Я не знаю, зачем пишу. Должно быть, чтобы не сойти с ума. Кто-то уже начинал подобным образом свои исповеди, не так ли? Я вовсе не претендую на оригинальность, равно как и эта история. Она просто должна быть написана, даже если жизнь еще не оборвала ее нить, чтобы я мог завершить ее. Представьте ее бесконечной. Представьте ее здесь и сейчас, хотя я и не пишу в реальном времени.
Так или иначе - времени у меня мало. Завтра, то есть уже сегодня, мы отправимся в Путешествие. Куда ж без него.Любая романтическая история предполагает это пресловутое путешествие, оно символизирует жизненный путь, развитие отношений, обретение некоего глубинного осознания вещей и прочее бла-бла-бла, ну вы понимаете. Так что Путешествие просто неизбежно. В соседней комнате спит женщина, про которую я должен сказать, что люблю ее. Сложно разыгрывать дружбу, если любишь и сложно дружить, если когда-то любил. Тем не менее, это неважно - есть я и есть эта женщина, есть авто и есть дорога, которую я выбрал, от неизбежности,опять же.
Вопреки прогнозам, мой самолет благополучно приземлился в пункте назначения. Я не брал с собой ничего необходимого, я до конца не уверен, был ли я сам столь необходим в этом месте. Несколько часов на попутках сквозь снежное крошево, и я уже иду по коридору, воняющему стерильностью. Белый снег, белые стены, белый запах - я уже давно понял: черный - цвет жизни.
-Не помню я никакой катастрофы! И этого человека не помню. Если он умер, мне жаль. Оставьте меня. Катастрофа - уже то, что я здесь, в чужом городе, в вашей занюханной больнице и должна торчать тут еще неделю!
Представьте себя на месте человека, на которого сыпятся чужие "соболезнования", а он не понимает, по какому поводу. Я знаю, жизнь сама по себе заслуживает соболезнования, но в нашей культуре это некогда неотъемлимое проявление сопричастности, увы, почти атрофировалось. Жалость и сочувствие ныне стали носить почти оскорбительный характер, хотя все не перестают ныть об одиночестве.
-Здравствуй. Ну ты как тут?
-Салют. Даже если мы знакомы, это неважно - я ничерта не помню.
-Знаю. Позволишь присесть?
Она ежится, сжимая себя обятиями, сдерживает себя, как было, когда мы только познакомились, дичится, отодвигаясь на другой край кровати.
-Ну что там, в мире, происходит?
-Все тоже, ты же знаешь. Ничего не изменилось. Снег идет, я узнал, здесь, в мае, это нормальное явление.
-Ну да. Я тоже не изменилась, ведь так? Если ты меня знаешь, ты же можешь сказать, что я не изменилась, да?
Что я мог сказать тогда? Смогли бы вы разобраться, где правда, где ложь, и быстро решить, что из них от вас требуется?
-Да. Ты не изменилась. Такая же капризная и беззащитная, какой была. Не переживай, скоро увезу тебя отсюда домой.
-Я была такой? Мило. Пусть так. А где он - дом? Далеко?
-В двух часах на самолете. Недалеко.
Она вздыхает. Поднимает голову - вижу знакомые искорки сарказма во взгляде. Знаю, дальше они сменяться тоской.
-Мне кажется, дом теперь так далеко, что мне придется всю жизнь искать его.
-Даже если ты ничего не помнишь, ты почувствуешь, что вот он - твой дом, ты вспомнишь. Ты должна вспомнить. Я помогу тебе.
Знаете, что до меня, то я-то верю только в метафизический дом, в который фиг так просто вернешься, который всю жизнь ищешь, а он, паскуда, в тебе, но как же сложно туда подчас пробраться. Надеюсь, она про это тоже забыла, и дом - это место, где есть твои родные, что ждут, и вообще, когда есть, куда вернуться - уже счастье. Если, конечно, во все это верить.
-Ладно, Ли, отдыхай. Я скажу им, чтобы тебя не беспокоили. Завтра попытаюсь забрать тебя.
-Так вот как меня зовут... Так мне больше нравится. А то они как-то стремно меня называли. Спасибо.
Так я называл ее. Такое интимное имя. Теперь оно уже не столь интимно, и глаза ее не потеплеют нежностью. Ничего. Я все предусмотрел и рассчитал, скорбеть неуместно.
Помню лес. Людей много, все празднуют весну, год из года она возвращает к жизни даже тех, кто хоронит себя заживо, и тех, кто уже схоронен - цветы и трава восторжествуют над всеми. Она берет меня за руку, ищет глаза, проникновенным взглядом вспарывает мое забрало - я никогда не мог быть суров и сдержан перед ее огромной, всепоглощающей кареглазостью.
-Ну скажи мне, скажи, почему мы не можем быть вместе? Не можем быть, как есть? Пусть втроем, пусть немного неудобно, но ведь иначе всем будет так несчастно, разве нет?
-Я так не могу. Я люблю тебя и не хочу тебя делить с "призраком". Хотя он и далеко, но я хочу, чтобы ты была только со мной. Разве он не хочет того же, что и я? Тебе придется сделать выбор, я не знаю, сколько я еще смогу это продолжать.
Река серебрится, кеды по песку, все осыпается, песочные часы, время утекает, все живое шушукается, общается, кричит, сливается в единый голос жизни. Я слышу только один голос, тихий, всегда немного печальный - ее голос, и без него глух к другим голосам.
-А если я возьму и выберу третий вариант?
-Ты же знаешь, их только два.
-А ты не решай за меня мои варианты. Я просто уйду. К черту выбор, какое будет счастье, если один останется несчастным?
-Ага, ты предпочтешь оставить несчастными всех, ты сбежишь?
-Я просто знаю, что оставив одного, двое не срастутся, будет пустота, память, если хочешь, что разведет оставшихся.
Знаете, сейчас я могу сказать, это все - херня. Свобода, что плодит лишь одиночество. Отношения, что заменяют любовь. Выяснение отношений, что заменяют отношения. Вы не замечали? Времени хватит на все, нас - нет. Это, в сущности, хорошо, можно фильтровать действительно важное от преходящего, но на это тоже требуется время и сила, и иногда бывает так поздно, что уже никогда. Будьте достаточно счастливыми, чтобы влипнуть во что-то, и достаточно несчастными, чтобы выбраться. Просто будьте.
Они были слишком долго вместе. Каждым отношениям отпущен свой срок, если их не возводить на другой уровень, не вносить преобразования, чтобы они могли принять другую форму, но длиться. Она это знала, но знать мало. Он уехал в другой город строить бизнес, названивал и иногда наезжал. Она тоже ездила к нему. Большую же часть времени мы были вместе, но она думала о нем, слишком привыкла к тому, что он будет всегда, решила, что и ей должно быть так или иначе с ним, ведь это он открыл ей глаза на мир. Я же был лишь новой оптикой. К чести сказать, довольно интересной. Вы же понимаете, что я чувствовал? Вам же это знакомо? Мне жаль, если так.
Я увез ее "домой". Память, от которой она так страдала когда-то, так и не вернулась. Теперь она страдала от ее отсутствия. В настоящем ей было не очень уютно, как бы я ни старался, будущего же она просто не видела. Для того, чтобы это испытывать, необязательно терять память, просто когда она есть, у тебя всегда найдутся пути к отступлению и оправданию.
Я снял квартиру; к моему удивлению, она решила пожить у меня, а не у родных, пока память не вернется к ней. Словно бы я добился того, чего всегда желал - быть родным, быть единственным. Перебирая свои незнакомые вещи, она нашла фотографию в кошельке - не мою, это я и так знал.
-Он был мне дорог, да? Кто он? Почему у меня нет ни одной твоей фотографии?
-Потому что я и так всегда был с тобой, зачем тебе еще мои фото?
-Он меня бросил? У меня ведь были друзья, наверное. Теперь я им не нужна?
-Ну зачем ты так? Скоро ты все вспомнишь...
-И все вернутся, так что ли?
Я, конечно же, не хочу, чтобы она все вспоминала. Если это случится, я потеряю ее во второй раз, а это я уже врядли смогу вынести.
-Иди ко мне. Все будет хорошо. Я же с тобой, и я тебя не оставлю. Надо потихоньку собираться, ты не забыла - у нас сегодня выход в свет.
Спектакли, выставки, книги, просто станции - весь город как минное поле, я умело обхожу те места, где они могли бы быть вместе. Я не особо баловал ее всем этим раньше, когда первая романтика отыграла, все эти мероприятия поглотила пучина обыденности, оставив лишь выученные наизусть маршруты и привычный ход бесед. Сейчас я могу сказать - этот мнимый покой, что я пытался удержать, проклятая безопасная неизменность была предательством с моей стороны, что отстранило меня от нее лучше любого соперника.
Но сегодня она не хочет в театр. Место встречи - ее губы, бороздить просторы постели вычурными позами, я хочу, всегда хотел, но есть новый вкус иступленности, с которой она творит свои ласки. Причувствовавшись, я понимаю, что она стирает свои слезы, спрятавшись в моих волосах. Шепчет: "Никто меня не любит так, как ты...". И тогда мне становится ясно, что я сплю с пустотой.
Когда на нас наступила Осень, она еще металась в чувствах к двум мужчинам, что казались ей равноправными для существования, казались только ей. Он говорил ей:
-В каждом мужчине живет зверь. И когда этот зверь просыпается, человек уходит. Тебе следовало бы принять это как факт.
Она сокрушается, почему один необходимый ей человек раздвоился, и жизнь не дает ей шанса соединить эти полюса столь плотно к ней самой, насколько это возможно. Я бы сказал: свести этих людей можно, да только звери в них не поладят, схлестнуться за то, что должно принадлежать только одному. Да, так бы я сказал сейчас.
Она же не виновата, что любит их двоих, коли в одном нет того, что есть в них обоих. В нем, чертовом Призраке и во мне, вы же понимаете?
Помню, мы пили невинный чай, задумчиво и вполне безоблачно. Приобнимая чашку за бок маленькой ладонью, она безостановочно курила, чай остывал, вызывая ее забавное негодование. Вид у нее был такой, словно она собиралась сказать что-то очень, очень важное. В таких случаях она говорила, что "получила благословение вдохновением, и вот ей подумалось, что..."
-...что есть два вида собственничества. Ну, знаешь, первый, думаю, все с ним встречались - это когда всем существом своим тебе как будто говорят: "Ты принадлежишь мне и больше никому принадлежать не будешь", - она, наконец, подносит чашку к обветренным губам, делает немного нервный глоток и затягивается сигаретой.
Она походила на ученого, пытающегося сцедить капельки рациональности из человеческого поведения, чтобы вывести определенные закономерности. Было просто необходимо постоянно объяснять себе мир, вертеть его в маленьких, словно игрушечных, руках, что зафиксировать, в каких оттенках будет преломляться цвет солнечного, скользить по его граням. Ей было невыносимо просыпаться по утрам, когда это объяснение, по ее мнению, было лишь оптическим обманом несовершенных глаз, а как оно на самом деле, она не знала.
В общем, мы все так или иначе подпадали под ее наблюдение, и я не скучал, наблюдая за ее наблюдениями.
-Что до второго, то тут все обстоит немного интереснее. Это когда кто-то, образно говоря, вручает тебе себя и говорит, что тебе больше никто принадлежать не будет. С этим типом я еще дела не имела, и он меня настораживает.
Я усмехаюсь. Она невзначай завела этот разговор не для того, чтобы поделиться своими "откровениями", а, как обычно, чтобы выведать то, что ее беспокоило на тот момент. Мои реакции, паузы, вызванные попытками подобрать более тонкие, более чуткие слова - все это могло бы стать путеводной нитью, которая в ее случае, привела бы к минотавру в моей голове. А о том, как выбраться из лабиринта чужих извилин, она не задумывалась.
-Я тебе вот что скажу: есть еще и третий "вид", как ты выражаешься - "я принадлежу тебе и больше никому принадлежать не буду". Смешай второй и третий, и получишь то, что сейчас сидит напротив тебя.
Она явно была готова это услышать.
-Я боюсь.
-Почему же?
-Пока не могу точно сформулировать, даже для себя, должно быть. Собственникам на мою душу и тело я еще могла выражать свой протест, воевать с ними за свою территорию, а в твоем случае этого не требуется. Можно принять или отказаться. Отказываться глупо, ведь от меня, по сути, требуют гораздо меньше, обещая взамен отдать все. Но я боюсь привязаться, боюсь привыкнуть и уже быть не в состоянии обходиться без такой зависимости. Боюсь, что это, как опухоль, прогрызет меня изнутри. Хотя изначально все выглядит так, будто это ты добровольно идешь на то, чтобы быть зависимым от меня. Все окажется наоборот, и я не уверена, готова ли дать тебе такую власть над собой.
Все эти детские разговоры... Вспоминая их, я вынужден признать наличие в них провидческого зерна. Правда, теперь это уже не имеет смысла.
В ноябре она покинула меня - уехала с ним.
-Навсегда, - так говорила она ему и себе.
-Я скоро приеду, пусть в последний раз, но мне надо будет тебя увидеть, и я бы просила тебя, молила бы, позволить этому разу не стать последним, - так говорила она мне.
Были ли они счастливы, когда возвращались из аэропорта на машине - не узнаю никогда, соприкасались ли коленями в тихом единении после отгремевшей бури, пока я развлекался, "играя" в "русскую рулетку" у себя в комнате, опорожнив бутылку коньяка. Я знаю, что на следующий день они поехали за город. Изморось на дороге к ночи обернулась изморозью, когда они возвращались. Нет, он, должно быть, был хорошим водителем и сильно любил, если смог спасти ее неприкаянную жизнь ценой собственной. Потом пошел снег. Сейчас я могу сказать - пусть этот снег будет теплым его душе. Скоро снег упокоил даже сам факт произошедшего, и его месили уже новые колеса в своем направлении, не ведая, привычно приспосабливаясь к новым условиям. Вскоре я приехал, не думая, не чувствуя. Просто приехал. Был ли у меня выбор? Так просто. Я остался один-единственный. Единственный ли? И Призрак стал просто призраком.
-Помнишь, мы тут с тобой уже были? Вот так же шли и пили "мартини" из горла? А на этом мосту ты впервые меня поцеловала?
Затруднительно быть сначала другом, а потом любовником - слишком много знаешь о предмете своей страсти.
-Помнишь, ты еще так тут отплясывала, что мне пришлось пробиваться через рой воздыхателей?
-Помнишь, мы вместе прослезились над этим фильмом?
Нет, мы не пили "мартини" и мне не приходилось никуда пробиваться и слез моих она не видела. Все это было с ним.
-Не помню. Ничего. Должно быть, это было прекрасно. Неважно. Давай просто будем здесь и сейчас, к черту память.
-А этот аромат? Ты говорила, он мне очень подходит.
Да, он мне действительно нравился.
-Он и сейчас тебе подходит. Тебе так нужны воспоминания?
Нет. Не знаю. Я думал, если она не помнит его, то сможет теперь, наконец, полностью быть со мной. Но она не помнит и меня. Какая вообще разница - я, он? С ним, со мной - все это уже сказки, без которых она пытается жить, но не может. Она спит не со мной, а со своим прошлым, меня нет в настоящем, ее нет в настоящем, и нет никакого будущего. Как часто вы маетесь бессонными ночами, терзаемые призраками? Как часто вы гоните их прочь и разводитесь с ними? Прогоняете то, что ваше, часть вас, грустная ли, счастливая ли, но неотъемлимая. Вы действительно полагаете, что без них ваша жизнь будет несравнимо лучше?
Немного жаль, я могу сказать вам это только сейчас. Мое время подходит к концу.
-Прости, мне надо вернуть себе себя.
-Разве ты - это не ты? Я люблю тебя. Мне не важно, помнишь ли ты меня или нет.
-Но ты же сам знаешь, что так я не могу быть с тобой. Кто-то смог бы. Я не могу. Помоги мне, прошу, это слишком, но я прошу тебя в последний раз.
-Знаю. Только не надо этого "последний раз". Я что-нибудь придумаю.
Вы сами видите, ситуация не оставила моему эгоизму надежды. И тогда я придумал "Путешествие".
Сильно не хватает карты и деталей, но у меня еще остались социальные сети и телефон.
Стены в моей комнате никогда еще не казались мне такими серыми, она спит в соседней комнате, хочется, наверное, курить, но уже как-то неинтересно. Все стало неинтересно. Есть только цель и последняя надежда, и в очередной раз мне придется прощаться.
Я слишком долго жил внутри себя. Потом - внутри нас. Мир снаружи был преимущественно враждебен: ядовитый город, отравляющий сердца, и мое, но не твое. Тебе всегда было немного сложнее в мире экспроприаторов, отвоевывать свою суть, даже от таких, как я. Мне кажется, мы вообще стали неспособны на диалог с внешним миром. Скоро мы станем совсем непригодны к общению и друг с другом. Из темноты своей души я могу сказать - мне бы этого совсем не хотелось. И для вас всех - тоже. Если бы моя просьба была услышана...
А теперь - прощайте. Мне надо идти прогревать машину.
Эпилог.
Ну что, господа, я мог бы написать целую биографию, к счастью для вас, жизнь этого не допустила. Но сейчас я могу закончить свою историю.
Минуя гермы фонарных столбов, врезаясь в полосу снегопада, пролетая поля, манящие, примиряющие, жалеть о тех остановках, что могли бы быть, могли бы родить нежность и понимание, и которые мне приходилось пропускать, ослепленному желанием скорее прекратить агонию. Ее ли? Боюсь, что свою.
-Давай выйдем. Посмотри, как же здесь душевно! Ну же, оживись, давай уйдем туда, поплутаем немного, а?
-Может, остановимся в этой гостинице? Погреемся... Я согрею тебя, я так давно тебя не обнимала...
-Жаль, снежки не лепятся. Подбить бы тебя сейчас, да включить музыку пободрее, живее доехали бы.
Я спешил. Никаких полей, снежков и гостиниц. Куда ехать? Ты хоть понимаешь, что мы не на курорт едем, у этой поездки должен быть конец, но я понятия не имею, какой.
Я таращился на каждый венок, увековечивающий некогда безызвестные и счастливые этим деревья, я был уже близок к тому фатальному километру, а она не отрывала любопытного, восторженного взгляда от бокового стекла, дулась на меня. Я всегда был идиотом. Не будьте такими, прошу вас.
На крутом повороте нас занесло, я попытался выправить машину, но вышло еще хуже. Помню, как мы летели куда-то в овраг, кувыркаясь, я даже слышал, как стонет и гнется металл. Помню, как ударился головой, и мир заалел, снедаемый темнотой, какой я еще не видел.
Белый, белый снег, живым не место в этой белизне, бродят в своих внутренних потемках, любят ночь, я тоже любил ночь, носил черное, белизна сделает твою душу стерильной, далекой от мракобесия и суетности жизни. Но пока я еще не до конца очистился, я могу говорить.
Когда движение прекратилось, она выпросталась из ремня и, прихрамывая, ринулась освобождать меня. На тот момент я уже был свободен больше, чем хотелось бы, ну вы понимаете, о чем я. Помню, какое-то время она стояла, как вкопанная, затем осмотрелась и поковыляла к трассе, цепляясь за кусты и ветки придорожных деревьев. Задыхаясь, припала спиной к здоровому дереву, обернувшись, прижалась щекой к промерзшей коре. Венок на нем я, естественно, заметил раньше ее. Помню, она еще долго стояла перед ним, припорошенная снегом, вскинула голову к небу, вопрошая у него что-то, мне неведомое, глянула разок -другой в сторону нашего погибшего ковчега и моих останков и спросила:
-Алекс?!
Плевать, что меня зовут иначе, суть одна.
Все-таки я смог вернуть то, что было необходимо. И да простятся мне попытки украсть ее прошлое.
Так, ну а вот мое имя произносить совсем не обязательно! С этим-то я уже ничего не смогу поделать.