, и радостно, и нет больше мелькнувшего секунду назад смятения. Решилась и отдалась... Вся.
  И снова стала стервочкой:
  - Работай, Толечка! - ладони скользнули по моей груди, а пятки вонзились в ягодицы, пришпоривая.

Сгорая дотла в жаркой страсти своей,
мы прокляты будем навеки, навеки.
Ты будешь глядеть из-под мокрых кудрей
на то, как дрожат мои ноздри и веки.*

  Хорошо, когда работа - в радость... Мы не те уже, что пять лет назад - тогда мы были неопытными школьниками, горячими, влюблёнными, порывистыми, тогда рядом сидела в кресле Света, и Оля была сверху, и любимая видела, как мой член входит в вагину подруги - всё это не способствовало продолжительному сексу, зато сегодня... Мокрые от пота, скользкие, яростные, опытные, где-то - циничные, но по-прежнему нежные...
  Мы с Олей показали друг другу всё, чему научились: она - как кончать бурно и многократно, в такие моменты она едва не сбрасывала меня, выгибаясь и подаваясь навстречу; я - как не кончать долго, меняя ритм и темп после каждого её взлёта, разнообразя фрикции - и желая продолжения, ещё и ещё. Но - не сдержался в какой-то миг, прошептал только:
  - Вместе!.. - и кончил, подружка (кума, чёрт подери дядю Петю!) поддержала, выдохнув и рассслабившись.
  
  Мы долго целовались, не спеша рассоединяться, потом я всё же вынул - и отпал в сторону. И мы лежали с женщиной рядом, касаясь лишь локтями, переводя дыхание - и улыбаясь. Я сбегал под душ, а вернувшись, обнаружил Олю, меняющую простыню:
  - Натекло из меня... - улыбнулась виновато и замолчала, отвечая на поцелуй.
  - У тебя даже попа намокла.
  - Да, пойду мыться. Не сбегай.
  - Не дождёшься. Я тебя ещё не долюбил.
  
  - Иди ко мне...
  Оля уселась сверху, привычно надевшись, поёрзала, устраиваясь поудобнее - я гладил нежные бёдра, не мешая и не помогая - всё сама сделает, взрослая девочка, вон как щурится от удовольствия... А она вдруг хихикнула, склонилась, опираясь мне на плечи, рот - до ушей, придумала что-то!
  - Я вот подумала... Фраза 'иди на хуй!' в нашем случае - совсем не ругательство...
  - Да, стервочка, там тебе самое место! Женщина, впрочем, тоже послать может. Или - в нашем случае -пригласить. Ты это так проделала... откровенно...
  - Я не сильно гадкая? Захотелось... показать тебе всё. Всё, что Димка видел. И дать, по-настоящему...
  - Дай мне, Кися, дай. Так хорошо? - я погладил пальчиком анус.
  - Да. Сделай, как Светке, мне это тоже нравится.
  - Ты чего-нибудь не знаешь обо мне?
  - Вряд ли, - сжала мышцы, привстала-села-привстала, вызвав мой счастливый стон, - а так хорошо?
  - Очень! Раз ты сверху... работай, Олечка!
  
  Мы смеялись, вздрагивая, и, вопреки обычаю, я не расслабился, напряжённый член бередил что-то внутри любовницы, и было приятно от этих мелких непроизвольных движений. Мы целовались, и гладили друг друга по плечам и по груди; когда я начинал шевелить бёдрами, чтобы полнее поцувствовать контакт, Оля закрывала глаза и вслушивалась в свои ощущения, потом - снова поцелуи, и двигаться начинала уже женщина, а я - замирал, наслаждаясь.
  - Я думал, в школе был первый и последний раз.
  - Я тоже так думала. Мы со Светкой это обсуждали - много раз. Выяснили, что мечтаем об одном и том же. Но вдвоём с одной... ни ты не захочешь, ни Димка... Или?..
  - Нет, Кися.
  - Мне Светка рассказала, наконец, о том, что скрывала. Вы с Сергеем ей тогда мозги вывихнули. Говорит, что это ощущение - два члена в руках - её до самой матки встряхнуло... И повторить хочется... Очень.
  - Олечка, я пока не готов. Знать, что Дима с ней - одно, а видеть, и участвовать...
  - Вот. Вместе - нет, а 'поврозь и попеременно' - да. Подумали... Никогда не говори 'никогда'. Это же наша жизнь, наши правила. Сами устанавливаем, сами отменяем. Тебе хорошо?
  - Очень. Люблю тебя.
  - И я тебя люблю. Мне ведьма одна гадала однажды, в детстве, всерьёз. Предсказала мужа, троих детей. Только, когда карты раскладывала, хмыкала и смотрела с интересом.
  - Думаешь, что-то рассмотрела из нынешнего?
  - Определённо. Но не сказала ничего. А если бы и сказала - я бы не поверила. 'Влюбишься в подругу и будешь с ней спать!', 'Будешь спать с мужем подруги, а она - с твоим мужем!', 'Мужья возражать не будут, и любить станут вас обеих...' - кто бы в такое поверил?
  - Оль... А кто поверит, что можно так разговаривать. Я в тебе, ты помнишь? - пошевелился, напоминая.
  - Помню хорошо. У меня там уже всё набухло. Да, пора мне поработать...
  - Бог в помощь!
  - Держись, юморист!
  
  - Как же хорошо, что вас двое. Такие разные... Любимые...
  - Трое. Светик.
  - Да. Светик. Девочка моя. Она сейчас под Димкой лежит.
  - Откуда знаешь?
  - Я её чувствовать начала недавно. А она - меня. Родная... Ты её не ревнуешь?
  - К Димке? Нет. Лишь бы не бил.
  - Не будет, - улыбнулась Оля, - он тоже её любит. Как ты. Как я.
  
  Света остановилась в дверях - как обычно происходило после 'девичников' - виноватая и довольная, в ожидании мужниной реакции. Эти глазки... в них сплетенье двух обнажённых женских тел, в них - страстное прощанье поутру... хотя - какое прощание, вместе в институт едут, или домой идут к мужьям, если выходной... но уже - как добропорядочные подруги и верные супруги. А ещё в этих глазах - лёгкая, едва заметная опаска, а вдруг, вот именно сегодня, спросит муж: 'Молилась ли ты на ночь?..', и другие вопросы задаст.

Муж хлестал меня узорчатым,
вдвое сложенным ремнём...*

  В этом случае ситуация чуть иная. С мужиком была. Хоть и по взаимному согласию, хоть и 'обмен', хоть и не в первый раз, но то, что было раньше - было не в замужестве, игра такая, на грани фола, и предполагалось (теоретически, по крайней мере), что не всё всем известно. И платье жёлтое (Олино!) с утра надела... Ольга-то, кстати, тоже утром порылась в шкафу у подруги... Патлач. И наверняка впечатлениями от прошедшей ночи уже тоже коротко обменялись. Ведьмы...

Я слышу голос
как бы утомлённый,
я мало верю
яркому кольцу...
Не знаю, как там
белый и зелёный,
но жёлтый цвет
как раз тебе к лицу!*

  - Наебалась и вернулась, - сообщила Света, разглядев мою улыбку, подошла - и покаянно упёрлась лбом в плечо, и вздохнула облегчённо, ощутив мои руки на талии, и припала, и тоже обняла.
  А когда я, погладив жену по голове, развернул её к себе лицом, чтобы посмотреть в глаза, и потянулся губами к её губам, вдруг отстранилась, быстро проговорила:
  - Я не сосала! - и покраснела, как школьница.
  - Дурочка, - поцеловал я её.
  Мы миловались, целуясь - и отстраняясь, заглядывая в глаза и улыбаясь, отыскивая на любимом лице следы изменений в связи с 'изменой' - и не находя.
  - Мы с Олей тоже воздержались, - вжикнула змейка, жёлтое платье 'изменщицы' поползло вверх, сминаясь под моими руками.
  - А хотелось? - потихоньку раздёргивает мне ремень на брюках.
  - Да, - платье уже на груди, жена приподнимает руки, помогая снять его.
  - И тут я вас понимаю. И тебя, и Олю. И Димку. Он тоже хотел меня... попробовать на вкус, - пуговица, пуговица, молния.
  - Взрослые люди. Как дети, всё в рот тянут, - бельё новое, запасной комплект у Оли утащила, вот - не заметил, в чём подружка уходила.
  - И не говори. Я сейчас именно этого хочу. Пойдём? - рука Светина уже сжимает и поглаживает, брюки упали.
  - Пойдём. Я постель поменял, - лифчик расстёгнут и висит над грудью, трусики приспущены, в ладонях - её ягодицы.
  - Небось, с утра тоже повторили? - моя рубашка расстёгнута, и с плеч сдёрнута, Света целует в шею, а я вижу небольшой синяк на левой груди. Дима - гад! Впрочем... у Оли на внутренней стороне бедра такой же отыщется...
  - Да, Солнышко, каюсь, - мы отстраняемся, чтобы дораздеться, и снова обнимаемся, голые и счастливые.
  - Мы тоже. Димка был во мне час назад. Не побрезгуешь? - приставными шагами к кровати, лечь и снова обняться.
  - Час назад я был в Оле. Прекрати болтать, женщина, лучше сядь мне на лицо и возьми, наконец, в рот!
  - О, чёрт, на ночь нельзя оставить, Олька тут же плохому научит! Не предупреждай, я проглочу...
  
  Следующая неделя выдалась бурной. Взбудораженные 'обменом' мы все точно с цепи сорвались и занимались сексом не с супружеской регулярностью, а с юношеским пылом. Благо - Юрка спит богатырским сном, в спальню не войдёт в разгар событий.
  Чего только мы не проделали друг с другом за эту неделю! Слова о любви подкреплялись действиями. И слова эти были откровенными, а иногда и грубыми, как и действия.
  
  Пригодилось пёрышко, кстати вылезшее их подушки:
  - Держись за спинку кровати и терпи.
  По губам, по шее, по груди, под грудью, по соскам - колени подняла к груди, подмышками, по рёбрам, по животику - сжалась, изогнулась, извернулась на бок, глаз не открывая и постанывая, по попе - хихикнула и распрямилась, по бёдрам - раздвинула, по губкам - в одно касание - ойкнула и сжалась, развёл руками бёдра, там же языком, и пальцами раздвинул, и снова пёрышком, по пульсирующему малюсенькому клитору, и вокруг, и подуть - а дальше... я ложусь сверху и мозг выключается...
  
  Потом - следующей ночью, в каком-то угаре Света посчитала неправильным, что всё время я вхожу в неё, разнообразно и повсюду; сказала, что она тоже хочет в меня, и, изгибаясь и балансируя на раздвинутых коленях, попыталась засунуть клитор в дырочку на кончике члена - ничего, разумеется, не получилось, только посмеялись, и пришли к выводу, что бережно пососать - тоже неплохо, и можно считать, что это она меня... И упомянутая ранее тугая струйка воды из душа была протестирована в разных режимах: мне тоже досталось и понравилось, недаром в Сакских минерально-грязевых санаториях медсёстры после подобных процедур желают всем хорошего вечера - и мужчинам, и женщинам!
  'Моргунчик' - смешная ласка, о сути которой Свете рассказала одна из институтских подружек, была применена ко мне неожиданно и перепугала: ну что можно подумать, если женщина наклоняется над членом - но не губами, а... глазом, чтобы пощекотать кончик ресницами? Кончик оказался не столь уж чувствительным; в ответ, за отсутствием пышных ресниц и привычки создавать их объём с помощью туши L'Oreal Paris, я смог лишь имитировать 'моргунчика' - бровями по соскам, что вызвало лишь хихиканье.
  
  И 'скобочка' впервые была опробована - это когда пальцы входят одновременно в обе дырочки и чувствуют друг друга сквозь тонкую перегородку - Света заявила, что это хорошо, но стыдно, однако через недельку попросила повторить: 'хочу', - говорит, - 'чтоб ты сзади, и чтобы пальчик...'. Задранную вопросительно бровь Светик поняла по-своему, и засмущалась:
  - Это не Димка научил, мы так не делали!
  Я хмыкнул, смутилась ещё больше, уткнулась лбом в плечо и пробормотала:
  - Дурище, мужу рассказываю, чего не делала с любовником... и получается, что всё остальное - делала... Нет, я сама придумала! Вот так хочу...
  Жена устроилась щекой и грудью на подушке и оттопырила попу, разведя бёдра. Открывшийся вид меня весьма порадовал, и на этот раз мне удалось пристроиться очень удобно. Член в вагине, в попе пальчик. Неиспользуемая дырочка оказалась подготовленной, промытой и кремом смазанной, и ощущения от двойного проникновения были удивительными и у Светы, и у меня - она мычала и повизгивала, я рычал - всё это вполголоса, дабы не разбудить ребёнка. Ну, у неё - понятно, а я чувствовал касания собственного пальца сквозь тонкую стенку, и сжатия рифлёных интимных мышц, оргазм подкатывал, женщина раскачивалась в противофазе - и рухнула на живот, изнемогая. Я - сверху.
  - О-о-ох! Толечка...
  В ту же бешеную неделю случилось уже упомянутое единственное полуслучайное анальное проникновение, после которого мы прекратили экперименты на этом, пардон, поприще.
  
  Засос, оставленный Митей, я лечил: поцелуями и дуновениями, и этот след любви другого мужика (гад, шкурку испортил!) меня не расхолаживал, а вдохновлял на новые свершения.
  
  В общем, 'обмен' запустил очередной медовый период, в течении которого мы реализовали едва ли не все дурацкие эротические фантазии и юношеские мечты. У Алчевских дело обстояло аналогично; женщины поддерживали наш настрой, демонстративно целуя любовников при каждом удобном случае, и удаляясь в ночь с мужем. Подозреваю... да что там, знаю точно, что обмен информацией шёл между ведьмочками практически в режиме реального времени, и то, что изобретала одна пара, тут же становилось достоянием другой.
  
  - Я в тебя опять влюбилась, - сообщила Света по прошествии сумасшедшей секс-недели, подумала и добавила, - и в Митю.
  - Был перерыв? Не заметил.
  - Не было. Но - опять до писка и головокружения, до мокрых неожиданно трусов, до постоянного желания. Ты - родной...
  - Спасибо, Солнышко! Мне, когда мы вместе, заорать хочется: 'остановись, мгновенье!..'
  - Да. Но - чуть по-разному с Димкой ощущаетесь.
  - Знаю. Хочешь, расскажу? Про Олю?
  - Давай.
  - Ты - родная, и главное чувство - нежность и страсть. А Оля... и нежность тоже, но ещё такой флёр: грех, трах, секс, табу, запрет, чужая жена, кума... но, думаю, это пройдёт.
  - Да, всё правильно. Мы сравняемся, будет просто - любовь.
  
  В дальнейшем внутренний запрет на оральный секс как-то... рассосался, извините за каламбур. Во время следующего 'обмена', случившегося также буднично всего через месяц после первого, женщины собрались к любовникам, предварительно напарившись в бане. Светлана пришла, томно-розовая, поцеловала, и когда я распустил руки, сообщила, целуя:
  - Я - к Димке сегодня. А Оля к тебе придёт сейчас. Не возражаешь?
  - Иди, ведьмочка. Хорошо тебе с ним?
  - Да. Как с тобой, но - иначе...
  
  Пока я плескался под душем, Оля времени не теряла. Постель расстелила - и встретила меня в костюме прародительницы; за тем исключением, что прикрывала низ живота старательно вырезанным из бумаги дорожным знаком 'Конец всех запретов и ограничений' - белым кругом, перечёркнутым штриховкой. Я подошёл, знак отобрал и отбросил, переспросил:
  - Всех?
  - Всех! - ответила серьёзно подружка, поднимая руки для объятий, и её взгляд, влюблённый и счастливый, обещал многое ...
  
  Мои губы добрались до Олиного животика - и двинулись ниже. А она не возразила и раздвинула бёдра, горячие и влажные - явно женщины согласовали пределы допустимого, ещё чуть-чуть расширив их. Я добрался, и ощутил вкус моей второй любимой женщины, и счастливые стоны подружки были мне дополнительной наградой. В ту ночь я каждый раз начинал ласки с интимных поцелуев - они нравились и мне и Оле, куннилинг служил прелюдией для 'традиционного' секса, но и самодостаточным был тоже... В конце концов, женщине полезно - так ли, эдак ли, с мужчиной или без - чем чаще кончает, тем лучше характер...
  
  Утром я, после душа, обернув бёдра полотенцем, зашёл в спальню. Оля сидела на краешке кровати, завёрнутая в Светин шарф - здоровенный кусок какой-то лёгкой ткани, окрашенной в технике 'батик' - были подружки на выставке, познакомились с мастерицей, и теперь время от времени разнообразили свой гардероб ярким и пёстрым. И обменивались тряпками, а как же.
  Олечка душ уже приняла - и задрапировалась зачем-то в ожидании.
  Подошёл - протянула руки, сдёрнула полотенце и за спину отбросила. Пронаблюдала стремительный подъём. Рассмотрела то, что перед носом покачивается, и, глядя в мои глаза снизу вверх, кончик поцеловала. Положил ей руки на плечи... Высунула розовый язычок - и лизнула уздечку. Погладил по голове. Вздохнула, сказала:
  - Ам! - и взяла в рот синюю от напряжения головку.
  Я опустил руки, развёл в стороны края шарфа - ладони приняли грудь. Оля кивнула, 'правильно' - и замычала одобрительно, не останавливаясь. Подружка ласкала меня довольно долго, и понятно было, что процесс этот доставляет удовольствие не только мне: её бёдра шевелились, сдвигаясь и расходясь, постанывала иногда, прогибалась вправо-влево, реагируя на мои прикосновения.
  - Хватит, Олечка, не увлекайся, - почувствовав приближение оргазма, я погладил любимую по щекам, отстранился и присел перед ней на корточки.
  Отпустила с сожалением, вытерла мокрый рот запястьем:
  - Дураки мы. Сами придумываем запреты, сами потом стремимся нарушить. Теперь вот этого нельзя. Чего ты хочешь?
  - Сюда, - я провёл пальцем по мокрой щёлке между её ногами, - сюда хочу. И поцеловать хочу. И тут, - потянулся к губам, - и там.
  - Толь, я тебе кто?
  - Любимая женщина, любовница, подруга и любовница любимой женщины, жена единственного друга, друг. В любом порядке.
  - Так не обижай меня. Я тебя всего хочу. Полижи меня, но потом... не останавливай.
  Кончив под моим языком - припал губами и прочувствовал всё-всё, и не отстранялся, продолжая целовать истёкшие влагой губки - Оля сжала на секунду мою голову бёдрами и попросила тихо:
  - Ляг рядом...
  Поцеловала, когда наши губы оказались рядом, устроилась головой на плече.
  - Помнишь, как я на вас смотрела? У Светика дома, когда был первый наш раз?
  - Такое забудешь. А в принципе... мы тогда так увлеклись, что твоё присутствие не мешало.
  - Мне Света рассказала, как вы с ней друг друга: ручками, губками... Я полночи пальцем работала. Пришлось простыню менять. Но... не то чтобы не поверила - в голове не уложилось. Светка - девочка, тихоня, отличница... сосёт, оказывается! И ноги раздвигает, чтоб её парень полизал... А сама, даже когда с Димкой встречаться стала, решиться не могла. Боялась, что соской обзовёт и прогонит...
  - И когда?..
  - После вас. Я тогда всё так подробно рассмотрела... и прослушала. Светик с таким удовольствием головку облизывала, потом... глаза закрыла - и уплыла. Я таращусь, и вижу - балдеет подружка, и от языка твоего, и от члена во рту... Дальше ты знаешь... А от вас я прямиком к Димке пошла - и минет ему сделала. Ему первому. Не знаю, как получилось, но вроде, не жаловался, а обрадовался - и меня полизал. Говорит потом: 'Давно хотел, но боялся, не поймёшь...'. Он, кстати, до этого девушек своих так не ласкал - меня первую...
  Женщина провела ладонью по моему животу, потрогала напряжённый кончик:
  - Сама кончила, а тебя баснями кормлю. Как ты говорил Свете? 'Это ласка для любимых'?
  Оля развернулась так, чтобы все её прелести были в пределах досягаемости моих рук - и занялась мною. Я не останавливал - только гладил грудь, оттопыренную попу и выпяченные губки, ещё мокрые от моей слюны - и не только. Можно бы ещё разок... языком. Минет давно не был самоцелью - стал и у нас с женой, и у Алчевских частью предварительных ласк, а вот так, обособленно - только когда женщине почему-то нельзя или не хочется иначе, или, как сейчас - хочется именно так. Что до куннилинга - это можно и отдельно, Светик, оттрепетав, не засыпала, хотела и могла ещё и ещё, а мои возможности, увы, не дотягивали до её потребностей... Думаю, с Олей тоже так.
  Сейчас же - минет со смыслом, как посвящение в официальные любовники. Света и Митя, конечно, от нас не отстанут... но нет ревности, хоть убей... И наш с Олей поцелуй после того, как содрогнулись вдвоём - я по понятной причине, она - сопереживая - тоже отсюда, из ритуала своеобразного: вкус партнёра и свой собственный смешать на губах. Это ласка для любимых! Для Светы. И для Оли. Всё поровну.
  
  - Толь... Ты теперь с бабами поосторожней... - пальчики с короткими острыми коготками гуляют по моей груди, вызывая щекотку и озноб.
  - В смысле?
  - Не намотай чего-нибудь на конец. А то - всем достанется. Митя тоже внушение получит.
  - О чём ты, Олечка? - честными глазами пытаюсь изобразить изумление, - какие бабы?
  - Тебе врезать для памяти, как в прошлом году?
  - Не нужно. Осознал. Но я без презерватива и раньше - ни-ни... А уж теперь...
  
  Тогда, в прошлом июне, получилось неудобно. Оля подошла - вроде как поговорить, покрутила головой, убедилась в отсутствии свидетелей - и засадила без предупреждения кулаком в солнечное сплетение. Как Владимирский тяжеловоз - копытом. А говорила - 'пони'... Срубила - недаром нас всех Вадим своим штучкам учит. Я такой подлянки не ожидал, пресс напрячь не успел, пополам согнулся - хорошо, не добавила коленкой в лицо и локтем в основание черепа. Отдышался, в глазах прояснилось:
  - За что?
  Оля меня коготками ухватила больно, приподняла, и в истязаемое ухо шепнула ласково:
  - За Викусю...
  - Чёрт... откуда?
  - Подумай, кобель! Хорошо, дура, что тебя заложила, не поняла, кто у тебя жена. Перепутала, ко мне подошла.
  Ага, проясняется. Шли мы, как-то, вчетвером, да с двумя колясками - и перемешались. Хотя об 'обмене' в тот момент ещё и речи не было, но, за разговорами, получилось, что мы с Олей везли коляску с Олежкой, а Димка и Света толкали коляску с Юркой. Никого это не напрягало, колдобины переезжая, мужчины оказывали женщинам знаки внимания, придерживая под локоток, или за талию, так что встреченная нами девица с параллельного потока (живёт неподалёку, зараза) вполне могла решить, что моя жена - Оля. И эта ябеда крутилась в общежитии, когда Вика...
  
  Вика - та самая, с которой мы в колхозе петтингом занимались, и по причине окружающей антисанитарии и её девственности ничего больше себе не позволили. Расстались - и думать забыли друг о друге, так, здоровались и улыбались при встрече, если уж 'ночь в постели - не повод для знакомства', то что говорить о нашей лёгкой шалости? А тут...
  Забрёл я в общежитие, не просто так, по делу, чертежи-синьки недостающие подобрать для курсового. Пообщался с толпой народу, уходить собрался - и встретились. Случайно ли? Есть некоторые сомнения... Вика выглянула из комнаты, в которой жила её подружка, одетая весьма легко - по-домашнему, в халатике. Да ещё и ворот запахнутый рукой придерживает.
  - О, Толя, привет! А ты как здесь? - завсегдатаем общежития я точно не был - дома интересней.
  - А-а-а, курсовой, - махнул я рукой.
  - Понятно. У меня диплом... конь не валялся. Зайди, а? Помощь нужна. О! - подняла указательный палец, - Ты мне нужен, как мужчина!
  - Мячик в мужской туалет закатился?
  - Примерно. Шторы вешаю. Наташка домой укатила на неделю, просила цветы полить, и вообще, по хозяйству. Поможешь?
  Зашёл, чего там. И помог шторы повесить. Влез на табурет, Вика мне их снизу подавала, я цеплял. Подавала, как водится, двумя руками, и ворот придерживать было нечем. А пуговичка верхняя - оторвана. А халатик - Наташкин, на размер больше, чем нужно, да на голое тело. Ну, то есть, трусики присутствовали, я их сверху увидел, сквозь декольте. А по дороге взглядом и всё остальное окинул. Увиденное мне понравилось, и было время всё рассмотреть в подробностях.
  И вот - стою я на табурете, как будто собрался стишок Дедушке Морозу рассказывать, Вика со своим бюстом - внизу, её глаза как раз на нужном уровне, чтобы рассмотреть в подробностях, как в штанине происходит процесс наполнения кровью пещеристых тел, свидетельствующий о трансформации либидо (конечно, хочу! - всегда и абстрактно) в эрекцию (хочу сейчас - и конкретно). Рассмотрела, покраснела и хихикнула, взглядом со мной встретившись. Но ворот запахнуть и не подумала.
  - Что 'хи-хи'? - я слез осторожно с табурета, сунул руку в карман, развернул и поправил, чтобы не отломался. Прошли времена, когда я стеснялся перед девушками этого проявления желания, - скажи ещё 'не специально я!'.
  - Ну... Не то чтобы...
  Мы стояли на расстоянии вытянутой руки, скрыть свой настрой даже не пытался - бесполезно, ширинка оттопырена недвусмысленно. И?
  - Ты всё рассмотрел? - взгляд Вики виляет, косИт вниз, на оттопыренность, улыбка кривая: состояние 'и хочется, и колется'.
  Я, впрочем, проявлять инициативу не спешу.
  - Не во всех подробностях, - а вот девушка ждёт от меня именно инициативы.
  Ну, раз так... А её потряхивает... Напомню...
  - В деревне было темно. Тут - в самый раз.
  - Дверь закрой, - дождалась щелчка замка, не сдвигаясь с места, я вернулся на исходную, - я уже не... девочка, - покраснела, как когда-то.
  Погладил девушку (что с того, что 'не'?) по щеке, не приближаясь, и размышляя, нужно ли мне это; уйти сейчас - мало того, что физически сложно, с эрекцией наперевес, так ещё и обижу смертельно... А Вика вдруг руку мою на своей щеке зафиксировала - и запястье поцеловала, жарко выдохнув. И пуговички на халате расстегнула. А когда я взял её за лицо обеими руками и поцеловал крепко - руки мои отвела и грудь свою в них буквально вложила. Грудь по сравнению с прошлым разом изменений не претерпела, всё так же хороша и тяжела, а в талии девушка изрядно похудела, фигурка улучшилась капитально. Вот что секс благотворящий делает!
  Ну, а дальше... Постель не привлекала - чужое постельное бельё, знаете ли... и я оттеснил девушку к столу. Удивилась, но не сопротивлялась. Руки положила на плечи - и не мешала, ни грудь ласкать, ни трусики приспускать - всё это во время затяжного поцелуя. Застонала, когда мои пальцы добрались до лобка - стрижка по сравнению с позапрошлогодней - модная, короткая. Снял с Викуси трусики, и усадил её на стол... Она сидела с раздвинутыми ногами, держась за край стола, облокотившись плечами на стену, и с интересом наблюдала моё раздевание (благо, носки снимать не нужно было, сабо на босу ногу), и надевание презерватива, и приближение - одинаково блестели бисеринки пота на закушенной верхней губе и мокрая открытая щёлка. Не мешала, и не помогала, когда головка раздвигала губки, когда я шевелил бёдрами, потихоньку внедряясь всё глубже - и до упора. И только когда начал двигаться размеренно, положила руки на плечи, и чуть приподняла колени, распахиваясь.
  
  Конечно, технически Вика девушкой уже не была, а практически... 'Как мышиный глаз' сказал однажды один циничный студент в сходной ситуации - пару раз пришлось поморщиться и мне, и ей: тесновато... Потом количество фрикций перешло в качество, теснота уступила место влажной упругости, юная женщина почувствовала всё, что должна была почувствовать в данной ситуации, и даже стала отвечать на мои движения. И кончила - почти незаметно, без внешних эффектов, как в деревне под моими пальцами - просто вздрагивала крупно, да дыхание прерывалось. Я, конечно, поддержал. Выдохнула:
  - Всё-ё-ё... - и с прежним, неизбывным интересом смотрела, как выходит из неё полурасслабленный член, и капля презерватива тяжело повисает между ног.
  - Всё рассмотрела? - спросил, целуя.
  - Да. Я, между прочим, этих вот подробностей не видела раньше. Интересно же...
  - Как это 'не видела'? А когда...
  - Тебя в темноте трогала, и моего первого - тоже... Неинтересно... Я отлучусь?
  - Беги.
  
  Пока Вика отсутствовала, я упаковал презерватив, с помощью носового платка (намочил водой из чайника) привёл себя в порядок, оделся. В чайник заглянул предварительно - там могло оказаться всё, что угодно, от заваренного уже чая до портвейна.
  Мужики из соседней комнаты заварили однажды чай с носком: бросил кто-то в угол, раздеваясь перед сном, а там чайник оказался. Кто был этим диверсантом, так и не выяснили, носки в этом помещении давно стали всенародной собственностью, о чём свидетельствовал плакат на стенном шкафу: 'На чужой носок не раззевай роток!' и поговорка 'кто раньше встал, тот лучше одет'. Подивившись красноватому цвету заварки, мужчины степенно испили чаю, и - паршивцы - угостили забредшую на свою беду в гости соседку. Впрочем, она о своём участии в столь экстремальном гастрономическом эксперименте так и не узнала: носок обнаружили после её ухода, когда заварка перестала вытекать из ещё полного чайника. А ребята скромно решили умолчать - раскололись лет через двадцать, на встрече выпускников.
  Так вот, привёл себя в порядок, тут и Вика вернулась, свежевымытая (местами), и метнулась с чайником на кухню - не разбегаться же сразу, перепихнувшись, нужно приличья соблюсти, поговорить, распрощаться...
  
  Вика рассказала, что своими совхозными ласками я буквально разбудил в ней женщину, доселе лениво спящую в ожидании... ну, не принца, конечно, но непременно - мужа. А тут... Стала ласкать себя, часто - и самочувствие улучшилось, и кожа посвежела, и лишний вес ушёл, и с ребятами в группе общаться стало легче: хоть и само-, но удовлетворённость сказалась. Правда, для перехода в разряд женщин выбрала знакомого женатика, думала - опыт, и повторение будет зависить только от её желания... Со вторым - угадала, а с первым вышла лажа. Здесь же, в общаге, всё и случилось - быстро, скомкано, в темноте; и не поняла ничего толком, только боль и тяжесть мужика... И не кончила даже... Потом ещё было - всё не в радость...
  - А твои пальчики вспоминала... часто. Ладно. Прощаемся. Скоро защита - и домой, в город вечной бессонницы.
  - Херсон?
  - Ага. Будешь вспоминать хоть иногда?
  - Буду, Вика, буду. Не как случайную, как случившуюся... Ты хорошая, но... мы с женой вместе со школы.
  - Я тебя - тоже. Надо было тебе первому дать, и помнить потом всю жизнь... Всё, иди, прощай.
  
  Думал, что осталась та единственная встреча в прошлом, но нашлась добрая душа, стукнула Оле - по ошибке, и хорошо, что только ей...
  - Оль, ты понимаешь, что иногда мужчина не должен отказывать?
  - Если бы не понимала, прибила бы. И Светка понятливая, но не наглей... А я ей не скажу.
  
  Если женщины нас регулярно обсуждали, не пропуская самых интимных подробностей, то мы с Митей были сдержаны в трёпе, и среди себя, и вовне. Это, кстати, оценили и наши жёны, и случайные любовницы. О моих шашнях не знал даже Дима, я понятия не имел о его похождениях. А наш с ним разговор, случившийся почти сразу после второго (третьего, если считать со школьным) 'обмена' - был вовсе не о том.
  Мы с другом сидели на полке в бане, и честно парились, вдвоём, без женщин - с ними, затейницами, разве попаришься? Митин взгляд из-под прищуренных век скользнул по моему натруженному (с Олей, в том числе) концу; потом он опустил глаза и посмотрел на свой, не менее уработанный, отметил несомненное сходство и хмыкнул. Света брякнула как-то, что мы с Димой в области гениталий взаимозаменяемы, как детали АК-47. Вот про автомат - откуда она это знает?
  - Что, Светик тоже сравнительный анализ проводила?
  - Да. Что? 'Тоже'?.. Ведьмы... Пойдём, отдохнём в предбаннике.
  Мы сидели, попивая квас, Дима вертел в руке стакан, задумчиво на меня поглядывая, а потом вдруг рассмеялся:
  - Чёрт... Сижу в бане с мужиком, который спит с моей женой... и никакого желания его грохнуть. Почему бы это?
  - Может потому, что ты спишь с моей?
  - Да, это тоже причина...
  - Тоже?
  - Я просто чувствую, что ты Ольку любишь, так же, как и Светку. И меня не боишься, а искренне уважаешь...
  - Ну, Дим, на стадии 'ты меня уважаешь?', квасом не обойтись.
  - Принесёшь? Тебе ближе.
  - Да, подожди.
  
  Я, завернувшись в простыню, пересёк двор, подмигнул подружкам, которые чаёвничали на веранде, и наблюдали за собирающими (поедающими) малину детьми, зашёл в дом, извлёк из холодильника бутылку водки и колбасу.
  - Оставь! - сказала Света и колбасу отобрала.
  Пожал плечами, взял рюмки и пошёл. Дима, увидев бутылку без закуски, поднял вопросительно брови, но спросить ничего не успел. Я только разлил по первой, женщины вплыли с тарелками и вазочками, молча поставили всё принесенное на стол, поцеловали мужей, обошли посолонь стол, снова поцеловали, теперь уже любовников - и так же молча вышли.
  - Золото, а не жёны, - прокомментировал Дима.
  - Чистое золото. Два раза по пятьдесят семь килограмм.
  - За них?
  
  Через час Дима сходил за второй.
  
  - Фу, - сказала Света, отодвигаясь.
  - Я зубы чистил. Долго.
  - Не помогло. Что это было?
  - Мы с Димкой друг другу в любви объяснялись.
  - Хорошо, - было ясно, что Света удовлетворённо кивает в темноте, - дуэли не будет?
  - Нет. Он вас обеих любит, я тоже. Разберёмся... в очерёдности любви.
  - Вам скоро в армию...
  - Да. Как вы с подружкой тут?..
  - Разберёмся. Справимся. Мы всё это затеяли, чтобы вам было о чём вспомнить там, где нас не будет. Плохо, что дети на полтора года без пап остаются...
  То, что женщины остаются без мужей на долгое время, действительно нарягало. Ведь не по пятнадцать лет подружкам, привыкли регулярно исполнять супружеский долг, к своему, и мужей, и любовников обоюдному удовольствию. Казаки этот вопрос решали радикально, путём снохачества:

Улетел мой ясный сокол
басурмана воевать,
а на мне ночует свекор,
чтоб не смела блядовать.*

  Но - это не наш стиль! Пусть лучше друг дружку любят наши женщины, тем более, что это им привычно, тем более, что это действительно - любовь... А кроме того... Я подарил Свете некую штучку... весьма интимного свойства, жена долго смеялась, когда я объяснил принцип действия, но опробоать согласилась - и не прогадала. Да ещё и Оле предъявила подарок, и, подозреваю, второй моей любимой женщине - а именно так я стал в какой-то момент воспринимать Олю - подарок тоже пришёлся по душе.
  
  Мы с Вадимом вовсю писали дипломные работы, чертили - он что-то своё, строительное (мне вникать было некогда), я - своё, технологически-машиностроительное. Кульман скрипел, как три кровати разом; бывали моменты, когда я, утомившись и исписАвшись, уползал спать под бочок к сладко сопящей Свете, а Димка продолжал вдохновенно чиркать карандашём по бумаге. До защиты оставался месяц, и мы знали, что военком уже бьёт копытом... Родине требовались солдаты - да побольше; самая мирная страна планеты из последних сил пыжилась сравняться, догнать и перегнать, приближая, тем самым, свой бесславный конец.

Но мы еще дойдем до Ганга,
но мы еще умрем в боях,
чтоб от Японии до Англии
сияла Родина моя.*

  
  
  ДЕКАБРЬ 1986
  
  
  "И немедленно выпил" - писал незабвенный Венечка Ерофеев.
  "И немедленно кончил" - получилось у меня. Было это, как во сне, в очень сладком, и очень эротическом - но наяву. Светик уселась сверху, подтянула коленки повыше, и после долгого поцелуя сместилась вниз... Кончик скользнул в неё, вошёл и упёрся, как всегда в такой позе; вот только излился я мгновенно - сил не было сдерживаться. Было хорошо, особенно после почти полуторагодичного воздержания, но не так хорошо, как могло бы, когда "вместе". Новостью такое фиаско не стало, случалось иногда, чем старше мы становились, тем реже, но всё же бывало. Приготовился извиняться за несдержанность: разгорячённая и неудовлетворённая жена - это всегда плохо, но почувствовал, что упавшая мне на грудь Света содрогается в столь же мощном оргазме. Получилось, как надо - вместе.
  
  Светик полежала, отдыхая и постанывая, и слегка поводя бёдрами - животиками потереться в момент полного контакта приятно! - и вдруг стала как-то подозрительно вздрагивать. Плачет?
  - Что с тобой, Солнышко?
  Жена подняла голову - и оказалось, что она смеётся, вполне, впрочем, счастливо.
  - О-ох! Как школьники. Только дотронулись...
  - Ну, довольно глубоко дотронулись. Вообще-то я боялся, что даже не донесу.
  - Помнишь, как мы в подъезде друг к другу притирались?
  - Вот-вот. Ты мне тогда снилась, а во сне никогда не получалось войти, только дотрагивался - и просыпался с мокрыми трусами.
  - Мне во сне перепадало больше. Я, правда, не знала ещё, как это бывает на самом деле, но оргазмы случались самые настоящие. Пару раз было настолько явственно, что проверяла пальчиком... потрогаю утром - всё на месте, девочка, а ощущение, что до донышка достал...
  - Радость моя... уже сбегАешь?
  - Да, я быстренько, потом ты. И будем разговаривать.
  
  Мы разговаривали... уже неделю, по ночам, перемежая разговоры сексом - и наоборот.
  
  - Было трудно, но справились. Ну, во-первых, мы с Олей, время от времени... Знаешь, если бы мы раньше не были любовницами, то стали бы... Плохо было без вас с Димкой. * 15
  - Это понятно. А что, есть ещё "во-вторых"?
  - И "в-третьих" тоже. Так вот: во-первых, меня Оля любила регулярно, а я - её. Знаешь... разок-другой было так: ходим, терпим, потом прибежали днём в Димкину квартиру, или к моим родителям, в их отсутствие, разделись, помылись, легли, обнялись - и балдеем, обе - от прикосновения, от нежности, от запаха кожи. Лежим и хихикаем, как дурочки, от счастья. И ласкаться не нужно - так хорошо. Ну, потом, конечно, поцелуи... то, да сё... Мы с ней так сроднились... я теперь чувствую, что с ней происходит - ну, самые сильные эмоции.
  - Да, она тоже, ещё до армии... "сейчас", говорит, "Светик под Димкой, чувствую...".
  - Ага. Пример сильных эмоций. Ей всю эту неделю такое снилось... Каждую ночь кончала во сне, когда ты ко мне приставал, под утро особенно. И это - кроме того, что она с мужем получала...
  - Я приставал? Позавчера проснулся, когда ты уже сверху забралась и пристраивалась!
  - Ну, пусть, я тоже приставала, но Олька нас всё равно чувствует! А я - её. Когда Димка вернулся, это такая мука была... По три раза за ночь просыпалась, когда они... Мальчишки у нас ночевали, чтобы не мешать там, а тут я... мечусь. Просыпаюсь поперёк кровати, рубашка на пояснице, попа голая, вся мокрая, одеяло - жгутом между ногами. И явственное ощущение, что меня только что хорошенько отлюбили. Такое снилось...
  Днём Олька ходит на полусогнутых, но довольная, а я - просто довольная. И... ты не спрашиваешь, но отвечу: я к Димке не ходила, пока тебя не было. Неправильно это. Всё поровну... Только поцеловал он меня при встрече - как любовницу, как жену - так, что я едва на ногах устояла. Собственно... Что я тебе рассказываю? Когда ты Ольку целовал...
  - Солнце, не я её целовал, мы поцеловались после долгой разлуки. И сразу понятно стало, что всё продолжается. И у тебя с Митей тоже. Мы сумасшедшие?
  - Да. Влюблённые и сумасшедшие. Мы вами натешимся - и обменяемся, снова. Предвкушай. Когда вы с Олькой встретились, мы с Митей как будто себя со стороны увидели. Этот её стон - у меня всё внутри сжалось, Димка смотрел на неё... многообещающе - ты Олю взбудоражил, а он потом всю ночь успокаивал.
  - Ладно. Что там "во-вторых"?
  - Что-что... сама. В постели и под душем. Я же привыкла к этому! И на лекциях, незаметно. С Олей вместе. Ногу за ногу - и вперёд. И детство вспомнили, когда мы только начинали этим заниматься, и друг дружке показывали, как надо, и как лучше. Знаешь, было остро. Две взрослые женщины, друг друга знающие до последней жилки... В глаза глядя... Представляешь?
  - Да, это действительно - остро.
  - Сидим на расстоянии, не касаясь, и пальчиками, медленно, мучая себя и подружку.
  - Представляю... иди ко мне!
  - Подожди, я недорассказала. В-третьих... Та штучка, что ты подарил...
  Штучка была, что называется, зачётной. Детская соска-пустышка - самая большая из имеющихся в продаже, кривошип из толстой проволоки, корпус и моторчик от электробритвы "Харьков" (патриот, да), всё это включается в розетку, соска жужжит и вибрирует, дрожит и проворачивается... Если вставить пустышку куда следует, да прижать пальцами... не хуже стиральной машины, а может и лучше, так как контакт - плотнее. Подружки штучку опробовали ещё до нашего ухода в войска, и заявили, что это даже круче дУша, только форма подкачала и габариты...
  - Так вот, "штучку" применяли. Регулярно. А потом... Сейчас покажу!
  
  Светик вскочила с кровати, пробежала, не одеваясь и не прикрываясь (ну, право слово, а кого стесняться?), к шкафу, забралась высоко (красиво, чёрт возьми - на цыпочках, на стуле, вытянувшись в струнку - и так неспящее желание усилилось до железобетонного состояния), порылась в вазочке, добыла ключик, открыла дверку, выдвинула ящичек, извлекла коробочку (да, детям пока не добраться, но растут мальцы, скоро придётся придумывать тайничок понадёжнее), спрыгнула... И предъявила.

Валентине Терешковой
за полёт космический
сам Гагарин подарил
хуй автоматический.*

  Не знаю, случался ли в жизни ткачихи и по совместительству Первой Космонавтки столь волнующий эпизод, тем более, что авторы частушки в показаниях путались и предлагали в качестве дарителя варианты: "сам Никита" (Хрущёв, кто же ещё), "Федя Кастро" (этот мог, да, самец изрядный). Распевать это начали едва ли не на следующий день после полёта. Так что о существовании подобного девайса (где-то там, не у нас), в Стране Советов знали даже октябрята. Знать - знали, но мало кто видел. И вот - я сподобился!
  Светик продемонстрировала мне вагинальный вибратор - фаллический, весёленького зелёного цвета, полупрозрачный, с угадывающимися в глубине детальками, со шнуром и преобразователем напряжения...
  - У Ольки такой же, но жёлтенький, - сообщила жена и приложила копию к оригиналу.
  И хихикнула, когда выяснилось несомненное сходство.
  - По памяти выбирали. Ухохотались. Но - угадали, любимый размер!
  - Откуда такая красота? Ещё и выбор был?
  - Девица из нашей группы. Старший брат - дальнобойщик, в Европу катается, в Югославии бывает, Венгрии. У неё тоже мужа в армию забрали, вот и заказала братцу. "Стыдно", говорит, "было, но надо же как-то решать проблему". А брат прикинул, что товар востребованный, и припёр, сколько сумел спрятать от таможни. А впрочем... они в доле, мне кажется. Сколько стОит - лучше не спрашивай, ужаснёшься.
  - Не буду. И как?
  - Очень. Как ты отнесёшься...
  - С пониманием.
  - Ага. Я иногда, нечасто!
  - Господи, да хоть каждый день!
  - Нет, каждый день - перебор. Мне вот это нужно, живое и тёплое. Я поцелую?
  - И я поцелую. А эту... хреновину... будем использовать, если у меня на тебя сил недостанет.
  - А ещё можно меня там целовать - и одновременно... Но это - не сейчас, сегодня я тебя хочу просто, без фокусов. И надо будет в пижамы нарядиться перед сном, а то Юрка может утром прискакать - здороваться.
  
  
  Сын прискакал, вприпрыжку. Пробежал на четвереньках между нами - до подушки, Света откинула одеяло, ребёнок привычно нырнул под него, закопался, хитро косясь на меня, и прильнул к маме. Я пощекотал тёплый бочок - мальчишка радостно захихикал, засмущался и зарылся лицом в Светины волосы. Да, долго ещё будет привыкать... Полежали тихонько - ребёнок засопел размеренно.
  Я осторожно выбрался из-под одеяла и направился в ванную. Пижамные штаны топорщились от неутолённого утреннего желания. Света узрела и сочувственно поцокала языком, проводила сожалеющим взглядом, поцеловала белобрысую макушку и тоже прикрыла глаза.
  Когда я, усмирив слегка плоть прохладной водой, домывался, Света просочилась в ванную, повернула защёлку, шепнула: "мелкий спит" - и обнажилась. Забралась ко мне, погладила вновь восставшее, пояснила:
  - Не пропадать же добру!
  И продолжила, разворачиваясь к стене и наклоняясь:
  - Я готова. Давай, быстренько! Можешь не сдерживаться.
  Получилось как-то даже слишком быстренько, жена только начала постанывать тихонько и поддавать, но не расстроилась, на такой результат и расчитывала. Подождала, поглаживая грудь с торчащими сосочками намыленными руками, пока я ополоснусь, поцеловала долго и страстно.
  - А ты?
  - Вытирайся, я сама. Захотелось пофантазировать, - взгляд плывущий, и улыбка развратная, - завтрак приготовь пока!
  - Так вот оно какое, "раздельное питание"... Смотри, не свались тут.
  - Иди, я аккуратно...
  Выходя, я увидел, как рука жены скользнула по животику и легла на лобок.
  
  Полчаса спустя Светик сидела напротив за столом, как и я, в халатике, довольная, как слон после купания, следила за поедающим кашку Юркой, и бросала на меня странные взгляды. Наконец, вербализировала:
  - Не ревнуешь?
  - Тебя к тебе?
  - К тем, о ком фантазирую.
  - Я их знаю?
  - Ты, Оля, Дима. Со мной. По отдельности, парами и все вместе.
  - Баловница. Не ревную. Все - родные.
  Нога протянулась под столом и погладила мошонку:
  - Спасибо.
  - Тебе спасибо, это ласково. День на дворе, ребёнок рядом, как из-за стола вставать?
  - Посиди, пока я Юрку уведу. А про "ласково" вечером расскажу.
  
  - Сидели мы Олей на кровати, друг напротив друга, готовились к экзамену по политэкономии, дети набегались и уснули в той комнате, поперёк дивана, а мы тут, в халатиках и трусиках - по случаю жары. Оля ногу поджала и в сторону отвела. Красиво: белые трусики, загорелая кожа. Я ногу вытянула - и пощекотала пальчиком. А Оля - меня, в ответ. Пару минут продолжали читать, потом минут пять притворялись, что читаем. Потом глаза прикрыли, а учебники - отложили... Потом Олечка вскочила, за дверь выглянула - спят пацаны, замок защёлкнула - и ко мне, на ходу халатик скидывая. Как мне нравится с ней обниматься, голенькой!
  - А со мной?
  - С тобой - тоже, после того, как - когда уже ничего не упирается. И сверху валяться. И животиками тереться.
  - Воплотим?
  - А для чего я тебе это всё рассказывала?
  - Только я тебя ногой не буду трогать. Видела, какие мозоли после сапог? Как копыта.
  - Зато у тебя руки ловкие. Вот, вот, вот, правильно, так, и тут ещё...
  
  А потом случилась совершенно дивная ночь - с субботы на воскресенье, когда ребёнок ночует у бабушки с дедушкой...
  Я начал с пяточек, ступней и пальчиков - а Светик вдруг откликнулась так, как никогда раньше, забилась и захныкала, и захихикала, поджала свободную от моих ласк ногу к груди, демонстрируя свои интимные прелести в необычном ракурсе - рука потянулась приласкать и их.
  - Нет, продолжай там, я ещё хочу, это просто от Ольки приветик, потом объясню...
  Продолжил, конечно, перемежая поглаживания поцелуями; и исцелованные ноги раздвинулись, руки потянулись, лёг сверху...И медленно, без суеты... Мы наслаждались друг другом, не торопясь и не ускоряясь, замирая, чтобы поцеловаться и прошептать что-нибудь на ухо. Светик обхватила меня ногами, и поднимала их всё выше, но контакт был неполным, и она попросила:
  - Давай, я сверху! - и уселась, и глаза прикрыла... осталось только держаться, и вышло неплохо.
  
  - Нет, не так. Сядь! - сели на кровати, не рассоединяясь, Света обхватила поясницу ногами, прижалась всем телом, - посидим, не двигаясь?
  - Посидим, маленькая.
  Мы сидели, слившись в одно целое, и я шептал на ухо жене слова любви, а она целовала мою шею и жарко дышала в ухо, и играла своими внутренними мышцами, останавливалась и замирала, раскачиваясь в такт каким-то своим ощущениям, прислушиваясь к пульсациям крови и биению сердец. И начался долгий, растянутый, накатывающий и отступающий оргазм - у неё, а я из-за необычной позы как-то расслабился, и не отреагировал. Член продолжал торчать, как "нефритовый стержень" из китайских любовных наставлений. Светик сжимала его и отпускала, и стонала мне в лицо, закатив глаза от наслаждения.
  
  Отстонала - и я стал заваливаться на спину, давая жене возможность выпростать из-за моей спины ноги и вытянуться на мне. Очнулась, пошевелилась, обнаружила в себе твёрдое и удивилась:
  - А ты? Стойкий, оловянный?
  - Деревянный. Устоял как-то. Готов продолжать.
  - Хорошо. Я ещё полежу чуть-чуть, вот так, чтоб внутри...
  Я гладил спинку и попку, а Света урчала тихонечко от удовольствия и шевелила слегка пальчиками, касаясь плеч и шеи. Потом, ухватившись за плечи, подтянулась, снялась с члена, чмокнула в губы:
  - Подвинься повыше! - послушался и откинулся на подушки.
  Жена сползла ниже, аккуратно скатала презерватив, отбросила, потрогала головку, огладила и помяла член рукой, подвигала кожицу, наклонила голову вправо-влево, примериваясь (тут мне, совершенно не ко времени, вспомнился наш пёсик Рей, он шёл однажды за зашедшим во двор работником газового хозяйства и так же примеривался тяпнуть чужака за ногу):
  - Мокрый весь! - встала на четвереньки между моими раздвинутыми ногами, - ну, я тебя сейчас!
  
  Светик сосала - с явным удовольствием, самозабвенно, с мычаньем, закрыв глаза, и раскачивалась, подаваясь вперёд и назад, прогибаясь в пояснице и вращая тазом, и тёрлась грудью о мои подставленные ладони, и мне живо представлялось, да... я почти чувствовал, как сжимаются сейчас её мышцы, отвечая на фрикции невидимого члена невидимого (воображаемого) любовника.
  Зрелище было прекрасным, особенно - сердечкообразные раздвинутые ягодицы над ложбинкой позвоночника; зеркало, что ли, повесить на стене, в ногах кровати? Оттуда вид ещё более завораживающий, хотя... если бы ещё и это видел, не сдержался бы. Ну, вот, только подумал - и всё; хорошо, хоть вовремя: Света тоже дошла до края... и рухнула, зарывшись лицом в волосы на моём лобке, постанывая, то сгибая, то распрямляя ноги, вытягивая носочки, прижалась грудью к бёдру, обняла и втиснулась.
  - Ох, мальчики, как здорово! - пробормотала и уснула.
  А я ещё долго сидел, облокотившись на подушки, боясь пошевелиться и потревожить любимую - только перебирал её волосы и ушко розовое поглаживал. Потом женщина заворочалась и поползла выше, улеглась рядышком, уткнувшись головой мне в подмышку. Испачканные спермой губы шевельнулись, Света поцеловала бочок и шепнула:
  - Толечка!
  Ладно, с "мальчиками" разберёмся потом. Пока жена шепчет во сне моё имя - всё в порядке...
  
  Женщины вошли в помещение кафедры, сняли пальто и шапочки, пристроили их в шкаф. Света огляделась - и закрыла дверь на замок. Оля, опершись о край своего стола, поинтересовалась с ехидной улыбкой:
  - Что затеваешь, подружка? - без особой, впрочем, опаски.
  И развела руки для объятий, когда Светик приблизилась. Подруги поцеловались - как любовницы, до всхлипа, взасос, обнявшись до хруста.
  - Кися...
  - Свет мой...
  - Девочка моя...
  - Светик, окна. Первый этаж...
  - Ладно, - женщины, поглядывая друг на дружку чуть смущённо, отодвинулись, поправили причёски и одежду.
  - Открой, не поймут, решат, что квасим с утра.
  - Ну, да, а зачем ещё закрываться? - Света отщёлкнула задвижку.
  - Как ты? Ночью?..
  - Да.
  - Ты чувствовала?
  - Каждой клеточкой. Уплыла.
  - Мы продолжаем?
  - С нашими мужиками? Оль, я, когда Димку целовала при встрече, кончила. Чуть-чуть, но всё-таки. А через неделю Толя вернулся - и с ним тоже самое, ещё сильнее. Повисла на нём - ноги отнялись. Как тут не продолжать? Чего смеёшься?
  - Рей уписался от счастья, когда Митя в калитку вошёл, потом носился вокруг, как оглашенный...
  - Ну, я позже подошла, не видела. Сравнения у тебя!..
  - Не успела тебе рассказать... Солнце, мы точно - близнецы разлучённые.
  - Ты тоже?
  - Ага. И с тем, и с другим. Димка заметил, и про Толю тоже понял...
  - И что?
  - Ничего. Говорит: "потерпи, пока не отпущу, я от тебя оторваться не могу".
  - Если будет, как сегодня...
  - Будет, я уверена. Может, не каждый раз...
  - Одним желанием меньше. Исполнилась дурацкая мечта о двух мужиках разом...
  - Так ведь - не наяву?
  - Ну... может так и лучше? Я чувствовала отчётливо: меня ласкают двое мужчин. Как в бане, когда они массаж мне делают. Только в этом полусне они наружным массажем не ограничились.
  - Странно было. Я знаю, что Димка рядом, а Толя - с тобой, а ощущение... Одновременно, и оба - куда следует. Хотя технически... вряд ли возможно.
  - Да, уж, так не извернуться...
  - Растворилась...
  - Потом я Толю целовала... там, а тебя в это время Димка, сзади... я обоих чувствовала.
  - Я тоже... И хорошо, что не наяву. Мужики наши - существа ранимые. Дотрагиваться до другого мужчины не хотят, по крайней мере, в койке - точно. Да и наблюдать, как жена с другим...
  - Одно дело знать, видеть - совсем другое... Нам наша телепатия боком не выйдет?
  - С чего бы? Думаешь, станем ревновать? Мы с тобой - одно, сестричка.
  - То-то я эту сестричку хочу... не по-детски...
  - Потерпи, Солнышко, пусть мужчины нами натешатся. А мы своего не упустим... Когда меняться будем?
  - Не знаю. Думаешь, уже пора?
  
  Оля лежала, забросив на меня руку и ногу, и лениво гладила ладонью по груди.
  - Широкий стал, как диванчик. Удобно.
  - Светик то же самое сказала.
  - Так я её и цитирую. Она тебя та-а-ак рекламировала...
  - Дурею я с вас, подружки. Особенные, обе.
  - На том стоим. А вы с Димкой починились. А то, сразу после армии... - видимо, скорчила соответствующую физиономию, не увидел за завесой волос.
  
  Скорострельность нашу имела в виду. Не знаю, как там Дима, а я после многомесячного воздержания был в постели не на высоте - дней десять, примерно. Но - терпение и совместный с женой труд всё перетёрли, организм пришёл в норму, и сегодняшнее Олино попискивание явно было непритворным, как и Светино - вчера и ранее.
  Надо сказать, что жёны повели себя достаточно тактично, и пенять ни Оля - Диме, ни Света - мне, не стали. Как и демонстрировать неудовольствие от неудовлетворённости. Перетерпели - и получили приз - хороший, добротный, регулярный секс.
  
  - Мы с тобой - небитые, подружка. Знаешь... это - дорогого стоит, оказывается.
  - Ты чего это, Оль?
  - Верочку видела? - институтская однокашница подружек, та самая, что подогнала им такие замечательные вагинальные игрушки, тоже дождалась мужа из армии.
  - Мельком, поздоровались в коридоре, а что?
  - Я её лучше рассмотрела. Синяк на скуле запудрен. Ну, и спросила, откуда подарок. "Допизделась", - говорит. Муж, с отвычки, сильно быстрым стал, а она разочарования не скрыла, высказалась.
  - Что, поэтому? Господи, было бы из-за чего! Толя лизал, а потом догонял - и ничего так получалось. А потом и наладилось всё.
  - Ну, Димка тоже... не членом единым. Я помалкивала... Даже не знаю, что нужно ляпнуть или сделать, чтобы ударил.
  - Не хочу проверять. Но, думаю, Толя, если даже с мужиком застанет, бить не будет, посмотрит презрительно - и уйдёт молча, навсегда. Мне приснилось однажды такое - плакала во сне. Проснулась - всё в порядке, у него на плече...
  
  - Митя мне в ладошку кончил, когда вернулся. Руга-а-ался... - развеяла Оля мои сомнения по поводу лишь моей никчемности, - мне, правда, тогда и этого хватило... о, зашевелился!
  Чмокнула коротко, поднялась - и уселась по-турецки. Красиво! Животик в такой позе собрался в складочки, ноги гладенькие, грудь требует ласки - не было времени разглядывать, мы сразу в постель нырнули, и соединились, и погрузились в нежность... А когда очнулись, Оля выдохнула удивлённо:
  - Не голодная, вроде... А дорвалась до свежего мужика - до обморока...
  
  Погладила по животу, рука скользнула ниже - и сгрябчила, сколько сумела, но достаточно ласково.
  Шевеление усилилось, а после лёгкого массажа - достигло максимума.
  Оля провела пальчиком вдоль, от яичек к головке, убедилась в стойкости достигнутого:
  - Вот! - указала обеими руками на дело рук своих, - hand made.
  - Умелица! рукодельница! - дотянулся, погладил по груди, - но там не подросло.
  - Не чуди. Нам хватает. Оглобля никому не нужна.
  
  В который раз порадовался этому "нам". Действительно, устроились мы неплохо - минигарем у каждого и у каждой, и ни одной ссоры по этому поводу... пока, во всяком случае.
  
  - Чего хочешь, Маркизонька?
  - Алчевская я, - Оля призадумалась, прислушиваясь к своим желаниям, и... покраснела внезапно, охнула, выпрямившись и вытянувшись в струнку, прогнулась, выпятив грудь с торчащими сосками, и задохнулась, и выдохнула с протяжным стоном...
  - Что с тобой, Кися? - забеспокоился я, - плохо?
  - Хорошо... Даже слишком. Димка, гад, Светку... языком. А я почувствовала. Хочу, - снова прилив крови, лицо, шея, даже грудь порозовели, - "шестьдесят девять"!
  - Женщина! - укорил я, - да как у тебя только язык поворачивается! Предлагать такое советскому офицеру... запаса, правда... Меньше, чем на "девяносто шесть" я не согласен!
  
  Круглые в начале моей речи глаза подружки опасно сузились.
  - Шутишь, значит? А я решила: контузило в армии, и не признаёшься. Посмотрим сейчас, как у тебя... язык поворачивается! Ишь, "девяносто шесть"! Только попробуй кончить раньше!
  - Эй, я не минуты имел в виду!
  - Но и не секунды, надеюсь?
  - А чего покраснела?
  - Представила, как это будет. И вспомнила, как вы с подружкой...
  - Иди ко мне. Я забыл твой запах. И вкус...
  - Вспоминай, лейтенант, я вспомню тоже...
  
  Сдержаться мне удалось, и даже более, я в полной мере смог насладиться и вкусом, и запахом любовницы, а тактильные ощущения были вообще выше всяких похвал - столько всего под руками... И уже весь подбородок был мокрым от Ольгиной смазки, и пульсация под языком не оставляла сомнений в том, что у женщины всё получилось - я не сдавался, как в бреду продлжая ласкать подружку, пока, оторвавшись от своего увлекательного занятия, не простонала она:
  - Ну же, давай! - и тогда только позволил себе расслабиться (ну, или напрячься) в последней судороге.
  
  Оля перекатилась на бок, чтобы не задушить (достойная гибель - удушение вульвой, нечего сказать!), и мы некоторое время валялись, отдыхая, уткнувшись носами друг другу в низ живота. Моя рука проползла между ногами любовницы и обрела ягодицу, бёдра женщины благодарно сжали запястье. Напоследок Оля измыслила страшное: прихватила самый полурасслабленный кончик зубами, и быстро-быстро пощекотала его языком - поперёк щёлки, вызвав ужас и озноб, и отпустила, получив взамен поцелуи и покусывания - последовательно от животика до губ, по мере того, как я сползал, извиваясь, с кровати.
  А потом вместе, обнявшись, поползли в ванную, залезли под душ, прополоскали рты (Оля зажмурилась и открыла рот, я поливал, потом - наоборот), и целовались, и намыливались в четыре руки, уделяя особое внимание гениталиям. Как-то так, по-супружески, не забывая целовать отмытое и подвернувшееся под губы. Вытерли друг друга - и в постель вернулись, целоваться дальше.
  
  - Толя, скажи, я - шлюха?
  - Ну, вот, так хорошо плыли... Ты чего это?
  - Мне с Димкой хорошо, и со Светкой, и с тобой. Это разве нормально?
  - Вы с подружкой наяву проделываете то, о чём другие женщины мечтают втихаря, когда мужика рядом нет. Ты думаешь, проститутки удовольствие получают в процессе? Работа - и всё, как у станка.
  - Мужик мечтам не помеха, поверь. У меня - все вы, а хочется иногда и самостоятельно...
  - Верю. Кто лучше всех тебя понимает? Ты сама.
  - Правильно. А ты почему про проституток так уверенно, а?
  - Не чуди. Вот чего точно не было. Одноклассник бывший в такси работает, рассказывал. И где, и как, и почём. Он туда клиентов возит, и сам пользуется. Ты на шлюху не потянешь. Проверим?
  - Как?
  - Морозов!
  Мужчинка с кафедры, при которой аспирантствовали подружки: под шестьдесят, очки - как линзы от телевизора "КВН-49", нос пятачком, волосы наперехлёст через лысину, кладезь похабных анекдотов, ручёнки так и тянутся к девичьим талиям, неважно, студентка перед ним или коллега. Прилипала наших жён достал, мужей они вмешивать не стали. "Грохнут дурака по запарке, а отвечать будут, как за человека" - сказала Оля, и девушки решили, что справятся сами.
  Завели сладострастного старца в пустующую аудиторию, щёлкнули замком, и объяснили популярно, что если он, сука гнутая, ещё раз... ну, и так далее. Основной посыл: появление потной ладошки на талии повлечёт немедленные санкции - перечень прилагался. Товарищ проникся. Особенно его впечатлила перспектива прилюдной пощёчины во время открытого партсобрания, на том и расстались, приставания закончились, нам с Митей о результате сообщили постфактум.
  - Фу!
  - Переспать с ним?
  - Фу - три раза!
  - За деньги?
  - Бе-е-е!
  - Всё в порядке. Не шлюха. Сомнений и так не было, если что.
  
  - Тебе Светка член показывала? - поинтересовалась Оля, поглаживая и перебирая расслабленное хозяйство.
  Моя рука, зажатая её бёдрами, ощущала нежные складочки. "Рука об руку" у Оли с Димой тоже привычная поза для сна, и не только для сна.
  - Ужас какой! Нету у неё. Я бы рассмотрел или нащупал, за столько-то лет.
  - Тьфу на тебя!
  - Не плюйся в постели, ты же леди!
  - Не буду, я глотаю.
  
  Дальше мы смеялись и целовались, гладили друг друга по плечам и груди - и снова смеялись. Лёгкий цинизм, нарочитая грубость и вседозволенность стали частью постельных отношений - как внутри семей, так и "снаружи", с любовниками. Элемент игры, если хотите.

Целовали ножки -
точно понарошку,
и носили рожки -
тоже не всерьез.

  Где-то так. С шутками и прибаутками. Пусть каждый раз будет, как первый, чтобы любовная лодка не разбилась о быт.
  
  Что до "глотаю", то этот факт мы с Димой приняли спокойно. При общем "отсутствии всех ограничений", кое-какие всё же оставались. Традиционный секс с мужем - как скажет женщина, а с любовником - только в презервативе; да ещё наши жёны выбирали для "обмена" дни, наболее безопасные в плане зачатия. Чтобы точно знать, от кого рожают.
  Об анальном сексе раз и навсегда забыли с мужьями - и вспоминать с любовниками не собирались. А вот оральный... всегда и однозначно - незащищённый. Ну, право слово, что за интерес: презерватив на член, женщине на вульву - мембрану силиконовую, и - вперёд? Выдать каждому по куску размороженной курицы в полиэтилене - эффект тот же. Так что всё - вживую.
  И брезговать любимыми после секса с другим мужчиной мы не собирались - тут всё упирается в вопрос гигиены и времени, прошедшего после секса.
  
  Как у Айзека Азимова, в рассказе "Мёртвое прошлое": что считать прошлым? И тысячелетие, и год, и день, и час, и даже секунда тому назад - прошлое, другое дело, насколько оно актуально. Вот участие в групповухе мы для себя раз и навсегда посчитали невозможным, кроме случая "все вместе, но каждый со своей" и банно-массажных шалостей на троих, опять таки с супружеским финалом и вуайеристом/вуайеристкой за стеклянной дверью. При групповухе сачконуть, конечно, можно, но придётся наблюдать жену в объятиях другого мужика, и целовать её сразу после него, и прочее, прочее... Обмениваться телесными жидкостями - хоть с другом, хоть с братом - не хотелось ни мне, ни Мите. А так... вчера - ведь это уже прошлое?
  
  Вот познакомились мужчина и женщина, лет сорока. У каждого в прошлом - брак и дети, добрачный и послебрачный секс с более-менее случайными любовниками. И понимает мужик, что вот эту его любимую женщину любили много и по-разному многочисленные посторонние мужики, и так, и эдак; но не ревновать же к ним, прошлым? Это - всё равно, как в анекдоте про старика, который ни с того, ни с сего бьёт старуху по лбу ложкой: вспомнил, дескать, что шестьдесят лет назад взял её не девкой.
  
  Так и мы с другом решили, порознь и без обсуждения, что ревновать не стоит. Света поглядывала чуть виновато перед первым после каждого "обмена" поцелуем, и про "не сосала" больше не заикалась... Ну, так всё, что было вчера - там и осталось... Женщины нашу понятливость оценили и приняли, а друг дружкой они уж точно брезговать не собирались.
  
  - Так всё таки, показывала? Игрушечный?
  - Хороша игрушка! - возмутился я, - действующая модель в натуральную величину. Лучше оригинала.
  - Ну, не всегда лучше... Только в отсутствие этого самого, - потрогала ласково, - оригинала.
  - Зато - всегда в тонусе, аж завидно!
  - Это - да. Так вот, ты про наши "приветики" всё понял?
  - В общих чертах. Это - всегда, всё время?
  - Нет, временами, как будто в резонанс входим. Вот тогда - только держись, все ощущения - в двойном размере.
  - Наблюдал, впечатляет. А к чему тут "игрушка"?
  - Сейчас расскажу. Летом эта поганка, Светка, затеяла стирку, с генеральной уборкой впридачу...
  - Отвратительно! Как она могла?
  
  - Ну, нет, не в этом дело! Чтобы мелкие под ногами не крутились, я их в гости к моим родителям увела. Пообедали там, пацаны на ковре что-то строят, машинками жужжат и сталкиваются, а мы с папой и мамой разговариваем и чай пьём. И вдруг, ни с того, ни с сего, чувствую, у меня подкатывает... да так, что ой-ой-ой. Ноги сжала - и в ванную. В зеркало посмотрела - видок тот ещё, как будто с члена спрыгнула, представляешь?
  - Видел неоднократно. Классное зрелище, мне очень нравится. И до, и после, и во время...
  - Юбку расстегнула, руку в трусы сунула - и всё, чуть не упала. Отдышалась, промокнулась, руки помыла - и назад, за стол. Папа не понял ничего, мало ли зачем в туалет, а мама просекла. Спрашивает потом:
  - Что это было, дочка?
  - Что-что? - говорю, - муж у меня в армии... а мама настойку пустырника посоветовала, и там же напоить пыталась.
  
  - Оказывается, подружка моя любимая стирала-убирала, умаялась и вспотела, залезла под душ, под душем размякла, что-то вспомнила или придумала... Решила: раз уж одна дома... чего хмыкаешь?.. достала "игрушку", прилегла на диванчик в халатике на голое тело, и... хорошо так потрудилась, - Оля сделала движение кистью руки, как будто медленно встряхнула баллончик с лаком для волос, - представляя, кроме всего прочего, и меня... а мне рикошетом прилетело... Вот так это работает.
  - Ты, конечно, отомстила?
  - А как же! Но - хитро, не тогда, когда она ожидала, во время моей уборки, а когда Светик экзамен сдавала в аспирантуре.
  - Коварная. И как это выглядело?
  - Я сама не видела, занята была...
  - Представляю. Посмотреть бы...
  - Когда-нибудь... интересно, почему это вас так возбуждает? Димка тоже любит смотреть, как я сама начинаю, а потом с удовольствием присоединяется... - тут мы долго целуемся, и желание наростает, но не все истории ещё рассказаны.
  
  - С детьми Надежда Петровна сидела, а я дома, одна, с соплями. Решила полечиться таким манером... Ну, и... Светик рассказала потом, что экзаменатор, мужчина лет сорока пяти, аж вспотел. Сидит молодая красивая женщина, зачитывает английский текст - что-то про аллюминий в машиностроении, из журнала "Machine Design", тут же переводит, а вид и голос у неё при этом, как будто "Песнь Песней" Царя Соломона любовнику в койке декламирует - и вот-вот кончит.
  К концу четвёртого курса женщины усиленными занятиями синхронно подсадили зрение и надели очки, отчего стали выглядеть ещё сексуальнее, так что экзаменатору можно только посочувствовать. А "Песнь Песней" надо будет со Светой в два голоса почитать.

- Что лилия между тернами,
то возлюбленная моя между девицами.
- Что яблоня между лесными деревьями,
то возлюбленный мой между юношами.
В тени ее люблю я сидеть,
и плоды ее сладки для гортани моей.*

  - И?..
  - Сдержалась, мартышка. Пятёрку свою поучила, проковыляла на выход - и домой, ко мне. Простуда у меня на следующий день прошла!
  - Вылечила?
  - Ага. Пришла, шикнула на меня, болящую, разделась при мне, и под одеяло заползла, снизу. Ага, представил? Сможешь ещё? Готов?
  - Готов, Кися. Только потом - спать, ага? Укатала ты меня...
  - Ага. Я помогу, надену...
  
  Утром я ополоснулся под душем, дождался из ванной Олю, но она к продолжению была не расположена. Вошла в халатике, присела рядом на кровать, поцеловала:
  - Любимый... любовник... - по щеке погладила.
  - У тебя другие есть, любовница? - приласкал в ответ; прохладная грудь в распахе халатика зовёт на подвиги.
  - Нет. Единственный.
  - Первый после мужа. Как капитан - первый после бога.
  - Да, так.
  - Люблю тебя. Как долго это продлится?
  - Не знаю. Хотелось бы, чтоб до конца дней.

... когда щеки провалятся ямкою,
попробованный всеми,
пресный,
я приду
и беззубо прошамкаю...*

  - Твои слова, да богу в уши. Иди ко мне, - попытался уложить женщину рядышком.
  - Нет, Толечка, утро, сейчас к тебе жена придёт, - провела рукой по простыне, обнаружила выпуклость, заботливо подоткнула под неё простыню со всех сторон, полюбовалась результатом, - смотри!
  
  И устроила антистриптиз. Одевание, попросту.
  Для начала - сбросила на стул халат. Потянулась у окна, вся просвеченная утренними лучами. Повела попой. Надела трусики, подтянула их так, что выпукло обозначилась щёлка, как ямочка на подбородке ведущего программы "Шире круг" певца Александра Серова. Щёлка, надо сказать, мною уже досконально изученная, но оттого - не менее притягательная.
  
  Когда-то давно Светик, в настроении "я бесстыжая и хочу пошалить", устроила мне экскурсию по своей вульве. Жена уселась на стол в распахнутом халатике, развела колени. Тонкий пальчик, перст указующий, гулял по складочкам - закономерно влажным - указывая, где следует поцеловать, куда подуть, где лизнуть. А хриплый от желания голос объяснял, к чему приводят касания и поцелуи. Нам понравился и процесс, и результат; в процессе изучения уже давно, казалось бы, изученного, были обнаружены новые чувствительные точки.
  В финале "экскурсии" Света, изогнувшись, наблюдала с интересом, как между раздвинутыми её пальцами губками втискивается головка члена, и теперь уже я рассказывал об ощущениях и чувствительных местах. Было познавательно. Ну, а дальше - по цепочке: Света поведала о новом опыте Оле, Оля провела аналогичный тур для Димы... а потом - и для меня. А Света, подозреваю, просветила Диму. Нового, вроде бы, уже ничего не увижу, но даже вот так, сквозь трусики... внушает.
  
  Вообще, сложилась традиция: женщины рассказывали друг дружке всё - языки без костей. Ну, кое-что, наверняка, оставляли за кадром, но в основном... думаю, что разговоры о мужиках служили им запалом в постели. Мы с Димой не обсуждали ни жён, ни любовниц - в том числе со стороны, случайных, да и знали не обо всех. Личное пространство, знаете ли... Жёны никогда не рассказывали мужьям о любовниках. То есть - сам факт секретом, понятное дело, не являлся, а знать подробности не хотели ни я, ни Дима. А вот наоборот - пожалуйста! Оля могла рассказать мне - мимоходом - как ласкает её муж, и что она при этом чувствует, и предложить попробовать вот так... Или о ласках любимой женщины упомянуть вскользь...
  Очень интересно бывало, временами.
  
  Женщина в трусиках и без бюстгальтера выглядит для меня... странно. Нужно снять или надеть - для комплекта и гармонии. Оля - надела. И дальше - по всему гардеробу. И всё это было медленно и красиво - и обнажённость полная, и полуобнажённость, и расхристанность, и полуодетость и, наконец - Оля при полном параде, готовая на выход.
  - Жди! - жест дрессировщика - ладонь горизонтально, придавливая вниз, как при команде "лежать!".
  В ожидании закинул руки за голову, не нарушая созданной из члена и простыни икебаны, красоту коей и оценила вошедшая минуту спустя Света.
  Её явлению предшествовала встреча подружек в прихожей: звук поцелуя, быстрый шёпот, поцелуй, хихиканье, поцелуй...
  - Всё, милая, иди!
  Светик вошла, разгорячённая, дверь хлопнула за Олей - смена караула у тела...
  
  Жена раздевалась, как Оля одевалась - неторопливо, косясь с ехидной улыбкой на подрагивающую композицию. Шагнула, голенькая, села мокрым на живот, потянула простыню в стороны и вниз, и привычно скользнула, надеваясь.
  - Я тебя люблю! - это мы сказали одновременно.
  
  "Обмены" планировались исключительно нашими женщинами. Как-то сразу решили мы с другом, что инициативу проявлять в этом деле... не стОит. Тут - как в анекдоте: муж в постели с любовницей и не вовремя вошедшая жена - это "ситуация", жена в постели с любовником и не вовремя вошедший муж - блядство. И не перепутайте!
  Так что, попробуешь высказать заинтересованность в тесном общении с подругой жены - будешь виновен во всех смертных грехах, вплоть до:

не подходи ко мне - я обиделась,
я обиделась, раз и навсегда!
Не подходи ко мне - я обиделась,
я обиделась. Больше никогда...*

  Иногда решение об "обмене" принималось спонтанно, в ходе вечерних посиделок.
  Так, однажды тёплым майским вечером Светик вдруг как с цепи сорвалась, заспорила с Митей по пустяковому поводу. И как-то так повела разговор с подвывертом, что Дима раз за разом оказывался в дураках. И придраться, вроде, не к чему, и подъёбки не злые, а добродушные, но Олин муж от многочисленных Светиных уколов явно начинал закипать. Мы с Олей сначала забеспокоились и напряглись, готовые вмешаться и развести спорщиков, но Светик, указав пальцем, выдала обличительно-невообразимое:
  - Бука сука Димка! - и все замерли в изумлении, пытаясь осмыслить.
  А Света, довольная произведенным эффектом, предъявила старую газету (случайно нашла, полка в кладовке была застелена), где упоминался Бука Сука Димка - подполковник армии Нигерии, организатор военного переворота 1976 года.
  
  Митя набрал воздуха в лёгкие... и медленно выдохнул; пальцы, которыми он иногда машинально сгибал пятаки, сжимались в поисках чьей-то шеи... Глаза сощурились, и в них появилось понимание.
  Подруга обошла меня, встала за спиной, облокотилась на плечи и шепнула прямо в ухо, прихватывая мочку мягкими губами:
  - Светка нарывается на наказание...
  И секунду спустя Светик бросила на нас заговорщитский взгляд, в котором было всё: и раскаяние, и обещание исправиться (потом), и желание, и любовь, и... короче - сегодня ей почему-то нужен Димка, а нас с подружкой она просит заняться друг другом... Мы с Олей переглянулись, и поняли, что ничего не имеем против.
  - Пойдём отсюда, потихоньку. Бог даст - не прибьёт сразу, - шепнул я Оле, и мы, обнявшись, отправились в дом.
  Так повелось, что во время "обменов" всегда женщины приходили к любовникам, и никогда - наоборот. Прятаться нынче приходилось не только от родителей, но и от детей. Негоже пацанам видеть, как "из маминой из спальни, кривоногий и хромой, выбегает..."*, - а потому женщины официально объявляли вечер пятницы или субботы "сексуальным" и сбагривали детей бабушкам. А уж кто в чьей постели окажется... супруги обладали несомненным приоритетом, любовники - на сладкое, раз в месяц, примерно.
  Сегодня - неожиданно.
  
  Мы с Олей вошли в дом и остановились перед ростовым зеркалом. Я обнял подругу, сложив руки у неё на животе. Женщина накрыла мои руки своими. Поцеловал макушку.
  
  На нас были надеты спортивные костюмы; поправили синхронно очки и хмыкнули, вспомнив историю, которая случилась вскоре после рождения первенцов. Оля с Димой тогда выгуливали коляску в сторону Олиных родителей, а мы с женой двинули через частный сектор к Светиным. Шли неторопливо, беседуя.
  Старушки самого деревенского вида (в городе родились, выросли и состарились, а всё равно - как положено: платочки, невнятные шкары, бесформенные платья), сидящие на лавочке у одного из домов, решили нас обсудить, но не расчитали громкости:
  - Обое в штанах, обое в очках! - они нас не знали, и больше сказать им было нечего.
  - Обое сидят, обое пиздят... - объяснил я Свете, когда мы проходили мимо сплетниц.
  Жена кивнула, соглашаясь с формулировкой.
  Что интересно, ответа не последовало.
  
  - Димка Светку накажет сейчас за вредность, - сообщила Оля.
  - Поделом.
  - А ты меня?
  - За что, Кисонька? В чём накосячила?
  - Ну, ты же умный? Придумай что-нибудь, - переговаривались мы через отражение в зеркале, не двигаясь.
  Пришло Время Игр?
  Фильм с таким названием - "Playtime" - мы посмотрели потом по кабельному, в девяносто пятом, всей большой семьёй (исключая детей, разумеется), и жёны переглядывались смущённо - уж больно созвучными оказались некоторые моменты нашей истории...
  
  Я снял очки и положил на тумбочку под зеркалом. Оля проделала то же. Сгрёб её волосы на затылке в кулак, развернул к себе лицом, поцеловал в губы - сильно, долго, откровенно.
  - Ты пошто отроковицу невинную... ну, почти... совратила, стервь? - спросил грозно, но взглядом дал понять: шутка.
  - Так ведь, батюшка, - мгновенно включилась и зачастила Оля, - как не совратить? Губки алые, попка круглая, сиськи в руки просятся, сосочки... дальше рассказывать? Сам ведь знаешь - мёртвого поднимет.
  
  В процессе диалога змейка на Олиной спортивной кофте расстегнулась, почти что сама. Конструкция бюстгальтера - как раз для такого случая, с передней застёжкой. Когда столкнулся впервые, у Светы, озадачился, шарил по спине в поисках, под хихиканье жены. Грудь в руке, сосок между пальцами, и стиснуть слегка, не до боли, но ведь наказывать собрался, а не ласкать? И поцеловать, грубо, по-хозяйски. Возражений не последовало, только зубами стукнулись.
  - Наказания без вины не бывает?* - процитировал я капитана Жеглова, - ежели не устояла перед соблазном, так и не виновата, вроде...
  - Виновата, батюшка, как есть, виновата, накажи, - моя кофта расстёгнута тоже, ладошка Олина по груди гуляет, волосы ерошит - до озноба.
  - В левом кармане...
  Ладошка любовницы с готовностью забралась в карман - и пошарила там от души, игнорируя пакетик презерватива. "Карманный бильярд" в исполнении подружки был хорош, хотя эрекцию мою она и так чувствовала, с того момента, как обнял. Достала пакетик; подёргивая то с одной, то с другой стороны, стянула с меня штаны вместе с трусами, недалеко, но член высвободился. Правда, резинка, соскочив с головки, звонко хлопнула по подобравшимся яичкам... Ну, теперь точно наказывать!
  - Ой, прости! Ебать будешь, батюшка? - с надеждой в голосе заглянула в глаза.
  - Всенепременно, - помог, придержал пакетик; разорвала и навернула, одной рукой, ловко - вот, что значит тренировка!
  Поцеловал снова, по-прежнему имитируя грубость, и попу сжал, запустив руки под резинки штанов и трусов, одёжки сдвинул до колен.
  - Раком? - кокетничает...
  - Вестимо, чтоб прочувствовала!
  - Ай-яй-яй, беда-то какая, стыдоба! - сокрушалась Оля, разворачиваясь лицом к столу и наклоняясь.
  И приподняла ногу, с которой я быстренько стянул одежду, со второй конечностью заморачиваться не стал. Ноги - на ширину плеч, начинаем вольные упражнения... В этой позе передо мной любовница ещё не бывала - видно было, как фонариками загорелись уши...
  
  Вошёл - без труда, смазки вдоволь у подружки, и в этом они со Светой схожи, намокают в момент, ведьмочки любимые... Чудный вид: сдвинутая выше поясницы кофта, штаны с трусиками на щиколотке, раздвинутые ягодицы, крепко сжатый кружочек ануса - всё вдохновляет на свершения.
  Пришлось потрудиться, и понятно было, что в этот раз смогу держаться долго, слово "наказание" открыло скрытые резервы. Мозг отключился, остались инстинкты; на Олю необычная позиция тоже подействовала, но в обратную сторону: через минуту, буквально, вскрикнула, и забилась, двигая тазом навстречу, ноги её подкосились...
  
  Мы сползли на пол вместе, я не кончил, и не вынул. Любовница оказалась на коврике на четвереньках, я - слившись с ней, сзади. Отдохнули чуть-чуть - я гладил спинку, кофту и лифчик так и не сняли, некогда было - Оля прогибалась под руками. Чуть развернулись, чтобы она в ящики стола головой не упиралась. И снова начали двигаться.
  Женщина то приподнималась на руках, то опускалась на локти, почти ложась щекой на ковёр (порадовался, что пропылесосил с утра, и коту с собакой в дом ходу нет, а то было бы действительно "наказание", носом в пыль). Я раскачивался размашисто, Оля - коротко, в противофазе, и член в какой-то момент выскочил из влагалища, и проехался сгоряча между ягодицами - женщина ахнула от неожиданности, но заправил на место, и продолжил, и это повторялось ещё и ещё раз, анус сжимался - от ужаса, видимо.
  
  Потом Олечка, балансируя на одной руке, помогла себе второй, и я удержался буквально на краешке: когда сперма была готова уже вырваться на свободу (относительную, в пределах латекса) подумал о том, как жену сейчас "наказывает" Дима... и ускорился, сжав руками ягодицы и сдвинув их вместе. Это стало для Оли последней каплей - закричала и рухнула на живот, а я упал сверху... Так и не кончил - эта сдержанность начинает входить в привычку и радовать, член нахально упирался в попу - в самую дырочку, но заниматься ерундой не хотелось, перекатился на спину, подружка облегчённо вздохнув, прижалась к боку, вздрагивала и постанывала...
  Повалялись на ковре, потом Оля приподнялась, я помог, путаясь в своих одёжках, стреноженный по-прежнему. Женщина опёрлась попой о стол, ноги её подрагивали. Обнялись, поцеловались - обнаружила, что член всё ещё взведен:
  - Ты чего?
  - Не знаю, не получается. Сам удивляюсь.
  - Бедненький! Может, снимешь?
  - Нет, родная, не нужно.
  - Иди сюда! - сбросила окончательно штаны, положила их на стол, присела сверху, разводя колени.
  
  И эти её белые носочки... на длинных, голых, гладких ногах - подействовали на меня, как действует, наверно, на кролика белый хвостик крольчихи; недаром девочки из "Плейбоя" так наряжаются. Оля, похоже, только обо мне хотела позаботиться, но в процессе всё-таки завелась... теперь я поспешил - радовала грудь с торчащими сосками в обрамлении мотыляющихся половинок лифчика, носочки мелькали на краю поля зрения, возбуждая - кончил, едва не свалившись от разрядки, даже голова закружилась. Но понял, что любовница недополучила ласки - присел и лизнул, из последних сил, больше всего хотелось упасть на спину и отдышаться. Это помогло - вульвочка заходила ходуном, женщина стиснула мою голову бёдрами, и руками прижала, изогнулась, так, что грудь вмялась в макушку - воздуха не осталось, но обошёлся, с минуту ещё изощряясь языком между складочек. Пока не оттолкнула:
  - Всё, всё, хватит!
  Поднялся на ноги, поцеловались - женщина вздрогнула, когда полурасслабленный кончик снова дотронулся до мокрой вагины.
  - Получилось?
  - Да, милая.
  - У меня - тоже. Кто мыться?
  - Вместе?
  - Нет, мне надо... - похоже, нужно организовать ещё один горшок, отдельно от ванной комнаты, сын растёт к тому же...
  - Иди, я поваляюсь. Халат возьми.
  - ПостелИ пока.
  
  - Как ты, Котя?
  - Жива. Болит всё, - я вскинулся, но Оля прижала ладошкой и успокоила, - нормально, перетрудила немножко, сладкая боль. Не в первый раз, с Димкой бывало. Не расслабляйся, я к тебе ещё пристану сегодня... пару раз.
  - Коленки не счесала?
  - Нет, только надавила, - хихикнула, - узор ковра отпечатался, не дай бог останется надолго.
  - Как там Светик?
  - Беспокоишься? - любовница прислушалась к ощущениям, выделяя из них не свои, - замечательно! наказана со всех сторон, лежит, как медуза, балдеет, щупальцами шевелит.
  - Хорошо, не прибил провокаторшу.
  - Уши горят, и щёки...
  - ?
  - Диалог наш вспомнила. "Раком?" , "вестимо!", - рассмеялись вдвоём, - стыдно чуть-чуть. Мне показалось в какой-то момент, что ты меня в попу хочешь...
  - Ещё чего? Глупостями заниматься. Мне вот тут уютно, - накрыл лобок ладошкой.
  - Я дам, если скажешь...
  - Незачем, родная. Спим?
  - Дремлем...
  
  Ночь выдалась беспокойная. Валялись, обнимались, целовались, снова занимались сексом, но уже лениво, без всяких "наказаний". Сильно заполночь сделали набег на холодильник - Оля села "на ручки", кормили друг друга колбасой, после - пили чай. Снова дремали, обнявшись, потом подружка подняла усталое лёгким минетом - снова пришлось соответствовать, и пока я подмывался, женщина уснула - теперь до утра...
  
  Утром подружки убежали от любовников, не прощаясь, и завтракали уже с мужьями. От Светиных попыток "поговорить" я отмахнулся, поцеловал ласково, чтоб чего не придумала, и перенёс разговор на ночь.
  - Объяснишь? - спросил я, когда мы улеглись, и жена доверчиво прильнула.
  - Злишься?
  - Нет, Солнце, рассказывай!
  - Ну... в общем... я же нормальная женщина! Мужиками интересуюсь... чисто теоретически! Если что - к тебе, лечиться. Или к Оле, когда тебя нет рядом...
  
  Порознь, и дополняя друг друга, женщины рассказали мне (и Диме, конечно), как их покой возмутил заезжий араб из Оманского Института Банкиров. Прибыл по обмену. Шейх - не шейх, но где-то близко. Молодой бородатый красавец-брюнет в дорогущих белых одеждах, расшитых белым же узором, пахнущий нездешним парфюмом (похоже, на основе натурального мускуса, от которого у женщин сводит и сносит), говорящий исключительно по-английски... Женщины прониклись, а мужья - в армии.
  - Мы, - рассказывала Света, - только переглянулись; не сговариваясь, детей к бабушкам-дедушкам - и в койку. Всю ночь кувыркались, с игрушками, и без. Нас на следующий день Вера увидела - и смеётся, говорит: "осторожней, блок питания перегорит, там полчаса непрерывной работы, потом охлаждать надо!". В общем, пока он в институте крутился, покоя не было. Старались обходить десятой дорогой.
  
  Были, видимо, и другие эпизоды, некоторые озвучивались, какие-то - нет. Жена становилась вдруг очень ласковой и настойчивой; поди, пойми - то ли привиделось ей чего-нибудь, то ли просто "нежность ощутила".
  И, если честно, мне казалось, что не только мужчины волновали наших с Димой женщин. Многолетняя однополая связь наложила свой отпечаток на их мироощущение. Так, однажды, летом восемьдесят четвёртого, мы все вместе были приглашены на свадьбу к одной из однокурсниц Оли и Светы. Стояли на платформе метро, ожидая опаздывающих, чтобы дальше двигаться вместе. Девушки общались с подружками, мы с Димой и двумя парнями перебрасывались ничего не значащими фразами... И тут

она прошла, как каравелла по зеленым волнам,
прохладным ливнем после жаркого дня.
Я оглянулся посмотреть, не оглянулась ли она,
чтоб посмотреть, не оглянулся ли я.*

  Молодая женщина - на несколько лет старше нас, шла по платформе... Всё при ней: красивое лицо, отличная фигура, туфельки на шпильке, лёгкая походка, полупрозрачное платье, под ним - маленькие трусики и никаких признаков бюстгальтера, малюсенькая сумочка - и длинная, невиданная ранее в наших краях роза, то ли голландская, то ли эквадорская, тёмная, бордовая. Для восемьдесят четвёртого года это было...
  Женщина шла (на свидание? на юбилей?), и понятно было, что главный подарок - она сама. Я залюбовался... впрочем, не я один. Красавицу провожали и раздевали взглядами десятки мужиков. Наши глаза встретились, и я выразил своё восхищение: показал незнакомке большой палец. Женщина звонко расхохоталась, подмигнула и вошла в вагон, а я, обернувшись, понял, что тот же жест - знак одобрения - продемонстрировали ещё три человека... Угадайте, кто?
  В ту ночь жена тоже была необыкновенно страстной...
  
  - Так вот, мужиками не вообще, подряд, а теми, кто чем-то поразит воображение. Это - на уровне инстинктов, понимаешь? Ты - тоже мужчина, и ближе других. Бывает, посмотрю, когда ты что-то пишешь, или... дрова рубишь, или с ребёнком возишься... Так сожмёт... тут и тут, - показала на грудь и на низ живота, - думаешь, я просто так на тебя набрасываюсь иногда? И Димка всегда рядом. Вот, вчера он повернулся за столом как-то так... упруго, а у меня... Будь это кто другой, я бы тебя всю ночь мучила, но это же Митя! Его же мне тоже можно? - спросила жалобно, как бы оправдываясь.
  - Ну, разъяснилось. Можно, можно. Мы с Олей тоже оторвались, как никода. Прощаешь?
  - Всё поровну, Толечка. Просто... в этот раз внезапно получилось. Я сейчас - никакая, после Димки. Не будешь приставать?
  - Я тоже не в форме...
  - Покажи! О, чёрт, сплошной синяк... Ну, подружка!
  - Вы с ней не ссорьтесь только. У неё тоже... наверное, как и у тебя...
  - Да, побаливает... Ладно. Спим, любимый?
  - Спим, любимая.
  
  - Здоровенный, как сарай! - обобщил Дима результат осмотра.
  Он лениво разглядывал моё послеармейское тело в бане - впервые после нашего возвращения. Всё недосуг было вдвоём попариться, хотя с жёнами уже успели - каждый со своей.
  - В твоей классификации, скорее - шкаф, который громко падает, - Митя тоже заматерел, но иначе, ещё более жёсткий, хоть шестимесячных поросят об него убивай, как Шукшин советовал.
  - Ну, да, это так... Ты как, вообще?.. - Митя кивнул на явственно синий конец.
  - Если ты про наших женщин... - я выделил голосом слово "наших", - то еле-еле ноги таскаю.
  - Аналогично, - не стал скрывать друг, - но, вроде, успокоились чуть-чуть?
  - Я не обольщаюсь. Скоро что-нибудь придумают.
  
  А на выдумки наши жёны были горазды.
  Так, ещё зимой, через месяц после моего возвращения из армии, когда женщины привыкли к тому, что мужчины снова дома, разок нами обменялись, разок устроили девичник - и убедились, что всё осталось на своих местах, что все любимы и влюблены - мы посетили знакомое кафе. Последнее постепенно, не дожидаясь обещанных Горбачёвым реформ, превращалось в семейное предприятие, все работники состояли в родстве. Даже Иван, Алёнин фрезеровщик, оставив родной завод, переквалифицировался в грузчика-экспедитора-водителя. Маленькие, но приятные услуги, оказываемые посетителям, радовали.
  
  Молодая мама Алёна поздравила нас с воссоединением семей, приволокла два высоких табурета для детей и поглядывала заинтересованно на всех присутствующих. Видимо, каким-то верхним женским чутьём почувствовала непростые связи внутри коллектива. Мы её не разочаровали: женщины в какой-то момент, руководствуясь своими тайными соображениями, пересели к любовникам - и продолжили общение, не забывая оказывать внимание детям. Потом - так же, ненавязчиво, поцеловали: Оля - меня, Света - Диму...
  
  Пробегающая мимо Алёна остановилась, встряхнула головой, отгоняя наваждение (не прогнала), быстренько обслужила парочку за соседним столиком - и вернулась. Опершись кулаками на столик, осмотрела внимательно присутствующих за ним. Подружки не подвели: Оля прижалась ко мне так, что остро вспомнилось наше последнее (по времени) свидание, Светина рука непринуждённо лежала на Димкином бедре... Алёна протянула руку к Олиной руке - и потрогала набор колец на безымянном пальце. К хитросваренному кольцу "Муж плюс любовница" добавилось ещё одно, тоненькое, золотое - "Любовник". Поняла: произнесла долгое "А-а-а!", отвернулась к стене, приняла позу, как для обыска, и несколько раз несильно ударилась головой об стену. Немногочисленные посетители удивились, дети засмеялись.
  - Тётя Алёна - смешная! - солидно сообщил Олег.
  - Да! - авторитетно подтвердил Юра.
  Рыжая удалилась на кухню, на каждом шагу оглядываясь и спотыкаясь.
  
  - Ну и зачем? - поинтересовался Дима, ни к кому в особенности не обращаясь.
  - Просто так. Для развлечения, - объяснила Оля.
  - В тонусе держим Алёнку, - улыбнулась Света, - она сейчас додумает непроизнесенное, а ночью Ване небо в алмазах покажет. Если спросит прямо - пойдём в отказ, пусть мучается.
  - В алмазах? - заинтересовался Юрка, выглядывая в окно, - где?
  - Подрастёшь, станешь с девочками знакомиться, тогда и увидишь, - пообещал я.
  - Мало не покажется, - подтвердил Дима.
  Как в воду смотрел.
  
  Первый сексуальный опыт наши мальчики получили в возрасте трёх, примерно, лет: узрели голенькую девочку. Алёна с мужем и дочкой в гости пришли - жёны зазвали. Маленькая, воспитанная в квартире, одурела от обилия впечатлений, количества соблазнов: травка, цветочки, бабочки, кот, собака, по-отдельности всё это встречалось, но вместе... Да ещё можно без трусов и босиком - в парке так не побегаешь, и чужую собаку за уши не ухватишь. В какой-то момент, держась одной рукой за кошачий хвост, а другой сжимая свежесорванную ромашку, юная Юлечка от переизбытка чувств запищала тонко и радостно: "и-и-ииии!". А пацаны, "взрослые", щеголяющие трусами хозяева окрестностей, что проводили экскурсию, озадачились наличием отсутствия и вообще отличием.
  - Помнишь, как Рей сенбернара увидел? - спросила Света.
  - Помню.
  
  Как только мальцы начали уверенно держаться на ногах, им были выданы - для игр, и чтоб было о ком заботиться - котёнок и щенок. Обе животинки находились в самом нежном возрасте, поиграть и побезобразничать были не прочь; мальчишки садистами не были, лапки и хвосты остались в сохранности, хотя, конечно, натерпелись животные изрядно. Кот был за гордый и неприступный вид наречён Цезарем, после переименован в Цезика - за хитрожопость и пронырливость; щенок назван в честь президента Рейгана - получился уже упомянутый Рей.
  
  Подросший Рей однажды почувствовал себя большим и сильным взрослым псом и стал яростно облаивать всех встречных собак, независимо от их пола, возраста и размера. Дворняги, всевозможные терьеры, бульдоги и даже овчарки Рея не смущали и не пугали, он регулярно получал трёпку, но не унимался, пока не встретил сенбернара. Обычно бесстрашный пёсик обомлел. Он уселся на задницу, оглянулся через плечо, и только что лапами не развёл: "нет, ты посмотри, что творят!!!". Сенбернар, в три раза выше и в десять раз тяжелее Рея, проследовал мимо - в ногу с хозяином, и лишь покосился в сторону меньшого брата.
  Впрочем, ещё больший шок испытал Рей, повстречав мраморного дога. "Эта лошадь пахнет, как собака!" - и беспомощное удивление в круглых от ужаса глазах.
  
  Вот эту эмоцию Света рассмотрела в глазах мальчишек: "Человек - но без письки? Как это?". Подружки провели занятие по предмету "Сексуальное воспитание", объяснили, что нужно, сообразно возрасту обучаемых.
  
  После того, как Света описала мне этот эпизод, мы вместе (лёжа в постели, разумеется), стали вспоминать, как это было с нами.
  - Мне лет шесть было, когда заинтересовался. И соседка - Танечка, на год младше... Мы вместе играли - бабочек ловили, клопов разглядывали...
  - Клопов?
  - Солдатики, красненькие такие, в чёрную крапинку, на заборе любят греться.
  - А, знаю, не подозревала, что они - клопы. Слушай, а помнишь нашествие капустниц? Это где-то год шестьдесят седьмой - восьмой... Толпами летали. Тогда как раз бомбы испытывали в атмосфере, может, поэтому?
  - Помню. Нам ещё внушили, что они вредные - гусеницы урожай поедают, мы с пацанами их сотнями истребляли. По-моему, потому бабочек почти и нет сейчас... Так вот, играли за сараем, а потом - слово за слово - я её попросил трусы снять. Догадывался, что там что-то интересное. А она - без проблем. Трусики приспустила и брюшко выпятила, а я сидел перед ней на корточках и всё разглядывал. Мелкие безволосые прелести. И даже пальцем потрогал - разрешила, хихикала и бёдра скрещивала - от щекотки. Ну, а потом - взаимообразно...
  - Показал?
  - Ага. Она так требовательно: "показывай теперь ты, мне же интересно!" Продемонстрировал. Двухсантиметровую мужскую гордость. Так эта паршивка свои трусы подтянула, присела, всё рассмотрела внимательно, потом цапнула за кончик двумя пальцами... Не знаю, что из неё выросло - они переехали вскоре, но с инстинктами - всё в порядке. Взялась - и кожицу сдвинула! Видела, что у собачки так бывает. Мне этот момент в память так врезался...
  - Представляю... И что дальше?
  - А ничего. В тот раз её домой позвали, потом подружка ей рассказала, что так делать плохо, потом они с матерью переехали - в общем, нас разлучили, а то неизвестно, до чего бы мы доигрались. А у тебя как было?
  
  - Знаешь, похоже. Ну, не совсем... В песочнице с соседом возились, домики строили, пасочки лепили; что у него, что у меня трусы навырост. Славка, сосед. У него всё время сбоку кончик вываливался, а я рассматривала, как мне казалось - незаметно. Потом сообразила, что он тоже всё видит, когда я сижу на корточках с раздвинутыми коленями. Тут такая смесь... стыдно, и хочется посмотреть, и показать хочется, и потрогать... Специально так садилась.
  - Эксгибиционисточка моя!..
  - Есть немножко. Люблю, когда вы смотрите на меня голую. Или полуодетую. Ты, Митя и Оля. Но желания выйти без трусов на улицу не испытываю. Сейчас. А раньше - было...
  - Что, вот прямо?..
  - Ну, не совсем на улицу. В классе третьем, примерно, с тем же Славкой сидели, разговаривали, и я поняла, что он на мои коленки пялится, и пытается под юбку заглянуть. Можно подумать, что там что-то для него новое появилось! Волосы, разве что... Так вот, мне вдруг захотелось, чтобы он сумел заглянуть. И коленки раздвинула... Ну... увидел: трусы - как трусы, но у него так топорщился! А я сделала вид, что ничего не заметила, и что вообще ничего не было. А в следующий раз... - Света замолчала и хихикнула.
  - Ну-ну, что?
  - Знал бы ты, с кем связываешься!
  - Теперь поздно, жена, колись!
  - В общем... я в следующий раз трусы не надела. И Славик снова мне под юбку заглядывал, а я на секунду "забыла" коленки сдвинуть. Он глазам своим не поверил, а я не дала возможности проверить!
  - Коварная!
  - Да. И больше никогда ничего ему не перепало! Это ему за то, что он мне гадости про Ольку говорил, а ей - про меня. А я уже тогда к ней неровно дышала, только ещё не понимала этого.
  
  - Резюмируем: эксгибиционисточка - раз... - длительный поцелуй.
  - Слегка, временами... и местами... для избранных... - оправдывается Света и продолжает поцелуй.
  - Лесбияночка - два... - мечтательная улыбка и утвердительный кивок:
  - Для единственной и любимой... для девочки моей...
  - Нимфоманочка - три...
  - Для мужа, любовника и любовницы... а так... мне секс нафиг не нужен!
  
  
  
  (тут ещё кусок будет)
  
  
  
  Поезд полз вдоль берега, покачиваясь и щёлкая колёсами на стыках.
  - Море, море, море, море! - пацаны прыгали, ухватившись за поручень, чтобы лучше рассмотреть невиданное ранее водное пространство.
  Мы прибыли на место (заранее, из дома, списались-созвонились-забронировали) и были препровождены хозяйкой... на чердак, важно поименованный 'мансардой'. Помещение под самой крышей вызвало у женщин резонные сомнения: раскалится крыша за день, будет, как в парилке, но мы с Димой рассмотрели под обшивкой наклонного потолка утеплитель, огромное окно, хоть и забранное мелкой противомоскитной занавеской, обещало достаточно воздуха, и сомнения отпали. Кроме того, цену хозяйка назначила человеческую, а детям полагалась отдельная каморка, в которой всё равно никто из взрослых не поместился бы.
  
  Пацаны вбежали, галдя и толкаясь, в эту кладовку, увидели сквозь начинающееся чуть выше уровня пола окно вожделенное 'море, море, море', бросили свои рюкзачки (пёрли их всю дорогу сами, как большие) на раскладушки и стали торопить нас, стремясь поскорее окунуться в солёную воду. Пожив на чердаке недельку, дети поняли, что это хорошо, и подали прошение об организации такого же помещения дома. Нам с Димой осталось только переглянуться, вздохнуть, получить кивок-подтверждение от жён - и пообещать...
  Жёны, сталкиваясь попами, потоптались у кроватей, задвинутых под наклонную крышу, переглянулись и скомандовали:
  - Мужики, сдвиньте их к центру!
  Глаза хозяйки блеснули заинтересованно, но от комментариев она благоразумно воздержалась.
  
  Получилось 'как в палаточке'. Так, по крайней мере, выразились дамы, когда вечером все легли, умаявшись за день. Дети за перегородочкой отключились, как лампочки, мгновенно, только коснувшись головами подушек. А мы ещё немного понежничали - самую малость... Женщины посередине, мужчины - по краям, дабы Серенький Волчок, буде вдруг явится, зубы обломал. С ночным сексом единогласно решили не заморачиваться - обстановка не располагала, хотя желание присутствовало. Но спускаться с чердака, шляться по спящему дому, идти в темноте в душ... Нет уж, нам не по пятнадцать лет. Потерпим. (Про 'спим, не подмываясь' речи и вовсе не было). Разобрались с проблемой просто: утром одна пара уводила детей на море, а другая задерживалась на часок, а после присоединялась. Понятно, что ни о каких 'прочих конфигурациях', кроме семейных, и не думали. Ну, то есть, думали, конечно, но... Было благое намерение - блюсти супружескую верность ввиду неприспособленных условий. И получалось - аж неделю.
  
  Вообще, наше 'сроднение' продолжалось. Теперь 'обмены' следовали чуть чаще, и мы с Олей (а Дима, соответственно, со Светой) укладывались в постель уже привычно, по-супружески. А дальше - по разному. То сразу - ласки, и слияние, а уже после - предсонная неспешная беседа, перемежаемая посткоитусными нежностями, то, наоборот, долгий разговор, редкие поцелуи и поглаживания, отдаляющие закономерный итог совместного нахождения в одной постели. Разговор о чём угодно: женщины пустышками никогда не были, и с ними было не только приятно, но и интересно. И отданая им инициатива себя оправдывала - мне, например, нравилось, когда среди разговора жена чувствовала, что уже пора, замолкала, говорила вдруг: 'Иди ко мне' и раздвигала колени. Или (в Олином варианте): 'Хватит болтать, Толечка, делом займись!'
  
  Оля, кстати, вернулась однажды к давешнему разговору 'о шлюхах'.
  - Как хорошо, что я вовремя блядовать бросила! - потянулась, поцеловала, - на вас со Светкой глядючи.
  - Оль, ты мне хоть мозги не пудри. 'Блядовать'! Ты и не начинала. Твоих мужиков по пальцам перечесть - одной руки хватит, а по нынешним временам... восьмикласснице пару раз на дискотеку сходить.
  Ольга отстранилась, посмотрела на меня долгим и внимательным взглядом, потом как-то ярко улыбнулась:
  - Сам понял, или Светка доложила?
  - А ей-то откуда знать? Ты же всю статистику не обнародовала.
  - И то верно. Вадим четвёртым был, - просто, как о погоде, сказала Оля, - ты - пятый. Дай бог, последний. Хватит.
  - Просто, для сравнения. Я не рассказывал раньше: в институте сидела рядом девушка с нашего потока. Из энергетиков, что ли, полузнакомая, иногородняя. Ничего так, не Клаудиа Шиффер, но вполне. По виду совсем не крученная. Амфитеатр, лекция по 'Научному коммунизму', или какой-то подобной хрени, кто чем занят - рисуют, разговаривают тихонько, курсовой пишут; одна девица вязала регулярно - всё, от носков до платев, модная была такая... Да, так вот, эта сидит, и список какой-то составляет, аж язык высунула от усердия. То ручку погрызёт, то глаза в потолок уставит, то пальцы загибает... мемуары, не иначе.
  Мне, в общем-то, пофигу, своим занят, а одногруппник её поинтересовался:
  - Чего пишешь, Элка?
  А она - лениво:
  - Мужиков своих вспоминаю. С четырнадцати лет и по порядку.
  - Тут и я заинтересовался, скосил глаза, а в списке имён и разных обозначений, типа 'Ара с Новосёловки', 'общага ХИРЭ (двое)' и прочего - почти семьдесят... Я охренел. И одногруппник не сдержался.
  - О-ох, бля-я! - говорит.
  А Элка, спокойно так:
  - Ну, да, блядь. Замуж выйду - перестану. А пока - гуляю, как хочу, сама по себе.
  
  - Да, это сильно! На таком фоне... я - девочка-ромашка...
  - На любом фоне. Иди ко мне, ромашка.
  
  Отдых на море обещал быть приятным и необременительным: кабаки посещать мы не собирались, бухать не любили - тихо всё, по семейному... Не сложилось.
  
  На третий день, двигаясь по набережной, Света застыла вдруг соляным столбом, уставилась в сторону пляжа, на глаза слёзы навернулись; отвернулась, справилась с собой, но была до самого вечера рассеяна, дёргалась от прикосновений и когда к ней обращались. Ближе к ночи, когда детей уложили и сели ужинать, как-то быстро и угрюмо накидалась портвейном, и молча ушла в спальню.
  
  - Оля? - требовательно взглянул я на подругу, Дима тоже смотрит вопросительно.
  - Что? - изобразила непонимание.
  - Оль! Не придуривайся! Это он? - там, на пляже, только будка и вышка спасателя заслуживали внимания, в остальном - обычный людской муравейник.
  - Да, чёрт бы его подрал.
  - Точно? Не ошиблась? Другой город, столько лет...
  - Ты Светку видел? Он, тварь. Татуировка должна быть на плече - ракета какая-то, ПВО, ДМБ, такое. А город... там напакостил - дальше переехал... спасать. Крым большой.
  - Есть такая. 'ДМБ-71', - кичевую картинку на статном накачанном спасателе я заметил днём, не зная, кто передо мной, подумал ещё, что накалывать такое на всю жизнь - дело дурное.
  - Так! - Митя стукнул ладонью по столу, - я за вами не успеваю, объясните!
  
  Мы с Ольгой помялись слегка, потом она кивнула: 'давай ты'.
  - Это тот хрен, который Светку трахнул летом, после девятого.
  - А, это когда она никакая была... Потом расцвела вдруг. Упоминала, без подробностей. Насильно?
  - Практически. Опоил чем-то. Я... - поднялся из-за стола.
  - Толь! Не надо! - вскинулась подруга.
  - Как это 'не надо'? Ты её видела? - вернул я вопрос.
  - Сам? Или?.. - посмотрела на мужа, - Дима, подстрахуй!
  Митя кивнул молча, даже не стал отбиваться от неприличного звания 'подстрахуя' - дело-то серьёзное...
  - Пойдём, переоденемся в тёмное.
  
  Переоделись быстро, в темноте - кроссовки, джинсы, чёрные футболки. Света спала беспокойно - я убрал волосы с её лица и коснулся пальцами мокрой от слёз подушки. Да, надо идти... Благо - недалеко.
  - Осторожней, а? - Оля поцеловала на дорожку и мужа, и меня.
  Шли, не торопясь; у приметного свежепоставленного столба я притормозил, пошарил в кустах рододендрона и добыл замеченный днём кусок проволоки-пятёрки, каковой деревянные столбы приматывают к бетонному основанию.
  - Зачем? - удивился друг.
  - Надо! - голосом Алибабы Алибабаевича ответствовал я.
  И стал обматывать кисть носовым платком, а поверх - проволокой.
  - Ты не веселись особо!
  - Он - лось здоровый. У меня - один удар. Пальцы жалко, уже ломал однажды, - снизошёл я до объяснений.
  Дима только хмыкнул. Он-то в таких приготовлениях не нуждается: для вразумления шпаны пробил однажды коротким тычком голого кулака забор из вполне качественного Балаклейского шифера - и хоть бы хны, ни царапины.
  
  Добрались быстро. Митя уселся на парапете набережной и занялся астрономическими наблюдениями, я снял и вручил другу очки, спрыгнул на пляж и, оглядевшись, пошёл к будке. В окошке - темно. Кто-кто в теремочке? Мандраж. Зажал в пальцах левой руки небольшой камушек, прислушался - в помещении слышались голоса. Ещё раз огляделся, смиряя дрожь в коленях - ни души рядом, только вдали колобродит развесёлая компания... Тихонько отстучал камушком по двери 'SOS', потом - ещё раз. За дверью притихли. Ещё один сигнал бедствия - сработало! Тяжёлые шаги - и дверь распахивается.
  - Что за?..
  В будке темно, у меня за спиной, метрах в двадцати - хилый фонарь, так что воздвигнувшийся на пороге враг видит только силуэт. А у него силует пошире, хотя и ниже на полголовы.
  Бью.
  
  Ударил, как учили - коротко, прямо, резко, с разворотом корпуса, целясь 'сквозь' ненавистное лицо (которое я так толком и не рассмотрел). Попал, и хорошо попал - кулак пронзила боль, и он как будто прорвался сквозь преграду, злодей молча улетел спиной вперёд, взмахнув руками. Из темноты послышался грохот и заполошенный женский взвизг. Осталось только захлопнуть дверь и метнуться с пляжа. Зубы выбивали дробь, всё тело тряслось.
  
  Дима моё состояние оценил, схватил за плечо и уволок с набережной в кусты; оттуда мы видели, как со стороны спасательной станции быстро прошлёпала босыми ногами толстенькая дама в купальнике, держа босоножки и тряпки в руках. Пробежалась до фонаря, быстро натянула через голову платье и помчалась дальше, одёргивая на ходу. Митя выдал мне сохранённые очки; только тут я обнаружил, что пальцы всё ещё сжимают камень - отбросил в кусты, раскрутил смятую проволоку, швырнул под забор...
  - Как прошло? - лениво поинтересовался друг.
  - Нормально. Уходим.
  
  Пока добрались, основной мандраж прошёл, но всё ещё потряхивало, остатки портвейна пришлись впору - выхлебал из горлА, как воду - отпустило. Оля с вопросами не приставала, осмотрела - все целы, поцеловала обоих.
  - Как она?
  - В туалет выходила и опять заснула. Смурная.
  - Спим?
  - Спим.
  Улёгся рядом со Светой, особо не прижимаясь - не до того ей сейчас.
  
  Утром друзья подняли тихонько детей и увели их на море, натощак - аппетит нагуливать. Оля, уходя, обернулась и, кивнув головой в сторону всё ещё спящей Светы, недвусмысленно показала (руками и бёдрами) что я должен с женой сделать. Я только рукой махнул и гримасу соответствующую скорчил: 'без тебя не догадался бы!'. Сходил вниз, умылся, почистил зубы и разбудил женщину поцелуем.
  - Свет... его нет больше.
  - Совсем? - мгновенно проснулась жена, округлив в ужасе глаза, и даже не стала переспрашивать, кого 'его'.
  - Временно. До конца нашего отпуска, как минимум.
  (На самом деле, я был уверен, что дольше - что-то ощутимо провалилось под импровизированным кастетом; докторам придётся постараться при реставрации). У меня ссадин на пальцах не осталось, только сосуды лопнули, но это привычно, проходит за сутки.
  Света, между тем, информацию осмыслила, переспросила:
  - Как?
  - Как обычно, не геройствовал. Потом как-нибудь.
  
  Героизм в том виде, как его показывают в кино, действительно, не вызывал у меня ничего, кроме омерзения. Встретились ГГ и АнтиГГ в финале фильма для финального же мордобоя, постреляли друг в друга, ножи покидали, а дальше - как положено истинным ГГ - врукопашную. Бьют руками и ногами - и ни один не ляжет в нокаут. Это ж только боксёры нежные до омерзения - раз, и уже дяденька в галстуке-бабочке до десяти считать учит. А ГГ (и плохим, и хорошим) удар ногой в голову - как утренний бриз. Нет уж, мы без геройства, но и без сотрясения мозга.
  
  - Спасибо, - жена смотрела серьёзно, и видно было, что действительно благодарна за то, что избавил от повторения прошлого кошмара - невыносимого многодневного хождения мимо безнаказанного насильника.
  - И всё? А награда рыцарю? Все на пляже.
  - Ну, тогда жди. Десять минут потерпишь?
  
  Стянул плавки, навернул презерватив, прикрыл чресла простынкой и стал терпеть. Света прибыла, сбросила халатик и упала рядом навзничь, раскинувшись:
  - Владей!
  
  Я лёг на жену, поцеловал и попытался осторожно войти - понял, что не готова, награду вручит, а сама ни черта не почувствует. Ну и зачем нам такое? Скользнул вниз, обцеловывая грудь, живот, бёдра - их внутренние, самые чувствительные поверхности - и добрался. А минут через пять понял, что будет нелегко, и вспомнил картинку, которую нарисовал однажды на лекции усталый и сонный одногруппник по мотивам прошлой своей ночи: на столе сидит голая женщина с раздвинутыми ногами, к её лобку приник ртом скелет. Подпись гласила: 'Ещё чуть-чуть, дорогой! Уже почти...'. Нарисовано было классно!
  А не это ли действо, интересно, навеяло Маяковскому строку 'шершавым языком плаката?'*
  
  Ещё был рисунок: на дне пруда, среди карасей, пускает изо рта пузыри Му-му с камнем на шее. Язык высунут, глаза выпучены; на поверхности воды лодка с печальным Герасимом. Подпись: 'Собачка пьёт воду'. Тоже в тему - дыхания не хватает. И член в презервативе закаменел уже от переполнения кровью...
  
  Но, терпение и труд, как известно, действуют, и ласка - не в последнюю очередь... Света мало-помалу стала откликаться, шевелить бёдрами, подставляясь, и потекла... Погладила по голове:
  - Хватит, иди ко мне, я починилась.
  И приняла, теперь - как по маслу. Улыбнулась, поцеловала в мокрый подбородок, царапнула отросшими в отпуске коготками по груди:
  - Поскакали? - и пришпорила.

Мы ехали шагом, мы мчались в боях,
и "Яблочко"-песню держали в зубах.*

  Что-то сегодня мне революционная романтика на ум приходит.
  - Шагом, - медленно и радостно, то и дело останавливаясь для поцелуя - и чтобы улыбнуться друг другу.
  Постепенно 'шаг' ускорялся, и поцелуи стали реже, а дыхание - прерывистым и пот оросил тела, только улыбки остались. Потом 'рысь' перешла в 'галоп', и команда 'вместе' не потребовалась, мы и так были вместе.
  
  - Спасибо! - повторила жена, обняв напоследок руками и ногами, и вдавив - чтобы досуха...
  И хихикнула после моего задушенного кряканья 'да - не за что!'. Сильная женщина!
  
  - Так это и бывало, - сообщила Света, когда мы, распавшись, уставились в потолок:

на чёрной вселенной
любовниками отравленными
...
как белый бинокль театральный.*

  - Сидит какая-нибудь Рапунцель в башне, из всех развлечений - прялка, вышивание крестиком, и косы свесить за окошко - вдруг мужик залезет. Ещё и девственность контролируют регулярно - даже с веретеном не пошалишь. Скука смертная. И тут - та-та-та-дам! - рыцарь! Кощею - с носка по яйцам, змею - головы долой, входит в спальню к деве... а за-а-апах! потный поддоспешник и навоз. Ну, как такому не дать?
  - А навоз откуда?
  - Конь Горыныча увидел, испугался; рыцарь на принцессу засмотрелся и с коня спрыгнул неудачно. А ты - родной, да ещё и свежевымытый...
  
  Света потянулась, выгнулась по-кошачьи, поцеловала.
  - Всё, я - в порядке. Пойдём? Там Оля с Димой страдают, глаз от детей не отводя. Давай не будем подмываться? Всё равно в море...
  
  Мы натянули купальные костюмы и, взявшись за руки, отправились на пляж. Светик покосилась на осиротевшую спасательную будку. Ни криминалистов, ни кинологов с собаками там не наблюдалось, под зонтиком вместо давешнего супермана восседал седой жилистый мужик в синих сатиновых трусах, синих якорях и русалках. И сам какой-то... синий.
  Ничего другого я и не ожидал. Невелика птица - этот спасатель, да и репутацию, наверняка, заслужить успел и здесь. Пошерстят лениво последние, свежие шашни - и бросят.
  
  Жена остановилась, дотянулась и поцеловала в щёку:
  - Ночью полюбишь меня? потихоньку от Алчевских?
  - Светик! Я в плавках! На набережной. Ты что творишь? - на губах всё ещё присутствует вкус любимой женщины, на её плавках проступает маленькое мокрое пятнышко - и я помню, от чего! - всё это поспособствовало моему скорейшему восстановлению.
  - Ой! Ну, прости. Подумай о хоккее.
  - Почему о хоккее?
  - Фильм дурацкий шёл недавно, там мужику советовали для продления акта думать о бейсболе. Но ты же в нём ничего не понимаешь?
  - А в хоккее? Хотя... лёд холодный, шайбой по ляжке, коньком по роже, клюшкой по жопе... да, отвлёкся.
  
  Завидев нас, Дима, занятый с детьми постройкой замка в тени под навесом, доложил: 'пост сдал!', дождался моего бравого отзыва 'пост принял!', схватил Ольгу за руку, и парочка ускакала в воду. Замучились на берегу, нас дожидаясь! Света поцеловала мальчишек и расслабленно улеглась на покрывало.
  - До сих пор внутри подрагивает, - доверительно шепнула она мне, вынуждая снова размышлять об ушедшем превосходстве советских любителей над канадскими профессионалами.
  - Толь, а мы ещё родим кого-нибудь?
  Да что ж такое! Улёгся рядом, на живот. Член упёрся в покрывало.
  - Конечно! Уймись, а то прямо сейчас займёмся.
  - Прости ещё раз! Но - приятно... семь лет уже, а реакция та же, - Светик погладила по спине, - наши возвращаются.
  
  Мокрые и холодные 'наши', развлекаясь, улеглись сверху: Оля на меня, Дима - на Свету (спасибо, что не наоборот), поцеловали (Свету - в губы, меня - в шею), задержались ровно настолько, чтобы всем стало приятно, и скатились по сторонам. Мы с женой притворно и тихонько 'заорали', дети засмеялись.
  - Как ты, подружка?
  - Лучше всех.
  - Это радует. Плавать пойдёте?
  - Окунёмся, с детьми. Мелкие, купаться!
  
  Олежка возразил рассудительно, что они уже довольно крупные, по сравнению... указал недовольно на вооружённую совочками разнополую голопопую малышню, которая с разрушительными намерениями подбиралась к недостроенному замку.
  - Ты как, готов? - обратилась ко мне Света.
  - Ну, - вслушался я в организм, - практически.
  Поднялся, взглянул вниз, где присутствовала лёгкая, заметная, но уже не критичная напряжённость. Дима хмыкнул, Оля вопросительно взглянула на подругу.
  - Строили планы на вечер, - объяснила жена.
  
  Прихватив детей, мы отправились в море, а Алчевские уставились друг на друга, улыбнулись - и Дима резко перевернулся на живот. Оля, смеясь, прижалась к мужу, закинула ногу на его ягодицы, и стала что-то нашёптывать на ухо.
  
  После купания дети сообщили, что уже хотят есть, и женщины отправились готовить поздний завтрак. Пацаны вернулись к почти целому замку, а мы с Димой вели светскую беседу, подставив солнцу спины.
  - Пролечил?
  - Да, нормально.
  - Безотказное средство.
  - Согласен.
  - Кстати, ты обратил внимание, как они утром себя ведут?
  - В смысле?
  - Ну, вот пришли вы на пляж... и дальше?
  - Светик говорит 'полежу чуть-чуть', а я с детьми лезу в воду. И?..
  - А мы с Олей в это время - где?..
  - В койке, вестимо... ага! Дошло. Мы плещемся, Светик 'отдыхает', потом, минут через... несколько - присоединяется. Глазки косенькие, дово-о-ольная и расслабленная... Входит томно в воду - и на мне виснет. Розовая и горячая.
  - Вот-вот. С Олей - та же история. Они друг в дружку вслушиваются.
  - А чего? Удобно. У жены утром оргазм, независимо от местонахождения мужа.
  Помолчали, осмысляя женское коварство, действительно столь удобное и полезное для постоянно хорошего настроения и самочувствия. И мысль о том, что подружки и на отдыхе обмен устроят - хоть разок, заставила улечься поудобнее.
  
  - Толь... у меня просьба... необычная. Если вдруг со мной что-нибудь... позаботишься о них?
  - Дим... что за вопрос? Куда я денусь. Ты, я думаю, тоже?
  - Не сомневайся.
  Отнекиваться и кокетничать: 'да что с тобой станется, брось, живи сто лет' мы не стали - времена наступали странные и стрёмные. И совсем не лишним было плечо друга и осознание какой-никакой защиты для близких.
  
  Повалялись ещё немного, потом ополоснулись и отправились восвояси, где ждал омлет и слегка ('по-Будёновски') нарезанные овощи. Крым мы посещали исключительно из-за наличия моря, как такового, всё остальное - фрукты и овощи, в частности - имелось и дома, в количествах неограниченных. Мальчишки последовательно обожрались домашней клубникой-черешней-малиной-вишней-иргой и теперь дружно воротили носы от твёрдых базарных персиков. Дома поспевают яблоки и груши, их можно добывать самостоятельно и поедать, не слезая с дерева, а от медовых белых слив слипаются губы и пальцы...
  После завтрака-обеда мальчишки, утомлённые отдыхом, уснули, женщины, скинув последнее и исподнее, уснули тоже (мы с Димой посмотрели на них, голеньких, прикорнувших под тонкими простынками, переглянулись; подавив естественное желание прилечь рядом (или сразу сверху), отправились на базар за продуктами).
  
  А поздно ночью... Спали мы голыми все, кстати - привычка, как раз для летней жары. Укладывались в темноте, хотя все всех видели, и неоднократно, но всё же - остатки 'приличий'...
  Я обнял Свету со спины, прижался, погладил грудь. Потихоньку - так потихоньку, раз договорились... В комнате было темно, новолуние, Алчевские тихо посапывали, будить не будем.
  Светины сосочки отозвались на ласку, жена потёрлась попой, запустила руку между ногами, нашарила и направила - медленно и до упора. Лежим неподвижно, только грудь поглаживаю тихонько, да целую - шею, ушко, затылок - едва касаясь губами. Время от времени - ме-е-едленно вынуть, почти полностью, и снова войти... Пальчик Светин - сам по себе, тоже нетороплив, я чувствую его касания рядом - вроде себя ласкает, но, получается, и меня тоже. Презерватив не надевал - не велела, а кто я такой, чтобы спорить по такому поводу?
  Медленные движения и необходимость таиться возбуждали неимоверно, хотелось ускориться, и развернуться поудобнее, и вжарить резко и быстро твёрдым и раздутым, но мы продолжали в прежнем ритме, пока вдруг пальчики не заскользили с бешеной скоростью, цепляя мокрый член и поощряя разрядку.
  
  - Получилось? - тихо спросила жена.
  - Да-а-а... - шёпотом ответил я.
  - У меня - тоже... - прошептала Света.
  Это-то я почувствовал! Так сжимала, кончая...
  - И у меня, - доверительно сообщил Дима.
  - И у меня, - счастливо выдохнула Оля.
  
  Алчевские, оказывается, не спали, а действовали в соответствии со своими планами, но - аналогично нам. В результате и возник диалог-эхо из 'Женитьбы Фигаро'.
  Мы тихонько (чтобы не будить соседей) посмеялись над своей конспирацией, и жёны скомандовали:
  - Мальчики, вы идите, а мы тут...
  
  Пошли, что поделаешь, поплескались вместе в дворовом душе под струями уже остывшей воды - в темноте, сталкиваясь боками (ох, уж эти 'удобства' - дачные, колхозные, лагерные, советские...), посидели на лавочке, остывая - чтобы женщины успели воспользоваться кружкой и тазиком. Комары, получив поздний ужин аж из двух мужчин, радостно выли, мы - отмахивались. Потом вернулись в постель, где все, усталые и удовлетворённые, миловались и нежничали, и любовницы целовали любовников, перегнувшись через жён, а жёны поцеловали мужей, и уснули, обнявшись с любовницами.
  
  После этой ночи была жаркая следующая, когда женщины повторили свой давнишний трюк - перепутались, но на этот раз - не скрываясь. Оля прижалась ко мне, шепнула 'только целуемся', и поцелуи длились бесконечно, руки бродили по знакомому и любимому телу ('пальчиком, чуть-чуть, можно' - подсказала любовница). Рядом - руку протяни - Дима ласкал Свету. Всеобщая возня, возбуждённое сопенье и довольное хихиканье. В какой-то миг Оля оторвалась, отдышалась:
  - Так, мне пора!
  - Толечка, забери меня отсюда! - вторила подруге Света.
  Женщины перекатились друг через друга, не задерживаясь - не до того! - и счастливо охнули, обретя законных мужей - на всю глубину...
  
  - Еле-еле не дала, даже щас дрожу! -
  процитировала Света Высоцкого, и Оля подтвердила:
  - Да, подружка, мужики у нас - ласковые!
  
  И утро в день отъезда, когда подружки проснулись рано-рано, тихонько надели купальники, и поднырнули под простынки, где обнаружили привычную утреннюю эрекцию - в двух экземплярах. Я проснулся от знакомых и весьма приятных ощущений, осознал их источник, провёл рукой по щеке жены - убедился, что это именно она - и расслабился, получая удовольствие. В какой-то момент моя рука, комкающая простыню, наткнулась на Митину руку, занятую тем же, но мы посчитали (без обсуждения), что джентльменам держаться за руки в такой ответственный момент не следует. И кончили по отдельности.
  Женщины, розовые от возбуждения, и чуть-чуть смущённые (едва-едва, чтобы только не казаться прожжёнными стервами; убойная смесь распутности и невинности на хитрых физиономиях удавалась им всё лучше!) вынырнули из-под простынок, ими же промокнули губы, и вышли, подмигнув напоследок:
  - Мы - умываться, берём детей, и на пляж. Догоняйте!
  Выходя, приобняли друг дружку, и по попе погладили... Явно, тоже получили удовольствие. Они-то, точно, за руки держались в процессе, и ощущениями обменивались...
  А мы с другом остались.
  - Ох...
  - Живой?
  - Ведьмы...
  - Но... ведь не скучно? Я встаю, отвернись.
  - Не скучно. Надо будет как-нибудь им ответить... таким же манером.
  - Я - только 'за'. И даже...
  - Да, не возражаю.
  
  И ещё один - если выразиться языком математики - 'экстремум' наших отношений...
  Димка в очередной раз убыл - в этот раз не на соревнования, а по делам отцовской строительной конторы, где набирался опыта после армии. О приватизации ещё речи не было, но люди умные что-то такое предполагали и готовились. Митя в коллектив влился легко, хотя были проблемы с его нежеланием бухать, косились, кто-то молодой и разговорчивый пробурчал даже:
  - Якщо не пьє - або дуже хворий, або падлюка, - но рассмотрел набитые, как копыта, кулаки, встретил многообещающий взгляд - и затих.
  
  Тут вспоминается рассказ дальней родственницы о её первом рабочем дне в СМУ, куда она прибыла по распределению. Пятидесятикилограммовая интеллигентная девушка зашла в строительный вагончик, где начальство проводило планёрку, и чуть не выпала обратно под давлением табачного дыма. Протёрла слезящиеся глаза, прокашлялась, представилась и была усажена на лавку, одесную от главного. Ей, без разговоров, налили всклень стакан (самогона, как оказалось) и сказали:
  - Пей!
  - Ну... я и дерболызнула... и отключилась.
  Заботливые дядьки уложили девушку на ту же лавку, укрыли телогрейкой, и до конца дня не беспокоили. А вечером директор самолично отвёз на 'Волге' и с извинениями сгрузил на руки охреневшему супругу. В коллектив приняли, так сказать.
  
  Так вот, Дима уехал, а женщины - традиционно уже - пригласили меня в баню. Не в том смысле, что традиционно 'меня', Митя в таких мероприятиях участвовал с той же частотой. Просто, наших женщин изрядно будоражили посещения бани вдвоём с одним мужчиной... Фантазёрки, понимаешь ли...
  
  Кроме перечисленных ранее 'недостатков' - нимфоманочка и т.д. - Светик была, оказывается, ещё и вуайеристочкой. Открыла недавно в себе такое и рассказала мне (в постели, отдыхая), как волнует её наблюдение за подругой во время секса - а никого другого она в такой ситуации не видела. Оля - со мной (тот, давний единственный раз) или с мужем в интимной ситуации Светланку возбуждала необыкновенно, западала в память и служила источником фантазий, среди иного прочего, разумеется. Оля была в этом с подружкой вполне солидарна, ей тоже нравилось подсмотреть, как подружку любит ейный муж и слегка под это дело помастурбировать.
  
  Вообще, если раскрутить женщину на откровенность, много интересного можно узнать!
  Так, одна знакомая поведала мне однажды, что теле-, видео- или киноэротика её абсолютно не возбуждает:
  - Мне бы почитать... и пофантазировать.
  Ну, может быть, эта книга придётся ей впору, хоть и на старости лет?
  
  Другая знакомая призналась (по-пьяни, потом жалела), что почти ежедневно мастурбирует на рабочем месте, читая особо пикантные материалы в газете 'SPEED инфо'; иногда кончает, а чаще - поддерживает себя весь день во вздёрнутом состоянии, а вечером получает разрядку с любимым супругом.
  
  В этот раз как-то так получилось, что мы с Олей занялись Светой. А та пребывала, по её выражению, в настроении 'необыкновенно кончательном'. Во всяком случае, небольшие оргазмики с ней случались многократно на протяжении всего массажа - мы с подружкой расстарались, особо не стесняясь в методах и способах. Света то стонала, то пищала, извивалась и хихикала, билась свежевыловленной рыбкой и изнемогала; наши с Олей пальцы побывали, где только можно, и поцеловали мы нашу общую любимую женщину... тоже, где только можно - и спинку, и попку, и грудь. После очередного оргазма - покрупнее предыдущих - Светик вытянулась в струнку, сжала бёдра и взмолилась:
  - Всё, ребята, хватит, не могу больше!
  Мы оставили её в покое, поглядывали только, как Света продолжает, остывая, поглаживать грудь и низ живота; сами же чувствовали, что вот-вот взорвёмся. До сего момента я был обёрнут простынкой; эрекции она не скрывала, но зато Оля не отвлекалась на торчащее. Подружка тоже задрапировалась, чтоб меня не перевозбуждать. Хотя... куда уж больше. Принялись целоваться с ней - и захотелось более плотного контакта.

Ты так же сбрасываешь платье,
как роща сбрасывает листья,
когда ты падаешь в объятье
в халате с шелковою кистью.*

  (Тут, честно говоря, я не понял, что же сбрасывала женщина перед поэтом - платье или халат, или это на нём был халат надет; в нашем случае опали и улетели на стул простынки).
  
  Мы целовались и ласкали друг друга, напряжение нарастало, временами Оля отстранялась и поглядывала вниз, как бы удивляясь, что член всё ещё снаружи, а не внутри. Я понимал, что ещё минута-другая, и всё закончится, сперма окажется на животе и на груди подружки, а она, сопереживая, ахнет и сожмёт бёдра. И изогнётся в ответном оргазме, упадёт на колени, или на корточки, или на четвереньки - ноги её в такие моменты не держали совершенно. Приподняв голову, поцелует ещё напряжённый кончик, или даже возьмёт его в рот - подружки выяснили опытным путём, что такая ласка, вдогонку, мне нравится - до мурашек по коже, до дрожи и озноба...
  Краем глаза я улавливал Светины движения - она уже опомнилась, расположилась поудобнее - в позе 'Венера перед зеркалом', и откровенно разглядывала нас. Зрелище явно доставляло ей удовольствие, как, впрочем, и пальчик, бесстыдно скользящий в щёлке... Как там мокро сейчас... хотелось раздвоиться, и войти одновременно и в Олю, и в Свету. Японцы, знающие толк в извращениях, недаром рисуют в хентайных мультиках всяких многочленных монстров...
  Двусмысленная фраза ' войти в Олю' прозвучала однажды в неожиданном компьютерном контексте, когда Света по телефону объясняла студентам-дипломникам местонахождение нужного им файла. Папки в кафедральном компьютере назывались по именам их владелиц - хихиканье раздалось и по эту, и по ту сторону трубки).
  
  - Ой, да трахнитесь вы уже! - произнесла Света, уселась на многострадальном массажном столе (ножки свесила по бокам) и принялась командовать, - иди ко мне, подружка!
  
  Безропотная Оля уселась на самый краешек стола - привычно, для секса - и откинулась на грудь любовницы. Света обняла подругу, прижалась к её спине, приласкала Олину грудь - как свою, и по животику поладила, и ниже пальчик скользнул, меня дополнительно мотивируя. Оля изогнулась, подставляя шею, а потом и губы под Светины поцелуи.
  - Уверена? - голос у Олечки... вопрос задала на вдохе, задыхаясь от поцелуя.
  - Разберёмся! - ответила Света, тоже прерывисто.
  Разбираться, как я понял, они обе будут с Димой, когда он вернётся из своих странствий...
  
  Света посмотрела вопросительно, я кивнул:
  - Всё поровну, родная, - и отправился к шкафчику за презервативом, не дожидаясь Светиной команды 'надень, быстрее'.
  Это было... остро. Если тогда, в далёком, ещё школьном 1979 году, Света была пассивным (почти) наблюдателем за нашим с Олей первым любовным актом, то теперь жена приняла в процессе самое непосредственное и активное участие. Обе женщины с интересом пронаблюдали, как я медленно вхожу в Олю (Света собственноручно раздвинула для меня губки) - ахнули от удовольствия все втроём. Светины руки сжали грудь подружки, а Олины пятки упёрлись в мои ягодицы - и пришпорили.
  
  Две женщины - и обе любимые. Я наклонялся, целовал Олю, потом через её плечо ко мне тянулась Света, и я целовал Свету. Оля опёрлась руками на стол за спиной, откинулась сильнее Свете на грудь, подставляясь. Жена мяла и гладила грудь подружки, всё больше заводясь, её рука скользила временами по Олиному животику, и доползала до лобка; в такие моменты член двигался в охвате не только губок, но и растопыренных пальцев - сдерживаться было трудно. Олины голени (рифма непреднамеренная) удобно легли мне на предплечья, попа её - у меня в ладонях. Наверное, сказалось присутствие (и участие) жены - мероприятие, грозившее ещё недавно завершиться аутсайдно, длилось и длилось. Я видел глаза любимых, наслаждался Олей, но Света тоже получала удовольствие - от контакта с подружкой, от передающихся ей толчков, от сопереживания. Олино дыхание ускорилось, глаза закатились...
  - Девочки мои, - простонал, разряжаясь.
  
  Оля охнула мне вслед, сжала бёдра, вдавила в себя. Света поддержала - слегка, с подружкой за компанию - застонала и прижалась к подруге. Минута молчания на троих. Глаза закрыты у всех. Потом целовались - тоже все, пока не шепнула Оля:
  - Всё, иди!
  Вынул - женщины вздрогнули, хихикнули, поцеловались - рикошеты у них, видете ли!
  И пошёл, размышляя о правоте Энгельса в части развития всего на свете по спирали - от первых наших с Ольгой прикосновений (со Светиного дозволения), через 'обмены' - к нынешней ситуации. А ведь до завершения витка ещё далеко...
  
  Выбрался из душа, мытый и голый, обернул бёдра полотенцем... Подружки устроились на столе, свесив ноги по разные стороны.
  Это я Свету научил когда-то: так и целоваться на лавочке удобно, и обниматься, и может девушка - под настроение - расстегнуть юноше ширинку, и прилечь головой на его колени... было и такое однажды, тёплой июньской ночью, аккурат после Светиного экзамена по математике. Ну, совсем негде тогда было, уж не помню, почему. А настроение - подходящее.
  Сначала я присел на брёвнышко перед Светланкой - за домом, на уютной полянке среди сирени, где днём малышня играла в свои игры, а ночью никто (кроме таких бездомных, как мы) не шарился. Там, на брёвнышке, удобный выступ был, чтобы девушке ногу поставить. Светик сопротивлялась, но совсем слегка: 'ну что ты творишь, не надо!', но - поднырнул под юбку, и трусики упали... Девушка сказала потом, что почувствовала себя персонажем из 'Приключений Анжелики' - галантный век, дамы, быстренько отдающиеся кавалерам за портьерами Версаля. Картины из серии 'Маленькие невинные радости' Ашиля Жак-Жан-Мари Девериа мы увидели позже...
  
  Потом шатались по ночному посёлку, я умывался водой из уличной колонки; и Светик наощупь определила, что мне тоже необходима срочная помощь, и на лавочке, под здоровенным кустом жасмина, тихонько... теперь уже она умывалась и полоскала рот: 'чтобы мама не унюхала вдруг, когда вернусь...'. 'Но ты же не курила?' - удивился я, и был подружкой укушен за ухо. Потом мы, взаимно удовлетворённые, целовались в подъезде, Светик прижималась всем горячим телом, тёрлась лобком по моему бедру, и выдохнула на прощанье, со стоном:
  - Сил нет терпеть! Уже скоро... чтоб всю ночь... - оттолкнула, поцеловала и за дверь, домой, от греха (до которого оставалось тогда всего четыре дня)...
  Приятно вспомнить, только детям не рассказать...
  
  Женщины сплелись в спираль, похожую на молекулу ДНК, целовались тихонько, ласково, едва касаясь губами губ, и щёк, и век; и гладили друг дружку по голове - самыми кончиками пальцев. Столько нежности было в этой сцене, столько любви, что у меня слёзы на глаза навернулись. От ощущения хрупкости и быстротечности, от 'невыносимой лёгкости бытия'.
  Заметили меня, осмотрели (щека к щеке), почувствовали моё состояние, но поняли превратно.
  - Не ревнуй, Толечка! Тебя мы тоже любим! Вы со Светкой, когда милуетесь, так же выглядите.
  
  Подошёл, поцеловал - и одну, и другую.
  - Ты чего это вырядился? - Света зацепила полотенце пальцем, сдёрнула и отбросила, - мы голые, и ты соответствуй.
  Женщины посмотрели вниз.
  - Просто вода холодная, - объяснила Светка подруге, и ехидины мерзко захихикали.
  - На вас не угодишь! То - 'всем всего достаточно', а то - 'хи-хи', - я сделал жест пальцами, как будто попросил налить грамм двадцать; именно так поступила Света, впервые узрев непривычное - член в неэрегированном состоянии.
  - Не бурчи, Толечка, шутим мы! Пойдём к нам? - спросила жена у подруги.
  Оля отклонилась, посмотрела в Светины глаза, пожала плечами, сомневаясь:
  - Уверена?
  - Разберёмся, - повторила Света, - устроим мужику праздник. Ты же непротив?
  
  Последний вопрос был обращён ко мне. Что-то подсказывало: праздник будет сродни армейскому забегу в противогазе, устроенному отцами-командирами; и сыграют мне наутро отнюдь не 'Прощание славянки', а 'Разлуку'. Хорошо, если не 'Реквием'.
  
  Решил озвучить:
  - Ведьмочки, вы же знаете: на двоих меня не хватит.
  - На берегу договариваешься? - Светик погладила по голому бедру, - трусишь? То-то же!
  - Ой, ладно тебе! Не первый день знакомы, - успокоила любовница.
  - Подвигов не ждём, - серьёзно подтвердила жена.
  - Нам много не надо, - чопорно поджала губки Оля.
  - Пару палочек, - небрежно бросила Света.
  - Каждой, - подружки завершили диалог хором и снова захихикали, репетировали они, что ли?
  
  Обнял обеих, поцеловал, посмеялись вместе. Неловкость не ощущалась - действительно, не первый день вместе.
  - В конце концов, сможешь просто посмотреть, хотел же, - сообщила Оля.
  - Уверена? - теперь засомневалась Светик.
  - Обрати внимание, - Оля невежливо указала пальцем туда, где тотальная расслабленность при слове 'посмотреть' сменилась лёгкой привсталостью, наклонилась и лизнула подружкин сосок.
  - Да, впечатляет! - Света погладила мгновенно и окончательно затвердевший кончик.
  - И Димка такой же. Два лесбияна.
  - Ну... тогда покажем...
  - Толь, ты иди, приготовь там всё...
  
  Отправился в дом, а подруги - под душ. Дома застелил постель свежим бельём, поставил чайник на плиту, уселся в ожидании, как был - в халате. Женщины прибыли, тоже в халатиках.
  Подозреваю, что жители соседней пятиэтажки, из которой открывается чудный вид на окрестный частный сектор, уже составили определённое мнение на наш счёт - эта беготня женщин между домами, пробежки из бани в дом...
  И нашлись, наверняка, любопытные, которые эти перемещения тщательно фиксируют - просто из любви к интриге и для истории. Или чтобы блеснуть когда-нибудь знанием передо мной или Димой: 'а твоя-то!..'. То-то будет им облом, когда не случится прилюдного мордобоя!
  Мирно посидели за столом, поддерживая необременительную беседу. Сталкивались взглядами - обещающими и предвкушающими. Потом женщины затеяли мыть чашки, а я почистил зубы, залёг в засаду под одеяло и прикрыл глаза.
  
  Подружки вошли, сбросили халатики (мечты иногда сбываются!), с двух сторон вползли под бока, прижались.
  - Спишь?
  - Охочусь.
  Света завладела сокровенным, Оля положила ладонь на грудь, в точности повторяя диспозицию на Светином диванчике - вечность назад. Девушки тоже, наверно, вспомнили: хмыкнули мы в три носа.
  - Булгаковские чтения?
  - Ага, - подтвердила Света.
  - Как я вас тогда не трахнула... до сих пор удивляюсь, - задумчиво протянула Оля.
  - Сможешь сегодня взять реванш.
  
  Полежали недолго, наслаждаясь покоем, и близостью, и запахом любимых тел, потом затеяли всеобщую возню, целуя и поглаживая, что подвернётся. Мне впору было заорать радостно: 'неужели это всё моё?'
  - Светкой займись, - жарко шепнула Оля прямо мне в ухо, - у неё сегодня такое настроение...
  - А ты?
  - Не волнуйся, поучаствую... поддержу... догоню...
  - Я всё слышу!
  - И хорошо. Мы тебя сейчас!
  Оля переползла через нас - по дороге была укушена и поцелована во всякие нежные места - и прижалась к спине подруги:
  - Бутербродик!
  Я обнял обеих подружек, сколько хватило длины руки, Оля дотянулась до моей спины, обнялись, Света пискнула:
  - Я колбаска! - все хрюкнули, и возня продолжилась.
  В какой-то момент, лёжа на лопатках и целуя склонившуюся надо мной Свету, почувствовал на головке горячие губы, потом ловкие пальчики навернули презерватив - Оля взяла на себя роль ассистентки - погладил благодарно по голове. Светик взглянула коротко, откинулась на спину и раздвинула колени, приглашая.
  
  Я любил жену - привычно, стараясь не ускоряться; а любовница 'болела' и 'помогала', целовала плечо подруги, поглаживала мою спину и ягодицы, сопела возбуждённо, прижималась и притиралась, вздрагивала в такт нашим стонам - и тоже постанывала сквозь зубы, сжимая бёдра. Когда Светик выкрикнула 'вместе!', я вжался и упал сверху, а Оля вскрикнула тоже, изогнулась, прижалась лобком к Светиной оттопыренной коленке. Уж вместе, так вместе...
  - Ты что, с нами, Кися? - поинтересовалась Света, отдышавшись.
  - Ага. Как Ленин.
  Все засмеялись, осмысливая новую трактовку коммунистического лозунга.
  - Всё, слезай, тяжело!
  
  Поцеловал - и слез, по направлению 'вниз', проложив цепочку поцелуев - через грудь, по животику, и контрольный - в раскрытую горячую вульву... Жена охнула и хихикнула, сжала бёдрами голову, но сразу отпустила:
  - Кыш! Иди в баню!
  
  Ополоснувшись, зашёл на кухню, хлебнул воды, отдохнул - всё равно, толку от меня сейчас немного; в спальне обнаружил, что не очень-то и ждут. А потому - присел в кресло, наблюдателем. Да, настроение у Светы сегодня... Что бы я с ней делал, если бы не Оля?
  Наша общая любовница продолжала мною начатое. Было... красиво. Женщины забыли обо всём. Света вцепилась в волосы любовницы, и изгибалась - волной, подаваясь навстречу языку подружки. Ух! Смотрел бы и смотрел...
  
  Позже, когда Интернет вошёл в нашу жизнь всеми сотнями терабайт разнообразной порнухи, мы с Димой и жёнами сверили наши вкусы в этой области, и выяснили, что они совпадают практически стопроцентно.
  Немецкая механистическая ебля не вдохновляла никого; трахающиеся мужики (продвинутая частная телекомпания 'Тонис' демонстрировала гей-порно после полуночи безо всякого кодирования) вызывали омерзение.
  Сидящие под балконом соседней пятиэтажки школяры после просмотра этих роликов громогласно пересказывали их содержание:
  - Прикинь, там один пассажир у другого отсасывает! - курили, смачно плевались и обсуждали вопрос, за какую сумму денег (в долларах, разумеется!) каждый из них согласился бы проделать то же самое.
  Конечно же, все оказывались (на словах) неподкупными, и десять, и сто, и двести тысяч баксов с презрением отвергали - собственно, никто и не предлагал, но что-то мне подсказывает... рты людей, которые позже за триста гривен ходили на митинги или за пачку гречки голосовали за нужного кандидата, столько не стоили... Отсосали бы и занедорого. Бляди, сэр...
  
  Тут ведь как? 'Сучка не захочет - кобель не вскочет'. Не хочешь идти на проплаченный митинг - не ходи. Женщин наших пытались посылать, по разнарядке - отказались наотрез, сказали, что правильные ведьмы во всенародных шабашах не участвуют. Ко мне подкатили с таким предложением всего однажды - мягко отказал, и больше не приставали. Когда же зам. директора по воспитательной работе 'довёл до моего сведения', что следует провести воспитательный час на тему 'Православие и современность', мой вопрос:
  - С каких хуёв? - поверг его в шок.
  Ну, вырвалось... Извинился и объяснил ему, что церковь от государства отделил ещё Ульянов, а обратно их, по моим сведениям, никто не соединял. Он подумал и... согласился.
  А к Диме и подойти ни разу не успели - он одним взглядом организовывал активистке из недобитого профкома головокружение и тошноту.
  
  Всем нравились в кино гетеросексуальные и лесбийные сцены - но только искренние. Если Митя и я могли иногда сомневаться, играет актриса, или действительно получает удовольствие, то наши женщины определяли фальшь безошибочно, ещё и нам объясняли, что не так. Впрочем, если на голой мастурбирующей девушке туфли на шпильках - это уже фальшиво. Иногда (редко) попадалось видео, где девушки ласкали друг дружку всерьёз, не обращая внимания на камеру - и это было здорово. Света проговорилась как-то: жалеет, что телефоны и прочая снимающая техника стали доступны, когда шалить стало уже вовсе неприлично - всем за сорок. А так... засняли бы с Олей свои кувыркания, чтобы любоваться на старости лет. Или одинокие девичьи ласки - там тоже искренность в цене. Особенно нашим жёнам понравилась серия, где крупным планом засняты лица мастурбирующих женщин, только лица, но... сколько в них эротизма...
  - А сумела бы отвлечься от камеры?
  - Конечно! Когда я начинаю - помню только первую минуту, потом - пофигу, кто на меня смотрит. И Олька такая же.
  
  'Эммануэль' и 'Почта Тинто Брасса' прошли у нас по разряду лёгкой эротики, над 'Красной Шапочкой' хором поржали. В последнем случае женщины уверяли, что смотреть видео в присутствии мужчин было бы неудобно, если бы не мои комментарии, вроде: 'мама Шапочки осталась дома, чтобы пообщаться с продолговатыми овощами'.
  
  Про овощи - тут же получил неожиданное признание от жены.
  - Я тебе с огурцом пару раз изменила, - брякнула Света ночью.
  - Вот за что тебе искреннее мерси, так это за отточенность речи!
  - В каком смысле?
  - Ну, как ты фразу построила: 'я тебе с огурцом...' - и всё, дальше уже нормально. А могла бы и наоборот, небрежно так: 'я тебе изменила пару раз... - тут пауза драматическая - с огурцом'. Как раз во время паузы у меня сердце бы и стало.
  - То есть, я - молодец?
  - Ага. Когда ты это?..
  - Месяца через два после вашего ухода в армию. Пальчик пальчиком, а внутри - пусто, до 'игрушек' тогда ещё не додумались. Тут смотрю, на грядке... длинный, в пупырышках... Но я презерватив надевала!
  - Ну, слава богу!
  - А Олька - морковкой...
  - Так, договорилась! Иди сюда, потом расскажешь про Олю, про морковку...
  - Она не признаётся, просто покраснела однажды, когда мы борщ варили - и я додумала. Всё, молчу... Ох! Толстенький какой... Помедленнее чуть-чуть...
  
  'Глубокая глотка' тоже развлекла, но иначе - поразили размеры всего показанного. 'Ого!' - была реакция женщин и на тамошние члены, и на 'шпагоглотательницу' с эрогенными зонами в районе щитовидки. Повторить, впрочем, не рискнули, а мы с Димой не настаивали.
  
  В тот вечер мне довелось увидеть очень и очень искреннюю любовную сценку. Оля трудилась, Света поддавала (как нравятся мне эти совершенно инстинктивные женские движения - лобком навстречу руке, языку, члену)! Мне нечего было пока предложить женщинам, кроме языка и пальцев, но отвлекать не хотелось - сидел, таращился, наслаждался зрелищем. Долгим, надо сказать, зрелищем, подружки не спешили. Останавливались, шептались, целовались, и Оля продолжала: у подружки 'настроение'! Но, в конце концов, Светик вскрикнула, забилась, Оля поддержала - и упала сверху, тяжело дыша, распласталась, потом стала тереться щекой по животу подруги и мурлыкать.
  
  Теперь не помешаю!
  Прилёг рядом, поцеловал - одну, и другую:
  - Солнышко. Кися. Кися на солнышке...
  Женщины устало улыбались.
  - Мы до этого тоже додумались, - Светик погладила подругу по голове, пощекотала за ушком, Оля снова мурлыкнула, - люблю, когда Котя так лежит.
  Я набросил на всех нас одеяло, прижался к жене, Олю - обнял, ноги её торчали снизу из-под одеяла, подружка сдвинулась повыше, положила голову на грудь любовницы.
  - Тяжело, - пожаловалась Света, - на Толю ляг, - и Олечка послушно переползла на меня.
  Мы все слегка задремали.
   Проснувшись, я обнаружил, что подружки ещё не угомонились. Только теперь Оля раскинулась, а Света старалась. Оля вцепилась в мою руку - собственно, это меня и разбудило... новое ощущение - держать за руку женщину, с которой неоднократно был близок, в минуты, когда её ласкает другая женщина - жена, и всё это наблюдать - ночник не выключали...
  Олечка попискивала тонко; губы её и грудь - свободны и в моём распоряжении, занялся ими, косясь на Свету. Наши с ней руки сталкивались, блуждая по телу подружки. Почувствовал, что снова кое-что могу, и поза у жены подходящая...
  
  'Подкрался и засадил'.
  По крайней мере, так через пару дней описала мои действия Света, сладко потягиваясь в предвкушении секса, и настаивая на повторении. Когда же я попросил сменить формулировку на 'аккуратно вставил', согласилась, но добавила, что вставил хорошо, сладенько - глубоко и плотно. Вспомнил ещё цветистое определение из восточных сказок для взрослых: 'погнал своего коня в её теснину'; Светик, ухмыльнувшись, открыла рот, чтобы, по обыкновению, съязвить, но - опередил: 'ни слова о пони!' и посмеялись вместе.
  - Я тогда чуть Ольку за письку не куснула... она, кстати, рассказывала, как ты её... по полу валял. Со мной так сделаешь?
  - Что, обязательно по полу? Неприбрано сегодня...
  - Нет, главное - сзади. Поставь меня, как её! Опять...
  - Тогда давай начнём от стола...
  
  А той ночью - смотрел в полуприкрытые, закатывающиеся глаза Олечки, лихорадочно двигался, вбивал себя в Свету, а та - раскачивалась, ублажая подругу, шарила руками по её груди и животу, хваталась за бёдра и проникала пальчиками в нежные дырочки... и работала, работала неутомимым языком. Девчонки уже не попискивали - стонали в голос, непритворно, и заорали вместе, и теперь Солнышко оказалась на Кисе, а я - на Солнышке - прилёг щекой на родные ягодицы, ну, и поцеловал заодно. Легли, как три карты, сдвинутые лесенкой.
  Отдышавшись, снова отправился в ванную (пожалуй, так и смылится всё от интенсивного полоскания!) и залёг, с краю. Слышал сквозь сон, как подружки вставали, уходили, возвращались, укладывались по бокам...
  Спать! Всем спать!
  
  Под утро, проснувшись, аккуратно высвободился из объятий (женщины пробормотали что-то, сползлись друг к дружке, обнялись) и отправился в санузел. Привёл себя в порядок, почистил зубы - ведь будет же продолжение? - и вернулся. Подруги, почти не просыпаясь, тоже посетили ванную, пожурчали-поплескались и заняли свои места. Самый сладкий сон - утренний, когда никуда не нужно спешить. В детстве мне нравилось проснуться, прослушать в шесть утра Гимн Советского Союза - радио работало, как будильник для матери - и снова задрыхнуть.

Нас утро встречает прохладой,
Нас ветром встречает река.
Кудрявая, что ж ты не рада
Веселому пенью гудка?*

  Действительно, чегой-то она не радуется, паскуда кудрявая? Это же такой кайф: подняться в полной темноте, наскоро умыться холодной водой (душ? с утра? - не баре, чай!), наскоро позавтракать - и на работу, оскальзываясь на колдобинах, втискиваясь в автобус, дыша пролетарской вонью немытых и похмельных мужиков и столь же немытых, но обильно 'надушенных' дам. И не дай бог опоздать хоть на минуту! - бдит режимник на проходной. И это - времена брежневские, довольно вегетарианские.
  Во времена же хозрасчёта и бригадного подряда опоздунов воспитывал коллектив, методами, далёкими от правовых. Пара-тройка суровых всебригадных пиздюлей - и бывший двоечник и разгильдяй вскакивает, не ожидая звонка будильника, и несётся вскачь, а не то ещё получит - на всю невыплаченную за его опоздания премию.
  
  Впрочем, вариант с автобусом до работы - весьма щадящий.
  - Когда я ходила на работу на ХЭМЗ, - рассказывала бабка...
  А я по младости лет не представлял, где это. Потом посмотрел по карте, маршрут прикинул и расстояние - тринадцать с лишним километров. Пешком, утром и вечером, в любую погоду. Опоздание - срок, и немалый. Уволиться и устроиться поближе к дому - хрен. Даёшь стране продукцию! Кто, если не ты?
  Какую страну потеряли...
  
  Это сегодня - с шуточками:

Утром вставать неохота,
треснешь будильнику в лоб...
'Job' - по-английски 'работа',
вот уж, действительно 'джоб'!*

  А засыпалось хорошо под мантру: '...товарищи Суслов, Косыгин, Пельше, Зайков, Воротников...'
  
  В очередной раз раскрыв глаза, обнаружил, что подружки на месте: Света - слева, Оля - справа, прижались и сопят сладко. Эстафетная палочка крепко зажата в Олином кулачке, а жена - просто обняла. Вроде бы не шевелился, а женщины тоже проснулись, сопеть перестали, и затеяли общение.
  Жена рукой пошарила, диспозицию оценила, мошонку в пригоршню сгрябчила - не прогонять же подружкину руку... и продекламировала:

На севере диком стоит одиноко. Со сна.

  Мы с Олей хмыкнули, оценив оригинальность трактовки известного стихотворения М.Ю.Лермонтова, а Света продолжила:
  - Оль! - глаз по-прежнему не открывая.
  - У? - так же сонно вопрошает Оля.
  - Хочешь?
  - Угу, - и руко... нет, просто 'пожатием' подтвердила.
  - Надевай и залезай.
  - Ой, ведьмы! Я вам что, неодушевлённый? - решил в разговоре поучаствовать, тоже не просыпаясь особо.
  - Ты что, против? - Светин кулачок слегка сжался, коготки с лязгом выдвинулись (ну, так показалось) и вонзились - не больно, но страшно.
  - 'За', конечно. Обеими! Обоими! Двумя, короче!
  - Чем?
  - За что держишь, тем и двумя.
  - Слышишь, Оля, чем мой муж голосует? А ещё коммунист!
  
  В армии, после того, как начитался личных дел коммунистов в партархиве бригады (припахали переплетать, как допущенного к тайнам кандидата), я усомнился в необходимости заканчивать своё кандидатство вступлением в КПСС. Очень уж далеки были армейские коммунисты от идеалов Морального Кодекса. Мелкие хищения ввереного имущества, бытовой алкоголизм, унылый блуд, семейное насилие - фильм 'Анкор, ещё анкор!' в документах и протоколах партсобраний. Соскочить решил. Думаю: дослужу потихоньку, уволюсь, не напоминая о себе, кандидатский стаж истечёт, в комсомол возвращаться не буду... Ага, сейчас! Взялся - ходи. Напомнили, что пора вступать - и вступил, и был с родной партией до самого её бесславного конца...
  
  - Короче, не выпендривайся и функционируй!
  
  Сонная Олечка кулачком подвигала (убедилась в устойчивости конструкции), под подушкой пошарила, презерватив навернула - не мешал и не помогал, сама разберётся - и забралась. И задвигалась, по-прежнему с закрытыми глазами. Иногда, впрочем приоткрывала, чтобы со мной взглядом размытым встретиться, улыбнуться, и на подружку косилась: чем там она занята? А Светик, понимая, что ей, скорее всего, ничего не обломится, работала пальчиком, из-под таких же - прищуренных - век за нами наблюдая. А вторая рука, ничем не занятая - открытой ладонью у меня на животе, и всё, что между нами с Олей происходит, этой ладошке передаётся. С утра обе женщины обычно быстренько 'доходили до пика наслаждения', видимо, чтобы, справившись, ещё немножко поспать.
  Вот и сейчас, любовница со стоном пала мне на грудь, хотя оттягивала конец (велик и могуч русский язык!) сколько могла. А я в самый последний момент построил в уме эпюру распределённой нагрузки полуметрового слоя мокрого снега на планируемый к постройке хитро закреплённый навес у сарая и стал вычислять необходимое сечение несущих балок. Не преуспел, зато сдержался! А Олечке пальчиком помог... сзади...
  
  Минуту спустя оттрепетавшая подружка обнаружила в себе по прежнему твёрдое:
  - О! Свет, тут и тебе осталось! - руку Света давно убрала, свои сосочки ею щиплет, вынуждена верить любовнице на слово.
  - Хорошо! Я сейчас! - простонала, - слазь!
  - Нет, точно ведьмы! Сменить? - это я презерватив имел в виду, а не партнёршу; Оля уже снялась аккуратненько и отползла отдыхать.
  - Зачем? - действительно, женщины общаются достаточно тесно, всем, чем могли, уже обменялись за долгие годы.
  
  Так, в одной из контор, где пацаны-программисты 'забывали' на столе грязную посуду, я посоветовал злящимся ('прислугу нашли!') женщинам не заморачиваться. И прекратить мыть чашки вообще. 'Экономия-то, какая! Будете лечить один герпес на всех!'. Не вняли, чистюли...
  
  А у наших... И одёжки общие, и игрушки... И мужики.
  Света уже сама дошла почти... эти звуки - пальчиками по мокрым губкам, поперёк, да с вращением!
  Запрыгнула сверху, как в седло - одним плавным движением, в последний момент, сразу изогнулась, вскрикнула - тут сдержаться мне уже не удалось.
  
  Окончательно мы выбрались из постели только через час - валялись, обнявшись, целовались, разговаривали, но нужно было идти к Олиным родителям за детьми.
  - Толь, ванну нам набери, пожалуйста!
  
  И ещё часок подруги провели, нежась в тёплой воде - шептались о своём, о женском.
  - Как ты? - руки Светины скользят легонько по телу подруги, но уже без подтекста, устало.
  - Хорошо. И с тобой, и с Толей. Боязно чуть-чуть.
  - С Димкой разберёмся. Я расстараюсь.
  - Ещё ночку с тобой организуем?
  - Обязательно! - Света потягивается, и Оля потягушки повторяет, перевернувшись, кладёт голову подруге на грудь - только вода плеснула на пол...
  - А потом...
  - Не загадывай. Постепенно. С мужиками сначала поговорим... Поцелуй меня, родная!
  - Вот. Вылезаем?
  - Да. Вода остыла. Ополоснёмся - и завтракать. Толя на кухне, как Золушка.
  - Не всё коту масленица. Знаешь... мне запаха не хватало. И вкуса. Когда с мужем... бывает, так измажемся...
  - Так чего ты?
  - При тебе?
  - Мартышка. Стеснительная? Я пример покажу... в следующий раз.
  - Ой, не загадывай! Пойдём, Солнце.
  
  Оделись - женщины быстрее, я отстал: посуду мыл, простыни собирал и в корзину засовывал. Подружки в прихожей уже толкаются, наводя окончательный лоск и устраняя следы бурной ночи, а я к ним в распахнутой рубахе вышел, пуговицы на рукавах застёгивая... Оля шагнула вдруг, ладошки на грудь положила, щекой прижалась. Обнял, конечно, на Свету поглядывая вопросительно, по волосам погладил любовницу, по спине, и по попе - чуть-чуть. Светик щекой дёрнула, рукой махнула - потом, мол... А Оля, отстранившись, строчкой поцелуев грудь мою перечеркнула.

Запомнила кожа касанье ресниц,
ладоней любимых - пониже ключиц,
и ровною строчкой - т.д. и т.п. -
привет от Макарова (или ТТ).

  У Оли глаза мокрые - высушил поцелуями, а Света подружку по спине погладила, успокаивая:
  - Котя, ну чего ты?.. всё хорошо...
  - Да. Всё хорошо, идём. Одевайся, мы во дворе ждать будем.
  
  В сентябре меня заслали в совхоз - впервые находился там в качестве небольшого руководителя, начальствуя над группой великовозрастных (всего на шесть лет младше меня) балбесов. И если мои однокашники, по разным причинам в армию не попавшие, успели уже хлебнуть полной грудью дым ПТУшных курилок, то мне наблюдать подопечных в естественных условиях обитания было непривычно. Месяц совхозной вольницы для них - и месяц головной боли для педагогов... Вот так и нужно суммировать: день за два.
  За них же, засранцев, отвечать приходится! А как уберечь, если по приезде с поля в лагерь водитель автобуса вдруг выпадает из кабины и засыпает? Он, оказывается, днём нажрался в хлам, и в таком виде вёз студентов по не самой простой лесной трассе. Пока за рулём - нормально, и даже незаметно, а потом выясняется, что даже идти не может... К счастью, всё обошлось, все вернулись по домам живыми и более-менее здоровыми, но грязными и исхудавшими. Женщина-коллега (в жизни весьма ухоженная и даже слегка утончённая) жаловалась после, что какая-то пергидрольная мадам в метро воротила от неё рыло, и громко возмущалась тем, что из мест заключения пускают прямиком в общественный транспорт.
  
  Вспоминается, в связи с этим, рассказ Светиного (и Олиного) одногруппника. О том, как ехал он в столь же затрапезном виде из совхоза на побывку - помыться, постираться. И в том же метро встретил уже упомянутого ранее Галушко, феминиста и противника унижения женщин по оральному признаку.
  Сей персонаж был родом из деревни, и собирался повторить (а может, и повторил, если успел? вот у Тягнибока с Фарион не сложилось в партии - СССР закончился, пришлось становиться пещерными националистами на окладе Лубянки) карьерный путь многих советских руководителей: из подпасков - через тернии комсомола и КПСС - к сияющей мигалке персональной 'Волги'. Он (единственный в институте!), кроме, конечно, комсомольского актива высокого околорайкомовского полёта, повседневно носил костюм, галстук и комсомольский значок. На фоне остальных студентов, откровенно небогатого и расхлябаного вида, выглядел белой вороной.
  
  Познее, в перестройку, когда появились произведения о тюрьме и воровских нравах, я понял, что он был их категории 'стремящихся', то есть - не 'вор в законе' (партийный функционер), не 'авторитет' (комсомольский вожак), а страстно желающий в эту когорту попасть. И для этого - старающийся быть 'святее римского папы'. Чего стоили его самопроизвольные... чуть не сказал 'семяизвержения'... выступления на общеинститутских собраниях, исполнение (на полном серьёзе!) песни 'Птица счастья завтрашнего дня' на концерте в честь годовщины Октябрьского переворота и другие попытки подлизнуть для того, чтобы быть замеченым и оцененым.
  Так вот, стоит на платформе метро 'Пролетарская' это чудо, при костюме, очках, галстуке и значке, с портфелем (!) раздражая всем своим видом пролетарскую молодёжь района ХТЗ, и тут к нему с распростёртыми объятиями подваливает сокурсник, чей вид отличается радикально и диаметрально.

Они сошлись. Волна и камень,
стихи и проза, лед и пламень...*

  Олег заметил, в ожидании поезда, что к нему проявляет интерес мент подземный, дежурящий на платформе, и решил слегка развлечься. Вид тот ещё: волосы всклокчены, как (или действительно) после сеновала - неделю не мыл, небрит и вонюч, рюкзак, штормовка распахнута на голой волосатой груди, кирза и джинсы (в прошлом '501', ныне - штаны). Колени на них зазеленились и прорвались, в том числе - из-за неуёмного траха. На дырки наложены заплаты в виде шестиугольных звёзд и пришиты через край скупым мужским стежком.
  
  Галушко маялся, ёжился и отступал, делал вид, что незнаком, но был пойман, приобнят, одобрительно охлопан по плечам и заднице. Мент не выдержал, подошёл, потребовал предъявить. Видавший виды студенческий билет и всё объясняющее (хотя и в корне неверное) слово 'колхоз' его удовлетворили, попытавшийся улизнуть Галушко тоже вынужден был представиться. Последний обмирал от предчувствия возможных последствий - привод, допрос, письмо в институт, конец едва наметившейся 'карьеры' - всё это могло последовать, мало ли что обнаружится в рюкзаке нежданого 'приятеля'. В рюкзаке, к слову, кроме грязных тряпок, ничего и не было - потому-то Олег спокойно развлекался. Вся анаша была предусмотрительно оставлена по месту сбора.
  Не найдя, к чему придраться, сержант ткнул пальцем в заплаты:
  - А это у тебя что?
  Галушко стало дурно от возможных обвинений в сочувствии мировому сионизму.
  - Где? - включил дурака Олег, - а... это... латки...
  И загордился:
  - Сам пришил!
  - Это же звёзды! ЖЫдовские!
  - Да ты что!? - изумление было столь же неподдельным, как и ужас на красной небритой физиономии.
  
  Тут загордился уже сержант. Он-то наслышан о мировой закулисе, и о жидовских происках, и про ихнюю символику знает - замполит на политинформации довёл, а этот... студент, называется! Чему только их там учат, в институтах!
  Подошедший поезд разлучил собеседников: мент отпустил студентов слабым манием руки, Галушко быстренько перебежал в соседний вагон, где и затаился. В последующие три года, вплоть до выпуска, обходил сокурсника по широкой дуге...
  
  По возвращении из совхоза, помывшись с дороги, обнаружил я следующую картину: стол, за столом, как падишах, восседает Дима, по бокам - жёны (его и моя), далее - дети. И все готовы к приёму пищи. Это они такую мизансцену изобразили специально к моему появлению. Морды у всех (кроме детей) - хитрые. У пацанов, впрочем, тоже, но по другой причине - врождённо.
  
  Уселся напротив Димки, осмотрел всех присутствующих - женщины улыбнулись так, что всё стало ясно. Взял я лимон со стола, протянул Мите; а он, понятливый, половину отрезал и мне вернул. Куснули оба, друг другу в глаза глядя, но с каменными физиономиями, а все остальные скислились и передёрнулись, и взрослые и мелкие.
  
  Умение держать лицо - несложное, тут главное - психологическая готовность. Так, мне одногруппники в душевой бассейна устроили испытание: пока голову намыливал с зажмуренными глазами, прикрутили горячую воду, а холодную - наоборот, до упора. Я засёк момент подлянки краем глаза и расслабился, продолжил, как ни в чём не бывало, под ледяной декабрьской водой плескаться, хотя очень хотелось заорать и убежать. Диверсанты не поверили собственным глазам, стали совать под струю руки, оценивая температуру, обозвали, в конце концов, 'хладнокровным феноменом' (через две 'э') и отстали, а я с облегчением добавил кипяточка.
  
  Или другой случай, когда я, 'третий день за рулём' - едва-едва перестал от грузовиков шарахаться, 'подрезал' таксиста. Ну, это ему так показалось: он выезжал из подворотни сразу в третий ряд, и обиделся, что я, прямоедущий по главной, перед ним, королём дорог, не притормозил. Мужчина оказался из категории 'сорок лет за рулём', и стал 'учить': обгонял, подрезал, притормаживал - на совершенно пустой дороге. Потом, видимо, устав созерцать в зеркале заднего вида мою безэмоциональную физиономию, и не дождавшись хоть какой-нибудь реакции, отвалил.
  А про Диму и говорить нечего, он непроницаемое лицо изображал запросто, с его-то медиативными заморочками...
  
  В общем, лимон мы сожрали ('Луарвик и Луарвик'* - пробурчала начитанная Света), и Митя высказался, проникновенно так:
  - Толя... это трудная работа, но кто-то должен её делать!
  - Бедненький! Как я тебя понимаю... - посочувствовал я.
  - Нет, ну гады! Перетрудились! - покачала головой Света.
  - Гады, - подтвердила Оля, - но родные.
  И все расцеловались.
  (На следующий день я услышал, как Юрка объясняет подружке из детского сада, что папы у него и у Олега - 'родные гады', Олег кивает утвердительно, а рядом греют уши совершенно посторонние мамы и бабушки, пришедшие за чадами).
  
  Разъяснилось и слегка истеричное поведение Оли после нашей с женщинами маленькой групповушки - прощалась она со мной. Не насовсем - временно. Женщины снова собрались рожать, и таким образом завершали разгульный период, переходя к невиданной верности мужьям. Финальный 'девичник' - и всё-всё, ни-ни-ни. Максимум, на что могли расчитывать отныне любовники - поцелуи и лёгкие (практически - дружеские) объятия. Любовницы временно стали просто подругами, хотя взгляды их друг на дружку были весьма красноречивы.

И полусонным стрелкам лень
ворочаться на циферблате,
и дольше века длится день,
и не кончается объятье.*

  Желание обняться, прижаться, слиться с подругой - читалось в этих взглядах влёт. Ох, и оторвутся они однажды... Впрочем, мы с Димой тоже предвкушали, как через год-полтора всё вернётся с любовницами на круги своя.
  
   (продолжение следует)


























































































































  вставка 1
  ГАДАЛКА

***
Правдивы карты - верь, не верь -
как список будущих потерь
передо мной их разложи -
и от души поворожи.
Яви абсурд нездешних драм
и погадай на милых дам -
крестовых, рыжих и льняных,
тебе знакомых - и иных,
и на червовую себя,
и, если карты подсобят,
ты мне сегодня приоткрой
одежд судьбы цыганский крой.
Живопиши измен и слёз
круговорот, а я всерьёз
твое гаданье принимать
не собираюсь. Но... как знать...

- На сердце, под сердцем... То сплетня, то ссора,
усталость в ногах, и нервишки - вразнос.
Пиковая дама привычно и споро
срывает на нас первобытную злость.
Блюдёт - подбоченясь, взирая окрест -
рисковый, пиковый, грешной интерес.

Приемник ВЭФ - зелёный глаз
его таращится на нас -
болтает на УК-волне,
и обстановочка - вполне:
белеет скатерти крахмал,
в простенке - зеркала овал,
и создаёт неяркий свет
почти интимный тет-а-тет.
Не потеряли красоты
слегка увядшие цветы,
а содержащий их фаянс
блестит, впадая в декаданс.
Связало терпкое вино
слова, известные давно,
и впору вены отворить
под откровения твои.

- С бубновою дамой по тёмной дороге
носил тебя кто-то, но только не Бог.
Источник твоей постоянной тревоги -
король благородный - ступал на порог.
Ты прыгал в окошко - в штанах или без? -
кляня свой бубновый, блудной интерес.

Гадаешь ты едва-едва,
и на посулы не щедра,
но постепенно входишь в раж,
и открывается марьяж,
где я с другой, и ты с другим,
и наш альянс неповторим.
Еще расклад - и вдруг - молчок,
лишь за стеной орет сверчок:
наверно, просит небеса
ему подругу ниспослать.
Второе "я" в твоей руке -
с усами и при парике.
Я королём изображён,
я так и лезу на рожон!
А дама крест - со мною в масть,
и нас одна терзает страсть.

- Что было, что будет... И веер колоды
твой лоб не остудит, а руки - как лёд.
Ты влюбишься скоро - всё в жизни проходит -
в крестовую даму - и это пройдёт.
Точеной фигуркой попутает бес.
Не стоит. Крестовый - пустой интерес.

Торжественно играет гимн.
Тебе покой необходим.
Но ты в пылу, и напролёт
гадать готова круглый год.
Ты вдохновенно, как с креста,
мне врешь о том, что жизнь пуста,
что в ней тебя и близко нет,
что не такой уж я аскет,
что ты собой нехороша,
и, карты вновь перемешав,
что все забуду через день.
И на лице - обиды тень,
как будто тушь на полотне,
и голос глуше в полутьме...
Мне долго будет сниться сон
червовой даме в унисон.

Две карты, однажды упавшие рядом...
Не так уж и важен счастливый конец.
Трефовый трилистник навеки упрятан
на дне нарисованных красных сердец.
Мне горечь победы и сладость провала -
все то, что имеет значенье и вес -
судьба выдавала под знаком кровавым
твоих стилизованных ярких сердец.
Я сам виноват - превознёс до небес
червоный, червовый, пустой интерес.
[назад]


  вставка 2
  ПРО НАПРАВЛЕНИЕ ВЗГЛЯДА
  
   Разные представления о прекрасном у мужчин и женщин.
   Два случая на память приходят.
  
   Русских подружек знакомый немец фотографировать взялся. Они на диванчик присели, мини-юбки поправили, причёски распушили. Одна из них ещё на ноги свои голые показала, и спросила, всё ли там в порядке.
   - О, гут! - отвечает Гельмут - и проводит фотосессию. Фотоаппарат плёночный, плёнку в мастерскую, немец уехал, квитанцию оставил - распечатанные фотографии девушки пошли получать. Обеим - сильно за тридцать.
   - Как же, - говорит одна из них, - нам было стыдно, когда мы поняли, почему так похабно лыбился прыщавый пацан, работник фотоателье! На всех (!) фотографиях трусы видны. Ни одной нормальной!
   - Немцу какую отправили?
   - Все. Пусть порадуется.
  
   Аналогично - в совхозе, на уборке помидоров: в комнате человек пять ребят - и вполне половозрелая девица. Её парень пока отсутствует. Она на кровать присела-прилегла, юбку одёрнула, и - за неимением поблизости подружек - говорит тому, кто ближе:
   - Вова, посмотри, у меня там всё в порядке? - и показала, откуда и куда смотреть.
   Посмотрел, чего уж.
   - Да, - говорит, - всё очень неплохо.
   И сидели, беседовали с полчаса, пока её возлюбленный не пришёл. Заходит - и удивляется:
   - Танька, а ты чего это - перед мужиками - с голой жопой?
   А чего, мужикам-то нормально!
   [назад]


  вставка 3
  ВОПРОС ФИЗИОЛОГИИ
  
  Вся эта история длилась ровно пять секунд, заключалась в диалоге из шести слов, и не имела ровным счётом никаких последствий.
  
  Дело было так.
  За столом в офисе свежеобразованного филиала сижу я - заместитель директора по всем текущим вопросам мироздания, напротив - заказчик. Директор - в отъезде. У меня за спиной девушка-секретарь гремит посудой, дабы угостить себя и всех присутствующих чаем. Всё мирно, время летнее, сонное, послеобеденное. В общем - ничто не предвещало.
  И вот - неожиданно, посередине всего этого благолепия - секретарь Елена задушевно так спрашивает:
  - Анатолий Владимирович, у Вас стоИт?
  
  Смотрю в квадратные глаза заказчика - и вижу в них отражение своих, круглых.
  Тут нужно отметить, что наш маленький, недавно существующий коллектив сложился на основе сугубо деловой. Секретаря на работу приняли по объявлению, ни малейших поползновений к переводу отношений с ней в горизонтальную плоскость ни я, ни директор не предпринимали. Оба женаты, жёны не дуры, срубят влёт, да и вообще, принцип 'не гадь, где живёшь' не нами придуман.
  Так что вопрос прозвучал не просто странный, а невероятно странный. Ну ладно, обуяло (вдруг) девушку любопытство. Здоровый юношеский интерес к особенностям физиологии представителя другого пола. В раннем детстве 'в доктора' не наигралась. Случаются такие... порывы, обычно - после празднования чего-либо на рабочем месте. И со мной бывало, в перерыве между жёнами. И как нетрадиционно использовать офисную мебель или подоконники, учить меня не надо. Но - в разгар рабочего дня? В присутствии клиента? Трезвые, чёрт побери, даже чаю ещё не пили!
  
  И другое: а сомнения-то откуда? Обидно даже. Я, конечно, старше лет на пятнадцать, состязаться с молодыми жеребцами не стал бы, но, как все сорокалетние (на тот момент), считаю себя ещё и-го-го (в смысле: о-го-го). Опять же, для того, чтобы убедиться в телесной состоятельности мужчины, вопросы задавать не обязательно. Организм на некоторые ситуации реагирует остро и самопроизвольно, не считаясь с моральными принципами подлеца, который может, но почему-то не хочет. Так что получить ответ на заданный вопрос Елена могла бы, так сказать, невербально.
  Это в прежние времена одна дама другой жаловалась:
  - Знаешь, дорогая, эта нынешняя мода, эти длинные сюртуки - невыносимы. Целый час разговаривала с Джорджем, но так и не поняла, как он ко мне относится.
  Нынче же, летом, девушка (в лёгком, коротком, облегающем) - мёртвого поднимет. Если найдёт повод прижаться. И что хотела узнать - узнает... И увидит... И почувствует...
  Спокойно, Ипполит...
  
  Дальше: вопрос-то задан неоднозначный. Она про 'сейчас' интересуется, или про 'вообще', в перспективе? Если про 'вообще', то куда ни шло (смотри размышления выше). Непонятно, но терпимо. А если про 'сейчас'? Предположить, что у сорокалетнего мужика разговор о работе с другим сорокалетним мужиком может вызвать эрекцию - это сильно. Это даже не 'Фауст' небезызвестного Гёте, это просто - 'Девушка и Смерть'. Это, практически, прямое обвинение в гомосексуализме. Оригинальный способ красиво уволиться?
  Всё страньше и страньше, как сказала Алиса, поев грибов.
  
  Короче, долго сказка сказывается, а в реальном времени прошла секунда - две. Вопрос прозвучал. Пора бы обернуться и ответить - а боязно. Вдруг у клиента глаза широко открыты не только от вопроса удивительного? Вдруг видеоряд звуковой дорожке соответствует? И мнится мне, мнительному, что стоит у меня за спиной статная девица - и ведь красивая, зараза - в маленьких кожанных трусиках, без бюстгальтера, но с плетью. Вот повернусь - и чего? Дверь закрывать - и Lamour De Trois? Подружиться домами с заказчиком, побрататься, прости меня, Господи?
  Был у меня в юности такой интересный опыт. Но тут - явно не тот случай.
  
  Делать нечего, оборачиваюсь. Елена - слава Всевышнему! - одетая, стоит с двумя чайными чашками в руках, ногой длинной притопывает, смотрит вопросительно. Мол: я простой вопрос задала, а Вы, уважаемый, в уме диффуравнения решаете. Действительно, простой вопрос.
  - Сидит, отвечаю я.
  Елена удовлетворённо кивает головой и идёт дальше разливать чай.
  
  Уж не знаю, что понял из этого незатейливого диалога заказчик, что подумал о нашей компании озабоченных свингеров - работали с ним потом, вопросов не задавал. Решил, наверное, что многие знания рождают печаль.
  
  А разгадка короткого недоразумения проста.
  Есть в офисе чашки для посетителей, чашка Елены (тут у неё вопросов нет) и ещё две чашки (моя и директора) - похожие, но с разными рисунками. На них неизвестный китайский художник конца ХХ века изобразил европейских пейзан, пастуха и пастушку.
  Так вот: на чашке директора пастушок СТОИТ, а на моей - СИДИТ.
   [назад]


  вставка 4
  УЗБЕЧЁНОК В АРМИИ
  
  - СКАЖИ, А ПРАВДА, ЧТО ЖЕНЩИНА МОЖЕТ ЧЛЕН В РУКИ ВЗЯТЬ?
  Однажды, во время моей срочной службы в Советской Армии, с таким неожиданным вопросом ко мне обратился узбек Дадажбай (в Интернете имени такого не нашёл, может, это была фамилия? или даже кличка? не знаю, все его так звали).
  
  Солдатик Дадажбай выглядел так: маленький, худенький, застенчивый, с густыми девичьими ресницами и длинными тонкими пальцами. По русски он говорил неплохо, но литературные и матерные слова употреблял наравне (разницы не видел - все ведь так говорят), нрав имел весёлый, авторитетов не признавал, почитая почему-то Самым Главным Начальником для себя прапорщика Сердюченко. Его - и только его.
  
  Армейский народ изрядно веселился, когда Дадажбай не пустил на полигон Начальника штаба бригады. Целый полковник стоял у шлагбаума, в недоумении глядя на мелкого рядового с автоматом на груди, повторяющего, растопырив руки:
  - Нельзя на полигон! Прапорщик приказал!
  - А я - полковник!
  - Нельзя! Прапорщик сказал - стреляй нахуй!
  Пригласили прапорщика. Дадажбай, узрев Хозяина полигона, расцвёл и зачастил, жестикулируя:
  - Командир! Ты сказал - никого не пускать, а он говорит - заходить надо!
  - Ну... как 'никого'? Ты меня пустишь?
  - Тебя я знаю, а он, - показывает пальцем, - спиздит чего-нибудь.
  После этой фразы полковник хлопнул себя ладонями по ляжкам, заржал и стал выпрашивать узбечёнка себе, дабы усилить пост на входе в штаб.
  
  Второй раз Дадажбай прославился в карауле. Зимой, в сильные морозы, часовые надевали специальные караульные тулупы и валенки. В нашей бригаде караульные тулупы были представлены в одном размере: XXXL и надевались поверх шинелей и бушлатов. При моём росте в сто девяносто сантиметров тулуп мне был по щиколотку.
  Неповоротливое чучело в тулупе не могло поднять руки выше плеч, задранный для защиты от ветра воротник ограничивал угол зрения градусов до девяноста и глушил все звуки задней полусферы. Сослуживцы перебрасывали через голову чучела ремень автомата, надевали на голову ушанку - и выставляли на мороз. Валенки (их, по крайней мере, не нужно было надевать поверх сапог!) тоже доставляли переживаний. Жёсткие, негнущиеся, огромные. Если часовой падал, подскользнувшись, подняться самостоятельно было весьма непросто. Черепаху перевёрнутую видели?
  
  У Дадажбая рост около ста шестидесяти пяти. Тулуп волочится по снегу, мешает, весит немало. Три круга вокруг охраняемого склада инженерных вооружений Дадажбай прошёл, на четвёртом - приуныл. В жутком тулупе стало жарко, захотелось отлить. Согласно Уставу, делать это на посту не положено, но какие есть варианты? Боец снял рукавицы, положил автомат на столбик с тревожной кнопкой, нагнулся, шагнул назад - и вышел из автоматного ремня. Тулуп снял и повесил на тот же столбик, взял автомат и отправился за склад. Помочился, засыпал снегом следы своего неуставного деяния, продолжил обход по маршруту.
  
  Дальнейшее следует оценивать с точки зрения человека, который сильно недосыпает.
  Ночь, самое подлое время - с двух до четырёх утра, на градуснике минус тридцать семь, дует ветер, тонкий мелкий снег летит горизонтально, прямо в глаза. Узбечёнок в своей доармейской жизни о существовании таких морозов даже не подозревал! Мозги замёрзли напрочь. Поэтому, выйдя из-за угла, и обнаружив на охраняемой территории неустановленное лицо, Дадажбай запаниковал.
  Огромный мужик стоит на тропинке спиной к часовому, воротник поднят, ветер колышит полы тяжёлого, покрытого снегом тулупа, качающийся скрипучий фонарь добавляет жути. 'Операцию Ы' помните? Только солдатик один, пост автономный, ближайший - в полукилометре, чтобы, если склад вздумает взорваться, был хоть какой-нибудь шанс. Дадажбай прячется за угол, пережидает, снова выглядывает - диверсант на месте. До криков 'Стой, кто идёт?!' дело не дошло, появился разводящий (я) с новым часовым.
  
  Надо заметить, что сержанты-разводящие, я в том числе, зная нравы народные, старались при подходе к часовому не скрытничать. Наоборот, усиленно топали, кашляли, бряцали оружием - особенно, если с нами увязывался проверяющий офицер. Была вероятность, что часовой спит, или ушёл за сигаретами на соседний пост, или... да мало ли глупостей именуют 'солдатской смекалкой'? И чего может вытворить спросонку внезапно разбуженный индивидуум с боевым оружием и двумя полными рожками, мне лично проверять не хотелось.

На первый окрик: "Кто идет? " он стал шутить,
на выстрел в воздух закричал: "Кончай дурить! "
Я чуть замешкался и, не вступая в спор,
чинарик выплюнул - и выстрелил в упор.*

  Нет уж, мы осторожно, вдруг Дадажбай на что-то обиделся?
  Идём. Быстро, чуть ли не бегом - я в шинели, без тулупа, мне только развести-забрать. Брови инеем покрылись, щёки уже прихватывает, немеют. Автомат брякает по пряжке ремня, предупреждая возможного засоню. Видим силуэт Дадажбая, притормаживаем, ждём положенного окрика, а его нет. Я не гордый, говорю громко:
  - Дадажбай, мы пришли. Что кричать надо?
  - Стой, кто идёт! - абсолютно верно отвечает рядовой, вот только голос доносится из-за склада! А вот и он сам выглядывает...
  - Ни хуя себе! - реагируем мы с Русланом, Дадажбаевым сменщиком, расходимся, передёргиваем затворы и залегаем.
  
  Нужно сказать, что бойцов своего взвода перед заступлением в караул инструктировал я. Командиру взвода, лейтенанту-двухгодичнику, выпускнику Киевского политеха, было глубоко плевать. Он обнаружил, что в славном городе Ахтырка непозволительно много девиц нетяжёлого поведения - и считал своим воинским долгом их всех перепробовать. А то, что не стёрлось от интенсивных дегустаций - забил на службу. Я же, апеллируя прежде всего к инстинкту самосохранения, объяснил рядовым, что не верю в попытки агентов МИ-6 или 'Моссада' забраться на охраняемые нами склады. А вот в то, что каким-нибудь отморозкам может понадобиться автомат - верю. И в то, что самый простой способ автомат добыть - это приголубить ломиком сонного часового - тоже верю. Так что, ребята, хрен с ними, со складами, жизнь свою и здоровье охраняйте.
  
  Короче, к бою мы изготовились. А Дадажбай весь из-за строения вышел. Тут сосед мой по сугробу елейным голоском ласково спрашивает:
  - Дадажбай, ё-ё-ёб-баный ты пингвин, где твой тулуп?! - и на ноги поднимается. Я - за ним.
  
  До узбечёнка дошло. Он много слов сказал, по-русски и по-узбекски. Тулуп мы на него надели, я его в караулку повёл, Руслан на посту остался. Дадажбай просил никому не рассказывать, да только мне пришлось капитану, начальнику караула на вопрос отвечать: 'Какого хера, сержант, у Вас патрон в патроннике?' - я ответил, вся бодрствующая смена поржала. И над Дадажбаем, и надо мной.
  
  Надо мной в войсках частенько смеялись - не вписывался в армейский распорядок. К старшим начальникам, в звании вплоть до полковника, по имени-отчеству норовил обратиться, как привык обращаться к доцентам и профессорам на кафедре в институте. Кадровые вояки удивлялись.
  
  Категорически не мог понять, на кой чёрт нужно ушивать повседневную форму, гнуть бляху на ремне, надстраивать каблуки на сапогах и собирать сапоги в гармошку. Эти и другие армейские красивости, как и подготовка 'парадки' для торжественного отбытия на малую родину, и оформление 'дембельского' альбома, казались мне глупостью несусветной. Эпохальный шмон, устроенный однажды в части, оставил меня совершенно равнодушным - не было у меня абсолютно ничего незаконного или неуставного. Украденные из сейфа командира батальона увольнительные записки с печатью (подпись комбата я ловко рисовал сам) были надёжно схоронены в тайнике под шкафом в кабинете начальника штаба.
  Шмону предшествовал праздничный концерт в клубе бригады. Когда тяжёлый бархатный занавес закрылся, чтобы приглашённые артисты могли подготовиться, на нём обнаружились битые пиксели: два прямоугольника, пятьдесят на сто двадцать сантиметров, были заботливо вырезаны, и не с края, а посередине. Армейское начальство сверху донизу подверглось колонотерапии, а ротные и взводные учинили досмотр.
  Из тумбочек и каптёрок на свет божий извлекли массу нужных и полезных вещей: полуфабрикаты 'дембельских' альбомов, 'гражданка' и перешитая под чилийскую армию 'парадка', строго запрещённые фотоаппараты, спиртное, карты с изображением голых баб, огромное количество консервов, пара ножей, и - та-да-да-дам: два куска бархата! вырезанные и заныканные для альбома узбеком-хлеборезом. Как и чем он расплачивался за свой вопиющий косяк - не знаю, официальных санкций не последовало.
  
  Однажды я угодил в неприятности совершенно анекдотическим образом. Дежурил по батальону, выгнал дневальных на уборку территории, получил выволочку за неуставной внешний вид от начальника штаба батальона, шедшего на службу. Через несколько минут зашёл в помещение, и пожаловался дневальному, который в это время подпирал плечом распахнутую дверь туалета:
  - Стою с расстёгнутым воротом. Идёт Начальник политотдела, полковник - ему похуй. На приветствие ответил, и дальше пошёл. Начальник Оперативного отдела, подполковник - та же картина. А от майора Козелева получаю пиздюлей. Где логика? - сказал - и дальше пошёл.
  Через десять минут:
  - Сержант, к командиру батальона!
  И меня долго и настойчиво учат логике два майора, объясняя, что нельзя хаять майора Козелева, стоя у двери туалета, когда указанный майор в этом туалете сидит.
  
  Апофеозом моих армейских глупостей было посылание нахуй капитана Рощенко: командира соседней роты и начальника гарнизонной гауптвахты, по совместительству.
  Стою, как всегда - никого не трогаю. На рукаве - повязка, на поясе - штык-нож. Руки - по локоть в карманы засунул, зима ведь. Ковыряю носком сапога снег, и думаю о возвышенном: как бы спереть бланк увольнительной записки и свалить на все выходные в городскую гостиницу. Жена должна приехать.
  Мимо с топотом бежит на зарядку рота, во главе... а чёрт его знает, с кем, на спине-то глаз нету. Предположительно - как обычно, с замкомвзвода, сержантом. Пробегая, этот некто больно дёргает меня за рукав, кожу на руке прихватив:
  - Сержант! Вынь руки из карманов!
  Следует естественная реакция:
  - Да пошёл ты нахуй!
  За спиной - дружный хохот и команда:
  - Рота, стой!
  
  Оборачиваюсь с осознанием того, что что-то пошло не так, и понимаю, что выходные я проведу не в гостинице, с женой, а в прохладном помещении с решётками. Так и вышло. Ну понесло зачем-то капитана самолично зарядкой поруководить. Идти туда, куда я его послал, он не пожелал, взамен отвёл меня на губу, где и провёл я целый день, в помещении метр - на метр - на пять, где пять - высота потолка. И - никакого отопления. И - февраль на дворе.
  
  Потом каких-то злодеев привезли, которые себе в десятидневном отпуске нашли приключений на десятку строгача. С ними пришёл Начальник политотдела пообщаться: что-то не то сфотографировали ребята в части, а фото при обыске обнаружились. Так в довесок к угону, разбою и тяжким телесным ещё и шпионаж с изменой Родине нарисовались.
  Тут меня и выгнали из узилища. Мало того, что на фоне вновь прибывших мой проступок уже не котировался, так, оказывается, кандидатов в члены и членов КПСС сажать даже на гауптическую вахту нельзя без согласия партийного руководства. Так что - поскакал я, сосульки с носа сбивая, в родную казарму, и даже наряд меня достоять заставили. А к жене на выходные я всё же сбежал.
  Пальцами на меня, правда, потом долго показывали. Вон, говорят, ненормальный. Начальника губы послал, а ему за это - увольнение.
  
  Так вот, обращался ко мне Дадажбай, как к старшему и опытному товарищу. Старший - потому, что после ВУЗа, двадцатитрёхлетний; опытный - потому, что женат, и вообще, про женщин знаю больше восемнадцатилетнего девственника. Да и где ему стать недевственником, в родном-то посёлке? При патриархальных мусульманских нравах? Я его про овец спрашивал - не признался, но, по-моему, было дело, очень уж краснел. Смущаясь и хлопая ресницами, Дадажбай поинтересовался:
  - Скажи, а правда, что женщина может член в руки взять?
  - Ну... да, случается иногда и такое... А в чём проблема-то? - удивился я.
  Дальше - замечательно:
  - А КАК ЖЕ С НЕЙ ПОТОМ ЗА ОДНИМ СТОЛОМ СИДЕТЬ?
  
  Тут меня проняло. Отсмеявшись, спрашиваю:
  - Дадажбай, а ты, когда в туалет заходишь, член придерживаешь, или так ссышь? И как ты потом плов кушаешь? Помыл руки - и ешь, правильно? Или помнишь всё время про член между пальцами?
  
  Парень служит уже год, значит ему как минимум девятнадцать - и такие представления о сексе! Хорошо, что ему никто о минете и куннилинге не рассказал - помер бы от огорчения. А в тот раз насупился, буркнул что-то неразборчивое, и ушёл. По-моему, решил, что я его разыгрываю; он потом с тем же вопросом к армянам и чеченцам приставал, боюсь даже предположить, что они ему ответили.
  Так чего там, говорите, умом не понять? Россию? Ха, Азию понять - вот задачка!
   [назад]


  вставка 5
  АНДЕРСЕН

Из юности пёстрой весёлые дни
напомнил напёрсток (и шарик под ним):
с принцессой хорошенькой ночь до зари
искал я горошинку в груде перин.
[назад]


  вставка 6
  ГОМОФОБИЯ
  
  У Сергея был опыт общения с гомосексуалистом. Правда, общения исключительно эпистолярного. Однажды он пришёл вечером во двор в состоянии лёгкого охренения, скорбно оглядел присутствующих приятелей, убедился в отсутствии дам и предъявил для прочтения письмо. Обнаружил в своём почтовом ящике. Без адреса, но с именем и фамилией. Надушенное!
  
  Когда мы вытряхнули на доминошный стол содержимое конверта, стало понятно, почему глаза у Сергея, как у первой собаки из сказки 'Огниво' - размером с чайную чашку. В конверте имелось чёрно-белое малохудожественное, но детальное фото эрегированного полового члена. Сергей, не дожидаясь вопросов, приложил руку к сердцу и поклялся:
   - Это - не мой!
  Фотография голой, пухлой, безволосой, но при этом явно мужской задницы в подобной клятве не нуждалась, все в нашей компании были подтянуто-спортивными. Письмо - три тетрадных листа, исписанных аккуратным почерком - повествовало о неземной любви автора к Сергею. Мол, узрел в сауне (вот же, гнездо порока!) - и воспылал. И далее влюблённый аноним расписывал подробно несколько предполагаемых сценариев любовных свиданий, в которых Сергею отводилась попеременно то активная, то пассивная роль.
  
  Мы это прочли - и оказались в состоянии грогги. В это асексуальное время, в кругах, далёких от балета, мужская 'любовь' упоминалась исключительно в контексте анекдотов про тюрьму. Ещё дурачок из параллельного, переведенный после пятого класса в школу для деффективных, приходил в гости. И гордо рассказывал своим друзьям-двоечникам, как изысканно и разнообразно его пользуют старшеклассники. Так дурачок ведь... А представить, что всё перечисленное в письме непотребство можно творить по доброй воле... Фу. Попытки просчитать автора успехом не увенчались, все предложенные кандидатуры были отвергнуты. Сергею, как в фильме 'Бриллиантовая рука', посоветовали:
  - Серый, береги жопу!
  
  Вообще - рекомендовали не расслабляться, с малознакомыми не бухать, по темноте не шляться - как заботливые родители, ей-богу. А то применит извращенец в переулке рауш-наркоз - и потеряем мы хорошего товарища. Надо заметить, что автора письма я вычислил - через двадцать лет. Когда узнал, что моего бывшего одноклассника, на тот момент подполковника, уволили из уже Российской Армии за сожительство с новобранцами. Вот тут всё сошлось - и его бабская пухлость, и отсутствие интереса к девушкам, и некоторая 'приподнятость' в душевой бассейна. Но к этому времени мы с Сергеем уже много лет не общались.
  А тогда - так и закончилось, ничем. Прошла любовь или порыв иссяк, но писем больше не было.
   [назад]



  вставка 7
  КОЛОКОЛА

Бывают всякие невзгоды,
но, может худшая из них -
следить, как вырастают в годы
бесцельно прожитые дни.

Вернуть назад судьбу фалую -
весь пол церковный лбом изрыт -
и сотню первых поцелуев,
и расставания навзрыд,

и перебор в подъезде пыльном,
и кухонный ночной уют...
Слова 'как молоды мы были'
все меньше фальшью отдают.
[назад]


  Вставка 8
  АМНИСТИЯ!
  
  В техникуме, где я некоторое время работал, был сторож. Помните, в 'Джельтменах удачи' Косой обещает завязать и на работу устроиться? А герой Вицина интересуется:
  - Кем? В родном колхозе сторожем?
  
  Именно так. Сторож наш, Трофимыч, был старым сидельцем, рецидивистом, семь ходок за плечами, статей - букет, в общей сложности воли не видел двадцать лет. Но работу свою знал. Днём копошился на заднем дворе, порядок наводил, по вечерам и ночью колобродил по территории и по этажам, отгоняя местных пьяниц, шныряющих в рассуждении, чем бы поживиться. Собственно, он почему сторожем-то работал: жить негде было. Прописка у него была, не придраться, только, пока он сидел в очередной раз, дом его под снос пошёл, на его месте новый построили, концов не найти и ничего не положено. Так что, ночевал в сторожке, получал зарплаты сторожа и дворника - всё лучше, чем бомжевать.
  
  Время от времени Трофимыч принимал умеренно на грудь и грустил. Загрустив - проникался любовью к братьям нашим меньшим, как и он, неприкаянным. И заводил домашнее животное. Обычно несчастное, беспородное существо подбиралось на улице. Принеся собачку во двор техникума, Трофимыч в обязательном порядке зверушку купал, кормил, и... сажал на цепь. Грустно было видеть цуцика ростом с кружку, который маялся под грузом оков.
  
  Трофимыч был строгим, но справедливым. Животное не бил, кормил, воспитывал и дрессировал. Но, запуганная улицей, псинка, как правило, жутко всего боялась, и дрессироваться не желала. Трофимыч напивался в очередной раз, смотрел на собачку и расстраивался от собственной жестокости:
  - Что ж я, сука, сучку в неволе держу?
  Трофимыч отстёгивал цепь, выводил собачку на улицу, снимал ошейник, и, установив собаку в нужном ему направлении, с протяжным криком:
  - Амнистия! - давал лёгкого пинка.
  После чего напивался безобразно, отмечая событие. Надели через две цикл повторялся.
  
  Мне такое юридическое действие понравилось, и я стал объявлять амнистию студентам. Бывает: материал прочитан, задание на дом дано, всё, что нужно, сказано, а до конца урока пять минут. А пара - последняя, и на дворе - весна. Студенты сидят в позиции низкого старта, ожидая звонка.
  - Амнистия! - говорю я, - но тихо! - и толпа, собравшаяся было с гиканьем пробежать по этажам к выходу, идёт туда, но медленно и печально, чувствуя важность момента. Не УДО какое-нибудь. Амнистия.
[назад]


  вставка 9
  КАБЛУКИ
  
  Надо сказать, что правоту Светину относительно 'завершённости образа' я осознал десятком лет позже, когда на каком-то корпоративе (ну, так это тогда не называлось, пьянка на работе - и точка) на мне буквально повисла девица, принявшая на большую и красивую грудь лишний декалитр. Так, во всяком случае, она себя вела и выглядела. Секретарь директора - это звучит гордо, даже если девушке всего двадцать. Татьяна (итак, она звалась) собиралась замуж и догуливала на свободе последние деньки.
   За неделю до праздника мы встретились в коридоре, и она, длинноногая, отметила мой интерес (чисто академический в тот момент, клянусь) к фасону её юбки. Юбка была достаточно короткой, чтобы интерес возник, имела два хороших разреза по бокам; разрезы открывались при ходьбе, практически не оставляя простора для воображения. Девушка перехватила мой одобрительный взгляд и пояснила: 'мужчинам некогда'.
  Глазки тем вечером Таня залила крепко, и, повиснув на мне в танце, отлипать не хотела. И более того, шепнула на ухо, жарко дыша коньячным выхлопом, чего бы ей хотелось прямо сию минуту, в выражениях особо не стесняясь. Отказать девушке в удовлетворении её желания, тем более, высказанного столь откровенно, я не мог. Джинна можно неоднократно вызывать, потирая лампу, и отправлять обратно, не загадывая желания. Однако, если уж потёрли и желание высказали - держитесь крепче, джинн исполнит, даже если вы уже передумали. Потёрлась в танце, желание обозначила... А я ведь тоже неслабо коньячком загрузился. Пошли исполнять. Благо - кабинет имеется, и лаборатория при кабинете, и стол в лаборатории. Не все кислотно-щелочные реакции изучены мной.
  Девушка, сидящая на краю стола - знакомо. Девушка с поднятой юбкой, той самой, с разрезами - тоже, разрезы, действительно, процесс облегчают. Трусики маленькие, и их можно не снимать, просто сдвинуть в сторону, так даже пикантнее, а для меня - внове, тем паче, что Таня сама сдвигает, берёт рукой и направляет, возбуждённо дыша. Я лишь успел экипироваться, защитить её и себя от возможных проблем.
  И вот тут я оценил давнишние Светины слова - про туфли. Девушка откинулась назад, упёрлась плечами и затылком в стену, раздвинутыми руками сжав край стола - и закинула ноги мне на плечи. Туфли оказались вдруг у моих висков, и страшные острые шпильки, и общая порнографичность, и кинематографичность, и кабарешность сцены превратили меня в гиганта большого секса. Ненадолго, правда, но Таня желаемое получила.

Ты смела, так еще будь бесстрашней,
я не муж, не жених твой, не друг.
Так вонзай же, мой ангел вчерашний,
в сердце острый французский каблук.*

  Действительно, туфли во время секса... не лишний, не лишённый пикантности аксессуар. Мы не обнимались, не целовались, ничего личного - only sex. И, в принципе, я мог бы и не кончить - было бы дополнительное оправдание перед женой, слышал я такое однажды, типа: 'да, дорогая, я её трахнул, но сам не кончал, так что изменой это считать нельзя!'. Мог бы, но... не сдержался, довёл процесс до логического завершения, тем более, что Таня не возражала, и меня догнала, повторно взвизгнув напоследок. Громко-то как, в пустом помещении... Привели себя в порядок; тем хороши презервативы, что женщине только промокнуться слегка, да трусики поправить, мне чуть сложнее, пришлось салфетками воспользоваться и в туалет зайти. Пока ходил, девушка уснуть успела. Разбудил и вернул на место, за стол. Отлучки нашей никто и не заметил, все косые.
  Дома всё прокатило, следов не было, морда чайником, Светик меня, пьяненького, не трогала... Зато позу апробированную взял на вооружение, и некоторое время спустя к жене применил - понравилось, тоже, в основном, из-за пикантности. И про давний разговор - про туфли во время секса - во время секса же и напомнил - как будто в юность вернулись.
  Но самое интересное на работе было. Татьяна на следующий день по коридорам ходила, и как бы невзначай в двери заглядывала. Со случайной моей любовницей посталкогольная амнезия приключилась. И на лице написано: 'атомулиядала?', что в переводе с финского означает 'сомнение', как анекдот утверждает. Не помнит девушка, с кем вчера была, пытается обстановку опознать, и воспоминания пробудить. И ко мне заглянула - тут и забрезжило. А как спросить? Мы на 'вы', вообще-то. Например:
  - А не Вы ли, уважаемый Анатолий Владимирович, имели меня вчера на этом столе? Нет? Ой, извините, я ошиблась, наверно. Не помню ни хрена.

корпоратив был очень жарким
в воспоминаниях дыра
мы переспали быть друзьями
вчера*

  Зашла, и мнётся.
  - Татьяна, Вы что-то хотели? - глазами по сторонам стреляет: нет, ну точно же здесь! - и молчит.
  - Нет, - говорит, - ничего, - и разворачивается, уходить.
  - Тань, - останавливаю, - я женат вообще-то. И болтать не буду.
  - Фух. Ну, слава богу. А я вспомнить не могу. Ты меня извини, не знаю, что на меня нашло. Напилась, как матрос. Я не буянила?
  - Нет, всё было в высшей степени пристойно. И приятно. Свадьба у тебя когда?
  - В следующую пятницу. Так я на тебя надеюсь?
  - Не сомневайся, во мне секретов на три Лубянки. Иди - и не греши больше, дитя моё.
  - Как получится, как получится, - выходя, оборачивается и подмигивает, - было хорошо!
[назад]


  вставка 10
  ТОНКОСТЬ
  
  Случалось ли Вам работать с женским коллективом? Не 'в', а 'с'? Мне довелось.
  Группа экономистов в машиностроительном колледже, техникуме, если по старому стилю. И я должен этой группе прочитать курс 'Системы технологий' - ни о чём. Тридцать часов, за которые нужно дать студентам ну о-о-очень общее представление обо всём на свете - от машиностроения до деревообработки. Сейчас с подобной задачей легко справляется Discovery channel, передача 'Как это работает'. Подразумевается, что вот придут свежеиспечённые экономисты на производство, и будут не просто цифры складывать, а понимая их потаённый смысл. Зачёт по курсу выставлялся недифференцированный, то есть без оценки, просто 'зачт.', и отношение к предмету было соответствующим.
  
  Двадцать шесть восемнадцатилетних девиц и пара-тройка задуренных парней, каковых девицы держали за подружек. Девушки - в самом соку, а на дворе - май, начало девяностых. Интернета, замечу, ещё нет. Или есть, но не здесь. Зато по кабельному ночью крутят развесёлое порно, прессы эротической и порнографической направленности - завались, в киосках, на лотках в метро и т.д. И девочки, переживающие непростой период своей жизни, это читают.
  Пацаны в группе были откровенно умученные: ежедневно общаться с толпой незамужних, переживающих гормональную бурю девчонок трудно даже взрослому, а находиться внутри этого улья ежедневно по шесть - восемь часов... При них обсуждали вопросы, о которых мужикам вообще знать не следует, при них подтягивали колготки и примеряли обновы разной степени интимности, их просили подержать и застегнуть.
  
  Когда группа вбегала в аудиторию, мне, с моим тонким обонянием, приходилось трудно. Запах... Нет, с гигиеной у девушек всё было в порядке, мыться приучены, дезодоранты и освежители применяли правильно, но... Помните, заключённый в фильме 'Молчание ягнят' говорит героине Джоди Фостер, что чует запах из-под юбки? Запах одной женщины в большом помещении не ощущается, если специально не подходить вплотную. А их - двадцать шесть! Молодых, сексуально озабоченных и вздёрнутых прочитанной на перерыве порнухой. Так что - из песни слова не выкинешь. А девчонки - на своей волне. Какие, к чёрту, 'Системы технологий'!
  Лезвийный инструмент легко переименовывался ими в лесбийный - с последующим обсуждением, спором о допустимости и целесообразности явления и попыткой привлечь меня в качестве арбитра. Меня просили объяснить, что означает слово 'куннилинг' - и уважительно хмыкали, когда я, не смущаясь, выдал чеканное определение, и подтвердил, что да, лично мне нравится обоюдный оральный секс. Мне приносили одну из полупорнографических газет и просили подтвердить, что 'вот эта, с сиськами' - точно Тонька из соседней группы. Девчонки тренировались в обольщении, принимая изящные позы, 'забывая' следить за положением коротких юбок и глубоких вырезов. Дурдом!
  
  Однажды, когда во время лекции разомлевшие от весеннего тепла девицы томно обмахивались любимыми газетками и воспринимать информацию напрочь отказывались, я попытался произнести речь:
  - То, что я рассказываю о технологиях, вам, скорей всего, не пригодится. Но методика поиска и анализа разрозненной информации - понадобится наверняка. Вы - молодые здоровые женщины, и мысли ваши по весне заняты другим... - тут меня прервала девушка с первой парты, волоокая красавица с многообещающим декольте.
  - Девушки, между прочим!
  - Виктория, на Ваш счёт - не сомневаюсь ни секунды. Но знаете, ЭТО ТАКАЯ ТОНКОСТЬ...
  
  После этой двусмысленности вести урок было уже невозможно. Девицы хихикали и переглядывались, и те, кто точно знал, что тонкость, и те, кто только предполагал это. Проболтали до конца пары на темы семейных отношений.
  
  Апофеозом стало выступление одной из студенток. Когда я на перерыве пригрозил, что буду до-о-олго и изощрённо ставить ей зачёт по столь никчемному предмету, если будет мешать мне вести уроки, она брякнула:
  - А я Вам не дам... ой, - поняла, что сказала не то, картинно похлопала себя пальцами по губам - и ретировалась. Я отловил её на следующий день, и поинтересовался, что это было. Девушка, якобы смущённо ковыряя край стола и постреливая блудливыми глазами, покаялась: обсуждала незадолго перед этим вопрос зачёта с физкультурником, ботало по-свойски развязала, перестроиться не успела, рамсы попутала, косяка упорола. (Кроме порнухи, девчонкам в руки попал 'Словарь современной фени' - и они с месяц изъяснялись высоким тюремным слогом).
  - Ну, если разговор у нас 'весь такой, в натуре, деловой' - иди с богом, но базар впредь фильтруй, а то попадёшь в непонятное, - ответствовал я в том же ключе.
  Посмеялись и расстались, зачёт я им всем, конечно, поставил - ума этот курс не добавлял.
   [назад]


  вставка 11
  ПОД УТРО
  

Под утро, внебрачно
мы рядом лежим,
как будто назначен
постельный режим.
Усталость от ночки,
и губы - синей,
но поодиночке
болеем сильней.

Ты вся невозбранна,
от пят до серег,
тебя я по Брайлю
читаю взахлеб.
Был неосторожен -
измяты листы
и суперобложки
на стульях пусты.

Носочки оттянем -
точнее лекал -
и только локтями
касаясь слегка,
без сил и желаний
мы рядом лежим,
чуть живы - и ладно.
Постельный режим.

   [назад]


  вставка 12
  ОТВЕРНИСЬ
  
  - Отвернись, - говорит женщина, собираясь снять мужскую рубашку и надеть бюстгальтер.
  
  Она не хочет остаться, ей нужно домой, она отвыкла спать с кем-то вдвоём. Дети взрослые, мамино отсутствие переживут, но на работу утром нужно собираться дома, и появиться в колледже завтра в сегодняшних несвежих одёжках - совершенно невозможно.
  - Отвернись, - говорит она.
  
  Чего я ещё не видел, дорогая? Когда я вышел из ванной, ты отбросила простыню, протянула ко мне руки и призывно раздвинула ноги. Ты рожала дважды. Я снял очки прежде, чем полотенце, иначе разглядел бы весь путь, который предстоит пройти моему члену - до самого цивиркального канала.
  Аккуратно постриженные окрестности входа были прекрасны, как ухоженный английский газон.
  
  Когда ты сидела на мне верхом, твои груди чуть провисали, но выглядели всё равно отлично - для сорокалетней. Я поддерживал их, гладил и целовал, и рассмотрел в деталях. Когда ты лежала на спине, обнимая ногами мои бёдра, и наши лобки соударялись - не с костаньетным молодёжным стуком, а с мягкими шлепками пары лишних килограммов у каждого - твои груди колыхались в такт нашим движениям, а их коричневые соски добавляли мне твёрдости. Я могу нарисовать их по памяти.
  
  Когда ты захотела, чтобы я вошёл сзади, и легла грудью на подушку, я видел, осязал, ощущал и раздвигал твои ягодицы, и, двигаясь с тобой в противофазе, трогал мокрым пальцем коричневый, на тон темнее сосков, сфинктер. Его я, что интересно, тоже видел.
  Каждый раз, вынимая полурасслабленный после эякуляции член, я придерживал пальцем презерватив, чтобы он не остался в тебе, и видел мокрые раскрытые губки, а в двух случаях - симпатичный малюсенький клитор, он не успевал спрятаться от моего взгляда.
  - Отвернись, - говорит женщина.
  
  Она вошла в спальню в трусиках и моей рубашке. Собирается снять одно и надеть другое. Мужчине не нужно наблюдать замену прокладки - если, конечно, дело происходит не на СТО автомобилей. Но ТО трусиков уже проведено - в ванной комнате.
  Что же ещё от меня скрывают?
  Я хочу это знать!
  Я не буду отворачиваться.
   [назад]


  вставка 13
  Стройотряд
  
  Упомянутый стройотряд случился летом 1983-го, когда мы все посчитали, что дети достаточно подросли, а жёны - достаточно самостоятельны, чтобы обойтись без мужчин пару месяцев.
  Романтика? Какая, нахрен, романтика? Осталась она в семидесятых, вместе с песнями Визбора и Кукина:

А я еду, а я еду за мечтами,
за туманом и за запахом тайги.*

  Стройотряды восьмидесятых - предприятие вполне коммерческое. Народ ехал именно за деньгами, и комсомольские вожаки оттачивали на Севере навыки распилов и откатов - ох, и пригодились они вскоре, когда всенародная собственность сделалась вдруг сначала ничейной, а потом - сразу чьей-то.
  После возвращения мы с Димой поделились впечатлениями, а жёны - послушали. Хоть и были мы с ним в одном городе - Новом Уренгое, но не пересеклись ни разу за два месяца, хотя и ходили по одним улицам, и даже работали практически рядом - во времени разминулись. Впечатления, в основном, совпали: бардак, вселенский. Всесоюзный, если точнее.
  
  Только прилетели, сразу сели, таскали мешки и ящики с продуктами и прочим барахлом. Потом - переезд на грузовике до 'места постоянной дислокации', ночёвка при дневном свете (не сообразили сначала, почему в полночь солнце едва коснулось горизонта и снова поползло вверх - не бывали раньше в приполярье), борьба с комарами, маленькими, но многочисленными. Когда последние садились на нагретую солнцем телогрейку, их можно было давить рукавом, сотнями: не боялись и не улетали. Это, говорят, в Красноярске комары матёрые и увёртливые: садишься чай пить - подлетают и вырывают из пальцев рафинад.* Гнусные твари. Когда один из товарищей отправился в тундру 'до ветру', предварительно облив задницу репеллентом 'ДЭТА', с ним случилась истерика. Обнаружил, видишь ли, пару раздавленных комариков под крайней плотью. Не мышей же!
  Комиссар наш сразу ушагал на стрелку с местными начальниками, прихватив пару бутылок 'Горiлки з перцем', а когда вернулся, упал лицом в матрац - и не слышал, как мы выгоняли комаров из помещения, вылив флакон репеллента на раскалённую совковую лопату. Насекомые удирали в открытые окна во все лопатки.
  
  С утра мы принялись расчищать полянку под лагерь - там, где ткнул пальцем бригадир, и полдня тюкали топориками; потом приехал своим ходом монструозный бульдозер Caterpillar - и сгрёб чахлые берёзки вместе с грунтом в овраг. Вообще, отношение к природе меня потрясло. Там, где прошла тяжёлая техника, особенно гусеничная, тонкий условно плодородный слой исчезал на долгие годы, в некоторых местах образовался лунный пейзаж: песчаная пустыня, подсвеченная низким белым солнцем, и футуристическое переплетение серебрянных труб - Установка комплексной подготовки газа (УКПГ).
  Сразу столкнулись с местной спецификой: целому начальнику управления (чего - не помню) было совершенно не западло самолично сесть за руль 'Урала', усадить к себе в кабину троих стройотрядовцев - тесновато, однако - и метнуться за полсотни километров в соседний район, дабы напиздить полный кузов хороших лесоматериалов для нашего лагеря... Пригнать, потом, трейлер со строительным вагончиком - тоже краденым, если судить по команде закрасить втихаря надпись 'СМУ-24'...
  
  Тут, буквально в первую неделю, увидел я картину, которая раз и навсегда объяснила мне, что такое социализм: 'всё вокруг советское, всё вокруг - моё' - лозунг замечательный, а на деле - всё ничьё. В чистом поле, в голой тундре, прямо на песке лежали... тысячи? десятки или сотни тысяч? мешков цемента М500 - аккуратно сложенных в высокие штабеля. Гектар цемента. Под открытым небом, как минимум - с прошлого года... Камень, монолит. Ни к чему более не пригодный...
  
  В общем - лагерь построили, баню на берегу безымянного (некому было называть) притока реки Еваяха построили тоже, успели даже её опробовать и окунуться после в ледяную - по мерзлоте течёт - воду. Привалил основной отряд, и начался дурдом. Уж не знаю, о чём договаривались наши командиры-комиссары с местными начальниками, но занимались мы откровенной и незамутнённой... хернёй. Какая ещё 'стройка социализма'?
  Слава богу, что не доверили нам возведение чего-нибудь ответственного, сложнее сарая. Через некоторое время были бы жертвы... Перед поездкой нас 'научили' ложить кладку (знаю, что правильно 'класть', но ориентируюсь на Вознесенского:

Они ложили кладку
вдоль белых берегов,
чтоб взвились, точно радуга,
семь разных городов.*)

   'Научили' тут не зря в кавычках, кирпич и кельму мы в руках не держали, зарисовали в тетрадках схемы укладки - и дело с концом. Строительных работ сложнее 'копать от забора до обеда' нам не досталось. Выкопаная за день канава под фундамент чего-то (изыскательская подготовка, разметка и привязка к местности умилила: их попросту не было, копали навстречу друг другу и чуть не получили две параллельные канавы) за ночь заполнилась мутной ледяной водой и была по команде начальства заброшена.
  Потом было бетонирование столбов забора, огораживающего квадрат тундры (и ничего внутри периметра). Причём, сначала наш высокомудрый командир указал на другие 'столбики' - сваи, забитые в мерзлоту метра на три, и понятно было, что их бетонировать - всё равно, что укреплять железнодорожный мост синей изолентой, но главное ведь, чтобы личный состав заебался как следует и не бузил... Потом мы бетонировали отмостку вокруг пятиэтажки, нарушая технологию по всем параметрам - её (отмостку) наверняка порвало в щебень первым же морозом...
  Димкин отряд тоже маялся дурью: они выстроили кирпичный забор между двумя конторами и получили деньги с обеих - и там, и там - с тридцатипроцентным откатом. Потом они на два месяца зависли на облагораживании территории одного из строящихся микрорайонов. Студентки из моего института, объединённые в один отряд с девушками из Диминого ВУЗа, работали там же: что-то красили или штукатурили. С одной из моих одногруппниц Митя завёл лёгкую интрижку - я догадался об этом, когда уже дома, во время нашей прогулки в парке, девушка метнулась нам навстречу, но вовремя притормозила, оценив состав компании, и сделала страшные глаза - и мне, и Диме: 'не вздумайте узнавать!'. Я Диме вопросов по этому поводу не задавал, ей - тоже, так что заработал от него дружеское молчаливое рукопожатие, а от неё - тихое 'спасибо!'.
  
  Для поездок на работу отряду выделили 'Урал' с приделанной вместо кузова частью автобуса - 'вахтовку'. За рулём сидел свежедембельнутый водитель Саша, сексуально озабоченный, как семь гномов в ожидании Белоснежки. Рулил он большой машинкой с удовольствием, ездил быстро, что не тамошних дорогах было весьма опрометчиво: один из студентов, спящий на заднем сиденье, взлетел на особо выдающейся колдобине - и ударился спиной о потолок! В процессе езды дембель курил, вертелся и разговаривал, и думал не о езде, а о том, что с ней рифмуется, по принципу 'а я всегда о ней думаю!'.
  Саша требовал, чтобы к нему в кабину непременно сажали девушку, иначе напрочь отказывался двигаться с места даже под угрозой физического насилия, и всю дорогу хватал её... правда, не за то, о чём думал - всего лишь за колени, но визгу хватало, и безопасность движения сильно страдала. Дабы произвести впечатление на очередную пассажирку, водила махнул через реку по броду, и едва не застрял на середине, после чего, всё-таки, получил в торец и слегка остепенился.
  
  Девушек в отряде было три: две поварихи и медсестра. Поварихи готовить не умели в принципе, их взяли в отряд за другие достоинства: грели постели командиру и комиссару, ППЖ. От их стряпни всё живое мучилось жуткой изжогой, барышни умудрялись испортить любой попавший им в руки продукт, даже макароны. Спасались мы охотой и собирательством: в какой-то момент весь отряд поступил грузчиками на местную оптовую базу, где открылся небывалый простор для реализации низменных воровских инстинктов. Наши комсомольские вожди при подготовке к поездке начитались Джека Лондона, вспомнили слово 'цинга', и решили, что следует взять с собой побольше картошки и чеснока.
  По приезду же мы обнаружили, что снабжение Севера отличается от снабжения наших палестин в лучшую сторону - тут свободно продавались бананы, за которыми харьковчане обычно ездили в Москву, на базе обнаружились консервы 'Ряпушка' и югославское детское питание, венгерский вермут 'Kecskemet' и 'Helvecia Gold' - последний чудно шёл под мороженые ананасы. Ишимская водка, правда, подкачала - по её поверхности переливалась радужная плёнка, выдавая происхождение - из местных сортов древесины. Надежды заполучить цингу практически не оставалось, однако поварихи добавляли ударные дозы чеснока даже в чай.
  Медсестра Наталья - слегка за тридцать, проработала много лет операционной сестрой в неотложке и умела, плеснув на руки спирта, бестрепетно зашить в полевых условиях разрезанную до кости коленку и поставить на место лоскут кожи, снятый со лба студента вылетевшим из монтируемого колеса запорным кольцом. В первом случае я ей даже ассистировал, и обнаружил в себе врачебный талант - способность гасить в себе излишнее сострадание к больному, не относясь, одновременно, к врачуемому, как к бесчувственной деревяшке. Никаких фривольных мыслей при взгляде на Наталью (с маской на лице и с кривой иглой в пальцах) не возникало.
  Короче - ни женщин, ни секса.
  
  Из нашей трудовой деятельности на базе запомнился эпизод, когда в Нью-Уренгой прибыл транспортный самолёт с персиками, и нас отправили его разгружать. Сожрали мы, в процессе разгрузки, примерно по килограмму фруктов, украли пару ящиков, лётчики зашли в грузовой отсек и, не скрываясь, утащили в кабину ещё три. После этого на трап вышел хозяин груза: вальяжный еврей-экспедитор, с портфелем в одной руке и канистрой пива - в другой. Пиво было в дефиците, никто его на Север не вёз, и экспедитор ожидал торжественной встречи. Не обнаружив у трапа ни чёрной 'Волги', ни ковровой дорожки, он обиделся, пробормотал брезгливо:
  - Что-то меня херово встречают... - и затаил месть.
  Через два часа, когда персики взвесили и занесли в склад-холодильник (при нашем непосредственном участии), экспедитор, сидя на ящике и попивая собственное пиво, подмигнул нам и доверительно сообщил:
  - Я этим козлам сдал на шестьсот килограммов больше, чем привёз... Учитесь, студенты!
  
  Апофеозом нашей стройотрядовской деятельности стал всеобщий аврал. Одну из УКПГ (не помню, за давностью лет, восьмую или девятую) сдавали в эксплуатацию (торжественно, как не названный Ольгой орган) аккурат перед Новым годом, досрочно, как принято в Стране Советов. Под фанфары, с телетрансляцией, поцелуями, раздачей бранзулеток и премий за досрочность. Закономерно, все строительные правила и нормы ради великой цели были нарушены, трубы диаметром 1400 мм уложены прямо на снег, и песочком со льдом присыпаны.
  
  Установку запустили, медальки получили и обмыли, премии проели, прошло полтора года... и рвануло. Ну, почти. Снег, на котором трубы лежали, уплотнился под их весом, и вся конструкция перекосилась. Одни трубы потянули за собой другие, возникли опасные напряжения - ещё чуть-чуть, и газ вырвется под давлением на свободу, и тогда 'достаточно одной таблетки', в смысле - искры, и 'возгорится пламя'.
  Мощь газового факела мы представляли хорошо - подходили вплотную, сзади, метров на двадцать - ближе начинали трещать и сворачиваться волосы. Под факелом, бьющим из лежащей на земле трубы плескалась лужа расплавленного песка.
  Дабы предотвратить такое развитие событий, партия сказала 'Надо!', комсомол ответил 'Есть!' - и весь Харьковский Зональный стройотряд в три смены принялся откапывать лопатами (технике не подъехать) неправильно уложенную охапку труб, подкапываться под самую нижнюю (лежащую на трёхметровой глубине), чтобы туда можно было залить в качестве фундаментной подушки быстротвердеющий бетон. Днём и ночью, с перерывами на еду и сон - почувствуйте себя корчагинцами... Каждый день простоя УКПГ бил бюджет страны по карману, но, к чести наших комсомольских вождей, ни единого пафосного слова ('вперёд!', 'даёшь!', 'за родину, за Андропова!') от них мы не услышали. 'Платят нормально!' - и вся мотивация.
  Откопали, залили, закопали; в последующие тридцать лет ничего не взорвалось, значит - потрудились недаром.
  
  Незадолго перед отъездом мы успели ещё найти кедровник, натрясти и налущить спелых шишек - тут и подошёл к концу наш стройотряд.
  Улетали домой в сентябре, уже падал неожиданный для нас первый снег; пересаживались в столице, где сфотографировались на Красной площади и купили бананов...
  Заработанные деньги пришлись кстати, но закончились подозрительно быстро...
   [назад]


  вставка 14
  Кража
  
  Собственно, высмотреть стекло было легко: стояло оно (и не в единственном числе) за заводскими гаражами, в деревянном ящике, как водится - под открытым небом. И до меня им почему-то никто не заинтересовался. Рядом таким же манером хранились и другие интересные вещи: абразивные бруски и круги различной зернистости (новые, но в размокшей от дождя упаковке), старые покрышки, парочка приспособлений для фрезерного станка, и т.д. Я долго ходил вокруг, примеряясь, выяснил, что стекло там находится со времён незапамятных, для чего предназначалось - уже и не упомнит никто...
  
  Тёмной безлунной летней ночью мы отправились на дело. Девушки сопровождали, пообещав стоять на атасе, а в случае поимки быть верными и носить передачки. Заводской забор мы с Димой перепрыгнули в известном мне месте (удобная приступочка с двух сторон, тропа для проноса контрабандного алкоголя на территорию предприятия), просочились, прислушались - ни собак, ни сторожей. Ящик вскрыли в два движения с помощью предусмотрительно прихваченной фомки - практически наощупь. Стекло перебросили (в смысле - бережно переместили) через забор, завернули в тряпку - и попёрли, ускоряясь под редкими фонарями и смиряя шаг в темноте. Девушки торили лыжню, предупреждая о препятствиях и колдобинах. Завидев редкий автомобиль, прислоняли добычу к забору, и свет фар выхватывал из темноты две гетеросексуальные пары - ничего подозрительного. Отделение милиции обошли по большой дуге, переулками.
  
  Тут вспоминаются многочисленные воровские истории, происходившие с соседями и знакомыми. У всех у них есть одна общая особенность: воровство у граждан непрофессионалы резонно считают гнусностью, а вот у родного государства - наоборот, доблестью. Как мне кажется, тоже резонно. И ещё во всех рассказанных мне эпизодах есть подтверждение нехитрой, но мудрой мысли: "своя ноша не тянет".
  
  Сосед однажды едва не окочурился, переоценив собственные силы:
  - Шёл пьяный, ночью. Сильно пьяный. Переходил через железную дорогу - вагон открытый с мешками. Картошка. Взял один. Домой принёс (километра три, да всё в гору - фигня). Утром согнуться не могу, радикулит. Жена картошку взвесила - семдесят кило. Во мне самом - семдесят три!
  
  Он же поведал, как однажды, прогуливаясь по ботаническому саду (тут мы все немножко прибалдели, так как соседушка и ботанический сад казались малосовместимыми, но он пояснил, что гулял там вечером, с лопатой, в рассуждении выкопать приглянувшийся жене кустик - и всё стало на свои места), нашёл два двенадцатиметровых швеллера номер 20. И сразу их полюбил. Прикинул, что они прекрасно лягут на потолок возводимого им гаража, образуя сбоку кокетливый балкончик. Но за домашними заботами упустил благословенную пору золотой осени и... холодной зимней ночью, откушав самогона и прихватив с собой бутылку его же для сугреву, с подельниками-кумовьями откопал находку из-под снега.
  Ручной ножовкой по металлу (!) старатели перепилили оба изделия (Паниковского и Шуру Балаганова помните? Чугунные гири по сравнению со стальными швеллерами - детская забава!), налили стакан заинтересовавшемуся и пришедшему на звук сторожу...
  Тут Николай искренне возмутился:
  - Ты понимаешь, они там десять лет лежали, уже глиной затянуло - не нужны никому! Только собрался спиздить - сразу хозяин нашёлся!
  Дальше - перемещение похищаемого по красивой, но заснеженной и обледенелой лестнице у Каскада (не Потёмкинская, конечно, но сотня ступенек будет)... Вниз - не вверх, и сто десять килограммов на троих не кажутся чрезмерной ношей... днём, на освещённой, сухой и плоской поверхности. Оба кума оказались слегка травмированы железяками, так что на последнем этапе - для укладки поверх стен гаража - были задействованы мы с Димой, отчего и стали слушателями Колиной одиссеи.
  
  Что до оставшихся на заводе стёкол: через неделю, примерно, после хищения, я прогулялся за гаражи - украсть очередной точильный брусок, и обнаружил, что стёкла пали смертью храбрых в борьбе с заводским распиздяйством. Электрокар наехал, сдавая задним ходом.
  Так что украденное мы постановили считать спасённым. Помнится, Коровьев с Бегемотом тоже спасли во время пожара какие-то материальные ценности...
  
  
[назад]


   вставка 15
   СОВЕТСКАЯ АРМИЯ
  
  Сгрябчили нас с Димой одновременно. Без нашего присутствия "несокрушимая и легендарная" ощущала себя слабой и потерянной. На улице возле областного военкомата, куда мы прибыли в полном составе: жёны с детьми - провожающие, мужчины - отъезжающие, было весело. Призывники разной степени нетрезвости прощались с родными, братались и рыдали, пили здесь же, на улице, водку, самогон и другие вкусные напитки, пели под гитару жалостливые песни - короче, готовились защищать родину.
  Одна из компаний состояла из мужиков лет тридцати; они проделали всё вышеперечисленное, расцеловались - и разошлись в разные стороны, в двери военкомата никто из них не вошёл. Ну, действительно, где ещё в городе можно безнаказанно бухать прямо на улице, не опасаясь добродушно наблюдающих за этим процессом ментов?
  
  Мы с Вадимом расставание не затягивали проследовали сдаваться степенно, трезвые, как стекло, и прозрачные от устроенного жёнами прощания. Прощание с любовницами ограничилось короткими, но страстными поцелуями непосредственно перед дверями. Надпись "Входящие, оставьте упованья!"* отсутствовала, но подразумевалась.
  Внутри нас быстро разделили: Диму мгновенно опознал и цепко ухватил за рукав капитан с лётными петлицами; лётчик из него был... ну, да ладно. Мы стали прощаться, обнялись, хотя обычно не особо нежничали. Капитан, с сомнением осмотрев мою фигуру, прищурился и вопросил:
  - Спортсмен?
  - Нет.
  - Родственник? - этот вопрос был адресован уже Мите.
  - Брат, - в груди, что называется, потеплело.

...испуганный в тиши своих путей,

я вспоминаю, что, ненужный атом,
я не имел от женщины детей
и никогда не звал мужчину братом.*

  - Извини, не могу, сам понимаешь! Прощайтесь, и пойдём, машина ждёт.
  - Понятно, товарищ капитан...
  - Пиши, звони - через девочек пересечёмся.
  - Пока... брат!
  
  Капитан уволок Диму к группе ребят, тоже спортивно-подтянутых и трезвых. Группу бдительно охранял от посягательств других "покупателей" лейтенант, тоже "лётчик". Митя поздоровался с присутствующими, причём с некоторыми - за руку. Спортрота, однако.
  Меня, впрочем, тоже подобрали очень быстро - тесть замолвил словечко перед каким-то знакомым. Команда перепуганных выпускников консерватории, пара музыкантов из училища, я, да ещё один парень, постарше остальных. Как позже выяснилось, он успешно прятался от призыва в течение нескольких лет, но, в конце концов, в двадцать пять, не уберёгся, и между зоной и армией выбрал последнюю. Служили мы вместе, но не скорешились, "один на льдине" - достойная масть, да и я не склонен был к излишнему дружелюбию; Дима - не в счёт, тут уже почти семья, хоть и шведская. Его я видел ещё разок, мельком, когда наловленных густым неводом спортсменов уводили к автобусу.
  
  Нам изрядно повезло в том смысле, что Советская Армия приняла нас в свои объятия в самом конце июня, через неделю после защиты дипломов, на последнем издыхании весеннего призыва. Призванные в марте - мае уже успели насладиться прелестями "карантина", набегаться вволю, сбросить лишний вес (у одного бывшего толстяка вышло аж минус сорок килограмм, родители, приехавшие на присягу, его не узнали), привыкнуть к несъедобной жратве и прочим прелестям службы.
  Все незатейливые премудрости типа подшивания подворотничка и наматывания портянок освоились мгновенно, ноги за всю службу ни разу не натёр. Возраст, телосложение и вбитые (иногда буквально) Митей навыки сгибания (фигурально выражаясь) гвоздей взглядом сильно помогли в общении со старослужащими.
  На первом же построении (команда "Строиться!" в СА звучала едва ли не чаще, чем все остальные, вместе взятые, был даже анекдот о том, что с нами воевать не надо, нужно войну объявить, и за неделю мы сами себя построениями заебём) "пожилой" двадцатилетний сержант ухватился за мой криво (по его мнению) подшитый подворотничок и собрался его оторвать, но встретился с ироничным многообещающим взглядом... и отказался от своей затеи. Собственно, наездов, как таковых, практически не было. Время было такое, либеральное, пришедший к власти Горбачёв водил руками, руководил страной и всеми силами старался выглядеть человечнее, чем другие вожди, и чем был на самом деле.
  Секретный приказ ?0100 о борьбе с неуставными отношениями поступил в советские войска еще летом 1982 года. В 1985 его подтвердили постановлением очередного пленума ЦК и решили нагнать жути: провели несколько показательных выездных трибуналов. Один такой суд прошёл как раз накануне моего призыва, согнанный в клуб народ впечатлился, когда страшный рядовой второго года службы Мищенко, здоровенный дурак и садист, зарыдал и обмочился прямо на сцене. Ну, пошутил, сломал молодому челюсть, а ему за это - пятак общего режима. И старательно наглаженная дембельская парадка с аксельбантами не пригодилась...
  
  Хотя, конечно, мужской коллектив, вопросы старшинства, самости и национальный вопрос подразумевали обязательные тёрки - и они, таки, случались.
  Узбеку-повару в солдатской столовой показалось, что я недостаточно расторопен для помповара в наряде. Толкнул, по привычке, в спину. Я молча отправился к стенду, где располагались разнокалиберные половники, выбрал тот, что поухватистей, и повернулся к обидчику.
  - Эй, ты чего? - опасливо поинтересовался повар.
  - Ты же драться хотел? Давай!
  - Не, не хотел! Поставь на место, - рассмотрел в моих глазах готовность применить инструмент.
  Поставил, не трудно - и заслужил у среднеазиатской поварни нейтрально-уважительное отношение; мог, во всяком случае, ввалиться к поварам, чтобы в два часа ночи самолично пожарить картошки - и не быть посланным.
  
  Другой конфликт случился через четыре месяца службы: прибыл новый призыв, а в нём - борзый до невозможности юноша Айрапетян, который, почему-то, посчитал, что женатый мужчина двадцати одного года от роду, на двадцать сантиметров длиннее и на двадцать килограммов тяжелее, должен выполнять указания восемнадцатилетнего хренчика.
  - Ты пол мой! - заявил хренчик в наряде по клубу.
  Вот и пойми, чего он сказать хотел: то ли "я - половина его", то ли "вымой за меня пол, пожалуйста!". Разбираться я не стал, встал со стула, положил очки и фуражку (наряд по клубу - в парадной форме) на стол, поднял ногу так, что коленка упёрлась в мой подбородок, а ступня - в грудь засранца, и резко распрямил конечность. Юноша рухнул и проехал с полметра по немытому полу - на спине, брассом. Вскочил - и кинулся.
  
  Высоко поднятый стул я отобрал как-то нехотя, машинально - всё-таки недаром Дима задрачивал меня своими шуточками, вполне беззлобными, и даже дружескими (мы всегда ржали после, независимо от результата, жёны вторили и проверяли мою комплектность ощупыванием), но заставляющими держаться в напряжении. Просто отвёл в сторону, поднырнув под мебель, приголубил правое подреберье агрессора - вскользь, не на разрыв печени, зашёл за спину, уронил засранца - и сел сверху. Осталось только закурить.
  
  Особой радости я не испытывал. Ситуация - патовая. Мне - удобно, сижу на тёплом и мягком, удерживать завёрнутую к затылку кисть мальчонки можно двумя пальцами, но... часики-то тикают. Рано или поздно в клуб наведается дежурный по части и удивится... Виноват будет тот, кто старше и крупнее. Минут десять я молча, не отзываясь, слушал незатейливый мат, потом мы многозначительно молчали вдвоём, потом Арменчик взмолился. Прохладно стало лежать на ноябрьской и немытой кафельной плитке. Пол мы вымыли поровну, как и задумывалось изначально, а царапину на моей щеке, непонятно откуда взявшуюся, пацан посчитал признаком своей победы, и ходил гордый - аж неделю, пока не нарвался в своей невъебенной крутости на грубых азербайджанцев из соседнего взвода.
  
  Это у нас, славян-интеллигентов (ну, почти интеллигентов) счётчик работает: "я сделаю то-то и то-то, а мне за это будет... - вплоть до высшей меры...". А у этих ребят всё просто:
  - Эй, ты зачем так сказал?!
  Упомянул мать и сестру - огорчились. До армянских погромов в Сумгаите и Кировабаде ещё два года, но напряжённость ощущается. Арменчика завели в туалет и изнасиловали. Не сильно, даже штаны с него не снимали, но претензии от педерастов, как известно, не принимаются даже администрацией колоний, а уж в Советской армии... От замаячившего срока (дурачок побежал жаловаться) азербайджанцы откупались коврами, национальными напитками и деликатесами - ротный, комбат, начальник штаба батальона и примкнувший к ним замполит ходили пьяными и обожратыми. А Арменчик... кому он интересен? Так и служил, молчаливый и нерукопожатый, а через полгода куда-то убыл. Земляки не заступились, их он успел достать своим враньём о богатой и могущественной родне...
  
  Третий конфликт... да и не конфликт даже, не понять что - я, честно говоря, слил. Уж очень первобытным повеяло от оппонента. Чеченец Гадаев незадолго до этого прославился тем, что с одного удара нокаутировал немаленького слушателя школы прапорщиков. Тот, угодив по-пьяни на гауптвахту, не успокоился на достигнутом, и попытался оскорбить действием начальника штаба бригады, заглянувшего для уяснения обстоятельств.
  Полковник не успевал уклониться, Хамид вписался; несостоявшийся прапорщик получил перелом челюсти и сотрясение... мозга? Я узрел (тоже был в наряде на губе) - и впечатлился. Бои без правил по телевизору - всё же, не то. А тут - бац, хрусь, бряк - всё. Коротко и ясно. Спасённый от поругания полковник довольно осклабился и поощрительно похлопал рядового Гадаева по плечу - едва руку не отбил. Видел я потом Хамида по телевизору - в группе Басаева, в Будёновске, мелькнул в кадре - матёрый бородатый убийца, не моя весовая категория.
  
  А тогда - я всего-то и спросил, как по-чеченски "С Новым Годом!" написать. А он расстроился отчего-то. Шипеть стал, сквозь зубы что-то говорить по-своему... Что характерно, с тем же вопросом я приставал ко всем представителям иных (кроме русских и украинцев) национальностей. Креативность, блядь, проявил, дабы в стенгазете новогодней поздравления были на языках всех присутствующих. Причём - перепроверял, чтоб не написать случайно матерное или антисоветское. Никто не возбуждался, нормально отвечали. С Гадаевым - съехал с темы, извинился, и убрался от греха подальше; благо, и другие чеченцы в батальоне были, адекватные.
  Дима, кстати, мои ощущения-опасения подтвердил. Когда я показал ему в девяносто пятом, при повторе новостей, сослуживца на экране, только головой покачал:
  - Да, с таким только со спины базарить...
  
  До жизни такой, стенгазетной, дошёл я не сразу. Сначала, как прочих, гоняли на общих основаниях. Тут метём, там красим, у комбата гараж покосился, подправить следует, etc, etc. Короче - "чем бы солдат не занимался, лишь бы заебался". В парке (не городском, автомобильном) я внезапно отстранил от командования бестолкового прапорщика (ну, не успел ещё проникнуться армейской субординацией), который руководил укладкой бетонных плит на песчано-цементное основание, встал за теодолит и принялся раздавать указания. В наших с Димой работах по благоустройству окружающей среды роли менялись легко: кто лучше знает, что делать, тот и командует, это было привычно и возражений не вызывало. Я решил сдуру, что и в армии так можно...
  Прапорщик удивился, присел на камушек, и в течение часа наблюдал за неожиданно слаженой работой салабонов. Потом решил, что понял, как надо, послал наглого рядового по матушке и поставил его (меня) на земляные работы. Суета усилилась, темп работы замедлился. Через полгода я с гордостью косился на квадрат из четырёх плит, уложенных под моим командованием. Только они сохранили горизонтальность, пережив зиму, соседние задрали края и качались даже под ногой, не говоря уже об "Уралах".
  
  Потом ротный провёл среди подопытного контингента конкурс "Алло, мы ищем таланты!" - и выяснилось грустное. Единственным в роте экземпляром с высшим образованием оказался я, а наглядную агитацию требовалось поддерживать в актуальном состоянии. Иначе как проникнется рядовой Советской Армии величием стоящих перед ним задач? В свете решений очередного, наиболее судьбоносного Пленума ЦК КПСС?

Турецкий паша нож сломал пополам,
когда я сказал ему: "Паша! Салам!",
и просто кондрашка хватила пашу,
когда он узнал, что еще я пишу,
считаю, пою и пляшу.*

  Если кто-то думает, что быть ротным/батальонным "писарем" - это здорово, хочу разочаровать. Да, работа, по большей части, чистая, в помещении, но и ответственности поболее, чем у остальных. И - думать надо. Где достаточно палочку дорисовать к римскому числу - номеру Съезда, а где - радикально изменить текст, следуя за изгибами и колебаниями линии партии. Это на войне писарю хорошо - тепло, не стреляют, можно наградные листы выписывать самому себе; а в мирное время, да в Советской Армии...
  Сержантское звание, полученное мною через полгода службы (безо всяких усилий с моей стороны, более того, занятия, где будущих сержантов гоняли в хвост и в гриву, и даже, сволочи, заставляли прыгать через "коня", я попросту игнорировал), ничего не изменило. Знай себе - плакатное перо в руку, пузырёк с тушью - в другую, и вперёд, от забора до обеда. Удручала лишь бессмысленность деятельности.
  Красиво выписанный самым широким пером порядок действий при разряжании автомата - на щите, рядом с караульным помещением - не гарантировал от стрельбы. Казалось бы: прочитай и сделай, как написано! "Отомкнуть магазин, передёрнуть затвор, нажать на спусковой крючок"? Ан - нет! Мы, магазин не отстёгивая, затвор передёрнем, и со всей пролетарской ненавистью хуйнём в этот самый щит, и хорошо, если одиночным... Пиши им, не пиши... Обидно, да?
  А мне дырки от пуль шпаклевать и текст восстанавливать!
  
  Ротный мог, с утра пораньше, объявиться с плохим настроением, и наорать за неуставной внешний вид (тапочки, штаны, нижняя рубаха) в святая святых - Ленинской комнате. Назавтра он орал уже по случаю подчёркнуто уставной формы одежды, демонстративно соблюдаемой, а мог промолчать, или даже извиниться - всё зависело, я подозреваю, от качества ночного или утреннего секса с женой. У советских офицеров с этим делом дела обстояли... не очень.
  - Жена разводит ноги, а муж разводит руками... - прозвучал фрагмент анекдота в исполнении начальника штаба батальона.
  - Не докладывайте мне о своих сексуальных проблемах, - раздражённо отозвался комбат.
  - Идите Вы на хуй, товарищ майор! - откликнулся начштаба.
  - Идите Вы сами туда! - ответствовал собеседник.
  На том и разошлись, но стреляться не стали, день ходили надутыми, вечером выпили - и помирились.
  
  Съёмные квартиры, утренние тревоги, нервотрёпка и отсутствие жизненных перспектив - нестоячка и раздражённость в результате.
  Когда в пять утра тридцатитрёхлетнего замполита будил звонок в дверь, он каждый раз возникал на пороге с рвущейся из трусов качественной утренней эрекцией. А однажды - вообще в майке, и с голым мокрым концом, явно выдернутым из женщины.
  - Тревога, товарищ майор, - сообщил виновато посыльный.
  - Ёб вашу мать, с вашими тревогами! - донёсся из комнаты голос огорчённой недоёбом замполитовой жены.
  
  Вот на этом зыбком фундаменте и зиждилось благополучие рядового состава. Кончила жена комбата поутру - всё благостно, а если нет... Тогда его гулкий бас слышен был издалека. Нашёл на леснице горелую спичку - а крику, как будто о бревно споткнулся. Дальше начиналась коррида, с комбатом в роли быка. Сколько нужно дурной злой силы, чтобы перевернуть сотню тщательно заправленных с утра постелей, отодвинуть от стены здоровенные шкафы - с двумя десятками шинелей каждый, сейфы и прочее! Естественно, повсюду обнаруживался всё новый мусор, бешенство нарастало, жилы на лбу и шее багровели, глаза наливались кровью... Потом что-то обрывалось, майор убывал в свой кабинет, оставив после себя разруху - а запуганный до энуреза наряд начинал шуршать, восстанавливая status quo.
  
  В какой-то момент ротный решил меня "наказать" за какой-то косяк, и отправил в парк, на общие работы... Господи, лафа-то какая! Сержантские лычки давали право командовать, и (негласно) запрещали работать самому ... Я распределил рядовых по работам (да они и сами прекрасно знали, чем нужно заниматься - ежедневным рутинным "обслуживанием" техники без видимого результата) и залёг загорать в кузове "Урала". Отпуск, да и только! Скислить физиономию по прибытии на ужин не догадался, капитан сообразил, что "наказание" оборачивается поощрением, и назавтра я снова занимался привычными оформительскими работами.
  
  Научился, между делом, подделывать подписи всего начальства, вплоть до командира бригады - не бегать же за ними за каждым автографом? Впору было зазнаться и почувствовать себя самым главным: по мною написанному расписанию, да за моей же подписью - весь батальон живёт! Но врождённые скромность и вежливость перевесили свежеприобретенную манию величия; наградой мне стали собственноручно выточенная копия ключа от сейфа комбата и похищенные из этого сейфа бланки увольнительных записок, на которых я сам и расписывался. Ещё там были: бутылка коньяка, бутылка водки, денежная заначка от жены, хромовые сапоги с надставленными, как у Freddie Mercury, каблуками, конфискованные фотоаппараты и другой мусор, меня не заинтересовавший. Когда количество таскаемых из сейфа увольнительных уже грозило перейти в качество - убыль могла стать заметной - я решил ключ усовершенствовать, дабы и сейф замполита освоить. Просверлил в бородке ключа маленькое отверстие, под иголочку: вставил иглу - открывается сейф замполита, вынул - сейф комбата.
  Ослабленная отверстием бородка ключа сломалась, когда сейф замполита был злодейски вскрыт тёмной летней ночью. Я - дежурный по батальону, раз в час - на доклад к дежурному по части, сейф - настежь, утро приближается, как утро стрелецкой казни. Замполит в рассеянности замечен не был, сейф закрывал всегда. Придёт, увидит, истребит. Пришлось, паникуя, разобрать замок, вытряхнуть обломки ключа, взвести механизм, прикрутить на место - и пошарить в замочной скважине согнутым гвоздём. Замок защёлкнулся, отлегло, чтобы не сказать "пронесло". Пару увольнительных записок, впрочем, стащить напоследок я не забыл.
  
  Замполит, впрочем, однажды тоже отличился: выпил вечером водочки, оставил на столе дипломат с цифровым замком, и убыл на все выходные домой. А в понедельник покрутил при мне колёсики и добыл из дипломата "Макарова" в кобуре и две снаряжённые обоймы.
  - Ну, Вы даёте, товарищ майор! - не сдержался я.
  На такого рода фамильярность замполит уже не реагировал, понял давно, что сугубо гражданского меня не переделать.
  - Что не так? Тут же замок цифровой!
  - Ага. Десять тысяч комбинаций, подобрать - три часа работы. Или унести весь дипломат, и отвёрткой вскрыть в тихом месте.
  Майор проникся и долго думал - утеря оружия ставила на карьере жирную букву "Х".
  
  Если кто-то решит, что я валял дурака, пока другие овладевали воинской наукой, готовясь защищать родину - разочарую.
  Строевая подготовка - главное!
  "К торжественному маршу! Поротно! Рота управления - прямо, остальные - напра-а-а-во! Шагом... марш!"

Взвейтесь, соколы, орлами!
Полно горе горевать!
То ли дело под шатрами
в поле лагерем стоять!*

  Торжественному маршу предшествуют часы и дни тренировок, после которых любовь к родине, армейскому начальству и родной партии вырастают до немыслимых масштабов.
  
  Бесконечные политинформации и политзанятия - те, кто застал СССР, знают разницу между ними.
  Политзанятия? для узбеков? Ничего против них не имею, но в массе своей солдаты в нашей роте русский язык... лишь слегка понимали. И вот, эти люди должны были зачем-то конспектировать под моим чутким руководством архиважную работу В.И.Ленина "Материализм и эмпириокритицизм". Не взводному же этим заниматься, в самом-то деле?
  Бред! Грустно и монотонно я зачитывал хуйню из толстого синего тома, а узбеки - записывали хуйню ещё большую, закатывая осоловевшие глаза. Читать получившееся без слёз было нельзя, да и не читал никто, всё делалось для всенародно-единственной и горячо любимой - для галочки.
  - Законспектировали?
  - Так точно!
  - Ставь птичку.
  
  Упомянутый взводный - не кадровый, выпускник Киевского политеха - как-то сразу "понял службу", снял комнату за забором части, ушил по моде штаны, отпустил усы, скинул взводные дела на заместителей-сержантов, завёл гарем из местных блядей - и еженощно устраивал бордельеро с участием замкомвзводов, кроме меня, горемычного. Ну, во-первых, не очень-то и хотелось: немытые малолетки - это на любителя, во-вторых - и не приглашали: мы сразу не сошлись с лейтенантом в вопросах дисциплины. Он полагал, что подчинённых следует бить, я настаивал на более уставных взаимоотношениях. Формально я ему подчинялся, а неформально... у члена, или даже кандидата в члены КПСС, в Стране Советов были кой-какие рычаги воздействия на несознательных - и лейтенант это понимал, так что, особо не выпендривался.
  
  А с дисциплиной в подразделениях было плохо. Отдельная Ремонтная Рота по ночам бухала - тяжело и угрюмо - причём пили, по случаю начавшихся перебоев с качественным спиртным, всякую дрянь, вплоть до "Тройного" одеколона и вытяжки из гуталина, хотя в окрестных деревнях самогона хватало. Вонь от их напитков распространялась по всей казарме, смешиваясь с естественной вонью сотни мужиков, которых в баню водят раз в неделю, строем и с песней, иногда даже под оркестр - не пытайтесь это понять, не получится.
  У музыкального взвода была своя заморочка - жесточайшая дедовщина. Ну, казалось бы, что могут делить между собой музыканты? Оказывается - власть! Выпускнику музыкальной школы присвоили звание ефрейтора, и он мгновенно начал гнобить выпускников консерватории, гоняя их в хвост и гриву. Устраивал подъём-отбой, задалбывал строевой подготовкой, заставлял бегом выполнять приказы. Здоровенная жирная гнида, обиженная на то, что призывались вместе, а служить консерваторским на полгода меньше.
  Ещё музыканты отличались какой-то одесской предприимчивостью, на предмет сачконуть от тяжёлых работ и физических нагрузок. Ну, тут я их понимаю, пальцы и лёгкие им беречь следовало, как никому. Тяжело топая, ребята с трубами и барабаном первыми прибегали на место старта будущего "Спортивного праздника" - так издевательски именовался в расписании занятий шестикилометровый марш-бросок, назначаемый на воскресное утро. И с удовольствием играли - чтоб только самим не бежать. Победители кросса получали от них в подарок фрагменты "Прощания славянки" - как отголосок будущего дембеля, а аутсайдеры - "Разлуку".

Разлука, ты, разлука,
чужая сторона,
никто нас не разлучит,
лишь мать сыра земля.*

  Иногда армейские массовики-затейники практиковали забеги в ОЗК и противогазах, тогда "Разлука" звучала особенно жалостливо.
  
  Просмотр программы "Время" ровно в 21.00 - табуреты рядами, морды в телевизор, не болтать!
  Чистка оружия три раза в неделю - это при том, что стреляли из него лишь однажды за мои полтора года службы - аж по три патрона на лицо!
  Ежедневная "профилактика" техники в автопарке приводила к тому, что за ворота по тревоге выезжала только половина заявленных на учения автомобилей, остальные заводиться отказывались. От имущества роты к 1986 году сохранились жалкие ошмётки. Ротный привёл нас в парк, попинал каблуком какие-то разрозненные железяки - я со своим инженерным образованием опознать их не сумел, тут требовался опыт палеонтолога. По идее рота должна была приехать на место будущих боёв, развернуться в считанные часы, напилить брёвен, а из них - досок, построить опалубку, залить свежезамешенным бетоном... Хрен, товарищи! Всё украдено до нас. Ни пилорамы, ни бетономешалки, ни компрессора...
  Делом из двух тысяч солдат и офицеров занимались считаные единицы. Десяток рядовых во главе с прапорщиком метались по Сумской и Полтавской областям, обезвреживая найденные боеприпасы времён Второй Мировой. Да ещё было сработанное подразделение понтонёров - пригодилось оно, когда громыхнул Чернобыль, пацаны наводили мосты через Припять для эвакуации населения.
  Остальные - маялись дурью
  
  Апофеозом моей деятельности под закат службы стало создание макетов части и парка - на пару с ещё одним "умельцем" - замечательным парнем из Ленинграда. У него была особенность - еврей по маме, и нигериец по папе. Арон отличался светло-шоколадной кожей, европейскими чертами лица, прекрасно знал русский, ещё английский и йоруба (от которых мне было - ни холодно, ни жарко), плюс чувство юмора... Так что ржали мы, рассказывая друг другу байки, не переставая.
  Сколотили здоровенные - два на два метра - столы, выложили пенопластово-брезентовое основание, потратили неделю на измерение расстояний и направлений шагами и с помощью компаса (извращение, да, но планы части и автопарка были настолько секретными, что нас чуть не расстреляли на месте за попытку раздобыть их официальным путём), нарисовали измеренное на бумажке, в масштабе - и понеслось.
  Из пенопласта, собственноручно же изготовленным апппаратом, вырезали домики и машинки, из веточек и прочего мусора - деревья и кусты, красили, клеили, расставляли, украшали, изгалялись как могли. Как всегда в армии, приказ содержал сведения о том, что нужно сделать, но умалчивал о том, как это сделать, и из чего. Так что, мы на некоторое время превратились в подобие сорОк, ворующих и тащущих в гнездо всё подряд. Обрезки и обрывки, чтобы легче искать, если вдруг кусочек снова понадобится, мы бросали на пол. Творческий беспорядок, так сказать.
  Начальник штаба бригады, заглянувший на огонёк, прошёл, как фрегат, по щиколотку в обрезках пенопласта, оценил вытянувшихся в струнку вдохновенно-расхристанных сержантов, матерно повелел срач убрать и впредь не гадить, но работой остался доволен. В свои подразделения мы с Ароном уходили, только чтобы поспать. Так здорово мне потом работалось только на пляже, когда с Димой и детьми домики из песка строили...
  
  Завершилось всё это безобразие двух- (читай "полутора") месячными курсами по подготовке офицеров запаса. Сонный капитан пересчитывал с утра бодрую полусотню разнообразных сержантов, собранных со всего военного округа, и уводил с глаз долой в поля и леса - на рекогносцировку местности. Слово это нам страшно понравилось - оно, в исполнении капитана, означало партизанские действия вдали от начальства. Если бы не тридцатиградусные морозы - курорт, да и только. Умений и навыков в процессе "обучения" не прибавилось, но виртуальные погоны мы все получили.
  
  Не знаю, как обстояли дела в других частях и подразделениях СА; если так же, то мощь последней была сильно преувеличена. И по поводу "школы жизни" - не нужно. Полтора года бездарно потерянного времени - вот итог. Только и того, что с турника не слезал и накачался изрядно.
  
   [назад]

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"