Аннотация: Твоей свободой всегда найдется кому распорядиться...
Досрочное освобождение
1.
Поздно ночью остановились вентиляторы. Огромные вертушки, скрежетнув, замерли по всему блоку, и наступила тишина.
Обычно мы шум вентиляции не замечаем: давно уже к нему привыкли. А вот когда он исчез, я сразу проснулся. Я вообще сплю чутко.
Просыпаюсь: в полной темноте тлеют изумрудные цифры на стене - 2:12.
В тишине нарастающим эхом возник слитный топот бегущих ног: грох-грох. Шаги раскатились вдоль по коридору. Не слышно ни разговоров, ни команд, ни ругани охраны. Потом я различаю тихий шелест включенной рации. Эге, думаю, - дело плохо. Лежу, дыхание затаил. Свет по-прежнему не зажигают: темнота стоит - кромешная.
Стены блока вздрогнули: это во всех ячейках разом открылись двери. Наша тоже поползла вверх. Из-под нее вспыхнули, расплываясь, два остро-белых, ярких пятна.
Я осовело заморгал. Пока я таращил глаза, внутрь протиснулись двое "мопсов", распухшие от брони. Они были в усиленной выкладке, с тяжелыми длинноствольными карабинами. В ячейке сразу стало тесно. "Мопсы" обшарили углы лучами подствольных ксенонов, потом один повернулся ко мне и мотнул стволом. Окуляры респиратора светились тихим светом. "Заключенный, - глухо прошипел "мопс". - Руки за голову, покинуть камеру". Не в моих правилах с ними спорить. Пока выволакивался наружу, успел поглядеть, как будят Ленни. Ленни любит поспать. У него - патологический недосып. Уж не знаю, где он его заработал. Спит при любой удобной возможности. А ночью его - вообще хрен добудишься. Я обычно даже и не пытаюсь. "Мопс" дернул Ленни за ногу. Ленни, не просыпаясь, тут же пнул его в бок. "Мопс" тяжеловато отлетел. Ну, думаю, - все, сейчас наш Ленни отгребет по полной... Нет: они спихнули Ленни с лежака прикладами, ткнули ему ботинком под ребра - не со злости, а так, для экономии времени. Привели в чувство, значит. Похоже, некогда им с нами рассусоливаться. Ленни последовал за мной, ругаясь вполголоса. А руки на затылке у нас сами собой складываются, можно и не напоминать.
В коридоре - болезненный свет галогеновых фонарей. Нас поставили спиною к стенке, у входов в свои же камеры. Все спросонок, неодетые, слепые - как из-под земли. Напротив нас - выстроились черной выпуклой шеренгой "мопсы", одинаковые, как с конвейера. В своих масках они и на людей-то не похожи. Шеренга тупо, молча, с угрозой напряглась. "Мопсы" настороженно вцепились в оружие. И оружие у них - не простые "усмирители", а - боевое: крупнокалиберные карабины, штурмовые винтовки. Это в тюрьме, где любое оружие - под страхом смерти! Вся эта дрянь наставлена на нас, и лампочки светят прямо нам в лицо. Тут не промахнешься.
Слышу живую человеческую речь. Ровно через три ячейки справа визжит Самоучка Джо, кроет всех матом. Опять ему что-то не нравится. Ему вечно что-то не нравится... Потом вдруг затыкается. Надоел кому-то, наверное. По нашему кривому строю прокатывается непонимающий, раздраженный шепоток. Никто ничего не понимает, ровным счетом ничего. За спинами пошел гулять чей-то чинарик: мне удается разок затянуться. Двигаясь, я вдруг чувствую, как у "мопсов" напротив нас прямо палец на спуске дергается. Меня аж самого передернуло. Перестреляют ведь, думаю. Ленни перехватил у меня чинарик и внаглую выпустил дым. Дым поплыл сизоватыми клочьями в лучах подствольных целеуказателей.
Высоко над нашими головами по металлической сетке загрохотали ботинки. Я покосился туда: в темноте пятнами угадывались четверо или пятеро. Далеко в левом и правом крыле коридора, у выходов, тоже кто-то мельтешил: мелькал в проеме свет. Это мне не нравилось.
Сверху загремел усиленный голос. Мы заткнулись и стали слушать.
"Внимание, заключенные 3-й блочной! Сегодня - 2-й день 7-го месяца 128-го стандартного года. С трех часов сегодняшнего дня вы освобождаетесь из заключения..."
Что?!!
"Начиная с 2-х часов 50 минут вам надлежит явиться к пропускному пункту для выдачи личных вещей согласно расписанию. Расписание следующее:
Секторы 1А - 10Б - ПП номер 1-север;
Секторы 1В - 13Д..."
Нам с Ленни надлежало явиться на 4-й южный. Я тупо пережевывал эту новость.
"После этого вы обязаны покинуть территорию 3-й блочной. Те, кто этого не сделает по истечении четверти стандартных суток, будет подвергнут принудительной эвакуации. Те, кто будут замечены в пределах зоны ответственности по истечении половины стандартных суток, будут уничтожены без предупреждения".
А не так я себе это представлял, бормочет Ленни. Освобождение, то есть... Я тоже - не так, думаю.
"Сейчас - разойтись по камерам! На сборы - две минуты. Время прошло".
Мы с Ленни лихорадочно одеваемся. Я скидываю в пакет мыло, зубную щетку, пасту, белье, застегиваю пакет на молнию. Ленни попутно роется в коробке со своим мусором, там у него какие-то бумажки, потом не выдерживает, говорит "А, ну их к черту!" и сваливает все на пол. "Ничего не понимаю, - говорю я ему. - Ты что-нибудь понимаешь?" "Ничего я не понимаю! - рявкает тот в ответ. - Поймешь тут!" Я напяливаю куртку, не попадая в рукава. "Внимание, заключенные! - разносится голос. - Выйти из камер!" Мы, заправляясь на ходу, выскакиваем наружу. "Нале-во! Равнение в колонну по одному!" Мы поворачиваемся в затылок соседу. "Вперед - шагом марш!"
Колонна зеков зашаркала в темноте. Строй, качаясь, тянется к выходу. Впереди кто-то покашливает. Позади Ленни потирает ребра, шепотом ругаясь и присвистывая от боли. Справа - напряглись "мопсы", шипя сквозь свои намордники, как куча астматиков. Цепь "мопсов" растянулась по всему коридору. Двое - у дверей, на приемке.
Покинув блок, колонна растекается на отдельные ручейки. Мы шагаем по тоннелю в 4-й южный. Те, кто сзади, подтягиваются к тем, кто спереди: идем быстро, теперь уже - двойным строем. Пара "мопсов" возглавляет нас, пара - подгоняет. И по всему тоннелю натыканы эти морды: стоят, жутковато поблескивая броней. Чуть светятся полоски флуоресцентной краски на стенах. Наши шумно переговариваются. Всех распирает от недоумения. Кто-то шутит, что это нас, мол, - как нацисты евреев в лагерях водили на санобработку. Ему сразу велят заткнуться - потому что ничего, блин, смешного! Или война, или переворот, точно вам говорю, утверждает еще кто-то. "Мопсы" у нас за спиной слаженно и неприятно клацают оружием. "Отставить разговоры", - сипит один из них. Отставляем. Шагаю молча, уставясь в бледный бритый затылок впереди идущего.
На ПП жарковато. У входа - снова "мопсы": один с полумегавольтным электрошоковым разрядником - телескопичкой на длинной рукоятке. Крайне неприятная штука. У нее - два режима. Первый действует примерно как хороший удар по голове. Если конечно, не пощекотать интимные места - тогда ощущения поострее. После второго можно оглохнуть и ослепнуть, и вообще - сдохнуть от остановки сердца или паралича дыхания. У меня даже кожа на спине сладко стянулась. Я и то, и другое в свое время попробовал... Еще двое - держат ружья с уродливыми кожухами. Эта снасть называется "игольник". Вообще-то, предназначена для усмирения крупных животных. Стреляет двухдюймовыми иглами на дозвуковой скорости. Втыкаясь в тело, иголка принимается вибрировать с болевой частотой. От этого все ближайшие нервные узлы с ума сходят от боли. Короче, еще хуже, чем шокер.
Да, не хотят они с нами проблем.
Внутрь запускают по одному. В зарешеченной комнатенке тесно, под потолком из углов смотрят зрачки пулеметов. Я получаю из окошечка полевой паек, аптечку и комплект тюремной одежды. "А шмотки? - спрашиваю я с надеждой. "Пошел на выход!.." "Мопс" подталкивает меня стволом ко входу в бокс, ведущий наружу.
В боксе - еще раз осматривают, говорят "Все. Свободен!", тяжело хлопают по плечу. Поднимается створа - навстречу мне вливается прохладный, с запахами воздух. Я шагаю туда.
И ноги у меня, между прочим, слабеют. Отхожу нетвердо чуть в сторону от полосатой заслонки бокса и аккуратно сажусь прямо на землю, сунув под зад пакет с одеждой. Меня мутит: ничего не вижу и не слышу.
Это сколько я не был на улице? Сейчас скажу... Год и восемь месяцев ровно. Вот сколько...Кому-то, может, - недолго покажется. Другие по двадцать лет сидят, за срок наверх ни разу не выходят. Да и плевать на них! И даже - плевать на то, что здесь сейчас творится. Все-таки я - вышел...
Дверь бокса подымается. Выходит Ленни, испуганно помаргивая. Вид у него оторопелый. Я потихоньку прихожу в себя. "Эй, Ленни, - говорю, - садись, закурим". Я вытаскиваю из кармана мятую пачку. В ней - две поломанные сигареты: для нас - в самый раз. Мы их кое-как слепляем и закуриваем. Молчим, старательно тянем дым. Руки у меня дрожат. И небо перекосилось и мерцает. Выгнали нас еще затемно. В вышине тихо, прозрачно помаргивают звездочки. Только над дальней стеной периметра небо чуть светлеет. Я опрокидываюсь в это бархатное небо. И улыбаюсь, дурачок.
Замечаю постепенно, что громадный голый плац внутри периметра полон народу. Зеки бродят по нему, точно проснувшиеся куры, ковыряют взглядом землю. Другие собрались в кучки, сидят, как мы. Все чего-то ждут, так и видно. Непонятно, чего ждут: ворота открыты, и за ними - пусто. Собирайся, иди.
Подошел Льюис, высокий тощий негр, единственный в нашей кодле, кому позволено носить пальто вместо тюремной спецухи. Тело Льюиса изъедено какой-то болезнью. Под пальто у него - поясной экзоскелет, на ногах - тяжелые ортопедические ботинки. На руках, которые он глубоко прячет в карманы на длинных полах, не работает половина пальцев. Может, поэтому Льюис - человек непостижимого спокойствия. Лицо его неподвижно. Только иногда сверкнет белками глаз. Череп лысый, гладкий, как шлемы у "мопсов". Я протягиваю Льюису сигарету, тот молча берет. Льюиса мы уважаем.
Льюис курит стоя: садиться ему тяжело. Потом говорит:
- Сваливать пора. Долго рассиживаться не дадут, это я вам точно говорю.
- Погоди, - отвечаю, - Льюис, дай хоть отдышаться. Ты хоть знаешь, - я приобнял руками воздух, - что это такое?
- Что?
- Свобода, вот что!
Льюис хмыкает:
- Ничего себе: сидит за тюремной стеной и рассуждает про свободу... Что-то мне такая свобода не очень нравится. В сто седьмом стандартном, в Кванданьской демилитаризованной зоне нас тоже: из бараков выпустили. Говорят: все свободны, извините за прошлые ошибки. Потом начальство сдернуло, а "сморчки" поснимали с себя форму - и к нам. Оказалось, конфедераты уже на подходе, и с трех сторон. Эти-то быстро определили, кого куда. "Сморчков" повыловили, расстеляли.
- Расстреляли?
- Ага. Или ты, может, веришь в Конвенцию по правам человека?
- Не особо... Ну, а что ты?
- Да ничего. Я военный преступник. Меня везде не любят.
Льюис опять хмыкнул.
- Думаешь, сейчас тоже война? - спросил я. - Сегодня кто-то говорил...
- Это, наверное, я и был...
- Тихо! - оборвал нас Ленни.
Зеки оборачивались прочь от ворот и смотрели вверх, задирая головы. На высокое тюремное забрало над плацем выходили люди. Тускло посвечивали круглые шлемы охраны. Потом заблестел, потянулся к нам бледной ниткой импульсный прицел. Потянулся, исчез, сведя фокус с дальномером. Значит, сейчас прицелы шарят по толпе голодным взглядом.
"Внимание! - объявили нам с карниза. - Всем немедленно покинуть территорию 3-й блочной. В течение часа вы обязаны очистить пространство комплекса. Тот, кто этого не сделает, будет ликвидирован. Зона ответственности объявляется в пределах двух километров от границы заградительной полосы. Вы обязаны покинуть зону ответственности в течение 3-х часов..."
"Подымайся, - ворчит Ленни. - Уходить пора".
"Ничего себе! - возмущаюсь я. - Говорили про полсуток!"
"Полсуток, полсуток... Ну, иди, заяви им протест", - советует мне Ленни.
Люди группками тянутся к воротам. За воротами во все стороны - степь. Рассвет мягко занимается на горизонте. Аж зевать хочется. И куда идем?
"Куда идем, Льюис?" - спрашиваю я.
"Вперед", - кратко отвечает тот.
Вперед - это от ворот по дороге. Дорога хорошая: бетонка. Она здесь единственная. 3-я блочная стоит, будто в эпицентре ядерного взрыва. Может, так оно и есть. Земля кругом - черная, голая, спекшаяся в камень. Слева и справа - широкая заградполоса, кольцом вокруг тюремных стен. Она заплетена густой паутиной мономолекулярных нитей. Пробраться через нее невозможно: невидимые нити тебя мигом на салат порежут. Скоро полоса кончается. Вокруг тюрьмы на несколько миль совершенно пусто и голо. Тихо розовеет предрассветное небо над черточками холмов. Мы растянулись по дороге, как остатки разбитой армии. Я оглядываюсь: из ворот появляются все новые и новые синие фигуры. Сколько же нас здесь! И вся эта орава валит неизвестно куда. А что нам делать? Раз гонят, надо идти.
Я стал зябнуть: ветер холодный, солнце еще не взошло. Пришлось куртку застегнуть. Я уж подумал: не поддеть ли вторую спецуху. На себе и целее будет... Нас троих догнал О'Донован, свирепый рыжий здоровяк. "Хари, - пожаловался он. - Барахло не дали. Сказали - кончилось". "Слышь, О'Донаван, - сказал я ему. - Куда нас гонят?" "Опомнись, браток! - заорал тот во все свое свирепое горло. - Никто тебя не гонит. Ты теперь - вольный человек, пошел на все четыре стороны". "Ага, на все четыре, - говорю, - тут, куда ни глянь, везде голо, как у Льюиса на башке". "Расслабься, парень, - ободрил меня О'Донаван. - Через пятнадцать миль будет город. Вот туда нам и надо". "Нас там сильно ждут", - процедил Ленни. "Все равно - больше некуда", - беспечно сказал О'Донаван. Льюис молчал, глядя по дороге вдаль. Пятнадцать миль пешком - для него не подарочек.
Впереди возникает какое-то бурление. Толпа зеков обтекает его стороной. Слышны шум, крики, драка.
- Уже делят что-то, - с тяжелой ненавистью говорит Ленни. - Гады, зверье вонючее.
"Крыс" (называются так по серому цвету спецухи: мразь, подонки, дерьмо, генетический мусор с двойной Y-хромосомой и без) Ленни не переносил. Был с ним неприятный эпизод. Как-то посадили его к шестерым. Скорее всего, не просто так, а кто-то в дисциплинарке подсуетился. Ленни поступил со статусом "потенциально опасен, склонность к неповиновению", а таких принято "учить", чтоб сразу посмирнее были. Просидел он с ними меньше суток. Дело кончилось вот чем: эти шестеро хотели (а может, сделали вид, что хотели) его не то просто тромбануть, не то даже "опустить" - сделать пассивным педерастом. Навалиться ночью, когда уснет... Хорошо, у Ленни у самого - звериное чутье. В общем, ничего они не успели. И охрана ничего не успела, а "фильтровая" охрана обычно шустрая: помирят так, что не вякнешь... Троих Ленни убил, остальных покалечил. Еще один - сдох в госпитале. Так что можно считать - четверых. Вот и загремел сюда, от греха подальше.
"Это не люди! Это твари долбанные!" - Ленни дрожит от злости. "Главное - никого не трогай, - успокаиваю я его. - Они нам ничего не сделали".
У обочины, на сыром, скользком от крови бетоне распластался лицом вниз мужчина. Он по пояс раздет. Волосы на голове слиплись в бурое месиво. Рядом - еще один, скорчившись на коленях и громко всхрапывая, прикрывает разбитое лицо. Оба - в темно-синей спецухе 3-й блочной. Возле тела - двое стоят, трое сидят на корточках, жрут паек. Мосластые руки, серая форма 2-го спецблока. Гниды паршивые. На костлявом, изуродованном ожогами мужичке - две куртки: одна, снятая с убитого, поверх второй, своей. Замерз, выродок... Мы проходим мимо: они провожают нас взглядом - одинаково, будто стая собак.
Так бы мы и разминулись, - но костлявый мужичок встает с корточек и бросает нам вслед визгливо: "Говно черножопое, ты чё вылупился?" Льюис, видно, больше всех ему не понравился. Глядел-то Льюис совсем не на него, а мимо. "Крыс" он как будто и не замечал. Может, это их за живое задело... Я ухватил Лени за плечо: чувствую, он под моими пальцами прямо каменеет.
А Льюис идет как ни в чем ни бывало. "Слышь, ебло помойное, я с тобой разговариваю! - продолжает мужичок. - Ты куда собрался?" Льюис остановился. Медленно обернулся, посмотрел куда-то ему за плечо. Мужичок оскалился: доволен. Пока он скалился, Льюис вдруг сделал два длинных быстрых шага. Очень быстрых, это в своих-то тяжеленных ортопедах. Первым движением - выхватил из-под полы трубку-телескопичку, отмахнул ею в сторону так, что одно колено выехало из другого на полную длину, и довернул, чтобы фиксатор сработал. Вторым - изо всей силы ударил мужичка по горлу, раздробив кадык. Мужичок закорчился на земле, хрипя, как зарезанная свинья. Мы даже рта раскрыть не успели. "Крысы"- тоже. Потом кто-то из них дернулся к нам, но Ленни от души пнул его в ребра - тот хрустнул и свалился в водосток, а оттуда уже заверещал.
Остальные сбились в кучку, ощерились от страха - ну, точно, крысы. Льюис разглядывает их, словно думает: с кого первого начать. Потом прячет свою трубку и кивает нам: пошли. О'Донаван не может удержаться: "Что, голубки, мама вас не учила инвалидов не обижать?" Крысы матерятся. Они садятся над мужичком, тот вот-вот отдаст концы. Зек с разбитым лицом успел слинять. "Крыса со сломанными ребрами, причитая, карабкается из водостока. Мы отправляемся дальше. Ленни то и дело злобно оборачивается назад. "Слушай, - говорю я Льюису, - ты как протащил эту штуку?!" Льюис невозмутимо отвечает: "Я в своих костях ствол могу протащить - никто не заметит".
Зеки бредут, кутаются в куртки, сипло покашливают. С некоторыми моментально приключилась простуда на открытом воздухе. Конечно, лет после двадцати отсидки еще и не такое может приключиться. Я бы на их месте, может, забился бы в уголок и сидел бы там. Когда на тебя обрушивается столько неба, и всего остального... Мы же неба вообще не видим с начала срока и до конца... А вот интересно: на средних и нижних городских уровнях люди точно так же живут. Да им небо и во сне не приснится. Получается - та же тюрьма?..
Первый проблеск солнца над дальними холмами. Зажегся ослепительный краешек, и на дорогу лег золотистый свет. Слабый ветерок пробежал над равниной. Теплее не стало - но красиво, черт бы побрал! Что ж за степь такая - без травы? Сейчас бы на травку... И пожрать.
Шум со стороны комплекса различили не сразу. Я заметил - зеки стали оборачиваться. Сначала низко, с нарастающим ревом над дорогой прошли два вертолета - и умчались вперед, показав нам брюхо. Нас только ветром шатнуло. Потом послышался звук тяжелых моторов: из ворот выдвинулась бронеколонна и, набирая скорость, понеслась по бетонке. Зеки стали оглядываться чаще. Голос из мегафона заорал на всю округу: "С дороги! Освободить дорогу!" Машины шли, не сбавляя скорости. В голове колонны два жабомордых "хаммера-комманд" с тонировкой на стеклах. Мчатся, как два наглухо закрытых ящика на колесах, и непонятно - есть там вообще кто внутри? За ними - ровным строем один за другим приземистые бронетранспортеры с открытым верхом. Они с виду приземистые, с зализанными обводами брони, тупорылые, хищные, серые. Над бортами покачиваются шлемы "мопсов". Контактные диски над дорожным покрытием гудят басом. Зеки только и успевают отпрыгивать. "Эге, да они драпают!" - говорит О'Донаван. "Ну-ка, уберемся с дороги", - командует Льюис. И тут мы как-то вдруг замечаем, что впереди - затор и позади - затор. Что впереди - непонятно: О'Донаван встает на цыпочки, вытягивает шею. "Нихрена не видно", - сообщает он. Народ теснится, подпирает сзади. "Дорога разобрана", - слышится откуда-то. Льюис, не говоря ни слова, начинает проталкиваться к краю, мы - за ним. Шум колонны все ближе, голос надсаживается: "Разойтись!" Зеки сперва жмутся к обочинам, потом начинают с руганью сыпаться в водосток. Слышны крики, мат. "Спокойно, ребята, - говорит О'Донаван с напряжением, - сейчас повалят!" Толпа качнулась, шатнулась в стороны. Нас качнуло вместе с ней. Только бы вниз не столкнули... Прежде чем врезаться в толпу, колонна все-таки притормаживает. Пропустив вперед головные машины, какие-то стебанутые лезут наперерез броневику.
"Вот дурачье! - вне себя говорит Ленни. - Сейчас будут стрелять". "Ложись! - кричит О'Донаван. - Кто куда может!"
От броневика поверх голов - две короткие очереди. Зеки бросаются врассыпную. Я падаю на шершавый бетон и скрючиваюсь, как зародыш, стараясь уберечь, что только можно, - руки, ноги, лицо. Слышны еще очереди, на этот раз прицельные, и прицел ниже. Пули с жужжанием отскакивают от дороги совсем рядом. Меня топчут походя. Кто-то сползает мимо меня по бетонной стенке и вцепляется мне в шатнину. Я отбрыкиваюсь, но бесполезно, и начинаю тихо подвывать, потому что сползаю тоже. Слава Богу, на мой вой Ленни - с одной стороны, О'Донаван - с другой хватаются за меня и выволакивают на дорогу целиком, вместе с тем, кто зацепился за мои штаны. Лежу ничком, не в силах отдышаться.
Ленни наклонился, разжал хватку на моей ноге. Я приподнялся, встал на колени, оглянулся. Незнакомый зек лежал неподвижно, с искривленным ртом. Две аккуратные дырочки были у него в грудине, одна - во лбу. Спецуха его быстро темнела от крови.
Господи, да я за всю жизнь меньше трупов видел, чем за это утро!
Ленни помог мне встать. Я поднялся на ноги, и тут понял, что чувствую себя как-то странно. Как будто у меня внутри не все в порядке. И набок клонит... Ленни посмотрел на меня изумленно, открыл рот, собираясь что-то сказать...
Земля под ногами качнулась - а потом заходила медленными волнами. От таких выкрутасов комок подступил к горлу. О'Донаван орал, но его не было слышно: в воздухе повис тяжкий гул. Потом земля вовсе отпрыгнула вниз, и я понял, что самое время валиться мордой в бетон, а иначе - улетим к чертям. Мы сползлись друг к дружке, поколачиваемые немилосердной дрожью земли, и сидели с раскрытыми ртами, наблюдая, как серые корпуса 3-ей блочной на горизонте проседают внутрь себя, словно кисельные.
Пока все не стихло, мы так и сидели, а я подумал в первый раз: творится абы что, а мы бредем как быдло... Были быдло - быдло и остались. Уж такая тебе свобода! Радости мне это совсем не прибавило.
2.
Столбы пыли медленно танцуют в потоках горячего воздуха на горизонте, над тем местом, где была тюрьма. "Эксплозив, - говорит О'Донаван, - хорошо, что не ядерный". Ветер развеивает пыль облаками и несет в нашу сторону. "Я уж думал: все! тактический заряд рванули", - продолжает О'Донаван. "Был подземный взрыв", - произносит Льюис. Он, не мигая, глядит в ту сторону. "Ну и что? - спрашивает О'Донаван. - Рвани под землей - мало бы не показалось!"
"Откуда в тюрьме ядерное оружие?" - брюзгливо цедит Ленни. "А где его сейчас нету?" - парирует О'Донаван.
Мы сидим, словно бревном трехнутые. Потому что чуть не сдохли. Понятно?
Ленни, однако, непросто сбить с толку. Он говорит: "Смотрите". Мы смотрим. Впереди по ходу движения половины дороги просто нету. Правая часть полотна разобрана: торчит голая арматура, трубы. На трубах опрокинулся набок броневик. Возле него угрожающе копошатся зеки. Они кого-то вытащили и бьют. "Быстро туда, - велит Льюис. Сам он на своих ходулях ковыляет хоть и уродливо, но шустро. Мы вминаемся в стену спин. Ленни вертится, как злобная сука. Его уже обматерили со всех сторон, но он только предлагает всем заткнуться. Впереди - неподатливое колыхание: задние напирают на передних, те оттесняют их назад. Возле машины вроде есть свободное место, но туда не протолкнешься. Оттуда слышны крики и ругань. "Ага, - говорит О'Донаван, - машину делят". "А ну-ка, расступились к херАм!" - орет он затем, свирепея. От его рева и правда кое-кто шарахается. За О'Донаваном, как суда за ледоколом на чистую воду, мы вываливаемся из толпы наружу. Первое, что я вижу - это серую стенку "крыс". "Крысы" загородили броневик и набычились к отпору. Стоят плотно. "Крысы" явно хотят ехать. Их меньше, но они ведут себя нагло, - как и положено крысам. Визжат: кто подойдет, покалечим! Кое-кому уже досталось: грузный мужик, сидя на бетонке, глухо мычит разбитым ртом, бессмысленно глядя на нас. Кровь течет у него из ушей. Еще двое валяются бесформенно и неподвижно: один лицом вниз, другой - на боку, неловко подломив под себя руки. Море синих спецух готово плеснуть на серый комок, но пока сдерживается. Боятся: никто первый лезть не хочет... "Крысы" тоже ведут себя не сильно уверенно. А они обычно берут нахрапом. Наверное, от взрыва все малость офонарели. Иначе давно бы уже побоище началось.
Посреди такой обстановочки, между теми и другими, скорчился, прижимаясь к борту машины и всхлипывая, молоденький "мопс", без шлема, но в броне. Из расквашенного носа течет, нагрудные пластины скользко блестят от крови. Бедняге тоже досталось. Его бы и вовсе убили, не начнись дележка.
Тем временем на арену выходит Льюис. Я уж было подумал: сейчас примется своей палкой махать. Нет: Льюис безошибочно выделил в своре "крыс" вожака и сказал:
- Пшел отсюда!
- Че ты сказал? - скривился вожак. - Сдохнешь, тварь черномазая!
Льюис вдруг переменился. Крикнул бешено: "Кто не срется, становись со мной! Гасить будем насмерть!" Справа горой выдвнулся О'Донаван, слева - оскаленный Ленни. Синие спецухи задвигались: мимо меня подвигались вперед - кто с куском бетона, кто с арматурой, выломанной из оплетки моста. Я стал мысленно прикидывать, как отсюда побыстрее свалить. Очень не люблю быть в толпе в такое время. И вообще толпу не люблю. Мне не нравится, когда свободного места мало. А если оказался в стаде, только и смотри, как бы под раздачу не попасть... "Крысы" попятились, потом еще и еще. Синяя масса напирала на них, давила, пока не случилось то, что должно было. Показалась первая серая спина. В нее тут же метко ударил бетонный обломок. И началась свалка.
Страшно все это. Не люблю такое вспоминать. Жить хотелось любой ценой. Я остервенело расшвыривал бегущих, лезущих на меня со всех сторон, пробивался сам не знаю куда и думал только: лишь бы к броневику не затерли. Иначе - все: размажут по борту или задавят. Ту меня крепко достают по затылку: голова взрывается, мир делает пол-оборота влево-вверх, а сознание плавно отъезжает в глубину, и я понимаю, что действительно, - все... Ручищи хватают меня и тянут вниз, под самый накренившийся броневик. Я чувствую прикосновения как сквозь толстую вату. Поминутно теряя сознание, я все-таки вижу под броневиком нашу великолепную четверку в полном сборе, даже Ленни - и еще недобитого "мопса". Мы в щели под опасно нависающим бортом. Почему он на нас не падает, непонятно. Может, его О'Донаван спиной держит?... О'Донаван выскакивает из-под навеса, сходу дает кому-то в морду и ревет: "Эй, выблядки, кто хочет ехать? А ну, взяли!"
Меня оттаскивают из-под броневика. Слышу плохо: в голове звенит. Десятка четыре рук упираются в борта: машина, тяжело качнувшись, встает, как надо. О'Донаван мигом прыгает в кузов и кричит оттуда: "Берем двадцать человек!"
Желающих хоть отбавляй. Лишние повисают на бортах гроздьями. О'Донаван бесцеремонно спихивает их вниз. "Ленни, Петер, в кабину", - говорит нам Льюис. "Как тебя звать?" - спрашивает он у "мопса". "Уинстон", - шмыгая носом, отвечает тот. "Поведешь, - коротко бросает ему Льюис.- Поехали!"
Ленни помогает мне сесть в машину. Льюис - с нами. Парнишка заводит двигатель и смотрит на нас растерянно, не зная, что делать. "Жми, Уинстон, - приказывает Льюис, - чего смотришь?" Парнишка медленно подает назад, поворачивая руль: машина выползает на уцелевшее полотно. Мы проползаем разрушенный участок. "Мопс" Уинстон переключает скорость и жмет на газ. Ветер упруго влетает в открытое окошко. Зеки свистят и улюлюкают в кузове. Вслед нам орут и машут руками.
Солнце дрожит на лобовом стекле, подкрашивая рыжим холмы на горизонте.
"Рассказывай, Уинстон", - потребовал Льюис. Уинстон рассказывает. Не знаю, говорит, ничего. Ночью - подняли по тревоге: всех зеков из боксов подготовить к выгрузке (выгрузка - это, значит, когда нас выгнали...) Подготовили. После этого 1-му и 2-му Сводным велели сдать оружие и выйти на построение. Сводные отряды - это которые формируются из бывших и "легких" зеков. У Уинстона на затылке - такая же метка с криптокодом, как у меня... На построении объявили: оба сводных распущены. Броню можете себе оставить. Пока мы соображали, что к чему, регуляры погрузились на технику и отчалили. Предупредили: полезете - будем стрелять. А мы никуда и не лезли. Колонна ушла, стоим как дураки, посреди пустой тюрьмы. И тут - ка-ак... Я сначала подлетел на полметра. Земля проваливается, и мы вместе с ней. Думаю: все, финиш. И тут вспоминаю: в запасном ангаре транспортер стоит после техосмотра. Мы с Маллоем - туда. Маллой - это напарник мой. Маллоя придавило, когда машина обернулась. Он сидел неудачно, с той стороны, куда завалились, стал выпрыгивать, ну и - кабиной его... Не повезло. И не похоронить по-людски... Не с собой же его таскать.
Тут много кого хоронить надо, ворчит Ленни. Кого подстрелили, кого сбили. Кого сейчас покрошили. Я видел - валяются.
Я медленно отплываю в жаркую, звенящую даль в моем затылке. В голове мутится. Ленни толкает меня: "Петер, не спать! Дыши глубже". Я дышу. Интересно, говорит Льюис, чего тюрьму вместе с нами не взорвали. Еще бы проще было. Странно...
Останавливаемся на пригорке, выползаем из прогретой кабины подышать. Голова кружится, меня чуть подташнивает. Отбил все-таки мозги, зараза... Солнце припекает горячо, в горле пересохло. Бетонка кончилась, превратилась в обычную грунтовку. Обочины заросли высокой травой, полевыми цветами. И вокруг, по обе стороны, куда ни глянь, - сплошное поле, волнуются жесткие, чуть пожухлые травы. Травы и дорога жарко нагреты, от них поднимается, струясь, душистый воздух, кузнечики мерно стрекочут, и тихо - только дует ветерок. И так от всего этого хочется лечь, зажмуриться и лежать! Даже Ленни говорит: "Благодать!" Только Льюис прячется в свое пальто: замороженный он, что ли? Зеки попрыгали из кузова, разбрелись вдоль обочины, сели в тенек от машины. Кто-то куртку стянул - загорать, кто-то поскребывает грудь, кто-то жует паек. Внизу, в зеленой, подернутой дымкой долине поблескивает река и виден город - беленький, как игрушечный, расчерченный на кварталы прямыми улицами. Туда-то нам и надо.
Я возвращаюсь по дороге чуть назад. Мы стоим на холме. По склону уходит вниз лента и тянется вдаль, откуда мы приехали. Там, у другого ее края, еще только показываются крохотные темные точки.
"Петер, поехали!" - кричит мне Ленни. Я иду обратно. Мы, не спеша, пылим к городу. Меня потихоньку укачивает: становлюсь сонным, клюю носом. Вдоль обочины появляются деревья, заслоняя солнце. В них даже птицы поют. Одуреть!
В отдалении замелькали светлые дачные домики. Дорога раздвоилась: одна ветка вильнула вправо, другая прямо вонзилась в город, становясь улицей. Между ними - нарядная финтифлюшка вроде памятного знака. Надписи латиницей, слова непонятные. "По-немецки", - определил Ленни. "Здесь что же - немцы живут?" - спрашиваю я. "Боши", - неожиданно зло фыркает Ленни. " Ты что, не любишь немцев?" "А за что мне их любить? У меня папаша - бош".
Едем прямо. Уинстон сбавляет скорость. Броневик, глухо урча, ползет вперед. Мимо потянулись первые невысокие дома, белые и желтые, с треснутыми лепными балконами и отбитой штукатуркой. Городишко - дыра дырой. Постепенно замечаю странную вещь. Машин нет. Людей нет. Едем по совершенно пустынному городу. Только голуби клюют что-то на тротуаре. Не от нас же все попрятались?.. Только я собираюсь сообщить эту мысль вслух - О'Донаван молотит сверху по кабине. Уинстон притормаживает и останавливается. Мы глядим вперед. И что мы видим?
Впереди - широкий перекресток. Выезд на него с улицы надежно перегораживает опрокинутый поперек дороги набок трейлер-фургон. Задницей трейлер зацепил угол крайнего дома, выкрошив на асфальт груду штукатурки. Прежде чем остановиться, он немало пропахал. Кабина и фургон разломились под широким углом. На дороге поблескивают осколки стекла, темнеют масляные пятна - и никого.
Льюис глядит пристально, оценивающе. Ленни дергается было из кабины: Льюис одергивает его "Сиди!" Льюису что-то не нравится. Мне, кстати, тоже. И даже не то, что посреди улицы завалился грузовик, а никому нет дела... Зекам в кузове не сидится. Трое или четверо соскакивают на землю и отправляются к разбитой машине, резво, как детки на прогулке. "Идиоты", - говорит Льюис с досадой. Ленни высовывается из кабины: "О'Донаван, ну, ты куда смотришь?.. Назад, придурки!" Зеки замедлили шаг, оглянулись на нас. Но вернуться без приключений не успели. Поверх голов ударил выстрел, гулко отдаваясь в стенах домов. Потом - еще один. Выстрелы зазвучали часто, вразнобой. Мне захотелось съежиться и упасть под сиденье. Уинстон крепко сжал баранку: Льюис сказал ему "Жди". Зеки побежали к нам. Они бежали отчаянно. Один вроде как споткнулся, упал, но не поднялся. "Подстрелили", - говорит Льюис с еще большей досадой. - "Давай туда. Надеюсь, у этих, в кузове, хватит ума прилечь".
Уинстон рвет с места - только диски визжат. Зеки бегут прямо на нас, один размахивает руками. Уинстон давит на тормоз, выворачивая руль. Броневик круто заносит боком, и мне кажется, что с нами будет то же самое, что с этим чертовым трейлером... Броневик разворачивается поперек дороги и застывает, заслоняя от обстрела и раненого, и несчастных взмыленных зеков.
Сначала из кабины вываливается Ленни. Первым делом он кричит: "О'Донаван, вы там живые?" "Живые", - следует глухой ответ из-за борта. Мы с Ленни, низко пригибаясь, бежим к раненому. Паренек на асфальте часто дышит и поскуливает от боли. "Нога, нога", - твердит он. Правая штанина от бедра - темная от крови. У пулевого отверстия в ткани обожжены края. Ленни бесцеремонно переворачивает парня на здоровый бок и, поднатужившись, с треском раздирает на нем штанину. Паренек дергается. Меня тоже передергивает: я отворачиваюсь. " А-а, херня!" - говорит Ленни разочарованно. - "Кончай ныть. Касательный огнестрел, да в мягкое. Кровь надо остановить". Из остатков штанины Ленни ловко скручивает жгут, перехлестывает им бедро парня выше раны, и мы в четыре руки волочим его к машине, и умудряемся запихнуть его в кабину. Кровью при этом перемазываемся, как не знаю кто. Жалко: одежда на мне - единственная, которая у меня есть. Хотя, нет: запасной "комок" брошен в машине. Ладно, черт с ней.
Пока мы делаем санитарную вылазку, со стороны опрокинутого трейлера - молчание. Больше не стреляют. Это их выдает. Не хватает духу просто так живых людей перестрелять, хотя сто раз могли бы. Ведь и до этого - хоть и стреляли, но не на поражение. И бедолагу этого задели, может, случайно. Короче, попахивает обычным гражданским дурачьем. Стреляют без предупреждения, зато никого и не убьют, разве что - сгоряча. А то - кто им мешал засранцев наших всех положить?.. Кстати, вон они сидят, забились под машину. "Ну, что, - говорит им Ленни, - добегались? Лезьте в кузов и берегите задницы".
Мы с Ленни запихиваемся в кабину. Там теперь тесновато. Раненый - наполовину у Льюиса на коленях, как сын родной, правда, Льюису от этого удовольствия мало. "Мопс" Уинстон подворачивает руль и дает задний ход. Машина медленно пятится. Из-за трейлера прилетает пуля и звонко щелкает о лобовой ветровик, оставив на бронепластике беловатую точку. Уинстон матерится от неожиданности. Машина ползет быстрее.
Тормозим у крайнего дома. Зеки сыплются из кузова, мы вываливаемся из кабины. Город (по крайней мере, эта его часть) покинут, это ясно. Из-за угла выходит какой-то оборванец, но, заметив нас, быстренько смывается. Больше - никого, только на балконе третьего этажа осторожно ходит по перилам кошка. Мы тащим раненого из машины в тень под стену. Устраиваем ему лежак из старых курток. Кровь из бедра не унимается. Ленни вскрывает одну аптечку (свою, между прочим): промывает рану, распыляет антисептик и делает перевязку. Сует парню в зубы что-то успокоительное: тот отрубается мгновенно.
Жарко что-то. И пить охота. Если жратва у нас кой-какая есть, то с водой совсем худо. Мы оставляем зеков на О'Донавана, а сами - я, Льюис, Ленни и наш шофер Уинстон, - проходим по дворам. Тенистые дворы пусты. В песочнице лениво греется стая бродячих собак, и до нас им никакого дела нет. На лавочке дремлет старичок в шерстяной безрукавке. Подходим к нему с вопросом "Эй, дед! Где все?" Старикан глух, как пень. Он что-то шамкает нам, но разобрать его невозможно. Пошамкав немного, старик снова задремывает. Мы оставляем его в покое. Похоже, его тут забыли или, скорее всего, бросили, как ненужную вещь... Заходим в первый попавшийся подъезд. В подъезде темно. Сверху, с лестницы не слетает ни звука. Ленни взбегает на площадку, дергает ручку двери. Дверь надежно заперта. "Пойдем, - решает Льюис. - Нечего тут делать".
Назад возвращаемся немного другой дорогой. Над верхушками деревьев невдалеке торчит крыша большого дома. Ленни первым замечает неладное. "Не мельтешить!" - шипит он. Мы ныряем под ближайшее дерево. Сквозь листву видно, как на краю крыши появляется человек. В его руках что-то остро взблескивает на солнце. Постояв немного, человек сплевывает через перила и отходит прочь.
"ХерОвые новости, - говорит Льюис. - Надо остальных предупредить".
Получается, мы застряли - ни туда, ни сюда. Дорогу в город перекрыли какие-то деятели. Кто-то предложил их - взять да и обойти. Мы ему рассказали про стрелка на крыше. Ну, другой въезд поискать, - не будет, что ли?.. Может, и будет. А чего вы туда рветесь, вдруг спрашивает Льюис. Все озадачились. Нет, правда, продолжает Льюис, - кто чем собирается заняться? Сконфуженное молчание. Действительно: шли - а зачем? Надеялись на теплый прием? Да просто идти больше некуда...
Вот вопросец, да, усмехается Льюис. Ну, ладно. Лично мне - самому интересно, во что это мы вляпались. Надо со стрелками попробовать переговорить.
О'Донаван выбирает среди зеков одного и тыкает ему: остаешься за старшего. Мы всей нашей честной компанией (уже пятеро, стало быть - считая Уинстона) грузимся в броневик и катим туда, где в конце улицы белеет крыша опрокинутого фургона. Катим неспешно, поглядывая на верхние этажи домов. "Не жахнули бы чем тяжелым, - озабоченно говорит О'Донаван. - Спалят машинку, и нас заодно". "Не спалят, - уверенно отвечает Ленни. - Могу спорить, это какое-то народное ополчение. Откуда у них?" Ага, значит, не мне одному так показалось.
Останавливаемся метров за сто. Тишина - только ветер под разбитой кабиной газету шевелит. "Ну-ка, Патрик, - говорит Льюис задумчиво, - вызови их на разговор". О'Донаван, как самый горластый, приоткрывает дверь и, скрючившись за нею, орет:
- Эй, твари! Выходи, поговорим!
"Мог бы ты без тварей? - морщится Льюис. - А то ведь разговаривать не станут". Я тоже подумал: сейчас они нам - пулю вместо беседы.
Но нет: через пару минут с той стороны долетает ответ. Мужской голос, хоть и обрываемый временами ветром, был ничего себе - мощный. Правда, с какими-то неприятными нотками. Я их все никак не мог разобрать, пока Ленни не хмыкнул довольно и не сказал вполголоса: "Смотри-ка, - страшно! Слышь, визжит как свинья"... В ответе содержалось примерно вот что: нам, выродкам, надлежало убраться туда, откуда явились, и немедленно, а здесь собрались честные горожане, которые в этом городе живут и всю жизнь жили, и не допустят, чтобы по улицам шастала всякая мразь. Любого убьют, кто сунется.
"Слышь, гражданин! - орет тогда О'Донаван, - а чего это власти нас не встречают? И где остальные граждане?"
Ответ был в том смысле, что властям, кроме как до себя, ни до кого дела нету, а куда остальные подевались - не наше ублюдково дело.
О'Донаван обозлился. "Сами вы - выродки! - кричит он. - Парнишку нашего подстрелили!" Тут уж его терпеть не стали. Пули хлестнули по кабине сразу с двух сторон. О'Донаван еле успел дверь захлопнуть. "Считай, что поговорили, - замечает Льюис спокойно. - Не вышло из тебя, Патрик, переговорщика... Поехали обратно".
Пока ехали, Льюис спросил нашего "мопса": "Как думаешь, Уинстон, - можно эту фуру нашим бронеходом спихнуть с дороги?" Уинстон прикинул. "Можно, - говорит. - С той стороны, где кабина, заехать..." У броневика спереди - юбочный упор, вроде грейдерной лопаты, только треугольный. Специально для преодоления завалов и баррикад. И передние траки прикрывает заодно.
Возвращаемся и видим, что народу гораздо больше стало. Это, значит, первая партия пеших зеков прибыла. Все замученные, пыльные и жутко злые. Обступили нас, говорят: какого, мол, хрена? Льюис их осадил: а такого. Сидите и не дергайтесь, если пулю в бок не хотите. Разрешил пока ограбить какой-нибудь магазин на окраине. Взять еду и воду. И чтоб никакой выпивки, понятно? Ходить осторожно. Чуть что - сразу драпать. Петер и Патрик... вот парочка подобралась... святые, твою мать! остаетесь с ними. А мы с Ленни съездим за подкреплением.
Льюис, спрашиваю, зачем тебе подкрепление? Да, появилась тут одна мысль... Хорошенько по сторонам смотрите. Может, заметите кого. Поймать бы да порасспросить, как следует.
3.
Мы с О'Донаваном берем человек по десять и идем по обеим сторонам улицы, жмемся к стенам. На углу находим магазин самообслуживания. Двери, конечно, закрыты. Сквозь стекло смутно виднеются в полумраке ряды полок с товаром. О'Донаван, поморщившись, разбивает вдребезги витрину металлической урной. Мы просачиваемся внутрь и разбредаемся среди полок. Через некоторое время О'Донаван уже хрустит яблоком, взятым с овощных лотков, и чуть не пинками подгоняет зеков, зазевавшихся на яркие упаковки. Поскрипывая осколками, мы таскаем сквозь витрину бутылки с водой. О'Донаван нашел у кассы радио, включил его и крутит ручку настройки. "Странно, - говорит. - Ничего. И на длинных ничего, и на коротких. Глушит кто-то".
Пока мы мародерствовали, броневик сделал два рейса, и Льюис решил, что хватит. "Ну, обезьяны, - сказал он из кабины тем, кто столпился перед ним, - кто ходил за броней в атаку?"
Народец замялся. Подыхать никому не хотелось. Оружия на руках у нас не было никакого. "Учтите, - сказал тогда Льюис, - сидеть вам тут, пока не посинеете". План его был простой: прорваться за трейлер, а там - как получится... Разжиться парой стволов для начала.
Всех словно горячка охватила. Кроме Льюиса, конечно. По-моему, он расчетливо прокладывал себе дорогу чужими руками. Расчетливо - в смысле, оценив все шансы. И непонятно, нам эта дорога тоже подходит, - или она только для него?
Быстро набралось человек двадцать в ударный отряд. Ударному отряду полагалось залезть в кузов, сидеть и не высовываться - до поры до времени. Транспортер, хоть и с открытым кузовом, но высокие борта - со специальным скатом, чтобы прикрывать сверху бойца от снайперов. Нашей ездобратии это сильно поможет, если у засранцев на той стороне стрелки по высоким точкам расставлены.
Остальным придется быть на подхвате: им, беззащитным, на открытой улице, когда неизвестно, с какой стороны стреляют, сам Господь велел пулю схлопотать.
Собрались, погрузились: О'Донаван еще раз на все посмотрел, крикнул "Поехали!" и полез наверх, к своим. Он у нас теперь что-то вроде полевого командира.
И вот - катим: в кабине я, Ленни, Льюис, "мопс" наш Уинстон, жестко сжав зубы, держит баранку. Меня тоже что-то лихорадить потихоньку начинает. Белая крыша фургона все ближе. Тут Уинстон еще газу наддает. "Полегче, парень, - говорит ему Льюис, - так мы зубы себе повышибаем". Уинстон свирепо мотает головой, глядя только вперед. Он знает, что делает. Когда до трейлера остается не так уж далеко, он сбрасывает передачу. Машина тяжело утыкается в опрокинутую кабину. Нас ощутимо кидает вперед-назад. Ленни матерится сквозь зубы. Уинстон прибавляет газу: броневик, натужно рыча, толкает перед собой кабину трейлера. Та со скрежетом подается вперед, с искрами прочерчивая краями на асфальте белые дуги. Конец фургона уперся в стену и медленно стирает ее в кирпичную крошку. "Ну, давай, давай!" - бормочет Уинстон. Наконец, раздается звук лопнувшего металла, и мы проскакиваем заграждение.
Первое, что мы видим - это несколько человек, улепетывающих по улице со всех ног. Еще кто-то копошится в пикапе, припаркованном у тротуара. "Перекрой-ка им дорогу", - скучным голосом говорит Льюис. Броневик с хрустом сминает кузов пикапа, прижимая его к тротуару. Беднягам явно не поздоровилось. Уинстон глушит мотор. Ленни орет через амбразуру в задней стенке кабины: "О'Донаван, не спать!" Мы выскакиваем на улицу. Из кузова на землю спрыгивают зеки как абордажная команда дьявола.
Дальше все происходит бешено. Пока эти, в пикапе, не успели опомниться, мы выволакиваем их наружу и кладем на асфальт. У одного разбит затылок, и он без сознания. Второй вполне живой, но перепуган до смерти, поджилки трясутся. Обоим, наверное, лет под пятьдесят. Почтенные пузатые папаши. При одном - охотничье ружье и патронташ, у второго - револьвер и коробка с патронами. Небогато, прямо скажем... О'Донаван с командой в это время занимаются отловом бегущих. Они нагоняют лысоватого крепыша. Крепыш носит зеленую майку: за спиной у него болтается кое-что посерьезней, чем у его друзей - какая-то штурмовая винтовка старой модели. Старая - не значит плохая. Сообразив, что бегун из него - так себе, крепыш разворачивается, падает на колено, сдергивая со спины винтовку, и делает два выстрела почти в упор. Стреляет почему-то одиночными: то ли забыл с перепугу, как переключаться на автомат, то ли заклинило что. От первого один из наших валится. Второй выстрел стрелок мажет, не справившись с отдачей от первого. Зеков стрельба сразу осаживает назад, но О'Донавана так просто не остановишь. Он подлетает к стрелку и сокрушительно бьет его по голове. Думаю, парень не жилец...
Заполучив винтовку, О'Донаван деловито посылает пару коротких очередей вслед прочим спринтерам. Еще трое финишируют: мы наваливаемся на них, разоружаем и отправляем в одну кучу к остальными. Кое-кто уходит дворами. Зеки бросаются за ними: О'Донаван ревет "Не преследовать!" Правильно: перестреляют как курей. Через брешь в заграждении подтягиваются еще наши.
В это время сверху, с другой стороны улицы прилетает пуля и звонко выщербляет стену, рикошетом зацепив кого-то из наших. "Врассыпную!" - кричит О'Донаван. Мы, как крысы, бросаемся под стены. Ленни машет рукой: оттуда стреляют, оттуда! О'Донаван навскидку выпускает туда длинную очередь. Со звоном сыплются стекла. Очередь запинается на середине. О'Донаван выбрасывает отстрелянный рожок. Ленни, хищно подобравшись, хватает себе ствол (какой-то пистолет, похож на старый добрый 1911А1, только с накладками из керамики) и командует "Трое - со мной". Они перебегают улицу и скрываются в подъезде. О'Донаван сменил рожок. Он тоже заметил шевеление в окне, только с нашей стороны и чуть подальше. Низко пригибаясь, он с ребятами бежит туда, и я вместе с ними.
Ленни, похоже, времени даром не терял. Из того дома, куда они вошли, слышится собачий лай, потом выстрел. Из окна на четвертом этаже прямо сквозь стекло рушится человеческое тело.
Мы застаем нашего снайпера на лестнице. Тот замечает нас сверху и начинает стрелять в проем лестничной клетки. Мы залегаем прямо на ступеньках, жмемся под двери, поминая добрым словом его мать и всю его родню. О'Донаван постреливает вверх, но безрезультатно. Грохот от выстрелов - аж уши закладывает. Вялая перестрелка продлилась недолго. У парня наверху кончились патроны. Мы догнали его на самом последнем этаже, где он, шумно сопя, ломал замок на служебной двери, пытаясь выбраться на крышу. Ну, спустили его по лестнице вниз.
Трупы рядком лежат на асфальт: один - наши, двое - их. Ленни ищет, чем бы их прикрыть. Раненых столько же. Нашего рикошетом зацепило. У них - мужик из пикапа, с разбитым затылком, и еще тот, кому О'Донаван чуть башку не проломил... Ленни, кстати, тоже ходить малость порванный: ему собака руку прокусила. У стрелка в доме был ротвейлер. Что произошло точно, не знаю - но стрелок отправился через окно, а собака - на тот свет. Там они, надо думать, встретились. Жалко, говорит Ленни, а что поделаешь. Не ждать ведь, пока она мне в горло вцепится.
Остальных пленных - человек пять - посадили в кучку прямо посреди улицы, руки за голову. Сидят: потные, понурые, бледные. По виду все - почтенные джентльмены. Один даже - в домашних шлепанцах. Пленных окружила толпа зеков - человек, наверное, сорок. И ничего хорошего от этой толпы не жди. Начинают после драки кулаками махать. Слышу, кто-то уже верещит: чего, мол, на них глядеть - давайте, грохнем сук! Они наших ребят постреляли... Тут дернешься - разорвут.
Сквозь толпу к середине проталкивается Льюис. "Разойтись!" - командует он с нажимом. Но зеки так просто не унимаются. Слышь, черномазый, продолжает выступать все тот же, - а я че-то не понял, откуда ты тут взялся, командир такой. Мы никакого черномазого командовать над собой не приглашали. Зеки за его спиной сдвинулись поплотнее. Ведь действительно: не приглашали. Сам откуда-то взялся... А Льюис стоит, чуть ссутулившись, и молчит. По-моему, ему даже скучно. Он нелюбопытно разглядывает стоящих перед ним зеков, смотрит мимо того, кто орет, - и держит руку в кармане пальто, и я понимаю, что у него там пушка. Доставать он ее не торопится, но зато - если достанет, то не просто так, помахать. Он и на горлопана-то глядит, будто мысленно до трех считает. И я тоже - смотрю, и думаю: вот ведь человек - жить ему осталось, может, пару минут, а он все так же по-прежнему орет и ну ни черта вокруг не видит.
Тут, по счастью, О'Донаван вмешался. "Заткнулся бы ты, гнида, - посоветовал он горластому. - Когда отряд на прорыв собирали, тебя не слышно было. Не припомню, чтобы ты в первые ряды рвался. А сейчас чего лезешь? Или покомандовать захотелось? Так я тебе сейчас самому расстрельную команду организую".
Патрик О'Донаван смотрится повнушительней, чем калека Льюис. И к винтовке он только что с намеком примкнул свежий магазин. И хоть по своим стрелять он, наверное, не будет... а там - кто его знает! Было бы из-за чего огород городить. Зеки, побурчав немного, разбредаются.
Льюис, между тем, обращается к сидящим: "Есть главный?" Пленные еще не до конца поняли, что поживут пока. Слова доходят до них не сразу. Наконец лысый усатый дядька в клетчатой рубашке глухо говорит: "Я буду главный". "Как звать?" - спрашивает Льюис. "Йохан Томас", - отвечает. "Сколько вас, и где ваши командиры?" Йохан Томас молчит: по его виду ясно читается: ага, так я вам и сказал. Красная лысина уныло блестит от пота. Льюис едва заметно морщится. "Ты и ты, - он показывает на двоих пленных: пожилого дядьку из тех, что были в пикапе, и на толстяка в домашних тапочках. - Мы вас отпускаем. Сейчас вы идете к своим и всем говорите, что мы остаемся в пределах этого квартала и дальше в город не пойдем. Нападать мы ни на кого не собираемся. Нам лишнего смертоубийства не надо. Если заметят кого-то из наших за чертой квартала, могут открывать огонь. По тем, кто в серой форме, - Льюис усмехнулся, - можно стрелять без предупреждения. Только следите, чтобы в их руки не попало оружие... Все понятно? Проводите их. Герр Йохан отправится с нами. Этих, - он кивнул на остальных двоих, - вон туда, к стенке, в тенек. И охранять. И дайте им воды..."
Гера Йохана, напротив, поставили на самом солнцепеке. Наверное, чтобы лысина ярче блестела. Устроившись поудобней, Льюис начинает допрос примерно так: не скажет ли герр Йохан, какого черта неизвестно кто выставляет вооруженные посты на улицах и стреляет в безоружных?
Герр Йохан, помявшись немного, отвечает: не неизвестно кто, а городское ополчение. А что еще было делать? Когда узнали, что к городу приближается двадцать тысяч зверья разной масти...
"Сколько?" - переспросил Ленни. "Двадцать тысяч..." Ленни присвистнул: "Ничего себе! Кто это вам такое сказал?" "Муниципалитет", - хмуро ответил герр Йохан. "Пожалуй, ваш муниципалитет преувеличивает. - сказал Льюис задумчиво. - Раз этак в десять. Хотя две тысячи зеков - тоже не подарочек". Да нам-то разница, раздраженно буркнул герр Йохан, хоть две, хоть двадцать: мы-то - что? вот и палим... с перепугу. Герр Йохан, участливо спросил Льюис, у вас есть звание? Лейтенант, неохотно сказа герр Йохан. Род войск? Да каких войск!.. пожарная охрана. Пожарник, хохотнул О'Донаван. Пожарный, поправил его герр Йохан. Пожалуйте к нам, господин пожарный, в тенек. Петер, дай ему воды.
Герр Йохан подсаживается к нам на корточках и громко пьет, булькая и проливая воду себе на рубашку. Из рубашки выглядывает потное брюхо. Герр Йохан отрывается от бутылки, вытирает лоб и говорит: жара...
Почему нас встречаю не копы, а ваши ружья? - спрашивает Ленни. Копы нынче все на взлетном поле, машет рукою герр Йохан, за городом, в двух милях отсюда. Мы переглядываемся. И какого хрена они там делают? Летают?.. Так вы что, совсем ничего не знаете?.. Вот именно, что не знаем. Знали бы - не спрашивали.
Тут герр Йохан выкладывает нам такую новость. Корабли Федерации блокировали систему. Сейчас как раз на подходе сюда. Ударная группа, или что-то вроде этого, кто их разберет.... Вот все и драпают. Начальство наше - первое.
Ударное соединение группы флотов, говорит Льюис, вот как это называется.
Значит, все-таки война, удовлетворенно говорит Льюис... Может, война, а может - и не война, их разве поймешь? Все время что-то делят. То там, то тут. То те, то эти...
Льюис перечисляет имена. Браун, Пристли, Стуков, Андерсон... Вернон. Вроде как - Вернон, кивает герр Йохан.
Федералы ни один транспорт с планеты не пропустят. Так что - зря ваше начальство торопилось. Что они думали, Вернон их из системы выпустит?.. Откуда я знаю, что они там думали, раздражается герр Йохан, драпают - и все... А куда попрятались горожане? Никуда - все на космодроме. Постой, говорит Льюис. Сколько населения в городе? Двенадцать тысяч... Ленни аж поперхнулся. Интересно, сказал Льюис, и на что они надеются? Не знаю, отмахнулся герр Йохан, все как с ума посходили... оно и понятно - Фостер-2, соседний-то, сожгли...
Как это - сожгли? - наперебой спрашиваем мы.
Говорят - подчистую. Трое стандартных суток бомбили с низкой орбиты.
Да ну, не может быть, неуверенно сказал Ленни. Трындят, небось, поддержал его О'Донаван. Наверное, да, медленно сказал Льюис, а может, и нет... заигрались в последнее время господа офицеры в свои игрушки. Всякое может быть...
Не знаю, как вы, парни, говорит затем Льюис тяжело, - а я рассчитывал отсюда свалить поскорее. Две тыщи зековских рыл - местному правлению большая головная боль. Мы здесь лишние. Не по местным же тюрьмам нас сажать... Да и закона такого нет. Я думал, нас тут же и депортируют. А теперь вот - даже и не знаю... Герр Йохан, спросил он неожиданно, а почему вы в городе остались? А чего это я, удивляется герр Йохан, из собственного дома побегу? Планету они могут хоть на тысячу кусков взорвать, - но чтоб герр Йохан из своего дома побежал!.. И много вас таких? Хватает... Думаю, заключает Льюис, хоть один приличный врач среди вас найдется. Подлатать наших. И ваших тоже. А мы с вами, герр Йохан, прогуляемся. Думаю, герр Йохан, не откажется составить нам компанию...
Герр Йохан не откажется. Попробовал бы он отказаться... Один из местных под конвоем из наших ребят отправляется за врачом. Мы всей нашей интербригадой грузимся на броневик и едем...
Куда едем, Льюис?
Льюис говорит: на летное поле.
Я даже не спрашиваю, чего ему там понадобилось.
Зеки из ударного отряда, как будто так и положено, занимают места в кузове. О'Донаван привычно лезет к ним. В кабине, правда, все равно тесновато - нас там пятеро, считая Уинстона: еще и герр Йохан Томас со своим немалым брюхом. Хотя нам-то с Ленни - ничего: он сидит на переднем сиденье, между Льюисом и водителем, - дорогу показывает. "Побегает еще наша машинка?" - спрашивает Льюис. "Куда она денется, - беспечно отвечает Уинстон. - Батареи вчера были под завязку... Куда - на объездную?" "По городу короче будет, - возражает герр Йохан. - Машин сейчас нету... По объездной - крюк давать лишних полторы мили".
Взревывая мотором, катим по пустынным улицам, будя эхо в арках домов. На перекрестках светофоры безобидно перемигиваются с желтого на красный. Сворачиваем в переулок: я замечаю, как по тротуару вдоль стены осторожно крадется двухцветная - белая с черными пятнами - кошка. Заслышав ревущее чудовище, она испуганно прижимается к земле и замирает. Когда мы проносимся мимо, она бросается прочь и ныряет в ближайший подвал через вентиляционную решетку.
Кошка оказывается единственным живым существом на всем нашем пути по городу.
Герр Йохан кидает односложно: "Налево. Направо. Прямо и до поворота". Перелетаем реку по мосту. Внизу весело блестит на солнце вода. Мне сразу же захотелось купаться. Сильная жара разливалась по городу. Через раскрытые окошки в кабину влетал запах раскаленного асфальта.
Синее безоблачное небо над крышами подернулось белесой дымкой.
За городской чертой Уинстон подкинул скорости. Движок зазвучал ровнее, уверенно набирая обороты. Прямая асфальтовая стрела устремлялась круто вверх, на седловину длинного холма. Перевалив холм, она полого спускалась в котловину и убегала вдаль по ровной, плоской степи к белым башням и посадочным кругам космодрома.
Сверху было видно, как у ворот зоны безопасности клубится темная пыль. В пыли остро блестели металл, стекло, разноцветная полировка. Такое впечатление, что там беженцы разбили пестрый лагерь.
Почти что так оно и было.
Брошенные машины начали попадаться нам еще на полпути. Сначала они теснились по обочинам. Затем стали попадаться посреди дороги. Пришлось сбавить скорость. Мы медленно пробирались между разнолитражными, новенькими и старыми тачками. Парочку Уинстон без лишних церемоний отпихнул с дороги. Еще десять минут - и мы уткнулись в задницу огромной пробке. Затор был сплошной, как на нижних уровнях городского ядра какого-нибудь мегаполиса в час пик. Море автомобильных крыш мерцало перед нами. Над ним струилось марево нагретого воздуха. Где-то впереди раздавались гудки клаксонов. Среди машин, в дрожащем, расплавленном воздухе виднелись редкие фигуры людей, как призраки водителей в автомобильном аду.
"Объедем этих баранов", - решает Льюис. Броневик сползает по насыпи в степь, рывком качнувшись в желобе ирригационного рва. Мы несемся вдоль дороги, волоча за собой хвост пыли. С обочины люди тревожно смотрят нам вслед, кое-кто машет руками.
Черная сеточка ограждения зоны безопасности еще только вырисовывается впереди над равниной, когда я замечаю такое, отчего сердце у меня нехорошо перехватывает. По периметру ограды крейсирует приплюснутый широкий танк в песочном камуфляже. Далеко слева поднимает клубы пыли еще один. "Уинстон, поворачивай!" - изменившимся голосом говорит Льюис. На полной скорости мы драпаем туда, откуда приехали.
Проходит несколько томительных минут. Уинстон молча гонит, не сбавляя скорости. Мы лихо подлетам на колдобинах. От ожидания у меня аж скулы сводит. Всем нам ясно, как белый день, что оптика орудийной наводки танков поймала нас еще на подходе за пару миль, в этом-то голом поле. И что сейчас целеуказатели уткнулись точно в нас. Тут - беги, не беги: машина свое дело знает. И все-таки мы предпочитали бежать.
При развороте я еще успел заметить: бронетехника застыла у ворот, солдаты в оцеплении - и перед оцеплением толпа гражданских. А невысоко и в самой что ни на есть опасной зоне - над стартовыми площадками, - барражируют темными точками два вертолета.
Постепенно страх нас отпускает. Раз, и мы понимаем: не стреляют. Два, - и до нас доходит: хотели бы, сожгли еще раньше. Три - становится ясно, что стрелять, скорее всего, уже не будут... С ревом и свистом над нами проходит вертолет и по широкой дуге уносится обратно к летному полю. Мы победоносно мчимся по степи, немилосердно киваясь на выбоинах. И вот уже Уинстон довольно скалится, будто это он нас всех спас.
Таким вот образом мы весело минуем окраину, мост и оказываемся в городе. Уинстон, опомнившись, тормозит. Из кузова с ворчанием спускаются побитые, чуть живые зеки. О'Донаван трубно посылает нас в жопу вместе с такими поездками. "Никого не потеряли?" - осведомляется у него Уинстон.
Слава Богу, все на месте.
От таких кульбитов судьбы я малость одурел. Надеясь хоть немножко проветрить мозги, я бесцельно шатаюсь по улице. Вдруг вижу чудо: гостеприимно распахнута дверь в полуподвальчик. Над дверью - вывеска "Трактир", а на самой двери - табличка "Открыто". Я немедленно возвращаюсь и отлавливаю Ленни. Мы отправляемся разведать обстановочку, - ну, а может, и горло промочить. Вдвоем нам уйти не удается - еще О'Донаван навязался в первооткрыватели.
Спускаемся по лестнице в подвальчик: внутри полутемно и, вроде, никого. Стулья под столы задвинуты, за стойкой - тихо. Только Ленни все равно какое-то шевеление там учуял. Чутье у него - как у кошки. "Ложись!" - кричит. Мы и попадали, кто куда. Тут же - грохот: у меня над головой дверной косяк - в щепки. Только брызги по сторонам! Барчик дымом заволокло. Я валяюсь: в ушах звенит от выстрела, сверху труха сыплется. Из-за стойки старческий голос скрипит: "Пошли прочь, говнюки!" Я кричу ему в ответ: " Папаша, ты офонарел, что ли? Мы выпить зашли! Или ты всех так угощаешь?" "Лежи там, где лежишь, - предупреждает старик. - Знаю я вас, засранцев. А что это говор у тебя больно странный? Славянин, что ли?"
"Ну, славянин", - подтверждаю я.
"Как звать?" - осведомляется старик.
"Петер", - отвечаю.
"А чего имя не славянское?" - подозрительно спрашивает старикан.
"А ты у моих папы с мамой спроси!" - обижаюсь я.
"Ладно, ладно, - примирительно ворчит старикан. - Поднимайтесь-ка, орлы. Только медленно, и чтобы я ваши руки видел".
Делаем, как велено. Старикан выглядывает из укрытия. Хитроватый такой. Совсем седой, в синей рубашке, поверх нее - овчинная безрукавка. В руках - преотличнейший дробовик фирмы "Ремингтон", и целит старик прямо в нас. Кучность у этой штуки - превосходная, тем более - на маленьком расстоянии, а то начинил бы нас свинцом по самое не балуйся, лежи мы на полу, не лежи...
"Отложил бы ты, дядя, эту штуку", - с чувством говорит О'Донаван. Старик глядит на нас с большим сомнением. "С вас-то и взять нечего, голодранцы. Вы, никак, те зеки, что из Большой тюрьмы сбежали? Не люблю я вашего брата..." "Все хорошо, батя, - успокаиваю я его. - Ты только не пугайся, если к тебе сейчас еще кто-нибудь вломится". "Это кого мне пугаться, вас, что ли?" - сварливо возмущается старик. Звать старого разбойника Яцек. То ли он и вправду ничего не боится, то ли вид у нас больно безобидный, - он прячет дробовик под стойку и приглашает нас поближе. По-моему, ему просто надоело тут сидеть одному, как партизан в глухой блокаде, и страсть как захотелось поговорить. Нам того и надо: подсаживаемся за стойку. Раз, два, три - старик выставляет пиво в глиняных кружках: глядя на их запотевшие бока, мне захотелось обнять старика как родного. "За счет заведения, батя?" - подмигивает ему Ленни. Старик открывает рот, и по всему видно, что Ленни не прав, - но ответить старик не успевает. На лестнице - шум: вваливается вся наша ездобратия. Старый Яцек снова порывается нырнуть под стойку, но тут вмешивается О'Донаван и все разъясняет, - а переорать он может кого угодно. Потом возникает славный герр Йохан Томас, и все становится совсем замечательно: герр пожарный всех угощает. Ура герру пожарному! По правде, немного денег у нас есть, - но кто будет пить за свои, если можно - за чужие?
Благочинно рассаживаемся: в баре - обычный гомон, будто смена работяг забежала пропустить кружечку после трудового дня. Даже Льюис снял пальто (!) и дует на пену в кружке.
И тут с улицы доносится невнятный звук - как будто кто-то в громкоговоритель говорит.
Мы, толкаясь, все высыпаем наружу - кто кружку бросил, а кто и прямо с кружкой.
Посреди улицы в воздухе развернулся сам собой экран: большой - футов двадцать на двадцать, не меньше. На экране во весь крупный план - лицо: не человек, а сам дьявол! Резкие черты, твердый подбородок, безволосый, идеальной формы череп. Пронзительные серые со сталью глаза. Чуть видны плечи, гладко облитые черным форменным регланом флота Земной Федерации. Командир Магнус Вернон, военная элита новой формации. Генетически чистая раса.
Мы потрясенно молчим. Кто-то шепчет с ненавистью:
- Мод!
Чертов ублюдок!!!
Вернон смотрит прямо на нас и говорит, и голос его доносится изо всех уголков города, где повсюду развернулись такие же экраны.
- Вниманию гражданского населения. Нет причин для паники. Оставайтесь в своих жилищах и сохраняйте спокойствие. Повторяю: нет причин для паники.
Вниманию местного правления и военного командования. Вам надлежит блокировать весь исходящий трафик с поверхности планеты. Весь застратосферный транспорт будет немедленно уничтожен.
В течение шести часов должны быть освобождены посадочные площади для высадки ограниченного контингента федеральных сил. Все блокирующие факторы должны быть исключены. Любое сопротивление будет немедленно подавлено.
Вниманию бывших заключены 3-ей блочной тюрьмы особого типа...
Эти слова были встречены оглушительным свистом. Кто-то, улюлюкая, запустил в лоб командиру пустой банкой, подобранной на тротуаре. Банка пролетела сквозь голографический экран и забряцала по асфальту. Вернон, конечно, не мог нас ни видеть, ни слышать. Он спокойно продолжал:
...- Каждый из вас в течение нескольких лет подвергался серии военно-медицинских генетических экспериментов. С данного момента все вы считаетесь особями с измененным генотипом и не может быть допущены не на один из обитаемых миров Ойкумены...
Вот тут мы заткнулись. Заткнулись, оцепенели и стал переглядываться друг с другом.
Как же так?!
Только что нас объявили генетическим мусором. "Джи-джи" (Genetic Gabage). Что это значит? А то. Мусор - он и есть мусор. Отбросам место на свалке, вот что нам сейчас сказали.
Кровь отхлынула у меня от лица. Лучше бы я до сих пор сидел!
Пораженные, мы онемело слушаем. Вернон давит нас взглядом:
- Однако для вас не все потеряно. Федерации нужны солдаты. Вам предлагается явиться на сборные пункты федеральной армии и вступить в ее ряды. Каждый, кто сделает это, становится полноправной боевой единицей федеральных сил. С этого момента Федерация полностью берет на себя заботу о ее подготовке и обеспечении. Каждый из вас получит установленное жалование и возможность продвижения по службе. По окончании боевых действий или срока контракта ваш социальный статус будет частично восстановлен. Вы получите право селиться на любом из обитаемых миров Периферии. По желанию вы также сможете сохранить свое положение в вооруженных силах Федерации, уйдя на бессрочную службу.
Заключенные спецблоков принимаются на тех же условиях. Однако они будут подвергнуты принудительной стерилизации.
Мы стояли в недоумении. Только что затылки не чесали. Ничего себе перспективка! Был мусор - стал боец. И еще неизвестно, что лучше...
Не очень-то я рвался послужить Федерации, честно говоря. Другое дело - кто меня спрашивает-то?
- Дисциплинарная служба конфедератов, - продолжает между тем Вернон, - любезно предоставила нам ключи к криптокодам заключенных. С этого момента все ваши перемещения жестко отслеживаются. Не явившиеся на сборные пункты в установленный срок будут изолированы, подвергнуты стерилизации и высланы на освоение Дальних миров. Заключенных спецблоков ждет немедленное уничтожение.
Вот тут уж я затылок почесал. И многие почесали - то место, где нанесен криптокод. Получается, конфедераты нас продали. Любезно продали.
Вот твари!
Кто-то заржал. Мне тоже стало дико весело. Молодец, командир Вернон!
И вот уже О'Донаван, наливаясь кровью, ревет:
- Ну, что, отродье? Послужим?!
И хор глоток отвечает ему: "Послужим!"
Один Ленни цедит:
- Ага, уже мечтаю поглядеть в рожу рекрутеру.
И мы смеемся, плюем и изрыгаем проклятья в адрес Вернона. А тот говорит:
- Еще одно заявлении. Стало извеснтно, что среди заключенный 3-й блочной находится генерал Шепард Льюис. Господин генерал, командование сил Федерации предлагает Вам сотрудничество. Просьба: дайте знать о се6е любому офицеру контингента.
Это все. Говорил Магнус Вернон, командующий ударного соединения Первой Группы Флотов ВКС Федерации.
Под свист и улюлюканье экран гаснет и стягивается в ничто. Мы трое украдкой поглядываем на нашего Льюиса. Тот скромно кутается в пальто (опять напялил), потом делает короткий жест рукой: тихо, мол.
Галдя, мы спускаемся в подвал к Яцеку. Эй, дед, нальешь генетическому мусору? Дед - без предрассудков. Дед наливает и говорит: мусор, ребята, в человеке берется вовсе не от генов.
Яцек включает телевизор. По телевизору транслируют Вернона. Вернон беззвучно шевелит губами. Звук сломался, объясняет Яцек.